Для завершающей стадии переговоров герцог Анжуйский прислал в Англию барона Жана Симье. Елизавета незамедлительно приняла француза. Смуглый, темноволосый, он очаровал ее своей внешностью. Симье был придворным до мозга костей: предельно учтивый, в меру флиртующий и умеющий говорить неизбитые комплименты. Все это он мастерски использовал в разговоре с королевой.

– Ваше величество, я приехал, дабы подготовить вас, – певучим голосом произнес барон Симье, низко кланяясь и изящным движением отводя за спину широкополую шляпу с перьями.

– Подготовить меня? К чему?

– К напору ухаживаний со стороны моего господина, ваше величество. Он буквально умирает от любви к вам. Исполненный нетерпения, он тоскует по вас и мечтает дожить до того дня, когда сможет своими глазами увидеть ваше божественное лицо.

«Бесс, не будь мотыльком, летящим на огонь», – хмуро подумал стоявший у трона Роберт.

Елизавета расплылась в улыбке:

– И нам тоже не терпится увидеть герцога и приветствовать его на английской земле. Можете передать вашему господину, что его портрет произвел на меня большое впечатление.

Художник явно погрешил против правды, не оставив на лице герцога ни одной оспины.

– Ваше величество, я непременно передам ему ваши слова и расскажу многое другое. Я поведаю моему господину о вашей божественной грации и ослепительной красоте. Если существует совершенство из плоти и крови, то это, несомненно, вы, ваше величество.

– Ах, господин барон, вас не зря назвали таким именем, – игриво сказала Елизавета. – Вы проказливая обезьяна. Я даю вам это прозвище! Из всех зверей вы самый красивый.

– Так за кого она собралась замуж? – прошептал герцог Сассекский, наблюдая флирт между королевой и французским посланником.

Роберт уже собирался дать язвительный ответ, когда Симье вдруг театрально хлопнул в ладоши. В зале появился слуга, чуть не сгибавшийся под тяжестью шкатулки.

– Ваше величество, я привез драгоценные камни, которых бы хватило на двенадцать тысяч корон для вашей знати. Это подарок моего господина, – ликующим голосом сообщил посланник. – Герцог послал их в знак его доброй воли и дружбы.

– И как подкуп, чтобы заставить нас поддерживать этот брак, – пробормотал Роберт.

– А мне их союз с каждым днем нравится все больше, – заявил герцог Сассекский.

– Какая сказочная щедрость, – расцвела Елизавета, искусно хлопая ресницами.

«Что за черт? Она ведет себя как юная ветреная дурочка, на которую впервые обратили внимание», – подумал Роберт.

С каждой минутой королева повергала его во все большее недоумение.

На следующий день, внутренне сжимаясь, Роберт вновь наблюдал безудержный флирт королевы с бароном. Елизавета лезла из кожи вон, показывая, как она стремится выйти замуж за герцога Анжуйского. В честь Симье она устроила пышный бал с представлением. Французский посланник постоянно находился рядом с Елизаветой. Она не отпускала его ни на шаг, вызывая на переговоры – официально это называлось так – даже поздним вечером. В числе прочих подарков герцога барон вручил ей книжку, переплет которой был украшен самоцветами. Елизавета пришла в неописуемый восторг и пообещала, что станет повсюду носить ее с собой. В качестве ответного подарка она решила отослать герцогу миниатюру со своим портретом и вышитые перчатки.

– В один прекрасный день, – томным голосом произнесла королева, – я надеюсь, что мсье Анжу, – как она называла герцога, – получит от меня более утонченные и ценные подарки.

Видя этот затянувшийся спектакль и слыша кокетливое хихиканье королевы, Роберт мечтал оказаться сейчас подальше отсюда. И в то же время его искренне восхищала ее бесцеремонность. Любую другую женщину среднего возраста, вздумай она так себя вести, попросту высмеяли бы, но придворные Елизаветы видели в ней богиню – или полубогиню, – наделенную даром вечной молодости. У кого-то другого этот спектакль окончился бы провалом, но Елизавета не напрасно была дочерью Анны Болейн. Пусть у нее уже не осталось ни молодости, ни красоты, тем не менее она виртуозно убеждала людей, что у нее есть и то и другое. Роберт тоже поддался ее чарам. И все начинали верить, что на сей раз королева действительно намерена выйти замуж. Ничего удивительного, что двор, затаив дыхание, с любопытством следил за разворачивающимся действом.

Уолсингему, как и Роберту, претила мысль о браке королевы с католиком, хотя государственный секретарь занимал здесь более прагматичную позицию. Шпионы Уолсингема сумели выведать некоторые весьма неприглядные факты из жизни Симье. И сейчас сэр Фрэнсис делился ими с Робертом.

– У брата нашей «обезьяны» была любовная связь с его женой. Брата барон убил, а жена отравилась незадолго до его отъезда в Англию.

Лицо Уолсингема было каменным. Никаких придворных улыбок.

– Только не просите меня сообщить это королеве, – сказал Роберт. – Она объявит эти факты гнусной клеветой, а меня обвинит в намерении расстроить ее брак.

– То же самое она скажет и мне, – вздохнул Уолсингем.

– Ей мы ничего не сообщим, но будем сохранять бдительность, – проворчал Роберт.

Он был по горло сыт этой придворной пантомимой, не предвещавшей ему ничего хорошего.

На заседание Тайного совета Елизавета пришла сияющая, с письмом в руках.

– Сегодня получила от герцога Анжуйского. По его словам, если я выйду за него замуж, то вдохну в него новую жизнь. Тоска по мне буквально подтачивает его силы. Он пишет, что непременно умер бы, если бы не надежда увидеть богиню небес и служить ей. Не правда ли, трогательно?

«Милосердный Боже, помоги нам», – подумал Роберт.

И этот… человек имеет шансы стать нашим королем.

– Когда такая старуха, как я, начинает думать о браке, это действует лучше любых лекарств! – засмеялась Елизавета.

Конечно же, ей хотелось услышать сейчас хор возмущенных голосов. Зачем она на себя наговаривает? Какая она старуха? Ей известен секрет вечной молодости. Хаттон назвал ее «женщиной, которая удивила время».

Сообщив о содержании письма, Елизавета, пританцовывая, будто подвыпившая девка в таверне, вышла из комнаты. Она действительно чувствовала себя помолодевшей.

«Ваши слова любви я прикажу выбить на мраморе, – писала она герцогу Анжуйскому. – Можете не сомневаться в моей вечной дружбе и постоянстве – качествах, весьма редких среди королевских особ. Знайте, что я никогда не нарушу свое слово».

Она и впрямь никогда не нарушала своего слова. Она просто передвигала сроки его исполнения.

При всяком упоминании о мсье Анжу лицо королевы озарялось. Придворные, советники, фрейлины и служанки начали потихоньку уставать от постоянных разговоров об обаянии герцога и его добродетелях.

– Теперь я убедилась: в мире нет большего счастья, чем брак, – заявила Елизавета Бёрли.

Потрясенный, ее Дух чуть не упал со стула.

– Скажу тебе больше: я сожалею о напрасно потраченном времени, – добавила королева.

Но это вслух. Внутри ее по-прежнему терзали сомнения.

– Скажите, а вашему господину действительно нужна я? – спросила она Симье, когда они наедине обсуждали условия брачного договора. – Или он хочет стать королем? Я не успокоюсь, пока не узнаю.

– Ваше величество, герцог просто обожает вас! – воскликнул Симье, прикладывая руку к сердцу. – Как вы могли подумать что-то иное?

