Я познакомился с Сарой Хагилл в оксфордском колледже Крайст-Черч на вечеринке моей подруги Салли, устроенной по случаю дня рождения Лотти Грей. Я до сих пор помню тот день – 21 января 1970 года. Сара была всего лишь шестнадцатилетней школьницей, но нетрудно объяснить, почему родители отпустили ее на подобную оргию: они были знакомы с семьями Салли и Лотти.

Отец Сары Тони в индивидуальном порядке получил Военный крест за то, что убедил немецкого командира в капитуляции целой французской деревни. Он служил в тридцатом штурмовом подразделении созданным Яном Флемингом, небезызвестным автором «Джеймса Бонда». Тони не был поклонником Флеминга. Он рассказывал мне, что тот слишком много времени проводил в Уайтхолле, а не на линии фронта со своими людьми. Что еще хуже, когда он все же объявлялся на передовой, он быстро подчищал все запасы бренди и сигарет. Тем не менее Тони удостоился достаточно большого упоминания в «Казино “Рояль”» и был одним из прототипов самого Джеймса Бонда. В то время, когда я познакомился с Сарой, он работал химиком-исследователем в сахарной компании Tate & Lyle со специализацией на ямайских плантациях. Но, когда он стал главой продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН, один из его лучших друзей сказал мне не воспринимать вещи так буквально. И по сей день ни я, ни Сара не знаем, что именно он имел в виду. В общем, вот откуда появилась связь с родителями хозяйки вечеринки.

Конечно, я ничего этого не знал, когда миловидная дочь Тони предложила себя в качестве моего секретаря. Моя влюбленность в Сару не заставила себя долго ждать. Я позвал ее на ужин в бистро напротив здания Мишлен, которое сейчас известно под названием Бромптон-Кросс. Тогда она заказала смехотворно маленькие простые блюда. Она не знала, придется ли ей оплатить свою часть счета. Это довершило дело. Я должен был увидеть ее снова.

К концу января у меня были готовы все основные мелодии для «оперы», а тексты Тима писались с той же скоростью, с которой я влюблялся в Сару. Моя новая квартира пришлась очень кстати. Она находилась всего в нескольких сотнях ярдов от ее школы. Так как она должна была самостоятельно готовиться к летним экзаменам, у нее было полно свободного времени. Так что чаще всего она быстро отмечалась в школе и сразу же бежала ко мне. Довольно скоро я дал ей запасной ключ. Есть вещи и похуже, чем, когда вам двадцать один, и вас по утрам будит симпатичная школьница. В марте пришло время познакомиться с ее родителями. Благодаря тетушке Ви и манерам, которые она привила мне, я хорошо ладил со взрослыми, и Тони и Фанни Хагилл не стали исключением.

Обед проходил в их квартире неподалеку от Кенсингтон-Хай-Стрит. Любовь к архитектуре позволила мне перевести беседу об их загородном доме на тему местных церквей, что исключило возможную дискуссию о длине моих волос. Я был приглашен к ним на выходные и сделал себе пометку разузнать побольше о севере Уилтшира, где находилась их загородная резиденция. За долгие годы я понял, что во время встречи с потенциальными тещей и тестем лучше, если вы знаете больше о месте, где они живут, чем они сами.

ЛЮБОВЬ МОЖЕТ ПЕРЕЧЕРКНУТЬ ВСЕ, но лично я начал работать еще быстрее и ожесточеннее. К середине февраля структура «Суперзвезды» была достаточно проработана, чтобы я мог разбить ее на части для записи. Мои наброски для первой стороны были датированы 21 февраля, все четыре части были закончены к 4 марта. Нестандартные тактовые размеры стали неотъемлемой частью «Суперзвезды». Они давали энергию движения музыке, а оттуда словам и сюжету. Есть пометка, датированная декабрем 1969 года, что первая песня Марии Магдалины должна быть в размере 5/4, а в феврале 1970 года над записью появился большой восклицательный знак. Тогда появилась песня «Everything’s Alright». Был и двойной восклицательный знак над размером 7/4 который относился к сцене в храме в моих записях для второй стороны. Самая большая пометка – это напоминание самому себе о том, что я пишу музыкальную радиопьесу с нацарапанным поверх словом «понятность» и бесконечными напоминаниями о свете и тени.

