Помещение коронерского суда было набито до отказа. Иногда встречались лица, настроенные, это я точно знал, к Рэднору дружелюбно, и, тем не менее, толпа по большей части состояла из патологических охотников за сенсацией, готовых слышать и верить в худшее.

Присутствовал окружной прокурор. Более того, когда я вошел в зал, они с коронером и Джимом Мэттисоном шепотом совещались, и у меня возникло подозрение, что это дело они сфабриковали вместе. Мысль не обнадеживала: коронер, каким бы беспристрастным он ни казался, все-таки мог оказать влияние на присяжных тем, в какую форму облекались задаваемые вопросы. Сам же я вряд ли был в том положении, чтобы изменить ход расследования: сомневаюсь, что какой-нибудь адвокат когда-либо отправлялся на следствие, располагая меньшим количеством информации, чем я.

Первым в качестве свидетеля был вызван доктор, делавший вскрытие. После того, как подробно, с ненужной, как мне показалось, тщательностью, остановились на его показаниях, были приведены факты в связи с обнаружением тела. С этого момента расследование изменило курс, перейдя на тему странного поведения Рэднора в день убийства. Для дачи свидетельских показаний были вызваны хозяин, конюший и несколько завсегдатаев Люрэйской гостиницы. Их показания практически не отличались друг от друга, и я не пытался оспаривать их истинность.

– В котором часу Рэднор Гейлорд вернулся в гостиницу? – спросил коронер у хозяина, «старины Томпкинса».

– Думаю, было где-то около трех часов дня.

– Прошу вас, опишите в точности все, что произошло.

– Ну, мы сидели на веранде, болтали о том о сем, как вдруг увидели, что по полю идет молодой Гейлорд, глядит себе под ноги, руки в карманах, быстро так идет. Он крикнул Джейку, который мыл тележку у водонапорного крана, чтобы тот седлал его лошадь да поторапливался. Потом он поднялся по ступенькам, вошел в бар и заказал бренди. И тут же, глазом не моргнув, осушил два бокала.

– А утром, когда они оставили своих лошадей, он заказывал что-нибудь выпить? – прервал его тут коронер.

– Нет, в бар он не пошел, обычно же не в его характере нас игнорировать.

По залу прокатились смешки, и коронер постучал, призывая к порядку. – Здесь не место для дешевых острот, поэтому будьте любезны ограничиться ответами на мои вопросы… Показалось ли вам, что по возвращении из пещеры мистер Гейлорд был под хмельком?

Хозяин гостиницы изучающе прикрыл правый глаз. – Нет, я не могу сказать определенно, что он был похож на человека под мухой, – проговорил он с видом знатока, – но он казался чем-то ужасно расстроенным. Он был в таком бешенстве, что мог и укусить: лицо было белым, рука дрожала, когда он поднял бокал. Трое или четверо это заметили и поинтересовались…

– Хорошо, – перебил коронер, – что он сделал потом?

– Он пошел на конюшню и отругал мальчика за медлительность. И сам так резко затянул подпругу, что кобыла бросилась вперед, а он ударил ее. Обычно, когда дело касается обращения с лошадьми, он любит поворчать, поэтому мы подумали…

Его снова остановили и попросили продолжать без размышлений.

– Так, дайте подумать, – невозмутимо сказал свидетель. – Он прыгнул в седло, охаживая бока лошади, и рванул с места, окутанный облаком пыли, и даже ни разу не оглянулся. Мы все страшно удивились, так как обычно он вполне дружелюбен, и потом мы поговорили об этом; но мы ничего такого не подумали, пока в тот вечер до нас не дошла новость об убийстве, тут мы и стали соображать, что к чему.

Здесь я выразил протест, и хозяин гостиницы был отпущен. Вызвали конюшего Джейка Хенли. Его показания, в сущности, были на ту же тему и подтверждали слова хозяина.

– Ты говоришь, что он отругал тебя за медлительность? – осведомился коронер.

Джейк с ухмылкой кивнул. – Я не помню точных слов, – на меня ругаются так часто, что брань уже не действует как должно, – но сказано было не в бровь, а в глаз.

– И он ударил тебя, поскольку был возбужден?

