9

Джамал поднялся. Донован заметил его движение, погрозил пальцем.

— Я же просил тебя оставаться на месте.

Джамал нехотя сел на край кровати, не спуская глаз с Донована. Он ждал, опять ждал. Вечное ожидание.

Из коридора долетали голоса, звуки двигающегося вверх и вниз лифта, шаги; открывались и закрывались двери. В том городе, в том мире жизнь шла своим чередом. А здесь, в номере, время остановилось, напряженно повисло в воздухе. Комнату освещал слабый рассеянный свет, длинными очередями барабанил по стеклу дождь. Часть мира теней, города-призрака.

Мария сидела в кресле у окна. Донован стоял спиной к зеркалу и не мигая смотрел прямо перед собой.

— В голове не укладывается, — сказал он наконец. — Повтори, пожалуйста.

Мария посмотрела на свой впопыхах собранный чемодан, на Донована.

— Он мертв. Гэри Майерс мертв. — Она замолчала, покачала головой, словно это произошло из-за прозвучавших слов. — Мертв…

— Его убили? — спросил Донован, пытаясь справиться с потрясением.

— Не знаю. Вскрытия пока не было. Его нашли не очень далеко отсюда: в Пеннинских горах возле ущелья у Аллен-Бэнкс. В стороне от туристской тропы.

— Кто обнаружил тело?

— Какие-то… — Мария подавила неуместную, по ее мнению, улыбку, — фотографы-любители. Полагаю, нудисты.

— В такую-то погоду?

— Они там не просто так оказались. Это искатели приключений особого рода.

— Ты об эксгибиционистах — любителях группового секса?

— Да, о них. — Мария покраснела.

Странно, подумал Джамал, вроде бы два взрослых человека, а так странно реагируют. Он и сам слыхал о людях, которые любят группами выезжать куда-нибудь на природу и заниматься сексом на виду у незнакомых людей, которым не возбраняется принять участие в групповухе. И что тут такого! Делов-то! Стоит ли раздувать из мухи слона? Все лучше того, о чем иной раз просят его.

Пока они рассуждали, он снова потихоньку встал с места и, крадучись, двинулся к двери.

— Ты куда опять! — Донован погрозил пальцем.

Джамал вздохнул, сел.

— Что он там делал? — Мария говорила тихо, словно обращаясь к самой себе.

— А что там эти ребята делали? — спросил Донован и сам же ответил на ее и свой вопрос. — А что — уединенное местечко. Тихое, но вполне доступное. Можно получить все, что душе угодно. Совокупляйся — никто не мешает. Или…

— Все в одной куче, — передернулась Мария. — Никто не мешает…

Донован посмотрел на нее, но она отвела глаза.

— Возможно, я делаю поспешные выводы, но мне кажется… — Она вздохнула, покачала головой.

— Что думает полиция? — спросил Донован.

— Ничего определенного, пока не получит предварительные результаты. — Она сидела очень прямо, почти не двигаясь.

Некоторое время они молчали. Внешний мир напоминал о себе лишь шумом дождя.

Потом Мария объяснила, почему приехала в Ньюкасл. Это, сказала она, идея Шарки. Он решил, что Доновану известно что-то такое, что поможет раскрыть тайну гибели Гэри Майерса. Что-то очень важное.

— Ты действительно что-то узнал? — спросила она.

— А ты что скажешь? — повернулся он к Джамалу. — Узнал я или нет?

Джамал покачал головой:

— Старик, не надо так, не надо…

— Возникли некоторые сложности. — Донован дал Марии послушать диск.

— Это действительно все меняет, — вздохнула она.

— Надеюсь, ты понял, — сказал Донован, обращаясь к Джамалу, — что Гэри Майерс, голос которого, по твоему утверждению, записан на твоем диске, сейчас мертв!

Джамал быстро-быстро закивал.

— Как думаешь, есть тут связь?

Джамал открыл было рот, чтобы что-то сказать, но перед глазами тут же возникла комната в гостинице у вокзала Кингс-Кросс. Бритый череп, оскал с синим блеском. Слова «страх», «любовь» под костяшками пальцев, груда мышц, кожаная куртка. Взгляд, как луч лазера, — глаза самой Смерти. Погоня, словно в замедленном черно-белом кино. В ушах до сих пор стоит волнообразный шум улицы, как рев то приближающихся, то удаляющихся монстров.

Он вспомнил слова на диске.

Его затрясло.

— Н-н-не знаю… — произнес он тихо и жалобно.

Донован и Мария ждали, что он продолжит, но он замолчал. Они переглянулись.

Донован вытащил мобильный, вздохнул, начал набирать номер.

— Куда звонишь? — спросила Мария.

— В полицию. Мы этим заниматься больше не можем. — Он бросил на Джамала быстрый взгляд. — Я их, пожалуй, вызову сюда. Пусть придут, послушают диск. Дождемся их прихода.

Джамал подошел к Доновану, замахал руками, словно защищаясь от ударов:

— Пожалуйста, не надо… Зачем ты так…

— Извини, Джамал, но торг неуместен. Лучше подумай, что скажешь ребятам в форме.

Джамал начал затравленно озираться, словно попавший в капкан лесной зверек:

— А как же деньги?

— Прости, парень, но теперь этим делом займется полиция.

Джамал пришел в ужас. Он подумал, что вернется к Джеку с пустыми руками, и представил, что тот с ним сделает.

— Эй, что с тобой! — Донован смотрел на него с искренним беспокойством.

В горле пересохло, Джамал через силу глотнул:

— А что, если, — медленно произнес он, — что, если я расскажу вам о другом человеке?

Донован перестал набирать номер, посмотрел на нахмурившуюся Марию.

— Что за другой человек? Где?

— В… — Он чуть не произнес «в номере». — С диска. Если я вам о нем расскажу, вы не сообщите в полицию? Отдадите мне тогда мои деньги, да?

Они снова обменялись взглядами.

— Что ж, — произнесла Мария, — я очень постараюсь. Но сначала придется поговорить с…

— Или деньги, или я вам ничего не расскажу. Только никакой полиции.

Донован и Мария смотрели друг на друга.

— Согласны?! — почти кричал Джамал.

Донован вздохнул, Мария, пожав плечами, кивнула.

Джамал вдруг начал озираться, будто кто-то мог войти и куда-то его утащить. Не говоря больше ни слова, он прыгнул к двери, дернул ручку и, несмотря на попытки Донована его остановить, ринулся из комнаты и помчался прочь. Донован посмотрел на изумленную Марию и выбежал следом.

Он увидел, как Джамал, который уже был в конце коридора, сворачивает за угол. Прежде чем исчезнуть из поля зрения, он, не сбавляя бега, развернулся и жестом показал, что позвонит.

— Стой! — крикнул Донован, но мальчишки и след простыл.

Он остановился, тяжело и прерывисто дыша, оглянулся, пытаясь вычислить, куда тот помчался. В глубине он увидел двойные двери, ведущие на лестницу, и, стараясь не упасть на поворотах и прислушиваясь, бросился туда в надежде, что Джамал выбрал именно этот маршрут.

Он не слышал ничего, кроме собственного топота да своего же прерывистого дыхания.

Через светлые двойные деревянные двери на первом этаже он выскочил в ярко освещенный, как в аэропорту, холл и огляделся: светлое дерево и ламинат, красные и оранжевые пластиковые стулья. Вокруг люди, много людей, но Джамала среди них нет.

Он проверил все углы, на него начали оглядываться, он не обращал на любопытных внимания. Услышал позади себя движение: от лифта к нему бежала Мария. Он посмотрел на нее, развел руками.

— Черт! — сказала она.

Они выскочили на улицу. В лицо тут же ударил ледяной ветер. Они покрутили головой — Джамал будто растворился на освещенной вечерней улице. Мимо в снопах света пролетали машины, блестя мокрыми корпусами.

Они добежали до конца парковки, посмотрели в оба конца улицы.

Джамал будто сквозь землю провалился.

— Что там происходит? — Мария показала на противоположную сторону улицы. У темной каменной лестницы стояли мужчина в костюме и светловолосая женщина в черной кожаной куртке и джинсах. Мужчина, кипя от злости и негодования, грубо хватал ее за руку. Блондинка пыталась оторвать его от себя.

— Семейные разборки, — отмахнулся Донован, по-прежнему осматривая улицу. — Лучше не соваться.

— Ерунда, — сказала Мария. — Все равно надо вмешаться.

Она потянула его за собой. В порыве злобы мужчина не заметил, что рядом оказался кто-то еще.

— У вас что-нибудь случилось? — спросила Мария.

Мужчина обернулся, готовый ее оборвать, но тут увидел Донована.

— Эта шлюха говорит, что не работает. — Он был пьян, поэтому распалялся все больше.

— Я не шлюха, — закричала блондинка. — Пошел вон, а то я…

— Я тебя, сука, проучу, — сказал мужчина, не отпуская руку. — Что такое? Корчишь из себя недотрогу! Цену, что ли, набиваешь?

Донован шагнул вперед и дотронулся до руки пьяного:

— Знаешь, шел бы ты отсюда подобру-поздорову. Оставь девушку в покое.

Тот бросил косой взгляд на его руку. Лицо налилось кровью.

— Убери от меня свои лапы! — зашипел он. — Ты кто такой? Ее сутенер? — Он махнул головой в сторону Марии и пьяно похотливо засмеялся. — Эта тоже одна из твоих? Так я и ее отымею. Сколько за двоих?

Это было уже слишком: события вечера дошли до критической точки, и Донована прорвало.

Со всего маха он прижал мужика к стене и, пока тот толком ничего не понял, схватил за горло. Тот, очумев, поперхнулся и бестолково замахал руками.

— Послушай-ка, ты, стручок! У меня сегодня были крупные неприятности. Но твое хамство переполнило чашу терпения. Оставь девушку в покое и катись отсюда, вонючая тварь, куда подальше. А то я передумаю и оторву тебе башку к чертовой матери. Понял?

В налитых кровью пьяных глазах появился испуг.

— Ты меня понял, гнида?

Мужик икнул, закивал.

— Но прежде чем исчезнуть, ты извинишься перед дамами за нанесенное оскорбление. Перед моим другом и вот этой девушкой. За то, что назвал их шлюхами.

— Я… я… п-прошу… п-прощения, — начал заикаться тот.

— За что? — Донован нажал сильнее.

— …з-за то, что… назвал вас… ш-шлюхами.

Донован отпустил его, и тот начал судорожно открывать рот, пытаясь вздохнуть.

— А теперь чтоб духу твоего здесь не было. И больше мне на глаза не попадайся.

Мужчина неверной походкой отошел в сторону, но, не пройдя и пары шагов, перегнулся пополам. Его вывернуло прямо на тротуар. После этого он обернулся, пробормотал какую-то угрозу и, качаясь, поплелся прочь.

Донован повернулся к Марии:

— Добро пожаловать в Ньюкасл.

— Благодарю. — Мария улыбнулась, пытаясь снять напряжение. — Я восхищена.

Донован хотел посмотреть ей в глаза, но почему-то не осмелился. Он оглянулся на блондинку:

— Как вы?

— Ничего страшного, — ответила она. — Вот только немного промокла под дождем.

— Может, нужно что-то сделать? Вызвать такси? — предложила Мария.

— Я тут ждала… одного человека, — сказала блондинка. — Но он, судя по всему, не придет.

— Давайте зайдем ко мне в гостиницу, а то тут очень холодно. Оттуда можно позвонить.

— Спасибо.

Они перешли через дорогу.

— Кстати, меня зовут Джо, а это Мария.

— Очень приятно. Я Пета. Пета Найт.

Стеклянные двери открылись, потом так же бесшумно закрылись за их спинами, оставляя на улице холод, ветер и ночь.

 

10

Амар аккуратно, стараясь не повредить толстый слой пены, помешивал капучино, чтобы растворился коричневый сахар на дне. Отложил ложку, сделал глоток. Отличная штука. Лучший капучино за пределами Италии, и неважно, что в Италии он ни разу не был. По крайней мере, на втором месте после капучино, который подают в баре «Италия» в лондонском Сохо, этом средоточии ресторанов, ночных клубов, казино и заведений со стриптизом. А в Сохо он бывал неоднократно.

Он сидел в кафе-баре «Интермеццо» на первом этаже преобразившегося кинотеатра «Тайнсайд» на Пилгрим-стрит в центре Ньюкасла. Сегодня здесь звучала мягкая музыка и латиноамериканские мелодии. Он устроился на высоком виниловом табурете у стеклянной стены и смотрел, как утренний субботний дождь лупит по столам и стульям летнего кафе, как по улице под разноцветными зонтами спешат по своим делам люди. Он ждал Пету.

Еще глоток кофе. Руки заметно дрожат. Так жить невозможно. Да, он знает: нужно остановиться, передохнуть, произвести переоценку ценностей. Днем они с Петой ведут тайное наблюдение, вечером он работает кинооператором у одного богатенького гея-извращенца. Его поддерживает в форме кокаин и крепкий кофе, он спит урывками, откладывая возможность выспаться на какую-то неопределенную перспективу. Он заметил свое отражение в стекле, стараясь думать, что темные круги вокруг ввалившихся глаз, заострившиеся скулы — всего лишь обман зрения, вызванный тучами в небе, темнотой и серостью дня.

Вчера вечером пришлось здорово попотеть. Не в первый раз из оплачиваемого наблюдателя он превратился в непосредственного участника действа. Как и прежде, он получил от всего этого удовольствие, но такая жизнь начинает сказываться на здоровье. Он катится вниз, организм протестует против столь пренебрежительного к себе отношения.

Но в сущности, думал он, могло быть и хуже. Он не распространяет зловоние, которое исходит из-за неправильной работы печени и почек. И глаза не как у бешеного таракана. Он снова посмотрел на свое отражение в стекле. По крайней мере, пока.

— Привет! — Пета стояла у прилавка с кофе и пирожным в руках. Амар загнал черные мысли поглубже и зажег улыбку на лице.

Она расплатилась, подошла и села на табурет рядом. Внимательно посмотрела на него, поморщилась.

— Ты, кажется, перебрал с лосьоном после бритья.

Амар пропустил ее замечание мимо ушей.

— Как прошло вчерашнее дежурство? — спросил он готовым сорваться голосом.

— А у тебя? — задала она встречный вопрос, не спуская обеспокоенных глаз с его лица.

— Да фиг с ним, с моим. Рассказывай о своем.

Она отвела от него глаза, начала рассказывать. О том, как последовала за новеньким и за Змеенышем-Саем. О том, что у новенького была назначена встреча.

— С кем? — спросил Амар. — Клиент?

— Нет, — ответила Пета и отломила кусочек пирожного. — Хочешь попробовать? Вкуснотища!

— Премного благодарен. Никаких углеводов — только белок.

— Могу себе представить.

— Давай дальше, — вздохнул Амар.

Она рассказала, как караулила мальчишку под дождем возле гостиницы в центре, как к ней начал приставать пьяный прохожий, принявший ее за проститутку.

— Почему ты его сразу не вырубила?

— Я только собралась это сделать, но тут новенький — его, кстати, зовут Джамал — на всех парусах промчался мимо.

— Ты последовала за ним?

— Не успела. Этот козел никак не отставал. Но потом… — Она улыбнулась. — Меня спас рыцарь в сверкающих доспехах.

— Кто же это такой?

— Джо Донован. Журналист из лондонского «Геральда».

— Неужели? — улыбнулся Амар. — И как он выглядит?

— Высокий. Длинные волосы. Лет тридцать пять — тридцать шесть. Кожаная куртка, ботинки на толстой подошве. Немного похож на этого актера ковбойского вида из фильмов семидесятых годов — Сэма Эллиота. Только наш журналист без усов. — Она улыбнулась. — Боюсь, он не в твоем вкусе.

Амар состроил гримасу:

— Да уж, грубоват. И когда ты с ним встречаешься в следующий раз?

Пета пожала плечами:

— Возможно, очень скоро. Джамал, между прочим, шел на встречу именно с ним.

— Ваша встреча будет носить личный или деловой характер? — нахмурился Амар.

— Деловой. С ним, кстати, была редактор газеты Мария Беннетт.

— Какое отношение ко всему этому имеет Сай? Решил сдать своего жирного босса? Что вообще происходит?

— Пока не разобралась. Мы посидели втроем, выпили…

— Надеюсь, не спиртное?

— Нет, мамуля, успокойся. Короче, я пыталась что-нибудь из них выудить, но у меня ничего не получилось. Не колются ребята.

— Это либо очень хорошо, либо очень плохо, — вздохнул Амар.

— Я подумала то же самое. — Пета сделала глоток, нахмурилась. — Если бизнес Отца Джека заинтересовал кого-то еще и нас опередят, тогда все наши усилия пойдут прахом.

— И прощай «Найт Секьюрити».

— Именно так, — печально сказала Пета.

Под латиноамериканскую песню о любви они некоторое время наблюдали, как за стеклом бушует дождь. Позади бармены — кто громко, кто тихо — обсуждали свои подвиги накануне вечером.

— С другой стороны, — сказала Пета, поворачиваясь к Амару, — это может быть нам на руку.

Амар не перебивал.

— Вдруг их это заинтересует как сюжет для статьи. У них может не оказаться достаточно доказательств и улик. А у нас они есть.

— Что ты предлагаешь?

Лицо Петы посуровело.

— Я никому не позволю перейти нам дорогу — слишком много потрачено сил.

Амар выудил из кармана пачку счетов.

— Кстати, — сказал он, избегая смотреть ей в глаза, и передал ей бумажки, — арендная плата за следующий месяц. Офис и квартира, откуда мы ведем наблюдение. Мне вчера вечером заплатили.

Она посмотрела на счета так, словно боялась испачкаться.

— Бери.

Она со вздохом взяла бумаги и сунула в карман.

— Только бы…

— Знаю. Не волнуйся, это продлится недолго.

— Я не собираюсь распроститься с делом своей жизни теперь, когда столько всего позади. Уступать не хочу никому, будь то журналист «Геральда» или кто бы то ни было еще.

Амар кивнул, стараясь не зевать. Он чувствовал, что тело отказывается повиноваться.

— Давай еще по кофейку, — предложил он.

Пета кивнула.

Амар отправился к бару, а она уставилась в окно.

Дождь не прекращался.

Джамал лежал на кровати, прислушиваясь к шуму дождя. И думал.

Смотрел на коричневое с разводами влажное пятно прямо над головой и представлял, что это пустынный остров. Вот он садится в самолет и летит туда. К покою. К безопасности.

В доме, наверху и рядом, продолжалась жизнь, с масками и сумасшествием.

Бьющий по стеклу дождь грязными струйками стекал вниз. Решетки на окнах проржавели и кое-где погнулись. Уродливые металлические решетки. Они возвышаются над ним, запирая в клетку его сердце, держа под замком его душу.

Внутри росла тошнота, набрасывалась на него и уничтожала, как ядовитая волна на отравленном побережье.

Тоска.

Он так это называл. В такие минуты жизнь грубо вторгалась в тайный уголок его души, и он начинал видеть ее в истинном свете, без всяких прикрас.

Его снимали на улице мужчины, он мальчик-проститутка, торгующий своим телом. Таким образом он зарабатывал на жизнь. Но он не гей, не придурок и делает это исключительно ради денег. Его приятели и друзья, с которыми он жил в одном доме в Лондоне, делают то же самое. Друзья-приятели.

Первый раз это произошло с ним в детском доме. Было очень больно. Воспитанник постарше — его звали Джонсон — ночью заставил его делать ужасные вещи. В темноте. Когда все другие мальчики спали. Или делали вид, что спят. После этого Джамал побежал в туалет, где его долго выворачивало наизнанку. Из зеркала над раковиной на него смотрел насмерть перепуганный, всхлипывающий шестилетка. Потом он плакал долго-долго, пока не выплакал, как ему показалось, свое сердце. Через несколько ночей Джонсон снова заставил его делать то, чего ему совсем не хотелось. И снова его рвало в туалете. Он смотрел в зеркало. И опять долго и горько плакал.

Он не мог никому ничего рассказать. Джонсон грозил, что убьет, если он расскажет. Джамал ему поверил.

Он возненавидел свою жизнь, возненавидел детский дом. Джонсон не давал проходу, все время проделывал с ним одно и то же. В конце концов Джамал раздобыл снотворное и наглотался таблеток. Его нашел кто-то из персонала и отвез в больницу, где ему промыли желудок.

Вернули с того света.

Потом задавали вопросы. Анализировали поведение.

Он ничего не рассказал. Не мог рассказать. Ни им, ни кому бы то ни было еще.

Джонсон продолжал приходить. Заставлял делать то, чего он не хотел.

В воображении Джамал рисовал темницу в огромном мрачном замке, куда он мог бы забраться, где бы мог отсидеться, спрятать свое истинное существо, пока не минует опасность.

Но ему это никак не удавалось. Приходилось терпеть.

Джонсон продолжал приходить. Потом стал приводить приятелей, передавал Джамала другим мальчикам.

Он чувствовал себя испорченным механизмом, роботом из мира научной фантастики с торчащими во все стороны проводами и механическими внутренностями. Голова-радиоприемник пытается поймать сигнал, но всегда попадает на белый шум. Робот не может жить как человек.

Он тогда сбежал, всю ночь бродил по улицам, боясь вернуться обратно. Влип в историю. Его всегда находили. Находили и возвращали. Работники социально-реабилитационных центров выражали желание помочь, но только если Джамал откроет душу, впустит к себе. Он делал вид, что не слышит, — в голове начинали шуршать радиопомехи.

