День нашей свадьбы был прохладным, но солнечным. Новость о том, что альбом «Иисус Христос – суперзвезда» стал бестселлером в Америке, не потревожила деревеньку Эштон-Кейнс.

Около церкви собралась толпа из любопытных детей, восседавших на стене. Фотограф из местной газеты был единственным представителем прессы. С моей стороны присутствовали мама, папа, Джулиан, Дэвид Харингтон, пара школьных друзей, Тим Райс, Роберт Стигвуд, Питер Браун и, впервые переступивший порог английской деревенской церкви, Дэвид Ланд с женой Зарой. Салли и Лотти были со стороны невесты, но их пересадили на мою сторону, чтобы уровнять численность гостей. Группа поддержки Сары была значительно больше: в оборот пошли многочисленные кузены и кузины, по большей части носящие девичью фамилию сариной матери Гор-Браун. Всего было около сотни приглашенных. Алан Доггет выступал в роли дирижера профессионального хора, поэтому с музыкой все было в порядке. Не считая того, что я сам написал хорал.

Уже довольно давно мы с Тимом задавались вопросом, нужен ли Иисусу большой сольный номер в первой части мюзикла. Так что мы написали новую песню, следующую за триумфальным вхождением Иисуса в Иерусалим. За основу слов «Hey Father» был взят «Отче наш», и к удивлению многих песня была объявлена: «Отче наш, слова Тима Райса». Музыка очень сильно зависела от исполнения госпела. Непонятно, почему я решил, что наша свадьба была подходящим местом для премьеры песни. И почему я вбил себе в голову, что традиционный церковный хор справится с поставленной задачей. Это было совершенно недальновидной идиотской идеей. Реакция наших гостей или, скорее, ее отсутствие побило все рекорды.

Свадьба стала триумфом Сары. Она просто светилась от счастья. Церемония была простой и красивой. Прием проходил в саду ее родителей, и Питер Браун жаловался, что подавали только сэндвичи. Я умудрился вылить шампанское на Сарино подвенечное платье, но в остальном это был прекрасный день. Все видели, как сильно мы влюблены, и под одобрительные крики я похитил Сару, облачившуюся в облегающие короткие шортики. Мы планировали провести медовый месяц, остановившись в венском отеле «Захер», а затем отправиться на Зальцбургский фестиваль. Но первой нашей остановкой был Бат и ужин в одном из самых лучших ресторанов Британии в то время – в Hole in the Wall.

Мы проехали уже полпути по старой трассе А4, когда я заметил, что Сара плачет. Я остановил машину и обнял ее. Внезапное осознание того, что я совершил, ужаснуло меня. Я женился на восемнадцатилетней девочке, едва закончившей школу, забрал ее из семьи в совершенно новую жизнь, которая, казалось, заключалась в том, чтобы быть женой новоиспеченного композитора первого британского мюзикла на Бродвее. До премьеры оставались считаные недели, и Сара никогда еще не была в США. Все, что я мог ей сказать, это то, как сильно я люблю ее. Впервые в жизни я почувствовал себя ответственным за что-то, результат чего не мог гарантировать.

ВОЗМОЖНО, ВЕНА и архитектурный праздник, но в августе она была раскаленной, пыльной и невероятно пафосной. В Австрии есть что-то безнадежно консервативное. В ресторане отеля «Захер» не было кондиционера и было невыносимо жарко. Но все равно приходилось обедать в пиджаке и галстуке, несмотря на то, что температура была близка к сорока градусам, а знаменитые шоколадные торты плавились на глазах и были похожи на пятно в стигвудовском бассейне, появившееся после трагедии с картом. Венская кухня 1970-х была представлена шницелем, шницелем и еще одним шницелем, и вскоре с нас было достаточно.

