* * *

«Каменные ворота»,

Вустер, Массачусетс,

27-е декабря.

Дорогая Джуди!

Получила твое письмо. Прочла его дважды и с величайшим изумлением. Правильно ли я поняла, что Джервис подарил тебе к Рождеству переделку Джон-Грайерского приюта в образцовое заведение и что для траты ваших денег вы избрали меня? Я — Салли Мак-Брайд — глава сиротского приюта! Бедные мои друзья, уж не сошли ли вы с ума? Или, может быть, вы предались курению опиума, и все это — только бред двух воспаленных воображений? Я точно так же гожусь для заботы о сотне ребятишек, как для заведования зоологическим садом.

И вы предлагаете в виде приманки интересного врача-шотландца? Милая Джуди и милый Джервис, я вижу вас насквозь! Я отлично знаю, какой семейный совет заседал у Пендльтоновского очага.

«А ведь жалко, что из Салли ничего не вышло! Ей бы делать что-нибудь полезное, чем тратить время в ничтожной, пустой, светской обстановке. Вдобавок (это говорит Джервис), она начинает увлекаться этим проклятым Холлоком, а он слишком красив, обворожителен и непостоянен, и вообще я не люблю политиков. Надо бы отвлечь ее каким-нибудь возвышенным и интересным занятием, пока опасность не миновала. Ага, нашел! Мы пошлем ее в приют Джона Грайера». Я так ясно представляю себе его слова и даже звук его голоса, будто сама присутствовала при этом. Когда я в последний раз гостила в вашем прелестном доме, у нас с Джервисом была весьма торжественная беседа касательно: 1) замужества, 2) низменного уровня политиков, 3) легкомысленной, бесполезной жизни светских женщин. Пожалуйста, скажи своему высоконравственному мужу, что его слова глубоко запали мне в душу и что со дня моего возвращения в Вустер я аккуратно, раз в неделю, провожу вечер, читая стихи обитательницам женского приюта для алкоголиков. Моя жизнь не так уж бесцельна.

Кроме того, позвольте мне уверить вас, что политик не грозит непосредственной опасностью, и, как бы там ни было, он очень приятный политик, хотя его взгляды на тарифы, налоги и профессиональные союзы не совсем сходятся со взглядами Джервиса. Ваше желание посвятить мою жизнь общественному благу весьма трогательно, но вам бы следовало взглянуть на дело с точки зрения приюта. Неужели вам не жалко беззащитных маленьких сироток?

А мне вот жалко, и потому я почтительно отклоняю предлагаемый вами пост.

Однако я с восторгом принимаю ваше приглашение, хотя должна сознаться, что список развлечений, который вы для меня составили, не особенно взволновал меня. Замените, пожалуйста, Нью-йоркский сиротский дом и больницу для подкидышей несколькими театрами, оперой и банкетом-другим. У меня два новых вечерних платья и золотисто-синее манто с белым меховым воротником.

Лечу их укладывать. Итак, если вы хотите видеть меня, а не преемницу миссис Липпет, телеграфируйте скорее.

Ваша легкомысленная

и не намеренная меняться

Салли Мак-Брайд.

P.S. Приглашение ваше весьма кстати. Очаровательный молодой политик, именующийся Гордоном Холлоком, на будущей неделе будет в Нью-Йорке. Я уверена, что он вам больше понравится, когда вы с ним ближе познакомитесь.

P.S. 2. Еще раз спрашиваю, не сошли ли вы оба с ума?

Приют Джона Грайера.

15-е февраля.

Дорогая Джуди!

Прибыли сюда вчера вечером, в одиннадцать часов, во время метели, — Сингапур, Джейн и я. По-видимому, не совсем обычно, чтобы заведующие сиротскими приютами привозили с собой горничных и собачек чау-чау. Ночной сторож и экономка, которые встретили нас, пришли в ужасное смятение. Они никогда не видали таких, как Синг, и решили, что я привезла волка к овцам. Я успокоила их, что он — собака, и ночной сторож, осмотрев его черный язык, отважился на остроту. Он поинтересовался, не кормлю ли я его черничными пирогами.

Трудно было разместить мою семью. Бедного плачущего Синга потащили в незнакомый сарай и дали ему кусок рогожи. Удел Джейн оказался ненамного счастливее. Единственная свободная кровать во всем здании — детская кроватка в лазарете. Джейн, как тебе известно, роста гренадерского, и ей пришлось провести ночь в положении сложенного перочинного ножика. Сегодня она прихрамывает и похожа на латинское S. Она горько оплакивает последнюю выходку своей легкомысленной хозяйки, мечтая о том времени, когда мы одумаемся и вернемся к родительскому очагу.

Я знаю, что она испортит мне все шансы на популярность у служебного персонала. Ничего глупее нельзя было выдумать, как взять ее с собой; но ты ведь знаешь мою семью. Я поборола одно за другим все препятствия, но на Джейн они настояли. Я могу ехать (и то на время) лишь при том условии, что возьму ее с собой, чтобы было кому следить, хорошо ли я питаюсь и не сижу ли по ночам. В противном случае — все кончено! Пожалуй, «Каменные ворота» навеки закрылись бы для меня. Итак, мы здесь, и, боюсь, ни один из нас не оказался желанным гостем.

Сегодня утром я проснулась от звонка и пролежала несколько минут, прислушиваясь к шуму над головой, который производили двадцать пять девочек в умывальной комнате. Оказывается, их не купают, они только умываются и брызгаются, точно двадцать пять щенков в пруду. Я встала, оделась и отправилась на разведку. Ты поступила разумно, что не дала мне осмотреть дом заранее.

Время, когда моя маленькая паства сидит за завтраком, показалось мне самым удобным, чтобы представиться, и я разыскала столовую. О ужас! — голые темные стены, столы, покрытые клеенкой, жестяные кружки и тарелки, деревянные скамейки, а для вящей красоты — душеполезная надпись: «Господь накормит и напоит вас». У попечителя, который прибавил этот последний штрих, видимо, свирепое чувство юмора.

Право, Джуди, я никогда не могла себе представить, что есть на свете такое безобразное место, как эта комната. А когда я увидела бледных, безучастных детей в клетчатых платьях, у меня замерло сердце. Я почувствовала, как непосильно одному человеку внести хоть какой-то свет в души этих ста ребятишек, которым больше всего на свете нужна мать.

Я с такой легкостью взялась за это дело отчасти потому, что твои доводы были уж очень убедительны, а главное, признаюсь, этот Гордон Холлок осмелился расхохотаться при мысли, что я буду заведовать приютом. Вы все, вместе взятые, просто загипнотизировали меня. А когда я начала читать о приютах и посетила штук семнадцать, я пришла в такое волнение, что мне захотелось применить на практике свои идеи. Но теперь одна мысль о том, что я здесь, приводит меня в ужас. Как я могла взять на себя такую ответственность! Будущее здоровье и счастье ста человек — в моих руках, не говоря уже о трехстах или четырехстах детях и тысяче-другой внуков. Ведь это же увеличивается в геометрической прогрессии. Ужасно! Кто я, чтобы взяться за такое дело? Ищите, ах, ищите другую заведующую!

Джейн говорит, что обед подан. Я уже ела два казенных обеда, и третий не соблазняет меня.

Позднее.

У «служебного персонала» было рубленое мясо со шпинатом и пудинг из тапиоки. Страшно себе представить, что дали детям.

Я хотела рассказать тебе о моей первой официальной речи во время сегодняшнего завтрака. Она касалась чудесных перемен, которые должны произойти благодаря великодушию мистера Джервиса Пендльтона, председателя попечительского совета, и миссис Пендльтон, «тети Джуди», да, дорогой тети всех этих мальчиков и девочек.

Пожалуйста, не протестуйте против того, что я так выдвинула вашу семью. Это — из дипломатических соображений. Присутствовал весь штат, и я сочла, что самое время подчеркнуть: все эти потрясающие нововведения — прямо из штаба, а не из моей непутевой головы.

Дети перестали есть и вытаращили глаза. Необычный цвет моих волос и легкомыслие моего носа, очевидно, мало подходят для заведующей. Мои коллеги тоже дали мне понять, что они считают меня слишком молодой и неопытной для начальницы. Я еще не видела интересного шотландского врача, восхваляемого Джервисом, но, уверяю вас, ему придется быть уж очень интересным, чтобы вознаградить меня за всех остальных, особенно за воспитательницу детского сада, мисс Снейс. Мы с ней сразу столкнулись, заговорив о свежем воздухе; но я решила избавиться от этого ужасного казенного запаха, хотя бы мне пришлось заморозить каждого ребенка в ледяную сосульку.

Сегодня солнечный и снежный день, так что я приказала запереть темницу, именуемую комнатой для игр, а детей вывести на воздух.

«Выгоняют…» — ворчал один малыш, с трудом влезая в пальто, которое он перерос, по меньшей мере, на два года.

Они просто стояли во дворе, терпеливо ожидая, чтобы им позволили опять войти. Ни беготни, ни криков, ни смеха, ни шалостей! Подумай только, эти дети не умеют играть.

Еще позднее.

Приступила к приятному занятию — трачу ваши деньги. Купила сегодня одиннадцать грелок (больше не нашлось в деревенской аптеке), а также несколько пледов и одеял. Теперь окна в дортуарах раскрыты настежь. Бедные крошки испытают совершенно новое ощущение — дышать ночью.

У меня уйма тем для ворчания, но теперь половина одиннадцатого, и Джейн говорит, что надо ложиться.

Твоя облеченная властью

Салли Мак-Брайд.

P.S. Прежде чем лечь, я на цыпочках прошла по коридору, чтобы убедиться, что все в порядке. Как ты думаешь, что я увидела? Мисс Снейс, втихомолку закрывающую окна в дортуаре у малюток. Как только я найду для нее подходящую должность в какой-нибудь богадельне, я немедленно ее уволю.

Джейн берет у меня перо из рук.

Спокойной ночи!

Приют Джона Грайера

20-е февраля.

Дорогая Джуди!

Доктор Робин Мак-Рэй зашел сегодня познакомиться с новой заведующей. Когда он в следующий раз посетит Нью-Йорк, пригласи его, пожалуйста, на обед и посмотри сама, что наделал твой муж. Джервис — гнусный обманщик. Подумай только, он внушил мне, что одно из главных преимуществ здешней жизни — ежедневное общение с таким блестящим, культурным, ученым человеком, как доктор.

Он высокий и худощавый; у него песочные волосы и холодные серые глаза. За тот час, что он провел в моем обществе (а я была самой любезностью), даже тень улыбки не смягчила жесткой линии его рта. Может ли тень смягчать? Кажется, нет. Во всяком случае, что с ним такое? Совершил он ужасное преступление или его молчаливость надо приписать тому, что он — шотландец? Он общителен, как могильная плита!

Кстати, я понравилась нашему доктору не больше, чем он мне. Он считает меня легкомысленной, непоследовательной и совершенно неподходящей для этого ответственного поста. Полагаю, что Джервис уже получил от него письмо с просьбой меня уволить.

Беседа наша совершенно не клеилась. Он философствовал на тему «Чего недостает общественному попечению о беспризорных детях», а я легкомысленно сетовала на безобразную прическу наших девочек.

Чтобы доказать правоту своих слов, я позвала Сэди Кэт, мою сиротку для особых поручений. Волосы ее стянуты назад так туго, точно их завинтили гаечным ключом, и заплетены в два поросячьих хвостика. Конечно, сиротские ушки прикрыть надо, но доктору Робину Мак-Рэю совершенно наплевать, красивы у них ушки или нет, его интересуют только их желудки. Разошлись мы и по вопросу о нижних юбках. Не могу себе представить, как будет девочка уважать себя, когда на ней красная фланелевая юбка, на полтора неровных вершка торчащая из-под синего ситцевого платья, но он считает, что фланелевые юбки очень жизнерадостны, теплы и гигиеничны. Я предвижу для новой заведующей весьма воинственное царствование.

Правда, у нашего доктора есть одно достоинство: он почти такой же новичок здесь, как и я, и потому не сможет читать мне нотаций о традициях приюта. Я не думаю, что могла бы работать с прежним врачом, который, судя по образцам его искусства, понимал в детях не больше, чем ветеринар.

Весь штат учит меня приютскому этикету. Даже кухарка твердо сказала мне сегодня утром, что в приюте Джона Грайера по средам — каша из кукурузной муки.

Усердно ли вы ищете другую заведующую? Я останусь до ее приезда, но, пожалуйста, найдите ее поскорее.

Твоя, определенно

и твердо решившаяся,

Салли Мак-Брайд.

Канцелярия заведующей.

Приют Джона Грайера.

21-е февраля.

Милый Гордон!

Все ли Вы еще обижены, что я не последовала Вашему совету? Разве Вы не знаете, что на рыжеволосую особу с ирландскими предками и с примесью шотландской крови надо воздействовать не силой, а постепенностью и деликатностью? Если бы Ваш тон был не таким повелительным, я кротко послушалась бы Вас — и спаслась бы. А теперь… все эти пять дней я горько каюсь. Вы были правы, а я — не права; видите, я чистосердечно это признаю. Если я когда-нибудь вылезу из ловушки, то буду руководствоваться (почти всегда) Вашими мнениями. Может ли женщина пойти на более полную капитуляцию?

Романтический ореол, которым Джуди окружила этот сиротский приют, существует только в ее поэтическом воображении. Дом ужасен. Не передать словами, как тут мрачно, угрюмо и вонюче. Бесконечные коридоры, голые стены, маленькие обитатели в синих платьях, с тестяными лицами, ничуть не похожие на человеческих детей. И — ах! Этот ужасный казенный запах! Смесь невысохших полов, непроветренных комнат и пищи на сто человек, постоянно кипящей на плите.

Не только приют надо переделать, но и каждого ребенка в отдельности, а это уж слишком для такой эгоистичной, избалованной и ленивой особы, как Салли Мак-Брайд. Я подам в отставку в ту же минуту, как Джуди найдет мне подходящую преемницу, но боюсь, что это будет не скоро. Она уехала на юг и оставила меня на мели; и, конечно, раз я обещала, не могу же я просто взять да бросить ее приют. А пока что, смею Вас уверить, я отчаянно тоскую по дому.

Напишите мне ободряющее письмо и пришлите цветок, чтобы украсить мой кабинет. Я унаследовала его со всей обстановкой от миссис Липпет. Обои — красные с коричневым; мебель — плюшевая, ярко-синяя, за исключением стола в центре комнаты, он — с позолотой. В ковре преобладает зеленое. Если бы Вы прислали несколько розовых роз, они довершили бы цветовую гамму.

Я действительно была противной в тот вечер, но Вы отомщены.

Кающаяся

Салли Мак-Брайд.

P.S. Не стоит Вам так ворчать из-за шотландского доктора. Это — квинтэссенция всего того, что подразумевается под словом «шотландец». Я возненавидела его с первой встречи, и он ненавидит меня. Как восхитительно проведем мы время, работая плечом к плечу!

29-е февраля.

Мой милый Гордон!

Получила Ваше внушительное и недешевое послание. Я знаю, что у Вас много денег, но это еще не причина, чтобы так безрассудно их тратить. Когда Вы почувствуете, что Вас распирает желание говорить и только телеграмма в сто слов предохранит Вас от взрыва, постарайтесь, по крайней мере, удовлетвориться письмом. Если Вам Ваши деньги не нужны, то моим сироткам они пригодятся.

Кроме того, проявите, пожалуйста, немного побольше здравого смысла. Я не могу бросить приют так просто, как Вы советуете. Это нехорошо по отношению к Джуди и Джервису. Простите, но они были моими друзьями на много лет раньше, чем Вы, и я не намерена подводить их. Я приехала сюда как — ну, скажем, искательница приключений, и должна довести приключение до конца. Вам бы самому не хотелось, чтобы я была малодушной. Однако это не значит, что я осуждаю себя на всю жизнь; я собираюсь подать в отставку, как только представится случай. В сущности, мне бы надо чувствовать себя польщенной, что Пендльтоны решительно доверили мне такой ответственный пост. Вы и не подозреваете, что у меня изрядные административные способности и больше здравого смысла, чем кажется с первого взгляда. Если бы я решила вложить в это предприятие всю мою душу, то могла бы стать самой чудесной надзирательницей, какую когда-либо видели 111 сироток.

Вам, вероятно, смешно? Но это так. Джуди и Джервис это знают, потому и поручили мне такой пост. Они оказали мне доверие, и я не могу бесцеремонно бросить их. Пока я тут, я буду делать все, что только в человеческих силах. Я намерена передать моей преемнице полный разгар реформ.

Но до тех пор, пожалуйста, не вздумайте махнуть на меня рукой, решив, что я все равно слишком занята, чтобы тосковать. Это не так. Каждое утро, просыпаясь, я бессмысленно таращу глаза на обои миссис Липпет; мне представляется, что все это — дурной сон и на самом деле меня тут нет. Как пришло мне в голову бросить мой милый, славный дом и отказаться от той легкой, приятной жизни, которую я вела до сих пор? Право, я соглашаюсь с Вашим мнением о моем уме…

Но почему, позвольте Вас спросить. Вы поднимаете такой шум? Вы все равно не видели бы меня. От Вашингтона до Вустера не ближе, чем до приюта Джона Грайера. К Вашему успокоению могу прибавить, что в окрестностях П.Д.Г. нет мужчины, который бы восхищался рыжими волосами, а в Вустере их очень много. Так что, требовательнейший из мужчин, спите спокойно. Я приехала сюда не только для того, чтобы досадить Вам. Я искала приключений, и… о Господи! Я их нашла.

Отвечайте скорее, пожалуйста, развеселите меня.

Ваша кающаяся Салли.

Приют Джона Грайера.

24-е февраля.

Дорогая Джуди!

Изволь сказать Джервису, что я совсем не опрометчива в своих суждениях. У меня ясная, солнечная, доверчивая душа, и я люблю почти всех. Но никто не мог бы любить этого шотландского доктора. Он никогда не улыбается.

Сегодня после обеда он снова навестил меня. Я предложила ему устроиться поудобнее в одном из ярко-синих кресел и села против него, чтобы наслаждаться гармонией красок. На нем был костюм горчичного цвета с намеком на зеленый и с проблеском желтого. Лиловые носки и красный галстук с аметистовой булавкой дополняли картину. Вполне очевидно, что ваш образцовый врач не так уж поможет мне поднять эстетический тон нашего приюта.

За пятнадцать минут визита он в сжатой форме изложил, какие перемены желал бы видеть в приюте. Он! А в чем, осмелюсь спросить, заключаются обязанности заведующей? Неужели она только манекен, принимающий приказания от врача? Мак-Брайд и Мак-Рэй развернули боевые знамена.

Твоя возмущенная Салли.

Приют Джона Грайера.

Понедельник.

Многоуважаемый доктор Мак-Рэй!

Посылаю Вам это письмецо через Сэди Кэт, так как дозвониться до Вас невозможно. Скажите, та особа, что именует себя миссис Мак-Гур-рк и вешает трубку в середине фразы — Ваша экономка? Если она часто подходит к телефону, я не понимаю, как Ваши пациенты сохраняют хоть какое-то терпение.

Поскольку Вы не пришли сегодня утром, а маляры пришли, я осмелилась выбрать для Вашей лаборатории веселый цвет спелой ржи. Надеюсь, что в цвете этом нет ничего вредного.

Кроме того, если у Вас найдется свободная минутка, съездите, пожалуйста, к доктору Брайсу на Уотер-стрит, посмотрите зубоврачебное кресло и принадлежности к нему, они продаются за полцены. Если бы все его орудия пытки были здесь, в одном из углов Вашей лаборатории, доктор Брайс справился бы со 111-ю пациентами гораздо скорее, чем теперь, когда нам приходится возить их поодиночке на Уотер-стрит. Не находите ли Вы, что это удачная мысль? Она пришла мне в голову ночью, но мне не случалось покупать зубоврачебных кресел, и я полагаюсь на Вашу профессиональную опытность.

Искренне Ваша

С. Мак-Брайд.

Приют Джона Грайера.

1-е марта.

Дорогая Джуди!

Перестань ты посылать мне телеграммы!

Конечно, ты хочешь быть в курсе всех наших дел, и я охотно отправляла бы тебе ежедневные бюллетени, но, право же, у меня нет ни одной свободной минутки. К вечеру я так устаю, что если бы не строгая Джейн, я ложилась бы, не раздеваясь.

Со временем, когда мы войдем в колею и я буду уверена, что у моих сотрудников все идет гладко, я стану аккуратнейшей в мире корреспонденткой.

Прошло уже дней пять с тех пор, как я тебе писала, правда? За эти дни кое-что сделано. Мак-Рэй и я выработали план кампании и расшевелили дом до его сонных глубин. Доктора я люблю все меньше и меньше, но мы заключили нечто вроде перемирия. А работать он умеет. Я всегда считала, что у меня самой достаточно энергии, но оказывается, что он всегда впереди, а я, запыхавшись, едва поспеваю за ним. Он так упорен, упрям и подобен бульдогу, как только может быть шотландец, но малюток он понимает, то есть, он понимает их физиологическую сторону. У него к ним не больше чувств, чем к лягушкам, над которыми он, наверное, производит опыты. Помнишь, как Джервис часа два разглагольствовал о прекрасных и гуманных идеалах доктора? C'est a rire! Для этого человека П.Д.Г. — частная лаборатория, где он может ставить опыты, не подвергаясь нападкам любящих родителей. Я бы не удивилась, если бы в один прекрасный день застала его, когда он вводит микробов скарлатины в овсяную кашу, чтобы испытать новую сыворотку.

Из нашего домашнего штата действительно годятся, по-моему, только истопник и учительница приготовишек. Ты бы видела, как они бегут навстречу мисс Мэтьюз, как ластятся к ней — и как мучительно вежливы они с другими учителями! Дети живо определяют человека. Я очень расстроюсь, если они будут вежливы со мною.

Как только я немного сориентируюсь и буду точно знать, что нам требуется, я сейчас же примусь за увольнения. Хотелось бы начать с мисс Снейс, но я узнала, что она племянница одного из наших самых щедрых попечителей и отставке не подлежит. Она — неопределенное, бледноглазое, бесподбородочное существо. Говорит через нос, дышит — через рот, ничего не может сказать определенно, все ее фразы оканчиваются каким-то несвязным журчанием. Всякий раз при виде этой женщины мне очень хочется взять ее за плечи и втряхнуть в нее немного решимости. А на ней лежит полный надзор за семнадцатью крошками от двух до пяти лет! Раз ее нельзя уволить, я придумала другой выход: низвела ее в подчиненное положение, и так, что она не заметила.

Доктор нашел для меня прелестную девушку, которая живет недалеко от нас и приходит ежедневно руководить детским садом. У нее большие и нежные карие глаза, как у коровы, и материнские манеры (ей ровно девятнадцать). Малютки обожают ее. Во главе ясель я поставила милую, спокойную женщину средних лет, которая вынянчила пятерых собственных ребят и умеет обращаться с детьми. Ее тоже нашел наш доктор; как видишь, он приносит пользу. Номинально она подчинена мисс Снейс, но удачно узурпирует власть. Теперь я могу спокойно спать, не опасаясь, что моих младенцев заморят.

Видишь, наши реформы уже начались; и хотя умом я согласна с научными нововведениями нашего доктора, они не всегда трогают сердце. Бьюсь я над другим — как внести побольше любви, тепла и света в эти мрачные маленькие жизни? Я не уверена, что наука может это сделать.

Одна из наших самых настоятельных нужд — в том, чтобы собрать и привести в порядок сведения о детях. Книги вели возмутительно. У миссис Липпет была большая черная книга, в которую она кое-как совала всякие сведения, случайно доходившие до нее, — и о семьях наших детей, и об их поведении, и о здоровье. Иногда они целыми неделями не удосуживались раскрыть книгу. Если какая-нибудь семья хочет усыновить одного из наших детей и пожелает узнать что-нибудь об его родителях, мы в большинстве случаев не можем даже сказать, откуда он к нам попал!

Да, точное описание.

Нам нужна сотрудница, которая разъезжала бы по округе и собирала все статистические данные о наследственности наших цыплят, какие только можно найти. Это нетрудно, у большинства есть родственники. Как тебе кажется, не подошла ли бы Дженет Уэйр? Помнишь, как она преуспевала по политической экономии? Просто глотала всякие таблицы, карты и диаграммы!

Должна тебя также известить, что приют Джона Грайера подвергся весьма тщательному обследованию, и обнаружилась ужасная истина: из двадцати восьми наших бедных крысят, осмотренных до сих пор, только пять соответствуют требованиям. И эти пять здесь недавно.

Помнишь ли ты жуткую зеленую комнату на первом этаже? Ну, приемную? Я устранила из нее столько зелености, сколько возможно, и устроила лабораторию для доктора. Там — весы, лекарства, зубоврачебное кресло и одна из этих милых бормашин (купила в подержанном виде у доктора Брайса, который ради пациентов переходит на эмаль и никель). На эту бормашину смотрят, как на машину адскую, а на меня — как на чудовище. Зато каждая маленькая жертва, которой поставили пломбу, имеет право целую неделю входить в мою комнату и получать два кусочка шоколада. Наши дети не отличаются храбростью, но и кротостью — тоже. Юный Том Кихоу чуть не откусил палец у зубного врача, предварительно опрокинув стол с инструментами. Чтобы стать зубным врачом в П.Д.Г, требуется не только профессиональная сноровка, но и физическая сила.

* * *

Меня прервали, пришла благотворительница, и надо было показать ей заведение. Она задала пятьдесят нелепых вопросов, отняла у меня час времени, отерла слезы и оставила один доллар для «бедных маленьких сироток».

Пока что бедные маленькие сиротки не проявляют ни малейшего энтузиазма. Они не особенно любят те неожиданные струи свежего воздуха, которые обдают их со всех сторон. Я ввела ванны два раза в неделю, и как только мы наберем достаточно кадок и поставим несколько добавочных кранов, у нас будет семь ванн.

Но одна из моих реформ пользуется популярностью: наше ежедневное меню изменилось. Зато эта перемена огорчает кухарку, ибо создает лишнюю возню, и остальных служащих, ибо влечет за собою безнравственное увеличение расходов. Экономия (прописными буквами) была столько лет руководящим принципом этого заведения, что превратилась в религию. Я двадцать раз в день уверяю моих робких сотрудников, что, благодаря великодушию нашего председателя, доход увеличился ровно вдвое и, кроме того, у меня огромные суммы от миссис Пендльтон на экстренные расходы, вроде мороженого. Но они просто не могут избавиться от чувства, что кормить этих детей — греховная расточительность.

Мы с доктором тщательно проштудировали былые меню и поражаемся разуму, который мог измышлять их. Вот один из излюбленных обедов:

ВАРЕНЫЙ КАРТОФЕЛЬ

ВАРЕНЫЙ РИС

БЛАНМАНЖЕ

Не пойму, как эти дети не превратились в сто одиннадцать комочков крахмала.

Когда смотришь на это заведение, так и хочется перефразировать Браунинга.

"Быть может, есть небо; конечно, есть ад;

Пока же, вот здесь, есть наш миленький сад".

С. М.-Б.

Приют Джона Грайера.

Суббота.

Дорогая Джуди!

Между Робином Мак-Рэем и мною вчера вечером произошла новая битва по очень ничтожному поводу (права была я). С тех пор у меня есть для доктора ласкательное имя. «Здравствуйте, милый недруг!» — сказала я ему сегодня утром, и это задело его. Он, видите ли, не желает, чтобы на него смотрели, как на врага. Он ничуть не враждебен — пока я считаюсь во всем с его желаниями!

У нас двое новых детей, Изадор Гутшнейдер и Макс Джог, оба — от Баптистского женского общества. Как ты думаешь, где эти ребятишки подхватили такую религию? Я не хотела брать их, но бедные дамы были очень убедительны, к тому же они платят царскую сумму — четыре доллара пятьдесят центов в неделю за ребенка! Так что у нас теперь 113 детей, становится тесновато. У меня полдюжины младенцев на выданье. Найди мне несколько добрых семейств, которые хотят кого-нибудь усыновить.

Ужасно неудобно, когда не сразу вспоминаешь, сколько человек в твоей семье. Моя меняется изо дня в день, как курс на бирже. Хотелось бы удержать ее на одном уровне. Когда у женщины больше ста детей, она не может уделять им того внимания, в котором они нуждаются.

Воскресенье.

Это письмо два дня провалялось на моем письменном столе — некогда было наклеить марку. Сегодня как будто предвидится свободный вечер, и я хочу прибавить страничку-другую, прежде чем отправить письмо в приятное путешествие.

Только теперь я начинаю запоминать отдельные лица. Сперва мне казалось, что я никогда не смогу различать детей, в этих невыразимо уродливых платьях они безнадежно похожи друг на друга, точно выкроены по одному образцу. Только, пожалуйста, не пиши мне, чтобы их немедленно переодели. Я знаю, что ты этого хочешь, ты говорила мне пять раз. Надеюсь, через месяц я смогу об этом подумать, но сейчас их внутренности гораздо важнее, чем их внешность.

Нет никакого сомнения в том, что сиротки en masse меня не привлекают. Я начинаю бояться, что знаменитым материнским инстинктом меня обделили. Дети как таковые — грязные, слюнявые существа, и носы их вечно нуждаются в чистке. Иногда какой-нибудь шаловливый, капризный малыш возбуждает во мне искру интереса, но в большинстве случаев они просто зыбкое пятно из белых лиц и синих клеток.

За одним исключением. Сэди Кэт Килкойн выделилась из массы в первый же день, и все говорит за то, что она не нырнет обратно. Она — мой маленький курьер и поставщик развлечений. За последние восемь лет тут не было ни одной шалости, которая не зародилась бы в ее своеобразном мозгу. По-моему, у нее весьма необычная история, хотя и довольно обычная в приютских кругах: ее нашли одиннадцать лет тому назад на последней ступеньке одного из домов 39-й улицы. Она спала в картонке с этикеткой «Альтман и К°».

На крышке же было аккуратно выведено: «Сэди Кэт Килкойн, пять недель. Не обижайте ее».

Полицейский, который ее нашел, отнес ее в Бельвю, где подкидышей крестят в порядке поступления: католик, протестант, католик, протестант. Полнейшее беспристрастие! Нашу Сэди Кэт, несмотря на ирландское имя и синие ирландские глаза, сделали протестанткой. С каждым днем в ней все больше ирландского, но, в согласии со своим крещением, она громко протестует против всего на свете.

Ее черные косички устремляются в противоположные стороны, а обезьянья мордочка просто светится хитростью; она подвижна, как фоксик, и приходится думать о том, чтобы она ни минуты не сидела без дела. Список ее злодеяний занимает целые страницы в Книге Страшного суда. Последняя запись гласит:

«Уговорила Мэгги Джир сунуть в рот дверную ручку. Полдня в постели и сухари на ужин».

Оказывается, Мэгги Джир, наделенная ртом необычайной растяжимости, засунуть-то ручку засунула, а вытащить не могла. Вызвали доктора, и он ловко разрешил задачу рожком для ботинок, смазанным маслом. С тех пор он зовет несчастную жертву: «Мэгги-рожковый рот».

Теперь тебе, наверное, ясно, что я непрерывно думаю о том, как заполнить каждую трещинку в жизни Сэди Кэт.

У меня тысяча вопросов, о которых надо бы посоветоваться с председателем. По-моему, в высшей степени нелюбезно с вашей стороны навалить на меня ваш приют, а самим удрать на юг и наслаждаться благами жизни. Было бы справедливо, если бы я все сделала не так.

Разъезжая в салон-вагонах и гуляя при лунном свете под пальмами, думайте, пожалуйста, как я, под пронизывающим мартовским дождем, пекусь о 113-ти малютках, которые по праву принадлежат вам, — и будьте благодарны.

Остаюсь (на ограниченное время)

С. Мак-Брайд, зав. приютом Джона Грайера

Уважаемый недруг!

Прилагаю при сем (в отдельном конверте) Самми Спейра, пропавшего во время Вашего утреннего визита. Мисс Снейс извлекла его на свет Божий после Вашего ухода. Осмотрите, пожалуйста, его больной палец. Я никогда не видела фурункула, но, по-моему, это он.

Искренне Ваша

С. Мак-Брайд

6-е марта.

Дорогая Джуди!

Не знаю, будут ли дети любить меня, но мою собаку они любят. В этом доме не было столь популярного существа, как Сингапур.

Каждый вечер трем из мальчиков, которые образцово вели себя весь день, разрешается расчесывать его щеткой и гребенкой, а три других хороших мальчика удостаиваются чести кормить его. Но воскресенье — день высшего блаженства: три сверххороших мальчика моют его в горячей воде мылом против блох. Эта привилегия (служить камердинером Сингапуру) — единственное, что я использую для поддержания дисциплины.

Просто сердце разрывается — эти дети живут в деревне, и у них нет ни одного любимого зверька! А ведь они особенно нуждаются в том, чтобы кого-то любить. Я непременно достану им кого-нибудь, хотя бы мне пришлось потратить все наши доходы на зверинец. Не можешь ли ты привезти с собою двух-трех маленьких аллигаторов и пеликана? Все живое примем с благодарностью.

Сегодня у меня первое попечительское собрание. Я очень благодарна Джервису, что он устроил просто деловое свидание в Нью-Йорке, мы еще не приняли парадного вида. Но мы надеемся, что к первой среде апреля у нас будет чем похвастать. Если все идеи доктора и две-три мои осуществятся, представляю себе, как вытаращат глаза наши попечители.

Только что составила меню обедов и ужинов на будущую неделю и повесила его в кухне, на виду у расстроенной кухарки. Разнообразие — слово, которое до сих пор не значилось в лексиконе П.Д.Г. Если б ты знала, какие у нас будут сюрпризы! Кукурузные пышки, пончики, рисовый пудинг с массой изюма, густой суп из овощей, макароны по-итальянски, блинчики с патокой, яблочные оладьи, пряники — ну, бесконечный список!

Когда наши старшие девочки научатся готовить такие аппетитные блюда, они почти смогут удержать любовь своих мужей.

О Господи! Сижу и болтаю всякий вздор, когда у меня в запасе несколько настоящих новостей. У нас новая сотрудница, да еще какая!

Помнишь ли ты Бетси Кайндред, выпуска 1910? Она руководила «Клубом веселья» и драматическим кружком. Я-то ее помню, у нее всегда были прелестные платья. Так вот, представь себе, она живет в 12-ти километрах отсюда. Я случайно налетела на нее вчера утром, когда она проезжала на автомобиле по деревне; вернее, она чуть не налетела на меня.

Мы с ней никогда в жизни не разговаривали, но поздоровались, как старые друзья. Выгодно иметь рыжие волосы, она меня сразу узнала. Я вскочила на подножку ее машины и сказала:

— Бетси Кайндред, 1910, придется заехать ко мне в приют и переписать со мной моих сироток.

Она так удивилась, что беспрекословно послушалась, и будет работать здесь четыре или пять дней в неделю, как временный секретарь. Непременно постараюсь удержать ее навсегда. В жизни не видела такой полезной особы. Я надеюсь, что она привыкнет к сироткам и не сможет без них жить. Мне кажется, она осталась бы, если бы мы платили ей достаточно. Ей хочется быть самостоятельной и не зависеть от семьи, как и всем нам в этот упадочный век.

Я все усердней классифицирую людей и хотела бы определить место доктора. Если Джервис знает о нем какие-нибудь сплетни, сообщи их мне, пожалуйста; чем хуже, тем лучше. Вчера он зашел вскрыть нарыв на пальце у Сэми Спейра, а потом поднялся в мой ярко-синий кабинет, чтобы показать и рассказать, как делать перевязки. Обязанности заведующей весьма разнообразны.

Я, между делом, попросила его остаться к чаю, и он согласился — не ради удовольствия провести время в моем обществе, нет, только потому, что как раз в это время появилась Джейн с тарелкой горячих пончиков. Он, оказывается, не завтракал, а до обеда было далеко. Между пончиками (он съел всю тарелку) он сумел допросить меня. Подготовлена ли я к занимаемой должности? Изучала ли я биологию в колледже? Что прошла по химии? Что знаю о социологии? Посетила ли образцовый детский дом в Гастинге?

На все это я отвечала любезно и откровенно. Потом я позволила себе, в свою очередь, задать ему вопрос-другой, а именно: какое воспитание сумело создать такой образчик логики, точности, достоинства и здравого смысла? Благодаря моей настойчивости мне удалось извлечь из него несколько сиротливых фактов, впрочем, весьма почтенных. Судя по его уклончивости, можно подумать, что кого-нибудь из его родственников повесили. Мак-Рэй-отец родился в Шотландии и поехал в Америку, чтобы занять кафедру в одном университете; но сына Робина отправили назад в добрую старую Шотландию, где он и учился. Его бабушка — урожденная Мак-Лэклен из Стрэтлэкен (звучит неплохо, правда?), и каникулы он проводил в шотландских горах, охотясь за дичью.

Вот все, что мне удалось выведать, ровно столько, и ни слова больше. Умоляю тебя, сообщи мне несколько сплетен о моем недруге — предпочтительно что-нибудь скандальное!

Почему он, такой ученый, хоронит себя в глуши? Казалось бы, будущему светилу необходимо иметь больницу с одного бока и анатомический театр — с другого. Уверена ли ты, что он не совершил преступления и не скрывается от закона?

Я извела уйму бумаги и не сказала почти ничего. Vive la bagatelle!

Твоя, как всегда,

Салли.

P.S. В одном я успокоилась: доктор Мак-Рэй не сам выбирает костюмы. Он предоставляет такие пустяки своей экономке, миссис Мэгги Мак-Гурк.

Еще раз и бесповоротно — прощай!

Приют Джона Грайера.

Среда.

Милый Гордон!

Ваши розы и письмо утешали меня целое утро — со дня моей разлуки с Вустером это в первый раз.

Немыслимо передать словами, как угнетает рутина приютской жизни. Единственный проблеск — то, что Бетси Кайндред проводит с нами четыре дня в неделю. Мы с ней учились вместе в колледже и постоянно находим что-нибудь забавное, все ж можно посмеяться.

Вчера мы пили чай в моем отвратительном кабинете и вдруг решили

восстать против ненужного уродства. Мы позвали шестерых крепких и разрушительных сирот, раздобыли стремянку, лохань горячей воды, и за два часа на стенах не осталось ни следа от обоев. Вы не можете себе представить, как весело сдирать обои со стен!

Сейчас два человека оклеивают комнату лучшими обоями, какие только можно найти у нас в деревне, а немец-обойщик стоит на коленях и снимает мерки с моих стульев, чтобы покрыть их кретоном, не оставив и намека на плюшевое прошлое.

Пожалуйста, не пугайтесь. Это совсем не значит, что я собираюсь провести в приюте всю свою жизнь. Просто я хочу достойно встретить мою преемницу. Я не решилась сказать Джуди, каким безотрадно унылым я нахожу ее приют, не хочу омрачать Флориду; но когда она вернется в Нью-Йорк, она уже в передней найдет мое заявление об отставке.

Собиралась написать Вам длинное письмо в благодарность за семь страниц, но двое моих голубчиков затеяли драку под окном, и я лечу разнимать их.

Ваша, как всегда,

С. М.-Б.

Приют Джона Грайера.

8-е марта.

Дорогая Джуди!

Я преподнесла приюту Джона Грайера маленький подарок лично от себя — обставила заново кабинет заведующей. В первый же вечер я почувствовала, что никакая будущая обитательница этой комнаты не сможет быть счастливой при ярко-синем плюше миссис Липпет. Видишь, я хлопочу, чтобы моя преемница была довольна и согласилась остаться.

Бетси Кайндред помогла мне переделать липпетскую комнату ужасов, и вдвоем мы создали симфонию из темно-синего и золота. Честное слово, вышло что-то дивное! Посмотришь — и получишь эстетическое воспитание (речь идет о любой сиротке). Новые обои, новые ковры (мои собственные, персидские, присланные негодующей семьей), новые занавески, а за окнами — очаровательный вид, доселе скрытый липпетским тюлем. Новый стол, две лампы, множество книг, несколько гравюр и настоящий камин. Миссис Липпет его закрыла, потому что через него проникал воздух.

Я никогда не сознавала, как успокаивает душу красивая обстановка. Вчера вечером я сидела у огня, следила за причудливыми отблесками, которые пламя бросало на каминную решетку, и мурлыкала от удовольствия. Кто-кто, а эта кошка мурлыкала впервые с тех пор, как вошла в стены приюта.

Но кабинет заведующей — наименьшая из наших нужд. Комнаты детей требуют такой основательной переделки, что я буквально не знаю, с чего начать. Темная северная комната для игр — сплошной позор, а еще хуже — отвратительная столовая, или дортуары без вентиляции, или ванные без ванн.

Как ты думаешь, если мы будем очень бережливыми, сможем мы когда-нибудь сжечь это вонючее здание и построить несколько хорошеньких современных коттеджей? Я не могу без зависти вспоминать о чудесном заведении в Гастинге. Как весело заведовать таким хорошим, благоустроенным приютом! Во всяком случае, когда вы вернетесь в Нью-Йорк и встретитесь с архитектором, обратитесь, пожалуйста, ко мне за советами. В числе прочих пустяков мне хотелось бы, чтобы вокруг наших дортуаров было двести футов спальной террасы.

Понимаешь, доктор обнаружил, что почти половина наших детей страдает малокровием, у многих туберкулезные предки, а еще больше предков-алкоголиков. Детям нужнее кислород, чем воспитание. А если кислород необходим для болезненных детей, то, конечно, он полезен и для здоровых. Мне хотелось бы, чтобы каждый ребенок летом и зимой спал на свежем воздухе; но если бы я бросила такую бомбу в попечителей, произошел бы ужасный взрыв.

Кстати о попечителях, я познакомилась с высокородным Сайрусом Уайкофом и, кажется, ненавижу его еще больше, чем доктора Мак-Рэя, руководительницу детского сада и кухарку. По-видимому, у меня особый талант находить врагов!

Мистер Уайкоф навестил нас в прошлую субботу, чтобы осмотреть новую заведующую.

Опустившись в самое удобное из моих кресел, он явно решил провести в нем весь день. Он принялся расспрашивать меня о деле моего отца и осведомился о его доходах. Я сказала ему, что отец управляет фабрикой рабочих спецовок и даже в нынешние тяжелые времена спрос на них не уменьшается.

Видимо, он успокоился — он одобряет такую полезную штуку, как спецовки. Он боялся, что я из семьи священника, ученого или писателя, где много высоких идей и нет здравого смысла. Сайрус верит в здравый смысл.

А как и где я готовилась к моему нынешнему посту?

Это, сама знаешь, щекотливый вопрос. Я предложила ему университетское образование, несколько лекций в Филантропической школе, а также кратковременное пребывание в подопечном приюте (я утаила, что вся моя деятельность ограничилась покраской черного хода). Затем я сообщила о кое-какой общественной работе на отцовской фабрике и о нескольких дружеских визитах в Женский приют для алкоголиков.

В ответ на все это он хрюкнул.

Я прибавила, что последнее время занимаюсь изучением вопроса о призрении бесприютных детей и, между прочим, назвала семнадцать заведений, в которых я побывала.

Он снова хрюкнул и сказал, что не слишком доверяет этой новомодной научной благотворительности.

Тут вошла Джейн с корзиной роз из цветочного магазина. Благословенный Гордон Холлок посылает мне два раза в неделю розы, чтобы скрасить суровость приютской жизни.

Наш попечитель начал возмущенный допрос. Он поинтересовался, откуда эти цветы, и почувствовал явное облегчение, узнав, что я не трачу на них приютские деньги. Затем он пожелал узнать, кто такая Джейн. Я предвидела этот вопрос и решила взять нахальством.

— Моя горничная, — ответила я.

— Что? — возопил он и побагровел.

— Горничная.

— Что она тут делает?

Я любезно вдалась в детали: чинит мои платья, чистит мои туфли, моет мне голову, убирает у меня в комоде.

Тут мне показалось, что у него будет удар, и потому я милосердно прибавила, что жалованье она получает из моих личных доходов, что я плачу приюту пять долларов пятьдесят центов за ее содержание и что она, хотя роста и большого, ест мало.

Он возразил, что я могла бы пользоваться для услуг одной из сироток.

Я объяснила, все еще вежливо, что Джейн служит у меня много лет и я без нее не справлюсь.

Наконец он ушел, предварительно сообщив мне, что он лично никогда не имел претензий к миссис Липпет. Она — женщина со здравым смыслом, без новомодных идей, но солидная и дельная. Он надеется, что у меня хватит разума следовать ее примеру.

