1

Джамал пулей пронесся по периметру площади, пролетел по улице Святого Кедда, свернул на Белгроув-стрит, пробежал пару десятков метров и остановился, хватая ртом воздух. Быстро огляделся, заскользил взглядом по клубящейся в угасающем осеннем дне толпе, как через скоростной бинокль выхватывая из нее направляющихся домой с работы служащих, беспомощно озирающихся заблудившихся туристов, группы неунывающих студентов, бродяг, сидящих прямо на земле с протянутой рукой, сутенеров, уличных наркоторговцев, проституток. Обычная картина. Людское море, то прибывающее, то мелеющее на глазах, волнами двигалось в сторону вокзала и станции метро Кингс-Кросс.

Своего преследователя он не увидел.

Джамал стоял, согнувшись пополам и уперев руки в бедра. В груди пылал пожар, ноги дрожали от напряжения, он глубоко и судорожно дышал. Снова стрельнул глазами во все стороны.

И тут он его заметил. Человек выскочил из-за угла и решительно топал по тротуару, расталкивая прохожих и отшвыривая их от себя, словно скомканные бумажки; глаза горели злобой, лицо перекосила ненависть.

Не выпуская из рук сверкающий трофей, Джамал рванул с места и выскочил на Юстон-роуд.

Справа дом 24/7 — настоящий долгострой. Здесь можно было дышать только строительной пылью вперемешку с выхлопами — этакий лондонский смог образца третьего тысячелетия да еще со звуковым сопровождением в исполнении плотного потока машин. Легковушки тут же грациозно вписывались в любые образующиеся пустоты, грузовики издавали обиженный пронзительно-неприятный металлический скрежет, попадая колесами на крышки люков в мостовой, автобусы проплывали с величавым достоинством боевых кораблей, такси, объезжая пробки, прокладывали новые полосы движения.

Джамал остановился на краю тротуара, посмотрел на поток машин. Быстро обернулся — его нагоняли. Он сделал глубокий вдох, потом второй и выскочил на проезжую часть.

Со всех сторон тут же завопили клаксоны, машины начали шарахаться в стороны. Прижимая серебряное сокровище одной рукой, он оттолкнулся другой от капота «астры» и рыбкой выпрыгнул из этого водоворота, чтобы идущая впритык машина не отдавила ноги. Двигавшийся следом автобус тут же засвистел тормозами, из кабины водителя на него посыпалась отборная брань.

Он бежал, подпрыгивая и увертываясь от летевших мимо и прямо на него машин. Как в компьютерной игре, только для него эта игра перестала быть виртуальной. Кашляя и истекая потом, он добрался наконец до противоположной стороны улицы. Теперь ему ничего не грозит. Этот придурок, конечно, отстал: он просто не сумел бы проделать то же самое. Кишка тонка! Готовый испустить победный клич, сдобренный крепким словцом, прежде чем затеряться на многолюдной улице, он повернул голову в ту сторону, откуда прибежал.

Желание торжествовать тут же улетучилось: его преследователь широким уверенным шагом пересекал дорогу почти по прямой, не обращая никакого внимания на визжащие вокруг тормоза.

— Вот козел, — выдохнул Джамал и снова помчался во весь опор.

Вымотанные на работе жители окраин двумя плотными потоками двигались к станциям метро и вокзалам Кингс-Кросс и Сент-Панкрас, чтобы оттуда подземные и наземные электрички доставили их домой. Джамал то петлял между всеми этими людьми, то расталкивал их, продираясь сквозь толпу. Мир сограждан всегда был ему чужд. Он его не понимал и себя в нем не представлял. И вот — на тебе! — сейчас он больше всего хочет раствориться в толпе. Обернуть этот мир вокруг себя, как ребенок, ложась спать, с головой укутывается одеялом.

Вот только получится ли? Его преследователь принадлежал к этому миру не больше, чем он сам. Джамал понял это, едва его увидев. Они оба резко выделялись в толпе, толпа могла его спасти только в том случае, если этот человек побоится сделать что-то нехорошее при таком скоплении людей.

Он снова оглянулся. Враг шел напролом, не замечая никого вокруг. Он видел только свою жертву и двигался на нее, как самонаводящийся снаряд.

Джамал ускорил бег. Он сделал вид, что устремился с потоком людей к метро, но в последнюю минуту отделился от толпы и ринулся к главному входу в железнодорожный вокзал Кингс-Кросс. Скользя и балансируя на отполированном полу, он несся по вестибюлю, обгоняя спешащих домой жителей пригородов, петляя между обвешанными поклажей пассажирами поездов дальнего следования, которые то и дело останавливались у табло. Где-то впереди из подтянувшегося к платформе состава выходили пассажиры. На другом пути той же платформы готовился к отправлению другой поезд. Джамал ввернулся в толпу, рассчитывая, что удастся скрыться среди снующих туда-сюда людей.

Прыжками двигаясь то боком, то прямо, как в каком-то диком танце, он прятался за колоннами, пригнувшись, скрывался за тележками с багажом. Он мысленно просчитал варианты и, исключив меньшее зло, почти решился на то, чтобы просить защиты у вокзальной полиции. Приготовился отдаться в их руки, даже если придется совершить какой-то хулиганский поступок, и поискал глазами полицейских, которые раньше всегда были тут как тут и гнали его взашей, угрожая арестом. Хоть бы один где-нибудь поблизости! Вот так всегда. Пришлось эту мысль отбросить.

Он выскочил из толпы, поравнялся с головным вагоном, чтобы заскочить внутрь.

— Черт, — бросив взгляд по сторонам, громко сказал он, хватая ртом воздух.

В начале платформы, откуда он только что прибежал, в потоке людей он заметил дерганье, словно кто-то очень большой пытался расчистить себе дорогу. Джамал понял, кто это может быть. Еще несколько секунд — и его заметят. Он тут же прикинул, что нужно сделать. Преимущество, хоть и небольшое, у него есть. В кровь бросился адреналин, он воспрянул духом и спрыгнул вниз с платформы на хрустнувший под ногами гравий, покрытый копотью и сажей.

Стараясь не попасть на рельсы на тот случай, если по ним пропущен ток (в голове пронеслось, что когда-то погиб мальчишка из его детдома, потому что прыгнул на рельсы в подземке), он осторожно, но быстро перебрался к поезду у соседней платформы, ухватился за бетонный край, подтянулся на руках и вскочил на платформу.

Выпрямился, не обращая внимания на черные от грязи руки и одежду, и скользнул взглядом вдоль поезда. Там начали постепенно закрываться двери — поезд вот-вот должен был отправиться. Мгновенно приняв решение, он нырнул в один из вагонов. За спиной громко захлопнулась дверь.

Джамал стоял в тамбуре, тяжело дыша и трясясь всем телом, створки внутренней автоматической двери в салон разъезжались, когда он оказывался перед сенсорными датчиками. Голос из динамика над головой поздоровался, сообщил, когда поезд прибывает в разные места назначения на пути следования, почему-то уточнил, все ли из тех, кто не собирается уезжать, покинули вагон, и поблагодарил за желание отправиться в поездку. Джамал не прислушивался — он слышал только собственное тяжелое, с хрипом, прерывистое дыхание. Свисток. Поезд тронулся. Джамал высунул голову из окна. Враг стоял на соседней платформе, дико озираясь по сторонам. От него волнами исходила злоба и проникала сквозь металлические стены вагона, норовя поглотить Джамала. Он отпрянул, испугавшись, что его заметят, потом очень медленно украдкой скосил глаза в сторону человека на платформе. Тот смотрел в противоположном направлении.

Вокзал остался позади.

Ему все-таки удалось сбежать.

Он заглянул в салон вагона. Пассажиры рассаживались, пристраивали багаж, извиняясь друг перед другом за причиняемые неудобства. Джамал решил, что ему тоже пора найти себе местечко. Но сначала он должен зайти в туалет.

К горлу подкатывала тошнота.

Он сидел у окна, глядя на мелькающие за стеклом картинки. Кирпичные постройки, бетонные коробки сменились природным ландшафтом, вскоре и вовсе опустилась темнота, и Джамал видел в окне только собственное отражение. Он отвернулся. Напротив сидел делового вида дядечка в строгом костюме. Волосы уже поредели, зато появлялось брюшко. Он был поглощен изучением каких-то бумаг, беспрерывно звонил по мобильному и вообще имел вид человека, который мнит себя центром вселенной. Время от времени он посматривал на Джамала — сначала украдкой, потом взгляды стали настойчивее и красноречивее. Джамал прекрасно понял их значение. Он ведь зарабатывал себе на жизнь тем, что научился их различать.

Джамал решил не обращать внимания на Костюм и начал размышлять о том, что с ним произошло за последние несколько часов.

Ничто не предвещало такого поворота событий.

Он дежурил на своем обычном месте на Крестфилд-стрит и внутренне готовился к самой напряженной части рабочего дня — часу пик. Все шло отлично: час назад в «Короле бургеров» удалось приобрести немного дури, там же он услыхал о сегодняшней ночной дискотеке рейверов, к тому же дорогущие кроссовки-найки по-прежнему — уже не первый день! — оставались такими же белыми, будто только из коробки.

К нему направлялся первый сегодняшний клиент. Средних лет хорошо одетый господин с таким красным лицом, что казалось, его вот-вот хватит удар. Он шел медленно, воровато оглядываясь и с каждым несмелым шагом пытаясь набраться храбрости. Новенький — не из постоянных клиентов. Джамал знал, как с такими себя вести: осторожно, как с птичкой, которую надо сначала поймать, а потом съесть. Сначала заслужить доверие, а потом сцапать.

Джамал улыбнулся новичку, ободряюще подмигнул. Дядька еще больше вспотел. Когда наконец он неверной походкой подошел ближе, Джамал увидел изрытое оспинами лицо — бедолагу, видно, никто не любит, не жалеет, а может, и не целовали ни разу. Он изобразил радостную улыбку, таким образом поощряя дядьку сделать первый шаг.

— Скажи, ты… это… — Новоявленный педофил шумно сглотнул, покашлял. Джамал дождался конца вопроса: —…работаешь?

Конечно, работает. Он ввел рябого в курс дела: деньги вперед наличными, оплата номера в гостинице за счет клиента. Тот отчаянно закивал, готовый на все.

Джамал направился в гостиницу с гордым названием «Дольче Вита» — рядом, на Биркенхед-стрит, клиент в предвкушении удовольствия теперь уже бодро шагал сзади. На входе он кивнул старому толстому греку за потрескавшейся стеклянной перегородкой. То, что грек называл холлом, на самом деле представляло собой застеленный старым потрепанным ковром коридор с разукрашенными безобразными коричневыми пятнами и грязными разводами стенами и потолком — здесь всегда стояла жуткая вонь.

Краснорожий трясущимися руками вытащил деньги, заплатил за комнату и последовал за Джамалом на второй этаж. В номере Джамал тут же потребовал плату. Клиент отдал деньги. Он сунул их в карман, начал расстегивать джинсы, а тот задал вопрос, к которому Джамал был готов всегда:

— С… сколько тебе лет?

Первые пару раз, услышав подобный вопрос, Джамал говорил правду. Но они не всегда хотели ее слышать. Поэтому он начал спрашивать, сколько лет они бы ему дали. В конце концов он настолько к нему привык, что почти наверняка знал, что кому отвечать.

— Двенадцать, — сказал он, на этот раз скостив себе два с половиной года.

Кажется, снова в точку. Глаза педофила подернулись мечтательной дымкой, он заулыбался и начал поспешно расстегивать брюки.

Через некоторое время, моясь над раковиной, Джамал услыхал позади мягкие вкрадчивые шаги и резко обернулся. Красномордый стоял сзади — слава богу, жирное тело теперь скрывала одежда.

— Господи! Как же ты меня напугал!

— Прости… — Он не отрываясь ощупывал взглядом грудь и плечи Джамала. — Какой же ты симпатичный…

— Да уж, — эхом отозвался Джамал, отворачиваясь, — я такой…

Педофил будто прирос к полу.

— Слушай, можно я… можно тебя снова увидеть?

Джамал улыбнулся. Да уж, у этого чудака то одна крайность, то другая.

— Конечно. На том же месте в тот же час. Я там каждый день.

— Нет, — занервничал тот, — я хотел сказать… могу я… можно мне посмотреть на тебя…

Джамал увидел в зеркале, как он протянул руку и дотронулся до его щеки. Не в силах сдержать отвращение, он шлепнул прилипалу по руке:

— Не прикасайся ко мне, ты!

Педофил отпрянул, как от пощечины.

Джамал не выносил, когда они подходили к нему чересчур близко. Он еще как-то мирился с тем, что до него дотрагивались, когда он работал, но даже в эти минуты старался сократить прикосновения до минимума. Он вообще терпеть не мог, когда его трогали. Кто бы то ни было. И лелеял тайную мечту разбогатеть так, чтобы больше никто из этих никогда к нему не прикоснулся.

— Давай не будем выходить за рамки деловых отношений, — сказал он, подавляя желание высказать краснорожему все, что о нем думает. — А теперь уходи, если не хочешь, чтобы с тебя содрали за номер еще за час.

Педофил поспешно ретировался.

Джамал посмотрел в зеркало, поправил волосы, чтобы не торчали в разные стороны. Вот теперь отлично.

Он таким образом зарабатывал себе на жизнь уже больше года. С тех пор как в один прекрасный день мать вошла с шестилетним Джамалом в Центр социальной помощи малоимущим в рабочем районе Тоттнем, а оттуда вышла без него, он сменил не один приют и детский дом.

Отца он ни разу в жизни не видел, но знал, что темным цветом кожи обязан ему. Он представлял его вождем африканского племени, который с цветом кожи передал ему благородную кровь воина. Однажды он сказал об этом матери — она промолчала. Она вообще ни разу не говорила с ним об отце.

Он еще раз пригладил перед зеркалом волосы, с любовью оглядел свое недавнее приобретение — кожаную куртку фирмы «Авирекс» за триста фунтов — всю в драконах и надписях. Последний взгляд на собственное отражение — нет, от того насмерть перепуганного сопливого шестилетки не осталось и следа. Значит, можно продолжать работать.

Он закрыл за собой дверь и пошел по коридору к лестнице, мимоходом дергая ручки других номеров. Он всегда так делал. Иногда везло: в пределах досягаемости на комоде оказывались то часы, то украшения, то кошелек, набитый деньгами и кредитными картами. Владельцы при этом были слишком поглощены делом, чтобы замечать, что происходит с их вещами. Если же кто-то вдруг заставал его за этим занятием, он загораживал собой то, что собирался прикарманить, и говорил, что этот номер забронирован и не будут ли они так любезны перебраться в другой.

Никаких особых усилий он не тратил, и вскоре это вошло в привычку.

Но сегодня удача от него отвернулась.

Незапертой оказалась дверь с цифрой семь. Джамал остановился на пороге, оглянулся. В прихожей — никого. Он прислушался. Из комнаты — ни звука. В кровь бросился бесшабашный подростковый адреналин, он улыбнулся своим мыслям и медленно толкнул дверь.

На привычном комоде блеснул мини-диск, тут же лежали наушники и плеер.

Реальное бабло, решил про себя Джамал.

Он протянул руку, быстро высчитывая в уме, за какую сумму можно загнать это добро и сколько доз взять на вырученные деньги, когда дверь вдруг распахнулась настежь. Джамал так и застыл с протянутой рукой.

Наверное, он стоял так всего пару секунд, но они показались ему часами. Наконец он справился со столь неожиданным потрясением, развернулся и, прихватив сокровище, ринулся из номера.

— Ваши билеты, пожалуйста.

Голос, напугав, вернул Джамала в действительность. По проходу шел контролер в форме с компостером на ремне.

— Безбилетные пассажиры оплачивают полную стоимость билета до конечной остановки.

Слова звучали заунывно и монотонно.

Джамал поднял глаза. Пассажиры копались в карманах, сумках, пакетах, выуживая оттуда разных размеров билеты и поднимая над головой. Он страшно на себя разозлился за непредусмотрительность. Обычно он заблаговременно прятался, пускался наутек или начинал громко и жалобно ныть и канючить, но на этот раз оказался к этому не готов.

Он запустил руку в карман джинсов и извлек оттуда ворох мятых бумажек. Порылся в другом и начал складывать на столик перед собой мелкие купюры и монетки. Вся сегодняшняя выручка минус деньги, потраченные в «Короле бургеров» на гамбургер, кокаин и крэк.

Подошел контролер, завис над ним синим привидением, протянул руку, слабо надеясь увидеть билет у этого пассажира.

— Вашбилет, — произнес он одним словом.

— Куда поезд?

— В Ньюкасл.

Название ни о чем не сказало. Где это? В Шотландии? Если так — хорошо. Это далеко от Лондона, очень далеко. Значит, безопасно. Джамал кивнул.

— Ага, мне как раз туда и надо.

Контролер, которого, судя по пластиковому жетону на груди, звали Гэрри, а должность гордо называлась «бригадир», обреченно вздохнул:

— Сочувствую, молодой человек, но придется оплатить полную стоимость билета до конечной остановки.

Джамал безразлично пожал плечами.

Не очень-то похоже, чтобы Гэрри, тут же начавший тыкать в кнопки на своей машинке, ему сочувствовал.

— С вас восемьдесят восемь фунтов.

— У меня детский билет, — сказал Джамал.

— Конечно, детский, — с нотками превосходства в голосе и вежливой улыбкой на лице произнес Гэрри. — Восемьдесят восемь фунтов.

— Дуришь меня, да? Знаешь, я…

— Видите ли, молодой человек, — перебил Гэрри, стараясь не терять самообладания, — если добавить к стоимости еще и налог…

— Может быть, я смогу помочь с билетом молодому человеку?

Джамал перестал пререкаться с контролером, они оба обернулись на голос. Сидевший напротив бизнесмен с улыбкой открывал кошелек.

— Мне кажется, не стоит…

— Что вы, что вы! — еще раз улыбнулся благодетель.

Гэрри вздохнул. Он прекрасно понял, что происходит на его глазах, но предпочел не вмешиваться.

— Куда мальчик едет?

Костюм бросил вопросительный взгляд на Джамала.

— До конца.

Гэрри обреченно понажимал на кнопки, приложил кредитную карточку, которую ему протянул Костюм, к электронному глазу на своей машинке, выдал билет и с видом человека, исполнившего свой долг, двинулся по проходу дальше.

— Вашбилеты…

Джамал глянул на бизнесмена, потом на билет, лежавший между ними на столе, но не смог выдавить из себя ни слова благодарности, поэтому просто кивнул. Он решил вернуть долг и начал пересчитывать имеющуюся наличность.

— Не беспокойся, — произнес Костюм. Он подался вперед, растянул губы в похотливой улыбке. — Как-нибудь договоримся.

Джамал выключил чувства — теперь ни глаза, ни лицо ничего не выражали — и уставился прямо перед собой.

— Да ладно тебе, — продолжил Костюм, — я тебя сразу раскусил. Я вашего брата за милю чую. — Он понизил голос. — Я на несколько дней еду в командировку в Ньюкасл. У меня и номер в гостинице заказан. Хочешь немного со мной пожить?

Джамал не отрываясь продолжал смотреть в никуда.

— По клубам походим, может, заглянем в какой-нибудь ресторан… — Он неопределенно пожал плечами, потом скользнул рукой по столу и взял лежавший перед Джамалом билет.

— Кажется, он мой, да?

Не поднимая глаз, Джамал взвешивал возможные «за» и «против». Наконец вздохнул:

— Лады.

Костюм улыбнулся.

— Так-то оно лучше. Хочешь, схожу в вагон-ресторан? Принесу что-нибудь поесть. Попить. Похоже, во рту у тебя давно не было ничего горяченького. — И отвратительно захихикал.

Господи, подумал Джамал, вот, блин, засада!

Брюс — так представился Костюм — отправился за едой в вагон-ресторан. Джамал остался один, огляделся по сторонам. Удостоверившись, что за ним никто не наблюдает, вытащил из кармана мини-диск и начал его разглядывать.

Одного взгляда на вещицу оказалось достаточно, чтобы вызвать воспоминание о номере в гостинице. Его передернуло. Он провел пальцем по ребру диска. Край был неровный, с мелкими сколами и царапинами. Похоже, использовали его в хвост и гриву. Блин, особенно не заработаешь.

Он вставил наушники и включил плеер.

Он совсем не то ожидал услышать.

Брюс вернулся, извинился за долгое отсутствие («Очередь, знаешь ли») и показал, что принес. Джамал не шелохнулся — он никого и ничего не замечал вокруг.

Сидел тихо-тихо. И слушал.

Он так и не сумел заснуть.

И вовсе не потому, что Брюс пукал и храпел во сне. То, что он оказался в номере с шикарной белой мебелью и очень удобной кроватью, не помогало. Даже наркотики не подействовали.

Дело было в другом — в том, что он услышал на мини-диске.

Брюс слово сдержал, но использовал его по полной программе. Джамал обычно брал гораздо больше, если клиент оставлял его на ночь, но здесь были дополнительные плюсы, которые до определенной степени компенсировали его услуги: ресторан, выпивка, клуб. Правда, музыка была совсем не в его вкусе, да и многовато там толкалось геев, зато удалось раздобыть не подделку, а качественную дурь и несколько настоящих таблеток экстези. Но особенно хорош был мягкий пушистый махровый халат. Джамал почувствовал себя невероятно чистым, несмотря на старания Брюса убедить его в обратном, он даже отдался ему с охотой. Но при этом мысли его были далеко отсюда. Гораздо дальше, чем обычно.

Покоя не давал мини-диск. Он продолжал звучать в голове.

Сначала то, что он услышал, показалось ему полным отстоем. Никакой тебе классной музыки. Вообще нет музыки. Настолько скучно, что он готов был выдернуть наушники и сунуть столь нелегко добытый трофей обратно в куртку, но что-то не позволило ему это сделать — он продолжал слушать. Чтобы понять суть, пришлось по нескольку раз прогонять некоторые непонятные сразу фрагменты.

Брюс решил, что мальчишка весь в музыке. Джамал его не переубеждал.

К концу диска у него возникло ощущение, что он понимает, почему его хотели убить. До него начало доходить, насколько важен этот кусочек пластика. Он тут же припомнил, о чем думал несколько часов назад: о своей тайной мечте разбогатеть так, чтобы больше никто из этих никогда к нему не прикоснулся.

Кажется, с тех пор прошла целая вечность.

А вдруг это его шанс? Нужно просто тщательно продумать, как извлечь из этого максимум пользы.

Джамал лежал, не смыкая глаз.

К рассвету у него созрел план.

— Это Стефани, ей шесть. А вот Джек, ему четыре года. — Брюс улыбался. — Маленький разбойник. Совершенно от рук отбился.

Когда они демонстрировали фотографии собственных детей, было особенно противно. Что он должен был говорить? «Милые детки, их ты тоже трахаешь?»

— А это Сюзан.

Фото жены. Имя супруги обычно произносилось протяжно — голос выдавал весьма противоречивые эмоции. Иногда Джамал пытался понять, какие именно. Несомненно, в словах звучала вина. Гнев, ненависть, неприязнь (причем два последних чувства часто были адресованы самому говорившему). Самобичевание. Обожание. Трепет. Предательство. Целый букет.

Джамал обычно кивал, тут же передавал снимки обратно и наблюдал, как клиент, пожалуй, чересчур долго рассматривает родные лица, а потом с остервенением запихивает фотографии обратно в карман, отводя глаза. Поделом тебе, всегда при этом злорадствовал Джамал.

Утром он проголодался, но Брюс сказал, что они не могут спуститься к завтраку: вдруг там окажется кто-нибудь из его коллег.

— Мы ведь еще увидимся? — Брюс усмехнулся: — Ты же без меня не сможешь вернуться в Лондон.

Джамал довольно неопределенно пообещал, что подойдет попозже, даже назначил время, и вышел из гостиницы.

В Ньюкасле стоял жуткий холод. Как на Северном полюсе. Все здесь было незнакомым, чужим. Те же только названия магазинов, все остальное — другое. А как же странно и смешно они говорят. Как будто и не англичане вовсе. Он не знал, куда идти. Плотнее завернулся в куртку: сейчас бы что-нибудь потеплее. Ничего, как только он осуществит свой план, всю оставшуюся жизнь будет купаться в роскоши. Он улыбнулся своим мыслям.

Отыскав телефонную будку, он узнал нужный номер в справочной службе и забил в мобильный. Оставалось только решить, стоит ли воспользоваться таксофоном. Пожалуй, лучше мобильным. Его труднее засечь.

Он заскочил в автомат, чтобы его никто не увидел, набрал номер по мобильному. Ответил женский голос.

— Позовите Джо Донована, — потребовал Джамал. — Только не надо всяких глупостей, что его, типа, нет, ладно? А то у меня тут вопрос жизни и смерти, понятно?

На другом конце его не сразу, но все-таки поняли.

 

2

Донован взял со стола револьвер, подержал на весу, ощущая в ладони его тяжесть и просчитывая в уме свои шансы. Сердце билось часто и гулко, эхом отдаваясь во всем теле. Он сунул патрон в одно из шести гнезд, крутанул барабан, вернул револьвер на стол и с минуту не мигая на него смотрел: мир сузился до этого куска смертоносного металла. Потом вздохнул — раз, другой, — зажмурился, взял револьвер, приставил к виску, нажал на спуск.

— Должно быть, вон за той горой.

— Хочется верить. Кажется, я это уже слышала.

Шарки проглотил ответную реплику и уткнулся в карту на коленях. От многочисленных поворотов, кочек и ухабов вестибулярный аппарат начинал его подводить. Он поднял глаза, набрал в рот побольше воздуха.

— Не успеешь свернуть с приличного шоссе, как попадаешь в ад. До чего же в глубинке отвратительные дороги — причем все, — сделал он вывод. — Мог бы и где-нибудь поближе устроиться. Чтобы легче было его найти.

Мария Беннетт оторвала взгляд от дороги.

— Кажется, вы сами ответили на свой вопрос.

Шарки прищелкнул языком, скосил на нее глаза.

— Так как, бишь, зовется место, которое мы ищем?

— Росс-Бэнк-Сэндз. Кажется, оно пользуется популярностью у нудистов.

Шарки посмотрел в окно. Дождь лупил с такой силой, что казалось, они попали под метеоритный ливень. По стеклам спереди, сбоку, сзади так лило, что возникало ощущение, будто они плавятся на ходу. За окнами мелькали тусклые, однообразные картинки темно-серого сельского пейзажа Нортумберленда — совершенно дикая пустынная местность.

— Не слишком ли холодно для раздеваний? — поежился он, вздыхая. — Господи, да здесь почти так же уныло, как зимой в Норвегии.

— Вряд ли они приезжают сюда зимой, — предположила Мария. — Кроме того, мы с вами тоже заехали сюда не в самое лучшее время года. Наверняка летом тут очень красиво. Этакий нетронутый рай. Знаете, как его называют в туристических проспектах? Таинственное королевство.

Шарки уставился в окно, силясь представить себе более веселую картину.

— Таинственное? А вся его таинственность, наверное, в том, что здесь все спят с двоюродными братьями и сестрами, — произнес он с несчастным видом. — Или это в Уэльсе? Да скорее всего, и здесь и там.

Мария опять внимательно смотрела на дорогу.

Накануне вечером они тряслись в поезде из Лондона, потом остановились на ночлег в гостинице в Ньюкасле, а утром арендовали машину и выехали в Нортумберленд.

— Что этот Джо Донован из себя представлял? — задал Шарки вопрос, когда они расположились в вагоне первого класса в поезде, отправлявшемся в Ньюкасл с вокзала Кингс-Кросс. Он сидел напротив Марии с джином и тоником в руках и со свежим номером газеты «Дейли телеграф» на коленях.

Мария взяла себе двойной джин с тоником.

— Он был лучшим из лучших. — Она сделала глоток и поставила стакан на столик. — Фраза, конечно, избитая, но другое определение найти трудно.

Она назвала фамилию очень известного политика из партии консерваторов, который попал за решетку по обвинению в лжесвидетельстве и коррупции.

— Помните его? Так вот, Джо как раз был в числе тех, кто вел тогда журналистское расследование.

Шарки невольно присвистнул.

— Потом были и другие, причем некоторые — весьма высокопоставленные чиновники. А одно его расследование в отношении приютов даже привело к изменению в законодательстве. У него были задатки гениального журналиста-расследователя.

— Что произошло потом?

Мария поболтала жидкость в стакане, наблюдая, как тает лед, и удивляясь про себя, почему в поезде это происходит быстрее, чем в баре.

— Уверена, вы в курсе. История с его сыном. Из-за этого он и слетел с катушек. Так после этого и не оправился.

— Это, кажется, произошло…

— Около… — она откинулась на сиденье, нахмурилась. — Кажется, года два назад. Да, два года назад накануне Рождества… Сейчас ему тридцать пять. Мы с ним ровесники.

Шарки улыбнулся:

— Надо же, как хорошо вы это помните.

— Я тогда как раз из замов перешла в главные редакторы. Такое не забываешь. Он был нашим лучшим корреспондентом — сначала писал о других, а потом — видите — сам стал героем репортажей.

— Почему же, если он такой замечательный, вы не уговорили его вернуться?

— Пыталась, но… ему все стало безразлично. Я сначала постоянно звонила, но он не брал трубку и ни разу не перезвонил. А потом и вовсе скрылся в Нортумберленд, где его никто не мог побеспокоить. Что ж, я поняла намек и оставила всякие попытки.

Шарки надменно ухмыльнулся:

— Похоже, кое-кому он был небезразличен.

Мария густо покраснела — и дело было не только в алкоголе.

— Все совсем не так, — ее голос дрожал от негодования. — У Джо была прекрасная жена, крепкая семья. А потом произошло это ужасное событие. Для них это стало страшным ударом.

— Как скажете. — Он неопределенно повел плечом, откинулся назад и отпил из стакана.

Мария смотрела, как он причмокивает, как самодовольно оглядывается, будто и пассажиры, и вообще весь мир вращаются исключительно вокруг его персоны. У него был вид человека, который убежден, что всегда и во всем прав. Ему было за сорок, он начинал седеть и лысеть, но, очевидно, полагал, что и появляющаяся лысина, и краснеющие щеки и нос, и растущий живот — награды за успех и процветание. У него был красивый тембр голоса, глубокий и отполированный, как мебель из красного дерева. Она никогда особенно не доверяла юристам — этот же казался одним из худших представителей своего племени. Но приходилось с этим мириться — работа есть работа. Давай она волю чувствам, открыто выражая антипатию к коллегам, она бы никогда не достигла таких вершин в столь молодом возрасте. А это для нее было самым главным в жизни.

«Дворники» работали как сумасшедшие, только это ничего не давало. Шарки, отметила про себя Мария, сидел в машине с тем же заносчивым, самодовольным видом, что и на работе. Ему по-прежнему удавалось держаться так, будто и дождь ему нипочем.

Он глянул на нее искоса и улыбнулся. С такой же улыбкой он смотрел на нее вчера, во время обеда даже попытался с ней заигрывать. Мария вежливо, но твердо дала понять, что его поползновения неуместны. Вначале он решил, что девушка просто набивает себе цену, но потом все-таки понял, что у него ничего не выйдет. Он пожал плечами — дескать, была бы честь предложена; галантно проводил ее до двери номера и вернулся в бар. Она не знала, чем он занимался остаток вечера. Он не рассказывал, а она и не спрашивала.

Впереди у дороги показалось большое темно-серое пятно.

— Кажется, мы у цели, — сказала она.

— Хорошо бы, — отозвался Шарки, — потому что если мы опять не доехали, надеюсь, чашку приличного чая нам хотя бы нальют, даже если хозяева понятия не имеют о приличиях.

Донован открыл глаза.

Вокруг стоял невообразимый шум: непрерывно били барабаны и как будто что-то трещало и ломалось. На его домик, решил он, обрушился ураган. Бой барабанов и треск продолжался. Он понял, что шумит в голове, причем все сильнее.

Предметы сливались и плыли по кругу, то удаляясь, то приближаясь и приобретая странные угловатые очертания. Он подождал, пока изображение не остановится, и попытался сесть, но от малейшего движения комната снова кружилась перед глазами. Он откинулся назад и начал вглядываться в предметы вокруг, силясь отыскать в черноте памяти хотя бы какие-то подсказки, которые помогли бы собрать осколки воспоминаний.

У перевернутого кофейного столика валялась пустая бутылка из-под виски и старый револьвер. Он застонал и прикрыл глаза. Попробовал соединить фрагменты памяти. Восстановить, что произошло до помутнения сознания, до наступления черноты.

Он вспоминал: шум в голове усиливался, отчаянно пытаясь найти выход. Как набирающий обороты бульдозер рвет асфальт зубастым ковшом. От него нет избавления, нет укрытия.

В голове снова и снова возникают картинки. Дэвид рядом — и вот его нет. Снова рядом — и нет его. Он везде ищет сына, пытается что-то предпринять — хоть что-нибудь, — чтобы его отыскать. Что-то он пропустил — такое, что имеет разгадку. Ничего. Дэвид исчез, и только ревет бульдозер. Ревет и рвет асфальт. Все невыносимее.

Потом бутылка. Раньше этого было достаточно: сначала виски — потом чернота. Обычно так и было. Но каждый раз до черноты добираться становилось все труднее — алкоголь переставал помогать. На этот раз не получилось.

В памяти возник револьвер. Он нашел его под половицей — очевидно, его оставил там прежний хозяин. Старый револьвер, но действующий.

Боль до того страшная, что невозможно больше ни думать, ни видеть, ни слышать…

Вытащил револьвер, оглядел со всех сторон.

Дэвид рядом — и вот его нет. Рядом — и нет его.

Вставил один-единственный патрон из такой же древней коробки с патронами, крутанул барабан…

Бульдозер в голове рвал мозг на части…

И он нажал на спуск.

Щелчок. Патрона в гнезде не оказалось.

Потом он бросил револьвер на стол, тяжело дыша, оперся о спинку дивана. Его трясло — от кончиков волос на голове до кончиков пальцев на ногах. Он почувствовал, что по спине ручьем течет пот, дыхание участилось, как короткие ножевые удары. Чего-то не хватало. Он наконец понял чего.

Бульдозер прекратил реветь. В голове наступила полная тишина.

Вот только что была — и нет ее.

Лег на диван и провалился в пустоту, пока не очнулся несколько минут назад.

Он глубоко вздохнул, снова попытался вернуть себя в сидячее положение. Ему это все-таки удалось. Так он и сидел, ожидая, когда воспоминание о том, что он сделал накануне вечером, не провалится куда-нибудь вниз.

Итак, он пытался покончить с собой. Не получилось. Он посмотрел на руки: они тряслись, но не только от выпитого. Он ужаснулся содеянному, но это его еще и странно будоражило. Ему дана отсрочка. Он обманул смерть. Он вспомнил, что ощутил перед тем, как провалиться в черную яму: мир и покой в душе.

Вздохнул, покачал головой — нет, это состояние ненадолго.

Он спустил ноги на пол и зевнул. Такая усталость, а ведь он только проснулся. На секунду перед глазами предметы снова куда-то сдвинулись и поплыли, скрутило желудок, но потом все пришло в норму. Тошнота отпустила. Он начал соображать, куда девать день, как им распорядиться. Решил для начала приготовить чай.

В дверь постучали.

Он начал озираться, и тут же мозг кинжалом пронзила боль.

Кто-то ошибся. Не стоит открывать.

Стук повторился, уже требовательнее.

Донован уставился на дверь, словно пытаясь разглядеть, кто там за ней.

В дверь снова постучали, на этот раз он услышал еще и свое имя.

Нет, это не ошибка. Кому он понадобился?

Бешено заколотилось сердце. А вдруг к нему приехали, чтобы сообщить о Дэвиде. Прошло столько времени, а надежда не умирает.

Он медленно отлепился от дивана, прошел к двери между горками сложенных на полу стройматериалов, открыл дверь. В дом тут же ворвался шум ветра и дождя. Холодный северный воздух заполз под одежду и прихватил кожу, как сухой лед.

В дверях маячили две фигуры: одна, кутающаяся в несколько слоев яркой верхней одежды, судя по всему, женщина, другая принадлежала высокому мужчине средних лет. Вид у него был совершенно несчастный. Он, похоже, страшно замерз и насквозь промок, несмотря на антидождевую пропитку своей куртки.

— Джо? — подала голос женщина, подняв голову.

Он сразу ее узнал:

— Мария?..

И не знал, что сказать дальше. Ее появление несказанно его удивило.

— Мы можем войти? — спросила Мария. — На улице стоять мокро и холодно.

В полном оцепенении Донован шагнул в сторону, пропуская их в дом. Они вошли и нерешительно топтались в коридоре. С одежды капала вода. Оглядывали помещение, делали выводы о том, как он живет. Он взглядом следовал за их глазами и читал их мысли.

Обстановка напоминала картину затянувшегося обеденного перерыва на стройке: на полу валялись инструменты в ожидании рабочих, которые должны вернуться и возобновить работу. Осевшая на лестницах-времянках пыль, банки с краской и инструменты говорили о том, что перерыв начался давным-давно. Стены — головоломка из голого кирпича и осыпающейся штукатурки, на потрепанных проводах куклами-марионетками болтаются лампочки. На двух перевернутых пластиковых контейнерах для рыбы покоится телевизор.

Он не предложил им располагаться и чувствовать себя как дома.

Мария выдавила улыбку:

— Косметический ремонт, да, Джо?

— Да вот, начал тут… — Звук собственного голоса показался ему странным, как звук изъеденного ржавчиной мотора машины, которую не заводили годами: скрежещущим и хриплым.

— Знакомься, это Фрэнсис Шарки, — представила Мария своего спутника. — Он мой… коллега.

Мужчина улыбнулся и протянул руку для рукопожатия. Донован посмотрел на него и кивнул.

Мария развернулась, похлопала себя по бокам, подула в сложенные ладоши. Донован в недоумении наблюдал за ней.

— Я включу отопление, — наконец догадался он.

Он подошел к газовому калориферу в углу, зажег спичку, поднес к горелке. Сначала раздалось шипение, потом загорелся огонь. Он повернулся к непрошеным гостям:

— Что вас ко мне привело?

Мария подошла к нему, взглянула на импровизированный кофейный столик из подсобного материала, увидела рядом пустую бутылку из-под виски, потом заметила револьвер и посмотрела на Донована с некоторой опаской.

Черты его лица тут же приобрели жесткость. Глаза стали одновременно горячими, как лава, и холодными, как камень.

— Зачем ты приехала?

Она теперь смотрела на него испуганно, как будто вступала на зыбучие пески, готовые в любую секунду ее поглотить.

— Ты помнишь Гэри Майерса?

Донован кивнул.

— Он исчез.

Донован пожал плечами:

— И что?

— Он работал над статьей. У него была назначена встреча с человеком, который собирался что-то ему сообщить. Мы не знаем, что именно, но нечто чрезвычайно важное. Под строжайшим секретом. Ты же помнишь, как он работал: никогда никому ни о чем не говорит, пока не подготовит весь материал. А потом — раз! — и выходит очередная статья о журналистском расследовании. Обычное дело. Наша торговая марка.

Донован продолжал молчать. Мария почувствовала неловкость.

— Позволишь присесть? — спросила она.

Донован неопределенно пожал плечами, показал на диван. Мария села.

— Гм…

Они оба повернулись в сторону двери. Шарки стоял и улыбался.

— Есть у вас туалет?

Донован объяснил, куда идти. Шарки шумно зашагал через строительный мусор.

Донован бросил взгляд в окно. На него смотрело его собственное отражение, за которым размытыми пятнами угадывались серость пустынного побережья, утесы и сердитые волны Северного моря. Он увидел нечесаные длинные седеющие волосы, почти свалявшиеся в неопрятные сосульки, торчащую клочьями бороду, дикий взгляд ввалившихся глаз с темными кругами. На нем старые драные джинсы, ветхий джемпер. Он посмотрел на Марию, такую свежую, чистую, яркую, и попробовал взглянуть на себя ее глазами. Да он не просто слетел с катушек — он опустился.

Он подошел к дивану, сел рядом.

— Так о чем ты говорила?

Она невольно отшатнулась. Ничего удивительного, подумал он, от него несет перегаром и немытым телом. Он почти ощутил уколы совести.

— Гэри Майерс, — сказала она, взяв себя в руки, — пропал. Вместе с человеком, с которым встречался.

— Какое это имеет отношение ко мне?

— Дело в том, что нам вчера позвонили.

— Кому — нам?

— В приемную «Геральд». Голос сказал, что имеется информация о Гэри. Сказал, сколько эта информация стоит. А также о том, что сообщит ее только одному человеку.

— Кому?

— Тебе.

Донован был готов рассмеяться.

— Мне? Он что — начитался старых газет?

— Вряд ли, — улыбнулась Мария. — Слишком юн.

— Что ты хочешь сказать?

— По голосу подросток. Кажется, темнокожий.

Донован усмехнулся. Мышцы напряглись и странно растянулись — давно забытое ощущение.

— Темнокожий, говоришь?

— Ты ведь знаешь, что я имею в виду, — покраснела Мария. — Дитя городских трущоб.

Донован кивнул:

— Понятно.

— Короче, парнишка поклялся, что не врет. У него есть кое-что, и он может это нам продать, но дело иметь желает только с тобой.

— Почему именно со мной?

Мария вздохнула:

— Мы и сами не поняли. Вероятно, его информация имеет какое-то отношение к тебе. Бог знает, что это может быть.

— Считаешь, это заслуживает внимания? Вдруг утка? В полицию звонили?

— Мы вообще-то… сначала так и хотели сделать. А потом передумали. Решили повременить. Пока нет оснований предполагать, что совершено преступление. Возможно, Гэри сейчас работает над материалом, который пока не может нам показать. Ты же знаешь, как это делается.

— Когда-то знал.

Мария ничего не сказала и снова почувствовала неловкость.

Повисло напряженное молчание. Он вдыхал чудный запах ее духов. Вот уже многие месяцы он лишен этих ощущений. Это был запах другого мира, запах прошлого. Она старалась не смотреть на револьвер на столе. Снова вздохнула.

— Боже мой, Джо…

Она вообще-то ничего говорить не собиралась и тут же отвела взгляд.

— Что? — Он посмотрел на нее с вызовом, но она не поднимала глаз.

— Не знаю. — Наконец взглянула ему в глаза: — Джо, буду с тобой откровенна. Меня очень беспокоит судьба Гэри. Раньше, даже если он работал над материалом и не показывал его нам, он все-таки сообщал, где находится. По крайней мере, говорил жене. А она сейчас не в курсе.

— Она тоже беспокоится?

— Пока нет, но может начать волноваться. У меня дурные предчувствия.

— Ничего удивительного. Стала бы ты ехать в такую даль.

— Ты прав. Понимаю, что прошу у тебя слишком многого, но… — она дотронулась до его плеча.

Он посмотрел на нее, собрался что-то сказать.

Из задней части дома вдруг раздался грохот. Звук падающего деревянного предмета. Скрип открывающейся двери. Донован вскочил на ноги:

— Скотина!

И побежал на шум. Остатки похмелья тут же улетучились. Дверь в единственную отремонтированную комнату в доме была приоткрыта, а ведь он плотно ее закрыл, когда оттуда выходил. Он всегда ее закрывает.

Он распахнул дверь и остановился на пороге как вкопанный.

В центре комнаты стоял Шарки и с изумлением рассматривал стены. Он обернулся на звук. Ярость на лице Донована заставила его принять оборонительную позу.

— Я… это… просто мне… я… я не знал…

— Вон отсюда. — Донован говорил очень тихо. Как угрожающий скрип и скрежет старой дамбы, которая вот-вот рухнет под напором разрушительной приливной волны. — Пшел вон. Кому говорят.

— Я…

Донован прыгнул на него, повалил на пол, подмял под себя, схватил за горло, сжал.

— Скотина! — шипел он. — Ты не имел права сюда входить! Никакого права, слышишь, ты!

Шарки уцепился за его пальцы, но сделать ничего не смог. Донован словно каменными тисками сжимал горло. Лицо юриста налилось кровью, стало темно-багровым, глаза вылезали из орбит.

— Скотина!

Руки Шарки начали слабеть, скользнули на пол. Он сначала еще открывал рот, как выброшенная на берег рыба, а потом так и застыл с открытым ртом. Тело переставало дергаться.

— Джо, ради бога, опомнись! Что ты делаешь!

Донован посмотрел на лежавшего под ним человека, словно видя его впервые. Он как будто вдруг очнулся, отшатнулся к стене и, глядя в одну точку и тяжело дыша, медленно съехал вниз.

Уголком сознания он отметил, что к распростертому телу подошла Мария, склонилась над ним, пытаясь вернуть к жизни. Кажется, ей это удалось.

Донована бросило в жар, к горлу подступила тошнота. Тело налилось свинцом, руки стали ватными. Он видел, как Мария оторвалась от своих забот, оглядела комнату. Что она увидела? Он понимал, что она при этом думает.

С трех стен вокруг смотрело одно и то же лицо. Темноволосый мальчик с сияющими глазами. То озорной, то серьезный. С мамой и папой. Со старшей сестрой. Со всеми вместе. С друзьями. Дома. В школе. Дэвид на каникулах во Франции. Дэвид в Диснейленде. На солнечном песчаном пляже.

История маленькой жизни в фотографиях. Со дня рождения до шести лет. Только до шести лет, а дальше — ничего.

Среди них пожелтевшие вырезки из газет с кричащими заголовками о единственном событии:

«Бесследное исчезновение ребенка».

«В деле пропавшего шестилетнего мальчика ни одной улики».

«Несчастный Дэвид: почему никто его не видел?»

У дальней стены коробки с наклеенными надписями:

«Полицейские отчеты».

«Справки о пропавших без вести».

Донован, часто и тяжело дыша, затравленно смотрел на непрошеных гостей.

Шарки, похоже, пришел в себя, Мария помогла ему приподняться. Лицо оставалось багровым, в глазах стоял ужас.

— Извините…

Мария снова оглянулась:

— Прости, Джо…

Донован молчал, уставившись куда-то поверх их голов. Он будто и сам стал невидимкой.

— Нет-нет, — с трудом ворочал языком Шарки. Голос срывался, скрипел. — Это я во всем виноват. Я не должен был… Извините.

С помощью Марии он тяжело поднялся с пола.

— Я не подумал, что вам может быть так… — он вздохнул. — Вам до сих пор, наверное, очень больно.

Донован медленно, с усилием кивнул.

— Да, — произнес он. — А теперь — убирайтесь.

Мария кивнула:

— Прости, Джо. Мы очень виноваты.

Донован продолжал смотреть прямо перед собой.

— Оставьте меня в покое, — произнес он слабым, срывающимся голосом.

Посетители направились к выходу, Мария поддерживала Шарки. Дойдя до двери, он обернулся.

— Мария не рассказала вам о нашем предложении? — Его голос еще немного дрожал.

Донован поднял глаза. Мария взглянула на Шарки и нахмурилась.

— О каком предложении?

— Вы, — в глазах Шарки промелькнула цепкость юриста, — помогаете нам найти Гэри Майерса, проведете переговоры от нашего имени, а мы поможем вам искать сына.

Донован вскочил на ноги, не обращая внимания на вихрь в голове:

— Вы знаете, где Дэвид?

— Нет, — сказал Шарки. — Я этого не говорил. Я сказал, если вы поможете нам, мы сделаем все возможное, чтобы помочь вам.

Мария не верила собственным ушам. Она покачала головой. Это совсем не входило в их планы. Она открыла рот, собираясь заговорить. Шарки ласково, но решительно сжал ее руку, посмотрел прямо в глаза и предостерегающе покачал головой. Донован не заметил этого обмена знаками.

— Как? — спросил Донован.

— Вам будет предоставлен доступ к любым нашим источникам. Вы сможете воспользоваться любыми нашими ресурсами… Что на это скажете, Донован?

Шарки улыбался, он вновь стал самим собой.

Мария отвернулась, покачала головой.

— Итак? Вы принимаете наше предложение?

Донован не отрывал от Шарки глаз, в душе шевельнулась, подняла голову надежда.

— Да, — ответил он. — Принимаю.

Шарки протянул руку. Донован на этот раз ее пожал.

Он вдруг заметил, что дождь прекратился.

 

3

Джамал открыл глаза, подоткнул под себя куртку, с трудом сдерживая дрожь.

Разогнул затекшие, окоченевшие ноги, медленно потянулся, избавляясь от боли и покалывания во всем теле, широко, с хрустом зевнул.

Он не выспался — будто и не спал вовсе.

Даже у новой БМВ заднее сиденье не отличается мягкостью и упругостью, а уж после пары десятков лет использования в хвост и гриву из него во все стороны торчали ржавые пружины и клочья отсыревшей набивки: не то что лежать — сидеть невозможно. Но выбор был невелик: либо здесь, либо на улице. Он особо не раздумывал, потому что очень хорошо знал, что такое ночевать на улице.

С машины давно сняли колеса, она сидела брюхом прямо на земле во дворе дома, в котором никто не жил, в одной из застроек Гейтсхеда. Это была узкая и длинная гряда некрасивых домов, причем каждый следующий казался пустыннее и заброшеннее предыдущего. Этот же располагался дальше всех от дороги, словно стоял на самом краю света. Он почернел от грязи и копоти, оконные стекла держались на гвоздях, забитых в гнилую фанеру.

Джамал спустил ноги на пол. Под кроссовками, потерявшими былую белизну, захрустело битое стекло и пластик. Он снова потянулся, задрожал, обхватил себя руками. Хотелось курить: немного бы травки, чтобы взбодриться, хоть что-нибудь. Он дотронулся до бугорка во внутреннем кармане куртки: этот мини-диск сделает его богачом. Джамал улыбнулся своим мыслям — сразу прибавилось сил.

Он выбрался из машины и огляделся. Для жителей микрорайона двор, судя по всему, давно превратился в свалку: вокруг старого, ободранного дивана и разваливающегося на глазах ржавого холодильника валялись пустые молочные бутылки, консервные банки, пакеты из-под всяких гамбургеров — настоящая городская помойка.

Он провел здесь ночь. С него хватит.

На диске упоминали имя Джо Донована. Но в редакции, куда он позвонил, такой не работал. Поэтому он назвал еще одно имя — Гэри Майерс. Они тут же стали сговорчивее и соединили его сначала с отделом очерков, потом с приемной главного редактора. Потом кто-то позвал Марию, которая представилась главным редактором. Он повторил имена. Свое говорить не стал. В голове звучал голос в начале записи:

— Видите ли, мистер Майерс…

— Называйте меня Гэри. Если так вам будет проще.

Тяжелый вздох, потом:

— Хорошо. Гэри…

Джамал вздрогнул при воспоминании о том номере в гостинице.

Он сказал ей, что это вопрос жизни и смерти. Да, жизни и, черт подери, смерти.

Естественно, даром она ничего не получит.

Она замолчала, как будто тянула время, потом сказала, что ей нужно сначала найти Джо Донована; попросила Джамала оставить номер телефона, чтобы Донован сам ему позвонил. Джамал не оставил, сказал, что перезвонит на следующий день. Она попросила через два.

На этом разговор закончился.

Потом он бродил по городу, высматривая места, которые бы напоминали привычные лондонские. Нашел зал игровых автоматов на Клейтон-стрит и почувствовал, что почти в безопасности: в незнакомом городе он будто вернулся домой. Правда, на него обращали внимание. Здесь все — дети, взрослые, за исключением хозяина клуба азиата и нескольких детей восточной внешности, — были белыми. Он оказался единственным темнокожим. Нет, явной ненависти в смотревших на него глазах он не заметил — разве что любопытство и некоторую подозрительность. Будто они в жизни не видели темнокожего пацана и ждали, что он отколет какой-нибудь номер. Вроде никогда не слышали лондонского говора, разве только в этом бесконечном сериале об обитателях Ист-Энда.

Вообще-то сам он не считал себя темнокожим. Но здесь чувствовал, что он темнее темноты, чернее черноты. Интересно, где все-таки находится этот город? И насколько далеко от Лондона?

Время от времени на него посматривал подросток, в котором он разглядел родственную душу и почувствовал связывающую их ниточку. Нечто общее, что объединяет людей независимо от цвета кожи. Как отражение в зеркале: я тебя знаю; знаю, как ты живешь, чем занимаешься, как зарабатываешь на жизнь.

Мальчишка был примерно его возраста, только повыше ростом, со светлыми волосами и белой кожей.

— Ты, случайно, не Джермейн Джинас? — поинтересовался светловолосый.

Джамал не понял, о чем тот говорит. Да и говорок тот еще! Не шотландский — он бы его узнал, потому что слышал по телевизору. Но и совершенно не похожий на лондонский. Джамал выключил эмоции и начал смотреть куда-то в пустоту.

— Ну, значит, его брат.

Парнишка улыбнулся, и у Джамала снова возникло ощущение некой общности, которое появляется независимо от цвета кожи. Рыбак рыбака видит издалека.

— Ты из рэперов?

Джамал пожал плечами:

— Типа того. Вообще-то я сам по себе.

— Меня зовут Сай.

— А я Джамал.

Джамал выиграл у него немного крэка, они вместе подымили в парке. Джамал почувствовал такой кайф, что чуть не рассказал новому знакомому о своих грандиозных планах. Сай пригласил его погостить: он живет с друзьями. Джамал вежливо отказался: что-то в этом Сае ему все-таки не нравилось. К тому же в крайнем случае он может вернуться к Брюсу.

Да, он какое-то время был с Брюсом — тот его кормил и использовал для своих утех. Потом Джамал рано утром встал и сбежал, прихватив у спящего бумажник, — пусть этот козел, когда проснется, думает, куда он мог деться.

Потом бродил по улицам, несколько раз пересекал Тайн по разным мостам, которые соединяют два города — Ньюкасл и Гейтсхед. Всходило солнце, на холоде от дыхания клубился пар. На мосту Редхью, соединяющем западную часть Ньюкасла и Гейтсхеда, исследовал содержимое бумажника — обнаружил в нем сто двадцать фунтов купюрами, несколько карточек и всякую ерунду, которую люди держат в кошельках. Дисконтные карты. Улыбающуюся семейку. Он сунул в карман деньги и карточки, остальное вместе с бумажником швырнул в Тайн, глядя сверху, как он подстреленной вороной полетел вниз и, последний раз взмахнув кожаным крылом, плюхнулся в воду, где его тут же поглотила холодная река.

Перешел по мосту в Гейтсхед.

На улицах — никого, не город, а призрак, решил он про себя, но, к своему удивлению, набрел там на «Макдоналдс». Везде одно и то же, подумал он, но нашел в этом некоторое утешение. Он устроил себе настоящий пир за завтраком и спустил почти все деньги Брюса, немного отложив на крэк и травку.

Вышел из «Макдоналдса» и отправился дальше — мимо киоска с газетами, на первой полосе которых красовался заголовок:

РАСТУТ ОПАСЕНИЯ ЗА ЖИЗНЬ ПРОПАВШЕГО УЧЕНОГО

Джамал вздохнул. У этого ученого по крайней мере есть кто-то, кто опасается за его жизнь.

Он сел на лавочку у автовокзала и начал наблюдать за происходящим. Город постепенно оживал: автобусы откуда-то прибывали и куда-то отправлялись, выпуская и принимая пассажиров, люди входили в метро и выходили, куда-то ехали, откуда-то возвращались, у каждого была какая-то своя цель. Джамал сидел на лавочке и наблюдал. И ждал. Как ребенок у гигантского аквариума, следил за совершенно другим миром за стеклом. Он никогда не говорил об этом вслух, но иногда ему хотелось быть частью этого мира, отправляться на работу или на учебу, приходить домой, где ждет настоящая семья, обедать у телевизора, гулять с друзьями на улице, ложиться вечером спать. Но он не может жить в аквариуме с рыбами. Точно так же не может и оказаться в мире обычных людей. Оставалось сидеть и наблюдать. И ждать.

Вся его жизнь была сплошным ожиданием. Клиентов. Денег. Очередного ощущения счастья от дозы. Когда стемнеет, чтобы отправиться на дискотеку. И вот он снова ждет. Ждет, когда, черт побери, придет время звонить.

Иногда в такие минуты или часы неподвижного ожидания и бездействия на него наваливалась такая пустота, что он ощущал невероятное одиночество — такое, которого, наверное, никогда ни у кого не было.

Вот и сейчас к нему подкрадывалась такая же пустота — он поднялся и пошел прочь.

Так прошел день. Во время бесцельного хождения по городу он набрел на старую БМВ во дворе и решил, что это самое безопасное место для ночлега. Здесь можно спрятаться. Здесь ни Брюсу, ни полиции его не найти, да им и не придет в голову сюда соваться.

Он оглянулся на БМВ — машине, пожалуй, даже больше лет, чем ему. Ею попользовались, изуродовали и отправили на свалку. Нельзя допустить, чтобы такое произошло с ним.

Скоро, очень скоро у него будет собственная БМВ — новая, шикарная.

Он пошел к мосту, назад в Ньюкасл. В игровой клуб, где познакомился с мальчишкой, у которого был крэк.

Шел и прикидывал, сколько времени осталось до звонка.

Шел и улыбался.

Значит, кто-то что-то использует, уродует и отправляет на свалку?

Он нащупал мини-диск во внутреннем кармане куртки, хрустящие бумажки в кармане джинсов.

Нет, он ни за что не допустит, чтобы с ним произошло то же самое.

Электронный человечек на экране издал предсмертный синтезаторный крик, упал и тут же исчез. На экране высветились слова «Игра окончена». Опять проиграл. Джамал подождал, когда машина, подсчитав очки, выдаст общий счет.

«Блин», — разозлился он на себя.

Даже в десятку не вошел. Очень низкий результат.

Не дожидаясь, когда экран начнет агитировать сыграть еще, радостно объясняя правила, он бросил несчастливый автомат и отправился вдоль рядов, высматривая другую игрушку. Он снова в игровом зале на Клейтон-стрит, снова будто дома среди всех этих светящихся автоматов и громкой электронной музыки.

Наконец, сделав выбор, он опустил в отверстие фунтовую монету и начал игру в надежде, что от кибергеноцида повысится настроение. Настолько, что он легче перенесет мучительное ожидание.

Выстрелил, попал — брызнула кровь, руки и ноги только что бегавшей фигурки полетели в разные стороны. Он старался не смотреть на картинки электронной смерти — сосредоточился только на точных ударах, которые давали много очков. Спиной он вдруг почувствовал чей-то взгляд, обернулся и увидел своего вчерашнего знакомого — светловолосого Сая. Но стоило отвлечься, как его самого убили.

— Снова здесь, Джермейн Джинас? — улыбнулся мальчишка.

Внутри закипала злоба. Он гневно посмотрел на Сая.

— Да кто такой этот Джинас? Достал ты меня с ним!

Тот рассмеялся:

— Футболист из клуба «Ньюкасл-Юнайтед». Ты с ним прям одно лицо. Можешь за родного брата сойти.

Джамал кивнул. Злость сразу прошла.

Они немного помолчали.

— Ты что тут опять делаешь? — спросил Сай.

Джамал вспомнил о карточках в кармане.

— Кое-что продаю.

— Что?

— Карточки… разные. — Джамал безразлично пожал плечами: подумаешь, делов-то!

— Дай глянуть.

Джамал посмотрел вокруг:

— Не здесь, старик. А что? Хочешь купить?

— Я — нет, но кое-кто, возможно, захочет.

Саймон направился к выходу.

— Пошли? — бросил он через плечо.

— Пошли, — произнес Джамал, стараясь, чтобы голос звучал как можно небрежнее, и последовал за Саем.

За спиной брошенный автомат мигал, предлагая еще одну жизнь.

Сай рассказал о потенциальном покупателе, когда они по дороге зашли в «Макдоналдс».

— Ты ведь в Лондоне живешь, да? — спросил он, уплетая бигмак. — А что делаешь здесь?

— Развеяться решил. Для разнообразия, — сказал Джамал, шумно потянул колу и от ледяного напитка тут же почувствовал легкое покалывание над переносицей.

— От кого-то скрываешься?

Джамал пожал плечами, глаза ничего не выражали.

— Тебе нужно место, чтобы переночевать?

Тот же вопрос Сай задавал вчера. Джамал вспомнил о старой БМВ. Нет, там он больше ночевать не хочет. Совсем скоро будут исключительно пятизвездочные отели.

— Вообще-то да.

— Типа, к которому мы сейчас пойдем, зовут Отец Джек, — сказал Сай с полным ртом. — Замолвить за тебя словечко?

Джамал снова пожал плечами, кивнул.

— Ну, тогда вперед.

Джамал последовал за Саем к метро. Поезд вынырнул из туннеля на железобетонный мост высоко над рекой, в которой плавали густые черные водоросли и мусор. Справа змеился длиннющий многоквартирный дом, напоминавший огромную разноцветную стену с окнами.

— Что это за место?

— Байкер. Район такой, — пояснил Сай.

Они вышли из метро на улицу. Место казалось брошенным, вокруг магазинов с закрытыми ставнями горы мусора. Работали, похоже, только пабы да ломбарды. Редкие прохожие шли по каким-то своим делам, не замечая ничего вокруг. Над головой низкое темное небо. Подобные картинки Джамал видел по телевизору в программе новостей — на их фоне обычно стоит корреспондент и говорит в объектив: «После обстрела жизнь постепенно возвращается в прежнее русло». Пожалуй, в Лондоне он живет в похожем месте.

— Давай быстрее, — сказал Сай.

Окна домов по обеим сторонам улицы тоже были закрыты ставнями. В убогих палисадниках летом, видимо, буйствовали сорняки, которые теперь торчали высохшей грязно-коричневой стеной. Улицу зрительно укорачивали приземистые постройки полувековой давности. Напротив стояли оранжево-красные дома, построенные в восьмидесятые годы с тем же вдохновением, что и современные тюрьмы.

Новый знакомый привел Джамала к дому с почерневшим фасадом в ряду других таких же домов старой застройки, который вблизи оказался двумя соединенными вместе домами. Или тремя.

Сай толкнул ржавую железную калитку.

— Мы пришли. А теперь запоминай. — Сай вдруг посерьезнел, словно часть серой тучи, висевшей над Байкером, отделилась и теперь кружила над ним. — Не вздумай смеяться, даже если тебе покажется, что у него, типа, странный вид. А то он сделает так, что ты об этом сильно пожалеешь.

— Ладно, — хмуро согласился Джамал.

Внутри обстановка напоминала антураж реалити-шоу «За стеклом» для тех, кому нет восемнадцати. В ярко освещенном, довольно прилично обставленном помещении царил беспорядок. Один угол холла занимал плоский телеэкран, из которого во все стороны торчали провода; перед ним была игровая приставка с двумя консолями. Кругом на полу, на столиках и комодах валялись видеокассеты и диски. Ими, судя по внешнему виду, пользовались часто и швыряли куда попало. Джамал заметил среди них все серии «Матрицы», «Псов-воинов», обе части ужастика «Джиперс-Криперс», «Корабль-призрак», трилогию «Властелин колец». Нормальные фильмы, решил он про себя. Вокруг валялись коробки из-под пиццы, пустые банки из-под колы, фанты, спрайта. Откуда-то из глубины доносился спор двух рэперов, кто круче.

Джамал кивнул:

— Прям как у меня дома.

Какой-то пацан плюхнулся на диван. Спереди на футболке висели крошки пиццы. Тощий и бледный, с торчащими вперед желтыми зубами, он тупо уставился в экран телевизора, где кричавшую благим матом сексапильную красотку резали на кусочки. Но картины ужасов, похоже, его не трогали — сонными осовелыми глазами он смотрел куда-то поверх экрана.

— Это Энди, — указал на него Сай.

Джамал кивнул, но парень, кажется, его не заметил.

— Слышь, ты, принесешь? — спросил он вялым голосом, растягивая гласные.

— Потом, — бросил Сай.

— Иди сейчас, а то хуже будет, ты, кретин. — Он настолько лениво выговаривал слова, что его замечание мало походило на угрозу.

Сай хотел что-то ответить, но тут сверху раздался громкий, похожий на рык, голос:

— Не Сая ли голос я слышу внизу?

— Да, это я. У меня кое-что для тебя имеется.

— В таком случае поднимайся.

Сай навесил на лицо широкую улыбку, но радость, которую она должна была означать, не отразилась в глазах — в них плескался страх.

— Тебя это тоже касается, — сказал Сай Джамалу. — Он ждать не любит.

— Глянь-ка, наш мальчишка вернулся.

Щелк-щелк.

Фотокамера с телеобъективом располагалась очень близко к окну, но так, чтобы ее невозможно было заметить с улицы. Молодой симпатичный парень восточной внешности в модных дорогих джинсах и плотно облегающей торс футболке непрерывно щелкал окна напротив. В строении, напоминающем два соединенных вместе дома. Или три.

— Он кого-то привел.

Молодая блондинка с собранными на затылке в хвост волосами подошла к окну.

— Опять новеньких набирает, — заметила она. — Амар, знаешь, кто это?

Амар — тот самый парень в джинсах, — не отрывая глаз от объектива, прокомментировал:

— Судя по всему, они вместе играют. Темнокожий парнишка.

Щелк. Щелк-щелк.

— Между прочим, хорошенький, таких любят, — улыбнулся он.

Девушка посмотрела на него сурово и с осуждением.

Амар, очевидно почувствовав на себе ее взгляд, обернулся.

— Ко мне лично это не относится. Да ладно тебе, Пета, уж и пошутить нельзя!

Выражение ее лица не изменилось.

— Заткнись и продолжай наблюдение. Радуйся, что я не засунула эту камеру тебе в задницу.

— Ты только обещаешь, — с улыбкой ответил Амар.

Она вздохнула, покачала головой. Слегка улыбнулась в ответ.

— Ладно, продолжай наблюдение. Скоро передохнем.

— Знаю, а пока…

Улыбка сошла с лица.

— Мы продолжаем наблюдение.

Щелк-щелк.

Сай привел Джамала в спальню Самого. Совершенно белую комнату почти полностью занимала гигантская кровать. На стене напротив изголовья висела огромная плазменная панель, под ней были закреплены видеомагнитофон и DVD-плеер. На экране со стонами и хрюканьем корчились и извивались тела из какого-то порнофильма. А на кровати распластался огромный, жирный, прямо-таки необъятный мужик.

На нем был черный шелковый халат, такой широченный, что его смело можно было бы использовать вместо парашюта. Он занимал столько места, что рядом вряд ли мог бы пристроиться кто-то еще. У него были жидкие светлые волосы и темные, глубоко посаженные глаза, похожие на камни на дне заросшего водорослями водоема со стоячей водой. Когда он увидел Джамала, глаза зажглись жадным мутно-зеленым светом. Нет, подумал Джамал, этот наверняка найдет мне местечко рядом с собой.

— И кто же это к нам пожаловал?

Куча нажала на кнопку — на экране застыли голые тела непонятного пола в экзотических позах с обиженным выражением на лицах.

— Меня зовут Джамал.

— Джамал… — эхом почти промурлыкал лежавший. — Ай, какое красивое имя. Такое… экзотичное. Очень необычное. Подойди-ка ближе, дружок.

Джамал подошел к кровати. На жирном лице появилось подобие улыбки, будто гигантский моллюск приоткрыл раковину, чтобы сцапать зазевавшуюся рыбку.

— М-м-м. Мальчик-кофейное зернышко. Скажи-ка мне, кофеек, как насчет того, чтобы добавить в чашечку сливок?

Толстяк залился визгливым бабьим смехом.

Какая гадина, подумал Джамал.

— Сай сказал тебе, кто я?

— Отец Джек?

— Какой ты смышленый, кофейный мальчик! Да, я Отец Джек. Не какой-то там святой отец — это всего лишь титул, не более того. Я любящий папа для всех моих деток. Я о них забочусь, кормлю… даже, бывает, ласкаю. Правда, Сай?

— Да, Отец Джек, — чересчур поспешно подтвердил Сай.

— Сай сказал, ты мне что-то хочешь предложить?

Джамал протянул карточки.

— По ним на нас выйти можно? Где, говоришь, ты их взял?

Джамал покачал головой и сказал, что он их стянул. О номере в отеле он рассказывать не стал, умолчал и о деньгах. Отец Джек улыбнулся.

— Хорошо работаешь, малыш. Я мог бы их у тебя купить и отпустить тебя на все четыре стороны… либо…

— Я сказал Отцу Джеку, что тебе нужна крыша над головой, — пояснил Саймон.

— Ты добрый мальчик, Сай. Да, Джамал, я принимаю всех беспризорных деток, маленьких беглецов, даю им кров. Дарю настоящий дом, где их любят и жалеют. Тебе нужен такой дом, Джамал?

Джамал неопределенно пожал плечами:

— Вроде да…

Отец Джек подался вперед:

— Ты в этом уверен? Хорошо подумал?

— Да.

Толстяк улыбнулся.

— Хорошо. Что ж, в таком случае добро пожаловать — можешь оставаться. — Он посмотрел на карточки. — Я не возьму с тебя денег. Пока. — Он опустил карточки в карман необъятного халата.

— Тут разные; даже карты памяти и для игровых приставок, и для кабельного телевидения, — вставил Сай.

С каменным лицом и потухшим взглядом Джамал кивнул.

— Ты, поди, на улице ночуешь? Наверное, хочешь принять душ? — продолжая улыбаться, участливо спросил Отец Джек.

Джамал снова пожал плечами.

— Сай…

Сай дал ему полотенце, проводил в душ и, пока Джамал раздевался, не спускал с него глаз. Джамал старался не обращать на него внимания, но все время, пока лилась вода, держал в поле зрения бугорок в кармане куртки.

Он почти не ощущал воду на коже. Он вообще почти ничего не чувствовал.

Джамал быстро сообразил, куда попал, и понимал, что его ждет, — час расплаты не за горами.

Только вот очень рассчитывал скрыться до его наступления.

То, что у него в кармане, сейчас самое главное. Все остальное пока не в счет. Сквозь материю он видел свой диск. Воображение дорисовало деньги, которые он за него получит. Это его счастливый билет в один конец.

В ту жизнь, где эти больше никогда в жизни не будут к нему прикасаться.

— Жирный куда-то отправляется, — сказала Пета: наступил ее черед дежурства у окна.

Щелк-щелк.

— В тачке? — Амар на секунду оторвался от книги.

— Что-то он еле шевелится. — Она посмотрела на часы. — Почти половина шестого. Очевидно, едет на встречу с клиентом.

Амар перестал читать, поднял глаза:

— Сюда привезет?

— Скорее всего. С собой он, по крайней мере, никого из ребят не взял.

— Будем надеяться, этот новенький окажется лучше других.

Щелк. Щелк.

Пета вздохнула. Начинало появляться разочарование, недовольство собой, неверие в собственные силы.

— Нам нужен перерыв. Что-нибудь такое, чтобы открылось второе дыхание.

— Это точно. Не переживай, оно у нас непременно появится.

— Он уже в машине.

Щелк. Щелк.

Пета состроила гримасу:

— Господи, ты только глянь на него. Как его пот прошиб! Тает, как кусок сала на солнце. Может, у него диабет?

— Что — хочешь проникнуть внутрь и припрятать инсулин? Я могу придумать что-нибудь более остроумное.

— Ужас, он даже до руля дотягивается с трудом. Мне кажется, в телеге ему было бы значительно легче.

— Это ж какую туда нужно запрячь лошадь! Его и слон индийский с места не сдвинет. Следовательно… — Взгляд на часы.

Она вздохнула.

— Ладно уж, езжай. По крайней мере, нам это дает хоть какие-то деньги.

Амар улыбнулся:

— Не беспокойся, родная. Я буду все время думать только о тебе.

Она поморщилась:

— Да нет уж, пожалуй, не надо.

— Пока! Без меня, надеюсь, справишься?

— Езжай! Увидимся позже.

Он аккуратно прикрыл за собой дверь.

Щелк. Щелк-щелк.

— Вниз идешь? У Эллис новая игра, — сказал Энди лениво. Джамала поселили к нему в комнату.

— Чуть позже, старик. Я что-то замерз. Надо одеться. Потом спущусь.

— Заметано.

Энди ушел. Джамал дождался, когда на этаже все успокоилось, на цыпочках подкрался к двери и закрыл ее. Осторожно вытащил из кармана куртки мобильник.

Комнатки были небольшими, в каждой стояло по две кровати. Вместе с ним в доме жили шестеро подростков: четыре пацана и две девчонки. А еще Отец Джек. По словам Сая, Джек иногда отсутствовал, но всегда хотел знать, что в его отсутствие происходит. Его комнату часто занимали почти на весь день или почти на всю ночь. Джек привозил клиентов. Необычных клиентов с необычными запросами.

Джамал глянул на мобильник. Чтобы телефон не разряжался, он держал его выключенным. Зарядное устройство осталось в Лондоне, нужно было срочно где-то найти замену. Он даже подумывал у кого-нибудь его умыкнуть, но где гарантия, что оно подойдет к его аппарату? А когда он вышел из душа и оделся, оказалось, что Сай — вот гад! — забрал все его деньги. Джамал тут же потребовал их вернуть. Сай отдал ему только пятьдесят фунтов.

— Такие у нас правила.

— Это мои деньги, ты, придурок!

— Были ваши — стали наши. Пошли в общий котел. Хочешь иметь свои — заработай.

Джамал смотрел на него молча.

— А тут еще у кого-то симпатичный плеер для мини-дисков имеется, да, старичок? — Саймон смотрел на него с наглой ухмылкой человека, которому все можно. Он здесь явно ходил в любимчиках и чувствовал полную безнаказанность, уверенный, что Джамал ничего не сможет против него предпринять.

Джамала начало трясти от ярости:

— Только тронь — и ты покойник! Клянусь, я тебе, сволочь, голову оторву!

Ошеломленный таким отпором, Сай перестал настаивать. Джамал нащупал в кармане диск. Фу! — на месте, слава богу.

Нет, надо срочно что-то придумать. Куда-то его понадежнее спрятать.

Он вывернул куртку наизнанку, слегка прорвал шов под воротником, вытащил диск из плеера, просунул в образовавшееся отверстие. Диск скользнул вниз, Джамал переместил его под подкладкой вдоль нижнего шва так, чтобы он оказался ровно посередине спины. Не самое удачное место, но лучше он не смог придумать.

Он посмотрел на мобильник. Два дня еще не прошли. Придется пока как-то перекантоваться у Джека. Только два дня — ни секундой больше.

Включил телефон, подождал. Черт, зарядки — всего одно деление.

На экране высветилось количество непринятых вызовов, непрочитанных сообщений.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Сай:

— Спускаешься? Тебе надо познакомиться с остальными.

— Да, через пару минут.

Сай заметил в его руках телефон:

— Кому звонишь?

— Мужику одному. В поезде познакомились. Тому, с которым я был в отеле. Только вот аккумулятор почти разрядился. Можешь достать зарядное устройство?

Сай взглянул на телефон:

— У тебя «Нокиа», да? Легко!

Джамал буркнул что-то вроде «спасибо».

— Знаешь, мне, возможно, придется сегодня уйти ненадолго.

— Да сколько угодно. Только не забудь, что Джек захочет получить свою долю. Не пытайся зажать деньги, понял?

— Понял, конечно.

Сай отправился за зарядным устройством.

Позже Джамал стоял в центре Ньюкасла, дрожа от холода.

С сорокаметровой высоты на него взирал каменный лорд Грей. Джамал решил, что памятник Грею — самое безопасное место, откуда можно звонить.

В доме Джека он зарядил телефон, просмотрел почту. Все эсэмэски от одного человека — его лондонского приятеля Дина. Нет, его друга, его брата, единственного близкого человека. Они жили в одном доме в северной части Лондона, иногда обслуживали одних и тех же клиентов. Дин, должно быть, волнуется.

Стоит ли звонить? Джамал немного поразмышлял над этим, потом все-таки решил перезвонить. Раз Дин неоднократно звонил и посылал сообщения, значит, он должен дать о себе знать. Он ничем не рискует.

Он набрал номер, который знал наизусть, подождал. Дин ответил:

— Алло!

— Дин, старик, ты? Это Джамал.

— Джамал?! Где тебя носит, чувак? Я тут, типа, волнуюсь. Думал, с тобой что-то случилось. Что ты помер.

— Не-а. — Джамал засмеялся, но его до глубины души тронуло, что Дин за него переживает. Очень приятно было вновь слышать его голос. — Я должен на время исчезнуть, лечь на дно, понял меня?

— А то! Ты где, братан, находишься?

— В Ньюкасле. Это хрен знает где. Почти Шотландия.

Джамал рассказал о Брюсе, о том, как жил у него в гостинице. Он старался говорить как можно беспечнее, как человек на отдыхе.

— И знаешь, что еще? Я тут нарвался на золотую жилу.

— Да?

— Ага. Живые деньги, старик. И даст их мне человек по имени Джо Донован.

— Правда? Слушай сюда, братан, — Дин понизил голос. — Не знаю, что ты там натворил, но ты, похоже, вляпался во что-то очень крутое.

У Джамала засосало под ложечкой:

— Что ты хочешь этим сказать?

Дин еще больше понизил голос:

— Прикинь, тут тебя искал какой-то жуткий тип… бритоголовый качок в татуировках и с синим зубом… Он у него еще блестит…

У Джамала подогнулись колени.

