10 июля 1982 года гости Сидмонтонского Фестивали впервые услышали песню трех вагонов, называвшихся Хип Хопперами:

Да, эта песня не вошла в финальную версию «Звездного Экспресса», но есть один вопрос: был ли Ричард Стигло первым, кто использовал рэп в музыкальном театре?

Чарльз Спенсер, один из самых строгих критиков Daily Telegraph как-то обвинил меня в смертном грехе. Когда в ноябре 1992 года мы перезапустили шоу, он написал, что я «нанес всем страшное оскорбление, добавив в шоу рэп, самый отвратительный жанр ”музыки“, придуманный человечеством». Но в любом случае, «Звездный Экспресс» в Сидмонтоне стал милым и приятным развлечением, приправленным многочисленными «стилгоизмами». Например, три локомотива, потерпевших крушение, пели, что три головы лучше, чем одна:

Также звучали сомнительные шутки, распространяемые нашими кошками Элейн Пейдж, Полом Николасом и Бонни Лангфорд, и пародия на кантри-песни «Stand by Your Engine» в исполнении Бонни:

Эта песня была явно не для 1982 года и уж тем более не для нашей политкорректной современности. Но всем показалось, что в «Звездном Экспрессе» что-то есть, по крайней мере, задор. Две песни оказались особенно успешными: заглавная и «Only He Has the Power to Move Me». Так что моя надежда на мультик стала казаться не такой уж и напрасной. Но я просчитался. Фестиваль превратился в вечеринку для театральных деятелей, так что было много разговоров о сценическом воплощении «Экспресса». Я думаю, было неизбежным, что после успеха «Кошек», люди увидели в «Звездном Экспрессе» что-то большее, чем я подразумевал.

БЕРНИ ДЖЕКОБС ПРОДОЛЖАЛ агитировать, чтобы мы «переделали «Кошек» для Бродвея». Изменения в музыке сводились к новой версии «Mungojerrie and Rumpleteazer» и грубоватой пародийной арии, заменившей «The Ballad of Billy McCaw». Она была написана для итальянского перевода отрывка из «Growltiger’s Last Stand» и должна была принести бродвейским зрителям дешевое удовольствие. Я сопротивлялся изо всех сил, но тщетно. Мои опасения, что Шуберты совершенно не поняли «Кошек», едва ли были забыты после того, как на первой афише танцоры в зрачках кошки оказались перевернутыми вверх ногами.

Начались репетиции. Мы с Кэмероном решили, что огромные двухуровневые апартаменты на верхних этажах отеля «Мэйфлауэр» будут идеальным пристанищем в Нью-Йорке. Апартаменты нуждались в серьезной экипировке, а сам отель, казалось, доживал свои последние дни. Но вид Кэмерона, покупавшего кухонный фартук, стоил того. Наше временное убежище обладало огромной террасой, где накануне премьеры мы устроили грандиозную вечеринку исключительно для британцев.

Сара решила привезти детей в Нью-Йорк, так что после начала репетиций мы смогли сбежать и хорошенько исследовать Новую Англию. Изюминкой поездки стала Валли Рэилроуд, железная дорога, находившаяся не далеко от оперного дома «Гудспид» в Коннектикуте. Дети думали и говорили только о «Звездном Экспрессе», и счастье, появившееся на их лицах, когда они увидели настоящий работающий паровоз, еще больше убедило меня, что мультик по мотивам «Экспресса» будет хитом.

Репетиции начались 9 августа. Озадаченные актеры смиренно слушали лекцию Тревора о Т. С. Элиоте, «Бесплодной земле» и реинкарнации. Довольно далекие темы для бродвейских танцоров. Тревор преуспел в создании впечатляющей своим разнообразием труппы. Никто не мог подходить на роль белой кошки Виктории меньше, чем миниатюрная Синтия Онрубия, а на роль Макавити – здоровенный афроамериканец Кен Ард. В роли Бомбалурины выступала высокая и сексуальная Донна Кинг, которой вскоре предстояло стать миссис Джон Непер. Нахальный рокер Терренс Манн стал нашим Таггером, а хрупкого Гуса, театрального кота, сыграл Стивен Ханан, который превратился в бесстрашного Тигриного-Рыка и получил «Тони». Награду, конечно же, получила и Бетти Бакли за роль Гризабеллы. Но, повторюсь, ни одна труппа не могла быть более разношерстной.