– Но он еще меня не видел, – резонно заметила французу Елизавета. – Его истинные мысли обо мне я узнаю, лишь когда увижу его воочию.

– Поверьте мне, ваше величество: у вас не должно быть причин для опасений.

Допустим, Симье говорил чистую правду. И все равно Елизавета решила, что не даст согласия на брак с герцогом Анжуйским, пока не увидит его собственными глазами и не сочтет его достойным женихом.

На это заседание Тайного совета Бёрли явился мрачнее тучи. Глядя на его лицо, так и казалось, что вот-вот разразится гроза. Все поэтические метафоры начисто исчезли из лексикона лорда-казначея.

– Стараниями нашего французского гостя мы опять лицезреем скандал, – брезгливо произнес он. – Ее величество сообщила мне, что Симье был в ее спальне и получил ее чепец и носовой платок в качестве подарков для герцога. А еще я узнал от нее, что как-то ранним утром она сама наведалась в покои Симье и тот был вынужден принимать ее в камзоле, накинутом на голое тело.

– И о чем только ее величество думает? – спросил герцог Сассекский, укоризненно качая головой.

– Такое ощущение, что ее здравый смысл отправился путешествовать, – заметил Уолсингем, чья пуританская душа крайне неодобрительно относилась к подобным «шалостям».

Уолсингем любил королеву и был всецело предан ей, однако его ужасало и приводило в отчаяние ее изменившееся поведение.

Все посмотрели на Роберта.

– А мне думается, что это всего лишь французский способ сватовства. По нашим понятиям, такое поведение не красит мужчину и просто не к лицу королеве.

Как ни странно, собравшимся от его слов стало легче, и они улыбнулись.

– Я ненавижу Симье, – признался Роберт. – Ненавижу за то, что он превращает королеву в посмешище. Ненавижу за то, что королева так благоволит к нему и позволяет постоянно торчать при нашем дворе.

– Ваша ненависть к этому французу ни для кого не секрет, – сказал Бёрли. – Она написана у вас на лице.

– И я имею все основания его ненавидеть! – теперь уже Роберт не шутил. – Говорят, он пользуется любовными снадобьями и совершает другие противозаконные действия, чтобы свести королеву с герцогом.

– Противозаконные действия? – прорычал Уолсингем.

– Не знаю, насколько это правда, но Симье якобы получил доступ не только к ее сердцу, но и к телу, – сказал Роберт, морщась от слов, которые был вынужден произносить вслух. – Поверьте мне, любезные лорды. Я не ревную этого баронишку к королеве, хотя представляю, чту говорят при дворе. Я ее любящий и верный слуга и не хочу, чтобы порочили ее репутацию.

– Чью репутацию? – послышался сзади сердитый женский голос.

Советники, сразу почувствовавшие себя напроказившими школярами, повернулись к открытой двери. Елизавета бурлила от гнева.

– Любезный лорд, тебе что-то не нравится в моих брачных замыслах? – прошипела она, надвигаясь на Роберта. Палец королевы уткнулся ему в грудь. – Или ты думаешь, что я тронулась умом и позабыла про свое королевское достоинство? Может, ты решил, что я предпочту тебя, моего подданного, которого я же и взрастила, и откажу столь завидному жениху, как герцог Анжуйский?

– Ваше величество, о герцоге вообще не было сказано ни слова, – ответил Роберт. – Симье – вот кто вызывает наше недовольство.

Советникам явно было не по себе. Они считали, что мужчине легче противостоять военной мощи испанцев, нежели разгневанной королеве Англии.

– Фу! – Королева поморщилась и даже плюнула под ноги. – Симье всего-навсего ведет себя как усердный слуга своего господина. Я нахожу его не по годам мудрым и осмотрительным человеком. Для меня просто наслаждение обсуждать с ним подробности моего брака с герцогом. Жаль, что у меня самой нет такого расторопного слуги! Уж я бы нашла достойное применение его способностям!

Сказав это, Елизавета удалилась, шурша подолом платья. Советники увидели то, что ей никогда не удалось бы объяснить другим и в чем она редко и крайне неохотно признавалась себе. Весь ее экстравагантный флирт с Симье был лишь искусной уловкой, дабы сохранить иллюзию ее вечной молодости. Иллюзию женщины в самом соку и завидной невесты.

Вскоре стало понятно, что Роберт стремительно утрачивает позиции фаворита. Он с тревогой задумывался о своей дальнейшей участи. Какое будущее ждет его, когда герцог Анжуйский станет королем? Едва ли герцог благосклонно отнесется к тому, кто столь долго находился в близких отношениях с королевой.

Вопреки недовольству советников переговоры успешно продвигались. Некоторые придворные даже заказывали себе наряды для брачной церемонии. Симье постоянно находился рядом с королевой или разгуливал по дворцу. С его лица не сходила улыбка. Однако у пуритан брак Елизаветы с «мсье Анжу» вызывал стойкую неприязнь, а наиболее смелые и последовательные англиканские священники осуждали его со своих кафедр. Один отчаянно храбрый проповедник даже осмелился говорить об этом в присутствии королевы.

– Браки с иноземцами пагубны для нашей страны! – успел громогласно произнести он.

На этом его проповедь окончилась. Королева покинула часовню, а впоследствии запретила все проповеди, хулившие ее брак. Мнения советников разделились. Герцог Анжуйский не был религиозным фанатиком, но от этого он не переставал быть католиком. Он являлся также наследником французского престола, если у его брата не родятся дети. Последнее было весьма сомнительным, учитывая образ жизни, какой вел Генрих. А потому зачем герцогу переходить в протестантскую веру?

И тем не менее все выглядело так, будто переговоры успешно продолжаются. Но после одной фразы, брошенной Симье, Елизавета вдруг впервые задумалась о том, чего раньше вроде бы не замечала. Герцог Анжуйский был молодым двадцатичетырехлетним мужчиной. Его мужские силы в самом расцвете, а значит он непременно захочет бурных постельных утех, захочет детей. И все это она должна обдумать заранее и быть готовой к его требованиям, иначе затея с браком провалится. А Елизавете очень не хотелось об этом думать. До сих пор она обманывалась спасительной мыслью, будто «мсье Анжу» будет достаточно самого факта брака. Елизавета убеждала себя, что он понимает особенности ее возраста и не станет ждать от нее детей. Их союз не столько любовный, сколько политический. Еще она говорила себе, что не хочет отпугивать герцога сейчас, а после свадьбы сумеет подчинить его своей воле. Однако после той фразы Симье Елизавета была вынуждена оставить иллюзии и посмотреть действительности в лицо. Столкнуться с тем, с чем ей так не хотелось сталкиваться. Она была слишком стара для материнства, хотя, в отличие от многих женщин ее возраста, месячные у нее не прекращались. Но не опасно ли в таком возрасте вынашивать детей? Прежние страхи Елизаветы только возросли. Она боялась не только повредить здоровье поздней беременностью, но и опозориться в постели перед молодым мужчиной, полным сил и желания. Сама же мысль о необходимости отдаваться мужу приводила ее в ужас.

Несколько дней подряд подобные мысли не давали покоя. Затем, набравшись смелости, Елизавета позвала своих врачей. Осмотрев королеву и задав ей несколько вопросов, заставивших ее покраснеть, врачи в один голос заявили, что ее величеству нечего опасаться. Она вполне способна зачать и родить здорового наследника английского престола. По их словам, у нее может быть не один ребенок, поскольку детородная способность в ней еще не угасла. Пусть ее величество не сомневается.