Сбежав в очередной раз, он познакомился с Лесом. Тот был само очарование. Он-то и рассказал Джамалу, что его жизнь кое-чего стоит, что он особенный мальчик. Он покупал Джамалу еду, наркотики, повсюду таскал за собой. Лес, у которого был дом, хотел, чтобы Джамал бросил приют и переехал к нему. Он обещал Джамалу новую жизнь. Счастливую, безбедную, заполненную настоящими звуками. С деньгами, на которые можно покупать одежду. Со всем, чего только душа пожелает. Лес ему нравился. Этот человек заставил его почувствовать гордость, ощутить радость.

И Джамал стал жить в доме Леса. Там познакомился с Дином. Почти тут же почувствовал в нем родственную душу. Начал ощущать, что у него есть близкий, родной человек.

Потом Лес перестал быть душкой. Стал вдруг жестким и жестоким. Он оказался сутенером, хозяином борделя. Сказал, что надо платить за то, что он спас ему жизнь. Заставил Джамала работать, поставил на поток.

Помог Дин. Научил, как справляться с этим ужасом, даже извлекать из него пользу, как находить внутри себя такой уголок, где можно спрятаться, когда тебя начинают лапать. Сначала Джамал очень из-за этого нервничал, чувствуя, что некоторые клиенты особенно сильно при этом возбуждались. Потом он научился обуздывать их желания. Становиться хозяином положения. Не давать себя в обиду. Они дотрагивались до него, но не могли дотянуться.

Он сам при этом находился в надежном месте. Этому научил его Дин.

Джамал приспособился. Потому что Дин все это время был рядом.

И все же тоска периодически давала о себе знать. Она накапливалась внутри, постепенно заполняла душу, шептала в ухо правду. Нет, никакой он не хозяин положения — это ложь, самообман. Здесь жизнь ничуть не лучше, хоть с Дином, хоть без Дина. Чтобы заглушить голос, нужно было принимать меры.

И он принимал. Наркотики. Ночные дискотеки до утра. Он находил девчонку, чтобы доказать самому себе, что он нормальный. Все, что угодно, лишь бы задавить ужасные мысли.

И тоска отступала. На некоторое время.

А сейчас опять вернулась. Напомнила, чем он занимается, что на самом деле из себя представляет.

Отец Джек. Джо Донован. Сай. Они ворвались в его жизнь и разрушают ее, заставляют плясать под свою дудку, чего-то постоянно от него требуют, приказывают. И Дина рядом нет.

Хотелось крэка. Затащить в постель девчонку, имя которой он не может вспомнить. Он желал смерти Отцу Джеку. А с Донована хотел получить деньги.

И скрыться, сбежать. Куда угодно. Раствориться в этом мокром коричневом островке на потолке.

Он вспомнил, как было страшно возвращаться к Отцу Джеку, он боялся рассказать, что произошло во время встречи. Сай втолкнул его в комнату толстяка. Джек посмотрел на обоих, кривя рот.

— Вы мне ковер испортите.

Джамал и Сай извинились.

— Надеюсь, вы не зря сюда ввалились.

Джамала начало трясти.

— Ну?

Он открыл рот. Отец Джек вдруг резко подался вперед. Джамал от неожиданности вскрикнул.

— Он… этот человек с диска… он… ну, тот, который говорит… он это… умер…

Он дернулся всем телом, ожидая от Отца Джека чего-то ужасного. К его удивлению, тот ничего не сделал и только смотрел на него с любопытством.

— Умер? Как это случилось?

Джамал повторил историю, которую услышал от Марии. Джек кивал, на ходу обмозговывая информацию.

— А второй? Тоже умер?

Джамал изо всех сил замотал головой:

— Не… нет. Она ничего такого про второго не говорила.

— Им известно, что там на диске? Они о втором знают?

Глядя на Джека широко открытыми глазами, Джамал еще энергичнее замотал головой.

— Я им ничего не сказал, Джек, честное слово. Ничего.

— А они знают? — Голос был спокойный, вкрадчивый, похожий на болото, в котором притаился крокодил-убийца.

— Не-а, не знают они.

Джек откинулся на спинку кровати. Кажется, именно этого ответа он и ждал. Джамал почувствовал некоторое облегчение. Джек о чем-то напряженно думал. Потом заговорил:

— Нам ведь полиция здесь не нужна, правда?

Джамал молчал.

— Я прав?

Джамал вообще-то решил, что этот вопрос скорее риторический, но его, оказывается, вынуждали ответить. Он снова замотал головой.

— Конечно, не нужна, — подтвердил Джек. — А эти твои знакомые не знают, ни что на диске, ни кто с этим связан…

Он сложил руки на груди, посмотрел на потолок, вздохнул.

Джамал так и стоял перед ним молча, только с мокрой одежды капало на ковер.

Джек повертел головой и впился глазами в Джамала, который чувствовал себя под прицелом наемного убийцы.

Отец Джек растянул рот в улыбке:

— Что бы сделал ты?

Джамал уставился на него, не веря собственным ушам.

— Что?

Джек снова улыбнулся. Заговорил терпеливо и медленно:

— Как бы ты поступил?

Джамал посмотрел на него с опаской, чувствуя подвох.

Отец Джек вздохнул.

— Такой простой вопрос, Джамал. Ты же теперь один из моих ребяток, член семьи, — умасливал он мальчика. — Я ценю вклад в общее дело со стороны всех членов семьи. Так поступает всякий хороший отец. Будь добр, скажи. Что бы ты сделал?

— Я бы… еще раз встретился с Донованом. Вдруг бы он что-нибудь предложил. Тогда можно было бы посмотреть…

Джек кивнул, по-прежнему улыбаясь.

— Знаешь, Джамал. Наверное, ты прав. Дадим-ка этому Доновану еще один шанс. Посмотрим, сколько в свете последних событий он будет готов заплатить. Если ничего, ну тогда… — Он пожал плечами. — Как пришло, так и уйдет. И нечего расстраиваться.

Джамал испытал такое облегчение, что не мог ни двигаться, ни говорить.

— Ты молодец, Джамал. Все сделал правильно. А теперь можешь идти.

Джамал, не в силах поверить такому удачному повороту событий, быстро попятился назад, выскользнул из комнаты и закрыл за собой дверь.

Он прекрасно понимал: это далеко не конец. За ним будут неусыпно следить.

И вот он лежит на кровати и переживает очередной приступ тоски.

Он в ловушке.

Он точно знает, что Джек с ним забавляется. Специально, гад, так сладко с ним беседовал, чтобы затянуть в свои липкие сети. Правда, в тот момент он купился. Теперь же, когда он заново все проиграл в голове, ему совершенно ясно, что Джеку доверять нельзя. Это просто еще один способ закрепить прутья в клетке.

Он смотрел на решетки на окнах. Надо найти возможность сбежать отсюда. Оторваться от Сая. Договориться с Донованом.

Исчезнуть.

Он должен это сделать.

Джамал вздохнул и снова посмотрел на забранное решеткой окно. Тоска отступала.

Есть же какой-то выход — вполне реальный, а не придуманный, вроде грязно-коричневых островков на потолке.

Должен быть.

 

11

В полутемном баре было тепло и уютно. Приглушенный свет разноцветных лампочек на неоштукатуренных кирпичных стенах и арках придавал атмосфере удивительное очарование. Донован сидел на длинном кожаном диване и пил пиво из бутылки, изо всех сил стараясь не выдавать волнение. Рядом на краешке пристроилась Мария, держа джин с тоником. На ней было черное платье без рукавов с пуговичками впереди. За застежкой угадывалась дразнящая ложбинка на груди, которую подчеркивала нитка жемчуга. На ногах — высокие сапожки на каблуках. Замшевый пиджак она бросила на подлокотник. Темные волосы блестели и переливались. Донован тоже снял пиджак. Волосы он привел в порядок, насколько мог. Играла музыка — Крис Мартин пел о том, чтобы все начать сначала.

Бар и ресторан «Гершвин», куда они пришли, находился в конце Дин-стрит в районе, который когда-то слыл финансовым центром — буфером между георгианской пышностью старого Грейн-джертауна и кинематографическим шиком Дин-стрит до самого Тайна. Прежние викторианские коммерческие храмы превратились в монументальные бары и рестораны. «Гершвин» располагался в подвале — сводчатые потолки и толстые стены выдавали его прежнее назначение. Теплые красные стены, куполообразный черный потолок, усыпанный сотнями разноцветных лампочек, — искусственное черное небо, не знающее дневного света. Основной зал ресторана представлял собой длинное и довольно узкое помещение с небольшой сценой в глубине. Здесь когда-то хранили деньги, слитки золота и серебра, а теперь обедали посетители. Несколько ступенек справа вели вниз в небольшой бар с диванами. Там сейчас и сидели Донован и Мария.

Вообще-то пойти в ресторан предложила Мария — этакий выход в свет в субботу вечером. Результаты вскрытия будут готовы не раньше понедельника. Что касается диска, то дело теперь за Джамалом. Они никак не могут на это повлиять. Так почему бы не отдохнуть — в конце концов, они делают это за счет редакции! А еще можно заново познакомиться.

— Итак, — сказала Мария, ставя свой бокал на стол, — дела сейчас обсудим или потом?

— Ты ведь знаешь, что пока от нас ничего не зависит.

Мария кивнула. Она немного нервничала, опасаясь, что, кроме работы, им будет не о чем говорить.

— Что ж, ты прав, — сказала она.

После того как Донован согласился составить ей компанию, он прошелся по центру города. Странные ощущения — он как будто возвращался к жизни, хотя, глядя на витрины магазинов, чувствовал, насколько сильно от нее отстал. Какое-то время его даже занимала мысль зайти в парикмахерскую постричься, а то и костюм приобрести, но передумал: нет, к этому он пока не готов. Он вернулся в гостиницу, принял душ, переоделся в чистую футболку. Глядя в зеркало, с удивлением подумал, что хочется выглядеть как можно лучше. Он улыбнулся — прямо-таки решившая вернуться на сцену рок-звезда в гастрольном турне: есть о чем петь, но пальцы уже не так резво перебирают струны.

Револьвер, который он взял с собой в Ньюкасл, лежал не очень глубоко в дорожной сумке.

— Отдыхай, набирайся сил — они пригодятся, — сказал он, осушая бутылку и понимая, что пока ни она, ни он сам не чувствуют себя раскованно. — Может, еще выпить закажем?

К ним подошла официантка и сказала, что их столик готов. Они поднялись на несколько ступенек вверх и сели под искусственным ночным небом. Зазвучала другая мелодия. Кажется, Майлз Дэвис, решил Донован. По крайней мере, музыка подействовала на него как воздушный массаж и вместе с алкоголем помогла снять напряжение.

Они сделали заказ. Барашек с сырными клецками для Донована, морепродукты и птичья грудка для Марии. Еще джина с тоником, еще пива и бутылку мерло на двоих. Новый мир, новая жизнь.

Принесли вино. Донован поднял бокал, посмотрел на Марию:

— За что выпьем?

— За будущее, — ответила она, ни секунды не колеблясь.

— Потому что оно не может быть хуже, чем прошлое.

— А еще оно дает возможность что-то начать сначала, — сказала она, избегая смотреть ему в глаза.

Они чокнулись — в бокалах зажглись звездочки.

— Ты сегодня великолепна, — заметил он с улыбкой.

Мария поставила бокал на стол, опустила глаза. Взяла джин с тоником, улыбнулась в ответ и почему-то вздохнула.

— Благодарю.

— Что-то случилось?

— Не знаю, как сказать. — Она покачала головой. — Может, это просто необъяснимые страхи и ни на чем не основанные подозрения, но у меня какое-то ощущение… что меня дергают за ниточки.

— Что?

— Какое-то предчувствие… удара, что ли…

Донован глотнул пива.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, Шарки темнит. По крайней мере, он сделал все, чтобы я уехала из Лондона. А сыграл на том, что Джон Грин хочет вернуть себе кресло главного редактора, а один из замов открыто претендует на мое место. Он, дескать, именно поэтому настоятельно рекомендует уехать. С глаз долой. Не нравится мне это. — Она снова вздохнула. — Не знаю. Наверное, нельзя быть такой мнительной. В конце концов, я несу ответственность за газету.

— Возможно, — Донован пытался найти слова, которые бы ее успокоили. — А ты не подумала, что тебе дают возможность делать то, что тебе лучше всего удается? Как бы я ни относился к Шарки, он, очевидно, считает, что, поскольку здесь происходят настолько значительные события, необходимо твое присутствие. Он и Грин пока заменят тебя в Лондоне.

Мария ответила не сразу:

— Вообще-то я и сама собиралась приехать. Просто они слишком быстро все это провернули, и самое главное — у меня за спиной.

— Тебе не кажется, что это все-таки не повод, чтобы выстраивать теорию заговора?

— Конечно, но… — Она допила джин с тоником и перешла на вино. — Трудно объяснить. Журналистика меняется. Профессия перестала быть исключительно мужским клубом, но стереотипы остаются. Наверное, это избитая фраза, но женщине гораздо труднее занять в журналистике кресло руководителя. Не только занять, но и удержаться в нем.

Срывающимся от волнения голосом она вдруг принялась рассказывать о женщинах-редакторах, которые пытались переиграть мужчин, следуя мужским правилам. Это заканчивалось тем, что они либо становились еще более жесткими, чем мужчины, и превращались в автоматы, либо проигрывали самой системе. Фантазии, вызванные подозрительностью, и истории об амазонках от журналистики смешивались, разрастались и наконец иссякли. Она отхлебнула вина.

— Извини, — произнесла она сконфуженно и покачала головой, — что-то меня понесло. Может, вино в голову ударило?

— Здесь для этого место вполне подходящее, — улыбнулся Донован.

Она снова печально покачала головой. Донован заранее переживал, как пройдет этот выход в свет; он не представлял, что говорить, как себя вести. Но ему и в голову не приходило, что Мария может чувствовать себя так же.

Она сидела, опустив глаза. Что-то в ней было такое, что заставило его почувствовать волнение глубоко внутри — то, что он не позволял себе чувствовать в последние два года. Он инстинктивно, не думая, потянулся через стол и накрыл ее руку своей.

Она вздрогнула, как от электрического разряда, распахнула глаза и испуганно на него посмотрела.

Несколько секунд они сидели и смотрели друг другу прямо в глаза. Именно тогда он понял, что они оба пересекли разделявшую их, пусть не очень значительную, границу. Ему показалось, что Мария тоже об этом подумала.

И назад пути нет.

Принесли закуски. Они ели, нахваливали поваров, делились друг с другом особенно вкусными кусочками. Вино кончилось, они заказали еще. Им принесли, и они снова остались наедине.

— У тебя есть кто-нибудь? — спросил Донован, отхлебнув мерло из бокала. — Я, честно говоря, думал, что ты вышла замуж.

Легкости, с которой он хотел задать вопрос, не получилось.

— Замуж? — Мария делано засмеялась. Ей тоже с трудом давались слова. — Зачем? Я успешная независимая женщина. У большинства мужчин с этим не все в порядке. Переспать они готовы, но упаси бог связываться с женой и детьми.

— Но можно выбрать журналиста.

— Только его уровень должен быть по крайней мере не ниже моего. А то знаю я вашего брата-щелкопера. Ковбои с ноутбуком вместо кольта.

— А ты не потеряла способность оригинально мыслить. — Донован улыбнулся.

Мария улыбнулась в ответ и, как ему показалось, чуть-чуть покраснела.

— Спасибо. Это дар божий. Но ты ведь понимаешь, что я имею в виду. У таких людей сплошное самомнение и сознание собственной значимости. — Она пригубила из бокала и продолжила: — Вообще-то у меня имеется кавалер. — Она посмотрела куда-то на скатерть, потом, чтобы чем-то занять руки, начала намазывать масло на хлеб.

— У вас это серьезно? — спросил Донован, следя за ее движениями.

Она слегка поколебалась, задумалась над вопросом, словно и сама себе его раньше задавала.

— Скорее нет, чем да, — сказала она и улыбнулась, будто удивляясь собственному ответу. — Надо же, я все-таки произнесла это вслух. Все встало на свои места.

— Значит, ты над этим уже думала? — сказал он без улыбки.

— Видишь ли… — Она разрезала намазанный кусок хлеба на две части, посмотрела на свою работу, потом разделила каждую половинку еще пополам. — Он хорошо ко мне относится, нам вместе хорошо, но…

— Что «но»?

— Он занят своим делом, я — своим. Две совершенно разные жизни, два мира, которые время от времени пересекаются.

— Чем он занимается?

С помощью ножа Мария начала перемещать кусочки хлеба по тарелке.

— Он зубной врач.

— Зубной врач?

— Тебя это как будто удивляет?

— А ты как будто оправдываешься.

— Я вовсе не оправдываюсь, — сказала она не очень уверенно. — Что здесь удивительного?

— Вроде бы ничего, — улыбнулся он. — Просто я ожидал, что ты скажешь, что он у тебя, скажем, юрист или там какой-нибудь газетный шишак.

Наступила ее очередь улыбнуться:

— Газетный шишак? Приятно слышать, что ты не растерял своей способности оригинально мыслить.

Донован слегка покраснел.

— Маэстро, туш! — сказал он смущенно, по-прежнему глядя на ее руки.

Она отложила нож.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — продолжала она, — но мне пришлось проделать такой сложный путь, чтобы стать тем, кем я стала. Сплошные жертвы. Если бы я вышла замуж, мое замужество вряд ли могло продлиться долго или превратилось бы в некое удобство. Поэтому у меня есть Грэг. Он разведен, видится с детьми два раза в месяц по выходным. Мы бываем вместе, когда у меня есть время. Такие вот дела. Вариант, конечно, не идеальный, но и сама жизнь далека от идеала.

— А ты между тем стала настоящим ночным кошмаром для конкурентов вроде «Дейли мейл». Всемогущая дама, которая не знает своего места, да?

Мария улыбнулась:

— Судьба!

— Как родители?

Донован был с ними знаком, несколько раз даже бывал у них дома. Они ему по-настоящему нравились. Мать работала в сети дешевых магазинов, отец — в местном совете. Они экономили на всем, чтобы дать дочери хорошее университетское образование. Доновану всегда казалось — Мария работает за троих, чтобы доказать, что деньги потрачены не зря.

— Спасибо, хорошо. Мама уже на пенсии. Отец, как всегда, держится молодцом, ходит в паб, болеет перед телевизором за любимую команду.

Донован кивнул.

— Они, бедные, ждут внуков, но разве можно везде поспеть? Всего не охватишь.

— У тебя еще есть время.

Мария скроила гримасу, отпила глоток вина.

— А твои как?

Он рассказал, что отец умер, мать живет в Восточном Сассексе в Истбурне, а брат — где-то в Индонезии.

— Владеет там предприятием — точно не знаю, каким. Короче, работает капиталистом — эксплуатирует местных рабочих. Мы никогда не были особенно близки.

Донован с детства жил с ощущением, что он в семье чужой. Он был вторым ребенком, все свои надежды родители связывали со старшим сыном, поэтому предоставили младшему полную свободу действий. Он всего в жизни добивался сам.

Они с Марией пришли в «Геральд» почти одновременно. Среди сотрудников газеты, помимо работников буфета и техперсонала, они были единственными выходцами с севера Англии, да еще из низших слоев общества, и не упускали возможности всем об этом напоминать. Это объединяло. У нее появилось лондонское произношение, но когда она слишком волновалась или уставала, то начинала произносить слова, как это делают у нее на родине в Солфорде. Он же и вовсе не потрудился избавиться от джорди — специфического говора жителей берегов Тайна.

Донован заметил, что на платье Марии расстегнулась еще одна пуговичка, чуть больше обнажив белый изгиб груди. Он старался туда не смотреть. То есть смотреть не слишком пристально.

— Ладно, хватит обо мне, — подвела итог Мария. — Ты-то как? Завел кого-нибудь?

— Нет, — сказал он просто.

— И нет на примете никакой пышнотелой молочницы? — лукаво спросила она.

Донован отрицательно покачал головой, даже позволил себе улыбнуться.

— Должно быть, тебе очень одиноко. Только ты и твои… — Она замерла, испугавшись собственной бестактности.

У него тут же испортилось настроение. Очарование вечера куда-то улетучилось, вернулась прежняя бесконечная боль. Он впился глазами в стол.

— Прости меня, пожалуйста, прости… — начала Мария и осеклась. Слова казались мелкими, незначительными. — Я подумала, что ты, возможно, уже начал…

У него внутри поднялась и требовала выхода горячая ядовитая волна. Хотелось наговорить гадостей, наказать ее за то, что она напомнила о его боли, за то, что позволила думать, что он может забыть эту боль, за ее безоблачную жизнь, за свою и ее слабость — за все.

— Возвращаться в привычную колею, хочешь сказать? Нет. Конечно, иногда становится очень одиноко. И знаешь, что я делаю? — Он говорил, а внутри все горело. — Приезжаю сюда, в Ньюкасл, снимаю какую-нибудь девицу, запираюсь с ней в гостинице. Это, видишь ли, не очень трудно сделать. Иногда, — он распалялся все больше, — иногда даже ей плачу. — Тяжело дыша, он подождал, удостоверяясь, что сказанное производит должное впечатление. — Тебя это шокирует?

Мария посмотрела на него с опаской.

— Нет… нет…

Он кивнул, чувствуя какое-то странное удовлетворение от того, что слова, растекаясь ядом, ранят их обоих.

— Да, Мария, вот так низко я пал. Мне не нужна ни чья-то любовь, ни чья-то привязанность. В половине случаев я даже мужчиной себя не чувствую — просто не хочу никого, и все тут.

— Чего же ты тогда хочешь?

