19

В крохотной комнате едва помещались стол и два стула. Покрытые звукоизолирующим материалом стены без окон, серая массивная дверь. Единственная тусклая лампочка тихо гудит над головой сонной осенней мухой. Комнату, производившую гнетущее впечатление, населяли невидимые призраки бесполезной лжи, отчаяния оттого, что приходится идти на сделку, признаний, которые ни к чему хорошему не ведут. Было трудно дышать, воздух, как слабая надежда, растворялся в четырех глухих стенах.

Пета смотрела в одну точку и вдруг пожалела, что бросила курить.

Дело не в том, что она скучала по привкусу никотина во рту или легким не хватало смолы. Курение — как трость. Нечто такое, что помогает пристроить руки во время разговора. Или во время ожидания. Нечто такое, что когда-то давало ей обманчивое ощущение смелости. Как алкоголь.

Но она давно отказалась и от того, и от другого.

Сердце трепыхалось в груди пойманной птицей. Она оказалась по другую сторону стола, напротив стула следователя. Малоприятный оборот для человека, который когда-то служил в полиции.

На столешнице можно было различить имена, написанные и выцарапанные, прочесть заверения в невиновности, в любви; она увидела отметины, которые оставляют особо ретивые полицейские.

Ни одного знакомого имени. Определенно люди здесь бывают чаще, чем в «Макдоналдсе», да и свободных мест куда меньше.

Она снова вздохнула, посмотрела на часы — скоро семь — и начала перебирать в памяти события вечера.

Выйдя из дома Отца Джека, она увидела сидящего на краю тротуара Донована и присела рядом. У него был измученный вид.

— Они все сбежали, — с отчаянием в голосе сказал он, — все до одного…

— Мы не всемогущи, Джо, — кивнула Пета, вздыхая. — Нам удалось обезвредить опасного преступника, гнусного растлителя малолетних. Мы не в состоянии спасти всех.

Донован горестно покачал головой:

— Одного… Хотя бы одного…

Она поднялась, решив, что лучше дать ему какое-то время побыть одному.

Позвонила в полицию, рассказала, что произошло. Еще до приезда полицейских они решили, чего не будут говорить — прежде всего, не сообщат, по какой причине Донован разыскивает Джамала. Подъехавшая полиция расспросила всех троих по отдельности.

Отца Джека в наручниках повели в ожидавшую машину. Он их как будто не узнал, у него был вид совершенно разбитого человека.

На каталке вывезли закрытое простыней тело Сая и поместили в ожидавшую машину скорой помощи, которая тут же уехала.

Свет прожекторов и белые халаты делали обстановку похожей на съемочную площадку.

После почти трехчасовых расспросов, уточнений, поиска возможных нестыковок в рассказах, противоречий или даже лжи полицейские, казалось, удовлетворились. Немного помогло и то, что Пета когда-то работала в полиции. Их отпустили.

Привлеченные суетой и ярким светом, вокруг начали собираться газетчики и телевизионщики.

— Если хотите объективного освещения событий, стоит от всей этой братии как-то избавиться, — сказал ей Донован. — И как можно быстрее.

Он позвонил Марии, но в трубке раздавались только длинные гудки. Хмурясь, сунул телефон в карман.

— Не берет трубку. Наверное, спит.

— Слушайте, — сказала Пета, — я знаю одного парня, он возглавляет в Ньюкасле ассоциацию внештатных журналистов. Его зовут Дэйв Болланд. Вам знакомо это имя?

— Слыхал, — ответил Донован.

— Можно позвонить ему. Он все устроит и организует эксклюзивный материал для «Геральда».

Донован начал отчаянно зевать. Пета поняла, что он смертельно устал. Ударная доза адреналина истощила силы.

Она, кажется, выглядела ненамного лучше.

— Как хотите, — сказал Донован. — Можно этим заняться завтра утром.

И они разошлись — каждый в свою сторону. Когда Пета садилась в машину, ее окликнул констебль и попросил, чтобы она проехала с ним в полицейский участок.

— Зачем?

— Вам хотят задать еще несколько вопросов.

Она попыталась воспротивиться, но, прекрасно понимая, что это бесполезное занятие, позволила отвезти себя в полицейский участок на Маркет-стрит.

И вот она сидит здесь и ждет.

За спиной открылась дверь. Она обернулась.

— Прошу прощения за то, что заставил ждать, — весело сказал знакомый до боли голос, от которого екнуло сердце.

— Здравствуй, Пол. — Она почувствовала, что в горле пересохло.

Сержант сыскного отдела полиции Пол Тернбулл улыбнулся профессиональной улыбкой, за которой даже ей трудно было что-то прочесть.

Темная шевелюра начинала седеть, лицо пополнело, но в целом он выглядел так же, как во время последней встречи. Такой же черно-белый — зримое проявление собственной веры в незыблемые черно-белые жизненные принципы. Она хорошо знала, какие тараканы живут у него в голове.

Он посмотрел на нее и снова улыбнулся:

— Прекрасно выглядишь.

— Сейчас глубокая ночь, у меня был такой кошмарный день, что не осталось никаких сил, и выгляжу я ужасно. — Слова защищали ее как броня. — Впрочем, за комплимент благодарю, — добавила она подчеркнуто любезно.

Лицо Тернбулла казалось ничего не выражающей маской.

— Как дела? — Он повел плечом.

— Нормально, — ответила она, не вдаваясь в подробности. — Хорошо.

— Значит, хорошо… — эхом отозвался он, пристально вглядываясь в ее лицо.

Пета беспокойно зашевелилась на стуле.

— Ну что, рассмотрел? Теперь я могу идти?

Маска слегка покраснела.

— Всего пару вопросов…

Пета сложила руки на груди: надо же, как сильно бьется сердце.

Тернбулл посмотрел в листок, который откуда-то вытащил.

