Димити моргнула и что-то замурлыкала вполголоса. Зак очнулся от задумчивости. Молчание, во время которого Димити рассматривала картину Обри, длилось так долго, что Зак отвлекся. Сначала его внимание привлекли песчинки на полу, сверкающие в лучике солнечного света, затем нежный шум моря, доносящийся из дымохода в сопровождении небольшого эха, потом огромный худой паук. Он сидел тихо, как на гравюре, между балками потолка прямо у него над головой в окружении своих крошечных детенышей, напоминающих крапчатое облако. В руке старая женщина держала листок бумаги, цветную распечатку, которую Зак сделал, попросив разрешения у Пита Мюррея воспользоваться его принтером. Это была репродукция работы маслом, на которой среди поросших мохом руин, окруженных густой растительностью, стояла Мици, вся усеянная пятнами света, отчего казалось, будто она является частью этого леса, частью этого мира, словно некое мифическое существо, слившееся с оттенками окружающей листвы. Над головой виднелась гаргулья, уродливая и не слишком хорошо различимая, однако ее морда напоминала человеческое лицо. Фигурный водосток представлял собой как бы каменное эхо миловидной девушки, стоящей прямо под ним. Губы Димити снова пришли в движение. Поэтому Зак откашлялся и решил заговорить.

– Димити? С вами все в порядке?

– Он сделал много набросков. Там, наверху, у часовни. Это часовня Святого Гавриила. Она заброшена, и ее посещают привидения. Чарльз все никак не мог решить, как мне лучше встать. В течение трех недель мы ходили взад и вперед, туда и сюда. В результате тропинка, ведущая на холм, стала куда лучше утоптанной, чем когда-либо. Однажды я сильно устала стоять долго и неподвижно, да еще вдобавок у меня урчало в животе, потому что в тот день не было времени позавтракать, ведь ему, как он сказал, требовался свет раннего утра. Моя голова закружилась, в ушах зашумело, и прежде, чем я поняла, что происходит, я уже оказалась лежащей на земле, а Чарльз прижимал к себе мою голову, словно самое ценное, что у него есть…

– Вы упали в обморок?

– Да, лишилась чувств. Кажется, он сперва рассердился, что я не стою неподвижно, и лишь через мгновение догадался, что я потеряла сознание!

Она негромко рассмеялась, откинулась на спинку кресла, сцепила руки и подняла их, взмахнув при этом листом бумаги, словно одиноким крылом. Зак улыбнулся и взял в руки блокнот.

– Это было в тысяча девятьсот тридцать восьмом, верно? За год до того, как Обри ушел на войну?

– Да… В том году… Думаю, это было самым счастливым временем в моей жизни… – Конец фразы она произнесла шепотом, а потом и вообще умолкла. Ее глаза, неподвижные и застывшие, на какое-то мгновение вспыхнули. Она уронила распечатку картины, и ее пальцы коснулись длинной косы. Димити стала поглаживать кончики волос. – Чарльз тоже был счастлив. Я это помню. На следующий год я умоляла его не уезжать… Хотелось, чтобы мы всегда оставались так же счастливы…

– Это, наверное, было нелегко… Ведь его семья недавно понесла тяжелую утрату, да еще при таких трагических обстоятельствах. Столько потрясений, – проговорил Зак.

Димити ничего не отвечала, но взгляд старой женщины не был бездумно обращен в прошлое, нет, вместо этого Зак разглядел на ее лице стремительный полет мыслей, сменяющих одна другую. Челюсть слегка отвисла, тонкие губы приоткрылись, она словно подбирала нужные слова.

– Это было… страшное время. Для Чарльза. Для нас всех. Понимаете, он готовился к тому, чтобы от них уйти. Уйти, чтобы остаться со мной. А потом, когда приключилось это несчастье, он почувствовал себя очень виноватым, понимаете?

– Но ведь никто не винил его в случившемся, разве не так?

– Вы ошибаетесь. Некоторые винили. Да, винили. Потому что он был уже зрелый человек, а я так молода. Хотя, пожалуй, молода лишь телом, но не душой. У меня была душа взрослой женщины. Мне всегда так казалось. Даже девочкой я не чувствовала себя ребенком. Думаю, мы остаемся детьми, пока нам это позволяют те, кто нас окружает, а мне этого никто не позволял. Есть поговорка о грехе, порождающем грех. Что посеешь, то и пожнешь.Мне довелось раз услышать, как миссис Лам сказала это Чарльзу в пабе, когда он проходил мимо. Словно своей любовью ко мне тот мог накликать что-нибудь дурное. Например, наказание на свою голову. Но вы же знаете, Чарльз никогда не был женат на Селесте. Так что любовь ко мне вовсе не шла вразрез с его супружеским долгом.

– Никогда бы не подумал, что Чарльза Обри может беспокоить мнение других людей. Кажется, ему было на них наплевать. То есть, я имею в виду, на так называемое общество с его условностями.

При этих словах Димити нахмурилась и посмотрела на свои пальцы, теребящие пряди волос. Зак заметил, что она сделала глубокий вдох, словно для того, чтобы успокоиться.

– Да, он был свободный человек, это верно. Слушал только свое сердце.

– И все же… Меня всегда озадачивало его решение пойти на войну, – сказал Зак. – Помимо того что он был пацифистом, у него имелись моральные обязательства перед людьми, которые в нем нуждались, как вы и Делфина… Вам не известно, почему он принял такое решение? Обри ничего вам не говорил?

Димити словно не могла сообразить, что ему ответить, и молчание в конце концов затянулось. На ее лице отразилась тревога, сходная с отчаянием ребенка, стоящего у доски перед одноклассниками, которому сказано, что ему не позволят сесть, пока уравнение не будет решено.

– Он пошел на войну, потому что… – Слезы блеснули в ее глазах. – Я не знаю почему! Об этом я так никогда и не узнала. Я сделала все, чтобы удержать его здесь, со мной, сделала все, о чем он просил. И все, что я делала, я делала для него. Все. Даже… даже… – Она покачала головой. – Но он был в Лондоне, когда записался в армию. Чарльз ушел на войну из Лондона, не отсюда, поэтому у меня не было возможности его остановить. И… я так и не сказала ей!

– Не сказали кому, Димити?

– Делфине! Я так и не сказала ей, что… что в этом была не ее вина!

– В этом была не ее вина? Димити, я не понял… Так в том, что он ушел на войну, была виновата Делфина?

– Нет! Нет, это была… – Дальше она попыталась сказать что-то сквозь слезы, но слова получилась хриплыми и неразборчивыми.

Зак потянулся к ней и взял за руки:

– Димити, простите, я… я не хотел вас расстраивать, честное слово. – Он сжал ее руки, чтобы отвлечь от грустных мыслей, но Димити сидела, уставившись в пол, и слезы струились по ее морщинистому лицу. Она немного покачивалась взад и вперед, издавая при этом звук, похожий на тихий стон, наполненный такой глубокой печалью, что Зак едва мог его вынести. – Пожалуйста, не плачьте, Димити. Прошу вас. Мне очень жаль. Послушайте, я не понял, какое отношение имеет рассказанное вами к Делфине и к войне. Вы не могли бы мне объяснить?