Он увидел страх в ее глазах, и ему вдруг стало стыдно за то, что этот страх появился из-за него. Он поднял глаза к потолку, откуда на него смотрели искусственные звезды. Горячая ядовитая волна отступала.

— Хочу освобождения, — сказал он устало. — Избавиться от демонов, от призраков и духов, которые без конца меня терзают. — Он вздохнул и продолжил еще тише: — Найти что-то такое, что поможет мне справиться.

Принесли основное блюдо. Они с благодарностью за возможность сделать паузу налегли на еду. Оба в основном молчали. И думали.

Трапеза закончилась. Официантка убрала тарелки, предложила сладкое, от которого они отказались. Выпили кофе.

— Прости меня, пожалуйста, — произнесла наконец Мария.

— Нет, это моя вина. За многие месяцы ты первый человек, с которым я по-настоящему разговариваю. — Он покачал головой и вздохнул. Хотел что-то сказать, но не сумел. — Это я должен у тебя прощения просить. Мы ведь когда-то были… друзьями.

— Мы и сейчас друзья.

Они замолчали. В динамиках зазвучал саксофон Джона Колтрейна.

Принесли счет, Мария расплатилась карточкой редакции. Они встали. Донован дотронулся до ее руки — она даже вздрогнула.

— Давай прогуляемся? — предложил он.

Дождь закончился, измотав город, но зато теперь улицы сверкали чистотой.

Стояла тихая ночь, в воздухе пахло зимой. На небе ни облачка и светили настоящие звезды. Донован и Мария пошли вдоль пристани. Навстречу попадались веселые подвыпившие компании — все-таки суббота. Рядом плескался Тайн, волны шелестели, мягко ударяясь о берег. Они шли очень близко, случайно касаясь друг друга и при этом не отстраняясь. Они почти не разговаривали, после того как вышли из ресторана.

Не только река имеет подводные течения.

Они шли в сторону, противоположную от гостиницы, любуясь береговой линией Гейтсхеда — «Хилтоном», гигантской гусеницей музыкального центра, Балтийским центром современного искусства, мостом Тысячелетия, купавшимися в ночной иллюминации.

— Здесь, наверное, все изменилось? — сказала Мария.

— Да, очень. Я будто вернулся в совершенно другой город. Когда я был мальчишкой, все здесь было иначе. Кто бы мог тогда подумать, что мукомольная фабрика станет художественной галереей? Или что старые складские помещения превратятся в отель «Мэлмэйзон»? Все кругом меняется. Ничто не стоит на месте.

Они остановились, глядя на мириады огней на реке. Он украдкой взглянул на Марию.

— Вместо города шахт и доков — культурный центр. Высокие технологии. Таков сегодняшний Ньюкасл да и, что говорить, весь Нортумберленд.

— Знаешь, — сказала она, стараясь понять, куда он смотрит, — я хочу тебе сказать… О том, что произошло в ресторане. Это было… Я не должна была так…

Донован взял ее за плечи, развернул к себе:

— Давай об этом не вспоминать.

Они смотрели друг на друга не отрываясь.

— Все меняется, — сказал он.

— Ничто не стоит на месте, — повторила она его слова.

Они поцеловались. Потом еще. И еще.

Под ними шелестел волнами Тайн. А сверху глядели настоящие, а не искусственные звезды.

 

12

Наступило воскресное утро, но ему все равно пришлось выезжать из дома. Слава богу, дождя не было, и он довольно быстро добрался до модного гольф-клуба в небольшом городке Понтеленд.

Под громкое пение Эми Уайнхаус из дебютного альбома он поставил «ягуар» на парковку — машина смотрелась под стать припаркованным тут же «бумерам» и «мерсам». Кинисайд удовлетворенно хмыкнул, закрыл салон, вытащил из багажника набор дорогих титановых клюшек (конечно, самых лучших!) с кожаными ручками, уложил в специальную сумку; сумку, как положено, поставил на тележку и повез в сторону игрового поля.

На нем был яркий дорогой костюм для игры в гольф — настоящий дизайнерский, а не какой-то там самострок. В нем, по его собственному мнению, он смотрелся отлично. Было очень холодно — хорошо, что он все-таки догадался надеть теплое белье.

Он глянул вверх: небо обложили свинцовые тучи. Настроение тут же испортилось — такие же темные серые тучи проникали в душу. Он вздохнул: с этим определенно надо что-то делать.

Под ногами хлюпала грязная жижа, оставляя следы на дорогих ботинках, ноги промокли. Он выругался про себя.

Еще в юности, когда он стремился вырваться из вонючего ньюкаслского квартала в Вест-Энде, где он вырос, и лелеял самые честолюбивые мечты, он считал гольф воплощением благополучия, богатой и счастливой жизни. Ему в конце концов удалось оказаться на более высокой ступеньке социальной лестницы, и до недавнего времени он неоднократно испытывал ощущение счастья от принадлежности к касте избранных, но сейчас с ужасом думал о своих, пусть редких в последнее время, вылазках в гольф-клуб.

Нет, надо относиться к этому как к обязанности платить налоги, и тогда все будет проще: налоги — дело святое, куда от них денешься! Подошел срок очередного платежа — извольте раскошеливаться.

Его не подождали — игра была в самом разгаре. Он пошел в их сторону, неосознанно замедляя шаг. Они его заметили, но даже не кивнули, словно вообще не знали.

— Без меня начали, — Кинисайд придал голосу бодрости, которой не чувствовал.

— Решили, что ты не расстроишься. — Говоривший был чуть старше Кинисайда — слегка за сорок. Коротко постриженные седеющие волосы; костюм (правда, скромнее, чем на Кинисайде) сидел на нем как влитой и подчеркивал, что он в хорошей форме.

Полковник Палмер. Его начальник.

Палмер сконцентрировался, ударил по мячу — мяч описал красивую дугу и приземлился в основной зоне.

— Хороший удар, — заметил второй.

— Да, отличный, — эхом отозвался Кинисайд.

Палмер улыбнулся в ответ на оценку второго и не обратил внимания на то, что сказал Кинисайд.

Второй был крупнее Палмера, с коротким стального цвета ежиком на голове. Он был старше его и толще, как заплывший жиром боксер. Кинисайду было известно, чем он занимается, — многие сотрудники полиции Ньюкасла об этом знали. Кинисайд также знал, что только благодаря могуществу этого человека его доходный подпольный бизнес процветает. А еще потому, что Кинисайд рассказывает ему о конкурентах.

Толстый размахнулся. Удар оказался менее удачным, чем у Палмера, но никто не осмелился признать это вслух.

Подошла очередь Кинисайда. Палмер и толстый всем своим видом демонстрировали нетерпение. Кинисайд ударил, и они все вместе пошли по площадке.

— Как идут дела? — поинтересовался Палмер.

Кинисайд не знал, что ответить. Сказать, что хорошо, — увеличат мзду, сказать нет — заставят вкалывать еще больше.

— Неплохо, — сказал он уклончиво.

— Отлично, — произнес Палмер, глядя вдаль. — Надеюсь, принес?

Не останавливаясь, Кинисайд вытащил из сумки завернутый в полиэтилен сверток и отдал боссу, такой же передал второму.

— Что еще? — потребовал толстый грубо. Голос напоминал скрип напильника о твердое неподатливое дерево.

Кинисайд пересказал ему то, что узнал от Майки Блэкмора и других своих информаторов. Тот слушал с бесстрастным выражением лица.

— Хорошо. Ценная информация.

Они вернулись к игре, снова игнорируя Кинисайда. Снова нетерпеливо потоптались на месте, потом, не дожидаясь, когда он ударит по мячу, пошли вперед.

Кинисайд кипел от негодования. Особенно злило, что Палмер поступал так абсолютно сознательно. Всегда приглашал куда-нибудь, брал деньги, пользовался его информацией, но при этом относился к нему свысока. Чтоб не забывал свое место.

Так, и никак иначе.

Он оглянулся — спутники ушли далеко вперед.

Он не стал вытаскивать из сумки очередную клюшку и поплелся за ними.

Кинисайд ехал домой в Нортумберленд.

Порылся в дисках, нашел незнакомый — возможно, оставила жена.

Элтон Джон запел о жизненных препятствиях, барьерах и границах.

Он вздохнул.

Границы, рамки, препятствия, барьеры — в них история всей его жизни: границы, которые нужно пересекать, рамки, за которые приходится выходить, препятствия и барьеры, которые встают на пути.

Палмер не упускает возможности напоминать, что он не входит в его круг и никогда не войдет.

Он вырос в западной части Ньюкасла — Вест-Энде, ненавидел это место и еще ребенком мечтал оттуда сбежать, но мог это сделать, только отправившись служить в полицию или армию. Служба в армии не прельщала — пришлось довольствоваться полицией. Он очень постарался туда попасть, тогда и перешел первые границы.

Став полицейским, заработал с двойным усердием, доказывая свою состоятельность. За короткое время стал инспектором сыскного отдела. Его откомандировали в полицейский участок Вест-Энда. Наверху решили, что там ему будет легче работать, потому что жители, хорошо зная, что он из их среды, будут его уважать и вести себя соответственно.

Приказ есть приказ — он его выполнил, но к бывшим соседям не испытывал ничего, кроме отвращения. Они символизировали барьер, который ему удалось преодолеть. Он ни за что на свете не хотел снова попасть в их число. Он женился. Сюзанна принадлежала к более высокому социальному кругу и была невероятно, до болезненности, честолюбива. Они прекрасно дополняли друг друга.

Потом Сюзанна забеременела. Это была незапланированная беременность, нежеланная. Но будучи строгой католичкой, она не могла пойти на прерывание беременности, как бы ей того ни хотелось, и через девять месяцев родила близнецов.

Сюзанна сидела с детьми — и теперь его зарплата перестала соответствовать желаниям, даже если он работал сверхурочно. Требовалось что-то поменять. Кинисайд подумал было о том, чтобы пойти на вечернее отделение юридического факультета, получить образование и продвинуться по службе. Но это так долго, и ему пришла в голову более удачная мысль.

Что означало перейти еще одну черту — обстоятельства вынуждали стать другим человеком. Близнецы подрастали, их пора было готовить к школе. Он не хотел, чтобы они учились в Вест-Энде и общались с отпрысками отребья, с которым учился он сам. Сюзанна тоже высказывала кое-какие требования. Он ее за это не осуждал, ибо хотел того же.

И он начал отлавливать на своем участке торговцев наркотиками и ставить их перед выбором: или они работают на него, или отправляются за решетку. Все всегда выбирали первое.

Подобные действия приносили плоды, причем урожай бывал настолько богатым, что в одиночку он уже не справлялся — требовалась помощь. Он тщательно подобрал людей из своих же коллег и сотрудников — нашлись такие, которым этот способ заработать тоже пришелся по душе. Он не испытывал ни малейших угрызений совести от того, что пришлось пользоваться услугами прежних соседей, даже родственников и друзей детства. Они, по его мнению, вполне этого заслуживали, раз по собственной глупости и неповоротливости остались в этой дыре.

Предстояло преодолеть очередной барьер. Исключительно благодаря своему подпольному бизнесу Кинисайд вскоре переехал с семьей из Вест-Энда в место, более соответствовавшее его возросшим возможностям. В поселок Уонсбек-Мур с домами представительского класса (как же ему нравилось это словосочетание!). За этим последовали новая машина, частная школа для детей. Ушли все деньги, но он знал, что на очереди новые поступления и, следовательно, новые блага.

Все шло в целом отлично, пока о его деятельности не стало известно Палмеру, пропади он пропадом. Кинисайд испытал невероятный ужас от того, что вся его империя может рухнуть. Однако Палмер не сдал его более высокому начальству, а потребовал свою долю в обмен за молчание. Долю весьма приличную.

У Кинисайда не было выхода — пришлось согласиться на выставленные условия.

Но с этим еще можно было бы как-то мириться, если бы на сцене не появились новые герои. Его обложили данью местные авторитеты, угрожавшие запретить действовать на своей территории. Они требовали денег и информации о конкурентах. Все вокруг вдруг захотели своей доли. Пришлось платить.

Снова стало отчаянно не хватать денег. Но он не собирался сдаваться, несмотря ни на что.

Он нашел способы справиться и с этим препятствием, перейдя очередные границы.

Облегчение нашел в том, что подчинял себе людей послабее, вынимал из них душу.

Приятное переключение — оно поддерживало, давало силы для достижения главной цели.

Он вспомнил о доме, в котором провел детство. Назад дороги нет. Он сделает все, чтобы продолжить движение вперед и вверх.

Пойдет на любые жертвы.

Начался дождь. Не просто дождь — ливень. Он включил дворники, прибавил звук в проигрывателе, чтобы заглушить шум дождя. Покопался в дисках.

Ван Моррисон. «Лучшие хиты: Светлая сторона пути».

Нет, эта музыка совершенно не соответствует его настроению.

Он начал размышлять о своем последнем плане заработать. Он сорвет такой куш, какой не снился ни Палмеру, ни его толстому приятелю, ни им обоим, вместе взятым.

Придется, правда, пересечь не одну черту. Но он уже неоднократно это делал и, если возникнет необходимость, сделает еще и еще. Во имя конечного результата.

Потому что цель оправдывает любые средства. Оправдывает все.

Он отогнал мысли о Палмере и сосредоточился на задачах, которые необходимо решить в первую очередь.

Все-таки вставил в проигрыватель диск с Ваном Моррисоном — музыка не так уж и плоха.

Кэролайн проснулась: было утро понедельника.

Ее разбудило радио, она испуганно открыла глаза. Вот так каждый день. Ведущий Крис Мойлз опять устроил громкую перепалку в эфире с кем-то из позвонивших в студию; потом радиослушателей познакомили с ситуацией на дорогах и новостями в мире. Сквозь назойливый шум радиоэфира она спросонья не сообразила, в каком времени находится, но через пару секунд ее словно ударило током: господи, у нее же пропал отец.

Она закрыла глаза, попыталась мысленно отогнать страшную действительность. Вернуться в то время, когда все было по-другому.

Не получилось.

Вновь открыла глаза. В комнате все оставалось таким же, как вчера вечером. Оказывается, в воскресенье справляться с болью гораздо труднее. Мертвый день, а еще хуже — болото, никаких новостей.

Она лежала и думала, не провести ли весь день в кровати. Накрыться с головой одеялом, отгородиться от мира, забраться в собственную скорлупу. Нет, нельзя. Это будет означать, что она сдалась. А она себе поклялась не сдаваться.

Она откинула одеяло, спустила ноги на пол и пошла в ванную.

Хоть бы какая-то зацепка.

Она услыхала, как в почтовый ящик бросили газету. Выскочила из ванной, схватила газету, подошла к обеденному столу. Изучила ее страница за страницей.

Ничего.

Она, пожалуй, и не ждала новостей, ведь полиция ей пообещала, что они будут держать ее в курсе дел, что она будет узнавать обо всем первой. Она проверила оба телефона: трубка у домашнего на месте, мобильный заряжен.

Это стало ее новой повседневностью, рожденной из отчаяния. Таким образом она поддерживала хотя бы видимость порядка, чтобы заглушить вопли внутри.

Включила телевизор, подождала, когда очередные глупости уступят место новостям. Иногда телевизионщикам каким-то образом удается раскопать материал раньше, чем полиция информирует семью. Кажется, она где-то об этом читала или слышала.

Но сегодня это на нее не распространялось.

Она выключила телевизор, наизусть зная, о чем там будут говорить в ближайшие полчаса.

Вздохнула, выглянула в окно.

Машины не было.

С тех пор как исчез отец, под окнами время от времени появляется эта машина. Сначала она забеспокоилась, представляя, как за ней следит неподвижная фигура за рулем, но потом мысленно отругала себя за появившуюся манию преследования. Скорее всего, за квартирой наблюдает полиция. А может быть, это затаился какой-нибудь журналист, чтобы оказаться первым на месте событий, когда вернется отец. Или кто-нибудь, никак с ней не связанный. Сейчас, по крайней мере, машины на привычном месте не было.

Она отвернулась от окна, оглядела комнату. Она очень любила свою квартиру. Не только потому, что этот кусочек планеты могла назвать своим собственным, но и потому, что здесь все напоминало об отце. Он помог деньгами, участвовал в перепланировке и ремонте. При этом не навязывал своего мнения и предоставлял многое решать самой. Он всегда знал, когда и где остановиться.

Знал. В прошедшем времени.

Она покачала головой — нельзя позволять себе такие мысли.

Она посмотрела на фотографию у телевизора. Мама. Папа. Она. Счастливое время. Как будто в другой жизни.

Она снова вздохнула, взяла телефон, набрала номер. Она теперь часто по нему звонила.

Ее сегодня не будет. Нет, пока никаких новостей. Да, конечно. Спасибо. Положила трубку на рычаг.

Села на диван, посмотрела на часы в ожидании следующего выпуска новостей. Потрогала волосы — они висели грязными жирными сосульками. И зубы следует почистить. А еще надо бы поесть. Не было ни сил, ни желания что-то делать.

Взгляд снова упал на телефон. Может, все-таки позвонить в полицию? Вдруг они о чем-то узнали? Но ведь они пообещали сразу же ее известить. Не хотелось постоянно им досаждать, превращаться в предмет их шуток между собой.

Придется ждать.

Ждать.

Она снова вздохнула, включила телевизор. Выключила.

Встала. Надо что-то делать. Хоть что-нибудь. И обязательно отвлечься.

Например, совершить пробежку. Сделать хоть что-нибудь, чтобы перестать думать об одном и том же.

Потом вернуться домой, принять душ. Поесть.

Узнать, есть ли новости.

Она переоделась, нашла кроссовки. Надо сломать эту рутину, постараться, чтобы этот день отличался от нескольких предыдущих. Сделать так, чтобы в этот день что-то начало происходить.

Что-то такое, что изменит ее нынешнее состояние.

Донован сидел на каменной ступеньке у подножия памятника лорду Грею в центре Ньюкасла и ждал.

Перебирал в памяти события последних суток.

В субботу вечером они доцеловались до того, что прибежали к нему в гостиницу, поспешно разделись и, как голодные, набросились друг на друга. Со страстью, даже какой-то яростью. Когда случайно их глаза встречались, они тут же отводили их в сторону.

Потом, вымотанные, лежали рядом, не касаясь друг друга. Мария подобралась к нему, заглянула в глаза. Улыбнулась.

— Что-нибудь не так?

— Нет, все нормально. — Он вздохнул, скользнул по ней взглядом, выдавил улыбку.

— Ты уверен? — Она погладила его по щеке.

Он снова вздохнул, накрыл ее руку своей.

— Это как… не знаю, как сказать… застало меня врасплох. Все эти годы… Наверное, я не был к этому готов.

— Считаешь, к этому можно подготовиться?

Он не мог объяснить. Не то чтобы ему не давали покоя мысли о жене, с которой он не живет, — ему казалось, что на него отовсюду глядят глаза сына и оценивают его действия. Он стряхнул наваждение, отдавшись животной страсти, но теперь, когда все закончилось, наваждение вернулось. Он почему-то чувствовал, что в какой-то степени разочаровал сына. Будто тот такого от него не ожидал.

Она смотрела на него, не требуя ответа, а он отводил взгляд.

— Не переживай, — сказала она, убирая руку, — совсем необязательно это повторять. Хочешь — давай сделаем вид, что между нами ничего не произошло.

И начала выбираться из постели.

— Не уходи.

Она села, посмотрела на него.

На этот раз он нашел в себе мужество не отводить взгляд.

— С тех пор как я расстался с женой, у меня ничего такого не было.

— Ты об этом говорил.

— Я будто старался освободиться от оков. Я не… это… — Он вздохнул, посмотрел куда-то в сторону. — Мне трудно об этом говорить.

— И не надо. — Мария прилегла рядом.

Он посмотрел на нее, на ее обнаженное тело, словно впервые, после того как они ворвались в комнату, по-настоящему ее увидел. Он почувствовал не просто вожделение и похоть — внутри зрело нечто такое, чему он не находил названия.

— До чего же ты красивая, — выдохнул он, глядя ей в лицо.

Она улыбнулась, потрепала его по щеке:

— Ты тоже.

Они прижались друг к другу губами. Сначала нерешительно, потом все сильнее пробуждалось желание.

Нежность, ласки — взгляды, улыбки. Молча — слова были лишними.

Нагота становилась глубже. Он почувствовал, что куда-то исчезает чувство вины, уступая место близости, одновременно прекрасной и невероятно сильной.

На него из всех углов больше не смотрели укоризненные глаза сына.

Мария, закрыв глаза и запрокинув голову, что-то прошептала одними губами.

— Ты плачешь, — с улыбкой тихо сказала она, посмотрев на него.

Донован улыбнулся в ответ, зарылся лицом в ее волосах.

И почувствовал, что больше не одинок. Внутри поднялась теплая волна нежности, любви и накрыла с головой.

Потом они лежали рядом, проводя пальцами по неостывшей после этого акта любви коже.

В темноте лица, тела трудноразличимых оттенков серого цвета. Ночные разговоры. Разговоры между любящими людьми.

— Да, — начал Донован, — долго же мы с тобой к этому шли.

— В редакции и раньше были убеждены, что мы любовники. Говорили, что мы слишком близки, чтобы быть просто друзьями. — Мария улыбнулась. — Придется сообщить, что они не ошибались.

— Но мы ведь жутко друг с другом заигрывали, правда? — улыбнулся Донован.

— Мне кажется, мы по-другому и не общались.

Так проявлялись их особые отношения. В «Геральде» на них обоих возлагали большие надежды. Они подружились сразу и оставались друзьями до тех пор, пока Донован не отрезал себя от остального мира.