Ну, милая моя Джуди, что ты на это скажешь? Через несколько минут после его ухода зашел доктор, и я подробно передала ему слова высокородного Сайруса. Впервые в истории нашего знакомства мы с доктором оказались согласны.

— Миссис Липпет! — вскипел он. — Вот старый дурак! Выжил из ума!

Сэди Кэт сидит у меня на полу и аккуратно наматывает шелк для Джейн, которая просто влюблена в этого бесенка.

— Я пишу твоей тете Джуди, — говорю я. — Что передать от тебя?

— Никогда не слыхала ни про какую тетю!

— Она тетя всех хороших девочек в этой школе.

— Скажите ей, чтобы она меня навестила и привезла конфет, — говорит Сэди.

И верно!

Привет председателю.

Салли.

13-е марта.

Миссис Джуди Аббот Пендльтон.

Милостивая государыня!

Ваши четыре письма, две телеграммы и три чека получены. Ваши приказания будут исполнены, как только заваленная работой заведующая будет в состоянии справиться с ними.

Я поручила столовую Бетси Кайндред и предоставила ей сто долларов на переделку этого мрачного помещения. Она сразу согласилась, выбрала пять подходящих сирот для технической помощи и заперла дверь. Три дня дети едят в классах, прямо с парт. Не имею ни малейшего представления, что Бетси там делает; но у нее гораздо лучший вкус, чем у меня, и я не считаю нужным вмешиваться.

Какое наслаждение свалить дело на другого и знать, что все будет исполнено как следует! При всем моем уважении к возрасту и опытности наших служащих должна сказать, что они не очень-то восприимчивы к новым идеям. Они считают, что приют Джона Грайера должен оставаться в том же самом виде, в каком был устроен его благородным основателем в 1875 году.

Между прочим, твоя мысль об отдельной столовой для заведующей просто спасла меня. Хотя сначала я, существо социальное, презрительно отвергла ее. Обычно я устаю до смерти и обедаю одна; но в тех редких случаях, когда во мне еще теплится жизнь, я приглашаю кого-нибудь из сотрудников разделить со мной трапезу и в застольной болтовне наношу самые существенные удары. Когда совсем уж необходимо вдуть в мисс Снейс немного свежего воздуха, я приглашаю ее к обеду и деликатно приправляю кислородом консервированную телятину.

Консервированная телятина — лучшее блюдо для званых обедов в представлении нашей кухарки. Через месяц, пожалуй, я возьмусь за питание для служащих; но пока что у нас столько более важных вопросов, чем наши удобства, что нам придется есть эту телятину. За дверью только что раздался ужасный грохот. Один херувимчик, по-видимому, толкает другого с лестницы. Я невозмутимо пишу. Человеку, желающему проводить свои дни среди сирот, приходится развивать в себе спокойствие духа.

Получила ли ты письмо от Леоноры Фентон? Она выходит замуж за врача-миссионера и уезжает в Сиам! Слышала ты когда-нибудь такую чушь? Леонора Фентон — во главе миссии! Как ты думаешь, будет она услаждать танцами взоры язычников?

Однако это не глупее, чем я — во главе приюта, или ты — во главе семейства, или Марти Кин, порхающая в высшем свете Парижа. Должно быть, она ездит на посольские балы в штанах для верховой езды. А что она делает с волосами, как ты думаешь? Не могли же они так скоро отрасти. Наверное, носит парик. Сколько веселеньких сюрпризов дал наш курс!

Принесли почту. Прошу прощения, но я должна немедленно прочесть приятное пузатое письмо из Вашингтона.

* * *

Не такое уж приятное, скорее дерзкое. Гордон никак не может отрешиться от мысли, что соединение С. М.-Б. со ста тринадцатью сиротами — просто-напросто шутка. Он не считал бы это шуткой, если бы сам попробовал. Он обещает навестить нас, когда поедет на север полюбоваться моими усилиями. А что, если б я передала ему бразды правления и удрала в Нью-Йорк сделать несколько покупок? Наши простыни совсем износились, и у нас всего двести одиннадцать одеял.

Сингапур, щенок моего сердца, шлет почтительный привет. Я тоже.

С. М.-Б.

Приют Джона Грайера.

Пятница.

Дорогая моя Джуди!

Видела бы ты, что сделали из столовой твои сто долларов и Бетси Кайндред!

Комната превратилась в ослепительно-желтую мечту. Она выходит на север, Бетси решила оживить ее — и оживила. Стены — светло-желтые с бордюром из маленьких зайчиков, бегущих друг за дружкой. Все деревянные предметы, включая столы и скамейки, — веселого желтого цвета. Вместо скатертей, которые нам не по карману, у нас полотняные дорожки в зайчиках. В желтых горшках временно стоит верба, но ожидают они одуванчиков, лютиков и ромашек. И новая посуда, Джуди, — белая, с желтыми нарциссами (так мы думаем, хотя весьма возможно, что это розы, у нас в доме нет ботаника). А самое чудесное — это наши САЛФЕТКИ, мы их в жизни не видели, и приняли за носовые платки, и стали восторженно сморкаться.

В честь открытия столовой у нас было мороженое с бисквитами. Так хорошо видеть этих ребятишек не запуганными и не вялыми, что я назначаю призы за веселость для всех, кроме Сэди Кэт. Она барабанила по столу ножом и вилкой и пела «Входи в чертог наш золотой».

Помнишь ли ты вдохновенный текст над дверью столовой — «Господь накормит и напоит нас»? Мы закрасили его и прикрыли зайчиками. Учите, если хотите, такой легкой вере нормальных детей, у которых есть семья и дом, но человеку, которого, возможно, ждет скамейка в парке, нужна более воинственная вера.

«Господь дал тебе руки, голову и широкий мир, где ты действуешь. Пользуйся этим как следует — и у тебя будет все. Пользуйся этим плохо — и ты будешь нуждаться». Вот наш девиз, и то с оговорками.

Сортируя наших детей, я избавилась от одиннадцати. Благословенный Государственный Союз Благотворительных Учреждений помог мне пристроить трех девочек в очень милые семьи, одну даже удочерят, если она понравится. А она понравится, уж об этом я позаботилась. Она — премированный ребенок нашего приюта, послушная и вежливая, с локонами и улыбками, как раз такая, о какой мечтает каждая семья. Когда усыновляющие родители выбирают себе дочку, я присутствую при этом и так волнуюсь, точно участвую в неисповедимых намерениях судьбы. Какая мелочь может перетянуть чашу весов! Ребенок улыбнется — и его приняли; чихнет — и семья пройдет мимо.

Трое из наших старших мальчиков поступили работать на фермы. Один — далеко на западе, на ранчо. Молва гласит, что он станет ковбоем, будет воевать с краснокожими и охотиться на страшных медведей, хотя мне кажется, что он будет мирно жать пшеницу. Он уехал настоящим героем, под завистливыми взглядами двадцати пяти маленьких мальчиков, которые со вздохом вернулись к безопасно монотонной жизни нашего приюта.

Пятеро других отправлены в подходящие для них заведения. Один — глухой, другой — эпилептик, остальные три — почти идиоты. Как они попали к нам? У нас воспитательное заведение, и мы не может расходовать наши драгоценные силы на дефективных детей.

Сиротские приюты вышли из моды. Я намерена создать школу-интернат для физического, нравственного и умственного развития тех, чьи родители не могут о них заботиться.

Сиротки — это общий термин, многие из наших детей совсем и не сироты. У большинства есть один упорный и надоедливый родитель (или родительница), не желающий отказаться от своих прав, так что я не могу отдать их на усыновление. Но остальным жилось бы гораздо лучше в любящих приемных семьях, чем в самом образцовом заведении, какое я могла бы создать.

В своих путешествиях ты, наверное, встречаешься с кучей хороших людей; не можешь ли ты всучить хоть кому-то из них ребенка, лучше — мальчика. У нас очень много лишних мальчиков, и никому они не нужны. Вот и говори после этого о женоненавистниках! Они ничто перед мужененавистничеством усыновляющих родителей. Я могла бы поместить тысячу девочек с золотыми кудрями и ямочками на щеках, но хороший живой мальчуган, от девяти до тринадцати — совершенно неходовой товар. По-видимому, всем кажется, что они вечно возятся в грязи и царапают красное дерево.

Как ты думаешь, не могли бы мужские клубы усыновлять мальчиков «на счастье»; их можно поместить в тихие, добрые семьи, а в субботу, после обеда, их забирали бы члены клуба. Они возили бы их на футбол или в цирк и возвращали, когда мальчик им надоест, как возвращают книги в библиотеку. Это — прекрасное воспитание для холостяков. Вечно твердят, что девиц надо готовить к материнству. Почему же не готовить к отцовству? Пусть лучшие мужские клубы возьмутся за это. Пожалуйста, убеди Джервиса распространять эту идею в разных клубах! А я уговорю Гордона заняться этим в Вашингтоне. Они оба — члены такого множества клубов, что мы бы пристроили, по меньшей мере, дюжину мальчиков.

Вечно замотанная мать 113-ти,

С. Мак-Б.

Приют Джона Грайера.

18-е марта.

Дорогая Джуди!

Я приятно отдохнула от 113-ти материнских забот.

Как ты думаешь, кто вчера ввалился в наше мирное жилище? Мистер Гордон Холлок, по дороге в Вашингтон вознамерившийся возобновить свои заботы о народе. По крайней мере, он сказал, что по дороге, но я вижу по карте, висящей у нас в первом классе, что мы — ровно на 100 километров в сторону от его пути.

И рада же я была! Он — первый луч света или, вернее, внешнего мира с тех пор, как я здесь, в заключении. И он привез такую массу тем для беседы! Он знает всю подноготную происшествий, о которых читаешь в газете; насколько я понимаю, он — центр, вокруг которого вращается Вашингтон. Я всегда знала, что он далеко пойдет, есть в нем какое-то обаяние, ничего не скажешь.

Ты не можешь себе представить, как я ожила — я точно вернулась в свой мир после какого-то изгнания. Должна сознаться, что я тоскую по ком-нибудь, кто болтал бы такие же глупости, как я. Бетси каждую субботу уезжает домой, а доктор, хотя и разговорчив, страшно логичен. Гордон же — из той жизни, к которой я принадлежу: клубов, моторов, танцев, спорта и вежливости. Это ничтожная, глупая, нелепая жизнь, если хочешь, но она — моя, и я скучала по ней. Служение обществу великолепно, увлекательно, интересно, но как же оно скучно на практике! Боюсь, что я не рождена, чтобы выпрямлять пути.

Я пыталась показать Гордону наш приют и заинтересовать его младенцами, но он не захотел и взглянуть на них. Он уверен, что я поступила сюда, чтобы досадить ему, — и прав. Ваше сладкое пение не сманило бы меня с пути легкомыслия, если бы Гордон не расхохотался при мысли о том, что я смогу управлять приютом. Я приехала сюда, чтобы доказать ему, и вот теперь, когда я могу что-то представить, он, негодяй, не хочет смотреть.

Я пригласила его к обеду, предупредив о телятине, но он сказал: «Нет, спасибо» — и прибавил, что мне нужна перемена. Мы отправились в Брэнтвуд, в ресторан, и поели омаров. Положительно, я забыла, что их едят.

Сегодня в семь часов утра я проснулась от бешеного звонка. Звонил Гордон с вокзала, перед отходом вашингтонского поезда. Он сокрушался и извинялся, что не хотел взглянуть на моих детей. Вообще-то он любит сирот, сказал он, он только не любит, когда они мешают мне. Чтобы доказать свои добрые намерения, он пришлет им мешок орехов.

Я так ожила после этого маленького развлечения, точно у меня были настоящие каникулы. Да, часок-другой веселой болтовни лучше подкрепляет меня, чем целый литр железа и горсть стрихниновых пилюль.

За Вами два письма, chere madame. Уплатите tout de suite, а то я не буду Вам писать.

Ваша, как всегда,

С. Мак-Брайд.

Вторник,

5 часов дня.

Милый недруг!

Мне передали, что сегодня после обеда, когда меня не было, Вы навестили нас и устроили скандал. Вы говорите, что дети, находящиеся на попечении мисс Снейс, не получают в должном количестве рыбий жир.

Я очень жалею, если Ваши медицинские приказания не были исполнены, но Вы должны знать, что очень трудно ввести это отвратительное, вонючее вещество внутрь извивающегося дитяти, а бедная мисс Снейс и без того по горло завалена работой. Под ее опекой — на десять душ больше, чем причитается женщине, и пока мы не найдем ей помощницу, у нее будет очень мало времени для Ваших новых затей.

К тому же, мой милый недруг, она очень чувствительна к грубости. Когда Вы почувствуете прилив воинственности, излейте ее лучше на меня. Я не против, даже наоборот. А эта бедная дева удалилась к себе в истерике, бросив девять младенцев и предоставив укладывать их кому заблагорассудится.

Если у Вас есть какие-нибудь порошки для успокоения нервов, пришлите их, пожалуйста, через Сэди Кэт.

С почтением

С. Мак-Брайд.

Пятница, утро.

Многоуважаемый доктор Мак-Рэй!

Я ничуть не накинулась на Вас, я просто прошу, чтобы Вы приходили с жалобами ко мне, а не будоражили моих сотрудников так бурно, как вчера.

Я стараюсь, как могу, чтобы Ваши приказания — медицинские, конечно, — исполнялись с предельной точностью. В настоящем случае, по-видимому, кто-то допустил небрежность. Не знаю, куда делись четырнадцать склянок рыбьего жира, из-за которых Вы подняли шум, но я это расследую.

По разным причинам я не могу уволить мисс Снейс так, как Вы требуете. Может быть, она и не совсем подходит, но добра с детьми и при известном надзоре какое-то время продержится.

Искренне Ваша

С. Мак-Брайд.

Четверг.

Милый недруг!

Soyez tranquille. Я отдала приказ, и теперь дети будут получать весь рыбий жир, который им положен. Упрямый своего добьется, как говорят шотландцы.

С. Мак-Б.

22-е марта

Дорогая Джуди!

За последние два-три дня приютская жизнь несколько оживилась — разгорелась Великая Рыбьежирная война. Первая стычка произошла во вторник, и я, к несчастью, не видела ее, так как отправилась с четырьмя ребятами в деревню, за покупками. Вернувшись, я нашла приют в истерике. Оказалось, что наш взрывчатый доктор нанес нам визит.

У доктора две страсти в жизни: одна — рыбий жир, другая — шпинат. Обе непопулярны в нашей детской. Некоторое время тому назад — еще до моего приезда — он прописал рыбий жир всем анемичным (или анемическим?) детям и дал мисс Снейс соответствующие инструкции. Вчера он, с шотландской подозрительностью, стал вынюхивать, почему бедные крысенята не жиреют так быстро, как должны бы, и откопал скандальнейшее дело: за целых три недели они не получили ни единой капли жира! Тут он взорвался, и все пошло ходуном.

Бетси говорит, что ей пришлось отправить Сэди Кэт с каким-то поручением в прачечную, ибо его лексикон не подходил для сиротских ушек. К моему приходу его уже не было, мисс Снейс рыдала в своей комнате, а местонахождение четырнадцати склянок жира так и осталось неизвестным. Он обвинил ее во всеуслышание в том, что она выпила их сама. Представь себе невинную, безобидную, бесподбородочную мисс Снейс, которая ворует у сироток рыбий жир и втихомолку упивается им!

Ее защита заключалась в истеричных воплях, что она любит детей и исполняет свой долг, а в лекарства не верит — они детям вредны. Можешь себе представить, что сделалось с доктором. Господи, Господи, подумать только, что меня при этом не было!

Буря свирепствовала три дня, и Сэди Кэт чуть не сбилась со своих маленьких ног, бегая с ядовитыми письмами к доктору и обратно. К телефону я прибегаю только в экстренных случаях — у него сварливая старая экономка, которая во все вмешивается и подслушивает, а я не желаю, чтобы скандальные тайны Джона Грайера были известны всему околотку. Доктор потребовал немедленной отставки мисс Снейс, и я ему отказала. Конечно, она нерешительная, рассеянная, дурацкая старушенция, но детей любит и при надлежащем надзоре приносит пользу.

Во всяком случае, из-за ее семейных связей я не могу прогнать ее, как пьяную кухарку. Надеюсь со временем избавиться от нее посредством деликатных внушений; может быть, мне удастся ее уговорить, что для здоровья ей необходимо провести зиму в Калифорнии. Да и вообще, доктор ставит все свои требования в такой решительной, диктаторской форме, что уважать себя не будешь, если с ним согласишься. Когда он говорит, что земля круглая, я тут же отвечаю, что она треугольная.

В конце концов, после трех приятных бурных дней все уладилось. От него добились извинения (весьма разбавленного) за нелюбезность к бедной деве, а у нее вырвали полную исповедь со всяческими обещаниями. Оказывается, она просто не могла поить «дорогих крошек» этой гадостью, но, по вполне понятным причинам, не могла и противоречить доктору Мак-Рэю, а потому спрятала последние четырнадцать склянок в темном углу кладовой. Как она предполагала распорядиться добычей, я не знаю. Можно ли закладывать рыбий жир?

Позднее.

Едва закончились мирные переговоры и доктор с достоинством удалился со сцены, как доложили о высокородном Сайрусе Уайкофе. Два врага за один час — право, это уж слишком!

Новая столовая произвела на благородного С. У. огромное впечатление, особенно, когда он узнал, что Бетси нарисовала зайчиков своими белоснежными ручками. Малевать зайчиков на стенах — вполне подходящее занятие для женщины, но отнюдь не для такой важной, как я. Он находит, что было бы гораздо разумнее, если бы мистер Пендльтон не предоставлял мне такой свободы.

Мы все еще любовались творческими полетами Бетси, как вдруг из кладовой раздался страшный грохот. Там мы нашли Гладиолу Мерфи, обливающуюся слезами над пятью желтыми тарелками. Грохот и без того действует мне на нервы, когда я одна, а уж при несимпатичном попечителе нервы совсем не выдерживают.

Я буду беречь этот сервиз, как могу, но если ты хочешь видеть свой дар во всей его ненадтреснутой красе, советую тебе поспешить на север и навестить без промедления приют Джона Грайера.

Твоя Салли.

26-е марта.

Дорогая Джуди!

Только что я беседовала с женщиной, которая хочет взять ребенка, чтобы сделать мужу сюрприз. Мне стоило большого труда убедить ее, что ему придется ребенка содержать, и она, хотя бы из деликатности, могла бы посоветоваться с ним насчет усыновления. Она же упорно настаивала на том, что это не его дело, ибо тяжелый труд мытья, одевания и воспитания падает на нее. Право, я начинаю жалеть мужчин. У некоторых из них, по-видимому, очень мало прав.

Даже наш воинственный доктор, видимо, жертва домашнего деспотизма, и тиранит его экономка. Просто позор, как скверно заботится Мэгги Мак-Гурк о нем, бедняге. Мне пришлось отдать его на попечение сиротки. Сэди Кэт, как истинная хозяюшка, сидит по-турецки на ковре и пришивает пуговицы к его пальто, пока он наверху возится с младенцами.

Ты не поверишь, но мы с доктором становимся друзьями на угрюмый шотландский манер. У него вошло в привычку после профессиональных визитов не идти домой, а заглядывать к нам. Это бывает обыкновенно после четырех. Он делает обход приюта, чтобы убедиться, что у нас нет холеры или чего-нибудь в этом роде, а к половине пятого является в мой кабинет, чтобы побеседовать со мной о наших общих делах.

Ты думаешь, он хочет меня видеть? О нет! Он приходит ради чая, тостов и джема. У него какой-то голодный вид, экономка плохо кормит его. Как только мне удастся немного прибрать его к рукам, я начну подстрекать его к восстанию.

Пока что он очень благодарен за угощение, но как же смешно он пытается быть светским! В первые дни он, бывало, брал чашку чая в одну руку, тарелку пончиков — в другую, а потом растерянно искал третью, чтобы чем-то есть. Теперь он разрешил задачу. Он плотно сдвигает колени, причем носки его ботинок смотрят друг на друга, складывает салфетку в длинный, узкий клин, сует ее между коленями, образуя довольно удобный поднос, и сидит, напрягая мышцы, пока не выпьет весь чай. Мне следовало бы ставить столик, но очень уж приятно видеть доктора с обращенными внутрь носками.

Только что во двор въехал почтальон, надеюсь, — с письмом от тебя. Письма вносят огромное оживление в монотонность приютской жизни. Если ты хочешь, чтобы заведующая была довольна, пиши почаще.

* * *

Почта получена, содержание принято к сведению. Передай, пожалуйста, мою благодарность Джервису за трех аллигаторов в болоте. Он выказывает редкий художественный вкус. Твое семистраничное иллюстрированное письмо из Майами прибыло одновременно с его открыткой. Я бы и без пояснений отличила Джервиса от пальмы, — у нее гораздо больше волос. Кроме того, получила вежливое, даже льстивое письмо от моего вашингтонского поклонника, книгу и коробку конфет. Мешок с орехами он отправил с курьерским поездом. Видела ты такой пыл?

Джимми благосклонно сообщает, что навестит меня, как только папа сможет обойтись без него на фабрике. Бедный мальчик ее ненавидит! Нет, не от лени — просто его не интересуют спецовки, а папа не может понять такого отсутствия вкуса. Создав эту фабрику, он, конечно, развил в себе страсть к спецовкам и считает, что ее должен унаследовать его старший сын. Хорошо, что я родилась дочерью; меня не просят их любить, а предоставляют полную свободу избирать себе сколь угодно дикую профессию, вроде вот этой, нынешней.

Но вернемся к моей почте. Получила объявление одной оптовой торговли колониальными товарами, в котором предлагают особо экономные сорта овсянки, риса, муки, чернослива и сушеных яблок, в специальной упаковке для тюрем и благотворительных учреждений. Звучит приятно, а?

Получила я и письма от фермеров, желающих принять здорового, крепкого, трудолюбивого мальчика лет четырнадцати, чтобы дать ему семейный очаг. Удивительно! Эти очаги появляются в изобилии как раз к началу весенних полевых работ. Когда мы на прошлой неделе навели справки об одном таком фермере, сельский священник на наш обычный вопрос: «Есть у него имущество?» — ответил осторожно: «Кажется, есть пробочник».

Ты не можешь себе представить, что такое — «семейные очаги». На днях мы видели, что огромная и зажиточная семья живет в трех крохотных комнатушках, чтобы остальная часть их красивого дома оставалась чистой. Четырнадцатилетняя девочка, которую они хотели удочерить как дешевую прислугу, должна была спать вместе с их тремя детьми в темной каморке. Душная, непроветриваемая кухня, она же — столовая и гостиная, загромождена хламом, которого я не видела в самой бедной городской квартире, и жара там стоит не меньше 25-ти градусов. Эти люди не живут там, а тушатся. Можешь не сомневаться, что они не получили от нас никакой девочки!

У меня есть одно нерушимое правило — все другие я меняю, если надо. Ни одного ребенка не отдадут из приюта, если семья не предложит ему лучших условий, чем у нас. Вернее, лучших, чем мы сможем дать через несколько месяцев, когда превратимся в образцовое заведение. Надо сознаться, до этого очень далеко.

Как бы там ни было, я очень разборчива и отклоняю три четверти добровольных родителей.

Позднее.

Гордон прислал моим детям свои извинения в виде трехпудового мешка орехов в три фута вышиной.

Помнишь ты это сладкое блюдо из орехов с кленовым сахаром, которое нам давали в колледже? Мы презрительно морщились, но ели. Я ввела его у нас и уверяю тебя, оно не вызывает презрительных мин. Просто удовольствие кормить детей, прошедших курс у миссис Липпет, — они умилительно благодарны за малейшее баловство.

Надеюсь, ты не будешь жаловаться на краткость этого письма.

Твоя, на грани писчих судорог,

С. Мак-Б.

Приют Джона Грайера.

Пятница, с утра до вечера.

Дорогая Джуди!

Тебе, наверное, интересно будет узнать, что я встретилась с новым врагом, докторской экономкой. Я неоднократно говорила с ней по телефону и заметила, что голос ее не отличается аристократической нежностью. Но теперь я узрела ее! Сегодня утром, возвращаясь из деревни, я сделала небольшой крюк и прошла мимо их дома. Доктор, очевидно, — плод своего окружения, мутно-зеленой крыши и закрытых ставней. Можно подумать, что у него только что были похороны. Я не удивляюсь, что светлая сторона жизни ускользнула от него. Когда я осмотрела дом снаружи, меня стало разбирать любопытство, соответствует ли внутренний вид внешнему.

Сегодня перед завтраком я пять раз чихнула, и потому решила зайти за профессиональным советом. Правда, он — педиатр, но чихают ведь в любом возрасте. Итак, я смело поднялась по ступенькам и позвонила.

Что за звук нарушает нашу мирную беседу? Голос высокородного С. У. — все ближе. Мне нужно писать письма, и я не желаю тратить время на его дурацкие настроения, а потому спешу послать Джейн, чтобы она встретила его у дверей и, глядя ему в глаза, сказала, что меня нет дома.

********

Бейте в цимбалы! Пляшите от радости! Он ушел. Эти восемь звездочек — восемь минут, проведенные во мраке шкафа. С. У. встретил Джейн любезным сообщением, что он посидит и подождет, после чего вошел и сел. Но разве Джейн оставит меня изнывать в шкафу? Нет. Она заманила его в детскую, чтобы показать ему «ужасную вещь», которую натворила Сэди Кэт. Высокородный любит смотреть на ужасы, особенно, когда в них повинна Сэди Кэт. Не имею ни малейшего представления, какой позор собиралась открыть Джейн, но он ушел.

На чем это я остановилась? Ах, да! Я позвонила в дверь доктора.

Дверь открыла рослая, здоровенная особа с засученными рукавами. У нее чрезвычайно деловитый вид, ястребиный нос и холодные серые глаза.

— Что вам угодно? — спросила она таким тоном, словно я рекламирую пылесосы.

— Доброе утро! — любезно улыбнулась я и вошла. — Вы миссис Мак-Гурк?

— Да, — ответила она. — А вы новая начальница из приюта?

— Совершенно верно, — сказала я. — Хозяин дома?

— Нет, — сказала она.

— Но ведь это его приемные часы.

— У него нет регулярных часов.

— А надо бы, — строго сказала я. — Будьте добры, передайте, что мисс Мак-Брайд приходила за советом, и попросите его зайти после обеда в приют.

— Бур-р! — пробурчала миссис Мак-Гурк и так поспешно закрыла дверь, что прищемила мне юбку.

Когда я рассказала об этом доктору, он только пожал плечами и ответил, что такая у нее манера.

— Почему же вы с ней миритесь? — спросила я.

— А где я найду лучше? Нелегко работать на одинокого человека, который приходит к обеду или к ужину в самое разное время. Правда, от нее мало радости, зато она ухитряется подавать горячий обед в девять часов вечера.

Все равно я уверена, что ее горячие обеды никуда не годятся. Она — ленивая, сварливая, старая грымза, и я знаю, почему она меня не любит. Она воображает, что я хочу украсть у нее доктора и лишить ее теплого местечка — учитывая наши отношения, это просто смешно. Но я не стану ее разубеждать. Этой старушенции полезно немного помучиться. Может быть, она будет готовить лучше, хоть чуточку его откормит. Я заметила, что откормленные люди добродушны.

Десять часов.

Весь день я пишу тебе чушь. Вот и ночь, и я так устала, что клюю носом. Права твоя песенка:

«Ах, как мил мне сон!»

Салли Мак-Б.

P.S. Смешной у нас язык, а? Смотри, какие слова коротенькие!

П.Д.Г.

1-е апреля.

Дорогая Джуди!

Я поместила Изадора Гутшнейдера в семью. Его новая мама — шведка, толстая, улыбающаяся, с голубыми глазами и светлыми волосами. Она выбрала его из кучи ребятишек, потому что он самый «черненький». Она всегда любила брюнетов, но в самых честолюбивых мечтах не могла надеяться родить своего. Изадора переименуют в Оскара Карлсона, в честь его покойного нового дяди.

Мое первое попечительское собрание состоится в среду. Должна сознаться, жду его без особого нетерпения, тем более, что главным должно быть мое вступительное слово. Хотелось бы, чтоб наш председатель был здесь, он бы меня поддержал. В одном, по крайней мере, я уверена: я никогда не приму перед попечителями той лицемерной позы, которую принимала миссис Липпет. Я буду смотреть на «первую среду», как на приятное развлечение, мой jour fixe, когда друзья приюта собираются, чтобы обсудить насущные дела и отдохнуть; и я постараюсь, чтобы наши удовольствия не стесняли сирот. Видишь, я приняла к сердцу страдания маленькой Джеруши!

Твое последнее письмо я получила, в нем нет и намека на возвращение. Разве не время вам обернуться к Пятой Авеню? Дом есть дом, как бы плох он ни был, говорят шотландцы. Тебя не поражает, как хорошо я знаю шотландские поговорки? Со времени знакомства с доктором мой лексикон заметно обогатился.

Звонят к обеду! Оставляю тебя, чтобы посвятить полчаса живительной баранине. В приюте Джона Грайера мы едим, чтобы жить.

Шесть часов.

С.У. опять навестил нас. Он является часто, надеясь поймать меня на преступлении. Как я его ненавижу! Он румяненький, толстенький, надутый старикашка, с румяненькой, толстенькой, надутой душой. До его прихода я была в оптимистическом настроении, а теперь я ничего не смогу делать, только проворчу целый день.

Он против всех моих нововведений — и светлой комнаты для игр, и красивой одежды, и ванн, и лучшей еды, и свежего воздуха, и веселых игр, и смеха, и мороженого, и поцелуев. По его мнению, я делаю детей непригодными для того положения, к которому Бог предназначил их.

Тут моя ирландская кровь вскипела, и я ответила, что если Бог собирался сделать из этих ста тринадцати детей бесполезных, невежественных, несчастных граждан, то я Ему помешаю. Я сказала, что мы ничуть не вывоспитываем их из класса, мы ввоспитываем их в их естественный класс гораздо успешней, чем в обыкновенных семьях.

Мы не заставляем их поступать в университет, если у них нет мозгов, как делают с сыновьями богачей. Мы не заставляем их работать в четырнадцать лет, если они по природе любознательны, как бывает у бедных. Мы зорко наблюдаем за ними и определяем их способности. Если наши дети захотят стать сельскими работниками и няньками, мы научим их быть хорошими работниками и няньками, а если они проявят склонность к тому, чтобы стать юристами, мы сделаем из них честных, умных, свободомыслящих юристов. (Он сам юрист, но никак не свободомыслящий.)

Когда я кончила свою речь, он хрюкнул и стал усиленно размешивать чай. Я предложила ему еще кусочек сахару, положила в чашку и предоставила ему им заняться.

Попечителей надо держать в ежовых рукавицах.

О Господи, пятно в углу — от черного языка, Синг попытался послать тебе нежный поцелуй. Он воображает, что он — комнатная собачка. Разве не горько ошибиться в призвании? Я сама не всегда уверена, что рождена заведовать приютом.

Твоя до гроба

С. Мак-Б.

Канцелярия заведующей.

Приют Джона Грайера.

4-е апреля.

Семье Пендльтон,

Палм-Бич, Флорида.

Милостивый государь и милостивая государыня!

Я преодолела мой первый приемный день и сказала прекрасную речь. Все нашли ее отличной, даже мои враги.

Недавний визит Гордона Холлока оказался необыкновенно кстати: он дал мне множество ценных советов о том, как вести собрание.

«Быть забавной». — Я рассказала о Сэди Кэт и некоторых других херувимчиках, которых вы не знаете.

«Быть конкретной, держаться на уровне слушателей». — Я следила за С. У. и не сказала ни одной фразы, которой бы он не понял.

«Льстить слушателям». — Я тонко намекнула, что всеми этими реформами мы обязаны мудрости и инициативе наших несравненных попечителей.

«Держаться тона высокой морали, не без пафоса». — Я распространилась о горькой доле бедных детей, которых опекает общество. Вышло очень трогательно, мой враг смахнул слезу!

Потом я угостила их шоколадом со взбитыми сливками, лимонадом и сандвичами а la Tartar и отправила домой растроганными, но совершенно лишенными аппетита.

Я так долго останавливаюсь на нашей победе, чтобы привести вас в хорошее расположение духа, прежде чем перейти к ужасному происшествию, которое чуть не погубило все.

Вы еще не слыхали о нашем маленьком Таммасе Кихоу, правда? Я не писала о нем просто потому, что понадобится слишком много чернил, времени и слов. Он — с норовом, и весь в отца, охотника и молодца. Звучит, как кусочек баллады, но это я сейчас выдумала.

Мы никак не можем искоренить в нем унаследованных инстинктов. Он стреляет из лука в кур, ловит свиней арканом, устраивает с коровами бой быков — и, увы и ах, сколько разрушений! Но венцом его злодейства было то, что он наделал за час до собрания, когда нам следовало быть чистыми, милыми и обворожительными.

Оказывается, он утащил из амбара крысоловку, поставил ее в роще, прилегающей к нашему дому, и вчера утром ему посчастливилось поймать чудесную большую вонючку.

Сингапур первый доложил об этой находке. Он вернулся домой и принялся кататься по ковру, каясь в своей доле участия. Пока наше внимание было занято Сингом, преступник в уединении сарая сдирал с добычи шкуру. Он сунул ее за пазуху, пронес окольными путями через весь дом и запрятал под своей кроватью, где, как он надеялся, никто ее не заметит. Потом он пошел вниз, по расписанию, и помог вертеть мороженое. Вы заметили, что в нашем меню мороженого недоставало?

За то короткое время, которое оставалось до прихода гостей, мы сделали все, что можно, чтобы изгнать запах. Ной (наш негр-истопник) жег торф во дворе. Кухарка размахивала по всему дому целой лопатой жареного кофе. Бетси брызгала нашатырным спиртом по коридорам. Мисс Снейс нежно поливала ковры фиалковой водой. Я немедленно послала за доктором; он примчался и приготовил в колоссальном количестве раствор хлористой извести. И все-таки поверх, из-под и сквозь все эти ароматы вопиял о мщении дух непогребенной жертвы.

Первый вопрос на собрании был такой: не вырыть ли яму и не похоронить в ней не только Таммаса, но и все главное здание? Вы поймете, как ловко я покончила с этим ужасным инцидентом, если я вам скажу, что С.У. ушел домой, хихикая над смешной историей, вместо того, чтобы ругать заведующую, которая не справляется с мальчиками.

Твоя по-прежнему

С. Мак-Брайд.

Приют Джона Грайера,

пятница, а также суббота.

Дорогая Джуди!

Сингапур все еще живет в каретном сарае и ежедневно принимает ванну, надушенную карболкой, которую ему устраивает Таммас Кихоу. У меня есть надежда, что когда-нибудь, в отдаленном будущем, мой любимец сможет вернуться ко мне.

Тебе будет приятно услышать, что я ввела новый способ траты твоих денег. Впредь мы будем покупать хотя бы часть обуви, тканей и бакалейных товаров в местных лавках, хотя и не по таким низким ценам, как у оптовиков, но все же со скидкой. Воспитательное значение этого новшества вполне стоит получающейся при этом разницы. Дело вот в чем: я открыла, что половина моих детей ничего не знает о деньгах. Они думают, что ботинки, кукуруза, фланелевые юбки, тушеная баранина и ситцевые платья попросту падают с неба.

На прошлой неделе я выронила из кошелька новую долларовую бумажку. Восьмилетний мальчик поднял ее и попросил разрешения оставить эту картинку с птичкой (американский орел). Я заинтересовалась и обнаружила, что десятки детей в нашем приюте никогда ничего не покупали и не видали, как покупают. А мы-то собираемся выпустить их с шестнадцати лет в мир, управляемый исключительно покупательной силой денег! Нет, ты подумай! Им ведь не придется жить в семье, которая бы вечно о них заботилась; значит, придется узнать, как получить все, что можно, за каждый пенни, который им удастся заработать.

Я обдумывала это всю ночь (с промежутками) и на следующее же утро отправилась в деревню. Поговорила я с семью лавочниками; четверо оказались толковыми и готовы помочь, двое — колеблются, и один — активно глуп. Я начала с первых четырех: ткани, бакалея, обувь и канцелярские принадлежности. Вместо того чтобы получать от нас более или менее крупные заказы, они, со всеми приказчиками, будут учить моих детей, а те будут ходить в лавки, выбирать товар и платить за него настоящими деньгами.

Скажем, Джейн нужна катушка синего щелка и один метр резинки. Две девочки, снабженные серебряной монетой, отправляются рука об руку к мистеру Микеру. Они тщательно подбирают шелк и следят за тем, как приказчик отмеривает резинку, не растягивает ли. Потом они принесут мне сдачу, я поблагодарю их, похвалю, и они вернутся к друзьям, в восторге от своих успехов.

Правда, трогательно? Десятилетние дети знают кучу вещей, которые нашим цыплятам из инкубатора никогда и не снились. Но у меня на ходу много разных планов. Дай мне только время, и ты увидишь! В один прекрасный день я выпущу на свет Божий несколько почти нормальных ребят.

Позднее.

Впереди пустой вечер, вот я и засела поболтать с тобой. Помнишь ли ты об орехах, которые прислал Гордон Холлок? Мое благодарственное письмо было таким милым, что побудило его к новым усилиям. Он, очевидно, пошел в игрушечный магазин и отдался всецело в руки предприимчивого приказчика. Вчера два здоровенных почтальона выгрузили в нашей передней огромный ящик с меховыми зверьками, предназначенными для богатых детей. Конечно, это не совсем то, что я бы купила на такие деньги, но мои малютки очень довольны. Теперь они ложатся спать со львами, слонами, медведями и жирафами. Не знаю, как это повлияет на психику. Не станут ли они, когда вырастут, дрессировщиками в цирке? О Господи! Мисс Снейс со светским визитом.

Прощай! С.

P.S. Блудный сын вернулся. Он шлет почтительный привет и трижды виляет хвостом.

Приют Джона Грайера,

7-е апреля.

Дорогая Джуди!

Только что прочла две брошюрки: одна — о том, как учить девиц ручному труду, другая — о нормальном питании для приютов (крахмал, жиры, азотистые вещества и т.д.). В наш век научной благотворительности, когда каждую проблему вносят в таблицы, можно вести приют по расписаниям. Не понимаю, как миссис Липпет делала такие ошибки, ведь она умела читать. Но одна важная отрасль приютской работы еще не затронута наукой, и я сама собираю данные для такого труда. Когда-нибудь я выпущу брошюрку «Управление попечителями и контроль над ними».

Должна тебе рассказать забавную историю о моем враге — не о С.У. а о первом, подлинном недруге. Он избрал себе новое поле деятельности. Он говорит вполне серьезно (все, что он делает — серьезно, он ни разу еще не улыбнулся), что с первого дня неустанно наблюдает за мной, и хотя я и не вышколена, и легкомысленна, и дерзка (sic!), все же он не думает, что я так поверхностна, как показалась ему вначале. У меня «почти мужская» способность схватывать сущность вопроса и идти прямо к цели.

Какие смешные эти мужчины! Когда они хотят сделать тебе уж очень большой комплимент, они наивно говорят, что у тебя мужской ум. Есть один комплимент, которого я никогда не сделаю ему — я никак не могу сказать, что у него «почти женская быстрота соображения».

Итак, хотя доктор ясно видит мои недостатки, он все же думает, что я отчасти могла бы исправиться; и поэтому решил продолжать мое образование, начиная с той точки, на которой меня бросил колледж. Человек в моем положении должен хорошо знать физиологию, биологию, психологию, социологию и евгенику; он должен разбираться в наследственных проявлениях сумасшествия, идиотизма и алкоголизма; уметь обращаться с пробирками и понимать нервную систему лягушки. Вот доктор и предоставил в мое распоряжение свою научную библиотеку, четыре тысячи томов. Он не только приносит книги, которые, по его мнению, мне необходимо прочесть, но еще и задает вопросы, чтобы убедиться, что я ничего не пропустила.

Прошлую неделю мы посвятили жизни и переписке семьи Джукс. Шесть поколений тому назад Маргарет, мать преступников, основала плодовитую линию, и ее потомство, большею частью находящееся в тюрьме, насчитывает сейчас около тысячи двухсот голов. Мораль: следи за детьми с плохой наследственностью, чтобы ни у кого из них не могло быть оправдания, если он превратится в Джукса.

Как только мы с доктором выпьем чай, мы вытаскиваем Книгу Страшного суда и озабоченно ищем родителей-алкоголиков. Эта веселая, непритязательная игра помогает скоротать сумерки и отдохнуть от дневных трудов.

Quelle vie! Скорее возвращайся и забери меня отсюда. Я чахну, так хочется видеть тебя.

Салли.

П.Д.Г. Четверг, утром.

Дорогие Пендльтоны!

Получила ваше письмо и хватаю перо, чтобы остановить вас. Я не хочу отставки. Я беру свои слова обратно. Я меняю свое решение. Особа, которую вы собираетесь прислать, по-видимому, — точная копия мисс Снейс. Неужели вы предложите мне передать моих милых деток доброй, но бесполезной особе средних лет без всякого подбородка? При одной мысли об этом мое материнское сердце сжимается.

Неужели вы думаете, что такая женщина продолжит эту работу? Нет! Заведующая у нас должна быть молодой, здоровой, энергичной, способной, рыжеволосой и уравновешенной, как я. Конечно, я была недовольна — немудрено при таком-то хаосе! Но именно это вы, социалисты, и называете священным недовольством. Неужели вы думаете, что я брошу все прекрасные реформы, которые начала с таким трудом? Нет! Я не сдвинусь с места, пока вы не найдете заведующей, которая лучше и выше, чем Салли Мак-Брайд.

Однако это не значит, что я закабалилась на всю жизнь. Я тут только до тех пор, пока мы окончательно не станем на ноги. Но для умывательно-проветривательного периода — скажу без ложной скромности — ваш выбор оказался удачным. Я люблю выдумывать всякие усовершенствования и распоряжаться людьми.

Это очень сбивчивое письмо, но я настрочила его за три минуты, чтобы застать вас прежде, чем вы пригласите милую, никуда не годную особу средних лет и без подбородка.

Добрые барыня и барин, пожалуйста, не выгоняйте меня! Оставьте еще на несколько месяцев. Дайте мне только показать вам, на что я гожусь, и, обещаю вам, вы не будете об этом жалеть.

С. Мак-Б.

П.Д.Г.

Четверг, 7 часов утра.

Милая Джуди!

Я сочинила стихи, победный гимн —

И это правда!

С. Мак-Б.

Приют Джона Грайера,

13-е апреля.

Дорогая Джуди!

Я рада узнать, что ты рада узнать, что я остаюсь. Совершенно неожиданно для самой себя, я начинаю привязываться к сиротам.

Для меня просто ужасно, что дела Джервиса удержат вас еще долго на юге. Я до того переполнена разговорами, что скоро лопну, а писать все, что хочется сказать, и непосильно, и скучно.

Разумеется, я страшно рада, что наше здание перестроят, и все ваши идеи мне очень нравятся, но у меня самой есть несколько совсем уж прекрасных идей. Хорошо иметь гимнастический зал и спальные веранды, но, ax! — душа моя изнывает по маленьким домикам. Чем больше я всматриваюсь во внутренний механизм сиротского приюта, тем больше убеждаюсь, что единственный приют, который может соперничать с семьей, — это скопище отдельных домиков. До тех пор пока семья связует общество, детей надо закалять для семейной жизни.

Сейчас мне не дает спать такая проблема: что делать с детьми, пока мы будем перестраиваться? Трудно жить в доме, пока его строят. А что, если я возьму напрокат цирковой шатер и поставлю его на лугу?

И еще одно: мне бы хотелось, когда мы погрузимся в переделки, пристроить несколько комнат для гостей, куда наши дети могли бы возвращаться на время болезни или безработицы. Если мы будем заботиться о них, когда они выйдут из приюта, мы сохраним на них влияние. Каким одиноким должен чувствовать себя человек, у которого нигде нет любящей семьи! Я, с моими десятками тетушек, дядюшек, матерей, отцов, кузенов, братьев и сестер, и представить себе не могу, что он чувствует. Мне было бы жутко жить на свете, если бы я не знала, что столько народу защитит меня в тяжелую минуту. А для этих одиноких, заброшенных крошек приют Джона Грайера всегда должен быть открыт. Так что, милые Пендльтоны, пришлите мне, пожалуйста, с полдюжины комнат для гостей.