Ухмылка Джейка стала шире. – Пожалуй, можно сказать и так, – осторожно признал он. – Для начала, он уже был довольно рассержен, а тут еще бренди сделал свое дело. Кроме того, он чертовски торопился уехать до того, как вернутся остальные, и пока я выводил лошадь, он услыхал, как они смеются. Их еще не было видно, но они очень шумели. Одна девушка наступила на змею и визжала так громко, что ее можно было слышать на две мили вокруг.

– И Гейлорд уехал, прежде чем кто-либо его видел?

Мальчик кивнул. – Он здорово припустил. «Вы забыли заплатить», крикнул я ему вслед, он швырнул пятьдесят центов и они шлепнулись в корыто для водопоя.

На этом его показания завершились.

Затем были вызваны несколько участников пикника, которые не показали ничего, что могло бы повредить Рэднору. Прежде чем войти в пещеру, он, похоже, был в своем обычном настроении и, как выяснилось, никто не видел его после того, как он покинул пещеру, хотя тогда этого никто не заметил. Также никто не заметил, как он общался с отцом. Коронер подробно остановился на этом вопросе, но не вытянул так или иначе никаких сведений.

Полли Мэзерс не пришла. Она была вызвана в суд повесткой, но заболела и стала слишком нервной, чтобы выдержать такое напряжение, так что доктор запретил ей присутствовать. Несмотря на это, коронер снял с нее показания дома, а его секретарь громко зачитал их присяжным. Они исключительно сводились к вопросу о пальто и о том, где она последний раз видела Рэднора.

Вопрос. «Не заметили ли вы чего-нибудь особенного в поведении Рэднора Гейлорда в день гибели его отца?»

Ответ. «Ничего такого особенного… нет.»

Вопрос. «Вы не заметили какого-нибудь обстоятельства, которое позволило бы вам подозревать, что они с отцом были в плохих отношениях?»

Ответ. «Нет, они оба выглядели как обычно.»

Вопрос. «Вы разговаривали с Рэднором в пещере?»

Ответ. «Да, мы прогуливались некоторое время вместе, и он нес мое пальто. Положив его на обломок колонны, он забыл его там. Я о нем тоже забыла и вспомнила только тогда, когда мы уже были снаружи. Потом я случайно упомянула о пальто в присутствии полковника Гейлорда и, полагаю, он вернулся за ним.»

Вопрос. «И вы не видели Рэднора Гейлорда после того, как он покинул пещеру?»

Ответ. «Нет, после того, как мы вышли из галереи с разбитой колонной, я его не видела. Проводник зажег друммондов свет, чтобы показать нам строение потолка. Мы около пяти минут осматривали комнату, потом все вместе пошли дальше. Рэднор не остался осматривать комнату, а пошел вперед, к выходу.»

Вот и все показания Полли, которые не прибавили ничего нового.

Следующим вызвали Соломона, почти потерявшего голову от страха, и его показания пролили свет на ссору между полковником Гейлордом и Рэднором. Соломон рассказал о том, как нашел французские часы, и еще много чего, что, я уверен, он выдумал. Я выразил желание исключить его показания из протокола, однако коронеру показалось, будто они наводят на определенные мысли, – что, несомненно, так и было, – и он позволил их оставить.

Следующим на кафедру вызвали самого Рэднора. Когда он занял свое место, присутствующих охватил взволнованный шепот, и все напряженно подались вперед. Он был собран, спокоен и абсолютно серьезен, – ни один мускул не дрогнул на его лице.

Коронер тут же начал с вопроса ссоры с его отцом, в вечер накануне убийства, и Рэднор прямо и открыто ответил на все вопросы. Он не пытался приукрасить ни одной подробности. Тот факт, что причиной ссоры был денежный вопрос, выставил дело в особенно неприглядном свете. Рэд попросил отца выделить ему определенную сумму, чтобы в будущем быть независимым, а отец отказал. Они вышли из себя и зашли дальше обыкновенного. В своем повествовании Рэднор открыто взял вину на себя, тогда как в некоторых случаях, я сильно подозреваю, ее следовало было поставить в упрек полковнику. Однако, вопреки тому, что рассказ этот разоблачил прискорбную ситуацию между отцом и сыном, его искреннее признание ответственности завоевало ему больше симпатии, нежели с момента убийства.

– Как разбились часы? – спросил коронер.

– Мой отец сбросил их на пол с каминной полки.

– Он не бросил их в вас, как предположил Соломон?

Рэднор поднял голову, вспыхнув от гнева.

– Они упали на пол и разбились.

– Вы часто ссорились с отцом?