Мария прижалась к нему сильнее.

— Ты меня хотел?

— Да, но не собирался к тебе с этим подъезжать. Потому что боялся, что мы перестанем быть друзьями, если переспим.

— А я в воображении представляла совершенно бесстыдные сцены, но понимала, что этого не должно случиться. Во-первых, ты был счастлив с женой.

Он не ответил, но она почувствовала, как под рукой напряглись его мышцы.

— Прости.

— Ничего.

Некоторое время они лежали молча.

— Может, вам все-таки стоит встретиться? — наконец спросила Мария.

Прежде чем ответить, он обвел глазами стены и потолок. Призраков не было. Наверное, прячутся, решил он. Прячутся в темноте.

Он вздохнул:

— Это очень трудно сделать. После… после того случая… я не мог… Она пробовала меня разговорить. Не отпускать от себя… Я иногда чувствовал, что просто на нее смотрю. Она тоже смотрела молча. Мы словно хотели приблизиться друг к другу, но что-то нас… всегда останавливало и вставало между нами. В конце концов я понял, что должен… уехать. Ради нас обоих.

Мария смотрела прямо перед собой, понимая, чего ему стоило заговорить. Она почти не дышала, опасаясь, что лишний взгляд и звук могут оборвать его исповедь.

— А Эбигейл?

— Она меня ненавидит. — Он горько вздохнул.

— Нет-нет, ты ошибаешься.

— Не ошибаюсь. Она считает, что я его люблю больше, чем ее, потому что… — Он покачал головой. — Но я не могу перестать надеяться… Я не сумел заставить ее себя понять. Она заявила, что в доме нас как будто по-прежнему четверо. Только один — призрак, который всех преследует. Мне пришлось уйти, чтобы там больше не было призраков.

— Два года. За два года многое могло измениться.

Снова повисло молчание.

— Знаешь, мне кажется, мы друг другу подходим, — перевела разговор Мария.

Донован улыбнулся, крепче прижал ее к себе.

— Я тоже так считаю.

Их снова накрыла волна страсти. Потом они снова лежали рядом, удовлетворенные, счастливые.

— Его так и не… — начала Мария, свернувшись клубочком в его объятиях. — Так и не нашли никаких следов?

— Никаких. — Он смотрел в потолок.

— Должно быть, это… — Она не сумела закончить фразу.

— Знаешь, я в детстве зачитывался комиксами. Обожал их, особенно про супергероев. У меня была огромная коллекция. А одну серию, «Дозор обреченных», я особенно любил. Там было полно неудачников, которых не принимало общество. Самый главный среди них — Человек-робот.

Он почувствовал, как она трясется от смеха у него на груди.

— Не смейся. Да, Человек-робот. Когда-то он был живым человеком, но потом превратился в робота с человеческими мыслями и эмоциями. Внешне суперсильный, суперкрутой, а внутри — суперчувствительный.

Мария перестала смеяться, прислушалась.

— Конечно, у них были враги, которых они побеждали. У одного из негодяев — уж и не помню, как его звали, — были невероятные суперспособности — все, какие только можно себе представить. Его можно было победить, подумав о какой-то из его сил. И она тут же исчезала. Только так можно было его одолеть.

Он продолжал смотреть в потолок и видел там одному ему ведомые картины.

— Так я и пытаюсь думать о Дэвиде. — Его голос задрожал. — Рисую самые страшные картины, самые жуткие, какие только могу вообразить. — Он замолчал, будто задохнувшись. Немного успокоился и заговорил вновь: — Потому что, если о чем-то страшном подумать, оно перестает существовать. А раз перестает существовать, значит, этого не могло… могло только…

Мария крепко его обняла.

До утра было еще очень далеко.

Они говорили, пока их не сморил сон. Старались не давать обещаний, которые на рассвете растворятся вместе с темнотой. И оба надеялись, что днем останутся не только воспоминания.

Наступило воскресное утро.

Для Донована. Для него и для Марии. Рядом не было теней — ни Энни, ни Эбигейл, ни Дэвида.

Призраки исчезли.

Они целый день провели вдвоем. В основном в кровати.

Дотрагивались друг до друга, прикасались губами, языками. Показывали друг другу, что им больше всего нравится, исследовали друг друга.

Вспоминали, кем были. Выясняли, кем стали. И были почти счастливы. Донован не осмеливался произнести про себя слово «надежда», потому что слишком хорошо знал, как крепко оно связано со словом «отчаяние». Но он чувствовал, что внутри поселилась именно она — надежда.

Потом позвонил Джамал. Сказал, что готов к переговорам. В понедельник. У памятника лорду Грею.

Он заметил его и окликнул.

Мальчишка обернулся, увидел его, подошел.

— Чего, старик, улыбаешься?

— Я просто очень рад тебя снова видеть, Джамал.

Джамал засмеялся.

— Ну, ты даешь! Вечно что-нибудь сморозишь.

Донован кивнул, посерьезнел. Дело есть дело.

— Ну-с, мы готовы сотрудничать?

Улыбка на лице мальчишки погасла, в глазах появилось затравленное выражение. Он вздрогнул, пробормотал что-то невнятное.

— Ладно. — Донован вспомнил, как они с Марией решили себя с ним вести. Подружиться. Доставлять удовольствие. Завоевать доверие. Что бы он там ни совершил, в какое бы ужасное дело ни был втянут, он всего лишь ребенок.

— Слушай, — произнес Донован ровным голосом. — Мы же не можем говорить здесь. — Он оглянулся. — Пойдем пообедаем. Угощаю.

Джамал кивнул:

— В «Макдоналдс»?

Донован улыбнулся.

— Знаешь, на свете есть более приличные заведения.

Они зашли в небольшое симпатичное итальянское кафе на Хай-Бридж-стрит с похожими на моделей официантками. Оно никогда не пустовало.

Вот и сейчас в кафе подтягивались посетители — начиналось обеденное время. Они нашли столик, углубились в чтение меню.

— Что за дрянь! У них тут ничего приличного. Ни бургеров, ни хрустящих крылышек.

Донован попросил одетую во все черное официантку принести колбаски по-итальянски с овощами под соусом для обоих, кока-колу и чипсы для Джамала и порцию капучино для себя. Она повторила заказ на местном джорди с итальянским акцентом и летящей походкой отправилась его выполнять, предоставив клиентам заведения любоваться грациозно покачивающимися, идеально круглыми выпуклостями пониже спины.

Донован изучал Джамала. Мальчишка оглядывался, оценивая незнакомую обстановку, он явно храбрился, но за этой маской скрывался испуг. Интересно, что в жизни этого подростка заставило его промышлять собственным телом? Что его ждет впереди?

— Опять ты на меня так странно смотришь, мужик.

Донован вздрогнул.

— Что ты сказал?

Джамал засмеялся, затряс головой.

— Ну, ты — ваще не в себе…

Официантка принесла напитки. Джамал старался не смотреть на ее ноги.

— Конфетка какая! — резюмировал он, когда она отошла.

— У тебя никаких шансов, — улыбнулся Донован.

— Почему? Я парень рисковый.

— Только пока ребенок.

Джамал покраснел:

— Я по крайней мере не похож на одного старого заросшего пижона.

— Ладно тебе, пей свою колу, сынок.

Джамал уткнулся в свой бокал, пряча улыбку. Пора переходить к главному, подумал Донован без особого энтузиазма.

— Что ж, — сказал он, — теперь о деле.

— Да, — эхом отозвался Джамал. Он нехотя оторвался от колы. Как приговоренный к смерти заключенный, который на какое-то время забыл о своей судьбе.

— У меня такое впечатление, что речь идет о двух событиях. — Донован подался вперед. — Одно зафиксировано на диске. О другом знаешь ты.

Джамал молча слушал. Донован продолжал спокойным, ровным голосом:

— Я беседовал с Марией…

— С той тетенькой из газеты?

— Да. Она говорит, если ты нам все расскажешь и позволишь записать свой рассказ на пленку — обо всем, что тебе известно, — и если эта информация подтвердится, мы тебе заплатим.

— Сколько?

— Тысячу.

— Всего-то! Ты же пять обещал.

— За диск. А его у тебя нет. Так что тысяча — исключительно за твой красивый голос.

Джамал покачал головой, засмеялся:

— Тысячу?! Блин, за то, что мне известно, я хочу больше. Это стоит гораздо дороже. Тысяча! Да я ее за неделю заработаю. Даже за день!

— Не смею задерживать. Флаг тебе в руки.

— Что? — в замешательстве переспросил Джамал.

— Дверь вон там. Вперед! Заработай за неделю… если тебе это по душе.

Джамал посмотрел на дверь, пытаясь спрятать обиду. Доновану стало жалко парня — надо бы с ним помягче.

— А с диском что? — спросил Джамал.

— Это отдельный вопрос. Ты знаешь, что там?

— Да. Довольно много, — сказал он с вызовом.

— В таком случае он может нам не понадобиться. Если окажется, что мы имеем дело с убийством и придется привлекать полицию, ты просто скажешь мне, где диск. Возможно, тебе все-таки придется встретиться со следователем и рассказать то, что ты рассказывал нам.

— Но деньги вы мне все равно заплатите?

— Да, если согласишься на наши условия.

— Мне, значит, придется только говорить?

Донован кивнул.

Джамал протянул руку через стол:

— Заметано, Джо.

Донован пожал протянутую руку. Принесли еду. Джамал с наслаждением съел свою порцию.

— Ну что, вкуснее, чем в «Макдоналдсе»?

— Угу, — промычал Джамал, запихивая в рот чипсы. — Жуть, какая вкуснотища.

Пока он ел, Донован внимательно на него смотрел.

— Сам-то откуда? — задал он вопрос.

Джамал поднял на него глаза, в которых тут же загорелась подозрительность.

— А зачем тебе?

Донован пожал плечами:

— Просто интересно.

— Из Стритхэма.

— Северный Лондон — знаю это место, — кивнул Донован.

Джамал уткнулся в тарелку.

— Потом были разные детские дома, приюты. Правда, я там жил недолго.

— Почему?

— Все время убегал. Хотел маму повидать.

— И что же произошло потом?

Глаза Джамала тут же подернулись дымкой. Он уставился в стол, заинтересовался сэндвичем, начал отламывать от него хлеб.

— Проблемы возникли. Она не смогла справиться, отослала меня обратно. — Что-то он там такое в этом хлебе обнаружил интересное, чего Донован не видел? — В конце концов я от них совсем убежал.

Донован кивнул.

Обед закончили молча.

— Что дальше? — спросил Джамал.

— Я должен знать, у кого сейчас диск. Тогда…

Лицо Джамала стало пепельно-серым.

— Не, старик, не надо… честное слово, не надо. Не могу я тебе сказать.

— Почему?

— Если бы мы с тобой не договорились, — сказал он очень тихо, — у меня были бы большие неприятности.

— Но ведь договорились. Этот человек просто не вписался в наш договор.

Джамал затряс головой.

— Нет, ты не понимаешь. — В голосе звучала боль, которая отразилась и на лице.

— Что ты хочешь сказать? Тебя били?

Джамал опустил глаза, ничего не ответил.

При взгляде на несчастного ребенка у Донована защемило в груди. В эту минуту у него созрело решение, о котором он, казалось, не думал.

— Слушай, Джамал. Я поселю тебя в гостинице, а газета будет за нее платить. Согласен?

Джамал посмотрел на него, в глазах зажглась надежда.

— А когда все закончится, помогу тебе найти постоянное жилье. Помогу наладить жизнь.

Взгляд мальчишки сделался подозрительным.

— С какой стати?

— А ты предпочел бы оставить все как есть? — пожал плечами Донован.

— Никто ничего не делает просто так.

Донован покачал головой:

— Не все.

— Значит, мне не нужно возвращаться к Отцу Джеку? Да?

— Этого человека так зовут — Отец Джек?

Джамал начал затравленно озираться. Донован даже подумал, что он сейчас сорвется с места.

Он почувствовал, как внутри закипает злоба.

— Почему ты его так боишься?

— Ты его не знаешь. Он меня изобьет. Сильно…

— Он к тебе пальцем больше не притронется, Джамал. — Злоба внутри теперь клокотала. — Ни он, ни кто бы то ни было еще. Обещаю. Только покажи, где живет эта мразь. Я сам возьму у него диск.

Джамал покачал головой.

— Мы возьмем такси. Тебе не нужно будет даже входить внутрь.

— Что ты собираешься делать?

— Я должен знать, где его найти. Это все, что от тебя требуется, — показать. Я этого так не оставлю. Он подонок, который способен только детей обижать. Посмотрим, как он себя поведет, когда нарвется на взрослого человека.

Джамал смерил Донована взглядом:

— Это будет очень трудно сделать.

— Пошли, — сказал Донован, швырнул на стол несколько купюр и поднялся.

Они вышли из кафе. Официантка резво подошла к столику, взяла деньги. Улыбнулась.

Ах, если бы все оставляли такие щедрые чаевые, подумала она.

И пошла по проходу, еще задорнее двигая бедрами.

 

13

Молот остановил машину под окнами девицы. В том же месте, в тот же час. Он знал, как ее зовут, но про себя предпочитал называть ее именно так — девицей. Так она больше напоминала объект — его объект.

Он устроился поудобнее, огромная спортивная сумка стояла на заднем сиденье. Он терпеть не мог таких вот заданий, не выносил ожидания. Чтобы как-то скрасить ненавистное время, вставил диск «Slipknot».

Почти тут же в окошко постучали. Он вздрогнул от неожиданности.

Кинисайд открыл дверь, сел рядом на переднее пассажирское сиденье. Собрался что-то сказать, но остановился на полуслове, сморщился:

— Что это за вонь у тебя?

Молот пропустил его замечание мимо ушей. Кинисайд, поняв, что не дождется ответа, перешел к делу:

— Какие новости? Дай бог, чтобы хорошие, потому что я очень-очень недоволен.

Глаза Молота тут же превратились в два горячих угля. Он уставился куда-то вперед с совершенно бесстрастным, почти каменным выражением лица. Тело так напряглось, что казалось, начало вибрировать. Руль прогнулся от мертвой хватки.

— Недоволен? — почти прошептал он. — Чем, интересно?

— Гэри Майерс. Нашли тело.

— Слыхал.

— И тебя это нисколько не волнует? Это может иметь очень серьезные последствия.

— Для тебя. Надо было меня слушать. Закопали бы его. Дела надо делать правильно. Я не какой-то там салага. — Он особенно нажал на «я».

— Послушай, Молот, — вставил Кинисайд и тут же замолчал. Снова поморщился. — Можешь чуть убавить звук? А то я собственных мыслей не слышу.

Молот оставил без внимания и это замечание. Кинисайд, как ни в чем не бывало, продолжил, правда более примирительным тоном:

— Послушай, я же тебе уже говорил. Нельзя мыслить в масштабах одного дня. Тело должны были найти только через много месяцев. А то и лет. Оно бы за это время настолько разложилось, что смерть выглядела бы естественной. Если закопать, этого не добьешься. — Он помолчал. — Рассказывай, что там у тебя.

Молот впервые за все время повернулся к нему вполоборота и рассказал об обезглавленном трупе Дина на дне лондонского канала. О том, что Джамал пытался связаться с Джо Донованом из «Геральда».

Кинисайд хохотнул:

— Джо Донован, говоришь? Привет из прошлого, значит. Вряд ли стоит из-за него волноваться. Он конченый человек, этот Донован. Но я буду держать уши востро. А что с мальчишкой? Он по-прежнему в Ньюкасле?

— Насколько можно судить, — кивнул Молот.

— Хорошо. — Кинисайд на секунду задумался. — Я его поищу. Не переживай, найдем. Это дерьмо обязательно где-нибудь всплывет.

— А пока что делать?

— Продолжай наблюдение за квартирой. — Молот никак не отреагировал на указание. — Ты прекрасно справляешься с работой. Ты лучший.

— Знаю, — сказал Молот и все-таки посмотрел на Кинисайда.

— Результат того стоит. Честное слово.

Молот промолчал.

— Ну ладно… — Кинисайд выбрался из машины. — Ты лучший, — повторил он, закрывая за собой дверь.

Молот смотрел ему вслед. Этот коп что-то нервничает, не так уверен в себе, дергается. Он, кажется, даже на грани отчаяния.

Он выбросил Кинисайда из головы. Слушал музыку, наблюдал за квартирой.

И проклинал ожидание.

Конечно, он благодарен Кинисайду за то, что тот для него сделал, но даже благодарность имеет границы.

Молот был вышибалой и громилой у одного бандита. Бандита Кинисайд упрятал в тюрьму, а с Молотом заключил сделку: ты мне оказываешь кое-какие услуги — и я тебя не сажаю. Это имело смысл, и Молот стал работать на Кинисайда и даже получать за это деньги. Правда, раньше он брал за работу больше, но, с другой стороны, он на свободе. Иногда он помогал и другим копам.

Он поворочал шеей — она скрипнула.

До чего же противно бездействие и ожидание.

Он вдруг вспомнил о том, что находится в сумке на заднем сиденье.

Сразу стало легче.

Предвкушение заполнило пустоту. Пока он тут торчит, мысль о содержимом сумки будет его поддерживать, согревать душу.

Такси остановилось возле дома. По путаным объяснениям Джамала шофер не сразу его отыскал и уехал, как только с ним расплатились.

— Я думал, что подожду в машине. — В голосе Джамала слышался страх.

— Не бойся, — успокоил его Донован, — ты со мной. Если хочешь, можешь подождать на улице.

Джамал ничего не ответил. Он дрожал всем телом, глаза от страха превратились в два блюдца.

В машине Донован больше молчал, взращивая в себе гнев, который необходимо направить на достойный объект.

— Откроешь мне дверь, и все, — сказал Донован, когда они подходили к дому.

Джамал кивнул, уткнувшись глазами в землю и старательно обходя кучки собачьих экскрементов и почерневшие катышки жвачки. Он шел как на эшафот. Входную дверь Джамал открыл своим ключом, который ему выдал Сай.

Донован вошел в грязную прихожую. С обшарпанных стен лохмотьями свисали отклеивающиеся обои, а ковер на полу, похоже, вообще никогда не чистили. В воздухе стоял запах жареной еды и затхлости. Из-за двери слева летели леденящие кровь звуки голливудского фильма ужасов. Он слегка приоткрыл ее и заглянул внутрь. На диване сидели три бледных прыщавых подростка — двое мальчишек и девочка — и не отрываясь смотрели на источник шума. На полу вокруг них валялись пустые бутылки и банки из-под пива, обглоданная пицца в открытой коробке, стояли переполненные пепельницы с окурками. Один из мальчишек положил руку на грудь девочки и лениво поигрывал соском. От выражения мертвых глаз Доновану стало не по себе.

На экране под скабрезную шуточку расчленяли чей-то труп — дети хохотнули. Донован не понял, что именно вызвало такую реакцию: сомнительный юмор или жуткая сцена. Лица подростков тут же вновь перестали что-либо выражать — ни намека на хоть бы какой-то внутренний мир, на собственные чувства. Роботы-автоматы, которые оживут, если кто-то нажмет на кнопку.

Донован ужаснулся тому, в каких условиях приходится жить Джамалу.

И подумал о сыне.

Он повернулся к Джамалу:

— Где эта сволочь?

— Сейчас узнаю, — сказал тот, трясясь от страха.

— Тебе вовсе не обязательно его искать.

Джамал пожал плечами, отвел глаза.

— Ладно, найди его и скажи, что я здесь и готов заключить сделку. Я к нему войду, а ты сразу уходи.

Джамал кивнул. Он был очень напуган.

— Ты ему врежешь?

— Возможно.

— Хорошо бы. Очень хочется посмотреть.

Гнев от того, что взрослый может сделать с ребенком, поднялся внутри и искал выхода.

— Понимаю.

Джамал вошел в гостиную. Донован прижался к стене. Он слышал, как Джамал спросил, где Отец Джек, как ему ответили что-то невразумительное. Потом визгливый голос — тот самый, с диска — назвал Джамала по имени и велел войти в кухню.

Донован пожалел, что отпустил его одного. Прислушался.

Тут же звук телевизора перекрыл крик, сопровождавшийся ударами, которые ни с чем невозможно спутать.

Донован ринулся через гостиную к двери в самом конце. Что-то не пускало внутрь. Из-за двери доносились всхлипывания, он толкнул сильнее. Вход перекрывал Джамал, скрючившийся на пороге. Он изо всех сил сдерживал рыдания. На другом конце кухни невероятно толстый человек мазал себе бутерброд. Донован остановился как вкопанный — таких толстых людей он в жизни не видел. Жирный воспользовался его замешательством и взял инициативу в свои руки:

— Ты кто, блин, такой и какого хрена тут делаешь в моей собственной кухне?

Внезапное вторжение его не напугало, а скорее разозлило. В голосе слышалась явная угроза, которую не следовало игнорировать. Но Донован ее не услышал. Он вообще ничего не слышал из-за орущего телевизора и буханья крови в голове.

— Сейчас узнаешь, кто я такой! Я Джо Донован, и твои издевательства над детьми, жирная сволочь, закончились!

— Наверное, у меня есть кое-что, что тебе и самому хочется поиметь, да? — Отец Джек залился гнусным смехом.

Донован смотрел на него, как разъяренный бык.

— Подонок!

— Что ж, придется позвонить в полицию.

— Давай звони. Там наверняка тобой заинтересуются.

— У меня здесь приют для бездомных ребятишек — полиции это известно.

— Неужели?

— А что такое? — сказал Отец Джек игриво, подходя ближе. — Ты слышал какое-то другое название?