— Я хочу, чтобы ты… повторила свою версию произошедшего. Нужно кое-что уточнить…

Пета вздохнула и снова начала рассказывать. Да, за домом Отца Джека была установлена слежка. Да, она предъявит полиции и фотографии, и видеопленку. Да, включая те, на которых запечатлен высокопоставленный полицейский чин и довольно известный член местного совета, которые частенько наведывались в его заведение. Да, материалы переданы также в центральную газету. Нет, они не вламывались в дом — дверь была открыта. Джек узнал о том, что за ним следят, и прислал каких-то людей, которые уничтожили аппаратуру и собирались расправиться и с ними. Да, когда они вошли в дом, Отец Джек держал тело мертвого подростка и то, что, по их мнению, было орудием убийства.

Пета откинулась на спинку стула:

— Теперь я могу быть свободна?

Тернбулл посмотрел на Пету.

— Мне известно, что у тебя работает, — он снова бросил взгляд в листок перед собой, — этот азиат. А Джо Донован? Он-то какое имеет отношение ко всему этому?

— Как журналист, который помогает нам написать статью.

— Он работает в «Геральде»? Или работал?

Пета кивнула.

— Он сейчас еще о чем-нибудь пишет?

— Спроси у него.

В его глазах мелькнул огонек. Он снова пробежался по записи.

— Странный выбор. Здесь говорится, что он давно ничего не пишет. С тех пор, как… — он поводил пальцем по строчкам, — как пропал его сын. Это совершенно выбило его из колеи. Сына так и не нашли — ни живого, ни мертвого.

— Что?

Тернбулл поднял глаза, заметил тревогу в ее глазах.

— Разве ты не знала? Неужели он тебе ничего не рассказал?

— Нет… — Пета медленно покачала головой. — Боже мой, какой ужас…

Тернбулл ухмыльнулся.

— Тебя это огорчает? — Он подался вперед. — Похоже, ты неравнодушна к этому Доновану, я прав?

Пета почувствовала, что у нее загорелись щеки, а руки невольно сжались в кулаки.

— Я бы тебе сейчас…

— Отдалась? — смеясь, закончил за нее Тернбулл. — В любое время — я готов.

У нее заклокотало внутри.

— Я бы этого не сделала, даже если бы на земле остался единственный мужчина — ты.

— Раньше ты была другого мнения.

Она посмотрела на него в упор. Взяла себя в руки.

— Кстати, Пол, как поживает супруга? Как дети?

Он промолчал. По лицу скользнула тень.

— Считает ли она, что преступное деяние имеет срок давности? Что прошлое так и остается в прошлом? А может, она и вовсе не знает, что произошло? Хочешь, я с ней пообщаюсь? А то вдруг все осталось по-прежнему, и меня просто кто-то заменил.

Тернбулл смотрел на нее молча.

— Сучка, — наконец выдавил он.

Пета улыбнулась. Грустно и холодно.

— Я больше не та наивная дурочка, какой была, когда с тобой познакомилась. И не алкоголичка с разбитым сердцем, в которую превратилась, когда ты меня бросил. Сучка? Могла и ею стать, Пол.

Он смотрел на нее в упор, она ответила тем же. Он первым отвел глаза — в них мелькнул страх.

— Ты увидел в документах мое имя — тебе стало любопытно, и ты решил на меня взглянуть. Как в старые добрые времена. Я правильно тебя поняла?

Тернбулл снова смотрел на нее не мигая.

— Так я могу идти?

— Дверь вон там. — Он криво улыбнулся. — Уверен, мы скоро снова увидимся.

Она взглянула на него, не в силах скрыть ненависть.

— Сомневаюсь.

Тернбулл махнул рукой. Она поднялась из-за стола, повернулась и стремительно вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

Он сидел, не двигаясь и глядя прямо перед собой — на то место, где только что сидела Пета.

Он не рассказал, над чем сейчас работает. И почему так уверен, что они снова увидятся. Очень скоро.

Он заскрипел зубами, сжал кулаки.

И криво усмехнулся.

Донован лежал в горячей ванне в своем номере, пена пузырилась прямо у подбородка.

Он наслаждался давно забытыми ощущениями.

Тревога по поводу бесследно исчезнувших детей отступила. Пета права: они передали в руки полиции опасного преступника-педофила. Когда он перешагнул порог усталости, понимание значительности их поступка вызвало такой подъем в душе, что ему показалось, он вернет ему силы. Но почти три часа показаний все-таки добили его.

Вернувшись в гостиницу, он еще пару раз попытался связаться с Марией, чтобы сообщить последние новости. Очень хотелось заснуть в ее объятиях, а завтра проснуться рядом с ней. Но она, наверное, не хочет, чтобы ее беспокоили. Что ж, пусть отдыхает, он ей обо всем расскажет утром. У них так много ночей впереди — он это точно знает.

Едва оказавшись в кровати, он провалился в глубокий сон без сновидений. На душе было спокойно: с другими проблемами он разберется позже.

Завтра.

Он проснулся рано утром. Тело затекло, и он решил принять ванну, чтобы унять боль.

Он выйдет из ванны и закажет завтрак в номер.

Пригласит Марию разделить с ним трапезу.

В дверь номера громко постучали. Он откинул назад мокрые волосы, высунул голову из ванны и крикнул:

— Оставьте — что там у вас — за дверью! Я через пару минут выгляну.

Через минуту стук повторился.

— Ну не свинство ли! — вздохнул Донован.

Он выбрался из ванны, набросил белый махровый халат, подошел и открыл дверь.

— Я же сказал, оставьте…

И замолчал на полуслове.

Он сразу понял, что перед ним копы, хотя они были в штатском и не успели ткнуть в нос удостоверения. Одна — женщина лет тридцати пяти с короткими светлыми волосами и совершенно непримечательная внешне. Другой — мужчина помоложе в костюме и галстуке, черно-белый с головы до ног. Первой заговорила женщина.

— Я инспектор сыскного отдела Нэтрасс, а это, — она жестом показала на своего спутника, — мой напарник, сержант Тернбулл. Вы позволите нам войти?

— Я вчера вечером уже дал показания, — нелюбезно буркнул Донован. — Что еще вы хотите от меня услышать?

— Можно нам войти? — Голос женщины звучал бесстрастно и бесцветно.