– Время от времени. Он был вспыльчив и всегда хотел настоять на своем, а я был не так терпелив, каким должен был быть.

– По какому поводу вы ссорились?

– По разным поводам.

– Ну, например?

– Иногда потому, что он думал, что я трачу слишком много денег, иногда по поводу управления поместьем, а иной раз потому, что слышал обо мне слухи.

– Что вы подразумеваете под «слухами»?

– Истории о том, что я слишком много играю или злоупотребляю спиртным.

– Эти истории были достоверными?

– Они всегда были преувеличены.

– А эта ссора накануне его гибели была серьезнее обычного?

– Возможно… да.

– За завтраком вы не разговаривали друг с другом?

– Нет.

Рэднор напряженно хмурился, очевидно, это была очень болезненная тема.

– Вы разговаривали позже?

– Перекинулись несколькими словами.

– Пожалуйста, повторите сказанное.

Рэднор, казалось, колеблется. Затем он несколько устало отвечал, что точных слов не помнит и что это было всего лишь повторение сказанного накануне вечером. Когда настояли, чтобы он передал суть беседы, он ответил, что его отец хотел помириться, но на старых условиях, и он отказался. Полковник повторил, что он еще слишком молод, чтобы передавать свои дела в чужие руки, что у него впереди полно времени, чтобы стать самому себе хозяином. Рэднор отвечал, что он слишком стар, чтобы к нему продолжали относиться, как к мальчишке, и что он уйдет и будет работать там, где ему станут платить за его труд.

– Позвольте спросить, – безмятежно поинтересовался коронер, – делая такое заявление, вы имели в виду какую-то конкретную работу или это была обычная риторика, рассчитанная на то, чтобы заставить полковника Гейлорда принять ваши условия?

Рэд нахмурился и промолчал, дальнейшие его ответы были сугубо лаконичны.

– Продолжилась ли ваша с отцом беседа во время верховой прогулки или в течение дня?

– Нет.

– Вы намеренно избегали встречаться друг с другом?

– Полагаю, что так.

– В таком случае, эти слова после завтрака, когда вы пригрозили уйти из дома, были самыми последними словами, сказанными вашему отцу?

То был вопрос, о котором Рэднор не желал задумываться. Губы его слегка дрогнули, и он ответил с видимым усилием.

– Да.

По залу прокатился легкий шепот то ли сочувствия, то ли сомнения.

Коронер вновь задал тот же вопрос, и Рэднор, на сей раз вспыхнув от гнева, повторил свой ответ. Коронер выдержал небольшую паузу и продолжил без каких-либо комментариев:

– Вы вошли в пещеру со всей группой?

– Да.

– Но вы покинули их прежде, чем они сделали полный круг?

– Да.

– Отчего же?

– Мне было не особо интересно, – я видел пещеру много раз до этого.

– Где вы покинули группу?

– По-моему, в галерее с разбитой колонной.

– И сразу же вышли из пещеры?

– Да.

– Вы входили туда снова?

– Нет.

– Вы забыли про пальто мисс Мэзерс и бросили его в галерее с разбитой колонной?

– Видимо, так.

– Не подумали ли вы о нем позже и не вернулись ли за ним?

В ответ Рэднор выкрикнул. – Нет, я ничего не подумал о пальто.

– У вас принято бросать пальто юных леди столь бесцеремонным образом?

В зале захихикали, и Рэд не соблаговолил обратить внимание на этот вопрос.

Я был возмущен тем, что парню пришлось предстать пред столь суровым испытанием. Это был необычный суд, и коронер не имел права вести себя более оскорбительно, чем требовал род его занятий. Глаза Рэднора полыхали гневом, я же с беспокойством сознавал, что его больше не заботило, какое впечатление он производит. На остальные вопросы он отвечал так коротко, насколько позволял английский язык.

– Что вы делали после того, как покинули пещеру?

– Поехал домой.

– Прошу вас поподробнее. Что вы делали сразу после того, как покинули пещеру?

– Гулял по лесу.

– Как долго?

– Не знаю.

– Ну, как вам кажется?

– Возможно, полчаса.

– Что вы делали потом?

– Вернулся в гостиницу, велел подавать лошадь и поехал домой.

– Почему вы не подождали остальных членов экспедиции?

– Не было настроения.