До свидания! Я очень рада, что вы не наняли ту женщину. При одном намеке на то, что у меня отнимут мои прекрасные реформы, восстал мой мятежный дух. Боюсь, что я, как доктор, верю только в то, что делает моя собственная рука. Так говорят шотландцы.

Твоя Салли Мак-Брайд.

Приют Джона Грайера,

воскресенье.

Милый Гордон!

Да, я давно Вам не писала. Вы имеете полное право ворчать, но если б Вы только знали, как занята начальница сиротского приюта! Всю писательскую энергию приходится тратить на эту прожорливую Джуди Аббот Пендльтон. Если проходит три дня без письма, она телеграфирует, чтобы узнать, не сгорел ли приют; а Вы, добрая душа, когда сидите без писем, просто посылаете нам подарок, чтобы напомнить о своем существовании. Поэтому, сами видите, нам выгодно Вас часто обижать.

Вы, наверное, рассердитесь, если я Вам скажу, что обещала остаться здесь. Они, в конце концов, нашли женщину на мое место, но совсем не такую, как нужно. И знаете. Гордон, милый, когда я получила возможность отказаться от этой лихорадочной деятельности, Вустер показался мне каким-то бесцветным. Я вынести не могла, что мой приют уйдет от меня, пока я не нашла такой же наполненной жизни.

Я знаю, что Вы мне предложите, но, пожалуйста, не надо, по крайней мере, — не сейчас. Я уже говорила, мне нужно еще несколько месяцев, чтобы принять хоть какое-то решение. А пока что мне приятно знать, что я приношу пользу. В работе с детьми есть что-то особенно хорошее; конечно, если смотришь на нее с моей бодрой точки зрения, а не с точки зрения нашего шотландского доктора. Я никогда не видела такого человека, он всегда угрюм, мрачен и подавлен. Лучше не знать слишком много о помешательстве, алкоголизме и других наследственных прелестях. Я как раз в меру невежественна, чтобы быть веселой, деятельной и пригодной для такой должности, как эта.

Я все время думаю обо всех этих цветах, распускающихся во все стороны. Наш детский сад столь же богат возможностями, как и всякий другой. Правда, наши цветы посажены довольно беспорядочно, среди них, наверное, окажутся и сорные травы, но все же мы надеемся вырастить немало редкостных и прекрасных экземпляров. Ну и рассентиментальничалась же я! Это все из-за голода — а вот как раз и обеденный звонок! Сегодня у нас восхитительный обед: ростбиф с каротелью, салат из молодой свеклы и ревенный пирог на десерт. Не хочется ли Вам пообедать со мною? Мне бы очень хотелось видеть Вас за моим столом.

Искренне Ваша

С. Мак-Б.

P.S. Вы бы видели, сколько бездомных кошек эти дети хотят усыновить! Когда я приехала, у нас их было четыре, а за это время они успели произвести котят. Я еще не сделала точной переписи, но думаю, их не меньше девятнадцати.

15-е апреля.

Дорогая Джуди!

Хочешь преподнести П.Д.Г. еще один маленький подарок из твоих карманных денег? Будь так добра, дай объявление во всех газетах, которые читает нью-йоркская беднота:

ВНИМАНИЕ! РОДИТЕЛИ, НАМЕРЕВАЮЩИЕСЯ БРОСИТЬ СВОИХ ДЕТЕЙ, ПОЖАЛУЙСТА, ДЕЛАЙТЕ ЭТО ДО ТОГО, КАК ИМ ИСПОЛНИТСЯ ТРИ ГОДА.

Я не могу придумать ни одного действия, которое принесло бы нам более существенную пользу. Прежде чем насаждать добро, приходится искоренять зло, а это — очень медленная, изматывающая работа.

У нас есть один ребенок, перед которым я буквально становлюсь в тупик — не могу же я признать, что меня победил пятилетний малыш! У него чередуется мрачная угрюмость с самыми дикими припадками буйства; то он не желает произнести ни единого слова, то вдребезги разбивает все, что только попадется ему под руку. Он здесь всего три месяца и за это время разбил почти все безделушки — правда, для искусства потеря невелика.

За месяц, за два до моего приезда он стащил скатерть со стола у служащих, пока девушка, которая должна была смотреть за детьми, звонила в коридоре к обеду. Суп уже подали. Можешь себе представить, что творилось! Миссис Липпет чуть не убила мальчика, но это не умягчило его нрава, все перешло ко мне в нетронутом виде.

Отец его был итальянцем, а мать ирландкой. У него рыжие волосы и веснушки — от Ирландии и самые красивые карие глаза, какие выходили из Неаполя. Когда отца закололи в драке, а мать умерла от пьянства, бедный малыш каким-то образом попал к нам. Я подозреваю, что он — от католической миссии. Что до манер — Господи, Господи! Он брыкается, кусается и ругается. Я прозвала его Петрушкой.

Вчера его притащили ко мне в канцелярию, обвиняя в том, что он опрокинул девочку и забрал у нее куклу. Он извивался и орал. Мисс Снейс бухнула его на стул позади меня и оставила, чтобы он успокоился, а я невозмутимо продолжала писать. Вдруг за моей спиной раздался страшный треск. Это он столкнул с подоконника зеленую вазу. Я вскочила так внезапно, что опрокинула чернильницу; когда Петрушка увидел вторую катастрофу, он перестал вопить, запрокинул голову и зашелся от хохота. Нет, настоящий чертенок!

Я решила попробовать новый метод, который вряд ли кто-нибудь применял в его бесприютной маленькой жизни — похвалу, одобрение и ласку. Вместо того чтобы бранить его за вазу, я сделала вид, что это — несчастный случай, поцеловала его и сказала, чтобы он не огорчался, мне ничуть не жалко. Он так удивился, что сразу замолчал, и пока я вытирала его слезы и чернильную лужу, таращился на меня затаив дыхание. Сейчас этот ребенок — самая большая наша проблема. Он нуждается в терпеливом, любящем, индивидуальном уходе, в настоящих отце и матери, а еще — в братьях, сестрах и бабушке. Но я не могу поместить его в приличную семью, пока не переделаю его лексикон и не искореню разрушительные наклонности. Я отделила его от других детей и продержала все утро в своей комнате, а Джейн убрала бьющиеся безделушки. К счастью, он любит рисовать, и два часа сидел на ковре, возясь с цветными карандашами. Его так удивило, что я заинтересовалась красно-зеленым паромом с желтым флагом на мачте, что он стал настоящим джентльменом. До тех пор мне не удавалось извлечь из него ни единого слова.

После обеда зашел доктор Мак-Рэй и стал восхищаться паромом. Петрушка сиял от творческой гордости. Потом, в награду за то, что он целых два часа был хорошим мальчиком, доктор взял его с собой к пациенту, и они поехали на машине в какое-то имение.

В пять часов разочарованный и поумневший доктор доставил Петрушку обратно. В степенном имении он бросал камни в кур, разбил стекла оранжереи и, схватив за хвост любимую ангорскую кошку, стал вертеть ею в воздухе. А когда милая старая дама попыталась внушить ему сострадание к несчастной, он послал ее к черту.

Жутко подумать, чего только не пришлось видеть и испытать некоторым из наших детей! Нужны целые годы солнца, счастья и любви, чтобы стереть ужасные воспоминания, запрятанные в маленьких головках. А детей такая масса, и нас так мало, что мы не можем обнимать их и сажать на колени, сколько нужно, у нас просто не хватит рук и колен.

Mais parlons d'autres choses! Ужасные проблемы наследственности и дурной среды, над которыми бьется доктор, проникают и в мою кровь. Это скверная привычка. Если хочешь приносить пользу на таком посту, как мой, нужно смотреть на все сквозь розовые очки. Оптимизм — необходимый щит для общественного работника.

«Уж полночь бьет на замковых часах». Помнишь, откуда это? «Кристабель», Господи, как я ненавидела уроки литературы! Ты, акула словесности, любила их, а я ни слова не понимала. Однако эта фраза правдива, на часах — полночь, так что желаю тебе спокойной ночи.

Салли.

Вторник.

Мой милый недруг!

Вы обошли весь дом и гордо прошли мимо моего кабинета. А я ждала Вас с целым блюдом шотландского печенья, заказанного специально, чтобы задобрить Вас.

Если Вы действительно обижены, я прочту книгу о Калликаках; но Вы вгоните меня в могилу непосильным трудом. Почти вся моя энергия уходит на то, чтобы быть дельной заведующей, а этот дополнительный курс, который Вы со мной проходите, окончательно изведет меня. Помните, как Вы были возмущены на прошлой неделе, когда я призналась Вам, что накануне сидела до часу ночи? Так знайте же, мой дорогой: если бы я читала все, что Вы требуете, мне пришлось бы просиживать до утра.

Как бы там ни было, принесите книгу. Обыкновенно мне удается выкроить полчаса отдыха после обеда, и хотя очень хочется взглянуть на последний роман Уэллса, я готова вместо него утешаться Вашей слабоумной семьей. Тяжело жить на свете!

Ваша покорная

С. Мак-Б.

Приют Джона Грайера.

17-е апреля.

Милый Гордон!

Спасибо за тюльпаны и ландыши. Они очень идут к синим персидским вазам.

Слыхали ли Вы о Калликаках? Непременно достаньте книгу о них и прочтите. Это — семья, родом, кажется, из Нью-Джерси, хотя, впрочем, их настоящая фамилия и происхождение искусно скрыты. Шесть поколений тому назад человек, названный для удобства Мартином Калликаком, в одну прекрасную ночь напился и удрал со слабоумной кельнершей, основав таким образом длинную линию слабоумных Калликаков — пьяниц, шулеров, конокрадов, проституток — сущее наказание для Нью-Джерси и соседних штатов.

Впоследствии Мартин исправился, женился на нормальной женщине и положил начало второй линии. Это — судьи, врачи, фермеры, ученые, политические деятели, словом — гордость страны. Обе линии существуют и процветают рядышком. Сами видите, каким счастьем было бы для Нью-Джерси, если бы слабоумная кельнерша отправилась на тот свет в раннем детстве.

Оказывается, слабоумие — очень наследственное качество (если это вообще качество), и наука против него бессильна. Пока еще не изобрели операции, которая вводила бы мозги в голову ребенка, вступившего в жизнь без них. И вот, ребенок вырастает, скажем, в тридцатилетнего человека с десятилетним мозгом и становится легкой добычей для любого преступника. Наши тюрьмы на треть наполнены слабоумными. Общество должно бы удалить их на особые фермы — отдельно мужские, отдельно женские, — где они зарабатывали бы хлеб мирным ручным трудом, но не могли бы иметь детей. Тогда, через одно или два поколения, мы, может быть, избавились бы от них.

Знали Вы все это? А это очень важно, совершенно необходимо для политического деятеля. Обязательно достаньте книгу и прочтите. Я послала бы Вам свою, но мне самой ее одолжили. Для меня эти сведения тоже очень важны. У нас тут одиннадцать цыплят внушают мне подозрения, а уж о Лоретте Хиггинс и говорить нечего. Целый месяц я старалась вбить ей в голову хоть два основных понятия, а теперь, наконец, догадалась, в чем дело: голова эта наполнена чем-то мягким, вроде творога.

Я приехала сюда, чтобы ввести такие мелочи, как свежий воздух, еда, одежда, солнечный свет, а вместо этого. Вы видите, какие передо мной встают проблемы! Придется сперва переделать общество, чтобы оно не присылало мне ненормальных детей. Простите меня за все эти тирады, но я впервые столкнулась с проблемой слабоумия, и она поразила меня. Зато как интересно! Вы, законодатель, должны издать такие законы, которые убрали бы его из мира. Пожалуйста, займитесь этим немедленно.

И Вы весьма обяжете

С. Мак-Брайд, Зав. П.Д.Г.

Пятница.

Мой дорогой ученый!

Вы не пришли. Пожалуйста, приходите завтра. Я кончила Калликаков и лопаюсь от избытка мыслей. Не кажется ли вам, что надо бы пригласить психиатра, чтобы проверить детей? Мы не вправе обременять родителей слабоумным потомством.

Знаете, меня подмывает попросить у Вас мышьяк для простуженной Лоретты. Я поставила ей диагноз, она — Калликак. Неужели мы позволим ей вырасти и основать род из 378 слабоумных, о которых обществу придется заботиться? О Господи! Мне не хочется травить ребенка, но что же еще делать?

С. Мак-Б.

Милый Гордон!

Вас не тронули слабоумные, и Вы в ужасе, что они трогают меня? Ну, а я в ужасе от Вашей реакции. Если Вы не интересуетесь тем, что, к несчастью, есть на свете, как можете Вы создавать мудрые законы? Не можете.

Однако я снизойду к вашей просьбе и перейду на менее мрачные предметы. Только что я купила пятьдесят ярдов синей, розовой и зеленой ленты в подарок моим пятидесяти девочкам. Собираюсь и Вам прислать подарок. Что Вы скажете о пушистом котенке? Могу предложить любой цвет и любую породу.

Кот под № 3 — любого цвета, серый, черный, рыжий. Сообщите, какой Вам подходит, я откликнусь сразу.

Написала бы вам более приличное письмо, но время пить чай, и я вижу гостя. Addio!

Салли.

P.S. Не знаете ли Вы кого-нибудь, кто хочет усыновить прелестного младенца с семнадцатью новыми зубками?

20-е апреля.

Дорогая Джуди!

Пирожки, пирожки горячие! Пара на пенни! В Страстную пятницу мы получили десять дюжин от миссис Пейстер Ламберт, страшной святоши, с которой я познакомилась несколько дней тому назад на файв-о-клок'е. (Кто посмеет теперь сказать, что файв-о-клок — глупая трата времени?) Она расспросила меня о моих «драгоценных маленьких сиротках» и сказала, что я делаю доброе дело и буду вознаграждена. Я увидела в ее глазах пирожки, подсела к ней и беседовала полчаса.

Теперь я пойду поблагодарю ее и расскажу ей, с трогательными подробностями, как мои драгоценные сиротки восхищались ее пирожками. (О том, как драгоценный Петрушка бросил пирожок в мисс Снейс и влепил его прямо ей в глаз, я благоразумно умолчу). Думаю, что при поощрении из миссис Пейстер Ламберт можно будет извлечь немало полезного.

Как видишь, я становлюсь ужасной попрошайкой. Мои родные боятся навещать меня, потому что я самым нахальным образом требую на чай. Я пригрозила папе, что вычеркну его из списка моих знакомых, если он немедленно не пришлет мне шестьдесят штук детских комбинезонов для будущих садовников. Сегодня утром получила повестку — прибыли два ящика с вещами от акционерного общества Дж. Л. Мак-Брайд и К°. Видимо, папа желает продолжать знакомство со мною. Джимми еще ничего не прислал нам, а он получает огромное жалованье. Я часто посылаю ему трогательнейший список наших нужд.

А вот Гордон Холлок нашел дорогу к сердцу матери. Я была так рада орехам и зверинцу, что он посылает нам каждые несколько дней какой-нибудь подарок, и я все свободное время сочиняю благодарственные письма, которые не походили бы одно на другое, как две капли воды. На прошлой неделе мы получили дюжину большущих красных мячей. Детская просто переполнена ими, на каждом шагу толкаешь мяч. А вчера мы получили уйму целлулоидных лягушек, уток и рыбок для ванны.

О, лучший из попечителей! Пришлите ванны, им негде плавать.

Ваша, как всегда,

С. Мак-Брайд.

Дорогая Джуди!

Весна, наверное, где-то поблизости, с юга прилетают птицы. Не пора ли и вам последовать их примеру?

ИЗВЕСТИЯ ПЕРЕЛЕТНЫХ ПТИЦ.

Светские новости:

«Мистер и миссис Грач вернулись с экскурсии во Флориду. Мы надеемся, что мистер и миссис Пендльтон тоже прибудут в скором времени».

Даже здесь, в нашем ненастном климате, ветерок пахнет зеленью. Хочется бродить по горам или стать на колени и покопаться в грязи. Не смешно ли? Какие фермерские инстинкты будит весна в самых городских душах!

Я провела утро, составляя план собственных садиков для каждого ребенка старше девяти лет. Картофельное поле обречено на гибель. Больше негде, у нас ведь будет шестьдесят частных садов. Оно достаточно близко, чтобы наблюдать за ним из северных окон, и достаточно далеко, чтобы не испортить наш драгоценный газон. К тому же почва плодородна, и у них будет некоторый шанс на успех. Я не хочу, чтобы бедные цыплята копались все лето и в конце концов ничего не добились. Чтобы возбудить в них охоту, я скажу, что приют будет покупать овощи и платить настоящими деньгами, хотя и предвижу, что мы просто исчезнем под горами редиски.

Мне так хочется развить в детях уверенность в себе и инициативу! Этих прекрасных качеств совершенно нет у них (за исключением Сэди Кэт и самых уж скверных). Дети, у которых хватает духу быть скверными, подают большие надежды; а вот покорно-благонравные приводят меня в полное отчаяние.

Последние несколько дней я преимущественно изгоняла беса из Петрушки. Очень интересно — если бы только я могла посвящать этому все свое время; но так как мне приходится изгонять еще сто семь бесенят, мое внимание, как ни жаль, чувствительно отвлекается.

Ужасно в этой жизни то, что сколько бы ты ни делала, всегда остается уйма вещей, которые надо еще сделать. Нет сомнения, что Петрушкин бес требует всего внимания, и даже не одного человека, а двух, чтобы они сменяли друг друга и хоть немного отдыхали. Сэди Кэт только что примчалась из детской и сказала, что один из наших младенцев проглотил золотую рыбку (подарок Гордона). Господи! Какие только несчастья не происходят в сиротском приюте!

9 час. вечера.

Мои дети уже в постели, а мне только что пришла в голову блестящая мысль. Как было бы чудесно, если бы зимняя спячка распространялась и на людей! Хорошо заведовать приютом, если можно уложить дорогих малюток в постельку, скажем, первого октября и продержать их там до двадцать второго апреля.

Твоя, как всегда,

Салли.

24-е апреля.

Многоуважаемый мистер Пендльтон!

Это — дополнение к срочной телеграмме, которую я отправила Вам десять минут тому назад. Пятидесяти слов недостаточно. Чтобы хоть как-то передать мое смятение, я добавляю тысячу.

Как Вы уже знаете из телеграммы, я уволила огородника, а он не желает принять отставку. Так как он вдвое больше меня, я не могу потащить его к воротам и вытолкать. Он требует формального увольнения от главы попечительского совета, на пишущей машинке, крепким языком и с печатью. Так что, уважаемый председатель, будьте любезны обеспечить всем этим при первой возможности.

Вот как было дело:

Я приехала зимой, огородник не работал, и я до сего времени уделяла Роберту Стэрри мало внимания, разве что сказала дважды, чтобы он почистил свинарник. Но сегодня я послала за ним, чтобы посоветоваться насчет весенних посадок.

Стэрри явился и удобно развалился в кресле, не снимая шапки. Я как можно деликатнее дала ему понять, что одно из первых правил для мужчин в П.Д.Г, — «входишь в дом — шапку долой».

Стэрри подчинился — и заметно насторожился. Я приступила к интересующему нас вопросу и сказала, что рацион в будущем году должен состоять не только из картошки. На это Стэрри хрюкнул, как сам С.У, только менее воздушно и учтиво, попечители так не хрюкают. Я подсказала кукурузу, бобы, лук, горошек, помидоры, свеклу, морковь и репу, вполне достойные картофеля.

Стэрри возразил, что если картофель и капуста хороши для него, то они хороши и для приютских детей.

Я невозмутимо продолжала, что наше картофельное поле надо вспахать, удобрить и разделить на шестьдесят садиков, причем наши мальчики будут помогать в работе.

Тут Стэрри взорвался, как бомба. Двухакровое поле — самый плодородный участок во всей местности, если я его превращу в какие-то игрушечные сады, то очень скоро услышу, что думает попечительский совет. Поле как раз подходит для картофеля, там всегда рос картофель и будет расти, пока он, Стэрри, имеет право голоса.

— У вас нет никакого права голоса, — любезно ответила я. — Я решила, что это поле — самый лучший участок для садиков, и вам придется уступить.

Он вскочил красный как рак и вскричал:

«Да как я позволю бесстыжим городским мальчишкам вмешиваться в мою работу!»

Я объяснила — очень спокойно для рыжеволосой особы с ирландскими предками — что приют существует для детей, а не дети для приюта. Этого он не понял, но мой изящный язык слегка охладил его. Я прибавила, что требую от огородника, чтобы он терпеливо и умело обучал наших мальчиков садоводству и простым полевым работам. Мне нужен человек с отзывчивой душой, чей пример оказывал бы доброе воздействие на городских, уличных детей.

Стэрри, расхаживавший по комнате, как зверь по клетке, произнес целую тираду о глупых бабских выдумках и, неожиданно для меня, перешел к женскому равноправию. Я поняла, что этого движения он не одобряет, дала ему выговориться, а потом вручила чек на сумму его жалованья и попросила освободить занимаемый им дом к двенадцати часам будущей среды.

Стэрри ответил, что «будь он проклят», если это сделает. (Простите за проклятия, но это — его излюбленное выражение.) Его нанял председатель попечительского совета, и он не сдвинется с места, пока тот не велит ему уйти. Очевидно, бедный Стэрри не знает, что за это время на престол вступил новый председатель.

Вот и все. Это не угроза, но — Стэрри или Мак-Брайд! Выбирайте Вы.

Собираюсь написать в Амхерст, ректору сельскохозяйственного института — пусть порекомендует нам хорошего, опытного огородника с милой, толковой, добродушной женой, который взял бы на себя все заботы о наших скромных семнадцати акрах и годился бы для наших мальчиков.

Если удастся поставить огородное дело, оно не только снабдит нас бобами и луком, но и воспитает наши руки и мозги.

Остаюсь

с совершенным почтением

С. Мак-Брайд.

Заведующая приютом

Джона Грайера.

P.S. Думаю, в одну прекрасную ночь Стэрри вернется и бросит нам в окно парочку каменных глыб. Не застраховать ли мне окна?

Милый недруг!

Вы так быстро исчезли, что я не успела поблагодарить Вас, но эхо сражения дошло до моей комнаты. Кроме того, я осмотрела les debris. Что Вы сделали бедному Стэрри? Когда Вы шли к каретному сараю, Ваши плечи выглядели так воинственно, что меня просто заела совесть. Я совсем не хотела, чтобы Вы его убили, его надо было просто образумить. Боюсь, что Вы были резковаты.

Однако, Ваш прием, видимо, подействовал. Молва гласит, что он вызвал по телефону фургон для мебели и что миссис Стэрри стоит сейчас на коленях, сворачивая ковер.

Спасибо вам большое!

Салли Мак-Брайд

26-е апреля.

Милый Джервис!

Ваша выразительная телеграмма так и не понадобилась. Доктор Робин Мак-Рэй, оказывается, большой молодец, когда дело доходит до драки. Он разрешил ситуацию с очаровательной простотой. Я была в таком бешенстве, что, написав Вам, позвонила доктору и все рассказала. Наш доктор, при всех своих недостатках (а они у него есть), наделен неисчерпаемым запасом здравого смысла. Он понимает, как полезны эти садики и бесполезен Стэрри. «Авторитет заведующей надо поддержать». (Замечательная фраза, особенно если она исходит от него!)

Доктор повесил трубку, сел в машину, примчался на недозволенной скорости, отправился прямо к Стэрри и, движимый дивной шотландской яростью, отказал ему с такой силой и простотой, что окно в каретном сарае разлетелось вдребезги.

С одиннадцати часов утра, когда фургон, грохоча, выкатил из ворот, в П.Д.Г. царят мир и благоденствие. Временно нам помогает один фермер, мы же страстно ждем огородника наших мечтаний.

Простите, что зря обеспокоила вас нашими заботами. Скажите Джуди, что мне причитается письмо и она не услышит обо мне, пока не отдаст долга.

Преданная Вам

С. Мак-Брайд.

Дорогая Джуди!

В моем вчерашнем письме к Джервису я позабыла (Петрушкино слово) сказать спасибо за три цинковые ванночки. Они голубые с маком на боку, и в детской стало веселее. Я ужасно люблю подарки для малышей, которые слишком велики, чтобы их проглотить.

Могу сообщить тебе приятную новость: налаживается обучение ручному труду. Столярные станки ставят в бывшем приготовительном классе. Пока не перестроят школьное здание, наши приготовишки будут заниматься на передней террасе, это предложила мисс Мэтьюз.

Класс кройки и шитья тоже устраивается. Круг скамеек под буком — мастерская для ручных работниц, а старшие девочки по очереди шьют на трех машинах. Как только они хоть немного научатся, мы приступим к чудесной работе — переоденем приют. По-твоему, я слишком медлю, но, право, нелегко создать сто восемьдесят новых платьев. А девочки будут гораздо больше ценить их, если сами сошьют.

Еще могу доложить, что наша «гигиена» достигла самого высокого уровня. Доктор Мак-Рэй ввел утреннюю и вечернюю гимнастику, и стакан молока, и перетягивание веревки на переменах. Он дает уроки физиологии и разделил детей на небольшие группы, чтобы они могли ходить к нему на дом. У него есть манекен, который разбирается и показывает все свои спутанные внутренности. Теперь дети изрекают научные истины о своем пищеварении так же свободно, как рассказывали сказку о Красной Шапочке. Мы становимся такими образованными, что нас трудно узнать. Ты никогда не догадалась бы, что мы сиротки, если б услышала, как мы беседуем. Совсем столичные дети!

2 ч. дня.

Джуди, какая неудача! Помнишь, несколько недель тому назад я рассказала тебе, что мы поместили одну милую девочку в милую семью, и я надеялась, что ее усыновят. Это была очень добрая семья, и жили они в хорошеньком домике. Приемный отец — священник. Хетти — прелестная, послушная, хозяйственная девчурка, просто созданная для этой семьи. Дорогая, ее вернули за ВОРОВСТВО! Невероятнейший позор — она украла из церкви ЧАШУ!

Мне понадобилось полчаса, чтобы сквозь ее рыдания и их обвинения докопаться до истины. Оказывается, их церковь очень современна и гигиенична (как наш доктор), каждый прихожанин причащается из отдельной чашечки. Бедная маленькая Хетти никогда в жизни не слыхала о чашах, она мало знакома с церковными обрядами. В своем новом доме она стала посещать церковь, и вот, в один прекрасный день, к ее приятному удивлению, там подали угощение. Но ее обошли. Она не выразила протеста; она привыкла, что ее обходят. Но перед тем как уйти домой, она заметила, что маленькая серебряная чашка осталась на сиденье, и думая, что это игрушка, которую можно взять на память, положила ее в карман.

Через два дня обнаружилось, что чашечка — самый драгоценный клад ее кукольного дома. Оказывается, Хетти когда-то видела в витрине кукольный сервиз и с тех пор о нем мечтала. Чаша несколько отличалась от ее мечты, но могла сойти. Если бы у этой семьи было поменьше благочестия и побольше ума, они вернули бы чашу, отправились с Хетти в ближайший магазин и купили ей кукольный сервиз. Вместо этого они впихнули ее со всеми пожитками в первый же поезд и втолкнули в приют, громко крича, что она воровка.

Рада сказать, что я выругала возмущенного священника и его жену так, как их, вероятно, никто еще не ругал. Несколько крепких выражений я заняла у нашего доктора, и гости отправились домой тише воды ниже травы. Что до бедной маленькой Хетти, то она опять здесь, после того, как покинула нас с такими надеждами. Как ужасно действует на ребенка возвращение с позором! Ему кажется, что мир полон ловушек, и он боится за каждый свой шаг. Мне придется напрячь все мои силы, чтобы найти ей других родителей, которые еще не так стары, спокойны и добродетельны, чтобы не помнить свое собственное детство.

Воскресенье.

Забыла сообщить тебе, что приехал новый огородник. Его фамилия Тернфельд, его жена — прелесть (золотистые волосы и ямочки на щеках). Если б она была сироткой, я бы ее пристроила в одну секунду. Мы не можем оставить ее без дела. У меня прекрасный план: учредить в их флигеле нечто вроде курятника на ее попечении. Туда мы помещали бы наших новых цыплят, чтобы выяснить, нет ли у них чего-нибудь заразного, и заодно устранить из их лексикона как можно больше ругательств.

Что ты скажешь? В таком заведении, как наше, где столько шума, гама и хлопот, необходимо укромное место, куда бы мы помещали детей, нуждающихся в наблюдении. Некоторые унаследовали больные нервы, и очень важно, чтобы какое-то время они пожили в спокойствии. Не находишь ли ты, что мой язык стал весьма ученым? Ежедневное общение с доктором очень назидательно.

Надо бы тебе видеть наших свиней с тех пор, как приехал Тернфельд! Они такие чистые, розовые, необыкновенные, что не узнают друг друга при встрече.

Нельзя узнать и картофельное поле. Его разделили на квадратики веревками и кольями, как шахматную доску, и каждый ребенок уже выбрал себе участок. Мы только и читаем, что каталоги семян.

Ной только что вернулся из деревни, он ходил за воскресной газетой, которой услаждает свой досуг. Ной — человек культурный; он не только прекрасно умеет читать, но еще надевает при этом круглые очки в черепаховой оправе.

Он принес с почты письмо от тебя, написанное в пятницу вечером. Мне очень жаль, что ни тебе, ни Джервису не нравится «Иеста Берлинг». Какие ужасные вкусы у семьи Пендльтон! Вот все, что я могу сказать по этому поводу.

У доктора Мак-Рэя гостит его приятель, главный врач психиатрической лечебницы — очень меланхоличный господин, которому все на свете постыло. Такой взгляд вполне естественен для человека, которому приходится три раза в день есть за одним столом с меланхоликами. Он всюду ищет признаки дегенерации — и находит. Поговорив с ним полчаса, я так и ждала, что он попросит меня открыть рот, чтобы посмотреть, не раздвоенное ли у меня нёбо. Наш доктор выбирает друзей не лучше, чем книги. Ну и письмо, нечего сказать!

До свидания!

Салли.

Четверг, 2-е мая.

Дорогая Джуди!

Какой невероятный вихрь происшествий! П.Д.Г. совсем запыхался. Между прочим, я скоро решу задачу, что делать с детьми, пока у нас хозяйничают плотники, водопроводчики и каменщики. Вернее, ее решил за меня мой драгоценный брат.

Сегодня утром я осмотрела запасы белья и сделала ужасное открытие: у нас хватает простынь ровно настолько, чтобы менять постель раз в две недели. Оказывается, этот обычай существует здесь с незапамятных времен. И вот когда я в самом разгаре забот носилась со связкой ключей у пояса, совсем как хозяйка средневекового замка, кто должен ввалиться, как не Джимми?

Я была страшно занята и поцеловала его на бегу прямо в кончик носа, а потом отправила осмотреть местность под руководством двух старших мальчиков. Они набрали шестерых приятелей и стали играть в баскетбол. Джимми вернулся побежденным, но в полном восторге, и согласился продлить свой визит до понедельника, хотя после того обеда, которым я его угостила, он решил, что столоваться будет в гостинице. За кофе у камина я посвятила его в мои заботы о том, что делать с цыплятами, пока будет строиться новый инкубатор. Ты ведь знаешь Джимми. Не прошло и минуты, как план у него был готов.

— Построй Адирондакский лагерь на площадке у рощи. Ты можешь поставить три открытых навеса, на восемь коек каждый, и перевести туда на лето двадцать четыре старших мальчика. Это и двух центов не будет стоить.

— Да, — возразила я, — но человек для надзора за ними обойдется немножко дороже!

— Очень просто, я найду тебе товарища по университету, который с удовольствием возьмется за это дело на каникулах, а ты его корми и заплати какой-нибудь пустяк. Только кормить придется лучше, чем меня.

Часов в девять, обойдя лазарет, заглянул доктор Мак-Рэй. У нас три случая коклюша, все они изолированы, других не предвидится. Как эти три к нам попали — объяснить не могу.

Джимми набросился на него, чтобы он поддержал его проект, и доктор загорелся. Они взяли карандаш и бумагу, набросали план и еще до ночи разработали его до последнего гвоздя. Просто успокоиться не могли, пока не подошли к телефону и не подняли какого-то злосчастного плотника. Он вместе со строительными материалами заказан на завтра, к восьми часам утра.

В половине одиннадцатого я, наконец, избавилась от них, а они все еще толковали о балках, перекладинах, стоках и отвесных крышах.

Приезд Джимми, кофе и все эти разговоры так взбудоражили меня, что я немедленно засела за письмо к тебе, но все же оставлю детали на другой раз.

Всегда твоя

Салли.

Суббота!

Милый недруг!

Не пообедаете ли Вы с нами сегодня в семь часов? Это настоящий званый обед, будет мороженое. Мой брат нашел для наших мальчиков многообещающего молодого человека — может быть, Вы его знаете? Мистер Уизерспун из Принстона. Я хочу ввести его в круг приютской жизни постепенно, поэтому, пожалуйста, не упоминайте об эпилепсии, алкоголизме или о каком-нибудь еще из Ваших излюбленных предметов.

Он жизнерадостный молодой человек, избалованный жизнью. Как Вы думаете, заставим мы его полюбить приют Джона Грайера?

Ваша, в отчаянной спешке,

Салли Мак-Брайд.

Воскресенье.

Дорогая Джуди!

В пятницу Джимми пришел в восемь часов утра, а доктор — в четверть девятого. С тех пор они оба, вместе с плотником, новым огородником. Ноем, нашими двумя лошадьми и восемью старшими мальчиками, работают не покладая рук. Никто и никогда не строил с такой скоростью. Хорошо бы иметь не одного, а дюжину Джимми! Впрочем, должна оговориться: мой братец работает так энергично лишь в пылу первого увлечения. Он не совсем подходит для постройки средневекового собора.

В субботу утром он явился, весь сияя от новой мысли. Накануне вечером он встретил в гостинице товарища по университету, члена Канадского охотничьего клуба. Сейчас он служит в нашем первом (и единственном) банке.

— Прекрасный парень, — сказал Джимми, — и как раз такой, который нужен для лагерной жизни с вашими ребятами. Он их вымуштрует. К вам он пошел бы за прокорм и сорок долларов в месяц, потому что у него в Детройте невеста и он хочет скопить немного денег. Я сказал ему, что ваша еда ни к черту не годится, но если он поскандалит, ты, скорее всего, раздобудешь другую кухарку.

— Как же его фамилия? — спросила я с затаенным любопытством.

— Первый сорт! Его зовут Перси де Форест Уизерспун.

У меня чуть не сделалась истерика. Представь себе человека с таким именем во главе двадцати четырех маленьких дикарей!

Но ты ведь знаешь, какой бывает Джимми, когда ему взбредет что-нибудь на ум. Он уже пригласил мистера Уизерспуна ко мне пообедать и заказал на субботу устриц, омаров и мороженое, чтобы скрасить нашу телятину. Кончилось тем, что я устроила настоящий званый обед, пригласив на него мисс Мэтьюз, Бетси и доктора.

Я даже чуть не пригласила С.У. и мисс Снейс. С тех пор как я с ними знакома, у меня такое чувство, что между ними непременно должен быть роман. Никогда не встречала двух людей, которые бы так подходили друг другу. Он — вдовец с пятью детьми. Как ты думаешь, нельзя ли это как-нибудь устроить? Если бы у него была жена, она бы заняла его внимание, и это отвлекло бы его немного от нас, а я бы одним махом избавилась от них обоих. Надо будет включить этот пункт в число наших будущих нововведений.

Итак, у нас был званый обед. И чем дольше мы обедали, тем больше я беспокоилась — не о том, подойдет ли Перси нам, а о том, подойдем ли мы для него. Если бы я искала по всему свету, я не нашла бы молодого человека, более подходящего для наших мальчиков. Стоит только взглянуть на него, чтобы убедиться: все, что он делает, он делает хорошо — по крайней мере, руками и ногами. В его литературных и художественных талантах я немного сомневаюсь, зато он ездит верхом, стреляет, гребет, играет в футбол и баскетбол. Он любит спать под открытым небом и любит мальчишек. Его очень заинтересовали сиротки; он много читал о них, но ему не приходилось с ними возиться. Мне просто не верится, что он действительно наш!

Прежде чем уйти, Джимми и доктор раздобыли откуда-то фонарь и повели мистера Уизерспуна через вспаханное поле осмотреть его будущее обиталище.

Ух, какое воскресенье мы провели! Несмотря на все мои протесты, наши мужчины работали без передышки и с возрастающим увлечением. Чем больше я изучаю мужчин, тем больше убеждаюсь, что они — просто мальчишки, слишком выросшие, чтобы их шлепать.

Я ужасно озабочена тем, как мы будем кормить мистера Уизерспуна. Судя по его внешности, у него здоровеннейший аппетит, и в то же время — такой вид, точно он не может проглотить и куска, если он не во фраке. Я уговорила Бетси послать домой за сундуком вечерних туалетов, дабы поддержать наше светское достоинство. Одно хорошо — он завтракает в гостинице, а завтраки у них, по слухам, очень сытные.

Скажи Джервису, как я жалею, что он не с нами и не может вбить первый гвоздь для нашего лагеря. Караул! С.У. идет по дорожке. Господи, спаси!

Твоя несчастная

С. Мак-Брайд.

Приют Джона Грайера,

8-е мая.

Дорогая Джуди!

Наш лагерь готов, наш энергичный брат уехал, наши двадцать четыре мальчика провели две ночи под открытым небом. Три навеса, крытые корою, придают местности очень милый, деревенский вид.

Они похожи на наши, Адирондакские — закрыты с трех сторон, открыты спереди. Один больше других, это — отдельный коттедж для мистера Уизерспуна. Рядом, в хижине, — все для купания: три крана в стене и три кувшина. Каждый лагерь выбрал своего купального старосту, который становится на стул и по очереди обливает дрожащих купальщиков. Раз наши попечители не дают нам достаточно ванн, придется прибегать к собственным изобретениям.

Наши три лагеря сорганизовались в три племени краснокожих; у каждого свой вождь, ответственный за поведение. Мистер Уизерспун — верховный вождь, а доктор Мак-Рэй — знахарь. Во вторник они отпраздновали вступление в лагерь и хотя из вежливости пригласили меня, но я решила, что это дело мужское, а вместо себя послала угощение, которое приняли с восторгом. Мы с Бетси дошли до футбольной площадки, чтобы издали посмотреть на церемонию. Храбрые воины сидели на корточках вокруг огромного костра; каждый из них был украшен одеялом и перьями. (У наших петухов и кур несколько ощипанный вид, но я не задаю неприятных вопросов.) Доктор, с одеялом через плечо, исполнял военный танец, а Джимми и мистер Уизерспун били в барабаны (два наших медных котла навеки погнуты). Вообрази доктора! Это первый проблеск молодости, который мне удалось в нем подметить.

После десяти часов, когда храбрые воины мирно лежали в постелях, трое мужчин пришли в дом и бросились в мои удобные кресла. Вид у них был поистине мученический. Чего не сделаешь ради благотворительности! Но меня не так легко провести. Они выдумали всю эту церемонию для собственного удовольствия.

Пока мистер Уизерспун как будто чувствует себя неплохо. Он председательствует на одном конце нашего стола, под особой протекцией Бетси, и я слышала, что он вносит немало живости в почтенное собрание.

Я не могу предоставить ему отдельную комнату, но он сам вышел из положения, предложив занять нашу новую лабораторию, и проводит вечера с книгой и трубкой, удобно расположившись в зубоврачебном кресле. Я думаю, немного нашлось бы светских молодых людей, которые согласились бы проводить вечера так безобидно. Эта девица из Детройта — счастливое существо.

О ужас! Большущий, набитый автомобиль остановился у подъезда. Видимо, хотят осмотреть приют, а Бетси нет дома! Лечу. Addio!

Салли.

Дорогой Гордон!

Это не письмо — я не в долгу у Вас, — а только квитанция на шестьдесят пять пар роликовых коньков. Большое спасибо.

С. Мак-Б.

Пятница.

Милый недруг!

Мне сказали, что вы заходили, когда меня не было. Джейн передала мне ваше поручение вместе с «Генезисом и философией воспитания». Она сказала, что Вы зайдете через несколько дней, чтобы услышать мое мнение об этой книге. Будет это устный или письменный экзамен?

Скажите, Вам никогда не приходило в голову, что Ваше образование немного односторонне? У меня иногда появляется мысль, что умственный облик доктора Мак-Рэя не пострадал бы от некоторой шлифовки. Обещаю прочесть Вашу книгу, но с условием, что Вы прочтете мою. Прилагаю при сем «Беседы Долли» и через день или два спрошу Вашего мнения.

Нелегко сделать шотландца легкомысленным, но терпение и труд…

С. Мак-Б.

13-е мая.

Дорогая Джуди!

Стоит ли говорить о наводнениях в Огайо? Мы здесь, в нашем округе — как мокрая губка. Дождь льет пять дней подряд, и все идет шиворот-навыворот. У малюток был ложный круп, и мы две ночи не ложились. Кухарка подала в отставку, а где-то в стене — дохлая крыса. Наши навесы протекли, и на рассвете после первого ливня двадцать четыре промокших, вымазанных индейца, закутанных в одеяла, прибежали, дрожа от холода, к дверям, просить приюта. С тех пор все бельевые веревки и все перила завешаны сырыми одеялами, которые испускают пар, но сохнуть не желают. Перси Уизерспун вернулся в гостиницу, чтобы выждать, пока покажется солнце.

За четыре дня, проведенные взаперти, все дурное в детях высыпает наружу, словно корь. Мы с Бетси припомнили все подвижные игры, какие только можно устроить в таком тесном пространстве: прятки, жмурки, битву подушками, и прочее, и прочее. Мальчики играли в чехарду и содрали всю штукатурку.

Мы энергично и яростно принялись убирать. Деревянные обшивки вымыты, полы натерты; и все-таки у нас осталась уйма неизрасходованной энергии, иногда хочется поколотить друг друга.

Сэди Кэт стала настоящей бесихой. Существуют ли бесы-женщины? Если нет, то от нее пойдет эта порода. А сегодня утром у Лоретты Хиггинс был… право, не знаю, припадок или просто злость. Она легла на пол и целый час орала во все горло, а когда кто-нибудь пытался приблизиться к ней, она кусалась, брыкалась и вертелась, точно ветряная мельница.

Когда пришел доктор, она была уже совсем без сил. Он поднял ее и отнес в лазарет; когда же она заснула, он зашел ко мне и попросил разрешения осмотреть архив.

Лоретте тринадцать лет. За три года у нее было пять таких припадков, и каждый раз ее строго наказывали. История ее предков проста: мать умерла в сумасшедшем доме от белой горячки; отец неизвестен.

Он долго, нахмурив брови, штудировал эту страницу и покачал головой.

— Можно ли наказывать ребенка с такой наследственностью за то, что у него расстроена нервная система?

— Конечно, нет, — ответила я. — Лучше вылечить ее нервы.

— Если сможем.

— Мы откормим ее рыбьим жиром и солнечным светом, найдем ей добрую приемную мать, которая пожалеет бедную маленькую…

И тут мой голос осекся — я вспомнила лицо Лоретты с впалыми глазами, большим носом, раскрытым ртом, мочальными волосами, торчащими ушами и без подбородка. Ни одна приемная мать на свете не полюбит ребенка с таким лицом.

— О Господи! — сказала я. — Почему боги не наделят сирот голубыми глазами, локонами и кротостью? Тогда я могла бы поместить хоть тысячу в хорошие, добрые семьи…

— Боюсь, что боги не причастны к появлению Лоретт. О них заботятся бесы.

Бедный доктор, он так пессимистически смотрит на будущее Вселенной! Но это неудивительно при подобном образе жизни. Сегодня у него такой вид, точно его нервы вконец расшатаны. В пять часов утра его позвали к больному ребенку, и с этих пор весь день он шлепал по дождю. Я усадила его, налила ему чаю, и мы приятно потолковали о пьянстве, идиотизме, эпилепсии и сумасшествии. Он не любит родителей-алкоголиков, но когда речь заходит о сумасшедших, он просто прыгает от злости.

Между нами говоря, я не верю ни в какую наследственность — конечно, если вовремя вырвешь ребенка из дурной среды. У нас здесь есть очаровательный малыш. Его мать и тетя Руфь, и дядя Сайлес умерли в сумасшедшем доме, а он невозмутим, как корова.

До свидания, дорогая! Мне очень жаль, письмо вышло невеселое, хотя ничего неприятного вроде и нет. Теперь одиннадцать часов; я высунула голову в коридор — всюду тишина, только где-то хлопают ставни. Я обещала Джейн, что лягу в десять.