Мы с Кэмероном пребывали в шоке от вступительного слова Тревора, но не меньше нас поразила репетиция Джилли, на которую мы тихонько прокрались после ланча. Все кошки извивались в чувственных позах на полу, как вдруг она обратилась к нашему накаченному Кену Арду, назвав его своим «маленьким шоколадным красавчиком», параллельно увещевая девушек высвободить их… Впрочем, у меня нет желания углубляться в это. Мы так же тихонько пробрались к выходу.

Уже через пару дней Бетти просто чудесно исполняла «Memory». Впрочем, у меня была пара ничтожных замечаний, которые положили начало проблемам с исполнительницей. Бетти – одна из тех актрис, которые переживают из-за каждой мелочи. Она всерьез решила, что Тревор и остальная часть команды травят ее. По ее мнению, это был особый гениальный метод Тревора заставить ее почувствовать себя таким же аутсайдером, как Гризабелла. Но причина такого отношения была куда более прозаичной. Помимо главной песни ее героиня практически не участвовала в действии. Остальные актеры не могли похвастаться такой свободой. И Тревор с Джилли были полностью заняты репетициями с остальным составом.

Из-за элементарной нехватки времени я не нашел подходящего момента, чтобы оспорить появление новой итальянской арии. К несчастью, всем остальным она казалась довольно забавной. Еще больше меня волновало, что номер «Growltiger» стал таким зрелищем, каким не был в Лондоне. Поскольку сюжет разворачивается в воображении Гуса, театрального кота, Джону Неперу пришлось распрощаться со свалкой и соорудить громаднейший пиратский корабль. Костюмы приблизили шоу больше к реалиям Вегаса, нежели Кенсингтон-Гарденс, и полностью загладили вину за выброшенные наряды для «Jellicle Ball».

Наравне с декорациями и костюмами оркестр тоже не избежал усовершенствования. Причиной послужила «вместительность театра». Нью-йоркский профсоюз музыкантов настаивал, что количество нанятых сотрудников должно зависеть от размера театра. В случае с «Уинтер Гарден» оно равнялось двадцати трем. В последние годы профсоюз стал более гибким, но в те дни его нелепые правила невозможно было нарушить. Продюсерам приходилось платить музыкантам просто так. Есть история о том, как Дэвид Меррик настаивал, чтобы музыканты, которых ему пришлось нанять, выступали в баре во время антракта. Наша проблема заключалась в том, что оркестровка «Кошек» не предназначена для двадцати трех музыкантов. Дэвид Каллен проделал грандиозную работу, переделывая партитуры для нового состава. Неизбежно настоящие инструменты заменили мои электронные звуки, которые уже успели закрепить успех музыки в реальном мире. На самом деле, я терпеть не могу то, что экономика вынуждает композиторов и музыкантов подменять настоящие инструменты синтезатором. Но не в случае с «Кошками». Они, наоборот, выигрывают от использования таких искусственных звуков.

Музыкальные репетиции шли хорошо, пока не переместились в театр, где ко мне вернулись воспоминания о подводном оркестре «Иисуса Христа – Суперзвезды». Эйб Джейкоб разместил оркестр в специально построенной «мягкой комнате». Но звук был настолько глухим, что музыканты не могли взаимодействовать друг с другом. Эйб утверждал, что может все исправить, всего лишь добавив эхо на пульте звукорежиссера. Но он, к сожалению, упустил один важный момент – музыкантам нужен воздух, чтобы нормально играть.

Тот изолятор был уже перебором. Мы уже сталкивались с проблемой со звуком в Лондоне: критики отмечали, что голоса слишком часто раздаются из колонок над сценой. В общем, я сказал Кэмерону, что мне нужна помощь Мартина Левана, моего звукорежиссера «Вариаций» и «Расскажи мне». Кэмерон согласился. Мартин прилетел в Нью-Йорк и мгновенно со всем разобрался. Он тактично предложил убрать звукопоглощающую оболочку, закутывавшую оркестр, после чего Эйб театрально и с надрывом произнес: «Джентльмены, кажется, вы больше не нуждаетесь в моих услугах».

К концу дня мы избавились от изолятора. Мартин взял звук нью-йоркской постановки в свои руки и в последствии занялся еще и лондонским шоу. Мне также пришлось сводить его на «Эвиту». Шуберты переживали насчет звука, так как критик из New York Times Франк Рич написал, что он просто ужасен. И Мартину удалось обнаружить удивительную вещь. Кто-то неправильно подключил главные динамики, и они «не совпадали по фазе», а один из басовых динамиков и вовсе не работал.