— Врешь! — только и выдавил он.

— Какое, блин, вранье! Насел на старого грека из гостиницы и так его прижал, что он рассказал, где ты живешь. Потом пришел тебя искать сюда. Всех до смерти напугал. Я чуть кони от страха не двинул. Это и есть твоя золотая жила?

Джамал почувствовал, как кровь бросилась в голову и молоточками застучала в висках.

— Джамал! Чего молчишь? Эй!

— Да-да, старик, я здесь. Слушай, мне позарез бежать нужно, лады? Если этот козел снова припрется, я тебе не звонил. Ты меня понял? Ты представления не имеешь, где я, ага?

— А то, чувак! Не дрейфь.

Джамал шумно выдохнул. Оказывается, он все это время стоял, задержав дыхание.

— Короче, старик, я побежал. Ты там держись!

— Ты тоже, старик.

Джамал отсоединился.

Дело дрянь, решил он. Значит, за ним охотятся. Но Дин его не продаст, это точно. Дин — парень надежный.

Хотя…

Этот бритоголовый качок, похоже, вполне может заставить Дина говорить, захочет он этого или нет…

Джамал почувствовал, как изнутри что-то страшно надавило на голову, и прижал руки к вискам.

«Какой же я, блин, идиот!»

Прохожие останавливались, с удивлением на него смотрели. Ему было все равно — он их не замечал. Он бесцельно бродил вокруг, пытаясь что-то придумать, выработать какой-то план. Нужно срочно звонить в редакцию, поговорить с этим Донованом и наконец избавиться от гребаного диска. Освободиться.

Да, именно так он и поступит. Он набрал номер «Геральда», представился, объяснил, кто ему нужен.

— К сожалению, Марии Беннетт сейчас нет. Что ей передать?

Он молча повесил трубку.

Идиот, блин, кретин!

Он нарезал круги по городу, ежесекундно ожидая увидеть летящего прямо на него бритоголового с синим зубом.

Увидел очередной огромный прикрепленный к стене дома стенд с кричащим заголовком:

ДЕЛО ПРОПАВШЕГО УЧЕНОГО: ПОЛИЦИЯ ПРЕДПОЛАГАЕТ, ЧТО СОВЕРШЕНО УБИЙСТВО

Он начал замерзать, купил порцию горячего шашлыка и отправился назад в свое временное пристанище в Байкере. Сейчас это самое безопасное место, подумал он без всякого удовольствия.

— Быстро ты вернулся, — заметил Сай, когда Джамал вошел. Музыка бухала на весь дом. На ковре в гостиной под «Молочный коктейль» Келис терлись друг о друга мальчишка и девчонка. — Деньги принес?

— Нет их у меня. Мужик не пришел.

Сай пожал плечами.

— Отец Джек тебя ждет. Там кое-кто хочет с тобой познакомиться, — сказал Сай, отвратительно ухмыляясь.

Джамал поднялся наверх, постучал в дверь спальни, подождал, когда его пригласят.

— А, вот и он, — сказал Джек, когда он вошел. — Именно об этом мальчике я вам рассказывал. Новенький. Входи, дружок, не стесняйся. Мы же не стесняемся.

Джамал закрыл за собой дверь, нащупал диск в куртке: слава богу, никуда не делся. Отец Джек и еще какой-то дядька смотрели на него голодными глазами.

Да, только этого не хватало!

— Слушай, старик, — сказал он, — тебе вряд ли захочется.

— Да неужели? — В тоне Отца Джека зазвенели злые нотки.

— Конечно, нет. — Джамал начал быстро соображать. — У меня там герпес. Просто сплошной нарыв. Я ведь могу тебя наградить. Оно тебе надо?

Отец Джек смотрел на него, пытаясь определить, врет он или нет. Потом отвернулся, жестом приказывая уйти.

— Пошел отсюда, — произнес он явно разочарованно. — В следующий раз. — В словах слышалась угроза.

Джамал закрыл за собой дверь, облегченно вздохнул, постоял на площадке перед дверью.

В следующий раз.

Он очень надеялся, что следующего раза не будет.

 

4

В огромном магазине беспокойное море снующих туда-сюда людей. Донован щурится от бьющего в глаза света, улыбается собственным мыслям. Прямо среди этого людского моря у него где-то внутри снова появляется ощущение счастья, растет-растет и теплыми волнами расходится по телу. Когда-то он мечтал об этом ощущении счастья и умиротворения. Тогда, правда, не предполагал, что не только найдет его, но и будет купаться в нем каждый день. Он смотрит сверху на сына, снова улыбается. Дэвид, задрав голову, улыбается в ответ. Теплые-теплые волны разливаются по всему телу.

Таким он помнит этот день.

Губы произносят слова — каждый раз одни и те же:

— Хорошо. Так что же ты хочешь купить?

— Д у хи, — слышит он в ответ. — Пап, это привидения? — Голос Дэвида звенит и эхом откликается в туннеле времени.

Отдел дух о в — просторный зал, отражающийся в бесчисленных зеркалах сверкающими хромированными поверхностями и золотом. Безупречный макияж продавщицы, которая встречает их профессионально теплой улыбкой. Донован радостно улыбается в ответ. Он пока еще счастлив. Шестилетний Дэвид восхищенно крутит головой, открывая и закрывая свой первый в жизни кошелек, шевелит губами, пытаясь прочитать названия: «Живанши», «Версаче». Донован улыбается их с сыном отражению в зеркале.

Слышит свой голос:

— Сын хочет купить своей маме на день рождения какие-нибудь хорошие духи.

В этих словах ничего необычного. Ни намека на трагедию.

Девушка за прилавком улыбается, поворачивается к полкам позади себя. Потом говорит:

— Решил сам приобрести…

Вопрос — такой простой, такой незамысловатый.

Донован ждет окончания фразы. Но вопрос так и остается незаконченным, повисает в воздухе. Он оборачивается.

Дэвида рядом нет.

Он начинает искать. Сначала злится за то, что сын убежал, про себя готовясь отчитать ребенка — эти слова просто скрыли бы облегчение при виде сына. Сердито обходит колонны, зовет:

— Дэвид!

Внутри поднимается паника. Его бросает то в жар, то в холод, по телу бегут противные мурашки.

— Дэвид!

Ничего. Только отражающиеся в бесчисленных зеркалах сверкающие хромированные поверхности и золото.

Он бросается назад, надеясь найти его у прилавка.

Там его тоже нет.

Задает вопрос продавщице, сердце в груди колотится, как сумасшедшее, не хватает воздуха:

— Вы видели его? Сына моего видели?

Девица хмурится, качает головой. Выражение лица перестает быть совершенным.

Он бешено озирается вокруг. Врывается в толпу, ныряет в бесконечное людское море; расталкивая людей, плывет против течения, не обращая внимания на локти, окрики. Его голос несется над толпой, перекрывая ее шум и рокот:

— Дэвид! Дэвид!

Останавливается как вкопанный. Озирается.

Пустота.

На него начинают обращать внимание охранники. Двое подбегают, довольные, что наконец смогут поработать. Он говорит, говорит. Они слушают. Он словно извиняется:

— Нет-нет, я уверен, что с ним ничего не произошло. Возможно, он просто отошел куда-то и заблудился. Я напрасно трачу ваше время…

Но его выдает голос. Охранники ходят, ищут.

Он так и стоит столбом, моля Бога, чтобы сын нашелся. Люди останавливаются, смотрят. Яркий свет освещает всё и всех вокруг. Кроме Дэвида.

Он опускает глаза, видит кошелек.

Кошелек сына — распластавшийся на полу, с высыпавшейся из него мелочью, которая валяется вокруг.

Внутри нарастает ужас. Боль деревянными молотками рвется наружу. Оглушенный, раздавленный, он силится разглядеть лицо сына, пока его не унесло людское море.

Потом его собственная фигура становится все меньше и меньше, пока не растворяется, не исчезает совсем. Наваливается темень, закрывает все вокруг, глушит звуки, не дает пошевелиться.

И чернота.

Он открыл глаза. Его бил озноб.

Он в домике в Нортумберленде, на самом краю Англии, в комнату проникает слабый свет. Очередное тяжелое утро, решил он. Потянулся, зевнул. Опять этот сон. Видение преследует, не оставляет. С закрытыми глазами он протянул руку за виски, теперь привычным лекарством от ночных кошмаров. Нащупал бутылку, чтобы выпить прямо из горла, открыл глаза.

Он полулежал на диване. Перед ним ноутбук, мобильник, вокруг — груды бумаг и дисков. Он огляделся. На улице еще не стемнело. Наверное, он заснул во время работы.

— Я должен увидеть все, над чем работал Гэри Майерс, — сказал он своему бывшему главному редактору, когда она приехала к нему во второй раз, уже без провожатого.

— Конечно, — ответила она. — Приезжай в редакцию.

— Боюсь, я пока к этому не совсем готов, — не сразу отозвался он.

Мария покраснела, отвела глаза:

— Да, конечно. Я не подумала, извини.

В тот день погода изменилась, появилось редкое здесь в эту пору солнце. Мария была без плаща. В джинсах, кроссовках и вязаном жакете она смотрелась по-домашнему уютно. Городская девушка в выходные дни отдыхает на природе. И выглядела классно. Донован не мог не заметить, как ладно сидят на ней джинсы, как подчеркивают фигуру.

— Что ты хотел сказать?

— Я?

— Ты как-то странно на меня смотришь.

Наступила его очередь краснеть.

— Прости. Я не… я что-то… э-э… отвлекся.

— Понятно.

В комнате повисло молчание. Они прятали друг от друга глаза.

— Я распоряжусь, чтобы из редакции тебе прислали содержимое его рабочего компьютера. Попрошу наших технарей прошерстить жесткий диск, они все сбросят на диски. Тебе их привезут. А еще все печатные материалы.

— У меня здесь нет компа.

Мария вздохнула:

— Хорошо, отправим и ноутбук.

Донован улыбнулся:

— Ваше величество, вы нас балуете.

Мария рассмеялась:

— Ты просто давно у нас не был.

Вновь воцарилось молчание. С ним наступила неловкость. Он заметил, что она потихоньку разглядывает комнату. Наверное, решил он, ищет револьвер. Не найдет: он его надежно припрятал.

— Как… Энни? — наконец задала вопрос Мария, пытаясь преодолеть неловкость.

— Не знаю… — Он вздохнул. — Я ушел. Энни согласилась, что так лучше и для нее и для Эбигейл.

— Возможно. Пока они что-то для себя не решат?

Донован пожал плечами.

— Трудно сказать, какое это будет решение, да и будет ли. — Он встал, подошел к окну, выглянул на улицу. Он стоял спиной к Марии. — Мы с Энни не могли оставаться вместе после… после того случая. Эбигейл — всего лишь ребенок, у нее сейчас трудный возраст…

Он вдруг замолчал, следя глазами за полетом чаек за окном. Они хлопали крыльями, камнем неслись вниз на мусор, не оставляя надежды что-то там обнаружить.

Мария тоже молчала.

— Я не могу винить ее за то, что она обо мне думает, — снова подал он голос. — Наверное, на ее месте я бы вел себя так же. Я по-прежнему люблю свою дочь. Сомневаюсь, что она мне верит. Наверное, считает, что я должен был оставаться с ней, но… — Он глубоко вздохнул. — Не могу объяснить… Знаешь, не отпускает это ощущение… И оставаться невозможно. А чем больше находишься далеко от них, тем труднее вернуться обратно.

Он повернулся к Марии:

— Извини. Тебе-то зачем я все это говорю!

— Нет-нет, что ты!.. — Мария подошла к нему.

— Я уже целую вечность не… Это несправедливо по отношению к тебе…

— Ничего страшного. — Мария встала близко-близко.

— Извини.

— Тебе не за что извиняться. — В ее глазах он увидел теплоту, сочувствие. И что-то еще.

Донован не отвел взгляд.

Они чувствовали дыхание друг друга.

Он отвернулся.

— Наши разговоры, — произнес он вдруг чересчур громко, — не помогут найти Майерса.

— Ты прав, не помогут, — тихо согласилась она. — Надо делать дело.

Мария выполнила обещание. Ребята из технического отдела редакции перенесли информацию с жесткого диска Майерса. Диски ему прислали вместе с ноутбуком, он получил и все имевшиеся печатные документы.

— Хорошо бы и на дневники взглянуть, — сказал Донован.

— Они, по-видимому, в ноутбуке, который у него всегда с собой.

— Я не очень рассчитываю найти здесь что-то важное. Скорее всего, основные материалы находятся там. — Донован провел руками по волосам. — Когда мальчишка перезвонит?

— Завтра. Мы передадим тебе мобильный, дадим ему номер, чтобы он говорил непосредственно с тобой.

— До какой суммы я уполномочен торговаться?

— Пять тысяч фунтов. Конечно, если он действительно располагает тем, что, по его утверждению, у него есть. Естественно, ты тоже получишь деньги за работу.

— Неужели Шарки дал добро?

— Не он, а Джон Грин.

Донован рассмеялся:

— Джон Грин? А я думал, он на пенсии.

— Он стал исполнительным директором.

— И что?

— Сейчас ведет еженедельную колонку да достает всех историями о старых добрых временах.

Донован улыбнулся, на пару секунд вернувшись в такое близкое и такое далекое прошлое.

— Итак, Шарки, — вернулся он в настоящее, — что он из себя представляет?

— Он наш юрист. Классный специалист, один из лучших, но… — Мария замолчала, подыскивая слова.

— Мудак?

Она рассмеялась:

— Я вообще-то хотела выразиться дипломатичнее, но суть остается. Если он говорит, что может что-то сделать, ему можно верить, но доверять нельзя.

— Интересное замечание.

— Уверена, после общения с ним ты очень скоро поймешь, что я имею в виду.

Донован кивнул.

— Значит, в полицию пока не сообщали?

— Нет.

— Почему?

Мария вспомнила о телефонном разговоре с Шарки накануне своего приезда к Доновану. Она сказала тогда, что собирается звонить в полицию.

«Полиция? Уверен, пока не стоит. Я об этом мальчишке. Мы ведь ничего о нем не знаем. Кто он такой? Знает ли, где находится Майерс? Может, он его и держит. Детский это розыгрыш или ложная тревога, нам неизвестно. Может оказаться, что Майерс куда-то уехал и работает себе там, а пацан решил воспользоваться случаем и срубить денег на халяву. Нам ничего не известно. И мы об этом не узнаем, пока этот ваш Донован не поговорит с ним с глазу на глаз».

Она попыталась что-то возразить, но он ее опередил:

«Представьте, мы звоним в полицию, и тут объявляется Гэри Майерс собственной персоной. К чему это приведет? К тому, что мы окажемся в дураках. Вот наши конкуренты-то покуражатся. Нет, никакой полиции!»

Она передала этот разговор Доновану.

— Что ж, будем надеяться, что с ним действительно ничего плохого не случилось. С женой разговаривали?

— Ее мы тоже не хотим волновать понапрасну.

Часть своего разговора с Шарки она все-таки выпустила.

«Вы ведь обещали помочь ему найти сына? — сказала она тогда юристу. — Мне бы хотелось знать, как вы собираетесь это сделать».

Она услышала в трубке вздох.

«Боюсь, этот разговор придется пока отложить. К сожалению, я опаздываю на встречу».

«Фрэнсис! — Она почти кричала в телефон. — Джо в отчаянии, он сейчас очень уязвим. Если вы не собираетесь подкреплять свои слова делом, он рассвирепеет. Вам, кажется, знакомо это его состояние».

Она услышала, как он невольно закашлялся.

«Вы морочите ему голову или действительно можете помочь?»

Шарки снова печально вздохнул:

«Давайте обсудим это позже. Честное слово, мне пора».

И он положил трубку.

— Что такое? — спросил Донован.

Она посмотрела на него вопросительно.

— Ты куда-то уставилась.

Мария снова покраснела:

— Извини, отвлеклась. Знаешь, я, пожалуй, поеду.

И пошла к выходу. Донован проводил ее взглядом. Потом, поняв, что не в состоянии сидеть в четырех стенах, решил прогуляться вдоль моря.

На следующий день рано утром прибыл нагруженный курьер. Донован тут же приступил к работе. Время шло — он его не замечал. Работа захватила. Он искал зацепки, намеки — хоть что-нибудь, что разбудит спавшее два года профессиональное чутье.

Пустота.

Он протер глаза, посмотрел на часы. Без десяти шесть. Значит, он весь день работал, пока не начал клевать носом. Даже не пообедал.

Он встал, потянулся, обвел глазами комнату. Оторвавшись от компьютера, он смотрел на нее уже другими глазами. Ну и помойка! Неужели он действительно так живет? Провел рукой по лицу, почувствовал под ладонью жесткую щетину, росшую как колючки в заброшенном саду. Потрогал волосы: они свисали почти до плеч длинными свалявшимися патлами. Глянул на одежду: вонючий грязный свитер, семейные трусы до колен. Впервые за долгие месяцы стало стыдно за свой вид.

Неужели он действительно так опустился? Настолько низко пал, что забыл о чувстве собственного достоинства!

Он снова бросил взгляд на экран компьютера и аккуратной стопочкой сложил кучей валявшиеся возле него бумаги. Желудок бунтовал, пора ужинать. Он побрел в сторону кухни, размышляя о Гэри Майерсе.

Чья-то глупая шутка? Происки врагов? Может быть. Очень хотелось верить, что с Гэри не случилось ничего плохого. Хотя бы ради его жены. Слишком хорошо ему известно, как тяжело нести груз тревоги, беспокойства и страха за судьбу без вести пропавшего дорогого тебе человека.

Мысль переключилась на Марию — она вызывала удивительные ощущения. Что она могла о нем — о таком — подумать!

И он повернул в сторону ванной.

Пора как следует помыться, побриться и сменить одежду.

Пора привести в порядок и свои мысли, и свои чувства, и свою жизнь.

Гэри Майерс открыл глаза: вокруг стояла кромешная тьма — влажная, липкая, вызывающая животный страх чернота.

На голове по-прежнему был колпак.

Левая рука оказалась свободной, и он начал легонько, по миллиметру, двигать его вверх по лицу, постоянно ожидая грубого окрика.

Сердце бешено колотилось, от страха кровь пульсировала, стучала в висках… еще чуть-чуть вверх… он слышал, как собственное дыхание ударяет по материалу, чувствовал, как по лбу и шее струится пот… еще, еще… уже на свободе рот, теперь нос… его заставили надеть колпак — хороший знак… это может означать, что все скоро закончится, что его долго держать не будут… еще немного вверх, остановка… голос никто не подает… еще полсантиметра… еще… снова остановка на несколько секунд — сейчас он, наверное, услышит окрик и почувствует удар кулаком по ребрам… потом еще вверх…

Никто его так и не окрикнул. Никто не ударил. Постепенно, толкая колпак вверх, он наконец стащил его с головы и тут же прикрыл глаза, защищаясь от неожиданного света. Потом снова, очень медленно, их открыл.

Освещение было тусклым, но после черноты под колпаком казалось, что по глазам бьет мощный свет. Он подождал, пока глаза привыкнут к новому ощущению.

Место было похоже на гараж, которым давно никто не пользуется. В ворота, представлявшие собой двойные деревянные двери, накрепко соединенные цепями, был врезан небольшой прямоугольник двери, через которую сюда, очевидно, и проникали.

Посередине на пандусе стоял старый прогнивший форд «гранада» со спущенными колесами. На скамейке перед машиной валялись ржавые инструменты. Такими вполне можно причинять боль. Судя по оставленным на них следам, ими пользовались не только для того, чтобы ремонтировать машины. Углы гаража были завалены старыми запчастями. Стены и пол потемнели от грязи, копоти и были заляпаны отработанным моторным маслом.

За мастерской сквозь грязную застекленную дверь просматривался небольшой кабинет. Там стоял старый поцарапанный металлический стол и кожаный офисный стул, из которого во все стороны торчали внутренности, каталожный шкафчик, на стене — старый-престарый календарь с обнаженной красоткой, которая сейчас, должно быть, уже давно на пенсии.

А в центре эта жуткая конструкция.

Огромный деревянный стул, похожий на электрический. Тот самый жертвенный алтарь.

Его первое воспоминание о плене, прежде чем его приковали к железной батарее. На него даже смотреть жутко, что уж говорить о его ощущениях, когда он там сидел.

Он тогда очнулся, накрепко к нему привязанный. Колпак на голове не позволял видеть лица похитителей, но он слышал их голоса. Ему задавали вопросы, а когда он отвечал не то, что они хотели услышать, его били.

Его спутнику повезло и того меньше. Он их знал, называл по имени, пытался достучаться до их человеческого естества, но закончилось тем, что его избили еще сильнее, чем Гэри.

Гэри посмотрел на неловко подвернутое тело, прикованное к другому концу батареи. Они лежали не очень далеко друг от друга. Их разделяли два старых одеяла и помойное ведро. Когда ведро наполнялось, вонь плыла по всему гаражу. Но это, подумал он, самая незначительная из его бед.

Бедняга Колин. Попытался сделать то, что, по его мнению, было порядочным и честным, — и к чему это привело! Сломана рука, вероятно, еще и несколько ребер, тело — сплошной синяк. И еще, судя по его рассказу о своих ощущениях, повреждены внутренние органы. А он ведь уже не молод. Вынесет ли Колин то, что готовы с ними сделать похитители?

А сам-то он вынесет?

Он знал, почему они здесь оказались. Они оба знали. Это стало очевидно, когда в номер дешевой гостиницы у вокзала Кингс-Кросс ворвался бритоголовый детина, сверкая сапфировым зубом. Насколько он понял, у них украли его, Гэри, минидиск, и это разозлило их еще больше. Они вытрясли всю информацию из его ноутбука, а потом его уничтожили, но пропажа мини-диска их окончательно вывела из себя. И хотя Гэри понятия не имел, чьих это рук дело, ему пришлось заплатить за это в полной мере. Он долго убеждал их, что не имеет к пропаже никакого отношения, и они наконец согласились с ним, хотя и неохотно.

Гэри ждал. Посмотрел на Колина. Тот спал. Краткий беспокойный сон, больше напоминающий тяжелое забытье. Его снова начало выворачивать — давала о себе знать изжога от дешевых гамбургеров, которые им здесь скармливали, бесконечных побоев и животного страха.

Гэри выдохнул. Воздух выходил из легких тяжелыми толчками.

Страх. Раньше он не понимал истинного значения этого слова. Пока не оказался в этом гараже. Страх. Просто потому, что сидишь.

Значит, они не собираются его убивать.

И ждешь чего-то.

Значит, этому когда-нибудь придет конец.

И ничего не знаешь.

Значит, они его не будут долго держать.

Страх.

Гэри снова вздохнул и выдохнул, внутри, бурля, поднялась волна.

Он тут же подтянул к себе помойное ведро, закрыл глаза, перестал дышать.

Его рвало до тех пор, пока внутри ничего не осталось.

Ничего, кроме страха.

 

5

— Семьдесят семь… семьдесят восемь… семьдесят девять…

Пета Найт лежала на полу, тяжело и шумно дыша. В низу живота знакомое дрожание, по горячей коже струится пот. Она сделала глубокий вдох натруженными легкими.

Она любила эти ощущения.

Половина восьмого утра. Она закончила обычный комплекс утренних упражнений. Четыреста приседаний — пять раз по восемьдесят на разной ширине ног. Шестьдесят отжиманий — три раза по двадцать. Наклоны в стороны, растяжки. Полный комплекс аэробики. Четыре комплекса упражнений с гантелями.

И все-таки этого недостаточно.

Ей не хватало зала, тренажеров, занятий самбо. Пробежек и велосипедных гонок. Она скучала по напряжению мышц, по тут же возникавшему возбуждению. Всплеск эндорфинов в организме — единственный возбудитель, который она не исключила из своей жизни.

Нужен строжайший режим, никаких лекарств, таблеток, наркотиков. Возвращение в прошлую жизнь — тупик.

Но до чего же ей не нравилось торчать в помещении, где она чувствовала себя запертой в четырех стенах.

Она посмотрела на часы. Почти без десяти восемь. Он должен скоро прийти.

Она слегка согнула левую ногу в коленке, оставив прямой правую, приподняла обе ноги над полом, сцепила пальцы рук за головой, начала делать глубокие вдохи и выдохи и считать:

— Раз… два… три…

На сорока четырех открылась дверь. Амар стоял в проеме и ехидно улыбался.

— От твоей физкультуры трясется весь дом. Я еще на первом этаже почувствовал. Сначала даже заходить боялся.

— Отвали, — выдохнула она. — Пятьдесят пять… пятьдесят шесть…

Он вошел, держа бумажный пакет, закрыл за собой дверь. Зевнул, улыбнулся.

— Знаешь, тебе нужно почаще отсюда выбираться. Сходить куда-нибудь, развеяться.

Ему не удалось сбить ее с ритма, она дошла до восьмидесяти и осталась лежать на полу, тяжело дыша.

— Советуешь поступать, как ты? — сказала она между вдохом и выдохом. — Сам-то повеселился?

Амар улыбнулся, снял дорогой пиджак, аккуратно повесил на спинку стула. Сложил руки на груди. Он был в отличной форме, только, может быть, слишком собой любовался. Для нее тренированное тело было целью, для него — средством для достижения цели. Он тоже занимался боевыми искусствами и делал это, не могла не признать Пета, очень неплохо.

Он поставил пакет с едой на стол.

— Здесь твои кофе и круассан, — сказал он, извлекая свою долю. — Взял, между прочим, в американской кофейне. Ой, как же здорово я вчера провел вечер! Совместил дело и удовольствие.

Она оперлась локтями на пол, посмотрела на Амара.

— Ей-богу, что-нибудь подцепишь. Или попадешь за решетку.

Он вздохнул, впился зубами в круассан, смахнул крошки с коленей.

— Брось ты! Лучше пей кофе. Это всего лишь приятное времяпровождение, Пета. К тому же оно приносит деньги. А они нам очень нужны.

Пета отвернулась, ничего не сказав в ответ.

— Между прочим, дорогая, — продолжил он, отхлебнув кофе, — ведь я там всего лишь веду наблюдение. Как правило…

— Амар… — вздохнула Пета.

— К тому же большинство этих чудаков раньше никогда не видели азиата-гомосексуалиста.

Пета встала, вытерла полотенцем пот. Открыла пакет, достала кофе.

— Ты спал ночью?

— Нет, а тебе удалось?

Пета покачала головой:

— Не очень. Постоянно просыпалась.

— Иди поспи чуток. Я тебя сменю.

— Точно? Выдержишь?

— Не беспокойся. — Он хмыкнул. — У меня тут припасено кое-что бодрящее. Уснуть не даст.

Амар сделал вид, что не заметил ее осуждающий взгляд, и посмотрел в окно:

— Я пропустил что-нибудь интересное?

— Да нет, ничего особенного, — сказала Пета и тоже посмотрела в сторону окна. — Клиент нашего толстяка вышел под утро.

— Удалось узнать, кто это?

— Пока нет. Он вызвал такси. Наверное, решил не рисковать. Если появится еще раз, придется сесть на хвост.

Амар кивнул:

— Что еще?

— Да этот новенький. Темнокожий.

— Что у него?

— Снова куда-то отправился. Один.

— И что? Время от времени они все выходят из дома.

Пета нахмурилась:

— Да, но он был какой-то… Явно что-то скрывает. Пару раз обошел вокруг дома. Прятался, выжидал чего-то. Будто что-то замышляет и хочет убедиться, что за ним не следят.

Амар вопросительно приподнял бровь:

— И куда же это он?

— Не знаю.

— Возвращался на ночь?

Пета кивнула. Амар призадумался:

— Возможно, имеет смысл понаблюдать еще и за ним?

Пета кивнула и начала собирать вещи.

— Справишься без меня? Я отлучусь на пару часов.

— Продержусь. Меня будут греть воспоминания о вчерашнем, — с улыбкой сказал Амар.

На ее лице появилась гримаса.

— Уволь от описания.

— Эй, снежная королева, что ж вы так суровы! — произнес он жеманно. — Полезно иногда расслабиться. Попробуй.

Пета покачала головой:

— Тебе что-нибудь привезти?

— Нет, мамуля. Обойдусь, мамуля.

Пета направилась к двери.

— Да, кстати…

Она обернулась. Он улыбался:

— Если повстречаешь Брэда Питта, скажи, что я готов ему отдаться.

Пета покачала головой и вышла, хлопнув дверью.

Амар улыбался.

— Впрочем, Хью Джекман тоже сойдет, — сказал он вслух, потом обернулся к окну.

Допил кофе, доел круассан.

И продолжал наблюдать. Интуиция подсказывала: что-то должно произойти, причем очень скоро.

Утро ползло неторопливой черепахой.

Майки Блэкмор изучал лица посетителей. Наверное, человек тридцать, не меньше, решил он и усмехнулся. Могли бы и получше провести обеденный перерыв.

Он дождался, когда последний член группы поднялся к нему на верхний этаж, потом подождал, пока все вволю повосхищались двухместным открытым гоночным автомобилем «санбим-элпайн» 1959 года, полюбовались видом на город, и бодро начал свой обычный треп:

— Итак, дамы и господа, прошу внимания…

Люди, как по команде, повернули к нему головы. Аттракцион начинался.

— Обращаю ваше внимание, — начал он громко, с фальшивым энтузиазмом в голосе, — самая лучшая, самая интересная, захватывающая и увлекательная часть нашего путешествия — замок Брамби. — Он радостно улыбнулся. Большинство улыбнулись в ответ. — Сейчас мы с вами пройдем на территорию ресторана, который, как вам известно, никогда рестораном не был. — Он хохотнул. — Но сначала вам придется отойти назад, если вы хотите увидеть место, где Гленда спасает Джека и отвозит его к Брамби.

Группа сделала несколько шагов назад, прекрасно зная, что за этим последует. Актриса-блондинка подошла к машине, села за руль, завела мотор. Откуда-то из толпы вышел актер в черном тренче и сел рядом. Машина завернула за угол, по эстакаде поднялась на следующий уровень многоэтажного гаража и остановилась. Группа отправилась следом. Актриса заглушила мотор, дождалась всех зрителей и начала сцену.

Майки стоял позади, не подходя слишком близко. Иногда ему казалось совершенно невероятным, что он таким способом зарабатывает на жизнь. Хотя были у него и некоторые другие источники дохода.

Мысль проводить экскурсии «„Убрать Картера“ — по следам любимого кино» возникла случайно. Группа энтузиастов фильма гуляла по Ньюкаслу и Гейтсхеду. Они прошлись по всем местам Ньюкасла, где в 1971 году Майк Ходжес снимал «Убрать Картера» и где разворачиваются события фильма, шутили, цитировали из него целые диалоги, а потом направились в паб.

Идея получила дальнейшее развитие, в нее вложили деньги, наняли стремящихся к славе артистов, которые должны разыгрывать сцены из фильма. Конечно, понадобился человек, который бы водил клиентов по маршруту, готовил к восприятию очередного эпизода. И тут попался Майки. Едва организаторы узнали о его прошлом — его изюминке, как они выразились, когда он пришел на собеседование, они почти умоляли его начать у них работать, не обращая внимания на неловкость, которую он при этом чувствовал.

Он наблюдал за развитием сцены: молодой актер, игравший главного героя — Джека Картера, понизил голос и прищурился, пытаясь подражать игре Майкла Кейна. Очевидно, парень решил, что так он больше похож на бандита и убийцу.

Майки покачал головой: откуда этому мальчишке знать!

Он поплотнее завернулся в старое пальто. Он купил его в магазине для бедных — там оно было лучшим из всех висевших. Пусть чересчур свободное, зато не продувает ветер, а на самом верху многоэтажного гаража было очень холодно. О дырах в кроссовках старался не думать.

Сцена завершилась, публика зааплодировала. Наступил черед Майки.

— Отлично, наш сюжет закручивается, набирает обороты, верно? Сейчас я дам вам возможность сфотографироваться на фоне машины, после чего мы отправимся в так называемый ресторан, где станем свидетелями еще пяти сцен из фильма. Первая, — он начал отгибать пальцы, — Брамби предлагает Джеку пять тысяч фунтов, чтобы избавиться от Киннера. Далее: Картер похищает Торпи и возвращается в дом, где снимает жилье. Третья: у крематория Картер встречается с Маргарет, а потом на Железном мосту засыпает ее вопросами. По дороге сюда вы видели мост. Четвертая сцена: снова в доме Брамби. Помните, как там в фильме: «Ты, конечно, большой человек, только вот не в форме…»?

Как всегда, со всех сторон посыпались одобрительные возгласы, раздались аплодисменты. Майки, улыбаясь всем, дождался, когда шум стихнет, потом закончил:

— И пятая, заключительная сцена. Картер и Гленда. Помните его слова: «Я знаю, на тебе сейчас красное белье»?

Отдельные одобрительные возгласы, понимающие смешки.

— Затем мы вернемся к «Отелю у моста», где станем свидетелями последней сцены нашего тура и выпьем по кружке пива.

Он снова оглядел группу, подождал несколько секунд, потом спросил:

— Есть вопросы?

Сначала молчание, потом, когда он уже собрался вести группу дальше, кто-то подал голос:

— Да, есть. Каково это — убить человека? Как себя чувствуешь, когда убиваешь?

Майки невольно дернулся и тут же обернулся. Слова прозвучали настолько неожиданно, что он отшатнулся, как от пощечины.

— Что? Кто задал вопрос?

Смешок на этот раз — то ли от некоторого смущения, то ли от предвкушения леденящего кровь признания, затем тот же голос произнес:

— Я спросил: человека каково убить?

Майки вдруг стало очень жарко. Он почувствовал на себе любопытные выжидающие взгляды. На него смотрели даже оба актера — они и сами давно хотели задать этот вопрос, да только не осмеливались.

В группе возникло волнение — Майки это тоже почувствовал. Вот оно, будто говорили их глаза, настоящее преступление. Не какие-то там артисты, подражающие звездам Голливуда, которые бандитов только играют!

Внутри все перевернулось.

Он нашел глазами спросившего, смерил взглядом. Говорок выдавал в нем столичную штучку, жителя юга Англии. Самодовольство во взгляде — хорошо питается, гад, и, наверное, получает хорошее образование. Мог бы в таком случае одеться поприличнее.

Майки не отрываясь смотрел ему прямо в глаза.

Студент нервно хохотнул.

Публика ждала.

Взгляд Майки еще больше посуровел, внутри закипала злоба. Как же ему захотелось не просто проучить этого придурка, а хорошенько пугануть. Показать ему, что может произойти, если открываешь рот, чтобы задать отсидевшему за убийство такой идиотский вопрос. Избить до полусмерти прямо на глазах у всех этих зевак. Чтобы он больше никогда в жизни не посмел так поступить. Всех проучить.

Студент, похоже, не на шутку перепугался.

Но Майки только вздохнул, отвел глаза в сторону, покачал головой. Нет, он не может так поступить. Не желает переживать все это заново.

— Хуже и быть не может, — произнес он. В голосе не было и намека на металл, которого так жаждала публика.

Лишь сожаление и печаль.

Студент отвернулся — слава богу, этот тип перестал на него таращиться.

Майки оглядел присутствующих. Они ждали от него другой реакции. Он их подвел. Не оправдал надежд.

Ему было на это наплевать.

— Итак, — он пытался придать голосу легкости, но слова звучали скучно и бесцветно. — Пройдемте на площадку выше: ресторан. Посмотрим, как разворачиваются дальнейшие события.

Толпа, почувствовав, что накал в атмосфере исчез, потеряла интерес к экскурсии и лениво потянулась по эстакаде.

Майки пропустил всех вперед и последовал за группой.

Тернбулл смотрел на сидевшую перед ним женщину. В сердце шевельнулась жалость. Как сержант сыскного отдела полиции Нортумбрии, он хорошо знал, что такое профессиональная беспристрастность, и, как правило, ее проявлял. Но симпатичная девушка с покрасневшими глазами, которая смотрела на него с надеждой и искала в нем поддержки и утешения, представляла собой идеальную мишень. А ему она сейчас была очень нужна.

Мир для Тернбулла имел только два цвета: белый и черный. В нем были жертвы. И благородный сыщик — он сам. В этом мире были преступники, которых надо ловить. Это делает он. Любой, кто встает на пути, оказывается их пособником. Он гордился собой. Только белое и черное — никаких полутонов, вплоть до выбора одежды. Белая рубашка, черный костюм. Белое и черное — как форма футболистов «Ньюкасл-Юнайтед». Его часто принимали за фаната команды.

Он придвинулся к краю дивана, придал лицу сочувственное выражение, галстук с черно-белыми шашечками выбился из пиджака. Говорила в основном его старшая по званию напарница — инспектор Нэтрасс. Он же время от времени кивал, чтобы показать, что внимательно слушает.

Нэтрасс, с приземистой коренастой фигурой и внешне, с его точки зрения, совершенно неинтересная женщина (вполне может быть, что она лесбиянка), говорила успокаивающим голосом — таким голосом обычно сообщают о чем-то плохом или говорят, когда сообщать не о чем — плохие новости или никаких новостей. В этом случае сообщать было не о чем.

— Он промелькнул на экране камеры видеонаблюдения на вокзале Ньюкасла, а потом его зафиксировала такая же видеокамера на вокзале Кингс-Кросс в Лондоне. К сожалению, мы пока больше ничего не нашли. — Она подалась вперед, глядя собеседнице в глаза. — Вы можете предположить хотя бы, почему он там оказался?

Кэролайн Хантли вздохнула. А Тернбулл вдруг представил, как, наверное, еще неделю назад текла ее жизнь: утром на работу в банк, где она возглавляет службу персонала, обед в ресторане с молодым человеком, вечерами — с подругами, дома вечером — фильм на DVD под бокал вина и плитку шоколада. Двухнедельный отпуск где-нибудь в Греции или Португалии. Обыкновенная жизнь. Нормальная. Жизнь, в которой нет места ночным кошмарам.

Бедняжка изо всех сил пыталась держать себя в руках, но ее выдавали трясущиеся пальцы, которыми она теребила край газеты на столе перед собой, превратив его в лохмотья, немытая голова с длинными светлыми волосами и несвежая одежда — она не меняла ее, наверное, уже пару дней. И все же она хороша собой, а эта трагедия, думал Тернбулл, делает ее еще привлекательнее.

Она покачала головой:

— Нет… Он никогда… нет…

— Мы разговаривали с его коллегами на работе, — вставил Тернбулл, — но они тоже не могут нам ничего сообщить.

— Разве… — Кэролайн не отрываясь смотрела на газету со статьей о поисках пропавшего ученого. — Говорят, при поиске пропавших без вести первые двое суток самые важные. Это правда?

— Правда, но это вовсе не значит, что вы должны отчаиваться. Мы делаем все возможное, чтобы найти вашего отца, — сказала Нэтрасс.

Кэролайн кивнула. Он отсутствует вот уже два дня. Никаких следов, кроме этого видеоизображения на вокзале Кингс-Кросс. Никаких намеков на то, куда он мог отправиться. Дочь пребывала в отчаянии.

Тернбулл осмотрелся: и современно, и уютно. Повсюду вазы с увядшими, правда, цветами.

Он заметил возле телевизора большую фотографию в рамке. Кэролайн, Колин Хантли и какая-то женщина, очевидно ее мать. Лица людей на снимке светятся радостью, глаза будто говорят, что у них замечательная семья, они живут, не нарушая закон, и в их жизни ничего плохого не может произойти. И вот нате вам: мать умирает от какой-то жуткой формы рака, отец исчезает, а дочь сидит сейчас перед ними.

Тернбулл проникся к ней еще большим сочувствием.

Ее лицо, когда она открыла им дверь, выражало попеременно то надежду, то отчаяние. Разочарование, когда ей рассказали только о видеокамерах на вокзалах в Ньюкасле и Лондоне. Надежду, что это может вывести на след отца. Страх перед тем, куда этот след ведет.

Они еще какое-то время вели совершенно пустой разговор. Нэтрасс то и дело успокаивала ее, говоря, что они делают все возможное, чтобы найти ее отца.

— Не волнуйтесь, — вдруг произнес Тернбулл, — мы его найдем.

Обе женщины повернулись в его сторону. Нэтрасс осуждающе покачала головой.

Выйдя из подъезда, Нэтрасс повернулась к коллеге:

— Закатай губы.

— Что ты хочешь сказать? — разозлился Тернбулл.

— Я видела, как ты на нее смотрел.

Тернбулл покраснел:

— Это неправда!

— И что означает твое замечание «Мы его найдем»? А если не найдем?

Он пожал плечами. Предпочел оставить свое мнение при себе.

— Где же твоя беспристрастность, твой профессионализм! — произнесла она почти без всякого высокомерия. — Почему ты о них забываешь?

Она зашагала к машине.

«Беспристрастность… профессионализм, — подумал Тернбулл, следуя за ней, — засунь-ка ты их себе в задницу».

Она даже не догадывается, что за ней наблюдают.

Он видел, как она просыпалась, садилась в машину, уезжала на работу в центр города.

Оставляла машину на парковке и, стуча каблучками по пустынному коридору многоэтажного гаража, шла к лифту.

Он мог бы сделать с ней все, что угодно. В любое время.

Если бы захотел.

Он знает, где и с кем она обедает, что заказывает.

Знает, когда выезжает на машине, в какие дни пользуется метро. В какие бары, клубы, кино, рестораны предпочитает ходить после работы.

Но сегодня она никуда не поехала.

День угасал, уступая темноте. Он сидел напротив ее окон в машине, скрытой ветвями деревьев.

Он наблюдает. Ждет.

На этой неделе она вообще никуда не ходила. Сидит сиднем в своей квартире, сходит с ума от переживаний, молит бога о хороших новостях. Хоть о каких-то новостях.

А он наблюдает. И ждет.

Он видел, как к ней ненадолго заходят знакомые, потом уходят, и представлял, какие пошлости ей говорят.

«Не переживай так, дружок. Скоро он найдется. Все будет хорошо».

«Наверное, он просто на пару дней куда-то уехал. Конечно, он тебе позвонит».

«Может быть, у него появилась какая-то женщина. Откуда тебе знать? Он ведь еще совсем не старый».

Пустая болтовня и пошлость. Бесполезные разговоры — они только отвлекают, мешают услышать тревожные сигналы, которые посылает сердце: отец в беде, с ним что-то произошло, произошло нечто ужасное.

А тут еще полиция заглянула. Наверное, были личные заверения. Мы, дескать, делаем все возможное, все, что в наших силах, но… Газеты только об этом и пишут.

Он продолжал наблюдение за окном, в котором горел свет, представлял, как она мечется по комнате, не в силах смотреть телевизор, слушать радио, читать. Не в силах расслабиться, не в силах разумно мыслить.

Он сознавал свою над ней власть и от этого чувствовал возбуждение. Он мог бы запросто, если бы захотел, подойти к подъезду, позвонить в квартиру и все ей рассказать. Ответить на все вопросы.

Если бы только захотел. Но он не хочет.

Он упивался этой властью.

Она бодрила, придавала сил. Он чувствовал себя дирижером оркестра ее отчаяния.

Свет в гостиной погас. Через несколько секунд зажглось окно в спальне.

«Вряд ли тебе удастся уснуть, — шептал он вкрадчиво, будто сидел у ее кровати. — Не придет к тебе, милая, сон, пока ты так дергаешься. А дергаться ты будешь еще очень-очень долго…»

Окна спальни погасли. Квартира погрузилась в темноту.

Он снова улыбнулся, блеснув синим зубом. Слабый уличный свет заиграл на бритом черепе. Вставил наушники, нажал на кнопку.

«Мистерии Сатаны» — настоящий блэк-метал норвежской группы.

Адская музыка.

Руки на руле начали отбивать тяжелый ритм, мысли тут же куда-то унеслись.

Эти ребята прямо на сцене совершают жертвоприношения — режут животных. Когда их солист по имени Смерть покончил с собой, ударник группы сделал себе ожерелье из фрагментов его черепа, а гитарист сварил и съел кусочки мозга. А потом гитариста убил басист.

Не музыка, а просто темень, чернота какая-то. Уж если ему что-то нравилось в этой жизни, то именно такая музыка. Он получал от нее истинное наслаждение.

Он по-прежнему не спускал глаз с окон, но мысли были далеко.

Он приготовился провести здесь ночь.

Донован вздрогнул от телефонного звонка и посмотрел на аппарат, стоявший на диване.

Такой, казалось бы, незначительный предмет, а какие важные решения с его помощью приходится принимать. Он сделал глубокий вдох и поднял трубку.

— Джо Донован, — произнес он после некоторого колебания. — Слушаю вас.

Трубка молчала.

Донован подождал.

На другом конце в трубку дышали так, будто репетировали, что и как сказать. Потом трубка ожила:

— Это точно Джо Донован?

Неуверенный мальчишеский голос.

— Да, это я.

Снова молчание. Донован снова подождал.

— У меня, старик, кое-что для тебя имеется. Пришлось здорово повозиться, так что просто так не отдам. Готовь бабки.

Донован улыбнулся, почувствовал волнение, два года не дававшее о себе знать.

— Что ж, давай обсудим это дело.

 

6

Под дождем и без того мрачный жилой микрорайон в западной части Ньюкасла казался еще более унылым.

Несколько двухподъездных девятиэтажек с потрескавшимися, осыпающимися серыми стенами — остатки последнего слова архитектуры шестидесятых, когда они казались домами далекого будущего, посреди заросшей кустарником заплатки с редкими деревьями, призванными представлять городскую зелень, — больше походили на убогий спальный район для работяг эпохи советского тоталитаризма. Под ними — постепенно приходящая на смену новая одноэтажная застройка. Тут же рядом в лабиринте грязных улочек и закоулков, как после апокалипсиса, — заплеванные детские площадки и покосившиеся, местами обгоревшие хибары с закрытыми кривыми ставнями — отстойник для тех, кого принято считать антисоциальным элементом. В свое оправдание власти обосновывают существование подобных мест высказыванием Маргарет Тэтчер двадцатилетней давности о том, что такого понятия, как общество, в природе нет.

Трущобы Вест-Энда — западной части Ньюкасла. Земля, которая плодит чудовищ.

Здесь люди влачат жалкое существование. Родители живут в грязи и нечистотах, их мало заботит, получат ли их дети хоть какое-то образование и в каких условиях будут жить. Отпрыски идут на преступления, спят с отцами и матерями, родными братьями и сестрами, ненавидят все и вся. Наркотики. Ничего святого.

Место, от которого мурашки по коже. Ночной кошмар наяву.

Кинисайд стоял на пустыре позади покрытого копотью дома с закрытыми ставнями. Он старался держаться как можно ближе к стене, тщетно пытаясь не попадать под дождь. Дорогое черное пальто застегнуто на все пуговицы, воротник поднят. Руки в карманах.

Его заставляют ждать. А он этого очень не любит.

Он говорил об этом всем своим видом.

Откуда-то справа прямо из дождя вынырнула фигура. Небольшого роста, бедно одетый человек торопливо пересекал пустырь между Тайном и задними стенами домов, поросший редкими низкорослыми тощими деревьями и пожухлыми грязно-желтыми сорняками, перепрыгивая через лужи и размокшие собачьи кучки.

Кинисайд, не мигая, мрачно наблюдал. Человек подошел. Остановился, дрожа от холода.

Ему было под сорок, но выглядел он гораздо старше. На нем были джинсы, дырявые кроссовки, он кутался в пальто размера на три больше. Дождь делал его еще более жалким.

— Опаздываешь. — Голос звучал монотонно, почти без эмоций, но в нем угадывалась плохо скрываемая угроза.

— Прошу меня простить, мистер Кинисайд. — Человечек нервно сглотнул, дернулся, будто ожидая удара. — Пришлось с работы бежать бегом…

Кинисайд сверлил его своими глазами-лазерами.

— С работы? — Он рассмеялся отвратительным смехом. — Ты работаешь прежде всего на меня. Заруби это на носу — на меня! И по улицам-то ходишь только потому, что это позволяю тебе делать я. Понятно?

Майки повесил голову, кивнул.

— Вот и славно.

Кинисайд быстро охватил взглядом пустырь, проверяя, нет ли вокруг шпионов, кто мог бы подслушивать и подглядывать. Убедившись, что вокруг никого, он снова повернулся к Блэкмору:

— Ну, показывай, что принес.

Майки дрожащей рукой залез в карман и извлек оттуда неаккуратный сверток в дешевом пластиковом пакете из кооперативного магазина. Кинисайд скроил презрительную гримасу:

— Поприличнее завернуть не мог? Смотреть противно.

— Здесь вся сумма, мистер Кинисайд. Можете пересчитать.

— Конечно, Майки, пересчитаю. Только не сейчас. А пока придется поверить тебе на слово. Ты ведь не захочешь меня надуть, а?

От его слов веяло могильным холодом. Майки отвел глаза:

— Что вы, конечно нет.

— Отлично. Я знаю, что мы друг друга понимаем.

Кинисайд положил сверток в карман пальто, пару минут смотрел на дождь. Майки ждал указаний, не осмеливаясь уйти без разрешения.

— Итак, — наконец произнес Кинисайд, — что еще у тебя для меня имеется? Выкладывай.

Майки начал рассказывать. Он знал, что Кинисайд хочет знать. О наркобандах, действующих в районе. Когда ожидаются новые партии товара, куда прибывают. Какие разборки устраивают между собой конкуренты. Кто сходит со сцены, кто, наоборот, набирает силу.

Майки закончил рассказ и молча ожидал вердикта.

Кинисайд погрузился в раздумья. Наконец одобрительно кивнул:

— Ценная информация, Майки, очень ценная.

Майки не смог скрыть облегчения. Он только сейчас заметил, как дрожат колени.

Кинисайд вытащил из-за пазухи и передал Майки пакет, завернутый куда лучше.

— Вот здесь, — сказал он, — кокаин для крэка. Героин. Не перепутай. А еще травка и колеса. — Он улыбнулся. — Неси людям радость. Только не бесплатно. Разрешаю взять чуть-чуть себе — отработаешь.

— Благодарю вас, мистер Кинисайд.

— Но только имей в виду. — Кинисайд снова смотрел на Майки тяжелым взглядом. — В следующий раз, когда я захочу тебя увидеть, приходи вовремя. Не забывай, что именно я пристроил тебя на работу, квартиру тебе нашел. Благодаря мне ты сейчас можешь спокойно разгуливать по городу.

— Я все время об этом помню, мистер Кинисайд.

Кинисайд вдруг сгреб Майки за грудки и со всего маха прижал к стене дома. Даже стекла зазвенели. Майки испытал настоящий ужас.

— Я тебе, дерьмо, за услуги хорошо плачу, так что изволь не рыпаться и проявлять уважение. И чтоб не опаздывал.

— Н-н-не… б-буду… мистер Кинисайд.

Кинисайд разжал руку, отступил на шаг — Майки кулем рухнул на землю.

Кинисайд довольно ухмыльнулся:

— Вот и славно. А теперь вали отсюда.

Майки развернулся и почти бегом поспешил прочь. Через минуту он растворился в темном лабиринте улиц.

Кинисайд посмотрел ему вслед и направился назад к машине. Она стояла там же, где он ее оставил, — прямо у дороги возле гаражей. Новенький шестицилиндровый «ягуар» представительского класса явно выделялся на фоне припаркованных тут же стареньких «мондео», «астр» и «пежо». Стоявшую рядом «нову», очевидно, постигла печальная участь — от нее остался только обгоревший остов. Его автомобилю это, конечно, не грозит: с ним никто не осмелится проделать подобное, потому что люди знают, кто здесь хозяин.

Они знают, что может с ними случиться, если они отважатся на столь рискованный поступок.

Он забрался внутрь, убедился, что никто за ним не наблюдает, открыл сверток, который передал Майки, пересчитал деньги. Все банкноты уложены так, как он велел. Почти шесть тысяч фунтов — неплохо за пару-то дней. Но, он вздохнул, все равно мало. Денег много не бывает.

Он закрыл сверток в бардачке и тут же уехал.

Он родился в этом районе, но не испытывал никакой любви к своей малой родине. Всегда стремился держаться от нее как можно дальше.

Правда, близко географически — в начале Вестгейт-роуд, сразу после здания больницы. Совсем недалеко, но какой контраст: улицы с раскидистыми деревьями по обеим сторонам, старые красивые здания, построенные еще в начале двадцатого века.

И на всех окнах черные кружевные металлические решетки — такие не пропустят никаких ночных кошмаров из прошлого.

Он свернул с главной дороги на стоянку для служебных машин, заглушил мотор, проверил, хорошо ли закрыт бардачок, выбрался из машины, включил сигнализацию.

Несмотря на то, что никто не осмелится даже сунуться на эту территорию.

Кинисайд остановился, задрал голову. Построенное в конце пятидесятых годов, это огромное добротное здание возвышалось над округой. Как маяк, подумал он, который все освещает вокруг.

Но еще удлиняет и усиливает тени.

Он усмехнулся своим мыслям и вошел внутрь. На проходной обменялся любезностями и ничего не значащими фразами с человеком в форме и, набрав код входа в само здание, вошел внутрь.

Он отправился на пятый этаж, по дороге кого-то поприветствовал, с кем-то перекинулся парой слов о футболе, с кем-то пошутил о горячительных напитках, вошел в свой отдел. В свою мастерскую. В большой комнате стоял рабочий шум. Он прошел к себе в кабинет, отделенный от остального пространства стеклянными стенами, и плотно закрыл за собой дверь.

Снял пальто, стряхнул, повесил на плечики в шкаф. Сел за стол, пригладил влажные волосы, убедился, что его никто не побеспокоит, поднял трубку рабочего телефона и по памяти набрал номер мобильного.

Подождал. На том конце ответили.

— Это я. — Помолчал. — Слушают ли нас? Разве что я сам. Что скажешь?

Выслушал, усмехнулся.

— Нашел? Отлично. Он что-нибудь рассказал о нашем беглеце?

Снова прислушался. Ему задали вопрос. Прежде чем ответить, он долго и напряженно думал. О шести тысячах фунтах в бардачке. О том, что денег много не бывает. О том, сколько он вот-вот заработает. Пожевал нижнюю губу. Снова усмешка — решение готово.

— Делай что необходимо. Только аккуратно, без шума и пыли. Вполне может быть, что его всего-то снимают на улице, так что никто особо расстраиваться не станет. Но я не хочу, чтобы мне это доставило ненужные хлопоты.

Он подождал ответа собеседника, вздохнул.

— Да, я прекрасно знаю, сколько такая работа стоит. Не волнуйся, я оплачу твои услуги. — Подумал, какая прорва денег ему вскоре достанется. — Только никаких следов, хорошо? — Снова прислушался. Кивнул. — Как идет наблюдение? Что нового?

Ему ответили.

Снова вздохнул.

— Отлично. Продолжай.

Снова прислушался.

— Да, возвращайся, как только все уладишь. Ты мне нужен здесь. Пора поторопить дело. Слегка подтолкнуть. — Снова молчание. — Знаю, это нелегко — туда-сюда мотаться между Лондоном и Ньюкаслом. Но ведь я тебя потому и нанял, что ты самый лучший.

Лесть должна возыметь действие.

Возымела.

— Тогда до встречи. Ты знаешь, где и когда.

Он дождался ответа, положил трубку на рычаг, вздохнул с облегчением.

Скрестил ноги в коленях, откинулся на спинку стула — черная кожа заскрипела под его весом. Он очень хорошо понимал, на что только что дал добро. Понимал, что перешел еще одну черту.

Вздохнул, потер переносицу.

На это, сказал он себе, пойти необходимо. Риск велик, зато какие перспективы! Цель оправдывает средства.

Он улыбнулся. Тряхнул головой, словно пытался изгнать оттуда мрачные мысли.

Шесть тысяч фунтов. Сумма немалая. Даже за вычетом неизбежных расходов.

Обдумав все как следует, инспектор сыскного отдела Алан Кинисайд энергично взялся за выполнение служебных обязанностей.

Сай стоял перед дверью и размышлял. Он страшно нервничал, но наконец решился и постучал.

Ответа не последовало. Он снова постучал.

— Джек? — неуверенным голосом позвал он.

Из-за двери донеслось приглушенное недовольное ворчание.

— Пошел вон, — подал голос Джек, — я сплю.

Сай подождал. Он должен сказать Джеку нечто важное; это его наверняка заинтересует. Но Джек непредсказуем, настроение у него меняется очень быстро — не угадаешь. Сай в этой жизни мало с кем считался, мало что ценил, но Джека почти боготворил.

Он его уважал. И боялся. Больше, конечно, боялся.

Тяжело дыша от волнения, он постучал еще раз.

— Слушай, Джек, это я, Сай. Хочу тебе что-то сказать.

Никакой реакции.

— Отличная информация. Стоящая. Тебе понравится.

За дверью послышался ленивый гул, сопровождавшийся звуком, похожим на глухие раскаты грома, словно сдвигались тектонические плиты. При этом дверь распахнулась настолько быстро, что Сай от неожиданности отскочил назад.

— Не дай тебе бог, если врешь!

В проеме стоял Джек. Откуда-то из толщи жирного розового лица две крохотные точки метали громы и молнии. Он напоминал гигантскую разъяренную свинью. Сай затрясся как осиновый лист.

— Нет, что ты! Не вру, ей-богу. Точно понравится.

— Входи.

Джек вернулся к кровати.

В комнате была настоящая помойка. Повсюду — следы деятельности шефа. Сай даже глазом не моргнул — он такое и раньше видел. Он ведь был частью этой деятельности.

Сначала он оказался здесь в роли жертвы — плачущий, несчастный. Его раздавили, уничтожили. Заставили получать удовольствие. Постепенно разрешили играть роль хищника, агрессора. Что ж, ему гораздо больше понравилось причинять боль, чем ее терпеть. Он полюбил это чувство. Поэтому делал все, что Отец Джек только пожелает, всегда готовый оказать ему любую услугу. Он знал, что может случиться, если этого не делать. Тот несчастный плачущий мальчишка всегда стоял перед глазами — Джек мог в любую минуту вернуть его в это состояние.

Он очень старался делать так, чтобы в голову Джеку никогда не пришла подобная мысль.

— Что ты хотел сказать? — спросил Джек бесцветным голосом. — Ну, если это окажется ерундой, смотри у меня!

В горле застрял не комок — камень. Сай судорожно сглотнул и заговорил:

— Я о новеньком, о Джамале.

— Что там у него?

— Помнишь, я тебе говорил, что мне показалось, он что-то затевает?

Джек молча смотрел на него, ожидая продолжения.

— Так вот, я был прав.

В свинячьих глазках зажегся интерес.

— Рассказывай.

— Короче, он попросил у меня зарядное устройство. Сказал, что должен позвонить клиенту. Я того… типа, что-то заподозрил и решил, он точно что-то скрывает.

— И что?

— А вчера вечером он снова ушел. Ну, я это… взял и пошел за ним.

— Он тебя заметил?

— Нет.

Джек смерил его взглядом с головы до ног.

— Честное слово! Он даже не догадался. Все время оглядывался — наверное, боялся, что кто-то его караулит, а меня не заметил. Я оказался хитрее.

— Ты тут при чем! — зыркнул на него Джек. — Про него рассказывай!

От грубого окрика Сай даже подпрыгнул.

— Прости, пожалуйста, Джек. В общем, я за ним пошел. Он зашел в телефонную будку и набрал номер по мобильнику. Кого-то попросил к телефону. Я затаился в другой будке, которая стоит спиной к той, из которой он звонил.

— Не путай меня — какая еще будка? На хрена он тогда заряжал мобильник?

— Сейчас расскажу, — поспешно заверил Сай.

— Да уж, будь любезен, а то стоишь тут сопли жуешь. Я не собираюсь с тобой целый день разговоры разговаривать.

Сай молчал.

— Давай говори. Кого он попросил?

Сай вытащил из заднего кармана джинсов смятую бумажку, расправил ее и начал читать каракули:

— Джо Донован. Я когда вернулся, сразу все записал.

Напрасно Сай рассчитывал, что Джек его похвалит. Несколько обескураженный, он продолжил:

— Ему дали другой номер. Он и по нему позвонил. Я слышал, как он сказал этому Доновану, что у него есть диск.

— Диск?

— Да, диск. Наверное, Донован потом спросил, сколько он за него хочет, потому что Джамал сказал «миллион».

Лицо Джека уже не было таким злым, он как будто что-то обдумывал.

— Миллион, говоришь?

— Да, он сказал «миллион». А Донован, наверное, типа, рассмеялся, что ли, потому что Джамал спросил, а сколько он готов заплатить, а потом сказал «пять тысяч». Наверное, Донован назвал эту сумму.

— Пять тысяч? Он согласился?

— Да. Но сказал, это вопрос жизни и смерти. Все время это твердил. Вопрос жизни и смерти.

Жирное лицо прорезала узкая длинная щель улыбки.

— Похоже, у нас завелся маленький шантажист. Жизни и смерти, говоришь? Пять тысяч… Уверен, эта штучка стоит куда дороже. Кажется, нужно поговорить с нашим малышом.

— Да.

— Что он потом сделал? Только не говори, что не знаешь.

— Нет, что ты! Конечно знаю. Они договорились встретиться завтра вечером. На пристани. А потом они пойдут к Доновану в гостиницу для обмена — деньги на диск.

Джек осклабился:

— Хочет сделать вид, что этот Донован — его клиент. Ай, какой умненький мальчик!

Сай кивнул. Он об этом не подумал, но, наверное, Отец Джек прав.

— А потом он дал номер своего мобильного. Чтобы позвонил, если что-то изменится.

— Прям дружбаны.

— Ага, — хихикнул Сай.

Сай выжидающе смотрел на патрона. Тот хмурился, явно что-то обдумывая.

— Что мне теперь делать?

— Глаз с него не спускай, — сказал Джек задумчиво. — Перед тем как он пойдет на встречу, я перекинусь с ним парой слов.

Джек говорил таким тоном, что Сай обрадовался — эта пара слов будет адресована не ему.

— Ясно.

Джек кивнул:

— Молодец, Сай, хвалю. Ты хорошо потрудился. Очень хорошо.

В груди Сая поднялась волна гордости.

— Спасибо, Отец Джек!

— Молодец-то ты, конечно, молодец. Но если еще раз потревожишь мой сон, я отрежу твое хозяйство и слопаю, а тебя заставлю смотреть. — Он тяжело забрался на кровать и лег. — А сейчас убирайся, пока я добрый.

Сай вздрогнул. Он и не сомневался, чем закончится разговор. Он вышел за дверь и тихонько прикрыл ее за собой. Сквозь дерево донесся звук, похожий на движение в недрах земли: Отец Джек устраивался поудобнее.

Сай стоял на лестничной площадке и тяжело дышал, ноги дрожали и подкашивались.

Фу, пронесло, подумал он и вздрогнул.

Могло быть гораздо хуже.

На Кингс-Кросс тяжело опустилась ночь. Такая темная, что ее не в состоянии осветить ни один фонарь.

В одном физическом пространстве бок о бок два совершенно разных мира; вокзал — одновременно граница их раздела и область соединения. Вместе со светом дня жители одного мира покидают улицы — со сгущающейся темнотой их место занимают обитатели другого. Редкие прохожие из дневного мира торопливо спускаются в метро или стараются поскорее прыгнуть в пригородную электричку, отваживаясь появляться на поверхности только в случае крайней необходимости.

Или желания.

Ибо ночью дневной мир превращается в место, где все выставляется на продажу. Секс. Наркотики. Тела. Души. Надежда. Будущее.

Мир безудержного, безумного потребления. Звериный оскал капитализма.

Секс и смерть. В каком угодно сочетании.

Попытки искоренить зло, облагородить этот район, завлекая средний класс, давали лишь временные результаты, но вскоре все возвращалось на круги своя: как вода, которая точит камень и превращает в песок, новичков здешняя жизнь или развращала, или поглощала.

Дин стоял на своем обычном месте — у почерневшей кирпичной стены вокзала, выходящей на Йорк-Уэй, — наполовину скрытый тенью, однако так, чтобы заинтересованные лица знали, что он на работе.

Заинтересованные лица находились всегда.

Он снова заметил черный «сааб» — машина в третий раз выскочила на светофоре из-за угла. Подъехала ближе, притормозила и, прежде чем Дин успел к ней приблизиться, снова уехала. Набирается смелости, решил Дин. Вернется. А если нет? Фиг с ним — будут другие.

Он похлопал себя по боковому карману джинсов — там приятно шелестели бумажки, подвигал челюстью — она начинала болеть. Фигня — он привык.

Кайф от последней сигареты с крэком, как всегда, быстро улетучивался. Собачий холод. Сейчас бы пару затяжек от косячка с марихуаной, чтобы чуток взбодриться и согреться.

Он засунул руки в карманы. Без Джамала скучно.

Но деньги компенсировали потерю. Он знал, что бы предпочел, окажись он перед выбором: деньги или Джамал.

Он посмотрел в ту сторону, куда скрылась машина, — надо подождать, когда она вернется, — и в это время заметил потенциального клиента. Огромный накачанный мужик. Бритая голова. Дорожная сумка через плечо. Подошел, нагнулся.

Дин его узнал:

— Блин, я же тебе все сказал! Чего тебе от меня надо?

Тот остановился, поднял перед собой руки, словно собирался сдаваться в плен, как в старых фильмах про войну.

— Все тип-топ, — сказал он. — Я здесь по другому делу и ни о чем не собираюсь тебя спрашивать.

— Да? — недоверчиво переспросил Дин. — Я тебе уже говорил — Джамал мне не звонил. Понятия не имею, где он болтается.

Бритоголовый улыбнулся. Снова этот синий зуб, от которого Дин почему-то не мог оторвать глаз. От которого бросает в дрожь.

— Да ладно тебе. Не дрейфь. Мне он больше без надобности.

— Да? Зачем тогда пришел?

Бритоголовый вынул из кармана брюк пятидесятифунтовую купюру.

— Я к тебе пришел.

Дин заулыбался при виде денег, немного расслабился.

— Это меняет дело, старик! Куда пойдем? Ты на машине?

Тот покачал бритой головой.

— Тогда в гостиницу. — Дин сделал шаг в сторону. — Пошли…

— Не в гостиницу.

— А куда?

— У меня есть кое-что на примете.

Снова улыбка на лице. От которой мороз по коже. Дин заволновался. Перед глазами помахали банкнотой.

— Это, — произнес Жуткий Зуб, — задаток. Еще одну такую бумажку получишь потом.

Дин схватил банкноту — деньги почти успокоили его страхи.

— Только после вас, — произнес он учтиво. Они прошли до конца Йорк-Уэй мимо баров и ночных клубов, когда-то служивших складами, спустились по бетонным ступенькам к каналу.

— Тебя как зовут-то?

— Алан, — сказал спутник после некоторого колебания.

— Ага, значит, Алан.

Дорога вдоль канала была усеяна цветами большого города — пучками выброшенных из воды водорослей, пустыми банками, бутылками, иголками от шприцев, какими-то осколками, обрывками, обломками. Кое-где из воды торчали ржавые магазинные тележки и остовы велосипедов, в темноте казавшиеся древними морскими чудищами или остатками затонувших городов. Фонари над головой не светили — там не было лампочек, стены покрывали граффити и объявления. В черноте арки под мостом могло происходить все, что угодно. Вокруг в кучах мусора копались крысы. Знакомое место — Дин и сам им пользовался пару раз.

— Я знаю тут одно хорошее местечко. Иди за мной, — сказал бритоголовый.

Он повел Дина в сторону от огней, буханья музыки из баров и ночных клубов, пока эти звуки не стали напоминать удары сердца. Полуразрушенные дома пустыми глазницами пялились на черную гладь канала. Страшное место — ни одной живой души, даже крыс.

Заброшенное здание. Дина начало трясти не только от холода. Здесь витал какой-то злой дух. Будто когда-то здесь произошло что-то страшное и до сих пор эхом напоминало о себе.

— Люблю места, в которых есть изюминка, — сказал Дин, представляя очередную пятидесятифунтовую купюру и ломая голову, что же такое придется сделать, чтобы заработать этакую прорву денег.

Алан, молча ухмыляясь, расстегнул ремень.

— Давай, Дин, — сказал он, — придется поработать. Я тебе за это плачу.

Дин встал на колени, начал расстегивать на Алане джинсы, нащупал и вытащил твердеющий пенис, провел рукой вдоль и вдруг застыл в ужасе.

— Блин, что это?

Алан самодовольно улыбнулся:

— Нравится? В сантиметр толщиной, а шириной — в три. — В голосе слышалась гордость.

С металлической вставкой предмет его гордости походил на средневековый пыточный инструмент.

— Тебе не больно?

— Нет, — ответил Алан почему-то с ноткой печали в голосе. — Даже если за него тянуть. — Он взял Дина за голову, придвинул к себе. — Так что давай тяни.

Дин приступил к работе. Было очень тяжело — ртом он дышать не мог — и очень больно. Алан постоянно ерзал, и это тоже страшно мешало. Дин уже решил остановиться и что-нибудь сказать странному клиенту, как вдруг тот схватил его за волосы сзади и оттянул голову назад.

— Какого хрена…

Он не договорил — слова застыли на губах. Одной рукой Алан придерживал его, другой — прижал к горлу огромный кинжал.

— Мне понравилось, но нужно сделать кое-что еще.

Дину угрожали и раньше, порой даже избивали. Но то, что происходило с ним сейчас, было гораздо страшнее. Он был в таком ужасе, что не мог выдавить из себя даже звука.

— Я тебе говорил, что я здесь по другому делу, помнишь? Так вот — я соврал. А вот если соврешь ты, с тобой произойдет нечто ужасное. Понял?

Дину казалось, что ему перекрыли кислород. Он попытался отодвинуться от страшного лезвия, но Алан держал его так, что он не мог пошевелиться.

— Ну?

Дин быстро-быстро закивал, подвывая, как обиженный щенок.

— Отлично. Итак, где Джамал?

Дин ничего не ответил.

— Я ведь тебя предупреждал — не смей со мной шутить.

Дин почувствовал, как лезвие погружается в кожу. По ногам побежала теплая струйка.

— Знаешь, я пока только надрезал кожу, — голос Алана звучал тихо и бесстрастно. — А если надавлю еще, перережу трахею. Если возьму чуть в сторону, — он показал, — лезвие войдет в вену. Или в артерию. Неважно, в которую из них. И в том, и в другом случае ты умрешь.

Дин начал громко всхлипывать.

— Повторяю вопрос — где Джамал?

— Н-н-н… Ньюкасл…

— Ньюкасл? Что он там забыл?

— Н-н-н… не знаю…

— Что он там делает?

Лезвие начало погружаться глубже.

— Донован! — выдохнул Дин.

— Донован?

— Да… он сказал, что скоро у него б-б-будет куча денег, которые ему даст к-к-какой-то Донован… Д-джамал… у него… он что-то придумал… он так… радовался…

Лезвие перестало давить на горло, Алан ослабил стальные тиски. Дин начал шумно хватать ртом воздух.

— Говорил же я тебе, ничего страшного не произойдет, если скажешь правду.

Дин упал на четвереньки.

— С-с-спасибо… спасибо…

— А теперь выверни-ка карманы.

Дин поднял на него глаза, не сразу поняв, чего от него хотят.

— Что?

— Карманы, говорю, освободи. Меня вполне устроит, если это будут только деньги.

Дин нехотя дрожащими руками отдал деньги, чувствуя, как внутри поднимается злоба. Одно дело — сдать Джамала, совершенно другое — проститься с заработанным.

— Козел…

Алан тут же развернулся к нему:

— Что ты сказал?!

— Нет, ничего… честное слово, ничего… простите, пожалуйста… — зачастил Дин.

— Ах ты засранец! Еще огрызаешься! — В темноте его глаза недобро блеснули, в них появилось звериное выражение.

Дин не успел ничего сказать, не успел пошевелиться — Алан насел на него, надавливая на горло страшным лезвием.

— Мразь! — Огоньки в глазах плясали под какую-то сумасшедшую, лишь ему одному слышимую музыку.

Кинжал погружался все глубже.

Дин хотел закричать.

Но голосовых связок больше не было.

Попробовал что-нибудь придумать.

Но кровь перестала снабжать мозг.

Хотел вздохнуть.

Но дышать было нечем.

Он изо всех сил пытался зацепиться за жизнь.

Но оказался в совершенно другом мире.

Молот наблюдал, как тело несколько секунд плавало на поверхности, потом под грузом привязанных к ногам и рукам кирпичей погрузилось на дно. Несколько пузырей на черной глади воды — и никаких следов.

Он переоделся в другую одежду, а промокшую засунул в сумку. Туда же отправил кинжал.

И свой трофей.

Он облегченно вздохнул — к нему возвращалось равновесие. А сейчас — снова в Ньюкасл. Чтобы ускорить события. Слегка их подтолкнуть.

Эта поездка здорово его утомила. Он похлопал рукой по сумке, забросил ее на плечо. Улыбнулся, обнажив синий зуб: не зря съездил.

Еще раз обернулся, чтобы убедиться, что не оставил следов.

Ничего.

Да и кто здесь будет искать?

Он еще раз ласково шлепнул по сумке и отправился в путь.

Назад, в Ньюкасл.

 

7

Гэри Майерс закрывал глаза и видел лица любимых людей. Жены Аманды. Восьмилетнего Джорджи. Пятилетней Роузи. Аманда у него под боком, детишки весело прыгают на кровати, обнимают их обоих. Валяние в кровати в субботу по утрам, которое он так любил.

Он представлял их встревоженные лица. Как они там без него? Жизнь в кошмаре неизвестности. Внутри пузырился бессильный гнев, усиленный страхом и беспомощностью.

Он начал дергать правую руку, помогая левой. Очень сильно. Еще раз. Стиснув зубы, зарычал от боли. Цепь не поддавалась, Привинченная к стене и полу труба не сдвинулась с места. Наручники врезались глубоко в кожу, оставляли на запястьях жуткие отметины. Открылись и кровоточили раны, слегка затянувшиеся после его предыдущей попытки освободиться.

Он не обращал внимания на боль, продолжая неистово тянуть и дергать цепь. Чтобы эта чертова труба отошла от стены.

Наконец, тяжело и часто дыша, без сил повалился на пол. Злоба поутихла, уступив место новой боли, усилившей старую.

— Это все бесполезно… лучше поберегите силы…

Гэри открыл глаза. Колин сгорбился у противоположного конца батареи. Он плохо выглядел. Прежде этакий живчик, он сильно сдал.

Гэри почти забыл о его присутствии. Когда они уставали от навязанного им общества друг друга, он уходил в свой собственный воображаемый мир. Это помогало не сойти с ума. В этом мире с ним снова были жена и дети. Наверное, подобным образом поступал и Колин, хотя они об этом не говорили.

— Я его очень хорошо знаю, — продолжил Колин, неловко прижимая к телу одну руку. Он дышал с трудом и очень осторожно. — Мы не можем дать ему то, что он хочет. Поэтому не стоит воевать.

Гэри закрыл глаза, не желая замечать безнадежности в лице и глазах Колина.

— Я всегда знал, что он жесток, — сказал Колин тихо, словно разговаривал с самим собой, — что он манипулирует людьми, добивается от них того, чего хочет, самыми нечестными способами. Но то, что происходит сейчас, не поддается никакому описанию. На такое может пойти только сумасшедший. Психопат…

— Когда мы отсюда выберемся, я доведу дело до конца и добьюсь, чтобы его наказали. Но это еще не все. — Гэри засмеялся, превозмогая боль. — Мы вместе напишем книгу. Получим большой аванс, права на экранизацию, будем вести ток-шоу в прямом эфире. Между прочим, здорово на этом заработаем.

Колин печально улыбнулся, как обреченный на смерть больной, которому говорят, что лето не за горами.

— Приятная мысль. Греет душу.

Он закрыл глаза, по стене съехал на пол.

Гэри последовал его примеру.

Неизвестно, сколько времени он провел в этом положении: минуты, часы, возможно, даже дни. Время превратилось в эластичную субстанцию, ненадежного, но постоянного спутника.

Вдруг он услышал, как открывается внешний замок, отодвигается засов.

Он быстро схватил колпак, левой рукой неуклюже попытался натянуть на голову. Запястье пронзила адская боль. Наверное, правая рука сломана.

Дверь открылась. Пол залил свет, настолько сильный и неожиданный, что казался почти библейским. Гэри зажмурился. Колпак уже был на голове, но он не успел натянуть его на глаза.

В помещение вошли двое и закрыли за собой дверь. Внешний мир тут же померк, исчез, словно его и нет вовсе. По глазам ударили тысячи маленьких звездочек, как бывает, когда оторвешь взгляд от солнца. Гэри беспомощно заморгал.

— Колпаки не понадобятся, господа, — сказал один из похитителей, но он не понял, который из двоих, потому что по-прежнему ничего не видел.

— Вы нас отпускаете? — спросил он с надеждой в голосе.

— В некотором смысле да, — сказал тот же голос. — Решение принято. Планы уточнены.

Фигуры приблизились. Голос принадлежал хорошо одетому человеку в темном пальто нараспашку поверх дорогого костюма. Он был при галстуке. Другого он уже видел. Огромный бритоголовый отвратительный тип. На почти черном от татуировок мускулистом теле была надета кожаная куртка. Татуировка под костяшками пальцев.

— Это касается только тебя. — Хорошо одетый ткнул в Гэри пальцем.