Спокойной ночи!

Салли.

P.S. Среди всех наших бед есть и одна радость: С. У. болен каким-то затяжным гриппом. В порыве благодарности я послала ему букет фиалок.

P.S. 2. Лошади наши тоже болеют.

16-е мая.

Доброе утро, Джуди!

Три дня солнечного света — и П.Д.Г. улыбается. Мои непосредственные заботы прекрасно улаживаются. Одеяла наконец высохли, и лагерь снова обитаем. Наши навесы — мистер Уизерспун называет их курятниками — приобрели деревянные настилы и покрыты толем. Мы роем ров, который будет выложен камнями; он отведет дождевую воду с возвышенной местности, на которой стоит лагерь, вниз, на хлебные поля. Индейцы вернулись к дикарской жизни, и верховный вождь снова занял свой пост.

Мы с доктором скрупулезно обсудили вопрос о Лореттиных нервах и пришли к заключению, что бурная приютская жизнь слишком их возбуждает. Надо отдать ее в частный дом, где ей уделят больше внимания.

Доктор, со своей обычной энергией, нашел для нее семью, живущую по соседству с ним. Это очень милые люди, я только что вернулась от них. Муж — десятник на литейном заводе, а жена — кругленькая, уютная женщина, трясется всем телом, когда смеется. Живут они преимущественно на кухне, чтобы в гостиной было чисто, но кухня такая веселая, что я сама с удовольствием жила бы там. На окнах бегонии в горшках, на плетеном коврике, перед плитой — чудесный тигровый кот. По субботам жена печет ватрушки, пряники и коврижки. Я намерена наносить еженедельные визиты по субботам, в одиннадцать часов утра. Очевидно, я понравилась миссис Уилсон не меньше, чем она мне. После моего ухода она сказала доктору, что я держусь так же просто, как она.

Лоретта будет учиться домашнему хозяйству, ухаживать за собственным садиком, а главное — играть во дворе на солнышке. Она будет рано ложиться, есть вкусные сытные вещи, а мама и папа будут баловать ее. И все это за три доллара в неделю.

Почему бы нам не найти сотню таких семейств и не пристроить всех наших детей? Тогда это здание превратили бы в лечебницу для идиотов, а я, ничего не смыслящая в идиотах, могла бы с чистой совестью уйти в отставку на веки веков. Право, Джуди, мне страшновато. Если я слишком долго останусь здесь, этот приют в конце концов завладеет мною. Я начинаю так интересоваться им, что ни о чем другом думать не могу ни во сне, ни наяву. Вы с Джервисом разбили все мои виды на будущее.

Представь себе, что я подам в отставку, выйду замуж и обзаведусь семьей. В наш век трудно рассчитывать больше, чем на пять или на шесть детей, да вдобавок у них у всех будет одинаковая наследственность. Господи, как скучна и монотонна такая семья!

Твоя укоризненная

Салли Мак-Брайд.

P.S. У нас здесь есть ребенок, отца которого казнили судом Линча. Занятная деталь, а?

Вторник.

Милая Джуди!

Что нам делать? Мэми Проут не любит чернослива. Такую неприязнь к дешевой и полезной пище у воспитанников образцового заведения не следует поощрять. Мэми надо ЗАСТАВИТЬ! Пусть любит. Так говорит учительница младшего отделения, которая после обеда следит за нравственностью нашей паствы. Около часу дня она притащила Мэми ко мне в канцелярию, обвиняя ее в том, что она категорически отказывается раскрыть рот и положить в него сливу, сердито усадила на табурет и велела ждать наказания.

Как тебе известно, я не люблю бананов, и пришла бы в ужас, если бы меня заставили их есть. Как же я заставлю Мэми Проут есть чернослив?

Пока я измышляла, как поддержать авторитет мисс Келлер и в то же время открыть лазейку для Мэми, меня позвали к телефону,

— Посиди здесь, пока я не вернусь, — сказала я, вышла и закрыла за собой дверь.

Оказалось, что одна милая дама предлагает отвезти меня на заседание комитета. Я еще не говорила тебе, что стараюсь возбудить к нам интерес местных жителей. Праздные богачи, у которых усадьбы по соседству, начинают съезжаться на лето, и я хочу подцепить их, прежде чем они слишком увлекутся теннисными турнирами и пикниками. Они никогда не приносили ни малейшей пользы приюту, и мне кажется, что пора им нас заметить.

Когда я вернулась к чаю, меня остановил доктор, он хотел просмотреть кой-какую статистику. Я открыла дверь в канцелярию и нашла Мэми Проут в том же положении, в каком оставила четыре часа тому назад.

— Мэми, миленькая! — вскричала я. — Неужели ты сидишь здесь все время?

— Да, мисс, — ответила Мэми. — Вы велели мне подождать, пока вы не вернетесь.

Бедная терпеливая девочка чуть не падала, но даже не плакала.

Надо отдать справедливость доктору, он был на высоте. Он взял ее на руки, отнес в мой кабинет и забавлял до тех пор, пока она снова не стала улыбаться. Джейн принесла столик, накрыла его перед камином, и пока мы с доктором пили чай, Мэми ужинала. Должно быть, когда она основательно измучалась и проголодалась, настал подходящий психологический момент, чтобы накормить ее черносливом. Но тебе приятно будет узнать, что я ничего подобного не сделала, и доктор хоть раз поддержал мои ненаучные принципы. Мэми получила самый чудесный ужин за всю ее жизнь, завершенный земляничным вареньем из моей личной банки и мятными лепешками из докторского кармана. Мы вернули ее к сверстникам счастливой и веселой, но все еще страдающей прискорбным отвращением к черносливу.

Видела ли ты что-нибудь более ужасное, чем убийственное послушание, которое миссис Липпет так настойчиво прививала? Этот сиротско-приютский взгляд на жизнь я должна искоренить. Инициатива, ответственность, любознательность, изобретательность, умение стоять на своем — вот что нам нужно! Я бы хотела, чтобы у доктора нашлась сыворотка, и мы ввели все это сироткам.

Позднее.

Как мне хочется, чтобы ты уже вернулась в Нью-Йорк! Я назначила тебя нашим рекламным агентом, и нам нужны немедленно твои цветистые статьи. У нас есть семь крошек, просто взывающих об усыновлении, вот и рекламируй их.

Маленькая Гертруда косит, но она мила, ласкова и добра. Не можешь ли ты описать ее так убедительно, чтобы какая-нибудь любящая семья согласилась ее взять? Глаза можно будет оперировать, когда она станет постарше, а вот если бы у нее косило сердце, ни один хирург в мире не исправил бы его. Она чувствует, что ей чего-то недостает, хотя никогда в жизни не видала живого родителя, и трогательно протягивает ручки всякому, кто пройдет мимо. Вложи весь свой пафос, попробуй раздобыть ей отца и мать.

Может быть, ты уговоришь какую-нибудь нью-йоркскую газету ввести воскресную рубрику о детях? Я могу прислать фотографии. Помнишь, сколько народу отозвалось на портрет улыбающегося Джо, помещенный Обществом «Морской воздух детям»? Могу прислать портреты ликующей Лу, или хохочущей Хетти, или крепыша Карла, если ты только сделаешь к ним хорошие подписи.

И найди смелых людей, которые не боялись бы наследственности! Вечно эти родители хотят, чтобы ребенок происходил из лучшей семьи штата Виргиния. Надоело…

Твоя, как всегда,

Салли.

Пятница.

Милая, милая Джуди!

Какие пертурбации! Я отказала кухарке и экономке и деликатно дала понять учительнице английского языка, что на будущий год она может не возвращаться. Но ах, если бы я только могла отказать С. У!

Надо рассказать тебе, что случилось сегодня утром. Наш попечитель, который был опасно болен, теперь опять опасно здоров и зашел к нам с дружеским визитом. Петрушка сидел у меня на ковре и добродетельно складывал кубики. Я отделяю его от других детей и пробую применять к нему систему Монтессори — собственный коврик и отсутствие нервных возбудителей. Я льстила себе тем, что это дает прекрасные результаты, его лексикон за последнее время стал чуть ли не жеманным.

Посидев с полчаса, С.У. ушел. Когда дверь закрылась, Петрушка (какое счастье, что он дождался!) поднял чарующие карие глаза и шепнул мне с доверчивой улыбкой:

— Ух, и собачья морда!

Если ты знаешь добрую христианскую семью, в которую можно поместить прелестного пятилетнего мальчика, сообщи, пожалуйста, немедленно.

С. Мак-Брайд,

заведующая приютом

Джона Грайера.

Дорогие Пендльтоны!

В жизни не видела таких улиток! Вы только еще добрались до Вашингтона, а я уже целый век, как уложила чемодан, чтобы провести день-другой chez vous. Пожалуйста, поторопитесь. Я так долго томилась в приютской атмосфере, что задохнусь и умру, если хоть на короткое время не изменю образ жизни.

Ваша почти задохшаяся

С. Мак-Б.

P.S. Черкните Гордону Холлоку, что вы там. Он с восторгом предоставит себя и всю столицу в ваше распоряжение. Я знаю, Джервис его не любит, но Джервису пора бы избавиться от своих беспочвенных предубеждений. Кто знает, может быть, и я сама в один прекрасный день займусь политикой?

Дорогая Джуди!

Мы получаем самые удивительные подарки от наших друзей и благодетелей. Послушай только! На прошлой неделе М. Уилтон Д. Леверетт (списываю с его визитной карточки) наехал на разбитую бутылку у наших ворот и, пока шофер чинил машину, пошел осмотреть заведение. Бетси показала ему приют. Он проявил большой интерес ко всему, что увидел, особенно к нашему лагерю. Эта затея нравится всем мужчинам. Кончил он тем, что снял пальто и стал играть в футбол с двумя племенами индейцев. Часа через полтора он посмотрел на часы, попросил воды и откланялся.

Мы совершенно об этом забыли, как вдруг сегодня после обеда приехал почтальон с подарком из химических лабораторий «Уилтон Д. Леверетт». Подарок оказался бочкой — ну хорошо, бочонком — зеленого мыла!

Писала ли я тебе, что семена для нашего сада прибыли из Вашингтона? (Учтивое подношение от Гордона Холлока и Правительства Соединенных Штатов.) Кстати, пример старого режима (здешнего, приютского): Мартин Шледервиц провел три года на псевдоферме и умеет только вырыть глубокую могилу для семян салата.

Ты не можешь себе представить, сколько у нас надо переделать! Впрочем, ты как раз можешь. Мало-помалу глаза у меня раскрываются все шире, и то, что вначале казалось смешным, теперь… о Господи! Каждый смешной пустячок, оказывается, содержит маленькую трагедию.

Сейчас мы уделяем большое внимание нашим манерам — не сиротски-приютским, а танцклассным. В нашем отношении к миру не должно быть ни приниженности, ни наглости. Девочки приседают, когда здороваются, мальчики обнажают голову, встают, когда встала дама, и тащат стулья к столу. (Томми Улси толкнул вчера Сэди Кэт в суп, к великому восторгу всех присутствовавших, за исключением самой Сэди Кэт, весьма независимой девицы, не жалующей неуместного мужского внимания.) Сначала мальчики были склонны насмехаться, но вежливость их героя. Перси де Форест Уизерспуна, оказала влияние, и они стали настоящими джентльменами.

Петрушка сейчас у меня. Последние полчаса, пока я пишу тебе, он сидит у окна, спокойно и мирно рисуя цветными карандашами. Бетси, en passant, только что поцеловала его в нос.

— Ну вас! — презрительно сказал Петрушка с очаровательным мужским безразличием. Но я замечаю, что он покраснел, принялся за свой красно-зеленый пейзаж с повышенным усердием и даже пытается свистеть. Нам еще удастся смягчить его нрав.

Вторник.

Доктор сегодня весьма ворчлив. Он явился как раз тогда, когда дети шествовали к обеду, пошел с ними, попробовал их пищу, и — о ужас! — картошка пригорела. Если б ты только видела, какой он устроил скандал!

Картошка пригорела впервые, такие беды бывают в самых лучших домах, но, судя по выражениям доктора, кухарка сожгла ее нарочно, по моему приказанию.

Как я тебе уже писала, я прекрасно обошлась бы без доктора.

Среда.

Вчера был замечательно солнечный день, и мы с Бетси, махнув рукой на дела, поехали в машине к ее друзьям, где пили чай в итальянском саду. Петрушка и Сэди Кэт были весь день такими паиньками, что в последнюю минуту мы позвонили и спросили, нельзя ли взять их с собою.

— Ах, конечно, привезите ваших милых крошек! — восторженно ответили нам.

Но выбор наш оказался неудачным. Надо было взять с собой Мэми Проут, которая доказала, что умеет сидеть тихо. Избавлю тебя от подробностей; апогея мы достигли, когда Петрушка стал удить золотых рыбок в плавательном бассейне. Наш хозяин вытащил его за ногу, и он вернулся домой в розовом купальном халате.

Представь себе, доктор Робин Мак-Рэй в весьма покаянном настроении из-за своей вчерашней резкости. Он только что пригласил меня и Бетси на будущее воскресенье поужинать с ним в его зеленом доме, а потом осмотреть в микроскоп кое-какие препараты. Видимо, он собирается развлечь нас культурой скарлатины, тканями алкоголика и туберкулезной железой. Эти светские приемы для него ужасно скучны, но он понимает, что раз он хочет свободно применять свои теории в приюте, приходится оказывать внимание заведующей.

Только что прочла это письмо и должна признать, что я в нем легко порхаю с темы на тему. В нем нет важных новостей, и все же, надеюсь, ты поймешь, что я писала его каждую свободную минуту последних трех суток.

Остаюсь

занятая по горло

Салли Мак-Брайд.

P.S. Сегодня утром пришла одна благословенная женщина и выразила желание взять на лето ребенка, послабей и поболезненней. Она только что потеряла мужа и хочет взяться за какой-нибудь ТЯЖЕЛЫЙ труд. Разве не трогательно?

Воскресенье.

Дорогие Джуди и Джервис!

Джимми (какие аллитерации!), пришпоренный моими письмами, прислал, наконец, подарок, но выбрал его сам.

У нас ОБЕЗЬЯНА. Ее зовут Ява.

Дети больше не слышат школьного звонка. Как только Ява приехала, все выстроились в ряд, продефилировали мимо нее и пожали ей лапу. Бедный Синг совсем повесил нос. Мне приходится платить, чтобы его мыли.

Сэди Кэт становится моим личным секретарем. Я поручаю ей благодарственные письма, и ее литературный стиль производит на наших благодетелей должный эффект — они неизменно присылают новый подарок. Подозреваю, что ее предки обитали неподалеку от замка Бларни. Прилагаю копию письма к Джимми, можешь убедиться, какое у этой юной особы бойкое перо. Надеюсь, в данном случае письмо не принесет тех плодов, на которые оно намекает.

Дорогой мистер Джимми!

Ваша уважающая

Сэди Кэт Килкойн.

Мы вас очень благодарим за чудную обезьяну, мы зовем ее ява, потому что это теплый остроф через окиан, где она родилась в гнезде высоко как птичка, только большая доктор сказал. Первый день когда она приехала все мальчики и девочки дали ей руку и сказали здравствуй ява ее рука смешная ширшавая она держит так крепко. Я боялась трогать ее но теперь я даю ей сидеть на плече и держать руку во круг шеи если она хочет. Когда ее тащут за хвост она делает смешной шум и это звучит какбуто она ругаеца и бесица.

Мы ее ужасно любим и любим вас тагже следующий раз когда Вы нам дадите подарок пришлите пожалуста слона я думаю я не буду больше писать.

Перси де Форест Уизерспун все еще предан своим маленьким воинам, но я боюсь, что это ему надоест, и все время уговариваю его взять небольшой отпуск. Он не только предан сам, но еще привел подкрепление. У него здесь много знакомых, и в субботу он привел двух товарищей, очень милых молодых людей, которые уселись с нашими индейцами вокруг костра и весь вечер рассказывали охотничьи истории. Один из них только что вернулся из кругосветного путешествия и рассказывал такое про охотников за черепами с узкой розовой полосы на самом верху Борнео, что волосы вставали дыбом. Мои маленькие индейцы мечтают скорее вырасти и отправиться в Сарауак, чтобы воевать с этими охотниками. Они прочитали все, что есть в энциклопедии, и каждый мальчик может рассказать об истории, обычаях, климате, флоре, грибах и полипах Борнео. Я хотела бы только, чтобы мистер Уизерспун привел друзей, которые охотились за черепами в Англии, Франции и Германии; эти страны не столь экзотичны, как Сарауак, но полезней для образования.

У нас новая кухарка, при мне — четвертая. Я бы не надоедала тебе своими поваренными невзгодами, но приют страдает от них не меньше, чем частная семья. Наша новая кухарка — негритянка, толстая, громадная, улыбающаяся, шоколадного цвета. Родом она из Южной «Ка'олины»; и с тех пор, как она поступила, наш стол — не стол, а малина. Зовут ее, ну, угадай-ка! — САЛЛИ, с твоего разрешения. Я предложила ей переменить имя.

— Нет, мисс, мой имя раньше ваш, мисс, я не могу привыкать, как вы зовете «Молли!» Я думать, Салли мой имя.

Итак, она осталась Салли; что ж, по крайней мере, нет опасности, что наши письма будут перепутывать, фамилия у нее далеко не такая плебейская, как Мак-Брайд. Ее зовут Салли Джонстон-Вашингтон, через черточку.

Воскресенье.

В последнее время наша любимая игра — выдумывать ласкательные прозвища для доктора. Его суровая осанка просится на карикатуру. Только что мы придумали целую кучу новых. «Лорд Петтух» — выбор Перси:

"Лорд Петтух и отважен, и стоек, и горд.

Государственный муж, замечательный лорд".

Мисс Снейс называет его с отвращением — «этот тип», а Бетси, за глаза «доктор Рыбий-жир». Мое любимое прозвище в настоящее время — «Макферсон Клон Глокетти Ангус Мак-Клан». Но в поэтическом чутье Сэди Кэт превзошла нас всех. Она назвала его «Скоро-Только-Не-Сейчас». Я думаю, доктор попал в поэзию в первый раз в жизни, но зато эти стихи знает наизусть каждый наш ребенок.

Сегодня мы с Бетси идем к нему, и, должна сказать, нам просто не терпится увидеть его мрачное обиталище. Он никогда не говорит ни о себе, ни о своем прошлом, ни о чем бы то ни было, связанном с ним. Прямо статуя на пьедестале с надписью НАУКА — никаких чувств, неясности, любви, человеческих слабостей (кроме вспыльчивости). Мы с Бетси просто умираем от любопытства, так хочется узнать, из какого прошлого он вышел; но дайте нам только войти в дом, и наше детективное чутье подскажет нам все. Пока ворота его жилища охраняла свирепая Мак-Гурк, мы отчаивались, но вот — дверь раскрылась по мановению жезла!

С. Мак-Б.

Продолжение следует.

Понедельник.

Дорогая Джуди!

Вчера мы были на званом ужине у доктора — Бетси, мистер Уизерспун и я. Мы провели время недурно, хотя должна сказать, что первое впечатление было довольно тяжелым.

Изнутри его дом точно такой, как снаружи. Никогда в жизни не видела ничего похожего на обстановку его столовой. Стены, ковры, портьеры — все темно-зеленое. Черный мраморный камин, в нем несколько тлеющих угольков. Мебель черная, насколько возможно для мебели. Все украшение комнаты — две гравюры в черных рамках — «Властитель гор» и «Загнанный олень».

Несмотря на все наши усилия, нам казалось, что мы ужинаем в семейном склепе. Миссис Мак-Гурк, в черном люстриновом платье и черном шелковом переднике, маршировала вокруг стола, обнося тяжелыми, холодными яствами, и шаг ее был таким твердым и грузным, что серебро в ящиках буфета все время звенело. Нос у нее был поднят, а рот опущен. Она явно не одобряет затеи хозяина и хочет отпугнуть гостей.

Доктор смутно чувствует, что в его доме чего-то недостает, и чтобы хоть немного скрасить его, он накупил цветов — целые десятки розовых роз и нежно-желтых тюльпанов. Миссис Мак-Гурк стиснула их как можно крепче,

запихнула в ярко-синюю вазу и поставила посреди стола. Букет получился толстый, как куст. Мы с Бетси чуть не прыснули, но доктор был очень доволен, что ему удалось внести в свою столовую светлую нотку; так что мы скрыли нашу веселость и горячо похвалили его за удачный выбор цветов.

Как только ужин кончился, мы с облегчением встали и поспешили в его личные апартаменты, куда стиль Мак-Гурк не проникает. Никто никогда не входит ни в его кабинет, ни в лабораторию, кроме Люэлина, коротенького, кривоногого человечка, соединяющего обязанности горничной и шофера.

Хотя я на своем веку видела и более веселые комнаты, но для мужского кабинета не так уж плохо — везде книги, с полу до потолка, а непоместившиеся лежат кучами на полу, столах и камине; полдюжины бездонных кожаных кресел, два коврика, и опять черный мраморный камин, на этот раз с веселым пламенем. В роли безделушек — чучело пеликана и журавль с лягушкой во рту, да еще енот, сидящий на бревне, и лакированная сельдь. В воздухе носится легкий аромат йодоформа.

Доктор сам сварил кофе на какой-то французской машинке, и мы постарались забыть о существовании этой Мэгги. Он сделал все что мог, чтобы быть гостеприимным хозяином, и я могу сказать, что слово «слабоумие» не прозвучало ни разу. Оказывается, доктор в часы отдыха — рыболов; он обменивался с Перси рассказами о лососях и форели, а в конце концов достал ящик с мухами и галантно преподнес нам какие-то особенные экземпляры — «Серебряный доктор» и «Джек Скотт» — чтобы сделать из них шляпные булавки. Затем беседа перешла на шотландские луга, и он рассказал об одной ночи, когда он заблудился и до рассвета бродил по вереску. Не подлежит сомнению, что сердце доктора обитает в шотландских горах.

Боюсь, что мы с Бетси были несправедливы к нему. Трудно отказаться от столь интересной мысли, но, очень может быть, он не совершил никакого преступления. Теперь мы склонны думать, что он потерпел неудачу в любви.

Право, возмутительно с моей стороны издеваться над бедным доктором, ибо, несмотря на суровую мрачность, его надо бы пожалеть. Подумай только, после мучительного обхода он возвращается домой, к одинокой трапезе в этой страшной столовой!

Как ты думаешь, его не развеселит, если я пошлю своих художников намалевать на стенах его столовой бордюр из зайчиков?

Любящая, как всегда,

Салли.

Дорогая Джуди!

Неужели ты никогда не вернешься в Нью-Йорк? Пожалуйста, поторопись. Мне нужна новая шляпа, и я хочу купить ее на Пятой Авеню, а не у нас в деревне.

Миссис Греби, наша лучшая модистка, не признает рабского подражания парижским модам, она выпускает свои собственные фасоны. Правда, три года тому назад она решилась на большую уступку, совершила обход нью-йоркских магазинов и до сих пор создает модели по тогдашнему вдохновению.

Вдобавок, кроме моей собственной шляпы, мне нужно купить 113 шляп для моих детей, не говоря уже о ботинках, штанишках, рубашках, лентах для волос, чулках и подвязках. Нелегкое дело прилично одевать такую семью!

Получила ли ты письмо, которое я тебе писала на прошлой неделе? У тебя не хватило вежливости упомянуть о нем, а между тем, оно написано на семнадцати страницах и отняло у меня целые дни.

С почтением

С. Мак-Брайд.

P.S. Почему ты ничего не сообщаешь о Гордоне? Видела ли ты его, говорил ли он обо мне? Ухаживает ли он за какой-нибудь из тех хорошеньких южных девиц, которыми кишит Вашингтон? Ты ведь отлично знаешь, что мне хочется услышать о нем. Почему ты такая свинья?

Вторник, 4.27 дня.

Дорогая Джуди!

Твою телеграмму передали мне две минуты тому назад по телефону.

Да, спасибо, я с восторгом приеду в четверг в 5.49. И пожалуйста, не приглашай никого на этот вечер, я намерена сидеть до полуночи и беседовать с тобой и с председателем о приюте Джона Грайера.

Пятницу, субботу и понедельник мне придется посвятить покупкам. Разумеется, ты права — у меня и без того больше платьев, чем требуется для такой плененной птицы, но когда приходит весна, я тоскую по новому оперению. Я каждый вечер надеваю robe de soiree, чтобы скорее износить их — нет, это не совсем верно, я ношу их для того, чтобы убедить себя, что я все еще обыкновенная девушка, несмотря на необыкновенную жизнь, в которую ты меня втолкнула.

Высокородный С. У. застал меня вчера в крепдешиновом платье цвета морской волны (произведение Джейн, но совсем как парижское). Он был весьма удивлен, что я не собираюсь на бал. Я пригласила его пообедать со мной, и он принял приглашение. Мы были очень любезны друг с другом. За обедом он совсем разошелся. Еда, по-видимому, ему впрок.

Если в Нью-Йорке сейчас какой-нибудь Бернард Шоу, я, пожалуй, уделила бы в субботу часик-другой для matinee. Его диалоги — такой живительный контраст к беседам С.У!

Не стоит больше писать. Потерплю немножко и буду говорить.

Addio! Салли.

P.S. Увы! Только я успела найти в докторе проблеск приятности, как он снова вышел из себя и был непозволительно противен. У нас, к несчастью, пять случаев кори, и доктор дал нам понять, что мы с мисс Снейс привили эту корь нарочно, ему назло. Я ничего не имела бы против, если бы Робин Мак-Рэй подал в отставку.

Среда.

Милый недруг!

Вашу краткую, полную достоинства записку получила. Я никогда не видела человека, чей литературный стиль так походил бы на его разговорную речь.

Вы пишете, что будете весьма признательны, если я брошу нелепую манеру называть Вас «недругом». Я брошу свою нелепую манеру, как только Вы бросите Вашу нелепую манеру злиться и ругаться из-за всякой мелочи, которая Вам не по вкусу.

Завтра уезжаю на четыре дня в Нью-Йорк.

Уважающая вас

С. Мак-Брайд.

Chez les Pendletons,

Нью-Йорк.

Милый недруг!

Надеюсь, это письмо застанет Вас в более приятном настроении, чем в последний раз. Я настойчиво утверждаю, что два новых случая кори следует приписать не проискам заведующей, а, скорее, никуда не годной анатомии нашего здания, где нельзя изолировать заразных больных.

Так как Вы не изволили навестить нас вчера утром перед моим отъездом, я не могла дать Вам прощальных советов. Вот и пишу Вам, чтобы попросить: обратите Ваше пристальное око на Мэми Проут, она вся покрыта красной сыпью, которая может оказаться корью, хотя я надеюсь, что нет. У Мэми часто бывает сыпь.

Вернусь в тюрьму в будущий понедельник, в шесть часов вечера.

Уважающая Вас

С. Мак-Брайд.

P.S. Надеюсь, Вы простите мою откровенность, но Вы совсем не тот тип доктора, который мне нравится. Я люблю краснощеких, кругленьких, улыбающихся врачей.

Приют Джона Грайера,

9-е июня.

Дорогая Джуди!

Вы ужасная семья для впечатлительной молодой девицы. Как можете вы требовать от меня, чтобы я вернулась и довольствовалась приютской жизнью после того, как видела такую семейную гармонию, как домашний очаг Пендльтонов?

Всю дорогу в поезде, вместо того, чтобы заниматься двумя романами, четырьмя журналами и коробкой шоколада, которыми твой муж так заботливо снабдил меня, я производила мысленный смотр знакомых молодых людей, в надежде найти среди них такого же милого, как Джервис. И нашла! (Еще милее, кажется.) С сегодняшнего дня он — отмеченная жертва, обреченная добыча.

Мне будет страшно тяжело отказаться от приюта после всех волнений, которых он мне стоил, но если вы не собираетесь перевести его в столицу, я не вижу иного выхода.

Поезд ужасно опоздал. Мы сидели и дымили на какой-то боковой линии в то время, как два скорых и один товарный пролетели мимо. Думаю, у нас что-нибудь сломалось, и пришлось чинить локомотив. Машинист был спокоен, но скрытен.

Я вышла на нашей маленькой станции, единственная из всего поезда, в половине восьмого. Было абсолютно темно, и шел дождь, а я была без зонтика и в моей драгоценной новой шляпе. Никакой Тернфельд не встретил меня; не было даже ни одного извозчика. Правда, я не телеграфировала точно, когда приеду, но немножко обиделась. Мне казалось, все-таки, что сто тринадцать сирот будут стоять в ряд на платформе с цветами и песнями. Как раз в ту минуту, когда я сказала станционному служащему, что присмотрю за телеграфным аппаратом, пока он сбегает через дорогу в кафе и вызовет такси, из-за угла показались два прожектора, направленные прямо на меня. Они остановились за девять дюймов до того, как меня переехать, и я услышала голос доктора.

— Так, так, мисс Салли Мак-Брайд! Пора уж вам вернуться и избавить меня от ваших ребятишек.

Нет, ты подумай, он приезжал на станцию три раза на всякий случай! Он сунул меня, мою новую шляпу, чемодан, книги, шоколад и все остальное под непромокаемую крышу автомобиля, и мы отправились. Право, у меня было такое чувство, точно я снова вернулась домой, и мне стало ужасно грустно, что придется когда-нибудь уехать. Мысленно, видишь ли, я уже подала в отставку, уложила вещи и удрала. Мысль о том, что ты где-нибудь не на всю жизнь, порождает такое неприятное чувство… Вот почему пробные браки не удаются. Чтобы добиться успеха в каком-нибудь деле, надо чувствовать, что это — бесповоротно, навсегда; только тогда вложишь в него всю душу и все помыслы.

Просто удивительно, какая куча новостей может набраться за четыре дня! Доктор буквально не закрывал рта и все-таки не успел рассказать всего, что мне хотелось знать. Между прочим, он сообщил, что Сэди Кэт провела два дня в лазарете; его диагнозы — полбанки варенья из крыжовника и Бог знает сколько пряников. В мое отсутствие ее поставили мыть посуду в кладовой, и соприкосновение с экзотической роскошью сломило хрупкую добродетель.

Кроме того, наша кухарка Салли и наш работник Ной вступили на стезю взаимоистребительной войны. Все началось с небольшого спора по поводу плиты, усугубленного ведром горячей воды, которое Салли вылила в окно с необычайной для женщины меткостью прицела. Видишь, каким исключительным, редким характером должна обладать заведующая! Ей приходится соединять в себе качества няньки с качествами полицейского.

Доктор успел рассказать половину, как мы уже подъехали к дому. Благодаря тому, что он встречал меня три раза, он еще не обедал, и я предложила ему приютское гостеприимство. Я хотела пригласить Бетси и мистера Уизерспуна, и у нас состоялось бы распорядительное заседание, на котором мы могли бы наладить все заброшенные дела.

Доктор принял приглашение с лестной для меня готовностью. Он любит обедать вне семейного склепа.

Но Бетси, как оказалось, улетела домой, чтобы повидать приехавшую в гости бабушку, а Перси играл в бридж в деревне. Этот джентльмен очень редко выходит по вечерам, и я рада, что у него есть хоть какое-то развлечение.

Кончилось тем, что мы с доктором обедали tete-a-tete. Было около восьми часов, а наш обеденный час — 6.30, но импровизированный обед оказался таким, какого, я уверена, миссис Мак-Гурк никогда ему не подавала. Салли, желавшая внушить мне сознание своей бесценности, превзошла самое себя. После обеда мы пили кофе у камина в моем уютном синем кабинете, а снаружи выл ветер и хлопали ставни.

Мы провели вечер очень дружно. Впервые со времени нашего знакомства я почувствовала в этом человеке новую нотку. В нем есть что-то необыкновенно привлекательное, надо только ближе узнать его; но узнавание это требует изрядного количества времени. Я никогда не встречала такого необъяснимого существа. Все время, что я с ним разговариваю, я чувствую, что в прямой линии его рта и за полузакрытыми глазами тлеет скрытый огонь. Уверена ли ты, что он не совершил злодеяния? Судя по виду, совершил.

И надо прибавить, что доктор, если захочет, может быть совсем неплохим собеседником. У него вся шотландская литература на кончике языка.

Ты только послушай! Между чашечками кофе (он пьет слишком много кофе для медика) мой гость заметил невзначай, что их семья знала Стивенсона и часто бывала у него, на Хэриот-роу, 17. Естественно, я весь вечер приставала к нему, не знал ли он часом Шелли или кого еще.

Когда я приступила к этому письму, у меня отнюдь не было намерения наполнять его описанием недавно открытых достоинств Робина Мак-Рэя; но я виновата перед ним. Вчера вечером он был так мил и общителен, что я весь день сегодня терзаюсь угрызениями совести, вспоминая, как беспощадно высмеивала его перед тобою и Джервисом. Право, я сама не совсем верила во все эти гадости, которые говорила. Раз в месяц наш доктор бывает очаровательно мил и сговорчив.

Петрушка только что заходил и потерял при этом трех малюсеньких жаб. Сэди Кэт вытащила одну из-под книжной этажерки, а две других ускакали, и я ужасно боюсь, что они притаились в моей постели. Хотелось бы, чтобы мыши, змеи, жабы и дождевые черви не были так портативны! Никогда не знаешь, что творится в кармане у ребенка, вполне респектабельного на вид.

Я чудесно провела время в Casa Пендльтон. Не забуду, что вы обещали скоро отдать визит.

Твоя, как всегда,

Салли.

P.S. Я оставила под кроватью голубые ночные туфли. Попроси Мэри завернуть их и прислать мне. Только, пожалуйста, води ее руку, когда она будет писать адрес. Она пишет мою фамилию «Макберд».

Вторник.

Милый недруг!

Как я вам уже говорила, я оставила в нью-йоркском агентстве заявление насчет няньки, приблизительно такого содержания:

«Требуется нянька достаточных размеров, чтобы поместить на коленях семнадцать младенцев».

Она приехала сегодня утром, и фигура у нее сногсшибательная!

У нее такой живот, что нам придется прикреплять младенцев французскими булавками, чтобы они не соскальзывали с колен.

Передайте, пожалуйста, Сэди Кэт журнал. Я прочту его сегодня и верну завтра.

Существовала ли когда-нибудь более понятливая и послушная ученица, чем

Салли Мак-Брайд?

Четверг.

Дорогая Джуди!

Я провела последние три дня, бурно подготавливая те нововведения, которые мы задумали в Нью-Йорке. Ваше слово — закон. Введена общественная банка с печеньем.

Заказаны также восемьдесят ящиков для игрушек. Какая чудесная мысль, чтобы у каждого ребенка был свой собственный ящик! Это приучит их к порядку и самостоятельности, каждому придется самому заботиться о целости и сохранности своих игрушек. Бедная Джуди! Ты гораздо глубже понимаешь сокровенные желания, таящиеся в их сердечках, чем я, при всем моем усердии.

Мы делаем все что можем, чтобы вводить как можно меньше стесняющих правил, но что до этих ящиков, есть один пункт, в котором я буду твердой, как скала: дети не должны держать ни мышей, ни жаб, ни дождевых червей.

Не могу тебе сказать, как я рада, что жалованье Бетси будет увеличено и что она останется у нас надолго. Высокородный С.У. недоволен. Он навел справки и узнал, что ее семья в состоянии заботиться о ней.

— Вы ведь не даете юридических советов бесплатно, — сказала я ему. — Почему же она должна даром служить?

— Это благотворительная работа.

— Значит, за работу, которую делают для собственной пользы, надо платить, а за работу на пользу общества — нет?

— Чепуха! — ответил он. — Она женщина, и ее семья должна ее содержать.

Это открыло дорогу всевозможным доводам и спорам, в которые я пускаться не намерена, и потому спросила его, устроить ли на склоне, ведущем к воротам, настоящий газон или же просто покос. Он любит, чтобы с ним советовались, и я балую его по мелочам. Понимаешь, я следую хитрому совету доктора:

«Попечители — как скрипичные струны, их надо крепко натягивать. Угождайте им, а делайте по-своему». Этот приют развил во мне необыкновенное чувство такта! Я была бы идеальной женой политика.

Четверг вечером.

Вот тебе новость. Я временно поместила Петрушку к двум очаровательным старым девам, которые давно уже подумывали, не взять ли ребенка, но никак не могли решиться. Наконец, на прошлой неделе, они приехали и заявили, что хотели бы взять ребенка на месяц и посмотреть, что получится.

Им хотелось, конечно, получить куколку в розовом и белом, происходящую из лучшей семьи Америки. Я дала им понять, что девочку из такой семьи сумеет воспитать всякий, а настоящий подвиг — воспитать сына итальянского шарманщика и ирландской прачки. Его неаполитанская наследственность (художественные способности) даст, может быть, чудесные результаты, если он попадет в подходящую обстановку, которая заглушит все сорные травы.

В предложении этом был вызов, и обе они увлеклись. Они согласились взять его на месяц и приложить все силы, накопленные за много лет, чтобы впоследствии он подошел какой-нибудь приличной семье. У обеих есть и чувство юмора, и энергичный характер, а то я не решилась бы предложить им Петрушку. В самом деле, я думаю, это единственный способ приручить нашего пожирателя пламени. Они дадут ему любовь, ласку и внимание — все, чего он был лишен в своей нелепой маленькой жизни.

Они живут в очаровательном старом доме с итальянским садом и мебелью, собранной со всех концов света. Вообще-то святотатство впускать этого дикого субъекта в такое собрание драгоценностей. Но он уже больше месяца ничего не разбивал, и я думаю, что его итальянская душа отзовется на всю эту красоту.

Я предупредила их, чтобы они не пугались никаких ругательств, которые могут сорваться с его хорошеньких уст.

Вчера он уехал в роскошной машине. Ну, и рада же я распрощаться с нашим хулиганчиком! Он поглощает чуть ли не половину моих сил.

Пятница.

Кулон прибыл сегодня. Большое спасибо! Право, ты не должна была покупать мне другой. Хозяйка не может отвечать за все вещи, которые небрежные гости теряют в ее доме. Он слишком красив для моей цепочки. Я все думаю, не проткнуть ли мне нос на манер сенегальцев, чтобы носить мое новое сокровище там, где оно совсем уж на виду.

Надо сказать, наш Перси подарил нам несколько очень разумных идей. Он основал «Банк Джона Грайера» и все разработал весьма профессионально, но это непостижимо для нематематического ума. Все старшие дети получают настоящие чековые книжки и по пяти долларов в неделю за работу, как то: хождение в школу, приготовление уроков, помощь по хозяйству. Потом они платят приюту (чеком) за содержание и одежду, что поглощает как раз пять долларов. Это похоже на заколдованный круг, но на самом деле весьма воспитательно: они узнают ценность денег прежде, чем вступят в меркантильный мир. Кто особенно отличится в занятиях или в какой-нибудь работе, будет получать больше. У меня просто голова идет кругом при одной мысли обо всей этой бухгалтерии, но Перси уверяет, что это сущие пустяки. Книги будут вести наши премированные математики, и это воспитает их для ответственных постов. Если Джервис услышит, что где-нибудь нужны банковские служащие, дайте мне знать; через год у меня будут высококвалифицированные председатель правления, кассир и бухгалтер.

Суббота.

Наш доктор не любит, когда я его называю «недругом». Это оскорбляет его чувство, или его достоинство, или что-то в этом роде. Но так как я упорствую и продолжаю его так называть, он решил отомстить мне и изобрел для меня прозвище. Он называет меня «мисс Мак-Бред» и сияет от гордости, что достиг таких высот остроумия.

Мы с ним придумали новую игру: он говорит по-шотландски, а я отвечаю по-ирландски. Темы наших разговоров не покажутся тебе фривольными, но, уверяю тебя, для человека с таким чувством собственного достоинства, как наш доктор, это просто распутство какое-то. Со времени моего приезда он в божественном настроении, ни единого сердитого слова. Я начинаю думать, что мне удастся перевоспитать его, как Петрушку.

Это письмо, пожалуй, достаточно длинно даже для тебя. Я писала его кусочками три дня кряду, как только мне случалось проходить мимо письменного стола.

Твоя, как всегда,

Салли.

P.S. Я не особенно высокого мнения о твоем хваленом средстве для волос. Либо аптекарь неправильно его приготовил, либо Джейн применила его с недостаточной воздержанностью. Сегодня утром я оказалась приклеенной к подушке.

Приют Джона Грайера,

суббота.

Милый Гордон!

Получила Ваше письмо от четверга и нахожу его весьма неразумным. Конечно, я не «стараюсь понемножку избавиться от Вас»; это не в моем духе. Если я действительно захочу избавиться от Вас, то сразу и со страшным треском. Но, честное слово, я не заметила, что прошло уже три недели со времени моего последнего письма. Пожалуйста, простите!

Кроме того, милостивый государь, я должна привлечь Вас к ответственности. Вы были в Нью-Йорке на прошлой неделе и не заехали повидать нас. Вы думали, что мы не узнаем об этом, но мы узнали, и мы оскорблены.

Хотите бюллетень моего дня? Написала ежемесячный доклад для попечительского собрания. Проверила счета. Завтракала с агентом «Государственного союза благотворительных учреждений». Просмотрела меню на ближайшие десять дней. Продиктовала пять писем к семьям, в которых живут наши дети. Навестила нашу маленькую слабоумную Лоретту Хиггинс (простите, забыла, что Вы не любите, когда я говорю о слабоумных), которая живет в симпатичной семье, где приучается работать. Вернулась к чаю и провела совещание с доктором о том, отправить ли ребенка с туберкулезными железками в санаторий. Прочла статью о маленьких домиках, автор против скопления беспризорных детей в одном большом здании. (Нам страшно нужны домики! Не могли бы Вы прислать нам несколько штук в виде Рождественского подарка?) А теперь, в девять часов, я сонно принимаюсь за письмо к Вам. Много ли Вы знаете светских девиц, которые могли бы похвастать таким полезным днем?

Ах да, забыла сказать, что я выкроила десять минут из утренних занятий счетоводством, чтобы ввести в обязанности новую кухарку. У нашей Салли Джонстон-Вашингтон, которая стряпала, как ангел, был ужасный, ужасный характер, и она запугала бедного истопника до того, что он подал в отставку. Мы не могли обойтись без Ноя. Он полезней для заведения, чем заведующая, и потому Салли Джонстон-Вашингтон больше нет.

Когда я спросила новую кухарку, как ее зовут, она ответила: «Сюзанна-Эстелла, но друзья зовут меня Душкой». Душка готовила сегодня обед, и должна сказать, что ее кулинарное искусство далеко не так совершенно, как Саллино. Я страшно огорчена, что Вы не навестили нас, пока Салли была еще здесь. Вы бы уехали с высоким мнением о моих хозяйственных способностях.

* * *

В этом месте меня одолела сонливость, и я продолжаю двумя днями позже.

Бедный, заброшенный Гордон! Я только что вспомнила, что мы даже не поблагодарили Вас за глину для лепки, присланную две недели тому назад, а между тем, это такой необыкновенно разумный подарок, что мне следовало бы выразить мою признательность телеграммой. Как только я открыла ящик и увидела всю эту приятную липкую замазку, я тут же засела и создала статую Сингапура. Дети любят это занятие, и, конечно, очень хорошо поощрять ручной труд.

По внимательном изучении американской истории я вывела, что для будущего президента важнее всего с раннего детства выполнять домашнюю работу, и самую разную.

Поэтому я распределила ежедневную работу на сто конвертиков, и дети проходят попеременно через множество непривычных занятий. Разумеется, они все делают плохо, потому что едва успеют научиться, как сейчас же переходят на другое. Было бы значительно легче последовать безнравственному обычаю миссис Липпет и обречь каждого ребенка на жизнь по затверженной рутине; но когда мной овладевает искушение, я вспоминаю печальный образ Флоренс Генти, чистившей семь лет дверные ручки всего нашего заведения — и сурово толкаю детей вперед. Каждый раз, что я думаю о миссис Липпет, меня берет злость. У нее была точно та же точка зрения, как у многих наших политиков — ни малейшего представления об общественной пользе. В приюте Джона Грайера ее занимало одно: ее собственное жалованье.

Среда.

Как Вы думаете, какую новую отрасль образования ввела я? Манеры за столом!

Я и представления не имела, какая это возня — научить детей есть и пить. Их любимый способ — наклонить мордочку к кружке и лакать молоко, как котята. Хорошие манеры — не светская условность, как, по-видимому, предполагала миссис Липпет; они предполагают самообуздание и умение считаться с другими. Так что моим детям придется их усвоить.