Однако ее величество сомневалась. Слова врачей почему-то не убедили. Елизавета решилась обо всем рассказать Роберту – единственному, с кем она могла обсуждать столь интимные вопросы. Тот обещал обсудить с другими советниками ее страхи по части деторождения.

– Герцогиня Савойская и в пятьдесят родила здорового ребенка, благополучно перенеся роды, – сказал Бёрли – Я всегда считал нашу королеву не только красивой и пропорционально сложенной женщиной, но и женщиной с превосходным здоровьем. Думаю, все те органы, что отвечают за вынашивание и рождение, тоже находятся у нее в прекрасном состоянии. Убежден, что природа наделила ее идеальным телом. Наша королева может без опасения зачинать и рожать.

Бёрли произносил храбрые слова, но на душе у него было тревожно. Он даже заказал – исключительно для себя – подробный врачебный отчет о возможных опасностях, подстерегающих королеву, если она решит стать матерью. Об этом он сообщил только Лестеру и Уолсингему.

– Я расспрашивал ее врачей, фрейлин и служанок, – почти шепотом говорил Бёрли. – Они все подтвердили, что тело королевы не имеет изъянов, которые могли бы помешать ей в деторождении.

Роберт прятал улыбку, представляя, как тяжело Бёрли говорить на подобные темы.

– По мнению врачей, детородное время у королевы продлится еще лет шесть, – продолжал Бёрли. – Уверен, что замужество и дети исцелят ее душевные и телесные страдания, выпадающие на долю каждой женщины, не имеющей мужа.

– Телесные страдания королевы во многом связаны с плохими зубами, – сказал Роберт. – А душевные объясняются тяжким грузом управления страной, который она несет на своих плечах. У какого правителя не бывает тяжелых минут? Что же касается детей… вопреки лестным словам врачей нет никакой гарантии, что в ее возрасте королева сможет зачать ребенка.

– Роберт, я знаю, насколько вы не хотите этого брака, – упрекнул его Бёрли. – Но уверяю вас: блага, которые он принесет, намного перевешивают риск.

– Я склонен поддержать точку зрения лорда Лестера, – заявил Уолсингем. – Думаю, многие согласятся, что попытка стать матерью может быть губительной для королевы.

Советники молчали.

– Смеем ли мы рисковать жизнью королевы? – не унимался Уолсингем. – Все эти двадцать лет мы наслаждались ее благодатным правлением.

– А что будет потом, когда королева уже не сможет править? – спросил его Бёрли. – Ей нужен наследник, и этот брак – наиболее реальный путь к появлению наследника. Это ее последний шанс. Поверьте мне, врачи не посмели бы лгать королеве. Если они уверены в успешном деторождении, давайте и мы не будем сомневаться.

Когда Симье покидал комнату заседаний, его глаза метали огонь. Он немедленно отправился искать королеву и нашел ее гуляющей в личном саду.

– Возлюбленная богиня! – воскликнул он, низко кланяясь. – Мне тяжело передавать вам это, но ваши советники против брака, которого вы так жаждете. Они не желают, чтобы мой господин после свадьбы становился английским королем. Они отказывают ему в праве жаловать земли и должности и не желают выделять на его содержание шестьдесят тысяч фунтов в год.

– Мне очень неприятно, что у меня такие советники, – ответила Елизавета, чувствуя подступающую злость. – Неужто они думают, что я потерплю их сопротивление?

Елизавета в ярости чуть ли не бегом отправилась туда, где заседал Тайный совет.

– Да как вы смеете мне перечить! – закричала она. – Я тщательно выстраиваю свою политику и не допущу вашего вмешательства!

Ее речь становилась все более торопливой и бессвязной. Она охрипла от крика, после чего закашлялась. Советникам даже пришлось посылать за ее фрейлинами и просить увести и успокоить королеву. После этого все разговоры об ограничении власти герцога Анжуйского и расходов на его содержание стихли сами собой. Теперь никто из советников не осмеливался сказать хоть слово против жениха королевы.

Однако порцию словесного яда получили от Елизаветы и французы. Она посчитала, что они выдвигают слишком много требований.

– Если бы герцог сватался к какой-нибудь косой, кривой и хромой невесте, эти условия еще можно было бы стерпеть! – кричала она. – Но, учитывая внешность, ум и разнообразные качества, которыми щедро наделил нас Господь, мы с присущей нам скромностью считаем себя достойной партией для герцога. Ему незачем требовать от нас так много!

Елизавета была благодарна, когда герцог Анжуйский, сообразив, что к чему, велел Симье не настаивать на выполнении каждого условия. Сейчас герцог добивался приглашения, желая приехать в Англию и познакомиться с будущей женой. Елизавета находилась в сильном возбуждении. Возможно, ее поведение сейчас было далеко от благоразумия, но ей очень хотелось увидеть мужчину, за которого она собиралась замуж. Она оправдывала эту поспешность своим принципом: не давать согласия на брак, пока не увидит жениха и не проникнется к нему симпатией. И вот он готов явиться и отдать себя на ее суд.

Бёрли и Сассекс, мечтавшие поскорее загнать королеву к алтарю, умоляли ее отправить герцогу приглашение. Но не Роберт. К ее изумлению и крайнему неудовольствию, он пал перед Елизаветой ниц и просил ни в коем случае не выходить за герцога. Роберт был убежден, что она совершает непоправимую ошибку. Часть его убежденности передалась и Елизавете. Целых три дня она выжидала, давая волю слезам. Потом уступила натиску остальных советников и отправила герцогу Анжуйскому приглашение и охранную грамоту. Уязвленный Роберт поспешил в Уонстед и симулировал болезнь. Ему было невыносимо смотреть, как его Бесс стремительно мчится к беде.

Без всякого предупреждения Елизавета явилась в Уонстед. Это вызвало настоящий переполох. Рассерженная Летиция спряталась во внутренних комнатах, а Роберт бегал по дому, пытаясь удалить все свидетельства их совместной жизни. Затем, когда королева с небольшой свитой уже поднималась на крыльцо, он ринулся наверх и улегся в постель.

Одурачить Елизавету не удалось.

– По тебе не скажешь, что ты болен!

– У меня же не лицо болит, а живот, – жалобным голосом произнес Роберт, массируя его обеими руками.

Сейчас он говорил правду. Он душевных страданий у него частенько бывали спазмы.

– А я думаю, ты просто не хочешь, чтобы я выходила за «мсье Анжу».

– Если я и высказывался против твоего брака с герцогом, мною двигал страх за тебя. Но я уповаю на твою мудрость и встречу герцога с надлежащим почтением.

– Меньшего я от тебя и не жду, любезный лорд. Может, тебя супчиком покормить?

Давным-давно, когда Роберт занемог, Елизавета кормила его с ложки супом. Эта фраза означала шаг к примирению.

– Спасибо, ваше величество, я не голоден. А вот ты, наверное, не прочь подкрепиться. Я распорядился насчет обеда. К одиннадцати он будет готов. Надеюсь, ты отобедаешь у меня.

Елизавета гостила у него два дня, а когда уехала, из своего укрытия выскочила Летиция. За все это время ее злость не только не утихла, но стала еще сильнее.

– Я графиня Лестер! Я не допущу, чтобы ты прятал меня, словно потаскушку, которую тебе стыдно показать ее величеству!

Летиция выплескивала всю ярость, скопившуюся в ней за время вынужденного затворничества.

– Хочет Елизавета или нет, а я отправляюсь ко двору! – заявила Летиция. – Я ее родственница и по своему рангу нахожусь выше многих знатных дам при дворе. Да и по всей стране.

Роберт молчал, что еще сильнее разъярило Летицию.