Донован отступил в сторону, пропустил в номер непрошеных гостей, закрыл дверь и обернулся.

— Можно присесть?

Донован смахнул с кровати свою далеко не новую одежду, поднял одеяло и простыню.

— Спасибо, — сказала Нэтрасс и села на кровать. Тернбулл сел рядом.

Было ясно, что она ничего не скажет, пока Донован стоит, поэтому он покорно сел на стул в углу комнаты.

— Мистер Донован, — начала Нэтрасс ровным низким голосом, — к сожалению, у нас для вас печальные известия.

Донован открыл было рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость, но выражение лица инспектора помешало ему это сделать. При этом глаза ее ничего не выражали. Он начал ощущать беспокойство.

— Речь идет… о Марии Беннетт. Она, судя по всему, погибла.

Донована будто с размаха ударили в солнечное сплетение.

— То есть как это «погибла»?..

Он переводил непонимающий взгляд с одного на другого, но полицейские сидели с профессионально бесстрастными каменными лицами.

— Погибла…

Ни умом, ни сердцем он не мог ни осмыслить, ни принять эту информацию. Казалось, тело и голова отделились друг от друга и закружились в каком-то диком черном вихре.

Он начал трясти головой, чтобы избавиться от этого ощущения, но стало только хуже.

— Она… она ведь… — Он в оцепенении показал на дверь. Покачал головой. — Нет-нет, не может быть… Что вы такое говорите…

Посетители молча переглянулись.

— Как… как это случилось?

— Ее убили, — рубанул Тернбулл.

Донован смотрел на него ничего не понимающими глазами.

— Убили?.. Кто?..

— Мы надеялись услышать это от вас, мистер Донован.

Донована словно стукнули по голове.

— Что вы имеете в виду?

— Мой коллега хочет сказать, — сказала Нэтрасс, бросая на напарника осуждающий взгляд, — что обнаружено тело с документами на имя Марии Беннетт.

— Вы хотите, чтобы я ее опознал? — глухо спросил Донован.

— Простите, но приходится просить вас об этом.

Донован закрыл лицо руками:

— Господи…

Нэтрасс и Тернбулл поднялись. Она обернулась к Доновану, посмотрела в глаза:

— Мы, честное слово, очень вам сочувствуем.

Он кивнул.

Они вышли, сказав, что подождут внизу. Донован снова опустился на стул, глядя прямо перед собой.

В голове, как акробаты в замедленной съемке, плыли мысли; в душе проносились чувства, как сошедший с рельсов на полном ходу поезд.

Рухнул целый мир, который он начал для себя создавать. Хрупкий мир, который разлетелся от дуновения темного ветра реальности, как соломенный домик.

Он снова одинок. Несчастен. Всеми покинут.

У него было чувство…

То же самое он испытывал, когда пропал сын.

Раздавленный, он сидел, не двигаясь с места.

В дверь постучала горничная, но, не дождавшись ответа, ушла.

Он продолжал сидеть, уставившись в пол.

Наконец он вспомнил, что внизу ждут двое полицейских. Встал, отправился в ванную. Посмотрел в зеркало, увидел свое мокрое лицо и только тогда понял, что плачет.

— Наверное, я должен вам сказать, что Мария и я… что мы любим друг друга… — Он запнулся, вздохнул. — То есть любили…

Нэтрасс кивнула, как будто его слова подтвердили то, о чем она знала или догадывалась.

— В таком случае вам, конечно, тяжело вдвойне, — сказала она.

Донован сгорбился на стуле, локти на коленях, пальцы сцеплены. Он не находил слов.

Они сидели рядом на пластиковых стульях в длинном-длинном коридоре, которому, казалось, нет конца — Донован находился в своем собственном мире, Нэтрасс — в ожидании, что он позволит ей войти.

Больничный морг.

Донована вели сюда через артерии больницы — бесконечные коридоры с бесчисленными стерильными дверями; за каждой новой дверью оставалось все меньше тепла, пока за ними не закрылись последние и они не оказались в сердце здания — морге.

Он увидел прямо перед собой сверкающие металлические столы с желобками по бокам. На одном из них лежало накрытое простыней тело. Тернбулл подошел к лаборанту в синем халате, показал на Донована. Тот приблизился к столу, откинул простыню.

Донована бил озноб, он опустил голову, уставился в пол. В недавнем прошлом он часто мысленно проигрывал то, что должно было произойти сейчас: простыню открывают, он видит тело, ему задают вопрос, он отвечает.

«Да, — неоднократно мысленно говорил он, — это Дэвид… Мой сын».

Волна боли после этого находила выход, наступало ощущение пусть уродливой, но завершенности.

Но это был не Дэвид.

Перед ним на столе лежала Мария. Глаза закрыты, волосы разметались, выражение красивого лица почти радостное — как в ту ночь, когда она заснула рядом с ним.

Посиневшая рваная рана на шее напоминала, что она не спит. Мария была теперь где-то совершенно в другом мире.

— Да, — кивнул он, — это она.

И отвернулся, понимая, что эта картина останется с ним навсегда.

Еще одна потеря.

Еще один призрак, который будет его преследовать.

— У вас есть какие-нибудь предположения, кто мог это сделать? — услышал он голос Нэтрасс.

Он покачал головой.

— Может быть, этот человек как-то связан с тем, над чем вы работали?

Донован вдруг подумал о Джамале, но тут же отбросил эту мысль. Снова покачал головой.

— Вы что-то собирались сказать?

— Нет, я ничего не знаю.

— Над чем вы работали? Что вас обоих сюда привело?

Донован поднял на нее измученные глаза:

— Пожалуйста… Я понимаю, что вам нужно делать свое дело, я не меньше вас хочу, чтобы убийцу поймали, но… я не могу…

Нэтрасс понимающе кивнула, но было заметно, что его слова ее не удовлетворили.

В эту минуту к ним подошел Тернбулл с двумя пластиковыми чашками в руках. Одну он протянул Доновану, который удивленно посмотрел на его руку.

— Это чай, — пояснил Тернбулл.

Донован едва кивнул в знак благодарности, трясущимися руками взял чашку и поставил на пол.