Постепенно рыдания Димити ослабли, и она затихла.

– Нет, – прохрипела она наконец. – Довольно болтовни. Я… не могу. Не могу больше говорить о том, как он погиб. И я не могу говорить о… о Делфине. – Димити повернула к нему лицо, и он вдруг прочитал на нем боль, вызванную не только горем утраты, но и еще какими-то потаенными душевными переживаниями. Он вздрогнул, сделав это открытие. Здесь было нечто большее, чем простая печаль. Это походило на угрызения совести. – Пожалуйста, уходите. Я не могу с вами беседовать.

– Хорошо, я уйду. И мы с вами больше не станем говорить о войне. Обещаю, – сказал Зак, хотя теперь был уверен, что Димити знает многое про то последнее лето в жизни Чарльза Обри, но не готова все рассказать. – Так я пойду, ведь с вами все в порядке? В следующий раз я не стану задавать вопросы. Вместо этого я отвечу на ваши, не возражаете? Можете спрашивать обо мне или моей семье, а я постараюсь ответить как можно более обстоятельно. Договорились?

Вытирая лицо и постепенно успокаиваясь, Димити смотрела на него, сбитая с толку. В конце концов она кивнула, и Зак сжал ее руки еще раз, а потом наклонился, чтобы поцеловать ее влажные щеки. Снаружи дул сильный ветер, доносящий аромат цветов дрока, смешанный с запахом пыли. Зак сделал глубокий вдох и только теперь, медленно выпуская воздух, понял, как напряжен он был, как не на шутку встревожили его слезы Димити. Зак провел рукой по лицу и покачал головой. Нужно было действовать более тактично, более осторожно, а не лезть ей в душу со своими вопросами. Ведь он спрашивал о случившихся в ее жизни утратах, а не просто о какой-то исторической личности, знаменитом художнике, которого никогда не видел, хотя кровь этого человека, похоже, текла в его жилах. Зак задавался вопросом, сможет ли он снова заговорить о Деннисе, чтобы попробовать узнать, кем являлся этот молодой человек и где может находиться коллекция, из которой его портреты поступали на аукцион. Зак взглянул на часы и удивился тому, что уже так поздно. Они с Ханной договорились о свидании, и поэтому он поспешил в сторону пляжа за Южной фермой, где они должны были встретиться.

Когда Зак до него добрался, Ханна уже была на берегу и стояла на мелководье с закатанными джинсами, обхватив себя руками, чтобы согреться. Она обернулась и одарила его улыбкой.

– Я собиралась поплавать и никак не могла решить, хочу этого или нет. Но теперь мы можем поплавать вместе, чтобы мне не было скучно, – сказала Ханна.

– О, не знаю. Ведь сегодня довольно прохладно, правда?

– От этого море покажется вам только теплее. Поверьте.

– У меня нет полотенца.

– Не надо хныкать.

Она бросила на него взгляд, оценивающий и выжидательный, и Зак внезапно почувствовал, что проходит испытание.

– Ну ладно. Между прочим, я провел последние несколько часов в доме Димити. После этого неплохо прийти в себя.

– Вот как? А что случилось?

– Ничего особенного. Просто… там, похоже, водится много воспоминаний. И не все они счастливые. Разговор с Димити стоит немалого напряжения.

– Да. Думаю, вы правы, – согласилась Ханна.

Они какое-то время шли бок о бок вдоль берега.

– Итак, каким вы находите наш уголок? Не скучаете по ярким огням Бата? – спросила Ханна, убирая волосы от лица.

– Мне здесь нравится. Так спокойно, и я окружен больше природой, чем людьми.

– О! А вы, оказывается, не так привержены культурным ценностям, как я думала.

Она стрельнула в него глазами, и он улыбнулся:

– Я им привержен. Но с тех пор, как я покинул столицу, мне только и приходится делать, что отступать от присущего ей образа жизни. Лондон я теперь ощущаю как… мое прошлое, что ли. Я там учился. Завел семью. Но мне больше не хочется там жить. Особенно после всего, что случилось после того, как я уехал. Вам когда-либо доводилось чувствовать нечто подобное? Я имею в виду нежелание возвращаться в места, которые для вас чересчур много значат?

– Нет. Все важные для меня места находятся здесь.

– Значит, у вас все иначе. А вам никогда не хотелось уехать, покинуть край, где вы росли, и попробовать жить иначе в другом месте?

– Нет. – Ханна помолчала. – Я знаю, что это выглядит старомодным и может показаться простым отсутствием авантюрной жилки. Но некоторые рождаются с крепкими корнями. А потом, куда бы человек ни направился, он по-прежнему остается самим собой. Никто и никогда не может по-настоящему начать новую жизньили сделать что-нибудь вроде этого. Старая жизнь всегда остается с вами. Разве может быть иначе?

– А я постоянно ловлю себя на том, что мне хочется попытаться. Начать все с нуля.

– И что, когда-нибудь получалось? Довелось вам хоть раз почувствовать, что вы изменились?

– Нет. Пожалуй, нет, – улыбнулся он печально. – Возможно, вы просто довольны своей жизнью больше, чем многие из нас.

– Или я просто смирилась с ней, – сказала она, также улыбнувшись.

– Ваши корни должны быть очень крепки, если вы даже не подумали уехать, когда… когда потеряли мужа. Когда погиб Тоби.

Ханна некоторое время молчала, повернув голову в сторону моря.

– Тоби был не из Блэкноула. Он вошел в мою жизнь на восемь лет… а потом так же стремительно покинул ее. Хозяйство и дом стали единственным, что спасало меня, когда он умер. Если бы я тогда уехала… я пропала бы, – сказала Ханна.

Когда они дошли до дальнего конца пляжа, она остановилась, сделала глубокий вдох, а затем одним стремительным движением стянула через голову блузку. Зак тактично отвернулся, но не раньше, чем успел заметить россыпь бледных веснушек, убегающую вниз, чтобы скрыться в костлявой ложбинке между ее грудей.

– А что, вы плаваете полностью одетым или как? – Она повернулась к нему, уперев руки в бока. На ней уже было бикини.

Зак, к своему удивлению, почувствовал себя вуайеристом и подумал, что, как это ни странно, ему можно смотреть на нее, практически обнаженную, на пляже, тогда как в доме увидеть ее в нижнем белье считалось бы неприличным. Он стянул с себя рубашку и джемпер, а затем снял джинсы. Ханна смерила его взглядом снизу вверх, начиная с его незагорелых ног и заканчивая широкими плечами, причем проделала это так смело и откровенно, что Зак едва не покраснел.

– Кто последний, тот тухлое яйцо! – Она быстро ему улыбнулась и проворно пошла по гальке к морю.

Сделав в воде три шага, она уже оказалась в ней по колено, потом ринулась вперед, поднырнула под гребень волны и поплыла.