— Не вешай мне лапшу на уши.

— Ты, видно, решил, что я ими торгую? — Он мотнул головой в сторону Джамала. — Хочешь, бери вон этого, который на полу валяется. Даром. Если он тебе понравился. Кто же от такого откажется! Правда, парнишка слегка поизносился. Немудрено — сколько у него этих членов-то было…

Отец Джек не успел закончить фразу — Донован ударил его кулаком в лицо. Удар получился сильным, но неуклюжим и отозвался в плече, тем не менее Донован сразу почувствовал себя лучше.

Отец Джек отшатнулся, закрыл лицо руками — сквозь пальцы показалась кровь.

— Больно, да? Очень на это надеюсь.

Донован приготовился ударить еще раз, но Джек теперь был к этому готов. Не успел Донован отвести кулак назад, чтобы удар получился увесистее, как Джек обхватил его за спину, оставляя на куртке кровавый след, и костяшками пальцев сильно надавил на поясницу.

— Кажется, почки у тебя здесь? — сказал Джек, выплевывая кровь. — Чувствительное место.

Он надавил сильнее. Донован так и не сумел вырваться из его медвежьих объятий и только слабо сопротивлялся, задыхаясь от боли.

— Что ты там со мной собирался сделать, а? — дышал ему в ухо Джек, продолжая давить на почки. — Хватит или добавить?

Доновану показалось, что его сейчас вырвет, что он потеряет сознание. Он начал хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, правой рукой — единственной частью тела, которая еще кое-как могла двигаться, он шарил вокруг себя, чтобы найти хоть какой-то предмет, которым можно защититься.

Пальцы наткнулись на стол, попали на недомазанный бутерброд и нащупали что-то твердое.

Столовый ножичек — небольшой, но острый предмет.

Он с трудом обхватил рукоятку.

Перед глазами плыли черные тучи. Джек продолжал давить, у него только один шанс, прежде чем он окончательно потеряет сознание. Тяжело дыша, собирая последние силы, он ткнул ножом Джеку в пах.

Результат оказался мгновенным. Джек попытался оторваться от него, но Донован толкал лезвие все глубже.

Джек заголосил, светлые холщовые брюки окрасились кровью.

Донован понял, что больше не в состоянии удерживать нож, и упал на колени. Джек разжал руки. Донован дотянулся до раковины, подтянулся, чтобы встать на ноги. Перед глазами все вертелось, как на карусели.

Джек сидел на полу, привалившись спиной к буфету, и жалобно скулил, держась за рукоятку ножа и не зная, что лучше — вытащить нож из причинного места или не трогать.

— Больно, говоришь? — выдохнул Донован, вцепившись в раковину. — Вот и отлично. Теперь-то мы с тобой…

Но Джек его не слушал, взгляд блуждал где-то позади Донована.

— Сай! Сай! — верещал он.

Донован обернулся. В дверях стояли подростки, которых он видел в гостиной перед телевизором. В этой компании явно верховодил высокий светловолосый мальчишка — он взмахнул рукой, и вся группа ринулась на Донована.

Он не сумел удержаться на ногах. Выставив вперед руки, он тщетно пытался защититься.

Они налетели на него и начали отрабатывать на нем то, что увидели в фильме.

А Донован повторял про себя: они всего лишь дети, я не могу ударить ребенка.

Но в этих существах ничего детского не осталось, только звериная ярость.

Они лупили его кулаками, пинали ногами. Девочка, уступавшая мальчишкам физически, царапалась и кусалась, как дикая кошка.

Он закрывал голову, пытаясь отползти.

— Гоните его… гоните его отсюда…

Дети повиновались и потащили Донована по полу к входной двери, он безуспешно пытался встать на ноги. Он заметил, что Джамал, который по-прежнему лежал на полу, отвел глаза.

Донована толкали и пинали в сторону холла. Он перестал защищаться и отмахиваться — он лишь хотел, чтобы этот кошмар когда-нибудь закончился.

По холодному воздуху, проникшему в помещение, он почувствовал, что входная дверь открылась, — он оказался на улице и лежал на тротуаре с закрытыми глазами, ожидая следующего удара.

В голове звенели злые голоса, потом постепенно наступила полная тишина. Он медленно посмотрел вверх, увидел над собой лицо, которое не узнал, и снова закрыл глаза.

И больше ничего-ничего не чувствовал.

 

14

Донован зажмурился, ожидая ударов, но они не последовали.

Он поводил глазами, но не сумел понять, где находится. Он по-прежнему лежал на спине, но под ним была раскладушка, и он находился внутри какого-то незнакомого помещения. Одинокая лампочка без абажура светила прямо в глаза. Он пошевелился, попробовал подняться. По телу растеклась боль. Он со стоном откинулся назад.

Уголком глаза заметил какое-то движение — к нему приближался человек.

Он снова попытался встать, куда-нибудь скрыться. Больно. Человек заговорил:

— Как вы себя чувствуете?

— Болит…

Человек улыбнулся:

— Не вставайте. Все пройдет.

Донован подчинился, глубоко вздохнул. Перед ним стоял незнакомый парень восточной наружности. Аккуратно постриженные волосы, черная футболка из дорогого магазина, дизайнерские джинсы, белоснежные кроссовки. Небрежное, но безупречное совершенство. Под одеждой тренированное тело. Поспешных выводов делать не хотелось, но почему-то сразу показалось, что парень — гей.

Он оглядел комнату. Обстановка самая незатейливая: стол, два стула, голые стены. На столе одноразовые кофейные чашки и упаковка из-под покупных бутербродов. Зато у окна два штатива с направленными в сторону улицы цифровой видеокамерой и фотоаппаратом с телеобъективом.

Специальное оборудование для ведения наблюдения.

— Я вас осмотрел насколько смог, — произнес парень. — Вас здорово отделали, но, к счастью, ничего серьезного, переломов нет.

— Я потерял сознание?

— Нет, скорее уснули. Я решил, что лучше вас не будить. — Голос звучал ровно и спокойно.

Донован приподнялся на локтях:

— Как же я?..

— Здесь оказались? — И он рассказал, как, услышав шум, выбежал на улицу. — Со мной связываться не захотели и вас оставили в покое. Кстати, меня зовут Амар.

— А я Джо Донован.

— Знаю, — улыбнулся Амар.

Донован снова попытался встать с раскладушки. Голова кружилась немного меньше.

Дверь открылась, и в комнату вошла светловолосая молодая женщина. Где-то он ее видел…

— Как себя чувствуете, Донован?

Донован продолжал молча на нее смотреть.

— Мы познакомились в пятницу возле вашей гостиницы.

— Да-да, кажется, припоминаю… — Он неуверенно приподнялся с раскладушки. — Но что…

— Мне кажется, нам надо побеседовать. Вы в состоянии?

Она говорила. Донован слушал.

Амар принес воду в кружках, раздал пакетики с чаем.

— Я Пета Найт — фирма «Найт Секьюрити».

— Только, пожалуйста, никаких шуточек по поводу двух частных детективов в юбке, — произнес Амар манерно. Он теперь сидел на раскладушке, а Пета и Донован — на стульях. Донован чувствовал себя гораздо лучше, чем можно было предположить после того, что пришлось пережить. Кости не сломаны, только синяки да царапины на коже, как будто его провернули в стиральной машине с парой тяжелых десантных ботинок.

— Мы довольно долго ведем наблюдение за домом Отца Джека, — продолжила Пета, пропустив мимо ушей замечание Амара. — Официально считается, что это приют для бездомных детей, детей-беспризорников. — В голосе звучала горечь. — Но мы теперь очень хорошо знаем, что это на самом деле такое.

Настоящее имя Отца Джека — Дэниел Джексон. Начинал он как социальный работник и активно занимался детдомами и приютами. Потом не без помощи частных дотаций организовал вот этот частный приют. Но это, по сути дела, бордель для педофилов.

— Он подбирает на улице малолетних бродяжек, входит к ним в доверие, приводит сюда и выставляет им счет. И они начинают на него работать.

Донован кивнул:

— Наверное, в детстве над ним тоже издевались, возможно насиловали.

— Ах, боже мой, от жалости сердце кровью обливается. — Глаза Петы были холодны как лед. — Мы имеем дело с подонком, которому покровительствуют некоторые члены местного попечительского совета и кое-кто из полиции — им очень хорошо известно, что происходит в этих стенах. Более того, они получают свой процент от доходов. Прибыльный бизнес. Из-за такой крыши пресса ни разу толком им не заинтересовалась. Кроме того, у него прямо-таки дар саморекламы: малейший намек на возможные неприятности — и он пускает в ход все свое красноречие, трубя на всех углах о том, как много он сделал хорошего.

— И уходит от ответа, отмазывается, — добавил Амар.

— Зачем ему этим заниматься — за него это делают его покровители. Они же разбираются с чересчур любопытными и неугомонными.

Поскольку никто не собирался его разоблачать, Пета решила начать собственное расследование деятельности Отца Джека. Они подобрались к его банковским счетам, но с финансовой точки зрения там все было в порядке. Попробовали проникнуть в дом — Амар должен был выступить клиентом и во время визита установить видеоаппаратуру и подслушивающие устройства, но и это оказалось невозможным.

— Туда вхожи только свои, причем по особым приглашениям. — Из голоса выветрилась вся манерность.

«Найт Секьюрити» начала круглосуточное наблюдение, фиксируя любые передвижения объекта. Они собрали огромное количество информации.

— А потом мы все это опубликуем в центральных СМИ, — сказала Пета. — Привлечем телевидение, газеты — что угодно. Главное, чтобы об этом узнало как можно больше людей. Мы уничтожим эту клоаку и всех, кто с ней связан, независимо от должности.

— И что вам это даст? — спросил Донован.

— Моя фирма едва держится на плаву. — Пета отхлебнула чай из кружки — он оказался холодным, и она, сморщившись, поставила кружку на стол. — Сейчас мы остались вдвоем — я и Амар.

— Почему? — спросил Донован.

Пета невесело улыбнулась:

— Нет естественной клиентской базы. По крайней мере, мне так сказали. Видите ли, частные сыщики — это кто? Нечистые на руку мужики не первой молодости, которых нанимают такие же нечистые на руку мужики не первой молодости, как правило, для того чтобы шпионить за женами. Или за партнерами по бизнесу. Ну, и… — она поежилась, — эти ребята мне не доверяют. Они полагают, что в бракоразводном процессе я начну действовать заодно с их неверными супругами. Что касается бизнеса, им кажется, что у меня не хватит ума, чтобы справиться с их партнерами.

— Почему?

— Потому что я женщина, да к тому же блондинка. Они не принимают во внимание даже то, что я когда-то работала в полиции и у меня черный пояс по восточным единоборствам. Знаете, какие сильные оперативники у нас работали! Настоящие профессионалы. — Она вздохнула. — Но они все ушли. Некоторые полагают, что добиться успеха в этой области невозможно, если у тебя нет полдюжины качков с бычьими шеями или парочки помешанных на компьютерах идиотов. Я ничего не придумываю — зайдите в любое бюро по трудоустройству.

— А если у тебя к тому же работает гей-азиат… — вставил Амар.

— Несмотря на то что ты, между прочим, по ведению наблюдения лучший специалист, с которым мне когда-либо приходилось иметь дело.

Донован покачал головой:

— Неужели двадцать первый век не добрался до северо-востока Англии?

— Что вы! Если послушать, Ньюкасл — это флагман будущего Великобритании. Но на глазах у людей до сих пор шоры, — заметила Пета.

Донован кивнул:

— Значит, вы работали в полиции? Не по тем ли же самым причинам вам пришлось оттуда уйти?

Пета кивнула с каменным лицом, только глаза посуровели:

— Да, вроде того.

— Препоны и рогатки, — снова подал голос Амар. — Вы же знаете, как трудно пробиться женщине в подобной организации.

Они посмотрели друг на друга. Амар не стал распространяться дальше.

— Итак, — Донован кивнул в сторону аппаратуры: — все это вы делаете для того, чтобы наконец получить деньги?

— Не просто деньги — нам нужны большие деньги. Иначе мы вылетим в трубу.

— Нам казалось, что мы близки к цели, — сказал Амар, — но тут появились вы, Джо Донован из «Геральда».

— И вы решили, — на лице Донована появилась гримаса, — что я собираюсь поживиться за ваш счет?

Пета подалась вперед:

— Не скрою, такие мысли приходили.

Донован подошел к окну, посмотрел на другую сторону улицы. В доме напротив не было заметно никакого движения.

— Нет, этого я делать не собираюсь. — Он повернулся спиной к окну. — Я оказался здесь совершенно по другой причине.

— По какой в таком случае? — спросил Амар.

— Сейчас расскажу. Только сначала можно чайку?

Амар пошел в сторону кухни.

— Но такого, который можно пить.

Амар зыркнул на него недобрым взглядом:

— Хотите, чтобы я завершил то, что не успели сделать ребятишки?

Донован улыбнулся и покачал головой:

— Нет, мне этого совсем не хочется.

Амар, усмехаясь, удалился на кухню.

Настала очередь Донована. Теперь говорил он, а Пета слушала.

Амар передал кружки с чаем.

Донован рассказал о Джамале, о Гэри Майерсе. О мини-диске.

Об остальном распространяться не стал.

Чай на этот раз оказался значительно лучше.

Он закончил говорить, откинулся на спинку стула. Пета и Амар переглянулись, потом посмотрели на Донована.

— Интересы у нас разные, но идут в одном направлении, — сказала наконец она.

— Взаимовыгодные интересы, — добавил Амар. — Нам нужно объединиться. Ваша газета опубликует наш материал, а вы за это получите от нас техническую и силовую поддержку. Мне кажется, в этом есть смысл.

Донован переводил взгляд с одного на другого. В кармане зазвонил телефон — Мария.

— У меня на руках результаты вскрытия Гэри Майерса, — сказала она без предисловий. В голосе звучали солфордские гласные. — Хорошо бы тебе взглянуть. Возвращайся в гостиницу.

— Хорошо. — Он огляделся, одновременно принимая решение. — Но я приду с друзьями.

Он закончил разговор, посмотрел на Пету, на Амара. Улыбнулся.

— Собирайтесь, коллеги, вы меня убедили.

Подростки вернулись с улицы взбудораженные. Кровь продолжала бурлить, и, если бы не Сай, они наверняка сломали бы что-нибудь в гостиной. Гремела музыка, они устроили дикие танцы, смотрели видеофильмы, щедро сдобренные сценами насилия и убийств. Девчонка и мальчишка были настолько взведены, что прямо тут же начали заниматься сексом.

Отца Джека уложили на стол в кухне. Из паха все еще торчал нож.

— Вытащи его! Вытащи!

Сай осторожно вынул нож и при помощи огромного полотенца, которым вполне можно было накрыть площадку, где Аль-Каида испытывает биологическое оружие, попытался остановить кровь. Остальные собрались вокруг и наблюдали. Джамал, о котором, казалось, совершенно забыли, жался в углу.

Позади на экране орущего телевизора росла гора трупов.

Сай все прикладывал полотенце.

— Джек, тебе нужно в больницу. Давай я вызову «скорую».

— Ни в какую… блин… больницу… не п-поеду. — Джек тяжело дышал и корчился от боли. — Я д-достану… этого козла. Он еще у меня поплачет…

Сай разорвал на нем одежду, пытаясь подобраться к ране.

— Аптечка там… бинты…

Отец Джек показал на тумбочку под раковиной. Сай опустился перед ней на колени и начал рыться внутри, выбрасывая банки, бутылки, ненужное тряпье, пока не добрался до зеленой пластиковой коробки с красным крестом на крышке.

— Дай-ка…

Джек вырвал аптечку из рук Сая, попробовал сесть. Из раны с новой силой хлынула кровь. Он вытащил бутылку с кровоостанавливающим дезинфицирующим средством, открыл ее дрожащими руками, начал поливать рану, рыча и скрипя зубами от боли.

— Полотенце… полотенце давай…

Сай протянул то же полотенце, которое из белого превратилось в пунцовое. Джек прижал его к паху, велел Саю приготовить повязку из бинтов, ваты и пластырей. Потом обернулся и посмотрел на торчавших в дверях зрителей:

— Видел кто-нибудь, куда он… делся?

Те переглянулись.

— Я спрашиваю, кто-нибудь видел, куда делся этот козел?

— Он с этим… — начал один подросток, — с черномазым азиатом…

Остальные одобрительно закивали:

— Ихняя квартира напротив…

— На той стороне…

— Азиатская морда…

— Да мы его…

— Мы его, типа, того…

Джек заговорил, перекрывая гомон, они тут же замолчали.

— Дай мне телефон! — приказал он мальчишке, который стоял к нему ближе всех. — Позвоню доктору Блейку. И еще кое-кому, кто отделает эту суку. Шевелись!

Сай продолжал суетиться возле него. Когда любопытные поняли, что больше ничего интересного не произойдет, возбуждение улеглось окончательно, подростки разбрелись по углам.

Первым скрылся Джамал, боясь, что Отец Джек, заметив его, вспомнит, кто привел сюда Донована. По выражению лиц остальных он пытался понять, что испытывают его сверстники. Кто-то Джеку сочувствовал, кто-то украдкой улыбался от радости. Джамал понял, что не может быть однозначной реакции, если твой благодетель одновременно и твой мучитель.

Видеофильм закончился, снова заработал телеканал. Передавали сводку местных новостей. И снова тот же снимок — почему-то знакомое лицо мужчины средних лет, Джамал мучительно вспоминал, где он мог видеть это лицо. С экрана звучали слова:

— …о месте нахождения пропавшего ученого-химика Колина Хантли. Последний раз его видели в прошлый вторник, когда он выходил из своего дома в поселке Уонсбек-Мур….

Вторник, подумал Джамал. В тот день он приехал в Ньюкасл.

Вторник.

И вдруг в голове словно что-то щелкнуло. Он вспомнил, где он его видел. И от этого воспоминания у него задрожали руки, подкосились колени, а в животе противно екнуло.

Не какой-то там почти незнакомый клиент.

— Видите ли, мистер Майерс…

— Называйте меня Гэри. Если так вам будет проще.

Тяжелый вздох, потом:

— Хорошо. Гэри…

Комната в гостинице у вокзала Кингс-Кросс. Мелькнувшее где-то сбоку лицо.

Жизнь и смерть. Опять вопрос жизни и смерти.

Он плюхнулся на диван, часто дыша.

Диск. Нужно не просто все рассказать — нужно найти диск.

А потом делать отсюда ноги, и чем быстрее, тем лучше.

Он заглянул в кухню. Сай по-прежнему хлопотал над Джеком. Похоже, это надолго, и вряд ли в ближайшие несколько минут они куда-то пойдут. Он оглянулся на своих соседей — те сидели кучкой, поглощенные расписыванием собственной крутизны, когда они налетели на Донована. На него никто не обращал ни малейшего внимания.

Он выскочил на лестницу и, перепрыгивая через ступеньки, взлетел наверх. Перед дверью комнаты Отца Джека немного отдышался. Вокруг — никого.

Медленно протянул руку, словно это движение могло привлечь чье-то внимание, и так же осторожно приоткрыл дверь в комнату Отца Джека, потом уже смелее широко распахнул и вошел, прикрыв ее за собой. Осмотрелся — в комнате все было как в прошлый раз.

Мини-диск должен быть где-то здесь. Он начал вытаскивать с полок диски и видеокассеты — сначала медленно и аккуратно, потом энергичнее, проверяя, чтобы надписи на них совпадали с надписями на конвертах. Мини-диска не было.

Принялся осматривать шкафы, вытаскивал фаллоимитаторы, коробочки с вазелином, презервативы. Диска не было и там.

Он лег на пол, посмотрел под кроватью. Но там среди клубков пыли валялись лишь упаковки от презервативов и скомканные грязные трусы.

Он залез в гардероб, пошарил в карманах необъятной одежды Джека, вытряхнул аккуратно выставленные ряды домашних шлепанцев.

Диска не было.

В кармане висевшей на вешалке куртки обнаружил бумажник, открыл, вытащил деньги и запихнул пустой кошелек обратно.

Снова оглядел комнату. Что он еще не проверил? Где не посмотрел?

Ага, комод у кровати…

Он сел перед ним на корточки, подергал дверцу — закрыта на замок.

Выругался громким шепотом.

Нужно что-нибудь найти, чтобы подцепить дверцу. Что-то длинное, тяжелое и острое…

Глаза заметались по комнате. Возле груды игрушек для сексуальных забав он заметил садомазохистский металлический шест с болтающимися на обоих концах наручниками. Вот это подойдет.

Он просунул конец шеста в щель и надавил всем телом.

Палка выскользнула из рук, с грохотом шлепнулась на пол, больно ударив по ногам. На деревянной дверце осталась глубокая царапина.

— Вот сволочь…

Он поднял палку, снова как следует поднажал.

Дверца начала поддаваться.

Приободрившись, он надавил сильнее…

Послышался хруст — дерево вокруг замка начало крошиться.

Еще сильнее… только одно усилие, и он доберется до содержимого комода.

— Какого хрена ты тут делаешь?

От неожиданности Джамал выронил палку и обернулся на голос.

С порога на него смотрел Сай. Джамал вскочил на ноги. Сай вошел в комнату.

— Я спросил, какого хрена!

— Послушай, старик, — сказал Джамал, подняв руки вверх, — давай не будем. Я не хочу ссориться. Просто заберу свое и тут же сделаю ноги.

— Это ты про диск? — ухмыльнулся Сай. — Обломись, понял!