Гэри вдруг понял, что это для него значит.

Внутри все перевернулось, стало трудно дышать. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог выдавить ни слова.

Он сел, попробовал отползти в сторону. Бритоголовый шагал прямо на него.

— Нет… нет…

Он услыхал чей-то слабый, плачущий голосок и понял, что это его собственный.

Почувствовал, как качок сгреб его одной рукой, приподнял.

Острая боль снова пронзила запястье, но теперь было не до нее.

Он видел, как бритоголовый отводит вторую руку назад, сжимает в кулак.

Представил Аманду у себя под боком. Восьмилетний Джорджи и пятилетняя Роузи весело скачут по кровати и обнимают их обоих. Валяние в кровати в субботу по утрам, которое он так любил.

Родной уютный дом.

Как в замедленной киносъемке, он видел приближающийся кулак. Увидел акулий оскал, в котором блеснул синий зуб. Перед глазами мелькнуло слово «ЛЮБОВЬ» под костяшками пальцев.

Потом боль — неожиданно сильная, кроваво-красная.

И темнота.

Джамал проверил диск: ага, на месте.

Сел на краю кровати, натянул кроссовки. Выпрямившись, понял, что ему не хватает воздуха — так сильно он нервничает.

Да, сейчас он делает первый шаг в новую жизнь, а через пару часов станет на пять тысяч фунтов богаче и будет совершенно свободен. Вместе с диском, от которого он скоро избавится, из его жизни уйдет все плохое. Клиенты, которые хотят к нему прикасаться. Отец Джек со своими на него видами. Ему больше ничто и никто не будет угрожать.

Он уже несколько раз пытался дозвониться до Дина — просто чтобы узнать, как он там. Каждый раз голосом Дина говорил автоответчик. Может, телефон у него разрядился, а может, он тусит где-то на дискотеке. Или просто потерял аппарат. Да, наверное, так и есть. Что-то типа того.

Джамал надел куртку. Похлопал по бугорку плеера в кармане. Вытащил из другого телефон, посмотрел на дисплей. От Донована никаких сообщений. Хороший знак — значит, встреча не отменяется. От Дина тоже ничего. Нет, с Дином ничего не случилось. Конечно, у него все в порядке.

Напоследок пригладил волосы спереди — зарос, пора стричься. Посмотрел на кроссовки — жаль, перестали быть белоснежными, будто вчера из коробки. Вышел из комнаты. Спустился вниз, взялся за ручку двери, когда услышал свое имя. Он обернулся. В дверях гостиной стоял ухмыляющийся Сай. Сзади неслись крики рэпера Кертиса Джексона по прозвищу «Пятьдесят центов» о том, каким крутым его делает «бакарди».

«Разбогатей или сдохни».

— Уходишь?

Джамал нервно сглотнул:

— Да.

— Куда на этот раз?

— К клиенту.

Сай еще больше расплылся:

— Тот же?

Джамал неопределенно пожал плечами.

— Запал на тебя? Может, усыновить хочет? К себе домой привезет, да?

Джамал повернулся, шагнул к двери.

Сай оказался там первым, рукой прижал дверь, не давая выйти.

— Какого хрена! — Нервы были на пределе. Джамал сорвался на крик. — А ну с дороги!

— Пока не могу, — сказал Сай. — Тебя хочет видеть Отец Джек.

Джамал постарался навесить на лицо безразличие и потушить взгляд.

Не получилось.

— Пропусти. Мне нужно уйти.

Сай схватил Джамала за куртку, оттолкнул назад к лестнице, прижал к стене. Из-за двери гостиной показались любопытные лица. Сай метнул в их сторону грозный взгляд.

— Что вылупились! У нас с Джамалом разговор. Личный.

Дверь тут же закрылась, «Пятьдесят центов» замолчал.

— Так-то лучше, — сказал Сай. — А теперь давай наверх, к Отцу Джеку.

Поднявшись на ноги, Джамал нехотя побрел наверх.

— Можешь не стучать. Он тебя ждет.

Отец Джек сидел на кровати при полном параде. На нем была яркая гавайская рубаха таких размеров, что ею, казалось, можно накрыть все Гавайские острова, и светлые хлопчатобумажные брюки, которые вполне могли сойти за палатку для группы выехавших на природу бойскаутов. А может, так оно и было и брюки сшили потом?

Но в выражении лица не было ничего комического. Это был не просто кровожадный злобный хищник — он предвкушал наслаждение от возможности причинить боль.

Каменное выражение лица снова не получилось.

Сай вошел следом, закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной.

— Опять собрался уходить? — спросил Отец Джек.

Джамал не ответил.

— К этому своему клиенту?

Джамал через силу кивнул.

Джек поднялся и угрожающе двинулся к нему.

— Говорят, классно платит. Конечно, не миллион, как ты просил, но все равно неплохо. Для человека вроде тебя.

Джамалу показалось, что из него выпустили воздух. Противно заныло под ложечкой.

— Пять кусков, да? Ах мистер Донован, щедрый ты наш!

Джамал едва дышал. Он не мог понять, откуда им известно о его тайне. Он же вел себя так осторожно. Стоявшие перед глазами пять тысяч начали растворяться в воздухе.

Он бросился бежать, но Сай схватил его в дверях, завернул руку за спину. Джамал охнул, скорчился от боли. Джек подошел очень близко, задышал прямо в лицо. Джамал почувствовал запах меда и мяты, туалетной воды и мыла, сквозь который рвался наружу затхлый запах пота и разложения.

— Не вешай мне лапшу на уши, сынок. Ты ведь не будешь мне врать, верно?

Джамал молча смотрел в одну точку.

— А вопрос мой звучит так: где диск?

— Какой диск? — медленно произнес Джамал. В горле, казалось, скребли наждачной бумагой. — Понятия не имею ни о каком таком…

Отец Джек начал тыкать пальцами в болевые точки. Резкая боль в пояснице побежала вверх по позвоночнику. Колени подогнулись, он начал падать. Сай еще сильнее сжал руку — только это и удерживало Джамала на ногах. Он извивался, отбивался, пытаясь уйти от боли, передохнуть, отдышаться, сообразить, что делать.

— Ты хотел меня надуть! — Джек почти кричал в лицо. — Я тебя предупреждал, чтобы ты этого не делал. Говори, где диск!

Джамал открыл рот, но не произнес ни звука.

Джек снова прошелся по болевым точкам.

— Отпусти его, — велел он Саю.

Сай отпустил руку Джамала, отступил на шаг. Джамал рухнул на пол, тяжело дыша. Не знал, что произойдет сначала — он потеряет сознание или его вырвет.

Произошло второе.

— Какая мерзость, — сказал Отец Джек. — Сам за собой уберешь.

Джамал молчал.

Отец Джек смотрел на него бесстрастно.

— Диск! Где диск?

Джамал с трудом махнул рукой назад.

— В куртке, — произнес он слабым голосом.

Сай сорвал с него куртку, начал шарить по ней, пока не нащупал плоский твердый кружок. Он разорвал подкладку, с победным видом извлек добычу.

— Вот он! — произнес он тоном триумфатора. Потом из кармана вытащил плеер.

— Посмотри, что у него еще есть!

Отец Джек улыбнулся.

— Отлично. — Он сел на корточки перед Джамалом, скроил гримасу, театрально помахал рукой у носа. — От тебя дурно пахнет. Кстати, что такого на этом диске важного?

— Всякая бредятина, — задыхаясь, сказал Джамал. — Этот журналист мне за него заплатит. Много заплатит…

Отец Джек встал, взял у Сая плеер и диск, надел наушники.

— Убери за собой, — сказал он Джамалу, который, корчась от боли, сел на полу.

— А ты, — посмотрел он на Сая, — когда он закончит уборку, приведешь в порядок его самого.

— Зачем? — недоуменно спросил Сай.

Отцу Джеку очень не нравилось, когда ему задавали вопросы. Он это демонстрировал всем своим видом.

Сай поперхнулся:

— Извини, пожалуйста. Я ничего… Я просто хотел…

— Делай что велено, — Джек поставил точку в дальнейших обсуждениях. — Хочу, чтобы он был как огурчик, когда пойдет на встречу с этим Донованом.

— Хочешь сказать, он все равно…

— Естественно. А теперь выполняй указание.

Сай подчинился.

Отец Джек снова вернулся к кровати, нажал на кнопку воспроизведения.

 

8

— Ты только посмотри!

Пета подошла к стоявшему у окна Амару.

— Новенький куда-то отправляется. И Сай с ним. Наш змееныш.

Пета присмотрелась.

— Что-то непохоже, чтобы новенького это очень радовало.

— Как считаешь, — начал Амар, — может, кому-то из нас стоит за ними проследить?

— Под кем-то из нас ты, как мне кажется, имеешь в виду меня? — сказала она с саркастической усмешкой.

— Видишь ли, у меня…

— Знаю — любовное свидание. И ты не можешь заставлять его ждать.

Амар с облегчением улыбнулся:

— Ты чудо! Но поторопись. Это может быть интересно.

— Спасибо, мамуля, — парировала Пета, складывая в карман куртки небольшой цифровой фотоаппарат и диктофон. — Будут еще какие-нибудь указания?

— Несомненно. Не вступай в разговоры с незнакомыми мужчинами.

— Это кто же мне такое говорит!

Она вышла.

Он смотрел из окна, как она идет по улице.

— Будь осторожна, — сказал он уходящей в сумерки фигуре.

Донован стоял на пристани, облокотившись на перила, и прислушивался к плеску реки. У него достаточно времени, поэтому он может позволить себе не торопить минуты.

На обоих берегах — признаки облагораживания, следы обновления, изменений в лучшую сторону. Новые многоквартирные дома, бары, рестораны, отели — старый Тайн доков, фабрик, заводов и складов кажется таким далеким — прошлый век. Нет, прошлое тысячелетие.

Впереди слева на стороне Гейтсхеда — Балтийский центр современного искусства, который когда-то был мукомольной фабрикой. Теперь туда постоянно выстраиваются очереди, змеясь по периметру площади, которую так и окрестили Балтийской. Иной раз люди оказываются даже на мосту Тысячелетия — настолько много желающих посмотреть выставки современного искусства. Однажды он из чистого любопытства тоже встал в такую очередь — шла выставка работ скульптора-монументалиста Энтони Гормли. Его тогда поразило, насколько разные люди стояли рядом. Перед ним два водителя с разрисованными шеями рассказывали друг другу, как во время рабочих смен мечтали попасть на эту выставку. Позади две мамаши из богатого северного пригорода пытались утихомирить безмерно расшалившихся отпрысков, за ними пожилые супруги говорили, как соскучились по чему-то новенькому и необычному.

В тот день Донован оставил свой обычный цинизм дома и просто получал удовольствие.

Рядом с «Балтикой» чуть правее поблескивает стеклом и металлом гигантская гусеница нового музыкального центра «Сейдж».

Изменения.

Город его детства с угольными шахтами, тяжелой промышленностью и неквалифицированным ручным трудом давно остался в прошлом. На его месте вырос культурный туристический центр, город современных высоких технологий и сервисных центров.

У него не осталось здесь близких родственников, к которым он мог бы приезжать в гости. Он когда-то уехал из Ньюкасла и ни разу не оглянулся назад. Студенческие годы, работа и жизнь в Лондоне вытеснили его из головы, из сердца.

У себя в домике он часто разговаривал с Дэвидом. Сидел в его комнате и говорил. Иногда Дэвид что-то отвечал. Но обычно молчал, и Донован вдруг понимал, что сидит на полу и разговаривает сам с собой. Словно куда-то в туман. И тогда он чувствовал, что пора сменить обстановку.

Он уезжал в Ньюкасл. Снимал номер в гостинице, обедал в ресторане, пил. Видел вокруг себя жизнь, но не прикасался к ней.

Одновременно в городе и вне его. Люди казались такими уверенными в себе: ничто не могло поколебать их планов в работе, жизни, их будущего. Мечты. Они убеждены, что претворят их в жизнь. Он тоже когда-то был таким. А теперь чувствовал себя жителем города-невидимки из параллельного мира, в котором нет места самообману, где не имеет смысла строить планы, потому что в любой момент жизнь может перевернуться с ног на голову. Жители этого города знают, что надежда и отчаяние — это одно и то же.

Перед отъездом он обычно прощался с Дэвидом. Вставал в центре комнаты и шептал: «Я ненадолго уеду, но скоро вернусь. Я делаю это для тебя, сынок».

Он улыбнулся, вспомнив лицо Дэвида, но тут же ощутил вину перед сыном, потому что давал о себе знать позабытый журналистский зуд.

Донован повернулся спиной к реке. В сверкающие огнями бары и рестораны потянулись посетители. Он посмотрел на часы — восемь вечера. Мальчишка может появиться с минуты на минуту.

Донован рассказал, во что будет одет. Его должны узнать: коричневая кожаная куртка, старые джинсы, ботинки на толстой подошве. Длинные с проседью волосы. Мальчишка не сказал, как он выглядит, но Донован уже нарисовал в воображении его портрет и был почти уверен, что не ошибется.

Прошло еще пять минут. Он сунул руки в карманы, затопал на месте, чтобы согреться. Почему-то хотелось улыбаться. Да, он снова занимается любимым делом.

И тут он увидел мальчишку — по крайней мере, того, что рисовал в воображении. Небольшого росточка, в мешковатых джинсах, кроссовках и кожаном «авирексе», расписанном не хуже, чем у участников «Формулы-1». Полукровка, он был гораздо темнее остальных и выделялся в толпе. У большинства людей вокруг были беззаботные лица. Мальчишка же явно напряженно думал, очевидно, просчитывая в уме собственную выгоду.

Одновременно в городе и вне его. Житель города-невидимки из параллельного мира.

Он заметил Донована — тот кивнул. Мальчишка подошел.

В его глазах Донован увидел тревогу, испуг, которые тот изо всех сил пытался скрыть под маской развязности.

Донован улыбнулся:

— Вот мы с тобой и встретились.

В ответ кивок.

— Диск с собой?

Глаза заметались, как ласточки, случайно залетевшие в амбар. Проверяется, решил Донован.

— Не здесь, старик.

— Что?

— Не здесь, я сказал. В гостинице.

Донован восхитился: надо же, пацан умудряется говорить, не раскрывая рта. Если кто-то за ним и следит, то по губам прочитать ничего не сможет.

— Значит, в гостинице?

— Да, старик, как договаривались. Если за нами наблюдают, то подумают, что ты меня просто снял. Как педик.

— Кто-кто?

— Ну, клиент же! Ты чё, не в курсах?

— Премного благодарен. Значит, ты полагаешь, я похож на человека, который на улице снимает мальчиков?

— Мне без разницы, мужик, на кого ты похож. Гостиница — за тобой.

Мальчишка еще раз стрельнул вокруг себя глазами. Наверное, решил Донован, за ним действительно следят.

— Что ж, пошли. За мной так за мной.

По дороге оба хранили молчание.

Опускалась ночь, луну закрывали тяжелые тучи. Надвигалась гроза.

— Задерни занавески.

Донован задернул шторы, отошел от окна и обернулся к мальчишке — он стоял у противоположной стороны кровати и молча на него смотрел.

— Ну-с, — прервал молчание Донован, открывая бутылку охлажденного пива из мини-бара, — у тебя, наверное, есть имя?

— Тони Монтана, — надменно заявил парнишка.

Донован усмехнулся. Ему нравилось иметь дело с людьми, которые что-то скрывали, — это давало возможность выстраивать общение и добиваться правды.

— Надо же, как интересно, но, знаешь, совсем не оригинально. Если не хочешь говорить правду, по крайней мере, выбери героя менее известного фильма, чем «Лицо со шрамом».

Донован снова улыбнулся. Мальчишка старался держаться с прежней самоуверенностью.

Донован отхлебнул пива, кивнул в сторону мини-бара:

— Что-нибудь хочешь?

— Да, — ответил тот и показал на бутылку в его руках.

Донован вытащил из бара такую же, откупорил и передал пареньку:

— Вот тебе подружка.

На лице пацана мелькнула и тут же погасла искренняя улыбка.

Так, начало положено, сказал себе Донован, неплохое начало. Поможет переговорам. Он сел на кровать, парень продолжал стоять.

— Как же тебя все-таки зовут?

— Джамал, — сказал он после некоторого раздумья.

— Джамал? — повторил Донован. — Ты мусульманин?

— Почему ты так решил? — В голосе мальчишки слышалось замешательство.

— Потому что это мусульманское имя.

— Не-а. Это от отца. Он у меня африканский воин.

Донован, заинтересовавшись, подался вперед.

— Правда? Он сейчас снова в Африке?

Джамал пожал плечами:

— Понятия не имею. Мне мама говорила, когда я был маленький.

Донован понимающе кивнул — в голове складывалась картинка. Мальчишка — смесь уличного сорванца и детской наивности. Брошенный, никому не нужный, несчастный ребенок.

Он подумал о собственном сыне.

— Ты чё на меня уставился, мужик? — ощетинился Джамал: он чувствовал себя не в своей тарелке.

— По телефону я представлял тебя немного другим.

— Да? Я тебя тоже другим представлял. А ты какой-то хиппи немытый.

Донован глянул на свое отражение в зеркале и усмехнулся:

— Да, Джамал, в самую точку.

Они продолжали изучать друг друга, потягивая пиво. Джамал стоял, прислонившись к буфету, напряженный, готовый в любую минуту рвануть к двери.

Донован понимал, что следует поднажать и получить диск, но Джамал его заинтриговал. Он хотел побольше узнать об этом пацане.

— Значит, торгуешь собой на улице?

Джамал пожал плечами:

— Типа того.

— Как это произошло?

Настроение Джамала тут же резко изменилось — он возбужденно заходил по номеру.

— Зачем это тебе? Ты что, из этих придурков, социальных работников?

— Нет, я не социальный работник…

— Тогда не твоего ума дело! Может, ты извращенец какой-нибудь?

— Нет, Джамал. Мне просто интересно. — Донован вздохнул, посмотрел на этого затравленного, озлобленного ребенка с испуганными глазами.

— Знаешь, два года назад у меня сын пропал, — сказал он вдруг, хотя не собирался этого говорить. — Ему сейчас восемь. Я его искал, но так и не нашел.

— Думаешь, я его видел? — Джамал остановился. В голосе звучало наигранное безразличие и вызов. Но глаза… Его выдавали глаза. На него подействовала откровенность Донована.

— Нет, — сказал Донован тихо. — Я просто хочу знать, что это такое. Как тебе удалось выжить. Как ты с этим справляешься. Так, на всякий случай. А вдруг…

Джамал посмотрел по сторонам, потом на дверь. Ему стало не по себе.

— Послушай, старик, давай сначала решим наши дела, лады? — Он помахал своей бутылкой с пивом. — Мне, типа, жаль твоего сына и все такое, но надо дело делать. У меня мало времени.

Донован допил пиво, поставил бутылку на пол, поднялся. Подошел к столику у стены, включил ноутбук.

— Диск с собой?

— А деньги у тебя есть?

— Вон в том ящике.

— Дай глянуть.

Донован выдвинул ящик. Джамал подошел, заглянул внутрь. Увидел пачки купюр, аккуратно сложенные в две стопки. Протянул руку — Донован тут же задвинул ящик обратно.

— Сначала диск.

— Что-то с виду маловато. Там все бабки?

— Все. — Донован протянул руку. — Давай диск.

Джамал достал из кармана диск, отдал Доновану. Тот вставил его в ноутбук.

— Как он у тебя оказался?

— Да так, нашел… — сказал Джамал, унимая дрожь.

Донован внимательно на него посмотрел.

— Где?

— В Лондоне.

Он собрался задать еще несколько вопросов, но на экране компьютера появилась просьба нажать на воспроизведение, и он стукнул по клавише.

— Надеюсь, ожидание было не напрасным, — сказал он.

Из динамиков раздался голос. Тонкий высокий голос гомосексуалиста с отвратительными визгливыми нотками. Голос совершенно незнакомый.

— Сомневаюсь, что ты ожидал услышать то, что я тебе сейчас скажу, — пищал голос. — Это же ты, Донован, верно? Короче, если ты сейчас меня слушаешь, значит, Джамал не подвел (хороший мальчик!) и сделал все так, как я ему велел.

Донован взглянул на Джамала, но тот смотрел куда-то вниз, на ковер. Голос продолжал:

— Имеется еще один диск. А на нем то, что кое-кому будет очень интересно. Нужному человеку. Сдается мне, этот человек — ты, Донован. Я не ошибся? Поэтому ты, наверное, захочешь его получить. Джамал тебе расскажет, как это можно сделать. Конечно, уважаемый, вполне понятно — и об этом можно даже не говорить, — что стоимость диска возросла. Серьезно возросла. До свидания, мистер Донован. С нетерпением жду ответа.

Донован нажал на «стоп».

— Извини, старик, — сказал Джамал виновато. — Они как-то узнали. Насели на меня и… — Он снова вздрогнул. — Надо сделать, как он велит. Они плохие люди.

— Кто «они»?

Джамал дернул плечом:

— Плохие, очень плохие…

Донован вздохнул, он был совершенно беспомощен, и это его злило.

Джамал стоял и смотрел на него, шевеля губами, словно хотел что-то сказать, но не находил слов.

— Я… — начал он. — Мне… мне — правда! — очень жаль твоего сына.

Донован кивнул. Нужно что-то делать, что-то предпринять. Он увидел, что Джамал пошел к двери.

— Стой, Джамал, не уходи!

Джамал остановился. Донован набрал по мобильному номер Марии. Она ответила.

— Это Донован. Слушай, обстоятельства изменились.

Мария горько рассмеялась:

— Можешь ничего не говорить. Я скоро буду.

— Из Лондона?

— Я внизу, в холле.

— Что случилось?

— Все изменилось, Джо! Гэри Майерса нашли. Мертвым.

В ухо полетели короткие гудки.

— Джамал, подожди!

Джамал попытался выскользнуть из номера.

Донован бросил мобильный на кровать.

Раздался страшный удар грома.

На город обрушился ливень.

 

9

Джамал поднялся. Донован заметил его движение, погрозил пальцем.

— Я же просил тебя оставаться на месте.

Джамал нехотя сел на край кровати, не спуская глаз с Донована. Он ждал, опять ждал. Вечное ожидание.

Из коридора долетали голоса, звуки двигающегося вверх и вниз лифта, шаги; открывались и закрывались двери. В том городе, в том мире жизнь шла своим чередом. А здесь, в номере, время остановилось, напряженно повисло в воздухе. Комнату освещал слабый рассеянный свет, длинными очередями барабанил по стеклу дождь. Часть мира теней, города-призрака.

Мария сидела в кресле у окна. Донован стоял спиной к зеркалу и не мигая смотрел прямо перед собой.

— В голове не укладывается, — сказал он наконец. — Повтори, пожалуйста.

Мария посмотрела на свой впопыхах собранный чемодан, на Донована.

— Он мертв. Гэри Майерс мертв. — Она замолчала, покачала головой, словно это произошло из-за прозвучавших слов. — Мертв…

— Его убили? — спросил Донован, пытаясь справиться с потрясением.

— Не знаю. Вскрытия пока не было. Его нашли не очень далеко отсюда: в Пеннинских горах возле ущелья у Аллен-Бэнкс. В стороне от туристской тропы.

— Кто обнаружил тело?

— Какие-то… — Мария подавила неуместную, по ее мнению, улыбку, — фотографы-любители. Полагаю, нудисты.

— В такую-то погоду?

— Они там не просто так оказались. Это искатели приключений особого рода.

— Ты об эксгибиционистах — любителях группового секса?

— Да, о них. — Мария покраснела.

Странно, подумал Джамал, вроде бы два взрослых человека, а так странно реагируют. Он и сам слыхал о людях, которые любят группами выезжать куда-нибудь на природу и заниматься сексом на виду у незнакомых людей, которым не возбраняется принять участие в групповухе. И что тут такого! Делов-то! Стоит ли раздувать из мухи слона? Все лучше того, о чем иной раз просят его.

Пока они рассуждали, он снова потихоньку встал с места и, крадучись, двинулся к двери.

— Ты куда опять! — Донован погрозил пальцем.

Джамал вздохнул, сел.

— Что он там делал? — Мария говорила тихо, словно обращаясь к самой себе.

— А что там эти ребята делали? — спросил Донован и сам же ответил на ее и свой вопрос. — А что — уединенное местечко. Тихое, но вполне доступное. Можно получить все, что душе угодно. Совокупляйся — никто не мешает. Или…

— Все в одной куче, — передернулась Мария. — Никто не мешает…

Донован посмотрел на нее, но она отвела глаза.

— Возможно, я делаю поспешные выводы, но мне кажется… — Она вздохнула, покачала головой.

— Что думает полиция? — спросил Донован.

— Ничего определенного, пока не получит предварительные результаты. — Она сидела очень прямо, почти не двигаясь.

Некоторое время они молчали. Внешний мир напоминал о себе лишь шумом дождя.

Потом Мария объяснила, почему приехала в Ньюкасл. Это, сказала она, идея Шарки. Он решил, что Доновану известно что-то такое, что поможет раскрыть тайну гибели Гэри Майерса. Что-то очень важное.

— Ты действительно что-то узнал? — спросила она.

— А ты что скажешь? — повернулся он к Джамалу. — Узнал я или нет?

Джамал покачал головой:

— Старик, не надо так, не надо…

— Возникли некоторые сложности. — Донован дал Марии послушать диск.

— Это действительно все меняет, — вздохнула она.

— Надеюсь, ты понял, — сказал Донован, обращаясь к Джамалу, — что Гэри Майерс, голос которого, по твоему утверждению, записан на твоем диске, сейчас мертв!

Джамал быстро-быстро закивал.

— Как думаешь, есть тут связь?

Джамал открыл было рот, чтобы что-то сказать, но перед глазами тут же возникла комната в гостинице у вокзала Кингс-Кросс. Бритый череп, оскал с синим блеском. Слова «страх», «любовь» под костяшками пальцев, груда мышц, кожаная куртка. Взгляд, как луч лазера, — глаза самой Смерти. Погоня, словно в замедленном черно-белом кино. В ушах до сих пор стоит волнообразный шум улицы, как рев то приближающихся, то удаляющихся монстров.

Он вспомнил слова на диске.

Его затрясло.

— Н-н-не знаю… — произнес он тихо и жалобно.

Донован и Мария ждали, что он продолжит, но он замолчал. Они переглянулись.

Донован вытащил мобильный, вздохнул, начал набирать номер.

— Куда звонишь? — спросила Мария.

— В полицию. Мы этим заниматься больше не можем. — Он бросил на Джамала быстрый взгляд. — Я их, пожалуй, вызову сюда. Пусть придут, послушают диск. Дождемся их прихода.

Джамал подошел к Доновану, замахал руками, словно защищаясь от ударов:

— Пожалуйста, не надо… Зачем ты так…

— Извини, Джамал, но торг неуместен. Лучше подумай, что скажешь ребятам в форме.

Джамал начал затравленно озираться, словно попавший в капкан лесной зверек:

— А как же деньги?

— Прости, парень, но теперь этим делом займется полиция.

Джамал пришел в ужас. Он подумал, что вернется к Джеку с пустыми руками, и представил, что тот с ним сделает.

— Эй, что с тобой! — Донован смотрел на него с искренним беспокойством.

В горле пересохло, Джамал через силу глотнул:

— А что, если, — медленно произнес он, — что, если я расскажу вам о другом человеке?

Донован перестал набирать номер, посмотрел на нахмурившуюся Марию.

— Что за другой человек? Где?

— В… — Он чуть не произнес «в номере». — С диска. Если я вам о нем расскажу, вы не сообщите в полицию? Отдадите мне тогда мои деньги, да?

Они снова обменялись взглядами.

— Что ж, — произнесла Мария, — я очень постараюсь. Но сначала придется поговорить с…

— Или деньги, или я вам ничего не расскажу. Только никакой полиции.

Донован и Мария смотрели друг на друга.

— Согласны?! — почти кричал Джамал.

Донован вздохнул, Мария, пожав плечами, кивнула.

Джамал вдруг начал озираться, будто кто-то мог войти и куда-то его утащить. Не говоря больше ни слова, он прыгнул к двери, дернул ручку и, несмотря на попытки Донована его остановить, ринулся из комнаты и помчался прочь. Донован посмотрел на изумленную Марию и выбежал следом.

Он увидел, как Джамал, который уже был в конце коридора, сворачивает за угол. Прежде чем исчезнуть из поля зрения, он, не сбавляя бега, развернулся и жестом показал, что позвонит.

— Стой! — крикнул Донован, но мальчишки и след простыл.

Он остановился, тяжело и прерывисто дыша, оглянулся, пытаясь вычислить, куда тот помчался. В глубине он увидел двойные двери, ведущие на лестницу, и, стараясь не упасть на поворотах и прислушиваясь, бросился туда в надежде, что Джамал выбрал именно этот маршрут.

Он не слышал ничего, кроме собственного топота да своего же прерывистого дыхания.

Через светлые двойные деревянные двери на первом этаже он выскочил в ярко освещенный, как в аэропорту, холл и огляделся: светлое дерево и ламинат, красные и оранжевые пластиковые стулья. Вокруг люди, много людей, но Джамала среди них нет.

Он проверил все углы, на него начали оглядываться, он не обращал на любопытных внимания. Услышал позади себя движение: от лифта к нему бежала Мария. Он посмотрел на нее, развел руками.

— Черт! — сказала она.

Они выскочили на улицу. В лицо тут же ударил ледяной ветер. Они покрутили головой — Джамал будто растворился на освещенной вечерней улице. Мимо в снопах света пролетали машины, блестя мокрыми корпусами.

Они добежали до конца парковки, посмотрели в оба конца улицы.

Джамал будто сквозь землю провалился.

— Что там происходит? — Мария показала на противоположную сторону улицы. У темной каменной лестницы стояли мужчина в костюме и светловолосая женщина в черной кожаной куртке и джинсах. Мужчина, кипя от злости и негодования, грубо хватал ее за руку. Блондинка пыталась оторвать его от себя.

— Семейные разборки, — отмахнулся Донован, по-прежнему осматривая улицу. — Лучше не соваться.

— Ерунда, — сказала Мария. — Все равно надо вмешаться.

Она потянула его за собой. В порыве злобы мужчина не заметил, что рядом оказался кто-то еще.

— У вас что-нибудь случилось? — спросила Мария.

Мужчина обернулся, готовый ее оборвать, но тут увидел Донована.

— Эта шлюха говорит, что не работает. — Он был пьян, поэтому распалялся все больше.

— Я не шлюха, — закричала блондинка. — Пошел вон, а то я…

— Я тебя, сука, проучу, — сказал мужчина, не отпуская руку. — Что такое? Корчишь из себя недотрогу! Цену, что ли, набиваешь?

Донован шагнул вперед и дотронулся до руки пьяного:

— Знаешь, шел бы ты отсюда подобру-поздорову. Оставь девушку в покое.

Тот бросил косой взгляд на его руку. Лицо налилось кровью.

— Убери от меня свои лапы! — зашипел он. — Ты кто такой? Ее сутенер? — Он махнул головой в сторону Марии и пьяно похотливо засмеялся. — Эта тоже одна из твоих? Так я и ее отымею. Сколько за двоих?

Это было уже слишком: события вечера дошли до критической точки, и Донована прорвало.

Со всего маха он прижал мужика к стене и, пока тот толком ничего не понял, схватил за горло. Тот, очумев, поперхнулся и бестолково замахал руками.

— Послушай-ка, ты, стручок! У меня сегодня были крупные неприятности. Но твое хамство переполнило чашу терпения. Оставь девушку в покое и катись отсюда, вонючая тварь, куда подальше. А то я передумаю и оторву тебе башку к чертовой матери. Понял?

В налитых кровью пьяных глазах появился испуг.

— Ты меня понял, гнида?

Мужик икнул, закивал.

— Но прежде чем исчезнуть, ты извинишься перед дамами за нанесенное оскорбление. Перед моим другом и вот этой девушкой. За то, что назвал их шлюхами.

— Я… я… п-прошу… п-прощения, — начал заикаться тот.

— За что? — Донован нажал сильнее.

— …з-за то, что… назвал вас… ш-шлюхами.

Донован отпустил его, и тот начал судорожно открывать рот, пытаясь вздохнуть.

— А теперь чтоб духу твоего здесь не было. И больше мне на глаза не попадайся.

Мужчина неверной походкой отошел в сторону, но, не пройдя и пары шагов, перегнулся пополам. Его вывернуло прямо на тротуар. После этого он обернулся, пробормотал какую-то угрозу и, качаясь, поплелся прочь.

Донован повернулся к Марии:

— Добро пожаловать в Ньюкасл.

— Благодарю. — Мария улыбнулась, пытаясь снять напряжение. — Я восхищена.

Донован хотел посмотреть ей в глаза, но почему-то не осмелился. Он оглянулся на блондинку:

— Как вы?

— Ничего страшного, — ответила она. — Вот только немного промокла под дождем.

— Может, нужно что-то сделать? Вызвать такси? — предложила Мария.

— Я тут ждала… одного человека, — сказала блондинка. — Но он, судя по всему, не придет.

— Давайте зайдем ко мне в гостиницу, а то тут очень холодно. Оттуда можно позвонить.

— Спасибо.

Они перешли через дорогу.

— Кстати, меня зовут Джо, а это Мария.

— Очень приятно. Я Пета. Пета Найт.

Стеклянные двери открылись, потом так же бесшумно закрылись за их спинами, оставляя на улице холод, ветер и ночь.

 

10

Амар аккуратно, стараясь не повредить толстый слой пены, помешивал капучино, чтобы растворился коричневый сахар на дне. Отложил ложку, сделал глоток. Отличная штука. Лучший капучино за пределами Италии, и неважно, что в Италии он ни разу не был. По крайней мере, на втором месте после капучино, который подают в баре «Италия» в лондонском Сохо, этом средоточии ресторанов, ночных клубов, казино и заведений со стриптизом. А в Сохо он бывал неоднократно.

Он сидел в кафе-баре «Интермеццо» на первом этаже преобразившегося кинотеатра «Тайнсайд» на Пилгрим-стрит в центре Ньюкасла. Сегодня здесь звучала мягкая музыка и латиноамериканские мелодии. Он устроился на высоком виниловом табурете у стеклянной стены и смотрел, как утренний субботний дождь лупит по столам и стульям летнего кафе, как по улице под разноцветными зонтами спешат по своим делам люди. Он ждал Пету.

Еще глоток кофе. Руки заметно дрожат. Так жить невозможно. Да, он знает: нужно остановиться, передохнуть, произвести переоценку ценностей. Днем они с Петой ведут тайное наблюдение, вечером он работает кинооператором у одного богатенького гея-извращенца. Его поддерживает в форме кокаин и крепкий кофе, он спит урывками, откладывая возможность выспаться на какую-то неопределенную перспективу. Он заметил свое отражение в стекле, стараясь думать, что темные круги вокруг ввалившихся глаз, заострившиеся скулы — всего лишь обман зрения, вызванный тучами в небе, темнотой и серостью дня.

Вчера вечером пришлось здорово попотеть. Не в первый раз из оплачиваемого наблюдателя он превратился в непосредственного участника действа. Как и прежде, он получил от всего этого удовольствие, но такая жизнь начинает сказываться на здоровье. Он катится вниз, организм протестует против столь пренебрежительного к себе отношения.

Но в сущности, думал он, могло быть и хуже. Он не распространяет зловоние, которое исходит из-за неправильной работы печени и почек. И глаза не как у бешеного таракана. Он снова посмотрел на свое отражение в стекле. По крайней мере, пока.

— Привет! — Пета стояла у прилавка с кофе и пирожным в руках. Амар загнал черные мысли поглубже и зажег улыбку на лице.

Она расплатилась, подошла и села на табурет рядом. Внимательно посмотрела на него, поморщилась.

— Ты, кажется, перебрал с лосьоном после бритья.

Амар пропустил ее замечание мимо ушей.

— Как прошло вчерашнее дежурство? — спросил он готовым сорваться голосом.

— А у тебя? — задала она встречный вопрос, не спуская обеспокоенных глаз с его лица.

— Да фиг с ним, с моим. Рассказывай о своем.

Она отвела от него глаза, начала рассказывать. О том, как последовала за новеньким и за Змеенышем-Саем. О том, что у новенького была назначена встреча.

— С кем? — спросил Амар. — Клиент?

— Нет, — ответила Пета и отломила кусочек пирожного. — Хочешь попробовать? Вкуснотища!

— Премного благодарен. Никаких углеводов — только белок.

— Могу себе представить.

— Давай дальше, — вздохнул Амар.

Она рассказала, как караулила мальчишку под дождем возле гостиницы в центре, как к ней начал приставать пьяный прохожий, принявший ее за проститутку.

— Почему ты его сразу не вырубила?

— Я только собралась это сделать, но тут новенький — его, кстати, зовут Джамал — на всех парусах промчался мимо.

— Ты последовала за ним?

— Не успела. Этот козел никак не отставал. Но потом… — Она улыбнулась. — Меня спас рыцарь в сверкающих доспехах.

— Кто же это такой?

— Джо Донован. Журналист из лондонского «Геральда».

— Неужели? — улыбнулся Амар. — И как он выглядит?

— Высокий. Длинные волосы. Лет тридцать пять — тридцать шесть. Кожаная куртка, ботинки на толстой подошве. Немного похож на этого актера ковбойского вида из фильмов семидесятых годов — Сэма Эллиота. Только наш журналист без усов. — Она улыбнулась. — Боюсь, он не в твоем вкусе.

Амар состроил гримасу:

— Да уж, грубоват. И когда ты с ним встречаешься в следующий раз?

Пета пожала плечами:

— Возможно, очень скоро. Джамал, между прочим, шел на встречу именно с ним.

— Ваша встреча будет носить личный или деловой характер? — нахмурился Амар.

— Деловой. С ним, кстати, была редактор газеты Мария Беннетт.

— Какое отношение ко всему этому имеет Сай? Решил сдать своего жирного босса? Что вообще происходит?

— Пока не разобралась. Мы посидели втроем, выпили…

— Надеюсь, не спиртное?

— Нет, мамуля, успокойся. Короче, я пыталась что-нибудь из них выудить, но у меня ничего не получилось. Не колются ребята.

— Это либо очень хорошо, либо очень плохо, — вздохнул Амар.

— Я подумала то же самое. — Пета сделала глоток, нахмурилась. — Если бизнес Отца Джека заинтересовал кого-то еще и нас опередят, тогда все наши усилия пойдут прахом.

— И прощай «Найт Секьюрити».

— Именно так, — печально сказала Пета.

Под латиноамериканскую песню о любви они некоторое время наблюдали, как за стеклом бушует дождь. Позади бармены — кто громко, кто тихо — обсуждали свои подвиги накануне вечером.

— С другой стороны, — сказала Пета, поворачиваясь к Амару, — это может быть нам на руку.

Амар не перебивал.

— Вдруг их это заинтересует как сюжет для статьи. У них может не оказаться достаточно доказательств и улик. А у нас они есть.

— Что ты предлагаешь?

Лицо Петы посуровело.

— Я никому не позволю перейти нам дорогу — слишком много потрачено сил.

Амар выудил из кармана пачку счетов.

— Кстати, — сказал он, избегая смотреть ей в глаза, и передал ей бумажки, — арендная плата за следующий месяц. Офис и квартира, откуда мы ведем наблюдение. Мне вчера вечером заплатили.

Она посмотрела на счета так, словно боялась испачкаться.

— Бери.

Она со вздохом взяла бумаги и сунула в карман.

— Только бы…

— Знаю. Не волнуйся, это продлится недолго.

— Я не собираюсь распроститься с делом своей жизни теперь, когда столько всего позади. Уступать не хочу никому, будь то журналист «Геральда» или кто бы то ни было еще.

Амар кивнул, стараясь не зевать. Он чувствовал, что тело отказывается повиноваться.

— Давай еще по кофейку, — предложил он.

Пета кивнула.

Амар отправился к бару, а она уставилась в окно.

Дождь не прекращался.

Джамал лежал на кровати, прислушиваясь к шуму дождя. И думал.

Смотрел на коричневое с разводами влажное пятно прямо над головой и представлял, что это пустынный остров. Вот он садится в самолет и летит туда. К покою. К безопасности.

В доме, наверху и рядом, продолжалась жизнь, с масками и сумасшествием.

Бьющий по стеклу дождь грязными струйками стекал вниз. Решетки на окнах проржавели и кое-где погнулись. Уродливые металлические решетки. Они возвышаются над ним, запирая в клетку его сердце, держа под замком его душу.

Внутри росла тошнота, набрасывалась на него и уничтожала, как ядовитая волна на отравленном побережье.

Тоска.

Он так это называл. В такие минуты жизнь грубо вторгалась в тайный уголок его души, и он начинал видеть ее в истинном свете, без всяких прикрас.

Его снимали на улице мужчины, он мальчик-проститутка, торгующий своим телом. Таким образом он зарабатывал на жизнь. Но он не гей, не придурок и делает это исключительно ради денег. Его приятели и друзья, с которыми он жил в одном доме в Лондоне, делают то же самое. Друзья-приятели.

Первый раз это произошло с ним в детском доме. Было очень больно. Воспитанник постарше — его звали Джонсон — ночью заставил его делать ужасные вещи. В темноте. Когда все другие мальчики спали. Или делали вид, что спят. После этого Джамал побежал в туалет, где его долго выворачивало наизнанку. Из зеркала над раковиной на него смотрел насмерть перепуганный, всхлипывающий шестилетка. Потом он плакал долго-долго, пока не выплакал, как ему показалось, свое сердце. Через несколько ночей Джонсон снова заставил его делать то, чего ему совсем не хотелось. И снова его рвало в туалете. Он смотрел в зеркало. И опять долго и горько плакал.

Он не мог никому ничего рассказать. Джонсон грозил, что убьет, если он расскажет. Джамал ему поверил.

Он возненавидел свою жизнь, возненавидел детский дом. Джонсон не давал проходу, все время проделывал с ним одно и то же. В конце концов Джамал раздобыл снотворное и наглотался таблеток. Его нашел кто-то из персонала и отвез в больницу, где ему промыли желудок.

Вернули с того света.

Потом задавали вопросы. Анализировали поведение.

Он ничего не рассказал. Не мог рассказать. Ни им, ни кому бы то ни было еще.

Джонсон продолжал приходить. Заставлял делать то, чего он не хотел.

В воображении Джамал рисовал темницу в огромном мрачном замке, куда он мог бы забраться, где бы мог отсидеться, спрятать свое истинное существо, пока не минует опасность.

Но ему это никак не удавалось. Приходилось терпеть.

Джонсон продолжал приходить. Потом стал приводить приятелей, передавал Джамала другим мальчикам.

Он чувствовал себя испорченным механизмом, роботом из мира научной фантастики с торчащими во все стороны проводами и механическими внутренностями. Голова-радиоприемник пытается поймать сигнал, но всегда попадает на белый шум. Робот не может жить как человек.

Он тогда сбежал, всю ночь бродил по улицам, боясь вернуться обратно. Влип в историю. Его всегда находили. Находили и возвращали. Работники социально-реабилитационных центров выражали желание помочь, но только если Джамал откроет душу, впустит к себе. Он делал вид, что не слышит, — в голове начинали шуршать радиопомехи.

Сбежав в очередной раз, он познакомился с Лесом. Тот был само очарование. Он-то и рассказал Джамалу, что его жизнь кое-чего стоит, что он особенный мальчик. Он покупал Джамалу еду, наркотики, повсюду таскал за собой. Лес, у которого был дом, хотел, чтобы Джамал бросил приют и переехал к нему. Он обещал Джамалу новую жизнь. Счастливую, безбедную, заполненную настоящими звуками. С деньгами, на которые можно покупать одежду. Со всем, чего только душа пожелает. Лес ему нравился. Этот человек заставил его почувствовать гордость, ощутить радость.

И Джамал стал жить в доме Леса. Там познакомился с Дином. Почти тут же почувствовал в нем родственную душу. Начал ощущать, что у него есть близкий, родной человек.

Потом Лес перестал быть душкой. Стал вдруг жестким и жестоким. Он оказался сутенером, хозяином борделя. Сказал, что надо платить за то, что он спас ему жизнь. Заставил Джамала работать, поставил на поток.

Помог Дин. Научил, как справляться с этим ужасом, даже извлекать из него пользу, как находить внутри себя такой уголок, где можно спрятаться, когда тебя начинают лапать. Сначала Джамал очень из-за этого нервничал, чувствуя, что некоторые клиенты особенно сильно при этом возбуждались. Потом он научился обуздывать их желания. Становиться хозяином положения. Не давать себя в обиду. Они дотрагивались до него, но не могли дотянуться.

Он сам при этом находился в надежном месте. Этому научил его Дин.

Джамал приспособился. Потому что Дин все это время был рядом.

И все же тоска периодически давала о себе знать. Она накапливалась внутри, постепенно заполняла душу, шептала в ухо правду. Нет, никакой он не хозяин положения — это ложь, самообман. Здесь жизнь ничуть не лучше, хоть с Дином, хоть без Дина. Чтобы заглушить голос, нужно было принимать меры.

И он принимал. Наркотики. Ночные дискотеки до утра. Он находил девчонку, чтобы доказать самому себе, что он нормальный. Все, что угодно, лишь бы задавить ужасные мысли.

И тоска отступала. На некоторое время.

А сейчас опять вернулась. Напомнила, чем он занимается, что на самом деле из себя представляет.

Отец Джек. Джо Донован. Сай. Они ворвались в его жизнь и разрушают ее, заставляют плясать под свою дудку, чего-то постоянно от него требуют, приказывают. И Дина рядом нет.

Хотелось крэка. Затащить в постель девчонку, имя которой он не может вспомнить. Он желал смерти Отцу Джеку. А с Донована хотел получить деньги.

И скрыться, сбежать. Куда угодно. Раствориться в этом мокром коричневом островке на потолке.

Он вспомнил, как было страшно возвращаться к Отцу Джеку, он боялся рассказать, что произошло во время встречи. Сай втолкнул его в комнату толстяка. Джек посмотрел на обоих, кривя рот.

— Вы мне ковер испортите.

Джамал и Сай извинились.

— Надеюсь, вы не зря сюда ввалились.

Джамала начало трясти.

— Ну?

Он открыл рот. Отец Джек вдруг резко подался вперед. Джамал от неожиданности вскрикнул.

— Он… этот человек с диска… он… ну, тот, который говорит… он это… умер…

Он дернулся всем телом, ожидая от Отца Джека чего-то ужасного. К его удивлению, тот ничего не сделал и только смотрел на него с любопытством.

— Умер? Как это случилось?

Джамал повторил историю, которую услышал от Марии. Джек кивал, на ходу обмозговывая информацию.

— А второй? Тоже умер?

Джамал изо всех сил замотал головой:

— Не… нет. Она ничего такого про второго не говорила.

— Им известно, что там на диске? Они о втором знают?

Глядя на Джека широко открытыми глазами, Джамал еще энергичнее замотал головой.

— Я им ничего не сказал, Джек, честное слово. Ничего.

— А они знают? — Голос был спокойный, вкрадчивый, похожий на болото, в котором притаился крокодил-убийца.

— Не-а, не знают они.

Джек откинулся на спинку кровати. Кажется, именно этого ответа он и ждал. Джамал почувствовал некоторое облегчение. Джек о чем-то напряженно думал. Потом заговорил:

— Нам ведь полиция здесь не нужна, правда?

Джамал молчал.

— Я прав?

Джамал вообще-то решил, что этот вопрос скорее риторический, но его, оказывается, вынуждали ответить. Он снова замотал головой.

— Конечно, не нужна, — подтвердил Джек. — А эти твои знакомые не знают, ни что на диске, ни кто с этим связан…

Он сложил руки на груди, посмотрел на потолок, вздохнул.

Джамал так и стоял перед ним молча, только с мокрой одежды капало на ковер.

Джек повертел головой и впился глазами в Джамала, который чувствовал себя под прицелом наемного убийцы.

Отец Джек растянул рот в улыбке:

— Что бы сделал ты?

Джамал уставился на него, не веря собственным ушам.

— Что?

Джек снова улыбнулся. Заговорил терпеливо и медленно:

— Как бы ты поступил?

Джамал посмотрел на него с опаской, чувствуя подвох.

Отец Джек вздохнул.

— Такой простой вопрос, Джамал. Ты же теперь один из моих ребяток, член семьи, — умасливал он мальчика. — Я ценю вклад в общее дело со стороны всех членов семьи. Так поступает всякий хороший отец. Будь добр, скажи. Что бы ты сделал?

— Я бы… еще раз встретился с Донованом. Вдруг бы он что-нибудь предложил. Тогда можно было бы посмотреть…

Джек кивнул, по-прежнему улыбаясь.

— Знаешь, Джамал. Наверное, ты прав. Дадим-ка этому Доновану еще один шанс. Посмотрим, сколько в свете последних событий он будет готов заплатить. Если ничего, ну тогда… — Он пожал плечами. — Как пришло, так и уйдет. И нечего расстраиваться.

Джамал испытал такое облегчение, что не мог ни двигаться, ни говорить.

— Ты молодец, Джамал. Все сделал правильно. А теперь можешь идти.

Джамал, не в силах поверить такому удачному повороту событий, быстро попятился назад, выскользнул из комнаты и закрыл за собой дверь.

Он прекрасно понимал: это далеко не конец. За ним будут неусыпно следить.

И вот он лежит на кровати и переживает очередной приступ тоски.

Он в ловушке.

Он точно знает, что Джек с ним забавляется. Специально, гад, так сладко с ним беседовал, чтобы затянуть в свои липкие сети. Правда, в тот момент он купился. Теперь же, когда он заново все проиграл в голове, ему совершенно ясно, что Джеку доверять нельзя. Это просто еще один способ закрепить прутья в клетке.

Он смотрел на решетки на окнах. Надо найти возможность сбежать отсюда. Оторваться от Сая. Договориться с Донованом.

Исчезнуть.

Он должен это сделать.

Джамал вздохнул и снова посмотрел на забранное решеткой окно. Тоска отступала.

Есть же какой-то выход — вполне реальный, а не придуманный, вроде грязно-коричневых островков на потолке.

Должен быть.

 

11

В полутемном баре было тепло и уютно. Приглушенный свет разноцветных лампочек на неоштукатуренных кирпичных стенах и арках придавал атмосфере удивительное очарование. Донован сидел на длинном кожаном диване и пил пиво из бутылки, изо всех сил стараясь не выдавать волнение. Рядом на краешке пристроилась Мария, держа джин с тоником. На ней было черное платье без рукавов с пуговичками впереди. За застежкой угадывалась дразнящая ложбинка на груди, которую подчеркивала нитка жемчуга. На ногах — высокие сапожки на каблуках. Замшевый пиджак она бросила на подлокотник. Темные волосы блестели и переливались. Донован тоже снял пиджак. Волосы он привел в порядок, насколько мог. Играла музыка — Крис Мартин пел о том, чтобы все начать сначала.

Бар и ресторан «Гершвин», куда они пришли, находился в конце Дин-стрит в районе, который когда-то слыл финансовым центром — буфером между георгианской пышностью старого Грейн-джертауна и кинематографическим шиком Дин-стрит до самого Тайна. Прежние викторианские коммерческие храмы превратились в монументальные бары и рестораны. «Гершвин» располагался в подвале — сводчатые потолки и толстые стены выдавали его прежнее назначение. Теплые красные стены, куполообразный черный потолок, усыпанный сотнями разноцветных лампочек, — искусственное черное небо, не знающее дневного света. Основной зал ресторана представлял собой длинное и довольно узкое помещение с небольшой сценой в глубине. Здесь когда-то хранили деньги, слитки золота и серебра, а теперь обедали посетители. Несколько ступенек справа вели вниз в небольшой бар с диванами. Там сейчас и сидели Донован и Мария.

Вообще-то пойти в ресторан предложила Мария — этакий выход в свет в субботу вечером. Результаты вскрытия будут готовы не раньше понедельника. Что касается диска, то дело теперь за Джамалом. Они никак не могут на это повлиять. Так почему бы не отдохнуть — в конце концов, они делают это за счет редакции! А еще можно заново познакомиться.

— Итак, — сказала Мария, ставя свой бокал на стол, — дела сейчас обсудим или потом?

— Ты ведь знаешь, что пока от нас ничего не зависит.

Мария кивнула. Она немного нервничала, опасаясь, что, кроме работы, им будет не о чем говорить.

— Что ж, ты прав, — сказала она.

После того как Донован согласился составить ей компанию, он прошелся по центру города. Странные ощущения — он как будто возвращался к жизни, хотя, глядя на витрины магазинов, чувствовал, насколько сильно от нее отстал. Какое-то время его даже занимала мысль зайти в парикмахерскую постричься, а то и костюм приобрести, но передумал: нет, к этому он пока не готов. Он вернулся в гостиницу, принял душ, переоделся в чистую футболку. Глядя в зеркало, с удивлением подумал, что хочется выглядеть как можно лучше. Он улыбнулся — прямо-таки решившая вернуться на сцену рок-звезда в гастрольном турне: есть о чем петь, но пальцы уже не так резво перебирают струны.

Револьвер, который он взял с собой в Ньюкасл, лежал не очень глубоко в дорожной сумке.

— Отдыхай, набирайся сил — они пригодятся, — сказал он, осушая бутылку и понимая, что пока ни она, ни он сам не чувствуют себя раскованно. — Может, еще выпить закажем?

К ним подошла официантка и сказала, что их столик готов. Они поднялись на несколько ступенек вверх и сели под искусственным ночным небом. Зазвучала другая мелодия. Кажется, Майлз Дэвис, решил Донован. По крайней мере, музыка подействовала на него как воздушный массаж и вместе с алкоголем помогла снять напряжение.

Они сделали заказ. Барашек с сырными клецками для Донована, морепродукты и птичья грудка для Марии. Еще джина с тоником, еще пива и бутылку мерло на двоих. Новый мир, новая жизнь.

Принесли вино. Донован поднял бокал, посмотрел на Марию:

— За что выпьем?

— За будущее, — ответила она, ни секунды не колеблясь.

— Потому что оно не может быть хуже, чем прошлое.

— А еще оно дает возможность что-то начать сначала, — сказала она, избегая смотреть ему в глаза.

Они чокнулись — в бокалах зажглись звездочки.

— Ты сегодня великолепна, — заметил он с улыбкой.

Мария поставила бокал на стол, опустила глаза. Взяла джин с тоником, улыбнулась в ответ и почему-то вздохнула.

— Благодарю.

— Что-то случилось?

— Не знаю, как сказать. — Она покачала головой. — Может, это просто необъяснимые страхи и ни на чем не основанные подозрения, но у меня какое-то ощущение… что меня дергают за ниточки.

— Что?

— Какое-то предчувствие… удара, что ли…

Донован глотнул пива.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, Шарки темнит. По крайней мере, он сделал все, чтобы я уехала из Лондона. А сыграл на том, что Джон Грин хочет вернуть себе кресло главного редактора, а один из замов открыто претендует на мое место. Он, дескать, именно поэтому настоятельно рекомендует уехать. С глаз долой. Не нравится мне это. — Она снова вздохнула. — Не знаю. Наверное, нельзя быть такой мнительной. В конце концов, я несу ответственность за газету.

— Возможно, — Донован пытался найти слова, которые бы ее успокоили. — А ты не подумала, что тебе дают возможность делать то, что тебе лучше всего удается? Как бы я ни относился к Шарки, он, очевидно, считает, что, поскольку здесь происходят настолько значительные события, необходимо твое присутствие. Он и Грин пока заменят тебя в Лондоне.

Мария ответила не сразу:

— Вообще-то я и сама собиралась приехать. Просто они слишком быстро все это провернули, и самое главное — у меня за спиной.

— Тебе не кажется, что это все-таки не повод, чтобы выстраивать теорию заговора?

— Конечно, но… — Она допила джин с тоником и перешла на вино. — Трудно объяснить. Журналистика меняется. Профессия перестала быть исключительно мужским клубом, но стереотипы остаются. Наверное, это избитая фраза, но женщине гораздо труднее занять в журналистике кресло руководителя. Не только занять, но и удержаться в нем.

Срывающимся от волнения голосом она вдруг принялась рассказывать о женщинах-редакторах, которые пытались переиграть мужчин, следуя мужским правилам. Это заканчивалось тем, что они либо становились еще более жесткими, чем мужчины, и превращались в автоматы, либо проигрывали самой системе. Фантазии, вызванные подозрительностью, и истории об амазонках от журналистики смешивались, разрастались и наконец иссякли. Она отхлебнула вина.

— Извини, — произнесла она сконфуженно и покачала головой, — что-то меня понесло. Может, вино в голову ударило?

— Здесь для этого место вполне подходящее, — улыбнулся Донован.

Она снова печально покачала головой. Донован заранее переживал, как пройдет этот выход в свет; он не представлял, что говорить, как себя вести. Но ему и в голову не приходило, что Мария может чувствовать себя так же.

Она сидела, опустив глаза. Что-то в ней было такое, что заставило его почувствовать волнение глубоко внутри — то, что он не позволял себе чувствовать в последние два года. Он инстинктивно, не думая, потянулся через стол и накрыл ее руку своей.

Она вздрогнула, как от электрического разряда, распахнула глаза и испуганно на него посмотрела.

Несколько секунд они сидели и смотрели друг другу прямо в глаза. Именно тогда он понял, что они оба пересекли разделявшую их, пусть не очень значительную, границу. Ему показалось, что Мария тоже об этом подумала.

И назад пути нет.

Принесли закуски. Они ели, нахваливали поваров, делились друг с другом особенно вкусными кусочками. Вино кончилось, они заказали еще. Им принесли, и они снова остались наедине.

— У тебя есть кто-нибудь? — спросил Донован, отхлебнув мерло из бокала. — Я, честно говоря, думал, что ты вышла замуж.

Легкости, с которой он хотел задать вопрос, не получилось.

— Замуж? — Мария делано засмеялась. Ей тоже с трудом давались слова. — Зачем? Я успешная независимая женщина. У большинства мужчин с этим не все в порядке. Переспать они готовы, но упаси бог связываться с женой и детьми.

— Но можно выбрать журналиста.

— Только его уровень должен быть по крайней мере не ниже моего. А то знаю я вашего брата-щелкопера. Ковбои с ноутбуком вместо кольта.

— А ты не потеряла способность оригинально мыслить. — Донован улыбнулся.

Мария улыбнулась в ответ и, как ему показалось, чуть-чуть покраснела.

— Спасибо. Это дар божий. Но ты ведь понимаешь, что я имею в виду. У таких людей сплошное самомнение и сознание собственной значимости. — Она пригубила из бокала и продолжила: — Вообще-то у меня имеется кавалер. — Она посмотрела куда-то на скатерть, потом, чтобы чем-то занять руки, начала намазывать масло на хлеб.

— У вас это серьезно? — спросил Донован, следя за ее движениями.

Она слегка поколебалась, задумалась над вопросом, словно и сама себе его раньше задавала.

— Скорее нет, чем да, — сказала она и улыбнулась, будто удивляясь собственному ответу. — Надо же, я все-таки произнесла это вслух. Все встало на свои места.

— Значит, ты над этим уже думала? — сказал он без улыбки.

— Видишь ли… — Она разрезала намазанный кусок хлеба на две части, посмотрела на свою работу, потом разделила каждую половинку еще пополам. — Он хорошо ко мне относится, нам вместе хорошо, но…

— Что «но»?

— Он занят своим делом, я — своим. Две совершенно разные жизни, два мира, которые время от времени пересекаются.

— Чем он занимается?

С помощью ножа Мария начала перемещать кусочки хлеба по тарелке.

— Он зубной врач.

— Зубной врач?

— Тебя это как будто удивляет?

— А ты как будто оправдываешься.

— Я вовсе не оправдываюсь, — сказала она не очень уверенно. — Что здесь удивительного?

— Вроде бы ничего, — улыбнулся он. — Просто я ожидал, что ты скажешь, что он у тебя, скажем, юрист или там какой-нибудь газетный шишак.

Наступила ее очередь улыбнуться:

— Газетный шишак? Приятно слышать, что ты не растерял своей способности оригинально мыслить.

Донован слегка покраснел.

— Маэстро, туш! — сказал он смущенно, по-прежнему глядя на ее руки.

Она отложила нож.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — продолжала она, — но мне пришлось проделать такой сложный путь, чтобы стать тем, кем я стала. Сплошные жертвы. Если бы я вышла замуж, мое замужество вряд ли могло продлиться долго или превратилось бы в некое удобство. Поэтому у меня есть Грэг. Он разведен, видится с детьми два раза в месяц по выходным. Мы бываем вместе, когда у меня есть время. Такие вот дела. Вариант, конечно, не идеальный, но и сама жизнь далека от идеала.

— А ты между тем стала настоящим ночным кошмаром для конкурентов вроде «Дейли мейл». Всемогущая дама, которая не знает своего места, да?

Мария улыбнулась:

— Судьба!

— Как родители?

Донован был с ними знаком, несколько раз даже бывал у них дома. Они ему по-настоящему нравились. Мать работала в сети дешевых магазинов, отец — в местном совете. Они экономили на всем, чтобы дать дочери хорошее университетское образование. Доновану всегда казалось — Мария работает за троих, чтобы доказать, что деньги потрачены не зря.

— Спасибо, хорошо. Мама уже на пенсии. Отец, как всегда, держится молодцом, ходит в паб, болеет перед телевизором за любимую команду.

Донован кивнул.

— Они, бедные, ждут внуков, но разве можно везде поспеть? Всего не охватишь.

— У тебя еще есть время.

Мария скроила гримасу, отпила глоток вина.

— А твои как?

Он рассказал, что отец умер, мать живет в Восточном Сассексе в Истбурне, а брат — где-то в Индонезии.

— Владеет там предприятием — точно не знаю, каким. Короче, работает капиталистом — эксплуатирует местных рабочих. Мы никогда не были особенно близки.

Донован с детства жил с ощущением, что он в семье чужой. Он был вторым ребенком, все свои надежды родители связывали со старшим сыном, поэтому предоставили младшему полную свободу действий. Он всего в жизни добивался сам.

Они с Марией пришли в «Геральд» почти одновременно. Среди сотрудников газеты, помимо работников буфета и техперсонала, они были единственными выходцами с севера Англии, да еще из низших слоев общества, и не упускали возможности всем об этом напоминать. Это объединяло. У нее появилось лондонское произношение, но когда она слишком волновалась или уставала, то начинала произносить слова, как это делают у нее на родине в Солфорде. Он же и вовсе не потрудился избавиться от джорди — специфического говора жителей берегов Тайна.

Донован заметил, что на платье Марии расстегнулась еще одна пуговичка, чуть больше обнажив белый изгиб груди. Он старался туда не смотреть. То есть смотреть не слишком пристально.

— Ладно, хватит обо мне, — подвела итог Мария. — Ты-то как? Завел кого-нибудь?

— Нет, — сказал он просто.

— И нет на примете никакой пышнотелой молочницы? — лукаво спросила она.

Донован отрицательно покачал головой, даже позволил себе улыбнуться.

— Должно быть, тебе очень одиноко. Только ты и твои… — Она замерла, испугавшись собственной бестактности.

У него тут же испортилось настроение. Очарование вечера куда-то улетучилось, вернулась прежняя бесконечная боль. Он впился глазами в стол.

— Прости меня, пожалуйста, прости… — начала Мария и осеклась. Слова казались мелкими, незначительными. — Я подумала, что ты, возможно, уже начал…

У него внутри поднялась и требовала выхода горячая ядовитая волна. Хотелось наговорить гадостей, наказать ее за то, что она напомнила о его боли, за то, что позволила думать, что он может забыть эту боль, за ее безоблачную жизнь, за свою и ее слабость — за все.

— Возвращаться в привычную колею, хочешь сказать? Нет. Конечно, иногда становится очень одиноко. И знаешь, что я делаю? — Он говорил, а внутри все горело. — Приезжаю сюда, в Ньюкасл, снимаю какую-нибудь девицу, запираюсь с ней в гостинице. Это, видишь ли, не очень трудно сделать. Иногда, — он распалялся все больше, — иногда даже ей плачу. — Тяжело дыша, он подождал, удостоверяясь, что сказанное производит должное впечатление. — Тебя это шокирует?

Мария посмотрела на него с опаской.

— Нет… нет…

Он кивнул, чувствуя какое-то странное удовлетворение от того, что слова, растекаясь ядом, ранят их обоих.

— Да, Мария, вот так низко я пал. Мне не нужна ни чья-то любовь, ни чья-то привязанность. В половине случаев я даже мужчиной себя не чувствую — просто не хочу никого, и все тут.

— Чего же ты тогда хочешь?

Он увидел страх в ее глазах, и ему вдруг стало стыдно за то, что этот страх появился из-за него. Он поднял глаза к потолку, откуда на него смотрели искусственные звезды. Горячая ядовитая волна отступала.

— Хочу освобождения, — сказал он устало. — Избавиться от демонов, от призраков и духов, которые без конца меня терзают. — Он вздохнул и продолжил еще тише: — Найти что-то такое, что поможет мне справиться.

Принесли основное блюдо. Они с благодарностью за возможность сделать паузу налегли на еду. Оба в основном молчали. И думали.

Трапеза закончилась. Официантка убрала тарелки, предложила сладкое, от которого они отказались. Выпили кофе.

— Прости меня, пожалуйста, — произнесла наконец Мария.

— Нет, это моя вина. За многие месяцы ты первый человек, с которым я по-настоящему разговариваю. — Он покачал головой и вздохнул. Хотел что-то сказать, но не сумел. — Это я должен у тебя прощения просить. Мы ведь когда-то были… друзьями.

— Мы и сейчас друзья.

Они замолчали. В динамиках зазвучал саксофон Джона Колтрейна.

Принесли счет, Мария расплатилась карточкой редакции. Они встали. Донован дотронулся до ее руки — она даже вздрогнула.

— Давай прогуляемся? — предложил он.

Дождь закончился, измотав город, но зато теперь улицы сверкали чистотой.

Стояла тихая ночь, в воздухе пахло зимой. На небе ни облачка и светили настоящие звезды. Донован и Мария пошли вдоль пристани. Навстречу попадались веселые подвыпившие компании — все-таки суббота. Рядом плескался Тайн, волны шелестели, мягко ударяясь о берег. Они шли очень близко, случайно касаясь друг друга и при этом не отстраняясь. Они почти не разговаривали, после того как вышли из ресторана.

Не только река имеет подводные течения.

Они шли в сторону, противоположную от гостиницы, любуясь береговой линией Гейтсхеда — «Хилтоном», гигантской гусеницей музыкального центра, Балтийским центром современного искусства, мостом Тысячелетия, купавшимися в ночной иллюминации.

— Здесь, наверное, все изменилось? — сказала Мария.

— Да, очень. Я будто вернулся в совершенно другой город. Когда я был мальчишкой, все здесь было иначе. Кто бы мог тогда подумать, что мукомольная фабрика станет художественной галереей? Или что старые складские помещения превратятся в отель «Мэлмэйзон»? Все кругом меняется. Ничто не стоит на месте.

Они остановились, глядя на мириады огней на реке. Он украдкой взглянул на Марию.

— Вместо города шахт и доков — культурный центр. Высокие технологии. Таков сегодняшний Ньюкасл да и, что говорить, весь Нортумберленд.

— Знаешь, — сказала она, стараясь понять, куда он смотрит, — я хочу тебе сказать… О том, что произошло в ресторане. Это было… Я не должна была так…

Донован взял ее за плечи, развернул к себе:

— Давай об этом не вспоминать.

Они смотрели друг на друга не отрываясь.

— Все меняется, — сказал он.

— Ничто не стоит на месте, — повторила она его слова.

Они поцеловались. Потом еще. И еще.

Под ними шелестел волнами Тайн. А сверху глядели настоящие, а не искусственные звезды.

 

12

Наступило воскресное утро, но ему все равно пришлось выезжать из дома. Слава богу, дождя не было, и он довольно быстро добрался до модного гольф-клуба в небольшом городке Понтеленд.

Под громкое пение Эми Уайнхаус из дебютного альбома он поставил «ягуар» на парковку — машина смотрелась под стать припаркованным тут же «бумерам» и «мерсам». Кинисайд удовлетворенно хмыкнул, закрыл салон, вытащил из багажника набор дорогих титановых клюшек (конечно, самых лучших!) с кожаными ручками, уложил в специальную сумку; сумку, как положено, поставил на тележку и повез в сторону игрового поля.

На нем был яркий дорогой костюм для игры в гольф — настоящий дизайнерский, а не какой-то там самострок. В нем, по его собственному мнению, он смотрелся отлично. Было очень холодно — хорошо, что он все-таки догадался надеть теплое белье.

Он глянул вверх: небо обложили свинцовые тучи. Настроение тут же испортилось — такие же темные серые тучи проникали в душу. Он вздохнул: с этим определенно надо что-то делать.

Под ногами хлюпала грязная жижа, оставляя следы на дорогих ботинках, ноги промокли. Он выругался про себя.

Еще в юности, когда он стремился вырваться из вонючего ньюкаслского квартала в Вест-Энде, где он вырос, и лелеял самые честолюбивые мечты, он считал гольф воплощением благополучия, богатой и счастливой жизни. Ему в конце концов удалось оказаться на более высокой ступеньке социальной лестницы, и до недавнего времени он неоднократно испытывал ощущение счастья от принадлежности к касте избранных, но сейчас с ужасом думал о своих, пусть редких в последнее время, вылазках в гольф-клуб.

Нет, надо относиться к этому как к обязанности платить налоги, и тогда все будет проще: налоги — дело святое, куда от них денешься! Подошел срок очередного платежа — извольте раскошеливаться.

Его не подождали — игра была в самом разгаре. Он пошел в их сторону, неосознанно замедляя шаг. Они его заметили, но даже не кивнули, словно вообще не знали.

— Без меня начали, — Кинисайд придал голосу бодрости, которой не чувствовал.

— Решили, что ты не расстроишься. — Говоривший был чуть старше Кинисайда — слегка за сорок. Коротко постриженные седеющие волосы; костюм (правда, скромнее, чем на Кинисайде) сидел на нем как влитой и подчеркивал, что он в хорошей форме.

Полковник Палмер. Его начальник.

Палмер сконцентрировался, ударил по мячу — мяч описал красивую дугу и приземлился в основной зоне.

— Хороший удар, — заметил второй.

— Да, отличный, — эхом отозвался Кинисайд.

Палмер улыбнулся в ответ на оценку второго и не обратил внимания на то, что сказал Кинисайд.

Второй был крупнее Палмера, с коротким стального цвета ежиком на голове. Он был старше его и толще, как заплывший жиром боксер. Кинисайду было известно, чем он занимается, — многие сотрудники полиции Ньюкасла об этом знали. Кинисайд также знал, что только благодаря могуществу этого человека его доходный подпольный бизнес процветает. А еще потому, что Кинисайд рассказывает ему о конкурентах.

Толстый размахнулся. Удар оказался менее удачным, чем у Палмера, но никто не осмелился признать это вслух.

Подошла очередь Кинисайда. Палмер и толстый всем своим видом демонстрировали нетерпение. Кинисайд ударил, и они все вместе пошли по площадке.

— Как идут дела? — поинтересовался Палмер.

Кинисайд не знал, что ответить. Сказать, что хорошо, — увеличат мзду, сказать нет — заставят вкалывать еще больше.

— Неплохо, — сказал он уклончиво.

— Отлично, — произнес Палмер, глядя вдаль. — Надеюсь, принес?

Не останавливаясь, Кинисайд вытащил из сумки завернутый в полиэтилен сверток и отдал боссу, такой же передал второму.

— Что еще? — потребовал толстый грубо. Голос напоминал скрип напильника о твердое неподатливое дерево.

Кинисайд пересказал ему то, что узнал от Майки Блэкмора и других своих информаторов. Тот слушал с бесстрастным выражением лица.

— Хорошо. Ценная информация.

Они вернулись к игре, снова игнорируя Кинисайда. Снова нетерпеливо потоптались на месте, потом, не дожидаясь, когда он ударит по мячу, пошли вперед.

Кинисайд кипел от негодования. Особенно злило, что Палмер поступал так абсолютно сознательно. Всегда приглашал куда-нибудь, брал деньги, пользовался его информацией, но при этом относился к нему свысока. Чтоб не забывал свое место.

Так, и никак иначе.

Он оглянулся — спутники ушли далеко вперед.

Он не стал вытаскивать из сумки очередную клюшку и поплелся за ними.

Кинисайд ехал домой в Нортумберленд.

Порылся в дисках, нашел незнакомый — возможно, оставила жена.

Элтон Джон запел о жизненных препятствиях, барьерах и границах.

Он вздохнул.

Границы, рамки, препятствия, барьеры — в них история всей его жизни: границы, которые нужно пересекать, рамки, за которые приходится выходить, препятствия и барьеры, которые встают на пути.

Палмер не упускает возможности напоминать, что он не входит в его круг и никогда не войдет.

Он вырос в западной части Ньюкасла — Вест-Энде, ненавидел это место и еще ребенком мечтал оттуда сбежать, но мог это сделать, только отправившись служить в полицию или армию. Служба в армии не прельщала — пришлось довольствоваться полицией. Он очень постарался туда попасть, тогда и перешел первые границы.

Став полицейским, заработал с двойным усердием, доказывая свою состоятельность. За короткое время стал инспектором сыскного отдела. Его откомандировали в полицейский участок Вест-Энда. Наверху решили, что там ему будет легче работать, потому что жители, хорошо зная, что он из их среды, будут его уважать и вести себя соответственно.

Приказ есть приказ — он его выполнил, но к бывшим соседям не испытывал ничего, кроме отвращения. Они символизировали барьер, который ему удалось преодолеть. Он ни за что на свете не хотел снова попасть в их число. Он женился. Сюзанна принадлежала к более высокому социальному кругу и была невероятно, до болезненности, честолюбива. Они прекрасно дополняли друг друга.

Потом Сюзанна забеременела. Это была незапланированная беременность, нежеланная. Но будучи строгой католичкой, она не могла пойти на прерывание беременности, как бы ей того ни хотелось, и через девять месяцев родила близнецов.

Сюзанна сидела с детьми — и теперь его зарплата перестала соответствовать желаниям, даже если он работал сверхурочно. Требовалось что-то поменять. Кинисайд подумал было о том, чтобы пойти на вечернее отделение юридического факультета, получить образование и продвинуться по службе. Но это так долго, и ему пришла в голову более удачная мысль.

Что означало перейти еще одну черту — обстоятельства вынуждали стать другим человеком. Близнецы подрастали, их пора было готовить к школе. Он не хотел, чтобы они учились в Вест-Энде и общались с отпрысками отребья, с которым учился он сам. Сюзанна тоже высказывала кое-какие требования. Он ее за это не осуждал, ибо хотел того же.

И он начал отлавливать на своем участке торговцев наркотиками и ставить их перед выбором: или они работают на него, или отправляются за решетку. Все всегда выбирали первое.

Подобные действия приносили плоды, причем урожай бывал настолько богатым, что в одиночку он уже не справлялся — требовалась помощь. Он тщательно подобрал людей из своих же коллег и сотрудников — нашлись такие, которым этот способ заработать тоже пришелся по душе. Он не испытывал ни малейших угрызений совести от того, что пришлось пользоваться услугами прежних соседей, даже родственников и друзей детства. Они, по его мнению, вполне этого заслуживали, раз по собственной глупости и неповоротливости остались в этой дыре.

Предстояло преодолеть очередной барьер. Исключительно благодаря своему подпольному бизнесу Кинисайд вскоре переехал с семьей из Вест-Энда в место, более соответствовавшее его возросшим возможностям. В поселок Уонсбек-Мур с домами представительского класса (как же ему нравилось это словосочетание!). За этим последовали новая машина, частная школа для детей. Ушли все деньги, но он знал, что на очереди новые поступления и, следовательно, новые блага.

Все шло в целом отлично, пока о его деятельности не стало известно Палмеру, пропади он пропадом. Кинисайд испытал невероятный ужас от того, что вся его империя может рухнуть. Однако Палмер не сдал его более высокому начальству, а потребовал свою долю в обмен за молчание. Долю весьма приличную.

У Кинисайда не было выхода — пришлось согласиться на выставленные условия.

Но с этим еще можно было бы как-то мириться, если бы на сцене не появились новые герои. Его обложили данью местные авторитеты, угрожавшие запретить действовать на своей территории. Они требовали денег и информации о конкурентах. Все вокруг вдруг захотели своей доли. Пришлось платить.

Снова стало отчаянно не хватать денег. Но он не собирался сдаваться, несмотря ни на что.

Он нашел способы справиться и с этим препятствием, перейдя очередные границы.

Облегчение нашел в том, что подчинял себе людей послабее, вынимал из них душу.

Приятное переключение — оно поддерживало, давало силы для достижения главной цели.

Он вспомнил о доме, в котором провел детство. Назад дороги нет. Он сделает все, чтобы продолжить движение вперед и вверх.

Пойдет на любые жертвы.

Начался дождь. Не просто дождь — ливень. Он включил дворники, прибавил звук в проигрывателе, чтобы заглушить шум дождя. Покопался в дисках.

Ван Моррисон. «Лучшие хиты: Светлая сторона пути».