ШУМИХА ВОКРУГ «КОШЕК» росла с каждым днем, и ее блестяще поддерживал наш пиар-менеджер Фред Натан, которому удалось состряпать больше «тем номера», чем я мог сосчитать. Во время генеральных репетиций мне сообщили действительно плохую новость. Милош Форман узнал, что я в Нью-Йорке, и хотел встретиться со мной и продюсерами фильма, чтобы меня окончательно утвердили на роль Моцарта. Я поделился проблемой с Тревором, который, поглаживая свою бородку, признал, что это довольно щекотливая ситуация. Я сказал, что как режиссер Королевской шекспировской компании он должен найти причину, почему я не создан для экрана. Он обещал подумать.

Предварительные показы прошли хорошо. Новые декорации для сцены Мангоджерри определенно удались. Зрелищное исполнение «Growltiger» казалось мне всего лишь способом вытянуть номер любым способом. Но новая итальянская ария без сомнения понравилась зрителям. Шуберты были в восторге. Мои опасения не оправдались. В какой-то из вечером мы с Кэмероном решили, что уже слишком много раз видели «The Jellicle Ball», поэтому сбежали в находящийся за углом «Мевенпик», прекрасное укрытие с тусклым освещением. Мы обсуждали, что бар напоминает наши технические репетиции, проходившие в кромешной тьме благодаря Дэвиду Херси, как вдруг объект нашего разговора опасливо озираясь зашел в помещение. Он не заметил нас, так что успокоился и заказал выпить, сев за столик в самом темном углу.

Мы уж было хотели напугать его, как вдруг в бар скользнул Джон Непер и также украдкой расположился за колонной. Следующим был Тревор: он поднял воротник пальто так высоко, что мы пропустили бы его, если бы не заметили разваливающиеся кроссовки и выцветшие джинсы. Только он собрался шепотом заказать выпивку, как Кэмерон заорал на все помещение: «Добрый вечер, дорогие!»

Одна серьезная проблема оказалась неразрешимой. «Затравленная» Бетти Бакли почему-то продолжала петь «Memory» всеми возможными способами, кроме того, который вызывал мурашки у зрителей. Пласидо Доминго посетил один из показов и в своей очаровательной манере выказал скепсис относительно исполнения песни. Я решил покончить с этим. Застав Тревора и Бетти за очередным разговором об изгоях, прошлых и будущих жизнях, я озвучил ей свою трактовку мягкого совета Пласидо: «Просто спой эту гребаную песню!» В тот вечер она наконец сделала все как надо, и аплодисменты звучали как минимум с удвоенной силой.

ПОДХОДИЛО ВРЕМЯ ПРЕМЬЕРЫ, и мы с Кэмероном суетились вокруг нашей вечеринки для избранных, то есть, для британцев. Было решено провести ее накануне открытия шоу. Теперь мне предстояло избавиться от «Амадея». Я согласился встретиться с Милошем и шишками из киностудии в отеле «Эссекс Хаус» в шесть вечера, прямо перед началом вечеринки. Наконец этой гидре предстояло лишиться всех своих голов. Во время наших финальных репетиций Тревор так и не смог мне придумать, как мне избежать актерской карьеры, и я паниковал. Я бродил по театру представляя издевательский смех Кэмерона на первом показе «Амадея». Как мог первоклассный режиссер шекспировских трагедий так легко бросить коллегу в час нужны?

Пробило четыре часа: мне уже было пора вернуться в апартаменты, чтобы переодеться к вечеринке, и отправиться на казнь. В пятнадцать минут пятого Тревор потрепал меня по плечу. Он театрально откашлялся, перед тем как начать говорить:

«Кхм, Эндрю, вот, что ты сделаешь. Ты скажешь, что для тебя будет большой честью сыграть эту роль».

Я посмотрел на него, как на сумасшедшего.

«Однако… – Тревор всегда говорил «однако», прежде чем опровергнуть то, что он сам только что озвучил, – однако ты скажешь, что есть одна проблема: ты не перенесешь, если в фильме будет играть музыка Моцарта – музыка должна быть твоей».