Тернбулл сел рядом с ним с другой стороны.

— Где ее нашли? — обратился к нему Донован.

Нэтрасс и Тернбулл переглянулись, она кивнула, Тернбулл заговорил.

— В квартире Кэролайн Хантли.

— Чьей? — Донован нахмурился в недоумении.

— Кэролайн Хантли, — вмешалась Нэтрасс, — дочери Колина Хантли.

В памяти на секунду зажглась какая-то искра, но быстро потухла.

— Колина Хантли? — переспросил он.

— Пропавшего ученого, — сказал Тернбулл, изучая реакцию Донована.

— Вы не могли о нем не слышать, — сказала Нэтрасс. — Об этом похищении сейчас трубят все СМИ. Газеты, радио и телевидение. Полиция поднята на ноги.

— И работает в две смены, — сказал Тернбулл, но Нэтрасс сделала вид, что не услышала его замечание.

— Простите, я не в курсе.

Нэтрасс рассказала об исчезновении Колина Хантли, Донован слушал и кивал.

Наверняка он слышал или видел это имя, поэтому оно и показалось знакомым. Газеты, телевидение. Но в глубине сознания скреблась еще какая-то мысль, какое-то неясное чувство не давало покоя…

Он услыхал голос Нэтрасс — она о чем-то его спрашивала. Он поднял глаза:

— Простите, что вы сказали?

— Я о ее тетради — в ней полное описание обстоятельств исчезновения Колина Хантли. Мы связались с «Геральдом», они подтвердили, что она звонила туда и подробно обо всем расспрашивала.

— Вы в это время находились в Байкере, — вставил Тернбулл.

— Затем она отправилась в Джесмонд к Кэролайн Хантли. Вчера вечером около десяти тридцати в службу спасения позвонила соседка и сказала, что в квартире наверху шум, похожий на драку.

— Это как раз квартира Кэролайн Хантли, — уточнил Тернбулл.

— А что говорит сама Хантли? — спросил Донован.

— Ничего, — сказала Нэтрасс, — она исчезла.

Донован посмотрел на обоих полицейских:

— То есть?

Тернбулл вытащил записную книжку и начал зачитывать:

— Около двадцати двух сорока пяти та же соседка увидела в окно выходившего из подъезда человека с предметом, похожим на свернутый ковер. Он поместил свою, по всей видимости, тяжелую ношу в багажник стоявшей неподалеку машины — «воксхолл вектры» и уехал.

— Она запомнила номер? — спросил Донован.

— Не обратила внимания, — сказал Тернбулл. — Решила, что это не имеет значения.

— Мы были в квартире Хантли, — сказала Нэтрасс. — Похоже, из гостиной пропал большой ковер.

— Вместе с хозяйкой, — предположил Донован.

— У нас возникло такое же подозрение, — сказала Нэтрасс. — Мы пригласили соседку, чтобы с ее помощью составить фоторобот того человека. Это может здорово помочь в расследовании. И описание машины, хотя тут у нас меньше надежд: слишком много на улицах «вектр». Мы, кстати, полагаем, что тот же человек похитил ее отца. Почему он это сделал, неизвестно.

Тернбулл повернулся к Доновану. Лицо ничего не выражало, но взгляд выдавал внутреннее напряжение.

— У вас имеются какие-нибудь предположения?

— Нет, — сказал он, не отводя глаз.

— Пол, принеси мистеру Доновану еще чаю.

— Я ведь только что…

— Мне кажется, он остыл. Будьте любезны.

Она бросила на него взгляд, который отметал всяческие возражения. Тернбулл неохотно поднялся и потопал прочь. Она проводила его глазами, потом повернулась к Доновану с сочувственной улыбкой на лице:

— Я должна извиниться за поведение коллеги. В своем рвении добиться справедливости он порой… заходит слишком далеко.

Донован молча кивнул.

— Понимаю, сейчас не лучшее время вести разговоры. — Она протянула визитную карточку. — Здесь мой телефон. Если что-то вспомните — неважно что, — позвоните, пожалуйста. Вы ведь не меньше нас заинтересованы в поимке убийцы.

Донован кивнул и сунул карточку в карман.

— Буду с вами откровенна. Я не из тех полицейских, кто считает, что пресса и полиция не в состоянии найти общий язык. У вас свои задачи, у нас — свои, интересы могут пересекаться к обоюдной выгоде.

Донован прищурился:

— Что вы имеете в виду?

— Мне кажется, — она позволила себе слегка улыбнуться, — вы меня прекрасно поняли. Вы помогаете мне, а я — вам.

Донован кивнул. Старая как мир история. Журналисты и их источники.

— Договорились, — сказал он.

— Вот и отлично, — сказала она с улыбкой, но взгляд тут же посуровел, — только никаких подвигов, никакой самодеятельности. Это не приведет ни к чему хорошему. Особенно для вас. Вы меня поняли?

— Как не понять.

Вернулся Тернбулл с очередной чашкой в руках и злобой на лице.

Нэтрасс поднялась:

— Спасибо, Пол, но боюсь, нам с вами пора идти.

Тернбулл, сердито зыркнув на Донована, швырнул чашку в стоявшее рядом мусорное ведро.

— Мы можем вас подбросить до гостиницы, мистер Донован, — предложила Нэтрасс.

— Благодарю, но я лучше пешком.

Они проводили его до двери и отправились по своим делам.

А на улице в это время вовсю хозяйничал новый день. Пронзительно-синее небо над головой, в парке рядом буйство осенних красок. Светило солнце. В такой день хочется жить.

Донован пошел прочь, стараясь его не замечать.

По дороге ему так и не удалось привести мысли в порядок.

Перед входом в гостиницу толпились газетчики, телерепортеры — без сомнения, в надежде поговорить с коллегой-журналистом. В ожидании его появления.

Он чертыхнулся про себя и, пока они не успели его заметить, нырнул за угол. С другой стороны здания он юркнул в заднюю дверь ресторанной кухни и наткнулся на вопросительный взгляд шеф-повара.