Нет, эта музыка совершенно не соответствует его настроению.

Он начал размышлять о своем последнем плане заработать. Он сорвет такой куш, какой не снился ни Палмеру, ни его толстому приятелю, ни им обоим, вместе взятым.

Придется, правда, пересечь не одну черту. Но он уже неоднократно это делал и, если возникнет необходимость, сделает еще и еще. Во имя конечного результата.

Потому что цель оправдывает любые средства. Оправдывает все.

Он отогнал мысли о Палмере и сосредоточился на задачах, которые необходимо решить в первую очередь.

Все-таки вставил в проигрыватель диск с Ваном Моррисоном — музыка не так уж и плоха.

Кэролайн проснулась: было утро понедельника.

Ее разбудило радио, она испуганно открыла глаза. Вот так каждый день. Ведущий Крис Мойлз опять устроил громкую перепалку в эфире с кем-то из позвонивших в студию; потом радиослушателей познакомили с ситуацией на дорогах и новостями в мире. Сквозь назойливый шум радиоэфира она спросонья не сообразила, в каком времени находится, но через пару секунд ее словно ударило током: господи, у нее же пропал отец.

Она закрыла глаза, попыталась мысленно отогнать страшную действительность. Вернуться в то время, когда все было по-другому.

Не получилось.

Вновь открыла глаза. В комнате все оставалось таким же, как вчера вечером. Оказывается, в воскресенье справляться с болью гораздо труднее. Мертвый день, а еще хуже — болото, никаких новостей.

Она лежала и думала, не провести ли весь день в кровати. Накрыться с головой одеялом, отгородиться от мира, забраться в собственную скорлупу. Нет, нельзя. Это будет означать, что она сдалась. А она себе поклялась не сдаваться.

Она откинула одеяло, спустила ноги на пол и пошла в ванную.

Хоть бы какая-то зацепка.

Она услыхала, как в почтовый ящик бросили газету. Выскочила из ванной, схватила газету, подошла к обеденному столу. Изучила ее страница за страницей.

Ничего.

Она, пожалуй, и не ждала новостей, ведь полиция ей пообещала, что они будут держать ее в курсе дел, что она будет узнавать обо всем первой. Она проверила оба телефона: трубка у домашнего на месте, мобильный заряжен.

Это стало ее новой повседневностью, рожденной из отчаяния. Таким образом она поддерживала хотя бы видимость порядка, чтобы заглушить вопли внутри.

Включила телевизор, подождала, когда очередные глупости уступят место новостям. Иногда телевизионщикам каким-то образом удается раскопать материал раньше, чем полиция информирует семью. Кажется, она где-то об этом читала или слышала.

Но сегодня это на нее не распространялось.

Она выключила телевизор, наизусть зная, о чем там будут говорить в ближайшие полчаса.

Вздохнула, выглянула в окно.

Машины не было.

С тех пор как исчез отец, под окнами время от времени появляется эта машина. Сначала она забеспокоилась, представляя, как за ней следит неподвижная фигура за рулем, но потом мысленно отругала себя за появившуюся манию преследования. Скорее всего, за квартирой наблюдает полиция. А может быть, это затаился какой-нибудь журналист, чтобы оказаться первым на месте событий, когда вернется отец. Или кто-нибудь, никак с ней не связанный. Сейчас, по крайней мере, машины на привычном месте не было.

Она отвернулась от окна, оглядела комнату. Она очень любила свою квартиру. Не только потому, что этот кусочек планеты могла назвать своим собственным, но и потому, что здесь все напоминало об отце. Он помог деньгами, участвовал в перепланировке и ремонте. При этом не навязывал своего мнения и предоставлял многое решать самой. Он всегда знал, когда и где остановиться.

Знал. В прошедшем времени.

Она покачала головой — нельзя позволять себе такие мысли.

Она посмотрела на фотографию у телевизора. Мама. Папа. Она. Счастливое время. Как будто в другой жизни.

Она снова вздохнула, взяла телефон, набрала номер. Она теперь часто по нему звонила.

Ее сегодня не будет. Нет, пока никаких новостей. Да, конечно. Спасибо. Положила трубку на рычаг.

Села на диван, посмотрела на часы в ожидании следующего выпуска новостей. Потрогала волосы — они висели грязными жирными сосульками. И зубы следует почистить. А еще надо бы поесть. Не было ни сил, ни желания что-то делать.

Взгляд снова упал на телефон. Может, все-таки позвонить в полицию? Вдруг они о чем-то узнали? Но ведь они пообещали сразу же ее известить. Не хотелось постоянно им досаждать, превращаться в предмет их шуток между собой.

Придется ждать.

Ждать.

Она снова вздохнула, включила телевизор. Выключила.

Встала. Надо что-то делать. Хоть что-нибудь. И обязательно отвлечься.

Например, совершить пробежку. Сделать хоть что-нибудь, чтобы перестать думать об одном и том же.

Потом вернуться домой, принять душ. Поесть.

Узнать, есть ли новости.

Она переоделась, нашла кроссовки. Надо сломать эту рутину, постараться, чтобы этот день отличался от нескольких предыдущих. Сделать так, чтобы в этот день что-то начало происходить.

Что-то такое, что изменит ее нынешнее состояние.

Донован сидел на каменной ступеньке у подножия памятника лорду Грею в центре Ньюкасла и ждал.

Перебирал в памяти события последних суток.

В субботу вечером они доцеловались до того, что прибежали к нему в гостиницу, поспешно разделись и, как голодные, набросились друг на друга. Со страстью, даже какой-то яростью. Когда случайно их глаза встречались, они тут же отводили их в сторону.

Потом, вымотанные, лежали рядом, не касаясь друг друга. Мария подобралась к нему, заглянула в глаза. Улыбнулась.

— Что-нибудь не так?

— Нет, все нормально. — Он вздохнул, скользнул по ней взглядом, выдавил улыбку.

— Ты уверен? — Она погладила его по щеке.

Он снова вздохнул, накрыл ее руку своей.

— Это как… не знаю, как сказать… застало меня врасплох. Все эти годы… Наверное, я не был к этому готов.

— Считаешь, к этому можно подготовиться?

Он не мог объяснить. Не то чтобы ему не давали покоя мысли о жене, с которой он не живет, — ему казалось, что на него отовсюду глядят глаза сына и оценивают его действия. Он стряхнул наваждение, отдавшись животной страсти, но теперь, когда все закончилось, наваждение вернулось. Он почему-то чувствовал, что в какой-то степени разочаровал сына. Будто тот такого от него не ожидал.

Она смотрела на него, не требуя ответа, а он отводил взгляд.

— Не переживай, — сказала она, убирая руку, — совсем необязательно это повторять. Хочешь — давай сделаем вид, что между нами ничего не произошло.

И начала выбираться из постели.

— Не уходи.

Она села, посмотрела на него.

На этот раз он нашел в себе мужество не отводить взгляд.

— С тех пор как я расстался с женой, у меня ничего такого не было.

— Ты об этом говорил.

— Я будто старался освободиться от оков. Я не… это… — Он вздохнул, посмотрел куда-то в сторону. — Мне трудно об этом говорить.

— И не надо. — Мария прилегла рядом.

Он посмотрел на нее, на ее обнаженное тело, словно впервые, после того как они ворвались в комнату, по-настоящему ее увидел. Он почувствовал не просто вожделение и похоть — внутри зрело нечто такое, чему он не находил названия.

— До чего же ты красивая, — выдохнул он, глядя ей в лицо.

Она улыбнулась, потрепала его по щеке:

— Ты тоже.

Они прижались друг к другу губами. Сначала нерешительно, потом все сильнее пробуждалось желание.

Нежность, ласки — взгляды, улыбки. Молча — слова были лишними.

Нагота становилась глубже. Он почувствовал, что куда-то исчезает чувство вины, уступая место близости, одновременно прекрасной и невероятно сильной.

На него из всех углов больше не смотрели укоризненные глаза сына.

Мария, закрыв глаза и запрокинув голову, что-то прошептала одними губами.

— Ты плачешь, — с улыбкой тихо сказала она, посмотрев на него.

Донован улыбнулся в ответ, зарылся лицом в ее волосах.

И почувствовал, что больше не одинок. Внутри поднялась теплая волна нежности, любви и накрыла с головой.

Потом они лежали рядом, проводя пальцами по неостывшей после этого акта любви коже.

В темноте лица, тела трудноразличимых оттенков серого цвета. Ночные разговоры. Разговоры между любящими людьми.

— Да, — начал Донован, — долго же мы с тобой к этому шли.

— В редакции и раньше были убеждены, что мы любовники. Говорили, что мы слишком близки, чтобы быть просто друзьями. — Мария улыбнулась. — Придется сообщить, что они не ошибались.

— Но мы ведь жутко друг с другом заигрывали, правда? — улыбнулся Донован.

— Мне кажется, мы по-другому и не общались.

Так проявлялись их особые отношения. В «Геральде» на них обоих возлагали большие надежды. Они подружились сразу и оставались друзьями до тех пор, пока Донован не отрезал себя от остального мира.

Мария прижалась к нему сильнее.

— Ты меня хотел?

— Да, но не собирался к тебе с этим подъезжать. Потому что боялся, что мы перестанем быть друзьями, если переспим.

— А я в воображении представляла совершенно бесстыдные сцены, но понимала, что этого не должно случиться. Во-первых, ты был счастлив с женой.

Он не ответил, но она почувствовала, как под рукой напряглись его мышцы.

— Прости.

— Ничего.

Некоторое время они лежали молча.

— Может, вам все-таки стоит встретиться? — наконец спросила Мария.

Прежде чем ответить, он обвел глазами стены и потолок. Призраков не было. Наверное, прячутся, решил он. Прячутся в темноте.

Он вздохнул:

— Это очень трудно сделать. После… после того случая… я не мог… Она пробовала меня разговорить. Не отпускать от себя… Я иногда чувствовал, что просто на нее смотрю. Она тоже смотрела молча. Мы словно хотели приблизиться друг к другу, но что-то нас… всегда останавливало и вставало между нами. В конце концов я понял, что должен… уехать. Ради нас обоих.

Мария смотрела прямо перед собой, понимая, чего ему стоило заговорить. Она почти не дышала, опасаясь, что лишний взгляд и звук могут оборвать его исповедь.

— А Эбигейл?

— Она меня ненавидит. — Он горько вздохнул.

— Нет-нет, ты ошибаешься.

— Не ошибаюсь. Она считает, что я его люблю больше, чем ее, потому что… — Он покачал головой. — Но я не могу перестать надеяться… Я не сумел заставить ее себя понять. Она заявила, что в доме нас как будто по-прежнему четверо. Только один — призрак, который всех преследует. Мне пришлось уйти, чтобы там больше не было призраков.

— Два года. За два года многое могло измениться.

Снова повисло молчание.

— Знаешь, мне кажется, мы друг другу подходим, — перевела разговор Мария.

Донован улыбнулся, крепче прижал ее к себе.

— Я тоже так считаю.

Их снова накрыла волна страсти. Потом они снова лежали рядом, удовлетворенные, счастливые.

— Его так и не… — начала Мария, свернувшись клубочком в его объятиях. — Так и не нашли никаких следов?

— Никаких. — Он смотрел в потолок.

— Должно быть, это… — Она не сумела закончить фразу.

— Знаешь, я в детстве зачитывался комиксами. Обожал их, особенно про супергероев. У меня была огромная коллекция. А одну серию, «Дозор обреченных», я особенно любил. Там было полно неудачников, которых не принимало общество. Самый главный среди них — Человек-робот.

Он почувствовал, как она трясется от смеха у него на груди.

— Не смейся. Да, Человек-робот. Когда-то он был живым человеком, но потом превратился в робота с человеческими мыслями и эмоциями. Внешне суперсильный, суперкрутой, а внутри — суперчувствительный.

Мария перестала смеяться, прислушалась.

— Конечно, у них были враги, которых они побеждали. У одного из негодяев — уж и не помню, как его звали, — были невероятные суперспособности — все, какие только можно себе представить. Его можно было победить, подумав о какой-то из его сил. И она тут же исчезала. Только так можно было его одолеть.

Он продолжал смотреть в потолок и видел там одному ему ведомые картины.

— Так я и пытаюсь думать о Дэвиде. — Его голос задрожал. — Рисую самые страшные картины, самые жуткие, какие только могу вообразить. — Он замолчал, будто задохнувшись. Немного успокоился и заговорил вновь: — Потому что, если о чем-то страшном подумать, оно перестает существовать. А раз перестает существовать, значит, этого не могло… могло только…

Мария крепко его обняла.

До утра было еще очень далеко.

Они говорили, пока их не сморил сон. Старались не давать обещаний, которые на рассвете растворятся вместе с темнотой. И оба надеялись, что днем останутся не только воспоминания.

Наступило воскресное утро.

Для Донована. Для него и для Марии. Рядом не было теней — ни Энни, ни Эбигейл, ни Дэвида.

Призраки исчезли.

Они целый день провели вдвоем. В основном в кровати.

Дотрагивались друг до друга, прикасались губами, языками. Показывали друг другу, что им больше всего нравится, исследовали друг друга.

Вспоминали, кем были. Выясняли, кем стали. И были почти счастливы. Донован не осмеливался произнести про себя слово «надежда», потому что слишком хорошо знал, как крепко оно связано со словом «отчаяние». Но он чувствовал, что внутри поселилась именно она — надежда.

Потом позвонил Джамал. Сказал, что готов к переговорам. В понедельник. У памятника лорду Грею.

Он заметил его и окликнул.

Мальчишка обернулся, увидел его, подошел.

— Чего, старик, улыбаешься?

— Я просто очень рад тебя снова видеть, Джамал.

Джамал засмеялся.

— Ну, ты даешь! Вечно что-нибудь сморозишь.

Донован кивнул, посерьезнел. Дело есть дело.

— Ну-с, мы готовы сотрудничать?

Улыбка на лице мальчишки погасла, в глазах появилось затравленное выражение. Он вздрогнул, пробормотал что-то невнятное.

— Ладно. — Донован вспомнил, как они с Марией решили себя с ним вести. Подружиться. Доставлять удовольствие. Завоевать доверие. Что бы он там ни совершил, в какое бы ужасное дело ни был втянут, он всего лишь ребенок.

— Слушай, — произнес Донован ровным голосом. — Мы же не можем говорить здесь. — Он оглянулся. — Пойдем пообедаем. Угощаю.

Джамал кивнул:

— В «Макдоналдс»?

Донован улыбнулся.

— Знаешь, на свете есть более приличные заведения.

Они зашли в небольшое симпатичное итальянское кафе на Хай-Бридж-стрит с похожими на моделей официантками. Оно никогда не пустовало.

Вот и сейчас в кафе подтягивались посетители — начиналось обеденное время. Они нашли столик, углубились в чтение меню.

— Что за дрянь! У них тут ничего приличного. Ни бургеров, ни хрустящих крылышек.

Донован попросил одетую во все черное официантку принести колбаски по-итальянски с овощами под соусом для обоих, кока-колу и чипсы для Джамала и порцию капучино для себя. Она повторила заказ на местном джорди с итальянским акцентом и летящей походкой отправилась его выполнять, предоставив клиентам заведения любоваться грациозно покачивающимися, идеально круглыми выпуклостями пониже спины.

Донован изучал Джамала. Мальчишка оглядывался, оценивая незнакомую обстановку, он явно храбрился, но за этой маской скрывался испуг. Интересно, что в жизни этого подростка заставило его промышлять собственным телом? Что его ждет впереди?

— Опять ты на меня так странно смотришь, мужик.

Донован вздрогнул.

— Что ты сказал?

Джамал засмеялся, затряс головой.

— Ну, ты — ваще не в себе…

Официантка принесла напитки. Джамал старался не смотреть на ее ноги.

— Конфетка какая! — резюмировал он, когда она отошла.

— У тебя никаких шансов, — улыбнулся Донован.

— Почему? Я парень рисковый.

— Только пока ребенок.

Джамал покраснел:

— Я по крайней мере не похож на одного старого заросшего пижона.

— Ладно тебе, пей свою колу, сынок.

Джамал уткнулся в свой бокал, пряча улыбку. Пора переходить к главному, подумал Донован без особого энтузиазма.

— Что ж, — сказал он, — теперь о деле.

— Да, — эхом отозвался Джамал. Он нехотя оторвался от колы. Как приговоренный к смерти заключенный, который на какое-то время забыл о своей судьбе.

— У меня такое впечатление, что речь идет о двух событиях. — Донован подался вперед. — Одно зафиксировано на диске. О другом знаешь ты.

Джамал молча слушал. Донован продолжал спокойным, ровным голосом:

— Я беседовал с Марией…

— С той тетенькой из газеты?

— Да. Она говорит, если ты нам все расскажешь и позволишь записать свой рассказ на пленку — обо всем, что тебе известно, — и если эта информация подтвердится, мы тебе заплатим.

— Сколько?

— Тысячу.

— Всего-то! Ты же пять обещал.

— За диск. А его у тебя нет. Так что тысяча — исключительно за твой красивый голос.

Джамал покачал головой, засмеялся:

— Тысячу?! Блин, за то, что мне известно, я хочу больше. Это стоит гораздо дороже. Тысяча! Да я ее за неделю заработаю. Даже за день!

— Не смею задерживать. Флаг тебе в руки.

— Что? — в замешательстве переспросил Джамал.

— Дверь вон там. Вперед! Заработай за неделю… если тебе это по душе.

Джамал посмотрел на дверь, пытаясь спрятать обиду. Доновану стало жалко парня — надо бы с ним помягче.

— А с диском что? — спросил Джамал.

— Это отдельный вопрос. Ты знаешь, что там?

— Да. Довольно много, — сказал он с вызовом.

— В таком случае он может нам не понадобиться. Если окажется, что мы имеем дело с убийством и придется привлекать полицию, ты просто скажешь мне, где диск. Возможно, тебе все-таки придется встретиться со следователем и рассказать то, что ты рассказывал нам.

— Но деньги вы мне все равно заплатите?

— Да, если согласишься на наши условия.

— Мне, значит, придется только говорить?

Донован кивнул.

Джамал протянул руку через стол:

— Заметано, Джо.

Донован пожал протянутую руку. Принесли еду. Джамал с наслаждением съел свою порцию.

— Ну что, вкуснее, чем в «Макдоналдсе»?

— Угу, — промычал Джамал, запихивая в рот чипсы. — Жуть, какая вкуснотища.

Пока он ел, Донован внимательно на него смотрел.

— Сам-то откуда? — задал он вопрос.

Джамал поднял на него глаза, в которых тут же загорелась подозрительность.

— А зачем тебе?

Донован пожал плечами:

— Просто интересно.

— Из Стритхэма.

— Северный Лондон — знаю это место, — кивнул Донован.

Джамал уткнулся в тарелку.

— Потом были разные детские дома, приюты. Правда, я там жил недолго.

— Почему?

— Все время убегал. Хотел маму повидать.

— И что же произошло потом?

Глаза Джамала тут же подернулись дымкой. Он уставился в стол, заинтересовался сэндвичем, начал отламывать от него хлеб.

— Проблемы возникли. Она не смогла справиться, отослала меня обратно. — Что-то он там такое в этом хлебе обнаружил интересное, чего Донован не видел? — В конце концов я от них совсем убежал.

Донован кивнул.

Обед закончили молча.

— Что дальше? — спросил Джамал.

— Я должен знать, у кого сейчас диск. Тогда…

Лицо Джамала стало пепельно-серым.

— Не, старик, не надо… честное слово, не надо. Не могу я тебе сказать.

— Почему?

— Если бы мы с тобой не договорились, — сказал он очень тихо, — у меня были бы большие неприятности.

— Но ведь договорились. Этот человек просто не вписался в наш договор.

Джамал затряс головой.

— Нет, ты не понимаешь. — В голосе звучала боль, которая отразилась и на лице.

— Что ты хочешь сказать? Тебя били?

Джамал опустил глаза, ничего не ответил.

При взгляде на несчастного ребенка у Донована защемило в груди. В эту минуту у него созрело решение, о котором он, казалось, не думал.

— Слушай, Джамал. Я поселю тебя в гостинице, а газета будет за нее платить. Согласен?

Джамал посмотрел на него, в глазах зажглась надежда.

— А когда все закончится, помогу тебе найти постоянное жилье. Помогу наладить жизнь.

Взгляд мальчишки сделался подозрительным.

— С какой стати?

— А ты предпочел бы оставить все как есть? — пожал плечами Донован.

— Никто ничего не делает просто так.

Донован покачал головой:

— Не все.

— Значит, мне не нужно возвращаться к Отцу Джеку? Да?

— Этого человека так зовут — Отец Джек?

Джамал начал затравленно озираться. Донован даже подумал, что он сейчас сорвется с места.

Он почувствовал, как внутри закипает злоба.

— Почему ты его так боишься?

— Ты его не знаешь. Он меня изобьет. Сильно…

— Он к тебе пальцем больше не притронется, Джамал. — Злоба внутри теперь клокотала. — Ни он, ни кто бы то ни было еще. Обещаю. Только покажи, где живет эта мразь. Я сам возьму у него диск.

Джамал покачал головой.

— Мы возьмем такси. Тебе не нужно будет даже входить внутрь.

— Что ты собираешься делать?

— Я должен знать, где его найти. Это все, что от тебя требуется, — показать. Я этого так не оставлю. Он подонок, который способен только детей обижать. Посмотрим, как он себя поведет, когда нарвется на взрослого человека.

Джамал смерил Донована взглядом:

— Это будет очень трудно сделать.

— Пошли, — сказал Донован, швырнул на стол несколько купюр и поднялся.

Они вышли из кафе. Официантка резво подошла к столику, взяла деньги. Улыбнулась.

Ах, если бы все оставляли такие щедрые чаевые, подумала она.

И пошла по проходу, еще задорнее двигая бедрами.

 

13

Молот остановил машину под окнами девицы. В том же месте, в тот же час. Он знал, как ее зовут, но про себя предпочитал называть ее именно так — девицей. Так она больше напоминала объект — его объект.

Он устроился поудобнее, огромная спортивная сумка стояла на заднем сиденье. Он терпеть не мог таких вот заданий, не выносил ожидания. Чтобы как-то скрасить ненавистное время, вставил диск «Slipknot».

Почти тут же в окошко постучали. Он вздрогнул от неожиданности.

Кинисайд открыл дверь, сел рядом на переднее пассажирское сиденье. Собрался что-то сказать, но остановился на полуслове, сморщился:

— Что это за вонь у тебя?

Молот пропустил его замечание мимо ушей. Кинисайд, поняв, что не дождется ответа, перешел к делу:

— Какие новости? Дай бог, чтобы хорошие, потому что я очень-очень недоволен.

Глаза Молота тут же превратились в два горячих угля. Он уставился куда-то вперед с совершенно бесстрастным, почти каменным выражением лица. Тело так напряглось, что казалось, начало вибрировать. Руль прогнулся от мертвой хватки.

— Недоволен? — почти прошептал он. — Чем, интересно?

— Гэри Майерс. Нашли тело.

— Слыхал.

— И тебя это нисколько не волнует? Это может иметь очень серьезные последствия.

— Для тебя. Надо было меня слушать. Закопали бы его. Дела надо делать правильно. Я не какой-то там салага. — Он особенно нажал на «я».

— Послушай, Молот, — вставил Кинисайд и тут же замолчал. Снова поморщился. — Можешь чуть убавить звук? А то я собственных мыслей не слышу.

Молот оставил без внимания и это замечание. Кинисайд, как ни в чем не бывало, продолжил, правда более примирительным тоном:

— Послушай, я же тебе уже говорил. Нельзя мыслить в масштабах одного дня. Тело должны были найти только через много месяцев. А то и лет. Оно бы за это время настолько разложилось, что смерть выглядела бы естественной. Если закопать, этого не добьешься. — Он помолчал. — Рассказывай, что там у тебя.

Молот впервые за все время повернулся к нему вполоборота и рассказал об обезглавленном трупе Дина на дне лондонского канала. О том, что Джамал пытался связаться с Джо Донованом из «Геральда».

Кинисайд хохотнул:

— Джо Донован, говоришь? Привет из прошлого, значит. Вряд ли стоит из-за него волноваться. Он конченый человек, этот Донован. Но я буду держать уши востро. А что с мальчишкой? Он по-прежнему в Ньюкасле?

— Насколько можно судить, — кивнул Молот.

— Хорошо. — Кинисайд на секунду задумался. — Я его поищу. Не переживай, найдем. Это дерьмо обязательно где-нибудь всплывет.

— А пока что делать?

— Продолжай наблюдение за квартирой. — Молот никак не отреагировал на указание. — Ты прекрасно справляешься с работой. Ты лучший.

— Знаю, — сказал Молот и все-таки посмотрел на Кинисайда.

— Результат того стоит. Честное слово.

Молот промолчал.

— Ну ладно… — Кинисайд выбрался из машины. — Ты лучший, — повторил он, закрывая за собой дверь.

Молот смотрел ему вслед. Этот коп что-то нервничает, не так уверен в себе, дергается. Он, кажется, даже на грани отчаяния.

Он выбросил Кинисайда из головы. Слушал музыку, наблюдал за квартирой.

И проклинал ожидание.

Конечно, он благодарен Кинисайду за то, что тот для него сделал, но даже благодарность имеет границы.

Молот был вышибалой и громилой у одного бандита. Бандита Кинисайд упрятал в тюрьму, а с Молотом заключил сделку: ты мне оказываешь кое-какие услуги — и я тебя не сажаю. Это имело смысл, и Молот стал работать на Кинисайда и даже получать за это деньги. Правда, раньше он брал за работу больше, но, с другой стороны, он на свободе. Иногда он помогал и другим копам.

Он поворочал шеей — она скрипнула.

До чего же противно бездействие и ожидание.

Он вдруг вспомнил о том, что находится в сумке на заднем сиденье.

Сразу стало легче.

Предвкушение заполнило пустоту. Пока он тут торчит, мысль о содержимом сумки будет его поддерживать, согревать душу.

Такси остановилось возле дома. По путаным объяснениям Джамала шофер не сразу его отыскал и уехал, как только с ним расплатились.

— Я думал, что подожду в машине. — В голосе Джамала слышался страх.

— Не бойся, — успокоил его Донован, — ты со мной. Если хочешь, можешь подождать на улице.

Джамал ничего не ответил. Он дрожал всем телом, глаза от страха превратились в два блюдца.

В машине Донован больше молчал, взращивая в себе гнев, который необходимо направить на достойный объект.

— Откроешь мне дверь, и все, — сказал Донован, когда они подходили к дому.

Джамал кивнул, уткнувшись глазами в землю и старательно обходя кучки собачьих экскрементов и почерневшие катышки жвачки. Он шел как на эшафот. Входную дверь Джамал открыл своим ключом, который ему выдал Сай.

Донован вошел в грязную прихожую. С обшарпанных стен лохмотьями свисали отклеивающиеся обои, а ковер на полу, похоже, вообще никогда не чистили. В воздухе стоял запах жареной еды и затхлости. Из-за двери слева летели леденящие кровь звуки голливудского фильма ужасов. Он слегка приоткрыл ее и заглянул внутрь. На диване сидели три бледных прыщавых подростка — двое мальчишек и девочка — и не отрываясь смотрели на источник шума. На полу вокруг них валялись пустые бутылки и банки из-под пива, обглоданная пицца в открытой коробке, стояли переполненные пепельницы с окурками. Один из мальчишек положил руку на грудь девочки и лениво поигрывал соском. От выражения мертвых глаз Доновану стало не по себе.

На экране под скабрезную шуточку расчленяли чей-то труп — дети хохотнули. Донован не понял, что именно вызвало такую реакцию: сомнительный юмор или жуткая сцена. Лица подростков тут же вновь перестали что-либо выражать — ни намека на хоть бы какой-то внутренний мир, на собственные чувства. Роботы-автоматы, которые оживут, если кто-то нажмет на кнопку.

Донован ужаснулся тому, в каких условиях приходится жить Джамалу.

И подумал о сыне.

Он повернулся к Джамалу:

— Где эта сволочь?

— Сейчас узнаю, — сказал тот, трясясь от страха.

— Тебе вовсе не обязательно его искать.

Джамал пожал плечами, отвел глаза.

— Ладно, найди его и скажи, что я здесь и готов заключить сделку. Я к нему войду, а ты сразу уходи.

Джамал кивнул. Он был очень напуган.

— Ты ему врежешь?

— Возможно.

— Хорошо бы. Очень хочется посмотреть.

Гнев от того, что взрослый может сделать с ребенком, поднялся внутри и искал выхода.

— Понимаю.

Джамал вошел в гостиную. Донован прижался к стене. Он слышал, как Джамал спросил, где Отец Джек, как ему ответили что-то невразумительное. Потом визгливый голос — тот самый, с диска — назвал Джамала по имени и велел войти в кухню.

Донован пожалел, что отпустил его одного. Прислушался.

Тут же звук телевизора перекрыл крик, сопровождавшийся ударами, которые ни с чем невозможно спутать.

Донован ринулся через гостиную к двери в самом конце. Что-то не пускало внутрь. Из-за двери доносились всхлипывания, он толкнул сильнее. Вход перекрывал Джамал, скрючившийся на пороге. Он изо всех сил сдерживал рыдания. На другом конце кухни невероятно толстый человек мазал себе бутерброд. Донован остановился как вкопанный — таких толстых людей он в жизни не видел. Жирный воспользовался его замешательством и взял инициативу в свои руки:

— Ты кто, блин, такой и какого хрена тут делаешь в моей собственной кухне?

Внезапное вторжение его не напугало, а скорее разозлило. В голосе слышалась явная угроза, которую не следовало игнорировать. Но Донован ее не услышал. Он вообще ничего не слышал из-за орущего телевизора и буханья крови в голове.

— Сейчас узнаешь, кто я такой! Я Джо Донован, и твои издевательства над детьми, жирная сволочь, закончились!

— Наверное, у меня есть кое-что, что тебе и самому хочется поиметь, да? — Отец Джек залился гнусным смехом.

Донован смотрел на него, как разъяренный бык.

— Подонок!

— Что ж, придется позвонить в полицию.

— Давай звони. Там наверняка тобой заинтересуются.

— У меня здесь приют для бездомных ребятишек — полиции это известно.

— Неужели?

— А что такое? — сказал Отец Джек игриво, подходя ближе. — Ты слышал какое-то другое название?

— Не вешай мне лапшу на уши.

— Ты, видно, решил, что я ими торгую? — Он мотнул головой в сторону Джамала. — Хочешь, бери вон этого, который на полу валяется. Даром. Если он тебе понравился. Кто же от такого откажется! Правда, парнишка слегка поизносился. Немудрено — сколько у него этих членов-то было…

Отец Джек не успел закончить фразу — Донован ударил его кулаком в лицо. Удар получился сильным, но неуклюжим и отозвался в плече, тем не менее Донован сразу почувствовал себя лучше.

Отец Джек отшатнулся, закрыл лицо руками — сквозь пальцы показалась кровь.

— Больно, да? Очень на это надеюсь.

Донован приготовился ударить еще раз, но Джек теперь был к этому готов. Не успел Донован отвести кулак назад, чтобы удар получился увесистее, как Джек обхватил его за спину, оставляя на куртке кровавый след, и костяшками пальцев сильно надавил на поясницу.

— Кажется, почки у тебя здесь? — сказал Джек, выплевывая кровь. — Чувствительное место.

Он надавил сильнее. Донован так и не сумел вырваться из его медвежьих объятий и только слабо сопротивлялся, задыхаясь от боли.

— Что ты там со мной собирался сделать, а? — дышал ему в ухо Джек, продолжая давить на почки. — Хватит или добавить?

Доновану показалось, что его сейчас вырвет, что он потеряет сознание. Он начал хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, правой рукой — единственной частью тела, которая еще кое-как могла двигаться, он шарил вокруг себя, чтобы найти хоть какой-то предмет, которым можно защититься.

Пальцы наткнулись на стол, попали на недомазанный бутерброд и нащупали что-то твердое.

Столовый ножичек — небольшой, но острый предмет.

Он с трудом обхватил рукоятку.

Перед глазами плыли черные тучи. Джек продолжал давить, у него только один шанс, прежде чем он окончательно потеряет сознание. Тяжело дыша, собирая последние силы, он ткнул ножом Джеку в пах.

Результат оказался мгновенным. Джек попытался оторваться от него, но Донован толкал лезвие все глубже.

Джек заголосил, светлые холщовые брюки окрасились кровью.

Донован понял, что больше не в состоянии удерживать нож, и упал на колени. Джек разжал руки. Донован дотянулся до раковины, подтянулся, чтобы встать на ноги. Перед глазами все вертелось, как на карусели.

Джек сидел на полу, привалившись спиной к буфету, и жалобно скулил, держась за рукоятку ножа и не зная, что лучше — вытащить нож из причинного места или не трогать.

— Больно, говоришь? — выдохнул Донован, вцепившись в раковину. — Вот и отлично. Теперь-то мы с тобой…

Но Джек его не слушал, взгляд блуждал где-то позади Донована.

— Сай! Сай! — верещал он.

Донован обернулся. В дверях стояли подростки, которых он видел в гостиной перед телевизором. В этой компании явно верховодил высокий светловолосый мальчишка — он взмахнул рукой, и вся группа ринулась на Донована.

Он не сумел удержаться на ногах. Выставив вперед руки, он тщетно пытался защититься.

Они налетели на него и начали отрабатывать на нем то, что увидели в фильме.

А Донован повторял про себя: они всего лишь дети, я не могу ударить ребенка.

Но в этих существах ничего детского не осталось, только звериная ярость.

Они лупили его кулаками, пинали ногами. Девочка, уступавшая мальчишкам физически, царапалась и кусалась, как дикая кошка.

Он закрывал голову, пытаясь отползти.

— Гоните его… гоните его отсюда…

Дети повиновались и потащили Донована по полу к входной двери, он безуспешно пытался встать на ноги. Он заметил, что Джамал, который по-прежнему лежал на полу, отвел глаза.

Донована толкали и пинали в сторону холла. Он перестал защищаться и отмахиваться — он лишь хотел, чтобы этот кошмар когда-нибудь закончился.

По холодному воздуху, проникшему в помещение, он почувствовал, что входная дверь открылась, — он оказался на улице и лежал на тротуаре с закрытыми глазами, ожидая следующего удара.

В голове звенели злые голоса, потом постепенно наступила полная тишина. Он медленно посмотрел вверх, увидел над собой лицо, которое не узнал, и снова закрыл глаза.

И больше ничего-ничего не чувствовал.

 

14

Донован зажмурился, ожидая ударов, но они не последовали.

Он поводил глазами, но не сумел понять, где находится. Он по-прежнему лежал на спине, но под ним была раскладушка, и он находился внутри какого-то незнакомого помещения. Одинокая лампочка без абажура светила прямо в глаза. Он пошевелился, попробовал подняться. По телу растеклась боль. Он со стоном откинулся назад.

Уголком глаза заметил какое-то движение — к нему приближался человек.

Он снова попытался встать, куда-нибудь скрыться. Больно. Человек заговорил:

— Как вы себя чувствуете?

— Болит…

Человек улыбнулся:

— Не вставайте. Все пройдет.

Донован подчинился, глубоко вздохнул. Перед ним стоял незнакомый парень восточной наружности. Аккуратно постриженные волосы, черная футболка из дорогого магазина, дизайнерские джинсы, белоснежные кроссовки. Небрежное, но безупречное совершенство. Под одеждой тренированное тело. Поспешных выводов делать не хотелось, но почему-то сразу показалось, что парень — гей.

Он оглядел комнату. Обстановка самая незатейливая: стол, два стула, голые стены. На столе одноразовые кофейные чашки и упаковка из-под покупных бутербродов. Зато у окна два штатива с направленными в сторону улицы цифровой видеокамерой и фотоаппаратом с телеобъективом.

Специальное оборудование для ведения наблюдения.

— Я вас осмотрел насколько смог, — произнес парень. — Вас здорово отделали, но, к счастью, ничего серьезного, переломов нет.

— Я потерял сознание?

— Нет, скорее уснули. Я решил, что лучше вас не будить. — Голос звучал ровно и спокойно.

Донован приподнялся на локтях:

— Как же я?..

— Здесь оказались? — И он рассказал, как, услышав шум, выбежал на улицу. — Со мной связываться не захотели и вас оставили в покое. Кстати, меня зовут Амар.

— А я Джо Донован.

— Знаю, — улыбнулся Амар.

Донован снова попытался встать с раскладушки. Голова кружилась немного меньше.

Дверь открылась, и в комнату вошла светловолосая молодая женщина. Где-то он ее видел…

— Как себя чувствуете, Донован?

Донован продолжал молча на нее смотреть.

— Мы познакомились в пятницу возле вашей гостиницы.

— Да-да, кажется, припоминаю… — Он неуверенно приподнялся с раскладушки. — Но что…

— Мне кажется, нам надо побеседовать. Вы в состоянии?

Она говорила. Донован слушал.

Амар принес воду в кружках, раздал пакетики с чаем.

— Я Пета Найт — фирма «Найт Секьюрити».

— Только, пожалуйста, никаких шуточек по поводу двух частных детективов в юбке, — произнес Амар манерно. Он теперь сидел на раскладушке, а Пета и Донован — на стульях. Донован чувствовал себя гораздо лучше, чем можно было предположить после того, что пришлось пережить. Кости не сломаны, только синяки да царапины на коже, как будто его провернули в стиральной машине с парой тяжелых десантных ботинок.

— Мы довольно долго ведем наблюдение за домом Отца Джека, — продолжила Пета, пропустив мимо ушей замечание Амара. — Официально считается, что это приют для бездомных детей, детей-беспризорников. — В голосе звучала горечь. — Но мы теперь очень хорошо знаем, что это на самом деле такое.

Настоящее имя Отца Джека — Дэниел Джексон. Начинал он как социальный работник и активно занимался детдомами и приютами. Потом не без помощи частных дотаций организовал вот этот частный приют. Но это, по сути дела, бордель для педофилов.

— Он подбирает на улице малолетних бродяжек, входит к ним в доверие, приводит сюда и выставляет им счет. И они начинают на него работать.

Донован кивнул:

— Наверное, в детстве над ним тоже издевались, возможно насиловали.

— Ах, боже мой, от жалости сердце кровью обливается. — Глаза Петы были холодны как лед. — Мы имеем дело с подонком, которому покровительствуют некоторые члены местного попечительского совета и кое-кто из полиции — им очень хорошо известно, что происходит в этих стенах. Более того, они получают свой процент от доходов. Прибыльный бизнес. Из-за такой крыши пресса ни разу толком им не заинтересовалась. Кроме того, у него прямо-таки дар саморекламы: малейший намек на возможные неприятности — и он пускает в ход все свое красноречие, трубя на всех углах о том, как много он сделал хорошего.

— И уходит от ответа, отмазывается, — добавил Амар.

— Зачем ему этим заниматься — за него это делают его покровители. Они же разбираются с чересчур любопытными и неугомонными.

Поскольку никто не собирался его разоблачать, Пета решила начать собственное расследование деятельности Отца Джека. Они подобрались к его банковским счетам, но с финансовой точки зрения там все было в порядке. Попробовали проникнуть в дом — Амар должен был выступить клиентом и во время визита установить видеоаппаратуру и подслушивающие устройства, но и это оказалось невозможным.

— Туда вхожи только свои, причем по особым приглашениям. — Из голоса выветрилась вся манерность.

«Найт Секьюрити» начала круглосуточное наблюдение, фиксируя любые передвижения объекта. Они собрали огромное количество информации.

— А потом мы все это опубликуем в центральных СМИ, — сказала Пета. — Привлечем телевидение, газеты — что угодно. Главное, чтобы об этом узнало как можно больше людей. Мы уничтожим эту клоаку и всех, кто с ней связан, независимо от должности.

— И что вам это даст? — спросил Донован.

— Моя фирма едва держится на плаву. — Пета отхлебнула чай из кружки — он оказался холодным, и она, сморщившись, поставила кружку на стол. — Сейчас мы остались вдвоем — я и Амар.

— Почему? — спросил Донован.

Пета невесело улыбнулась:

— Нет естественной клиентской базы. По крайней мере, мне так сказали. Видите ли, частные сыщики — это кто? Нечистые на руку мужики не первой молодости, которых нанимают такие же нечистые на руку мужики не первой молодости, как правило, для того чтобы шпионить за женами. Или за партнерами по бизнесу. Ну, и… — она поежилась, — эти ребята мне не доверяют. Они полагают, что в бракоразводном процессе я начну действовать заодно с их неверными супругами. Что касается бизнеса, им кажется, что у меня не хватит ума, чтобы справиться с их партнерами.

— Почему?

— Потому что я женщина, да к тому же блондинка. Они не принимают во внимание даже то, что я когда-то работала в полиции и у меня черный пояс по восточным единоборствам. Знаете, какие сильные оперативники у нас работали! Настоящие профессионалы. — Она вздохнула. — Но они все ушли. Некоторые полагают, что добиться успеха в этой области невозможно, если у тебя нет полдюжины качков с бычьими шеями или парочки помешанных на компьютерах идиотов. Я ничего не придумываю — зайдите в любое бюро по трудоустройству.

— А если у тебя к тому же работает гей-азиат… — вставил Амар.

— Несмотря на то что ты, между прочим, по ведению наблюдения лучший специалист, с которым мне когда-либо приходилось иметь дело.

Донован покачал головой:

— Неужели двадцать первый век не добрался до северо-востока Англии?

— Что вы! Если послушать, Ньюкасл — это флагман будущего Великобритании. Но на глазах у людей до сих пор шоры, — заметила Пета.

Донован кивнул:

— Значит, вы работали в полиции? Не по тем ли же самым причинам вам пришлось оттуда уйти?

Пета кивнула с каменным лицом, только глаза посуровели:

— Да, вроде того.

— Препоны и рогатки, — снова подал голос Амар. — Вы же знаете, как трудно пробиться женщине в подобной организации.

Они посмотрели друг на друга. Амар не стал распространяться дальше.

— Итак, — Донован кивнул в сторону аппаратуры: — все это вы делаете для того, чтобы наконец получить деньги?

— Не просто деньги — нам нужны большие деньги. Иначе мы вылетим в трубу.

— Нам казалось, что мы близки к цели, — сказал Амар, — но тут появились вы, Джо Донован из «Геральда».

— И вы решили, — на лице Донована появилась гримаса, — что я собираюсь поживиться за ваш счет?

Пета подалась вперед:

— Не скрою, такие мысли приходили.

Донован подошел к окну, посмотрел на другую сторону улицы. В доме напротив не было заметно никакого движения.

— Нет, этого я делать не собираюсь. — Он повернулся спиной к окну. — Я оказался здесь совершенно по другой причине.

— По какой в таком случае? — спросил Амар.

— Сейчас расскажу. Только сначала можно чайку?

Амар пошел в сторону кухни.

— Но такого, который можно пить.

Амар зыркнул на него недобрым взглядом:

— Хотите, чтобы я завершил то, что не успели сделать ребятишки?

Донован улыбнулся и покачал головой:

— Нет, мне этого совсем не хочется.

Амар, усмехаясь, удалился на кухню.

Настала очередь Донована. Теперь говорил он, а Пета слушала.

Амар передал кружки с чаем.

Донован рассказал о Джамале, о Гэри Майерсе. О мини-диске.

Об остальном распространяться не стал.

Чай на этот раз оказался значительно лучше.

Он закончил говорить, откинулся на спинку стула. Пета и Амар переглянулись, потом посмотрели на Донована.

— Интересы у нас разные, но идут в одном направлении, — сказала наконец она.

— Взаимовыгодные интересы, — добавил Амар. — Нам нужно объединиться. Ваша газета опубликует наш материал, а вы за это получите от нас техническую и силовую поддержку. Мне кажется, в этом есть смысл.

Донован переводил взгляд с одного на другого. В кармане зазвонил телефон — Мария.

— У меня на руках результаты вскрытия Гэри Майерса, — сказала она без предисловий. В голосе звучали солфордские гласные. — Хорошо бы тебе взглянуть. Возвращайся в гостиницу.

— Хорошо. — Он огляделся, одновременно принимая решение. — Но я приду с друзьями.

Он закончил разговор, посмотрел на Пету, на Амара. Улыбнулся.

— Собирайтесь, коллеги, вы меня убедили.

Подростки вернулись с улицы взбудораженные. Кровь продолжала бурлить, и, если бы не Сай, они наверняка сломали бы что-нибудь в гостиной. Гремела музыка, они устроили дикие танцы, смотрели видеофильмы, щедро сдобренные сценами насилия и убийств. Девчонка и мальчишка были настолько взведены, что прямо тут же начали заниматься сексом.

Отца Джека уложили на стол в кухне. Из паха все еще торчал нож.

— Вытащи его! Вытащи!

Сай осторожно вынул нож и при помощи огромного полотенца, которым вполне можно было накрыть площадку, где Аль-Каида испытывает биологическое оружие, попытался остановить кровь. Остальные собрались вокруг и наблюдали. Джамал, о котором, казалось, совершенно забыли, жался в углу.

Позади на экране орущего телевизора росла гора трупов.

Сай все прикладывал полотенце.

— Джек, тебе нужно в больницу. Давай я вызову «скорую».

— Ни в какую… блин… больницу… не п-поеду. — Джек тяжело дышал и корчился от боли. — Я д-достану… этого козла. Он еще у меня поплачет…

Сай разорвал на нем одежду, пытаясь подобраться к ране.

— Аптечка там… бинты…

Отец Джек показал на тумбочку под раковиной. Сай опустился перед ней на колени и начал рыться внутри, выбрасывая банки, бутылки, ненужное тряпье, пока не добрался до зеленой пластиковой коробки с красным крестом на крышке.

— Дай-ка…

Джек вырвал аптечку из рук Сая, попробовал сесть. Из раны с новой силой хлынула кровь. Он вытащил бутылку с кровоостанавливающим дезинфицирующим средством, открыл ее дрожащими руками, начал поливать рану, рыча и скрипя зубами от боли.

— Полотенце… полотенце давай…

Сай протянул то же полотенце, которое из белого превратилось в пунцовое. Джек прижал его к паху, велел Саю приготовить повязку из бинтов, ваты и пластырей. Потом обернулся и посмотрел на торчавших в дверях зрителей:

— Видел кто-нибудь, куда он… делся?

Те переглянулись.

— Я спрашиваю, кто-нибудь видел, куда делся этот козел?

— Он с этим… — начал один подросток, — с черномазым азиатом…

Остальные одобрительно закивали:

— Ихняя квартира напротив…

— На той стороне…

— Азиатская морда…

— Да мы его…

— Мы его, типа, того…

Джек заговорил, перекрывая гомон, они тут же замолчали.

— Дай мне телефон! — приказал он мальчишке, который стоял к нему ближе всех. — Позвоню доктору Блейку. И еще кое-кому, кто отделает эту суку. Шевелись!

Сай продолжал суетиться возле него. Когда любопытные поняли, что больше ничего интересного не произойдет, возбуждение улеглось окончательно, подростки разбрелись по углам.

Первым скрылся Джамал, боясь, что Отец Джек, заметив его, вспомнит, кто привел сюда Донована. По выражению лиц остальных он пытался понять, что испытывают его сверстники. Кто-то Джеку сочувствовал, кто-то украдкой улыбался от радости. Джамал понял, что не может быть однозначной реакции, если твой благодетель одновременно и твой мучитель.

Видеофильм закончился, снова заработал телеканал. Передавали сводку местных новостей. И снова тот же снимок — почему-то знакомое лицо мужчины средних лет, Джамал мучительно вспоминал, где он мог видеть это лицо. С экрана звучали слова:

— …о месте нахождения пропавшего ученого-химика Колина Хантли. Последний раз его видели в прошлый вторник, когда он выходил из своего дома в поселке Уонсбек-Мур….

Вторник, подумал Джамал. В тот день он приехал в Ньюкасл.

Вторник.

И вдруг в голове словно что-то щелкнуло. Он вспомнил, где он его видел. И от этого воспоминания у него задрожали руки, подкосились колени, а в животе противно екнуло.

Не какой-то там почти незнакомый клиент.

— Видите ли, мистер Майерс…

— Называйте меня Гэри. Если так вам будет проще.

Тяжелый вздох, потом:

— Хорошо. Гэри…

Комната в гостинице у вокзала Кингс-Кросс. Мелькнувшее где-то сбоку лицо.

Жизнь и смерть. Опять вопрос жизни и смерти.

Он плюхнулся на диван, часто дыша.

Диск. Нужно не просто все рассказать — нужно найти диск.

А потом делать отсюда ноги, и чем быстрее, тем лучше.

Он заглянул в кухню. Сай по-прежнему хлопотал над Джеком. Похоже, это надолго, и вряд ли в ближайшие несколько минут они куда-то пойдут. Он оглянулся на своих соседей — те сидели кучкой, поглощенные расписыванием собственной крутизны, когда они налетели на Донована. На него никто не обращал ни малейшего внимания.

Он выскочил на лестницу и, перепрыгивая через ступеньки, взлетел наверх. Перед дверью комнаты Отца Джека немного отдышался. Вокруг — никого.

Медленно протянул руку, словно это движение могло привлечь чье-то внимание, и так же осторожно приоткрыл дверь в комнату Отца Джека, потом уже смелее широко распахнул и вошел, прикрыв ее за собой. Осмотрелся — в комнате все было как в прошлый раз.

Мини-диск должен быть где-то здесь. Он начал вытаскивать с полок диски и видеокассеты — сначала медленно и аккуратно, потом энергичнее, проверяя, чтобы надписи на них совпадали с надписями на конвертах. Мини-диска не было.

Принялся осматривать шкафы, вытаскивал фаллоимитаторы, коробочки с вазелином, презервативы. Диска не было и там.

Он лег на пол, посмотрел под кроватью. Но там среди клубков пыли валялись лишь упаковки от презервативов и скомканные грязные трусы.

Он залез в гардероб, пошарил в карманах необъятной одежды Джека, вытряхнул аккуратно выставленные ряды домашних шлепанцев.

Диска не было.

В кармане висевшей на вешалке куртки обнаружил бумажник, открыл, вытащил деньги и запихнул пустой кошелек обратно.

Снова оглядел комнату. Что он еще не проверил? Где не посмотрел?

Ага, комод у кровати…

Он сел перед ним на корточки, подергал дверцу — закрыта на замок.

Выругался громким шепотом.

Нужно что-нибудь найти, чтобы подцепить дверцу. Что-то длинное, тяжелое и острое…

Глаза заметались по комнате. Возле груды игрушек для сексуальных забав он заметил садомазохистский металлический шест с болтающимися на обоих концах наручниками. Вот это подойдет.

Он просунул конец шеста в щель и надавил всем телом.

Палка выскользнула из рук, с грохотом шлепнулась на пол, больно ударив по ногам. На деревянной дверце осталась глубокая царапина.

— Вот сволочь…

Он поднял палку, снова как следует поднажал.

Дверца начала поддаваться.

Приободрившись, он надавил сильнее…

Послышался хруст — дерево вокруг замка начало крошиться.

Еще сильнее… только одно усилие, и он доберется до содержимого комода.

— Какого хрена ты тут делаешь?

От неожиданности Джамал выронил палку и обернулся на голос.

С порога на него смотрел Сай. Джамал вскочил на ноги. Сай вошел в комнату.

— Я спросил, какого хрена!

— Послушай, старик, — сказал Джамал, подняв руки вверх, — давай не будем. Я не хочу ссориться. Просто заберу свое и тут же сделаю ноги.

— Это ты про диск? — ухмыльнулся Сай. — Обломись, понял!

Сердце у Джамала билось так сильно, что казалось, вот-вот проломит грудную клетку и вырвется наружу. Нужно срочно что-то предпринять — сделать какой-то примирительный шаг. А потом валить отсюда.

— Пожалуйста, Сай, — заскулил он, удивляясь звуку собственного голоса. Впрочем, сейчас это неважно. — Пожалуйста, просто отдай мне этот диск — и я исчезну. И вы меня больше никогда не увидите.

Сай засмеялся.

— Ладно, дам тебе, раз сам просишь.

Джамал увидел приближавшийся к лицу кулак и отшатнулся. Удар пришелся по плечу — все равно больно.

— Ах ты, сволочь…

Сай снова ринулся на Джамала, и тот, не удержавшись на ногах, упал на кровать. Сай прыгнул сверху, пытаясь дотянуться руками до горла. Джамалу удалось из-под него выскользнуть. Он упал на пол, начал подниматься.

— Ну ладно тебе, Сай, хватит. Врезал мне — и хорошо. Я пойду, лады?

Примирительный тон не возымел действия. Сай смотрел на него с перекошенным от бешенства лицом, готовясь напасть. Нужно было как-то защищаться. Взгляд упал на брошенный им металлический шест. Он успел подхватить его с пола, прежде чем Сай на него набросился.

Джамал с усилием качнул тяжелым шестом. Металлический конец попал Саю в лоб над левой бровью. Сай остановился. Посмотрел на Джамала непонимающе.

Джамала прошиб пот. Тряслись руки, подгибались колени. Он не знал, что делать дальше. На всякий случай он еще раз махнул шестом и попал в то же место.

Сай как подкошенный свалился на пол.

Хлынула кровь.

— Черт…

Джамал начал озираться, взглянул на распростертого на полу Сая.

Тот не двигался.

— Черт…

Джамал бросил шест в сторону, посмотрел на комод.

Времени на то, чтобы завершить дело, нет — нужно выметаться отсюда как можно скорее.

Он выскочил из комнаты, сбежал по лестнице вниз и пулей метнулся на улицу.

— Итак, — спросила Мария, — рассказывать подробно или дать только общую картину?

— Давай пока без деталей. И пожалуйста, попроще, попонятнее.

Она печально улыбнулась.

Донован уже представил Марии новых знакомых, вкратце рассказал, что произошло. Мария заволновалась, потому что на его лице проступали синяки. Тело ломило. Она настояла на том, чтобы он принял душ и переоделся.

— Нужно осмотреть раны, — сказала она, разглядывая глубокие царапины.

— Потом, — сказал он и залез под душ.

— Значит, пока без деталей. — Она взяла со стола несколько листов. — Информация абсолютно конфиденциальная. Об этом пока даже полиции неизвестно.

Пета, нахмурившись, посмотрела на Донована.

— Что вы хотите — журналисты! — пожал он плечами.

Согласно отчету о вскрытии, Гэри Майерс умер от асфиксии и перелома шейных позвонков.

— Но что касается асфиксии… — Мария уткнулась в лежавшие на коленях страницы.

— Что? — спросил Донован.

— Они тут пишут, — Мария подняла глаза, — о своих предположениях, но разве такое возможно? Они считают, асфиксия наступила в результате сильнейшего удара, от которого разорвалась трахея. После этого он упал с обрыва. — Она снова вернулась к бумагам. — И тут начинаются предположения. Они полагают, что этот удар, — она посмотрела на слушателей, — нанесен кулаком.

— Вот это да! — присвистнул Амар.

— Кулаком? Это ж какая силища нужна! — поразился Донован.

— И злоба, — добавила Пета.

— Это еще не все. — Мария провела пальцем по странице вниз. — Сломана левая ключица… — Она перевернула страницу. — Смята почечная лоханка, переломы левых ребер… левого голеностопного сустава… Все это связывают с падением вниз. Это слева. Но вот что интересно. Правое запястье, скорее всего, сломано за сутки до наступления смерти. К тому же… — Она покачала головой. — Тут пишут, что перелом — результат попыток откуда-то вырваться. Следы вокруг запястья подтверждают это предположение.

— Следы от веревки? — спросила Пета, хмурясь.

— От цепи.

— Ни хрена себе! — выдохнул Амар.

— Да уж, — эхом отозвался Донован.

Мария кивнула, отложила бумаги в сторону.

— Вот пока самое основное. Они продолжают экспертизу, в том числе токсикологическую. Возможно, после этого мы будем знать больше.

В комнате повисло молчание.

— Похоже, — заговорил наконец Донован, словно думая вслух, — Майерса похитили и где-то держали…

— Прикованного, — добавила Пета.

— Его к чему-то приковали… — повторил Донован. — Он пытался вырваться…

— Его вывезли подальше, где от него можно было избавиться, — включилась в рассуждение Мария, — в такое место…

Донован стукнул себя по колену:

— В такое место, где тело обнаружат только тогда, когда оно настолько разложится, что невозможно будет определить, какие раны получены при жизни, какие привели к смерти, какие…

— Работа лесных тварей, — закончил Амар.

— Убийство организовали в лучшем виде, — сказала Мария. — Смерть в результате несчастного случая. Вроде как его никто не убивал.

— А через пару лет, — кивнул Донован, — об этом случае забыли бы, вот и все. Спланировано с прицелом на будущее. — Он мрачно улыбнулся. — Спасибо ребятам-эксгибиционистам. Или не спасибо — в зависимости от того, чьи представляешь интересы.

— Вполне возможно, что и полиция придет к такому же выводу, — сказала Пета.

— Что делаем дальше? — спросил Донован.

— Я позвонила Шарки. Он едет.

— Только его здесь не хватает, — отозвался он.

— Нам сейчас нужен грамотный юрист. А еще нужно найти Джамала. И по возможности его диск.

— Я звонил ему на мобильный. Он не отвечает, — вздохнул Донован.

— Все равно продолжай звонить.

— Это моя вина. Я должен был сразу же привезти его сюда, а не… — Он виновато покачал головой. — Нужно его оттуда вытащить. Даже подумать страшно, что с ним могут сделать.

— Да. — Мария присела на край кровати. Донован заметил, что бар здорово опустошен. — Все это перестало быть просто сенсационным материалом. Мой коллега… его убили… А теперь вот этот пацаненок…

Она, казалось, была готова расплакаться. Он сел рядом, обнял ее за плечи. Пета и Амар почувствовали себя лишними.

Мария решительно поднялась.

— Нечего нюни распускать, — сказала она, шмыгая носом. — Надо действовать. Найти парнишку, достать диск. Выяснить, чьих это рук дело.

Она посмотрела на остальных. Вернулись ее деловитость и профессионализм. И гласные северной части Лондона.

— Какие будут предложения?

 

15

Майки никак не мог скрутить сигарету — страшно дрожали руки.

Табак рассыпался по изрезанной столешнице, которая напоминала кожу, изуродованную страшными шрамами.

Он отложил папиросную бумагу, хлебнул пива, поставил бокал на стол, но пиво пролилось на бумагу, и она промокла. Сплошные потери.

Снова начал скручивать сигарету.

Тяжело вздохнул.

Он сидел в грязном пабе в особенно запущенном квартале Скотсвуда. Клиенты вполне соответствовали безрадостной обстановке.

Из древнего музыкального автомата неслась песня — Фредди Меркьюри пел о том, как хочет вырваться на свободу.

Не ты один, парень, я тоже этого хочу, мрачно подумал он.

Еще день, а на улице темно, как ночью.

Он сделал еще один глоток. Та же горечь во рту.

— У меня расстройство желудка, — сказал он утром Кинисайду. Мобильный, которым тот его снабдил, принимал только входящие звонки, поэтому. Майки пришлось звонить из автомата. Он нашел чудом уцелевшую телефонную будку, внутри которой стоял запах мочи и экскрементов. — Я не смогу прийти.

Он почти не лгал. Его сильно тошнило.

Голос в трубке — само беспокойство, ласково называет его «дружок».

Казалось, его вот-вот вырвет.

— К утру, может быть, полегчает. — И повесил трубку, не дослушав пожелания скорейшего выздоровления.

Время от времени он оказывал Кинисайду кое-какие услуги, что-то делал для него постоянно — не бог весть какие сложные задания, но это только усиливало зреющий в нем протест.

Он пришел в паб «Мэгпай» прямо к открытию.

После Меркьюри запел Брайан Адамс о том, что все, что он делает, — для тебя.

Майки повесил голову.

Нет, он совсем не этого хотел. Все эти годы он мечтал совершенно о другом.

Совсем не для этого столько страдал.

У него была цветная мечта. Голубое небо, зеленая трава. Коричневые стволы деревьев с зелеными листочками. Цветы всевозможных расцветок и тонов. В тюремной библиотеке он брал книги, а на занятиях по живописи делал наброски и рисовал свою мечту акварелью. Он настолько в нее поверил, настолько с ней сжился, что даже вдыхал аромат полевых цветов, свежескошенной травы, слышал, как на легком ветру шелестят листья на деревьях, чувствовал на затылке теплые солнечные лучи.

Мечта давала пищу уму и сердцу, цель в жизни помогла не сломаться. Он даже из тюрьмы вышел раньше положенного срока.

Его перевели на поселение в живописной сельской местности. Там он часто смеялся, шутил с надзирателями, отдыхал. И мечтал о будущем, которое ждет на свободе. О светлом будущем.

Он жил надеждой. И своей мечтой.

И вот на тебе — реальность. Жестокая правда жизни.

Все вокруг одного цвета — серого. Разных оттенков, но только серого цвета. Квартал, в котором его поселили. Мертвые заплатки жухлой травы. Небо. Все исключительно серое.

И его мечта: она скукожилась и стала твердой, как бетон в доме, где он жил.

Как тюрьма.

Но времени испугаться не было — ему нашли работу. В многоэтажном гараже приходилось воссоздавать картины преступного прошлого, о котором он понятия не имел, и прикидываться крутым бандитом, которым он никогда не был.

«Убрать Картера».

Его начальники — не бедные парни, которые играют в крутых пролетариев. Носят дорогие потертые джинсы и футболки. Пьют дорогущее бутылочное пиво. Насмотрелись боевиков и соревнуются, кто кого перецитирует.

А еще — они очень похожи на студентов. Майки ненавидел студентов.

Майки им понравился сразу, потому что он «настоящий зэк», который «знает, как это делается», потому что он «из этих самых».

Они повсюду таскали его за собой. Опекали, демонстрировали знакомым, как клоуна.

От него все время хотели дешевого спектакля, хотели, чтобы он соответствовал тому, каким они желали его видеть.

— Расскажи-ка нам, за что ты попал.

— Да, как все в тот день происходило.

О каком дне они спрашивают, интересовался он у них.

— Расскажи нам о гангстерах, о преступниках. Ты ведь знаком с ними.

Гангстеры. Преступники. Был ли он с ними знаком? Конечно, был. Гангстеров и преступников знал любой, кто рос на тех же улицах, что и он.

Они делали широкие жесты: отстегивали крупные суммы детским домам и больницам. Исключительно для того, чтобы пустить пыль в глаза жителям своего района, демонстрируя, как они пекутся об их благе.

Но они становились такими не сразу.

На самом деле они были очень далеки от образов романтических героев, а в их действиях не было ни намека на искренность и щедрость души. Только подлость и низость. Они из кожи вон лезли, чтобы вырваться из того общества, в котором росли, а тех, кто принадлежал к той же социальной прослойке, готовы были унижать и издеваться над ними. Они легко шли даже на убийство.

А потом вдруг превращались в благодетелей.

И давали деньги, чтобы их уважали.

Уважали и боялись.

Купленные таким образом люди становились их глазами и ушами — без сбоев работающая система слежения и предупреждения против возможных конкурентов и любого другого посягательства.

Так действовала и процветала эта братия.

Майки не желал принимать в этом участия. Не желал становиться одним из этих.

Между прочим, никто из них не цитировал Аля Пачино и других киношных героев.

— Майки, ты должен заниматься тем, что хорошо знаешь.

— Будешь в Ньюкасле экскурсоводом по преступному миру.

— Мы тебе поможем. Классная будет штука.

— У нас есть нужные связи.

Они отметали любые его возражения.

Между тем ни гангстером, ни преступником он никогда не был.

Он был просто невезучим, озлобленным человеком.

Трудно сказать, что появилось сначала — невезучесть или озлобленность, но в конце концов из-за того и другого он убил человека.

Он вспомнил себя подростком — стеснительный ребенок, обожавший читать книги о космосе. Он с удовольствием носился с какой-нибудь интересной мыслью в голове, а не со сверстниками на улице за футбольным мячом.

В семнадцать оставался совершенным ребенком в душе, хотя физически вполне созрел.

Несчастья начались, когда умерла мать. Она была единственным существом, которое он в своей жизни любил. Майки совсем растерялся и не знал, что делать. Мир перевернулся.

Ему не с кем было поговорить, не к кому прийти, некого любить. Никому не было до него дела.

Он начал пить. Это означало, что он может куда-то пойти, чем-то заняться.

Начал бесцельно бродить по улицам — ходил везде. Днем и ночью — время суток значения не имело.

А потом случилась беда.

Было раннее утро. Он устроился на скамейке в парке — на своем привычном ложе. Обернулся старым отцовским пальто, в кармане остатки пособия по безработице и недопитая бутылка бренди. В пьяном забытьи он потерялся во времени и пространстве.

Мимо него, возвращаясь домой после гулянки в клубе, шли два студента и, увидев бродягу, решили покуражиться. Например, стянуть у него деньги, если есть. Попинать его. Отметелить. Может, даже поджечь.

Майки очнулся, когда они, жутко ругаясь, пинками и тычками пытались заставить его принять сидячее положение.

Невезучий, озлобленный человек.

Он полез в карман — рукой двигали страх и чувство самосохранения — и вытащил бутылку с остатками бренди. Ухватившись за горлышко, ударил по голове одного из молодцев. Бутылка не разбилась.

Совсем не как в кино.

Студент удивленно на него уставился, скорчив гримасу от боли.

— Ты что — чокнутый совсем? — выкрикнул он.

Второй неуверенно мялся за его спиной.

Первый начал злиться:

— Ах ты, мразь! Грязная скотина!

Перепуганный Майки еще раз ударил его бутылкой, потом бросил ее на асфальт, бутылка со звоном разбилась. Парень согнулся пополам, обхватив голову руками. Майки посмотрел на второго — тот повернулся и помчался прочь.

Перевел взгляд на первого: хорошая стрижка, дорогие повседневные шмотки. Самоуверенный тип, который понятия не имеет о том, что такое неудача.

Невезучий, озлобленный человек.

Майки с силой толкнул студента. Тот попятился назад и ударился головой о бетонную стойку скамейки — удар пришелся в то же место, куда Майки попал бутылкой.

Он упал на асфальт, под головой багровой подушкой разлилась кровь. Свет в глазах померк.

Майки побежал.

Его нашли на следующий день: на горлышке бутылки остались отпечатки пальцев.

Приятель погибшего сказал, что кашу заварил Майки. Он, дескать, напал на них, когда они возвращались домой. На протяжении всего следствия он ни разу не отошел от этой версии, а во время суда ее неоднократно повторяли его недешевые адвокаты.

Майки рассказал правду — все как было. Адвокаты, которых ему предоставило государство, не смогли повернуть эту правду в его пользу то ли потому, что их сбили с толку, то ли потому, что они слишком устали от повседневных забот. То ли еще по какой-то причине.

Суд квалифицировал его поступок как убийство и приговорил к пожизненному заключению.

Во время процесса Майки ощущал полную беспомощность, а после суда в нем поселились негодование и ярость.

Потом тюрьма. Не так уж там было и плохо — он ожидал худшего. Режим его вполне устраивал — он, по крайней мере, упорядочил и дисциплинировал его жизнь.

Его устраивало все, кроме бесцветности. Везде все было серым. Тогда-то он и дал себе обещание. Если удастся выйти на свободу, он отправится туда, где повсюду зелено. Где голубое небо. Где его никто не знает.

Вернулся в Ньюкасл. В Скотсвуд — таково было условие освобождения. Он был в отчаянии.

Так получилось, что у полицейского, осуществляющего над ним надзор, оказались знакомые на бирже труда. И Майки стал экскурсоводом по местам съемок фильма «Убрать Картера».

Потом в его жизни появился Кинисайд.

— Я твой добрый гений, — сказал при знакомстве Кинисайд, ставя перед ним пол-литровую кружку горького пива.

Они сидели тогда в этом же пабе. Почти на этом же месте.

— Я не могу одновременно находиться везде. Мне нужны глаза и уши.

Прошло несколько месяцев, но кажется, что это продолжается вечно. Кинисайд прочно обосновался в его жизни. Как злокачественная опухоль, которую невозможно вырезать.

— Почему я? — спросил тогда Майки.

Кинисайд пожал плечами:

— Потому что тебе я могу доверять. Потому что ты это для меня будешь делать.

— Почему вы так решили? — Майки начинал злиться. — С какой стати?

Еще одно движение плечами.

— Потому что, если откажешься, я упеку тебя обратно.

Майки словно получил удар под дых.

— За что? — выдавил он.

На лице Кинисайда появилась улыбка хозяина положения.

— Не волнуйся — что-нибудь придумаю.

У Майки не оставалось выбора.

— Кстати, — добавил Кинисайд, — я попрошу тебя еще кое о чем…

Так у Майки появилась вторая работа. Он ненавидел все, что было с ней связано. Информатором быть противно, но наркотики… он ненавидел наркотики. Ненавидел то, как они действуют на людей. Ненавидел то, как они действовали на него самого. В тюрьме он предпочитал не общаться с теми, кто приторговывал наркотой. Считал их мерзавцами и подонками, наравне с насильниками детей.

И вот на тебе — оказался среди такого же отребья.

Жители его квартала относились к нему по-разному. В зависимости от потребностей его либо привечали, либо не хотели видеть. Обслуживали в этом пабе, но держали на расстоянии. Здесь знали, чем он промышляет и, самое главное, для кого он это делает.

Потому что Кинисайд был хитрой бестией.

Большего подонка среди полицейских он никогда не встречал. Кинисайд знал, против кого нужно идти, а на кого не обращать внимания. На кого надавить, кому дать вздохнуть. Он арестовывал людей, добивался, чтобы в суде их признавали виновными. Но это распространялось только на тех, кого он хотел убрать с дороги.

Никто не осмеливался даже слова против него сказать.

Потому что он служил в полиции и мог любого отправить в тюрьму. На любой срок.

Кинисайд без видимых усилий правил западной частью Ньюкасла — такое ни одному бандиту не снилось. И при этом ни единого цента не отправлял ни в один детский приют.

Поэтому его не уважали. Только боялись.

— Запомни, Майки, — сказал он тогда, — тебе от меня никуда не деться.

Ему наконец удалось скрутить уродливую сигарету. Он попробовал прикурить, но конструкция развалилась в руках.

Невезучий, озлобленный человек.

Внутри поднималась и пузырилась знакомая волна бессильного гнева. Он вдруг вспомнил слова тюремного психолога: не злись на события — только на причины, их вызвавшие. Попытайся докопаться до корня зла и предпринимай соответствующие меры, только действуй с холодной головой.

Он, кажется, начинает понимать. Нечего злиться на сигарету, которая не желает скручиваться. И ухмыляющиеся придурки из тура «Убрать Картера» ни при чем.

Все дело в Кинисайде.

Он докопался. Да, это Кинисайд. А теперь он предпримет соответствующие меры, только действовать будет с холодной головой.

Внутри поднимался гнев.

Он вытащил кисет, повторил попытку свернуть сигарету.

Гнев собирался в кулак. Руки перестали дрожать.

На этот раз сигарета получилась, он прикурил, затянулся.

Гнев — чистый, без примесей.

Кинисайд.

Предпринять соответствующие меры.

Майки выпустил струйку дыма.

Отлично. Все встало на свои места.

Майки стоял у въезда на парковку возле здания полицейского участка и наблюдал.

Ждал. Рука в кармане пальто сжимала рукоятку ножа.

Он не сумел пробраться внутрь: ворота были закрыты, видеокамеры торчали по периметру площадки. Пробираться на территорию стоянки с тыльной стороны тоже слишком рискованно. Нож в кармане уже наказуемое деяние — для него вполне достаточное, чтобы его снова упекли за решетку.

Пришлось довольствоваться дежурством у въезда.

Темнело. Пожалуй, охранник в будке может и заподозрить что-нибудь, если Майки отсюда поскорее не уберется. Он изо всех сил старался делать вид, что кого-то ждет. Что он полицейский стукач.

Что почти соответствовало действительности.

Для пущей убедительности время от времени поглядывал на часы.

И смотрел, кто выходит из здания.

У него не было конкретного плана. Собирался ли он поцарапать его шикарную машину? Или напасть на него самого? Он не знал. Поэтому наблюдал и ждал, надеясь, что план созреет сам по себе.

Все больше народу проходило мимо, не обращая на него никакого внимания. Гражданский персонал полиции. Майки начинал чувствовать себя полным идиотом. Что он собирается сделать? Что он вообще может сделать? Он уже решил плюнуть на все и отправиться домой, когда увидел открывавшего дверь Кинисайда.

Майки в последний раз затянулся, бросил окурок на землю, раздавил ногой. В горле пересохло.

Рука в кармане сжала рукоятку. Сердце колотилось как бешеное. Он не знал, что делать — подойти или продолжать наблюдение. Однако дальнейшие события удержали его от всяких действий.

Кинисайд уверенным шагом вышел из здания. У него, как всегда, был высокомерный вид — высокомерие он надевал как бронежилет, который и пуля не пробьет. Но что-то в нем было еще. Какая-то решимость. Он направился к единственному «ягуару» на площадке.

Не успел он дойти до машины, как из здания выскочила женщина и побежала вслед. Лет двадцать восемь — тридцать, решил про себя Майки, хотя в этом разбирался слабо. Худощавая, темноволосая. Пожалуй, она могла быть привлекательной, если бы попыталась. Но она, судя по всему, не пыталась. Она, наверное, просто существовала. Волосы немытые, неухоженные, мятая и очень дешевая одежда. На лице ни следа косметики. Под глазами темные круги, испуганный взгляд, затравленный вид.

— Алан! — позвала она громко и бросилась наперерез.

Кинисайд вздохнул с усталым раздражением, обернулся на голос.

Майки прислушивался, стараясь понять, о чем они говорят, но до него долетали только обрывки разговора.

— Алан, ты ведь обещал…

— …хватит… Джанин. Все кончено…

— …не знаю… как мне… бросил меня, как…

И жестикуляция.

Джанин на грани истерики умоляет и смотрит на него, как тонущий на спасательную шлюпку, в которой не хватило места.

Кинисайд стоит неподвижно со сложенными на груди руками и не смотрит ей в глаза. Потом говорит что-то решительное, давая понять, что у нее нет шансов, и садится в машину. Джанин пришлось прыгнуть в сторону, чтобы не попасть под колеса. «Ягуар» выскочил из открытых ворот и просвистел по Вест-роуд.

Джанин бежала за машиной по стоянке и даже выскочила на улицу. Она смотрела на удаляющийся «ягуар» сгорбившись, словно с ним исчезала ее последняя надежда.

И не двигалась.

— Простите… — Майки медленно подошел и остановился у нее за спиной.

Она вздрогнула от неожиданности, обернулась. По ее взгляду он сразу понял, какие чувства вызвал. Испуг, отвращение, в лучшем случае — сильную неприязнь.

— Не волнуйтесь, — он умоляюще сложил перед собой руки, — я совсем не… не собираюсь… не хочу вас обидеть…

Ее не убедили его слова, она в страхе попятилась.

— Знаете, — скороговоркой выпалил Майки, — все дело в Кинисайде. Алане Кинисайде.

При одном упоминании этого имени ее настроение тут же изменилось. Она по-прежнему смотрела на него настороженно, но в глазах появилось любопытство.

— При чем тут Кинисайд?

— Я его тоже знаю. Мне показалось, что вы относитесь к нему так же, как я.

— И что? — Она продолжала на него смотреть.

Майки почесал затылок. Вздохнул.

— Я сюда пришел, чтобы… чтобы как-нибудь ему навредить. Не знаю как, но навредить. А потом вышли вы. А потом… — Он не сумел закончить фразу.

— Что же он вам плохого сделал?

— Жизнь мою украл. — В его словах зазвенела злоба.

Джанин понимающе кивнула.

— Послушайте, — Майки чувствовал себя не в своей тарелке, — может быть, нам стоит… это… мы… вдвоем…

Она посмотрела на него так, будто он сделал ей непристойное предложение.

Майки покраснел и замахал руками:

— Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать… поговорить бы нам. Он, похоже, испортил жизнь нам обоим. — Он пожал плечами. — Ну это… типа, беду пополам. Две головы… Что-нибудь придумать… Короче, разобраться с ним.

Джанин молчала и, кажется, что-то решала для себя.

— Ладно, — сказала она через минуту, — только я позвоню друзьям и скажу, где нахожусь.

— Конечно-конечно…

— Чтобы вы знали.

— Что вы! Я совсем не против.

Она посмотрела на часы:

— У меня скоро закончится рабочий день. Подождите меня здесь, и мы зайдем в какой-нибудь паб.

Она вернулась в здание.

Майки посмотрел, как за ней закрывается дверь, и закурил.

Впервые за много месяцев он улыбался.

Кинисайд больше всего любил лето. Но оно прошло. И вот он сидит перед окном и смотрит на осенний дождь.

Он прикрыл глаза. Лето… Вилла на Канарах. Загородный дом в псевдогеоргианском стиле в Уонсбек-Мур в Нортумберленде — любимое место отдыха. Как же он любит проводить здесь летние месяцы! Теплый воздух, насыщенный запахом меда и цветущей лобелии в садах, бледно-розовые с синим закаты. Он приезжает с работы, переодевается, с удовольствием вооружается садовым инструментом — надо подровнять кусты, скосить газонную траву. Потом готовит мясо на барбекю, оснащенном газовой горелкой, потом в патио с женой и детьми ест мясо с пылу с жару, потягивает пиво или австралийское «шардоне».