Зак последовал за ней, чертыхнувшись сквозь зубы, когда вокруг его лодыжек холодными тисками сомкнулась ледяная вода. Она показалась ему жгучей. Но затем неподалеку всплыла Ханна. Кожа сияла на солнце, мокрые гладкие волосы были прилизанные и скользкие, как шкура тюленя. Ее вид заставил его решиться. Он сделал глубокий вдох и нырнул, почувствовав, как у него свело все мускулы. Зак всплыл, задыхаясь и хватая ртом воздух.

–  Боже!Как холодно!

Но уже когда он произносил это, холод стал казаться ему менее ужасным. Зак перестал молотить по воде руками и начал описывать небольшие круги, высматривая Ханну, пока наконец ее не увидел.

– Ну что, не так уж плохо, согласны? – спросила она.

Прошло много времени с тех пор, как он в последний раз купался в море у берегов Британии, и теперь Зак подумал о том, насколько сильно оно отличается от тех теплых морей, где он привык проводить отпуск, с их чистой, будто в плавательном бассейне, водой и ровным песчаным дном. Там не было никаких опасностей, скрытых под водой. Зак осторожно опустил ноги на дно, нащупал камни и ощутил жесткое прикосновение водорослей. Воображение тут же нарисовало ему крабов, морских ежей, покрытых колючками, и еще каких-то существ с жалящими щупальцами. Он подтянул ноги и стал смотреть вниз, но смог разглядеть только свое тело, да и то нечетко, в виде размытого бледного пятна.

– Нужно проплыть подальше, там пойдет песок. Видите вон то место, где пляшут волны? Старайтесь его избегать. Там острые скалы. Ну, вперед. – Ханна выпалила этот поток наставлений, лежа на спине. Зак сделал вдох и устремился к ней.

Какое-то время они плыли рядом, удаляясь от берега. Ритм их движений был размеренным. Ханна ныряла через каждые несколько гребков, и Зак следовал ее примеру, ориентируясь под водой на облачко ее волос. Он плыл все дальше и дальше, пока наконец Ханна не вынырнула слишком близко. Они столкнулись. Ханна, извернувшись, легла на спину и при этом маневре коснулась Зака. Их тела скользнули одно по другому, что вызвало у Зака ощущение нежной мимолетной ласки.

– А Илир с вами не плавает? – спросил он.

– Нет, он по этой части слабак. Боится подводных течений.

– А здесь есть подводные течения?

– Теперь слишком поздно об этом спрашивать! Просто держитесь ближе ко мне, будете в безопасности. Отлив еще не начался. Шансы на то, что вас утянет в море, на самом деле… не очень велики. – Ханна улыбнулась, и Зак решил, что она шутит. – Эй, посмотрите туда. Мы можем забраться вон на тот камень. Прекрасное место для того, чтобы с него нырять. А еще я на нем загораю. И кроме того, он такой низкий, что, когда вы по нему шагаете, туристы думают, будто вы умеете ходить по воде. – Ханна осторожно взобралась на камень, чтобы встать так, как Зак уже видел прежде, на плоскую плиту, находящуюся на глубине примерно одного фута и как бы являющуюся продолжением пляжа. – Дальний конец этого камня остается под водой даже во время отлива, а у его края достаточно глубоко, чтобы могла причалить небольшая шлюпка. Пару сотен лет назад этим природным причалом регулярно пользовались контрабандисты.

– А какие товары они привозили?

– Да что угодно. Вино, бренди, табак. Специи. Ткани. Все, что легко унести после того, как товар будет доставлен сюда. Как вы думаете, почему коттедж Димити называется «Дозор»?

– Понятно, – произнес Зак, нащупывая пальцами ног выступы в камне, а потом вскарабкался на него, несмотря на уколы облепивших плиту острых ракушек.

Они сели бок о бок на краю импровизированного причала, и бриз холодил их обсыхающую кожу. Солнечные блики, играющие на волнах, слепили глаза.

– Так вот, значит, чем вы на самом деле занимаетесь в Блэкноуле? Пытаетесь начать все с начала? – проговорила Ханна, подтянув колени к груди и обхватив их руками.

– Не совсем так. У меня ведь есть Элис. Мне хотелось бы, чтобы, как и раньше, дочь присутствовала в моей жизни. К сожалению, она находится в тысячах миль от меня. Я ее отец и не променяю этого ни на что. В каком-то смысле она все время со мной. Я о ней постоянно думаю. Наверное, я приехал сюда потому, что… мне нужно лучше узнать, кто я. С этим местом связано несколько поколений моей семьи.

– Вот как? – отозвалась Ханна. Скептическое выражение ее лица вызвало у Зака улыбку.

– Да. Видите ли, есть довольно большая вероятность, что Чарльз Обри является моим дедом.

Ханна моргнула, между ее бровей появилась крошечная морщинка.

– Вашим дедом… – повторила за ним она.

– Моя бабушка всегда утверждала, что была одной из любовниц Обри. Она и мой дед приехали сюда на отдых в тысяча девятьсот тридцать девятом году и познакомились здесь с художником. Он даже изобразил ее на одной из своих картин. И вы знаете, что говорили о Чарльзе Обри? Что он из тех мужчин, кто гладит по голове каждого ребенка, мимо которого проходит на улице, на тот случай, если это его сын.

– Внук Чарльза Обри. – Ханна слегка покачала головой, а затем откинула ее назад и засмеялась.

– Что тут смешного?

– Так, ничего. Просто забавно все иногда складывается, – сказала она, не приведя никаких объяснений, после чего задумалась, опершись подбородком на переплетенные пальцы рук. Ее узкие бедра покрылись мурашками. – Вы все еще любите Эйли? – спросила она будничным тоном.

– Нет. Я люблю… связанные с ней воспоминания. Люблю то, как у нас все начиналось. А вы все еще любите Тоби?

– Конечно. Но теперь я чувствую это по-другому. – Она поджала губы и повернула голову, чтобы взглянуть на Зака. – Совсем по-другому. – Она покачала головой. – Боже, мне даже трудно произнести его имя, так сильно я привыкла к тому, что нужно избегать любого упоминания о нем в разговоре с Илиром!

– Понятно, – произнес Зак многозначительно. – Наверное, это выводит его из равновесия?

– Да, но не в том смысле, как вы подумали.

– А как я подумал?

– Илир утверждает… ну, что разговаривать о мертвых неправильно. Что этого не следует делать. Так принято у его народа…

– Его народа? – переспросил Зак.

Ханна помолчала, как будто не была уверена, следует ли продолжать разговор на эту тему.

– Илир по национальности рома, – ответила наконец она.

– Вы хотите сказать, он цыган?

– Если вам так больше нравится, – отозвалась она нейтральным тоном. – Это слово у нас в стране звучит не слишком уважительно.

– И откуда он родом? По его акценту мне этого определить не удалось, – поинтересовался Зак.

Ханна сощурила глаза, и снова ему показалось, что ей не хочется отвечать.