Эта женщина никогда не позволяла им разговаривать за столом, и мне ужасно трудно вытянуть из них больше, чем несколько слов, произнесенных испуганным шепотом. И вот я установила обычай: весь штат, включая меня, сидит с ними и направляет беседу на веселое и возвышенное. Кроме того, у нас есть маленький воспитательный стол, где малышей посменно подвергают строгой дрессировке. Вот вам образчик наших поучительных бесед:

«Да, Том, Наполеон Бонапарт был великий человек — локти со стола! Он умел сосредотачиваться на том, чего хотел добиться, — не хватай хлеб, Сюзи; попроси вежливо, и Кэрри передаст тебе. Но именно он показывает, что эгоизм, то есть забота о самом себе, не считающаяся с другими, приводит в конце концов к несчастью, и — Том, держи рот закрытым, когда жуешь! — и после битвы при Ватерлоо — не трогай Сэдино печенье! — его падение было тем стремительнее, что — Сэди Кэт, уйди из-за стола! Все равно, что он сделал, — леди никогда не бьет джентльмена!»

* * *

Прошло еще два дня. Это такое же путаное письмо, какие я пишу Джуди. По крайней мере, мой милый. Вы не можете жаловаться, что я не думала о Вас эту неделю. Я знаю. Вы терпеть не можете, чтобы Вам рассказывали о приюте, но я не виновата: приют — это все, что я знаю. У меня нет и пяти минут в день, чтобы прочесть газету. Большой внешний мир ушел от меня. Все мои интересы — внутри этой маленькой железной ограды.

Сейчас я С. Мак-Брайд,

заведующая приютом

Джона Грайера.

Четверг.

Милый недруг!

«Время — только река, в которой я ужу рыбу». Правда, звучит очень философски, отвлеченно и возвышенно? Это слова Торо, которого я сейчас усердно читаю. Как видите, я восстала против Вашей литературы и взялась опять за свою собственную. Последние два вечера я посвятила «Уолдену», книге, как нельзя более отдаленной от проблемы беспризорных детей.

Читали ли Вы когда-нибудь Генри Дэвида Торо? А Вам бы следовало прочесть, Вы нашли бы в нем родственную душу. Послушайте только: «Общество слишком ничтожно. Мы встречаемся после очень коротких перерывов, так что не успеваем приобретать друг для друга новые ценности. Было бы лучше, если бы на каждую квадратную милю приходилось по одному дому». Вот, должно быть, приятный, общительный сосед! Он мне во многих отношениях напоминает доктора Мак-Рэя.

Пишу, чтобы сообщить Вам, что к нам приехал агент по размещению детей. Он собирается пристроить четверых. Один из них — Таммас Кихоу. Как Вы думаете, рискнуть нам? Место, которое он имеет в виду, — ферма в такой части Коннектикута, где запрещены спиртные напитки. Ему придется много работать, чтобы оплатить свое содержание, а жить он будет у фермера. Звучит как будто вполне приемлемо, правда? Не можем же мы вечно держать его здесь! Все равно, в один прекрасный день придется выпустить его в мир, запруженный виски.

Мне очень жаль оторвать Вас от веселого трактата о Dementia Precox, но я была бы Вам обязана, если бы Вы зашли сегодня в восемь часов потолковать с агентом.

Искренне Ваша

С. Мак-Брайд.

17-е июня.

Дорогая Джуди!

Бетси выкинула ужасно непорядочную штуку с одними родителями. Они приехали к нам из Огайо на собственной машине с двоякой целью — посмотреть места и выбрать себе дочку. Их считают передовыми гражданами своего города, название которого я не могу припомнить, но это очень важный город. Там есть электричество и газ, и мистер Передовой Гражданин — главный акционер обоих заводов. Одним мановением руки он мог бы погрузить во тьму весь город, но, к счастью, он добрый человек и не сделает ничего такого даже в том случае, если они откажутся снова выбрать его городским головою. Он живет в кирпичном доме с аспидной кровлей и двумя башнями, а во дворе у него олень, фонтан и много симпатичных тенистых деревьев. (Он носит фотографию своего дома в кармане.) Они милые, добродушные, мягкосердечные, улыбающиеся люди и чуть-чуть слишком толсты; как видишь, идеал родителей.

А у нас как раз имелась идеальная дочка, только они приехали без предупреждения, и она была в бумазейной ночной рубашке, а мордочка у нее была грязная. Они осмотрели Каролину, и она им не очень понравилась. Но они вежливо поблагодарили и сказали, что будут иметь ее в виду. Прежде чем решиться, они хотят осмотреть Нью-йоркский сиротский дом. Мы отлично знали: если они увидят эту прекрасную коллекцию детей, для нашей маленькой Каролины не будет никакой надежды.

Тут Бетси показала себя на высоте положения. Она любезно пригласила их заехать в тот же день на чашку чая к ее родителям и посмотреть на одну из наших сироток, которая гостит у ее маленькой племянницы. Мистер и миссис Первые Граждане не получают в наших краях того количества приглашений, какое им причитается, и они простодушно обрадовались маленькому светскому развлечению. Только они уехали обратно в гостиницу, Бетси вызвала машину и полетела с Каролиной к себе домой. Она нарядила ее в лучшее, розовое с белым, вышитое платьице малютки-племянницы, в ее же шляпу из ирландских кружев, розовые носочки и белые туфельки и живописно усадила на газон под раскидистым буком. Няня в белом переднике, тоже взятая в долг у племянницы, поила ее молоком и забавляла веселыми пестрыми игрушками. Когда предполагаемые родители приехали, наша Каролина, сытая и довольная, встретила их, воркуя от восторга. Как только их взгляд упал на нее, они пришли в восхищение и возгорелись желанием увезти ее с собой. В их ненаблюдательный ум не вкралось и подозрения, что этот прелестный розовый бутон — утренняя замазуля. Итак, все говорит за то, что, по выполнении некоторых формальностей, малютка вырастет в передовую гражданку.

Право, пора уж нам заняться жгучим вопросом о новых платьях для наших девочек.

С совершеннейшим

почтением остаюсь,

милостивая государыня,

Ваша преданнейшая

и покорнейшая

Салли Мак-Брайд.

19-е июня.

Милая моя Джуди!

Послушай о великом новшестве, которое обрадует твое сердце.

ДОЛОЙ СИНИЙ СИТЕЦ!

Чувствуя, что эта аристократическая местность может дать немало нашему приюту, я стала вращаться в сельских светских кругах и вчера за званым завтраком подцепила очаровательную вдову, которая носит прелестные простенькие платья собственного изобретения. Она призналась мне, что мечтает стать портнихой и предпочла бы родиться не в готовой сорочке, а с иголкой в руке. Она говорит, что не может видеть плохо одетой девочки — ей сразу хочется ее переодеть. Слыхала ли ты что-нибудь более a propos? С той минуты, как она раскрыла рот, она была отмеченной жертвой.

— Я могу показать вам пятьдесят девять плохо одетых девочек, — сказала я, — а вы поезжайте со мною, придумайте им новые платья и сделайте их красивыми.

Она запротестовала, но напрасно. Я повела ее к ее же машине, втолкнула туда и шепнула шоферу: «Приют Джона Грайера». Первая обитательница, на которую упал наш взор, была Сэди Кэт, только что, вероятно, обнимавшая бочку с патокой. В дополнение к липкости, один чулок спустился, передник был застегнут криво, и одна косичка расплелась. Как всегда, без малейшего стеснения, она приветствовала нас веселой улыбкой и протянула гостье липкую лапку.

— Вот! — вскричала я в восторге. — Видите, как вы нам нужны! Что вы можете сделать, чтобы превратить Сэди Кэт в красавицу?

— Вымыть ее, — ответила миссис Ливермор.

Сэди Кэт отправили в ванную. Когда она помылась, причесалась и подняла чулки на должную высоту, я вернула ее для вторичного осмотра. Миссис Ливермор принялась поворачивать ее во все стороны и внимательно изучать.

Сэди, в сущности, красавица и есть — дикая, смуглая цыганочка. У нее такой вид, словно она только что из свежих, овеянных ветром ирландских пустошей. Но этой ужасной казенной одеждой мы делали все, чтобы отнять у нее право на красоту.

По пятиминутном созерцании миссис Ливермор подняла глаза на меня.

— Да, милая, — сказала она, — я вам нужна.

И тут же мы составили план. Она будет главой Комитета одежды. Она должна выбрать себе в помощь трех подруг, и, вместе с лучшими швейками из наших девочек, нашей учительницей шитья и пятью швейными машинами, они переделают нашу внешность. А благодетели — мы, ибо даем миссис Ливермор профессию, которой Провидение ее лишило! Не умно ли с моей стороны найти ее? Я проснулась сегодня с рассветом и захлебывалась от радости.

У меня еще куча новостей — я могла бы написать целых два тома, — но я хочу послать это письмо через мистера Уизерспуна, который, в невероятно высоком воротничке и в чернейшем из вечерних костюмов, собирается в деревенский клуб на бал. Я велела ему выбрать для танцев самую милую девушку и попросить ее прийти, чтобы рассказывать моим детям сказки.

Просто ужасно, какой я становлюсь интриганкой! Все время, что я разговариваю с кем-нибудь, я думаю про себя: «Какую пользу можешь ты принести моему приюту?»

Есть серьезная опасность: нынешняя заведующая так увлечется своей работой, что никогда не захочет отсюда уйти. Иногда я представляю себе ее седовласой старой дамой, разъезжающей по приюту в кресле на колесиках, но все еще цепко управляющей четвертым поколением сирот.

ПОЖАЛУЙСТА, увольте ее до этого!

Твоя Салли.

Пятница.

Дорогая Джуди!

Вчера утром, без малейшего предупреждения, к нам подъехал извозчик со станции, выгрузил на крыльцо двух мужчин, двух маленьких мальчиков, малютку-девочку, лошадь-качалку, плюшевого мишку — и уехал.

Мужчины оказались художниками, а малыши — детьми другого художника, умершего три недели тому назад. Они привезли нам этих крошек, потому что им показалось, что «Джон Грайер» звучит весьма солидно и респектабельно. Ни на минуту в их неделовые головы не приходила мысль, что требуются какие-нибудь формальности.

Я объяснила им, что у нас нет мест, но они казались такими беспомощными и растерянными, что я попросила их присесть, пока я придумаю какой-нибудь выход. Детей я отправила в детскую, чтобы им дали хлеба и молока, и выслушала их историю. Эти художники обладают губительным даром красноречия — а, может, это был просто смех девочки — словом, прежде чем они кончили свой рассказ, малютки были нашими.

Никогда я не видела более солнечного создания, чем маленькая Аллегра (нам не часто попадаются такие необыкновенные имена и такие необыкновенные дети). Ей три года, она говорит потешным детским языком и все время хохочет. Трагедия, через которую она только что прошла, не затронула ее. Но Дон и Клиффорд, крепкие мальчуганы пяти и семи лет, смотрят серьезными, испуганными глазами на жестокость жизни.

Мать была учительница в детском саду. Она вышла замуж за художника, у которого были пыл, талант и несколько тюбиков краски. Друзья говорят, что талант был, но, конечно, ему пришлось променять его на плату молочнику. Жили они в рахитичной старой студии, стряпали за ширмой, а дети спали на полках.

Но в этой жизни была и счастливая сторона — бездна любви, много друзей, нуждающихся, но талантливых и с высокими идеалами. Мальчуганы своей нежностью и чуткостью ясно свидетельствуют об этой светлой стороне. У них такая манера держаться, какой никогда не будет у многих из моих детей, несмотря на весь хороший тон, который я им прививаю.

Мать умерла в больнице через несколько дней после рождения Аллегры. Отец боролся еще два года, заботясь о своем выводке и лихорадочно хватаясь за все заказы — рекламы, вывески, что угодно, — лишь бы как-нибудь протянуть.

Три недели тому назад он умер в больнице от переутомления, забот и воспаления легких. Его друзья забрали малюток, продали все из студии, что не было заложено, уплатили долги и стали искать самый лучший приют, какой только можно. И — Господи, помилуй! Они напали на нас.

Я оставила этих двух художников к завтраку, — они очень приятные, в мягких шляпах и широких галстуках, с измученными молодыми лицами — и отправила их обратно в Нью-Йорк, обещая, что окажу этой маленькой семье самое родительское внимание.

И вот они здесь: девочка в детской, мальчики в детском саду, четыре больших ящика, набитые картинами, — в погребе, чемодан с письмами отца и матери — на чердаке. В лицах этих детей есть что-то неуловимое, какая-то одухотворенность, их неотъемлемое наследство.

Я не могу выкинуть их из головы. Всю ночь я выдумывала, что с ними будет. С мальчиками дело обстоит просто: они кончили университет, при содействии мистера Пендльтона, и выбрали себе почтенные профессии. Но для Аллегры я ничего не могу придумать. Конечно, лучше всего, если бы нашлись добрые приемные родители, которые бы заняли место настоящих, похищенных у нее судьбой; но, с другой стороны, жестоко оторвать ее от братьев. Их любовь просто трогательна. Понимаешь, они воспитали сестру. Их смех можно услышать только в те минуты, когда она выкинет что-нибудь смешное. Бедные малыши страшно тоскуют по отцу. Вчера вечером я застала пятилетнего Дона, когда он рыдал в постельке, потому что «не может сказать папочке спокойной ночи».

Но Аллегра верна своему имени. Она — самая счастливая барышня, какую мне приходилось видеть. Бедный отец делал для нее все что мог, а она, неблагодарная, уже забыла о его существовании.

Что мне делать с этими тремя малютками? Я думаю и думаю о них без конца. Отдать их я не могу, а воспитать их здесь — ужасно. Как бы мы ни стали хороши после всех наших реформ, все же мы — заведение, и наши обитатели — инкубаторные цыплята. Они не получают того чисто личного, хлопотливого ухода, который может дать только старая наседка.

Ребятишки — большая радость, но и не меньшая забота.

Всегда твоя

Салли.

P.S. Не забудь, что на будущей неделе ты приедешь навестить нас.

P.S. 2. Доктор, который обычно так научен и несентиментален, влюбился в Аллегру. Он даже не взглянул на ее миндалины, а просто поднял ее на руки и стал целовать. Она настоящая колдунья! Представляю, что это будет, когда она вырастет.

22-е июня.

Дорогая Джуди!

Могу доложить, что тебе больше нечего беспокоиться по поводу нашей пожарной безопасности. Доктор с мистером Уизерспуном уделили ей самое серьезное внимание, и пожарная тренировка оказалась самой веселой и разорительной из всех наших игр.

Все дети отправляются в постель и погружаются в чуткий сон. Раздается сигнал тревоги. Они вскакивают (прямо в башмаки), хватают с кровати одеяло, накидывают на воображаемые ночные рубашки, выстраиваются в ряд и маршируют к лестницам и к выходу.

Каждая из наших семнадцати крошек — на попечении одного индейца; их вытаскивают, а они хохочут от восторга. Остальные индейцы — пока нет опасности, что провалится крыша — посвящают себя спасению вещей. При первой нашей тренировке, проходившей под командой Перси, содержимое бельевых и платяных шкафов кое-как напихали в простыни и выбросили в окна. Я узурпировала диктаторскую власть как раз вовремя, чтобы спасти подушки и матрасы. Мы потратили целые часы на разборку платьев и белья, в то время как Перси и доктор, внезапно потерявшие интерес к работе, преспокойно отправились гулять с трубками во рту.

Решено, что наши маневры будут несколько менее реалистичны. Однако имею честь довести до Вашего сведения, что под руководством брандмайора Уизерспуна мы очистили здание за шесть минут двадцать восемь секунд.

У этой малютки Аллегры — кровь феи. Никогда в наших стенах не было такого чудесного ребенка (за исключением одного, знакомого мне и Джервису). Она совершенно покорила доктора. Вместо того чтобы обходить своих пациентов, как подобает трезвому медику, он приходит с Аллегрой ко мне и полчаса ползает по ковру, изображая лошадку, а прелестная чаровница сидит у него на спине и брыкается.

Знаешь, я собираюсь поместить рекламу в газетах:

"Переделываем характер.

Заказы исполняются скоро и аккуратно".

С. Мак-Брайд.

Как-то на днях, вечерком, доктор зашел поболтать со мною и с Бетси и был ЛЕГКОМЫСЛЕН. Он три раза пошутил, сел за рояль и спел несколько старинных шотландских песенок — «Моя любовь, как роза, роза красная» или там «Нырни под мой плед» и еще «Кто за окошком, кто, кто?», — а потом проделал несколько па шотландского танца.

Я сидела и сияла от творческой гордости — ведь все это создала я своим легкомысленным примером, книгами, которые я ему давала, и такой бесшабашной компанией, как Джимми, Перси и Гордон. Еще два-три месяца, и я сделаю из нашего доктора человека. Он отказался от лиловых галстуков и, по моему деликатному внушению, облекся в серый костюм. Ты не можешь себе представить, как он ему идет. Если мне удастся заставить его не носить больше в карманах острые предметы, он будет совсем distingue.

До свидания! Помни, мы ждем тебя в пятницу.

Салли.

Среда, 24-е июня, 10 ч. утра.

Миссис Джервис Пендльтон.

Милостивая государыня!

Получила Ваше письмо с извещением, что Вы не можете приехать в пятницу, как было условлено, потому что Ваш супруг занят делами, задерживающими его в городе. Что за кабала! Неужели дошло до того, что Вы не можете оставить его на два дня?

Я не позволила своим 113-ти малюткам помешать моему визиту к Вам, и не вижу, почему Вы позволяете одному мужу мешать Вашему ко мне. Я встречу Беркширский курьерский поезд в пятницу, как условлено.

С. Мак-Брайд.

30-е июня.

Милая, дорогая Джуди! Визит, который ты нам нанесла, был чересчур уж коротким; но мы благодарны и за маленькие милости. Я ужасно рада, что ты так восхищалась нашими новыми порядками, и не могу дождаться дня, когда приедет Джервис с архитектором, и у нас начнется настоящая, основательная переделка.

Знаешь, все время, что ты была здесь, я испытывала необыкновенно странное чувство. Мне просто не верилось, что ты, моя дивная, дорогая Джуди, в самом деле воспитывалась в этом заведении, и знаешь по горькому опыту, что нужно этим крошкам. Иногда трагедия твоего детства приводит меня в такую ярость, что мне хочется засучить рукава и поколотить весь мир, чтобы он превратился в более пригодное для детей место. По-видимому, мои шотландско-ирландские предки вложили в мой характер очень много борьбы.

Если бы ты дала мне современный приют, со славными, чистенькими, гигиеничными домиками, где все было бы в полном порядке, я бы не вынесла монотонности такого совершенного механизма. Меня только и удерживает здесь эта уйма вещей, взывающих о переделке. Иногда, надо сознаться, просыпаясь утром, я прислушиваюсь к приютскому шуму, втягиваю приютский воздух и вздыхаю о той беззаботной, веселой жизни, которой я могла бы жить.

Ты, моя милая колдунья, околдовала меня и переместила сюда. Но часто по ночам, когда мне не спится, твои чары рассеиваются, и я начинаю свой день твердым решением удрать из приюта. Однако я откладываю отъезд до после завтрака. А когда я выхожу в коридор, и какая-нибудь из этих трогательных крошек бежит мне навстречу, и застенчиво сует в мою руку свой маленький кулачок, и смотрит на меня широко раскрытыми глазами, безмолвно прося ласки, я подхватываю ее и прижимаю к себе. И стоит через ее плечо увидеть всех этих заброшенных ребятишек, как мне хочется взять на руки все 113, и таскать, и ласкать их, пока не власкаю в них счастье. В работе с детьми есть что-то гипнотическое. Отбивайся сколько хочешь, — в конце концов она тебя захватит.

Твой визит оставил меня, как видишь, в философском настроении; но у меня есть для тебя и несколько интересных новостей. Новые платья подвигаются вперед, и, знаешь, они будут прелестны. Миссис Ливермор в восторге от разноцветных бумажных тканей, которые ты прислала — надо бы тебе видеть нашу мастерскую, где разбросаны повсюду куски материи! — и когда я подумаю о шестидесяти маленьких девочках, играющих в солнечный день на газоне в розовых, голубых, желтых и нежно-зеленых платьицах, я чувствую, что нам надо бы припасти для посетителей дымчатые очки. Ты, конечно, понимаешь, что некоторые из этих блестящих тканей окажутся очень линючими и непрактичными; но миссис Ливермор так же безрассудна, как ты, и ей на это наплевать. Если понадобится, она сошьет и второй, и третий комплект. ДОЛОЙ СИНИЙ СИТЕЦ!

Я ужасно рада, что наш доктор тебе понравился. Разумеется, мы сохраняем за собой право говорить о нем все что угодно, но были бы глубоко уязвлены, если бы кто-нибудь другой вздумал насмехаться над ним.

Мы с ним все еще руководим чтением друг друга. На прошлой неделе он принес мне «Систему синтетической философии» Герберта Спенсера. Я приняла ее с благодарностью и, в свою очередь, дала ему «Дневник Марии Башкирцевой». Помнишь, как мы в колледже обогащали наши ежедневные беседы выдержками из «Марии»? Так вот, доктор взял ее домой и старательно, глубокомысленно прочел.

— Да, — сказал он, когда зашел сегодня отчитаться, — правдивый рассказ болезненной, эгоистичной личности, которой, к счастью, уже нет. Но я не могу понять, почему вам это нравится. Слава Богу, Салли Мак-Бред, вы и эта Баш совсем непохожи.

Зато слова его похожи на комплимент, и я польщена. Что до бедной Марии, то он называет ее «Баш», потому что не может произнести такой фамилии и слишком пренебрежительно относится к ней, чтобы попытаться.

У нас тут есть одна девочка, дочь хористки — самовлюбленная, пустая, лживая, эгоистичная, болезненно самолюбивая, вечно позирующая маленькая кокетка, но КАКИЕ у нее ресницы! Доктор ее терпеть не может и для общей оценки всех ее прискорбных качеств нашел новое словечко. Он говорит, что она «башевата», и этим все сказано.

До свидания! Приезжай опять!

Салли.

P.S. Мои дети выказывают грустную тенденцию: требуют свои текущие счета из банка на покупку сластей.

Вторник, вечером.

Дорогая Джуди!

Как ты думаешь, какую новую штуку выкинул наш доктор? Он предпринял увеселительную поездку в то психиатрическое заведение, главный врач которого навестил нас с месяц тому назад. Видела ты такого человека? Его пленяют сумасшедшие, он не может без них жить.

Когда я попросила у него перед отъездом медицинских инструкций, он ответил:

«Кормите простуду, морите голодом колики и не верьте врачам».

С этим советом и несколькими склянками рыбьего жира нас предоставили нашим собственным силам. Я чувствую себя очень свободной и предприимчивой. Пожалуй, тебе следовало бы снова приехать, а то — кто знает, какие веселые перемены я произведу, освободившись от охлаждающего влияния доктора.

С.

Приют Джона Грайера,

пятница.

Милый недруг!

В то время как я торчу здесь, привязанная к мачте. Вы разгуливаете по белу свету, забавляясь с сумасшедшими. А мне-то казалось, что я излечила вас от болезненного пристрастия к психиатрическим заведениям! Какое разочарование! В последнее время Вы были похожи на человека.

Можно вас спросить, сколько времени Вы намерены там оставаться? Вас отпустили на два дня, а Вы в отсутствии уже четыре. Чарли Мартин упал вчера с дерева и рассек себе голову, и мы были вынуждены позвать чужого врача. Пять швов. Пациент поправляется. Но мы не любим зависеть от чужих. Я бы не сказала ни слова, если бы Вы были там по уважительной причине. Но Вы прекрасно знаете, что после недельного общения с меланхоликами Вы вернетесь домой в ужасной мрачности и в полном убеждении, что человечество ни к черту не годится, а на меня ляжет тяжелое бремя — привести Вас снова в приличествующее Вам веселое настроение.

Предоставьте, пожалуйста, этих сумасшедших своим мечтаниям и вернитесь в приют Джона Грайера, который нуждается в Вас.

Остаюсь навсегда

верный друг и слуга

С. Мак-Б.

Р. S. Не восхищены ли Вы этим поэтическим завершением? Оно заимствовано у Роберта Бернса, чьи сочинения я усердно штудирую, чтобы приветствовать шотландского друга.

6-е июля.

Дорогая Джуди!

Доктора все еще нет. Ни единого слова; просто исчез в пространстве. Я не знаю, вернется он или нет, но мы как будто живем хорошо и без него.

Вчера я завтракала у тех двух добрых дам, которые отдали свое сердце нашему Петрушке. Он, по-видимому, совсем, как дома. С видом хозяина он взял меня за руку, повел в сад и даже преподнес мне выбранный мною колокольчик. Во время завтрака английский лакей усадил его на стул и повязал ему салфетку с таким видом, точно прислуживает принцу крови. Лакей недавно из дома графа Дарэма, Петрушка же — из подвала на улице Хаустон-стрит. Весьма назидательное зрелище.

После завтрака мои хозяйки занимали меня фрагментами его застольных бесед за последние две недели. (Удивляюсь, что лакей не подал в отставку; у него вполне приличный вид.) Если из этого ничего больше не выйдет, то, по крайней мере, Петрушка снабдил их анекдотами на весь остаток жизни. Одна из них собирается даже написать книгу. «По крайней мере, — сказала она, смеясь и вытирая слезы, — мы жили!»

С.У. заглянул вчера вечером в половине седьмого и застал меня в вечернем платье — я собиралась на званый обед к миссис Ливермор. Он мягко напомнил, что миссис Липпет не увлекалась светской жизнью, а берегла свою энергию для дела. Ты ведь знаешь, я не мстительна, но я не могу видеть этого человека и мысленно не взмолиться, чтобы он сидел на дне пруда, прикрепленный якорем к скале. Иначе он всплывет и будет носиться по водам.

Сингапур шлет тебе почтительный привет и очень рад, что ты не видишь его в том состоянии, в каком он сейчас находится. Ужасное несчастье обрушилось на него. Какой-то скверный человек — я не думаю, что это мальчик — выстриг моего бедного зверька самым фантастическим образом, так что он выглядит, как разъеденная молью шахматная доска. Никто не имеет ни малейшего представления, кто это сделал. Сэди Кэт очень ловко владеет ножницами, но не менее ловко выдумывает всевозможные алиби. В то время, когда, по всеобщему предположению, несчастного стригли, она сидела в классе, лицом к стенке, и это могут засвидетельствовать двадцать восемь детей. Как бы там ни было, натирает выстриженные места твоим средством для укрепления волос именно Сэди Кэт.

Остаюсь, как всегда,

Салли.

P.S. Вот недавний портрет высокородного С.У. В некоторых отношениях он обворожительный собеседник (двигает носом).

Четверг вечером.

Дорогая Джуди!

Доктор вернулся после десятидневной отлучки — никаких объяснений — погруженный в глубокую меланхолию. Он сердится на наши любезные попытки развеселить его и не желает иметь ничего общего с кем бы то ни было, кроме Аллегры. Он взял ее к себе домой и принес обратно в половине восьмого — скандально позднее время для девицы трех лет. Не знаю, что и думать о нашем докторе; он с каждым днем становится все непостижимей.

Перси, напротив, очень откровенный, доверчивый молодой человек. Только что он был у меня с визитом (он очень щепетилен в светских делах), и вся наша беседа была посвящена девице из Детройта. Он чувствует себя одиноким, любит говорить о ней — и какие дивные вещи он говорит! Надеюсь, что мисс Детройт достойна этой любви, но не совсем в этом уверена. Он выудил из самой глубины жилета кожаный бумажник и, с благоговением развернув два слоя шелковой бумаги, показал мне фото глупенькой девочки, состоящей из глаз, серег и кудряшек. Я сделала все что могла, чтобы казаться восхищенной, но сердце у меня сжалось при мысли о его будущем.

Не странно ли, что самые милые мужчины часто выбирают самых скверных жен, а самые милые женщины — самых скверных мужей? Наверное, они слепы и доверчивы потому, что милы.

Знаешь, самое интересное занятие в мире — это изучение характеров. Наверное, мне следовало быть писательницей; люди притягивают меня, пока я не узнаю их, как свои пять пальцев. Перси и доктор представляют весьма интересный контраст. Ты всегда, во всякую минуту, знаешь, о чем думает этот милый молодой человек; он написан, как букварь, крупным шрифтом и односложными словами. Но доктор! Его с таким же успехом можно написать по-китайски. Ты ведь слыхала о людях с двойственной натурой? Так вот, у доктора — тройственная. Обычно он научен и тверд, как гранит, но иногда мне кажется, что под этой оболочкой скрывается необыкновенно сентиментальное существо. Бывает, что он несколько дней подряд терпелив, добр и услужлив, и я начинаю любить его. Потом, без всякого предупреждения, из самых сокровенных глубин поднимается необузданный дикарь, и… Господи! с ним просто сладу нет.

Часто мне приходит в голову, что когда-то, в прошлом, он перенес ужасное горе и все еще мучается воспоминанием. В разговоре с ним тебя преследует неприятное чувство, что где-то в потаенных уголках его мозга таится какая-то постоянная мысль, не имеющая никакого отношения к данной беседе. Может быть, это просто романтическое истолкование неимоверно плохого характера. Во всяком случае, он ставит меня в тупик.

Целую неделю мы ждали хорошего ветреного дня, и вот он наконец настал. Мои дети наслаждаются «Днем летучего змея», как в Японии. Все старшие мальчики и большинство старших девочек разбросаны по скалистому овечьему пастбищу, граничащему с нами с востока, и запускают змеев своего собственного производства.

Ужасно трудно было добиться разрешения у строптивого соседа. Он заявил, что не любит сирот и если он позволит им один раз забраться в свое поместье, их уже не выгонишь. Слушая его, можно подумать, что сироты — какой-то зловредный вид жуков.

Я умасливала его полчаса, и он сердито разрешил нам воспользоваться овечьим пастбищем на два часа при условии, что мы и ногой не вступим на пастбище коровье, лежащее рядом, и уйдем по истечении указанного времени. Чтобы обеспечить неприкосновенность коровьего пастбища, старикан послал своего садовника, шофера и двух конюхов обходить его границы на время нашествия. Дети все еще возятся и чудесно проводят время, бегая взапуски по этой ветреной выси и запутываясь в веревках. Когда они вернутся, их ждет сюрприз в виде пряников и лимонада.

Бедные малыши со старческими личиками! Нелегко сделать их молодыми, но мне кажется, что я и это сумею. Как весело чувствовать, что делаешь что-то хорошее! Если я не буду против этого бороться, ты добьешься своей цели и превратишь меня в полезную особу.

Светские развлечения кажутся мне почти скучными в сравнении со 113 живыми, теплыми, брыкающимися сиротками.

Любящая тебя

Салли.

P.S. Во имя точности скажу, что в данный момент у меня их только 107.

Дорогая Джуди!

Так как сегодня воскресенье и прекрасный цветущий день с теплым ветерком, то я уселась у окна с «ГИГИЕНОЙ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ» (последний вклад доктора в мое умственное хозяйство) и устремила глаза вдаль. «Слава Богу, — подумала я, — что это заведение так удобно расположено. По крайней мере, мы можем глядеть за чугунную ограду, держащую нас в плену».

Я чувствовала себя пленницей и даже сироткой, и решила, что моя собственная нервная система требует свежего воздуха, движения и приключений. Прямо передо мною тянулась белой лентой дорога, ведущая к долине и вверх по холмам и теряющаяся в неведомой дали. С тех пор как я здесь, я все время мечтаю отправиться туда, на самую вершину, и посмотреть, что лежит за этими холмами. Бедная Джуди! Я уверена, что этой же самой мечтой было окутано твое детство. Если кто-нибудь из моих цыплят когда-нибудь станет у окна и посмотрит через долину вдаль и спросит: «Что там за горами?» — я немедленно вызову автомобиль.

Но сегодня мои цыплята были поглощены своими играми, и только я одна жаждала скитаний. Я переменила свое воскресное шелковое платье на шерстяное, обдумывая при этом, как добраться до вершины холмов.

Потом подошла к телефону и смело сказала 505.

— Добрый день, миссис Мак-Гурк, — произнесла я очень ласково. — Нельзя ли мне поговорить с доктором Мак-Рэем?

— Подождите у телефона, — сухо ответила она.

— Здравствуйте, доктор. Нет ли у вас умирающего пациента на вершине холмов?

— Слава Богу, нет!

— Как жаль! — разочарованно воскликнула я. — А что вы намерены сегодня делать?

— Я читаю «ПРОИСХОЖДЕНИЕ ВИДОВ».

— Закройте его, оно не подходит для воскресного чтения. А теперь скажите мне, готов ли к работе автомобиль?

— Да, вполне. Хотите, чтобы я покатал кого-нибудь из ваших сироток?

— Только одну, страдающую нервами. У нее навязчивая идея, что она во что бы то ни стало должна добраться до вершины холмов.

— Мой автомобиль прекрасно поднимается в гору. Через пятнадцать минут…

— Постойте! Захватите с собой сковородку на двоих. У нас на кухне нет ни одного предмета меньше тележного колеса. И спросите миссис Мак-Гурк, можно ли вам остаться к ужину.

Я уложила в корзинку ветчину, яйца, булочки, имбирные пряники и горячий кофе в термосе и стояла уже у подъезда, когда доктор подъехал на своей машине, со сковородкой.

Мы чудесно провели время, и он не меньше моего наслаждался ощущением свободы. Он ни разу не заговорил о сумасшествии. Я заставила его смотреть на широкий простор лугов, на серебристые ивы и на сами холмы, вдыхать свежий воздух, прислушиваться к звону колокольчиков и к журчанию ручейка. И мы беседовали — о тысяче вещей, никак не связанных с приютом. Я заставила его забыть, что он ученый, и вообразить себя мальчиком. Ты вряд ли поверишь, но мне это удалось — более или менее. Он даже выкинул две-три мальчишеских шалости. Доктор еще не перешагнул на четвертый десяток, а нельзя же в этом возрасте быть совсем взрослым!

Мы устроились на утесе, откуда открывался чудный вид, набрали веток, развели костер и состряпали восхитительный ужин — в яичнице оказалось немножко жженой палки, но уголь ведь полезен. Потом, когда доктор выкурил свою трубку и солнце село, мы уложили нашу утварь и отправились домой.

Он говорил, что это был самый приятный день за многие годы, и — бедный, обманутый жизнью человек науки! — я верю, что он сказал правду. Его мутно-зеленый дом неуютен и мрачен, и я не удивляюсь, что он топит свои горести в книгах. Как только я найду симпатичную, уютную экономку, я начну интриговать об изгнании Мэгги Мак-Гурк, хотя и предвижу, что оторвать ее от якоря будет даже труднее, чем Стэрри.

Пожалуйста, не делай из этого заключения, что я непомерно интересуюсь нашим вспыльчивым доктором. Просто он ведет такую одинокую, безотрадную жизнь, что мне иногда хочется погладить его по головке. Мир полон солнечного света, и луч-другой предназначен для него; одним словом, хочу его утешить ровно так же, как сироток, ничуть не больше.

Мне помнится, что у меня было несколько новостей для тебя, но они совершенно выскочили из головы. Приток свежего воздуха вогнал меня в сон. Теперь половина девятого, и я желаю тебе покойной ночи.

С.

P.S. Гордон Холлок испарился. Ни единого слова за три недели; ни конфет, ни плюшевых зверьков, ни каких-либо иных знаков расположения. Как ты думаешь, что могло случиться с этим внимательным молодым человеком?

13-е июля.

Милая Джуди!

Послушай приятную весть!

Так как сегодня 31-й день Петрушкиного месяца, то я позвонила по телефону его покровительницам, как было условлено, дабы принять меры к его возвращению. Меня встретили возмущенным отказом. Отдать свой милый маленький вулкан, и как раз тогда, когда он, благодаря их усилиям, уже перестает изрыгать огонь? Они оскорблены, они возмущены, что я могу представлять подобное требование! Петрушка принял их приглашение и проведет у них лето.

Шитье платьев продолжается. Ты бы послушала, как жужжат машины и трещат языки в мастерской! Самые запуганные, апатичные, унылые сиротки просыпаются и начинают интересоваться жизнью, когда узнают, что у них будет три Настоящих собственных платья, и все разного цвета, выбранного ими самими. Ты бы видела, как это поощряет их усердие! Даже маленькие, десятилетние, захотели быть швейками. Мне хотелось бы придумать такую же удачную приманку, чтобы заинтересовать их стряпней. Но наша кухня крайне невоспитательна; ты же знаешь, как охлаждается энтузиазм, когда приходится готовить сразу целый четверик картофеля.

Кажется, я уже говорила тебе, что мне хотелось бы разделить моих ребят на десять милых уютных семейств с милой уютной домашней хозяйкой во главе. Если бы у нас было десять живописных домиков с цветами в садике и кроликами, котятами, щенками, цыплятами во дворе, мы стали бы вполне презентабельным заведением, и нам не приходилось бы стыдиться, когда нас навещают эксперты по части благотворительности.

Четверг.

Я начала это письмо три дня тому назад; меня оторвали для беседы с одним предполагаемым благотворителем (пятьдесят билетов в цирк), и с тех пор у меня не было времени снова взяться за перо. Бетси поехала на три дня в Филадельфию, чтобы быть подружкой на свадьбе какой-то несчастной кузины. Надеюсь, никто больше из ее семьи не вздумает выходить замуж, ибо это весьма неудобно для П.Д.Г.

Будучи там, она навела справки об одной семье, обратившейся к нам за ребенком. Разумеется, у нас нет правильной системы справок, но иногда, когда семья падает нам прямо в объятия, нам хочется разузнать все досконально. Обычно мы пользуемся содействием Государственного союза благотворительных учреждений. У них есть множество квалифицированных агентов, которые разъезжают по штатам и поддерживают связь с семействами и приютами. Раз они готовы работать для нас, нет никакого смысла предлагать наших младенцев вразнос. Мне не нужны богатые приемные родители, мне нужны добрые, любящие, интеллигентные. На этот раз, кажется, Бетси поймала настоящий клад. Дитя еще не сдано, бумаги не подписаны, и, конечно, всегда может случиться, что они вдруг захлопают крыльями и улетят.

Спроси Джервиса, не слыхал ли он когда-нибудь о Дж. Ф. Бретланде из Филадельфии. Он, по-видимому, вращается в финансовых кругах. Впервые я о нем услышала, когда мы получили письмо, адресованное «Зав. приютом Джона Грайера» — коротенькое, напечатанное на машинке, деловое письмо от УЖАСНО делового адвоката, сообщающего, что его жена решила удочерить девочку привлекательной наружности и хорошего здоровья в возрасте от двух до трех лет, американского происхождения, с безукоризненной наследственностью и без родственников, чтобы не вмешивались. Если бы я могла таковую доставить, я бы весьма обязала Дж. Ф. Бретланда.

Слыхала ты когда-нибудь что-нибудь смешнее? Можно подумать, что он обращается в какой-нибудь склад и просит прислать товар по нашему каталогу.

Мы навели обычные справки — послали запрос священнику из Джермантауна, где живет Д. Ф. Бретланд:

Есть ли у него какое-нибудь имущество?

Платит ли он по счетам?

Хорошо ли он обращается с животными?

Не ссорится ли он с женой?

И еще дюжина нахальных вопросов.

По-видимому, мы напали на священника с чувством юмора. Вместо того чтобы ответить на все вопросы, он написал поперек листа:

«Я хотел бы, чтобы они меня усыновили».

Это нам понравилось, и вот, как только окончился свадебный завтрак, Бетси Кайндред полетела в Джермантаун. Она начинает проявлять феноменальный детективный нюх. Во время светского визита она в состоянии извлечь всю подноготную семьи.

Она вернулась из Джермантауна, полная восторга и подробностей.

Мистер Дж. Ф. Бретланд — богатый и влиятельный человек, очень любимый согражданами и ненавидимый немногими врагами (уволенными служащими, которые его называют «о-очень крутым»). Он немного халатен в вопросах религии, но с этим мы легко можем примириться. Жена в церковь ходит, а он жертвует на благотворительность.

Жена — обаятельная, добрая, культурная женщина. Она только что вернулась из санатория, где лечилась от нервной болезни. Доктор говорит, что ей необходимо найти какой-нибудь серьезный интерес в жизни, и советует усыновить ребенка. Она всегда мечтала об этом, но муж упорно сопротивлялся. В конце концов, как всегда бывает, победа осталась за мягкой, но настойчивой женой, а твердый, как кремень, муж должен был уступить. Отказавшись от собственного желания (взять мальчика), он прислал, как я говорила выше, требование о голубоглазой девочке.

Миссис Бретланд, твердо решившая усыновить ребенка, годами читала книги, посвященные воспитанию, и нет ни одной мелочи детской диэтетики, с которой она не была бы знакома. У нее солнечная детская, выходящая на юго-запад, а там шкаф, наполненный втихомолку купленными куклами. Она нашила им платьев и с большой гордостью показала их Бетси, так что, сама понимаешь, теперь нужна девочка.

Только что она услышала о прекрасной английской няне, которая могла бы сейчас же поступить, но она не уверена, не лучше ли будет начать с няни французской, чтобы ребенок приобрел с самого детства хороший акцент. Она очень заинтересовалась, услыхав, что Бетси кончила колледж, она никак не может решить, отдать ребенка в колледж или нет.

Все это было бы очень смешно, если бы не было так трогательно; право, я не могу отделаться от мысли об этой бедной одинокой женщине, шьющей кукольные платья для неизвестной маленькой девочки. Много лет тому назад она потеряла собственных малюток; вернее, она никогда их не имела, они рождались мертвыми.

Ты понимаешь, какой это будет хороший дом. Крошку ожидает бездна любви, а это лучше, чем богатство, которое в данном случае тоже имеется.

Теперь задача в том, чтобы найти ребенка, а это не легко; Бретланды невозможно определенны в своих требованиях. У меня есть как раз подходящий для них мальчик, но при наличии шкафа с куклами о нем и говорить не приходится. Маленькая Флоренс не годится: жив один упрямый родитель. Есть и коллекция иностранцев с лучистыми карими глазами, но миссис Бретланд блондинка, и дочь должна быть похожа на нее. Есть у меня и несколько прелестных крошек с невообразимой наследственностью, но Бретланды хотят шесть поколений почтенных предков, с губернатором колоний во главе. Еще у меня имеется чудная кудрявая девочка (а кудри встречаются все реже), но она незаконнорожденная, а это — непреодолимое препятствие, хотя на самом деле оно ничуть не отражается на ребенке. Как бы то ни было, она не подходит, Бретланды сурово настаивают на брачном свидетельстве.

Остается только один ребенок из всех ста семи. Отец и мать нашей маленькой Софи погибли при крушении поезда, и она уцелела единственно потому, что они как раз перед этим отвезли ее в больницу для небольшой операции. Она — из здоровой добродетельной американской семьи, безукоризненна и неинтересна во всех отношениях — бесцветное, унылое, ноющее создание. Доктор накачал ее шпинатом и своим любимым рыбьим жиром, но никак не может накачать жизнерадостностью.

Однако любовь и забота творят чудеса в приютских детях, и часто после пересадки они расцветают в редкостный и прекрасный экземпляр. Поэтому я вчера послала Дж. Ф. Бретланду пылкий отчет о ее незапятнанной семейной истории и предложила доставить ее в Джермантаун.

Сегодня утром получила телеграмму. Ничего подобного! Он не намерен покупать дочь за глаза. Он приедет в будущую среду, в 3.30, лично осмотреть ребенка.

О ужас, а вдруг она не понравится! Мы напрягаем теперь все силы, чтобы сделать ее покрасивее, как со щенком перед собачьей выставкой. Будет ли безнравственно, если я чуточку подкрашу ей щечки? Она слишком молода, чтобы это могло послужить ей дурным примером.

Ну и письмо! Миллион страниц, написанных без перерыва. Сама видишь, где мое сердце. Я так волнуюсь о судьбе нашей маленькой Софи, словно она — моя собственная дочка.

Почтительный привет председателю.

С. Мак-Б.

Дорогой Гордон!

Какая отвратительная, возмутительная, низкая выходка — не посылать мне за четыре недели ни единой подбадривающей строчки только потому, что раз, в пору чрезмерной работы, я оставила Вас на три недели без письма. Я уже начала серьезно беспокоиться, что Вы упали в воду и утонули. Моим цыплятам ужасно недоставало бы Вас; они любят своего дядю Гордона. Пожалуйста, не забудьте, что Вы обещали прислать им ослика.