Мы отправились на Зальцбургский фестиваль, где натолкнулись на прекрасную постановку «Glagolitic Mass» Яначека. Довольно скоро мы поняли, почему смогли попасть на этот концерт. Мало кто разделял любовь к Леошу Яначеку. Я размышлял о Фрэнке Корсаро и его постановке «Средства Макропулоса» и внезапно понял, что ничего не знаю о кастинге для бродвейского шоу. Впрочем, не скажу за Сару, но я был полностью погрузился в море славистики (если такое слово существует). Так как билеты на все звездные концерты были распроданы, а прилизанный до нельзя Зальцбург наполнялся туристами, мы двинулись в Ла Мортолу.

Ви с Джорджем не были на нашей свадьбе, тетушкина «галимая» нога, как она окрестила ее, все еще барахлила, так что они были рады увидеть нас, и им не терпелось продемонстрировать нас своей компании. Их друзья были осведомлены об успехе «Суперзвезды» гораздо больше, чем вся Британия. Ронни и Берил Ним устроили небольшую вечеринку, где все были очарованы сариной невинностью и задавались вопросом, почему мы сразу же не поехали в Италию. Мы позвали Ви и Джорджа провести Рождество в нашем фермерском доме и уехали в Англию в приподнятом настроении.

Теперь Сара чувствовала себя намного лучше, Джордж сказал, что ей можно не принимать противозачаточные таблетки. Меня все больше охватывало волнение по поводу предстоящей премьеры на Бродвее. Я собирался сотрудничать с великолепным режиссером, чьей стихией была опера. Мне было двадцать три, и моя мечта становилась реальностью.

КАЗАЛОСЬ, ЧТО ВСЕ ИДЕТ СВОИМ ЧЕРЕДОМ. Дэвид Ланд отдыхал в своем доме в Роттингдене, недалеко от Брайтона. Эта деревня, на мой вкус находящаяся слишком близко от школы Реден, известна как родина великого художника-прерафаэлита сэра Эдварда Бёрна-Джонса. Тим только что купил таунхаус с симпатичной кованной верандой на оживленной улице Нортумберленд-Плейс в Ноттинг-Хилле. Он поселился там со своей последней подружкой Пруденс де Касембрут. Нам с Сарой было очень любопытно, как он обустроился, так что однажды вечером мы отправились на разведку. Мы хорошо поладили с Прю, которая изо всех сил старалась стать подружкой моей юной жены. После того как они с Тимом расстались, Прю вновь появилась в нашей жизни, но уже как спутница Дэвида Хеммингса, который в то время играл в провальном мюзикле «Дживс».

После быстрой экскурсии по новому логову Райса, мы отправились пить чай. Именно тогда Тим ошарашил меня новостью. И сделал это с практически невозмутимым видом. Фрэнка Корсаро заменили на Тома О’Хоргана. Но, наверное, мне кто-то уже сказал об этом? Я не мог вымолвить и слова. Я был уверен, что он просто не мог согласиться с этим, но иногда думаю, не наслаждался ли он моими страданиями. Что совершенно точно – Тим даже не думал волноваться.

Три раза я звонил Стигвуду. И каждый раз он говорил, что занят и перезвонит позже. В конце концов мне удалось связаться с Дэвидом Ландом. Сказать, что он уклонялся от разговора, было бы преуменьшением. По всей видимости, Фрэнк Корсаро попал в автомобильную аварию, стал недееспособным и был вынужден расторгнуть контракт. Я позвонил Тайлеру Гатчеллу в Нью-Йорк, но он сказал примерно то же самое. Том О’Хорган совершенно точно встал у руля. Робин Вагнер был назначен сценографом, а Джулс Фишер – художником-осветителем. Тайлер подчеркнул, что собралась первоклассная команда.

Что-то не складывалось. Было уже начало сентября, а первые прогоны должны были начаться в октябре. И не было никакой надежды, что новые декорации успеют подготовить вовремя. Все предыдущие обсуждения с Томом О’Хорганом дали ясно понять, что на него не снизойдет озарение, и он не станет внезапным поклонником минимализма. Более того, нашей бродвейской площадкой был огромный театр Марка Хеллингера, с одной из лучших сцен Манхэттена. Здесь шла «Моя прекрасная леди». Подготовка должна была начаться еще несколько месяцев назад, а меня все это время держали в неведении.

