Дело было накануне зимней сессии, и над колледжем сгустилась тьма. Сознательные студентки, которые трудились весь год, учили больше прежнего, ну а легкомысленные, которые весь год валяли дурака, учили с отчаянным неистовством, рассчитанным на то, что, когда настанет решающий час, их мозги будут как чистый лист бумаги. Но Пэтти не учила. Принцип ее философии, по личному опыту приобретенной за три с половиной года учебы в колледже, заключался в том, что не годится начинать заниматься за день до экзаменов. Независимо от того, произвел ты впечатление на преподавателя своей разумной заинтересованностью предметом или нет, результат так же очевиден, как если бы оценки были уже выставлены черным по белому в архивах колледжа. Таким образом, Пэтти, которая, по меньшей мере, жила согласно своим принципам, сознательно пренебрегала, за исключением некоторых вопросов, которые она намеревалась выучить специально ради этого события, «благоразумным повторением пройденного материала», рекомендованным преподавателями.

Однако ее подруги, которые по всей вероятности, исповедовали одинаковую философию, но были менее последовательны, подвергали себя испытанию, общеизвестному как «систематическая первокурсная зубрежка»; и поскольку ни одна из них не успевала поговорить с Пэтти или приготовить что-нибудь поесть, она пришла к выводу, что это время не приносит пользы. Даже ее собственная соседка по комнате выставила ее из кабинета, потому что она громко смеялась над книгой, которую читала; и, оказавшись в роли странницы, она бродила по кабинетам своих подруг, но на всех дверях висели таблички с надписью «занято». Она сидела на подоконнике в коридоре и размышляла о тщете вещей в целом, как вдруг вспомнила о своих подружках-первокурсницах из 321-го кабинета. Она их давно не навещала, а в эту пору студентки первого курса обычно бывают интересны. Поэтому она обогнула коридор, ведший в 321-ый кабинет, и увидела, что поперек двери буквами высотой в три дюйма написано: «вход категорически запрещен для всех!!». Это обещало массу развлечений, и Пэтти разочарованно вздохнула, достаточно громко, чтобы ее услышали за дверной фрамугой.

Переворачивание страниц и шуршание бумаги стихло. Очевидно, там прислушивались, но вида не подавали. Пэтти написала на дверной притолоке записку, звучно проставив знаки препинания, затем шумно ретировалась, но спустя мгновение на цыпочках подошла и прислонилась к стене. Любопытство победило: дверь открылась и из нее высунулась особа с затравленным выражением лица.

— Ой, Пэтти Уайатт, это ты? — спросила она. — Мы подумали, что с верхнего этажа пришла Фрэнсис Стоддард, чтобы мы объяснили ей геометрию, поэтому сидели тихо. Входи.

— Господи, нет, я ни за что не стану преступать знак «занято». Боюсь, что у вас нет времени.

Первокурсница схватила ее за руку. — Пэтти, если ты нас любишь, зайди и подбодри нас. Мы так напуганы, что не знаем, что делать.

Пэтти уступила, и ее втянули через порог в комнату. — Если вы чем-то заняты, — заметила она, — я не желаю вам мешать. — В кабинете сидели три девушки. Пэтти милостиво улыбнулась двум осунувшимся лицам напротив. — А где леди Клара Вере де Вере? — спросила она. — Наверняка, эти последние драгоценные мгновения она не тратит на что-то легкомысленное.

— Она в спальне с учебником геометрии в одной руке и с греческой грамматикой — в другой, пытается учить их одновременно.

— Велите ей прийти сюда, — я хочу дать ей хороший совет. — И, усевшись на диван, Пэтти с оценивающей улыбкой внимательно осмотрела усеянную словарями комнату.

— Ах, Пэтти, как я рада тебя видеть! — воскликнула леди Клара, появляясь в дверях. — Второкурсницы рассказывают нам самые омерзительные истории про экзамены. Но ведь в них нет ни слова правды, а?

— Боже правый, конечно, нет! Не верьте ни одному слову, что говорят вам эти второкурсницы. В прошлом году они сами были первокурсницами, и если бы экзамены оказались столь ужасны, как они говорят, они бы тоже их не сдали.

На трех лицах отразилось облегчение.

— Ты здорово умеешь утешить, Пэтти. Студентки старших курсов не принимают все близко к сердцу, верно?

— Со временем почти ко всему привыкаешь, — молвила Пэтти. — Если знаешь правильные ответы, экзамены даже бывают интересны.

— Но мы не знаем правильных ответов! — завопила одна из первокурсниц, вновь охваченная ужасом. — Мы попросту ничего не знаем, а завтра сдавать латынь, послезавтра — геометрию.

— О, ну что ж, в таком случае вы все равно не сдадите, поэтому не волнуйтесь. Отнеситесь к этому философски, ясно? — Пэтти расположилась среди подушек и улыбнулась своим напуганным зрителям с непринужденной беспечностью. — В качестве примера бесполезности зубрежки в одиннадцатом часу, когда в течение всего семестра не было выучено ни единого слова, приведу вам мой собственный опыт из первого курса по греческому языку. При поступлении в колледж я была плохо подготовлена, в течение семестра я не занималась и, без преувеличения, ничего не знала. За три дня до экзаменов я внезапно осознала ситуацию и начала поглощать грамматику в больших количествах. Я пила черный кофе, чтобы не уснуть, занималась до двух ночи и с трудом прерывала зубрежку неправильных глаголов во время еды. Я прямо-таки думала по-гречески, видела сны по-гречески. И после стольких усилий, вы не поверите, я провалила экзамен по греческому! Это подорвало мою веру в подготовку к экзаменам. С тех пор я этого не делаю и с тех пор больше не срезаюсь на экзаменах. Я верю в то, что как успешный, так и неуспешный результат полностью зависит от судьбы, поэтому больше не беспокоюсь.