– Это твоя вина. Ты должен был настоять, чтобы я находилась рядом.

– Я не решился сказать ей, что ты здесь, – сознался Роберт.

– Слава богу, что хоть у одного из нас есть смелость! – бросила ему Летиция. – Собирайся. Мы отправляемся ко двору!

Приемная королевы была полна нарядно одетых придворных. Здесь же находились и просители. Многие терпеливо ждали, когда Елизавета обратит на них внимание. Многие явились с подарками, надеясь, что это сделает королеву добрее и щедрее к ним. Однако Елизавета вряд ли замечала их присутствие. Закрывая лицо большим веером из страусовых перьев, она вела оживленный разговор с Симье, хихикая и похлопывая француза по руке. Вдруг ее улыбка погасла, а веер упал на колени.

В приемную вошел лорд Лестер. Вид у него был такой, словно он готов бежать куда глаза глядят. И явился он не один. Под руку с… нет, такого просто не могло быть. Придворные даже решили, что им померещилось. Нет, не померещилось. Под руку с Робертом шла графиня Лестер, напоминавшая галеон, плывший на всех парусах. Ее верхнее платье было из серебристой ткани, нижнее – из золотистой. Наряд дополняли разрезные рукава, длинный шлейф и широкий крахмальный воротник, похожий на тележное колесо. Видавшие виды придворные и ливрейные лакеи в изумлении раскрыли рты. Так могла бы одеться принцесса, но не Летиция, в жилах которой не было ни капли королевской крови.

Елизавета смотрела, поджав губы. Глаза ее опасно сверкали. Затем поднялась с трона, сошла вниз… Сейчас королева была похожа на карающего ангела. Не хватало лишь меча. Подойдя к Летиции, она смачно надрала графине Лестер уши.

– А теперь убирайся! – крикнула Елизавета. – Как на небе светит только одно солнце, так и Англией правит только одна королева – я!

Прилюдно униженная, с пылающими ушами, Летиция выбежала из зала, оставив Роберта беспомощно озираться по сторонам. Он хотел броситься вслед за женой и утешить ее, но боялся навлечь на себя гнев Елизаветы.

– Ваше величество, она не сделала ничего дурного. Она всего лишь хотела занять свое законное место при дворе. Уже как графиня Лестер.

– Ее законное место – подальше от моих глаз! – рявкнула Елизавета. – И чтобы ноги ее здесь больше не было.

– Ваше величество, я прошу о снисхождении!

Роберт с ужасом смотрел на толпу придворных. Многие язвительно улыбались. Этот неожиданный спектакль превосходил сюжеты самых захватывающих пьес.

– Нет, – отрезала Елизавета. – И довольно об этом!

Король Франции возражал против поездки брата в Англию, но в начале августа герцог Анжуйский все-таки туда поехал, загримировавшись до неузнаваемости. Визит был тайным – отсюда и необходимость скрывать свою внешность. Правда, многие при дворе были в курсе, хотя и делали вид, что им ничего не известно.

Чтобы сохранить тайну – точнее, ее видимость, – было решено поселить герцога вместе с Симье не в Гринвичском дворце, а в шелковом шатре, разбитом в дворцовом саду. Елизавета сгорала от нетерпения увидеть «мсье Анжу» и не переставала утверждать, что герцога манили ее неотразимая красота и многочисленные добродетели.

Незадолго до его приезда произошел случай, который чуть не обернулся трагедией.

В тот день Елизавета на лодке отправилась проверить состояние королевской пристани в Дептфорде, близ Гринвича. И надо же такому случиться, что некий охотник по имени Эпплтон решил пострелять водоплавающую дичь себе на обед. Он так увлекся охотой, что не заметил приближающейся королевской барки и выстрелил по взлетевшей утке…

Елизавета не успела даже вскрикнуть. В каких-нибудь шести футах от того места, где она сидела, что-то ярко вспыхнуло и громыхнуло. Ружейный заряд угодил не в утку, а в плечо одного из гребцов. Несчастный вскрикнул, корчась от боли.

Другие гребцы, побросав весла, сгрудились вокруг раненого, стараясь остановить кровь. Лодка, потерявшая управление, опасно закачалась и закружилась на волнах. Тогда королева встала и прошла к раненому. Гребцам она велела вновь садиться за весла. Склонившись над раненым, она ободряюще похлопала его по здоровому плечу и пообещала, что он ни в чем не будет нуждаться. Затем распорядилась вытащить перепуганного Эпплтона из его лодки, арестовать и судить. Незадачливого охотника приговорили к повешению.

Через несколько дней осунувшегося горе-стрелка повели на виселицу. У Эпплтона подкашивались ноги. Виселицу поставили на берегу, рядом с тем местом, где он совершил свое ужасное преступление. Палач накинул ему на шею петлю. Эпплтон залился слезами. Вдруг послышался крик: «Стойте!» Прискакавший гонец объявил, что королева милостиво дарует осужденному свое прощение.

– Он не злоумышленник. Я не собиралась его казнить. Решила лишь преподать суровый урок, – призналась она потом Роберту.

Однако случившееся сильно подействовало на Елизавету, с особой остротой показав хрупкость человеческой жизни и укрепив решимость выйти за герцога.

В покои вбежал возбужденный Симье. Лицо посланника сияло от радости. Приехал герцог!

– Мой господин прибыл рано утром, разбудил меня и потребовал немедленно проводить его к вам. Я пытался его удержать, говорил, что час еще ранний и вы спите, но все напрасно! Ему так не терпелось вас увидеть, что он собирался идти сам, разбудить вас и поцеловать вам руку. Еле уговорил его немного отдохнуть с дороги. Герцог очень сожалел, что не может лечь рядом с вами!

– Симье, у вас дерзкий и распутный язык! Я не желаю слушать подобные речи! – с напускным возмущением сказала Елизавета, хотя ее глаза говорили совсем другое.

Было решено, что ее тайная встреча с герцогом состоится в шатре, после захода солнца. Там накроют стол на двоих. Елизавета оделась с особой тщательностью, выбрав платье с пышным кружевным рукавом, расшитым золотом, и корсаж из серебристого дамаста. Нижнее платье было из ярко-красного шелка. Широкий кринолин верхнего платья подчеркивал затянутую в корсет с пластинами китового уса тонкую талию Елизаветы. Грудь украшал усыпанный драгоценными камнями кулон в форме пеликана – символ материнства. До сих пор королева была матерью всех англичан, а если Богу будет угодно – станет матерью наследников. Елизавета заблаговременно обзавелась более искусно сделанным париком, поверх которого надела венец из роз и жемчуга. В этом величественном и изысканном наряде она тайком покинула дворец и в сопровождении всего одной фрейлины почти побежала на легких ногах по гравийным дорожкам и зеленым лужайкам.

Как в действительности выглядит тот, кто может стать ее женихом? Видевшие герцога называли его уродливым карликом, с лицом, сильно изуродованным оспой. Однако на портрете он был изображен молодым человеком приятной наружности и без каких-либо изъянов. Разумеется, художники всегда стремились угодить тем, кого писали. Это Елизавета хорошо знала. Но если портретист сильно погрешил против реальности, какой был смысл в подобном обмане? Скоро она все узнает…

Войдя в шатер, Елизавета увидела молодого человека, вскочившего со стула и учтиво поклонившегося ей. Как и предупреждали, он оказался маленького роста, но необычайно привлекательный, наделенный особым галльским обаянием. Темноволосый, темноглазый, что Елизавете всегда нравилось в мужчинах. Нос у него был прямой, губы полные, а взгляд – удивительно теплый. Ни капли разочарования, что видит женщину намного старше себя. Оспины на лице все-таки были, но не особо бросались в глаза. Елизавета находила в нем черты молодого Роберта и даже некоторое сходство с Томасом Сеймуром – злодеем, впервые покорившим ее сердце. Но сейчас, когда перед ней стоял образец мужской галантности, незачем думать о прошлом.