Я обсудил бедственное положение с Сарой, и мы решили, что единственным выходом было срочно отправиться в Нью-Йорк и постараться привести в надлежащий вид хотя бы музыку. Была одна обнадеживающая новость: Бена Верина выбрали на роль Иуды. Я мало что знал о Бене. Он понравился мне в фильме «Милая Чарити», и о нем хорошо отзывались в Лондоне как о дублере Сэмми Дэвиса в мюзикле «Golden Boy».

ПЕРВЫМ «КРЕАТИВЩИКОМ», которого я встретил в Нью-Йорке, был только что нанятый музыкальный режиссер Марк Прессел, хороший парень, вскоре оказавшийся полностью замученным. Сразу было очевидно, что ни один порядочный рок-музыкант не будет играть в бродвейском шоу восемь раз в неделю. Но эта проблема оказалась ничем по сравнению с шоком, который я испытал, когда ознакомился с последним бродвейским творением О’Хоргана под названием «Ленни». Это была невероятно слабая пьеса, основанная на истории жизни комика Ленни Брюса. Совершенно неуместный вид голых пророков и исцарапанных прокаженных был достаточно пугающим. Но уродливые декорации были построены нашим новым сценографом, и весь этот кошмар освещал наш новый художник-осветитель, который также упоминался в качестве сопродюсера.

Когда я сказал Роберту и его шайке, что «Ленни» был самым отвратительным зрелищем, что я когда-либо видел в театре, мне прямо сказали заткнуться. Я заметил небольшой кивок со стороны Питера Брауна, предполагавший молчаливое согласие, но он воздержался от комментариев – он все равно не мог ничем помочь. Но вот где он блистал во всем своем великолепии, так это рядом с Сарой. Он понимал, что она очутилась в мире, далеком от школы благородных девиц в Западном Лондоне. Питер снимал чудесную квартиру на Сентрал-Парк-Вест (Central Park West), в которой живет и по сей день. В то время офис Стигвуда оплачивал сотрудникам какое-то жилье, но вскоре квартира Питера стала для нас вторым домом, особенно для Сары, страшно тосковавшей по родине. У Питера она нашла прибежище, не сравнимое с маленьким номером в отеле Waldorf, где нас поселил Роберт, хотя сам расположился в громадном пентхаусе. Между тем, все еще было неизвестно, когда приедет Тим.

Учитывая мое бешенство по поводу «Ленни» и общее состояние дел, Питер решил, что хорошо бы нам с Сарой уехать на время из Нью-Йорка. Мы отправились в Лонг-Айленд, где я увидел нечто, что, думал, вижу единственный раз в жизни. Но спустя годы был поражен тем же зрелищем в Японии. В баре достаточно фешенебельного ресторана стояла перевернутая бутылка Шато Лафит 1961 года, подававшегося порционно. Этикетка была переклеена так, чтобы ее можно было прочитать. Один бокал стоил сорок долларов. Прибавив к этому ситуацию с «Ленни», я в первый и последний раз в жизни задумался о походе к психотерапевту.

Репетиции начались в следующий понедельник. С самого начала стало ясно, что режиссерское видение «Иисуса Христа – суперзвезды» такое же утонченное и изящное, как Сизарс-пэлас в Лас-Вегасе. Труппа, впрочем, была замечательная. Джефф Фенхольт продолжил выступать в роли Иисуса. Бари и Ивонн по-прежнему играли Пилата и Марию Магдалину. Именно Барри привносил театральное здравомыслие в нашу работу. Бен Верин оказался одним из самых выдающихся артистов, с какими я когда-либо сотрудничал. Раз уж на то пошло, он был чересчур безупречным и профессиональным для роли Иуды, но едва ли это было его недочетом. Жалко, что мне больше выдалось шанса поработать с ним.