И, пожалуйста, не забывайте, что я гораздо больше занята, чем Вы. Куда труднее управлять приютом Джона Грайера, чем Палатой представителей. Кроме того, у Вас больше квалифицированных помощников.

Это не письмо, а возмущенный протест. Напишу завтра — или послезавтра.

С.

P.S. Прочитав еще раз Ваше письмо, я слегка смягчилась. Но не думайте, что я верю всем Вашим сладким словам. Я знаю, Вы мне только льстите, когда так нежно говорите. (Это из шотландской книжки.)

17-е июля.

Дорогая Джуди!

Должна рассказать тебе историю. Припомни, пожалуйста, что сегодня будущая среда. Итак, в половине третьего нашу маленькую Софи выкупали, причесали, одели в тонкое белье и передали на попечение заслуживающей доверия сиротке со строжайшим наказом сохранить ее в чистоте. В половине четвертого, минута в минуту, — я никогда не видела такого делового человека, как Дж. Ф. Бретланд, — автомобиль дорогой заграничной марки подкатил к воротам нашего замка. Через три минуты передо мной предстал субъект с квадратными плечами, квадратной челюстью, обрубленными усами и манерами, выражающими склонность к поспешности. Он скороговоркой приветствовал меня, как «мисс Мак-Кош». Я деликатно поправила его, и он согласился на «мисс Мак-Ким». Я указала ему мое самое успокоительное кресло и предложила легкую закуску. Он попросил стакан воды (люблю трезвого родителя!) и выказал нетерпеливое желание покончить с делом. Я позвонила и велела принести маленькую Софи.

— Погодите, мисс Мак-Ги, — сказал он. — Я предпочитаю видеть ее в обычной обстановке. Я пойду с вами в игральную комнату, или в загон, или где вы там держите своих малышей.

И вот я повела его в детскую, где тринадцать или четырнадцать крошек в синем ситце кувыркались на полу, на матрасах. Одна Софи, в блеске жестких юбок, сидела на руках у скучающей сиротки. Она извивалась и билась, чтобы сойти на пол, и юбки крепко обвились вокруг ее шеи. Я взяла ее на руки, пригладила ей платьице, утерла нос и попросила ее взглянуть на дядю.

Вся ее будущность зависела от этих пяти минут, и вместо того, чтобы улыбнуться, она ЗАХНЫКАЛА!

Мистер Бретланд с большой осторожностью взял ее ручку и свистнул, точно маленькому щенку. Софи не обратила на него ни малейшего внимания, повернулась к нему спиной и спрятала мордочку на моем плече. Он пожал плечами и высказал предположение, что мог бы взять ее на пробу. Может быть, она подойдет для его жены; сам он все равно не желает никакого ребенка. И мы повернулись, чтобы уйти.

И вдруг — кто пересек нам дорогу, как не наш маленький солнечный луч, Аллегра! Перед самым его носом она споткнулась, завертела ручками, точно ветряная мельница, и хлопнулась на четвереньки. Он очень ловко отскочил в сторону, чтобы не наступить на нее, а потом поднял ее и поставил на ножки. Она ухватила его ногу своими ручонками, посмотрела на него, звонко рассмеявшись, и залепетала:

— Папочка! Подбйёсь дочку!

Он — первый мужчина, кроме доктора, которого она видит в приюте, и, очевидно, он немного похож на ее почти забытого отца.

Дж. Ф. Бретланд поднял ее и подбросил в воздух так ловко, точно это самое привычное для него занятие, а она завизжала от восторга. Когда он хотел отпустить ее, она схватила его за нос и за одно ухо и стала ножками отбивать дробь на его животе. Никто не может упрекнуть Аллегру в отсутствии жизнерадостности.

Дж. Ф. Бретланд высвободился из ее объятий, взъерошенный, но с твердой решимостью на лице. Он поставил ее на ноги, но не выпустил ее кулачка из своей руки.

— Вот эта малютка для меня, — сказал он. — Думаю, мне дальше искать нечего.

Я объяснила, что мы не можем отделить маленькую Аллегру от ее братьев; но чем больше я протестовала, тем упорнее становилось выражение его лица. Мы вернулись в мой кабинет и полчаса разбирали этот вопрос.

Ему нравится ее наследственность, ему нравится ее вид, ему нравится ее дух, ему нравится ОНА. Уж раз ему навязывают дочку, он хочет такую, в которой есть хоть немножко перцу. На кой черт ему та хнычущая девица! Это просто дико. А вот если я дам ему Аллегру, он будет воспитывать ее, как собственного ребенка, и обеспечит на всю жизнь. Вправе ли я отнять от нее все это из-за каких-то сантиментов? Семья все равно разрушена; лучшее, что я могла бы теперь сделать для них, это пристроить каждого в отдельности.

— Возьмите всех троих, — нахально предложила я.

Нет, об этом он и думать не может. Его жена все время болеет, больше, чем с одним ей не справиться.

Я была в ужасном затруднении. Для Аллегры представлялся такой необыкновенный случай, а в то же время жестоко разлучить ее с обожающими братишками. Я знала, если Бретланды легально усыновят ее, то они постараются порвать все ее связи с прошлым, а ребенок настолько еще мал, что позабудет своих братьев так же быстро, как забыл отца.

Потом я вспомнила о тебе, Джуди, как ты горько возмущалась, что приют тебя не отпустил, когда какая-то семья захотела усыновить тебя. Ты всегда говорила, что у тебя мог быть родной дом, как у других детей, но миссис Липпет похитила его. Может быть, и я похищаю семью у маленькой Аллегры? С обоими мальчиками дело обстоит иначе — им можно дать образование и выпустить их в мир, предоставив собственным заботам. Но для девочки семья — это все. С тех пор как Аллегра приехала к нам, мне все время кажется, что она именно такой ребенок, каким была маленькая Джуди. У нее есть способности и характер. Не хватает благоприятных условий. Ведь и на ее долю отведена частица красоты и счастья — такая частица, какую она по природе своей в состоянии оценить. А может ли приют это дать? Я стояла в раздумье, а мистер Бретланд нетерпеливо шагал взад и вперед по комнате.

— Пошлите за мальчиками и дайте мне поговорить с ними, — потребовал мистер Бретланд. — Если в них есть хоть искра великодушия, они будут рады отпустить ее.

Я послала за ними, но мое сердце превратилось в кусок свинца. Они тоскуют по отцу, и я считала безжалостным оторвать от них еще и любимую сестренку.

Они пришли, держась за руки, крепкие, бодрые, чудесные мальчуганы, и торжественно остановились в ожидании, устремив большие удивленные глаза на чужого мужчину.

— Подите сюда, мальчики, — сказал он. — Я хочу поговорить с вами. — Он взял каждого за руку. — В моем доме нет малютки, и вот моя жена и я решили приехать сюда, где так много маленьких девочек без отца и матери, и взять одну из них с собой, чтобы она была нашей. У нее будет красивый дом и много игрушек, и она будет счастливой всю свою жизнь, гораздо счастливее, чем здесь. Я знаю, вы будете очень рады, что я выбрал вашу сестренку.

— И мы ее больше никогда не увидим? — спросил Клиффорд.

— Нет, почему же, вы будете ее навещать.

Клиффорд взглянул на меня, потом на мистера Бретланда, и две крупные слезы потекли по его лицу. Он вырвал руку, подбежал ко мне и бросился в мои объятия.

— Не отдавайте ее! Пожалуйста! Пожалуйста! Пусть он уйдет!

— Возьмите их всех! — попросила я снова. Но он человек упорный.

— Я приехал не за целым приютом, — отрезал он.

К этому времени Дон тоже рыдал с другой стороны. И в эту минуту кто же должен вмешаться во всю эту кутерьму, как не доктор Мак-Рэй с малюткой Аллегрой на руках?

Я познакомила их и объяснила, в чем дело. Мистер Бретланд потянулся за девочкой, но доктор крепко держал ее.

— Совершенно невозможно, — решительно сказал он, — мисс Мак-Брайд скажет вам, что одно из правил этого приюта — никогда не разъединять семьи.

— Мисс Мак-Брайд уже решила, — сухо ответил Дж. Ф. Бретланд. — Мы всесторонне обсудили этот вопрос.

— Должно быть, вы ошибаетесь, — сказал доктор, становясь сверхшотландцем, и, поворачиваясь ко мне, прибавил: — Ведь не может быть, что вы собирались совершить такую жестокость?

Вот тебе Соломонов суд — два самых упорных человека, каких создал Бог, разрывают на части бедную маленькую Аллегру.

Я отправила всех трех цыплят обратно в детскую и вернулась на поле битвы. Мы спорили громко и горячо, пока Дж. Ф. Бретланд, словно эхо, не повторил мой вопрос, который я часто задаю за последние пять месяцев: «Кто глава этого приюта, заведующая или врач?»

Я была безумно зла на доктора, что он поставил меня в такое глупое положение, но не могла же я ссориться с ним публично; и в конце концов мне пришлось заявить мистеру Бретланду, окончательно и бесповоротно, что вопрос об Аллегре исключается. Не переменит ли он своего решения насчет Софи?

Нет, о Софи он и думать не хочет. Аллегра или никто! Видимо, я пойму, что, по слабоволию, погубила всю будущность этого ребенка. С этим прощальным укором он направился к двери. «Мисс Мак-Рэй, доктор Мак-Брайд!» Он отвесил два поклона и удалился.

Как только дверь за ним закрылась, мы сцепились с доктором. Он заявил, что человек, претендующий на современные гуманные взгляды, постыдился бы допустить хоть на секунду мысль о разрыве такой семьи. Я же обвинила его в том, что он не хочет отпустить ребенка из чисто эгоистических соображений; и это, я думаю, правда. У нас был форменный поединок, и в конце концов доктор раскланялся с такой преувеличенной вежливостью и с таким оскорбленным достоинством, что превзошел самого Дж. Ф. Бретланда.

После этого двойного сражения я чувствую себя такой разбитой, точно меня только что прокатили нашей новой бельевой каталкой. А потом вернулась Бетси и выругала меня за то, что я упустила из рук самую отборную семью, какую нам удавалось откопать.

Таков конец нашей бурной недели, и все же обе, — и Софи, и Аллегра — так и остались приютскими детьми. Ради Бога, уберите доктора и пришлите мне взамен немца, француза, китайца — кого хотите, только не шотландца!

Твоя растерзанная

Салли.

P.S. Думаю, что и доктор проводит вечер за письмом, где просит убрать меня. Я не буду протестовать, если вы согласитесь. Мне надоели приюты.

Милый Гордон!

Вы противный, придирчивый, претенциозный, привередливый, пренесносный человек. Почему бы мне не побыть шотландкой, если мне хочется? Ведь в моей фамилии есть частица «Мак».

Конечно, приют Джона Грайера с восторгом будет приветствовать Вас на будущей неделе — не только из-за ослика, но и из-за Вас. Собиралась написать Вам письмо в милю длиной, чтобы вознаградить за свои прошлые грехи, но к чему это? Ведь я увижу Вас послезавтра, — и как я этому рада!

А за мой шотландизм прошу не сердиться, мои предки жили в шотландских горах.

С. Мак-Брайд.

Дорогая Джуди!

Все в Джон-Грайере в полном порядке, за исключением одного сломанного зуба, одной вывихнутой руки, одного поцарапанного колена и одной инфлюэнцы. Мы с Бетси вежливы, но холодны. Досадно только, что доктор тоже довольно холоден и как будто считает, что падение температуры целиком исходит от него. Он занимается своим делом с весьма отвлеченным, научным видом, вполне учтив, но держится, как чужой.

Однако он мало беспокоит нас. Мы ждем визита куда более привлекательной личности. Палата Представителей снова отдыхает от трудов праведных, и Гордон наслаждается каникулами, два дня из которых он собирается провести в местной гостинице.

Я в восторге от известия, что вам надоел морской берег и что вы обсуждаете вопрос о наших местах на остаток лета. В нескольких километрах от Джона Грайера сдается просторное имение, и для Джервиса будет приятным разнообразием приезжать из города только по субботам. После недельной разлуки, проведенной в работе, у вас обоих будут хоть какие-нибудь новые мысли в добавление к обычной порции.

В данную минуту не могу дальше философствовать о семейной жизни, ибо вынуждена освежить в памяти доктрину Монро и две-три других политических темы.

С нетерпением жду наступления августа и возможности провести с тобой три месяца.

Как всегда,

Салли.

Пятница.

Милый недруг!

В высшей степени великодушно с моей стороны пригласить Вас к обеду после вулканического взрыва прошлой недели. Но как бы то ни было, пожалуйста, приходите. Вы помните нашего филантропического друга, мистера Холлока, который прислал нам орехи, золотых рыбок и прочие неудобоваримые мелочи? Он будет сегодня вечером здесь, и для Вас представляется возможность направить поток его благосклонности в более гигиеничное русло. Мы обедаем в семь.

Как всегда,

Салли Мак-Брайд.

Милый недруг!

Вам бы родиться в те времена, когда каждый жил в отдельной пещере на отдельной горе.

С. Мак-Брайд.

Пятница, 6.30.

Дорогая Джуди!

Гордон здесь и совершенно неузнаваем. Он открыл старую как мир истину, что дорога к сердцу матери ведет через лесть ее детям, и не нашел ничего лучшего, как расхвалить всех 107. Даже для Лоретты Хиггинс он придумал комплимент: ему очень нравится, что она не косит.

Сегодня он ходил со мной в деревню за покупками и был очень полезен своими советами в выборе лент для двадцати девочек. Он попросил разрешения самому выбрать ленты для Сэди Кэт и после долгих колебаний остановился на оранжевой ленте для одной косы и ярко-зеленой — для другой.

В то время как мы были погружены в это дело, я заметила, что соседняя покупательница, с виду поглощенная крючками и петлями, во все уши прислушивается к нашей болтовне.

Она была просто разодета — огромная шляпа, вуаль с крапинками, боа из перьев и зонтик nouveau art. Мне в голову не могло прийти, что это моя знакомая, пока мой взор случайно не упал на ее глаза и я узнала ехидный блеск. Она поклонилась мне чопорно и неодобрительно, и я поспешно отдала ей поклон. Оказалось, что это миссис Мак-Гурк в своем воскресном туалете.

Бедной миссис Мак-Гурк не понятен чисто интеллектуальный интерес к мужчине. Она подозревает, что я хочу выйти замуж за каждого мужчину, с которым встречаюсь. Сперва она думала, что я хочу похитить у нее ее доктора, а теперь, видя меня с Гордоном, она смотрит на меня, как на чудовище, которое хочет проглотить их обоих.

До свиданья! Идут гости.

11.30 вечера.

Только что у меня состоялся обед в честь Гордона с Бетси, миссис Ливермор и мистером Уизерспуном в качестве гостей. Я любезно включила и доктора, но он лаконично отклонил эту честь, заявив, что не чувствует себя в светском настроении. Наш доктор не дает вежливости заслонять правду!

Нет никакого сомнения. Гордон самый эффектный мужчина на свете. Он так красив, прост и остроумен, его манеры так безукоризненны — да, он был бы идеальным, очень живописным супругом! Но в конце концов, мне думается, что с мужем придется вместе жить, а не только показывать его на обедах и файв-о-клоках.

Сегодня он был исключительно мил. Бетси и миссис Ливермор совершенно влюбились в него, а я — только чуточку. Он произнес блестящую речь о благополучии Явы. Мы давно уже ломаем себе голову, где устроить ночлег для нашей обезьянки, и Гордон доказал с неоспоримой логичностью, что раз ее подарил нам Джимми, а Джимми — друг Перси, то она должна спать у Перси. Гордон прирожденный оратор, и аудитория действует на него, как шампанское. Он может рассуждать с такой же серьезностью об обезьяне, как о величайшем герое, когда-либо проливавшем свою кровь за отечество.

Я просто чуть не расплакалась, когда он описывал одиночество Явы, проводящей бессонные ночи в нашем подвале для угля и вспоминающей о своих братьях, которые играют в далеких джунглях.

У человека, который умеет так говорить, — большая будущность. Не сомневаюсь, что лет через двадцать я буду голосовать за него на президентских выборах.

Мы прекрасно провели время и совершенно забыли — на три часа, — что вокруг мирно спят 107 сироток. Как я ни люблю их, все же приятно время от времени от них избавиться.

Мои гости ушли в десять часов, а теперь, должно быть, полночь. (Часы опять остановились, Джейн аккуратнейшим образом забывает заводить их.) Однако я знаю, что уже поздно, и, как женщина, обязана для поддержания красоты позаботиться о первом сне, особенно теперь, когда под рукой — хороший поклонник.

Допишу завтра. Спокойной ночи!

Суббота.

Гордон провел утро в играх с моими детьми и в проектировании нескольких разумных подарков на будущее. Ему кажется, что три красиво разрисованных столба с племенными знаками придали бы привлекательности нашему индейскому лагерю. Он преподнес нашим малышам три дюжины розовых костюмчиков. Розовый цвет весьма популярен у заведующей этого заведения, которой страшно надоел синий. Наш великодушный друг забавляется мыслью о паре осликов с седлами и о маленькой красной колясочке. Разве не чудесно, что отец Гордона так щедро позаботился о нем и что у него самого — благотворительные наклонности? В настоящее время он завтракает с Перси в гостинице и, я надеюсь, впитывает новые идеи из области филантропии.

Ты, может быть, думаешь, что я не наслаждаюсь перерывом в монотонной, приютской жизни? Говори, что хочешь, о моем прекрасном правлении, милая миссис Пендльтон, но для меня совершенно неестественно быть такой постоянной. Я очень часто нуждаюсь в перемене. Вот почему Гордон, со своим оптимизмом и мальчишеством, так освежает, а главное — так хорошо успокаивает после слишком большой порции доктора!

Воскресенье, утром.

Должна рассказать тебе, чем кончился визит Гордона. Он собирался уехать в четыре, но, в недобрую минуту, я попросила его остаться до половины десятого, и вчера после обеда мы с ним и с Сингапуром совершили большую прогулку, далеко за пределы мира, видимого из башен нашего приюта. По дороге мы остановились в прелестной маленькой корчме, где сытно поужинали ветчиною и яйцами. Сингапур так безобразно жрал, что до сих пор еще еле ходит.

Нам было очень весело, и я чувствовала, что совсем отдохнула от своей монотонной жизни. Хорошего настроения хватило бы мне на много дней, если бы не одно неприятное происшествие. Мне ужасно жалко, что такой хороший, солнечный, беззаботный день так плохо кончился. Мы вернулись весьма прозаично в трамвае и добрались до П.Д.Г. к девяти часам, как раз вовремя, чтобы побежать на станцию и поспеть к поезду. Поэтому я не попросила его войти, а вежливо пожелала ему счастливого пути у ворот.

У панели, в тени дома, стоял автомобиль. Я узнала его и решила, что доктор в доме с мистером Уизерспуном. (Они часто вместе проводят вечера в лаборатории.) Так вот. Гордона в момент расставания охватил злосчастный порыв, и он стал со свойственной ему пылкостью уговаривать, чтобы я бросила этот приют и взялась заведовать частным домом. Видела ли ты когда-нибудь что-нибудь похожее? У него для обсуждения этого вопроса был целый день и мили пустых лугов, а вместо этого он выбрал наш порог.

Я не знаю точно, что я сказала; я старалась обратить все в шутку. Он прислонился к столбу и настаивал на том, чтобы обсудить это все немедленно. Я знала, что он опоздает на поезд и что все окна у нас открыты. Мужчине никогда и на ум не придет, что кто-нибудь может подслушать; о приличиях всегда приходится думать женщине.

Я очень хотела избавиться от него и была, вероятно, изрядно резка и бестактна. Он начал сердиться, но тут, по какой-то роковой случайности, его взгляд упал на автомобиль. Он узнал его и стал насмехаться над доктором. Он обозвал его «старым хрычом», «заразой» и целым потоком самых ужасных, невоспитанных и глупых прозвищ.

Я принялась уверять его с убедительнейшей серьезностью, что доктор меня ни капельки не интересует, что я его считаю просто смешным и пр., и пр., как вдруг доктор вышел из автомобиля и подошел к нам.

В эту минуту я с восторгом провалилась бы сквозь землю! Доктор явно сердился, как и следовало ожидать после всего, что ему пришлось выслушать, но держался холодно и спокойно.

Гордон весь кипел от злости, я же была в ужасе от глупой и бессмысленной каши, которую сама так неожиданно заварила. Доктор с безукоризненной вежливостью попросил у меня прощения за то, что невольно подслушал наш разговор, а затем обратился к Гордону и холодно пригласил его сесть к нему в автомобиль и поехать на станцию.

Я умоляла его не ездить. Я не хотела, чтобы они ссорились из-за меня. Но они, не обращая на меня ни малейшего внимания, влезли в машину и укатили, оставив меня в полной растерянности на пороге дома.

Я вошла, легла в постель и часами лежала без сна, ожидая какого-нибудь — сама не знаю какого — взрыва. Теперь одиннадцать часов, и доктора все еще нет. Я и представить себе не могу, как я с ним встречусь, когда он приедет. Думаю, что спрячусь в платяной шкаф.

Никогда еще в жизни я не была в таком нелепом и глупом положении! По-видимому, я теперь поссорилась с Гордоном — хотя положительно не знаю, — и, конечно, мои отношения с доктором будут крайне натянутыми. Я наговорила о нем столько гадостей — ты ведь знаешь мою глупую манеру болтать всякую чепуху, которой на самом деле я вовсе не думаю.

Ах, если бы теперь было вчера утром! Я бы отправила Гордона в четыре.

Салли.

Воскресенье, после обеда.

Уважаемый доктор Мак-Рэй!

Какая это была ужасная, глупая, отвратительная история! Но Вы должны бы уже достаточно знать меня и понять, что я никогда не думаю тех глупостей, которые говорю. Язык у меня никак не связан с мозгом, он движется сам по себе. Я кажусь Вам, наверное, очень неблагодарной после всей той помощи, которую Вы мне оказали, и после терпения, которое Вы (иногда) выказывали.

Я глубоко сознаю, что никогда не могла бы управлять этим приютом одна, если бы у меня не было столь надежной и ценной поддержки. И хотя время от времени, как Вы сами должны понимать. Вы бывали нетерпеливым, вспыльчивым и непокладистым, все же я не ставила Вам это в вину, и, клянусь Вам, сама не верила всем тем грубым вещам, которые наговорила вчера вечером. Мне было бы очень больно лишиться Вашей дружбы. Ведь мы друзья, правда? Мне хочется в это верить.

С. Мак-Б.

Дорогая Джуди!

Право, я не знаю, помирились мы с доктором или нет. Я послала ему вежливую записку с просьбой простить меня, на которую он ответил молчанием. До сегодняшнего дня он не подходил к нам близко и не намекнул хотя бы движением век о нашем злополучном contretemps. Мы беседовали исключительно об ихтиоловой мази, которая должна вылечить экзему на голове одного младенца. Ввиду присутствия Сэди Кэт разговор перешел на кошек. Оказывается, мальтийская кошка доктора принесла четверых котят, и Сэди Кэт не успокоится, пока не увидит их. Прежде чем я сообразила, что делаю, я условилась привести ее на следующий день в четыре часа, чтобы полюбоваться этими несчастными котятами.

После этого доктор, с безразлично вежливым поклоном, убрался. И это, по-видимому, конец.

Только что получила твою воскресную открытку; я в восторге, что вы сняли этот дом. Как хорошо жить с тобой по соседству такой долгий срок! Наши реформы двинутся усиленным темпом, когда ты и председатель под рукой. Но мне кажется, тебе следовало бы перебраться сюда раньше 7-го августа. Уверена ли ты, что город не вреден для тебя в настоящее время? Никогда не видела такой преданной жены.

Мое почтение председателю.

С. Мак-Б.

22-е июля.

Дорогая Джуди!

Послушай только, что я тебе расскажу!

В четыре часа я пошла с Сэди Кэт к доктору, чтобы посмотреть на котят. Но как раз за двадцать минут до этого Фредди Хоуланд свалился с лестницы, и доктор был у Хоуландов, занятый ключицей Фредди. Он отдал распоряжение, чтобы нас приняли и попросили подождать, так как он скоро вернется.

Миссис Мак-Гурк провела нас в кабинет, а потом, чтобы не оставить нас одних, вошла под предлогом чистки медных ручек. Не знаю, чего она боялась; должно быть, она думала, что мы сбежим с пеликаном.

Я уселась за статью в «Century» о положении в Китае, а Сэди Кэт принялась бродить по комнате, рассматривая все предметы с любопытством зверька.

Она начала с чучела фламинго и пожелала узнать, почему оно такое большое и такое красное. Всегда ли оно ест лягушек, и не повреждена ли у него вторая нога? Она задает вопросы с упорной регулярностью стенных часов.

Я погрузилась в свою статью и предоставила миссис Мак-Гурк возиться с Сэди. Наконец, изучив уже полкомнаты, Сэди добралась до портрета в кожаной рамке, занимающего центр письменного стола. На портрете — ребенок причудливой, как у эльфов, красоты, очень похожий на нашу маленькую Аллегру. Так могла бы выглядеть Аллегра лет через пять. Я обратила внимание на портрет в тот вечер, когда мы ужинали у доктора, и намеревалась спросить его, кого из его маленьких пациентов он изображает. К счастью, я этого не сделала.

— Кто это? — спросила Сэди Кэт, набросившись на портрет.

— Дочка доктора.

— Где она?

— Далеко отсюда, у бабушки.

— Откуда он взял ее?

— От своей жены.

Я вынырнула из-за газеты с быстротой электричества.

— Жены? — вскричала я.

И тут же обозлилась на себя, но я была захвачена врасплох. Миссис Мак-Гурк выпрямилась и сделалась сразу весьма разговорчивой.

— Разве он вам не говорил? Она сошла с ума шесть лет назад. Дошло до того, что стало опасно держать ее дома, ему пришлось ее убрать. Он чуть не умер. Кажется, за целый год ни разу не улыбнулся. Странно, что он вам не говорил, ведь вы с ним такие друзья!

— Естественно, что ему неприятно говорить на эту тему, — ответила я сухо и спросила, какую мазь она употребляет для чистки меди.

Мы с Сэди Кэт отправились в гараж, сами разыскали котят, и, к счастью, нам удалось уйти до прихода доктора.

Не можешь ли ты сказать мне, что это означает? Разве Джервис не знал, что он женат? Это самая странная вещь, какую мне приходилось слышать. Право, мне кажется, что миссис Мак-Гурк права — доктор мог бы как-нибудь при случае сообщить мне, что у него жена в сумасшедшем доме.

Конечно, это ужасная трагедия, и он, вероятно, не может говорить об этом. Теперь я понимаю, почему он так чувствителен к наследственности — он, наверное, боится за свою девочку. Страшно подумать, сколько боли я ему причинила всеми своими шутками, и я злюсь на себя и на него.

Чувствую, что мне никогда больше не захочется его видеть. Господи! Слыхала ты когда-нибудь, чтобы кто-то сел в такую лужу?

Твоя Салли.

P.S. Том Мак-Кум толкнул Мэми Проут в негашеную известь, заготовленную каменщиками. Она наполовину сварилась. Я послала за доктором.

24-е июля.

Милостивая государыня!

Должна довести до Вашего сведения весть об ужасном скандале с заведующей приютом Джона Грайера. Пожалуйста, не дайте этой истории проникнуть в газеты. Воображаю, какими пикантными деталями обрастет дело о «жестокости» заведующей, предшествовавшей ее смещению!

Я сидела на солнышке у раскрытого окна, читала прелестную книгу о фребелевской теории воспитания детей. — «Никогда не выходите из себя, будьте всегда ласковы с детьми. Если они и покажутся вам скверными, помните, это потому, что они плохо себя чувствуют, либо потому, что у них нет интересного занятия. Никогда не наказывайте. Просто отвлекайте их внимание». Я почувствовала огромный прилив любви и нежности ко всей этой юной жизни, окружающей меня, как вдруг мое внимание привлекли мальчишки под окном.

— Ах, Джон, не мучай ее!

— Отпусти!

— Убей ее поскорее!

Но все эти крики не могли заглушить душераздирающего визга. Я бросила Фребеля, помчалась вниз и нагрянула на них из боковой двери. При моем появлении они рассыпались во все стороны, и я увидела, что Джонни Коблен пытает маленькую мышку. Избавлю тебя от кошмарных деталей. Я подозвала одного мальчика и велела ему поскорее утопить ее. Джонни я схватила за шиворот и потащила к кухонной двери, (он большой, неуклюжий, тринадцатилетний мальчик). Он сопротивлялся, как молодой тигр, хватаясь на пути за столбы и дверные ручки. Вряд ли я смогла бы с ним справиться при обыкновенных обстоятельствах, но тут моя шестнадцатая часть ирландской крови взыграла и придала мне сверхъестественную силу. Мы ввалились в кухню, я поспешно огляделась, первой попалась мне на глаза скалка для раскатывания теста. Я схватила ее и принялась колотить Джонни изо всех сил, пока буйный маленький негодяй, каким он был четыре минуты назад, не превратился в хныкающего, запуганного мальчишку, просящего пощады.

И вдруг, в этот самый момент, вваливается не кто иной, как доктор Мак-Рэй! На его лице выразилось полнейшее недоумение. Он подошел, взял скалку из моих рук и поставил мальчика на ноги. Джонни спрятался за него и уцепился за его пиджак. Я была в такой ярости, что не могла произнести ни одного слова; я с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься.

— Пойдемте отведем его в канцелярию, — сказал доктор.

Мы вышли, причем Джонни все время держался от меня на почтительном расстоянии. Мы оставили его в передней, вошли в мой кабинет и затворили дверь.

— Какое преступление совершил этот мальчик? — спросил доктор.

Вместо ответа я просто положила голову на стол и расплакалась. Я была совершенно измучена и морально, и физически; все мои силы ушли на то, чтобы скалка произвела должное действие.

Всхлипывая, я передала ему все кровавые подробности, и он посоветовал мне больше не думать об этом, — ведь мышка уже мертва. Потом он принес мне стакан воды и сказал, чтобы я плакала, пока не устану, это меня успокоит. Я не уверена, что он не погладил меня по голове. Во всяком случае, он применил ко мне свой обычный метод — я видела десятки раз, как он с неменьшим успехом применял тот же способ лечения к истеричным сироткам. Это был наш первый разговор за всю неделю, не считая официального «Доброго утра».

Когда я настолько успокоилась, что могла смеяться — правда, вытирая глаза мокрым платком, — мы обсудили преступление.

— У этого мальчика плохая наследственность, — сказал доктор. — Может быть, он слегка дефективен. Мы должны смотреть на это, как на всякую другую болезнь. Даже нормальные мальчики иногда жестоки, в тринадцать лет нравственное чувство мало развито.

Потом он посоветовал мне вымыть глаза горячей водою и восстановить свое достоинство, что я и сделала. Мы позвали Джонни. Доктор говорил с ним на удивление ласково, разумно и человечно. Джонни сказал в свое оправдание, что мыши — зловредные животные, их надо убивать. Доктор возразил, что для благополучия человеческой породы приходится приносить в жертву многих животных, но лишь для самосохранения, а никак не из мести, и жертву надо приносить с наименьшим страданием для животного. Он описал ему нервную систему мыши и объяснил, что бедное маленькое создание не может защищаться, а потому — никак нельзя понапрасну мучить его. Он посоветовал Джонни развить в себе воображение, чтобы смотреть на вещи с точки зрения другого, даже если этот другой — всего только мышка. Потом он подошел к книжной полке, вынул том Бернса и рассказал мальчику, каким он был великим поэтом и как дорога его память всем шотландцам.

— Вот что он пишет о мышке, — доктор раскрыл книгу, нашел, где там «Зверек проворный, юркий, гладкий», и объяснил мальчику эти стихи, как только может объяснить шотландец.

Джонни ушел в полном раскаянии, а доктор направил свое профессиональное внимание на меня. Он сказал, что я переутомлена и нуждаюсь в отдыхе. Почему бы мне не съездить на недельку в Адирондакские горы? Он с Бетси и мистером Уизерспуном будут пока что вместе управлять приютом.

Знаешь, это как раз то, о чем я мечтала. Мне нужны перемена мыслей и немножко соснового воздуха. Моя семья открыла свой лагерь на прошлой неделе и возмущается, что я туда не еду. Они не могут понять, что такой пост, как мой, нельзя бросить, когда вздумается. Но на несколько дней я смогу устроиться. Мой приют заведен, как часы с недельным ходом, и не остановится до четырех часов дня будущего понедельника, когда поезд вернет меня к моим обязанностям. К вашему приезду я снова буду оседлой, и моя голова очистится от глупых фантазий.

В настоящее время мастер Джонни — в счастливом состоянии душевного и физического очищения. Правда, я подозреваю, что нравоучения доктора произвели такое действие отчасти потому, что им предшествовала моя скалка. Одно я знаю — Сюзанна-Эстела приходит в панику, как только я вхожу в кухню. Заговорив о пересоленном супе, я случайно взяла деревянную ложку, и она тотчас же спряталась за дровяной ящик.

Завтра в девять часов я отправляюсь в путешествие, проложив себе путь пятью телеграммами. Ах, Джуди, ты и представить не можешь, как я рада снова стать беззаботной — кататься по озеру, гулять по лесу и танцевать в спортивном клубе! Я всю ночь чуть не бредила от восторга. Право, я до сих пор не отдавала себе отчета, как смертельно я устала от этой приютской атмосферы.

— Вам необходимо, — сказал доктор, — уехать и хорошенько подурачиться.

Этот диагноз положительно clairvoyant, я ни о чем другом на свете и думать не могу. Вернусь со свежими силами, готовая и к встрече с тобой, и к трудовому лету.

Твоя, как всегда,

Салли.

P. S. Джимми и Гордон будут там оба. Как бы мне хотелось, чтобы и ты могла присоединиться к нам! Муж — очень неудобная штука.

Лагерь Мак-Брайдов.

29-е июля.

Дорогая Джуди!

Пишу, чтобы сообщить тебе: горы выше обыкновенного, леса — зеленее, а озеро — синее.

В этом году дачники съезжаются как будто позже. На нашем берегу озера открыт только Гарримановский лагерь. В клубе очень мало танцоров, но у нас дома есть гость, который любит танцевать, так что я неудобств не терплю.

Национальные дела и воспитание сирот отодвинуты на задний план, пока мы катаемся среди водяных лилий нашего восхитительного озера. Я с неохотой думаю о 7.56 утра будущего понедельника, когда мне придется повернуть спину к горам. Самое ужасное в каникулах — что в ту же минуту, как начинается счастье, оно затуманено приближающимся концом.

Слышу голос на террасе, осведомляющийся, где Салли. Addio!

С.

3-е августа.

Дорогая Джуди!

Снова в Джон-Грайере, и снова на моих плечах тяжесть будущего поколения. Первым человеком, на которого упал мой взгляд, был Джонни Коблен, скалочной памяти, со значком на рукаве. На значке выгравировано золотыми буквами «О.З.Ж.». За мое отсутствие доктор учредил местное отделение Общества защиты животных и поставил Джонни председателем.

Я слышала, что Джонни вчера подошел к рабочим, закладывающим фундамент для нового фермерского домика, и строго выбранил их за то, что они били лошадей, когда поднимались на гору. Все это никому не кажется смешным, кроме меня.

У меня масса новостей, но так как ты должна приехать через четыре дня, то не стоит тратить время. Только одну очаровательную новость я приберегла к концу. Придержи дыхание. На последней странице тебя ждет огромный сюрприз. Ты бы послушала, как визжит Сэди Кэт! Джейн ее стрижет. Вместо того чтобы носить две крысиные косички, наша маленькая ирландка будет ходить стриженой, с красивым бантом на макушке.

— Эти хвостики действуют мне на нервы, — говорит Джейн.

Надеюсь, ты оценишь всю красоту новой прически. Думаю, теперь кто-нибудь захочет удочерить ее. Только наша Сэди Кэт уж очень независимое, мужественное создание; она прекрасно создана природой, чтобы стоять на собственных ногах. Я должна приберегать родителей для беспомощных.

Ты бы видела наши новые платья! Не могу дождаться дня, когда собрание бутонов предстанет перед тобой. Ты бы видела, как заблестели сине-ситцевые глазки, когда платья раздали — по три штуки на каждую девочку, все разных цветов и все в полную собственность, с инициалами владелиц, вышитыми на воротнике. Ленивый обычай миссис Липпет давать каждому ребенку какое попало платье из еженедельной стирки глубоко оскорблял женскую натуру.

Сэди Кэт визжит, как поросенок. Надо пойти и взглянуть, не отрезала ли ей Джейн по ошибке ухо-другое.

Нет, не отрезала. Прекрасные ушки Сэди остались в целости. Она визжит просто из принципа, как визжат в зубоврачебном кресле, зная, что вот-вот будет больно.

Право, не могу придумать, что бы еще написать, кроме моих собственных новостей — так вот они — надеюсь, ты будешь рада.

Я обручена.

Привет вам обоим.

С. Мак-Б.

Приют Джона Грайера.

15-е ноября.

Дорогая Джуди!

Мы с Бетси только что вернулись с прогулки в нашем новом автомобиле. Он, несомненно, сильно скрашивает приютскую жизнь. Автомобиль сам собой поехал по Риджской дороге и остановился перед воротами вашей усадьбы. Двери и ставни были заколочены. Дом выглядит мрачным, покинутым и промокшим от дождя и ничуть не напоминает того веселого, счастливого дома, который, бывало, так гостеприимно встречал меня по вечерам.

Мне ужасно жалко, что наше милое лето уже прошло. У меня такое чувство, будто часть моей жизни как-то отрезана и осталась позади, а неизвестное будущее надвигается с ужасной быстротой. Положительно мне хотелось бы отложить свадьбу на несколько месяцев, но я боюсь, что бедный Гордон поднимет шум. Не думай, что я начинаю колебаться, это не так. Просто мне нужно больше времени, чтобы привыкнуть к этой мысли, а март приближается с каждым днем. Я твердо знаю, что поступаю самым благоразумным образом. Всякому человеку, будь то мужчина или женщина, гораздо лучше, если он мирно и счастливо состоит в браке — но, Боже мой, как я ненавижу всякие перевороты, а это ведь такой огромный переворот! Иногда, когда я чувствую себя усталой после трудового дня, у меня просто не хватает духу думать о нем.

И особенно теперь, когда вы купили «Тенистый ручей» и будете жить здесь каждое лето. Как же мне уйти? В будущем году, вдали отсюда, я буду тосковать по счастливым приютским временам и терзаться при мысли о тебе, о Бетси, о Перси и о нашем ворчливом шотландце, весело работающем без меня. Может ли что-нибудь на свете возместить матери потерю 107-ми детей?

Надеюсь, что Джуди-младшая перенесла переезд в город без вреда для своего обычного уравновешенного состояния. Посылаю ей подарок, изготовленный мною, а вообще-то — Джейн. Но два ряда, должна тебе сообщить, сделал доктор. Лишь постепенно можно измерить глубину этого человека. После десятимесячного знакомства с ним я открыла, что он умеет вязать; этому искусству он научился в юности у старого пастуха в шотландских степях.

Три дня тому назад он заглянул ко мне, остался к чаю — и, знаешь, он был почти в прежнем, дружеском расположении духа. Но с тех пор он снова окаменел. Я бросила всякую попытку раскусить его. Полагаю, однако, что всякий был бы немного подавлен, когда у него жена в сумасшедшем доме. Мне бы хотелось, чтобы он когда-нибудь заговорил об этом. Ужасно, когда такая тень витает над твоими мыслями и никогда не рассеивается.

Я знаю, что в этом письме ни слова твоих излюбленных новостей. Но сейчас отвратительный час, сумерки сырого ноябрьского дня, и я в мерзком настроении. Ужасно боюсь, что я начинаю превращаться в грымзу, а Бог свидетель — у Гордона вполне достаточно скверного характера для одной семьи! Не знаю, до чего мы дойдем, если я не сохраню благоразумной, невозмутимой, бодрой натуры.

Неужели ты действительно решила поехать с Джервисом на юг? Я понимаю (до некоторой степени), что нелегко расстаться с мужем, но мне кажется немного рискованным везти такую юную дочь в тропики.

Дети играют в жмурки в нижнем коридоре. Пожалуй, я пойду и поиграю с ними, чтобы улучшить свое настроение прежде, чем снова взяться за перо.

A bientot!

Салли.

P.S. Ноябрьские ночи стали довольно прохладными, и мы готовимся к переезду из лагеря в дом. Наши индейцы — весьма избалованные юные дикари. Они спят с грелками и укрываются двойными одеялами. Мне очень жаль, что лагеря больше не будет, он много сделал для нас. Наши парнишки будут теперь крепкими и выносливыми, как канадские трапперы.

20-е ноября.

Дорогая Джуди!

Твоя материнская заботливость просто трогательна, но я совсем не думала того, что говорила. Разумеется, вполне безопасно перевезти Джуди-младшую в те умеренно-тропические страны, которые омывает Карибское море. Она будет процветать везде, разве только ты посадишь ее на самый экватор. И ваша вилла в тени пальм, овеянная морским ветерком, с холодильником в патио и английским врачом по ту сторону бухты, точно создана для младенцев.

Протестовала я из чисто эгоистических соображений. Подумай, как мы с Джон-Грайером будем тосковать по тебе эту зиму! Хорошо иметь мужа, который занят такими живописными делами, как финансирование железных дорог и обработка асфальтовых озер, каучуковых рощ и лесов красного дерева! Мне бы хотелось, чтобы и Гордон заинтересовался этими поэтичными странами, романтические перспективы возбудили бы во мне более животрепещущий интерес. Вашингтон кажется ужасно банальным в сравнении с Гондурасом, Никарагуа и Карибскими островами. Я приеду пожелать вам счастливого пути.

Addio!

Салли.

24-е ноября.

Милый Гордон!

Джуди переехала в город и уезжает через неделю на Ямайку, где устроит штаб-квартиру на время, пока Джервис будет разъезжать, то есть плавать по своим забавным новым предприятиям. Не могли ли бы Вы заняться торговлей в южных морях? Мне кажется, я охотнее оставила бы свой приют, если бы Вы предложили мне взамен что-нибудь более романтичное. И подумайте только, каким красивым Вы были бы в белом парусиновом костюме! Мне кажется, я осталась бы влюбленной в мужчину почти навсегда, если бы он постоянно одевался в белое. Вы не можете себе представить, как мне недостает Джуди. Без нее в вечерах — ужасная дыра. Не можете ли Вы поскорее заехать на денек? Я думаю. Ваш вид развеселил бы меня, а я последнее время в непролазном мраке. Знаете, милый, я люблю Вас гораздо больше, когда Вы тут, перед моими глазами, чем когда мне приходится думать о Вас на расстоянии. Когда я Вас долго не вижу. Ваше очарование немного изнашивается, но стоит Вам появиться, как оно возвращается с новой силой. Вас уже давно, давно не было; поэтому, пожалуйста, приезжайте поскорее и обворожите меня заново!

С.

2-е декабря.

Дорогая Джуди!

Помнишь ли ты, как мы с тобой в колледже, мысленно устраивая свою будущность, всегда направляли наши фантазии на юг? И подумать только, что твои мечты сбылись, и ты действительно плаваешь вокруг этих дивных островов! Испытывала ли ты хоть раз за всю твою жизнь такое радостное волнение (не считая двух-трех случаев, связанных с Джервисом), как в то утро, когда ты поднялась на палубу и увидела, что вы стоите на якоре, а вода такая синяя, пальмы такие зеленые и берег такой белый?

Помню, как я в первый раз проснулась в этой гавани и почувствовала себя настоящей оперной героиней, окруженной неправдоподобно-красивыми декорациями. Ничто в моих четырех поездках в Европу не восхищало меня так, как странные зрелища, запахи и вкусы трех теплых недель, семь лет тому назад. С тех пор я только и мечтаю снова поехать туда. Когда я начинаю думать об этом, я с трудом могу проглотить нашу неинтересную пищу; мне хочется, чтобы мой обед состоял из сои, мангуста и томатов. Не странно ли? Можно подумать, что в моих жилах течет креольская, испанская или еще какая-нибудь теплая кровь, а между тем я всего-навсего зябкая помесь английского с ирландским и шотландским. Может быть, потому-то меня и манит юг. Пальма мечтает о сосне, а сосна — о пальме.