Первокурсницы безутешно переглянулись. — Если все решено заранее, мы пропали.

Пэтти ободряюще улыбнулась.

— Но я слышала, что людей отсылают домой, то есть, исключают, если они заваливают определенное количество экзаменов. Это правда? — приглушенным голосом спросила леди Клара.

— О да, — сказала Пэтти, — приходится так поступать. Я знавала нескольких умнейших девочек в колледже, подлежавших исключению.

Леди Клара простонала. — Пэтти, я ужасно слабая в геометрии. Много девочек на этом срезается?

— Много? — отвечала Пэтти. — Обычная канцелярская работа по составлению извещений отнимает у кафедры два дня.

— А экзамен очень трудный?

— Я не слишком его помню. Понимаете, с тех пор, как я была первокурсницей, прошло столько времени. Они выбрали самые трудные теоремы, которые мне были известны — вы даже не смогли бы их нарисовать, не то чтобы доказать: например, пирамида, поделенная на кусочки — я не помню, как она называется — и разветвленная пирамида, похожая на улитку, выползающую из своего домика: по-моему формально она называется «гроб дьявола». И — ах, да! — они задают примеры, ужасные примеры, которых прежде вы и в глаза не видели; а на верху страницы стоит небольшое примечание с указанием решить сначала их, и вы приходите в такое смятение, пытаясь думать быстро, что вовсе перестаете соображать. Я знаю девочку, которые все два часа пыталась решить пример, и когда она уже была готова его записать, прозвенел звонок, и ей пришлось сдать работу.

— И что произошло?

— О, она провалилась. Видишь ли, нельзя винить преподавателя в том, что он не читал между строк, поскольку этих строк не существовало; однако ее было в известной мере жаль, так как девчонка действительно знала до ужаса много, но не могла это высказать.

— Со мной то же самое.

— А, так происходит с доброй половиной человечества. — Повисло молчание, и первокурсницы уныло переглянулись. — Но жизнь продолжается, даже если вы не сдадите математику, — утешила их Пэтти. — Другие люди делали это до вас.

— Если бы дело было в одной геометрии… но мы боимся латыни.

— А, латынь! Бессмысленно к ней готовиться, поскольку всю ее прочитать невозможно, и если вы просто выберите какую-нибудь главу, то это, наверняка, будет не та глава, которую выберут они. Лучший способ — произнести над учебником заклинание, открыть его с завязанными глазами и выучить первую попавшуюся страницу; и тогда, в случае, если вы не сдадите — а, скорее всего, так оно и будет — вы сможете свалить вину на судьбу. Когда я училась на первом курсе, если я правильно помню, нам задали перевести на латынь для сочинения в прозе одно из эссе Эмерсона, а мы даже не могли сказать, что оно означало по-английски.

Три подруги снова переглянулись.

— Я бы не справилась с чем-то подобным.

— Я тоже.

— И я.

— И никто бы не справился, — сказала Пэтти.

— Мы можем срезаться на латыни и математике, но если мы завалим и другие предметы, — прощай, колледж.

— Думаю, вы правы, — сказала Пэтти.

— А я ужасно «плаваю» в немецком.

— А я — во французском.

— Я — в греческом.

— Ничего не знаю насчет немецкого, — заметила Пэтти. — Мне его не приходилось изучать. Но я помню, как Присцилла рассказывала, что отпечатанные экзаменационные работы не прибыли вовремя и фройляйн Шерин, у которой отвратительный почерк, написала вопросы на доске немецким шрифтом, и они даже не смогли их прочесть. Что касается французского, первым вопросом, кажется, было написать полный текст «Марсельезы». Она состоит из семи строф, и никто их не выучил, а «Марсельеза», да будет вам известно, такая вещь, которую попросту невозможно сочинить без подготовки. По поводу греческого, я рассказала вам о своем собственном опыте и я уверена, что хуже этого ничего быть не может.

Первокурсницы безнадежно посмотрели друг на друга. — Остались только английский, гигиена и история Библии.

— Английский — это такой предмет, о котором и сказать-то нечего, — промолвила Пэтти. — Вполне вероятно, что вас попросят написать героическую поэму пятистопным ямбом, если вы знаете, что это такое. Вам придется положиться на вдохновение, — такое не выучишь.

— Я надеюсь, — вздохнула леди Клара, — сдать тем не менее гигиену и историю Библии, поскольку на каждый предмет приходится всего лишь один час, полагаю, это не много.

— Не будь излишне оптимистична, — сказала Пэтти. — Все зависит от случая. Группа по гигиене настолько многочисленна, что профессор не успевает читать работы; он просто идет по списку и срезает каждую тринадцатую девочку. Я не уверена насчет истории Библии, но, думаю, он поступает в том же духе. Я поняла это еще на первом курсе, когда по ошибке вручила карту Святых земель, выполненную цветным мелом, профессору гигиены, а схему пищеварительной системы — профессору истории Библии, и никто из них этого не заметил. Они и впрямь были здорово похожи, но не настолько, чтобы их нельзя было друг от друга отличить. Мне приходится сказать только то, что я надеюсь, что ни одна из вас не будет тринадцатой в списке.

Первокурсницы воззрились друг на друга в безмолвном ужасе и Пэтти встала. — Ладно, дети мои, до встречи и, несмотря ни на что, не волнуйтесь. Я рада, если мне удалось немного вас подбодрить, ибо многое зависит от того, насколько вы спокойны. Не верьте дурацким историям, которые вам рассказывают второкурсницы, — обратилась она к ним, оглядываясь через плечо, — они просто пытаются вас запугать.