Они весело болтают, смеются, наслаждаясь обществом друг друга. Он хороший муж. Хороший отец. Помогает детям готовить уроки, хвалит за успехи в школе, отпускает погулять с друзьями.

Он вздохнул. Открыл глаза. Опять эти фантазии — такого на самом деле в его жизни не было. Дом — настоящая прорва, куда постоянно уходит куча денег, ежемесячные выплаты по ипотеке — как ночной кошмар. Обслуживание машины — опять деньги, и немалые, а кредит за прошлый месяц еще не погашен. Из-за дверей кабинета доносятся пронзительные крики близнецов, с которыми уже сейчас трудно совладать. Чужие, дикие существа. Жена с идиотскими запросами, на которые не хватает никаких денег. Какая там вилла на Канарах!

Он шумно выдохнул, надеясь, что вместе с воздухом из легких сумеет выпустить из себя постоянное напряжение, в котором живет. Не получилось. Крепкое горькое пиво тоже не помогало.

Дом должен был служить убежищем, куда бы он мог приезжать и отдыхать душой после работы, где спасался бы от грязи и жестокости, с которой приходится сталкиваться ежедневно. Мерзость, мусор, который приходится выгребать. В этом доме он собирался прятаться от прошлого.

Он снова вздохнул. Что толку! Иллюзии. И спасения нет. Он вспомнил, как на него смотрел Палмер, когда вызвал сегодня после обеда к себе в кабинет.

— Служебное расследование? — переспросил Кинисайд.

— Пока только слухи. Легкая рябь на поверхности, — сказал шеф без улыбки.

— Перед бурей? Да уж, знаю, как это бывает. — Он обвел глазами кабинет. Снова посмотрел на Палмера. — Что я могу сделать?

Палмер изобразил на лице искреннее удивление. Пожал плечами.

— Это не мое дело. Я просто решил, что ты должен быть в курсе.

Внутри шевельнулся страх. Паника.

— Разве вы… не можете ничего сказать? Словечко замолвить? Положить конец слухам? То есть я хочу сказать… вас ведь это тоже зацепит.

Глаза Палмера сделались жесткими и холодными.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Кинисайд смотрел на него, не в силах даже слова вымолвить.

— В феодальной Японии, — сухо произнес Палмер, — опозоренные самураи закалывали себя мечом. — Он откинулся в кресле, поднял палец. — Есть над чем поразмыслить.

Кинисайд был не в состоянии размышлять. Он слышал, как громко бьется его собственное сердце, отдаваясь в ушах.

— Извините, мне нужно идти на встречу, — пробормотал он. — Значит…

На том все и закончилось.

Он держал в руках пустую кружку и не мог вспомнить, когда успел ее выпить. Снова налил пива.

Осень. Все умирает. Переход к зиме — тюрьма, на дверях которой висит огромный замок.

По стеклам лупит дождь. Поганая погода. Ничего не поделаешь — Нортумберленд.

Когда он шел от станции, то чувствовал за спиной взгляды, слышал перешептывания, понимающие кивки. Он старался себя успокоить, списывая это на подозрительность и собственные страхи, но ведь ощущение оставалось.

Кто-то его сдал.

Но кто?

Выйдя из кабинета начальника, он мысленно до головокружения перебирал имена. Кто-то из его команды? Не может быть. Они сами по уши в грязи. Им, как и ему, есть что терять.

Кто же тогда?

Джанин? Нет. Она полностью в его власти. Он любил эту свою власть над людьми.

Нет, эта не посмеет. К тому же она сейчас не в том состоянии.

Кто же тогда? Кто?

Он скользнул взглядом по кабинету. Этот дом — всего лишь тюрьма, куда он заточен, а семья — ухмыляющиеся сокамерники. Он вдруг захотел взять в руки что-нибудь очень тяжелое и пройтись по дому, круша все вокруг. Разнести все вдребезги: домашний кинотеатр, DVD-проигрыватель, систему хай-фай. Коллекцию хрусталя, который собирает жена. Он один имеет право все это уничтожить.

И вырваться на свободу.

Его вдруг прошиб пот, воздуха не хватало. Начался настоящий приступ паники. Он заставил себя успокоиться, взял себя в руки.

Посмотрел на часы. Необходимо ускорить события.

Нечего дергаться и распускать нюни. Проявить терпение. И претворить в жизнь свой план.

Приблизить великий день.

День, который станет его спасением. Настоящим спасением.

Не здесь, в Уонсбек-Мур, и даже не на Канарах.

Он уедет еще дальше, где никогда не бывает зимы, где круглый год лето.

 

16

На улице стемнело, когда возле дома остановился «сааб» с откидным верхом. Донован вышел первым — он сидел на переднем пассажирском сиденье. За ним вышел Амар, вслух проклиная спортивные машины за непродуманно крошечное пространство сзади. Пета вышла последней и закрыла машину.

Все, хватит подполья.

Они перестают скрываться.

— Эта машинка — предмет моей особой гордости, — сказала она, когда они забирали ее со стоянки.

— Не рискованно ли оставлять ее на стоянке в таком районе, как Байкер?

— Рискует тот, кто осмелится на нее покуситься, — засмеялась Пета.

Они вчетвером разработали план действий. Пета, Амар и Донован возвращаются в квартиру и продолжают наблюдение за домом Отца Джека, давая ему понять, что он под колпаком. Чтобы он засуетился и допустил ошибку.

Мария остается в гостинице и ждет приезда Шарки, одновременно пытаясь дозвониться до Джамала.

Они вошли в непроветриваемый подъезд, пропахший виниловым покрытием на полу, поднялись на свой этаж. Пета открыла дверь ключом. Они вошли внутрь, и Донован закрыл за собой дверь. Пета зажгла свет.

Амар остановился как вкопанный.

Спиной к окну сидел Отец Джек.

— Это кого-нибудь здесь интересует? — Он поднял вверх мини-диск.

От углов отделились четыре фигуры с бейсбольными битами в руках и окружили вошедших. Они приготовились напасть, как цепные псы ожидая только команды своего тучного хозяина.

Аппаратуру уже сломали.

Донован посмотрел на Джека. Толстяк выглядел очень плохо. Он переоделся в другую яркую гавайскую рубаху и еще более свободные светлые холщовые брюки. Очевидно, на рану пришлось наложить очень толстую повязку, потому что брюхо выпирало еще больше. Кожа имела нездоровый вид. Он сильно потел, от него нестерпимо несло. Рука с диском дрожала.

Он был похож на привидение, которое пока не поняло, что оно уже не живой человек.

— Я тут кое-кому позвонил… — Он мотнул головой в сторону дюжих парней. — Они ребята накачанные и очень серьезные, что меня вполне устраивает, а вот вам, уважаемые, придется несладко.

Он снова поднял руку с диском.

— Придется вам ответить за то, что вы… со мной сделали. — Сквозь боль в голосе пробивалась злоба. — Короче, это ваш последний шанс.

Пета, Амар и Донован молча переглянулись.

— Так вы готовы заключить со мной сделку?

Новый торговый культурно-развлекательный комплекс «Гейт» в центре Ньюкасла. Сверкающий металл и неоновое освещение. Внизу огни баров и кафе, наверху кинотеатр, где без перерыва идут блокбастеры.

Мария стояла на верхней смотровой площадке стеклянного здания, чувствуя головокружение, и смотрела на город внизу: люди выходят из закрывающихся магазинов, кто-то садится в машины, кто-то подъезжает к барам. Обыкновенные люди в обыкновенном городе. Другой мир.

— Ей-богу, как в воздухе висишь, блин. Это как же отсюда можно звездануться!

Она обернулась. Появившийся откуда-то сбоку Джамал смотрел вниз на улицу, отводя глаза. Он был одет так же, как в прошлый раз, но куртка и кроссовки потеряли прежний лоск и шик. Неловко переминался с ноги на ногу. Она поймала его взгляд: он был не просто взбудоражен — видно было, что он смертельно напуган.

— А я уж подумала, что ты не придешь, — осторожно произнесла она.

Джамал безразлично пожал плечами, но сквозь это безразличие проступала паника. Он дрожал, но не от холода.

— Сказал же, приду.

Марии удалось оставить сообщение на его мобильном. Она напоминала, кто она такая, попросила связаться с ней, чтобы они могли продолжить дело, о котором он договаривался с Донованом. Удивительно, но он очень быстро откликнулся.

Сказал, что готов встретиться. Что должен рассказать что-то важное. Очень важное. Велел захватить толстый кошелек, потому что его информация стоит очень больших денег, и сам назначил место и время встречи.

— Итак, что ты хотел мне рассказать? — Мария улыбалась и говорила так, словно боялась спугнуть и без того насмерть перепуганного мальчишку.

— Деньги-то у тебя с собой?

— Если то, что ты расскажешь, окажется правдой, тогда…

— Нет. Они мне нужны прямо сейчас. Валить мне отсюда нужно. — В глазах мольба, голос звучит жалобно.

Мария вздохнула:

— Прости, но сначала я должна тебя послушать.

Джамал молчал, соображая, как поступить.

Она терпеливо ждала.

Он кивнул, но потом вдруг начал озираться, будто на этой площадке, куда вряд ли кто-то поднимается, понатыкали подслушивающих устройств.

— Только не здесь.

— Ладно. Есть хочешь?

Джамал снова безразлично пожал плечами. И снова глаза его выдали.

Бедный ребенок, он не просто хочет есть — он голоден как волк, подумала она.

— Тогда пойдем. — Она пошла в сторону эскалатора. — Еда за мной.

Джамал изобразил равнодушие, но почти побежал следом.

В «Нандо» почти не было посетителей, и их очень быстро обслужили.

Джамал в несколько минут расправился с едой и не отказался от добавки.

Наконец он утолил голод, осушил свой бокал колы и, довольный, откинулся на спинку кресла.

— Понравилось?

— Ага! — Он счастливо улыбался.

— Вот и хорошо. А сейчас давай о деле. Так что ты хотел мне рассказать?

Улыбка тут же сползла с губ. Он заговорил, но начал заикаться и в конце концов замолчал.

— Не волнуйся и не торопись. Времени у нас с тобой достаточно.

— У меня его нет. Я должен исчезнуть как можно скорее. — Лицо Джамала стало очень серьезным.

Он набрал в рот побольше воздуха и, прежде чем она что-то могла сказать, выпалил:

— На диске говорят двое.

Мария ободряюще кивала.

— Один — ваш журналист. Ну, этот, который погиб…

Сердце Марии учащенно забилось. Она чуть не подскочила на месте.

— Продолжай.

— А другой…

Он вспомнил голос на диске: «Видите ли, мистер Майерс…»

— А другой…

И он начал рассказывать. Медленно и очень осторожно, будто подбирая каждое слово. Это человек, которого показывали по телевизору. О котором пишут во всех газетах. Тот, который пропал.

Да, он самый.

Джамал замолчал. Сначала его рассказ оглушил Марию. Хотелось вскочить, срочно бежать из кафе, отдавать по телефону указания, начать действовать. Если то, что она узнала, правда, это настоящая бомба.

Если это правда.

— Можешь доказать, что не врешь?

— Конечно. Если бы у меня был диск, сама бы убедилась.

— Где он сейчас?

По лицу Джамала пробежала тень, и он пробормотал:

— У Отца Джека.

Мария вынула из сумки мобильный:

— Я сейчас позвоню Джо.

— Что толку! — Но Джамал произнес это так тихо, что Мария не услышала.

— Не отвечает. — Она отложила телефон и посмотрела на Джамала: — У тебя что-то произошло?

Сай… Он лежал и не двигался…

— Послушай, — голос Джамала звучал умоляюще, — я ведь тебе рассказал, что ты хотела знать. Мне нужны деньги… прямо сейчас.

— В чем дело?

— Просто я… — Он, казалось, был готов сорваться с места, закричать, разрыдаться. — Нужно мне очень…

Мария вздохнула:

— Ладно. Я могу разрешить выплатить тебе тысячу фунтов. Но сначала нужно какое-то время, чтобы проверить в твоем рассказе некоторые факты.

Джамал от отчаяния стукнул кулаком по столу:

— Мне очень нужны деньги. Я должен исчезнуть, как ты не понимаешь!..

Марии этого совсем не хотелось.

— Погоди, — сказала она, — я должна сделать пару звонков. Иди возьми себе колу или еще что-нибудь.

Джамал обреченно вздохнул, но поняв, что больше ничего не добьется, побрел к бару.

— Кое-что прояснилось, — сказала Мария и сунула телефон в сумку. Перед ней лежала открытая записная книжка, исписанная торопливыми каракулями.

Она переговорила с несколькими корреспондентами своей газеты, пытаясь свести воедино факты в связи с исчезновением Колина Хантли.

Он уехал неделю назад, во вторник, а женщине, которая убирает у него в доме, сказал, что домой вернется поздно, может быть, даже переночует в другом месте. После смерти жены он жил один. Его единственная дочь живет в Ньюкасле, а он — в поселке Уонсбек-Мур.

Коллеги по работе говорили, что задолго до исчезновения он был рассеян и сильно нервничал. Один даже сказал: «Будто готовился к чему-то очень важному».

На вторник Хантли отпросился с работы, поэтому в тот день никто его не хватился. Но когда он не пришел к дочери, с которой договаривался в среду поужинать, она позвонила в полицию.

— Видеокамеры на вокзале здесь, в Ньюкасле, зафиксировали, что он садится в лондонский поезд, — сказала Мария Джамалу. — Такая же видеокамера на вокзале Кингс-Кросс зафиксировала, что он с этого поезда сходит. Так что по месту и датам твой рассказ, похоже, подтверждается.

— Значит, я получу свои деньги?

— Давай-ка начистоту.

Дочери Колин Хантли не звонил. Полиция допросила его друзей и коллег по работе и исключила их из списков подозреваемых. «Официально расследование продолжается, — сказал Марии один из тех, кому она звонила, — но если в ближайшее время не всплывут какие-то новые факты, его, скорее всего, закроют».

— Ты должен обо всем рассказать полиции. Ты свидетель.

Джамал побелел, его начало трясти:

— Какая полиция! Джо мне обещал! Я рассказал все тебе, поэтому с ними мне не о чем говорить. Я просто хочу получить свои деньги.

Мария вздохнула. Нет, она не может позволить, чтобы он взял и исчез. Он сейчас единственный источник важнейшей информации. Нужно еще до конца проверить факты, защитить материал от конкурентов. Нет, она не может его отпустить. Надо что-то придумать, как-то его уговорить.

Она посмотрела на часы: Шарки скоро подъедет. Он сумеет придать всему этому делу юридическое обоснование, у нее появится дополнительное время. А пока ни в коем случае нельзя отпускать Джамала, он должен везде с ней ходить.

Она подняла на него глаза и улыбнулась, запихивая в сумку блокнот и ручку. Он не улыбнулся в ответ, в глазах застыли тревога и страх.

— Знаешь, деньги привезет человек по фамилии Шарки, но он приедет только поздно вечером. До его приезда мне необходимо решить кое-какие вопросы. Пойдешь со мной?

— Чё делать-то? — спросил он подозрительно.

— У Колина Хантли есть дочь. Она живет недалеко отсюда. Мне нужно с ней побеседовать. Почему бы не пойти к ней вместе? Я скажу, что ты стажер или мой помощник. В общем, что-нибудь придумаю.

Джамал хмыкнул, но Мария заметила, как он гордо развернул плечи.

— Лады.

— Что тут может быть плохого, правда? — Мария продолжала улыбаться.

Они вышли из кафе в сторону остановки такси. Навстречу валила толпа, мечтавшая увидеть на экране очередную голливудскую байку.

 

17

Донован в упор смотрел на Отца Джека, стараясь не обращать внимания на отморозков с битами на изготовку.

Не получилось.

Он с усилием заставил свой голос звучать спокойно и ровно:

— Какую же ты нам предлагаешь сделку?

Отец Джек посмотрел на диск.

— Вот это, — он сейчас явно получал удовольствие, хотя было очевидно, что боль становится почти нестерпимой, — я вам отдам за пятьдесят тысяч фунтов. Не будем мелочиться. И за мальчишку-полукровку.

Последние слова он выплюнул с гневом и яростью.

— Интересное предложение, Джек. Только вот цену ты заломил слишком высокую. Между прочим, когда я видел Джамала в последний раз, он был с тобой. Кстати, как там твоя рана? — Несмотря на серьезность положения, Донован улыбнулся. — Пришлось, наверное, подгузник нацепить? Надо же, я и не знал, что выпускают такие размеры.

Джек снова покрылся испариной. Дыхание затруднилось, взгляд потемнел еще больше.

— Можешь сколько угодно насмехаться, но ты скоро, очень скоро поплатишься. Меня утешает, что твои раны будут куда глубже и страшнее моих.

— Утешайся и получай удовольствие, где только сможешь, — сказала Пета зло и бесстрашно, — потому что твоему мерзкому бизнесу пришел конец.

Отец Джек выдавил очередную вымученную улыбку:

— Ой-ой, какие мы страшные!.. Ваша аппаратура вдребезги разбита…

— Полагаешь, мы не подстраховались? — перебил его Амар.

— И не предусмотрели подобное развитие событий? — закончила Пета, уперев руки в бедра.

Донован поразился ее хладнокровию. Сам он был серьезно напуган.

Джек махнул рукой:

— Вы не представляете, какие у меня друзья и связи…

— Информация о тебе передана в одну центральную газету. У нас достаточно серьезных улик, чтобы упрятать тебя за решетку. И никто из друзей-товарищей тут тебе не поможет — они пойдут как твои сообщники. Готовься, Джек, скоро ты прославишься на всю страну.

Джек дышал громко и с надрывом, лицо покраснело так, словно его поджаривали в духовке. Он готов был вот-вот взорваться, но каждое слово давалось ему с трудом:

— Этот диск… Он ведь вам все еще нужен… Сторгуемся. Отдайте мне то, что у вас есть. Тогда выйдете отсюда… целыми и невредимыми.

— Что ты мелешь! — сказал Донован с бесстрашием, которого совсем не ощущал. — Кто ж тебе поверит!

— Поздно, Джек. — Амар оставался таким же невозмутимым, как Пета. — Мы уже передали материалы в газету. Финита ля комедия.

Казалось, Джека сейчас хватит удар.

— Марк…

К нему подошел один из громил, помог подняться. Джек с трудом держался на ногах. Он постоял качаясь, как человек, теряющий сознание, потом отдал громиле диск и кивнул.

Тот положил диск на стол и, размахнувшись, ударил по нему битой. Потом еще и еще, пока от него не остались лишь серебристые осколки.

Джек впился взглядом в Донована. Лицо исказилось гримасой боли и ненависти.

— Ни нашим, ни вашим, — прошипел он, выдыхая сероводород.

Он махнул Марку рукой, и тот проводил его до двери. Прежде чем выйти из квартиры, Джек обернулся к провожатому:

— Дождитесь, когда я спущусь… а потом… потом можете размяться с этими героями.

Он закрыл за собой дверь. В наступившей тишине было слышно, как он, охая, с трудом спускается по лестнице.

— Извините, ребята, — произнес Марк, широко улыбаясь. — Ничего личного.

Остальные заржали.

Пета вдруг резко подпрыгнула и ударила в пах одного из отморозков, стоявших к ней ближе всех. Тот сложился пополам, шумно выдохнув боль и удивление. Руки, державшие биту, ослабли, и Пета тут же его разоружила, вывихнув ему пару пальцев. Парень плюхнулся на колени.

— Джо!

Она бросила биту Доновану. Он неловко ее поймал, крепко обхватил руками.

Ее резкий выпад подарил им драгоценные секунды. Остальные настолько остолбенели, что даже не попытались оказать какое-то сопротивление.

Теперь их оставалось трое. Первый шок прошел, и они остервенело бросились вперед. Ни от кого, и тем более от девки, они не ожидали такого отпора.

Донован почувствовал резкий всплеск адреналина в крови. Куда-то исчезли боль и усталость — осталось только желание выжить.

— Ах ты сукин сын! — Марк уже опускал на него биту, но Донован успел отскочить в сторону — удар пришелся о стену. Повинуясь инстинкту самосохранения, своей битой он тут же ударил Марка по ребрам с такой силой, что ему показалось — он услышал хруст костей. Марк, вскрикнув, скорчился от боли.

Он снова размахнулся и попал Марку по плечу. На этот раз ничего не сломалось, не треснуло, но удар рикошетом отозвался в руке.

Марк хрюкнул, повернулся, размахнулся битой.

От удара в живот Донован дернулся и задохнулся.

Марк прыгнул на него, еще раз ударил, отбросил на стол, потом резко сдернул на пол. Донован не сумел удержать биту в руках. Марк придавил его к полу, схватил за горло одной рукой.

Донован увидел над собой глаза, полные злобы и ненависти. Глаза совершенно незнакомого человека — эта мысль его отвлекла. Вернула к действительности вторая рука Марка, которую тот сжал в кулак и занес над ним.

По этой руке Донован попал битой, но был уверен, что удар все равно будет весомым. Драться с Марком на равных у него не получится — остается рассчитывать на собственные навыки. Он высвободил придавленные Марком руки и попытался оттолкнуть от себя перекошенное злобой лицо, давя на рот и нос. Противник схватил его за горло обеими руками. Донован примеривался вцепиться в него второй рукой. Хотел было взяться за шею, но она была слишком толстой и накачанной, ухватиться за щеки — бесполезно.

Он подобрался рукой к глазу — Марк понял его маневр, начал крутить головой, не отпуская горло.

Донован начал задыхаться и хрипеть. Силы его покидали. Перед глазами, как ходы в другой мир, заплясали черные дыры. Его хватит только на единственный, последний рывок.

Большими пальцами он с силой надавил Марку на оба глаза.

Марк взревел и попытался, не разжимая хватки на горле, отвести голову назад.

Донован продолжал давить.

Марк разжал стальные тиски, скатился с Донована на пол, скорчился на боку, закрывая глаза руками.

— Сволочь… мои глаза… Я ослепну… — ныл он слабым голосом.

Хватая ртом воздух и кашляя, Донован с трудом поднялся, взял биту и дважды ударил Марка по почкам. Размахнулся, чтобы нанести третий удар, но силы его оставили, и он тяжело осел на пол возле перевернутого стола, вяло держась за биту.

Между тем остальных тоже удалось утихомирить. Одному Амар уперся коленом в грудь и держал его за горло. Поверженная жертва беспомощно сучила ногами и руками. Амар больше не смахивал на манерную гимназистку — под футболкой вздулись крепкие мышцы. Лицо было сосредоточенным.

Двое других катались по полу и выли от боли.

Пета опустилась на колено возле Амара. Злость ее разогрела, она была похожа на молнию.

— Слушай, — сказала она пленнику, — тебя ведь просто наняли. Вставай и отправляйся отсюда подобру-поздорову. Мы тебя больше не тронем. Ты пойдешь своей дорогой, а мы — своей.

Она огляделась вокруг, улыбнулась.

— Ну что, закончим на этом!

Лежавший на полу качок, видя, что у него нет выбора, послушно закивал.

Амар разжал пальцы, давая ему возможность подняться.

Остальные к нему присоединились. Марка, который продолжал закрывать руками лицо, поддерживал один из его напарников.

— Ты ему, блин, глаза чуть не выдавил, — сказал тот, кого только что помиловал Амар.

— Я сейчас с тобой проделаю то же самое, — пообещала Пета. — Выметайся отсюда.

Тот уставился на нее, она тоже смотрела на него не мигая.

Он не выдержал, отвел взгляд и вышел из квартиры вслед за остальными.

— И расскажи всем, что вас отлупила блондинка на пару с черномазым гомиком, — крикнул Амар на прощание.

Они с Петой переглянулись, ударили по рукам.

Потом вспомнили о Доноване. Пета села рядом на корточки.

— Вы как?

Донован слабо улыбнулся:

— Как вам мой клиент?

— Вы его здорово отделали!

Он посмотрел на нее, на Амара. Произошедшее их только раззадорило, а его лишило сил.

— Ужас… — сказал Донован.

— Зато какой отпор мы оказали захватчикам, — отозвался Амар.

Они рассмеялись, и воздух очистился от напряжения.

— Что ж, — сказал Донован, — мне кажется, пора пойти обрадовать папашу Джека.

Молот страшно скучал.

Он сидел за рулем неприметной «вектры» и наблюдал за квартирой девицы. Ему казалось, что он торчит здесь неделями — нет, завис на всю жизнь.

Он оставил Кинисайда на станции и вернулся на свой пост. За темными окнами никакого движения.

Когда он выполнял подобные поручения, его одолевали воспоминания обо всех обидах, которые ему наносили в жизни. Они представлялись ему короткими историями. На переднем сиденье рядом с ним стояла открытая спортивная сумка, из которой на него смотрели мертвые глаза — вся его аудитория. Только у его историй был другой конец: мучители приходили в ужас от его силы, он сам их унижал и истязал, вырывал извинения и обретал покой только после того, как убивал своих обидчиков. И мысленно поедал, словно вынимая из них душу.

Но сегодня фантазии не приносили облегчения. И он знал почему. События последних дней здорово его завели. Лондонский канал, Пеннинские горы — вот его истинное призвание. А не эта тягомотина. Он скучал.

Он злился, когда скучал.

А когда злился, кто-то должен был за это ответить.

— Пусть что-нибудь произойдет! Хоть что-нибудь! — взревел он и стукнул рукой по рулю.

Очень скоро кое-что действительно произошло.

Он даже заморгал, решив, что у него глюки.

Нет, картинка вполне реальная.

Мальчишка-проститутка. Джамал. Он шел к дому с какой-то женщиной. Женщину он не знал, но разве в ней дело? Самое главное, что объявился маленький ублюдок!

Он сразу же подумал о Кинисайде: нужно позвонить.

Женщина и Джамал подошли к подъезду, набрали номер квартиры.

Номер квартиры девицы!

Кинисайд трубку не брал: Молот слышал бесконечные длинные гудки. Наверное, сидит у себя за городом. Там сигналы совсем не ловятся. Молот отсоединился, не дожидаясь включения голосовой почты, — оставить сообщение он не решился.

Он начал вертеть головой, соображая, что можно сделать.

Женщина о чем-то довольно долго говорила в домофон. Наконец дверь открылась и посетители вошли в подъезд.

Молот потер лоб. Надо подумать.

Принять решение. Проявить инициативу.

Он снова посмотрел на мобильный, будто взглядом мог заставить Кинисайда перезвонить, но телефон молчал.

Он раздраженно вздохнул, закрыл сумку, вылез из машины, натянул на уши вязаную шапочку и стрельнул глазами по сторонам — не следит ли кто за ним.

Вокруг все было тихо.

Зарывшись лицом в поднятый воротник, он подошел к подъезду и приготовился нажать на кнопку звонка.

 

18

Дверь в дом приоткрыта. Он оглянулся на Пету и Амара, те пожали плечами. Он толкнул дверь.

Внизу все перевернуто вверх дном. Подростки, судя по всему, сбежали. Они, очевидно, торопились — в спешке похватали все, что можно унести, а потом продать.

Над головой скрипнули половицы.

Он жестом показал наверх и начал осторожно подниматься по лестнице. Пета и Амар последовали за ним.

На площадке второго этажа он огляделся. Комнаты, где жили подростки, стояли нараспашку. Они подверглись такому же опустошению, как и гостиная внизу. На полу валялась одежда, которую не успели распихать по сумкам. Но сквозь этот кавардак, как ни странно, проглядывала некая методичность: эти дети частенько в своей жизни откуда-нибудь убегали.

Донован подошел к комнате Отца Джека. Единственная закрытая дверь, из-за которой доносились странные звуки.

Здесь кто-то устроил настоящий погром. Дверцы шкафов были открыты настежь, ящики комодов выдвинуты, содержимое разбросано по всей комнате. Свидетельства тайной жизни Отца Джека — отвратительные, страшные секреты, о которых вдруг заявили во всеуслышание.

Повсюду следы крови, особенно ярко выделявшиеся на фоне белой мебели.

На кровати то ли полулежал, то ли полусидел Отец Джек. Вид у него был жуткий. Толстяк прижимал к себе бездыханное тело Сая и рыдал.

И Донован, и Пета с Амаром поначалу даже растерялись и остановились в нерешительности. Наконец Джек заметил чье-то присутствие и поднял глаза. Едва он понял, кто перед ним, его охватила паника. Он дернулся, чтобы побежать, но, очевидно, поняв бесполезность своих усилий, обреченно кивнул головой.

Донована почти тронуло его горе.

Почти.

— Джек, мы звоним в полицию, — сказал он.

— Только не забудьте туда же сдать черномазого мерзавца, — заскулил Джек. — Позаботьтесь о том, чтобы этот ублюдок заплатил за то, что сделал с моим мальчиком.

Педофил посмотрел на покрытое синяками бледное лицо Сая и начал бережно вытирать кровь у его глаз. Его продолжали сотрясать рыдания.

— Да, — сказал Донован, — обвиняй Джамала. Обвиняй нас. Обвиняй несчастных детей. А еще можно телевидение обвинить. Все кругом виноваты, один ты — белый и пушистый.

— Смотри, сука, что он наделал, — выл Джек, взяв в руку металлический шест. — Он ударил его вот этим. Он…

Огромное тело снова заколыхалось в рыданиях, но Донована они больше не трогали.

— Бог его знает, вот только на этой штуковине — твои отпечатки. Твоя ДНК. Кто это сделал: педофил — прожженный негодяй и насильник — или какой-то мальчишка, которого к тому же здесь нет? Кому поверит суд? Джек, ты в дерьме по самые уши, и тебе из него не выбраться. — Донован мрачно усмехнулся.

Рыдания не утихали.

Донован повернулся к Пете и Амару:

— Улик достаточно?

— Вполне, — кивнула Пета.

— Тогда звоним в полицию, а потом Марии. Надо довести дело до конца.

Он полез было в карман за мобильным, но потом посмотрел на Пету:

— Вы не могли бы это сделать вместо меня? Я сейчас вообще не в состоянии что-либо предпринять.

Он выбрался из комнаты, спустился по лестнице, вышел на улицу и сел прямо на асфальт. Закрыл глаза.

Постарался отключиться от всего на свете.

— Кэролайн Хантли? — Мария говорила в металлическую решетку микрофона на подъезде.

— В чем дело? — донесся слабый голос, в котором одновременно звучали нотки отчаяния и надежды.

— Меня зовут Мария Беннетт. Я главный редактор лондонской газеты «Геральд». Вы не позволите войти? Мне нужно с вами поговорить.

В ответ послышался тяжелый вздох, будто женщина потеряла всякую надежду.

— Я не общаюсь с журналистами. Уходите, пожалуйста.

— Я вас очень хорошо понимаю, — быстро заговорила Мария, чтобы женщина не успела повесить трубку. — Я не буду задавать никаких вопросов. Но у меня для вас, возможно, имеется информация. О вашем отце.

— Что за информация? — теперь в голосе звучала только надежда. — Он жив? Его нашли? Он не пострадал?

— Можно мне к вам войти?

Молчание.

Мария точно знала, что женщина раздумывает, стоит ли открывать, или это очередной трюк, чтобы проникнуть в дом. Она по опыту знала, что сейчас все зависит от того, найдет ли она верные слова.

— Я не из желтого издания. Я главный редактор «Геральда». Вы можете это проверить — я дам вам номер, по которому можно позвонить. Честное слово, мне очень нужно с вами поговорить. Вы должны меня выслушать.

Снова тишина.

Мария посмотрела на Джамала, скрестила пальцы на удачу. Джамал пожал плечами. На другом конце опять вздохнули.

— Хорошо, проходите. Четвертый этаж, квартира восемь.

Дверь запищала, Мария ее открыла, пропустила вперед Джамала, подождала, пока дверь снова наглухо закроется. Они начали подниматься по лестнице.

Она чувствовала знакомый трепет в груди и радость, потому что снова занималась любимым делом. А то ведь засиделась за столом руководителя.

Кэролайн ждала их на площадке перед открытой дверью в квартиру.

Мария протянула руку, Кэролайн ответила на рукопожатие. Мария приветливо улыбалась:

— Мария Беннетт.

— Кэролайн Хантли.

Кэролайн оказалась высокой блондинкой лет двадцати семи — двадцати восьми. Если бы не бессонные ночи, она была бы очень привлекательной.

— На площадке не очень удобно разговаривать… — сказала Мария.

Кэролайн заметила Джамала.

— Кто это с вами? — В голосе страх и сомнение, словно ее обманули. — Это же не журналист.

— Это Джамал. Собственно, он и есть основная причина, по которой мы должны с вами поговорить. — Она показала на дверь квартиры. — Можно?

Кэролайн кивнула, отступила вглубь, пропуская гостей. Мария улыбнулась, поблагодарила и вошла. Джамал, робко кивнув, последовал за ней.

Кэролайн закрыла за ними дверь.

Мария огляделась:

— Очень симпатичная квартира.

— Она сейчас далеко не в лучшем виде, — заметила Кэролайн, садясь в кресло. — Как, впрочем, и хозяйка.

Мария посмотрела на нее сочувственно и понимающе кивнула. Она успела заметить, что домашний костюм Кэролайн покрыт пятнами, а волосы не мыты.

Кэролайн жестом указала на диван. Мария и Джамал сели рядом.

— Итак?

По просьбе Марии Джамал повторил для Кэролайн свой рассказ. Он рассказывал то же самое, но излагал события мягче, чтобы как можно меньше ранить слушательницу.

— Вот как… — сказала она, когда он закончил, в замешательстве пожимая плечами.

В комнате повисла почти осязаемая тишина. Джамал посмотрел на Марию, ища защиты и подтверждения, что он все сделал правильно. Она улыбнулась, ободряюще кивнула.

— Очень вам сочувствую, Кэролайн… — сказала Мария.

Кэролайн обхватила себя руками, опустила голову. Плечи затряслись.

— Я… э-э… принесу вам воды, — предложила Мария.

Та кивнула в ответ, хотя вряд ли услышала, что ей говорят.

Мария встала, поискала глазами кухню и жестом пригласила Джамала следовать за ней. Нужно ненадолго оставить Кэролайн одну.

В дверь позвонили.

— Хотите, я узнаю, кто там? — спросила Мария.

И снова Кэролайн кивнула с отрешенным видом.

Мария подошла к двери:

— Кто там?

— «Интерфлора», — раздался мужской голос. — Доставка для… — зашелестели бумажки, — Хантли? Да, для мисс Кэролайн Хантли.

— «Интерфлора»? Допоздна работаете?

— Везде пробки, — объяснил голос. — Это последний заказ. Потом поеду домой.

Мария закрыла микрофон рукой, повернулась к Кэролайн:

— «Интерфлора». Впустить?

Кэролайн неопределенно махнула рукой:

— Как хотите…

Мария нажала на кнопку.

— Четвертый этаж, восьмая квартира, — сказала она в домофон и пошла на кухню за стаканом воды.

Через минуту раздался стук в дверь.

— Надо же, как он быстро поднялся, — пробормотала она про себя. Потом позвала Джамала: — Открой, пожалуйста, чтобы не беспокоить Кэролайн.

Джамал открыл дверь.

Он сначала не признал стоявшего на пороге человека: вязаная шапочка закрывала пол-лица. Но когда тот злобно улыбнулся, сверкнув синим зубом, сомнений не осталось.

Страх пригвоздил Джамала к месту, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Внутри все оборвалось. Он открыл рот, хотел закричать, но слова застревали в горле.

— Ма… Ма… Мария! Мария!

От ужаса в голосе прорывались истеричные нотки. Он попытался отступить на шаг, но ноги не слушались. Молот переступил порог, пошел на него.

И остановился.

В дверях кухни появилась Мария со стаканом в руке.

Молот, ухмыляясь, переводил взгляд с Джамала на женщину. Можно позволить себе роскошь выбирать.

За эти несколько секунд Джамал пришел в себя, прыгнул в сторону, прежде чем Молот сообразил, что добыча уплывает из рук.

— Джамал! Ты куда? — крикнула Мария, но тот уже успел юркнуть за дверь.

Молот посмотрел ему вслед и дернулся, чтобы его догнать.

— Вы нас обманули — вы не из «Интерфлоры»! — сказала она сердито, окидывая его гневным взглядом. — Кто вы, черт возьми, такой? Что вам нужно?

Молот улыбнулся ей улыбкой голодного удава.

Блеснул зуб с драгоценным сапфиром.

Она вспомнила, что Джамал именно так описывал своего преследователя возле вокзала в Лондоне. Содрогнулась от ужаса и тут же поняла, на что он способен.

Она бросила быстрый взгляд на входную дверь, на гостиную, на стакан с водой в руках. Не зная, что делать, инстинктивно плеснула водой ему в лицо.

Молот тут же автоматически резко выбросил руку вперед. Кулак раздробил стекло, загнав часть осколков ей в шею под подбородком. От удара она отлетела к стене, сильно ударившись затылком. Осколки вонзились глубоко в горло.

Ничего не понимая, Мария несколько секунд стояла без движения — в тело словно вошел ледяной сталактит, — потом схватилась за шею руками и поднесла их к глазам. Руки были в крови. Острые осколки разрезали артерию. Кровь начала хлестать фонтаном, заливая стены и потолок. Квартира уже не казалась уютным теплым местом.

Она осела по стене, упала на колени, хватаясь руками за воздух. И никак не могла поверить, что все это происходит с ней наяву. Она пыталась дышать, но из горла вырывался только хлюпающий хрип.

Из последних сил она хваталась за шею в надежде остановить кровь.

Пыталась кричать, но крик застревал в горле.

Она завалилась на пол, в голове электричкой в другой мир понеслись молитвы. Тело не подчинялось и сотрясалось в конвульсиях.

Сталактит со звоном раскололся, разбросав по телу ледяные осколки.

Взгляд начал угасать, темнота из уголков глаз медленно расползалась вокруг.

Она вдруг увидела над собой перекошенное от ужаса лицо Кэролайн Хантли. Увидела, как тот же человек одним ударом свалил ее на пол и начал озираться в поисках чего-нибудь, во что завернуть поверженную девушку. Она видела, как, перешагнув через нее, он вошел в гостиную.

Мария попробовала крикнуть, попросить его, чтобы он позвонил в «скорую».

Слова звучали громко и отчетливо, но только в голове.

Тело уже не дергалось в конвульсиях.

Лед проник внутрь костей.

В глазах потемнело, будто она опустила веки.

Молитвы продолжали звучать в мозгу, но все тише и тише.

Холод распространился по всему телу, остужая каждую клеточку.

Она больше ничего не чувствовала.

 

19

В крохотной комнате едва помещались стол и два стула. Покрытые звукоизолирующим материалом стены без окон, серая массивная дверь. Единственная тусклая лампочка тихо гудит над головой сонной осенней мухой. Комнату, производившую гнетущее впечатление, населяли невидимые призраки бесполезной лжи, отчаяния оттого, что приходится идти на сделку, признаний, которые ни к чему хорошему не ведут. Было трудно дышать, воздух, как слабая надежда, растворялся в четырех глухих стенах.

Пета смотрела в одну точку и вдруг пожалела, что бросила курить.

Дело не в том, что она скучала по привкусу никотина во рту или легким не хватало смолы. Курение — как трость. Нечто такое, что помогает пристроить руки во время разговора. Или во время ожидания. Нечто такое, что когда-то давало ей обманчивое ощущение смелости. Как алкоголь.

Но она давно отказалась и от того, и от другого.

Сердце трепыхалось в груди пойманной птицей. Она оказалась по другую сторону стола, напротив стула следователя. Малоприятный оборот для человека, который когда-то служил в полиции.

На столешнице можно было различить имена, написанные и выцарапанные, прочесть заверения в невиновности, в любви; она увидела отметины, которые оставляют особо ретивые полицейские.

Ни одного знакомого имени. Определенно люди здесь бывают чаще, чем в «Макдоналдсе», да и свободных мест куда меньше.

Она снова вздохнула, посмотрела на часы — скоро семь — и начала перебирать в памяти события вечера.

Выйдя из дома Отца Джека, она увидела сидящего на краю тротуара Донована и присела рядом. У него был измученный вид.

— Они все сбежали, — с отчаянием в голосе сказал он, — все до одного…

— Мы не всемогущи, Джо, — кивнула Пета, вздыхая. — Нам удалось обезвредить опасного преступника, гнусного растлителя малолетних. Мы не в состоянии спасти всех.

Донован горестно покачал головой:

— Одного… Хотя бы одного…

Она поднялась, решив, что лучше дать ему какое-то время побыть одному.

Позвонила в полицию, рассказала, что произошло. Еще до приезда полицейских они решили, чего не будут говорить — прежде всего, не сообщат, по какой причине Донован разыскивает Джамала. Подъехавшая полиция расспросила всех троих по отдельности.

Отца Джека в наручниках повели в ожидавшую машину. Он их как будто не узнал, у него был вид совершенно разбитого человека.

На каталке вывезли закрытое простыней тело Сая и поместили в ожидавшую машину скорой помощи, которая тут же уехала.

Свет прожекторов и белые халаты делали обстановку похожей на съемочную площадку.

После почти трехчасовых расспросов, уточнений, поиска возможных нестыковок в рассказах, противоречий или даже лжи полицейские, казалось, удовлетворились. Немного помогло и то, что Пета когда-то работала в полиции. Их отпустили.

Привлеченные суетой и ярким светом, вокруг начали собираться газетчики и телевизионщики.

— Если хотите объективного освещения событий, стоит от всей этой братии как-то избавиться, — сказал ей Донован. — И как можно быстрее.

Он позвонил Марии, но в трубке раздавались только длинные гудки. Хмурясь, сунул телефон в карман.

— Не берет трубку. Наверное, спит.

— Слушайте, — сказала Пета, — я знаю одного парня, он возглавляет в Ньюкасле ассоциацию внештатных журналистов. Его зовут Дэйв Болланд. Вам знакомо это имя?

— Слыхал, — ответил Донован.

— Можно позвонить ему. Он все устроит и организует эксклюзивный материал для «Геральда».

Донован начал отчаянно зевать. Пета поняла, что он смертельно устал. Ударная доза адреналина истощила силы.

Она, кажется, выглядела ненамного лучше.

— Как хотите, — сказал Донован. — Можно этим заняться завтра утром.

И они разошлись — каждый в свою сторону. Когда Пета садилась в машину, ее окликнул констебль и попросил, чтобы она проехала с ним в полицейский участок.

— Зачем?

— Вам хотят задать еще несколько вопросов.

Она попыталась воспротивиться, но, прекрасно понимая, что это бесполезное занятие, позволила отвезти себя в полицейский участок на Маркет-стрит.

И вот она сидит здесь и ждет.

За спиной открылась дверь. Она обернулась.

— Прошу прощения за то, что заставил ждать, — весело сказал знакомый до боли голос, от которого екнуло сердце.

— Здравствуй, Пол. — Она почувствовала, что в горле пересохло.

Сержант сыскного отдела полиции Пол Тернбулл улыбнулся профессиональной улыбкой, за которой даже ей трудно было что-то прочесть.

Темная шевелюра начинала седеть, лицо пополнело, но в целом он выглядел так же, как во время последней встречи. Такой же черно-белый — зримое проявление собственной веры в незыблемые черно-белые жизненные принципы. Она хорошо знала, какие тараканы живут у него в голове.

Он посмотрел на нее и снова улыбнулся:

— Прекрасно выглядишь.

— Сейчас глубокая ночь, у меня был такой кошмарный день, что не осталось никаких сил, и выгляжу я ужасно. — Слова защищали ее как броня. — Впрочем, за комплимент благодарю, — добавила она подчеркнуто любезно.

Лицо Тернбулла казалось ничего не выражающей маской.

— Как дела? — Он повел плечом.

— Нормально, — ответила она, не вдаваясь в подробности. — Хорошо.

— Значит, хорошо… — эхом отозвался он, пристально вглядываясь в ее лицо.

Пета беспокойно зашевелилась на стуле.

— Ну что, рассмотрел? Теперь я могу идти?

Маска слегка покраснела.

— Всего пару вопросов…

Пета сложила руки на груди: надо же, как сильно бьется сердце.

Тернбулл посмотрел в листок, который откуда-то вытащил.

— Я хочу, чтобы ты… повторила свою версию произошедшего. Нужно кое-что уточнить…

Пета вздохнула и снова начала рассказывать. Да, за домом Отца Джека была установлена слежка. Да, она предъявит полиции и фотографии, и видеопленку. Да, включая те, на которых запечатлен высокопоставленный полицейский чин и довольно известный член местного совета, которые частенько наведывались в его заведение. Да, материалы переданы также в центральную газету. Нет, они не вламывались в дом — дверь была открыта. Джек узнал о том, что за ним следят, и прислал каких-то людей, которые уничтожили аппаратуру и собирались расправиться и с ними. Да, когда они вошли в дом, Отец Джек держал тело мертвого подростка и то, что, по их мнению, было орудием убийства.

Пета откинулась на спинку стула:

— Теперь я могу быть свободна?

Тернбулл посмотрел на Пету.

— Мне известно, что у тебя работает, — он снова бросил взгляд в листок перед собой, — этот азиат. А Джо Донован? Он-то какое имеет отношение ко всему этому?

— Как журналист, который помогает нам написать статью.

— Он работает в «Геральде»? Или работал?

Пета кивнула.

— Он сейчас еще о чем-нибудь пишет?

— Спроси у него.

В его глазах мелькнул огонек. Он снова пробежался по записи.

— Странный выбор. Здесь говорится, что он давно ничего не пишет. С тех пор, как… — он поводил пальцем по строчкам, — как пропал его сын. Это совершенно выбило его из колеи. Сына так и не нашли — ни живого, ни мертвого.

— Что?

Тернбулл поднял глаза, заметил тревогу в ее глазах.

— Разве ты не знала? Неужели он тебе ничего не рассказал?

— Нет… — Пета медленно покачала головой. — Боже мой, какой ужас…

Тернбулл ухмыльнулся.

— Тебя это огорчает? — Он подался вперед. — Похоже, ты неравнодушна к этому Доновану, я прав?

Пета почувствовала, что у нее загорелись щеки, а руки невольно сжались в кулаки.

— Я бы тебе сейчас…

— Отдалась? — смеясь, закончил за нее Тернбулл. — В любое время — я готов.

У нее заклокотало внутри.

— Я бы этого не сделала, даже если бы на земле остался единственный мужчина — ты.

— Раньше ты была другого мнения.

Она посмотрела на него в упор. Взяла себя в руки.

— Кстати, Пол, как поживает супруга? Как дети?

Он промолчал. По лицу скользнула тень.

— Считает ли она, что преступное деяние имеет срок давности? Что прошлое так и остается в прошлом? А может, она и вовсе не знает, что произошло? Хочешь, я с ней пообщаюсь? А то вдруг все осталось по-прежнему, и меня просто кто-то заменил.

Тернбулл смотрел на нее молча.

— Сучка, — наконец выдавил он.

Пета улыбнулась. Грустно и холодно.

— Я больше не та наивная дурочка, какой была, когда с тобой познакомилась. И не алкоголичка с разбитым сердцем, в которую превратилась, когда ты меня бросил. Сучка? Могла и ею стать, Пол.

Он смотрел на нее в упор, она ответила тем же. Он первым отвел глаза — в них мелькнул страх.

— Ты увидел в документах мое имя — тебе стало любопытно, и ты решил на меня взглянуть. Как в старые добрые времена. Я правильно тебя поняла?

Тернбулл снова смотрел на нее не мигая.

— Так я могу идти?

— Дверь вон там. — Он криво улыбнулся. — Уверен, мы скоро снова увидимся.

Она взглянула на него, не в силах скрыть ненависть.

— Сомневаюсь.

Тернбулл махнул рукой. Она поднялась из-за стола, повернулась и стремительно вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

Он сидел, не двигаясь и глядя прямо перед собой — на то место, где только что сидела Пета.

Он не рассказал, над чем сейчас работает. И почему так уверен, что они снова увидятся. Очень скоро.

Он заскрипел зубами, сжал кулаки.

И криво усмехнулся.

Донован лежал в горячей ванне в своем номере, пена пузырилась прямо у подбородка.

Он наслаждался давно забытыми ощущениями.

Тревога по поводу бесследно исчезнувших детей отступила. Пета права: они передали в руки полиции опасного преступника-педофила. Когда он перешагнул порог усталости, понимание значительности их поступка вызвало такой подъем в душе, что ему показалось, он вернет ему силы. Но почти три часа показаний все-таки добили его.

Вернувшись в гостиницу, он еще пару раз попытался связаться с Марией, чтобы сообщить последние новости. Очень хотелось заснуть в ее объятиях, а завтра проснуться рядом с ней. Но она, наверное, не хочет, чтобы ее беспокоили. Что ж, пусть отдыхает, он ей обо всем расскажет утром. У них так много ночей впереди — он это точно знает.

Едва оказавшись в кровати, он провалился в глубокий сон без сновидений. На душе было спокойно: с другими проблемами он разберется позже.

Завтра.

Он проснулся рано утром. Тело затекло, и он решил принять ванну, чтобы унять боль.

Он выйдет из ванны и закажет завтрак в номер.

Пригласит Марию разделить с ним трапезу.

В дверь номера громко постучали. Он откинул назад мокрые волосы, высунул голову из ванны и крикнул:

— Оставьте — что там у вас — за дверью! Я через пару минут выгляну.

Через минуту стук повторился.

— Ну не свинство ли! — вздохнул Донован.

Он выбрался из ванны, набросил белый махровый халат, подошел и открыл дверь.

— Я же сказал, оставьте…

И замолчал на полуслове.

Он сразу понял, что перед ним копы, хотя они были в штатском и не успели ткнуть в нос удостоверения. Одна — женщина лет тридцати пяти с короткими светлыми волосами и совершенно непримечательная внешне. Другой — мужчина помоложе в костюме и галстуке, черно-белый с головы до ног. Первой заговорила женщина.

— Я инспектор сыскного отдела Нэтрасс, а это, — она жестом показала на своего спутника, — мой напарник, сержант Тернбулл. Вы позволите нам войти?

— Я вчера вечером уже дал показания, — нелюбезно буркнул Донован. — Что еще вы хотите от меня услышать?

— Можно нам войти? — Голос женщины звучал бесстрастно и бесцветно.

Донован отступил в сторону, пропустил в номер непрошеных гостей, закрыл дверь и обернулся.

— Можно присесть?

Донован смахнул с кровати свою далеко не новую одежду, поднял одеяло и простыню.

— Спасибо, — сказала Нэтрасс и села на кровать. Тернбулл сел рядом.

Было ясно, что она ничего не скажет, пока Донован стоит, поэтому он покорно сел на стул в углу комнаты.

— Мистер Донован, — начала Нэтрасс ровным низким голосом, — к сожалению, у нас для вас печальные известия.

Донован открыл было рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость, но выражение лица инспектора помешало ему это сделать. При этом глаза ее ничего не выражали. Он начал ощущать беспокойство.

— Речь идет… о Марии Беннетт. Она, судя по всему, погибла.

Донована будто с размаха ударили в солнечное сплетение.

— То есть как это «погибла»?..

Он переводил непонимающий взгляд с одного на другого, но полицейские сидели с профессионально бесстрастными каменными лицами.

— Погибла…

Ни умом, ни сердцем он не мог ни осмыслить, ни принять эту информацию. Казалось, тело и голова отделились друг от друга и закружились в каком-то диком черном вихре.

Он начал трясти головой, чтобы избавиться от этого ощущения, но стало только хуже.

— Она… она ведь… — Он в оцепенении показал на дверь. Покачал головой. — Нет-нет, не может быть… Что вы такое говорите…

Посетители молча переглянулись.

— Как… как это случилось?

— Ее убили, — рубанул Тернбулл.

Донован смотрел на него ничего не понимающими глазами.

— Убили?.. Кто?..

— Мы надеялись услышать это от вас, мистер Донован.

Донована словно стукнули по голове.

— Что вы имеете в виду?

— Мой коллега хочет сказать, — сказала Нэтрасс, бросая на напарника осуждающий взгляд, — что обнаружено тело с документами на имя Марии Беннетт.

— Вы хотите, чтобы я ее опознал? — глухо спросил Донован.

— Простите, но приходится просить вас об этом.

Донован закрыл лицо руками:

— Господи…

Нэтрасс и Тернбулл поднялись. Она обернулась к Доновану, посмотрела в глаза:

— Мы, честное слово, очень вам сочувствуем.

Он кивнул.

Они вышли, сказав, что подождут внизу. Донован снова опустился на стул, глядя прямо перед собой.

В голове, как акробаты в замедленной съемке, плыли мысли; в душе проносились чувства, как сошедший с рельсов на полном ходу поезд.

Рухнул целый мир, который он начал для себя создавать. Хрупкий мир, который разлетелся от дуновения темного ветра реальности, как соломенный домик.

Он снова одинок. Несчастен. Всеми покинут.

У него было чувство…

То же самое он испытывал, когда пропал сын.

Раздавленный, он сидел, не двигаясь с места.

В дверь постучала горничная, но, не дождавшись ответа, ушла.

Он продолжал сидеть, уставившись в пол.

Наконец он вспомнил, что внизу ждут двое полицейских. Встал, отправился в ванную. Посмотрел в зеркало, увидел свое мокрое лицо и только тогда понял, что плачет.

— Наверное, я должен вам сказать, что Мария и я… что мы любим друг друга… — Он запнулся, вздохнул. — То есть любили…

Нэтрасс кивнула, как будто его слова подтвердили то, о чем она знала или догадывалась.

— В таком случае вам, конечно, тяжело вдвойне, — сказала она.

Донован сгорбился на стуле, локти на коленях, пальцы сцеплены. Он не находил слов.

Они сидели рядом на пластиковых стульях в длинном-длинном коридоре, которому, казалось, нет конца — Донован находился в своем собственном мире, Нэтрасс — в ожидании, что он позволит ей войти.

Больничный морг.

Донована вели сюда через артерии больницы — бесконечные коридоры с бесчисленными стерильными дверями; за каждой новой дверью оставалось все меньше тепла, пока за ними не закрылись последние и они не оказались в сердце здания — морге.

Он увидел прямо перед собой сверкающие металлические столы с желобками по бокам. На одном из них лежало накрытое простыней тело. Тернбулл подошел к лаборанту в синем халате, показал на Донована. Тот приблизился к столу, откинул простыню.

Донована бил озноб, он опустил голову, уставился в пол. В недавнем прошлом он часто мысленно проигрывал то, что должно было произойти сейчас: простыню открывают, он видит тело, ему задают вопрос, он отвечает.

«Да, — неоднократно мысленно говорил он, — это Дэвид… Мой сын».

Волна боли после этого находила выход, наступало ощущение пусть уродливой, но завершенности.

Но это был не Дэвид.

Перед ним на столе лежала Мария. Глаза закрыты, волосы разметались, выражение красивого лица почти радостное — как в ту ночь, когда она заснула рядом с ним.

Посиневшая рваная рана на шее напоминала, что она не спит. Мария была теперь где-то совершенно в другом мире.

— Да, — кивнул он, — это она.

И отвернулся, понимая, что эта картина останется с ним навсегда.

Еще одна потеря.

Еще один призрак, который будет его преследовать.

— У вас есть какие-нибудь предположения, кто мог это сделать? — услышал он голос Нэтрасс.

Он покачал головой.

— Может быть, этот человек как-то связан с тем, над чем вы работали?

Донован вдруг подумал о Джамале, но тут же отбросил эту мысль. Снова покачал головой.

— Вы что-то собирались сказать?

— Нет, я ничего не знаю.

— Над чем вы работали? Что вас обоих сюда привело?

Донован поднял на нее измученные глаза:

— Пожалуйста… Я понимаю, что вам нужно делать свое дело, я не меньше вас хочу, чтобы убийцу поймали, но… я не могу…

Нэтрасс понимающе кивнула, но было заметно, что его слова ее не удовлетворили.

В эту минуту к ним подошел Тернбулл с двумя пластиковыми чашками в руках. Одну он протянул Доновану, который удивленно посмотрел на его руку.

— Это чай, — пояснил Тернбулл.

Донован едва кивнул в знак благодарности, трясущимися руками взял чашку и поставил на пол.

Тернбулл сел рядом с ним с другой стороны.

— Где ее нашли? — обратился к нему Донован.

Нэтрасс и Тернбулл переглянулись, она кивнула, Тернбулл заговорил.

— В квартире Кэролайн Хантли.

— Чьей? — Донован нахмурился в недоумении.

— Кэролайн Хантли, — вмешалась Нэтрасс, — дочери Колина Хантли.

В памяти на секунду зажглась какая-то искра, но быстро потухла.

— Колина Хантли? — переспросил он.

— Пропавшего ученого, — сказал Тернбулл, изучая реакцию Донована.

— Вы не могли о нем не слышать, — сказала Нэтрасс. — Об этом похищении сейчас трубят все СМИ. Газеты, радио и телевидение. Полиция поднята на ноги.

— И работает в две смены, — сказал Тернбулл, но Нэтрасс сделала вид, что не услышала его замечание.

— Простите, я не в курсе.

Нэтрасс рассказала об исчезновении Колина Хантли, Донован слушал и кивал.

Наверняка он слышал или видел это имя, поэтому оно и показалось знакомым. Газеты, телевидение. Но в глубине сознания скреблась еще какая-то мысль, какое-то неясное чувство не давало покоя…

Он услыхал голос Нэтрасс — она о чем-то его спрашивала. Он поднял глаза:

— Простите, что вы сказали?

— Я о ее тетради — в ней полное описание обстоятельств исчезновения Колина Хантли. Мы связались с «Геральдом», они подтвердили, что она звонила туда и подробно обо всем расспрашивала.

— Вы в это время находились в Байкере, — вставил Тернбулл.

— Затем она отправилась в Джесмонд к Кэролайн Хантли. Вчера вечером около десяти тридцати в службу спасения позвонила соседка и сказала, что в квартире наверху шум, похожий на драку.

— Это как раз квартира Кэролайн Хантли, — уточнил Тернбулл.

— А что говорит сама Хантли? — спросил Донован.

— Ничего, — сказала Нэтрасс, — она исчезла.

Донован посмотрел на обоих полицейских:

— То есть?

Тернбулл вытащил записную книжку и начал зачитывать:

— Около двадцати двух сорока пяти та же соседка увидела в окно выходившего из подъезда человека с предметом, похожим на свернутый ковер. Он поместил свою, по всей видимости, тяжелую ношу в багажник стоявшей неподалеку машины — «воксхолл вектры» и уехал.

— Она запомнила номер? — спросил Донован.

— Не обратила внимания, — сказал Тернбулл. — Решила, что это не имеет значения.

— Мы были в квартире Хантли, — сказала Нэтрасс. — Похоже, из гостиной пропал большой ковер.

— Вместе с хозяйкой, — предположил Донован.

— У нас возникло такое же подозрение, — сказала Нэтрасс. — Мы пригласили соседку, чтобы с ее помощью составить фоторобот того человека. Это может здорово помочь в расследовании. И описание машины, хотя тут у нас меньше надежд: слишком много на улицах «вектр». Мы, кстати, полагаем, что тот же человек похитил ее отца. Почему он это сделал, неизвестно.

Тернбулл повернулся к Доновану. Лицо ничего не выражало, но взгляд выдавал внутреннее напряжение.

— У вас имеются какие-нибудь предположения?

— Нет, — сказал он, не отводя глаз.

— Пол, принеси мистеру Доновану еще чаю.

— Я ведь только что…

— Мне кажется, он остыл. Будьте любезны.

Она бросила на него взгляд, который отметал всяческие возражения. Тернбулл неохотно поднялся и потопал прочь. Она проводила его глазами, потом повернулась к Доновану с сочувственной улыбкой на лице:

— Я должна извиниться за поведение коллеги. В своем рвении добиться справедливости он порой… заходит слишком далеко.

Донован молча кивнул.

— Понимаю, сейчас не лучшее время вести разговоры. — Она протянула визитную карточку. — Здесь мой телефон. Если что-то вспомните — неважно что, — позвоните, пожалуйста. Вы ведь не меньше нас заинтересованы в поимке убийцы.

Донован кивнул и сунул карточку в карман.

— Буду с вами откровенна. Я не из тех полицейских, кто считает, что пресса и полиция не в состоянии найти общий язык. У вас свои задачи, у нас — свои, интересы могут пересекаться к обоюдной выгоде.

Донован прищурился:

— Что вы имеете в виду?

— Мне кажется, — она позволила себе слегка улыбнуться, — вы меня прекрасно поняли. Вы помогаете мне, а я — вам.

Донован кивнул. Старая как мир история. Журналисты и их источники.

— Договорились, — сказал он.

— Вот и отлично, — сказала она с улыбкой, но взгляд тут же посуровел, — только никаких подвигов, никакой самодеятельности. Это не приведет ни к чему хорошему. Особенно для вас. Вы меня поняли?

— Как не понять.

Вернулся Тернбулл с очередной чашкой в руках и злобой на лице.

Нэтрасс поднялась:

— Спасибо, Пол, но боюсь, нам с вами пора идти.

Тернбулл, сердито зыркнув на Донована, швырнул чашку в стоявшее рядом мусорное ведро.

— Мы можем вас подбросить до гостиницы, мистер Донован, — предложила Нэтрасс.

— Благодарю, но я лучше пешком.

Они проводили его до двери и отправились по своим делам.

А на улице в это время вовсю хозяйничал новый день. Пронзительно-синее небо над головой, в парке рядом буйство осенних красок. Светило солнце. В такой день хочется жить.

Донован пошел прочь, стараясь его не замечать.

По дороге ему так и не удалось привести мысли в порядок.

Перед входом в гостиницу толпились газетчики, телерепортеры — без сомнения, в надежде поговорить с коллегой-журналистом. В ожидании его появления.

Он чертыхнулся про себя и, пока они не успели его заметить, нырнул за угол. С другой стороны здания он юркнул в заднюю дверь ресторанной кухни и наткнулся на вопросительный взгляд шеф-повара.

— Общество защиты окружающей среды, — тут же сориентировался Донован. — Я бы на вашем месте бросился наводить чистоту.

Он быстро прошел через кухню в фойе и там попробовал прокрасться к лифту, но тут его заметила администратор у стойки:

— Мистер Донован, мистер Донован…

Обреченно вздохнув, он нехотя пересек холл, стараясь держаться подальше от главного входа. Она протянула ему ворох записок:

— Вот, вам просили передать…

Конечно, это от журналистов, которые просят его о встрече. Он и сам когда-то так поступал.

— Отправьте все это куда подальше, — сказал он. — В помойку всю эту кучу.

— Прибыл мистер Шарки. Он сказал, что должен срочно с вами увидеться.

— А не пошел бы он туда же.

— Простите, что вы сказали? — Девушка распахнула глаза.

— Бога ради, извините, — Донован виновато улыбнулся. — Случайно вырвалось.

Она кивнула, даруя прощение.

Он зашел к себе в номер и позвонил в «Геральд». Попросил всю информацию о Колине Хантли, которой они располагают.

Он потерял ощущение дня и ночи, потерял всякий счет времени.

Оно перестало для него исчисляться в часах и минутах, приняв более конкретную форму. Промежутками между временем, когда приносили еду. Между приемами пищи, ее перевариванием и освобождением кишечника. Питьем и освобождением мочевого пузыря. Оно измерялось количеством вылезающих из нор крыс.

Темницу освещала единственная голая лампочка — его постоянное солнце, которое скорее отбрасывало тени, чем давало свет. После того как увели Гэри Майерса и вместе с ним забрали пару одеял, стало еще холоднее. Ему сунули несколько потрепанных детективов в мягкой обложке — Джеффри Арчер, Джон Гришэм, Том Клэнси. Он решил, что это входит в программу пыток.

Ощущение некой стабильности в его нынешнем состоянии давала постоянно болевшая рука.

Иногда он думал, что сходит с ума. Он понимал, что Мефистофель стремится его сломать. Он слышал его голос, даже когда его самого не было рядом.

«Позвони, — все настойчивее требовал он. — Позвони, и тогда сможешь выйти на свободу. И станешь богатым».

Он не мог позвонить. А еще он знал, что никогда не выйдет на свободу…

Он услышал, как зазвенели цепи на воротах, в замке повернулся ключ. Дверь открылась.

Колин Хантли заморгал от ворвавшегося в помещение света. Он больше не тянулся за колпаком. Зачем? Он ведь отлично знает своих похитителей, да и лишние движения приносили невыносимую боль. Какой смысл притворяться теперь, когда Майерса рядом нет?

Это был Молот.

— Я тебе тут кое-что принес, чтоб не было скучно, — сказал он.

Оставив дверь открытой, он снова вышел и вернулся, держа в руках предмет, похожий на свернутый ковер. Он потащил его по полу, положил в паре метров от Колина и начал разворачивать.

Колин, по-прежнему привязанный цепью к батарее, подался вперед, чтобы разглядеть, что он принес. Что-то в этом предмете было Колину знакомо. Внутри…

— Кэролайн!

Молот повернулся и слегка ткнул его в челюсть. Колин отлетел к стене. Рука заболела еще больше.

— Не ори, ты, козел! А то унесу ее отсюда. По кусочкам унесу.

— И-и… извини, случайно вырвалось…

Колин собрался с силами, сел, потрогал рукой лицо. Из носа текла кровь. Они захватили его дочь.

Его новый мир.

Кэролайн лежала на ковре со связанными руками и ногами и заклеенным пленкой ртом и бешено водила глазами вокруг. Она увидела отца, но даже это не погасило ужас и панику в ее взгляде.

Молот содрал пленку с ее лица, развязал руки и ноги, дернул за руку, не обращая внимания на крик боли, и грубо защелкнул на запястье наручник от цепи, которой совсем недавно приковывал к батарее Гэри Майерса.

— Ну вот и встретились. Счастливая семейка воссоединилась, — сказал он.

Он ушел, закрыв на все замки дверь и ворота.

Отец и дочь некоторое время молча смотрели друг на друга, от переполнявших эмоций не в силах что-то сказать, потом упали друг другу в объятия. Насколько, конечно, могли это сделать, потому что короткая цепь натянулась, впиваясь в кожу и не давая приблизиться.

Волна эмоций захлестнула обоих и вырвалась наружу рыданиями и потоком слез. Они боялись, что снова друг друга потеряют.

Наконец слезы прекратились. Они смотрели друг на друга, словно убеждаясь, что это не сон.

— Кэролайн… — Его голос дрожал и напоминал звук старой скрипучей телеги. — Кэролайн… что с тобой… Тебя били?

Она покачала головой:

— Нет. — И снова обняла отца. — Папочка, родной мой… я думала, тебя уже нет в живых…

— Нет-нет, видишь, я жив…

Она слегка отстранилась и внимательно на него посмотрела:

— Господи… что же они с тобой сделали!

Колин невольно прижал к себе больную руку:

— Ничего страшного, не волнуйся…

Они снова обнялись. Снова слезы, рыдания.

Наконец она вопросительно посмотрела на него:

— Что происходит, папа? Почему ты здесь?

Колин печально вздохнул, отполз назад к стене:

— Девочка моя, я совершил ужасный поступок…

 

20

— Это было просто классно, старик!

— Да, Майки, ты превзошел самого себя.

— Они все прям обалдели.

Майки шел по Высокому мосту в Гейтсхед в сопровождении своих работодателей и, улыбаясь, кивал.

— Спасибо, — сказал он, — вдохновение нашло.

Огромная почерневшая металлическая конструкция Высокого моста, построенного еще при королеве Виктории, не пропускала ни одного солнечного лучика, но Майки было на это наплевать. Он теперь видел свет в конце туннеля.

Потому что обрел союзника.

Он шел и вспоминал свою встречу с Джанин в пабе «Принц Уэльский». Она вошла туда минут через двадцать после того, как они поговорили перед полицейским участком, остановилась на пороге, оглядываясь в нерешительности. Он помахал, она кивнула и с некоторой опаской подошла к его столику.

Он попытался посмотреть на себя ее глазами: грязный, небритый тип в дешевой одежде, вышедшей из моды лет десять-пятнадцать назад. Будто только из тюрьмы.

Конечно, можно понять ее страхи.

Она села на стул напротив и начала рыться в сумочке.

— Я не стал… — От волнения у Майки запершило в горле, он откашлялся, снова заговорил, вставая из-за стола. — Давайте возьму вам что-нибудь выпить. Я не сделал этого сразу, потому что не знал… что бы вы хотели.

— Спасибо, ничего не нужно.

Она вытащила из сумочки мобильный, потыкала в кнопки. Майки заметил, что у нее трясутся руки.

— Привет, мам, — сказала она в трубку, — я после работы забежала с приятелем в паб. — Она помолчала, слушая, что ей скажут, потом продолжила: — «Принц Уэльский». Нет, я недолго. Буду выходить, позвоню.

Джанин положила телефон в сумку, откинулась на спинку стула, посмотрела на него:

— Ну и что же вы собираетесь сделать с Аланом Кинисайдом?

Майки облизал пересохшие губы — пиво не помогало.

— Машину ему изуродую. Не знаю… или его самого. — Он попытался придать следующим своим словам полушутливый тон. — А то и вовсе укокошу.

— Он этого заслуживает, — кивнула она, неотрывно глядя на его кружку. Глаза как будто ничего не выражали.

Майки почувствовал горячее желание излить душу.

— Он разрушает мою жизнь. Я просто хочу… нанести ответный удар.

Джанин хмыкнула.

— Постарайтесь, и не только за себя. — Она вытащила из сумки пачку недорогих сигарет и зажигалку, вытряхнула сигарету, сунула в рот. У нее так сильно тряслись руки, что она никак не могла прикурить.

— Давайте помогу, — сказал Майки, наклонившись вперед и беря ее руку в свою.

Она отшатнулась от его прикосновения, он убрал руку.

— Простите, — сказал он.

— Нет-нет, это я такая… Просто я… Не переживайте…

Она снова попыталась прикурить, на этот раз ей это удалось. Глубоко затянулась, подождала несколько секунд, потом выдохнула, с дымом избавляясь от слишком сильного напряжения.

— Он скотина и мерзавец, его убить мало. — Еще раз глубоко затянулась. — Что же он вам сделал?

Майки решил, что нужно рассказать правду — это лучший способ показать, что он не собирается сделать ей ничего плохого. Или как можно больше правды. О тюрьме он решил умолчать. По крайней мере, пока. Она могла испугаться и убежать.

— Он заставил меня торговать наркотиками.

Джанин посмотрела на него внимательно.

— Он сказал, что я буду одним из его платных информаторов. Я совсем не хотел играть в эти игры, но он меня заставил. А потом заставил еще и торговать наркотой.

— Как это ему удается?

— Он требует от информаторов рассказывать ему о местных мелких оптовиках. Типа, где они находятся, когда прибывает очередная партия. Потом он и его люди их арестовывают, забирают товар и передают информаторам для сбыта.

— Почему вы согласились?

— Потому что, если бы я отказался, он упрятал бы меня в тюрьму, — вздохнул Майки.

— Он мог это сделать?

— А вы сами как думаете? — Майки попытался улыбнуться.

Она снова затянулась, выдохнула, почти успокоилась.

— Алан Кинисайд обожает разрушать чужие жизни, — согласилась она. — Он готов это делать даже бесплатно. Ради собственного удовольствия.

— А что у вас?

Она посмотрела на огонек сигареты, словно взвешивая, что ему сказать. Наконец решилась и заговорила:

— Мы встречались. Я знала, что он женат, но думала, что между нами это несерьезно и ненадолго. — Она покачала головой. — Но скоро поняла, что все очень непросто.

Очередная затяжка. Майки молча ждал.

— Мне было лестно его внимание: взрослый человек при погонах назначает свидание какой-то там секретарше из гражданских. Он был очень убедителен. Не отходил от меня, буквально преследовал… — Она покачала головой, почти улыбнулась воспоминаниям. — Знал, зараза, что сказать, чтобы я почувствовала себя совершенно особенной. Вы же знаете, как это делается.

И хотя Майки не знал, он кивнул.

Она докурила сигарету до самого фильтра и с силой затушила в пепельнице окурок.

— Мразь, — сказала она, всматриваясь во что-то, чего Майки видеть не мог. Вытащила следующую сигарету, закурила. На этот раз руки тряслись меньше.

— Сначала все было так романтично, — продолжала она. — Обеды в шикарных ресторанах. Модные коктейль-бары. Платья, которые туда положено надевать. Вместе вечера напролет. Поездки куда-нибудь в выходные. Было очень здорово, будоражило кровь.

Очередной вздох и затяжка.

Майки удивила ее откровенность. Наверное, решил он, чтобы изгнать Кинисайда из сердца, ей действительно нужно с кем-то поговорить. Кому все рассказать, как не совершенно незнакомому человеку, который ненавидит его так же сильно?

— Но постепенно наши отношения менялись. — По ее лицу пробежала тень. — Он начал просить меня… заставлял кое-что для него делать. Принуждал… — она уставилась на кончик горящей сигареты: —…в обычной жизни и в постели. Нечто отвратительное…

Майки почувствовал себя очень неудобно. Первый раз в жизни женщина разговаривала с ним о сексе. Он густо покраснел.

Она впилась губами в остаток сигареты, затянулась так, что загорелся фильтр. Пепел и дым.

— Ему нравится чувствовать власть над людьми. Он наслаждается своей властью, прямо-таки ловит от нее кайф.

— Сволочь какая… — отозвался Майки.

— У меня когда-то была подруга, которая жила с парнем; он ее бил. Я говорила ей: «Зачем ты с ним живешь? Брось его», а она отвечала: «Но я его люблю. Он изменится». — Джанин горестно вздохнула. — Я считала ее бесхарактерной, но сейчас так не думаю. Потому как знаю, что такое может произойти с любым человеком. Со мной ведь случилось.

Ее лицо еще больше потемнело. Она горько усмехнулась:

— Потом стало и того хуже. Начались наркотики.

Она затушила окурок, подумала немного, снова закурила. С каждым разом руки тряслись все меньше.

— Я ведь и до него немного баловалась наркотиками. Ну там, пару раз брала на черном рынке или в ночных клубах немного экстези. Все пробуют.

Майки согласно кивнул, но ничего не сказал.

— Мне даже нравилось — кайф такой. Но Алан хотел, чтобы это был героин, крэк. Сам подсадил. А потом… потом… — Она покачала головой, отвела глаза. — Он такое начал со мной выделывать, такое… И меня заставлял. Какой-то кошмар…

Она вздрогнула, словно увидела нечто такое, что Майки не мог, да и не хотел, видеть.

— Я потеряла человеческий облик, превратилась в настоящее отребье. — Голос звучал слабо, как у ребенка, потерявшегося в огромном мире. Майки напряженно слушал.

— Я совсем не знала, что делать. С кем… поговорить. Вообще ничего не понимала.

Было видно, что она переживает все заново.

— Мне помогла моя мама, удивительная женщина. Она дала мне силы от него оторваться. — Джанин грустно улыбнулась. — А отец хотел его шлепнуть, только не знал кого. Я же не говорила родителям, кто виноват в моих бедах, чем этот человек занимается. — Она помрачнела. — И уж конечно, не могла им рассказать, что он со мной делал.

Кружка Майки опустела. Он решил, что пока Джанин не закончит рассказ, он не станет заказывать очередную порцию.

— Они очень меня поддержали. Нашли врача. На работе ко мне тоже отнеслись с пониманием. Я сказала, что очень больна, но о нем рассказать не могла. Мне помогли взять отпуск по болезни. — Она вздохнула. — Лечение шло хорошо. — Она выпрямилась на стуле. — Правда хорошо. Я вернулась на работу, старалась не попадаться ему на глаза и искала новое место. Чувствовала себя сильной.

Она вдруг замолчала. На лицо снова набежала тень.

— А потом он опять объявился. Сам меня нашел. Прощения просил. Дескать, прости за прошлое, дай шанс, все теперь будет по-другому, обещаю… — Она покачала головой.

— Вы разве не сказали ему, чтобы он проваливал?

Она опустила глаза, медленно и печально покачала головой. Снова заговорила слабым голосом:

— Я… я опять с ним переспала.

Майки молча слушал.

— Но дело не только в этом. — Голос задрожал. — Я забеременела.

— Что?!

Она кивнула, собираясь с силами, чтобы не заплакать.

— Я сказала ему об этом, приперла к стенке. А он рассмеялся мне в лицо и велел пойти сделать аборт.

Она вздохнула, посмотрела на пачку, хотела взять сигарету, но раздумала, совершенно забыв, что прежняя до сих пор тлеет в пепельнице.

— Если бы только это… но он оскорблял и меня, и нерожденного ребенка. Называл ублюдком и беспородной дворняжкой… Сказал — вырвать его надо с корнем и растоптать, растоптать…

Она закрыла лицо руками, но долго сдерживаемые слезы сумели найти себе дорогу.

Майки растерялся, он не знал, что делать. Хотел ее успокоить, обнять, сказать, что теперь у нее есть друг, что все будет хорошо, но боялся к ней прикоснуться, боялся, что не найдет нужных слов, от которых она перестанет плакать. Поэтому сидел молча и ждал, когда ее слезы иссякнут.

Наконец она немного успокоилась, пошарила рукой в сумочке, вытащила бумажные платочки. Промокнула глаза. Высморкалась. Заметила, что догорела сигарета в пепельнице. Закурила очередную.