– Косово, – произнесла она кратко. – Илир был другом детства Тоби. Ну, не совсем детства, насколько я понимаю. Они познакомились, когда были подростками. Это произошло в Митровице, где отец Тоби занимался бизнесом до того, как началась война. Кажется, тогда им было лет по тринадцать. Двенадцать или тринадцать, около того. Илир приехал мне помогать, когда узнал, что Тоби погиб.

– Да так и остался?

– Как видите. Во всяком случае, до сих пор не уехал. Право, в этом есть своя ирония: существует единственный человек, кто может разделить со мной воспоминания о Тоби, да и тот отказывается.

Она повернула голову и стала смотреть в сторону фермы, а Зак подумал, что может увидеть связь между ней и ее домом, похожую на вьющиеся воздушные нити, отражение подводных течений в раскинувшемся перед ними море. От этого у него возникло какое-то щемящее чувство.

– Ну что, поплывем? Что-то холодно здесь сидеть, – проговорил он.

– Я же вам сказала, что вода теплей, чем может показаться с виду. Помните? – сказала Ханна, вставая. – Давайте-ка нырнем.

– А здесь достаточно глубоко?

– Ну и бояка! – Она поднялась на ноги, посмотрела вниз, а потом улыбнулась ему. Зак встал рядом. Она оказалась значительно ниже, макушка Ханы не доставала ему даже до плеча, а потому ей пришлось поднять голову, чтобы посмотреть в лицо Заку. Она вновь изучала его тем оценивающим взглядом, к которому он уже начал привыкать. – После купания, если хотите, можем пойти ко мне.

– Для чего? – спросил Зак.

Ханна пожала плечом и нырнула.

Димити видела, как они сидели рядом на плоском камне, словно знали друг друга много лет. Она смотрела из окна кухни и чувствовала, как падает сердце. Это заставило ее приложить руки к груди, чтобы его удержать. О чем они разговаривают? Ей очень хотелось знать. У этого парня накопилось слишком много вопросов. И когда Димити давала ответы, это приводило лишь к тому, что у него появлялись новые. Он, похоже, был ненасытен. Да, ненасытен. Бездонная дыра, которую невозможно наполнить. «Вот грабитель подошел, подошел, подошел» , – запела она тихо, по-прежнему наблюдая за ними. Потом Димити принялась делать оберег для Ханны, втыкая булавки в небольшие куски пробки, а затем осторожно и кропотливо проталкивая их в бутылку через узкое горлышко. Оберег позаботится о безопасности этой девочки, если она поставит его на очаг или повесит над дверью. Это на тот случай, если на Ханну или на ферму действительно наложено проклятие. И еще: оберег также заградит уста. Не даст этому любопытному парню вытягивать из нее слова, как он проделал это с Димити. Вот грабитель подошел, прекрасная леди.Ханна кое-что знала. Много плохих вещей. Секретов, которые ни за что нельзя выдавать. Потому что, в конце концов, Димити теперь уже не может все делать сама. Иногда приходится обращаться за помощью. Ей нужны молодые руки, полные той силы, которой ее лишил возраст.

Сперва, увидев, как он прогуливается с ее девочкой, Димити была счастлива. Они, казалось, подходили друг другу, несмотря на разницу в росте и цвете их душ. Душа Ханны представлялась ей красной, тогда как у этого молодого человека она была, скорей, сине-зелено-серая. Он переменчив, толком не знает сам, каким ему быть. Но вскоре после того, как Димити почувствовала себя счастливой, она ощутила тревогу, а затем страх. «Он украл мое кольцо, мое кольцо, мое кольцо…» На секунду она едва не пожелала, чтобы Валентина снова вернулась. Ей требовался кто-то, способный услышать ее мысли, пусть даже и бессильный ей помочь. Валентина так и не стала помощницей, от нее нельзя было ждать сочувствия. Сердце матери было из дерева и камня. Димити подумала о том, чту рассказала Заку совсем недавно, когда вдруг слова и чувства так нахлынули на нее, что стали неумолимо проситься наружу. О том, что она открыла, и о том, о чем, к счастью, умолчала, хотя в какой-то момент слова готовы были сорваться с ее языка. Правду нужно делить надвое, а то и на более мелкие доли и выдавать частями. Так, например, утверждение, что небо не зеленое, отличается от утверждения, что небо голубое. И то и другое верно, да не одно и то же. Димити потерла безымянный палец на левой руке в том месте, где обычно носят обручальное кольцо, и подумала, что чувствует там утолщение, что-то вроде затвердевшей мозоли у самого основания пальца. «Она украла мое кольцо, мое кольцо, мое кольцо…» Димити, только что мурлыкавшая себе под нос мелодию этой песенки, снова прошептала ее слова, даже не заметив, как заменила в них «он»на «она». Потом Димити увидела, как Ханна встала и нырнула обратно в море. Молодой человек последовал за ней. Он не из тех, кто оказывается впереди, этот парень. Не уверен в том, куда ему направиться, и в результате с готовностью хватается за подсказку. Если она будет осторожной, то сможет привести его туда, куда захочет, а он будет считать, что добился своего. «Берегись, Мици. Слишком много на себя берешь». Эти слова когда-то, давным-давно, сказала ей Валентина. Они были наполнены презрением и угрозой. Лучше вообще не говорить с ним, как бы ни хотелось ей произнести слова «Чарльз», «любовь» и «верность», ласкающие слух. Наряду с ними на язык просились другие слова, которые не желали остаться невысказанными. «Селеста». «Элоди». «Делфина». «Шлюха». Нет, в таком случае лучше не говорить вообще. И в то же время было грустно представить, что Зак никогда не придет к ней опять, не постучит в дверь, не принесет ее портреты, которые заставляли звучать в мозгу радостные песни, когда она их снова видела. Они были похожи на окна, через которые она могла видеть то время, когда любила, когда жила. Окна ясные и хрустально-чистые. Но берегись, берегись. Зак и Ханна заплыли туда, где она их не могла видеть, так как оказались скрыты верхней кромкой утеса. Димити отошла от окна и бездумно стала подниматься вверх по лестнице. Наконец она остановилась перед дверью справа. Закрытая дверь. Димити приложила ладонь к ее деревянной поверхности – так, как делала много раз.

Затем наступил прилив надежды. Ей показалось, что она услышала за дверью какое-то движение. Это началось после того, как к ней стал приходить Зак Гилкрист. После того, как из трубы выпал оберег и дом какое-то время оставался незащищенным. Затаив дыхание, она приложила ухо к двери, плотно прижимая голову к доскам – так сильно, что они впечатались в щеку. Ее рука поднялась к дверной ручке и ухватилась за нее. Димити могла открыть дверь и войти. Она думала, будто знает, чту ей предстоит увидеть, но не была уверена, во всяком случае, полностью. И не была уверена, что хочет увидеть. Ей показалось, что сучки на деревянных половицах складываются в очертания лица. Сперва оно напоминало лицо Валентины, но затем она подумала, что это может быть Ханна. Широко распахнутые глаза, приоткрытый рот. Она говорила: «Димити, что ты наделала? Что ты наделала?» Ханна кое-что знала. Она видела его той ночью. Сердце Ханны билось так сильно, что Димити могла отчетливо расслышать его удары. И она была потрясена, увидев такой страх, такой ужас, от которых лицо девочки скривилось и все тело тряслось. Димити убрала руку с дверной ручки и шагнула назад.