Вопрос был повторен на все лады, однако Рэднор упрямо отказывался обсуждать эту тему. Последнее, что он обещал мне перед тем, как идти на слушание, это то, что он прояснит все подозрительные моменты относительно своего поведения в день совершения преступления. Я взялся за него сам, но не смог вытащить из него больше, чем это удалось коронеру. По какой-то причине он совершенно переменился, и его поведение предостерегало меня от доведения дела до крайности. Я сел на место и допрос продолжился.

– Мистер Гейлорд, – сурово промолвил коронер, – вы слышали показания, касающиеся вашего специфического поведения во время возвращения в гостиницу. Трое свидетелей показали, что вы находились в неестественно взволнованном состоянии. Это правда?

Рэднор сказал, что, наверное, правда. Он не собирается оспаривать правдивость джентльменов. Сам он не помнит своих действий, но, похоже, было множество очевидцев, которые помнят.

– Вы можете объяснить свое странное поведение?

– Я уже неоднократно говорил вам, что не могу. Я плохо себя чувствовал, вот и все дела.

По залу прошелестел недоверчивый шепот. Все понимали, что он что-то скрывает, и я видел, что он быстро теряет симпатию, завоеванную вначале. Я сам затруднялся объяснить его поведение, но, поскольку я пребывал в абсолютном неведении, мне ничего другого не оставалось, как позволить событиям идти своим чередом. На этом Рэднор был отпущен, и следующие полчаса потратили на обсуждение отпечатков ног, найденных на глинистой тропинке, на месте преступления. Следы Моисея-Кошачьего-Глаза были признаны незамедлительно, но другие послужили поводом для изрядного количества дискуссий. Были представлены точные копии отпечатков, которые сравнили с ботинками для верховой езды, бывшими в тот момент на полковнике и на Рэдноре. След полковника спутать было невозможно, но я лично не считаю, что предполагаемый след ботинка Рэднора идеально совпадал с самим ботинком. Тем не менее, присяжных это, кажется, удовлетворило, и Рэднора вызвали для объяснения. Единственная его гипотеза сводилась к тому, что это отпечаток, который он оставил, проходя по тропинке на пути к выходу.

След был не на тропинке, сообщили ему, а на влажной глине на краю пропасти.

Рэднор пожал плечами. В таком случае это не мог быть след его ботинка. Он не сходил с тропинки.

Что касается спичечного коробка, он также не мог дать удовлетворительного ответа. Он признал, что это его коробок, однако был способен объяснить его присутствие на тропинке не больше, чем сам коронер.

– Когда вы помните, что видели его в последний раз? – осведомился коронер.

Рэднор подумал. – Помню, я одолжил его миссис Мэзерс, когда она складывала костер в лесу, чтобы сварить кофе. После этого я ничего про него не помню.

– Как вы объясните его присутствие на месте преступления?

– Я могу только догадываться, что, к моему неведению, он, должно быть, выпал у меня из кармана, когда я выходил из пещеры.

Коронер заметил: то, что он выронил коробок на том самом месте, было несчастливым совпадением.

На этом он счел целесообразным прервать показания Рэднора. Больше слов из него было не вытянуть, и наконец его отпустили, пригласив на кафедру миссис Мэзерс.

Она помнила, что одолжила спичечный коробок, потом кто-то отозвал ее в сторонку, и она уже не могла вспомнить, что с ним сделала. Ей казалось, что она, очевидно, вернула его, ибо она всегда возвращает одолженное, однако в этом она отнюдь не была уверена. Весьма вероятно, что она оставила его у себя и выронила на обратном пути из пещеры.

Было ясно, что она не хотела сказать чего-нибудь, что вменялось бы Рэднору в вину; к тому же, она и впрямь была слишком взволнована, чтобы помнить свои действия. Было допрошено еще несколько человек, однако вопрос о спичечном коробке так и не прояснился. Так что в конце заседания он остался тем, чем являлся вначале: всего лишь весьма досадной косвенной уликой.

Слушание в этот день завершилось, следствие перенесли на завтрашнее утро, на десять часов. О призраке до сих пор не было произнесено ни слова, но я был полон мрачных предчувствий относительно того, что может принести следующий день. Я понимал, что если затронут эту тему, то всем шансам Рэднора избежать суда большого жюри будет раз и навсегда положен конец. А это, в лучшем случае, может означать еще два месяца тюремного заключения. Чем это могло бы обернуться в худшем случае, мне даже думать не хотелось.