Я восхищенно ахнул. Это было просто гениально. Даже самый грубый режиссер поверил бы этому, не говоря уже об оскароносном режиссере из Праги. Я буквально летел в «Эссекс Хаус», который находился в пяти минутах от «Мэйфлауэра». Мои родители только что прилетели в Лондон, и впереди меня ждала грандиозная вечеринка. Оставались минуты до наиприятнейшего вечера на нашей террасе и ужина с Сарой и родителями в кафе «Люксембург».

Милош встретил меня у входа и пригласил в залитую солнцем комнату с видом на парк. В окно я сумел разглядеть нашу террасу с уже накрытыми для вечеринки столами и какого-то раннего гостя со стаканом в руках. Комната была забита разными киношниками, которые затаили дыхание при моем появлении. Слишком фальшиво, на мой вкус.

Милош сиял: «Только посмотрите на него! Он именно такой, как я вам описывал! Он идеально подходит!»

Кто-то предложил мне прочитать отрывок из сцены. Пришло время пойти ва-банк. Улыбаясь во весь рот, я нанес сокрушительный удар, повторив слова Тревора.

Все затихли. Затем кто-то крикнул: «Кажется, мы договорились!»

В тот момент я, наверное, был похож на жертву Медузы Горгоны. В окно я видел, как терраса «Мэйфлауэра» заполняется гостями, и даже представил, как Кэмерон радостно кричит: «Добро пожаловать, дорогая! Эндрю? Нет, его нет, он прослушивается на главную роль в новом фильме…» Мне даже показалось, что вижу Тревора, которого я хотел покрыть нецензурной бранью вполне в духе Моцарта, что, вероятно, окончательно закрепило бы за мной роль. Но на помощь пришел Милош: «Думаю, Эндрю имел в виду, что он не хочет играть в фильме».

Я благодарил Бога за Тревора, Англию, святого Георгия и всех, кто приложил руку к моему избавлению.

БЫЛО ЧУДЕСНО, ЧТО МАМА С ПАПОЙ приехали в Нью-Йорк, так я меньше думал о премьере. Ненавижу ожидание перед премьерами почти так же, как сами премьеры. Мы с Сарой сводили отца в собороподобный офис компании Steinway & Sons, где он позабавился с совершенно новой моделью огромного концертного рояля, чье звучание в равных пропорциях совмещало твердость и мягкость. Затем он сыграл рахманиновскую вариацию Паганини. Это был потрясающий момент. Перед нами был самый преданный из музыкантов, играющий с такой страстью, какую я ни разу не наблюдал в нем. И все это посреди выставочного зала. Тогда я еще не знал, что больше никогда не услышу, как играет отец.

Обед прошел за парой коктейлей беседой о том, что Рахманинов чувствовал себя изгоем в Нью-Йорке. Не было никакого смысла показывать маме такие стандартные для приезжих места, как магазины одежды. Она уже прослышала о зоомагазине на Третьей авеню где якобы продавались редкие абиссинские кошки, так что поход туда занял все наше послеобеденное время. Мои родители должны были пойти в «Уинтер Гарден» вместе с Сарой. Я же сел за Берни и Бетти Джекобс и Джерри и Пэт Шонфельд, которые уже примерно представляли, что напишут критики. Так странно наблюдать за зрителями, которые бешено аплодируют, не зная об отзывах, которые уже можно найти, если знать, как. Берни сказал мне, что всемогущий обзор New York Times достаточно хорош, за исключением комментариев насчет хореографии. Когда номер «The Jellicle Ball» практически остановил шоу из-за оваций, я задался вопросом, поменяется ли что-то в обзоре на следующий день.

Если забыть про «Growltiger» (зрителям, впрочем, понравилась эта фальшивая баллада), премьера прошла потрясающе. Я забыл обо всем и наслаждался происходящим, когда Скимблшенкс, кот, к которому я всегда испытывал нежные чувства, сорвал овации. Девушки Макавити Донна Кинг и Венди Эдмид в тот вечер завели каждого мужчину в зале, но кто был действительно потрясающим в тот вечер, так это Бетти Бакли. Когда она закончила петь, зрители поднялись как по команде. Отец обнял меня и сказал: «Я говорил тебе, Эндрю!» Затем сзади подбежал еще кто-то и сжал меня в объятиях.

«Эндрю, я люблю тебя, я так горжусь тобой!»

Я узнал этот голос. Он принадлежал Ричарду Стигвуду. Слезы лились по его лицу. Не помню, ответил ли я. Но могу сказать, что это один из самых ценных моментов в моей карьере.