Но хоть наша с Тимом работа продвигалась достаточно быстро, найти исполнителей было не так-то просто. Клюнув на гарантированный релиз, Мюррей сразу же согласился участвовать в записи. Так что ключевая роль Иуды была занята. На роль Иисуса мы хотели позвать кого-то известного. Тим предложил Колина Бланстоуна, солиста Zombies, чей главный хит «She’s Not There» был написан Родом Арджентом, прекрасным музыкантом, с которым мне выдалось поработать десятилетие спустя. У меня было чувство, что голос Колина недостаточно жесткий, но звукозаписывающая компания Zombies – CBS – развеяла мои страхи, запретив ему участвовать в нашем проекте.

Помощь прибыла, откуда не ждали. Несколько месяцев ранее я был приглашен на премьеру «Концерта для группы с оркестром» Джона Лорда, в котором участвовали Deep Purple и Лондонский симфонический оркестр под руководством друга моего отца, композитора и любителя коктейлей, Малкольма Арнольда. Там я познакомился с менеджером Deep Purple Тони Эдвардсом, энергичным бизнесменом, который, как и Сефтон, занимался шоу-бизнесом. Музыка показалась мне довольно слабой, так что, кто, о чем, а я стал думать, как смело было объединить рок-группу с оркестром. Я узнал, что Deep Purple раздумывали над тем, чтобы удариться в хеви-метал. В разговоре с Тони Эдвардсом я упомянул «Суперзвезду», и он был заинтригован.

Спустя несколько месяцев нам позвонили с сообщением о том, что у Deep Purple появился новый солист. Не хотели бы мы с Тимом зайти к Тони в Барнс и послушать несколько его необработанных записей? Солиста звали Иэн Гиллан. Я нашел своего Иисуса в тот момент, когда впервые услышал первобытный крик Иэна. Теперь наш Иисус был полным энергии и пылкости, а не каким-нибудь парнем в белом халате, обнимающим ягненка. В тот вечер я вернулся домой и переписал момент, когда Иисус выгоняет ростовщиков из храма.

Работа над мюзиклом на время приобрела второстепенное значение, и не только из-за Сары. Совершенно неожиданно я получил предложение написать музыку к фильму. Он назывался «Сыщик» и был дебютной работой будущего обладателя двух «Оскаров» Стивена Фрирза с Альбертом Финни в главной роли. Алби, как все звали его, вместе с актером Майклом Медуином создал небольшую независимую кинокомпанию Memorial Enterprises. Майкл был изысканным парнем, носившим костюмы в тонкую полоску. Чаще всего он играл аристократических проходимцев в малобюджетных фильмах. Майкл был заинтересован небольшой шумихой вокруг сингла «Superstar» и, вероятно, слышал, как я болтаю о музыкальных фильмах на нескольких радиопередачах.

По сюжету «Сыщика» Алби играл мелкого ливерпульского лотерейщика, который мечтает стать гламурным частным детективом. Стивен в отличие от утонченного Майкла чувствовал себя не в своей тарелке с новым консервативным правительством. Он хотел саундтрек в стиле Макса Стайнера, который был бы своего рода посвящением Богарту и Бэколл и в сочетании со съемками жизни рабочего класса вызывал бы ухмылку. Также он хотел добавить немного рок-н-ролла. Я согласился, что подхожу им как никто лучше. По крайней мере, это было бы весело.

Огромное приспособление под названием мовиола было установлено в моем подвале. Этот динозавр был стандартным приспособлением для монтажа фильмов, но почти вышел из употребления, когда мы делали «Сыщика». С его помощью можно было буквально отметить на пленке место, которое вы хотели вырезать. Совсем как аналоговая лента, мовиола совсем недавно снова вернулась в моду. Стивен заставил оператора крутить пленку, в то время как я импровизировал на фортепиано, до тех пор, пока он не услышал подходящую мелодию. Затем я сделал инструментовку. Я написал одну очень киношную мелодию, которой был очень доволен. Два десятилетия спустя я полностью переработал ее для главной песни «Бульвар Сансет», переведя ее в размер 5/8. Я почти уверен, что это единственная заглавная песня, написанная в таком размере. Проблем с записью не было, и команда «Сыщика» казалась довольной, так что я вернулся к «Суперзвезде». На протяжении нескольких месяцев я ничего не слышал о фильме.