В доме Ханна исчезла в помещении, очевидно предназначенном для стирки. Через открытую дверь было видно, как там рядом с несколькими переполненными корзинами на полу валяются груды одежды и постельного белья и стоят ряды пустых коробок из-под стирального порошка. Вскоре она вынесла аляповатое пляжное полотенце в разноцветную полоску. Зак взял его и стал вытирать волосы. Сам он обсох по дороге с пляжа, пока они поднимались вверх по долине, но трусы оставались мокрыми, холодными и противно прилипали к телу. Он, поправляя, тайком теребил их под джинсами, но Ханна заметила это и улыбнулась.

– У вас там проблемы? – спросила она.

– Горстка песка и немного водорослей. Ничего такого, с чем я не смог бы справиться.

– Кофе?

– А это безопасно?

– Думаю, да. – Ханна взглянула на него высокомерно. – При кипячении микробы погибают. – И она пошла на кухню, машинально перешагивая через кучи мусора в коридоре.

Кучи, очевидно, находились здесь уже давно. Серая пастушья собака, которая появилась, едва они показались во дворе, и следовала за ними до самого дома, прошмыгнула на свою лежанку и теперь, когда они прошли мимо нее, задумчиво посмотрела им вслед.

– А если серьезно, то… двор такой опрятный… – Зак обвел взглядом кухню и поднял руки, как бы намекая на царящий в ней хаос. – Почему в доме все иначе?

– Двор важен, поэтому там и чисто. Кстати, в доме вещи, которые мне нужны, обычно лежат сверху. – Она оглядела комнату так, будто действительно только что ее увидела. Уголки рта дрогнули и опустились. – Моя мама очень гордилась своим домом. Она пришла бы в ужас, доведись ей такое увидеть. Особенно на кухне. Раньше это была такая кухня, где, когда я приходила из школы, на столе всегда стоял поднос и на нем охлаждались свежеиспеченные булочки. – (Зак промолчал.) – Но… Тоби был неряха. Я пришла в ужас, когда он впервые привел меня в свою комнату в колледже. Самого себя он держал в опрятности и чистоте. Пожалуй, даже в чрезмерной чистоте. Но его комната выглядела так, словно в ней взорвалась бомба. И пахло в ней заплесневелым хлебом и старыми носками. Мне пришлось раскрыть окно настежь и высунуться из него, чтобы глотнуть воздуха. Но тут уж либо ты любишь, либо не любишь. Когда же он погиб… когда он погиб, это стало своего рода данью его памяти. Я имею в виду беспорядок. Вроде как я потакаю его вкусам и после того, как он меня оставил. – Она грустно пожала плечами. – Ну а если честно, то стоит перейти некоторую черту, как уборка перестает рассматриваться в качестве реальной альтернативы. Беспорядок больше просто не замечаешь.

– Хотите я вам помогу? Я хочу сказать: если в один прекрасный день вам все-таки захочется устроить уборку?

– В один прекрасный день? – Она покачала головой. – На это уйдет месяц.

– Ну… – начал было Зак, но так и не придумал, что сказать еще.

Ханна взяла две кружки и демонстративно вымыла одну из них под краном с горячей водой. Она бросила в сторону Зака озорной взгляд, и тот постарался не заметить, что жидкость для мытья посуды у нее закончилась, а губка, которой она потерла чашку, была вся в грязных пятнах. Ханна, молчаливо отбросила ее и закончила мытье при помощи пальцев.

– Прекрати, – сказала она.

– Прекрати что?

– Прекрати на меня смотреть. Или хотя бы не делай это так явно. Мне нужно время, чтобы во всем разобраться.

– Прошу прощения. Я не хотел.

Ханна поставила кружки рядом с чайником и на какой-то момент оперлась на стол обеими руками. Зак залюбовался тем, какие они у нее красивые. На блузке и джинсах проступили влажные следы от бикини, а на мокрых прядках волос висели капельки воды, похожие на жемчужины. Чайник начал издавать тихий стонущий звук, и она выключила его быстрым, решительным движением.

– Пойдем, – резко сказала Ханна, протягивая ему руку. – Избавимся от мокрой одежды.

Она провела его наверх, в большую спальню, окна которой выходили в сторону моря. Яркий дневной свет вливался через два огромных створчатых окна и согревал подоконники, усеянные дохлыми мухами. Если на окнах когда-то и висели шторы, то теперь их не было. Одеяло на кровати с высоким латунным изголовьем было скомкано и наполовину лежало на полу. По бледно-голубой краске на стенах зигзагами шли трещины, формой напоминающие молнии. Ханна закрыла дверь за вошедшим Заком и повернулась к нему лицом, в то же время снимая с себя блузку и лифчик мокрого красного бикини. Она смотрела на него с вызывающим выражением, и бледный след от купальника белел на фоне летнего загара, обрамляющего ее маленькие груди, отчего соски казались особенно темными. Зак шагнул вперед, обнял ее за талию и провел ладонями снизу вверх вдоль позвоночника, до твердых выступающих лопаток. Он поцеловал ее и ощутил вкус соли. Море оставило свой след и на губах, и на подбородке, и на щеках. Холодные капли упали с волос Ханны на его руки. Зак почувствовал, как ее тело напряглось и прижалось к нему. Он ощутил страстное желание, такое неодолимое, что стало трудно дышать. Оно заставило стискивать ее все сильней, пока она не выдохнула и ее губы не стали мягче. Когда он открыл глаза, взгляд Ханны больше не казался оценивающим, а стал спокойным и решительным. Значение этого взгляда Зак разгадал сразу. Смысл был понятен и не вызывал сомнений. Поэтому он не ослабил объятий ни на секунду. Зак выпрямился, поднял Ханну и вместе с ней упал на кровать. Ощущение рук, обвившихся вокруг него, движения ее тела, его вкус и запах были всепоглощающими, заставляли забыть о целом мире и обо всем том, что в нем есть. В течение какого-то времени существовали только они, сплетенные воедино, и ничто другое не имело значения. Когда Зак проснулся, то обнаружил, что лежит на постели Ханны в позе морской звезды. Простыни слегка пахли овцами. Конечности казались тяжелыми, по ним разливалось тепло, но сознание было ясным. Он повернул голову и увидел, что Ханна стоит перед окном, по-прежнему голая, и покусывает большой палец. Зак решил воспользоваться возможностью получше ее рассмотреть, понимая, что это можно сделать лишь украдкой. Большие пальцы ног без следов педикюра слегка загибались кверху. На ее правом бедре, у самого изгиба, темнела татуировка в виде морского конька. Слегка опустившиеся ягодицы разделяла аккуратная складка. Веснушками была усеяна вся верхняя часть тела, такая худая, что, казалось, он мог бы пересчитать все ребра. Теперь ее волосы были сухими и торчали во все стороны, напоминая пук смятой соломы. Взгляд широко раскрытых глаз был устремлен в морскую даль. И вновь у него возникла странная мысль, что он знает ее, видел прежде. Его не оставляло ноющее чувство, что ему знакомо в ней все, даже то, как она стоит, погруженная в свои мысли, и Зак подумал, что это какой-то более глубинный уровень восприятия, нежели физический, связанный с обычным распознанием черт лица. Нечто инстинктивное, подсознательное. Ему показалось, будто внутри его словно что-то оборвалось, вызвав несильное ощущение внутреннего повреждения, одновременно и новое, и знакомое. Зак встретил его со смешанными чувствами – приветствовал, но в то же время находился в смятении.