— Общество защиты окружающей среды, — тут же сориентировался Донован. — Я бы на вашем месте бросился наводить чистоту.

Он быстро прошел через кухню в фойе и там попробовал прокрасться к лифту, но тут его заметила администратор у стойки:

— Мистер Донован, мистер Донован…

Обреченно вздохнув, он нехотя пересек холл, стараясь держаться подальше от главного входа. Она протянула ему ворох записок:

— Вот, вам просили передать…

Конечно, это от журналистов, которые просят его о встрече. Он и сам когда-то так поступал.

— Отправьте все это куда подальше, — сказал он. — В помойку всю эту кучу.

— Прибыл мистер Шарки. Он сказал, что должен срочно с вами увидеться.

— А не пошел бы он туда же.

— Простите, что вы сказали? — Девушка распахнула глаза.

— Бога ради, извините, — Донован виновато улыбнулся. — Случайно вырвалось.

Она кивнула, даруя прощение.

Он зашел к себе в номер и позвонил в «Геральд». Попросил всю информацию о Колине Хантли, которой они располагают.

Он потерял ощущение дня и ночи, потерял всякий счет времени.

Оно перестало для него исчисляться в часах и минутах, приняв более конкретную форму. Промежутками между временем, когда приносили еду. Между приемами пищи, ее перевариванием и освобождением кишечника. Питьем и освобождением мочевого пузыря. Оно измерялось количеством вылезающих из нор крыс.

Темницу освещала единственная голая лампочка — его постоянное солнце, которое скорее отбрасывало тени, чем давало свет. После того как увели Гэри Майерса и вместе с ним забрали пару одеял, стало еще холоднее. Ему сунули несколько потрепанных детективов в мягкой обложке — Джеффри Арчер, Джон Гришэм, Том Клэнси. Он решил, что это входит в программу пыток.

Ощущение некой стабильности в его нынешнем состоянии давала постоянно болевшая рука.

Иногда он думал, что сходит с ума. Он понимал, что Мефистофель стремится его сломать. Он слышал его голос, даже когда его самого не было рядом.

«Позвони, — все настойчивее требовал он. — Позвони, и тогда сможешь выйти на свободу. И станешь богатым».

Он не мог позвонить. А еще он знал, что никогда не выйдет на свободу…

Он услышал, как зазвенели цепи на воротах, в замке повернулся ключ. Дверь открылась.

Колин Хантли заморгал от ворвавшегося в помещение света. Он больше не тянулся за колпаком. Зачем? Он ведь отлично знает своих похитителей, да и лишние движения приносили невыносимую боль. Какой смысл притворяться теперь, когда Майерса рядом нет?

Это был Молот.

— Я тебе тут кое-что принес, чтоб не было скучно, — сказал он.

Оставив дверь открытой, он снова вышел и вернулся, держа в руках предмет, похожий на свернутый ковер. Он потащил его по полу, положил в паре метров от Колина и начал разворачивать.

Колин, по-прежнему привязанный цепью к батарее, подался вперед, чтобы разглядеть, что он принес. Что-то в этом предмете было Колину знакомо. Внутри…

— Кэролайн!

Молот повернулся и слегка ткнул его в челюсть. Колин отлетел к стене. Рука заболела еще больше.

— Не ори, ты, козел! А то унесу ее отсюда. По кусочкам унесу.

— И-и… извини, случайно вырвалось…

Колин собрался с силами, сел, потрогал рукой лицо. Из носа текла кровь. Они захватили его дочь.

Его новый мир.

Кэролайн лежала на ковре со связанными руками и ногами и заклеенным пленкой ртом и бешено водила глазами вокруг. Она увидела отца, но даже это не погасило ужас и панику в ее взгляде.

Молот содрал пленку с ее лица, развязал руки и ноги, дернул за руку, не обращая внимания на крик боли, и грубо защелкнул на запястье наручник от цепи, которой совсем недавно приковывал к батарее Гэри Майерса.

— Ну вот и встретились. Счастливая семейка воссоединилась, — сказал он.

Он ушел, закрыв на все замки дверь и ворота.

Отец и дочь некоторое время молча смотрели друг на друга, от переполнявших эмоций не в силах что-то сказать, потом упали друг другу в объятия. Насколько, конечно, могли это сделать, потому что короткая цепь натянулась, впиваясь в кожу и не давая приблизиться.

Волна эмоций захлестнула обоих и вырвалась наружу рыданиями и потоком слез. Они боялись, что снова друг друга потеряют.

Наконец слезы прекратились. Они смотрели друг на друга, словно убеждаясь, что это не сон.

— Кэролайн… — Его голос дрожал и напоминал звук старой скрипучей телеги. — Кэролайн… что с тобой… Тебя били?

Она покачала головой:

— Нет. — И снова обняла отца. — Папочка, родной мой… я думала, тебя уже нет в живых…

— Нет-нет, видишь, я жив…

Она слегка отстранилась и внимательно на него посмотрела:

— Господи… что же они с тобой сделали!

Колин невольно прижал к себе больную руку:

— Ничего страшного, не волнуйся…

Они снова обнялись. Снова слезы, рыдания.

Наконец она вопросительно посмотрела на него:

— Что происходит, папа? Почему ты здесь?

Колин печально вздохнул, отполз назад к стене:

— Девочка моя, я совершил ужасный поступок…

 

20

— Это было просто классно, старик!

— Да, Майки, ты превзошел самого себя.

— Они все прям обалдели.

Майки шел по Высокому мосту в Гейтсхед в сопровождении своих работодателей и, улыбаясь, кивал.

— Спасибо, — сказал он, — вдохновение нашло.

Огромная почерневшая металлическая конструкция Высокого моста, построенного еще при королеве Виктории, не пропускала ни одного солнечного лучика, но Майки было на это наплевать. Он теперь видел свет в конце туннеля.

Потому что обрел союзника.

Он шел и вспоминал свою встречу с Джанин в пабе «Принц Уэльский». Она вошла туда минут через двадцать после того, как они поговорили перед полицейским участком, остановилась на пороге, оглядываясь в нерешительности. Он помахал, она кивнула и с некоторой опаской подошла к его столику.