КРИТИКИ БЫЛИ НЕ В ВОСТОРГЕ. Честно говоря, рецензия Фрэнка Рича оказалась одной из лучших. Она была хорошо продумана, и мне польстило, что он выделил песню «Gus the Theatre Cat» как «лучшую балладу шоу», особенно учитывая тот факт, что «Memory» в исполнении Стрейзанд уже ворвалась в американские чарты и играла буквально в каждом баре.

Я успел обсудить премьеру с отцом. Он согласился со мной, что во время переезда через Атлантику шоу потеряло свое обаяние, а итальянская ария действительно казалась дешевкой. Но он также отметил, что танцы слабоваты. Наверное, Шуберты были правы, что нам не хватает зрелищности, а я зря переживал по поводу каждого нововведения. Несмотря на противоречивые отзывы, «Кошки» быстро стали сенсацией. Едва ли какое-то другое шоу принесло столько же прибыли продюсерам и инвесторам (среди них: Шуберты, Дэвид Геффен, ABC Entertainment и Metro Media Corporation).

Тем не менее, несмотря на то что Шуберты получали арендную плату за театр и прибыль инвесторов и продюсеров, в момент, когда кассовые сборы снизились, авторов и творческую команду попросили урезать роялти. Именно тогда Кэмерон первым пошел еще дальше и придумал «общий фонд отчислений»: авторы отказывались от своих роялти в пользу доли от выручки с показов, если таковая набиралась, и небольшого гарантированного еженедельного гонорара. Сейчас такая схема считается стандартной для театра. С гордым званием продюсера появились и огромные издержки на постановку, так что едва ли я мог предложить альтернативный вариант, особенно в таком «профсоюзном» театре как американский. Но из-за таких фондов сейчас авторы могут получать реальную прибыль только от невероятно успешных шоу. А начинающим композиторам, поэтам и сценаристам становится все сложнее жить на доходы от театра, ведь не каждое шоу становится «Гамильтоном» или «Дорогим Эваном Хансеном». «Кошки», конечно, были сенсацией, так что не мне жаловаться. Брайну Бролли удалось сохранить все основные авторские права у Really Useful, несмотря на давление со стороны Кэмерона, который хотел вступить в долю. «Кошки» были показаны 7485 раз и стали самым долгоиграющим бродвейским мюзиклом в истории, пока их не перегнал «Призрак Оперы». Сейчас они занимают четвертое место среди старожилов Бродвея. Но, несмотря на оглушительный успех, я никогда больше не смотрел американскую постановку, хотя много раз с огромным удовольствием посещал шоу в Лондоне.

Еще во время предварительных показов я с Мартином Леваном в качестве звукорежиссера спродюсировал альбом бродвейской постановки. Тогда наш пиарщик Фред Натан попросил нас оказать необычную услугу. Не будем ли мы против, если критик New York Times Фрэнк Рич придет на один из сеансов записи? Он не помешает нам. Фрэнк приехал, когда я призывал Донну и Венди исполнить настоящую бурлеск-версию «Macavity», что, в общем-то, было близко им по характеру. Критик посидел в уголке и через полчаса поблагодарил нас и уехал. Впоследствии я думал, не был ли я слишком груб, не представившись ему? Ведь не каждый день самый влиятельный критик Америки спрашивает позволения поприсутствовать на записи альбома. Если бы это происходило сейчас, то я подошел бы к нему, чтобы поздороваться, но тогда я искренне думал, что нужно сохранить дистанцию. Кроме того, я здорово нервничал – рядом не было ни Кэмерона, ни Фреда Натана, чтобы помочь. Кэмерон, кстати, придерживался иной точки зрения, и ни для кого не секрет, что долгие годы он поддерживал очень теплые отношения с Фрэнком Ричем.

И ПОСЛЕДНЕЕ ЗАМЕЧАНИЕ О «КОШКАХ». Меня часто спрашивают, как Джуди Денч справилась бы с исполнением «Memory». Ответ такой: я не знаю. Она покинула проект до того, как у нас появился финальный текст песни. Но предполагаю, что это было бы очень трогательное исполнение, и я сделал бы оркестровку ближе к стилю Эдит Пиаф, чем сделал для Элейн. При этом стоит упомянуть, что самой Элейн довелось играть на сцене великую Пиаф.