С Мюрреем и Иэном в ролях Иуды и Иисуса я начал собирать состав для группы. Джо Кокер отдыхал от гастролей, так что Алан Спеннер и Брюс Роуланд из Grease Band были совершенно свободны. Мы с Тимом обратились к менеджеру Эрика Клэптона Роберту Стигвуду с утопическим вопросом, не сыграет ли его клиент у нас в качестве соло-гитариста. Но сотрудники Стигвуда закончили разговор тем, что вежливо указали нам на дверь. Так что мы обратились к другому музыканту из Grease Band – Генри Маккалау, который впоследствии стал главным гитаристом в группе Пола Маккартни Wings. Крис Мерсер, саксофонист из Juicy Lucy, который участвовал в записи сингла, подписал с нами контракт и привел с собой гитариста Нейла Хаббарда.

Найти клавишника было куда сложнее. Мне нужен был кто-то, кто умел играть и рок, и классику. Кто-то, кто мог бы интуитивно играть рок, но умел легко переключаться на музыкальный сценарий, если потребуется, иными словами – играть по нотам. Было одно прогрессивное трио, вызывавшее волнение в сладковато-дымчатых рок-кругах. Оно называлось Quatermass. Не помню, кто первым дал мне послушать их треки с преобладанием органа Хаммонда, но большое спасибо этому человеку, который познакомил меня с Питером Робинсоном. Пит подходил мне по всем пунктам. Он был классным рок-музыкантом, а его музыкальные познания охватывали все: от Led Zeppelin до Шенберга, и именно он познакомил меня с Майлсом Дейвисом. Мало того, что наша группа была полностью укомплектована, так еще и солист из Quatermass стал нашим Симоном Кананитом. Мы были практически готовы для студийной записи.

В начале июня Отец Кристофер Хантингдон пригласил нас в качестве гостей на американскую премьеру «Иосифа». Самый первый публичный показ произведения Райса/ Ллойда Уэббера проходил в Нью-Йорке в Кафедральном соборе Непорочного Зачатия. Отец Хантингдон возглавлял это место. Мы ответили согласием на его приглашение. Никто из нас до этого не бывал в Америке. Если бы я только знал, что мы остановимся в Гарвардском клубе в центральном Манхэттене, я бы мигом разделался со своими волосами до плеч и избежал бы осуждающих взглядов, которыми меня провожали в самом эпицентре Лиги Плюща.

Честно говоря, я помню свое первое бродвейское шоу лучше, чем показ «Иосифа». Все прошло хорошо, но местному Элвису было далеко до исполнения Тима. А первым шоу стал мюзикл «Company» Стивена Сондхайма. Я предложил Тиму сходить на него, потому что заметил имя Хала Принса на постере. Мюзикл шел и днем, и вечером, и в театре было удушающе жарко. Почему-то я вбил себе в голову, что мое первое шоу на Бродвее будет грандиозным и вызывающим, похожим на «Кабаре». Но, конечно же, я увидел нечто совершенно новаторское и противоположное моим ожиданиям. Я совсем не был готов к этому и на музыкальном уровне это было в тысячах миль от того, чем была занята моя голова в то время. Тиму понравилась лирика, но мне, двадцатидвухлетнему парню, влюбленному в шестнадцатилетнюю школьницу, было далеко до страданий среднего возраста. Конфетно-букетное состояние моего разума было гораздо более захвачено последней сценой мюзикла «Merrily We Roll Along» того же автора, чем первой.

Позже в Лондоне Сара расспрашивала меня о том, как мы попали в Америку, и я рассказал ей об Отце Хантингдон и Гарвардском клубе. Он ответила, что жаль, я не сказал ей сразу, кто нас пригласил. Отец Хантингдон был ее американским кузеном из Лиге Плюща.