Он попытался посмотреть на себя ее глазами: грязный, небритый тип в дешевой одежде, вышедшей из моды лет десять-пятнадцать назад. Будто только из тюрьмы.

Конечно, можно понять ее страхи.

Она села на стул напротив и начала рыться в сумочке.

— Я не стал… — От волнения у Майки запершило в горле, он откашлялся, снова заговорил, вставая из-за стола. — Давайте возьму вам что-нибудь выпить. Я не сделал этого сразу, потому что не знал… что бы вы хотели.

— Спасибо, ничего не нужно.

Она вытащила из сумочки мобильный, потыкала в кнопки. Майки заметил, что у нее трясутся руки.

— Привет, мам, — сказала она в трубку, — я после работы забежала с приятелем в паб. — Она помолчала, слушая, что ей скажут, потом продолжила: — «Принц Уэльский». Нет, я недолго. Буду выходить, позвоню.

Джанин положила телефон в сумку, откинулась на спинку стула, посмотрела на него:

— Ну и что же вы собираетесь сделать с Аланом Кинисайдом?

Майки облизал пересохшие губы — пиво не помогало.

— Машину ему изуродую. Не знаю… или его самого. — Он попытался придать следующим своим словам полушутливый тон. — А то и вовсе укокошу.

— Он этого заслуживает, — кивнула она, неотрывно глядя на его кружку. Глаза как будто ничего не выражали.

Майки почувствовал горячее желание излить душу.

— Он разрушает мою жизнь. Я просто хочу… нанести ответный удар.

Джанин хмыкнула.

— Постарайтесь, и не только за себя. — Она вытащила из сумки пачку недорогих сигарет и зажигалку, вытряхнула сигарету, сунула в рот. У нее так сильно тряслись руки, что она никак не могла прикурить.

— Давайте помогу, — сказал Майки, наклонившись вперед и беря ее руку в свою.

Она отшатнулась от его прикосновения, он убрал руку.

— Простите, — сказал он.

— Нет-нет, это я такая… Просто я… Не переживайте…

Она снова попыталась прикурить, на этот раз ей это удалось. Глубоко затянулась, подождала несколько секунд, потом выдохнула, с дымом избавляясь от слишком сильного напряжения.

— Он скотина и мерзавец, его убить мало. — Еще раз глубоко затянулась. — Что же он вам сделал?

Майки решил, что нужно рассказать правду — это лучший способ показать, что он не собирается сделать ей ничего плохого. Или как можно больше правды. О тюрьме он решил умолчать. По крайней мере, пока. Она могла испугаться и убежать.

— Он заставил меня торговать наркотиками.

Джанин посмотрела на него внимательно.

— Он сказал, что я буду одним из его платных информаторов. Я совсем не хотел играть в эти игры, но он меня заставил. А потом заставил еще и торговать наркотой.

— Как это ему удается?

— Он требует от информаторов рассказывать ему о местных мелких оптовиках. Типа, где они находятся, когда прибывает очередная партия. Потом он и его люди их арестовывают, забирают товар и передают информаторам для сбыта.

— Почему вы согласились?

— Потому что, если бы я отказался, он упрятал бы меня в тюрьму, — вздохнул Майки.

— Он мог это сделать?

— А вы сами как думаете? — Майки попытался улыбнуться.

Она снова затянулась, выдохнула, почти успокоилась.

— Алан Кинисайд обожает разрушать чужие жизни, — согласилась она. — Он готов это делать даже бесплатно. Ради собственного удовольствия.

— А что у вас?

Она посмотрела на огонек сигареты, словно взвешивая, что ему сказать. Наконец решилась и заговорила:

— Мы встречались. Я знала, что он женат, но думала, что между нами это несерьезно и ненадолго. — Она покачала головой. — Но скоро поняла, что все очень непросто.

Очередная затяжка. Майки молча ждал.

— Мне было лестно его внимание: взрослый человек при погонах назначает свидание какой-то там секретарше из гражданских. Он был очень убедителен. Не отходил от меня, буквально преследовал… — Она покачала головой, почти улыбнулась воспоминаниям. — Знал, зараза, что сказать, чтобы я почувствовала себя совершенно особенной. Вы же знаете, как это делается.

И хотя Майки не знал, он кивнул.

Она докурила сигарету до самого фильтра и с силой затушила в пепельнице окурок.

— Мразь, — сказала она, всматриваясь во что-то, чего Майки видеть не мог. Вытащила следующую сигарету, закурила. На этот раз руки тряслись меньше.

— Сначала все было так романтично, — продолжала она. — Обеды в шикарных ресторанах. Модные коктейль-бары. Платья, которые туда положено надевать. Вместе вечера напролет. Поездки куда-нибудь в выходные. Было очень здорово, будоражило кровь.

Очередной вздох и затяжка.

Майки удивила ее откровенность. Наверное, решил он, чтобы изгнать Кинисайда из сердца, ей действительно нужно с кем-то поговорить. Кому все рассказать, как не совершенно незнакомому человеку, который ненавидит его так же сильно?

— Но постепенно наши отношения менялись. — По ее лицу пробежала тень. — Он начал просить меня… заставлял кое-что для него делать. Принуждал… — она уставилась на кончик горящей сигареты: —…в обычной жизни и в постели. Нечто отвратительное…

Майки почувствовал себя очень неудобно. Первый раз в жизни женщина разговаривала с ним о сексе. Он густо покраснел.

Она впилась губами в остаток сигареты, затянулась так, что загорелся фильтр. Пепел и дым.

— Ему нравится чувствовать власть над людьми. Он наслаждается своей властью, прямо-таки ловит от нее кайф.

— Сволочь какая… — отозвался Майки.

— У меня когда-то была подруга, которая жила с парнем; он ее бил. Я говорила ей: «Зачем ты с ним живешь? Брось его», а она отвечала: «Но я его люблю. Он изменится». — Джанин горестно вздохнула. — Я считала ее бесхарактерной, но сейчас так не думаю. Потому как знаю, что такое может произойти с любым человеком. Со мной ведь случилось.