– Добро пожаловать в Англию, мсье Анжу, – на прекрасном французском произнесла Елизавета. – Надеюсь, ваше путешествие сюда оказалось легким и приятным.

– Ваше величество, ради встречи с вами я был бы готов пуститься в плавание по самому бурному морю, – приятным, бархатным голосом ответил герцог. – И вот я здесь. Я рад, что приехал. Вижу, рассказы о вашей красоте вовсе не преувеличение. Наоборот, слова ее преуменьшают: на самом деле вы прекраснейшая из королев.

Их знакомство началось успешнее, чем Елизавета ожидала. Она думала об этом, когда садилась за стол и ополаскивала руки в чаше с розовой водой. Беседа продолжилась за трапезой. Герцог пил вино, королева – крепкое английское пиво, разбавленное водой. С каждой минутой разговора Елизавета убеждалась, как много общего между ней и герцогом. Оказывается, они оба любили литературу, поэзию, музыку, танцы, охоту и длительные пешие прогулки. К ее великой радости, у них оказалось схожее чувство юмора и острый ум. Елизавете очень нравилась его врожденная предупредительность, а комплименты, постоянно вплетаемые в речь, звучали удивительно естественно. И что ее тронуло больше всего – герцог с нескрываемой нежностью говорил об их грядущем браке и радости, которую он, несомненно, найдет в совместной жизни с ней. Ему не терпелось переселиться в Англию.

Елизавета отнюдь не была влюбчивой дурочкой, готовой обманываться красивыми словами. Все, что говорил «мсье Анжу», являлось обычной вежливостью и – надо называть вещи своими именами – проявлением мужского честолюбия. И все же в них было нечто, намекавшее на возможность появления настоящей близости. Королеве вдруг очень захотелось, чтобы герцог не обманулся в своих ожиданиях, чтобы не порвались нити, которые начали связывать их в этот вечер.

Искрилось вино в бокалах. Неслышно входили и выходили слуги, принося на золотых тарелках изысканные яства. Елизавета вознесла молчаливую молитву, поблагодарив Бога, что в конце лета ее жизни Он послал ей этого герцога. Особенно теперь, когда Роберт был навсегда для нее потерян. К концу вечера Елизавета признавалась себе, что не встречала более покладистого человека.

Те же слова она повторила советникам и фрейлинам. Симье она призналась, что захвачена в плен и побеждена любовью:

– Я еще не встречала мужчину, чей характер и поступки были бы столь мне приятны!

– То же самое герцог сказал мне после встречи с вашим величеством, – заметил Симье, заставив сердце Елизаветы трепетать от радости.

– Я так счастлива, что сумела увидеть не портреты, а живой оригинал, – с воодушевлением говорила она. – Внешность герцога меня просто очаровала. Я восхищена им больше, чем любым мужчиной. Я не стану противиться тому, чтобы герцог стал моим мужем.

Были новые встречи в шатре. Обстановка тайны лишь добавляла страстности. Анжу оказался пылким и настойчивым женихом. Он крепко целовал Елизавету в губы и столь же крепко обнимал. Она не сомневалась, что ему хочется поскорее оказаться с ней в постели.

– Я буду называть вас моим Лягушонком, – заявила Елизавета, вызвав у герцога искренний смех.

– Почему Лягушонком?

– Наверное, вы знаете, что англичане зовут французов лягушатниками. Однако в вашем случае это большой комплимент. Вы оказались храбрым лягушонком и ради встречи со мной перепрыгнули Ла-Манш.

– Лягушонок, который был бы готов прыгнуть прямо к вам в постель, – дерзко заявил «мсье Анжу».

– Нет, мой Лягушонок, вы должны быть терпеливым, – возразила Елизавета, хотя ей очень импонировала подобная дерзость.

Слова герцога были предвестниками их грядущих близких отношений. Живительными глотками воздуха, которого так не хватало Елизавете.

Они обменялись подарками: украшениями, книгами и серебряными чашками с позолотой.

– Я буду любить вас вечно, моя золотая королева, – поклялся герцог.

– А я стану вам хорошей, верной женой, – пообещала Елизавета. – И буду любить, пока смерть не разлучит нас.

Елизавета буквально светилась от счастья. И куда только делось хмурое выражение лица! Большинство придворных знали источник этих улыбок и посмеивались у нее за спиной, но Елизавета не замечала их насмешек. Точнее, старалась не замечать. Только Роберт смотрел на нее с немым укором, испытывая раздражение и стыд. Надежные люди доносили ему о том, чту творилось в этом проклятом шатре. Но он не мог сказать ни слова, поскольку официально герцога Анжуйского в Англии не было. Советники старались в эти дни держаться подальше от двора, чтобы избавить себя от назойливых расспросов. Роберт довольствовался тем, что шепотом ругал французов последними словами.

Он всегда любил стихи и прозу и имел репутацию большого покровителя литераторов. В его доме жил некто Эдмунд Спенсер – молодой талантливый поэт, которого Роберт приютил по просьбе семейства Сидни. Спенсеру доставляло удовольствие пересказывать Роберту мнение простых горожан по поводу сватовства «мсье Анжу» к королеве. Многие пуритане считали себя оскорбленными. Через какое-то время Роберт, к своему ужасу, обнаружил, что по Лондону гуляет памфлет под названием «Сказка матушки Хаббард». Сатира, где в далеко не лестных тонах описывались герцог, Симье и сама Елизавета. Узнав, что королева читала памфлет вслух и горячо – даже слишком горячо – опровергала написанное, Роберт не на шутку испугался и спешно услал незадачливого сочинителя в Ирландию.

Елизавета считала Роберта непричастным к пасквилю Спенсера, но ей нравилось наблюдать, как тайный визит герцога держит его в состоянии угрюмого напряжения. Находились и другие противники ее брака с герцогом, но королева не обращала на них внимания. Ей были слишком дороги тайные свидания с ее Лягушонком, чтобы задумываться о каких-то недоброжелателях. Елизавета решила устроить придворный бал. Пусть «мсье Анжу» посмотрит, как хорошо она танцует.

– Моему бедному Лягушоночку придется стоять за шпалерами, – предупредила она. – Но там есть щели, и вы все увидите.

Герцога заблаговременно спрятали за шпалерами. Елизавета, отбросив всякую скромность, старалась показать себя резвушкой, ни в чем не уступающей сверстницам ее жениха. Она танцевала больше обычного. Кружилась, подпрыгивала, улыбаясь и делая многозначительные жесты в направлении стены, где прятался герцог. Двор молча потешался новым зрелищем.

Через пару дней Роберт попросил аудиенции. Елизавета встретила его с необычайной холодностью, однако тот все же решил довести свою миссию до конца.

– Я скорблю при одной мысли об этом браке, – без обиняков заявил он.

– Не пытайся меня отговаривать. Я наслушалась достаточно критики из твоего стана.

– Прошу меня простить за этого дурня Спенсера. Он все сделал без моего ведома.

– Знаю. Но ты разделяешь его чувства.

– Не я один.

– Я не желаю об этом слышать! – не выдержала наконец Елизавета. – Тебе бы стоило задуматься о благополучии Англии и о счастье твоей королевы!

– Я только об этом и думаю!