Сердце у Джамала билось так сильно, что казалось, вот-вот проломит грудную клетку и вырвется наружу. Нужно срочно что-то предпринять — сделать какой-то примирительный шаг. А потом валить отсюда.

— Пожалуйста, Сай, — заскулил он, удивляясь звуку собственного голоса. Впрочем, сейчас это неважно. — Пожалуйста, просто отдай мне этот диск — и я исчезну. И вы меня больше никогда не увидите.

Сай засмеялся.

— Ладно, дам тебе, раз сам просишь.

Джамал увидел приближавшийся к лицу кулак и отшатнулся. Удар пришелся по плечу — все равно больно.

— Ах ты, сволочь…

Сай снова ринулся на Джамала, и тот, не удержавшись на ногах, упал на кровать. Сай прыгнул сверху, пытаясь дотянуться руками до горла. Джамалу удалось из-под него выскользнуть. Он упал на пол, начал подниматься.

— Ну ладно тебе, Сай, хватит. Врезал мне — и хорошо. Я пойду, лады?

Примирительный тон не возымел действия. Сай смотрел на него с перекошенным от бешенства лицом, готовясь напасть. Нужно было как-то защищаться. Взгляд упал на брошенный им металлический шест. Он успел подхватить его с пола, прежде чем Сай на него набросился.

Джамал с усилием качнул тяжелым шестом. Металлический конец попал Саю в лоб над левой бровью. Сай остановился. Посмотрел на Джамала непонимающе.

Джамала прошиб пот. Тряслись руки, подгибались колени. Он не знал, что делать дальше. На всякий случай он еще раз махнул шестом и попал в то же место.

Сай как подкошенный свалился на пол.

Хлынула кровь.

— Черт…

Джамал начал озираться, взглянул на распростертого на полу Сая.

Тот не двигался.

— Черт…

Джамал бросил шест в сторону, посмотрел на комод.

Времени на то, чтобы завершить дело, нет — нужно выметаться отсюда как можно скорее.

Он выскочил из комнаты, сбежал по лестнице вниз и пулей метнулся на улицу.

— Итак, — спросила Мария, — рассказывать подробно или дать только общую картину?

— Давай пока без деталей. И пожалуйста, попроще, попонятнее.

Она печально улыбнулась.

Донован уже представил Марии новых знакомых, вкратце рассказал, что произошло. Мария заволновалась, потому что на его лице проступали синяки. Тело ломило. Она настояла на том, чтобы он принял душ и переоделся.

— Нужно осмотреть раны, — сказала она, разглядывая глубокие царапины.

— Потом, — сказал он и залез под душ.

— Значит, пока без деталей. — Она взяла со стола несколько листов. — Информация абсолютно конфиденциальная. Об этом пока даже полиции неизвестно.

Пета, нахмурившись, посмотрела на Донована.

— Что вы хотите — журналисты! — пожал он плечами.

Согласно отчету о вскрытии, Гэри Майерс умер от асфиксии и перелома шейных позвонков.

— Но что касается асфиксии… — Мария уткнулась в лежавшие на коленях страницы.

— Что? — спросил Донован.

— Они тут пишут, — Мария подняла глаза, — о своих предположениях, но разве такое возможно? Они считают, асфиксия наступила в результате сильнейшего удара, от которого разорвалась трахея. После этого он упал с обрыва. — Она снова вернулась к бумагам. — И тут начинаются предположения. Они полагают, что этот удар, — она посмотрела на слушателей, — нанесен кулаком.

— Вот это да! — присвистнул Амар.

— Кулаком? Это ж какая силища нужна! — поразился Донован.

— И злоба, — добавила Пета.

— Это еще не все. — Мария провела пальцем по странице вниз. — Сломана левая ключица… — Она перевернула страницу. — Смята почечная лоханка, переломы левых ребер… левого голеностопного сустава… Все это связывают с падением вниз. Это слева. Но вот что интересно. Правое запястье, скорее всего, сломано за сутки до наступления смерти. К тому же… — Она покачала головой. — Тут пишут, что перелом — результат попыток откуда-то вырваться. Следы вокруг запястья подтверждают это предположение.

— Следы от веревки? — спросила Пета, хмурясь.

— От цепи.

— Ни хрена себе! — выдохнул Амар.

— Да уж, — эхом отозвался Донован.

Мария кивнула, отложила бумаги в сторону.

— Вот пока самое основное. Они продолжают экспертизу, в том числе токсикологическую. Возможно, после этого мы будем знать больше.

В комнате повисло молчание.

— Похоже, — заговорил наконец Донован, словно думая вслух, — Майерса похитили и где-то держали…

— Прикованного, — добавила Пета.

— Его к чему-то приковали… — повторил Донован. — Он пытался вырваться…

— Его вывезли подальше, где от него можно было избавиться, — включилась в рассуждение Мария, — в такое место…

Донован стукнул себя по колену:

— В такое место, где тело обнаружат только тогда, когда оно настолько разложится, что невозможно будет определить, какие раны получены при жизни, какие привели к смерти, какие…

— Работа лесных тварей, — закончил Амар.

— Убийство организовали в лучшем виде, — сказала Мария. — Смерть в результате несчастного случая. Вроде как его никто не убивал.

— А через пару лет, — кивнул Донован, — об этом случае забыли бы, вот и все. Спланировано с прицелом на будущее. — Он мрачно улыбнулся. — Спасибо ребятам-эксгибиционистам. Или не спасибо — в зависимости от того, чьи представляешь интересы.

— Вполне возможно, что и полиция придет к такому же выводу, — сказала Пета.

— Что делаем дальше? — спросил Донован.

— Я позвонила Шарки. Он едет.

— Только его здесь не хватает, — отозвался он.

— Нам сейчас нужен грамотный юрист. А еще нужно найти Джамала. И по возможности его диск.

— Я звонил ему на мобильный. Он не отвечает, — вздохнул Донован.

— Все равно продолжай звонить.

— Это моя вина. Я должен был сразу же привезти его сюда, а не… — Он виновато покачал головой. — Нужно его оттуда вытащить. Даже подумать страшно, что с ним могут сделать.

— Да. — Мария присела на край кровати. Донован заметил, что бар здорово опустошен. — Все это перестало быть просто сенсационным материалом. Мой коллега… его убили… А теперь вот этот пацаненок…

Она, казалось, была готова расплакаться. Он сел рядом, обнял ее за плечи. Пета и Амар почувствовали себя лишними.

Мария решительно поднялась.

— Нечего нюни распускать, — сказала она, шмыгая носом. — Надо действовать. Найти парнишку, достать диск. Выяснить, чьих это рук дело.

Она посмотрела на остальных. Вернулись ее деловитость и профессионализм. И гласные северной части Лондона.

— Какие будут предложения?

 

15

Майки никак не мог скрутить сигарету — страшно дрожали руки.

Табак рассыпался по изрезанной столешнице, которая напоминала кожу, изуродованную страшными шрамами.

Он отложил папиросную бумагу, хлебнул пива, поставил бокал на стол, но пиво пролилось на бумагу, и она промокла. Сплошные потери.

Снова начал скручивать сигарету.

Тяжело вздохнул.

Он сидел в грязном пабе в особенно запущенном квартале Скотсвуда. Клиенты вполне соответствовали безрадостной обстановке.

Из древнего музыкального автомата неслась песня — Фредди Меркьюри пел о том, как хочет вырваться на свободу.

Не ты один, парень, я тоже этого хочу, мрачно подумал он.

Еще день, а на улице темно, как ночью.

Он сделал еще один глоток. Та же горечь во рту.

— У меня расстройство желудка, — сказал он утром Кинисайду. Мобильный, которым тот его снабдил, принимал только входящие звонки, поэтому. Майки пришлось звонить из автомата. Он нашел чудом уцелевшую телефонную будку, внутри которой стоял запах мочи и экскрементов. — Я не смогу прийти.

Он почти не лгал. Его сильно тошнило.

Голос в трубке — само беспокойство, ласково называет его «дружок».

Казалось, его вот-вот вырвет.

— К утру, может быть, полегчает. — И повесил трубку, не дослушав пожелания скорейшего выздоровления.

Время от времени он оказывал Кинисайду кое-какие услуги, что-то делал для него постоянно — не бог весть какие сложные задания, но это только усиливало зреющий в нем протест.

Он пришел в паб «Мэгпай» прямо к открытию.

После Меркьюри запел Брайан Адамс о том, что все, что он делает, — для тебя.

Майки повесил голову.

Нет, он совсем не этого хотел. Все эти годы он мечтал совершенно о другом.

Совсем не для этого столько страдал.

У него была цветная мечта. Голубое небо, зеленая трава. Коричневые стволы деревьев с зелеными листочками. Цветы всевозможных расцветок и тонов. В тюремной библиотеке он брал книги, а на занятиях по живописи делал наброски и рисовал свою мечту акварелью. Он настолько в нее поверил, настолько с ней сжился, что даже вдыхал аромат полевых цветов, свежескошенной травы, слышал, как на легком ветру шелестят листья на деревьях, чувствовал на затылке теплые солнечные лучи.

Мечта давала пищу уму и сердцу, цель в жизни помогла не сломаться. Он даже из тюрьмы вышел раньше положенного срока.

Его перевели на поселение в живописной сельской местности. Там он часто смеялся, шутил с надзирателями, отдыхал. И мечтал о будущем, которое ждет на свободе. О светлом будущем.

Он жил надеждой. И своей мечтой.

И вот на тебе — реальность. Жестокая правда жизни.

Все вокруг одного цвета — серого. Разных оттенков, но только серого цвета. Квартал, в котором его поселили. Мертвые заплатки жухлой травы. Небо. Все исключительно серое.

И его мечта: она скукожилась и стала твердой, как бетон в доме, где он жил.

Как тюрьма.

Но времени испугаться не было — ему нашли работу. В многоэтажном гараже приходилось воссоздавать картины преступного прошлого, о котором он понятия не имел, и прикидываться крутым бандитом, которым он никогда не был.

«Убрать Картера».

Его начальники — не бедные парни, которые играют в крутых пролетариев. Носят дорогие потертые джинсы и футболки. Пьют дорогущее бутылочное пиво. Насмотрелись боевиков и соревнуются, кто кого перецитирует.

А еще — они очень похожи на студентов. Майки ненавидел студентов.

Майки им понравился сразу, потому что он «настоящий зэк», который «знает, как это делается», потому что он «из этих самых».

Они повсюду таскали его за собой. Опекали, демонстрировали знакомым, как клоуна.

От него все время хотели дешевого спектакля, хотели, чтобы он соответствовал тому, каким они желали его видеть.

— Расскажи-ка нам, за что ты попал.

— Да, как все в тот день происходило.

О каком дне они спрашивают, интересовался он у них.

— Расскажи нам о гангстерах, о преступниках. Ты ведь знаком с ними.

Гангстеры. Преступники. Был ли он с ними знаком? Конечно, был. Гангстеров и преступников знал любой, кто рос на тех же улицах, что и он.

Они делали широкие жесты: отстегивали крупные суммы детским домам и больницам. Исключительно для того, чтобы пустить пыль в глаза жителям своего района, демонстрируя, как они пекутся об их благе.

Но они становились такими не сразу.

На самом деле они были очень далеки от образов романтических героев, а в их действиях не было ни намека на искренность и щедрость души. Только подлость и низость. Они из кожи вон лезли, чтобы вырваться из того общества, в котором росли, а тех, кто принадлежал к той же социальной прослойке, готовы были унижать и издеваться над ними. Они легко шли даже на убийство.

А потом вдруг превращались в благодетелей.

И давали деньги, чтобы их уважали.

Уважали и боялись.

Купленные таким образом люди становились их глазами и ушами — без сбоев работающая система слежения и предупреждения против возможных конкурентов и любого другого посягательства.

Так действовала и процветала эта братия.

Майки не желал принимать в этом участия. Не желал становиться одним из этих.

Между прочим, никто из них не цитировал Аля Пачино и других киношных героев.

— Майки, ты должен заниматься тем, что хорошо знаешь.

— Будешь в Ньюкасле экскурсоводом по преступному миру.

— Мы тебе поможем. Классная будет штука.

— У нас есть нужные связи.

Они отметали любые его возражения.

Между тем ни гангстером, ни преступником он никогда не был.

Он был просто невезучим, озлобленным человеком.

Трудно сказать, что появилось сначала — невезучесть или озлобленность, но в конце концов из-за того и другого он убил человека.

Он вспомнил себя подростком — стеснительный ребенок, обожавший читать книги о космосе. Он с удовольствием носился с какой-нибудь интересной мыслью в голове, а не со сверстниками на улице за футбольным мячом.

В семнадцать оставался совершенным ребенком в душе, хотя физически вполне созрел.

Несчастья начались, когда умерла мать. Она была единственным существом, которое он в своей жизни любил. Майки совсем растерялся и не знал, что делать. Мир перевернулся.

Ему не с кем было поговорить, не к кому прийти, некого любить. Никому не было до него дела.

Он начал пить. Это означало, что он может куда-то пойти, чем-то заняться.

Начал бесцельно бродить по улицам — ходил везде. Днем и ночью — время суток значения не имело.

А потом случилась беда.

Было раннее утро. Он устроился на скамейке в парке — на своем привычном ложе. Обернулся старым отцовским пальто, в кармане остатки пособия по безработице и недопитая бутылка бренди. В пьяном забытьи он потерялся во времени и пространстве.

Мимо него, возвращаясь домой после гулянки в клубе, шли два студента и, увидев бродягу, решили покуражиться. Например, стянуть у него деньги, если есть. Попинать его. Отметелить. Может, даже поджечь.

Майки очнулся, когда они, жутко ругаясь, пинками и тычками пытались заставить его принять сидячее положение.

Невезучий, озлобленный человек.

Он полез в карман — рукой двигали страх и чувство самосохранения — и вытащил бутылку с остатками бренди. Ухватившись за горлышко, ударил по голове одного из молодцев. Бутылка не разбилась.

Совсем не как в кино.

Студент удивленно на него уставился, скорчив гримасу от боли.

— Ты что — чокнутый совсем? — выкрикнул он.

Второй неуверенно мялся за его спиной.

Первый начал злиться:

— Ах ты, мразь! Грязная скотина!

Перепуганный Майки еще раз ударил его бутылкой, потом бросил ее на асфальт, бутылка со звоном разбилась. Парень согнулся пополам, обхватив голову руками. Майки посмотрел на второго — тот повернулся и помчался прочь.

Перевел взгляд на первого: хорошая стрижка, дорогие повседневные шмотки. Самоуверенный тип, который понятия не имеет о том, что такое неудача.

Невезучий, озлобленный человек.

Майки с силой толкнул студента. Тот попятился назад и ударился головой о бетонную стойку скамейки — удар пришелся в то же место, куда Майки попал бутылкой.

Он упал на асфальт, под головой багровой подушкой разлилась кровь. Свет в глазах померк.

Майки побежал.

Его нашли на следующий день: на горлышке бутылки остались отпечатки пальцев.

Приятель погибшего сказал, что кашу заварил Майки. Он, дескать, напал на них, когда они возвращались домой. На протяжении всего следствия он ни разу не отошел от этой версии, а во время суда ее неоднократно повторяли его недешевые адвокаты.

Майки рассказал правду — все как было. Адвокаты, которых ему предоставило государство, не смогли повернуть эту правду в его пользу то ли потому, что их сбили с толку, то ли потому, что они слишком устали от повседневных забот. То ли еще по какой-то причине.

Суд квалифицировал его поступок как убийство и приговорил к пожизненному заключению.

Во время процесса Майки ощущал полную беспомощность, а после суда в нем поселились негодование и ярость.

Потом тюрьма. Не так уж там было и плохо — он ожидал худшего. Режим его вполне устраивал — он, по крайней мере, упорядочил и дисциплинировал его жизнь.

Его устраивало все, кроме бесцветности. Везде все было серым. Тогда-то он и дал себе обещание. Если удастся выйти на свободу, он отправится туда, где повсюду зелено. Где голубое небо. Где его никто не знает.

Вернулся в Ньюкасл. В Скотсвуд — таково было условие освобождения. Он был в отчаянии.

Так получилось, что у полицейского, осуществляющего над ним надзор, оказались знакомые на бирже труда. И Майки стал экскурсоводом по местам съемок фильма «Убрать Картера».

Потом в его жизни появился Кинисайд.

— Я твой добрый гений, — сказал при знакомстве Кинисайд, ставя перед ним пол-литровую кружку горького пива.

Они сидели тогда в этом же пабе. Почти на этом же месте.

— Я не могу одновременно находиться везде. Мне нужны глаза и уши.

Прошло несколько месяцев, но кажется, что это продолжается вечно. Кинисайд прочно обосновался в его жизни. Как злокачественная опухоль, которую невозможно вырезать.

— Почему я? — спросил тогда Майки.

Кинисайд пожал плечами:

— Потому что тебе я могу доверять. Потому что ты это для меня будешь делать.

— Почему вы так решили? — Майки начинал злиться. — С какой стати?

Еще одно движение плечами.

— Потому что, если откажешься, я упеку тебя обратно.

Майки словно получил удар под дых.

— За что? — выдавил он.

На лице Кинисайда появилась улыбка хозяина положения.

— Не волнуйся — что-нибудь придумаю.

У Майки не оставалось выбора.

— Кстати, — добавил Кинисайд, — я попрошу тебя еще кое о чем…

Так у Майки появилась вторая работа. Он ненавидел все, что было с ней связано. Информатором быть противно, но наркотики… он ненавидел наркотики. Ненавидел то, как они действуют на людей. Ненавидел то, как они действовали на него самого. В тюрьме он предпочитал не общаться с теми, кто приторговывал наркотой. Считал их мерзавцами и подонками, наравне с насильниками детей.

И вот на тебе — оказался среди такого же отребья.

Жители его квартала относились к нему по-разному. В зависимости от потребностей его либо привечали, либо не хотели видеть. Обслуживали в этом пабе, но держали на расстоянии. Здесь знали, чем он промышляет и, самое главное, для кого он это делает.

Потому что Кинисайд был хитрой бестией.

Большего подонка среди полицейских он никогда не встречал. Кинисайд знал, против кого нужно идти, а на кого не обращать внимания. На кого надавить, кому дать вздохнуть. Он арестовывал людей, добивался, чтобы в суде их признавали виновными. Но это распространялось только на тех, кого он хотел убрать с дороги.

Никто не осмеливался даже слова против него сказать.

Потому что он служил в полиции и мог любого отправить в тюрьму. На любой срок.

Кинисайд без видимых усилий правил западной частью Ньюкасла — такое ни одному бандиту не снилось. И при этом ни единого цента не отправлял ни в один детский приют.

Поэтому его не уважали. Только боялись.

— Запомни, Майки, — сказал он тогда, — тебе от меня никуда не деться.

Ему наконец удалось скрутить уродливую сигарету. Он попробовал прикурить, но конструкция развалилась в руках.

Невезучий, озлобленный человек.

Внутри поднималась и пузырилась знакомая волна бессильного гнева. Он вдруг вспомнил слова тюремного психолога: не злись на события — только на причины, их вызвавшие. Попытайся докопаться до корня зла и предпринимай соответствующие меры, только действуй с холодной головой.

Он, кажется, начинает понимать. Нечего злиться на сигарету, которая не желает скручиваться. И ухмыляющиеся придурки из тура «Убрать Картера» ни при чем.

Все дело в Кинисайде.

Он докопался. Да, это Кинисайд. А теперь он предпримет соответствующие меры, только действовать будет с холодной головой.

Внутри поднимался гнев.

Он вытащил кисет, повторил попытку свернуть сигарету.

Гнев собирался в кулак. Руки перестали дрожать.

На этот раз сигарета получилась, он прикурил, затянулся.

Гнев — чистый, без примесей.

Кинисайд.

Предпринять соответствующие меры.

Майки выпустил струйку дыма.

Отлично. Все встало на свои места.

Майки стоял у въезда на парковку возле здания полицейского участка и наблюдал.

Ждал. Рука в кармане пальто сжимала рукоятку ножа.

Он не сумел пробраться внутрь: ворота были закрыты, видеокамеры торчали по периметру площадки. Пробираться на территорию стоянки с тыльной стороны тоже слишком рискованно. Нож в кармане уже наказуемое деяние — для него вполне достаточное, чтобы его снова упекли за решетку.

Пришлось довольствоваться дежурством у въезда.

Темнело. Пожалуй, охранник в будке может и заподозрить что-нибудь, если Майки отсюда поскорее не уберется. Он изо всех сил старался делать вид, что кого-то ждет. Что он полицейский стукач.

Что почти соответствовало действительности.

Для пущей убедительности время от времени поглядывал на часы.

И смотрел, кто выходит из здания.

У него не было конкретного плана. Собирался ли он поцарапать его шикарную машину? Или напасть на него самого? Он не знал. Поэтому наблюдал и ждал, надеясь, что план созреет сам по себе.

Все больше народу проходило мимо, не обращая на него никакого внимания. Гражданский персонал полиции. Майки начинал чувствовать себя полным идиотом. Что он собирается сделать? Что он вообще может сделать? Он уже решил плюнуть на все и отправиться домой, когда увидел открывавшего дверь Кинисайда.

Майки в последний раз затянулся, бросил окурок на землю, раздавил ногой. В горле пересохло.

Рука в кармане сжала рукоятку. Сердце колотилось как бешеное. Он не знал, что делать — подойти или продолжать наблюдение. Однако дальнейшие события удержали его от всяких действий.

Кинисайд уверенным шагом вышел из здания. У него, как всегда, был высокомерный вид — высокомерие он надевал как бронежилет, который и пуля не пробьет. Но что-то в нем было еще. Какая-то решимость. Он направился к единственному «ягуару» на площадке.