Ее лицо еще больше потемнело. Она горько усмехнулась:

— Потом стало и того хуже. Начались наркотики.

Она затушила окурок, подумала немного, снова закурила. С каждым разом руки тряслись все меньше.

— Я ведь и до него немного баловалась наркотиками. Ну там, пару раз брала на черном рынке или в ночных клубах немного экстези. Все пробуют.

Майки согласно кивнул, но ничего не сказал.

— Мне даже нравилось — кайф такой. Но Алан хотел, чтобы это был героин, крэк. Сам подсадил. А потом… потом… — Она покачала головой, отвела глаза. — Он такое начал со мной выделывать, такое… И меня заставлял. Какой-то кошмар…

Она вздрогнула, словно увидела нечто такое, что Майки не мог, да и не хотел, видеть.

— Я потеряла человеческий облик, превратилась в настоящее отребье. — Голос звучал слабо, как у ребенка, потерявшегося в огромном мире. Майки напряженно слушал.

— Я совсем не знала, что делать. С кем… поговорить. Вообще ничего не понимала.

Было видно, что она переживает все заново.

— Мне помогла моя мама, удивительная женщина. Она дала мне силы от него оторваться. — Джанин грустно улыбнулась. — А отец хотел его шлепнуть, только не знал кого. Я же не говорила родителям, кто виноват в моих бедах, чем этот человек занимается. — Она помрачнела. — И уж конечно, не могла им рассказать, что он со мной делал.

Кружка Майки опустела. Он решил, что пока Джанин не закончит рассказ, он не станет заказывать очередную порцию.

— Они очень меня поддержали. Нашли врача. На работе ко мне тоже отнеслись с пониманием. Я сказала, что очень больна, но о нем рассказать не могла. Мне помогли взять отпуск по болезни. — Она вздохнула. — Лечение шло хорошо. — Она выпрямилась на стуле. — Правда хорошо. Я вернулась на работу, старалась не попадаться ему на глаза и искала новое место. Чувствовала себя сильной.

Она вдруг замолчала. На лицо снова набежала тень.

— А потом он опять объявился. Сам меня нашел. Прощения просил. Дескать, прости за прошлое, дай шанс, все теперь будет по-другому, обещаю… — Она покачала головой.

— Вы разве не сказали ему, чтобы он проваливал?

Она опустила глаза, медленно и печально покачала головой. Снова заговорила слабым голосом:

— Я… я опять с ним переспала.

Майки молча слушал.

— Но дело не только в этом. — Голос задрожал. — Я забеременела.

— Что?!

Она кивнула, собираясь с силами, чтобы не заплакать.

— Я сказала ему об этом, приперла к стенке. А он рассмеялся мне в лицо и велел пойти сделать аборт.

Она вздохнула, посмотрела на пачку, хотела взять сигарету, но раздумала, совершенно забыв, что прежняя до сих пор тлеет в пепельнице.

— Если бы только это… но он оскорблял и меня, и нерожденного ребенка. Называл ублюдком и беспородной дворняжкой… Сказал — вырвать его надо с корнем и растоптать, растоптать…

Она закрыла лицо руками, но долго сдерживаемые слезы сумели найти себе дорогу.

Майки растерялся, он не знал, что делать. Хотел ее успокоить, обнять, сказать, что теперь у нее есть друг, что все будет хорошо, но боялся к ней прикоснуться, боялся, что не найдет нужных слов, от которых она перестанет плакать. Поэтому сидел молча и ждал, когда ее слезы иссякнут.

Наконец она немного успокоилась, пошарила рукой в сумочке, вытащила бумажные платочки. Промокнула глаза. Высморкалась. Заметила, что догорела сигарета в пепельнице. Закурила очередную.

Руки снова тряслись, как в первый раз.

— Простите. — Голос звучал, как старая заезженная пленка.

— Не вы должны прощения просить.

Она закивала, глубоко затягиваясь сигаретой.

— И что же вы сделали, как поступили с… — еле слышно, почти одними губами спросил Майки.

— Избавилась от плода. Об этом я ему сегодня и говорила, когда вы нас увидели. Он не хотел меня слушать. Сказал, что у него есть более важные дела. — Снова глубокая затяжка. — Но я увидела его глаза… он ликовал… он не мог сдержать своего торжества…

Она покачала головой.

— Его это по-настоящему возбуждает, — продолжила она. — Он находит людские слабости и использует их в собственных целях. Он и со мной так поступил. — В голосе появились жесткие, злые нотки. — Он развращает людей. Манипулирует ими, вертит, как хочет. Высасывает душу, пока не остается одна оболочка.

— Он использует ваш страх против вас самой, — сказал Майки. — А про меня знает, что я не хочу вернуться за решетку, и угрожает тюрьмой…

— Что значит «вернуться»? — Джанин удивленно подняла бровь. — Значит, вы сидели? За что?

Майки застыл с открытым ртом. Он растерялся, но потом решил рассказать всю правду. Потому что она ничего от него не утаила.

— За убийство, — сказал он просто.

Выражение ее лица тут же изменилось. Глаза расширились от ужаса. Она захлопнула сумочку, готовая сорваться с места.

Майки, конечно, ожидал чего-то подобного, но ее реакция его все-таки опечалила. Он попытался ободряюще улыбнуться:

— Не волнуйтесь. Это было очень давно. К тому же не так все просто: не бывает только черного и белого.

Джанин немного успокоилась.

— Вам совсем не нужно меня бояться. Я не сделаю вам ничего плохого.

Она молчала.

— Опасен Кинисайд, а не я.

Она посмотрела на часы и начала вставать.

— Я, пожалуй, пойду.

— Подождите. — Майки тоже поднялся с места, потянулся через стол, дотронулся до ее локтя. Она посмотрела на его руку, но не попыталась ее сбросить.

— Знаете, — сказал он, — я так благодарен вам за то, что вы согласились со мной поговорить. Я-то сначала думал, что я единственный, кого он… — Майки вздохнул. — Спасибо.

Ее лицо разгладилось. Она даже улыбнулась.