Роберт чувствовал, как начинает бурлить кровь в его жилах.

– В таком случае ты ничего не понимаешь.

– Если бы не понимал, то просто злорадствовал бы за твоей спиной, как другие придворные. Для меня твое счастье не пустой звук! – сердито возразил Роберт.

– И ради моего счастья ты женился на той женщине? – парировала Елизавета. – Довольно, Роберт. Я больше не желаю слышать о твоих тревогах по поводу моей жизни.

– Я покину двор, – задетый за живое, пригрозил Роберт.

– Это что, обещание? Покидай, я тебя не держу!

Он ушел глубоко опечаленный и отправился собирать вещи и седлать лошадей. Оставалось лишь надеяться, что парламент проголосует против этого брака.

В один из дней конца августа герцог Анжуйский вдруг объявил Елизавете, что завтра уезжает. Он узнал о гибели близкого друга, убитого на дуэли, а потому должен срочно вернуться на родину. Входя в его положение, Елизавета распорядилась дать герцогу один из лучших кораблей. Она упорно гнала от себя мысль, что гибель друга герцог использовал в качестве предлога, чтобы расстаться с ней.

Последнюю ночь пребывания герцога на английской земле Елизавета провела без сна. Она ворочалась с боку на бок, вздыхала и плакала. Когда утром Симье явился на свою обычную аудиенцию, он сообщил, что герцогу было столь же тяжко.

– Мой господин вздыхал и всхлипывал. Потом затих. Я уже начал засыпать, когда герцог вдруг растолкал меня и стал рассказывать о божественной красоте вашего величества. Я чуть ли не тысячу раз слышал от него, что без надежды увидеть вас снова он бы не прожил и четверти часа!

Из глаз Елизаветы хлынули слезы. Значит, герцог действительно ее любит? И как она могла усомниться?

Загримировавшись, королева отправилась к пристани, чтобы тайком проводить герцога. У причала стояла лодка, на которой он поплывет в Дувр, где его ждет корабль. Елизавета знала, как тяжело им обоим достанется это прощание, но не могла отказать себе в наслаждении увидеть своего Лягушонка еще раз.

– Вы тюремщица моего сердца и хозяйка моей свободы.

Герцог ее крепко обнял, заставляя почувствовать страсть, которую отравляла горечь расставания. Они нежно поцеловались… Елизавета стояла, пока удалявшаяся лодка не превратилась в крошечную точку.

Из Дувра он написал ей три душераздирающих письма, а вскоре из Булони пришли еще три. «Без вас я чувствую себя бесконечно одиноким. Я не в силах что-либо делать – лишь утираю слезы. С берега равнодушного моря, где нет мне утешения, я целую ваши стопы». Подписываясь, герцог называл себя «самым верным и страстным рабом, каких не видел мир». Вместе с письмом он отправил подарок: медальон в виде цветка с сидящей на нем лягушкой. Внутри был его миниатюрный портрет.

Елизавета рыдала над письмами. Ее чувства требовали выхода. Единственным, с кем она могла говорить об этом, хотя бы немного облегчая душу, был барон Симье. Перед остальными она должна была улыбаться – ведь герцог приезжал инкогнито. В иное время она бы выплакалась на плече у Роберта, но тот сейчас отсиживался в Уонстеде. Да и вряд ли она могла рассчитывать на его сострадание. Роберт открыто ненавидел «мсье Анжу». И тогда Елизавета попыталась найти утешение в стихах. Она написала стихотворение, названное ею «На отъезд моего любимого», и, перечитав, даже удивилась, до чего точно сумела передать свои чувства.

Герцог Анжуйский требовал от Симье скорейшего и благополучного завершения переговоров. Но Англия не желала видеть супругом королевы иноземца. Протесты, начавшиеся в Лондоне, перекинулись на другие графства. Испанский посол опасался, что из-за этого брака в стране может начаться революция. Сэр Филипп Сидни – племянник Лестера – даже имел дерзость обратиться к Елизавете с письмом, в котором напоминал ей о кровавых ужасах Варфоломеевской ночи и вероломстве французов. Он умолял королеву не забывать, что мать герцога называли Иезавелью нашего времени. Подданные Елизаветы, придерживающиеся строгих протестантских нравов, никогда не примут «мсье Анжу».

Читая это письмо, Елизавета плакала от злости. Она не сомневалась, что Филипп Сидни никогда бы сам не написал такого, что он находится под влиянием своего дядюшки! Поскольку Роберта рядом не было, весь поток своего гнева королева излила на племянника, запретив тому появляться при дворе.

Однако в Лондон Елизавета возвращалась спокойной и уверенной в себе. Она намеренно проехала через Сити, чтобы вновь завоевать любовь своих протестующих подданных. Верхом на красивой испанской лошади, ослепительно улыбаясь и приветственно махая рукой, Елизавета добивалась желаемого. Люди падали на колени перед своей королевой-богиней и благословляли ее. Пусть статуи Девы Марии исчезли из английских церквей. Их место заняла королева-девственница, но не в виде новых статуй. Ее образ запечатлелся в душах и сердцах добропорядочных англичан.

От триумфального настроения не осталось и следа, когда на лондонских улицах появился оскорбительный памфлет, написанный Джоном Стаббсом – одним из самых непримиримых пуритан. Его возмутительное сочинение угрожало лишить Елизавету столь драгоценной и необходимой ей любви подданных.

– Это нужно подавить! – потребовала она, хлопая кулаком по столу, за которым заседал Тайный совет.

– Обязательно, – согласился Бёрли. – Мы не можем позволить столь оскорбительные высказывания против герцога Анжуйского.

– Или против дома Валуа, – добавил Уолсингем. – «Обезображенный болезнью, он несет на себе знак Божьей кары за содеянное», – прочитал он вслух. – Что же касается утверждений о склонности герцога к скандалам и потасовкам, то это злостная клевета.

– Я намерена сурово наказать этого возмутителя спокойствия, – объявила Елизавета. – Пусть наши французские союзники видят, как мы поступаем с теми, кто позволяет оскорбления в их адрес. Опубликуйте прокламацию, клеймящую памфлет непристойным и подстрекательским. Все экземпляры изъять и сжечь. Затем пусть кто-то из достойных проповедников отправится к Кресту Павла и объявит моим подданным, что после замужества я не намерена менять свою веру. Пусть скажет, что я была воспитана протестанткой и таковой умру.

Заявление королевы о ее приверженности протестантизму было встречено одобрительными криками собравшихся послушать проповедь под открытым небом. Но считать Стаббса клеветником они не торопились. Слова памфлета пробудили в людях укоренившееся недоверие к французам. Эти настроения встревожили Елизавету. Посовещавшись с судейскими, она приказала арестовать Стаббса и повесить за подстрекательства к мятежу. Издателя и печатника также ожидала казнь.

– Но, ваше величество, подстрекательства к мятежу – это не устройство мятежа, – возражал Бёрли. – Это преступление не подпадает под смертную казнь.

– Тогда пусть всем троим отсекут правую руку, а потом отправят в тюрьму, – изменила свое решение Елизавета.

Она усмотрела в случившемся возможность напомнить о том, насколько она милосердна. Старику-печатнику она даровала прощение, но тут же добавила, что прощать Стаббса и издателя не собирается. Скорее она сама лишится правой руки, чем проявит милосердие к возмутителям спокойствия.