ПЕРВАЯ РЕПЕТИЦИЯ С ГРУППОЙ вполне ясно стала вырисовываться на горизонте. И внезапно на меня снизошло, что только я знаю, как пьеса будет звучать целиком. Все, что мы записали, кроме ключевых эпизодических песен, могло показаться рок-музыкантам чуждым и непонятным, потому что представляло собой несвязные фрагменты. Мне нужно было ощущение, что группа репетировала всю вещь много раз. Так что я заставил их сыграть музыку, которую я запланировал на весь день, за полчаса. Затем я дал Алану О’даффи знак, и он записал небольшой фрагмент, пока группа все еще была в раже. Вот так была записана «What’s the Buzz» вместе с изгнанием ростовщиков из храма. Потребовалось время, чтобы группа почувствовала себя свободно в размере 7/4, но только играя ее раз за разом, музыканты могли привыкнуть к ней. В тот день мы записали неповторимый крик Иэна: «My temple should be a house of prayer».

Я был доволен тем, что большинство главных песен с первого раза были сыграны так, как я хотел, кроме одного большого исключения: «I Don’t Know How to Love Him». Это была настоящая проблема, и только с третьего раза все удалось. Изначально на роль Марии мы позвали Аннабел Левентон. Во время моего краткого пребывания в Оксфорде Аннабель была известна как серьезная актриса Оксфордского университетского театра. У нее так же была хорошая репутация в качестве певицы, и она играла в лондонской версии «Волос». Мы с Тимом испытывали настоящее давление, создавая сольные синглы. И песня Марии Магдалины далась нам непросто. Конечно, я перестарался, и в моей аранжировке не было и намека на спонтанность, как в остальных. С вокалом Аннабель все было в порядке, как и с музыкальным сопровождением. Просто песня звучала шаблонно. Вторая попытка была не лучше.

Проблема с Марией была забыта на время, пока мы искали Понтия Пилата. Мне не терпелось записать сцену суда. Это была наша самая амбициозная заявка на нечто оперное, и я считал самым главным проверить, получилось ли у нас. Дон Норман, парень, которого Сефтон нанял в качестве нашего постоянного менеджера, также представлял и одного джазового певца – не помню его имя – который выступал в Pheasantry в Челси. Дон предлагал его на роль Пилата. Тим сомневался. Как бы то ни было, я в одиночестве пошел посмотреть на этого парня. У него была хорошая программа, но дикция явно была не его коньком. Нам нужен был актер, который мог бы петь, а не певец, которого можно было уговорить на игру. Я как раз собирался пробормотать несколько банальностей и уйти, как вдруг на сцену вышла невероятно молодая длинноволосая гавайская красавица с акустической гитарой в руках. С первых звуков, у меня мурашки поползли по телу. Голос Ивонн Эллиман был необычным, молодым, сексуальным и просто неповторимым. Еще никогда я не находил телефонную будку с такой быстротой. Я позвонил Райсу и сказал, что он немедленно должен приехать в Pheasantry. Мы нашли нашу Марию.

Остался только Понтий Пилат. Я продолжал думать: «музыкальная радиопостановка». Исполнитель партии Пилата должен был петь совсем не так, как остальные. Рассмотрит ли Барри Деннен, произведший на меня такое впечатление в «Cabaret», наше предложение всерьез? Мы связались с его агентом, и я был вне себя от радости, когда Барри согласился на встречу. За несколько чашек кофе я узнал, что он был американцем, на сто процентов принадлежал миру музыкального театра, состоял в отношениях в Барбарой Стрейзанд, для которой выбивал ее первые роли. Мы сразу же поняли друг друга и решили опробовать материал для Пилата. Я мгновенно почувствовал, что его очень специфический голос – как раз то, что нам нужно. Более того, Барри был готов совершать рискованные вокальные трюки. Только послушайте, как он исполняет последний истерический крик Пилата: «Die if you want to, you misguided martyr!».