Распростившись с вами, я вернулась в Нью-Йорк, снедаемая жаждой странствий. Мне тоже захотелось отправиться в путешествие в новой синей шляпе и новом синем костюме, с большим букетом фиалок в руке. Целых пять минут я готова была с легким сердцем променять Гордона на широкий мир, полный приключений и возможностей. Ты, может быть, скажешь, что они не так уж несовместимы, Гордон и широкий мир, но я никак не могу проникнуться твоей точкой зрения на мужей. Я смотрю на брак, как, вероятно, смотрят на него мужчины, это хорошее, разумное, будничное установление, которое ужасно стесняет личную свободу. Мне кажется, стоит только выйти замуж (или жениться), как жизнь сразу станет пресной. Нет больше непредвиденных приключений, романтических возможностей, подстерегавших тебя за каждым углом.

Я открыла скандальную истину: одного мужчины мне маловато. Я люблю разнообразие ощущений, которое может дать только разнообразие мужчин. Боюсь, что я провела слишком флиртующую юность, и мне нелегко остепениться.

Мое перо сегодня очень непоследовательно. Но вернемся к нашей теме; простившись с вами, я вернулась на пароме в Нью-Йорк с ужасным ощущением душевной пустоты.

После наших уютных, болтливых трех месяцев мне очень трудно делиться с тобой своими невзгодами через континент. Мой паром проскользнул под самым носом вашего парохода, и я ясно видела тебя и Джервиса, наклонившихся над бортом Я неистово махала вам, но вы и глазом не моргнули. Ваш взор был направлен в тоске по родине на верхушку самого высокого небоскреба.

Вернувшись в Нью-Йорк, я отправилась в универсальный магазин сделать кой-какие покупки. Когда я вертелась в турникете, в противоположную сторону вертелась — ну, как ты думаешь, кто? — Елена Брукс! Мы провозились целый век, пока нам удалось подойти друг к другу; я пыталась выйти, она — снова войти. Я уже думала, что мы так и будем вечно вертеться. Но в конце концов мы сошлись и пожали друг другу руки. Она любезно помогла мне выбрать пятнадцать дюжин чулок, пятьдесят шапок и свитеров и двести combines, а потом мы болтали всю дорогу по 52-й улице, где позавтракали в женском университетском клубе.

Елена мне всегда нравилась. Она не очень красива, зато положительна и надежна. Помнишь, как она взялась за устройства торжеств на последнем курсе и наладила все после того, как Мильдред все перепутала и испортила? Как ты думаешь, не подошла бы она мне в преемницы? При мысли о преемнице меня обуревает ревность, но все-таки придется посмотреть этому в глаза.

— Когда ты видела в последний раз Джуди Аббот? — сразу спросила Елена.

— Пятнадцать минут тому назад, — ответила я. — Она только что отчалила к испанским островам с мужем, дочерью, няней, горничной, лакеем и собакой.

— Симпатичный у нее муж?

— Лучшего не бывает.

— А она его все еще любит?

— Никогда не видела такой счастливой пары.

Мне бросилось в глаза, что у Елены немного мрачный вид, и я вдруг вспомнила все те сплетни, которые нам передавала прошлым летом Марти Кин. Поэтому я поспешно переменила тему на более безопасную, а именно, на сироток.

Но после она сама рассказала мне свою историю самым отвлеченным и безразличным тоном, точно говорила о персонажах какой-нибудь книги. Она живет одна в городе, почти ни с кем не встречается и, по-видимому, была рада найти сочувствующего слушателя. Бедная Елена ужасно исковеркала свою жизнь. Я не знаю никого, кто бы прошел такой длинный путь в такой короткий срок. Со времени колледжа она успела выйти замуж, родила ребенка, потеряла его, развелась с мужем, рассорилась со своей семьей и приехала в город зарабатывать на хлеб. Она служит корректором в каком-то издательстве.

С обычной точки зрения настоящих причин для развода как будто и не было; их семейная жизнь просто не клеилась. Они не стали друзьями. Если бы он был женщиной, она бы не потратила и получаса на разговор с ним. Если бы она была мужчиной, он бы сказал: «Очень рад вас видеть. Как поживаете?» — и пошел бы дальше. И все-таки они поженились! Правда, ужасно, как половое влечение может ослепить людей?

Она была воспитана в убеждении, что единственная профессия для женщины — созидание семейного очага. Когда она кончила колледж, она, естественно, захотела начать свою карьеру, и тут подвернулся Генри. Ее родные всесторонне рассмотрели его и нашли совершенством во всех отношениях — хорошая семья, хорошая мораль, хорошее положение, хорошая внешность. Елена влюбилась в него. У нее была пышная свадьба, масса новых платьев и дюжина вышитых полотенец. Вроде бы все сулило ей счастье.

Но когда они с мужем познакомились ближе, оказалось, что вкусы у них расходятся и в книгах, и в шутках, и в людях, и в развлечениях. Он любил общество и веселье, а она нет. Сперва они скучали, потом стали раздражать друг друга. Ее аккуратность выводила его из себя, его неаккуратность приводила ее в бешенство. Она, бывало, тратила целые дни, приводя в порядок шкафы и ящики, а он в пять минут превращал все в хаос. Он бросал свои вещи куда попало, и ей приходилось поднимать их; грязные полотенца он оставлял на полу ванной, а ванну никогда не мыл. Она, со своей стороны, раздражала его нетерпимостью — она вполне сознавала это — и дошла до того, что не желала смеяться в ответ на его шутки.

Я думаю, большинству людей старого закала казалось бы преступным расторгнуть брак по таким ничтожным причинам. Так показалось и мне; но когда она стала громоздить подробности на подробности, пустяшные сами по себе, получилась целая гора, и я согласилась с Еленой, что ужасно продолжать такую жизнь. Это был не брак, а просто-напросто недоразумение.

Итак, в одно прекрасное утро, когда они спорили, куда им поехать на лето, она заметила — так, между прочим — что собирается поехать на Запад в какой-нибудь штат, где легче получить развод, и впервые за много месяцев он согласился с нею.

Можешь себе представить, как оскорблены были чувства ее мещанской семьи! За все семь поколений, что они в Америке, им ни разу не пришлось отметить такого позора в семейной Библии. А все оттого, что они позволили ей поступить в колледж и читать таких ужасно современных авторов, как Эллен Кей и Бернард Шоу.

— Если бы он напивался и таскал меня за волосы, — жаловалась Елена, — все было бы вполне законно. Но мы фактически не кидали вещей друг в друга, и никто не находил никаких причин для развода.

Самое грустное во всей этой истории — то, что и она, и Генри прекрасно могли бы осчастливить кого-нибудь другого. Они просто не подошли друг другу; а когда люди не подходят друг другу, никакие церемонии в мире не могут по-настоящему соединить их.

Суббота, утром.

Это письмо должно было уйти два дня тому назад; и вот у меня написаны целые тома, и ничего не отправлено.

Только что прошла одна из этих отвратительных, обманчивых ночей, когда ложишься, дрожа от холода, а просыпаешься в темноте, задыхаясь под горой одеял. Сбросив лишние, поправив подушку и устроившись поудобнее, я вспомнила о четырнадцати закутанных младенцах в детской с открытыми форточками. Их так называемая ночная нянька спит всю ночь, как сурок. (Ее фамилия значится в списке подлежащих увольнению.) Я снова вылезла из постели, отправилась в небольшой одеяло-снимательный обход и к тому времени, когда вернулась к себе, окончательно расчухалась. Со мной редко бывает, чтобы я проводила nuit blanche, но когда уж это случится, я решаю мировые проблемы. Не странно ли, что мозг работает гораздо интенсивнее, когда лежишь, бодрствуя в темноте?

Я стала думать о Елене Брукс и мысленно перестроила всю ее жизнь. Не знаю, почему ее печальная история так завладела мною; это очень опасная тема для обрученной молодой девицы. Я не перестаю себе повторять: а что, если мы с Гордоном, когда по-настоящему узнаем друг друга, переменим мнение? У меня сердце сжимается от страха. Но ведь я выхожу за него исключительно по любви. Я не особенно честолюбива — ни его положение, ни деньги никогда меня не прельщали. И, конечно, я выхожу замуж не потому, что вижу в этом свое призвание — наоборот, став его женой, мне придется отказаться от дела, которое я так люблю. Я действительно люблю эту работу; денно и нощно я строю планы о будущем моих детей, так и чувствуя, что созидаю благополучие нации. Что бы со мной ни случилось в дальнейшей моей жизни, я уверена, что буду лучше направлять ее после того непомерного опыта, который я приобрела. Ведь эта близость к людям, которая есть в приюте, действительно дает огромный опыт. Я научаюсь ежедневно такой уйме новых вещей, что, когда наступает суббота, оглядываюсь на прошлосубботнюю Салли и изумляюсь ее невежеству.

Знаешь, во мне развивается смешная старческая черта: я начинаю ненавидеть перемены. Мне неприятно думать, что в моей жизни настанет перелом. Было время, когда я любила все вулканическое, но теперь мой излюбленный пейзаж — гладкая равнина. Я чувствую себя вполне счастливой там, где нахожусь; мой письменный стол, мой комод, мои шкафы устроены так, как мне удобно, и мной овладевает панический страх при одной мысли о перевороте, который ждет меня в будущем году. Пожалуйста, не вообрази, что я не люблю Гордона так, как надо любить мужчину. Не то, что я люблю его меньше, но я люблю все больше моих 107 детей.

Несколько минут тому назад я встретила нашего доктора на пороге детской. Аллегра — единственная особа в приюте, которая пользуется его благосклонным вниманием. Он остановился мимоходом, чтобы сообщить о внезапной перемене погоды и выразить надежду, что я передам от него привет миссис Пендльтон, когда буду писать ей.

Совсем не такое письмо надо было отправить в столь дальнее путешествие; в нем нет почти ни одной из твоих любимых новостей. Но ведь наш невзрачный маленький приют, стоящий на холмах, должен казаться ужасно далеким от пальм, апельсиновых рощ, ящериц и тарантулов, которыми ты наслаждаешься.

Веселись и не забывай приюта

Джона Грайера и Салли.

11-е декабря.

Дорогая Джуди!

Получила твое ямайское письмо и рада была услышать, что Джуди-младшая любит путешествовать. Напиши мне подробно о твоем доме и пришли фотографии, чтобы я видела вас всех в нем. Как весело, должно быть, когда твой собственный пароход пыхтит по этим забавным морям! Успела ли ты надеть все свои восемнадцать белых платьев? И не рада ли ты теперь, что я уговорила тебя подождать с покупкой панамы до приезда в Кингстон?

Наша жизнь течет по-прежнему, без каких-либо экстраординарных происшествий. Ты, наверное, помнишь Мэйбл Фуллер, дочку хористки, которую не любит наш доктор? Мы пристроили ее в семью. Я уговаривала их взять лучше Хетти — ту тихую маленькую девочку, которая украла чашу для причастия — но нет! Ресницы Мэйбл одержали победу. Что бы там ни говорили, главное быть красивой. Все в жизни зависит от этого.

Когда я на прошлой неделе вернулась из моего набега на Нью-Йорк, я обратилась к моим детям с маленькой речью. Я рассказала им, что только что проводила тетю Джуди на большой пароход, и со смущением должна отметить, что многие — по крайней мере, мальчики — немедленно оставили тетю Джуди и сосредоточились на пароходе. Сколько тонн угля сжигает он в день? Такой ли он длинный, как расстояние от каретного сарая до индейского лагеря? Есть ли на нем пушки, и если на него нападут пираты, сможет ли он устоять? Имеет ли капитан право расстрелять, кого он захочет, в случае бунта, и не повесят ли его за это, когда высадятся на берег? Чтобы окончить речь, мне пришлось постыдно обратиться за помощью к доктору. Я замечаю, что самый всесторонний женский ум не в силах справиться с теми необыкновенными вопросами, которые рождаются в мозгу тринадцатилетнего мальчика.

В результате их мореходного интереса у доктора появилась идея: пусть семеро старших и самых сметливых мальчуганов проведут с ним день в Нью-Йорке и собственными глазами посмотрят на океанские лайнеры. Вчера утром они встали в пять часов, отправились семичасовым поездом и пережили самое чудесное приключение за свои семь маленьких жизней. Они посетили один из больших пароходов (доктор знаком с его шотландским механиком). Им показали все, начиная от трюма и кончая верхушкой мачты; потом они позавтракали на пароходе. После завтрака они посетили морской музей и верхушку Сингер Билдинг, а потом сели в метро и поехали в Музей естественных наук, чтобы провести часок с американскими птицами. Доктор с большим трудом вытащил их оттуда, чтобы поспеть к шестичасовому поезду. Обедали в вагоне-ресторане. Они очень обстоятельно справились, сколько стоит обед, а узнав, что сколько бы ты ни съел, плата не изменится, глубоко вздохнули и спокойно, но энергично взялись за дело, твердо решив не дать в обиду своего гостеприимного хозяина. Железная дорога ничего не выгадала, а все соседние столы перестали есть и вытаращили на них глаза. Один путешественник спросил доктора, не едет ли он со школьной экскурсией. Из этого ты можешь заключить, насколько исправились наши манеры за столом. Не хочу хвалиться, но никто никогда не мог бы задать такого вопроса во времена миссис Липпет. «Вы везете их в исправительный дом?» — вот бы что спросили.

Мои маленькие беглецы ввалились около десяти часов, извергая уйму статистических данных о водонепроницаемых перегородках, морском черте, небоскребах и райских птицах. Я уже думала, что мне никогда не удастся отправить их в постель. Хорошо бы почаще устраивать такие перерывы в нашей рутине. Мои цыплята приобрели бы новый взгляд на жизнь и стали бы более похожими на обыкновенных детей. Правда, это страшно мило со стороны доктора? Но ты бы видела, как он себя вел, когда я попыталась поблагодарить его! Он оборвал меня посередине фразы и ворчливо спросил мисс Снейс, не может ли она немного экономнее обращаться с карболкой. В доме стоит такой запах, что можно подумать, будто здесь больница.

Должна тебе сказать, что Петрушка снова у нас и совершенно неузнаваем. Я ищу семью, которая усыновила бы его. Я надеялась, что те две умные старые девы решатся оставить его у себя, но они хотят путешествовать, и он слишком стесняет их свободу. Сегодня он нарисовал цветным карандашами ваш пароход. Курс его внушает некоторые сомнения; похоже на то, что он движется в обратную сторону и окончит свой путь в Бруклине. Пропал мой синий карандаш, и вашему флагу пришлось принять итальянские цвета.

На капитанском мостике изображены три фигуры: ты, Джервис и Джуди-младшая. С грустью констатирую, что ты держишь свою дочь за шиворот, точно она котенок. Мы в П.Д.Г. не обращаемся так с детьми. Художник отдал должное и длине джервисовых ног. Когда я спросила Петрушку, куда делся капитан, он ответил, что капитан внизу, подбрасывает уголь в топку. Петрушка, как и следовало ожидать, был страшно поражен, узнав, что ваш пароход сжигает ежедневно триста возов угля, и вполне естественно предположил, что весь экипаж подает уголь в кочегарку.

Гау! Уау!

Это лает Синг. Я сказала ему, что пишу тебе, и он немедленно отозвался. Мы оба шлем привет.

Твоя

Салли.

Приют Джона Грайера,

суббота.

Милый недруг!

Вы так неприветливо встретили вчера мою попытку поблагодарить Вас за удовольствие, которое Вы доставили моим детям, что я не имела возможности выразить и половины моей признательности.

Что такое с Вами, доктор? Когда-то Вы были довольно милым человеком — урывками, конечно, — но эти последние три или четыре месяца Вы милы только с другими людьми, не со мной.

У нас с самого начала было много недоразумений и глупых contretemps, но после каждого из них мы, кажется, лучше понимали друг друга, так что я уже думала, что наша дружба стоит на крепком фундаменте, способном выдержать какой угодно (умеренный) толчок.

А потом, в июне, случился этот злосчастный вечер, когда Вы подслушали несколько глупых, невежливых слов, в которые я сама ничуть не верила, и с тех пор испарились в пространстве. Я чувствовала себя отвратительно из-за этой истории, мне хотелось просить прощения, но Ваше поведение не располагало к исповеди. Не то, чтобы у меня было какое-нибудь оправдание или объяснение — их у меня нет. Но Вы же знаете, какой глупой и безрассудной я бываю иногда, и должны бы понять, что, хотя я внешне и легкомысленна, и болтлива, на самом деле я не так уж пуста. Поэтому забудьте, пожалуйста, о глупой части моей персоны. Если бы я действительно была такой, как Вы думаете, то Пендльтоны, которые давно знают меня, не послали бы меня сюда. Я старалась всеми силами справиться с моей трудной работой отчасти потому, что хотела оправдать их мнение обо мне, отчасти потому, что действительно заинтересовалась этими бедными клопами и мне захотелось сделать их счастливыми, а главным образом — я хотела доказать Вам, что Ваше первоначальное оскорбительное мнение обо мне неосновательно. Не согласитесь ли Вы вычеркнуть те злополучные пятнадцать минут у ворот и вспомнить взамен пятнадцать часов, которые я провела в чтении СЕМЬИ КАЛЛИКАК?

Мне очень хотелось бы чувствовать, что мы снова друзья.

Салли Мак-Брайд.

Приют Джона Грайера,

воскресенье.

Уважаемый доктор Мак-Рэй!

Получила Вашу визитную карточку с ответом на обороте, состоящим из одиннадцати слов. Я не имела в виду надоедать Вам своим вниманием. Ваши мысли и Ваши поступки для меня в высшей степени безразличны. Можете быть невежливым сколько Вам угодно.

С. Мак-Б.

14-е декабря.

Дорогая Джуди!

Пожалуйста, налепляй как можно больше марок на свои письма, и внутри, и снаружи. У меня в семье тридцать коллекционеров. С тех пор как ты взялась за путешествия, ежедневно к приходу почты у ворот собирается жадная толпа в надежде выхватить письмо с иностранным штемпелем; и к тому времени, когда письмо попадает ко мне, оно уже почти в клочках. Скажи Джервису, чтобы он прислал нам еще несколько пурпурных сосен из Гондураса и зеленых попугаев из Гватемалы. Я могла бы разместить целый вагон!

Разве не чудесно, что эти апатичные маленькие существа проявляют такой энтузиазм? Мои дети становятся почти настоящими детьми. Дортуар Б вчера вечером по собственной инициативе начал битву подушками, и хотя военные действия весьма печально отражаются на нашем скудном бельевом запасе, я стояла, сияя от восторга, и даже сама кинула одну подушку.

В прошлую субботу те два милых приятеля Перси, что навестили нас летом, провели целый день в игре с нашими мальчиками. Они привезли с собой три ружья, и каждый взял на себя предводительство одним индейским племенем. Все послеобеденное время они состязались, стреляя в бутылки, и победившее племя получило приз, тоже привезенный ими, — отвратительную голову индейца, нарисованную на коже. Ужасный вкус; но мужчины нашли ее прелестной, а потому я восхищалась ею со всем жаром, какой могла напустить на себя.

Когда они кончили, я отогрела их пончиками и горячим шоколадом. Я уверена, что мужчины наслаждались всей этой затеей не меньше, чем мальчики, — во всяком случае больше, чем я. Все время, пока продолжалась стрельба, я не могла преодолеть бабьего страха, что они подстрелят друг друга. Но я отлично знаю, что не могу держать двадцать четыре краснокожих пришитыми к моей юбке, и во всем свете не нашла бы трех более милых молодых людей, которые бы ими занялись.

Подумать только, что это молодое, добровольное служение пропадает даром! Я думаю, что наши окрестности изобилуют такими добровольцами, и я возьмусь за дело, откопаю их.

Больше всего мне хотелось бы, чтобы славные, хорошенькие, толковые молодые женщины (штук 8) приходили к нам раз в неделю по вечерам и, сидя перед камином, рассказывали сказки, пока наши цыплята жарят на огне кукурузу. Мне так хочется немножко побаловать моих малышей! Видишь, Джуди, я вспоминаю твое детство и стараюсь по мере сил заполнять пробелы.

Попечительское собрание той недели прошло прекрасно. Новые женщины приносят много пользы, а из мужчин пришли только самые симпатичные. Я счастлива сообщить, что С.У. гостит у своей замужней дочери. Что бы ей стоило пригласить папочку навсегда?

Среда.

Я по-детски зла на доктора, и без особого повода. Он идет по своему пути спокойно и бесстрастно, не обращая ни на кого и ни на что ни малейшего внимания. За эти последние месяцы я проглотила больше оскорблений, чем за всю мою жизнь, и превращаюсь в ужасно мстительную особу. Все свое свободное время я провожу, измышляя для него какое-нибудь отчаянно неприятное положение, в котором ему придется обратиться ко мне за помощью, а я с убийственным равнодушием пожму плечами и отвернусь. Как видишь, я очень отличаюсь от милой, веселой молодой девушки, которую ты когда-то знала.

Вечером.

Чувствуешь ли ты, что я авторитет по бесприютным детям? Завтра я с несколькими другими авторитетами нанесу официальный визит «Сиротскому приюту еврейского общества защиты и охраны детей в Плэзентвилле». (Это все — название.) Ужасно трудное путешествие, выехать надо очень рано, две пересадки и еще машиной; но хочешь быть авторитетом — неси тяготы, связанные с этим титулом. Мне непременно нужно осмотреть другие заведения, чтобы собрать как можно больше материала для наших переделок. А этот Плэзентвиллский приют — образец архитектуры.

Теперь, по трезвом размышлении, я сознаю, что мы поступили разумно, отложив широкие строительные операции на будущий год. Конечно, я была разочарована — ведь это значило, что не при мне будут разрушать и созидать, а я так люблю быть центром всяких катавасий! Но вы ведь послушаетесь моего совета, правда, даже если я не буду больше официальным главой? Те две строительные реформы, которые мы провели, обещают быть очень удачными. Наша новая прачечная становится все лучше и лучше; она избавила нас от того запаха пара, который так дорог сердцу приютов. Домик садовника будет готов для жилья на будущей неделе. Сейчас там не хватает лишь слоя краски и нескольких дверных ручек.

Зато — вечно какая-нибудь оговорка! — у нас другая беда. Миссис Тернфельд, несмотря на добродушную толщину и солнечную улыбку, терпеть не может, чтобы дети возились около нее. Они ее нервируют. Что же до самого Тернфельда, то он трудолюбив, аккуратен и, вообще, прекрасный садовник, но его умственная деятельность оставляет желать лучшего. Когда он приехал, я предоставила ему нашу библиотеку. Он начал с полки, стоящей ближе к дверям, на которой стоят тридцать семь томов сочинений Пэнси. Когда он провозился с Пэнси четыре месяца, я предложила ему переменить автора и послала «Гекльберри Финна». Но он вернул мне его через несколько дней, покачал головой и заметил, что после Пэнси все кажется ему пресным. Боюсь, мне придется поискать несколько более современного человека. Но в сравнении со Стэрри Тернфельд — просто ученый.

A propos Стэрри: он навестил нас несколько дней тому назад, в весьма отрезвленном состоянии духа. Оказывается, тот «богатый городской тип», имением которого он управляет, не нуждается больше в его услугах, и Стэрри любезно изъявил готовность вернуться к нам и позволить, чтобы у детей были садики. Я вежливо, но твердо отклонила его предложение.

Пятница.

Вчера я вернулась из Плэзентвилла, исполненная зависти. Пожалуйста, господин председатель, имейте в виду, что мне нужны несколько серых оштукатуренных домиков с фигурами в духе Лукка делла Роббиа, влепленными в фасад. У них там почти 700 детей, и все уже довольно большие. Разумеется, это ставит совсем другие задачи, чем наши; ведь у нас всего 107 цыплят, и притом — начиная с младенцев. Но я позаимствовала у заведующей несколько блестящих идей. Я разделю моих ребят на больших и маленьких братьев и сестер с тем, чтобы на попечении каждого большого был один маленький. Большая сестра Сэди Кэт должна следить за тем, чтобы маленькая сестричка Гладиола была всегда аккуратно причесана, чтобы чулки ее были натянуты, чтобы она знала свои уроки, чтобы она получала свою долю баловства и свою порцию конфет. Все это приятно для Гладиолы, но, главным образом, полезно для Сэди Кэт.

Кроме того, я собираюсь ввести для наших старших детей нечто вроде самоуправления в таком роде, как у нас было в колледже. Это подготовит их к самостоятельной жизни и научит обуздывать себя. По-моему, возмутительно выталкивать шестнадцатилетних беспомощных детей в мир. Пятеро моих питомцев готовы к тому, чтобы их вытолкнули, но я не могу это сделать. Я все вспоминаю свое собственное безответственное, глупенькое детство и не могу себе представить, что случилось бы со мною, если бы мне в шестнадцать лет предоставили самой заботиться о хлебе насущном.

Теперь я должна тебя оставить, чтобы написать интересное письмо моему вашингтонскому другу, а это нелегко. Что я могу сказать такого, что заинтересовало бы политика? Я могу говорить только о младенцах, а ему было бы совершенно наплевать, если бы все младенцы исчезли с лица земли. Ах, нет, не наплевать! Боюсь, что я клевещу на него. Младенцы — по крайней мере, младенцы мужского пола — вырастают в избирателей.

Прощай.

Салли.

Дорогая Джуди!

Если ты ожидала от меня сегодня бодрого, веселого письма, то лучше не читай. Человеческая жизнь — это зимняя дорога: туманы, снег, дождь, слякоть, холод, мерзость! А ты на милой Ямайке, где солнце и цветет померанец!

У нас коклюш, и ты за три версты услышишь нас при выходе из поезда. Мы не знаем, где мы схватили его — просто одно из удовольствий приютской жизни. Кухарка ушла ночью — шотландцы называют это «порхать при луне». Не знаю, как она ухитрилась забрать свой сундук, но его нет. Тепло кухонного очага ушло вместе с нею. Трубы замерзли. У нас работают водопроводчики, и кухонный пол весь разрыт. У одной из наших лошадей наколенный нарост. И в довершение всего наш веселый, находчивый Перси впал в самую бездну отчаяния. Последние три месяца мы не совсем уверены, удастся ли нам удержать его от самоубийства. Девица из Детройта, — я знала, что она бессердечная кокетка, — не считая даже нужным вернуть ему обручальное кольцо, вышла замуж за мужчину, несколько автомобилей и яхту. Для Перси это самое лучшее, что могло случиться, но пройдет много, много времени, прежде чем он это поймет.

Наши двадцать четыре индейца вернулись в дом. Мне было очень жалко забрать их, но эти навесы вряд ли рассчитаны на зиму. Однако я устроила их очень удобно, благодаря просторным железным верандам, окружающим наши новые пожарные лестницы. Как хорошо придумал Джервис покрыть их крышей, чтобы они были пригодны для спанья! Солнечная комната для игр — чудесное добавление к нашей детской. Малыши расцветают буквально на глазах от добавочной порции воздуха и солнечного света.

С возвращением индейцев к цивилизованной жизни занятия у Перси кончились, и он должен бы перебраться в гостиницу. Но он не желает перебираться. Он говорит, что привык к сироткам и будет скучать по ним, если их нет вокруг. Я думаю, правда заключается в том, что он страдает из-за истории с невестой и боится оставаться один; ему нужна работа, которая поглотила бы все его время. А мы рады-радешеньки, что он здесь! Он прекрасно подходит для наших мальчиков, им нужен мужской авторитет. Но куда его девать? Как ты могла убедиться прошлым летом, наш просторный замок не располагает большим излишком комнат. В конце концов, он устроился в лаборатории, а лекарства переехали в шкаф, что в конце коридора. Все это они сделали совместно с доктором, а раз они согласны мешать друг другу, не мне возражать.

Ой, Господи! Только что посмотрела в календарь, и оказывается — сегодня 18-е, через неделю Рождество. Как же за одну неделю осуществить все наши планы? Цыплята готовят друг для друга подарки, и мне на ухо прошептали около тысячи секретов.

Сегодня ночью шел снег. Мальчики провели утро в лесу, собирая омелу и возя ее домой на салазках, двадцать девочек сидят сегодня в прачечной и плетут гирлянды для окон. Не знаю, как мы управимся на этой неделе со стиркой. Мы собирались держать рождественскую елку в секрете, но по меньшей мере пятьдесят детей взгромоздились на окно каретного сарая, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее, и я боюсь, что весть проникла к остальным пятидесяти.

По твоему настоянию я усердно прививаю миф о Дедушке Морозе, но ему не очень верят. «А почему он не приходил до сих пор?» — скептически спросила Сэди Кэт. Но на этот раз Дед Мороз несомненно придет. Я из вежливости попросила доктора разыграть эту приятную роль, и, уверенная, что он откажет, заранее пригласила Перси дублером. Но на шотландца положиться невозможно. Доктор согласился с неправдоподобной любезностью, и мне пришлось приватным образом распригласить Перси!

Вторник.

Не смешно ли, как некоторые бестолковые люди выпаливают все, что в данную минуту вертится у них в голове? У них как будто нет никакого запаса болтовни, и они не могут выйти из неловкого положения, заговорив хотя бы о погоде.

Это a propos одного визита, который мне сегодня нанесли. Пришла женщина, чтобы вручить нам свою племянницу — ее сестра в туберкулезном санатории. Мы должны держать ребенка, пока мать не выздоровеет, но после всего, что я услышала, я боюсь, что этого не будет. Как бы то ни было, все формальности мы выполнили, и посетительнице оставалось только передать девочку и уйти. Но у нее было два свободных часа до поезда, и она выразила желание осмотреть приют. Я показала ей помещение детского сада, кроватку, которую займет ее Лили, и нашу желтую столовую с бордюром из зайчиков, чтобы она могла рассказать бедной матери как можно больше приятного.

После этого, заметив, что она устала, я пригласила ее к себе в кабинет выпить чашку чаю. Доктор Мак-Рэй был в голодном настроении (теперь это редкость, он снисходит до чашки чая с нашими служащими не больше двух раз в месяц), тоже пришел, и образовалось маленькое общество.

Гостья моя, очевидно, решила, что занимать других гостей должна она и, чтобы завязать светскую беседу, рассказала нам, что ее муж влюбился в девицу, продающую билеты в каком-то кинематографе («крашеная дрянь с желтыми волосами и жует резинку, точно корова»), он тратит на нее все деньги и возвращается домой, только когда пьян. Тогда он ломает мебель. Мольберт с портретом ее матери, который был у нее еще до свадьбы, он кинул на пол исключительно ради того, чтобы услышать, как он с треском разлетится на части. В конце концов, ей надоела жизнь, и она выпила бутылку настойки болотного корня, потому что кто-то сказал ей, что это яд, если выпить все сразу, но не отравилась, ее только вырвало. А он вернулся домой и пригрозил, что задушит ее, если она еще раз попытается выкинуть такую штуку, из этого она заключает, что он все еще любит ее. Все это она рассказала так, между прочим, размешивая чай.

Я старалась придумать, что бы такое сказать, но начало было столь неожиданным для светского разговора, что я лишилась дара слова. Зато доктор вышел из затруднения, как настоящий джентльмен. Он говорил с ней так ласково и разумно, что она ушла веселая. Наш доктор, когда захочет, может быть удивительно милым, особенно с людьми, которые не имеют с ним ничего общего. Полагаю, что к этому его обязывает профессиональная этика — долг врача лечить душу наравне с телом. Большинство душ в мире, по-видимому, нуждается в этом. Очевидно, моя гостья заразила меня своей болезнью. С тех пор я не перестаю думать, что бы я сделала, если бы вышла за человека, который бросил бы меня для жующей резинку девицы и приходил бы домой, чтобы разбивать все вдребезги. Судя по содержанию театральных пьес этого года, я полагаю, что это может случиться с любой женщиной, особенно в лучшем обществе.

Благодари Бога, что у тебя Джервис. Он очень надежный человек. Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что характер — единственное, что важно. Но как это распознать? Мужчины такие мастера красно говорить!

Прощай! Веселого Рождества Джервису и обеим Джуди!

С. Мак-Б.

P.S. Было бы весьма внимательно с твоей стороны, если бы ты отвечала на мои письма немного аккуратнее.

Приют Джона Грайера,

29-е декабря.

Дорогая Джуди!

Сэди Кэт провела эту неделю, сочиняя рождественское письмо к тебе и не оставила для меня никакого материала. Мы чудесно провели праздники! Кроме всех подарков, игр и восхитительных кушаний, мы катались с гор, катались на коньках и варили тянучки. Не знаю, станут ли наши избалованные сиротки нормальными детьми.

Большое спасибо за мои шесть подарков. Все они очень нравятся мне, особенно карточка Джуди-младшей; зубок придает ее улыбке особенную прелесть.

Могу сообщить тебе приятную новость: я поместила Хетти в семью, и в очень милую. Они и глазом не моргнули, когда я рассказала им про чашу, и она ушла счастливая, цепляясь за руку нового отца.

Не стану больше писать, потому что пятьдесят детей пишут благодарственные письма, и бедная тетя Джуди будет погребена под своей почтой, когда следующий пароход причалит к ямайским берегам.

Мой нежный привет Пендльтонам.

С. Мак-Б.

P.S. Сингапур кланяется Того и жалеет, что укусил его в ухо.

Приют Джона Грайера,

30-е декабря.

О, Гордон, милый, я прочла потрясающую книгу! Как-то недавно мне пришлось говорить по-французски, и так как я испытывала некоторое затруднение, то решила взяться за этот язык, чтобы не позабыть его окончательно. Этот шотландец-доктор, к счастью, бросил мое научное образование, и потому в моем распоряжении немного свободного времени. По несчастной случайности я начала с «Нумы Руместана», это написал Доде. Ужасно взбудораживает девицу, собирающуюся выйти замуж за политика! Прочтите, милый Гордон, и постарайтесь воспитаться в обратную сторону. Это история одного обворожительного политика (как Вы), которого боготворят все, кто его знает (как Вас), который крайне убедительно говорит и произносит изумительные речи (опять, как Вы). Все преклоняются перед ним, и все твердят его жене: «Какая Вы счастливая, что так близко знаете этого замечательного человека!»

Но он не очень замечательный, когда приходит домой, к жене; он замечательный только там, где аудитория и аплодисменты. Он пьет со всяким случайным знакомым и тогда весел, остроумен, экспансивен, а потом возвращается угрюмый, мрачный и злой. «Joie de rue, douleur de maison» — вот смысл этой книги.

Я читала ее вчера вечером до двенадцати часов и, уверяю Вас, от страха не могла заснуть. Я знаю. Вы будете сердиться, но право же. Гордон, милый, в этом есть доля истины. Мне вовсе не хотелось напомнить Вам о злополучной истории 20-го августа — мы тогда же покончили с нею, — но Вы прекрасно знаете, что за Вами нужно хоть немного следить. А мне это не нравится. Мне хотелось бы абсолютно доверять человеку, за которого я выйду замуж. Я ни за что не могла бы жить в беспрерывном беспокойстве, ожидая, придет ли он домой.

Прочтите сами «Нуму», и Вы поймете женскую точку зрения. Я не отличаюсь ни особенной терпеливостью, ни кротостью и боюсь, что в раздражении способна выкинуть какую-нибудь штуку. Для того чтобы у меня дело шло удачно, я должна вложить в него всю свою душу, а мне так хочется, чтобы наш брак оказался удачным!

Пожалуйста, простите, что я пишу Вам все это. Я, конечно, не хочу сказать, что у Вас «Joie de me, douleur de maison». Все это просто потому, что я не спала эту ночь, и у меня какое-то странное ощущение, точно за глазами, в голове — пустота.

Пусть Новый год принесет нам обоим счастье, спокойствие и добрый совет!

Всегда ваша С.

1-е января.

Дорогая Джуди!

Произошло нечто странное, такое странное, что я положительно не знаю, приснилось мне это или случилось наяву. Расскажу тебе все по порядку. Пожалуй, тебе бы следовало сжечь это письмо; оно не совсем для Джервиса.

Помнишь, я рассказывала тебе о Таммасе Кихоу, которого мы поместили в прошлом июне на ферму? У него со стороны обоих родителей алкогольная наследственность, и, по-видимому, в младенчестве его выкормили не молоком, а пивом. Он поступил в приют Джона Грайера девяти лет и дважды, согласно отчету в «Книге Страшного суда», ухитрился напиться: один раз пивом, украденным у каких-то рабочих, а другой раз (и как следует) денатурированным спиртом. Ты понимаешь, с каким опасением мы отдали его в чужой дом; но мы предупредили семью (трудолюбивых, трезвых фермеров) и надеялись, что все обойдется.

Вчера я получила от них телеграмму, что они больше не могут держать его и просят встретить с шестичасовым поездом. Тернфельд поехал на станцию; мальчика не оказалось. Я послала ночную телеграмму о том, что его нет, и просила сообщить, в чем дело.

Вчера вечером я засиделась позже обыкновенного, чтобы привести свой письменный стол в порядок, а себя — в надлежащее настроение для встречи Нового года. Около двенадцати я почувствовала усталость и приготовилась лечь, как вдруг услышала стук в парадную дверь. Я высунула голову в окно и спросила, кто там.

— Тамми, — ответил дрожащий голос.

Я спустилась, открыла дверь, и этот шестнадцатилетний парень ввалился, спотыкаясь, мертвецки пьяный. К счастью, Перси Уизерспун был поблизости, а не в индейском лагере. Я разбудила его, и мы вместе отвели Таммаса в комнату для гостей, — единственное более или менее изолированное место в нашем здании. Затем я позвонила доктору, у которого и без того, боюсь, был тяжелый день. Он пришел, и мы провели ужасную ночь. Потом выяснилось, что мальчик взял с собой на дорогу бутылку какого-то лекарства, состоящего наполовину из спирта, наполовину из какого-то яда, и в пути подкреплялся им.

Он был в таком состоянии, что мне положительно не верилось, что удастся его спасти, и, сознаюсь, я надеялась, что не удастся. Если бы я была врачом, я давала бы таким пациентам тихо уснуть для блага общества; но надо бы тебе видеть, что проделывал доктор! Его колоссальный жизнеспасательный инстинкт целиком пробудился, и он боролся со всей энергией, ему присущей.

Я сварила черный кофе и помогала по мере сил, но подробности были настолько неприятны, что я предоставила мужчинам справляться с ними, а сама ушла к себе в комнату, но не легла, а уселась в кресло, на случай, если моя помощь опять понадобится. Около четырех часов утра доктор зашел ко мне, чтобы сообщить, что мальчик уснул, а Перси перенес свою постель в его комнату. Бедный доктор выглядел ужасно измученным, и лицо у него было совсем пепельного цвета. Когда я взглянула на него, я подумала о том, как много он делает для других и ничего — для себя; подумала о его мрачном доме, о его одиночестве, без проблеска радости, и об ужасной трагедии, нависшей над его жизнью. Вся злоба, которую я к нему питала, мигом улетучилась, и на меня нахлынула волна симпатии. Я протянула ему руку, он протянул свою, и вдруг, я не знаю, как, случилось что-то — ну, электрическое. В следующее мгновение мы были друг у друга в объятиях. Он разнял мои руки и посадил меня в кресло. «Боже мой, Салли, ведь я не железный!» — сказал он и ушел. Я заснула в кресле, и когда я проснулась, солнце светило мне в глаза, а Джейн стояла надо мною в безмолвном изумлении.

Сегодня утром в одиннадцать часов он вернулся, холодно посмотрел мне в глаза и сказал, что надо давать Таммасу каждые два часа горячего молока и следить за пятнами в горле у Мэгги Питер.

Итак, мы вернулись к нашим прежним отношениям, и я положительно не знаю, не приснилась ли мне та минута.

Но было бы весьма пикантно, правда, если бы мы с доктором сделали открытие, что влюбляемся друг в друга, когда у него вполне законная жена в сумасшедшем доме, а у меня — оскорбленный жених в Вашингтоне! Не разумней ли немедленно подать в отставку и убраться домой, где я могла бы несколько месяцев мирно вышивать на скатертях «С.Х.», как приличествует добродетельной молодой девице накануне свадьбы?

Повторяю еще раз, это письмо не для Джервиса. Разорви его на мелкие клочки и брось в Карибское море.

С.

3-е января.

Милый Гордон!

Вы имеете полное право сердиться. Я знаю, что, как автор любовных писем, я далеко не удовлетворительна. Стоит только взглянуть на изданную переписку Элизабет Баррет и Роберта Браунинга, чтобы убедиться, что мой эпистолярный стиль оставляет желать лучшего. Но Вы ведь знаете — и уже давно, — что я не очень-то пылкая особа. Конечно, я могла бы дюжинами писать такие фразы, как: «Нет такой секунды, когда моя мысль не занята Вами». «Дорогой мой, я живу только тогда, когда Вы со мною». Но это не совсем правда. Не Вы заполняете все мои мысли, а 107 сирот. И право, мне живется здесь весьма недурно, независимо от того, со мною Вы или нет. Я не могу притворяться. Вам, наверное, было бы неприятно, если бы я выказала больше скорби, чем испытываю. Но я ужасно люблю видеть Вас — Вы это прекрасно знаете, — и очень огорчаюсь, когда Вы не можете приехать. Я вполне оцениваю все Ваши обаятельные качества, но, милый мой, я не умею быть сентиментальной на бумаге. Мне все представляется горничная в гостинице, читающая письма, которые Вы случайно оставили на Вашем письменном столе. Нечего Вам клясться, что Вы носите их на сердце, потому что я отлично знаю, что Вы их там не носите.

Простите меня за мое последнее письмо, если оно огорчило Вас. С тех пор как я поступила в этот приют, я очень чувствительна к пьянству; и Вы бы стали, если бы видели все то, что пришлось увидеть мне. Несколько моих детей — печальный плод родителей-алкоголиков, и они навсегда лишены тех возможностей, какие доступны для других. Нельзя жить в такой обстановке, как наша, и не мучиться ужасными мыслями.

Боюсь, что Вы правы, это чисто женская манера — прощать человека, делать из этого благородный жест, а потом всю жизнь напоминать ему. Но, Гордон, я положительно не знаю, что значит слово «простить». Оно не включает «забыть», ибо забвение — физиологический процесс, и не зависит от нашей воли. У всех нас есть набор воспоминаний, от которых мы были бы счастливы избавиться, но почему-то как раз эти воспоминания упорно не желают изглаживаться из памяти. Если «простить» означает «обещать, что не будешь говорить о чем-нибудь», то я, несомненно, справлюсь с этим. Но не всегда самое благоразумное — таить неприятное внутри. Оно растет и растет, и отравляет тебя, словно яд.

Господи, помилуй! Видит Бог, я и не собиралась говорить всего этого. Я стараюсь быть той веселой, беззаботной и немного пустоголовой Салли, которую Вы больше всего любите; но за этот последний год я столкнулась с реальностью и, боюсь, превратилась в особу, совершенно отличную от той девушки, которую Вы полюбили. Я уже не молодое, веселое существо, играющее с жизнью. Теперь я знаю ее насквозь и не могу всегда смеяться.

Я знаю, что опять написала отвратительное, унылое письмо — такое же скверное, как то, а, может быть и хуже — но если бы Вы знали, что мы только что пережили! Один шестнадцатилетний мальчик с невозможной наследственностью почти что отравился мерзкой смесью спирта и какого-то яда. Мы провозились с ним три дня, и только теперь уверились, что он поправится настолько, что сможет начать сызнова. «Мир-то хорош, да плохи те, кто в нем живет», говорят шотландцы.

Пожалуйста, простите за шотландизм, это нечаянно. Пожалуйста, простите за все.

Салли.

11 января.

Дорогая Джуди!

Надеюсь, две мои телеграммы не слишком напугали тебя. Я подождала бы, чтобы сообщить тебе первую весть письмом, со всеми подробностями, но боялась, что ты услышишь об этом каким-нибудь окольным путем. Это было ужасно, но обошлось без человеческих жертв и только с одним серьезным несчастным случаем. Просто содрогаешься при мысли, насколько могло быть хуже, когда больше сотни детей спит в этой пожарной западне, нашем здании. Новые спасательные лестницы оказались совершенно бесполезными. Ветер дул к ним, и пламя сразу окружило их. Мы спасли всех по центральной лестнице — но лучше начну сначала и расскажу тебе все по порядку.

В пятницу весь день шел дождь, к счастью для нас, и крыши промокли насквозь. К ночи подморозило, и дождь превратился в мокрый снег. В десять часов, когда я легла спать, с северо-запада дул сильнейший ветер, и все в здании стучало и дребезжало. Около двух часов я вдруг проснулась, почувствовав яркий свет в глазах. Я выскочила из кровати и бросилась к окну. Каретный сарай был охвачен морем пламени, и целый дождь искр перелетал через наш восточный флигель. Я побежала в ванную и высунулась в окно. Оттуда я увидела, что крыша детской пылает в нескольких местах.