– Салют, – пробормотал он.

Ханна перестала покусывать палец и посмотрела на него.

– С возвращением в страну живых, – проговорила она.

– Как долго я спал?

– О, всего лишь около получаса. Однако я не назвала бы это сном. Больше похоже на кому.

– Прошу прощения. Ты застала меня врасплох. Иди сюда.

Пару секунд она игнорировала его призыв, но затем подошла к кровати и уселась на ней, скрестив ноги по-турецки, что вышло у нее очень естественно.

– Не боишься, что кто-нибудь увидит? – спросил он с улыбкой.

– Снаружи никого нет, и подсматривать некому. А занавески сгорели. – Она потянула носом воздух, отвернулась и снова принялась смотреть в окно. – Я подошла к окну со свечой, ветер раздул полотна, и они воспламенились. Вот и пришлось их снять. А заменить я так и не удосужилась. Между прочим, это помогает мне вставать по утрам. Свет.

Зак постарался не думать о вечере при свечах и о том, для кого она хотела создать такую романтическую атмосферу. Он провел ладонью по руке Ханны, взял за запястье и потянул к себе. Сперва она сопротивлялась, нахмурившись, но потом сдалась и легла рядом, изогнувшись, чтобы оказаться к нему лицом. Но в то же время так, чтобы их тела не соприкасались.

– Ханна, а Илир? – спросил он нерешительно.

– Что Илир?

– Ты не думаешь, что он станет возражать? Ну, относительно того, что у нас было?

– Нет, возражать он не станет. Это вообще не его дело.

– Ты хочешь сказать, ты и он… ну, сама понимаешь. Не живете вместе?

– Ты ведь не думаешь, что я стала бы с тобой трахаться среди бела дня, если бы мы с ним жили, правда?

– Откуда мне знать, – ответил Зак совершенно искренне.

– Нет, Илир не любовник. И никогда им не был. Скорее, он член семьи. Друг и… своего рода соратник. – Она посмотрела на Зака открытым взглядом, и за легкостью ее тона можно было прочесть нечто более серьезное. – У меня никого нет.

– Слава богу, – с облегчением произнес Зак. – Мне не хотелось бы с ним драться. Он выглядит… сильным.

– Я думаю, в этом нет никакой необходимости, – усмехнулась Ханна.

– У меня такое чувство, что… все правильно. Ну, это. Я хочу сказать, то, что я с тобой. У меня такое чувство, будто я знаю тебя давным-давно. Понимаешь, что я имею в виду? – спросил он.

– Нет, не понимаю. – Ханна подняла глаза к потолку и стала смотреть не мигая. – Не торопи события, Зак.

– Нет, конечно не буду. Я только хотел сказать… что я рад. Рад, что встретил тебя, – сказал он.

Она снова повернулась к нему лицом и усмехнулась:

– Я тоже рада, что мы с тобой встретились, Зак. У тебя превосходная задница.

– Это лишь одно из многих моих достоинств, уверяю тебя, – проговорил он, закладывая руки за голову и демонстративно откидываясь назад с выражением удовлетворения на лице. Ханна резко ткнула его пальцем в ребра. – Ой-ой-ой! За что?! – воскликнул он, смеясь.

– Просто прокалываю твое самомнение, чтобы оно не слишком раздувалось, – улыбнулась она.

Зак схватил Ханну за руки, прежде чем она успела ткнуть его снова, притянул к себе и поцеловал.

– Кажется, я сделал тебе засос, – сказал он, прикладывая пальцы к ее ключице, где виднелось розоватое пятнышко.

– Выживу.

Зак сплел пальцы левой руки с пальцами ее правой, поднес к губам и поцеловал в костяшки. Он провел большим пальцем по ее ладони, затем вдоль ее большого пальца и там почувствовал жесткое утолщение.

– Что это? – Зак отвел ее руку подальше от глаз, чтобы можно было лучше рассмотреть. Толстый прямой шрам шел по диагонали через подушечку пальца. Серебристо-белый, выступающий. – Откуда это у тебя? Похоже, рана была глубокая, – сказал он.

– Это случилось… – Ханна замолчала, слегка нахмурившись. Она отняла руку и повертела ею перед своим лицом, разглядывая. – Это случилось в ту ночь, когда погиб Тоби. Чуть не оттяпала кусок пальца. Но я даже не заметила. Только на следующий день кто-то указал мне на рану. Палец совсем занемел. Да и я тогда тоже как будто вся онемела.

– Господи. Как жаль.

– Меня? – Она покачала головой. – Но ведь это не я утонула.

– Ханна, прости. Я не хотел…

– Нет-нет, все в порядке, Зак. Мне действительно хочется о нем поговорить. Знаю, это покажется тебе странным, возможно, даже слишком странным. Но я очень давно ни с кем о нем не разговаривала. Наверное, тебе не хочется о нем слышать. И о той ночи.

Она повернулась к нему и пристально на него посмотрела. Теперь, когда на ее глаза не падал свет, они выглядели совсем темными.

– Расскажи мне, – сказал он.

Ханна сделала медленный вдох.

В ту ночь лил непрекращающийся дождь и дул сильный порывистый ветер, который забивал рот прежде, чем можно было заговорить или выдохнуть. С неба сыпались кристаллы льда, впивающиеся в глаза и в губы. Ночь выдалась настолько черной, что любой свет скорее слепил, чем помогал найти правильный путь. Непогода была готова отыскать любую дырочку в крыше, каждую неплотно пригнанную сланцевую плитку на ней и вообще властвовала повсюду. Тоби, будучи членом команды добровольцев, работал на спасательном катере, хотя сам вырос в Кенсал-Райзе . Все началось с мальчишеских фантазий, в которых ему хотелось усмирять вздыбленные волны, чтобы наподобие ангела-хранителя являться к людям, ожидающим посреди моря, когда их поглотит пучина. Свою мечту он осуществил, закончив соответствующие курсы и проработав на спасательном катере три года. Ему это нравилось, он любил помогать людям, любил адреналин, любил, когда в нем очень нуждались. Итак, в ту ночь, последнюю в его жизни, он улыбнулся Ханне с порога спальни и вышел. Она оделась и последовала за ним. Ноги понесли ее вниз, к берегу, где вода сердито кипела вокруг скал. Она с беспокойством вспоминала его улыбку, которая показалась ей слишком восторженной, слишком довольной, а Ханна верила в то, что судьба наблюдает за людьми и наказывает тех, кто идет на опасное дело чересчур легкомысленно.