Барри и Ивонн оказались единственными артистами, сыгравшими как на Бродвее, так и фильме 1972 года. Тим предложил своего друга Майка Дабо, только что сменившего Пола Джонса в группе Manfred Mann, на эпизодическую роль царя Ирода. С целым набором друзей и небольшим количеством нанятых MCA музыкантов наш кастинг был закрыт.

СУД БЫЛ ПЕРВОЙ завершенной сценой. Как обычно мы заранее записали части с группой, и они были сведены вместе, так что Барри мог с размахом исполнить свою партию. Услышав и увидев игру настоящего актера, остальные участники команды невероятно вдохновились, и, наверное, в первый раз они подумали, что я действительно понимаю что-то в мюзиклах.

«I Don’t Know How to Love Him» требовала совсем другого подхода. Я лихорадочно думал, как сделать аранжировку интересной. Эта задача казалась такой же неразрешимой, как научить Кинг-Конга делать восковую эпиляцию. Одним вечером я околачивался у Алана Доггетта. На фоне играл особенно занудный альбом ранней церковной музыки с своеобразными заунывными, гнусавыми звуками органа-позитива. У меня возникла идея. Почему бы не заставить Питера Робинсона сыграть в стиле Баха на подобном инструменте? Алан, конечно же, знал, где достать подобное приспособление.

Ивонн звучала великолепно, просто подыгрывая себе на акустической гитаре. Будет ли ее пение сочетаться с гнусавыми звуками органа? И не обычная ли барабанная партия испортила две предыдущие версии? Брюс Роуланд считал, что ответом будет перкуссия. Запись была назначена на вечер, так что у Брюса было полдня, чтобы разложить на полу второй студии «Олимпик» самый большой набор том-томов, что я когда-либо видел. Четверо мужчин, проклиная того, кто их нанял и не предупредил о лестнице, притащили огромный доисторический орган. Я уклонился от ответственности и свалил все на Алана Доггетта. Ивонн прекрасно пела, сохраняя полную невозмутимость, пока Брюс ползал между своими том-томами, как будто он пьяная вдрызг Покахонтас. Наконец-то запись «I Don’t Know How to Love Him» была у нас в кармане.

Я был исключительно доволен как одной записью, так и другой, когда солнечным утром два дня спустя садился в поезд до Брайтона. Я получил приглашение от директрисы ни много не мало школы Реден. Он хотела, чтобы я был судьей на их летнем музыкальном конкурсе по случаю окончания семестра. Реден – одна из лучших британских школ-интернатов для девочек. Девиз школы: «Почитай Достойных». Она находится на вершине скалы на южном побережье Британии, откуда с вызовом смотрит на Ла-Манш. В те дни ходили слухи, что школьницы-подростки, возможно, из-за насильственной изоляции от противоположного пола, были необычайно расположены к любому молодому человеку, появлявшемуся в священных школьных коридорах. Понятно, что я был настроен на приятнейший вечер. Что особенно мне нравилось, так это негодование Райса. Он бубнил, что школа должна была пригласить обоих соавторов «Иосифа». Я парировал, что это музыкальный конкурс и лирика там была не удел. В те дни на южное побережье из Лондона ходил сказочно комфортный пульмановский поезд. Неограниченное питание и напитки предоставлялись каждому пассажиру. И, так как школа взяла расходы на себя, я, конечно же, выбрал его. Мимозу стали подавать, едва мы отъехали от вокзала. И ко времени, когда мы проезжали мимо восхитительных залитых солнцем холмов Сассекса, я находился в полном блаженстве. Трудно было представить, что место назначения сможет предложить что-то лучше.

Казалось, прелестная старшая ученица, встретившая меня на станции в Брайтоне, смотрела на меня с большим любопытством. Но я решил, что бедняжка слишком давно томилась в глуши Сассекса, и вид двадцатидвухлетнего успешного композитора, к тому же с волосами до плеч, мог запросто смутить ее. Я был не восторге от фасада школы, одного из тех нео-якобинских сооружений, которые заставляют лишний раз подумать, стоит ли входить. Но преданный викторианский фанат не теряет силу духа перед подобным гаррипоттеровским строением, возведенным на скале над Ла-Маншем, даже если оно существует лишь для того, чтобы ветреными январскими ночами прививать храбрость своим пленникам. Также я был озадачен косыми взглядами на мою цветастую рубашку во время приветствия в комнате отдыха. Что-то явно пошло не так. Только за ланчем до меня наконец-то дошло. И как дошло! «Иосиф» был выпущен Novello’s, которые так же издавали музыку моего отца. И директриса решила, что «Иосифа» написал мой отец.