Не успел он дойти до машины, как из здания выскочила женщина и побежала вслед. Лет двадцать восемь — тридцать, решил про себя Майки, хотя в этом разбирался слабо. Худощавая, темноволосая. Пожалуй, она могла быть привлекательной, если бы попыталась. Но она, судя по всему, не пыталась. Она, наверное, просто существовала. Волосы немытые, неухоженные, мятая и очень дешевая одежда. На лице ни следа косметики. Под глазами темные круги, испуганный взгляд, затравленный вид.

— Алан! — позвала она громко и бросилась наперерез.

Кинисайд вздохнул с усталым раздражением, обернулся на голос.

Майки прислушивался, стараясь понять, о чем они говорят, но до него долетали только обрывки разговора.

— Алан, ты ведь обещал…

— …хватит… Джанин. Все кончено…

— …не знаю… как мне… бросил меня, как…

И жестикуляция.

Джанин на грани истерики умоляет и смотрит на него, как тонущий на спасательную шлюпку, в которой не хватило места.

Кинисайд стоит неподвижно со сложенными на груди руками и не смотрит ей в глаза. Потом говорит что-то решительное, давая понять, что у нее нет шансов, и садится в машину. Джанин пришлось прыгнуть в сторону, чтобы не попасть под колеса. «Ягуар» выскочил из открытых ворот и просвистел по Вест-роуд.

Джанин бежала за машиной по стоянке и даже выскочила на улицу. Она смотрела на удаляющийся «ягуар» сгорбившись, словно с ним исчезала ее последняя надежда.

И не двигалась.

— Простите… — Майки медленно подошел и остановился у нее за спиной.

Она вздрогнула от неожиданности, обернулась. По ее взгляду он сразу понял, какие чувства вызвал. Испуг, отвращение, в лучшем случае — сильную неприязнь.

— Не волнуйтесь, — он умоляюще сложил перед собой руки, — я совсем не… не собираюсь… не хочу вас обидеть…

Ее не убедили его слова, она в страхе попятилась.

— Знаете, — скороговоркой выпалил Майки, — все дело в Кинисайде. Алане Кинисайде.

При одном упоминании этого имени ее настроение тут же изменилось. Она по-прежнему смотрела на него настороженно, но в глазах появилось любопытство.

— При чем тут Кинисайд?

— Я его тоже знаю. Мне показалось, что вы относитесь к нему так же, как я.

— И что? — Она продолжала на него смотреть.

Майки почесал затылок. Вздохнул.

— Я сюда пришел, чтобы… чтобы как-нибудь ему навредить. Не знаю как, но навредить. А потом вышли вы. А потом… — Он не сумел закончить фразу.

— Что же он вам плохого сделал?

— Жизнь мою украл. — В его словах зазвенела злоба.

Джанин понимающе кивнула.

— Послушайте, — Майки чувствовал себя не в своей тарелке, — может быть, нам стоит… это… мы… вдвоем…

Она посмотрела на него так, будто он сделал ей непристойное предложение.

Майки покраснел и замахал руками:

— Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать… поговорить бы нам. Он, похоже, испортил жизнь нам обоим. — Он пожал плечами. — Ну это… типа, беду пополам. Две головы… Что-нибудь придумать… Короче, разобраться с ним.

Джанин молчала и, кажется, что-то решала для себя.

— Ладно, — сказала она через минуту, — только я позвоню друзьям и скажу, где нахожусь.

— Конечно-конечно…

— Чтобы вы знали.

— Что вы! Я совсем не против.

Она посмотрела на часы:

— У меня скоро закончится рабочий день. Подождите меня здесь, и мы зайдем в какой-нибудь паб.

Она вернулась в здание.

Майки посмотрел, как за ней закрывается дверь, и закурил.

Впервые за много месяцев он улыбался.

Кинисайд больше всего любил лето. Но оно прошло. И вот он сидит перед окном и смотрит на осенний дождь.

Он прикрыл глаза. Лето… Вилла на Канарах. Загородный дом в псевдогеоргианском стиле в Уонсбек-Мур в Нортумберленде — любимое место отдыха. Как же он любит проводить здесь летние месяцы! Теплый воздух, насыщенный запахом меда и цветущей лобелии в садах, бледно-розовые с синим закаты. Он приезжает с работы, переодевается, с удовольствием вооружается садовым инструментом — надо подровнять кусты, скосить газонную траву. Потом готовит мясо на барбекю, оснащенном газовой горелкой, потом в патио с женой и детьми ест мясо с пылу с жару, потягивает пиво или австралийское «шардоне».

Они весело болтают, смеются, наслаждаясь обществом друг друга. Он хороший муж. Хороший отец. Помогает детям готовить уроки, хвалит за успехи в школе, отпускает погулять с друзьями.

Он вздохнул. Открыл глаза. Опять эти фантазии — такого на самом деле в его жизни не было. Дом — настоящая прорва, куда постоянно уходит куча денег, ежемесячные выплаты по ипотеке — как ночной кошмар. Обслуживание машины — опять деньги, и немалые, а кредит за прошлый месяц еще не погашен. Из-за дверей кабинета доносятся пронзительные крики близнецов, с которыми уже сейчас трудно совладать. Чужие, дикие существа. Жена с идиотскими запросами, на которые не хватает никаких денег. Какая там вилла на Канарах!

Он шумно выдохнул, надеясь, что вместе с воздухом из легких сумеет выпустить из себя постоянное напряжение, в котором живет. Не получилось. Крепкое горькое пиво тоже не помогало.

Дом должен был служить убежищем, куда бы он мог приезжать и отдыхать душой после работы, где спасался бы от грязи и жестокости, с которой приходится сталкиваться ежедневно. Мерзость, мусор, который приходится выгребать. В этом доме он собирался прятаться от прошлого.

Он снова вздохнул. Что толку! Иллюзии. И спасения нет. Он вспомнил, как на него смотрел Палмер, когда вызвал сегодня после обеда к себе в кабинет.

— Служебное расследование? — переспросил Кинисайд.

— Пока только слухи. Легкая рябь на поверхности, — сказал шеф без улыбки.

— Перед бурей? Да уж, знаю, как это бывает. — Он обвел глазами кабинет. Снова посмотрел на Палмера. — Что я могу сделать?

Палмер изобразил на лице искреннее удивление. Пожал плечами.

— Это не мое дело. Я просто решил, что ты должен быть в курсе.

Внутри шевельнулся страх. Паника.

— Разве вы… не можете ничего сказать? Словечко замолвить? Положить конец слухам? То есть я хочу сказать… вас ведь это тоже зацепит.

Глаза Палмера сделались жесткими и холодными.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Кинисайд смотрел на него, не в силах даже слова вымолвить.

— В феодальной Японии, — сухо произнес Палмер, — опозоренные самураи закалывали себя мечом. — Он откинулся в кресле, поднял палец. — Есть над чем поразмыслить.

Кинисайд был не в состоянии размышлять. Он слышал, как громко бьется его собственное сердце, отдаваясь в ушах.

— Извините, мне нужно идти на встречу, — пробормотал он. — Значит…

На том все и закончилось.

Он держал в руках пустую кружку и не мог вспомнить, когда успел ее выпить. Снова налил пива.

Осень. Все умирает. Переход к зиме — тюрьма, на дверях которой висит огромный замок.

По стеклам лупит дождь. Поганая погода. Ничего не поделаешь — Нортумберленд.

Когда он шел от станции, то чувствовал за спиной взгляды, слышал перешептывания, понимающие кивки. Он старался себя успокоить, списывая это на подозрительность и собственные страхи, но ведь ощущение оставалось.

Кто-то его сдал.

Но кто?

Выйдя из кабинета начальника, он мысленно до головокружения перебирал имена. Кто-то из его команды? Не может быть. Они сами по уши в грязи. Им, как и ему, есть что терять.

Кто же тогда?

Джанин? Нет. Она полностью в его власти. Он любил эту свою власть над людьми.

Нет, эта не посмеет. К тому же она сейчас не в том состоянии.

Кто же тогда? Кто?

Он скользнул взглядом по кабинету. Этот дом — всего лишь тюрьма, куда он заточен, а семья — ухмыляющиеся сокамерники. Он вдруг захотел взять в руки что-нибудь очень тяжелое и пройтись по дому, круша все вокруг. Разнести все вдребезги: домашний кинотеатр, DVD-проигрыватель, систему хай-фай. Коллекцию хрусталя, который собирает жена. Он один имеет право все это уничтожить.

И вырваться на свободу.

Его вдруг прошиб пот, воздуха не хватало. Начался настоящий приступ паники. Он заставил себя успокоиться, взял себя в руки.

Посмотрел на часы. Необходимо ускорить события.

Нечего дергаться и распускать нюни. Проявить терпение. И претворить в жизнь свой план.

Приблизить великий день.

День, который станет его спасением. Настоящим спасением.

Не здесь, в Уонсбек-Мур, и даже не на Канарах.

Он уедет еще дальше, где никогда не бывает зимы, где круглый год лето.

 

16

На улице стемнело, когда возле дома остановился «сааб» с откидным верхом. Донован вышел первым — он сидел на переднем пассажирском сиденье. За ним вышел Амар, вслух проклиная спортивные машины за непродуманно крошечное пространство сзади. Пета вышла последней и закрыла машину.

Все, хватит подполья.

Они перестают скрываться.

— Эта машинка — предмет моей особой гордости, — сказала она, когда они забирали ее со стоянки.

— Не рискованно ли оставлять ее на стоянке в таком районе, как Байкер?

— Рискует тот, кто осмелится на нее покуситься, — засмеялась Пета.

Они вчетвером разработали план действий. Пета, Амар и Донован возвращаются в квартиру и продолжают наблюдение за домом Отца Джека, давая ему понять, что он под колпаком. Чтобы он засуетился и допустил ошибку.

Мария остается в гостинице и ждет приезда Шарки, одновременно пытаясь дозвониться до Джамала.

Они вошли в непроветриваемый подъезд, пропахший виниловым покрытием на полу, поднялись на свой этаж. Пета открыла дверь ключом. Они вошли внутрь, и Донован закрыл за собой дверь. Пета зажгла свет.

Амар остановился как вкопанный.

Спиной к окну сидел Отец Джек.

— Это кого-нибудь здесь интересует? — Он поднял вверх мини-диск.

От углов отделились четыре фигуры с бейсбольными битами в руках и окружили вошедших. Они приготовились напасть, как цепные псы ожидая только команды своего тучного хозяина.

Аппаратуру уже сломали.

Донован посмотрел на Джека. Толстяк выглядел очень плохо. Он переоделся в другую яркую гавайскую рубаху и еще более свободные светлые холщовые брюки. Очевидно, на рану пришлось наложить очень толстую повязку, потому что брюхо выпирало еще больше. Кожа имела нездоровый вид. Он сильно потел, от него нестерпимо несло. Рука с диском дрожала.

Он был похож на привидение, которое пока не поняло, что оно уже не живой человек.

— Я тут кое-кому позвонил… — Он мотнул головой в сторону дюжих парней. — Они ребята накачанные и очень серьезные, что меня вполне устраивает, а вот вам, уважаемые, придется несладко.

Он снова поднял руку с диском.

— Придется вам ответить за то, что вы… со мной сделали. — Сквозь боль в голосе пробивалась злоба. — Короче, это ваш последний шанс.

Пета, Амар и Донован молча переглянулись.

— Так вы готовы заключить со мной сделку?

Новый торговый культурно-развлекательный комплекс «Гейт» в центре Ньюкасла. Сверкающий металл и неоновое освещение. Внизу огни баров и кафе, наверху кинотеатр, где без перерыва идут блокбастеры.

Мария стояла на верхней смотровой площадке стеклянного здания, чувствуя головокружение, и смотрела на город внизу: люди выходят из закрывающихся магазинов, кто-то садится в машины, кто-то подъезжает к барам. Обыкновенные люди в обыкновенном городе. Другой мир.

— Ей-богу, как в воздухе висишь, блин. Это как же отсюда можно звездануться!

Она обернулась. Появившийся откуда-то сбоку Джамал смотрел вниз на улицу, отводя глаза. Он был одет так же, как в прошлый раз, но куртка и кроссовки потеряли прежний лоск и шик. Неловко переминался с ноги на ногу. Она поймала его взгляд: он был не просто взбудоражен — видно было, что он смертельно напуган.

— А я уж подумала, что ты не придешь, — осторожно произнесла она.

Джамал безразлично пожал плечами, но сквозь это безразличие проступала паника. Он дрожал, но не от холода.

— Сказал же, приду.

Марии удалось оставить сообщение на его мобильном. Она напоминала, кто она такая, попросила связаться с ней, чтобы они могли продолжить дело, о котором он договаривался с Донованом. Удивительно, но он очень быстро откликнулся.

Сказал, что готов встретиться. Что должен рассказать что-то важное. Очень важное. Велел захватить толстый кошелек, потому что его информация стоит очень больших денег, и сам назначил место и время встречи.

— Итак, что ты хотел мне рассказать? — Мария улыбалась и говорила так, словно боялась спугнуть и без того насмерть перепуганного мальчишку.

— Деньги-то у тебя с собой?

— Если то, что ты расскажешь, окажется правдой, тогда…

— Нет. Они мне нужны прямо сейчас. Валить мне отсюда нужно. — В глазах мольба, голос звучит жалобно.

Мария вздохнула:

— Прости, но сначала я должна тебя послушать.

Джамал молчал, соображая, как поступить.

Она терпеливо ждала.

Он кивнул, но потом вдруг начал озираться, будто на этой площадке, куда вряд ли кто-то поднимается, понатыкали подслушивающих устройств.

— Только не здесь.

— Ладно. Есть хочешь?

Джамал снова безразлично пожал плечами. И снова глаза его выдали.

Бедный ребенок, он не просто хочет есть — он голоден как волк, подумала она.

— Тогда пойдем. — Она пошла в сторону эскалатора. — Еда за мной.

Джамал изобразил равнодушие, но почти побежал следом.

В «Нандо» почти не было посетителей, и их очень быстро обслужили.

Джамал в несколько минут расправился с едой и не отказался от добавки.

Наконец он утолил голод, осушил свой бокал колы и, довольный, откинулся на спинку кресла.

— Понравилось?

— Ага! — Он счастливо улыбался.

— Вот и хорошо. А сейчас давай о деле. Так что ты хотел мне рассказать?

Улыбка тут же сползла с губ. Он заговорил, но начал заикаться и в конце концов замолчал.

— Не волнуйся и не торопись. Времени у нас с тобой достаточно.

— У меня его нет. Я должен исчезнуть как можно скорее. — Лицо Джамала стало очень серьезным.

Он набрал в рот побольше воздуха и, прежде чем она что-то могла сказать, выпалил:

— На диске говорят двое.

Мария ободряюще кивала.

— Один — ваш журналист. Ну, этот, который погиб…

Сердце Марии учащенно забилось. Она чуть не подскочила на месте.

— Продолжай.

— А другой…

Он вспомнил голос на диске: «Видите ли, мистер Майерс…»

— А другой…

И он начал рассказывать. Медленно и очень осторожно, будто подбирая каждое слово. Это человек, которого показывали по телевизору. О котором пишут во всех газетах. Тот, который пропал.

Да, он самый.

Джамал замолчал. Сначала его рассказ оглушил Марию. Хотелось вскочить, срочно бежать из кафе, отдавать по телефону указания, начать действовать. Если то, что она узнала, правда, это настоящая бомба.

Если это правда.

— Можешь доказать, что не врешь?

— Конечно. Если бы у меня был диск, сама бы убедилась.

— Где он сейчас?

По лицу Джамала пробежала тень, и он пробормотал:

— У Отца Джека.

Мария вынула из сумки мобильный:

— Я сейчас позвоню Джо.

— Что толку! — Но Джамал произнес это так тихо, что Мария не услышала.

— Не отвечает. — Она отложила телефон и посмотрела на Джамала: — У тебя что-то произошло?

Сай… Он лежал и не двигался…

— Послушай, — голос Джамала звучал умоляюще, — я ведь тебе рассказал, что ты хотела знать. Мне нужны деньги… прямо сейчас.

— В чем дело?

— Просто я… — Он, казалось, был готов сорваться с места, закричать, разрыдаться. — Нужно мне очень…

Мария вздохнула:

— Ладно. Я могу разрешить выплатить тебе тысячу фунтов. Но сначала нужно какое-то время, чтобы проверить в твоем рассказе некоторые факты.

Джамал от отчаяния стукнул кулаком по столу:

— Мне очень нужны деньги. Я должен исчезнуть, как ты не понимаешь!..

Марии этого совсем не хотелось.

— Погоди, — сказала она, — я должна сделать пару звонков. Иди возьми себе колу или еще что-нибудь.

Джамал обреченно вздохнул, но поняв, что больше ничего не добьется, побрел к бару.

— Кое-что прояснилось, — сказала Мария и сунула телефон в сумку. Перед ней лежала открытая записная книжка, исписанная торопливыми каракулями.

Она переговорила с несколькими корреспондентами своей газеты, пытаясь свести воедино факты в связи с исчезновением Колина Хантли.

Он уехал неделю назад, во вторник, а женщине, которая убирает у него в доме, сказал, что домой вернется поздно, может быть, даже переночует в другом месте. После смерти жены он жил один. Его единственная дочь живет в Ньюкасле, а он — в поселке Уонсбек-Мур.

Коллеги по работе говорили, что задолго до исчезновения он был рассеян и сильно нервничал. Один даже сказал: «Будто готовился к чему-то очень важному».

На вторник Хантли отпросился с работы, поэтому в тот день никто его не хватился. Но когда он не пришел к дочери, с которой договаривался в среду поужинать, она позвонила в полицию.

— Видеокамеры на вокзале здесь, в Ньюкасле, зафиксировали, что он садится в лондонский поезд, — сказала Мария Джамалу. — Такая же видеокамера на вокзале Кингс-Кросс зафиксировала, что он с этого поезда сходит. Так что по месту и датам твой рассказ, похоже, подтверждается.

— Значит, я получу свои деньги?

— Давай-ка начистоту.

Дочери Колин Хантли не звонил. Полиция допросила его друзей и коллег по работе и исключила их из списков подозреваемых. «Официально расследование продолжается, — сказал Марии один из тех, кому она звонила, — но если в ближайшее время не всплывут какие-то новые факты, его, скорее всего, закроют».

— Ты должен обо всем рассказать полиции. Ты свидетель.

Джамал побелел, его начало трясти:

— Какая полиция! Джо мне обещал! Я рассказал все тебе, поэтому с ними мне не о чем говорить. Я просто хочу получить свои деньги.

Мария вздохнула. Нет, она не может позволить, чтобы он взял и исчез. Он сейчас единственный источник важнейшей информации. Нужно еще до конца проверить факты, защитить материал от конкурентов. Нет, она не может его отпустить. Надо что-то придумать, как-то его уговорить.

Она посмотрела на часы: Шарки скоро подъедет. Он сумеет придать всему этому делу юридическое обоснование, у нее появится дополнительное время. А пока ни в коем случае нельзя отпускать Джамала, он должен везде с ней ходить.

Она подняла на него глаза и улыбнулась, запихивая в сумку блокнот и ручку. Он не улыбнулся в ответ, в глазах застыли тревога и страх.

— Знаешь, деньги привезет человек по фамилии Шарки, но он приедет только поздно вечером. До его приезда мне необходимо решить кое-какие вопросы. Пойдешь со мной?

— Чё делать-то? — спросил он подозрительно.

— У Колина Хантли есть дочь. Она живет недалеко отсюда. Мне нужно с ней побеседовать. Почему бы не пойти к ней вместе? Я скажу, что ты стажер или мой помощник. В общем, что-нибудь придумаю.

Джамал хмыкнул, но Мария заметила, как он гордо развернул плечи.

— Лады.

— Что тут может быть плохого, правда? — Мария продолжала улыбаться.

Они вышли из кафе в сторону остановки такси. Навстречу валила толпа, мечтавшая увидеть на экране очередную голливудскую байку.

 

17

Донован в упор смотрел на Отца Джека, стараясь не обращать внимания на отморозков с битами на изготовку.

Не получилось.

Он с усилием заставил свой голос звучать спокойно и ровно:

— Какую же ты нам предлагаешь сделку?

Отец Джек посмотрел на диск.

— Вот это, — он сейчас явно получал удовольствие, хотя было очевидно, что боль становится почти нестерпимой, — я вам отдам за пятьдесят тысяч фунтов. Не будем мелочиться. И за мальчишку-полукровку.

Последние слова он выплюнул с гневом и яростью.

— Интересное предложение, Джек. Только вот цену ты заломил слишком высокую. Между прочим, когда я видел Джамала в последний раз, он был с тобой. Кстати, как там твоя рана? — Несмотря на серьезность положения, Донован улыбнулся. — Пришлось, наверное, подгузник нацепить? Надо же, я и не знал, что выпускают такие размеры.

Джек снова покрылся испариной. Дыхание затруднилось, взгляд потемнел еще больше.

— Можешь сколько угодно насмехаться, но ты скоро, очень скоро поплатишься. Меня утешает, что твои раны будут куда глубже и страшнее моих.

— Утешайся и получай удовольствие, где только сможешь, — сказала Пета зло и бесстрашно, — потому что твоему мерзкому бизнесу пришел конец.

Отец Джек выдавил очередную вымученную улыбку:

— Ой-ой, какие мы страшные!.. Ваша аппаратура вдребезги разбита…

— Полагаешь, мы не подстраховались? — перебил его Амар.

— И не предусмотрели подобное развитие событий? — закончила Пета, уперев руки в бедра.