Руки снова тряслись, как в первый раз.

— Простите. — Голос звучал, как старая заезженная пленка.

— Не вы должны прощения просить.

Она закивала, глубоко затягиваясь сигаретой.

— И что же вы сделали, как поступили с… — еле слышно, почти одними губами спросил Майки.

— Избавилась от плода. Об этом я ему сегодня и говорила, когда вы нас увидели. Он не хотел меня слушать. Сказал, что у него есть более важные дела. — Снова глубокая затяжка. — Но я увидела его глаза… он ликовал… он не мог сдержать своего торжества…

Она покачала головой.

— Его это по-настоящему возбуждает, — продолжила она. — Он находит людские слабости и использует их в собственных целях. Он и со мной так поступил. — В голосе появились жесткие, злые нотки. — Он развращает людей. Манипулирует ими, вертит, как хочет. Высасывает душу, пока не остается одна оболочка.

— Он использует ваш страх против вас самой, — сказал Майки. — А про меня знает, что я не хочу вернуться за решетку, и угрожает тюрьмой…

— Что значит «вернуться»? — Джанин удивленно подняла бровь. — Значит, вы сидели? За что?

Майки застыл с открытым ртом. Он растерялся, но потом решил рассказать всю правду. Потому что она ничего от него не утаила.

— За убийство, — сказал он просто.

Выражение ее лица тут же изменилось. Глаза расширились от ужаса. Она захлопнула сумочку, готовая сорваться с места.

Майки, конечно, ожидал чего-то подобного, но ее реакция его все-таки опечалила. Он попытался ободряюще улыбнуться:

— Не волнуйтесь. Это было очень давно. К тому же не так все просто: не бывает только черного и белого.

Джанин немного успокоилась.

— Вам совсем не нужно меня бояться. Я не сделаю вам ничего плохого.

Она молчала.

— Опасен Кинисайд, а не я.

Она посмотрела на часы и начала вставать.

— Я, пожалуй, пойду.

— Подождите. — Майки тоже поднялся с места, потянулся через стол, дотронулся до ее локтя. Она посмотрела на его руку, но не попыталась ее сбросить.

— Знаете, — сказал он, — я так благодарен вам за то, что вы согласились со мной поговорить. Я-то сначала думал, что я единственный, кого он… — Майки вздохнул. — Спасибо.

Ее лицо разгладилось. Она даже улыбнулась.

— Я, по крайней мере, теперь тоже знаю, что не одинока, — сказала она и слегка похлопала его по руке.

— Спасибо.

— Извините, мне и правда пора.

— Мы ему отомстим, — пообещал Майки.

Она с улыбкой покинула паб. Майки отправился к стойке за второй кружкой пива. Он думал о том, что она ему рассказала. То, что с ней произошло, каким бы это ни было ужасным, помогло ему. Ее рассказ словно узаконил его мысли о мести. Для его темных, мстительных фантазий нашлось теперь моральное оправдание.

Он вернулся за стол с новой кружкой пива. Посмотрел на окурки в пепельнице. Подумал о Джанин.

Улыбнулся.

И начал строить планы.

Рабочий день закончился, довольные экскурсанты отправились по домам.

Майки собрал вещи, приготовился идти домой. К нему подошли его работодатели.

— Классно сегодня получилось, Майки.

— Круто, старик. Реально круто.

— Мурашки по коже, прикинь.

Майки улыбнулся:

— Спасибо, мужики.

Он посмотрел на троих чудаков. Честное слово, он ничего против них не имеет. Не негодяи какие-нибудь, не преступники. Они такие, какие есть, и с этим ничего не поделаешь. Некоторые люди ничего в своей жизни не могут изменить.

А некоторые могут.

— Ну что, Майки, ударим по пивку?

— Да, давай с нами! По городу пошляемся, пообщаемся с друзьями-приятелями.

— Что скажешь, старик? Пойдем!

— Спасибо за приглашение, мужики, но у меня планы.

Он попрощался и зашагал в другую сторону.

— Майки сегодня, похоже, в хорошем настроении.

— Да, типа, нашел себе — не знаю, типа, цель в жизни появилась. Короче, типа того.

— Точно.

— А сегодня он до чего хорош был. Офигеть!

— Да, супер. Такого никогда не было. Знаете, я первый раз в жизни поверил, что он реально кого-то убил.

— Верняк…

Сделав такой вывод, они направились в сторону бара.

— Урод! Да ты просто урод!

Кинисайд орал в трубку. Молот сидел на скамейке в сквере и безучастно слушал. Лицо ничего не выражало, только глаза горели, как средневековый костер инквизиции.

Наконец Кинисайд перестал бушевать, голос в трубке стал спокойнее:

— Рассказывай, как все произошло.

Молот снова без всяких эмоций в нескольких словах пересказал случившееся. Кинисайд на этот раз не перебивал.

— Никто ничего не видел, — подвел итог Молот.

— Да неужели? Тогда какого черта они пытаются получить от свидетеля твой фоторобот? Почему по всей округе ищут «воксхолл вектру», если, как ты говоришь, никто ничего не видел?

У Молота забухало в груди.

— Только скажи, кто этот свидетель, и он у меня никогда…

— Нет, — отрезал Кинисайд. — Пока нельзя. Самое лучшее для тебя сейчас — на время скрыться. Притаиться, лечь на какое-то время на дно. Съезди куда-нибудь, развейся. А я без тебя попробую тут дела уладить.

— Да пожалуйста! Ты же платишь.

— Да, я. И мне больше не нужны неожиданности. Нужно, чтобы он поскорее позвонил. Надо с этим заканчивать. Еще тут на работе под меня копают, служебное расследование начали. И этот маленький мерзавец опять выскользнул из рук. Между прочим, с этой журналисткой, которую ты замочил, похоже, спал Джо Донован…

— Донован? Совпадение, и только.

— Хорошо бы, вот только не верю я в совпадения. — Кинисайд вздохнул. — Ладно, сам разберусь. Когда понадобишься, позвоню. Будем надеяться, что ты не очень наследил.

И он отсоединился.

Молот сунул мобильник в карман. Что ж, он совсем не против того, чтобы на несколько дней взять отпуск. Можно где-нибудь оторваться. А потом он вернется и снова займется делом.

И Кинисайдом. Что-то этот парень начинает его раздражать.

Он сел в машину и уехал.

Джамал открыл глаза, потянулся.

Вчера он просто вырубился. Ничего удивительного после дозы крэка, которую он выкурил.

Выскочив из квартиры Кэролайн, он отправился в знакомое место, к старой БМВ. Больше идти было некуда. Несколько раз звонил Донован, но он решил, что перезванивать опасно. Он боялся, что после гибели Сая за ним будет охотиться полиция. Вот почему эта развалюха была самым безопасным пристанищем.

Он чувствовал себя ужасно. Наверное, и выглядел не лучше. Вместо недолгой вчерашней эйфории после крэка наступила знакомая черная пустота. Ну сколько можно! Что за напасть! Почти не осталось денег из тех, что он прикарманил в спальне Отца Джека. Часть улетучилась вместе с дымом сигарет, другую часть забрала шайка подростков, которые сначала продали ему крэк, а потом повалили на землю и обшарили карманы. Да еще отметелили, обзывая черномазым. Забрали деньги и смылись. Самое страшное — он не знал, что делать, как поступить. Даже в машине теперь спать опасно.

Он встал, снова потянулся.

Черная дыра, но не только потому, что закончилось действие крэка.

Нужны деньги. Чего проще позвонить Доновану — пусть все уладит. Можно заставить его сдержать обещание. Но это огромный риск. Придется заработать.

Тело ломило. Вздыхая, он завернулся в свою потерявшую всякий шик куртку и с тяжелым сердцем отправился по мосту в Ньюкасл, решив искать такие места, где могут понадобиться его услуги.

 

21

Донован точно знал, что видит сон, но от этого не становилось легче.

Он снова в огромном магазине. С Дэвидом. Вокруг них волнуется серое одноцветье бескрайнего людского моря.

Он знал, что произойдет дальше.

Тот же сон. Возвращается снова и снова.

Вот он здесь — и снова нет.

Здесь — и снова нет.

Толпа перестает двигаться, из подвижного моря превращается в густую, неповоротливую массу.

Потом сон изменился.

Холодно, изо рта с каждым выдохом поднимается пар. Одноцветная толпа становится серебристо-серой. Толпа расступается, и он видит Марию. Она стоит, завернутая в простыню — ту, которой была накрыта в морге, — болезненно-бледная кожа, черно-сине-серая масса вместо шеи.

— Мария… — он слышит собственный голос.

Она смотрит на него пустыми, безжизненными глазами и молчит.

— Прошу тебя, — снова его голос, — возвращайся. Я хочу, чтобы ты вернулась…

Рядом с ней оказывается Дэвид. Они стоят близко-близко, как мать и сын. У него такая же бледная кожа и такие же пустые глаза.

— Нет… — Донован трясет головой.

— Будущее, — вдруг произносит Мария.

Донован хочет к ним подойти, но не может двинуться. Дэвид поднимает руку, и, как обычно бывает во сне, место действия снова меняется.

Дом Отца Джека. Толпа позади Марии и Дэвида поворачивается и смотрит на Донована. В глазах — жестокость, угроза, желание причинить боль. Дэвид указывает на него пальцем:

— Он теряет детей… Взять его…

И толпа идет прямо на него. Он не может пошевелиться, не пытается защищаться, не бежит. На него наваливается орущая масса тел, тычет в него кулаками, пинает, кусается, царапается.

Его валят на пол.

Он не сопротивляется.

Покоряется судьбе.

Донован проснулся оттого, что ему не хватало воздуха.

Во рту будто что-то мешало. Он закашлялся.

Лег на спину, глубоко дыша. По телу градом катился пот, он отбросил одеяло. Открыл глаза.

Сквозь тяжелые занавески пробивался рассвет. Тонкие светлые лучики прокрадывались в номер, усиливая тени, куда могли спрятаться призраки из его сна. Он лежал не двигаясь. Становилось светлее, день вступал в свои права. Призраки отступили. Назад, в тень.

Назад, в его душу.

Он через силу встал, пошел в ванную, почистил зубы, умылся. Тело ныло, болела голова. Организм жаждал отдыха, которого сон так и не принес.

Встал под сильную струю в душе. Вода набросилась на кожу водопадом горячих игл.

Он вспоминал события вчерашнего дня и собирался с силами, готовя себя к следующему шагу.

В «Геральде» пообещали переслать по электронной почте всю имеющуюся у них информацию о Колине Хантли. Ноутбук стоял на столе, подключенный к гостиничному интернету.

Нужно было ждать. Он оглянулся. Вздохнул. В номере находиться невыносимо. Он не может сесть за стол, не может сконцентрироваться.

На полу возле спортивной сумки валяется футболка. Там, где он ее бросил в субботу вечером, когда они с Марией поспешно срывали с себя одежду.

Нахлынули тяжелые чувства: глубокая печаль, гнев, ощущение полного одиночества. Он подхватил футболку, быстро-быстро скомкал ее и что есть силы швырнул в сторону. Она мягко шлепнулась о стену, заскользила вниз и мятой кучкой приземлилась на неубранную кровать.

Израсходовав все силы на бросок, он рухнул рядом и обнял кусок материи, который хранил ее запах, словно таким образом мог вернуть ее к жизни.

Он вдыхал запах ее духов… чувствовал ее кожу…

Еще раз вдохнул…

Почувствовал на щеке ее легкое дыхание…

И еще…

По телу побежали ее пальчики…

Он открыл глаза.

И, кроме того, что он лежит в полном одиночестве, не почувствовал ничего.

Он зарылся лицом в футболку, не в силах сдерживать слезы.

Плечи затряслись от рыданий.

Через некоторое время волна горя слегка отпустила. Он встал.

Голова кружилась, все вокруг было как в тумане. Желудок скрутило так, словно там шевелился клубок змей.

Он посмотрел на сумку. Оттуда торчало дуло револьвера и как будто подмигивало.

Искушало.

Можно подойти, взять его в руки, крутануть барабан и…

Нет, нельзя. Это не выход.

Зазвонил мобильный.

Он вздрогнул от неожиданности. Рассердился, но в глубине души почувствовал благодарность. Звонила Пета.

— Джо… — Она с трудом подбирала слова. — Я только что разговаривала с Дэйвом Болландом. Он рассказал мне о Марии…

— Да, — сказал Донован тихо, — она умерла.

Он до сих пор не мог поверить в то, что говорит. Повторил:

— Да, умерла…

Снова нахлынули слезы. Пета напряженно молчала, ожидая, когда он справится с собой.

— Может, я могу что-то для вас сделать? — наконец отважилась она. — Я или Амар — мы готовы. Что угодно. Только скажите…

Он отсоединился. Вздохнул. Посмотрел на револьвер.

Он больше не подмигивал, не искушал.

Донован швырнул на него футболку, она упала, скрыв оружие от глаз.

Он отключил телефон. Ему нужен только один человек — Джамал. Он неоднократно пытался связаться с мальчишкой, оставлял сообщения, а тот не перезванивал, не выходил на связь. Его это беспокоило, но он ничего не мог с этим поделать. Чуть позже он включит телефон, еще раз попытается найти Джамала. Все остальные — полиция, Шарки — могут подождать.

Он заглянул в ноутбук: пришла почта. Он сел за стол перед компьютером. Вдохнул, выдохнул, чтобы избавиться от тумана в голове.

И начал читать.

Доктор наук, биохимик Колин Хантли работал в химической компании «Нортек», штаб-квартира которой располагается в Нортумберленде. Сфера их интересов в основном распространяется на коммерческий и промышленный сектор. Они разрабатывают растворители и моющие средства. Скучная работенка, решил Донован, хотя в полном перечне клиентов, помимо многочисленных довольно известных международных компаний, значилось и Министерство обороны.

Наткнувшись на это название, он постарался не давать волю воображению и продолжил чтение.

Три месяца назад на заводе произошло то, что расценили как попытку взлома. Не случилось ничего особенного: как утверждали газеты, была повреждена сетка ограждения и выведена из строя камера видеонаблюдения за участком территории, но в само здание никто не проникал и, судя по всему, ничего не пропало. Тогда полиция пришла к выводу, что, скорее всего, это акт протеста защитников окружающей среды, у которых, очевидно, сдали нервы. После исчезновения Колина Хантли полиция снова подняла дело трехмесячной давности, но связи между двумя событиями не обнаружила.

Он продолжал читать.

Колин Хантли жил в Уонсбек-Мур.

Донован оторвался от экрана, задумался.

Уонсбек-Мур. Название почему-то показалось знакомым. Он снова прильнул к экрану, решив, что причина всплывет сама по себе.

Поселок с домами высшей категории в одном из живописнейших уголков Нортумберленда, куда тем не менее легко добраться. Дома окружает подстриженная зелень, в поселке собственные магазины, школа, поле для гольфа и паб. Может, чуть пониже рангом, чем богатые поселки, отделенные от остального мира высоким железобетонным забором, но уже сами по себе цены на недвижимость гарантировали избранность жившей там публики. Любого чужака здесь тут же бы заметили.

И поступили соответственно, подумал Донован. Он вспомнил, что это за место, и продолжил чтение.

Так и случилось.

В поле совсем недалеко от основного скопления домов группа ирландских путешественников разбила лагерь. Вообще-то рядом с поселком и раньше несколько раз располагались ирландские путешественники, причем настолько часто, что жители создали некий альянс и приобрели землю у соседских фермеров, чтобы отвадить желающих останавливаться на их территории. Ирландцы оказались на принадлежащем поселку участке земли.

Жители поселка, решив, что закон на их стороне, сначала не очень волновались. Но когда чужаки, зная, что вечером в пятницу местный совет закрыт, за два выходных дня, руководствуясь планом освоения земли, провели дренажные работы, протянули водопровод и канализацию, а также установили электрогенератор и положили асфальт, позиция местных жителей изменилась.

Донован припомнил события. Он тогда собирался написать об этом статью для «Геральда». Вообще-то он не работал с таким материалом — обычно он писал о сокрытии преступных деяний, коррупции и социальной несправедливости. В письмах и жалобах жителей он тогда увидел скукоженную злобную душу Средней Англии, которая в отстаивании своих, по его мнению, сомнительных ценностей и ханжеских интересов готова пойти на низость и подлость. Жалкое подобие войны с террором на уровне пригорода. Он пришел к выводу, что подобное достойно публикации в центральной газете и осмеянию в обществе. А если эти ирландские путешественники оказались на земле поселка еще и в поисках убежища, и того лучше.

Он сложил руки на груди и не отрываясь смотрел на экран.

Два года назад. Что-то такое во всей этой истории… Он работал над статьей, когда…

Когда исчез Дэвид.

Он покачал головой, продолжил чтение.

Но в тексте больше ничего не было. Там лишь говорилось, что начались судебные тяжбы, но дело так и не сдвинулось с мертвой точки. А потом ирландские путешественники покинули территорию поселка.

Что же его так беспокоит?

Ведь он по какой-то причине все-таки отправился в Уонсбек-Мур, причем по причине более веской, чем та, которую он припомнил. Что-то там было такое, что связывало полученный материал с областью его обычных интересов. Сокрытие преступления. Коррупция. Социальная несправедливость.

Он никак не мог вспомнить. Воспоминания о том времени оставались для него недоступными. Срабатывало чувство самосохранения — словно заблокировалась поврежденная часть жесткого диска, чтобы не пострадала остальная часть системы.

Он нахмурился.

В дверь постучали.

Он решил, что это Шарки, и пошел открывать, готовясь выдать ему все, что думает. Распахнул дверь.

— Здравствуйте, мистер Донован, извините нас за столь скорый визит. — Перед ним стояли полицейские Нэтрасс и Тернбулл.

Проклятия застыли на губах.

— Вы разрешите нам войти?

Донован пропустил их, отступив на шаг.

— Располагайтесь.

Он бросил взгляд на спортивную сумку — револьвер скрывала брошенная им футболка.

Нэтрасс присела на краешек кровати. Тернбулл остался стоять и оглядывался по сторонам. Донован тоже сел на кровать, вопросительно посмотрел на Нэтрасс.

— Преступника поймали? — спросил он. — Убийцу Марии?

— Пока нет, но обязательно поймаем, — сказала она. — У нас появилась к вам еще пара вопросов.

Донован молча ожидал, что она скажет дальше. Боковым зрением он заметил, что Тернбулл крадучись двигается по комнате, — его это раздражало. Этот тип начинал ему активно не нравиться.

— Мы уже говорили вам, что в записной книжке Марии Беннетт содержатся сведения о Колине Хантли.

— Они, оказывается, имеются и в вашем ноутбуке.

Донован обернулся. Тернбулл стоял над столом, двигая изображение на экране то вверх, то вниз. Он победно посмотрел на Донована, радуясь, что уличил его во лжи.

Нэтрасс бросила на Донована вопросительный взгляд.

— Вы же сами говорили, что Мария заинтересовалась этим делом, — сказал он. — Я вот теперь — тоже. Иначе поступить не мог. Это моя работа.

— А наша работа — задавать вопросы, — сказала она. — Что-нибудь обнаружили?

— Я же только начал изучать материал, — ответил он как можно более безразличным тоном.

Она кивнула, но на ее лице невозможно было что-либо прочитать.

— Мы проверили, с кем Мария Беннетт разговаривала по мобильному. Среди всех звонков не удалось установить принадлежность только одного номера. Она звонила по нему часов за шесть до своей гибели, потом ей перезванивали с этого же номера. — Нэтрасс назвала цифры.

— Знаком вам этот номер? — вмешался Тернбулл с высокомерным самодовольством.

Нэтрасс глянула на него, не скрывая раздражения, потом повернулась к Доновану с тем же непроницаемым выражением лица.

Он узнал номер мобильника Джамала, но отрицательно покачал головой.

— У нас есть свидетель, который говорит, что Беннетт входила в подъезд в сопровождении, цитирую, «цветного парнишки, похож на этих, которые из рэперов». — То же непроницаемое выражение лица. — Вам что-нибудь о нем известно?

Донован попытался натянуть на лицо такое же непроницаемое выражение.

— Нет, — ответил он, с трудом подавляя желание проглотить слюну. Или отвернуться. Или моргнуть.

Нэтрасс продолжала пристально на него смотреть.

— Мистер Донован, мы хотим найти убийц Марии не меньше вашего. Над чем вы работали?

— Это имеет какое-то значение? — преодолевая смущение, спросил он.

Донован чувствовал себя не в своей тарелке. Да еще Тернбулл нарезал позади него круги — от этого было еще неприятней.

Нэтрасс вздохнула.

— Послушайте. — Тернбулл встал прямо перед ним. Расставив ноги и уперев руки в боки, он начал покачиваться то в стороны, то вперед-назад. — Будет лучше, если вы начнете нам помогать. Для вас же лучше.

— А то что? — спросил Донован. — Вы прямо сейчас присядете ко мне на колени и начнете раздеваться?

Нэтрасс отвела глаза в сторону. Донован заметил подобие улыбки на ее губах. Тернбулл покраснел.

— Я хотел сказать… — начал он фразу.

— Мы разговаривали с сотрудниками ее газеты, — вмешалась Нэтрасс. — Нам сказали, что она работала с вами над каким-то материалом. Над чем именно, не знают. Посоветовали поговорить или с вами, или с Фрэнсисом Шарки.

— Ну что же, говорите.

Все трое повернулись на голос. В проеме двери стоял Шарки, не в силах скрыть самодовольную улыбку оттого, что его появление получилось столь эффектным.

— Дверь была открыта, вот я и…

Он вошел в номер, протянул Тернбуллу визитную карточку:

— Фрэнсис Шарки. Я здесь представляю интересы флагмана нашей прессы под названием «Геральд» и даже тех, — он бросил взгляд в сторону Донована, — кто оказался в его фарватере.

Донован нахмурился, подался вперед и открыл рот, чтобы что-то сказать, но Шарки сделал вид, что не заметил его движение.

— Итак, — продолжил он подчеркнуто вежливым, но требовательным тоном, — поскольку я уже представился, не соблаговолите ли и вы сделать то же самое?

Нэтрасс назвала свое имя, протянула визитную карточку. Представила Тернбулла.

— Хорошо, — кивнул Шарки. — Теперь, когда знакомство состоялось, полагаю, у вас будут вопросы и ко мне, и к моему клиенту.

Шарки по очереди посмотрел на Тернбулла и Нэтрасс. Тернбулл собрался что-то спросить, но Нэтрасс качнула головой в сторону двери. Тернбулл молча, хотя и неохотно, повиновался. Нэтрасс повернулась к Доновану.

— Не забывайте, о чем мы с вами говорили в прошлый раз, — сказала она тихо.

— О чем именно? Об обмене информацией или о том, чтобы никакой самодеятельности?

— И о том, и о другом.

Донован кивнул.

— У вас есть моя визитная карточка. — Она встала, кивнула Шарки и вышла из номера, закрывая за собой дверь.

Шарки, довольный собой, улыбнулся Доновану:

— Не будь я юристом «Геральда», отвезли бы сейчас нас обоих в участок и в какой-нибудь крохотной каморке выпытывали правду.

Донован смотрел на него молча. Шутливое выражение на лице адвоката уступило место печальному.

— Позвольте выразить вам самые искренние соболезнования, — сказал он торжественно. — Уверен, вы…

— Пошел вон, — грубо оборвал его Донован, вставая с места. — Вы избавили меня от их общества — за это спасибо. А теперь выметайтесь отсюда, я не желаю вас видеть.

Шарки не двинулся. Он посмотрел на Донована взглядом делового человека.

— Джо, я должен с вами поговорить. В сторону личные разногласия, нам нужно кое-что обсудить. В Ньюкасл сейчас хлынули журналисты. Всем хочется написать о Марии. Мне пока удается держать их всех подальше от вас, но мне кажется, самое лучшее, что вы можете сделать, — это поговорить с корреспондентом из «Геральда». Рассказать…

— Отстаньте от меня. Я ни с кем ни о чем говорить не собираюсь.

— Но…

Донован шагнул к непрошеному гостю, тот невольно сделал шаг назад.

— Я сюда приехал, чтобы выполнить конкретную работу. В сотрудничестве с конкретным человеком по совершенно конкретной причине. Этого человека, к сожалению, сейчас рядом нет. Но дело осталось, и я доведу его до конца. — Он еще ближе подошел к Шарки и, глядя ему прямо в глаза, продолжил: — Кое-кому тоже придется выполнить свое обещание, иначе этот кое-кто будет иметь вполне конкретные неприятности. Я понятно излагаю?

Шарки судорожно сглотнул.

— Послушайте, — у Шарки был жалкий вид, — я бы хотел обсудить с вами один важный вопрос. Это очень нужно…

— Нет, не нужно. А сейчас пошел вон.

Донован, по-прежнему глядя Шарки прямо в глаза, начал наступать. Тот испуганно попятился к двери.

— Я… я, конечно, понимаю, что сейчас не лучшее время… Мы поговорим потом, когда у вас будет больше… больше желания… Я, пожалуй, действительно пойду, мне ведь еще заниматься похоронами…

Эти слова он произносил, уже стоя за дверью.

Донован без сил сел на кровать. Потер лицо. Глянул на светящийся экран, вернулся к ноутбуку, дочитал до конца. Потом дважды внимательно перечитал все, что касалось Колина Хантли.

Через полчаса он откинулся на спинку стула, потер глаза.

Он знал, что делать дальше.

Тело после горячего душа покалывало.

Он вспомнил, что вчера по телефону просил Пету и Амара помочь отыскать Джамала.

— Вы к нам зайдете?

— Нет, — сказал он ей.

— Почему?

— Потому что мне надо ехать домой.

 

22

Донован клюнул носом, открыл глаза: он снова задремал.

— Хорошо, что вы проснулись, — сказал голос рядом. — Смотрите, чтобы не нарваться на дорожную полицию.

Донован начал беспомощно озираться, потом вспомнил. Он в машине Петы, она за рулем. Спидометр на загородном шоссе держится на отметке сто шестьдесят километров в час. Они едут в Лондон.

Пета позвонила накануне вечером и попросила разрешения сопровождать его в Лондон. Он решил забрать свой ноутбук с черновыми набросками и материалы двухгодичной давности из дома, где по-прежнему жили его жена и дочь.

Она тщательно подбирала слова. Она не будет ни во что вмешиваться, лишь поприсутствует — вдруг ему в голову придет какая-то мысль, которую потребуется озвучить, — вот она и выслушает. То, что необходимо было сделать здесь, она сделала. Амар в состоянии справиться со всем сам, он сможет принять любой заказ. Может даже Джамала найти без чьей-либо помощи.

В конце концов ей все-таки удалось его убедить.

Донован, правда, почувствовал, что она чего-то недоговаривает, но решил, что это, возможно, связано с каким-то другим делом, о котором ему знать необязательно, и согласился. Хотя он даже себе самому не хотел признаться, но его радовало, что он едет не один.

— Ладно, — сказал он. — Только обязательно скажите Амару, чтобы он, когда найдет Джамала, дал парню почувствовать себя в безопасности. В полной безопасности. Хорошо?

— Обязательно скажу.

— Только таким образом мы сумеем его удержать. Только так сможем рассчитывать, что он подробно расскажет, что там на диске. Что там было.

Если, конечно, Джамал не удрал из Ньюкасла, подумал Донован. Если его можно будет найти.

— Конечно.

Ехавшая далеко впереди посередине дороги машинка, лениво моргнув, вдруг начала готовиться к повороту. Пета резко ударила по тормозам. Машинка дернулась, словно стряхнув с себя приятные сновидения. «Сааб» пушечным ядром пронесся мимо.

— Тестостерон зашкаливает, да? — спросил Донован.

— Разве вождение — исключительно мужской удел? — вопросом на вопрос ответила Пета, не отрывая глаз от дороги.

Донован промолчал.

— Терпеть не могу, когда меня считают слабой дамочкой.

— Кому ж такое придет в голову?

Пета быстро глянула на него, улыбнулась и еще сильнее нажала на педаль газа.

Донован всегда испытывал к машинам двойственное отношение. Считая их неизбежным злом, он старался по возможности пользоваться общественным транспортом. Он никогда не водил машину так, как это делала Пета, — опасался аварий. Она управляла своим «саабом», как опытный участник авторалли: развивая бешеную скорость, полностью контролировала ситуацию на дороге.

Донован покачал головой и снова начал смотреть вперед.

Они добрались до северной окраины Лондона к ранним сумеркам.

С широкой ровной автострады «сааб» въехал на узкую северную кольцевую дорогу.

Сплошной поток машин медленно полз по улице, с двух сторон окруженной скучными домами с дорогими квартирами, вскоре сменившимися безликими оптовыми магазинами с гигантскими щитами, и напоминал распространяющую вокруг себя углекислый газ гигантскую извивающуюся змею.

Даже Пета, похоже, оробела.

— Не представляю, как можно жить в таком месте, — сказала она.

— Оно того стоит.

— Вы правда так считаете?

Донован глянул в окно. Вокруг жуткая скученность и теснота, легко рождающие агрессию не только на проезжей части. Люди толкались на тротуаре и готовы были выцарапать друг другу глаза.

Паранойя большого города.

Лондон во всей красе.

— Уже нет.

Они съехали с северного кольца на более живописную дорогу. И хотя дома здесь были больше, а улицы просторнее, Донован не мог избавиться от ощущения исходящей отовсюду опасности.

Может быть, подумал он, все дело в том, что он так долго сюда не приезжал, отвык от ритма и звуков Лондона. Может быть, дело в нем самом.

Или в человеке, которого он вскоре увидит.

Они теперь ехали по Бродвею, сердцу северного Лондона, мимо красивых книжных лавок, ресторанов и кафе, дорогих мебельных магазинов — всё великолепно сохранившиеся постройки времен королевы Виктории и короля Эдуарда, по обеим сторонам улицы — ветвистые деревья.

— Это местечко явно лучше, — заметила Пета.

— Я раньше тоже так думал.

Он не лгал и вдруг увидел себя — более молодого, уверенно шагающего по тротуару. Парень с севера Англии, из рабочей семьи, с блестящей журналистской карьерой впереди и красавицей женой, которая работает на центральном телеканале и каждый день появляется в эфире. Парень не знает поражений и нацелен на успех и победы.

— Куда сейчас?

Донован моргнул — молодой парень с севера растворился в тумане, как фигурка на экране компьютера. А был ли он вообще, подумал Донован.

— Следующий поворот направо, — ответил он.

«Сааб» свернул.

— Остановитесь здесь, — сказал он.

Машина остановилась у Вестон-парка. Он тут же посмотрел по сторонам. В конце улицы стоит его прежний дом — такой же, каким был, когда он его покинул. Возникло странное ощущение — перед глазами будто прежний сон.

Он судорожно выдохнул.

— Мне кажется, сегодня мы не успеем вернуться в Ньюкасл, — сказал он. — Может, вы пока поищете гостиницу?

— Вы уверены, что мне не нужно идти с вами?

— Я сам справлюсь.

Пета кивнула.

— Пойду посмотрю, дома ли кто-нибудь. — Он судорожно вздохнул.

— Разве вы не позвонили заранее? Не предупредили жену, что приедете?

Он покачал головой. Хорошо, что она не могла видеть выражение его лица.

— Почему?

Донован смотрел из окна на кирпичную стену.

— Думал, если сказать, что приеду, не застану ее дома.

— Позвоните сейчас, — вздохнула Пета. — Для нее будет еще большим потрясением, если вы появитесь без всякого предупреждения.

— Знаете, Пета, — Донован не сводил глаз со стены, — я должен… кое-что вам рассказать.

Пета дотронулась до его руки.

— Джо, я знаю, что у вас произошло, — мягко сказала она. — Позвоните ей.

Донован наконец на нее посмотрел: она все знает. Вот, значит, почему у него возникло чувство, что она чего-то недоговаривает. Он кивнул:

— Хорошо.

Он вышел из машины. Ноги подгибались. Он закрыл дверь, вытащил из кармана мобильный телефон.

Пальцы тряслись так, что он сумел набрать номер, который навсегда врезался в память, только с третьей попытки.

Он затаил дыхание, пока шло соединение. Наконец трубку подняли.

Он услышал до боли знакомый голос. Когда-то он думал, что этот голос будет сопровождать его всю жизнь.

Энни. Жена.

— Здравствуй, — сказал он. — Это я, — потом на всякий случай добавил, — Джо.

Он услышал, как она охнула, будто ее ударили в солнечное сплетение.

И тишина.

В трубке только звук собственного дыхания.

— Джо…

— Да…

— Что ты… почему…

— Ты права. — Голос звучал странно, будто жил отдельной жизнью. Какой-то неестественный разговор. Он судорожно глотнул воздуха. — Послушай… я должен… попасть в дом. Нужно кое-что взять. Тебя увидеть.

— Когда?

— Прямо сейчас. Я здесь, на улице. Почти под окнами.

Он услышал шаги и увидел, как качнулись занавески в окне эркера.

— Хорошо… — Энни вздохнула. — Входи.

Донован облегченно вздохнул:

— Спасибо.

Он отсоединился. Стоял и смотрел на телефон. Потом наклонился к окну машины. Пета опустила стекло.

— Она дома.

— Удачи.

Глядя на открывшуюся входную дверь, он кивнул. В проеме на фоне бледного света из прихожей вырисовывался силуэт.

Он шел и чувствовал на себе ее взгляд. Смотрит пристально, не мигая. Как видеокамера, фиксирует каждое его движение. Не только фиксирует, но и делает выводы.

Он дошел до ворот, замедлил шаг. Положил руку на кирпичную стену, словно ища поддержки. Снова стало трудно дышать.

Энни продолжала смотреть, не двигаясь с места.

Он медленно шел к дому по тропинке, уложенной черной и белой плиткой начала прошлого века, и вспомнил, как сам занимался ее восстановлением.

Приблизился к двери.

И к Энни.

Она шагнула в сторону, чтобы его пропустить. Опустила глаза.

Он вошел в прихожую, огляделся. Именно таким он вспоминал свой дом. Все было как прежде, но не совсем. Незначительные штрихи: новые картины на стене, другой телефонный аппарат. На вешалке другие пальто. Слегка передвинута мебель. Едва заметные изменения.

Энни прикрыла входную дверь. От неожиданности Донован вздрогнул.

— Проходи, — сказала она. — Ты знаешь, что где лежит.

Он прошел в гостиную. То же ощущение. Те же стулья, диван, только чуть старее, на полках более свежие книги, диски. На полу новый палас.

Дом по-прежнему дышал теплом и уютом. Тепло проникало внутрь, звало обратно. Обещало отдых в любимом кресле под негромкую музыку. Искушало позабыть о том, что осталось за дверями.

Но он не мог это сделать: то, что осталось за дверью, когда-то ворвалось в его дом, разрушив иллюзию надежности. Сейчас его искушала всего лишь холодная тень уюта — он это хорошо понимал и знал, что не имеет права возвращаться домой, как раньше.

— Присядь, — услышал он за спиной голос Энни. — Будь как дома.

По ее тону он не мог понять, сказала она это всерьез или со скрытой иронией. Он автоматически опустился на когда-то любимый стул и тут же почувствовал себя незваным гостем. Энни села на диван напротив.

Донован в первый раз внимательно посмотрел на жену. Она тоже его изучала.

Цвет волос из каштанового превратился в рыжеватый. И стрижка была другой. Другая одежда на все том же родном теле. То же лицо, только вокруг глаз новые морщинки.

Их глаза встретились. И в эту минуту все изменения, все разногласия куда-то отступили, обнажив связывающие их до сих пор нити. Внутри зажглась искорка, которую он столько времени не желал замечать.

Но эта искра, вспыхнув, погасла, когда он вдруг вспомнил — то, что их по-прежнему связывает, одновременно и разделяет. Объединяет и одновременно разбивает их сердца.

Он понял, что Энни переживает то же самое. Они больше не могли смотреть друг на друга и отвели глаза.

Сидели в неловком молчании, расстояние между ними было не просто физическим.

— Как живешь? — задала она вопрос, разглядывая свои руки.

— Нормально, — сказал он неубедительно.

— Снова работаешь?

— Да.

— Что ж, это хорошо, — кивнула Энни, зябко поежившись и обхватив себя руками.

— А ты как? — Он наклонился вперед, поставил локти на колени, сцепил пальцы.

— Нормально, — легкий кивок. — Хорошо.

— Работаешь?

— Да, но могу выбирать.

— Хорошо. А как Эбигейл?

Она приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но несколько секунд молчала, подбирая слова.

— Хорошо. — Она сцепила руки. — Она молодец. Сейчас у подружки.

Донован кивнул.

Снова между ними повисло молчание. Расстояние увеличилось.

— Что ты хочешь забрать? — Она сидела прямо и перебирала пальцами.

— Кое-что из вещей. — Донован почувствовал облегчение оттого, что она вывела его на более-менее твердую почву. — Документы. Записи. Мой ноутбук, если он сохранился.

Ее поза стала менее напряженной, она слегка подалась вперед.

— Над чем сейчас работаешь?

— Возможно, ты слышала в новостях. — И он рассказал ей об исчезновении Колина Хантли.

— Да, я знаю. А сейчас и дочь его пропала. И… — Энни поднесла руку к губам, словно от неожиданного потрясения. — Господи, Мария Беннетт, — быстро сказала она, широко распахнув глаза. — Ты знаешь, что с ней случилось?

Донован кивнул, уставившись на палас.

— Я был там. Мы с ней работали.

— Боже мой…

— У меня такое чувство, что между ее гибелью и исчезновением Хантли есть какая-то связь. — Он дернул плечом. — Возможно, все это связано еще и с некоторыми событиями в моей жизни.

Энни внимательно на него посмотрела.

— В «Геральде» хотят, чтобы ты этим занялся?

— Снова ненадолго в строю, — Донован усмехнулся уголками губ.

— Тебе платят?

— Скорее покупают.

— Каким образом?

Донован понял, что слишком много сказал. Энни не поймет. Но он никогда ей не лгал. Придется рассказать.

— Представляешь, — сказал он и попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, — своими… ресурсами. Они в моем распоряжении. — Он снова уставился на палас. Когда-то здесь лежал ковер с удивительным узором. Теперь это было нечто размазанное, абстрактное, наверное, из «Икеи». — Чтобы отыскать Дэвида.

Энни напряглась с застывшим выражением на лице. На глаза набежала туча. Грозовая туча. Она сидела прямо, тяжело дыша и как будто пытаясь взять себя в руки.

— Твои вещи во второй спальне, — заговорила она ледяным тоном. — Ты знаешь, где она находится.

Не говоря больше ни слова, она встала и вышла. Он услышал ее шаги в коридоре, потом хлопнула дверь кухни.

Донован потер переносицу. Вздохнул.

Медленно подошел к лестнице, нерешительно поднялся на второй этаж.

Остановился на лестничной площадке, огляделся. Увидел дверь их с Энни спальни и не смог справиться с искушением. Осмотрелся прислушиваясь, осторожно приоткрыл дверь.

Стены в комнате были перекрашены, мебель оставалась прежней. Новое постельное белье, кровать не убрана. Он улыбнулся. Энни всегда вставала после него, но заправлять постель терпеть не могла, считая, что это напрасная трата времени и сил. Он перестал улыбаться, когда заметил на подушках отпечатки двух голов.

Внутри словно что-то оборвалось. Нет-нет, скорее всего, утром забежала Эбигейл, чтобы поваляться рядом с мамой. Конечно, Эбигейл.

Он закрыл дверь. Дверь в спальню дочери была плотно закрыта. Он не посмел ее открыть. Не захотел ни подтверждения, ни опровержения своих подозрений.

Зашел в третью комнату. Там высились горы коробок и сумок. Он не представлял, с чего начать. Подхватил ближайшую коробку, открыл.

Открытки с покемонами. Игрушечные грузовики и экскаваторы.

Вещи Дэвида.

Ему показалось, что из него выпустили воздух.

Он тяжело опустился на пол.

Он пересмотрел почти все коробки. Набирался мужества, прежде чем открыть следующую. Поднимал крышку, словно нажимал на спусковой крючок своего револьвера. Что за воспоминание поджидает его внутри, как оно по нему ударит?

Игрушки и одежда сына. Книги и подарки. Вехи маленькой жизни с рождения до шести лет — в ожидании, когда они снова понадобятся хозяину.

Надежда жены, подумал он, уложенная в коробки, убранная подальше, но по-прежнему живая.

Здесь были и его вещи: рабочие папки, книги, диски, одежда. Как старый ненужный хлам, который все-таки жалко выбросить.

Интересно, распространяется ли и на него упакованная в коробки надежда Энни?

Наконец он наткнулся на то, что искал. Коробка с файлами, тетрадями, старый ноутбук. Он просмотрел еще несколько коробок, вытащил из них пару дисков, чтобы тоже взять с собой. Песни и музыка, которые совсем в другой жизни слушал совсем другой человек.

Потом он снова и снова перебирал вещи сына, бередя и без того незаживающие раны.

— Знаешь, я тоже по нему скучаю. Мне его очень не хватает.

Донован вздрогнул от неожиданности, обернулся. В дверях стояла Энни. Трудно сказать, сколько она там стоит. Трудно сказать, сколько он здесь сидит. Он вообще потерял счет времени, растворился в нем.

Что-то в Энни изменилось. Сначала он решил, что она не столь напряженна, но потом понял, что она держит себя в руках. Он поднялся с пола.

— И по тебе, — добавила она еле слышно. — Дон, ты сделал все, что мог. Ты пытался его отыскать. Ты поступал так, как на твоем месте поступил бы любой отец.

Она положила руку ему на плечо. Донован вздохнул и уже во второй раз посмотрел ей прямо в глаза. Он кожей ощущал ее дыхание.

— Пора идти вперед, — сказала она. — Ты его не забывай, пусть где-то внутри продолжает теплиться надежда, что он жив. Крошечный лучик… — Она вздохнула. — Но надо двигаться дальше. Ты не в силах его вернуть.

— Нет, — сказал он, качая головой. — Эта работа… она дает мне шанс. Нам. Всем нам дает шанс. Он, может быть, жив. Ему, возможно, нужна моя помощь. — Он опустил глаза. — Я должен попытаться.

Энни отодвинулась и снова обхватила себя руками, будто оборонялась, защищалась от него.

— Пойдем-ка со мной, — сказала она и вышла из комнаты.

Он последовал за ней.

Она открыла дверь спальни, остановилась на пороге, заглядывая внутрь. Донован подошел ближе.

— Смотри, — сказала она, показывая на кровать, — когда-то мы с тобой здесь спали. Постельное белье сбито и смято после сна. Такое должно бы оставаться от наших с тобой тел.

Она повернулась к нему. Глаза недобро сверкнули.

— Но ты для меня перестал существовать, — сказала она срывающимся голосом. — А мне нужно было жить дальше, найти кого-то другого. Живого человека.

— И кто же это?

— Его зовут Майкл. Он очень хорошо ко мне относится. И к Эбигейл. Он взял на себя заботу о чужом ребенке.

Донован молчал.

— Дэвида больше нет, — глухо сказала она, не поднимая глаз. — Его нет среди живых. Ты был ему нужен? Но ты был нужен и жене. И дочери.

Она подошла к прикроватному столику, взяла фотографию в рамке, ткнула ему в лицо.

— Узнаешь? Это Эбигейл — твоя дочь. Запомни, как она теперь выглядит.

Донован посмотрел на фотографию хорошенькой черноволосой девочки с невероятно умными глазами.

— Она здесь просто красавица.

— Она и на самом деле красавица. А еще она очень храбрая и очень сильная девочка. Я ею горжусь. И ты гордись.

Донован кивнул.

— Хотя одному богу известно, что она думает о своем отце.

Энни поставила фотографию на место и как будто выжидающе посмотрела на Донована.

Он хотел сказать очень много, но не мог подобрать слова.

— Тебе лучше уйти, — сказала она. — Если нашел, за чем приезжал, уходи.

Он кивнул, поднял коробку, положил сверху ноутбук и начал спускаться вниз к выходу.

— Где ночуешь? — остановила его Энни.

— В гостинице.

Она кивнула.

— Передай привет Эбигейл. Мне очень ее не хватает.

— Я ей вряд ли скажу, что ты приезжал.

Она распахнула входную дверь. Внутрь тут же ворвался холодный ночной воздух. Он вышел, обернулся:

— Я позвоню, когда все закончится.

Энни молча закрыла за ним дверь, но он успел заметить, что у нее предательски задрожала нижняя губа.

Он пошел назад к машине.

Хотел было повернуться, посмотреть, не провожает ли его Энни взглядом.

Не осмелился.

Он положил свою ношу в багажник, сел в машину.

— Ну как? — спросила Пета.

Донован потер лоб.

— Забрал.

— Тогда поехали в гостиницу, — кивнула она.

И машина сорвалась с места.

Он смотрел в окно. В голове зазвучала песня с диска, который он взял с собой. Когда они с Энни познакомились, это был один из самых любимых их альбомов. «Небольшой ремонт» Шон Колвин.

Колвин пела о счастливых парах, которые проводят время, исполняя мечты, — когда этих людей не будет, их мечты останутся.

В голове снова и снова звучали знакомые строчки.

Всю дорогу до гостиницы он молчал, глядя в окно.

 

23

Амар проснулся и увидел на подушке кровь.

Он тут же сел, огляделся. Голова гудела и кружилась, в желудке резало так, словно он проглотил острый кол. Было трудно дышать.

Он снова лег. Дотронулся до лица. Под носом запеклась кровь.

За последние пару месяцев такое случалось с ним не впервые, только на этот раз все было гораздо хуже. Все короче становились периоды подъема и эйфории после крэка, все длиннее и глубже провалы.

«Ураган „Чарли“ оставил после себя одни разрушения…» — громко объявил он.

Он медленно поднялся, пошел в душ, встал под горячую струю, чтобы смыть с себя ядовитые выделения. Растерся полотенцем, все так же осторожно прошел на кухню, достал из холодильника бутылку с водой, попил.

Боль в теле постепенно отпускала, но голова оставалась чугунной, по-прежнему тяжело было на душе.

Отец Джек. Сбежавшие дети. Гибель Марии.

Попытки найти подростков из дома Джека успехом не увенчались — они словно растворились в темноте. Из-за этого и особенно из-за гибели Марии он не мог по-настоящему торжествовать по случаю успешного окончания их с Петой работы. Да, этим сейчас занимается полиция, и Пета с Донованом сейчас в Лондоне, чтобы продолжить расследование, но боль утраты все равно гулко отдается в сердце.

Накануне вечером он решил отпраздновать победу, но в результате с горя напился. Хорошо хоть никого не подцепил и не притащил ночевать, чтобы наутро не быть одному. Значит, он все-таки заслуживает прощения.

Он оделся, попытался приободриться, настроиться на выполнение стоявшей перед ним задачи.

Так, на часах половина двенадцатого. Отлично, люди, с которыми он собирается разговаривать, сейчас только-только просыпаются.

Он выглянул в окно: на улице холодно и пасмурно — ни намека на вчерашнее солнце. Натянул теплую черную куртку, еще раз глянул на часы и вышел из квартиры.

Он должен найти мальчишку, который зарабатывает на жизнь, торгуя собственным телом.

Кинисайда заставляли ждать, а он этого очень не любил.

То же место встречи, то же время, а Майки нет. Это ко всем неприятностям, с которыми сейчас приходится сталкиваться. По крайней мере, Майки боится его как огня и не посмеет не извиниться за опоздание.

Из-за всех этих слухов о служебном расследовании, работе антикоррупционного комитета и убийства журналистки приходилось, стиснув зубы, обуздывать рвущиеся наружу эмоции. Ему это удавалось, потому что впереди маячила конечная цель. Как только Хантли выполнит свою задачу, он бросит все это к чертям собачьим — для него начнется совершенно другая жизнь.

Держаться помогали собранная дорожная сумка и паспорт на другую фамилию.

А еще билет на самолет.

В один конец.

В новую жизнь.

Наверное, он все-таки будет скучать по жене и детям, но они могут приехать к нему потом. Когда он устроится на новом месте.

Может быть.

А пока приходится ждать.

Он снова посмотрел на часы и теперь уже разозлился по-настоящему. Поднял глаза и увидел, что к нему ленивой походкой приближается Майки Блэкмор — с таким видом, будто времени у него полно и торопиться некуда.

Кинисайд не поверил собственным глазам: Майки не летит сломя голову! К горлу подступала злоба. Хотелось подскочить к этому ублюдку, избить его до крови, башку ему оторвать…

Но он сдержался.

Майки подошел, остановился.

— Где ты, черт возьми, болтаешься? Опаздываешь!

При первых словах Майки по привычке вздрогнул, но потом принял прежний вид.

— С работы не мог уйти, — сказал он безразлично. — Сюда пешком из Гейтсхеда вообще-то далековато.

Кинисайд почувствовал, как кровь бросилась в лицо.

— Ты, мерзавец, еще огрызаешься! Твое дело приходить вовремя.

Майки промолчал.

— Ты меня понял?

Майки улыбнулся.

— Я сказал что-то смешное?

— Нет.

Кинисайд задохнулся. Что-то во всем этом было не так. Потом понял: Майки его не боится.

Кинисайд схватил его за лацканы пальто, развернул и сильно прижал к стене.

— Издеваться вздумал?!

— Нет… — Майки качнул головой.

— Точно? — Кинисайд еще раз сильно стукнул его о стену.

В глаза Майки вернулся страх.

— Так-то оно лучше…

Он ткнул Майки кулаком в живот. Тот упал на землю.

Кинисайд глянул сверху на скорчившуюся на земле фигуру и почувствовал, как в нем поднимается прежняя ярость, угрожая выплеснуться наружу. Он пнул Майки ногой в ребра.

— Что, по-прежнему меня боишься?

Майки вскрикнул от боли.

Еще один пинок туда же.

— По-прежнему меня уважаешь?

Майки снова вскрикнул.

— Что ты сказал? — Очередной пинок. — Не слышу…

— Да… — с трудом произнес Майки.

Кинисайд посмотрел на него сверху вниз, потом облокотился о стену, чтобы восстановить дыхание.

И взять себя в руки.

— Вот и славно, — сказал он. — Так-то лучше… — Адреналин понемногу оседал.

Держась за ребра, Майки попытался сесть, лицо перекосилось от боли.

— Ну? Что принес?

Трясущейся рукой Майки залез в карман, вытащил помятый коричневый конверт и протянул Кинисайду. Тот открыл его, пересчитал банкноты.

— Что это? — Внутри снова заколыхалась злоба. — Здесь же почти ничего нет.

Майки молчал, надрывно дыша.

— Где остальные?

— Это все…

Кинисайд отступил на шаг, попробовал успокоиться.

— Все, говоришь? — хмыкнув, процедил он сквозь зубы. — Забыл, что у тебя условное освобождение? Что ж, у тебя был выбор. Сегодня же звоню твоему шефу в полиции.

— Давайте звоните… — Майки даже не пошевелился.

Кинисайд отшатнулся, словно от удара:

— Что ты сказал?!

— Звоните, — повторил Майки между хриплыми вздохами. — Мне теперь все равно. Я ему расскажу, чем вы занимаетесь.

Кинисайд громко хохотнул:

— Неужели? Кто тебе поверит? В полиции такие сказки слушают каждый день.

Майки ухватился за стену, медленно поднялся и глянул на Кинисайда с нескрываемой злобой.

— Может, и рассказывают, мне все равно. — В его глазах стояли слезы. — Делайте что хотите.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Я скажу ему, чем вы занимаетесь… и не только об этом… — бросил он через плечо и медленно побрел прочь.

Кинисайд стоял столбом и смотрел ему вслед. Что он сказал? И не только об этом? Кого или что он имеет в виду? Хантли? Похищение? Убийство журналистки?

Он хотел броситься за Майки, размозжить ему голову об асфальт, бить, пока от него мокрого места не останется.

Хотел закричать.

Впиться ногтями в собственную кожу, разорвать, вывернуть наизнанку.

Он постарался дышать глубоко и размеренно, чтобы успокоиться.

Нечего паниковать. Эта мразь просто блефует. Он ничего не знает.

И не может знать. Кинисайд принялся думать о собранной дорожной сумке. О новом паспорте на другую фамилию. О билете на самолет.

По дороге обратно на работу он не выпускал из головы эти образы, хватаясь за них, как утопающий за брошенный ему спасательный круг.

Нет зрелища печальнее на свете, подумалось Амару, чем ночной клуб днем.

Даже если до наступления темноты он работает как бар.

При дневном свете не скроешь сломанную мебель, потертый, весь в пятнах ковер, дешевую отделку, обшарпанные стены — все, что не так заметно в полумраке. В зале в беспорядке стояли столы и стулья. Пустая неосвещенная сцена в глубине с длинным помостом навевала тоску, потому что напоминала скорее место, где вешают, а не веселят. Спертый воздух: смесь перегара, табачного дыма, пота, несбывшихся надежд и отчаяния.

Бар смотрелся не лучше, что, впрочем, соответствовало настроению и самочувствию Амара.

«Дыра» была одним из нескольких гей-баров, расположенных между Вестгейт-роуд и Железнодорожной улицей. Обычно это место называли розовым треугольником.

Амар остановился у стойки, огляделся. В зале сидели несколько завсегдатаев, которые зашли сюда во время обеда, чтобы между пивом и бутербродом, если повезет, потискать какого-нибудь юнца, а потом вернуться к себе в кабинет и провести остаток рабочего дня, предаваясь приятным воспоминаниям. Один из них бросал на Амара призывные взгляды, но он не обращал на них внимание. Не до приключений, он работает.

К нему лениво подошел бывший актер — бармен Грэм. Они пришли в этот бар почти одновременно — Грэм подрабатывать между заучиванием ролей, Амар — как клиент. Это был стареющий гей, но он не слишком горевал по этому поводу: как и его бар, вечером он выглядел гораздо лучше. На нем был вязаный жакет на пуговицах, из которого выпирало брюшко.

Кому, как не ему, знать о том, что творится в мире продажной однополой любви.

— Привет, звезда телеэкрана, — сказал он, улыбаясь во весь рот. — Что-то ты сегодня рановато, тебе не кажется?

— Ты прав. — Амар с трудом подавил зевоту.

Грэм положил обе руки на стойку бара.

— Видел тебя в газетах. И в новостях по телику. Ну прям Джеймс Бонд.

— Благодарю. — Амар смутился.

— Вообще-то скорее Джейн Бонд. Меня ни разу в жизни не накрывала такая оглушительная слава. Чего желаем?

— Минералки с газом и некоторого участия.

Грэм театрально прижал к груди руку, закатил глаза и торжественно воскликнул:

— Наконец-то! Он меня хочет… После стольких лет…

— Кончай валять дурака, принеси лучше минералку, — улыбнулся Амар.

Грэм повиновался и через минуту вернулся.

— Что за помощь тебе нужна?

Амар посмотрел вокруг, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.

— Я ищу мальчишку — из тех, кто торгует собой.

Улыбка на лице Грэма стала еще шире:

— А я и не догадывался, что тебе нравятся такие молоденькие.

— Я совсем не об этом, — отмахнулся Амар. — Я на работе. Человечек пропал — я его разыскиваю.

Грэм смотрел на него молча.

Амар вздохнул, полез в карман. Хорошо, что по дороге сюда он догадался наведаться в банкомат. Он протянул через стойку свернутую десятифунтовую банкноту, которая тут же исчезла.

— Я вообще-то предпочитаю мужчин. Из-за тех, кто возится с малышней, о нас, нормальных геях, ходит дурная слава. — Грэм посмотрел на Амара, убеждаясь, что его правильно поняли. — Да и вообще, никогда не допущу в своем баре подобного безобразия. Никаких малолеток.

— Я знаю.

— Это такая головная боль.

— Сам ты, конечно, ими не интересуешься, но уверен, знаешь тех, кто не прочь поразвлечься с мальчиками.

Грэм внимательно посмотрел вокруг. Убедившись, что любопытных ушей рядом нет, спросил:

— Кто тебя интересует?

Амар рассказал. Грэм кивнул, немного подумал.

— Тебе повезло, — сказал он, понизив голос. — Был тут у меня вчера вечером один тип по имени Ральфи. Противный такой. Так вот, я слышал, как он хвастался приятелям, что развлекался с темнокожим мальчишкой. Я и запомнил его болтовню только потому, что таких у нас нет. — Он театрально вздохнул. — Прямо ужас! Короче, ему так понравилось, что он хочет повторить удовольствие.

— Он назвал место?

Грэм покачал головой.

— Сегодня вечером придет?

— Может быть. Если не сюда, то куда-нибудь поблизости. Нас ведь не так много.

— Как он выглядит?

— Очень большой. Толстый, но когда-то, видно, качался. Он всегда в джинсах и клетчатой рубашке. Как водила с грузовика. Коротко подстрижен. А еще в ушах сережка в форме конопляного листочка.

Амар улыбнулся и протянул Грэму вторую десятифунтовую бумажку.

— Спасибо тебе. Ты настоящий друг.

Она исчезла так же быстро, как и первая.

— Обращайся в любое время, — расплылся в счастливой улыбке Грэм. — В лю-бо-е, понимаешь!

Амар собрался уходить.

— Кстати, — сказал Грэм, — ты еще занимаешься съемками? Могу кое-что предложить.

Амар на секунду задумался.

— Не сейчас. Но все равно спасибо.

И вышел из бара.

Амар посмотрел на часы: половина девятого вечера.

Всю вторую половину дня он бегал по барам и кафе. Встречался со знакомыми, болтал с ними, пил сок и кофе. И все время высматривал человека, по описанию похожего на Ральфи. И Джамала.

Результат нулевой.

Его приглашали на обед, на ужин, на свидание, ему предлагали секс, операторскую работу. Наркотики и выпивку.

Он отказался от всех предложений. Он работал.

Амар стоял в баре «Дворик», держа перед собой бутылку с соком, и печально разглядывал стены.

— Почему такой несчастный вид? — участливо спросил бармен. — Хочешь, развеселю?

Амар сказал, что вряд ли сейчас у него получится.

В кармане зазвонил мобильник. Он тут же ответил.

— Привет, лапуля, — зажурчал в трубке голос Грэма. — Догадайся, кто только что вошел?

— Лечу.

— Давай-давай, а я заработаю за оказанную услугу, — хихикнул Грэм.

Амар отсоединился, подмигнул бармену и выскочил на улицу.

Впервые за весь день он чувствовал себя просто отлично.

Едва увидев выражение лица Джанин, Майки понял, что она согласится ему помогать.

— Что случилось?

Он снова ждал ее в пабе «Принц Уэльский». Попытался скрыть побои Кинисайда, но на лице и руках уже выступали синяки.

— Догадываетесь, чьих это рук дело?

— Неужели Алан…

Майки кивнул, но даже это невинное движение отозвалось сильной болью. Джанин села напротив.

До чего же она хороша, подумал он. Потом вспомнил о Кинисайде. Это какой же надо быть скотиной, чтобы так с ней поступить! Внутри закипала злоба, он попытался ее обуздать и посмотрел на Джанин.

— У меня для вас подарок… — В ее глазах он на этот раз не заметил ни страха, ни настороженности. Превозмогая боль, он залез в карман, вытащил оттуда небольшой сверток и протянул Джанин. Она развернула его, посмотрела.

— Спасибо. А что это?

— Деревце для колец. Кажется, из фарфора. Приходите вы домой, снимаете кольца и вешаете вот сюда, а эти веточки — для браслетов. Я купил его в магазинчике на Зеленом рынке. Нравится?

— Чудесная вещица, — улыбнулась Джанин.

Позже, вспоминая ее улыбку, он подумал, что она могла бы быть и шире, и радостнее, но в ту минуту показалась ему в самый раз.

— Болит? — спросила она и сунула сувенир в сумку.

— Немного, — кивнул Майки. — Плевать нам на него. Я придумал, как нам навсегда от него избавиться.

Майки подался вперед, как настоящий заговорщик, хотя и это движение принесло боль. Сдерживая злость и гнев, поделился своим планом.

Джанин слушала и кивала. Время от времени задавала вопросы, на которые он терпеливо отвечал.

Закончив, он откинулся на спинку стула, довольный собой.

— Что скажете?

Пришлось еще некоторое время ее убеждать. Ей не все было ясно, Майки терпеливо объяснял. Она мялась. Он продолжал настаивать. Синяки поддерживали боевой дух.

Наконец она согласилась ему помочь.

Майки радостно улыбнулся. Почувствовал, как уходит боль.

Амар стоял на углу улицы Ватерлоо и Вестморленд-роуд, за спиной голубым неоном светилась шашлычная. Начинался дождь. Он прислонился к стеклянной витрине и ждал.

Наблюдал.

Ральфи вышел из «Дыры» — явно не домой. Прошелся по улицам как человек, который никуда не торопится. Время от времени он останавливался, озирался вокруг, возвращался на пару десятков метров назад. Амар следовал за ним на безопасном расстоянии.

Совершенно ясно, чего хочет этот тип. И с кем.

Ральфи двинулся по Вестморленд-роуд, свернул в переулок. Амар натянул на голову вязаную шапочку и последовал за ним к заброшенному пустырю — обиталищу теней.

Ральфи медленно, но упорно шел к цели, понимая, какие препятствия могут возникнуть на пути, включая вмешательство полиции. Когда Амар вскоре после звонка Грэма пришел к нему в бар, он услышал, как Ральфи хвастался, какой у него был чудный мальчик и как сегодня вечером он снова наведается к парнишке.

Ральфи остановился. Амар тут же скользнул в тень, не спуская глаз со своего объекта. Тот огляделся, прислушался, наклонив голову набок. Амар прижался спиной к стене и застыл, почти не дыша. Он слышал только дождь, ветер да приглушенные звуки машин на дороге.

Медленно и осторожно Ральфи снова пошел вперед.

Опять свернул направо на Дерленд-стрит. Здесь было еще больше брошенных домов. Пустые раковины. На углу улицы Ватерлоо построенное в тридцатых годах здание снова превратилось в строительный объект. Когда-то там размещались торговые точки, потом — в разное время — то обычный бар и стрип-клуб, то пара гей-клубов с отдельными кабинетами, то странное заведение — пивной погребок, оформленный в тевтонском стиле. Сейчас здание снова переделывали — теперь в нем должны были появиться шикарные квартиры. Со всех сторон его окружали строительные леса. Первый этаж стоял без стен, в подвал вели широкие отверстия, окруженные горами мусора. Здесь тоже хозяйничали тени.

Из теней возникла фигура седеющего, внешне ничем не примечательного мужчины в куртке и джинсах. Из породы людей, которые, кажется, никому не угрожают, потом и не вспомнишь, как они выглядят. Они пользуются своей незаметностью, как щитом.

Насилуют детей, и это сходит им с рук.

Человек поднялся по ступенькам, воровато огляделся и растворился в ночи.

Назад к жене и детям, подумал Амар.

Ральфи продолжал стоять, как будто ожидая условного сигнала.

Из подвала возникла еще одна фигура — небольшого росточка темнокожий мальчишка в разрисованной фирменной куртке. Амар сразу признал в нем Джамала.

Увидев его, Ральфи перешел дорогу. Джамал заметил клиента, сделал шаг навстречу, остановился. Амар видел, как они о чем-то поговорили, озираясь по сторонам, потом вместе пошли вниз по ступенькам.

Он медленно досчитал до тридцати и тоже перешел улицу.

Осторожно, чтобы не шуметь, протиснулся между огромными металлическими решетками, которые, очевидно, должны были отваживать посторонних, желающих посягнуть на эту территорию, спустился по ступенькам. Внизу поморгал, чтобы глаза привыкли к темноте, огляделся.

Везде строительный мусор, деревянные козлы, старые драные корзины, доски. Боковым зрением он уловил движение: крысы.

Амар не обратил на них внимания, прислушался, оставаясь в тени.

С улицы доносился свист ветра и шум дождя.

К ним добавлялись звуки, шедшие из глубины подвала, — он знал, что они означают. Осторожно обходя кучи мусора, пошел вперед.

Кругом все сломано — уже трудно представить, как это место выглядело прежде, но в целом планировка не изменилась. Амар припомнил, что было здесь раньше, сравнил с тем, что видел теперь, определил, откуда исходят звуки, и двинулся прямо на них.

Они раздавались справа за углом, прежде там за баром был склад продуктов. Он подошел поближе. Совершенно верно: барная стойка сохранилась.

Он увидел их в тусклом свете, который проникал с улицы сквозь решетку. Ральфи занимал собой почти все пространство, Джамал стоял перед ним на коленях.

Амар не планировал свои действия заранее, поскольку не знал, когда и где сумеет найти Джамала. Сейчас, когда он его увидел, нужно было, во-первых, остановить Ральфи, во-вторых, убедить Джамала в том, что ему ничто не угрожает.

Он поискал глазами вокруг и увидел толстую палку около метра длиной.

В самый раз.

Он осторожно ее подобрал, распугав крыс, на цыпочках пересек комнату и встал под углом к барной стойке как раз за спиной Ральфи. Расстояние между ними очень небольшое, поэтому в запасе у него только один удар.

Он крепко взялся за дубинку двумя руками, уперся ногами в пол. Тут же куда-то исчезли головная боль, тошнота, резь в груди. Собрался, размахнулся…

— Ральфи!..

И опустил палку.

Услышав свое имя, Ральфи замер. Начал поворачивать голову на голос. Удар пришелся по уху и щеке. Он дернулся, потерял равновесие, по стене неловко съехал на пол. Невольно схватившись за лицо, завопил от боли, и думать забыв о сексе.

— Заткнись, — сурово бросил Амар, — а не то схлопочешь еще.

Не выпуская из рук дубинку, он быстро глянул на Джамала — тот вставал с колен. Даже в темноте было видно, как от ужаса округлились его глаза. Он приготовился бежать.

— Джамал, подожди!

Тот остановился, пораженный, что услышал свое имя.

Амар тут же воспользовался возникшим у него преимуществом:

— Послушай, Джамал, я не из полиции. Я пришел к тебе не для того, чтобы тебя обидеть, а чтобы помочь.

В глазах мальчишки по-прежнему плескался страх. Он был готов сорваться с места.

— Меня попросил об этом Джо Донован. Я его друг.

Имя журналиста подействовало на мальчишку волшебным образом: он уже не был похож на натянутую струну, страх в глазах отчасти уступил место любопытству. Амар продолжал говорить:

— Да, я друг Джо Донована и пришел сюда, чтобы тебя защитить. Чтобы найти для тебя безопасное место.

Ральфи снова завыл, держась за лицо, попробовал подняться.

— Скотина… ты сломал мне челюсть. Какого хрена? Что я тебе сделал плохого?

— Ты трахаешь детей, а потом хвастаешься.

— Я тебя сделаю, — сказал Ральфи жалобно, скривившись от боли. Он уже поднялся с пола. — Я тебя засужу.

— Не засудишь. Закон не защищает насильника детей. К тому же сначала тебе еще нужно как-то мимо меня пройти.

Ральфи уставился на Амара.

— Готов? — спросил тот, поднимая дубинку.

Ральфи посмотрел на деревяшку, на Амара.

— Но ведь я ему заплатил, — сказал он оскорбленно, очевидно, таким образом пытаясь восстановить попранное достоинство. — Пусть вернет деньги.

— Мальчик не продается. И никаких компенсаций. Застегни-ка лучше штаны.

Ральфи не сразу удалось справиться с молнией, но он пытался выдержать взгляд Амара. Не получилось. Поняв, что потерпел поражение, он потер ухо, скривился, повернулся и пошел прочь.

Амар подождал, когда он уйдет, и повернулся к Джамалу. Он стоял, прижавшись спиной к дальней стене. Амар понял, что до сих пор держит в руках дубинку, и бросил ее на пол.

— Все, Джамал, тебе больше ничто не угрожает.

— Да? Я поверил Доновану, и меня чуть не убили. Почему я должен доверять тебе?

Амар вздохнул и вдруг почувствовал страшную усталость. У него был очень длинный и трудный день.

— Не знаю, почему ты должен мне доверять, — сказал он измученно. — Понятия не имею. Но тебя просил отыскать Джо Донован, и я потратил на это весь день. Я не собираюсь тебя обижать. Я хочу, чтобы у тебя появился дом, где тебе будет нечего и некого бояться.

— А где Донован?

— Ему пришлось на пару дней уехать. Ты можешь пока переночевать у меня — какие проблемы!

Джамал молча смотрел на него.

Амар потер лоб, вытянул вперед руки ладонями вверх.

— Что еще я могу сказать? Тебе решать.

Джамал думал. Амар не шевелился и ждал. Наконец мальчишка кивнул:

— Лады.

— Хорошо, — улыбнулся Амар. — Тогда пошли?

Они начали выбираться из подвала. Амар пропустил Джамала вперед.

— Возьмем такси, — сказал Амар, когда они оказались на улице.

Джамал замешкался.

— Что такое? — спросил Амар.

— Ничего, если я сначала что-нибудь поем, а?

Амар кивнул. Он и сам проголодался. Впервые за несколько дней.

— Я, пожалуй, составлю тебе компанию. Куда хочешь? В индийский ресторан? Китайский?

Джамал посмотрел по сторонам.

— А вон там, на углу, не шашлычная?

— Она самая.

И они отправились утолять голод.

Шли рядом и в ногу.

 

24

Донован не мог заснуть.

Он сидел на кровати в гостинице, где было полно туристов из Америки и Европы и прибывших по делам бизнесменов средней руки.

По полу разбросаны папки и тетради, старый ноутбук на столе, остатки спиртного из мини-бара — повсюду, куда можно поставить бутылку или стакан. Он пытался забыться.

Не получилось.

Они приехали сюда сразу после того, как он побывал в своем прежнем доме. Всю дорогу он молчал или отделывался односложными ответами, в основном касающимися того, что «Геральд» просто обязан оплатить им расходы. Как только они оказались в гостинице, Пета, решив, что ему хочется побыть одному, отправилась в бассейн, а он — исследовать содержимое мини-бара в номере.

Донован едва притронулся к еде, когда они потом обедали в ресторане гостиницы. После по предложению Петы они отправились работать к нему в номер.

Нужно было поднять все старые записи, перерыть содержимое компьютера. Пета помогала.

— Что я должна искать?

— Уонсбек-Мур. Путешественники…

Он ввел ее в курс дела. Рассказал о жителях поселка, о том, что они предприняли, чтобы избавиться от назойливых гостей.

— Вообще-то их можно понять, — заметила она. — Они бы и меня достали своим присутствием.

У него не было сил возражать. Он только вздохнул и опустился на кровать.

— Может быть, вам стоит со мной поговорить? Вдруг станет легче?

— Вряд ли.

Пета открыла было рот, чтобы что-то сказать, как вдруг он подскочил на кровати:

— Тошер… Да, именно так его звали… Тошер.

Пета смотрела на него, ничего не понимая.

— Тошер… Тошер… — Он задумчиво повторял имя. — Один из этих странников. Именно он позвонил мне и сказал, что хочет рассказать что-то еще. О том, что видел своими глазами. О том, что происходит на самом деле, как он выразился.

Он встал с кровати, подошел к ноутбуку, начал просматривать файлы.

— И рассказал?

— Встреча не состоялась. Вы же знаете, что тогда у меня случилось.

Пета взглянула на него, но промолчала. Он смотрел на экран компьютера, но казалось, его не видел — он видел что-то далеко за его пределами. Ей это видеть почему-то не хотелось.

Она продолжила разбирать стопки бумаг и тетрадей на полу.

Какое-то время они работали молча. В комнату с улицы иногда проникали звуки большого города, под настольной лампой светился островок света.

— А вот и наш Тошер, — наконец сказал он, не отрываясь от экрана. — Тошер. Настоящее имя Энтони Лэнгриш.

— И какое это все имеет отношение к Колину Хантли? — спросила Пета.

— Не знаю. По крайней мере, пока. Возможно, какая-то связь все-таки есть, и Тошер — он же Энтони Лэнгриш — сумеет нам помочь.

— Где же мы его найдем?

Донован вытащил из сумки ноутбук, который когда-то передала ему Мария, подключился к интернету.

— Будем надеяться, нам повезет.

Повезло. После упорных поисков они получили адрес Тошера в Эссексе. Заглянули в атлас и решили, что поедут туда утром. А пока нужно ложиться спать. Пета убедилась, что Донован вполне сносно себя чувствует, и отправилась к себе в номер.

Но она ошиблась. Он тоже напрасно надеялся, что его тут же свалит сон. Работа оказалась временной передышкой, отвлекла лишь ненадолго.

Едва его охватывала дрема, как возвращались те же сны. А с ними — те же призраки. Кружились вокруг, приближаясь и отдаляясь. Один за другим по очереди и все вместе.

И обвиняли.

Дэвид, который, как Джамал, зарабатывал, торгуя собой на улице.

Энни, заставившая ждать за дверью супружеской спальни, пока у нее был другой мужчина.

Мария, завернутая в окровавленный саван, печально говорила, что, если бы не он, она бы не погибла.

Он сел в кровати, сжимая виски.

Встал, прошел к мини-бару — там больше ничего не осталось. Все, что он брал оттуда раньше, не возымело действия, потому что было представлено в слишком малых объемах. Он скрючился на полу, издавая странный звук — не то вой, не то плач. Он не замечал, как по щекам катятся слезы.

Чтобы как-то отвлечься, он сунул в ноутбук один из дисков, которые захватил из дома. Альбом Джонни Кэша «Одинокий человек».

Пробежал глазами по списку высветившихся треков: «Я не отступлю», «Одинокий человек», «Перед глазами тьма». Нет.

«Электрический стул» — от этого не мог отказаться.

Баллада Ника Кейва об убийце — откровения приговоренного к смертной казни на электрическом стуле.

Хриплый голос Джонни Кэша пел о том, что его ждет жертвенный алтарь — электрический стул…

И снова этот звук…

Ковш экскаватора начинает терзать мозг.

Джонни пел о том, что чувствует, как горит голова…

Сердце.

Душа.

Дэвид…

Энни…

Эбигейл…

Мария…

Джонни поет о том, как жаждет смерти…

Ревет экскаватор… разрывает в клочья…

Смерти…

Экскаватор… ревет… рвет…

Что может унять боль? Что?..

Есть… у него есть… есть то, что освободит от боли…

А Джонни теперь пел о том, что ничего не утаил…

Донован бросился на колени перед дорожной сумкой, резким движением ее перевернул — содержимое кучей вывалилось на пол. Он накинулся на нее, расшвыривая вещи куда попало, не заботясь о том, где они приземляются. Боль заслонила сознание.

Наткнулся на то, что искал. Спасение…

Око за око, пел Джонни, зуб за зуб…

Револьвер.

Нет, он не боится умирать…

Как бешено стучит сердце. Невозможно дышать…

Боль… Ревущий экскаватор…

Он крутанул барабан.

Приставил дуло к виску.

Начал нажимать на спуск.

Улыбался почти с облегчением.

В дверь громко постучали.

— Джо! Что с вами?! Откройте! Откройте, пожалуйста!

Голос Петы.

Он открыл глаза. Огляделся, словно проснувшись. Сердце бешено колотится, грудь ходит ходуном. Посмотрел на руку — револьвер.

Джонни Кэш вопрошал: «Ты придешь ко мне в царство камней?»

— Джо!

Он попытался что-то сказать через дверь, но в горле пересохло.

— Да… — с трудом выдавил он.

— У вас очень громко играет музыка, и я услышала крик. Что-нибудь случилось, Джо? Что с вами? Откройте!

— Сейчас открою… сейчас…

Он сунул револьвер под подушку. Пошел к двери, заметил свое отражение в большом зеркале: жеваная футболка, почти до колен трусы, глаза внутри красных воспаленных кругов, мокрое от слез лицо. Он вытер лицо о футболку.

Открыл дверь.

Пету настолько поразил его вид, что она не сумела скрыть потрясения:

— Джо…

Он промолчал.

— Можно я войду?

— Наверное, это… это…

— Нет, я, пожалуй, все-таки войду, — сказала она и переступила порог его номера. Остановилась, посмотрела вокруг.

— Что… что вам нужно? — Он не мог смотреть ей в глаза.

— Только что звонил Амар. Он нашел Джамала. Сейчас мальчик в безопасности. Я решила, что вы захотите об этом услышать.

— Конечно. Спасибо, — со вздохом сказал он.

Пета посмотрела на него внимательно. Во взгляде тревога, искреннее сочувствие. И что-то еще. Понимание.

— Прошу вас, не поймите меня превратно, — сказала она, — но мне кажется, вам не стоит сегодня оставаться одному.

Донован молчал.

— Я сейчас схожу за своим одеялом и через минуту вернусь.

Она вышла из номера. Донован посмотрел вокруг себя, вздохнул.

Джонни теперь пел о том, что он всего лишь странник, что в сверкающем мире, куда он держит путь, нет ни болезни, ни опасности, ни страха.

Он вдруг почувствовал, как на него наваливается страшная, неимоверно тяжелая усталость.

 

25

Колин не отводил глаз от спящей дочери.

Она свернулась комочком у своей стороны батареи, укрывшись парой старых вонючих одеял, чтобы не окоченеть. Она засыпала часто, спала долгим глубоким сном — организм, защищаясь, словно отгораживался от действительности.