Не знаю, читали ли вы роман «Ваша взяла, Дживс», в котором неудачник Гасси Финк-Ноттл вынужден вручать награды в классической гимназии для девочек. Если нет, то вам придется поверить на слово, почему я ожидал, что правда и вымысел переплетутся в особо жестокой манере. За исключением того стыдного момента, когда я принес особую бутылку вина на встречу с родителями девушки, а мой единственный штопор сломался, я никогда не испытывал подобной паники. Я спросил, могу ли я позвонить отцу. К счастью, папа расслаблялся в Лондонском колледже и, когда я зачитал ему номинации в надвигающемся конкурсе, понял, что мое положение действительно отчаянное. Особенно меня беспокоило мое полное незнание деревянных духовых инструментов.

«Напомни кларнетистам об их амбушюре: расположении губ, языка и зубов», – советовал отец. «И говори флейтистам о флаттерцунге. Если сомневаешься, присуди приз младшему классу».

У меня хорошие воспоминания об отце, и, надеюсь, у вас не сложилось обратное мнение. Но, если когда-либо вы вдруг обнаружите себя в качестве судьи на музыкальном конкурсе, в котором участвует несколько сотен девочек-подростков, примите мой совет и никогда даже не намекайте на амбушюр, позиции губ, языка и зубов. Скажем так, я до сих пор иногда встречаю незнакомых женщин, которые усмехаются и говорят, что провели незабываемое время в Редене в конце 1960-х.

ОДНОЙ ИЗ ПОСЛЕДНИХ частей «Суперзвезды», которую мы еще не записали, была «King Herod’s Song». Простой ответ на вопрос «почему песня-водевиль?» – потому что это казалось правильным. Шестое чувство подсказывало мне, что после напряженной «Gethsemane», нашей пятиминутной части Иисуса, и до финальных сцен смерти Иуды, суда над Иисусом и мучительного распятия нам нужно было что-то легкое и светлое. Песня, выделявшаяся стилистически, казалась именно тем, что нужно было нашей скованной записи. Слушатели могли бы сами представить царя Ирода и его разношерстный двор.

Необычная в исполнении Иэна Гиллана «Gethsemane» записывалась среди последних наряду со сложной интерпретацией смерти Иуды. Как сейчас помню ночь, когда мы записывали ее, и как Иэн был полностью обессилен к концу сессии. Это были основные вокальные партии, которые теперь приходилось записывать в студии «Айланд». Мы истратили все время, отпущенное нам во второй студии «Олимпик», а в «Айланд» была такая же записывающая аппаратура.

Последними мы записывали оркестр и хор, сводили мы их в «Олипик». Процесс двигался очень медленно. До компьютерной памяти оставалось еще далеко, так что Алану О’даффи приходилось запоминать огромное количество сложных настроек и перестановок. Увертюра с ее синтезаторами, рок-группой, камерным оркестром, полным оркестром и классическим хором, длившаяся всего две минуты, была тому примером. Иногда мы соглашались на не такой идеальный микс, как задумывался, просто потому что это казалось правильным. Если вы внимательно послушаете те две доли секунды перед вступлением оркестра в увертюре, вы услышите, как Алан Доггетт считает «один, два, три, четыре». Мы забыли убрать его дорожку из записи.

Один эпизод мы вырезали. В Евангелии от Матфея этот сюжет излагается довольно кратко. «И увидев смоковницу на обочине, он подошел к ней и не нашел на ней ничего, кроме листьев. И сказал он ей: “Да не появится на тебе ни один плод отныне!” И смоковница завяла». Тим написал свою собственную версию проклятия Иисуса с куплетом: «I hope your leaves go brown / May a vandal chop you down». Так же как и смоковница, эта песня оказалась бесполезной в нашем альбоме.