Вечером первого же дня я отбил крученый мяч. Питеру Брауну позвонил известный агент Норман Вейс. Не прослушаем ли мы в самую последнюю минуту его новую клиентку? Очевидно, она пела на каких-то сборищах геев, и он решил, что она станет сенсационной Марией Магдалиной. Ивонн Элиман совершенно точно была утверждена на роль, но я на автомате согласился послушать девушку Вейса. Если какое-либо прослушивание и могло поменять решение о распределении ролей, то это было оно. Бетт Мидлер просто невероятно исполнила «I Don’t Know How to Love Him». Ее осмысление гениальной лирики Тима по-настоящему трогало. Я позвонил Роберту и сказал, что никогда не слышал ничего подобного. Но поступать так с Ивонн было бы просто несправедливо. Я утешаю себя тем, что, если бы Бетт дебютировала в нашей показухе, это было бы пустой тратой таланта.

РЕПЕТИЦИИ ВОШЛИ В РИТМ. В этом всем был один серьезный плюс: все согласились, что нам нужна еще одна песня Марии Магдалины. Она почти не появлялась во второй части нашего альбома. Так что мы с Тимом написали дуэт Марии и Петра для эпизода отречения апостола от Иисуса, который назвали «Could We Start Again, Please?». Было здорово услышать его живое исполнение.

Но я не помню, чтобы О’Хорган хоть раз обсуждал текст с актерами. Все разговоры были исключительно о постановке. За пределами репетиционного зала музыкальное сопровождение превращалось в полную неразбериху. Бродвейские «рок»-музыканты играли правильно, но совершенно не чувствовали музыку. Рок – это не о совершенстве.

Звук тоже оказался огромной проблемой. Театрального звука, каким мы знаем его сегодня, тогда просто не существовало. Вплоть до конца 1970-х годов за усиление отвечали так называемые «плавающие микрофоны», располагавшиеся в глубине сцены и управляемые из боковой кулисы ассистентом осветителя. Роберт решил привлечь звукорежиссера, что было практически неслыханным в тогдашнем театральном мире. Том О’Хорган предложил Эйба Джейкоба, который работал над постановкой «Волос» на Западном побережье. Эйб потребовал установить в зале нормальный микшерный пульт, из-за чего владельцев театра чуть удар не хватил. И это, не говоря о том, что «Суперзвезда» была богохульственным мюзиклом. В коммерческом театре вот-вот должен был совершиться смертный грех: демонтаж нескольких зрительских мест. В итоге пульт был установлен в самом конце бельэтажа. По правилам профсоюза, им должен был управлять один их сотрудников театра. Посланный к нам парень, жующий жвачку и вооруженный дюжиной пончиков, не проявлял особого интереса к музыке.

Эйб никогда не делал ничего подобного с таким количеством музыкантов. Оркестровая яма была закрытой, так что напоминала записывающую студию, изолированную от театра. В этом случае звук полностью контролировался с помощью пульта. Рискованное мероприятие, учитывая личность звукооператора. Проблема заключалась в том, что звук как будто раздавался из-под воды. Духовые инструменты напоминали о печально известной истории Эдварда Вудварда. Пока Эйб разбирался со звуком, на сцене устанавливали чрезвычайно сложные декорации. Гвоздем программы должен был стать огромный лифт, поднимавший наверх Иисуса, одетого в длиннющий золотой плащ, развевающийся за спиной. Это было зрелищно, но не имело никакого отношения к моей музыке, так что я все еще вздрагиваю при одном лишь воспоминании. К несчастью, подобные эффекты требовали время на отработку. Так что между группой музыкального сопровождения и группой спецэффектов О’Хоргана развернулась нешуточная борьба за театральное время. В конце концов это привело к печальным последствиям, которыми так упивались театральные сплетники по всему миру. Нам пришлось перенести предварительные просмотры.

Но впереди ожидало самое худшее. Эйб решил поэкспериментировать с радиомикрофонами, которые только начали появляться в 1971 году. Не вполне нормально, когда после того как Пилат кричит Иисусу: «Умри, если хочешь, ты, заблуждающийся мученик», акустическая система сбивается и выдает: «Гомер, перехват на углу сорок пятой и восьмой». В общем, радиомикрофоны были заменены на старомодные ручные, чьи провода превратили сцену в трехмерную паутину. У кого-то появилась идея замаскировать их под веревки.