ВСКОРЕ ПОСЛЕ ТОГО КАК МЫ С САРОЙ ВЕРНУЛИСЬ ДОМОЙ, я получил письмо он Кена Рассела, в котором он сообщил, что окончательно отказался от экранизации «Эвиты». У него было несколько причин: «Первой и главной стал выбор спорной леди» (то есть Элейн). Он продолжал: «Ты всегда уклонялся от участия в кинопробах. Я не могу винить тебя – по большей части они разочаровывали. Жаль, что ты не видел последние, они были ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СТОЯЩИМИ».

Кен озадачил меня; из-за «Кошек» я был не в курсе последних событий. Но едва ли это могло стать настоящей причиной:

Стигвуд в очередной раз надул меня, но больше это не повторится… Глупо пытаться подружиться с гремучей змеей. Кроме того, что он не выплатил пятьдесят тысяч долларов, которые должен мне за работу над проектом, целый год работы, он заставил меня поверить в то, что терпеть не может Пейдж и идет на уступки только ради Тима Райса. Когда я, наконец, узнал правду, было уже слишком поздно. Меня очень волнует, что он сказал Fox, будто забирает проект у Paramount, так как я настоял на кандидатуре Элейн Пейдж, а они не хотели видеть ее в главной роли… Какое лицемерие! Об этом мне рассказала сама Шерри Лансинг [85] . Она пришла в ужас от двуличности Стигвуда. Было приятно познакомиться. Кен.

Телефон Бидди сразу же стал разрываться от новых звонков с предложениями об экранизации «Эвиты», а юристы выставили нам огромные счета за работу с контрактами на фильм, чей труп уже успел остыть. Но важнее то, что примерно в это же время мне позвонила мама с сообщением, что отец ложится на операцию, которая не представляет никакой опасности. До сих пор я не понимаю, для чего она была нужна. Джулиан предполагает, что речь шла о простатэктомии, что звучало для меня как имя прерафаэлитской девы, пока я сам не перенес подобную процедуру.

На следующий день после госпитализации отца я обедал с Тимом в ресторане «Нил стрит». Мы обсудили ситуацию с фильмом, но Тим не выказал особого энтузиазма. На самом деле, он даже показался мне необычно притихшим, особенно когда я спросил, есть ли у него идеи для совместного проекта.

Позже мне позвонила мама и сказала, что операция прошла успешно. Я съездил в один магазин в Оксфорде и купил отцу плеер и пару кассет, включая запись первого концерта для фортепиано с оркестром Рахманинова. Отец искренне обрадовался плееру, особенно, когда увидел кассету своего любимого композитора. Он надел наушники и начал наслаждаться первой частью, как вдруг спросил: «Эндрю, в какой тональности написана эта вещь?».

Я ответил, что в соль-бемоль минор.

Отец покачал головой: «Как же ты все еще не выучил разницу между соль-бемоль и фа-диез?»

Это последние его слова, которые я помню.

На следующее утро мама позвонила мне в слезах и сказала, что он умер от тромба. Ему было всего шестьдесят семь лет. Весь клан с Харрингтон-роуд собрался на похоронах: Джон Лилл, Джулиан, Тим, мама и, разумеется, я. Мама кричала «Нет!», когда гроб с отцом отправился в пекло крематория. Позже она заявила, что совсем скоро наладит ментальный контакт с Биллом. Но тот ее крик сказал все.

Возможно, она страдала по гибралтарскому тенору. Возможно, она позволила своей одержимости Джоном Лиллом выйти из-под контроля. Возможно, она слишком поздно поняла, что Билли не достает амбициозности. Но она действительно любила его.

В ноябре я узнал, что Тим показал свой шахматный мюзикл Бьорну Ульвеусу и Бенни Андерссону, движущей силе феноменальной группы ABBA. В тот момент я шел в оперу вместе с поэтом и телеведущим Полом Гамбаццини, который вместе с Тимом работал над Книгой рекордов Гиннесса британских хитов. Пол на белом глазу спросил меня, что я думаю о творческом союзе «Шахмат». Язык моего тела, должно быть, выразил все мои мысли на этот счет. Я не был в курсе новостей. Пол рассказал, что Тим, Бьорн и Бенни дают днем пресс-конференцию. Он предполагал, что я все знаю. Но я был потрясен. Мне всегда казалось, что мы с Тимом снова станем соавторами, когда он будет готов к новому масштабному проекту. Конечно, я гордился успехом, которого достиг без него, но все три «сольных» проекта родились из совершенно левых идей и моего желания писать музыку. Теперь, после смерти отца, я больше чем когда-либо горел желанием работать над чем-то стоящим. И это все означало, что, если бы я нашел подходящую тему, Тим не стал бы моим соавтором. Он бы просто не смог заниматься двумя масштабными проектами одновременно. Пророчество отца сбылось.