Брайан Бролли устроил прослушивание для руководства британских MCA/ Universal в одной из студий в центральном Лондоне. Пришло около десяти топ-менеджеров, некоторые из которых горестно спрашивали, какой длинны альбом, и будет ли перерыв (дело происходило после обеда). Дэвид Ланд притащил своего друга Сирила Симонса, нашего издателя и босса из MCA (Leeds) Music, который все время разглагольствовал о том, как это все будет воспринято в синагоге. Когда запись закончилась, воцарилось гробовое молчание. Оно было нарушено Сирилом. Обратившись сначала к Дэвиду, а затем к собравшимся шишкам, он мрачно заметил: «Не много здесь для Раби Мюррей». Это был первый приговор, вынесенный «Иисусу Христу – суперзвезде».

Сам Брайан, впрочем, был в полном восторге. Таким же воодушевленным был Майк Леандер. Именно Майк предложил добавить слово «суперзвезда» в рабочее название «Иисус Христос». Все согласились, это было ясно, как белый день. Вскоре мы узнали, что американская звукозаписывающая компания была если не на седьмом небе от счастья, то точно на шестом с половиной. Выход нашего двойного альбома был назначен на 16 октября, в Америке он должен был состояться на неделю позже. Но сейчас было начало июля и самое время, чтобы отправиться к тетушке Ви и на этот раз с неожиданным поворотом: ее племянник был не столько увлечен мюзиклами, сколько полностью поглощен сердечными делами.

В ПОСЛЕДНИЕ НЕДЕЛИ ЗАПИСИ моя возлюбленная Сара отправилась в отпуск к семье во Францию, и остановилась в далеком городе Альби на юго-западе страны. Я ужасно скучал по ней и, признаться честно, немного завидовал, потому что всегда мечтал побывать в местном соборе из розового кирпича, но так ни разу туда и не попал. Хотя родители Сары немного нервничали, по плану она должна была присоединиться ко мне в тетушкиной деревне. Они, должно быть, решили, что дома она будет скучать и строить из себя Офелию. В общем, перед моей тетушкой широких взглядов встал довольно деликатный вопрос. Саре было всего семнадцать лет, а в доме была только одна свободная спальня.

Но было найдено простое решение: меня выгнали. Нимы были в отъезде, и меня сослали в комнату служанки на их вилле по соседству. У горничной, если она и существовала, должна была быть очень неприятная кровь, потому что только в таком случае она могла выжить под натиском комаров, чьи укусы заставили Джорджа обеспокоиться, нет ли у меня оспы. Вскоре я вернулся в свою прежнюю спальню, и страсть разгорелась с новой силой, сдерживаемая только страшным зудом от укусов. Мы с Сарой жили в своем мире любви с ужинами под луной у берега моря, с любовными песнями, сочиненным на фортепиано Ви. Единственным расстройством было то, что запись «Иисуса», которую я привез Ви, была испорчена разбившемся в чемодане флаконом лосьона после бритья. Единственной сохранившейся частью была «King Herod’s Song». Так что тетушка в течение всего месяца делала вид, что восхищается оперой об Иисусе, целиком написанной в стиле английского мюзик-холла.

Идиллия разрушилась, когда пришла телеграмма от сариной мамы, призывающей ее немедленно вернуться домой. Ее старшая сестра Оливия подверглась серьезному нападению в Нью-Йорке и была отправлена обратно в Великобританию. Мать Сары хотела, чтобы она была рядом с ней. Но она упустила вопрос, как Сара доберется домой. Это был самый оживленный уик-энд лета, и не только все авиабилеты были распроданы, но и пробки на старой границе между Италией и Францией были сущим кошмаром. В аэропорт Ниццы можно было добраться только на машине, а единственным водителем среди нас был уже пожилой Джордж. Сара отсрочила исполнение судебного решения на два дня и, конечно же, получила дома за то, что не смогла вовремя наколдовать себе несуществующее место в самолете. Оливия была в порядке, но получила серьезный удар по голове. Ей нужен был покой без суеты младших сестер. Я остался еще на неделю, обездоленный и помрачневший я сочинял заунывные песни о несчастной любви.