Эшафот соорудили напротив Уайтхолла. Елизавета стояла возле окна, ожидая, когда свершится правосудие. Оно не заняло много времени. Палач взмахнул топором, отрубив Стаббсу руку, что написала злосчастный памфлет. Тогда сочинитель левой рукой снял шляпу и выкрикнул: «Боже, спаси королеву Елизавету!», после чего потерял сознание. Королеву злили хмурые лица собравшихся. Люди явно были на стороне Стаббса. Неужели она злоупотребила доверием и терпением своих подданных? Елизавета спешно прогнала тревожную мысль.

И все же, памятуя об этом, она объявила перерыв в работе парламента, который должен был вынести постановление о ее браке, и обратилась к советникам, спрашивая, как ей действовать в сложившейся обстановке. Те, естественно, затеяли жаркие дебаты. Роберту и Хаттону удалось перетянуть на свою сторону еще пятерых, а Бёрли, поддерживавшему брак, – четырех. Под конец заседания собравшиеся предложили ей выслушать все мнения и отнестись к ним как к собственным мыслям.

– Ваше величество, мы понимаем, что вам будут неприятны слова каждого, кто возражает против вашего брака, – пояснил Бёрли. – Поэтому пусть вашими лучшими советниками будут ваши разум и сердце.

Елизавета и сама понимала: было бы глупо заключать брак с герцогом сейчас, когда этому противятся советники, парламент и народ. Но если она вновь станет тянуть время и выжидать, то упустит свой последний шанс стать женой и матерью. Советники ждали от нее новых вспышек гнева, новых язвительных слов, но она вдруг повела себя чисто по-женски: разрыдалась. Всхлипывая, Елизавета обвиняла всех подряд, что они лишают ее права на счастье, не говоря уже о благополучии страны.

– Я удивляюсь на вас, мои советники. Вы столько лет призывали меня выйти замуж, объясняя это заботой о моем будущем и будущем Англии. А теперь вдруг начинаете сомневаться, так ли это. Теперь вам вроде и не так важно, чтобы у меня появился наследник и продолжил линию Генриха Восьмого. – Здесь она с нескрываемой злостью посмотрела на Роберта. – Я по глупости обратилась к вам за советом. Я надеялась, что вы преодолеете свои личные антипатии и единогласно посоветуете мне завершить переговоры подготовкой к свадьбе. Но вместо этого вы отравляли мне сердце вашими сомнениями. Довольно! Не желаю вас больше слышать!

Голос королевы дрогнул. Воспаленное воображение подбрасывало унылые картины будущего. Одинокие годы, неумолимо надвигающаяся старость. Неужели она так и умрет, не испытав радостей брака и материнства? На этот раз Елизавета действительно хотела выйти замуж. Она делала все, чтобы победить свои страхи перед брачным ложем и деторождением. Хотя по временам они все же накатывали. И теперь получается, что все впустую?

Почему Роберт так жестоко обошелся с ней? Сам-то он сделал выбор и женился, сочтя свои доводы в пользу брака с… вполне убедительными. Тогда кто дал ему право отговаривать ее от брака с герцогом? Разве королева не вправе тоже быть счастливой? Герцог Анжуйский более чем готов пойти на уступки. У них сложился бы прекрасный союз. Неужели Роберт ревнует ее к герцогу? Елизавета прогнала эту дурацкую мысль. Ревность это или что-то иное, но Роберт сумел настроить против брака ее потенциальных союзников. И народ взбаламучен не без его участия.

Волна негодования осушила слезы. Елизавете было невыносимо смотреть на Роберта. Врун! Лицемер! Он столько раз предавал ее, а теперь еще и враг, пытающийся лишить ее счастья, доступного самой последней крестьянке.

Она снова заплакала, чувствуя, как слезы размывают слои румян и пудры на лице. Советники растерянно поглядывали на нее, не зная, то ли пытаться утешать королеву, то ли тихо уйти. Они выбрали второе, покинув зал совещаний и позвав ее фрейлин. Всем было не по себе. Даже те, кто поддерживал брак, испытывали чувство вины. Получалось, что все они умыли руки, побоявшись взять на себя хотя бы малейшую ответственность за ее выбор. Роберту было, пожалуй, горше всего, однако он продолжал считать, что поступил правильно. Он по-прежнему полагал, что брак с герцогом губителен для Елизаветы и для Англии.

Затем советники собрались снова, уже без нее, и продолжили свои отчаянные споры. Все сожалели, что довели королеву до слез. Наутро Елизавете передали, что советники желают ее видеть. По утрам она, дабы сохранить подвижность тела, танцевала гальярду. Елизавета не пожелала прерывать танцы, а советники даже обрадовались. Раз королева танцует, значит не поддалась отчаянию.

Когда она явилась на заседание, ничто в ее облике не напоминало о вчерашней душевной буре.

– Ваше величество, – начал Бёрли, – мы пригласили вас, чтобы объявить о нашей полной и безоговорочной поддержке вашего брака с герцогом Анжуйским.

– Что ж, я рада такой перемене в умах некоторых из вас, – ответила Елизавета, пристально глядя на Роберта.

Тот старался вообще не смотреть на нее.

– Мы поняли, что вы руководствуетесь не только политическими соображениями, но и питаете самые искренние чувства к герцогу, желая видеть его своим мужем, – пояснил Бёрли.

– А я поняла, что меня очень удивляет поведение тех из вас, кто противился браку! – резко, с упреком произнесла Елизавета. – Если бы не ваше, с позволения сказать, красноречие, большинство моих подданных были бы только рады видеть их королеву замужней.

Все сидели, склонив головы. Наконец Бёрли нарушил гнетущую тишину:

– Обещает ли ваше величество дать нам ответ?

Она согласилась не сразу, сказав, что нужно еще раз все хорошенько обдумать.

Уйдя от советников, Елизавета почувствовала невыразимую грусть. Меланхолия, словно черная туча, заслонила от нее солнце ее недавнего счастья. Елизавета испытывала раздражение ко всем без исключения. Тех, кто отваживался с ней заговорить, обрывала резкими словами. Очень хотелось сказать «да» браку с герцогом и тем самым прекратить все дальнейшие обсуждения. Однако пугали последствия такого шага. Перед мысленным взором то и дело вставало прекрасное лицо герцога, заставляя вспоминать удивительные дни их свиданий, возбуждающего флирта и не менее возбуждающих комплиментов, звучащих из уст ее милого Лягушонка. Неужели она упустит и этот шанс устроить свое счастье? Но если Елизавета выйдет замуж за герцога, не взбунтуется ли народ, как четверть века назад, когда ее сестра Мария вышла за испанского короля Филиппа? Английские подданные были враждебно настроены к герцогу и ко всему, что он представлял. Наказание Стаббса не остановит других подстрекателей. Могут появиться новые памфлеты, и опять умы простолюдинов будут взбаламучены. Иногда у королевы даже мелькала мысль, что этот брак может стоить ей трона.

На очередное заседание Тайного совета Елизавета явилась хмурая и сразу показала, что с Робертом не разговаривает. И не только с ним. Едва только Уолсингем открыл рот, Елизавета ледяным тоном бросила:

– А ты, Фрэнсис, отправляйся-ка лучше домой. Ты только и умеешь, что интересы пуритан защищать. И ты, Кристофер, тоже ступай. Ты мне столько возражал, что я не хочу видеть тебя при дворе. Раньше чем через неделю не появляйся.

Оба советника, ощущая себя нашкодившими мальчишками, поспешили удалиться.

– Может, и мне тоже на неделю исчезнуть? – вдруг спросил Роберт.

– Ну что, продолжим? – сказала Елизавета, игнорируя его вопрос.

К ней возвращалась уверенность. Она вновь чувствовала себя королевой.