Колин сидел, прислонившись спиной к стене, и бережно прижимал к себе поврежденную руку. Она по-прежнему болела, нужен врач. Но разве на это можно рассчитывать!

Лицо Кэролайн. Такое безмятежное, такое умиротворенное во сне.

Какой она видит сон?

Что она сейчас о нем думает!

Он вспомнил, как она спросила: «Что происходит? Почему ты здесь?»

Он тогда вздохнул, вжался в стену.

— Я совершил ужасный поступок… — сказал он ей.

И начал рассказывать.

— Всё началось после смерти мамы, — сказал он, — всё… все беды.

Кэролайн смотрела на него вопросительно, терпеливо ожидая продолжения.

— Сначала она болела… — Он вздохнул. — Плохое время. Страшное. Рак… да ты и сама прекрасно знаешь. Когда она умерла, было очень трудно смириться с ее смертью. А тут еще эти бродяги.

Кэролайн покачала головой:

— Не понимаю, почему ты принял их нашествие так близко к сердцу.

— Ты знаешь почему, — сказал он вдруг громко и резко, она даже вздрогнула и внимательно на него посмотрела. Он отвернулся.

Повисло молчание, которое они ощущали почти физически.

Он снова заговорил:

— Они ведь приезжали каждый год… устраивали настоящий бедлам, жгли костры, вешали белье прямо у нас под носом, везде бросали мусор. — Он взмахнул здоровой рукой, цепь зазвенела, ударившись о трубу. — Их дети… они бегали голышом, грязные, сопливые… дикие. Ревели моторы, машины гудели и днем и ночью, грузовики приезжали, что-то привозили, что-то увозили. Бог знает, чем они там занимались по ночам… и постоянно кричали, ругались… ходили пьяные…

— Я все это знаю, пап, — сказала Кэролайн с отсутствующим видом.

— Мы знали, что они снова вернутся. И решили их перехитрить. Потому и купили у фермера землю. Покупка того стоила. Хотя этот фермер содрал с нас втридорога.

Кэролайн ничего не сказала: она и раньше слышала эту историю.

— Но в результате хитрее оказались они. Помнишь, как они обтяпали дело? Дренажные работы помнишь? Асфальт? — Он затряс головой, зло скривился, словно заново переживая свой ужас.

— Помню.

— Они постоянно бродили вокруг, оскорбляли нас, пугали, подзуживали… Какую-то мебель продавали прямо со своих грузовиков… А еще воровали у нас — тащили все, что плохо лежит…

— Нет, они совсем не такие… — сказала Кэролайн с негодованием.

— Конечно, ты их защищаешь — перед тобой они старались быть другими. Не показывали свое истинное лицо. — В его глазах заплясали злые огоньки. — Но я-то знал, какие они на самом деле. — Он задохнулся от гнева.

Кэролайн не верила собственным глазам и ушам — с ней как будто разговаривал чужой человек, а не отец, которого она знала и любила. Он заметил выражение ее лица, опустил глаза.

— Прости, я неправ.

Она кивнула.

— Все это было ужасно… ужасно, — продолжал он уже тише. — Настоящий ад. Я как-то пытался примириться со смертью Хелен, хотел горевать в тишине… но видел и слышал только их… Они нас терроризировали…

Он тряхнул головой, словно пытаясь отогнать воспоминания, украдкой посмотрел на дочь.

— Еще и ты с ними подружилась.

— Пап! — Она округлила глаза.

— Да-да… Связалась с этим на мотоцикле… байкером.

— Ты о Тошере? Ну и что? — Она попробовала пожать плечами. — Славный парень. — Она подалась вперед. — Если бы ты нашел время поближе его узнать, то понял бы, что он вовсе не чудовище, каким ты его считал.

Колин покачал головой.

— Помню, я думал… — хорошо, что твоя мать не видит, с кем проводит время ее дочь… — Он вздохнул. — Не знаю… — Снова покачал головой. — Я сходил с ума. Хелен умерла. Ты связалась с этим… Я хотел, чтобы эти бродяги исчезли из моей жизни. И между прочим, не я один.

— Что ты имеешь в виду?

Колин глубоко вдохнул, словно набираясь мужества.

— Однажды меня пригласил Алан Кинисайд.

— Алан Кинисайд? Полицейский? Зачем?

Колин посмотрел в сторону.

— Хотел что-то мне предложить…

Перед глазами возник дом Кинисайда. И его хозяин — в хлопчатобумажной рубашке с короткими рукавами и пуговицами у шеи и свободных холщовых брюках — с приветливой улыбкой и цепким взглядом. От таких глаз ничего не скроешь.

— Ну что, Колин, по рюмочке? — Глаза сверкнули, как алмаз в подземелье.

— Нет-нет, спасибо…

— Да бросьте вы! Одна-то не повредит. — И опять этот взгляд.

— Ну разве что одну… — почему-то согласился Колин.

Кинисайд удовлетворенно кивнул — именно такого ответа он ждал, — повернулся и исчез в глубине дома.

Колин стоял в холле, не зная, должен ли он следовать за хозяином или ожидать его возвращения здесь. Он решил ждать и начал осматриваться.

Это был новый дом, один из самых больших в поселке. Внутренней отделкой и украшением руководила жена Кинисайда Сюзанна. Вкуса во всем этом было мало, зато вложены огромные деньги. Повсюду самый дорогой ламинат и дорогая отделка под леопарда, столы со стеклянными столешницами, стеклянные полочки и модные картины на стенах. Все горит, переливается. Откуда-то из глубины неслась музыка.

Кинисайд вернулся с двумя наполненными бокалами и повел его к себе в кабинет. Плотно прикрыл дверь. В этой комнате ничего не блестело и не переливалось. Стены были покрыты темными обоями; тяжелая, под старину, мебель; кроваво-красная кожаная обивка на стульях и канапе. Кинисайд протянул Колину виски, сел в массивное кожаное кресло у рабочего стола, посмотрел на гостя сверху вниз. Это была очень мужская комната, комната делового человека. За Кинисайдом виднелись полки, на которых теснились книги по военной истории, документальные и не очень. Колин заметил книги Энтони Бивора «Падение Берлина. 1945» и «Сталинград», последние публикации Энди Макнаба в твердом переплете. Сидя на низеньком диванчике, он чувствовал себя несчастным просителем в замке у богатого феодала. Похоже, именно такое впечатление и стремился произвести Кинисайд.

— Ну-с, — сказал он, лениво потягивая виски и облизываясь, словно в ожидании чего-то еще, — с чем пожаловали?

Колин подался вперед:

— Я о том, что вы на днях говорили. О нашем с вами разговоре.

Кинисайд едва заметно кивнул.

— Помните?

— Я хочу услышать ваше мнение, Колин. Скажите, что по этому поводу думаете вы сами?

У Колина вдруг пересохло во рту. Он быстро облизал губы.

— Эти ирландские путешественники. Просто не знаю, как быть, они так… Они сводят меня с ума…

Его словно прорвало. Он заговорил. О тяжелой болезни жены, о боли и отчаянии после ее смерти, о бессильной ярости от того, что какие-то бродяги перехитрили жителей поселка.

— А тут еще Кэролайн. Связалась… с одним из этих. С байкером. Говорит, что его зовут Тошер. — Он горестно покачал головой. — Я уже потерял Хелен. Вдруг я потеряю и Кэролайн! — Он молитвенно сложил руки, поднял глаза на Кинисайда. — Вдруг однажды она… возьмет и уедет? И я ее больше никогда не увижу! — Он тяжело вздохнул. — Надо что-то делать, что-то предпринять.

Кинисайд наблюдал, потягивая виски.

— Это весьма непростой юридический вопрос, — изрек он авторитетно.

Колин кивнул.

— Может обойтись очень-очень дорого. Но дело может решиться и в вашу пользу.

— Вот именно, — подхватил Колин запальчиво, — может решиться. А может и не решиться. И придется терпеть их постоянно. — Он вздохнул, взъерошил волосы. На лице отразилась душевная боль. — Они ни за что не уйдут… а если уйдут, заберут с собой мою дочь…

Кинисайд поболтал бокалом, наблюдая, как тает лед.

— И что? — спросил он тихо. — От меня-то вы чего хотите?

Колин снова посмотрел на него снизу вверх.

— Не знаю, — сказал он прерывающимся от отчаяния голосом. — Вы ведь полицейский. Разве вы… не можете… что-то сделать? Что-нибудь? Ну, не знаю… Приказать им, что ли…

Кинисайд, загадочно улыбаясь, изучал содержимое своего бокала. Потом медленно заговорил:

— Раньше все было гораздо проще. Такие приезжают куда-нибудь, разбивают лагерь, выживают местных жителей, а ночью прибывают ребята в соответствующей форме и изгоняют незваных гостей. А то и выжигают их лагеря. — Он пожал плечами. — Мне так, по крайней мере, рассказывали.

Он посмотрел на Колина — в глазах тот же адский блеск.

— Вы, случайно, не это имеете в виду?

Колин проглотил слюну. Его вдруг бросило в жар.

— Мы ведь представляем все это гипотетически, правда?

— Д-да… к-к-конечно… — У Колина предательски дрожал голос.

Кинисайд сделал глоток. Нахмурился.

— Вы просите слишком многого. Придется формировать команду, так сказать, единомышленников, заставлять их работать сверхурочно, материально стимулировать… Это может вылиться в…

Он сделал еще глоток и продолжил. Слова текли плавно и гладко, как виски.

— К тому же есть определенный риск. Операция-то незаконная и, если что-то сорвется… — Он покачал головой.

Колин молчал. Начинала сильно болеть голова.

Кинисайд откинулся на спинку кресла:

— Гипотетически это представляет некоторую опасность для должностного лица. Скажем, для меня. В этом случае было бы только справедливо, если бы человек, желающий подобного развития событий, то есть вы, взял на себя часть риска.

— Т-т-то есть?

Кинисайд задумчиво посмотрел на Колина:

— Вы ведь в своей лаборатории проводите самые разные исследования, да?

— Да. То есть, конечно, не я лично…

— Оборонные штучки? Совершенно секретные разработки, правда?

— Знаете, я…

— Биологическое оружие? — все больше и больше воодушевлялся Кинисайд. — Создание вирусов-убийц? Представляю, какой на все это гигантский спрос. Война против терроризма, знаете ли, и тому подобное. За сколько можно такое продать? Какую сумму может предложить самое заинтересованное лицо?

— Откуда… откуда мне знать?

— Да ладно вам, Колин, не скромничайте. Уверен, вокруг вас крутятся всякие людишки. Признайтесь, делали к вам подходы?

— Ну да, бывало, но…

— Речь, наверное, шла о миллионах?

— Позвольте! — Колин почти кричал. — Какое это имеет отношение к людям, о которых мы ведем речь!

Кинисайд посмотрел на него с некоторым удивлением:

— Я ведь рассуждаю гипотетически. Оценка риска. Хотите добиться чего-то, извольте делать взнос.

Колин молчал, уставившись на стоявший рядом на полу нетронутый бокал с виски. На тающий лед. Кинисайд продолжал гнуть свою линию:

— Впрочем, повторяю, это все гипотетически. А если отбросить гипотезы, необходимо уже ваше прямое участие.

— Мое?

— Нам понадобится, — голос Кинисайда стал задумчивым, — кое-что из вашей лаборатории. Что-то вроде вещества без цвета и запаха, которое полностью растворяется в воде. Такое, которое в организме человека обнаружить невозможно.

— Яд?

— Именно. Уверен, у вас там подобным добром забиты полки. Мы введем его в систему водоснабжения, которую они установили, а потом — просто начнем наблюдать, как они умирают один за другим. Пусть валят все на какую-нибудь инфекцию или вирус. На то, что система водоочистки не работает должным образом. Или, скажем, воспользуемся ядом, который выявить можно, и сделаем так, чтобы это выглядело как массовое самоубийство — они вроде как члены секты самоубийц. — Кинисайд ухмыльнулся. — Правда, здорово, а? Чем не ЦРУ?

Колин замотал головой. Головная боль усилилась.

— Нет… нет… вы говорите ужасные вещи…

— Наступили жестокие времена — значит, нужны жестокие меры. — Он показал на дверь. — Впрочем, вы в любую минуту можете отправиться домой. Назад в этот шум, в эту вонь — к своим новым соседям.

Колин замотал головой. Боль становилась нестерпимой.

— Вы когда-нибудь о Чечне слышали? — спросил Кинисайд.

Колин кивнул.

— Там происходило такое, о чем вы и понятия не имеете. У них там свои способы расправляться с неугодными. Хотите, расскажу?

Колин сгорбился на диванчике и молчал.

Кинисайд пустился рассказывать о российской армии и ее методах работы с пленными. Чтобы другим неповадно было, обрабатывают одного.

Рассказал о горчичном газе.

О допросах и пытках.

Сломленный человек возвращается домой и служит наглядным пособием для остальных.

Рассказал, как можно применить этот опыт у себя.

— Нам нужен только один человек. Всего один. Как только они увидят, что с ним случилось, они больше не захотят оставаться, потому что то же самое может произойти и с ними. Только один человек — как пример для остальных. Есть у вас кто-нибудь на примете?

Колин молчал, боль оглушала его.

— Я даже могу предположить кто.

Колин покачал головой.

Кинисайд смотрел ему прямо в глаза:

— Вы хотите от них избавиться? Хотите?

Колин вздохнул. Сотни крошечных топориков в голове дробили мозг. Он не мог думать.

— Я хочу… покоя…

Кинисайд продолжал сверлить его взглядом.

— За покой надо платить. Если хотите настоящего покоя.

— Сколько? — В горле пересохло.

— С финансовой точки зрения — ничего. Только ваше участие.

Колин начал дико озираться по сторонам, от боли перестав соображать.

— Либо так, либо никак.

Колин посмотрел вниз. Взял нетронутый бокал с виски, залпом его опрокинул. Кивнул:

— Я готов платить.

— Вот и славно, — улыбнулся Кинисайд.

Колин чувствовал себя совершенно разбитым. И очень грязным. По телу градом катился пот. Его трясло как в лихорадке.

Но головная боль, кажется, начинала отступать.

— Я чувствую себя Фаустом… в гостях у Мефистофеля…

Кинисайд продолжал улыбаться, сверкая глазами.

— Называйте как хотите. — Он показал пальцем на пустой бокал. — Колин, у вас в бокале пусто. Повторить?

Колин кивнул.

Кэролайн смотрела на него потрясенно: неужели человек, рассказывающий все эти ужасы, — ее отец, которого она знает всю жизнь?

— А Тошер… что случилось с ним?

— Не знаю… — Он отвел глаза в сторону. Старался не смотреть в центр помещения. На пятна въевшейся в цементный пол крови. — Я только достал для них вещество — и все.

— Достал?! Ты пошел на эту гнусность? — Она смотрела на него, не веря собственным ушам. — А что с остальными?

Он вспомнил языки пламени, стоны и крики.

— Не знаю, — поспешно сказал он. — Не знаю, что… с ними… — Он вздохнул, попытался оправдываться: — Я должен был тогда что-то предпринять. Я уже потерял Хелен. Мог потерять и тебя. Я должен был…

Слова остались без ответа. В Кэролайн кипела злоба:

— Что ты имеешь в виду? Что значит — должен был что-то сделать?! Между мной и Тошером не было ничего серьезного. И ты об этом знал. Мы просто проводили время. После того, через что мы с тобой прошли, мне нужно было развеяться. Мы и встречались-то всего несколько раз. Он возил меня на мотоцикле. Ты это знал. Я никуда не собиралась с ним убегать. Ты знал. — Она шумно выдохнула. — О господи…

— Мне тогда казалось, что это возможно… — Он был готов разрыдаться. — Я знаю, что совершил нечто ужасное. И хотел загладить свою вину перед тобой. Помог тебе с квартирой. Помог переехать, сделать ремонт, расплатиться…

Кэролайн смотрела на него ледяным взглядом:

— Что ты такое говоришь! Ты сам понимаешь?..

Он протянул к ней руку.

— Не смей ко мне прикасаться!

Он ничего не сказал. Посмотрел на цепь, приковавшую его к батарее, потом на дочь. Медленно и печально покачал головой.

Кэролайн снова заговорила.

— Значит, все это, — она подняла руку, загремев цепью, — связано с Кинисайдом и с тем, что вы сделали с Тошером?

— Что-то вроде того, — тихо произнес Колин. — Продолжение, следствие. Давай я объясню.

— Нет, — отрезала она и посмотрела на него так, будто видела впервые. — Наверное, я толком никогда не знала, какой ты на самом деле. И вряд ли хочу знать…

И она замолчала и не проронила больше ни слова.

И вот он сидит и смотрит на спящую дочь.

И не знает, о чем она думает.

Что она думает о нем.

Что он сам о себе думает.

 

26

Донован всегда считал, что в межсезонье приморские города способны навевать лишь скуку и тоску, но место, куда они приехали, похоже, даже в разгар сезона выглядело не лучше.

Джейвик-Сэндз рядом с Клэктоном. Унылый участок земли в Эссексе, заканчивающийся Северным морем. Возможно, когда-то это был процветающий курорт, дивное место (впрочем, в этом он тоже сомневался), но сейчас оно находилось в плачевном состоянии.

Они выехали из Лондона на северо-запад по шоссе А-12, ведущему в Эссекс. Огромные магазины и центры розничной торговли сменились чередой заводских корпусов, которые постепенно уступили место монотонному, зато функциональному сельскому пейзажу, аккуратно поделенному на прямоугольники и квадраты земли, призванные выполнять конкретную практическую задачу. Пета была за рулем, Донован сидел рядом с картой на коленях.

Утром он проснулся в номере мокрый, как мышь, запутавшийся в простынях и одеяле. Волосы слиплись, губы покрылись коркой, от тела исходил запах пота и вина.

Он лежал и тяжело вздыхал, ожидая, когда из обрывков сам по себе восстановится в памяти вчерашний кошмар.

Громкая музыка, обильные возлияния.

Призраки, револьвер…

И — пустота.

Он скосил глаза — на другой стороне кровати среди разбросанных бумаг с недоумением увидел второе одеяло и подушку. Вспомнил — Пета.

Снова тяжело вздохнул.

На подушке лежала записка: «Надеюсь, вам все-таки удалось отдохнуть и вы найдете время спуститься к завтраку в ресторан».

Он посмотрел на часы, медленно, с усилием поднялся с кровати, побрел в ванную. Голова кружилась, желудок крутило и выворачивало. Тяжелое похмелье. Оно, он знал, будет преследовать его весь день, напоминать о себе, время от времени выныривая откуда-то изнутри, как постыдная тайна.

Принимая душ, он с водой пытался смыть воспоминания о вчерашнем вечере. Вышел из ванной, натянул защитного цвета свободные брюки, старую футболку с Бэтманом на груди и спустился вниз. Как же неудобно встречаться с Петой: кто знает, что он ей вчера наговорил! Она сидела за столом, румяная, полная энергии после бассейна, и пила чай, перед ней стояла тарелка с колечком запеченного хлеба и фрукты. Подняла глаза.

— Как себя чувствуете? — Во взгляде искренняя забота.

Донован неопределенно пожал плечами, она кивнула.

— Мы сегодня собирались в Эссекс. Вы в состоянии ехать?

Он кивнул.

— Хорошо. — Она вернулась к своему колечку.

— Знаете… — начал он, испытывая жуткую неловкость, — вчера я… может, наговорил чего-то лишнего… не знаю, я…

Она улыбнулась, и он сразу почувствовал, что у него есть друг.

— Ничего такого страшного вы не наговорили, честное слово.

— Спасибо. — Он кивнул. — Извините за то, что я…

— Вам совершенно нечего стыдиться. Мы все бываем в таком состоянии. Или в очень похожем. Все мы люди…

Донован посмотрел на нее, хотел спросить что-то еще, но не осмелился.

Она пожала плечами:

— Вам пришлось пережить трудные дни. Забудем об этом. Сейчас нужно поесть — сразу станет легче.

Он повиновался и заказал для себя полный английский завтрак. Раз не удалось погибнуть от пули, криво усмехнулся он про себя, он умрет от обжорства.

Ему принесли заказ — гора обильно сдобренной маслом еды, которая приносит сытое умиротворение. Он посмотрел на яичницу; в сверкающем желтке, как в позолоченной ложке, увидел собственное отражение — да, тот еще вид.

Выдохнул и приступил к завтраку.

— Итак, — сказала Пета тоном делового человека, — мы сегодня едем в Джейвик?

— Да, — подтвердил он, жуя бекон. — Джейвик в графстве Эссекс.

— К Тошеру, который там живет?

Донован кивнул.

— Когда я с ним познакомился, он был чем-то вроде официального представителя этих путешественников-бродяг. Естественно, самоназначенным.

— Как он выглядит?

— Красавец байкер с темными длинными волосами.

— Это хорошо, — улыбнулась Пета.

— Дерзкий и самоуверенный сукин сын. Весьма высокого мнения о собственной персоне. Из тех людей, которые идут по жизни, зная, что все у них получится. Бесцеремонный тип, очень много говорит и любит вставить крепкое словцо. Это я так, на всякий случай, а то вдруг у вас появились какие-то мысли.

— Интересно, почему он выбрал Джейвик? — Пета пропустила мимо ушей последнее замечание.

— Очевидно, надоело скитаться, вот он и зажил оседлой жизнью среднестатистического британского гражданина. Наверное, поэтому я так легко его нашел.

— Кочевника из него не вышло.

— Вот-вот, — улыбнулся Донован.

Пета показала на его пустую тарелку:

— Ну что, правильно сделали, что поели?

— Правильно, — сказал он со слабой улыбкой.

Они въехали на главную улицу Джейвика с задиристым названием «Бродвей». По этой неровной узкой ленте дырявого асфальта трудно было передвигаться при всем водительском мастерстве Петы. Донован смотрел в окно.

Только несколько двухэтажных домов, остальные — неприглядные одноэтажные постройки, большинство которых, скорее всего, никогда не знали рук настоящего хозяина. Это был не просто бедный городишко — во всем здесь сквозили нищета и пошлость. Рядом с книжной лавчонкой потемневший фасад с оторванными ставнями объявлял себя залом игровых автоматов «Страна чудес». Замызганная парикмахерская, китайская закусочная с едой на вынос. Магазин «Купи и сэкономь». Паб «Надежда умирает последней».

— Из этого паба только в последний путь, — усмехнулся Донован.

Они медленно проехали мимо пустого заплесневелого остова, который когда-то назывался «Казино», оставили позади центр культурных мероприятий, в котором не пахло ни центром, ни культурой, ни мероприятиями, миновали продуктовый магазин, по сниженным ценам торгующий залежалым просроченным товаром, бесхозный брошенный паб, окруженный забором из сетки-рабицы с табличками «Не входить! Опасно для жизни». Чуть в стороне от дороги стояло облезлое деревянное кафе, снаружи украшенное корзинами с почерневшими цветочными плетями.

— Проголодались? — спросила Пета.

— Не очень.

Повсюду поросшие сорняками пустыри с кучами мусора. Из-за давившего сверху низкого свинцового неба казалось, что этот мрачный темно-серый ландшафт растянулся на сотни километров.

— Куда сейчас?

— К участку, который на карте называется Бродлендз, — отозвался Донован. — Уже, похоже, недалеко.

— Господи, — воскликнула Пета, когда они подъехали к поселку, — ну и картина!

Почти во всех построенных более полувека назад одноэтажных коттеджах в швейцарском стиле, предназначавшихся раньше исключительно для летнего отдыха, сейчас обитали постоянные жильцы. Во двориках машины. Но чем дальше они ехали, тем больше машины во дворах напоминали разбитые колымаги, вскоре сменившиеся почерневшими от огня ржавыми каркасами. С них давно сняли и унесли все, что могло пригодиться в хозяйстве, и теперь они догнивали на грязных щербатых улицах.

Дома все меньше походили на пригодные к обитанию, но там все равно кто-то жил.

— Град Божий. — Пета покачала головой.

— Только солнца нет, — заключил Донован.

Из опасения налететь на кочку или булыжник, а то и попасть в незаметную яму, Пета ехала на черепашьей скорости — Донован постоянно смотрел в карту и сверял адрес. Наконец они остановились у нужного дома.

Штукатурка с каменной крошкой, которой он был покрыт, потрескалась и отваливалась, на грязных окнах висели засаленные занавески в сеточку. Старая гнилая крыша поросла мхом. На углу дома высилась гора мусора и отходов. Входная дверь, похоже, когда-то была выкрашена в зеленый цвет.

— Нам сюда? — Пета не скрывала отвращения.

— Сюда.

Они прошли к дому по едва заметной тропинке. Донован набрал в легкие побольше воздуха и постучал.

Подождал.

За дверью громко залаяла собака.

Через некоторое время послышались тяжелые шаги.

— Кто там?

Голос был хриплым, скрипучим.

Пета насторожилась.

— Тошер, это вы? — крикнул Донован. — Может быть, вы меня помните? Меня зовут Джо Донован. Я когда-то работал корреспондентом.

— Да… — Ответ прозвучал с надрывом и свистом, как будто вырвался прямо из разрушенных легких, за ним последовал звук, который в равной степени можно было принять за лающий смех и за предсмертный хрип. — Как же, помню. А теперь проваливай.

Донован и Пета переглянулись. Внутри продолжала истошно лаять собака. Донован попытался уговорить Тошера:

— Понимаю, Тошер, что вы, возможно, не желаете со мной беседовать, но не могли бы все-таки уделить мне минут пять-десять, не больше?..

Из-за двери несся только собачий лай.

Донован посмотрел на Пету, пожал плечами:

— Я заплачу.

— Сколько? — после некоторой паузы последовал вопрос.

— Пятьсот фунтов.

Из-за двери снова донесся не то смех, не то предсмертный хрип.

— Тысячу.

— Тошер, у меня с собой только пять сотен. Решайте — или столько, или ничего.

Послышалась возня. Хлопнула дверь внутри, и собака уже лаяла где-то в глубине. Потом донеслось лязганье снимаемой с двери цепи, открывающихся щеколд и замков.

Донован попытался скрыть потрясение при виде стоявшего на пороге человека. Это был Тошер, но от самоуверенного красавца байкера не осталось и следа. Перед ними стояло физическое воплощение голоса, который они слышали из-за двери. Когда-то черные как смоль волосы поседели. По-прежнему длинные, они висели клочьями, сквозь них поблескивал розовый череп. Лицо покрывали глубокие морщины — словно кто-то высосал из него жизнь. На иссохшем теле висели дешевая футболка и джинсы. Он вроде был того же роста, но казался ниже, словно тело, скрюченное страшным ударом, так и не смогло распрямиться.

Но ужаснее всего были глаза. Совершенно мертвые, они словно закрылись после чего-то жуткого, что им довелось увидеть.

— Да уж, — проскрипел Тошер, прекрасно понимавший, почему Донован так на него смотрит, — два года — срок немалый.

Не говоря больше ни слова, он повернулся и пошел в дом тяжелой шаркающей походкой. Донован и Пета восприняли это как приглашение, закрыли за собой дверь и последовали за хозяином.

Тот прошел в комнату и медленно опустился в старое потертое велюровое кресло. Донован и Пета сели на такой же видавший виды и весь в пятнах диван напротив.

В соседней комнате не унималась собака, теперь она еще и скреблась в дверь.

Помещение больше походило на свалку. Старый телевизор в углу на перевернутом ящике из-под консервов. Запчасти от мотоцикла, разбросанные по полу. Старые пивные банки. Переполненная окурками пепельница из паба. Осколки и обломки — свидетельства сломанной, поруганной жизни.

Донован вздрогнул: узнаваемая картина.

Если бы он продолжал жить как раньше, его бы вскоре постигла та же участь.

Он вспомнил вчерашний вечер и почувствовал тошноту. Решил не обращать на нее внимания.

Он должен работать.

— Заткнись, Золтан! — то ли рыкнул, то ли прокричал Тошер и зашелся приступом кашля. Собака продолжала лаять.

— Кто это? — Тошер кивнул в сторону Петы.

— Пета Найт. Коллега:

Тошер кивнул, на секунду в глазах зажегся огонек, как у прежнего Тошера при виде хорошенькой женщины, но тут же погас, уступив место отвращению к самому себе.

— Что-то не очень ты торопился, — сказал Тошер.

Донован нахмурился.

— Но я знал, что ты в конце концов меня найдешь, — продолжал он надрывно хрипеть. — Ты или кто-то из ваших… я смотрел новости. Хантли и его… дочка…

— Тошер, что вам известно? Что произошло?

— А мои денежки? — Тошер почти улыбался.

— У меня в кармане.

— Покажи.

Донован вытащил бумажник, отсчитал десять пятидесятифунтовых купюр, которые снял со счета «Геральда». Тошер взял деньги, пересчитал, положил в карман. В глазах не алчность, а нужда и голод.

— Так что же произошло? — спросил Донован. — Почему вы решили, что к вам обязательно кто-нибудь наведается? Почему именно сейчас?

— Вот почему. — Тошер вытянул вперед обе руки ладонями вверх.

Даже при тусклом свете зрелище было жуткое. В середине обеих ладоней кожа другого цвета — тонкая, нежно-розовая. Левая еще и изуродована. Тошер поднял ее вверх.

— Сюда попала инфекция, началось заражение крови. Повезло, что вовремя спасли. Что не пришлось отрезать руку. — Он громко хрюкнул — видимо, усмехнулся. — Да уж, повезло.

— Вас пытали? — ужаснулась Пета.

— Думаете, у меня всегда был такой голос? — скривился он.

Гости молчали.

— Они не только загоняли в ладони гвозди. Много чего еще сделали… Такого, что я никак не могу вам показать. — Он опустил глаза в пол, потом снова поднял. — И рассказать не могу. Потому что тогда придется все пережить заново. — По телу прошла дрожь, глаза смотрели в никуда. — А я… я не хочу туда возвращаться. Просто… поверьте мне на слово.

Пета и Донован молча переглянулись. Тошер посмотрел сначала на него, потом на нее.

— Говорил же я тебе, говорил, — в глазах сверкнуло злорадство, — они что-то замышляют. Но ты так и не появился.

Донован с трудом сглотнул слюну.

— Прости, но мне пришлось… заниматься другим делом.

— У тебя, кажется, пропал сын?

Донован молча кивнул.

— Плохо, — сказал Тошер. К злорадству добавилось отвращение к самому себе, лицо исказила уродливая гримаса. — Но все же не так плохо, как у меня…

Донован открыл рот, но Тошер не дал возразить.

— Подумай-ка, Донован, хотел бы ты поменяться со мной местами? Чья судьба лучше?

Донован промолчал, позволив Тошеру торжествовать пусть маленькую, но победу.

— Тошер, кто это сделал? — спросила Пета. — Кто так с вами поступил?

Тошер повернулся в ее сторону и почти радостно улыбнулся:

— Давненько женщины… мной не интересовались…

Пета продолжала на него смотреть.

Тошер сердито насупился:

— Ты из полиции?

— Раньше служила.

— Раньше, говоришь? Да на тебе… по-прежнему эта печать… Она будет на тебе всегда. — Он перевел взгляд на Донована: — Стыдно мне за тебя, Джо, что ты якшаешься с отбросами.

Донован не поддался на провокацию, продолжая настаивать на своем:

— Почему это произошло?

Тошер бросил на Пету полный высокомерного безразличия взгляд и начал говорить, обращаясь к Доновану:

— То, что сделали со мной, должно было стать предупреждением остальным. Они хотели, чтобы мы… убирались. Сказали, что сделают, если мы не послушаемся… подожгут…

— Но разве такое возможно? — не поверил Донован.

— Вот и мы сначала так думали. Закон-то был на нашей стороне. Они это знали. — Он помолчал, тяжело дыша, потом продолжил: — Меня схватили. И сделали из меня, как они сказали, наглядное пособие. Сказали, что проделают это с каждым, если мы не уйдем.

— И вы ушли?

— Да, сразу же.

— Почему вы не рассказали об этом в полиции? — подалась вперед Пета.

Тошер издал скрипучий утробный звук.

— А кто, думаешь, это сделал?

Пета и Донован посмотрели друг на друга.

— Полиция? — переспросил Донован.

Тошер кивнул.

— Да… кто ж еще! Мы тут же собрали вещички, чтобы уехать. — Очередной смехоподобный скрип. — И что вы думаете? Все эти скоты еще пришли и улюлюкали… все эти лощеные мудаки на шикарных машинах… из шикарных домов… все орали, как козлы… бросали в нас всякую дрянь… обзывали дерьмом… мерзавцами… подонками…

Он замолчал, хватая ртом воздух. Лицо горело ненавистью.

— Нам не дали выехать на дорогу, загнали на парковку… там нас ждали… в снаряжении для борьбы с демонстрантами… они вытащили дубинки…

— Но это противозаконно, — потрясенно пробормотала Пета.

Тошер покачал головой:

— Ты прям как с неба свалилась. Ты где в полиции служила-то? В сказочной стране?

Пета покраснела.

— Избивали даже детей… — В глазах Тошера заблестели слезы. — Как индейцы, окружили наши фургоны, облили бензином… — Он затряс головой, захрипел. — Крики… А они стояли и ржали, как жеребцы…

В комнате повисла тишина, которую нарушали только слабые поскребывания собаки о дверь.

— Потом я приехал сюда, — Тошер говорил теперь очень тихо. — Мне тут двоюродный брат присмотрел халупу с собой по соседству. И я остался. Долбаное пособие по инвалидности… Калека я теперь… — Он уставился в пол, в голосе звучало все больше самоуничижения. — Здесь и подохну…

— Говоришь, кто-то из полиции? — мягко спросил Донован.

— Да, — кивнул Тошер. — Есть такой — по фамилии Кинисайд. Он все это и организовал. С ним еще был один громила, который делал всю грязную работу… Они называли его Молотом. — Тошер вздрогнул. В глазах заметался страх, лицо перекосило от ужаса. — Полный отморозок… Вряд ли вам захочется иметь с ним дело… честное слово. Чудовище, настоящее чудовище…

— Кинисайд, — эхом повторил Донован.

— У них еще и клички были. Фауст и Мефистофель. Но я-то знал их в лицо…

— Значит, Мефистофель — это… Кинисайд, а Молот — Фауст?

— Молот — это Молот, — загудел Тошер подобием смеха.

— Кто же тогда Фауст? — спросила Пета.

Гул усилился, перерастая в лавину, грозившую оставить после себя страшные разрушения:

— Фауст — это бесхребетный трус и дерьмо… Колин Хантли. Он…

Донован и Пета, пораженные, переглянулись.

— Колин Хантли? — переспросил Донован. — Он-то тут при чем?

— Потому что я спал с его дочерью… Он-то все и затеял… — Лицо Тошера исказила победная гримаса. — Никак он не мог смириться, что его… драгоценная дочка… трахается со мной…

Смех вырвался наружу, а вместе с ним и собиравшаяся с силами лавина. Она вырвалась из Тошера, и он зашелся в диком кашле. По щекам покатились слезы.

В соседней комнате Золтан разразился громким лаем и начал бросаться на закрытую дверь.

Донован и Пета поднялись.

— Спасибо тебе, Тошер. Понимаю, чего тебе стоило обо всем нам рассказать.

— Это тебе пришлось отвалить мне полкуска фунтов, — тяжело и надрывно дыша, сказал Тошер. — Надеюсь, мой рассказ того стоил…

Донован и Пета вышли из дома. Даже отойдя на приличное расстояние, они слышали, как воет посаженная на цепь собака, как бьется и рвется из заточения.

Из свинцового неба на дома, больше похожие на бараки, посыпалась холодная изморось.

Никогда в жизни Донован не был так благодарен судьбе за глоток свежего воздуха.

 

27

— Мне все о тебе известно.

От неожиданности Кинисайд чуть не выронил пластиковую чашечку с кофе. Он выбрал этот автомат именно потому, что к нему почти никто не подходил — в длинном коридоре полицейского участка он стоял на отшибе, — и рассчитывал, что ему никто не помешает. Он обернулся — прямо за спиной стояла Джанин и улыбалась. Он быстро посмотрел по сторонам: вокруг больше никого.

— Что ты имеешь в виду?

— Что сказала, то и имею, — улыбка на лице стала шире.

Он еще раз бросил взгляд вокруг себя: точно никого. Захотелось схватить эту глупую курицу, швырнуть о стену, заткнуть ее поганый рот. Но вместо этого он попробовал прибегнуть к испытанному приему — улыбнулся ей в ответ обезоруживающей улыбкой.

— И что же тебе известно?

— Во-первых, наркотики.

— Наркотики? Но я не…

— Мне известно, как ты обираешь торговцев. Как заключаешь сделки с поставщиками. Как шантажом заставляешь своих информаторов заодно торговать наркотой, как ты их избиваешь… — Она пожала плечами. — Продолжать?

— Что-нибудь еще?

— Остальное еще круче, — снова улыбнулась Джанин.

Кинисайд тут же вспомнил о Хантли и о сделке, которую ему вот-вот удастся заключить. В горле застрял ком. Он внимательно посмотрел на Джанин: в ней появилась какая-то уверенность в себе, которой он раньше не замечал. Это неприятно поразило его. Он заволновался.

— Чего ты добиваешься? — спросил он очень тихо.

— О, очень многого. Главное — хочу с тобой поквитаться. Впрочем, меня устроят и деньги, так что можешь купить мое молчание.

Наверное, на его лице отразилось смятение, потому что она рассмеялась ему прямо в лицо. Он почувствовал, что краснеет, начали дрожать руки. Куда-то улетучивался самоконтроль, которым он так гордился.

— Сколько?

— Пятьдесят тысяч фунтов.

— Пошла вон, — фыркнул он.

— Пятьдесят тысяч, — повторила она. Потом подошла ближе, в лице появилась жесткость. — Ты мне должен гораздо больше.

Кинисайд отшатнулся как от удара. Горячий кофе из пластиковой чашки выплеснулся наружу и обжег пальцы.

— Хорошо, — сказал он, стараясь контролировать дыхание. Нужно выиграть время, чтобы все обдумать, чтобы разработать план. — Значит, пятьдесят тысяч. Как ты…

— Я дам знать, где и когда. Только учти, у тебя мало времени.

Он смотрел на нее и поражался. Выглядит куда здоровее и свежее, чем раньше. Исчезли последние следы его влияния. Она больше не в его власти.

Ему это очень не понравилось.

Он попытался с ней заигрывать, протянул руку.

— Знаешь, Джанин… — начал проникновенно.

Она отступила на шаг.

— Нет, Алан, — в глазах плясали языки пламени, — ты больше никогда ко мне не притронешься. Даже пальцем меня не коснешься. — Она вздохнула, одернула блузку, улыбнулась. — Ладно, мне пора назад на рабочее место. Я с тобой свяжусь.

Она повернулась и решительно пошла по коридору. Кинисайд смотрел, как уверенно качаются ее бедра.

Внутри поднималась бессильная ярость, потому что события начинали выходить из-под контроля.

У него не только с ней начались проблемы.

Руки дрожали. Он слегка сжал пластиковую емкость, жидкость поднялась до краев.

Размахнулся и с силой швырнул чашку о стену — кофе взорвался сердитыми брызгами и выплеснулся на стену и пол.

Он повернулся и выскочил из коридора.

Шел и думал, как вернуть все на круги своя, как вновь стать хозяином положения.

Джамал открыл глаза. Счастливо улыбнулся.

Он уже второй раз просыпается в этой шикарной кровати. Вторая ночь подряд — две лучшие в его жизни.

Он отбросил одеяло, подхватил махровый халат, висевший на спинке в ногах. Халат был на несколько размеров больше, но это даже лучше: он полностью в него завернулся, чувствуя себя в мягком пушистом коконе свежевыстиранной и вкусно пахнущей ткани.

И в безопасности.

Он пошел в ванную, улыбка так и осталась блуждать на его лице.

Вспомнил, как не по себе ему было сначала: невесть откуда появившийся Амар, который отделал его клиента, а потом еще объявил, что его прислал Джо Донован…

Потом, когда они сидели в закусочной, он все это рассказывал Амару. Тот посмеялся.

— Ты ведь не коп, нет? — вдруг посерьезнел Джамал.

— А разве похож?

— Не-а! И ты меня им не сдашь?

— С какой стати я стану это делать?

— Ну, это… — помрачнел Джамал, — из-за того, что было у Отца Джека.

— Все теперь в прошлом, — беспечно произнес Амар. — Сидит сейчас наш папуля под арестом. И обвинений ему предъявят целый воз. Даже в убийстве.

— В убийстве? Кого он убил?

— Мальчишку, который у него жил. Сая.

Выражение лица Джамала снова изменилось. Он чуть не рассказал Амару то, о чем потом, наверное, пожалел бы.

Он спросил, как убили Сая. Амар сказал, что Джек забил его до смерти металлическим прутом. Джамал побледнел.

— Эй, парень, что с тобой? — спросил Амар.

— Нет… ничего… Они точно знают, что это сделал Джек?

Амар посмотрел ему в глаза:

— Я же там был. Собственными глазами видел, как он держал в руках эту железную хреновину.

Джамал тщетно пытался рассмотреть в абсолютно искреннем взгляде Амара хотя бы намек на ложь.

— Точно знаешь?

— Да. Сая убил Отец Джек.

И тут Джамал заметил, как что-то дрогнуло в лице его спасителя. Всего на мгновение — и исчезло.

Джамал сделал вид, что не заметил это почти неуловимое изменение. Амар притворился, что не заметил реакции мальчишки.

— Ты голубой? — поинтересовался Джамал с полным ртом. Он с удовольствием пережевывал кусок мяса с хлебом.

— Да. Тебя это смущает?

— Нет, старик. Все нормально. Голубые мужики любят таких же голубых мужиков.

Амар расхохотался.

Потом они отправились домой к Амару. Квартира у него оказалась просто офигенная. На высоком этаже, с видом на набережную. Амар начал рассказывать, как она ему досталась — кому-то он оказал услуги, работая бесплатно, кому-то пришлось сунуть взятку, где-то надавить… но Джамал не слушал. Раскрыв рот от изумления, он таращился из огромного окна на открывшийся вид. Потом сидел на диване, восхищенно рассматривая внутреннее убранство квартиры. Потом заснул.

Проснулся уже в кровати. Наверное, туда его перенес Амар. Джамал посмотрел на часы: он проспал почти двенадцать часов.

Джамал спросил, может ли он выходить из квартиры, на что Амар сказал: в любое время, он же не пленник, и пообещал выдать запасной ключ. Джамал огляделся и решил, что, пожалуй, останется дома.

Амар поначалу не знал, как себя с ним вести, — наверное, он не привык общаться с детьми. Но потом Джамал увидел игровую приставку с последним вариантом «Угон машины» и предложил сыграть на пару, они шикарно провели время и по-настоящему подружились.

Тошнота, боль во всем теле были тут же забыты.

Джамал вышел из душа и вернулся в гостиную, когда услышал, как сначала открывается, а потом с силой хлопает входная дверь.

От страха он застыл на месте.

— Повар я, знаешь, хреновый, — донесся из прихожей голос Амара, — но яичницу с беконом пожарить сумею. Ты как — не против?

Джамал вздохнул с облегчением, сказал, что не против.

Амар зашел в комнату, нагруженный сумками, остановился, увидев лицо Джамала.

— Что с тобой? Ты как будто привидение увидел.

Джамал заверил, что с ним все в порядке, и даже выдавил улыбку. Амар не стал докапываться до истины, прошел на территорию кухни, поставил сумки на пол.

— Ты не мусульманин? Свинину ешь?

— Ем, старик. А ты?

— А я ем все подряд. Конечно, в разумных пределах. Компанию составишь?

Они с аппетитом поели. После завтрака Джамал снова прошелся по квартире, потом забрался с ногами на диван. Улыбнулся.

— Классно тут у тебя, старик, — похвалил он Амара. — Жрачка отличная, игровая приставка… как будто я в гостях у старшего брата. Прикинь.

Амар улыбнулся.

— Я расскажу все, что на том диске, — вдруг сказал Джамал.

— Погоди, я сейчас сбегаю и куплю записывающее устройство.

Амар вышел из квартиры, стараясь не показывать своей радости.

— Да, — сказал Джамал самому себе и поглубже устроился на диване.

Он в безопасности.

Ему больше ничто и никто не угрожает.

Кинисайд замер, огляделся. Убедившись, что за ним никто не наблюдает из темноты, начал открывать замок. Открыв, снова поозирался, потом вошел, закрыв за собой дверь на ключ и щеколды.

События разворачиваются слишком стремительно. Он должен снова стать хозяином положения.

Он повторял эти слова как молитву.

Джанин. Ее рассказ о том, как он избивает своих информаторов, выдал ее с головой. Он незаметно последовал за ней после работы. Она зашла в паб «Принц Уэльский». Там у нее была встреча.

Она присела за столик, где ее ждал Майки Блэкмор.

Жалкие людишки — думают, они могут его шантажировать, хотят получить деньги за молчание.

Нет, это не беда, так — мелкая неприятность, но этот вопрос тоже надо решить. Он их прикует к стулу — к жертвенному алтарю! Нет. Вызовет Молота, где бы он там сейчас ни находился. Пусть ими займется. Он не может позволить, чтобы мелкая неприятность все испортила сейчас, когда он уже на финишной прямой. Вынужденная жестокость. Оправданная мера. И оправдывает ее сумма, поставленная на кон.

Она оправдывает абсолютно все.

Но для решающего шага Молот ему не нужен.

Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, потом двинулся вглубь. От дыхания шел пар, да он и без этого сразу почувствовал, как здесь холодно. Он бросил взгляд в сторону батареи — по обе стороны лежали Колин и Кэролайн, каждый свернувшись под собственным одеялом.

Они даже не пошевелились, когда он вошел.

Он ускорил шаг. Неужели здесь настолько холодно?

Он подошел к двум скорченным фигурам. Кэролайн пошевелилась. Кинисайд облегченно вздохнул: слава богу, жива. Она подняла глаза, увидела его, отвернулась.

— Здравствуй, Кэролайн.

Она не ответила.

— Чтобы не замерзнуть, вам бы лучше прижаться друг к другу.

— Убирайся, Алан, — почти выдохнула она с болью в голосе. — Я ни тебя, ни его знать не хочу. После того, что вы оба наделали.

Кинисайд пропустил ее слова мимо ушей. У него были дела поважнее оскорбленного самолюбия этой барышни. Он посмотрел на Колина. Даже при таком слабом свете было видно, как плохо он выглядит. Кожа стала почти серой. Он все время прижимал к себе поврежденную руку. Несмотря на холод в помещении, на лбу блестели капельки пота.

Не умирай, мысленно обратился к нему Кинисайд. Не умирай, пока не сделаешь то, что я хочу.

— Колин!

Колин открыл глаза и посмотрел на него мутным остановившимся взглядом.

— Ты готов, Колин?

Колин молчал.

У Кинисайда задрожали руки, и он заговорил тихо-тихо:

— Потому что, если ты этого не сделаешь, с твоей дочерью случится нечто ужасное. И я заставлю тебя на это смотреть.

Хантли оставался безучастным.

— А ведь я старался проявлять терпение, — продолжал Кинисайд. — Но ты не желаешь мне помочь. Мне совсем не хочется делать больно твоей девочке, но у меня нет выбора. Выбора не оставляешь мне ты.

Он вытащил из кармана охотничий нож и прочный скотч.

Кэролайн попыталась отползти, но цепь не пустила.

— Это скорее акт отчаяния, а не гнева, Колин. — Он отмотал скотч, оторвал зубами. — Все, что сейчас произойдет, целиком на твоей совести.

Он сунул нож обратно в карман, повернулся к Кэролайн. Она выставила руки вперед, готовая защищаться. Кинисайд резким движением ткнул ее под ребра. Она перегнулась пополам, хватая ртом воздух. Он взял ее за волосы, оттянул голову, заклеил скотчем рот.

Лицо перекосила гримаса боли, она попыталась сорвать скотч. Кинисайд подтянул ее вверх за цепь, прикрепленную к запястьям, и ударил кулаком. Она упала.

Он резко и больно завел ей руки назад, соединил скотчем.

Девушка заплакала.

Кинисайд глянул на Колина:

— Только одно слово — и это прекратится.

Колин молчал.

Кинисайд вытащил нож, схватил Кэролайн за волосы, наматывая на руку, пока она не потеряла равновесие, приложил лезвие к лицу под глазами.

— Теперь ты готов звонить? Готов положить конец этому кошмару?

Колин смотрел и молчал, на лице — маска боли.

— Это же твоя дочь.

Он слегка прижал лезвие к коже. Под глазом появилась капелька крови размером со слезинку и покатилась по лезвию вниз.

— Смотри, Колин. Она плачет. Она хочет, чтобы ты ей помог. Неужели папочка не поможет?

Тело Кэролайн сотрясалось от рыданий. Колин дернулся.

— Всего один звонок, Колин, и все закончится. — Он провел ножом по коже. Снова появилась кровь и капельками сползла вниз.

— Ну же, Колин! Ты же знаешь, я это сделаю.

Колина затрясло.

— Я сделаю это, слышишь, сделаю!

Колин дернулся, как от удара. Вздохнул. Медленно кивнул.

Кинисайд улыбнулся. Вздохнул с облегчением. Он снова хозяин положения, снова полностью контролирует происходящее.

Он спрятал нож, отпустил Кэролайн — она упала на пол. Вытащил из пальто мобильник, номер которого нигде не зафиксирован, — он его «конфисковал» у одного из продавцов. Из другого кармана достал листок с написанными на нем цифрами и начал набирать номер.

— Ты ведь знаешь, Колин, — говорил он тем временем, — что всего этого можно было избежать. Так что это целиком и полностью твоя вина, мой друг. Зачем ты поехал в Лондон? Зачем встречался с этим журналистом? Наверно, ты так и не понял, насколько серьезно я настроен. На какие жертвы готов, чтобы достичь своей цели и заключить эту сделку. Сейчас ты в этом убедился, правда? — Он хмыкнул. — Конечно, убедился.

Он поднес телефон к уху.

— Сейчас соединят.

Пытаясь обуздать рвущийся наружу восторг, он опустился на колени перед Колином, приставил телефон к его уху. Изо рта Колина исходил запах тлена и разложения.

Он услышал щелчок соединения, посмотрел прямо в глаза Колину, кивнул, чтобы тот начинал говорить.

— С вами говорит Колин Хантли, — сказал Колин слабым, надтреснутым голосом. — Мы готовы заключить сделку.

Кинисайд улыбнулся.

Наконец-то.

«Кондитерская фабрика» в северо-восточном районе Ньюкасла, Шилдфилде, теперь была художественной мастерской, где создавали и продавали картины и другие предметы искусства. Она занимала два этажа когда-то вполне реальной фабрики.

Фрэнсис Шарки сидел в ресторане «Хлев» на первом этаже. В искусстве он мало что смыслил, зато хорошо знал, как с наименьшим ущербом для собственного кармана тратить деньги. А здесь предлагали шикарные скидки. Он совсем не ожидал найти такое в Ньюкасле. Следовало признать, эта его поездка на северо-восток серьезно поколебала прежнее предубеждение. Город определенно начинал ему нравиться.

Ресторан оказался весьма приличным заведением. Тяжелая деревянная мебель, голые стены и приглушенный свет были призваны воссоздать обстановку Среднего Запада. Очень мило. Дивным оказалось грибное ризотто, прекрасным — чилийское мерло. В ожидании жареного барашка он потягивал вино.

Зазвонил мобильник.

Он осушил бокал, поставил на стол, прижал телефон к уху:

— Фрэнсис Шарки, слушаю вас.

Подошел официант, чтобы долить вина. Шарки кивнул в знак благодарности.

— С вами говорит Колин Хантли.

Шарки прирос к стулу. Сердце запрыгало.

— Мы готовы заключить сделку.

Перед ним поставили горячее. Оно и пахло и выглядело божественно, но у него напрочь пропал аппетит.

Он подался вперед, словно пытаясь отгородиться от остальных посетителей:

— Я вас внимательно слушаю.

Майки Блэкмор открыл дверь своей квартиры и вошел, держа под мышкой пакет с чипсами.

Сегодня он впервые не обратил внимание на убогость своего жилища, не ощутил привкус хронической неудачи, который его всегда преследовал, когда он приходил домой. Он был слишком возбужден, слишком воодушевлен.

Джанин приступила к осуществлению их плана. Она назначит Кинисайду место и время встречи. Там уже будет находиться он, Майки.

— Что вы собираетесь сделать? — спросила она его.

— Заставлю его расплатиться сполна.

На ее лице появилось испуганное выражение.

— Вы не поняли, — быстро пояснил Майки. — Я заставлю его заплатить. Дать нам денег.

Джанин вздохнула с некоторым облегчением.

Он ее успокоил.

Он пошел в спальню, скривившись от боли, встал на колени, пошарил рукой под кроватью.

Нащупал то, что искал, вытащил.

Улыбнулся самому себе.

— Не беспокойся, Джанин, — произнес он вслух. — Я не сделаю больно Алану Кинисайду.

Он приставил пистолет к своему отражению в зеркале. Увидел свое лицо, все в синяках. Вспомнил о Джанин и ее боль. Подумал о человеке, который принес боль им обоим. Представил, как нажимает на спусковой крючок.

Рассмеялся.

— Я не сделаю ему больно, — сказал он своему отражению. — Я его убью.

И впервые за долгие годы почувствовал себя счастливым.

 

28

В баре яблоку упасть было негде. В воздухе висела крепкая смесь запахов табака и гашиша, тяжелого пота, старой кожи, нестиранных джинсов и рубах. Исколотые, изрезанные столешницы и барная стойка были залиты спиртным. Под потолком туманом плавал тусклый свет. Бар ходил ходуном. Словно земля, изрыгающая своих мертвецов, висевшие на стенах динамики выплевывали супертяжелый металл готического рока группы «Колыбель порока». Головы двигались вверх и вниз в такт адской музыке, рвущей грудную клетку, губы беззвучно повторяли слова: «Плоть — воплощение зла».

Молот стоял у дальнего угла барной стойки с бутылкой минералки в руках и с улыбкой наблюдал за посетителями. Он заранее подобрал место — нужен был именно такой паб именно в таком, не слишком большом и не слишком маленьком городе. И публика подходящая. Атмосфера раззадоривала еще сильнее.

Он полюбовался на то, как красиво вытатуированы буквы под костяшками пальцев, слова добавили вдохновения.

Посетителей он мысленно разделил на четыре категории: убежденные металлисты, гордо демонстрирующие татуировки и пирсинги; агрессивные байкеры в коже, в любую минуту готовые ввязаться в драку; прыщавые старшеклассники — несколько толстых и нескладных, несколько бледных и худосочных — из тех, кто сегодня фанатеет от книжных или киношных ужастиков, а завтра обрастет семьями и недвижимостью; и явные придурки. Все — с клеймом отверженных на лбу, либо выбранным намеренно, либо навязанным обстоятельствами, они бравируют этим клеймом, как королевской наградой. Но ни один ему в подметки не годится, нет никого, кто был бы до такой степени изгоем. Они и не догадываются, что он — их король, их властелин, что он во всех отношениях круче их всех, вместе взятых.

Поистине плоть — воплощение зла.

У него отпуск, и он отдыхает душой и телом.

И ждет, точно зная, что жертва непременно появится.

Из динамиков загремел трек «Удавок» «Я внутри».

Головы затряслись еще энергичнее. Десятки глоток подхватили, подражая реву Кори Тейлора: «Ты убить меня не можешь, потому что я в тебе…» Атмосфера в зале накалилась, стала еще злее.

Знакомый трепет внутри, знакомый толчок в низу живота — он увидел жертву.

У барной стойки, потрясая десятифунтовой бумажкой, стоял огромный шкафоподобный детина лет двадцати восьми.

Когда-то выбритые виски обросли щетиной, грязные, засаленные волосы собраны на затылке в длинный хвост. Под рукавами древней выцветшей футболки с вылинявшими портретами солистов «Моторхед» пузырятся бицепсы, разукрашенные байкерскими татуировками. Драные джинсы практически стоят сами по себе. Из-под штанин торчат тяжелые байкерские ботинки — самые настоящие, поношенные, рабочие. Огромный живот висит мусорным мешком, закрывая ремень джинсов. В манере держаться, в выражении лица — агрессия и опасность. Он здесь хозяин. Он никого и ничего на свете не боится.

Публика в пабе старалась как можно меньше попадаться ему на глаза — от него волнами распространялась злоба. Он внушал страх. Все его боялись и — уважали.

Отлично. То, что надо. В самый раз.

Молот почувствовал на себе его взгляд. На секунду в этом взгляде промелькнуло какое-то беспокойство, и Молот тут же понял, что все произойдет по его собственному сценарию.

Он улыбнулся. Байкер скривился. Молот подмигнул. Тот презрительно качнул головой, отвернулся и понес пиво к столику, за которым сидела его компания. Молот видел, как они разговаривают, бросают взгляды в его сторону. Они кивали, злобно ухмылялись. Он хорошо понял, что они замышляют. Давайте, ребята, давайте. Он как раз для того сюда и приехал.

Он допил пиво, со стуком опустил пустой бокал на стойку и нетвердой походкой направился к выходу. Подойдя ближе к компании за столом, качнулся в сторону предводителя, задел его локтем, из-за чего тот пролил пиво, которое нес ко рту. Байкер развернулся к нему, глаза метали громы и молнии.

— Извини, братишка, я не нарочно, — Молот очень постарался говорить слабым голосом жертвы. — Перебрал немного. Не очень я вам тут?..

— Ты что — нарываешься?!

Молот распахнул глаза с выражением пьяной невинности.

— Как можно! Что ты! Вы такие крепкие ребята. — Он дружелюбно ухватил байкера за руку повыше локтя и улыбнулся. — Иду домой баиньки. Всем спокойной ночи.

И пьяной походкой побрел к задней двери.

На улице холодно. Над головой — совершенно черное небо. С этой стороны паба было полно изрядно перебравших клиентов. Молот, все так же покачиваясь, прошел мимо них до конца узкой улочки и остановился у пустыря, на котором между кучами мусора стояли припаркованные машины и мотоциклы.

Ждать пришлось недолго. Дверь распахнулась, из паба вывалился байкер в сопровождении разъяренных приятелей. Они были вооружены бейсбольными битами и цепями и готовы к драке. Байкер подошел к Молоту, развернул к себе. Молот сделал вид, что страшно удивился.

— Я что-то не понял, чего ты выделывался, — процедил байкер, — подмигивал мне, хихикал. Может, ты, конечно, педик — мне фиолетово, но надо тебя научить, как себя вести.

Изо рта несло пивом и гнилью. Молот изобразил испуг:

— Вы ч-чего, ребята… что я т-такого вам сделал?

— Довыеживался. Все, тебе хана.

Кто-то обхватил его сзади. Он для порядка немного посопротивлялся, но позволил им это сделать.

— Держи его, братва.

Байкер ткнул его кулаком в живот. Молот согнулся пополам, как от боли. Остальные заржали. Байкер ударил еще раз.

Молот поднял глаза, тяжело дыша. В ожидании ударов он напрягся, но они ему докучали не более комариных укусов. Ему не было больно. Он не позволил бы причинить себе боль. Он, как губка, впитывал удары, готовясь к главному.

Байкер вытащил из кармана куртки топорик. На покрытой пятнами стали с зазубринами тускло отразился свет дальнего фонаря. Он размахнулся, сделал вид, что собирается ударить. Молот дернулся. Байкеры снова заржали.

— Сдрейфил? — Вожак ухмыльнулся. — Погоди, еще не то будет! Я с тобой разберусь.

Прихвостни ржали и улюлюкали. Постукивая битами о ладони, позвякивая цепями, заводились еще сильнее. Байкер ухмылялся, явно получая удовольствие от реакции зрителей.

— Отпустите его, — распорядился он. — Давайте-ка теперь его чуток погоняем.

Молота отпустили, он упал на колени.

— Поднимайся, ты, мудак! — рявкнул байкер. — Не распускай сопли!

Байкеры окружили победителя-охотника и поверженную жертву, дичь, которая закрывала голову руками. Они тыкали в нее битами, разогреваясь в ожидании сигнала, когда можно будет дать волю рвущейся наружу агрессии.

— А ну-ка, поднимите это чучело!

Молота поставили на ноги. В глазах байкера плясало пламя:

— Ты, парень, не с тем связался.

Молот улыбнулся в ответ и выпрямился во весь рост. Он больше не изображал испуг, от пьяной неловкости не осталось и следа — внутри та дрожь нетерпения, которая возникала всегда, когда он чувствовал, что вот-вот утолит жажду крови.

— Ты тоже, — сказал он и боднул байкера.

Голова байкера мотнулась назад, из носа хлынула кровь, но он не упал.

Остальных такой поворот поразил настолько, что они не смогли ничего предпринять и тут же за это поплатились. Молот развернулся волчком, ловким движением выбил топорик из рук одного из байкеров, одновременно вывернул биту у ближайшего к нему и тут же стукнул его по голове. Удар был таким мощным, что череп байкера лопнул, как бумажный пакет. Он упал на колени, уши заливала кровь. Другие остолбенели, не зная, вступать в драку или дать деру, но Молот не оставил им выбора.

Он крутил битой, как бамбуковой палкой в восточных единоборствах, глядя в глаза каждому, кто оказывался в пределах удара. Они поменялись местами — дичью стали они. Еще один байкер — толстый бородатый тип, который особенно его донимал, вытащил из кармана нож и прыгнул на Молота. Он увернулся почти с балетной грацией, дернулся влево, вправо, потом снова влево. Байкер за ним не поспевал. Молот блеснул зубом.

— И это все, на что ты способен? — сказал он. — Надоел ты мне.

Он рывком выбросил ногу вперед, выбил нож и тут же битой нанес удар в челюсть. Брызнула кровь, байкер упал на землю, выплевывая зубы и держась за изуродованный рот.

Позади себя Молот почувствовал движение, оглянулся — главарь опускал топорик ему на спину. Молот прыгнул в сторону, но лезвие задело левое плечо, показалась кровь.

— Ах ты козел! — взревел он. — Вот сейчас ты меня действительно разозлил.

Он развернулся, ударом биты разоружил врага и сломал ему руку. Кость громко треснула, байкер завопил от боли.

— Это только начало, — гудел Молот.

Он ударил еще и еще. Байкер упал. Молот продолжал бить поверженного врага. Ярость перетекала в биту, нарастала, направляла удары.

Байкер истекал кровью. Молот не останавливался.

Он чувствовал, что с каждой секундой растет его сила, что он превращается в великана.

Время остановилось. Реальными были только он сам, его оружие, жажда крови и этот большой кусок мяса на земле.

Трудно сказать, сколько прошло времени, когда он вдруг ощутил усталость. Наступило насыщение, руки тряслись от напряжения, грудь горела. Он глянул под ноги. Там лежало истерзанное кровавое месиво, мало напоминающее человеческое тело. Молот ухмылялся. Внутри разливалась счастливая усталость, как после долгого и сытного обеда.

Он оглянулся. Байкеры ретировались. На безопасном расстоянии в ужасе от жуткого зрелища переминались с ноги на ногу почти протрезвевшие посетители паба.

Молот развернулся и пошел прочь. Люди продолжали пучить глаза, не в силах пошевелиться, чтобы хотя бы позвонить в службу спасения.

Он шел и чувствовал на себе их взгляды.

А в них страх. И уважение.

Он улыбнулся самому себе.

Он осквернил, уничтожил тело байкера. Выел душу.

Уважение.

Он чувствовал себя могучим великаном, красавцем супергероем. Королем, обагренным кровью на поле боя, императором среди простолюдинов.

Они его боялись.

Они его обожали.

В спину из паба неслась музыка. Он усмехнулся — как по заказу это был трек «Молот» группы «Моторхед».

Он не боялся ареста, потому что всегда тщательно выбирал, куда ехать. Старался, чтобы там у него был хотя бы один коп, как Кинисайд в Ньюкасле, — его крыша.

Как только он подошел к машине, зазвонил мобильный. Он вытащил его, перепачкав кровью, поднес к уху.

— Ты где сейчас находишься? — раздался голос Кинисайда.

— Между Ньюкаслом и Лондоном. В Лестере. Последовал твоему совету и развлекаюсь тут, расслабляюсь. Короче, отдыхаю.

За спиной к пабу пронеслись машины с включенными сиренами. У него «вектра» неприметная — они и не глянут в его сторону.

— Дело полезное. Но сейчас ты нужен здесь. Двигай назад — есть работа.

— Ладно.

— Давай пошустрей.

Молот отсоединился, бросил телефон на сиденье.

Ухмыльнулся.

— Ну что ж, работа так работа, — сказал громко самому себе.

Завел машину, вставил в проигрыватель один из дисков «Каннибалов», вдавил в пол педаль газа и рванул в Ньюкасл.

 

29

Кэролайн лежала на боку с открытыми глазами, делая вид, что спит. Она все время прикасалась к ране на лице и никак не могла поверить, что весь этот кошмар — наяву.

Она смотрела на отца и поражалась. Свою тайную жизнь перед ней раскрыл совершенно незнакомый человек. Искал понимания. Молил о прощении.

Она не понимала и не прощала. И теперь гордо отмалчивалась. События нескольких прошедших недель никак не укладывались в голове. Она не хотела ни понимать, ни прощать. Хотела одного: повернуть время вспять. Вернуть прежнюю спокойную, лишенную опасностей жизнь — ту, которую когда-то считала настоящей.

Но эта жизнь ушла безвозвратно.

Отец сидел, привалившись к стене, у него был вид больного, разбитого старика. Ей стало его жаль — по-человечески. Кроме того, что бы там ни было, он оставался ее отцом.

Он рассказал ей еще больше. Сказал, что ничего не утаил.

— Ты не представляешь, как я ненавидел Тошера. И всю его компанию.

— От этого признания им, конечно, станет легче. — Ее голос был таким же холодным, как воздух, которым приходилось дышать.

Колин вздохнул, отер пот со лба. У него был жар.

— Ты должна выслушать. Должна понять.

Он снова вздохнул, подбирая нужные слова, правильный тон.

— Я поступил плохо. Очень плохо. Все, что я сделал, было отвратительно. Я почти ежедневно виделся с Кинисайдом. — Он покачал головой. — У него все было просто замечательно… шикарная машина, огромный дом… а у меня не появилось ничего, кроме страшного чувства вины. Да еще ты… Это пожирало меня изнутри, убивало, как раковая опухоль, из-за которой погибла твоя мать. С этим нужно было что-то делать.

Кэролайн не перебивала. Его лицо исказила боль — он все переживал заново.

— После того что произошло, я ведь пытался найти Тошера. — Он посмотрел на нее украдкой, стараясь угадать, что она думает.

— Зачем?

— Чтобы узнать о его здоровье. Не знаю… может быть, чем-нибудь помочь…

— Надеялся, он тебя простит?

— Я должен был что-то сделать. Должен. — Его голос зазвенел, он успокоился и продолжил: — Но я не знал как. Хотел даже нанять детектива, но не решился. Потом вспомнил про этого журналиста из «Геральда» — Джо Донована. Он пару лет назад появлялся в наших краях. Попытался с ним связаться. Думал, он мне поможет отыскать Тошера. — Он вздохнул. — Но Донован ушел из газеты. Мне предложили поговорить с другим журналистом — Гэри Майерсом. К тому времени я уже весь извелся, жизнь превратилась в настоящий ад. Я сказал Майерсу, что у меня есть для него материал.

Он снова быстро взглянул на дочь. Она слушала.

— Мы договорились о встрече, но так, чтобы о ней никто не знал. На нейтральной территории. Подальше от дома. Майерс предложил небольшую гостиницу у вокзала Кингс-Кросс в Лондоне. В эту гостиницу ходят проститутки с клиентами и мальчики на продажу. — Он невольно усмехнулся. — Гэри сказал, если нас увидят, то примут за клиентов.

Кэролайн подняла глаза к потолку:

— О боже…

— В общем, — заметив реакцию дочери, продолжал он слегка смущенно, — я рискнул и все ему рассказал. Это был оправданный риск. Я решил, что душевный покой, который мне так нужен, того стоит. Он выслушал меня. Было такое ощущение, что я… облегчаю душу.

— Как на исповеди у католического священника, — вставила Кэролайн.

— Да-да, ты это верно подметила, — оживился он.

— Или на допросе у следователя.

Колин тяжело вздохнул — нет, она не поймет, не простит.

— Гэри решил, что искать Тошера не стоит, и предложил кое-что получше, — продолжил он, собравшись с духом.

Кэролайн снова слушала.

— Взять Кинисайда на живца.

— Что? — нахмурилась она.

— Расставить сети и поймать с поличным. Устроить провокацию, как он выразился, в духе старой доброй Флит-стрит, в лучших журналистских традициях.

— Зачем?

— Чтобы Кинисайд угодил в приготовленную ловушку.

Кэролайн молча смотрела на отца.

— Дело станет гласным, Кинисайда накажут за все его злодеяния. И об этом узнают все.

— А газету-то как начнут раскупать, — усмехнулась Кэролайн.

— Да, — с воодушевлением сказал Колин, не заметив иронии в голосе дочери. — Но самое главное, я бы обрел душевный покой. Ты не представляешь, насколько сильно он мне был нужен, как я этого ждал. Конечно, я прекрасно понимал, что за свои поступки и сам могу попасть за решетку, но все равно должен был на это пойти. Обязан. Мы разработали план действий, решив сыграть на слабости Кинисайда.

Колин полностью погрузился в воспоминания. Он жестикулировал, забыв о раненой руке и ничего не замечая вокруг.

— Он просто изводил меня расспросами о лаборатории, о заводе. Над чем работаем, к каким секретам имеем доступ. Но больше всего его интересовало, предлагал ли мне кто-нибудь за что-нибудь деньги. Большие деньги. И говорил он об этом постоянно. Дескать, к тебе наверняка все время ищут подходы, чтобы купить какую-нибудь разработку, так вот, я-де знаю, как говорить с такими людьми, и помогу продать… Все время повторял, снова и снова…

Колин вздохнул:

— Конечно, промышленный шпионаж — дело сегодня довольно прибыльное. Ты не представляешь, насколько часто ко мне обращались разные люди. Но это были представители конкурирующих фирм, которые хотели всего-навсего первыми выйти на рынок с новым жидким моющим средством. Это вообще-то тоже немалые деньги. Даже очень большие. Но у Кинисайда на уме были «Аль-Каида», международные террористы. Прямо Джеймс Бонд. Начитался бог знает чего, вот и фантазировал. В общем, мы разработали план, в котором учли его желание встретиться для заключения сделки с представителем некой богатой организации.

Колин замолчал, чтобы отдышаться, затем продолжил:

— Я ему рассказал, что работаю над особым проектом. Экспериментальная разработка генетически модифицированного препарата для лечения рака. Вещества, призванного при попадании в организм больного уничтожать раковые клетки. — Он улыбнулся. — Как считаешь, правдоподобно?

— Если бы оно было у нас два года назад, — сказала Кэролайн печально.

— Если бы… — эхом отозвался Колин. — Хорошо бы, чтобы оно вообще существовало. Но такого средства нет. А Кинисайд поверил. Особенно когда я сказал, насколько многообещающей областью исследований является лечение раковых заболеваний. Человек, который создаст и запатентует такой препарат, заработает кучу денег. А чтобы еще больше его зацепить, я добавил, что у вещества широкая область применения. Его можно изменить, перепрограммировать таким образом, что оно обретет способность поражать любые клетки в организме человека. Что его можно даже превратить в оружие.

— И ты, полагаю, сказал, что у тебя есть покупатель?

— Да.

— И он поверил?

— Просто запрыгал от радости. Я сказал, что нужно добыть препарат, но для этого ему придется проникнуть на территорию «Нортек», потому что я один не справлюсь. Он согласился помочь.

Кэролайн не верила собственным ушам.

— Что?! Ты имеешь в виду тот самый случай, о котором столько говорили три месяца назад?

Он кивнул.

— Я же тогда тебя об этом спрашивала, — нахмурилась она. — Значит, это сделал ты?

— Вообще-то Кинисайд. Я им просто руководил. — В его голосе звенела гордость.

— Тогда еще писали, что это могли быть экотеррористы или защитники окружающей среды, у которых сдали нервы. Ты же говорил, что ничего не украли.

— Ничего. Да и красть было нечего. Я показал Кинисайду, как можно попасть на территорию комплекса. Назначил время. Встретился с ним, передал портфель, в котором, как он считал, находится образец этого вещества. Я сказал, что формулу выведу сам.

Кэролайн покачала головой.

— Мы хотели, чтобы он засветился. — В глазах Колина запрыгали огоньки. — Чтобы было свидетельство его проникновения на завод, его преступления. Благодаря Майерсу у нас на руках оказались фотографии.

Кэролайн потерла лоб, глаза.

— Просто не верится… Бред какой-то…

— Кэролайн… — Он протянул к ней руку.

— Не фиг тут нежности разводить! Кэролайн! — передразнила она и попыталась подняться, чтобы от него отойти. Но наручники напомнили ей, что это невозможно. — Ты изувечил моего друга — человека, с которым я встречалась, изуродовал жизни ни в чем не повинных людей и сидишь тут разглагольствуешь. Гребаный Джеймс Бонд! Возомнил себя хрен знает кем!

— Кэролайн, пожалуйста, не ругайся. Ты же знаешь, мне не нравится, когда ты ругаешься. Это нехорошо.

Как же это похоже на ее настоящего отца. Того, которого она так любила. Настоящего? Оказалось, она его совсем не знает. Перед ней совершенно чужой человек.

Слова застревали в горле. Она изо всех сил пыталась с собой справиться. Наконец ей это удалось.

— Что же случилось потом? Погоня на машине по улицам Понтеленда? Перестрелка? Что?

— Понимаю, все это звучит неправдоподобно…

Кэролайн фыркнула.

— Но это правда. Такое все время происходит, просто нам об этом никогда не говорят. Повсюду ложь и тайны. Так устроен мир. Истинная жизнь — это не то, что мы видим каждый день. Истинная жизнь скрыта от глаз.

— Кажется, теперь я это знаю.

Повисло молчание. Темница сейчас казалась особенно холодной.

— Как же случилось, — снова подала голос Кэролайн, — что ваш план вышел из-под контроля?

— Видишь ли, Кинисайд, конечно, фантазер, но фантазер опасный. — Колин натянуто засмеялся и оглядел помещение. — Я и предположить не мог, насколько ему хочется верить в собственные фантазии. — Он посмотрел в глаза дочери. — Я его недооценил. — Он опустил глаза. — Прости.

Кэролайн не ответила. Некоторое время они сидели молча.

Его глаза потухли. Он снова стал похож на больного старика.

— Дело близилось к завершению, — сказал он уставшим голосом. — Мы с Гэри Майерсом постоянно виделись в той лондонской гостинице у вокзала Кингс-Кросс. Чтобы заручиться правовой поддержкой, Гэри поделился нашим планом с юристом «Геральда» Фрэнсисом Шарки. Шарки пришел в такой восторг, что захотел принять участие. Это имело смысл. Втроем легче просчитать варианты. Они должны были сыграть роль покупателей во время встречи с Кинисайдом. Шарки хотел, чтобы мы сделали аудиозапись нашего плана. Гэри записал мой рассказ на диск. — Он вздохнул. — К сожалению, он так и не смог этот диск передать.

— То есть?

— Очевидно, Кинисайд установил за мной слежку. Наверное, очень боялся потерять свой куш. Ты ведь уже знаешь его помощника. Молот — настоящий психопат, который не получил даже домашнего образования!

Кэролайн вздрогнула.

По его лицу пробежала тень.

— Молот… нас нашел и привез сюда. Мы с Гэри успели договориться, что не расскажем об инсценировке. Повернем дело так, что меня вдруг замучила совесть, вот я и поговорил с журналистом. — Он покачал головой. — Но был еще диск… Что Кинисайд мог сделать, если бы услышал запись? Но этого не произошло. И мы поняли, что диск вместе с плеером пропал прямо из номера гостиницы.

— Как?

— Понятия не имею. О нем речи не было. Если бы он не пропал, вряд ли бы мы были сейчас живы.

Кэролайн посмотрела на отца. Хотелось сказать ему, что он привирает, переигрывает, но, увидев его печальные глаза — глаза старика, — она поняла, что он ничего не выдумывает. Она отвела взгляд.

— Ты была им нужна, чтобы заставить меня связаться с клиентом. Они ведь так и не поняли, что никаких покупателей и никакого препарата нет.

— И телефонный разговор состоялся…

Колин кивнул.

В помещении повисла холодная тишина и такое напряжение, что казалось, воздух разорвется.

— Я совсем не ожидал, что мне ответят, — его голос слегка оживился. Он взглянул на дочь, в глазах появился слабый лучик надежды. — А это означает, что встреча может состояться и у нас есть шанс выйти отсюда живыми.

— Наш единственный шанс, — эхом отозвалась Кэролайн.

Она подтянула колени к подбородку, обхватила их свободной рукой, уткнулась в них лицом. Плечи затряслись от рыданий.

Колин не мог ни подойти к ней, ни успокоить.

Он молча отвернулся, опустил глаза и горестно вздохнул.

Автобус остановился и выпустил пассажиров на конечной остановке в самом глухом квартале Вест-Энда. Было не очень поздно, но на Ньюкасл уже опустился темный осенний вечер. В воздухе угрожающе пахло зимой.