Театральные остряки во всю упивались нашими неудачами: «Как, не моргнув глазом добиться успеха в распятии мюзикла об Иисусе Хрисе». На одном из дневных показов я был с журналистом Баррии Киттлстоном. К нему подбежала какая-то хихикающая девица со словами: «Барри, Барри, не правда ли это худшее шоу, что вы когда-либо видели?!» У Барри не было иного выхода, как сказать: «Познакомьтесь с Эндрю Ллойд Уэббером, композитором». Во время официального визита в Нью-Йорк один из предварительных показов посетил Архиепископ Кентерберийский. Мы с Сарой были представлены Майклу Рамсей, сотому Архиепископу. Он сидел в холле театра и казался очень озадаченным. Мы были окружены прессой, и он пытался казаться как можно более деликатным. Я метался между желаниями сохранить лицо и извиниться.

Надо отдать должное О’Хоргану – начало было ошеломляющим. По прибытии зрители сталкивались с огромной стеной. Во время увертюры актеры карабкались на нее, пока сама стена опускалась назад, чтобы сформировать планшет сцены. Это был блестящий эффект: простой, очень театральный и впечатляющий. То, что следовало дальше, не достойно даже краткого пересказа. К тому же Тим так и не приехал в Нью-Йорк, чтобы оказать хотя бы моральную поддержку. Сара вспоминает, что я умолял его прилететь. Ей казалось, что он был слишком напуган, чтобы поддаться на уговоры. Либо она была права, либо его совершенно не заботило происходящее. Со своей девушкой Прю он отправился в Нью-Йорк на теплоходе «Франция», который отплыл всего лишь за четыре дня до премьеры – слишком поздно, чтобы помощь Тима прибыла вовремя.

Все, что я мог сделать, – попытаться мобилизовать наши музыкальные силы, но бесконечные технические репетиции исключили любую возможность. Из-за постоянных просьб выделить время на музыкальные репетиции я заработал репутацию капризного паршивца, которая также распространилась и на Райса. Говорят, что Д’Ойли Карт управлял Гилбертом и Салливаном по принципу «разделяй и властвуй». То же самое происходило с нами. Когда Тим наконец объявился, оставалось всего три предварительных просмотра. Его вклад заключался в том, чтобы сказать, что он не уверен, нравятся ли ему идеи О’Хоргана или нет.

Наступила ночь премьеры. Дэвид Ланд заказал самолет для двухсот с лишним родственников и нахлебников, которым он обещал лучшее шоу в их жизни. Что касается Роберта, создавалось впечатление, что афтепати – единственное, что заботило его и его команду. Кассовый сбор был огромным. Но кому-нибудь пришло в голову, что, если зрителям не понравится шоу, «Суперзвезда» съест всю выручку и на этом все закончится? Мои родители прилетели в Нью-Йорк, и я был очень рад этому. Отец чувствовал мою тревогу, но уверенно сказал, что, если музыку достойно исполнят, любой хороший критик закроет глаза на постановку, какой бы она ни была.

По правде говоря, музыканты сыграли не так уж и плохо. Актеры сыграли великолепно. Пожилая пара, сидевшая передо мной, после «Everything’s Alright» шепотом обсуждала, что это была хорошая композиция. Оркестр звучал не так приглушенно, как раньше, так как в крышке ямы была проделана огромная дыра. Даже были ООС (обязательные овации стоя), и Роберт закатил свою хваленую вечеринку в ресторане Tavern on the Green. Толпа подхалимов была полна энтузиазма, но лидеры мнений не осмеливались сказать, что думали на самом деле. Мы с Сарой рано покинули мероприятие.

По возвращении в отель мы оба разрыдались. Несмотря на юные годы все последние недели Сара была моей единственной поддержкой. Она была свидетелем моих отчаянных попыток найти поддержку в лице Тима или Дэвида Ланда. И она знала то, что я слишком четко осознавал. Все мои надежды, все, о чем я мечтал, было уничтожено. Было ли покончено с Бродвеем в мои двадцать три года? Следующим утром отец сказал, что, когда я вернусь домой, нам нужно будет хорошенько поговорить.