– Все это время я провела в нелегких размышлениях и поняла, что оказалась перед выбором. Я не могу выйти замуж за герцога Анжуйского и сохранить любовь моих подданных.

Некоторые облегченно вздохнули, но Бёрли слова королевы заметно огорчили.

Двадцать лет продолжались его усилия, чтобы выдать королеву замуж. Двадцать лет она, неистощимая на уловки, тянула время. Потенциальные женихи теряли к ней интерес. Двадцать лет прошло, а Англия до сих пор не имела наследника.

– Но для нас очень важно продолжать брачные переговоры ради дружественных отношений с французами. Через три дня вы соберетесь снова и пригласите на заседание французского посла.

В тот день Елизавета надела платье из ослепительно-белого атласа, прикрыв голову (точнее, парик на голове) прозрачной вуалью, расшитой золотыми лилиями – символом Франции. Затем уселась на трон и оглядела собравшихся:

– Любезные лорды. Ваше превосходительство господин посол. Я пригласила всех вас, дабы сообщить о своем решении выйти замуж. Мне больше не нужны никакие доводы в пользу этого брака. Сегодняшние обсуждения должны касаться завершения переговоров. Мы с бароном Симье составили брачный договор, который мы же с ним и подпишем. Я лишь прошу дать мне два месяца на то, чтобы склонить моих подданных в обеих палатах парламента к поддержке моего решения вступить в брак. Если же мне не удастся этого сделать, договор будет аннулирован.

Как и прежде, Елизавета оттягивала время. Но в этот раз она питала надежду, хоть и не слишком сильную, что парламент все-таки ее поддержит. В такие дни Елизавета особенно остро чувствовала одиночество своего высокого положения. Ей было не с кем пооткровенничать. Она вспомнила, как очень давно ее отец говорил, что принцы и принцессы женятся и выходят замуж, подчиняясь чужому выбору. Только бедняки вольны сами выбирать себе спутников и спутниц жизни. Елизавете иногда казалось, что она с радостью поменяла бы трон королевы на жизнь простой замужней женщины.

Но нужно было подумать и о герцоге Анжуйском. Елизавета убедила его в искренности своих намерений. И вдруг теперь какие-то новые условия. Однако был шанс, что герцог ей поможет.

Терзаясь противоречивыми мыслями, она написала ему: «Мой дражайший, вы поймете, в каком невероятно трудном положении я сейчас нахожусь. Я ведь не могу властью королевы заставить своих подданных возрадоваться и одобрить мой брак с вами. Очень многие англичане боятся, что вместе с вами на английскую землю придет католицизм. Умоляю вас очень внимательно отнестись к этому и всесторонне обдумать мои слова. Что касается меня, говорю вам, как на исповеди: кроме вас, в мире нет никого, с кем бы я хотела связать свою жизнь и провести годы, отпущенные мне Богом. Я восхищаюсь вашими добродетелями и чудесным характером. Вы безмерно дороги мне, дорогой Лягушонок».

Перечитывая написанное, Елизавета улыбалась. Как им тогда было хорошо.

Вскоре Симье отправился во Францию, нагруженный подарками. Договор пока оказался неподписанным. Герцог Анжуйский не понял намека Елизаветы. Он не собирался отрекаться от католической веры.

Елизавета редко прислушивалась к сплетням фрейлин. Ее не интересовало, с кем из придворных они встречаются и в чьи постели ныряют. Но сегодня ее внимание привлек разговор двух фрейлин. Они находились в гардеробной, примыкавшей к спальне королевы. Королева не поверила своим ушам и поначалу решила, что ослышалась. Такого просто не могло быть. Чтобы Дагласс Шеффилд тайком вышла замуж за… графа Лестера?

– Где вы это слышали? – спросила Елизавета, подойдя к двери.

Испуганные фрейлины обернулись и сделали неуклюжие реверансы.

– Мне не ваши приседания нужны, а ответ! – прикрикнула на них Елизавета.

– От Франсес Говард, ваше величество, – запинаясь, ответила одна из девиц.

– Она так и сказала?

– Да, ваше величество.

Елизавета позволила им уйти, понимая, что фрейлины разнесут эту новость по всем углам дворца да еще и приукрасят.

Казалось бы, слова Франсес Говард можно и не принимать всерьез. Она была известной болтуньей и разносчицей сплетен. Но Франсес была еще и родной сестрой Дагласс и наверняка знала правду. Но если Роберт женился на Дагласс, он тогда никак не мог законным образом жениться на той женщине. Елизавета искала способ отомстить своей вероломной племяннице и теперь, кажется, нашла.

Екатерина позвала Бёрли и крайне серьезным тоном заявила, что нынешний брак лорда Лестера нельзя считать законным.

– Мне известно из достоверного источника, что он в то время был женат на леди Шеффилд.

– Женат? – изумился Бёрли, выгибая кустистые брови. – Простите, ваше величество, мне известно лишь, что леди Шеффилд одно время была любовницей лорда Лестера и родила ему ребенка. Но брак между ними… об этом я слышу впервые. Если он был женат, тогда почему скрыл это? Зачем лорду Лестеру понадобилось лишать своего сына законного наследства?

– Хотя бы из-за страха навлечь на себя мой гнев за женитьбу без моего согласия.

– Но, ваше величество, на леди Эссекс он тоже женился без вашего согласия, и тем не менее вы его великодушно простили.

Елизавета презрительно поморщилась:

– Тогда у меня не было иного выбора. А о его браке с леди Шеффилд я узнала от ее сестры. Та состоит в моей свите.

– Известная сплетница, – заметил он.

– С какой стати ей врать?

– А вдруг у нее есть какая-то своя выгода?

– Ах, Дух мой, ты к старости становишься все более циничным. Франсес, может, потому и проговорилась, что ее сестра находится в затруднительном положении. Я не питаю симпатии к леди Шеффилд, но и попустительствовать иным… хитрецам тоже не собираюсь. Необходимо расследовать это дело. Если Роберт и леди Шеффилд действительно вступали в брак, то совершался ли обряд по всем правилам и может ли считаться законным?

– А если совершался?

– Тогда я намерена поставить Роберту ультиматум: либо он разводится с леди Эссекс, – Елизавета чуть не подавилась, произнося ненавистное имя, – либо отправляется в Тауэр.

Бёрли вздохнул. Он знал причины, заставляющие Елизавету ворошить прошлое, и был почти уверен в исходе расследования. Если спросить королеву напрямую, она бы не стала отрицать. Это Бёрли тоже знал.

– Хорошо, я распоряжусь о расследовании, – усталым голосом пообещал Бёрли.

Дело это поручили герцогу Сассекскому – родственнику Дагласс, велев не затягивать. Бывшая леди Шеффилд недавно вышла за Эдварда Стаффорда – английского посла в Париже – и со дня на день собиралась уехать во Францию.

– Она говорит, что Роберт сломал ей жизнь и что она не желает иметь с ним ничего общего. Естественно, она боится, как бы эти сплетни не повредили ее новому браку. Никаких официальных признаний она делать не станет.

Вскоре Дагласс благополучно уехала в Париж.

Елизавета была в ярости. Похоже, что та женщина оказалась победительницей, а дурочка Дагласс тряслась за свой брак. Вскоре Елизавета узнала, что ее вероломная племянница родила Лестеру сына – на этот раз живого. Королева рыдала от бессильной злости. Она даже не обрадовалась, когда ей принесли письмо от Симье, изящно перевязанное розовой ленточкой. «Верьте словам вашей Обезьяны: ваш Лягушонок полон надежд!» Но Елизавета знала: волшебные чары, которыми ее опутал Симье, начинали трещать по всем швам.