В ДЕКАБРЕ БИДДИ ХЭЙВОРД покинула должность моей ассистентки. Она очень сблизилась с Сарой и со мной. Подозреваю, она чувствовала, что в моей личной жизни намечается тектонический сдвиг, и вопрос заключался лишь в том, когда это произойдет. Изменения произошли раньше, чем она предполагала. Незадолго до Рождества в Evening Standard появилась рецензия на детскую оперу Чарли «Энни» Страуса «Nightingale», которая шла в Лирическом театре Хаммерсмита. Меня озадачило, что обзор назывался «Какая чудесная певица!», потому что речь шла о Саре Брайтман.

Сара больше двух лет была у меня перед носом. Я знал ее не только по «Кошкам», но и по «Маскараду» Рода Арджента, когда тот из Сидмонтона попал на сцену театра «Янг-Вик». Для меня она была всего лишь «котенком», который начинал «Memory» и пел начало моего трюка с изменением тональности. Эта рецензия восхваляла новую звезду, а я, черт подери, не заметил ее.

Календарь показывал 23 декабря. Хаммерсмит располагался по пути в Сидмонтон. Так что я подумал, что заеду на шоу, по крайней мере, посмотрю первый акт, докажу свою гипотезу, что критик – родственник Сары и отправлюсь домой отмечать Рождество. Я уселся радом с наиболее влиятельным музыкальным критиком того времени, Джеком Тинкером из Daily Mail. Меня как обухом по голове ударили: я никогда не замечал, что у Сары Брайтман такое пленяющее сопрано и актерская харизма. Джеку не понравилась опера, зато он пришел в восторг от Сары. Я предложил Джеку забыть о рецензии, все равно оно приурочено к Рождеству и не будет долго идти. Так почему бы нам не зайти за Сарой Брайтман и не выпить в честь праздника? Но он был профессионалом и потому отказался, а я направился прямо в гримерку актрисы.

Сара делила гримерку с хомяком, за которым присматривала по просьбе какого-то родственника. Другим ее посетителем был Майк Моран, очень модный клавишник, продюсер и автор песен, который прославился в 1970-х – 1980-х с таким хитами как «Rock Bottom» (песня, занявшая второе место на Евровидении) и «Snot Rap» для Кенни Эверетта, на чьей телепередаче Сара появлялась в составе Hot Gossip. Было очевидно, что Сару и Майка связывает нечто большее, чем дружба. Они собирались вернуться в город и пойти в «Занзибар» рядом с Новым лондонским театром. Сара предложила присоединиться к ним. Я правда не понимаю, почему я не отказался и не поехал домой. Вместо этого я последовал за ними в Лондон. Это было спонтанное решение, которое изменило всю мою жизнь.

В «Занзибаре» я узнал, что Сара на самом деле хотела стать не танцовщицей, а певицей. Она училась в Балетной школе Элмурста вместе с такими исполнительницами как Мария Фридман. Сара была старшей из шести детей и выросла в Беркхамстед в Хартфордшире к северу от Лондона. Ее отец Грен был успешным девелопером, а мать Пола танцовщицей. Она скрывала, что была замужем за сыном известного нейрохирурга. Ее свекор научил ее мастерски разделывать рыбу. Впрочем, я знал: брак не мешал ее роману с одним из клавишников «Кошек». Сара поглаживала руку Майка; очевидно, у нее была слабость к пианистам. Я спросил, чем она собирается заняться дальше. Она работала над песенным циклом Рахманинова со своим учителем по вокалу Иэном Адамом. Во второй раз за вечер я пребывал в состоянии шока. Не из-за ее занятий с одним из лучших преподавателей вокала в Лондоне, хотя и это она держала в секрете. Мой отец обожал песни Рахманинова. Однажды я оказался свидетелем, как он разучивает их вместе со своей музой Жюстин, женщиной, которая участвовала в прослушиваниях для «Эвиты». Что бы отец сказал о Саре? Пришло время прощаться.