С места, где она стояла, ей ничего не удавалось разглядеть. Терпящее бедствие судно, роскошная яхта, возвращавшаяся из Сент-Айвса , находилась в пяти милях от побережья, за Лалуортом. Ханна вскочила в джип и на бешеной скорости помчалась к Лалуортской бухте. Там она вышла из машины, прищемила дверцей палец и даже не почувствовала этого. С высокой тропы, идущей по верхнему краю утесов вокруг бухты, она по-прежнему ничего не могла видеть, но все равно продолжала чего-то ждать. Вокруг бушевал шторм. Он ревел так, что закладывало уши. Летящие брызги обжигали лицо. Так длилось до тех пор, пока она совсем не окоченела – от холода или от страха, она не знала сама. Наконец, такая замерзшая, что ей казалось, будто сердце вот-вот остановится, она поехала обратно, домой и стала ждать на кухне. Ждать вестей, которые, как она понимала, рано или поздно придут. Ночь тянулась без конца, и внутри нее заворочался ужас, ледяной и тяжелый. Она сняла телефонную трубку, но буря порвала все провода. Сигнал на мобильнике отсутствовал. Она начала оплакивать мужа еще до того, как ей рассказали, что произошло, потому что уже знала: его больше нет. Болтающийся линь яхты хлестанул его в темноте со страшной силой, и Тоби оказался за бортом среди бушующих черных волн раньше, чем кто-то смог что-нибудь сделать. И тут же пропал из виду. Его накрыло десятиметровыми гребнями и засосало в глубокие впадины между ними. Вода стала его могилой, неумолимо сомкнувшись над ним.

– Муж и жена, находившиеся на яхте, спаслись, замерзшие и напуганные, но и только. А Тоби пропал. Так мне сказал Гарет, его ближайший друг, который был с ним на катере. Он просто пропал.

– Его в конце концов нашли?

– Да. – Она поперхнулась. – На берегу, примерно в двадцати милях отсюда, около недели спустя. Его тело. Во всяком случае, то, что от него осталось.

– Наверное, он был смелым, если выходил в море в шторм и спасал людей, – проговорил Зак.

Ханна вздохнула и придвинулась к нему чуть ближе:

– Нет, не был. Смелость – это умение преодолеть свой страх, встретившись с ним лицом к лицу. А Тоби вообще ничего не боялся. Не знаю, делает это качество из человека героя или чертова идиота. Возможно, и того и другого. – Она повела головой, и их лбы соприкоснулись. – Как приятно о нем разговаривать. Я так долго о нем не говорила. Не могу даже припомнить, когда в последний раз произносила его имя.

– Не знаю, как мне на это реагировать, – совершенно честно признался Зак.

Ханна ответила ему коротким смешком и пожала плечами:

– А тебе и не нужно реагировать. Мне просто хотелось почувствовать, на что это будет похоже. Говорить о произошедшем в ту ночь.

– Я рад, что ты мне рассказала.

– Правда?

– Правда. Если это помогло, если ты… чувствуешь себя лучше.

– Ну, не уверена, что «лучше» подходящее слово. Может быть, легче. Но все равно спасибо.

Какое-то время они лежали молча, а потом Ханна поцеловала его, нежно приоткрыв рот, приглашая продолжить. Зак схватил ее, поднял, опустил себе на грудь и крепко обнял, прижавшись к ней всем телом.

По дороге от Южной фермы до Блэкноула Зак был занят мыслями о Ханне и живыми воспоминаниями о вкусе ее губ и запахе волос. Уже на пороге паба он чуть не налетел на старика, который оттуда выходил.

– Прошу прощения, – сказал Зак, протягивая руки, чтобы подстраховать старика, который немного пошатнулся.

Незнакомец издал гортанный звук, похожий на раскатистое хрюканье, и Зак решил, что его извинения приняты. Он уже собирался идти дальше, но что-то его остановило. Их глаза встретились, на лице старика появилось странное выражение. Зак замешкался. Мужчина был худой и тщедушный на вид, лицо его избороздили глубокие морщины – они были на щеках, вокруг глаз, рта и подбородка. Лицо словно состояло из теней и впадин. Глаза заволокло влагой, а кончик носа выглядел красным от покрывавшей его сеточки сосудов. Взгляд, которым старик окинул Зака, показывал, что тот его узнал, но в то же время выражал недоверие, граничащее с враждебностью. Заметив, что старик пытается улизнуть, Зак торопливо сказал:

– Мы незнакомы, – и протянул руку. – Меня зовут Зак Гилкрист. Я на некоторое время остановился в здешнем пабе, провожу кое-какие исследования, связанные с жизнью Чарльза Обри…

Старик не принял его руки и сам не представился. Улыбка Зака померкла.

– Мне было бы очень интересно поговорить с кем-нибудь, кто жил в деревне в то время… то есть в конце тридцатых годов…

– Я знаю, кто вы. И чего вам надо. Я вас видел, – наконец произнес старик со столь же сильным дорсетским акцентом, как у Димити. – Думал, вы уже уехали, – добавил он таким тоном, словно осуждал собеседника. И вдруг Зак вспомнил: это был тот самый старик, который обедал с женой в пабе в день его приезда в Блэкноул. Тот, который встал и вышел, когда он начал расспрашивать про Обри.

– Вы живете здесь давно, сэр? – спросил Зак.

Старик кивнул:

– Прожил тут всю свою жизнь. Я местный и имею право здесь находиться.

– А я не имею?

– Чего хорошего вы тут делаете?

– Чего хорошего? Ну… книга, которую я планирую написать, сделает Блэкноул известным. Я имею в виду, что хочу показать, насколько важным для жизни и творчества Обри было время, проведенное им здесь…

– И чего хорошего из этого получится? – продолжал настаивать старик.

– Ну, это… не может причинить никому никакого вреда, на мой взгляд.

– Вы так думаете, потому что ничего не знаете, вот и все. Вы не знаете. – Старик засопел, вынул из кармана выцветший зеленый платок и высморкался.

– Ну, я уже кое-что узнал… То есть я пытаюсь узнать. Прошу поверить, что я здесь с самыми лучшими намерениями. Я приехал как исследователь творчества этого художника. У меня и в мыслях нет кого-нибудь обидеть. – Он постоял, задумавшись на секунду. – А ваше имя случайно не Деннис, нет?

Старик поколебался, раздумывая, стоит ли отвечать, а затем отрицательно мотнул головой.

– Никогда не знал никакого Денниса. Во всяком случае, здесь, – добавил он, и в его голосе невольно прозвучала нотка любопытства. – А какое отношение имеет этот Деннис к тому, чем вы тут занимаетесь?