ЕДВА Я ПРИЗЕМЛИЛСЯ В Лондоне, как тут же получил срочное сообщение с просьбой позвонить Дэвиду Ланду. Сирил Симонс с запозданием обнаружил, что я исключил большие права из контракта на сингл «Superstar». Дэвид хотел знать, что я имел в виду. Я повторил ему то, что сказал мне Боб Кингстон, что это права на театральные и кинопостановки, и было жизненно важным оставить их у нас. Мне показалось, что Дэвид засомневался, сможет ли альбом, на котором нет ничего для Раби Мюррей, пробиться на сцену, не говоря уже о кино. Но все же он сказал, что пойдет со мной к Сирилу и будет сражаться за эти права. Встреча проходила в президентском офисе Leeds Music, в нижней части Парк-Лейн. Накануне ночью я и глаз не сомкнул. Все будущее «Иисуса Христа – Суперзвезды» полностью зависело от итогов этой встречи. Понимал ли Дэвид хоть в общих чертах, что было поставлено на карту?

Встреча по вопросу больших прав прошла примерно так. Прошу простить за шутки, они были не первой свежести уже в 1970 году.

Ланд: Доброе утро, Сирил.

Симонс: Доброе, Ланд. Давайте разберемся с этим по-быстрому.

К обеду мне нужны песни для альбома Раби.

Ланд: Мальчику нужны большие права. Как мы узнали, что Иисус был евреем?

Симонс: Как мы узнали, что Иисус был евреем, Ланд?

Ланд: До тридцати лет он жил с родителями, работал на своего отца, а его мама считала, что он Бог. Это опера, Сирил, так что я хочу знать ограничения.

Симонс: Я хочу сказать тебе об ограничениях, Ланд. Что такое эти большие права?

Ланд: Не знаю, Сирил, ты издатель, ты должен знать.

Симонс: Я должен найти десять песен для Раби и, позволь сказать, песенки твоего мальчика не подходят ей.

Ланд: Просто дай мальчику большие права, Сирил.

Симонс: Как я могу дать то, о чем не знаю, что оно у меня есть?

Ланд: Спроси у мальчика, что это такое.

Симонс: Ты спроси у него. Ты его агент.

Ланд: Ты спроси.

Симонс: Что такое большие права? И давай побыстрее.

Я: Эээ…они означают, когда вы идете в театр…

Симонс: Знаешь шутку про еврейскую мамашу и школьную постановку?

Ланд: Да, Сирил, но ты все равно ее расскажешь.

Симонс: Мальчик говорит маме, что его выбрали на роль еврейского мужа, мама говорит: «Котичка, иди обратно к учителю и попроси у него роль со словами». Послушай, Ланд, раз и навсегда, что такое эти большие права?

Ланд: Я сказал тебе, я не знаю, они относятся к шоу, мальчик хочет их, вот и все…

Симонс (перебивая): Послушай, Ланд, кто хочет смотреть громкое музыкальное шоу и платить за это, пока они все не разденутся, как на этом громком американском шоу хиппи…

Ланд (перебивая): Это не американское шоу хиппи, это шоу об Иисусе, и мальчик хочет…

Симонс (перебивая): Я знаю, что мальчик хочет, но ты не знаешь, чего он хочет, так как я могу понять, что именно хочет мальчик, если ты не можешь объяснить мне, чего он хочет, так…

Ланд (перебивая): Почему просто не дать ему, что он хочет, если он хочет так сильно, и тогда мы сможем…

Симонс (раздраженно): ХОРОШО, мальчик может оставить их себе, но скажи ему, что ему нужно написать что-то более мягкое, если он хочет, что бы Раби… [и т. д. и т. п.]

Вот так я получил назад все театральные и кино права на «Иисуса Христа – суперзвезду». Я до сих пор гадаю, действительно ли Дэвид был настолько некомпетентным или он просто строил из себя полного идиота? Что-то подсказывает мне, что верна последняя версия.