Сердце у меня перестало биться. Я подумала о семнадцати младенцах под этой крышей, и спазмы сжали мне горло. Наконец я справилась с подгибающимися коленями и полетела в переднюю, схватив по дороге свой автомобильный плащ.

В то время как я барабанила в двери Бетси, мисс Мэтьюз, мисс Снейс и мистер Уизерспун, тоже разбуженные светом, мчались снизу через три ступеньки, на бегу напяливая какие-то пальто.

— Вытащите всех детей в столовую, маленьких в первую очередь, — сказала я, задыхаясь. — А я подниму тревогу.

Он полетел на третий этаж, а я побежала к телефону, — и, Господи, мне казалось, что я никогда не добьюсь Центральной! Она спала крепким сном.

— Приют Джона Грайера горит! Дайте пожарный сигнал и поднимите деревню. Дайте мне 505, — сказала я.

Через секунду меня соединили с доктором. Как я была рада услышать его спокойный, уравновешенный голос!

— Мы горим! — крикнула я. — Приходите скорей и приведите с собой как можно больше мужчин!

— Я буду через пятнадцать минут. Наполните ванны водой и бросьте в них одеяла. — И он повесил трубку.

Я бросилась назад в переднюю. Бетси звонила в наш пожарный колокол, а Перси поднял уже своих индейцев в дортуарах Б и В.

Первой нашей мыслью было не остановить пожар, а вывести детей в безопасное место. Мы начали с Г и шли от кроватки к кроватке, хватали по ребенку и одеялу и, бросаясь к дверям, передавали их индейцам, которые тащили их вниз. И Г и Д были полны дыма, а дети спали таким мертвецким сном, что мы не могли разбудить их.

Много раз за последующий час благодарила я судьбу — и Перси Уизерспуна — за эту пожарную тренировку, которую нам приходилось терпеть каждую неделю. Двадцать четыре старших мальчика, работающие под его руководством, ни на секунду не потеряли присутствия духа. Они разделились на четыре отряда и стали на свои посты, как настоящие маленькие солдаты. Два отряда помогали очищать дортуары от детей и поддерживать порядок среди самых маленьких. Один отряд качал воду из чердачного бака до прихода пожарных, остальные посвятили себя спасению вещей. Они раскладывали простыни на полу, кидали в них содержимое комодов и шкафов и бросали все это вниз. Вся запасная одежда спасена; погибло только то, что дети носили накануне, и большинство вещей, принадлежавших персоналу. Но вся одежда и постельное белье, находившиеся в Г и Д, погибли. После того как вытащили последнего ребенка, комнаты были уже слишком полны дыма, чтобы можно было входить, не подвергая жизнь опасности.

Когда приехал доктор с Люэлином и двумя соседями, которых он подцепил по дороге, мы вели последний дортуар вниз, в кухню, самое отдаленное от пожара место. Бедные цыплята были почти все босиком и закутаны в одеяла. Разбудив их, мы велели им захватить с собой платье, но в своем испуге они думали только о том, чтобы поскорее выбраться.

К этому времени коридоры были уже так полны дыма, что с трудом можно было дышать. Казалось, что все здание погибнет, хотя ветер дул в противоположную от моего, западного флигеля сторону.

Почти тотчас же после первого автомобиля подъехал другой, наполненный служащими от старика, и все принялись за борьбу с огнем. Настоящая пожарная команда приехала минут через десять. Видишь ли, у них только лошади, а наш приют миль за пять от них; к тому же дорога в довольно скверном состоянии. Ночь стояла ужасная: было холодно, моросило и дул такой ветер, что мы с трудом держались на ногах. Пожарные влезли на крышу, им пришлось работать в носках, чтобы не соскользнуть. Они тушили искры мокрыми одеялами, рубили, лили воду из чердачного бака и держались героями.

Тем временем доктор заботился о детях. Сперва мы решили перевести их в безопасное место — если бы сгорело все здание, было бы невозможно вывести их на улицу в ночных рубашках и одеялах. К этому времени прибыло еще несколько автомобилей, и мы их реквизировали.

К счастью, соседняя усадьба была открыта на несколько дней для приема гостей, у старика — шестьдесят седьмой день рождения. Он приехал одним из первых и предоставил в наше распоряжение весь свой дом. Это было ближайшее убежище, и мы сразу приняли его предложение. Мы сунули двадцать самых маленьких в автомобиль и повезли их туда. Гости, одевавшиеся впопыхах, чтобы поспешить к месту пожара, приняли цыплят и уложили их в свои собственные постели. Почти все комнаты оказались, таким образом, переполненными, но мистер Райнер (фамилия хозяина) только что выстроил большой амбар, с гаражом позади, который хорошо отапливается и открыт для наших ребят.

После того как малютки были устроены, эти полезные гости стали приготовлять амбар для приема следующей партии, детей постарше. Они устлали пол сеном, покрыли одеялами и попонами и уложили на них тринадцать ребятишек рядами, словно маленьких телят. Мисс Мэтьюз и няня были с ними; их всех напоили горячим молоком, и через полчаса малыши спали так же мирно, как в своих постельках.

А у нас в это время стояло страшное волнение. Доктор, как только приехал, сразу спросил:

— Сосчитали вы детей? Уверены вы, что они все тут?

— Прежде чем оставлять дортуар, мы убеждались, что в нем никого нет, — ответила я.

Видишь ли, их невозможно было сосчитать в этой кутерьме. Около двадцати мальчиков под руководством Перси все еще спасали одежду и мебель, а старшие девочки разбирали груды обуви, старались подобрать что-нибудь для малюток, которые вертелись под ногами и хныкали.

После того как мы отправили около двадцати машин, нагруженных детьми, доктор вдруг воскликнул:

— Где Аллегра?

Наступило жуткое молчание. Никто не видел ее. И вдруг мисс Снейс вскочила и завопила. Бетси взяла ее за плечо и трясла до тех пор, пока не удалось добиться толку.

Оказывается, она решила, что у Аллегры начинается кашель, и чтобы не простудить ее еще больше, перенесла ее кроватку из детской с открытыми форточками в кладовую — а потом забыла о ней.

А ты ведь знаешь, Джуди, где кладовая. У нас кровь застыла в жилах, и мы растерянно уставились друг на друга. Весь восточный флигель был уже пуст, а лестницы третьего этажа охвачены пламенем. Не было ни малейшей надежды, что ребенок жив. Доктор первый пришел в себя. Он схватил одно из мокрых одеял, лежавших на полу в передней, и кинулся к лестнице. Мы кричали ему вслед, чтобы он вернулся, ведь это сущее самоубийство; но он продолжал свой путь и исчез в дыму. Я бросилась во двор и крикнула пожарным на крышу. Окно кладовой было слишком маленьким, чтобы мужчина мог пролезть в него, и они не открывали его, чтобы не создать сквозняк.

Не могу описать тебе, что произошло в следующие десять минут. Лестница третьего этажа с треском рухнула и оттуда вырвалось пламя, ровно через пять секунд после того, как доктор поднялся. Мы считали его погибшим, но вдруг раздался крик из толпы, стоявшей во дворе; оказалось, что он на секунду появился у одного из слуховых окошек и крикнул пожарным подать лестницу. Затем он исчез; мы думали, что они ни за что не успеют приставить эту несчастную лестницу; наконец ее приладили, и двое пожарных поднялись по ней. Открыли окно, сделался сильный сквозняк, и огромный столб дыма вырвался сверху. После целой вечности доктор снова появился с белым пакетом в руках. Он передал это пожарным, зашатался и исчез из виду.

Не знаю, что случилось за следующие несколько минут. Я отвернулась и закрыла таза. Каким-то образом они вытащили его и добрались до половины лестницы, а потом он выскользнул у них из рук. Понимаешь, он был без сознания от всего этого дыма, а лестница была скользкая и страшно качалась. Как бы то ни было, когда я открыла глаза, он лежал на земле, окруженный толпой, и кто-то кричал, чтобы ему дали воздуха. Сперва думали, что он умер. Но доктор Мэткаф из деревни осмотрел его и сказал, что у него сломана нога и два ребра, а помимо этого он как будто цел. Его положили на два детских матраса, выброшенных из окон, перенесли на телегу, на которой приехала лестница, и увезли домой все еще без сознания.

Мы же, оставшиеся, продолжали работать как ни в чем не бывало. Самое странное в подобных несчастьях — то, что ты так захвачен работой, что не успеваешь ни о чем подумать, и только потом, когда приходишь в себя, оцениваешь все, как есть. Доктор без малейшего колебания рискнул своей жизнью, чтобы спасти Аллегру. Это был самый геройский поступок, какой мне приходилось видеть, а между тем все заняло каких-нибудь пятнадцать минут этой ужасной ночи. В то время это был просто один из инцидентов.

И он спас Аллегру. Она вылезла из одеяла со взъерошенными волосами, лицо ее выражало приятное удивление — по-видимому, она решила, что это новая игра в прятки. Она улыбалась! Этот ребенок уцелел каким-то чудом. Пожар начался за три фута от ее стены, но, благодаря направлению ветра, он двинулся в противоположную сторону. Если бы мисс Снейс немного больше верила в свежий воздух и оставила окно открытым, огонь проник бы внутрь. Но, к счастью, мисс Снейс в свежий воздух не верит, и этого не случилось. Если бы Аллегра погибла, я бы никогда не простила себе, что не отдала ее Бретландам, и я знаю, что доктор тоже никогда бы себе не простил.

Несмотря на все потери, я поневоле счастлива, думая о двух трагедиях, которых удалось избежать. За семь минут, когда доктор был отрезан на пылающем третьем этаже, я пережила настоящую агонию, и теперь еще просыпаюсь ночью, дрожа от ужаса.

Но постараюсь рассказать тебе остальное. Пожарные и добровольцы — особенно шофер и конюхи от старика — неистово работали всю ночь не покладая рук. Наша новейшая кухарка — негритянка, героиня в своем роде, затопила плиту в прачечной и сварила целый котел кофе. Это она сделала по собственной инициативе. Les noncombattants подавали кофе пожарным, когда те сменяли друг друга на минуту, и он оказался весьма кстати.

Оставшихся детей, кроме старших мальчиков, которые работали всю ночь наравне со взрослыми, мы разместили по разным гостеприимным домам. Трогательно было видеть, как все сбежались помогать. Люди, которые прежде точно и не замечали нашего приюта, приехали среди ночи и предоставили в наше распоряжение свои дома. Они взяли детей к себе, устроили им теплые ванны, накормили их горячим супом и уложили спать. И насколько мне известно, никто из моих цыплят, даже больные коклюшем, не пострадали от того, что попрыгали босиком по мокрому полу.

Солнце стояло уже высоко, когда огонь был настолько локализован, что можно было судить о потерях. Доложу, что мой флигель совершенно не пострадал, только немного закопчен дымом, и главный коридор, вплоть до центральной лестницы, тоже почти в полном порядке; но все остальное обуглено и затоплено. От восточного флигеля остался лишь остов без крыши. Твоя ненавистная комната Ф, дорогая Джуди, навеки погибла. Хорошо, если б ты могла так же стереть ее из своей памяти, как она стерта с лица земли. И материально, и духовно со старым Джон-Грайером покончено.

Теперь расскажу тебе кое-что смешное. Я никогда за всю свою жизнь не видала такой массы смешных вещей, как в эту ночь. В то время как все были neglige (большинство мужчин в пиджаках и пальто, без воротников), С.У. прибыл разодетый с иголочки, точно на файв-о'клок. В галстуке у него красовалась жемчужная булавка, а на ногах — белые гетры. Несмотря на это, он принес большую пользу. Он предоставил нам весь дом, а мы предоставили на его попечение мисс Снейс, просто бившуюся в истерике, и нервы ее так заполнили его время, что он всю ночь не мешал нам.

Больше не в состоянии распространяться на эту тему; я никогда не была так измотана, как теперь. Хочу только уверить тебя, что нет никаких оснований прерывать путешествие. Пять попечителей были на месте уже рано утром в субботу, и все мы работаем, как сумасшедшие, чтобы внести в наши дела что-то, более или менее похожее на порядок. Приют в настоящее время разбросан по всей округе, но это не должно тебя тревожить. Мы знаем, где все наши дети, ни один не затерялся. Я и понятия не имела, что совершенно чужие люди могут быть такими отзывчивыми. Мое мнение о человеческой породе сильно изменилось к лучшему.

Доктора я не видела. Из Нью-Йорка вызвали хирурга, который вправил ему ногу. Перелом довольно серьезный и потребует порядочно времени. Нет оснований думать, что есть внутренние повреждения, хотя он страшно разбит. Как только нам разрешат навестить его, я пришлю тебе более подробные сведения. Однако, мне пора кончать, а то письмо не попадет на завтрашний пароход.

Прощай! Не беспокойся! Нет худа без добра, а здесь добра — просто уйма. Завтра напишу, какое оно.

Салли.

Господи, помилуй! Подъезжает автомобиль с Дж. Ф. Бретландом!

Приют Джона Грайера,

14-е января.

Дорогая Джуди!

Послушай только! Дж. Ф. Бретланд прочел о нашем пожаре в нью-йоркской газете (должна сказать, что пресса не поскупилась на подробности) и прилетел сюда в страхе и трепете. Первый его вопрос, когда он ввалился через наш почерневший порог, был такой: «Аллегра в порядке?»

— Да, — ответила я.

— Слава Богу! — вскричал он и со вздохом облегчения опустился в кресло. — Здесь не место для детей, — продолжал он строго, — и я приехал забрать ее домой. Возьму и мальчиков, — прибавил он поспешно, прежде чем я успела возразить. — Мы с женой все обсудили и решили, раз мы уж берем на себя такую обузу, все равно, сколько их, трое или одна.

Я повела его в свой кабинет, где наша маленькая семья жила со времени пожара, и через десять минут, когда меня позвали на совещание с попечителями, я оставила Дж. Ф. Бретланда самым счастливым отцом Соединенных Штатов, с дочерью на коленях и сыновьями по бокам.

Итак, ты видишь, что наш пожар сделал одно благое дело; он дал трем детям семью. Пожалуй, это искупает все потери.

Но, кажется, я не рассказала тебе о причине пожара. Так много вещей, о которых я тебе не говорила, что у меня болит рука при мысли, что все это еще предстоит написать. Стэрри, как мы недавно открыли, провел последние несколько дней здесь, нашим гостем. После веселого вечера, проведенного в трактире, он вернулся в наш каретный сарай, пролез через окно, зажег свечу и лег спать. По-видимому, он забыл свечу потушить. Сейчас он в больнице, весь вымазанный маслом, и горько скорбит о своей доле в нашем бедствии.

Я очень рада была узнать, что наша страховка оказалась вполне достаточной, убытки не так уж велики. Что же до других потерь, то их, в конце концов, и нет. В самом деле, мы ведь только выиграли, не считая, конечно, нашего бедного искалеченного доктора. Все, кто только в состоянии помочь нам, оказались на высоте; право, я не знала, что в человечестве столько отзывчивости и доброты. Говорила ли я дурно о попечителях? Беру свои слова обратно. Четверо из них прилетели сюда из Нью-Йорка на следующее утро, а местные жители все до единого приняли в нас самое горячее участие. Даже сам С.У. так рьяно перевоспитывает пять сироток, помещенных у него, что не причинил нам никаких беспокойств.

Пожар был в субботу на рассвете, а уже в воскресенье напечатали воззвания к гражданам с просьбой приютить у себя хотя бы по одному ребенку на три недели, пока приют не приведут в более или менее нормальное состояние.

Просто наслаждение было видеть, как на это отозвались. За какие-нибудь полчаса всех детей разместили. Это очень важно для будущего! Каждое из этих семейств отныне будет принимать в приюте личное участие. Подумай, как это важно для детей. Они увидели настоящую семью, а ведь десятки из них впервые переступили порог частного дома.

А теперь послушай о наших более продолжительных планах на эту зиму. При сельском клубе есть домик, который зимой пустует, и клуб любезно предоставил его в наше распоряжение. Он граничит с задней стороны с нашим участком, и мы приспособляем его для четырнадцати детей, с мисс Мэтьюз во главе. Поскольку столовая и кухня не повреждены, они будут приходить сюда для занятий и для еды, а вечером возвращаться домой, и прогулка в полверсты послужит им только на пользу.

Потом эта милая миссис Уилсон, соседка доктора, которая оказалась такой доброй матерью нашей маленькой Лоретте, согласилась взять еще пять человек детей за четыре доллара в неделю с каждого. Я дам ей несколько самых лучших старших девочек с хозяйственным инстинктом, желающих учиться стряпне в небольшом масштабе. Миссис Уилсон и ее муж — чудесная пара, экономная, трудолюбивая, любящая, и мне кажется, что девочкам будет полезно пожить с ними. Воспитательный курс для будущих жен! Говорила ли я тебе, что у старика приютили в ночь пожара сорок семь малышей и все гости превратились в импровизированных нянек? Мы освободили их на следующий день от тридцати шести, но одиннадцать остались у них. Называла ли я когда-нибудь мистера Райнера зачерствелым старым скрягой? Если да, прошу у него прощения. Он — кроткий ягненок. Как ты думаешь, что сделал этот благословенный человек? Он приспособил пустой дом в своем имении для наших младенцев, сам нанял для них первосортную английскую няню и снабжает их превосходным молоком со своей образцовой фермы. Он говорит, что уже много лет не знает, куда девать это молоко. Ему не по карману продавать его, потому что он теряет на каждой кварте по четыре цента.

Двадцать старших девочек из дортуара А я помещаю в новый дом огородника. Бедных Тернфельдов, которые занимали его ровно два дня, мы вытурили в деревню. Они не годились бы для присмотра за детьми, а их комната нужна. Трех или четырех девочек вернули из приемных домов, как слишком непокладистых, и они требуют самого внимательного надзора. Знаешь, что я сделала? Телеграфировала Елене Брукс, чтобы она бросила своих издателей и взялась за моих девочек. Я уверена, что она прекрасно подойдет. Она согласилась на время. Бедная Елена находит, что с нее достаточно того, что «на веки веков»; она хочет, чтобы все делалось на пробу.

Особенно повезло старшим мальчикам — мы получили благодарственное подношение от Дж. Ф. Бретланда. Он навестил доктора, чтобы поблагодарить его за Аллегру; они долго беседовали о нуждах нашего приюта, и, вернувшись, Дж. Ф. Бретланд дал мне чек на 300 долларов для постройки индейского лагеря. Он, Перси и сельский архитектор составили планы, и мы надеемся, что через две недели краснокожие переберутся на зимние квартиры.

Что за беда, что мои сто семь детей погорели, раз они живут в таком мягкосердечном мире?

Пятница.

Ты, вероятно, удивляешься, что я не сообщаю тебе никаких подробностей о состоянии доктора. К сожалению, не могу дать тебе сведений «из первых рук» по той простой причине, что он не желает меня видеть. В то же время он принял всех, кроме меня — Бетси, Аллегру, миссис Ливермор, мистера Бретланда, Перси, разных попечителей. Все они говорят, что он поправляется настолько быстро, насколько позволяют два сломанных ребра и перелом лодыжки. Так, кажется, называется та часть ноги, которая у него сломана. Он терпеть не может, чтобы над ним суетились, и не намерен благосклонно позировать в роли героя. Я, как признательная глава этого заведения, неоднократно заходила, чтобы передать ему мою благодарность, но меня неизменно встречали у дверей уверением, что доктор спит и не желает, чтобы его тревожили. Первые два раза я поверила миссис Мак-Гурк, но после… ладно, я знаю нашего доктора! Поэтому, когда пришла пора отправить нашу крошку, чтобы она пролепетала «Прощай» человеку, спасшему ей жизнь, я послала ее с Бетси.

Совершенно не могу понять, что творится с этим человеком. На прошлой неделе мы были совсем друзьями; теперь же, когда мне нужно знать его мнение о чем-нибудь, мне приходится посылать к нему Перси. Мне кажется, он мог бы принять меня, как главу приюта, даже если не желает, чтобы наше знакомство носило личный характер. Да, сомневаться не приходится, наш доктор — шотландец.

Позднее.

Придется истратить целое состояние на марки, чтобы это письмо дошло до вас. Но мне хочется, чтобы ты знала все новости, а у нас с самого 1876 года не было такой уймы веселых происшествий. Этот пожар дал нам такой толчок, что мы ожили на много лет вперед. Мне кажется, что всякое заведение должно выгорать до основания каждые двадцать пять лет, дабы избавиться от старомодного устройства и устарелых идей. Теперь я бесконечно рада, что мы не истратили денег Джервиса прошлым летом. Денег Джона Грайера мне не так жалко, потому что он заработал их каким-то патентованным лекарством, в состав которого, как я слышала, входит опий.

Что касается той части дома, которая уцелела от пожара, то она уже обшита досками и покрыта толем, и мы живем в ней очень уютно. Для столовой штата, детской столовой и кухни места вполне хватает, а более постоянные планы можно будет составить позднее.

Соображаешь ли ты, что с нами случилось? Бог услышал мои молитвы, и приют Джона Грайера состоит из отдельных домиков!

Остаюсь

самая занятая особа

к северу от экватора

С. Мак-Брайд.

Приют Джона Грайера,

16-е января.

Милый Гордон!

Пожалуйста, пожалуйста, ведите себя прилично и не делайте мою жизнь еще тяжелее, чем она есть. Сейчас и речи не может быть о том, чтобы я оставила приют. Вы должны бы понять, что я не могу бросить своих цыплят как раз тогда, когда они так страшно нуждаются во мне. Не намерена я бросить и эту проклятую филантропию. (Вы можете видеть, как выглядит Ваш язык в моем исполнении.)

Вам не из-за чего беспокоиться. Я не переутомляюсь, а, наоборот, наслаждаюсь; никогда в жизни я не была так занята и так счастлива, как сейчас. Газеты сильно сгустили краски и сделали наш пожар куда страшнее, чем он был. Описание того, как я прыгаю с крыши с двумя младенцами под мышкой, несколько преувеличено. У двух-трех ребятишек болит горло, и наш бедный доктор лежит в гипсе; но все мы, слава Богу, живы и как-нибудь выкарабкаемся без пожизненных увечий. Сейчас мне некогда описывать детали, у меня дел по горло. И, пожалуйста, не приезжайте. Пожалуйста! Позднее, когда наши дела немного придут в норму, нам с Вами придется побеседовать о нас с Вами, но мне необходимо время, чтобы обдумать эту беседу.

С.

27-е января.

Дорогая Джуди!

Елена Брукс взялась за четырнадцать неподатливых девочек самым искусным образом. Это дело — самое трудное, какое только я могла ей предложить, и она с радостью ухватилась за него. Думаю, что она окажется весьма ценным приобретением для нашего приюта.

Да, я забыла рассказать тебе о Петрушке. В ту самую ночь, когда случился пожар, две милые дамы, у которых он провел лето, собирались сесть в поезд, чтобы уехать в Калифорнию, — и они попросту взяли его под мышку вместе с багажом и увезли. Итак, Петрушка проводит зиму в Пасадене, и я думаю, что он останется с ними навсегда. Мудрено ли, что после всех этих происшествий я в таком восторженном настроении?

Позднее.

Бедный покинутый Перси только что провел вечер со мной — предполагается, что я понимаю его горе. Почему это я должна понимать горе у всех и у каждого? Ужасно утомительно изливать сочувствие из пустого сердца. Бедный малый в настоящее время изрядно удручен, но я подозреваю, что с помощью Бетси он поправится. Он вот-вот влюбится в нее, но сам этого не знает. Теперь он наслаждается собственными страданиями; он чувствует себя трагическим героем, мужем скорбей. Но я замечаю, что когда Бетси поблизости, он радостно предлагает ей свои услуги для какой угодно работы.

Только что получила телеграмму от Гордона, что он завтра приедет. Я страшусь этой встречи — я знаю, что не обойдется без ссоры. Он писал на следующий день после пожара и просил меня «бросить приют к черту» и немедленно обвенчаться с ним, а теперь он приезжает, чтобы настоять на своем. Никак не могу втолковать ему, что дело, включающее счастье ста с лишним детей, нельзя бросить с такой очаровательной беспечностью. Я сделала все что могла, чтобы удержать его от приезда, но, как все существа его пола, он упрям. О Джуди, что будет! Я бы хотела иметь возможность хоть одним глазком заглянуть в будущий год.

Доктор все еще в гипсе, но говорят, что он поправляется — более или менее ворчливо. Он уже в состоянии ежедневно понемножку сидеть и принимать тщательно подобранных посетителей. Миссис Мак-Гурк разбирает их у дверей и отвергает недостойных.

Прощай! Написала бы еще, но мне так хочется спать, что глаза захлопываются (выражение Сэди Кэт). Надо лечь и хорошенько выспаться, чтобы мужественно встретить сто семь забот завтрашнего дня.

С нежным приветом

С. Мак-Б.

27-е января.

Дорогая Джуди!

Это письмо не имеет никакого отношения к приюту Джона Грайера, оно просто от Салли Мак-Брайд.

Помнишь, мы читали на последнем курсе письма Гексли? В этой книге есть одна фраза, которая с тех пор осталась у меня в памяти: "В жизни каждого человека есть какой-нибудь мыс Горн, который он либо преодолевает, либо терпит на нем крушение".

Это очень верно, но беда в том, что не всегда узнаешь свой Горн. Плавать приходится в тумане, и терпишь крушение, прежде чем его заметишь.

В последнее время во мне зародилось сознание, что я достигла своего мыса. Я обручилась с Гордоном честно, полная надежд, но мало-помалу я стала сомневаться. Девушка, которую он любит, — не та, которой мне хочется быть; она та, от которой я весь последний год стараюсь отделаться. Я даже не уверена, что она когда-нибудь существовала. Гордон просто вообразил, что она существует. Но как бы то ни было, ее больше нет, и единственный честный исход как для него, так и для меня, — разойтись.

У нас нет больше никаких общих интересов; мы не друзья. Он этого не понимает. Он думает, что все это моя фантазия, и, если я заинтересуюсь его жизнью, все будет хорошо. Конечно, я интересуюсь им, когда он со мной. Я говорю о тех предметах, о которых ему хочется говорить, и он не знает, что целая часть меня — и самая значительная — не имеет с ним ни одной точки соприкосновения. Я притворяюсь, когда я с ним. Я не я, и если бы нам пришлось жить в ежедневном общении, я бы притворялась всю свою жизнь. Он хочет, чтобы я следила за его лицом и улыбалась, когда он улыбается, и хмурилась, когда он хмурится. Он не может понять, что я такая же личность, как и он.

У меня есть светский лоск, я хорошо одеваюсь, я представительна, я была бы идеальной хозяйкой в доме политика — вот почему он любит меня.

Но как бы там ни было, я вдруг увидела с ужасающей ясностью, что если я выйду за него, то через несколько лет окажусь в положении Елены Брукс.

Она сейчас для меня гораздо лучший образец замужней жизни, чем ты, милая Джуди. Мне кажется, такое зрелище, какое представляете вы с Джервисом, в высшей степени опасно для общества. Ваш счастливый, мирный и дружеский вид подстрекает беззащитных зрительниц кинуться на шею первому встречному мужчине — а он всегда оказывается совсем не тем, что нужно.

Во всяком случае, мы с Гордоном рассорились окончательно и бесповоротно. Я предпочла бы покончить дело без ссоры, но, принимая во внимание его темперамент — и мой тоже, надо признаться, — мы не могли разойтись без оглушительного взрыва. Он приехал вчера после обеда, и мы отправились на прогулку через усадьбу старика. Три с половиной часа мы ходили взад и вперед по холмам и разобрали себя до самых сокровенных глубин. Никто не сможет сказать, что разрыв произошел из-за взаимного непонимания.

Кончилось тем, что Гордон ушел, чтобы никогда не вернуться. Я стояла на холме и смотрела, как он удаляется; когда же он скрылся с глаз, на меня нахлынула совершенно неописуемая радость свободы. Я не думаю, что счастливая замужняя женщина могла бы понять, как восхитительно сознание, что ты ОДНА и ни от кого не зависишь. Мне хотелось обнять весь мир, внезапно ставший моей собственностью. Какое счастье, что с этим покончено! Правда предстала перед моими глазами еще в ночь пожара, когда я видела гибель старого Джона Грайера и представила себе, что на его месте будет выстроен новый, без меня. Жгучая ревность сжала мне сердце. Я не могла бы отказаться от приюта, и за те кошмарные мгновенья, когда я думала, что мы потеряли нашего доктора, я поняла, как дорога для меня его жизнь и насколько она ценней жизни Гордона. И тут же я почувствовала, что не смогла бы оставить его. Я должна продолжать свое дело и привести в исполнение все планы, которые мы с ним вместе составили.

Кажется, я тебе ничего не рассказала толком, просто наговорила кучу слов; но я так переполнена всевозможными чувствами, что мне хочется говорить, говорить и говорить, пока не договорюсь до нормального состояния. Итак, я стояла одна в зимних сумерках, глубоко вдыхала свежий, холодный воздух и чувствовала себя счастливой, свободной птицей, а потом побежала вниз по холму, через поле, к нашей железной ограде и запела. Конечно, это было скандально; ведь, по всем традициям, мне следовало бы тащиться домой со сломанным крылом. Я ни на минуту не подумала о бедном Гордоне, унесшем с собой на вокзал разбитое сердце. Когда я вошла в дом, меня встретил веселый топот детей, отправляющихся ужинать. Они вдруг стали МОИМИ, а за последнее время, когда моя гибель надвигалась все ближе и ближе, они уже начали превращаться в чужие мне существа. Я схватила ближайших трех и крепко прижала к себе, внезапно почувствовав такой прилив новой жизни и энергии, точно меня только что освободили из тюрьмы. Я чувствую, — нет, лучше остановлюсь — мне только хотелось, чтобы ты знала правду. Не показывай этого письма Джервису, но расскажи ему содержание в прилично сдержанном и грустном тоне.

Теперь полночь, и я постараюсь заснуть. Как чудесно не выходить замуж за человека, за которого не хочется выходить! Я рада, что все эти дети нуждаются во мне, я рада Елене Брукс, и да, я рада пожару и всему тому, что открыло мне глаза. В моей семье никто никогда не разводился, и они пришли бы в ужас, если бы слово «развод» попало на страницы семейной хроники.

Я знаю, что я страшно эгоистична и себялюбива. Мне следовало бы думать о разбитом сердце бедного Гордона. Но, право, это была бы только поза с моей стороны. Он найдет какую-нибудь другую девицу с такими же эффектными волосами, которую не будут смущать идеи о служении обществу, миссии женщины и прочей ерунде, занимающей умы современного поколения женщин. (Я цитирую в смягченной форме выражения нашего молодого поклонника с разбитым сердцем.)

Прощайте, милые мои! Как бы мне хотелось стоять с вами на берегу и смотреть на синее, синее море. Привет испанским землям.

Салли.

27-е января.

Милый доктор Мак-Рэй!

Не знаю, будет ли это письмецо столь счастливо, что застанет Вас не спящим. Может быть, Вам неизвестно, что я четыре раза приходила, чтобы принести Вам мою благодарность и соболезнование в самой сдержанной, специально приготовленной для больного форме. Я тронута была, услышав, что время миссис Мак-Гурк всецело поглощено приемом цветов, желе и куриных бульонов, присылаемых пылкими поклонницами нелюбезному герою в гипсе. Я знаю, что Вы находите шапку из простой шерсти более удобной, чем ореол, но, право, мне кажется, что Вы могли бы отличать меня от вышеназванных истерических дам. Мы с Вами были друзьями (время от времени), и хотя в истории нашего знакомства есть вещи, которые можно с успехом вычеркнуть, все же я не вижу причины, почему бы им перевернуть вверх тормашками наши отношения? Не лучше ли нам быть разумными и предать их забвению?

Пожар обнаружил такую массу неожиданной доброты в людях, что хотелось бы, чтоб он выявил немного ее и у Вас. Видите, доктор, я знаю Вас хорошо. Вы можете позировать для всего света в роли грубого, угрюмого, нелюбезного, научного и бесчеловечного ШОТЛАНДЦА, но меня Вы не проведете. Мое свежевышколенное психологическое око наблюдало за вами десять месяцев, и я применила к вам тест Бинета. На самом деле Вы добры, отзывчивы, мудры, всепрощающи и великодушны, так что, пожалуйста, будьте дома, когда я в следующий раз приду навестить Вас, и мы произведем хирургическую операцию над временем и ампутируем пять месяцев.

Помните то воскресенье, когда мы с Вами убежали и так хорошо провели время? Сегодня — следующий день.

Салли Мак-Брайд.

P.S. Если я удостою Вас еще одним визитом, пожалуйста, удостойте меня приемом, ибо, уверяю вас, я делаю последнюю попытку. Еще уверяю вас, что не стану проливать слезы на Ваше одеяло или целовать Вам руку, что, как я слышала, сделала одна восторженная дама.

Приют Джона Грайера,

четверг.

Милый недруг!

Видите, я очень дружелюбно настроена к Вам в настоящую минуту. Когда я Вас называю Мак-Рэй, я не люблю Вас, когда же называю недругом, то люблю.

Сэди Кэт передала мне вашу записку (с опозданием), написанную весьма недурно для левши; с первого взгляда я подумала, что она — от Петрушки.

Я приду завтра в четыре часа, и смотрите не вздумайте спать! Я рада, что, по-Вашему, мы с Вами друзья. Право, у меня такое чувство, точно я снова обрела что-то очень ценное, что я, было, небрежно затеряла.

С. Мак-Б.

P.S. Ява простудилась, и у нее болит зуб. Она сидит и держится за щеку, словно маленький ребенок.

Четверг, 29-е января.

Дорогая Джуди!

Те десять страниц, которые я отослала тебе на прошлой неделе, были, должно быть, ужасно нелепыми и непонятными. Исполнила ли ты мой приказ уничтожить письмо? Я не была бы в восторге, если бы оно появилось в моей «Переписке». Я знаю, что мое душевное настроение позорно, возмутительно, скандально, но ведь никто же не виноват в том, что чувствует. Обыкновенно помолвка считается приятной, но поверь, это ничто в сравнении со свободным, радостным, беззаботным чувством размолвки! Все эти последние месяцы меня мучило пренеприятнейшее ощущение неустойчивости, и вот наконец у меня твердая почва под ногами. Никто никогда так не стремился стать старой девой, как я.

Я пришла к заключению, что наш пожар ниспослан свыше, дабы расчистить дорогу для нового Джона-Грайера. Мы с головой ушли в планы отдельных домиков. Я предпочитаю серую штукатурку, Бетси склоняется к кирпичам, а Перси стоит за деревянные.

Не знаю, что предпочел бы бедный доктор; кажется, его вкус — мутно-зеленое с мансардной крышей.

Подумай только, как наши девочки научились бы готовить на десяти отдельных кухнях! Я подыскиваю десять любящих хозяюшек, которых можно поставить во главе каждого домика. Собственно говоря, надо подыскать не десять, а одиннадцать, одну — для доктора. Он так же беспомощен и сиротлив, как любой из моих цыплят. Я думаю, не очень-то отрадно возвращаться каждый вечер домой под крылышко миссис Мак-Гурк.

Как я ненавижу эту женщину! Она четыре раза заявила мне с самодовольной миной, что доктор спит и не желает, чтобы его беспокоили. Я еще не видела его, и запас моей вежливости приходит к концу. Однако я воздерживаюсь от окончательного суждения до четырех часов завтрашнего дня, когда мне назначена краткая, неинтересная получасовая аудиенция. Если она опять скажет мне, что он спит, я нежно повалю ее (она очень толста и неустойчива) и, решительно поставив ногу на ее живот, спокойно продолжу свой путь наверх. Люэлин, прежде — шофер, горничная и садовник, теперь сверх того еще и квалифицированная сиделка. Я сгораю от любопытства посмотреть, как он выглядит в белом переднике и чепце.

Только что пришла почта с письмом от миссис Бретланд, сообщающей, как она счастлива, что дети у нее. Она приложила фотографию — все сидят в коляске, Клиффорд гордо держит вожжи, а рядом с пони стоит грум.

Правда, недурно для трех недавних воспитанников Джона Грайера? Как я ни радуюсь при мысли об их будущности, все же мне немного грустно, когда я вспоминаю их бедного отца, доработавшегося до смерти для трех цыплят, которые его так скоро забудут. Бретланды сделают все, что в их силах, чтобы этого добиться. Они ревнуют их ко всякому постороннему влиянию и хотят, чтобы малыши принадлежали им целиком.

В общем, мне кажется, что самое лучшее — это естественный путь: чтобы каждая семья производила своих собственных детей и держала их у себя.

Пятница.

Сегодня я видела доктора. Это грустное зрелище — он почти сплошь состоит из повязок. Так или иначе, мы покончили со всеми нашими недоразумениями. Ужасно, правда, что два человека, наделенных даром речи, ухитряются ничего не сообщать друг другу из своих раздумий? Я не понимала его духовного облика, а он и до сих пор не понимает моего. Всему виной та суровая сдержанность, которую мы, северяне, так старательно культивируем в себе. Я уже думаю, не лучше ли легко возбудимая система предохранительных клапанов у южан?

Но, Джуди, какая ужасная вещь! Помнишь, в прошлом году он поехал в психиатрическую лечебницу и оставался там десять дней, а я подняла из-за этого такой глупый шум? Он поехал на похороны своей жены! Она умерла там в лечебнице. Миссис Мак-Гурк все время знала об этом и отлично могла добавить такую подробность к числу прочих сообщений, но этого не сделала.

Он очень мягко рассказал мне всю историю своей покойной жены. Бедняга! Он годами жил в непрерывной тревоге, и я думаю, ее смерть для него — избавление. Он признался мне, что еще до свадьбы знал, как опасно на ней жениться, но ему казалось, что он, врач, сумеет справиться с этим — и она такая красивая! Ради нее он отказался от городской практики и переехал в деревню. А потом, после рождения девочки, ее нервная система окончательно расстроилась, и ему пришлось «убрать ее», как выражается миссис Мак-Гурк. Ребенку теперь шесть лет — прелестная девочка, но, судя по его словам, совершенно ненормальная. При ней постоянно находится сестра милосердия. Подумай только обо всей этой трагедии, нависшей над нашим терпеливым, бедным доктором — ведь он действительно терпелив, несмотря на то, что он самый нетерпеливый человек на свете!

Передай Джервису благодарность за письмо; он — прелесть! Вот будет хорошо, когда вы вернетесь сюда, и мы начнем проводить в жизнь наши планы! У меня такое чувство, что я весь прошлый год училась, и только теперь готова взяться за настоящее дело. Мы превратим Джона Грайера в самый чудесный сиротский приют на белом свете. Я так бесконечно счастлива от всех этих мыслей, что вскакиваю по утрам с постели, точно на рессорах, и весь день, что бы я ни делала, все у меня внутри поет.

Приют Джона Грайера шлет благословение двум самым лучшим своим друзьям.

Addio!

Салли.

Приют Джона Грайера,

суббота, половина 7-го утра.

Мой милый, милый недруг!

«Скоро, только не сейчас, будет радость и у нас». Скажите, Вы не удивились, когда проснулись сегодня утром и все вспомнили? Я — страшно. Целых две минуты я не могла понять, почему я так счастлива.

Еще не рассвело, но я уже совсем не хочу спать и должна хоть письменно поговорить с Вами. Пошлю это письмецо с первой заслуживающей доверия сироткой, и оно будет лежать на Вашем подносе рядом с утренней овсянкой.

А в четыре часа (ОЧЕНЬ ТОЧНО) я последую за ним. Как Вы думаете, перенесет ли миссис Мак-Гурк такой вопиющий скандал, если я просижу с вами два часа без охраняющей добродетель сиротки?

Я была вполне искренна, Робин, когда обещала не целовать Вам руку и не проливать слез на Ваше одеяло, но боюсь, что я сделала и то, и другое — а, может быть, и еще хуже. Я положительно не подозревала, как Вы мне дороги, пока не переступила порога Вашей комнаты и не увидела Вас, окруженного со всех сторон подушками, покрытого повязками и с опаленными волосами. Если я люблю Вас теперь, когда не меньше трети Вас — в гипсе и бинтах, можете себе представить, как я буду любить Вас, когда Вы будете весь — Вы!

Но, милый мой Робин, какой же Вы глупый! Как могло прийти мне в голову, что Вы меня любите, и уже так давно, когда Вы поступали совершенно ПО-ШОТЛАНДСКИ? Обычно подобное поведение не рассматривается, как признак любви. Если бы Вы мне хоть раз отдаленно намекнули о Ваших чувствах, Вы, может быть, избавили бы нас обоих от нескольких сердечных ран.

Но не будем оглядываться на прошлое; мы должны смотреть вперед и быть благодарными. Две самых счастливых вещи на свете будут нашими — ДРУЖЕСКИЙ брак и работа, которую мы любим.

Вчера, уйдя от Вас, я вернулась в приют, словно в тумане. Мне хотелось быть одной и думать, но вместо этого мне пришлось обедать с Бетси, Перси и миссис Ливермор (приглашенными заранее), а затем спуститься к детям. Они получили от миссис Ливермор массу новых граммофонных пластинок и заставили меня прослушать их. И, Робин, милый, Вам покажется смешным — последняя пластинка, которую они поставили, была «Джон Андерсон, мой друг», — и вдруг я разревелась! Мне пришлось схватить ближайшую сиротку, крепко прижать ее к себе и спрятать голову у нее на плече, чтобы никто не заметил моих слез.

Сумеем ли и мы, когда состаримся, оглядываться без сожаления на те чудные дни, которые мы провели вместе? Так приятно заглядывать вперед и рисовать себе жизнь, полную труда, радости и ежедневных маленьких приключений, рука об руку с человеком, которого любишь. Я ничего не имею против того, чтобы состариться вместе с Вами, Робин. «Время — только река, в которой я ужу рыбу».

Я полюбила своих сироток потому, что они так нуждались во мне, и это и есть причина — по крайней мере, одна из причин — почему я полюбила Вас. Для меня Вы беспомощный ребенок, и раз Вы не желаете сами хоть как-то скрасить свою жизнь, придется взять это на себя.

Мы построим дом на холме у самого приюта. Что Вы скажете о желтой итальянской вилле — или, может быть, розовой? Во всяком случае, она не будет зеленой. И у нас не будет мансардной крыши. И у нас будет веселая большая гостиная, целиком состоящая из камина, окон, вида и отсутствия миссис Мак-Гурк. Бедная старушенция! Могу себе представить, как она разозлится и какой отвратительный состряпает вам обед, когда узнает эту новость!

Мы ей еще долго, долго не расскажем, да и вообще никому. Это слишком скандальная история, когда я только что расторгла помолвку. Вчера вечером я написала Джуди и с беспримерным самообладанием не обмолвилась ни единым словом о нашей тайне. Я сама становлюсь шотландкой.

Может быть, я сказала Вам неправду, Робин, что не знала, как сильно я Вас люблю. Мне кажется, я знала это уже в ночь пожара. Когда Вы были там, под пылающей крышей, и следующие полчаса, когда мы не были уверены, останетесь ли Вы в живых, я пережила так, что не передашь словами. Мне казалось, если Вы погибнете, я никогда не утешусь. Дать лучшему другу, который у меня был, уйти из жизни с такой уймой недоговоренностей — какой ужас! Я не могла дождаться минуты, когда мне позволят повидать Вас и высказать все, что я носила в себе пять месяцев. А потом, Вы ведь отдали строгий приказ не впускать меня, и это было ужасно больно. Как могла я подозревать, что на самом деле Вам хотелось видеть меня больше, чем всех остальных, и Вас удерживала лишь Ваша свирепая шотландская мораль? Вы прекрасный актер, Робин. Но, милый, если когда-нибудь в жизни у нас будет малейшее облачко недоразумения, давайте обещаем друг другу, что мы не будем скрывать его, будем ГОВОРИТЬ.

Вчера вечером, когда все ушли — рано, отмечаю с удовольствием, потому что цыплята живут теперь в доме, — я пошла к себе и окончила письмо к Джуди, а потом взглянула на телефон и меня охватил соблазн вызвать 505 и пожелать Вам спокойной ночи. Но я не посмела. Я все еще застенчива, как и приличествует невесте. И потому, чтобы хоть как-нибудь вознаградить себя, я вытащила Бернса и читала его целый час. Я заснула со всеми этими любовными песнями в голове, и вот теперь, на рассвете, пишу их Вам.

Прощайте, Робин милый, люблю вас всей душой.

Салли.