– Что ж, я был бы счастлив сесть и обсудить с вами мои исследования, если вы согласитесь поговорить со мной о жизни здесь в тридцатые годы… – улыбнулся Зак. Старик молчал, покусывая нижнюю губу. – Я уже несколько раз очень плодотворно говорил с Димити Хэтчер, – сказал Зак, надеясь убедить старика, но это имя произвело совершенно противоположный эффект.

Морщины на лице собеседника обозначились четче, сделав его выражение еще более решительным.

– Мне нечего сказать вам о Димити Хэтчер! – огрызнулся он, и в его голосе была боль.

Зак удивленно моргнул:

– Ну ладно. На самом деле я интересуюсь не ею, а Обри… – Но едва он произнес эти слова, как тут же понял, что они больше не соответствуют действительности. Любопытство Зака по поводу жизни Димити сильно возросло с тех пор, как он впервые с ней встретился, и продолжало расти всякий раз, когда они разговаривали, всякий раз, когда она не желала говорить о каких-то вещах или когда что-то приводило ее в замешательство. Или когда она лгала. – Могу я хотя бы узнать ваше имя? – спросил он.

Старик вновь помолчал и подумал, прежде чем ответить.

– Уилфред Кулсон, – сдался наконец он.

– Хорошо, мистер Кулсон, вы знаете, где меня найти, если передумаете. Я действительно был бы очень благодарен за любую помощь, которую вы могли бы мне оказать, даже если какие-то воспоминания, возможно, покажутся вам не имеющими отношения к делу. Случаи из жизни, все что угодно. Димити уже рассказала мне о ее любовной связи с Чарльзом Обри… – сказал Зак наугад, надеясь на ответную реакцию.

– Любовная связь? О нет. – Глаза Уилфа Кулсона вспыхнули, словно он пробудился от спячки. – Это была не любовь.

– Вот как? Но… Димити, похоже, расположена думать совсем иначе…

– То, что она думает, и то, что есть, не всегда совпадает, – проворчал старик.

– Так что, по вашему мнению, было между ними, если не любовь? Как вы считаете? – спросил Зак, но Уилф Кулсон только нахмурился, глядя мимо Зака, куда-то в темный зал паба, и внезапная волна печали захлестнула его.

– Это была не любовь, – повторил он, затем повернулся и пошел прочь неверными шагами, оставив Зака ломать голову над столь категоричным заявлением.

Был еще только ранний вечер, но Заку уже хотелось есть, поэтому он заказал ужин и сел за стол, который стал его постоянным местом, на мягкой скамейке у западного окна, выходящего на главную улицу деревни. Он ждал, пока загрузится ноутбук, когда грубый мужской смех наполнил паб и в него неспешно вошла группа из четырех мужчин. Зак не обратил на них особого внимания, но Пит Мюррей положил кулаки на барную стойку и напряг мускулы с самым решительным видом.

– Гарет, ты знаешь, что я не стану тебя обслуживать, так зачем пришел? – сказал он.

– Что, вход сюда мне все еще запрещен? Так это ж было черт знает сколько месяцев назад, – возразил тощий человек со сверкающими глазами и хмурым, изможденным лицом, выражающим глубокую подозрительность и неприязнь. Определить возраст говорившего было невозможно. Ему могло быть и двадцать, и сорок. Позади него стоял невероятно массивный мужчина, высокий и бородатый, одетый в линялую лиловую рубашку, которая выглядела до странного мило на его огромном торсе. Зак заметил, что она у него грязная. От всей четверки исходил запах давно не стиранной одежды и рыбы.

– Запрещен – значит, запрещен. До тех пор, пока я не скажу, что он разрешен.

– Ну, тогда что, скажешь это или как? – Худой угрожающе наклонился в сторону стойки. Рядом с ним маячил верзила в лиловом, брови которого были опущены так низко, что прикрывали глаза.

– Вход запрещен, – произнес Пит Мюррей, и Зака восхитил уверенный тон его голоса. – Идите куда-нибудь еще.

Разговоры вокруг барной стойки стихли, когда четверо мужчин остались там, где находились. Наступило тревожное молчание. Затем худощавый мужчина засунул руки в карманы и отвернулся. На его лице заиграли желваки.

– На что вы тут пялитесь, черт вас подери? – окрысился он на двух женщин средних лет, сидящих за столиком с бокалами спритцера .

Сказав это, он прошел мимо них к выходу. Женщины обменялись испуганными взглядами.

– Прошу прощения, леди. Как насчет того, чтобы выпить еще по бокалу за счет заведения? – предложил хозяин паба после того, как четверка бузотеров удалилась.

– Кто были эти парни? – спросил Зак, когда Пит немного позже принес ему еду.

Тот вздохнул:

– Толстый и худой – это Джеймс и Гарет Хорны. Они братья, оба рыбаки. Других двоих я не знаю. Наверное, просто их собутыльники. Ну а братья Хорн… Согласитесь, в каждой деревне есть свои охламоны. Разве не так? Когда они еще были детьми, то писбли на домах непристойные слова, нюхали клей и громили телефонную будку. Когда они начали рыбачить, то немного успокоились, но потом стали ходить слухи, будто они занялись серьезными наркотиками, а весной я застукал Гарета за тем, что он продавал их здешней молодежи за моим пабом. Они успели смыться и избавиться от товара до того, как их поймала полиция, но я решил запретить им вход сюда пожизненно.

– Звучит убедительно.

– Держитесь от них подальше – вот мой совет, – проговорил Пит.

Заку наконец удалось войти в свою почту, он нашел там сообщение от Пола Гиббонса из аукционного дома в Лондоне. Зак открыл его с нетерпением. После короткого вступления Пол писал, что покупательница одного из предыдущих портретов Денниса, миссис Анни Лэнгтон, оказалась старым другом его семьи и с радостью согласилась принять Зака у себя и показать рисунок. Приятель также прислал ее контактные данные. Зак посмотрел на часы. Было еще только семь часов вечера, не слишком поздно, чтобы ей позвонить. Как обычно, мобильный телефон не ловил сигнал, поэтому он, не откладывая, положил монеты в находящийся в пабе таксофон и позвонил Анни Лэнгтон. Судя по всему, она была стара, но с ясным умом и очень состоятельна. Зак договорился, что нанесет ей визит в следующий четверг. Миссис Лэнгтон жила в графстве Суррей, и он ввел адрес, который она ему дала, в строку поиска, чтобы навести в Интернете справки о том, как до нее добраться. Выяснилось, что на поездку к ней уйдет два с половиной часа, и Зак мысленно пожелал, чтобы это путешествие не оказалось напрасным. Он знал, что должен до чего-нибудь докопаться. Чувствовал это нутром. Его не оставляло труднообъяснимое, но явное ощущение, будто в рисунке что-то не так. Словно он вошел в знакомую комнату и заметил, что мебель в ней переставлена. И он молился о том, чтобы портрет Денниса, принадлежащий Анни Лэнгтон, помог разгадать не дающую покоя загадку.