Донован поразился ее хладнокровию. Сам он был серьезно напуган.

Джек махнул рукой:

— Вы не представляете, какие у меня друзья и связи…

— Информация о тебе передана в одну центральную газету. У нас достаточно серьезных улик, чтобы упрятать тебя за решетку. И никто из друзей-товарищей тут тебе не поможет — они пойдут как твои сообщники. Готовься, Джек, скоро ты прославишься на всю страну.

Джек дышал громко и с надрывом, лицо покраснело так, словно его поджаривали в духовке. Он готов был вот-вот взорваться, но каждое слово давалось ему с трудом:

— Этот диск… Он ведь вам все еще нужен… Сторгуемся. Отдайте мне то, что у вас есть. Тогда выйдете отсюда… целыми и невредимыми.

— Что ты мелешь! — сказал Донован с бесстрашием, которого совсем не ощущал. — Кто ж тебе поверит!

— Поздно, Джек. — Амар оставался таким же невозмутимым, как Пета. — Мы уже передали материалы в газету. Финита ля комедия.

Казалось, Джека сейчас хватит удар.

— Марк…

К нему подошел один из громил, помог подняться. Джек с трудом держался на ногах. Он постоял качаясь, как человек, теряющий сознание, потом отдал громиле диск и кивнул.

Тот положил диск на стол и, размахнувшись, ударил по нему битой. Потом еще и еще, пока от него не остались лишь серебристые осколки.

Джек впился взглядом в Донована. Лицо исказилось гримасой боли и ненависти.

— Ни нашим, ни вашим, — прошипел он, выдыхая сероводород.

Он махнул Марку рукой, и тот проводил его до двери. Прежде чем выйти из квартиры, Джек обернулся к провожатому:

— Дождитесь, когда я спущусь… а потом… потом можете размяться с этими героями.

Он закрыл за собой дверь. В наступившей тишине было слышно, как он, охая, с трудом спускается по лестнице.

— Извините, ребята, — произнес Марк, широко улыбаясь. — Ничего личного.

Остальные заржали.

Пета вдруг резко подпрыгнула и ударила в пах одного из отморозков, стоявших к ней ближе всех. Тот сложился пополам, шумно выдохнув боль и удивление. Руки, державшие биту, ослабли, и Пета тут же его разоружила, вывихнув ему пару пальцев. Парень плюхнулся на колени.

— Джо!

Она бросила биту Доновану. Он неловко ее поймал, крепко обхватил руками.

Ее резкий выпад подарил им драгоценные секунды. Остальные настолько остолбенели, что даже не попытались оказать какое-то сопротивление.

Теперь их оставалось трое. Первый шок прошел, и они остервенело бросились вперед. Ни от кого, и тем более от девки, они не ожидали такого отпора.

Донован почувствовал резкий всплеск адреналина в крови. Куда-то исчезли боль и усталость — осталось только желание выжить.

— Ах ты сукин сын! — Марк уже опускал на него биту, но Донован успел отскочить в сторону — удар пришелся о стену. Повинуясь инстинкту самосохранения, своей битой он тут же ударил Марка по ребрам с такой силой, что ему показалось — он услышал хруст костей. Марк, вскрикнув, скорчился от боли.

Он снова размахнулся и попал Марку по плечу. На этот раз ничего не сломалось, не треснуло, но удар рикошетом отозвался в руке.

Марк хрюкнул, повернулся, размахнулся битой.

От удара в живот Донован дернулся и задохнулся.

Марк прыгнул на него, еще раз ударил, отбросил на стол, потом резко сдернул на пол. Донован не сумел удержать биту в руках. Марк придавил его к полу, схватил за горло одной рукой.

Донован увидел над собой глаза, полные злобы и ненависти. Глаза совершенно незнакомого человека — эта мысль его отвлекла. Вернула к действительности вторая рука Марка, которую тот сжал в кулак и занес над ним.

По этой руке Донован попал битой, но был уверен, что удар все равно будет весомым. Драться с Марком на равных у него не получится — остается рассчитывать на собственные навыки. Он высвободил придавленные Марком руки и попытался оттолкнуть от себя перекошенное злобой лицо, давя на рот и нос. Противник схватил его за горло обеими руками. Донован примеривался вцепиться в него второй рукой. Хотел было взяться за шею, но она была слишком толстой и накачанной, ухватиться за щеки — бесполезно.

Он подобрался рукой к глазу — Марк понял его маневр, начал крутить головой, не отпуская горло.

Донован начал задыхаться и хрипеть. Силы его покидали. Перед глазами, как ходы в другой мир, заплясали черные дыры. Его хватит только на единственный, последний рывок.

Большими пальцами он с силой надавил Марку на оба глаза.

Марк взревел и попытался, не разжимая хватки на горле, отвести голову назад.

Донован продолжал давить.

Марк разжал стальные тиски, скатился с Донована на пол, скорчился на боку, закрывая глаза руками.

— Сволочь… мои глаза… Я ослепну… — ныл он слабым голосом.

Хватая ртом воздух и кашляя, Донован с трудом поднялся, взял биту и дважды ударил Марка по почкам. Размахнулся, чтобы нанести третий удар, но силы его оставили, и он тяжело осел на пол возле перевернутого стола, вяло держась за биту.

Между тем остальных тоже удалось утихомирить. Одному Амар уперся коленом в грудь и держал его за горло. Поверженная жертва беспомощно сучила ногами и руками. Амар больше не смахивал на манерную гимназистку — под футболкой вздулись крепкие мышцы. Лицо было сосредоточенным.

Двое других катались по полу и выли от боли.

Пета опустилась на колено возле Амара. Злость ее разогрела, она была похожа на молнию.

— Слушай, — сказала она пленнику, — тебя ведь просто наняли. Вставай и отправляйся отсюда подобру-поздорову. Мы тебя больше не тронем. Ты пойдешь своей дорогой, а мы — своей.

Она огляделась вокруг, улыбнулась.

— Ну что, закончим на этом!

Лежавший на полу качок, видя, что у него нет выбора, послушно закивал.

Амар разжал пальцы, давая ему возможность подняться.

Остальные к нему присоединились. Марка, который продолжал закрывать руками лицо, поддерживал один из его напарников.

— Ты ему, блин, глаза чуть не выдавил, — сказал тот, кого только что помиловал Амар.

— Я сейчас с тобой проделаю то же самое, — пообещала Пета. — Выметайся отсюда.

Тот уставился на нее, она тоже смотрела на него не мигая.

Он не выдержал, отвел взгляд и вышел из квартиры вслед за остальными.

— И расскажи всем, что вас отлупила блондинка на пару с черномазым гомиком, — крикнул Амар на прощание.

Они с Петой переглянулись, ударили по рукам.

Потом вспомнили о Доноване. Пета села рядом на корточки.

— Вы как?

Донован слабо улыбнулся:

— Как вам мой клиент?

— Вы его здорово отделали!

Он посмотрел на нее, на Амара. Произошедшее их только раззадорило, а его лишило сил.

— Ужас… — сказал Донован.

— Зато какой отпор мы оказали захватчикам, — отозвался Амар.

Они рассмеялись, и воздух очистился от напряжения.

— Что ж, — сказал Донован, — мне кажется, пора пойти обрадовать папашу Джека.

Молот страшно скучал.

Он сидел за рулем неприметной «вектры» и наблюдал за квартирой девицы. Ему казалось, что он торчит здесь неделями — нет, завис на всю жизнь.

Он оставил Кинисайда на станции и вернулся на свой пост. За темными окнами никакого движения.

Когда он выполнял подобные поручения, его одолевали воспоминания обо всех обидах, которые ему наносили в жизни. Они представлялись ему короткими историями. На переднем сиденье рядом с ним стояла открытая спортивная сумка, из которой на него смотрели мертвые глаза — вся его аудитория. Только у его историй был другой конец: мучители приходили в ужас от его силы, он сам их унижал и истязал, вырывал извинения и обретал покой только после того, как убивал своих обидчиков. И мысленно поедал, словно вынимая из них душу.

Но сегодня фантазии не приносили облегчения. И он знал почему. События последних дней здорово его завели. Лондонский канал, Пеннинские горы — вот его истинное призвание. А не эта тягомотина. Он скучал.

Он злился, когда скучал.

А когда злился, кто-то должен был за это ответить.

— Пусть что-нибудь произойдет! Хоть что-нибудь! — взревел он и стукнул рукой по рулю.

Очень скоро кое-что действительно произошло.

Он даже заморгал, решив, что у него глюки.

Нет, картинка вполне реальная.

Мальчишка-проститутка. Джамал. Он шел к дому с какой-то женщиной. Женщину он не знал, но разве в ней дело? Самое главное, что объявился маленький ублюдок!

Он сразу же подумал о Кинисайде: нужно позвонить.

Женщина и Джамал подошли к подъезду, набрали номер квартиры.

Номер квартиры девицы!

Кинисайд трубку не брал: Молот слышал бесконечные длинные гудки. Наверное, сидит у себя за городом. Там сигналы совсем не ловятся. Молот отсоединился, не дожидаясь включения голосовой почты, — оставить сообщение он не решился.

Он начал вертеть головой, соображая, что можно сделать.

Женщина о чем-то довольно долго говорила в домофон. Наконец дверь открылась и посетители вошли в подъезд.

Молот потер лоб. Надо подумать.

Принять решение. Проявить инициативу.

Он снова посмотрел на мобильный, будто взглядом мог заставить Кинисайда перезвонить, но телефон молчал.

Он раздраженно вздохнул, закрыл сумку, вылез из машины, натянул на уши вязаную шапочку и стрельнул глазами по сторонам — не следит ли кто за ним.

Вокруг все было тихо.

Зарывшись лицом в поднятый воротник, он подошел к подъезду и приготовился нажать на кнопку звонка.

 

18

Дверь в дом приоткрыта. Он оглянулся на Пету и Амара, те пожали плечами. Он толкнул дверь.

Внизу все перевернуто вверх дном. Подростки, судя по всему, сбежали. Они, очевидно, торопились — в спешке похватали все, что можно унести, а потом продать.

Над головой скрипнули половицы.

Он жестом показал наверх и начал осторожно подниматься по лестнице. Пета и Амар последовали за ним.

На площадке второго этажа он огляделся. Комнаты, где жили подростки, стояли нараспашку. Они подверглись такому же опустошению, как и гостиная внизу. На полу валялась одежда, которую не успели распихать по сумкам. Но сквозь этот кавардак, как ни странно, проглядывала некая методичность: эти дети частенько в своей жизни откуда-нибудь убегали.

Донован подошел к комнате Отца Джека. Единственная закрытая дверь, из-за которой доносились странные звуки.

Здесь кто-то устроил настоящий погром. Дверцы шкафов были открыты настежь, ящики комодов выдвинуты, содержимое разбросано по всей комнате. Свидетельства тайной жизни Отца Джека — отвратительные, страшные секреты, о которых вдруг заявили во всеуслышание.

Повсюду следы крови, особенно ярко выделявшиеся на фоне белой мебели.

На кровати то ли полулежал, то ли полусидел Отец Джек. Вид у него был жуткий. Толстяк прижимал к себе бездыханное тело Сая и рыдал.

И Донован, и Пета с Амаром поначалу даже растерялись и остановились в нерешительности. Наконец Джек заметил чье-то присутствие и поднял глаза. Едва он понял, кто перед ним, его охватила паника. Он дернулся, чтобы побежать, но, очевидно, поняв бесполезность своих усилий, обреченно кивнул головой.

Донована почти тронуло его горе.

Почти.

— Джек, мы звоним в полицию, — сказал он.

— Только не забудьте туда же сдать черномазого мерзавца, — заскулил Джек. — Позаботьтесь о том, чтобы этот ублюдок заплатил за то, что сделал с моим мальчиком.

Педофил посмотрел на покрытое синяками бледное лицо Сая и начал бережно вытирать кровь у его глаз. Его продолжали сотрясать рыдания.

— Да, — сказал Донован, — обвиняй Джамала. Обвиняй нас. Обвиняй несчастных детей. А еще можно телевидение обвинить. Все кругом виноваты, один ты — белый и пушистый.

— Смотри, сука, что он наделал, — выл Джек, взяв в руку металлический шест. — Он ударил его вот этим. Он…

Огромное тело снова заколыхалось в рыданиях, но Донована они больше не трогали.

— Бог его знает, вот только на этой штуковине — твои отпечатки. Твоя ДНК. Кто это сделал: педофил — прожженный негодяй и насильник — или какой-то мальчишка, которого к тому же здесь нет? Кому поверит суд? Джек, ты в дерьме по самые уши, и тебе из него не выбраться. — Донован мрачно усмехнулся.

Рыдания не утихали.

Донован повернулся к Пете и Амару:

— Улик достаточно?

— Вполне, — кивнула Пета.

— Тогда звоним в полицию, а потом Марии. Надо довести дело до конца.

Он полез было в карман за мобильным, но потом посмотрел на Пету:

— Вы не могли бы это сделать вместо меня? Я сейчас вообще не в состоянии что-либо предпринять.

Он выбрался из комнаты, спустился по лестнице, вышел на улицу и сел прямо на асфальт. Закрыл глаза.

Постарался отключиться от всего на свете.

— Кэролайн Хантли? — Мария говорила в металлическую решетку микрофона на подъезде.

— В чем дело? — донесся слабый голос, в котором одновременно звучали нотки отчаяния и надежды.

— Меня зовут Мария Беннетт. Я главный редактор лондонской газеты «Геральд». Вы не позволите войти? Мне нужно с вами поговорить.

В ответ послышался тяжелый вздох, будто женщина потеряла всякую надежду.

— Я не общаюсь с журналистами. Уходите, пожалуйста.

— Я вас очень хорошо понимаю, — быстро заговорила Мария, чтобы женщина не успела повесить трубку. — Я не буду задавать никаких вопросов. Но у меня для вас, возможно, имеется информация. О вашем отце.

— Что за информация? — теперь в голосе звучала только надежда. — Он жив? Его нашли? Он не пострадал?

— Можно мне к вам войти?

Молчание.

Мария точно знала, что женщина раздумывает, стоит ли открывать, или это очередной трюк, чтобы проникнуть в дом. Она по опыту знала, что сейчас все зависит от того, найдет ли она верные слова.

— Я не из желтого издания. Я главный редактор «Геральда». Вы можете это проверить — я дам вам номер, по которому можно позвонить. Честное слово, мне очень нужно с вами поговорить. Вы должны меня выслушать.

Снова тишина.

Мария посмотрела на Джамала, скрестила пальцы на удачу. Джамал пожал плечами. На другом конце опять вздохнули.

— Хорошо, проходите. Четвертый этаж, квартира восемь.

Дверь запищала, Мария ее открыла, пропустила вперед Джамала, подождала, пока дверь снова наглухо закроется. Они начали подниматься по лестнице.

Она чувствовала знакомый трепет в груди и радость, потому что снова занималась любимым делом. А то ведь засиделась за столом руководителя.

Кэролайн ждала их на площадке перед открытой дверью в квартиру.

Мария протянула руку, Кэролайн ответила на рукопожатие. Мария приветливо улыбалась:

— Мария Беннетт.

— Кэролайн Хантли.

Кэролайн оказалась высокой блондинкой лет двадцати семи — двадцати восьми. Если бы не бессонные ночи, она была бы очень привлекательной.

— На площадке не очень удобно разговаривать… — сказала Мария.

Кэролайн заметила Джамала.

— Кто это с вами? — В голосе страх и сомнение, словно ее обманули. — Это же не журналист.

— Это Джамал. Собственно, он и есть основная причина, по которой мы должны с вами поговорить. — Она показала на дверь квартиры. — Можно?

Кэролайн кивнула, отступила вглубь, пропуская гостей. Мария улыбнулась, поблагодарила и вошла. Джамал, робко кивнув, последовал за ней.

Кэролайн закрыла за ними дверь.

Мария огляделась:

— Очень симпатичная квартира.

— Она сейчас далеко не в лучшем виде, — заметила Кэролайн, садясь в кресло. — Как, впрочем, и хозяйка.

Мария посмотрела на нее сочувственно и понимающе кивнула. Она успела заметить, что домашний костюм Кэролайн покрыт пятнами, а волосы не мыты.

Кэролайн жестом указала на диван. Мария и Джамал сели рядом.

— Итак?

По просьбе Марии Джамал повторил для Кэролайн свой рассказ. Он рассказывал то же самое, но излагал события мягче, чтобы как можно меньше ранить слушательницу.

— Вот как… — сказала она, когда он закончил, в замешательстве пожимая плечами.

В комнате повисла почти осязаемая тишина. Джамал посмотрел на Марию, ища защиты и подтверждения, что он все сделал правильно. Она улыбнулась, ободряюще кивнула.

— Очень вам сочувствую, Кэролайн… — сказала Мария.

Кэролайн обхватила себя руками, опустила голову. Плечи затряслись.

— Я… э-э… принесу вам воды, — предложила Мария.

Та кивнула в ответ, хотя вряд ли услышала, что ей говорят.

Мария встала, поискала глазами кухню и жестом пригласила Джамала следовать за ней. Нужно ненадолго оставить Кэролайн одну.

В дверь позвонили.

— Хотите, я узнаю, кто там? — спросила Мария.

И снова Кэролайн кивнула с отрешенным видом.

Мария подошла к двери:

— Кто там?

— «Интерфлора», — раздался мужской голос. — Доставка для… — зашелестели бумажки, — Хантли? Да, для мисс Кэролайн Хантли.

— «Интерфлора»? Допоздна работаете?

— Везде пробки, — объяснил голос. — Это последний заказ. Потом поеду домой.

Мария закрыла микрофон рукой, повернулась к Кэролайн:

— «Интерфлора». Впустить?

Кэролайн неопределенно махнула рукой:

— Как хотите…

Мария нажала на кнопку.

— Четвертый этаж, восьмая квартира, — сказала она в домофон и пошла на кухню за стаканом воды.

Через минуту раздался стук в дверь.

— Надо же, как он быстро поднялся, — пробормотала она про себя. Потом позвала Джамала: — Открой, пожалуйста, чтобы не беспокоить Кэролайн.

Джамал открыл дверь.

Он сначала не признал стоявшего на пороге человека: вязаная шапочка закрывала пол-лица. Но когда тот злобно улыбнулся, сверкнув синим зубом, сомнений не осталось.

Страх пригвоздил Джамала к месту, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Внутри все оборвалось. Он открыл рот, хотел закричать, но слова застревали в горле.

— Ма… Ма… Мария! Мария!

От ужаса в голосе прорывались истеричные нотки. Он попытался отступить на шаг, но ноги не слушались. Молот переступил порог, пошел на него.

И остановился.

В дверях кухни появилась Мария со стаканом в руке.

Молот, ухмыляясь, переводил взгляд с Джамала на женщину. Можно позволить себе роскошь выбирать.

За эти несколько секунд Джамал пришел в себя, прыгнул в сторону, прежде чем Молот сообразил, что добыча уплывает из рук.

— Джамал! Ты куда? — крикнула Мария, но тот уже успел юркнуть за дверь.

Молот посмотрел ему вслед и дернулся, чтобы его догнать.

— Вы нас обманули — вы не из «Интерфлоры»! — сказала она сердито, окидывая его гневным взглядом. — Кто вы, черт возьми, такой? Что вам нужно?

Молот улыбнулся ей улыбкой голодного удава.

Блеснул зуб с драгоценным сапфиром.

Она вспомнила, что Джамал именно так описывал своего преследователя возле вокзала в Лондоне. Содрогнулась от ужаса и тут же поняла, на что он способен.

Она бросила быстрый взгляд на входную дверь, на гостиную, на стакан с водой в руках. Не зная, что делать, инстинктивно плеснула водой ему в лицо.

Молот тут же автоматически резко выбросил руку вперед. Кулак раздробил стекло, загнав часть осколков ей в шею под подбородком. От удара она отлетела к стене, сильно ударившись затылком. Осколки вонзились глубоко в горло.

Ничего не понимая, Мария несколько секунд стояла без движения — в тело словно вошел ледяной сталактит, — потом схватилась за шею руками и поднесла их к глазам. Руки были в крови. Острые осколки разрезали артерию. Кровь начала хлестать фонтаном, заливая стены и потолок. Квартира уже не казалась уютным теплым местом.

Она осела по стене, упала на колени, хватаясь руками за воздух. И никак не могла поверить, что все это происходит с ней наяву. Она пыталась дышать, но из горла вырывался только хлюпающий хрип.

Из последних сил она хваталась за шею в надежде остановить кровь.

Пыталась кричать, но крик застревал в горле.

Она завалилась на пол, в голове электричкой в другой мир понеслись молитвы. Тело не подчинялось и сотрясалось в конвульсиях.

Сталактит со звоном раскололся, разбросав по телу ледяные осколки.

Взгляд начал угасать, темнота из уголков глаз медленно расползалась вокруг.

Она вдруг увидела над собой перекошенное от ужаса лицо Кэролайн Хантли. Увидела, как тот же человек одним ударом свалил ее на пол и начал озираться в поисках чего-нибудь, во что завернуть поверженную девушку. Она видела, как, перешагнув через нее, он вошел в гостиную.

Мария попробовала крикнуть, попросить его, чтобы он позвонил в «скорую».

Слова звучали громко и отчетливо, но только в голове.

Тело уже не дергалось в конвульсиях.

Лед проник внутрь костей.

В глазах потемнело, будто она опустила веки.

Молитвы продолжали звучать в мозгу, но все тише и тише.

Холод распространился по всему телу, остужая каждую клеточку.

Она больше ничего не чувствовала.