Джанин возвращалась домой привычным маршрутом: пересекла дорогу по пешеходному переходу, свернула налево в переулок, потом еще раз налево в парк и пошла по дорожке мимо церкви. Довольно светло, но высокие кусты по обеим сторонам узкой дорожки отбрасывают длинные густые тени прямо во двор церкви. Жутковато.

Но сегодня она ничего не боится. У нее отличное настроение. Очень скоро она получит еще и хорошие деньги.

Следует признать, она согласилась не сразу, но Майки ее уговорил.

Ох уж этот Майки. Она улыбнулась.

Сначала он внушал ей некоторый страх. Родители учат дочерей держаться подальше от подобных типов. Но он никакой не ужасный — просто несчастный человечек, честное слово. По-своему даже милый.

Милый, но не в том смысле.

Где-то сзади послышались шаги. Она набрала в грудь побольше воздуха, быстро обернулась.

Никого.

Облегченно выдохнула, мысленно назвала себя паникершей.

Это из-за Кинисайда она стала такой дерганой. Снова глубокий вдох. По этой дороге, рассуждала она про себя, ходят и другие люди. Много людей. Кто-то, очевидно, просто сокращает путь.

На всякий случай она все-таки пошла быстрее.

Опять шаги.

Ерунда. Ну не чудовище же это из сказки. Кто-то, как и она, возвращается с работы домой. А может, это Майки?

Она покачала головой. Конечно, он несчастный человечек, но вдруг возомнит бог знает что? Надо быть с ним потверже. Сказать, что он не интересует ее как мужчина. Возможно, они могли бы быть друзьями, но не более, и вообще…

Шаги сзади звучали все ближе, все отчетливей.

Конечно, это Майки. Больше некому.

Интересно, какой предлог он выдумает, как объяснит, почему здесь оказался? Она обернулась, готовая увидеть, как его несчастное лицо станет еще несчастней, когда она отчитает его за то, что он потащился следом, а потом велит уходить.

Но это был не Майки.

Это был громадный бритоголовый детина. Гора мускулов, от которой волнами исходила жестокость.

В глазах Джанин вспыхнул страх. Он осклабился. В свете уличных фонарей во рту блеснул синий зуб.

От ужаса она не могла сдвинуться с места — ноги словно закатали в бетон.

Она закричала, но почему-то не услышала собственного крика.

Он шагнул к ней, отвел назад кулак. Перед носом заплясали слова «СТРАХ» и «ЛЮБОВЬ».

И начали приближаться с неумолимой скоростью.

Эти слова были последним, что она увидела, прежде чем ее поглотила тьма.

 

30

Донован пристально смотрел на Шарки. Тот оглянулся и увидел Пету, Джамала и Амара, которые смотрели на него, так же не мигая. Ни тени улыбки во взглядах.

— Ну? — медленно произнес Донован.

Шарки демонстративно откашлялся, расправил шелковый халат.

— Я пытался вам все рассказать… — Голос звучал жалобно.

Донован молчал.

Шарки заерзал на стуле, словно сидел на горячих углях.

— Но вы ведь не захотели меня слушать… — произнес он еще жалобнее.

Они были в гостиничном номере Шарки. Почти двенадцать ночи.

По дороге из Джейвика Донован позвонил Амару и попросил прийти к нему в гостиницу вместе с Джамалом, чтобы все обсудить. Срочно.

Они приехали и тут же занялись делом.

Пета и Донован рассказали о Тошере. Амар дал прослушать запись рассказа Джамала о том, что было на мини-диске.

После этого наступила тягостная тишина, которую нарушил Донован — он сорвался с места, выскочил в коридор, подбежал к номеру Шарки и начал неистово барабанить в дверь.

Наконец адвокат появился на пороге, недовольно бурча, что надо бы потише, но, едва увидев выражение лица Донована, тут же захлопнул рот. Донован втолкнул его обратно и шагнул за ним, остальные вошли следом. Шарки упал на стул. Донован сказал, о чем только что узнал.

Он шагнул к сидевшему адвокату и сложил руки перед собой. От этого движения Шарки заморгал. Донован возвышался над ним и ничего не говорил, словно что-то обдумывал.

За окном по мосту пронесся последний поезд метро. В комнате стояла полная тишина.

— Вы отправили Марию в Ньюкасл, — взяв себя в руки, произнес Донован, — потому что здесь происходили события, которые могли обернуться сенсацией. Или должны были произойти.

Шарки протестующе поднял перед собой обе руки:

— Что за обвинение… Я собирался…

— Но, — не слушая его, повысил голос Донован, — рассказать ей о сути дела вы не удосужились, так?

Шарки попытался что-то вставить, но Донован снова его перебил:

— Конечно, разве вы могли! Нет! Ведь она бы запретила вашу авантюру. Или обратилась в полицию. — У него начал срываться голос. — Если бы она это сделала, то не погибла бы.

Он глубоко вздохнул. Взял себя в руки.

— И вообще, с какой стати вы в это ввязались? — спросил он сквозь зубы.

— Потому что по роду деятельности мне невероятное число раз приходилось иметь дело с нечистыми на руку, продажными полицейскими, готовыми пойти даже на самые тяжкие преступления. Я не мог упустить шанс лично изобличить хотя бы одного.

— И захватить все лавры.

— Я гораздо порядочнее, чем вы думаете, — оскорбился Шарки.

Донован отвернулся, его трясло от ярости. С гневом пришло очередное прозрение. Он снова повернулся к адвокату:

— А ведь у вас никакой информации для меня не было. Я прав? Ничего такого, что могло вывести на след Дэвида. Ничего…

Шарки встал со стула, держа перед собой руки, словно защищаясь от ударов, которые вот-вот на него посыплются.

— Ах вот вы о чем, — произнес он, пытаясь вернуть самообладание. — В свое оправдание хочу заметить, что я никогда не произносил подобных слов. Если помните, я выразился несколько иначе — что мы предоставим в ваше распоряжение доступ ко всем возможным источникам информации.

Донован дышал как разъяренный бык. Он схватил Шарки за воротник халата и с силой вжал в стену.

— Сволочь! Подонок!

— Послушайте, — выдохнул Шарки остатки воздуха, — вы для этого дела были нам нужны.

— Нам?

— Ладно, согласен — мне. Ваше имя всплыло, когда пропал Майерс. Я решил, что, если возникнет необходимость, вы прекрасно подойдете для выполнения задачи. А когда нашли его тело, я понял, что вы единственная кандидатура.

— То есть?

— Этим человеком должен был стать кто-то, кого Кинисайд не знает, но кто под стать Майерсу и талантом, и журналистской хваткой. Кого не надо слишком долго вводить в курс дела. Честное слово, вы подходили идеально.

Донован смотрел на него, гневно сверкая глазами. Он не мог говорить от душившей его ярости.

— К сожалению, — продолжал Шарки, — когда мы к вам приехали, вы оказались не в том состоянии и настроении — в общем, не в форме. Вас нужно было как-то встряхнуть. — Он робко взглянул на Донована и закончил совсем тихо: — Поэтому я и предложил сделку.

Донован заскрипел зубами.

— Знаете, — в голосе Шарки звенело отчаяние, — нужно было, чтобы, когда мне позвонят, рядом были именно вы — с вашими мозгами. — Он отважился изобразить подобие улыбки. — И мне позвонили. Колин Хантли жив, значит, наш план остается в силе. Нужно только, чтобы вы согласились принять участие во встрече.

Шарки вопросительно поднял брови.

У Донована больше не было сил смотреть на ненавистное лицо. Он развернул Шарки, бросил на пол и начал пинать ногами.

— Ублюдок! Ради чего… зачем это все было нужно… зачем… Мразь…

Шарки откатился от него, закрываясь от ударов, стараясь, чтобы они не достигали цели. Донован продолжал наступать, выплескивая на съежившегося на полу человека долго сдерживаемую злость.

К нему бросились Пета и Амар. Подхватили с обеих сторон, с трудом оттащили в дальний угол и не отпускали, пока не поутихла злость.

— Ну не фига себе… — Перепуганный Джамал закрыл лицо руками.

Шарки лежал на полу, не двигаясь и пытаясь прийти в себя. Потом он, непрерывно охая и держась одной рукой за ребра, оперся локтем на пол, подполз к кровати, схватился за край, медленно встал на ноги и начал осторожно себя ощупывать.

Он украдкой посмотрел на Донована — тот никак не мог успокоиться.

— Итак, — сказал Шарки, поправляя халат и приглаживая волосы, — могу ли я считать это вашим согласием?

Только с третьей попытки Майки удалось попасть ключом в замок.

Он толкнул дверь, но, пожалуй, чересчур сильно, потому что она грохнула о стену. Где-то в доме сразу залаяла собака. Какая разница, сказал он себе, все равно его здесь очень скоро не будет.

Закрыв за собой дверь, он неверным шагом пересек прихожую.

Нет, он совсем не пьян — просто слегка навеселе.

Он весь вечер провел в пабе. В компании с самим собой. Он даже мобильник выключил, чтобы не мешал. И думал, думал.

Как он покончит с Кинисайдом. Как потом благодарная и освобожденная Джанин подарит ему свою любовь.

Он так живо представлял себе ближайшее будущее, в таких мельчайших подробностях, что действующие лица даже с ним разговаривали. Правда, иногда слишком громко, если вспомнить взгляды, которые бросали на него официанты и посетители.

Когда подошло время закрытия, он вышел из паба и всю дорогу домой купался в теплых лучах будущего счастья.

А сейчас в довершение прекрасного вечера он приготовит себе горячий тост, попьет чайку, потом отправится в постель и как следует выспится.

Он открыл дверь в комнату и застыл на месте.

В старом кресле, как-то неестественно повернув голову, лежала Джанин. Лицо уже начинало синеть.

На оголенной руке вздуты вены. На полу шприц и вскрытая упаковка.

Хмель тут же выветрился.

Сердце бешено заколотилось, готовое взорваться. Ему показалось, что он дышит сквозь толстое пуховое одеяло. Руки, ноги задрожали.

Он понял, что оказался в ловушке, словно вернулся назад в тюрьму.

— Кинисайд… — вырвалось у него. — Подонок…

Ноги подкосились, он опустился на колени и, как подкошенный, свалился на пол. И зарыдал.

Сначала где-то далеко завыли полицейские сирены, звук постепенно приближался, становились все отчетливее.

Он понял, что это за ним.

Звук нарастал. Они примчатся с дубинками, с оружием, возможно даже с собаками.

Майки медленно встал с пола. Тряхнул головой.

Надо бежать.

Он бросился в спальню, пошарил под кроватью. Вытащил пистолет, сунул в карман пальто. Потом извлек оттуда же старую жестяную коробочку со всеми своими сбережениями, положил в другой карман.

Выскочил на улицу. Вперед его толкал адреналин от страха снова оказаться за решеткой — так быстро он еще ни разу в жизни не бегал.

Сирены становились все громче. Залаяли собаки.

Он обежал квартал в надежде, что темнота и знакомые закоулки помогут скрыться от преследователей.

В надежде, что его не упекут в тюрьму.

Он спасал свободу.

 

31

Кафе-бар «Интермеццо». Половина десятого утра следующего дня, пятница.

Донован сидел на диванчике спиной к стене и пил капучино. Пета примостилась рядом тоже с капучино. Напротив на табуретах — Нэтрасс и Тернбулл в деловых костюмах и со злыми лицами. От кофе они отказались.

Донован заметил, что Тернбулл чувствует себя не в своей тарелке. Он постоянно крутился, бросал неодобрительные взгляды на посетителей: они, верно, читают европейские романы и либеральный бред «Гардиан» и «Нью стейтсмен». Когда до его уха доносились обрывки фраз, он снабжал собственные наблюдения ухмылкой и еле различимыми ехидными комментариями. Он презирал всех, кто не принадлежит к его застегнутому на все пуговицы миру.

Пета явно наслаждалась неловкостью, которую испытывал Тернбулл. Она сидела очень близко к Доновану, почти касаясь его бедром, но он притворялся, что этого не замечает.

Нэтрасс смотрела прямо перед собой. У нее был строгий деловой вид.

Из динамиков несся альтернативный рок американской группы «Эльфы», отчего Тернбулл кривился еще больше.

Донован, пригубив кофе, поставил чашку на стол.

— Прежде чем начать говорить, — сказал он, подавшись вперед и переводя взгляд с Нэтрасс на Тернбулла, — я бы хотел получить некоторые гарантии.

Тернбулл фыркнул:

— Хотите что-то сказать — говорите, а то я привлеку вас за сокрытие информации в ходе расследования убийства. Это в лучшем случае.

— Я же говорил, зря вы берете с собой сержанта, — повернулся Донован к Нэтрасс.

— Что за гарантии? — сухо спросила она.

— Я хочу предупредить, что люди, которые делятся с вами информацией, делают это совершенно добровольно, без всякого принуждения. Пообещайте, что против них не будет выдвинуто никаких обвинений, которые в своем служебном рвении готов им предъявить ваш чересчур прыткий коллега.

Тернбулл встрепенулся, собираясь возразить, но Нэтрасс посмотрела на него так, что он прикусил язык.

— Уточните, пожалуйста, кого вы имеете в виду, — попросила она.

— Кроме меня, это присутствующая здесь Пета Найт, ее коллега Амар Майах, а также четырнадцатилетний подросток по имени Джамал Дженкинс.

— В этот список входит кто-нибудь еще? — Нэтрасс смотрела на него не мигая.

Он вдруг вспомнил о Шарки.

— Нет.

Нэтрасс перевела взгляд на Пету.

— Договорились.

Тернбулл неодобрительно покачал головой. Пета одарила его нарочито сладкой улыбкой. Доновану показалось, что это расстроило Тернбулла больше, чем договоры с Нэтрасс, читатели «Гардиан» и «Эльфы», вместе взятые.

Донован сделал очередной глоток и начал говорить.

Ничего не утаивая, он рассказал все, излагая факты в той хронологической последовательности, в которой получал сам; поделился и возникавшими у него предположениями. Теперь, когда ситуация вышла из-под контроля, не приходилось выбирать, что говорить, а о чем умолчать.

Пета помогала, что-то подтверждала, что-то поясняла.

Нэтрасс и Тернбулл внимательно слушали. Делали пометки, иногда что-то уточняли, что-то просили повторить.

Закончив рассказ, Донован взял кофе, откинулся на спинку стула, поднес чашку ко рту.

— Остыл, — сказал он и поставил чашку обратно. Потом по очереди посмотрел на слушателей. — Что скажете?

Тернбулл заговорил первым:

— Думаю, следует этого Шарки арестовать и предъявить ему обвинение в серьезном правонарушении. Или он тоже в вашем списке? — На лице отразилось презрение.

— Поступайте с этим мерзавцем как хотите, — сказал Донован.

Нэтрасс удивленно вскинула бровь:

— Простите, что вы сказали?

— Сказал то, что есть. Он мерзавец.

Она покачала головой, заглянула в свои записи:

— Вы говорили о встрече. Когда она состоится?

— Сегодня.

— Что?! — Она переменилась в лице.

— Да, сегодня. В шесть вечера. В кафе на первом этаже «Балтики». В таком большом стеклянном.

Нэтрасс и Тернбулл уставились на него.

— Нас следовало предупредить гораздо раньше, — сказала Нэтрасс.

— Извините, с этим поделать ничего не могу. Я и сам-то узнал всего несколько часов назад.

— У нас катастрофически мало времени, — покачала головой Нэтрасс.

— Вы знакомы с Аланом Кинисайдом? — спросила Пета.

— Я его плохо знаю. Пару раз встречались, — сказал Тернбулл. — Он отвечает за один из западных участков Ньюкасла. Мне он показался приличным человеком. — Он покачал головой. — Просто не верится…

— Я знаю одного инспектора, с которым мы обмениваемся информацией. Он работает с Кинисайдом, — сказала Нэтрасс. — Так вот, в отношении Кинисайда ведется служебное расследование.

— В связи с чем? — спросила Пета.

— Если верить слухам, там целый букет, — сказала Нэтрасс. — Чего там только нет, но в основном наркотики: подкуп, шантаж, вымогательство, создание собственной сети. Его пасли не один месяц, но в конце концов сдал кто-то из своих.

Донован кивнул:

— Понятно, почему ему так нужна эта сделка.

— Видимо, он считает, что сорвет куш, который обеспечит его на всю оставшуюся жизнь.

— Вы слышали, что произошло с секретаршей из его отдела? — спросил Тернбулл и рассказал о смерти Джанин. — Вчера вечером ее труп обнаружили в квартире одного из мелких наркоторговцев в Скотсвуде. Она умерла от передозировки. Ее мать сказала, что некоторое время назад дочь употребляла наркотики. Ее подсадил на них какой-то ухарь, но его имя дочь держала в тайне.

— И поплатилась, бедняжка, — сказала Пета.

— Интересно, это тоже дело рук Кинисайда? — задал вопрос Донован.

— Похоже, да, — кивнула Пета.

— А как, вы сказали, зовут его подельника-громилу? Молот?

Донован кивнул.

— Если мне не изменяет память, он когда-то был костоломом у Сполдингов.

— Кажется, даже главным костоломом, — добавил Тернбулл.

— Видите, у них еще и служебная лестница имеется, — заметила Нэтрасс. — Как же его зовут? — Она запрокинула голову, прикрыла глаза. — Кажется, Хендерсон. Да, Хендерсон. А имя… Крейг?.. Кристофер?.. — Она открыла глаза, подалась вперед. — Кристофер Хендерсон. Настоящий отморозок, даже по меркам преступного мира. Жуткий тип. У него был коронный номер — он мог голыми руками вогнать гвоздь куда угодно, практически в любую поверхность. Отсюда и прозвище — Молот.

— Как же получилось, что он оказался в подручных у Кинисайда? — спросил Донован.

— Вопрос, конечно, интересный. Он исчез, когда брали Сполдингов. Как сквозь землю провалился. Мы пытались напасть на его след, но у нас, к сожалению, ничего не получилось, — сказала Нэтрасс.

— Поднимите архивы, — мрачно улыбнулся Донован. — Голову даю на отсечение, Кинисайд участвовал в аресте этих Сполдингов. А еще я абсолютно уверен, что он не один год составлял фальшивые отчеты, а взамен ему оказывали определенные услуги.

Нэтрасс покачала головой.

— Почему бы не арестовать его прямо сейчас? — спросил Тернбулл.

— Потому что у нас нет против него улик, — ответила Нэтрасс.

— Вопрос в том, — вмешался Донован, — что вы собираетесь делать, чтобы их добыть?

Через полчаса — за это время они заказали по очередной порции кофе, причем на этот раз Нэтрасс и Тернбулл от угощения не отказались, — они набросали план действий.

После «Эльфов» зазвучал «Американский музыкальный клуб», но Тернбулл перестал реагировать на раздражители. Остальные тоже не замечали ничего вокруг — мир сузился до размеров стола.

Обсуждали варианты, прорабатывали сценарии встречи. Предполагали возможные препятствия на пути осуществления плана и тут же решали, как можно их устранить. Приходилось учитывать дефицит времени. Считаться с законом. Продумывать всю организационную часть, техническую оснащенность. И все для того, чтобы задуманное принесло плоды.

Они решили, что во время встречи изображать покупателя придется все-таки Доновану.

— Лично я считаю это совершенно неразумным, — сказала Нэтрасс, — все равно надо это еще обсудить с руководством, но, к сожалению, не вижу возможности в столь короткий срок подыскать замену. Заставить не имею права — могу только просить.

— Понимаю, — сказал Донован.

— Конечно, было бы лучше, если бы мы использовали кого-то из своих людей, но это чересчур опасно. Он может узнать нашего человека. А чтобы подготовить к операции сотрудника другого подразделения, времени нет. Поэтому, похоже, остаетесь вы.

— Да, — согласился Донован, — наверное, так и есть.

— Обычно мы используем сотрудников, которых готовят к выполнению подобных задач. Они знают, что можно говорить, что нельзя.

— Чтобы не нарушить закон, — вставил Тернбулл.

— Но с вами будет этот… — она сделала над собой усилие, — адвокат. Будем надеяться, он сумеет вас подстраховать.

Нэтрасс настояла на том, чтобы обоих снабдили микрофонами.

— Видите ли, расставлять вокруг наших людей рискованно. Кинисайд как полицейский знает, кого и чего следует опасаться. Поэтому мы будем наблюдать за вами при помощи имеющейся там видеокамеры. В уши вам вставят крошечные микрофончики — они не будут мешать, вы их даже не заметите. Но самое главное, не заметит Кинисайд.

Нэтрасс обеспечивает группу захвата. В общественном месте это, конечно, рискованно.

— Но без них не обойтись — он опасен, — заключила она.

— А о Молоте и говорить нечего, — добавила Пета.

Они договорились об условном сигнале, по которому начнется захват. Паролем будут слова: «До чего же приятно, мистер Кинисайд, что мы помогли вам стать миллионером».

— Запомните, пожалуйста, — попросила Нэтрасс.

— Это нетрудно, — отозвался Донован.

— Почему выбрали «Балтику»? — поинтересовался Тернбулл.

— Там бывают культурные, образованные люди. В таком месте полицейского, даже если он в гражданском, видно сразу, — объяснила Пета, одаривая его очередной сладкой улыбкой. — Только, пожалуйста, без обид.

— Какие могут быть обиды, — сказал он и посмотрел на нее тяжелым взглядом.

Они еще немного поговорили, внесли последние уточнения. Договорились о времени и месте встречи с Петой и Амаром. Времени оставалось в обрез, поэтому действовать нужно было немедленно.

Нэтрасс встала и протянула Доновану руку:

— Удачи.

— Спасибо, — сказал он, и они обменялись рукопожатием.

Нэтрасс и Тернбулл ушли.

— Я тоже, пожалуй, пойду, — сказал Донован. — Много дел.

— Типа? — нахмурилась Пета.

— Типа покупки нового костюма, — улыбнулся Донован. — Идете со мной?

— Пойду, пожалуй, — в тон ему с улыбкой ответила она.

Они вышли из «Интермеццо». За спиной таял голос Джима Уайта, певшего о том, как здорово сегодня гоняться за торнадо.

Майки провел ночь в парке. Он не собирался возвращаться домой.

Накануне вечером ему удалось, хотя и с некоторыми трудностями, выскользнуть из своего квартала. Он бежал по узким улочкам, перемахивал через заборы, пробирался через садики. Майки не опасался, что кто-нибудь из соседей сдаст его полиции — они с полицией не общались. Он петлял, чтобы замести следы, стараясь причинять как можно меньше ущерба людям, которым вряд ли понравилось бы проникновение в их садики и палисадники. Самым страшным было наткнуться на собаку — здесь их превращали в настоящих убийц.

Оставив позади свой квартал, он перебежал улицу. Ему даже удалось прыгнуть в автобус, направлявшийся в центр города. Он задыхался от бега, в глазах плескался ужас, его трясло как в сильном ознобе, но водитель, как ни странно, не возражал против его присутствия в салоне. Майки сел подальше от других пассажиров, старался ни на кого не смотреть, уставился в окно и вышел у Лизского парка.

Ночь была холодной, тяжелой. Он старался держаться в тени и не попадаться на глаза ни геям, ни тем, кто на них охотится. Компанию ему составляли лишь крысы, тьма да теснящиеся в голове мысли.

Он свернулся комочком под деревом, но сон не шел. Лежал не шевелясь, чтобы не привлекать внимание.

Едва забрезжил рассвет, он покинул свое пристанище. Из жестяной коробочки, к своему удивлению, извлек почти шестьдесят фунтов. Коробочку выбросил, деньги сунул в карман.

Поискал кафе, чтобы перекусить и согреться.

Сидя за чашкой горячего чая, он вдруг подумал, что полиция никогда его не найдет, если он станет невидимкой. Превратится в тень.

Сердце болело от жалости к самому себе и от горя.

Джанин мертва. Сам он не человек, а всего лишь тень. Они оба мертвы.

Он подумал о своей красивой мечте. О том, чего в его жизни теперь не будет никогда. О том, что потерял, не успев обрести.

Синее-синее небо. Зеленый луг.

Любовь.

Кинисайд.

Вот кто во всем виноват. Вот кто должен быть наказан.

Пистолет в кармане огнем обжигал ногу. Он прикоснулся к нему, как к горячему кирпичу.

Ему больше нечего терять. У него нет иного способа ответить на зло.

Он вышел из кафе. Почувствовал, как несет изо рта. Волосы, одежда — все было грязным и дурно пахло. Прохожие опускали глаза, шарахались в стороны.

Только, пожалуйста, не останавливайте меня. Не пытайтесь со мной заговорить. Не давайте возможности вас заметить.

Он превратился в гражданина параллельного мира, жителя города-невидимки, города-призрака.

Тайного города.

Майки пешком дошел до конца Вестгейт-роуд, прямо до полицейского участка, и встал на противоположной стороне улицы.

Он наблюдал. И думал.

Ждал Кинисайда.

Его машина на стоянке, самого не видно.

Ничего страшного, он умеет ждать. У него богатый опыт.

Побежали минуты, потянулись часы. Он оставался на том же месте, только ненадолго отходя в туалет или забегая в кафе перекусить, но так, чтобы вид из окна не менялся. Майки наблюдал и представлял, как подойдет, когда Кинисайд сядет в машину, легонько постучит по стеклу, улыбнется и выстрелит. А потом уйдет прочь.

Но враг не показывался.

Майки даже начал подумывать, не прийти ли сюда на следующий день, как вдруг в дверях возникла ненавистная фигура.

Майки попытался сдержать волнение. Посмотрел во все стороны, чтобы перескочить улицу, когда в сплошном потоке машин образуется брешь.

Ни одной дырочки.

Он опустил руку в карман, обнял пальцами рукоятку пистолета. Снова сунулся на проезжую часть.

Опять неудача.

Его охватила паника — он упустит шанс. Кинисайд сейчас уедет.

Но Кинисайд почему-то вышел из ворот и остановился на переходе.

И направился прямо в его сторону.

Волна паники грозила захлестнуть Майки. Он не сможет выстрелить. Не здесь. Не сейчас. Такого поворота в его плане не было. Нужно срочно скрыться. Он развернулся, увидел телефонную будку, спрятался за ней, надеясь, что Кинисайд его не заметит.

Не заметил. Оказавшись на этой стороне улицы, он подошел к автобусной остановке, посмотрел на часы. Встал в очередь.

Майки наморщил лоб. Что-то здесь не так. Кинисайд везде ездит на машине. Он ведь обожает быть на виду и так любит покрасоваться на своем «ягуаре».

Подошел автобус. Кинисайд вошел в салон, когда подошла его очередь, и поднялся наверх.

Майки пристроился в хвост очереди. Вошел в автобус последним, сел внизу сзади и сделал вид, что смотрит в окно.

Сердце стучало как сумасшедшее, пистолет в кармане обжигал ногу.

Автобус тронулся.

По Вестгейт-роуд, в ту сторону, откуда он пришел, по Корпорейшн-стрит. Остановился у памятника лорду Грею в центре города.

Здесь выходило много людей. Кинисайд оказался в их числе.

Майки подскочил, ввинтился в толпу, спрыгнул на тротуар, завертел головой.

Кинисайд уже перешел на другую сторону и шел по Грей-стрит.

Майки бросился за ним. С Грей-стрит они перешли на Мосли-стрит.

Небо начинало темнеть, включались фонари, зажигались фары на машинах.

Вниз по Дин-стрит. В сторону набережной. Мимо увеселительных заведений. Не обращая внимания ни на машины, ни на шум. Навстречу попадалось все меньше людей. Остались позади дома с видом на реку.

Кинисайд не останавливался. Майки неотступно шел следом.

Теперь и фонарей становилось все меньше. Майки это было только на руку — в темноте легче прятаться.

Кинисайд дошел до Невысокого моста, где в Тайн впадает Узбурн, прошел чуть дальше и остановился под огромным Стеклянным мостом.

Майки скрылся за гаражами.

Кинисайд огляделся.

Майки вжался в металлическую ограду.

Кинисайд, явно довольный тем, что его никто не видит, вытащил ключ и сунул в навесной замок, удерживавший перевязанные цепью створки ржавых ворот. На решетке забора надпись:

БЛИЗКО НЕ ПОДХОДИТЬ!

СТРОЕНИЕ ВЕТХОЕ. ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ

Кинисайд открыл замок и вошел во двор.

Майки рискнул сделать шаг из укрытия. Осторожно приблизился к забору.

За ним на поросшей травой бетонной площадке стояло строение — прямо под Стеклянным мостом. Кое-где на крыше отсутствовала черепица. Строение действительно было ветхим и опасным для жизни, оно нависало над обрывом, покосившись в сторону реки, словно в любую минуту готовое рухнуть вниз.

Да и все вокруг казалось ветхим, заброшенным и опасным для жизни.

Внутрь вели широкие двустворчатые ворота с небольшой врезанной в них дверью, на которой тоже висел замок. Кинисайд открыл его, вошел и закрыл за собой дверь.

Что бы это значило?

Майки скользнул обратно в тень.

И начал ждать.

И думать.

 

32

На смену короткому осеннему дню опустилась чернота раннего вечера. Тайн светился и переливался, как на праздничной открытке, отражая вечернюю иллюминацию. Огни набережной влекли, обещая накануне выходных приключения на любой вкус, даже самый изощренный.

Но чуть позже. Половина шестого — еще есть время побродить по «Балтике» и там же попить кофе.

Фабрика, в разгар коммерческого века Тайна бывшая мукомольной, теперь превратилась в фабрику современного искусства в окружении баров, ресторанов, современных многоквартирных домов, фешенебельных гостиниц и культурных центров на помолодевших берегах Ньюкасла и Гейтсхеда рубежа двух тысячелетий.

В магазинчике сувениров Молот был так же к месту, как вышибала из ночного клуба среди маленьких лебедей в балете Чайковского. Он, правда, предпринял кое-какие попытки замаскироваться, чтобы привлекать как можно меньше внимания: бежевая шерстяная шапочка на голове, черная пуховая куртка, которая немного скрадывала его квадратность, выцветшие коричневые брюки и обыкновенные туфли. На руки он натянул перчатки без пальцев, чтобы скрыть наколки. Зуб никуда не денешь, поэтому — никаких улыбок.

Он делал вид, что рассматривает тяжелый фолиант в красивой обложке — на самом деле его взгляд был прикован к входу в «Балтику». Молот выискивал лица врагов, копов в гражданском с их жалкими потугами сойти за обывателей — любого, в ком мог почувствовать угрозу. Кого угодно, кто способен помешать заключению предстоящей сделки.

Что угодно, что могло выдать расставленные сети.

Он стоял так, чтобы не попадать в объектив видеокамеры, и то окидывал скользящим взглядом всю панораму, то внимательно осматривал каждый отрезок пространства.

Но вокруг только любители современного искусства.

Потому что все, кого он выискивал среди посетителей, были на месте чуть ли не с полудня.

Этаж 2-а. Административная территория. Комната охраны. Небольшое помещение для двоих сотрудников сейчас казалось совсем крошечным, потому что кроме Нэтрасс и ее людей там были еще Пета, Амар и Джамал.

Нэтрасс категорически возражала против их присутствия, но Донован настоял. Это было одним из его условий. Он объяснил свое требование тем, что Молота может опознать только Джамал, что же касается Петы и Амара, то ему необходима их моральная поддержка. Уловив в его словах некую логику, она в конце концов неохотно согласилась.

Дальше административного помещения никого не пускали, а если кто-то и выходил, то только по особому разрешению и ненадолго. В остальной части здания больше ни одного полицейского, чтобы не вспугнуть Кинисайда, который и сам неоднократно принимал участие в захватах. Кроме того, хоть и продажным, он пока оставался полицейским. Одним из них. И ему могли посочувствовать. Поэтому было решено ограничиться минимальным количеством людей, которых подбирали самым тщательным образом: группа захвата из четырех человек да два компьютерщика. Никаких мобильных телефонов, никаких звонков.

И еще — минимум вмешательства в работу «Балтики».

Нэтрасс и Тернбулл тоже были при оружии: опасность, которую представляли для общества Кинисайд и Молот, перевешивала любые другие соображения.

Нэтрасс сожалела только о том, что не было снайперов. Но для них невозможно найти подходящие точки, не вызвав подозрения.

Все были предельно сосредоточены. Нэтрасс сидела возле пульта видеокамеры, не отрываясь от монитора, наушники лежали прямо перед ней. Компьютерщики Роб и Чарли стояли по бокам. Ребята из группы захвата расположились у стены, готовые в любую минуту сорваться с места. Ошалелые местные охранники вовсю таращили глаза на эту картину: они словно попали на съемки голливудского боевика и, очевидно, полагали, что в дверь вот-вот войдет Роберт Де Ниро.

Пета делала вид, что не замечает взглядов Тернбулла, которые он то и дело на нее бросал. Они с Амаром оказались прижатыми к стене где-то сбоку. Джамал стоял возле Нэтрасс и испуганно глядел на экран.

Тернбулл бочком подобрался к Пете.

— Жаль, ты теперь не та, — сказал он, самодовольно ухмыляясь.

Она повернулась к нему, нахмурилась:

— Ты о чем?

— Об этом. — И он широким жестом показал на переполненную комнату. — Об атмосфере. Всеобщее возбуждение. Напряжение в воздухе. Разве можно без этого жить, если однажды узнать?

— Но ведь я здесь. — Она старалась говорить как можно более безразличным тоном, глядя прямо перед собой.

— Да, но я не об этом. — Он еще больше понизил голос, смакуя каждое слово. — Ты теперь не служишь в полиции, тебе нельзя участвовать в операции. — Последние слова он постарался подчеркнуть.

Пета взглянула на него презрительно.

— А знаешь, я об этом совсем не жалею, — сказала она громко, — потому что в полиции полно ни на что не способных и ничего из себя не представляющих мудаков. Вроде тебя.

Его лицо покрылось красными пятнами.

— Сука… Дрянь… Да ты…

— Сейчас же прекратите! — услышали они гневный голос и одновременно повернули головы. Нэтрасс смотрела на них сердито, остальные — с любопытством.

— Называешь себя профессионалом? — сказала она Тернбуллу. — Ну-ка марш на место!

Тернбулл вернулся в свой угол комнаты, как нашкодивший подросток.

— А вы двое, — обратилась она к Пете и Амару, — немедленно покиньте помещение!

— Что вы сказали? — спросила Пета.

— Никаких пререканий! Это полицейская операция, и руковожу ею я. Поэтому, повторяю, покиньте помещение. — И указала на дверь.

Пета, с трудом удержавшись от комментариев, в сопровождении Амара пошла к выходу. Джамал оторвался от экрана и последовал за ними.

— А ты куда? — спросила Нэтрасс.

— Я со своими, — буркнул Джамал.

— Ты должен остаться.

Он посмотрел на Нэтрасс, потом на Амара и Пету. Оставаться с копами совсем не хотелось. Прошлый опыт научил его им не доверять, что бы они там ни говорили.

— Не-а, — сказал он, стараясь не показывать волнения. — Мной не покомандуешь, сечешь? — Дойдя до двери, он бросил через плечо: — Не боись, увижу его — первая узнаешь. — И вышел из комнаты вместе с Петой и Амаром.

Нэтрасс вздохнула, покачала головой. Она хотела было что-то сказать, но Чарли, следивший за компьютером, объявил:

— Появился объект.

Алан Кинисайд вошел в кафе-бар с алюминиевым чемоданчиком в руках и начал глазами искать удобное место.

Напряжение в комнате достигло наивысшей точки.

Нэтрасс рывком повернулась к столу, надела наушники, утопила кнопку на пульте.

— Внимание! Хелен — Фаусту и Мефистофелю. Хелен — Фаусту и Мефистофелю. Объект на месте. Вы готовы?

Фауст и Мефистофель — идея Донована.

Сначала наушники молчали, пауза, казалось, длилась целый час. Потом она услышала голос Донована:

— Привет, Хелен. Это Фауст. Мы всегда готовы.

Нэтрасс посмотрела на часы: без двух минут шесть; сделала глубокий вдох и сказала в микрофон:

— Выходите. Пора.

По мосту Тысячелетия Донован и Шарки направлялись из Ньюкасла в Гейтсхед — в «Балтику».

Оба в костюмах, с кейсами. Донован шел быстро и размашисто, Шарки едва за ним поспевал, тяжело дыша и охая от боли в намятых боках.

— Хватит ныть да причитать, — потребовал Донован, когда они проходили мимо уличного музыканта, который, отчаянно фальшивя, выводил старую песню из репертуара «R.E.M.». — А то вас услышат через микрофоны.

— До чего же жуткие он издает звуки, — выдавил Шарки, держась за бок.

Обоих оснастили аппаратурой. Приемники лежали в портфелях, крошечные микрофоны спрятаны в ухе. Донован прикрыл свой волосами, а вот Шарки придется садиться и держаться так, чтобы Кинисайд ничего не заподозрил.

На некоторое время в связи с операцией между ними установилось перемирие.

Они пересекли площадь, подошли к «Балтике». Справа на первом этаже огромный кафе-бар «Прибрежный» — с видом на Тайн. Стеклянный фасад с входной дверью с улицы. За столиками — посетители: здесь после работы люди встречаются за чашкой кофе с друзьями, знакомыми, родственниками. Обычный отдых в пятницу вечером.

И Алан Кинисайд.

Бок о бок два совершенно разных мира.

У Донована бешено колотилось сердце. Он страшно нервничал, но по-настоящему это понял, только когда брал кейс и увидел, как дрожит рука. Он тогда несколько раз вздохнул, мысленно затолкал нервы поглубже и постарался контролировать выбросы адреналина.

Они открыли дверь и вошли внутрь.

Перед Кинисайдом на столе стоял кофе, на полу возле ног — серебристый металлический чемоданчик, вполне гармонировавший с внутренней отделкой бара. Кинисайд поднял глаза и сразу понял, что прибыли клиенты.

Он встал, они обменялись рукопожатиями.

Донован и Шарки сели за стол. Шарки слегка откинул голову назад.

Повисло молчание.

— А где же ваш коллега? — первым нарушил его Донован. — Тот, с которым мы вели переговоры?

Что-то мелькнуло в глазах Кинисайда:

— Ему, знаете ли… нездоровится… поэтому теперь за сделку отвечаю я.

Донован помолчал несколько секунд, делая вид, что обдумывает услышанное, потом кивнул. Он видел, как Кинисайд напрягся и как облегченно вздохнул, когда Донован снова заговорил.

— Полагаю, препарат у вас с собой? — многозначительно произнес он, все увереннее чувствуя себя в новой роли.

Кинисайд кивнул и показал глазами на чемоданчик у ног.

— Отлично, — сказал Донован, не отступая от сценария. — Прежде чем вы получите деньги, я бы хотел, чтобы мой коллега проверил образец, то есть установил его подлинность.

— Каким образом? — Кинисайд переводил взгляд с одного на другого.

— Я это сделаю при помощи специального портативного устройства, — вступил в разговор Шарки, — оно у меня с собой, — и он похлопал по портфелю на коленях. — Дайте мне образец, и я проведу пару тестов.

Кинисайду такой поворот событий явно пришелся не по вкусу.

— Для проверки нужно совсем немного. Это отнимет у нас всего несколько минут. — Шарки начинал нервничать.

Кинисайд напряженно думал.

— Для сделок подобного рода это обычная процедура, — Донован надеялся, что начальственный тон с примесью раздражительности вернет беседу в нужное русло. Он посмотрел Кинисайду прямо в глаза. — Убежден, вам это хорошо известно.

Ожидания оправдались.

— Да-да, конечно, известно, — зачастил Кинисайд, нагибаясь за чемоданчиком. — Конечно, я об этом знаю.

Нэтрасс и вся ее команда напряженно следили за разворачивающимся действом.

Кинисайд открыл чемоданчик.

Они впились глазами в экран и превратились в слух.

— Ай да Фауст, — сказала она в микрофон. — Молодец. Продолжайте в том же духе.

Из обитого внутри мягкой тканью чемоданчика Кинисайд извлек небольшую стеклянную емкость. Краем глаза Донован заметил, что там осталось еще две. Кинисайд передал емкость Шарки, который положил ее в карман и со стоном поднялся. Кинисайд посмотрел на него удивленно.

— Простите, — сказал Шарки, ощупывая ребра. — Мышцу растянул. Я скоро.

И, подхватив кейс, удалился.

— Куда это он пошел? — спросил Кинисайд.

— В кабинку в туалете.

Кинисайд хмыкнул.

— Ему нужно такое место, где его никто не потревожит. — Донован старался сохранить бесстрастность на лице. — Или вы бы предпочли, чтобы он проводил анализ прямо здесь?

Кинисайд промолчал.

Так они и сидели, молча ожидая возвращения Шарки.

Донован заметил, что Кинисайд его изучает.

— Мне почему-то знакомо ваше лицо, — сказал Кинисайд, тыча в него пальцем.

У Донована снова заколотилось сердце. Он покашлял.

— Вы ошибаетесь.

— Мы с вами где-то встречались, — упрямо повторил Кинисайд.

Донован усилием воли удержал на лице каменное выражение.

— Нет, что вы.

— Черт! — выдохнула Нэтрасс.

Она начала озираться, словно пытаясь найти ответы на вопросы где-то рядом. Потом рванулась к пульту, переключила канал.

— Мефистофель, немедленно возвращайтесь в зал! Вы проверили пробу и остались довольны результатом. Идите!

Камера бесстрастно фиксировала, как Шарки поспешно покидает мужской туалет.

— Только, пожалуйста, не показывайте вида, что торопились, — добавила она.

Он тут же замедлил шаг.

Она продолжала наблюдение.

Шарки вернулся к столику, стараясь держаться как можно спокойнее.

— Тесты подтвердили подлинность препарата, — сказал он, глядя на Донована.

Донован кивнул и повернулся к Кинисайду:

— Что ж, мы берем препарат. Давайте перейдем к обсуждению денежной стороны вопроса.

С лица Кинисайда тут же слетела подозрительность, он улыбнулся.

— Давайте, — сказал он с воодушевлением.

За темнотой — еще более глубокая темнота.

Джамал стоял, зачарованно раскрыв рот.

Он ушел с административного этажа вместе с Петой и Амаром. Они мстительно решили, что на них не распространяются полицейские запреты. Но находиться рядом с двумя раздраженными взрослыми было совсем неинтересно. Из-за Тернбулла, который вывел ее из себя, Пета была в ярости. Амар пытался ее успокоить, отпуская по его адресу всевозможные колкости и нелестные замечания, что Джамалу очень скоро надоело.

— Пойду-ка я прошвырнусь, ага? Посмотрю, чё тут вокруг.

— Только далеко не уходи, — сказал Амар.

— Да, и, пожалуйста, будь осторожен, — предостерегла Пета. — Можешь нарваться…

— Ништяк, прорвемся, — махнул рукой Джамал. — Мобила у меня в кармане, так что звоните.

И ушел бродить по галереям, ожидая увидеть там только картины на стенах да скульптуры по углам — в общем, что-то в этом роде. Но все было куда круче. В одном зале какие-то странные коробки, провода. Дневники сновидений. В другом с потолков распятиями свисают микрофоны, из которых несутся голоса то ли взятых в плен космических пришельцев, то ли еще каких-то невероятных существ. Он ничего этого не понимал, но колени дрожали.

Жесть, подумал он. Что за придурки!

Но от увиденного здесь пробирало до костей.

Совершенно темная галерея с огромными экранами перед глазами и за спиной, на которых разворачиваются приключения Панча и Джуди, только не в обычном стиле уличного представления на теплом приморском курорте. Зернистое экранное изображение в замедленной съемке. Панч бьет Джуди по голове, в налитых кровью глазах куклы из папье-маше — звериная злоба. Жуткий смех рвет барабанные перепонки.

Удар, еще и еще.

Истерзанное тело Джуди, как из документальной военной хроники.

Реальнее самой жизни.

Джамал не мог оторвать глаз от происходящего на экране. Картины завораживали.

Бередили душу.

Зачем, думал он, люди такое смотрят? Зачем?

«Убей ребенка… убей! Убей!»

Панч с диким воплем ломает череп запеленатого младенца.

И бьет. Удар, еще и еще.

Бедный, бедный младенец.

Страшное зрелище завораживало, не отпускало.

Сколько он так простоял? Час? Минуту? Время остановилось, а может, и вовсе повернуло вспять.

Фильм заканчивался и повторялся вновь и вновь, а с ним все его переживания.

Привидением возле виселицы стоит Палач.

Вершится суд над Панчем.

В галерею входили люди, смотрели, уходили. Ему никто не мешал. Его никто не трогал.

Но вдруг он ощутил какое-то беспокойство, потом почувствовал, что сзади кто-то стоит.

Он медленно обернулся.

Панча ведут на эшафот.

Его пронзил страх.

Сзади не привидение, а его палач.

Оскал — в темноте блеснул синий сапфировый зуб.

Секунда — и Джамал обрел способность соображать.

И рванул в коридор.

Донован открыл кейс, вытащил ноутбук, положил перед собой на стол, включил.

— Дайте мне номер вашего счета в зарубежном банке, — бросил он как можно более небрежно, но вполне по-деловому, ожидая, когда загорится экран, — для проведения операции по переводу денег.

— Я бы вообще-то предпочел наличными, — сказал Кинисайд, залезая в карман.

— Скажите еще — чеком. Нет, мы так дела не делаем. — Донован старался говорить тоном, не допускающим возражений.

— И следов не оставляем, — помог Шарки.

Кинисайд развернул листок бумаги, передал через стол. Донован пробежал его глазами, набрал цифры на клавиатуре. Нажал на «Enter».

Откинулся на спинку стула.

— Что теперь? — спросил Кинисайд, отодвигая ворот рубашки от потной липкой шеи.

— Ждем подтверждения, — авторитетно объявил Донован, а про себя подумал: скорее бы, черт возьми.

— Роб, что там у тебя? — спросила Нэтрасс.

— Есть! — На сидевшем справа от нее компьютерном гении была футболка с изображением персонажа «Симпсонов» и с надписью: «У меня проблемы». Он сосредоточенно смотрел перед собой, пальцы бойко стучали по клавиатуре, в стеклах очков мелькали цифры, появлявшиеся на экране.

Высветилась надпись: «Код принят».

Роб удовлетворенно крякнул. Кивнул.

— Отлично, — сказала она. — А на то, где он хранит выручку от наркоторговли, мы посмотрим чуть позже. — Потом в микрофон: — Готово.

На экране у Донована появилось подтверждение операции. Он улыбнулся, скрывая облегчение.

— Деньги поступили на ваш счет, — сказал он и развернул ноутбук экраном к Кинисайду.

Тот смотрел зачарованно, сраженный количеством нулей перед глазами.

Шарки наклонился, превозмогая боль, и взял в руки алюминиевый чемоданчик.

Нэтрасс оглядела присутствующих — все на изготовку стояли у двери.

— Всем приготовиться. Ждем сигнала…

Донован повернул к себе и отключил ноутбук, захлопнул крышку.

— Итак, господа, — торжественно произнес он, опуская ноутбук в портфель, — вот и все. Наша сделка успешно завершена.

Он приготовился встать и открыл рот, чтобы назвать пароль.

Кинисайд продолжал смотреть на него, откинувшись на спинку стула.

— Осталось решить последний вопрос, — сказал он медленно.

Джамал бежал, держась подальше от центрального входа, чтобы не сорвать операцию. Он искал другой путь к спасению, искал глазами Пету и Амара.

Не дожидаясь лифта, ринулся по лестнице вверх, перепрыгивая через ступеньки, не замечая людей, которых расталкивал, не обращая внимания на летевшую вслед брань.

Добрался до следующего этажа, огляделся.

Бежать некуда.

Снова вверх по лестнице. Силы его покидали, но он продолжал подъем, все тяжелее преодолевая каждую следующую ступеньку.

Площадка наверху. Огляделся.

Прямо перед глазами мужской туалет, он заскочил внутрь.

Охватил быстрым взглядом бело-серый кафель. Отсюда нет другого выхода. Из распахнувшейся двери кабинки вышел мужчина. Джамал прыгнул в освободившийся загончик, закрыл задвижку, встал на унитаз ногами, присел на корточки.

Попробовал справиться с дыханием.

Трясущимися руками вытащил мобильный, нашел номер Амара, нажал кнопку автонабора.

Послышались длинные гудки.

«Возьми же трубку…»

Дверь в туалетную комнату громко стукнулась о стену.

До Джамала донеслись гневные возгласы мывших руки посетителей, потрясенных столь вопиющей наглостью.

«Ну где же ты, блин…»

Он услышал, как распахнулась дверь кабинки неподалеку и сорванная задвижка упала на пол. Злой голос завопил: «Какого черта…» и тут же осекся.

«Ответь же… пожалуйста…»

В трубке раздался легкий щелчок и голос Амара:

— Слушаю.

Еще одна сорванная дверь кабинки, но уже ближе, еще один протестующий вопль.

— Старик, это я, Джамал.

— Джамал, где ты?

— Это он. Молот! — истерично шептал Джамал. — Он здесь.

Очередная дверь… Совсем рядом… Кабинка, в которой прятался Джамал, заходила ходуном. Его дверь — следующая.

— Он здесь! — почти кричал Джамал. — Здесь! Мужской туалет на четвертом этаже! Скорее…

Дверь кабинки распахнулась.

На него смотрел Молот.

И улыбался.

Майки Блэкмор стоял перед «Балтикой», задрав голову.

Там наверху картинная галерея. Что может быть приятнее, чем пройтись по ней в субботний день под руку со спутницей, посмотреть картины, обменяться впечатлениями. Не бравируя осведомленностью, поделиться собственными знаниями. Своим пониманием искусства. Спутница под впечатлением.

Потом они поднимаются на самый верхний этаж, в ресторан. Заказывают дорогое вино, а чуть позже, возможно, еще и кофе с коньяком.

Потом вместе — домой.

Майки горестно вздохнул. Перевел взгляд на огромную стеклянную стену прямо перед собой.

В кафе-баре на первом этаже сидят люди, пьют кофе и вино. А еще иностранное пиво в красивых бутылках. Едят бутерброды с каким-то особенным хлебом. С начинкой из продуктов, которые он даже не сумеет назвать.

Образованные люди. Процветающие.

Уверенные в завтрашнем дне. Довольные собой.

Они читают книги, о которых он никогда в жизни не слыхивал, газеты, которые не удержать в руках, толстые путеводители по галереям. Строят планы на вечер, на выходные.

Планируют свою жизнь.

А Майки отделяет от них толстая стеклянная стена, которая отнимает у него то, что есть у них, — обернутую в тепло и уют жизнь.

Она не пускает внутрь, и ему приходится мерзнуть на холодном ветру.

А ему раньше так хотелось туда, к этим людям!

Но он хорошо знал, что этого никогда не произойдет. Это просто не может произойти. Оборвалась последняя ниточка, на которой держалась надежда.

Боль в сердце усиливалась.

Джанин мертва. И он, Майки, тоже мертв.

Жизнь насмарку.

И эта стеклянная стена. Она будет возвышаться всегда.

Всегда.

По щекам покатились крупные слезы.

У него больше ничего не осталось.

А человек, из-за которого он все потерял, сидит вон там за столиком и пьет кофе. И ведет разговоры с друзьями. И улыбается.

Он почувствовал, что сердце вот-вот разорвется.

Майки вытащил из кармана пистолет.

Продолжая плакать, прицелился.

— Я вспомнил, — воскликнул Кинисайд с выражением злого торжества на лице.

— Вы о чем? — Донован надеялся, что у него не дрожит голос.

— Вы Джо Донован. Журналист.

Донован застыл на месте.

Нэтрасс с силой стукнула ладонью по столу:

— Черт!

Повернулась к Тернбуллу:

— Почему нам неизвестно, что он его знает?! Почему мы не в курсе?!

Тернбулл потрясенно пожал плечами. Она глянула на экран…

— Черт подери нас всех…

Донован хотел что-то сказать. Кинисайд встал из-за стола:

— Давайте перестанем ломать комедию. Это подстава, да?

— Конечно нет. — Шарки тоже поднялся.

Кинисайд окинул его тяжелым взглядом:

— Докажите.

Шарки посмотрел на Донована, шагнул к Кинисайду.

— Видите ли, мистер Кинисайд, — начал он, — все это…

Часть стеклянной стены напротив разлетелась на мелкие кусочки.

Сначала посетители в зале будто приросли к месту.

Потом все пришло в движение.

Люди начали шарахаться в разные стороны, переворачивая столы, расшвыривая стулья. В воздух полетели тарелки с едой, бокалы с напитками.

В этом хаосе многие узнали свою истинную цену. Кто-то метнулся в сторону, чтобы не попасть под фонтан осыпающихся осколков. Кто-то толкал спутниц на пол и бросался сверху, закрывая собой, как щитом. Кто-то прятался за них, выставляя перед собой, как щит.

Началось настоящее безумие. События разворачивались с быстротой молнии и одновременно — как в замедленной съемке.

Снова летят битые стекла. Крики, как в фильме ужасов.

И среди этого апокалипсиса — короткие, едва слышные щелчки.

Майки, ослепленный слезами, палил не разбирая куда.

Нэтрасс сорвала с головы наушники, обернулась к группе захвата:

— Вниз! Быстро!

Они выскочили за дверь. Она вытащила рацию, попросила помощи. Ни о какой секретности больше не могло быть и речи. Нужны наряды полиции. Нужны машины скорой помощи.

Она посмотрела на двух стоявших столбом охранников. Приказала включить аварийную сигнализацию и начать эвакуацию людей из здания.

Потом подняла голову, выкрикнула куда-то в потолок проклятие и помчалась вниз.

Шарки неловко дернулся и упал.

Донован сразу понял, что он ранен. Даже раньше, чем под пиджаком начало расползаться кровавое пятно. Он бросился на колени перед адвокатом, поднял глаза на Кинисайда:

— По-прежнему считаете, что все подстроено?

Кинисайд смотрел на него с нескрываемой ненавистью, не замечая свистевших рядом пуль:

— Это все из-за тебя…

— Вызывайте «скорую»! — крикнул Донован.

— Мудак…

— «Скорую»! Быстрее!

Кинисайд вдруг словно очнулся, огляделся, понял, что происходит. Резво нагнулся, вырвал из-под лежавшего Шарки алюминиевый чемоданчик, поискал глазами, куда бежать, пригибаясь и прячась за колоннами, выскочил на улицу.

Джамал истошно закричал. Молот схватил его, сдернул с унитаза. Мобильный звонко шлепнулся на пол.

Их взгляды встретились.

— У нас с тобой, малыш, имеется кое-какое незаконченное дельце, помнишь? — Молот плотоядно улыбался. Изо рта несло разложением и смертью.

Джамал никогда в жизни не испытывал такого ужаса.

Боковым зрением он видел дядечек, которые, как загипнотизированные, молча жались у стены. В глазах вопрос: «Неужели то, что сейчас происходит, правда?»

И скрытое облегчение: «Слава богу, не со мной».

— Помогите! — кричал Джамал. — Он меня убьет! Помогите!

Но слова лишь фиксировали происходящее. Он точно знал, что никто не придет на помощь. У них потом будет оправдание — мол, подумали, что воришку-подростка арестовал полицейский в штатском. Они все сейчас отсюда сбегут.

Молот поволок вопящего и брыкающегося Джамала к выходу.

В динамиках завыла сирена и зазвучал голос, призывающий покинуть здание через ближайший выход. Голос убедительно советовал не пользоваться лифтами. По лестницам не бежать, сохранять спокойствие.

Зрители поспешно ретировались, на прощание бросив пару взглядов через плечо. Молот остановился:

— Ну вот мы и одни.

Джамал зажмурился, ожидая удара.

Но вместо этого Молот почему-то его отпустил.

Джамал с опаской открыл сначала один глаз, потом второй. Молот завис над раковиной, схватившись рукой за поясницу. Сзади стоял Амар.

Приготовившись, Амар отвел назад руку со сжатым кулаком, Молот развернулся и ринулся на него. Тот отскочил мячиком, и Молот с размаха врезался в дверь. Стена задрожала. Он в ярости обернулся.

Он не успел дернуться — Амар отработанным движением ударил его в грудь. Молот потерял равновесие и спиной стукнулся о раковину, да так сильно, что висевшее над ней огромное зеркало треснуло.

Молот, очумевший оттого, что его безнаказанно бьют, на несколько секунд застыл на месте. Амар, очевидно рассчитывавший на такую реакцию, воспользовался паузой, подхватил Джамала и бросился в коридор.

Они выскочили на лестницу, заполненную людьми, послушно следовавшими инструкциям спускаться, не устраивая давки и сохраняя спокойствие, но над толпой, несмотря на увещевания, витал дух едва сдерживаемой паники.

— Давай вниз! — наклонился Амар к Джамалу. — Ты сумеешь пробраться…

Он не успел договорить. Выскочивший из туалетной комнаты Молот ударил его по почкам. Амар рухнул на колени. Молот подхватил его и снова ударил. От боли Амар не смог ни защититься, ни ответить на удар.

Молот толкнул беспомощное тело прямо в спускавшуюся по лестнице толпу.

Амар ударился о людскую стену.

Кто-то обернулся, увидел Молота. Этого оказалось достаточно, чтобы едва сдерживаемая паника выплеснулась наружу. Послышались вопли и крики, которые по силе звука могли соперничать с аварийной сиреной. Инстинкт самосохранения толкал людей вниз, чтобы поскорее выбраться из этого страшного места. Началась давка.

Джамал крутил головой. На этаже толпились люди — бежать было некуда. Молот, отлично это понимая, медленно развернулся к нему:

— Так на чем мы остановились?

Он хотел что-то добавить, но почувствовал, что кто-то постучал его по плечу.

— Тебе не кажется, приятель, что пора выбрать кого-нибудь покрупнее?

Это была Пета.

В давке люди подмяли Амара, наступали на него, волокли за собой, пытаясь проложить себе путь вниз. Его протащили через весь лестничный пролет, пока он наконец не сумел откатиться в сторону от основного потока.

От боли он едва дышал, иной раз о него спотыкались, и боль становилась еще пронзительнее. Он закрыл глаза.

Толчки и пинки постепенно прекратились.

Он приоткрыл веки, поводил глазами: люди теперь двигались мимо него. Над собой он увидел лицо Тернбулла.

— Что случилось, Амар? — крикнул он, перекрывая гул. — Где Пета?

Амар шевельнул рукой:

— Наверху… Молот…

Не дожидаясь продолжения, Тернбулл полетел наверх.

Амар дополз до стены, привалился к ней спиной и попытался дышать ровно.

От боли он больше не мог даже пошевелиться.

Шум и радиопомехи острым ножом резали мозг. Донован с трудом вырвал микрофон из уха и посмотрел по сторонам.

Везде хаос.

Крики. На полу тела. Но больше никто не стрелял. Звук полицейских сирен становился все громче. Он склонился над Шарки.

Тот скрючился на полу, из раны чуть пониже левого плеча сочилась кровь. Донован осторожно снял с него пиджак, прижал пониже раны, придерживая голову адвоката.

— Я ранен! — сказал адвокат без боли в голосе, а скорее с удивлением и досадой. — Кто, мать его, это сделал?

— Не знаю. Кинисайд обалдел не меньше нашего.

— Где он?

— Сбежал.

— Джо, вы должны его догнать.

— А вы как тут останетесь? Справитесь?

— Конечно нет. Меня же ранили. Где эта чертова скорая помощь?

Донован принял его тираду как положительный ответ. Огляделся по сторонам. В зале возобновилось движение. Люди оценивали ущерб.

Аварийную сигнализацию так и не выключили, из динамиков по-прежнему неслись инструкции.

— Догоните его, Джо. Догоните.

Холл перед входом начали заполнять люди. Донован быстро поднялся, побежал к дверям тем же путем, которым уходил Кинисайд, и выскочил на Балтийскую площадь.

Под пиджак, где у него была только футболка, тут же забрался холод. Он стряхнул его с себя — в конце концов, в пятницу вечером так одевается в Ньюкасле большинство людей. Он охватил глазами площадь.

К «Балтике» одна за другой подъезжали полицейские машины и кареты скорой помощи.

Он глянул в сторону освещенного моста Тысячелетия и почти на стороне Ньюкасла заметил быстро удаляющуюся фигуру с алюминиевым чемоданчиком в руках.

Кинисайд.

Донован, расталкивая толпу, побежал следом.

Кинисайд намного его опередил, но Донован был полон решимости его настичь. Стараясь не терять Кинисайда из поля зрения, он то прыгал в сторону, чтобы не натыкаться на поток людей, то кричал, прося посторониться.

Кинисайд уже мчался вдоль берега, оставляя позади бары и рестораны в центре города, — в сторону Байкера.

От быстрого бега у Донована горела грудь, ноги дрожали от напряжения.

Кинисайд пробежал вдоль многоквартирного дома, перемахнул через невысокий забор на участок с жухлой травой. Нырнул под Стеклянный мост и растворился в темноте. Донован бросился в том же направлении.

Он добежал до Невысокого моста, ноги, казалось, превратились в студень.

Кинисайда видно не было.

Перед ним на заросшей бетонной площадке возвышалось брошенное здание, обнесенное ржавой металлической сеткой с табличкой:

БЛИЗКО НЕ ПОДХОДИТЬ!

СТРОЕНИЕ ВЕТХОЕ. ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ

На створке ворот — открытый навесной замок.

Донован толкнул ворота, вошел.

Прислушиваясь, осторожно пошел к зданию по изрытому трещинами бетону. Увидел двойные двери с врезанной в них дверью поменьше.

Дверь не заперта.

Силясь услышать что-нибудь еще, кроме собственного тяжелого прерывистого дыхания, Донован осторожно вошел внутрь.

Внутри кромешная тьма. Он сделал шаг, второй…

Позади с силой захлопнулась дверь.

Он обернулся, но сделал это слишком поздно. Последнее, что он успел почувствовать, — сильный удар по затылку. Он провалился уже в совершенно другую темноту.

 

33

Молот ошарашенно посмотрел на Пету и пошел на нее, как разъяренный бык.

Она шагнула в сторону, крутнулась вокруг своей оси, выбросила ногу вперед. Удар пришелся в поясницу. Он повернулся в ярости, что его ударила женщина, да так, что он не успел ответить, и снова ринулся на нее.

Она упала на пол, откатилась, вскочила на ноги и улыбнулась.

Противник был гораздо крупнее и здоровее. И коварнее. Приходилось на ходу подстраиваться под его тактику Нужно повернуть его силу против него самого. Бить быстро, точно, вероломно.

Удар. Молот охнул. Она сделала следующее движение, но, видимо, недостаточно быстро, потому что он успел нанести ей скользящий удар в плечо. Ощутимый удар. За ним последовал второй, тоже сильный.

Надо увеличить скорость ударов, решила она, и пнула его в солнечное сплетение. Он хрюкнул, но даже не пошевелился. Она снова выбросила ногу вперед, на этот раз стараясь метить повыше, но он крепко ухватил ее за ступню.

По его движению она поняла, что последует дальше: он сломает ей ногу.

Опережая его движение, она подпрыгнула, упираясь в него захваченной ступней. Секунда — она стояла у него на груди уже двумя ногами, резко согнулась и сильно хлопнула ладонями по ушам.

Он взвыл и отпустил ногу. Из правого уха потекла кровавая струйка.

Она отскочила, обернулась. На этажах людей стало меньше, но они по-прежнему толпились на лестнице. На верхнем они остались втроем и оказались перед входом в одну из галерей. Пета заглянула внутрь и попятилась назад, провоцируя Молота следовать за собой, подальше от Джамала. Молот, гримасничая от боли, дернулся за ней.

— Что, Молот, притомился? — крикнула она. — Не привык, что отпор дает женщина?

Она встала спиной к высокой застекленной витрине. Молот зарычал, обнажив зубы, ткнул кулаком перед собой. Пета присела — кулак въехал в стекло. Со звоном посыпались осколки.

Пета одним прыжком оказалась сзади, изо всей силы стукнула его по почкам. Она ушибла руку об эту часть спины, оказавшейся твердой как камень. Собравшись, нанесла второй удар в то же место.

Он резко повернулся, задев локтем торчащие в витрине осколки. Из руки фонтаном брызнула кровь. Она на секунду отвлеклась на окровавленную руку и тут же получила сильный удар в челюсть — ее развернуло, и она плашмя упала на пол.

Он завис над ней, готовый к новому удару. Она выбросила ногу вверх, чтобы ударить в пах, но сделала это слишком медленно. Он захватил ее ногу окровавленными руками, крутанул. Она почувствовала резкую боль в колене.

Вскрикнула и из последних сил всем телом резко повернулась в ту же сторону. Он отпустил ногу. Она распласталась на полу, прерывисто дыша. В ногу, во все тело будто впилась сотня острых лезвий.

Молот посмотрел сначала на нее, потом на дверной проем, у которого съежился перепуганный Джамал.

Он решал, с кем покончить в первую очередь.

Выбрал Джамала.

— Нет… — Пета попробовала подняться.

Джамал вскочил, готовый бежать, но Молот сгреб его и выволок из галереи.

Пета взялась рукой за ближайшую скамейку, подтянулась, встала и, стараясь не обращать внимания на боль в правой ноге, подпрыгивая и цепляясь за стену, двинулась следом.

Молот стоял в проеме входа в галерею, обхватив Джамала за горло здоровой рукой и, поскольку на лестнице стеной стояли люди, озирался в поисках выхода.

Вдруг среди людей началось какое-то странное движение — толпа заколыхалась. Кто-то поднимался наверх, хотя всем нужно было спускаться вниз. Через несколько секунд Пета поняла, что это Тернбулл.

— Пол! — крикнула она, держась за стену, чтобы не упасть. — Скорее! Молот схватил Джамала!

На звук ее голоса Молот обернулся с безумным взглядом, не зная, куда бежать. Он окинул глазами этаж и на противоположной стороне коридора увидел арку, а за ней ступеньки. Решив, что это запасной выход, он направился туда, волоча за собой добычу.

Тернбулл подскочил к Пете.

— Он уходит… — Она махнула рукой в ту сторону, куда скрылся Молот.

Тернбулл бросился в указанном направлении, Пета, все так же подпрыгивая и держась за стену, последовала за ним.

Но это была не лестница, а ступеньки на смотровую площадку под открытым небом, обнесенную с трех сторон высоким толстым стеклом. Отсюда открывался потрясающий вид на Тайн. Освещенные мосты отражались в темной воде мириадами светлячков. От такой красоты захватывало дух.

Совершенно другой мир, совершенно другой город.

Назад дороги не было — в проходе стоял Тернбулл. Молот понял, что оказался в ловушке, и остановился.

— Отпусти мальчика, — сказал Тернбулл, вытянув вперед обе руки. — Просто отпусти, и тогда мы поговорим.

Вместо ответа Молот поднял Джамала перед собой, пытаясь перебросить через стеклянную стену. Если бы не раненая рука, он сделал бы это одним рывком. И если бы Джамал отчаянно не боролся за жизнь.

Он кричал, брыкался, лупил его руками.

Тернбулл вытащил пистолет, прицелился.

— Кому говорят — отпусти мальчика! Или я выстрелю. Ну?!

Молот, не обращая внимания на предупреждение, подтолкнул Джамала выше. Джамал теперь балансировал на стекле. Он глянул вниз — где-то далеко внизу поблескивала темная гладь воды.

Он был так перепуган, что не мог кричать и только ловил ртом воздух.

Сзади показалась Пета.

— Не стреляй — заденешь Джамала!..

Тернбулл посмотрел на всех по очереди, соображая, как лучше поступить.

Молот между тем продолжал подталкивать Джамала вверх. И ухмылялся, сверкая синим зубом.

Тернбулл нажал на спусковой крючок.

— Нет! — крикнула Пета.

Один выстрел. Второй.

От удара его отбросило на стеклянную стену. Пули прошили его насквозь. По стеклу в разные стороны побежали трещины. Молот схватился руками за грудь, но продолжал стоять.

Тернбулл выстрелил еще раз.

Третья пуля попала в голову. Тело с размаху стукнулось о стекло и начало оседать, оставляя за собой огромный кровавый след.

Трещины в стекле увеличивались, стена закачалась.

Джамал заскользил вниз.

— Джамал!

Пета — откуда взялись силы! — ринулась вперед, подхватила его в прыжке, рванула на себя, и они вместе свалились на бетонный пол.

Она прижала к себе насмерть перепуганного мальчишку.

— Все хорошо, Джамал, все хорошо. Тебе больше ничего не угрожает.

Донован открыл глаза.

Кружилась голова, глаза выскакивали из орбит.

Попробовал двинуть рукой и не смог. Подождал, пока кружение не утихнет, и посмотрел вниз. Руки были привязаны к ручке огромного жесткого стула с высокой спинкой. Даже не привязаны — намертво схвачены скотчем.

Он попробовал пошевелить ногами, телом. Дернулся изо всех сил — та же история: он сидит, буквально приклеенный к стулу.

Донован откинул голову назад. К горлу подступила тошнота.

Он заставил себя восстановить дыхание, потом огляделся, силясь понять, где находится.

Вокруг валялись старые запчасти от машин, инструменты. В холодном воздухе — тяжелый запах пыли и разложения. У ног — засохшие грязные пятна от машинного масла и какие-то еще. Присмотрелся — запекшаяся человеческая кровь.

У дальней стены он увидел прикованных к батарее мужчину и женщину, которые кутались в старые одеяла. Мужчина пожилой и, кажется, очень больной. Женщина моложе, но у нее изможденный вид. В глазах у обоих страх и безнадежность. Наверное, такие же глаза были у узников фашистских концлагерей во время Второй мировой.

И вдруг он понял, кто это. Колин и Кэролайн Хантли.

— Колин Хантли?..

Старик посмотрел на него растерянно, словно впервые за долгие годы услышал, как звучит его имя. Имя из прошлой жизни.

— Кэролайн?..

Женщина молчала. У нее был вид человека, пребывающего в состоянии шока.

— Рад, что вы познакомились, — раздался голос за спиной. — Потому что теперь вы будете вместе долго-долго. Пока смерть не разлучит вас. Хотя, может статься, вас найдут чуть раньше.

Кэролайн слабо всхлипнула.

Донован пытался повернуть голову, но в черепной коробке вдруг как будто что-то взорвалось, осыпавшись фонтаном огненных брызг в уголках глаз. Он подождал, когда говорящий окажется в поле зрения, хотя и без того знал, кому принадлежит голос.

Кинисайд успел переодеться. Сейчас на нем были плотные прилегающие брюки, рубашка и кожаная куртка. Он встал прямо напротив Донована и поставил у ног большую дорожную сумку и алюминиевый чемоданчик.

— Ну что, мир тесен, Донован?

— На твоем месте я бы все-таки не стал морочить миру голову, — сказал он хрипло.

— Плевать мне на твое мнение. У меня теперь такие деньги, которые тебе и не снились.

— Их у тебя нет. — Донован облизал пересохшие губы. — Не было никаких денег. Ты не ошибся — это подстава.

— Что ты там несешь? — Голос Кинисайда звучал презрительно. — Я понял, что вы хотели заманить меня в ловушку. Но деньги-то самые что ни на есть настоящие. Я же видел — они поступили на счет.

— Это был фокус, Алан. Как в цирке. Всего лишь трюк — не более того.

Кинисайд побагровел:

— Ты лжешь!

Донован постарался как можно безразличнее пожать плечами. Кинисайд хотел его ударить, но сдержался и ухмыльнулся.

— Что ж, пусть так. Зато у меня осталось содержимое этой прелестной вещицы. Как думаешь, на сколько оно потянет у серьезных покупателей?

Он приподнял чемоданчик, нежно похлопал по крышке.

Донован рассмеялся бы, если бы положение не было таким отчаянным.

— Ах, Алан, Алан… По тебе впору писать пособие по самообольщению.

Лицо Кинисайда исказила гримаса:

— Что ты хочешь этим сказать?

Донован медленно повернул голову:

— Колин, объясните этому чудаку.

Тот открыл рот, готовый что-то сказать, но не решился.

— Я в курсе ваших дел. Можете смело говорить.

— Алан, никакого препарата не существует. — Хантли не мог скрыть торжества.

— Что ты сказал?!

— И никогда не существовало. — Теперь в его глазах запрыгали еще и злорадные огоньки.

Кинисайд беспомощно переводил взгляд с одного на другого. Он стал похож на попавшего в сеть зверя, который пытается, но не может найти путь к свободе.

— Все было подстроено с самого начала, чтобы тебя поймать, — вбил последний гвоздь Донован. — И у тебя ни разу не возникло ощущения, что тебя водят за нос?

Кинисайд словно лишился дара речи.

— Неужели ради этого стоило делать то, что делал ты? — закричал Донован. — Скольких людей ты погубил! Скольким жизнь сломал! Ради чего, спрашивается? Чтобы вот так закончить?

Кинисайд начал затравленно озираться вокруг. Ему хотелось кого-нибудь ударить, биться лбом о стену, выпустить наружу ярость, грозившую его захлестнуть.

— Все кончено, Алан, — сказал Колин Хантли. — Для тебя все кончено.

Кинисайд стоял с широко открытыми глазами, смотревшими куда-то в одну точку, и видел, как вокруг рушится его мир, который он так долго строил, как замком из песка рассыпается будущее, к которому так стремился. Он на грани срыва, подумал Донован, а может, и перешел эту грань.

С криком, больше напоминающим рык раненого зверя, Кинисайд топнул ногой, раскрыл сумку, судорожно порылся в ней и вытащил пистолет.

— Кончено, говорите? — истерично завопил он. — Для меня?! Что ж, если так, вы все отправитесь со мной. — Он начал водить дулом, остановился на Доноване. — Начнем с тебя.

Донован посмотрел на Кинисайда, приготовился отпустить очередную шутку, чтобы еще больше его уколоть, но вовремя остановился.

На него направлен пистолет, который может в любую секунду выстрелить.

Стало страшно.

Кинисайд заметил это и расхохотался.

— Не такие мы, оказывается, и храбрые, да? Ну что, мистер Хитрожопый журналист, в Бога веришь? Нет? Или да? Тогда, наверное, веришь и в загробную жизнь? И вот-вот узнаешь, есть ли она на самом деле. Лично, что называется, из первых рук. — Он положил палец на спуск. — Правда, стульчик напоминает электрический? Это жертвенный алтарь.

«Электрический стул» — в голове снова звучала песня, в глазах возник гостиничный номер.

Он отогнал видение, посмотрел на пистолет и уже был не в силах оторвать взгляд от направленного на него дула. Оно в любую секунду может выплюнуть кусочек металла со скоростью, которую он не в состоянии посчитать. И это будет последнее, что он увидит.

Это тебе не русская рулетка. Тогда была воля случая — что-то вроде игры, самообмана, чтобы избавиться от боли. Сейчас все по-другому. Он в полной власти другого человека, который распоряжается его жизнью.

И он, Донован, при этом совершенно беспомощен.

Перед глазами поплыли лица-призраки, в ушах далеким эхом зазвучали голоса.

Тошер: «Подумай-ка, Донован, хотел бы ты поменяться со мной местами? Чья судьба лучше?»

Мария. Она испытывала то же самое? То же изумление? То же неверие в то, что это наяву? Ту же беспомощность перед лицом смерти? Бессильный гнев от несправедливости, что у тебя отнимают жизнь, когда ты полон сил и желания столько дать людям?

В голове Джонни Кэш пел о приговоренном к смерти на электрическом стуле, который чувствует страх, только когда видит этот жертвенный алтарь. Видит и в ту же секунду постигает истину.

И Дэвид. Он умрет, так и не узнав, что произошло с сыном.

Умрет, так его и не найдя.

Но он совсем не хочет умирать.

И это правда.

Он не хочет умирать.

Он смотрел на пистолет. Мир сузился до размеров этого куска смертоносного металла.

За пистолетом — ухмыляющееся лицо Кинисайда, который нажимает на спусковой крючок.

Он прикрыл глаза, а в голове продолжала биться мысль:

«Я хочу жить…»

Но он больше не в состоянии решать.

Он зажмурился в ожидании выстрелов. И услышал.

Один. Второй. Третий.

Он вздрогнул. Глотнул ртом воздух. Странно, а он думал, что будет больно.

Открыл глаза.

На полу перед ним корчился в предсмертных судорогах Кинисайд. Из него фонтаном била кровь.

Он поднял глаза. В дверном проеме стоял человек, которого он никогда раньше не видел. Похож на грязного оборванца. Не старый, но выглядит старше своих лет. У него был потерянный вид, как будто у него отняли все. В руке пистолет.

Человек облегченно вздохнул, когда в Кинисайде погасла последняя искра жизни.

И заплакал.

Поступок, похоже, лишил его последних сил. Он прислонился спиной к стене, сполз вниз и свернулся калачиком на полу. Тщедушное тело сотрясали рыдания.

Медленно, нежно, словно целуя любимую, положил в рот еще горячее дуло и моргнул, обжегшись.

— Остановитесь! — крикнул Донован. — Не делайте этого…

Но человек на полу то ли его не услышал, то ли сделал вид, что не слышит. Он что-то бормотал, но Донован не разобрал. Что-то о синем-синем небе и зеленых лугах. Что-то о любви.

— Не надо!..

Прогремел выстрел.

Майки Блэкмор был мертв.

Откуда-то издалека приближался звук полицейских сирен.