— Я, по крайней мере, теперь тоже знаю, что не одинока, — сказала она и слегка похлопала его по руке.

— Спасибо.

— Извините, мне и правда пора.

— Мы ему отомстим, — пообещал Майки.

Она с улыбкой покинула паб. Майки отправился к стойке за второй кружкой пива. Он думал о том, что она ему рассказала. То, что с ней произошло, каким бы это ни было ужасным, помогло ему. Ее рассказ словно узаконил его мысли о мести. Для его темных, мстительных фантазий нашлось теперь моральное оправдание.

Он вернулся за стол с новой кружкой пива. Посмотрел на окурки в пепельнице. Подумал о Джанин.

Улыбнулся.

И начал строить планы.

Рабочий день закончился, довольные экскурсанты отправились по домам.

Майки собрал вещи, приготовился идти домой. К нему подошли его работодатели.

— Классно сегодня получилось, Майки.

— Круто, старик. Реально круто.

— Мурашки по коже, прикинь.

Майки улыбнулся:

— Спасибо, мужики.

Он посмотрел на троих чудаков. Честное слово, он ничего против них не имеет. Не негодяи какие-нибудь, не преступники. Они такие, какие есть, и с этим ничего не поделаешь. Некоторые люди ничего в своей жизни не могут изменить.

А некоторые могут.

— Ну что, Майки, ударим по пивку?

— Да, давай с нами! По городу пошляемся, пообщаемся с друзьями-приятелями.

— Что скажешь, старик? Пойдем!

— Спасибо за приглашение, мужики, но у меня планы.

Он попрощался и зашагал в другую сторону.

— Майки сегодня, похоже, в хорошем настроении.

— Да, типа, нашел себе — не знаю, типа, цель в жизни появилась. Короче, типа того.

— Точно.

— А сегодня он до чего хорош был. Офигеть!

— Да, супер. Такого никогда не было. Знаете, я первый раз в жизни поверил, что он реально кого-то убил.

— Верняк…

Сделав такой вывод, они направились в сторону бара.

— Урод! Да ты просто урод!

Кинисайд орал в трубку. Молот сидел на скамейке в сквере и безучастно слушал. Лицо ничего не выражало, только глаза горели, как средневековый костер инквизиции.

Наконец Кинисайд перестал бушевать, голос в трубке стал спокойнее:

— Рассказывай, как все произошло.

Молот снова без всяких эмоций в нескольких словах пересказал случившееся. Кинисайд на этот раз не перебивал.

— Никто ничего не видел, — подвел итог Молот.

— Да неужели? Тогда какого черта они пытаются получить от свидетеля твой фоторобот? Почему по всей округе ищут «воксхолл вектру», если, как ты говоришь, никто ничего не видел?

У Молота забухало в груди.

— Только скажи, кто этот свидетель, и он у меня никогда…

— Нет, — отрезал Кинисайд. — Пока нельзя. Самое лучшее для тебя сейчас — на время скрыться. Притаиться, лечь на какое-то время на дно. Съезди куда-нибудь, развейся. А я без тебя попробую тут дела уладить.

— Да пожалуйста! Ты же платишь.

— Да, я. И мне больше не нужны неожиданности. Нужно, чтобы он поскорее позвонил. Надо с этим заканчивать. Еще тут на работе под меня копают, служебное расследование начали. И этот маленький мерзавец опять выскользнул из рук. Между прочим, с этой журналисткой, которую ты замочил, похоже, спал Джо Донован…

— Донован? Совпадение, и только.

— Хорошо бы, вот только не верю я в совпадения. — Кинисайд вздохнул. — Ладно, сам разберусь. Когда понадобишься, позвоню. Будем надеяться, что ты не очень наследил.

И он отсоединился.

Молот сунул мобильник в карман. Что ж, он совсем не против того, чтобы на несколько дней взять отпуск. Можно где-нибудь оторваться. А потом он вернется и снова займется делом.

И Кинисайдом. Что-то этот парень начинает его раздражать.

Он сел в машину и уехал.

Джамал открыл глаза, потянулся.

Вчера он просто вырубился. Ничего удивительного после дозы крэка, которую он выкурил.

Выскочив из квартиры Кэролайн, он отправился в знакомое место, к старой БМВ. Больше идти было некуда. Несколько раз звонил Донован, но он решил, что перезванивать опасно. Он боялся, что после гибели Сая за ним будет охотиться полиция. Вот почему эта развалюха была самым безопасным пристанищем.

Он чувствовал себя ужасно. Наверное, и выглядел не лучше. Вместо недолгой вчерашней эйфории после крэка наступила знакомая черная пустота. Ну сколько можно! Что за напасть! Почти не осталось денег из тех, что он прикарманил в спальне Отца Джека. Часть улетучилась вместе с дымом сигарет, другую часть забрала шайка подростков, которые сначала продали ему крэк, а потом повалили на землю и обшарили карманы. Да еще отметелили, обзывая черномазым. Забрали деньги и смылись. Самое страшное — он не знал, что делать, как поступить. Даже в машине теперь спать опасно.

Он встал, снова потянулся.

Черная дыра, но не только потому, что закончилось действие крэка.

Нужны деньги. Чего проще позвонить Доновану — пусть все уладит. Можно заставить его сдержать обещание. Но это огромный риск. Придется заработать.

Тело ломило. Вздыхая, он завернулся в свою потерявшую всякий шик куртку и с тяжелым сердцем отправился по мосту в Ньюкасл, решив искать такие места, где могут понадобиться его услуги.

 

21

Донован точно знал, что видит сон, но от этого не становилось легче.

Он снова в огромном магазине. С Дэвидом. Вокруг них волнуется серое одноцветье бескрайнего людского моря.

Он знал, что произойдет дальше.

Тот же сон. Возвращается снова и снова.

Вот он здесь — и снова нет.

Здесь — и снова нет.

Толпа перестает двигаться, из подвижного моря превращается в густую, неповоротливую массу.

Потом сон изменился.

Холодно, изо рта с каждым выдохом поднимается пар. Одноцветная толпа становится серебристо-серой. Толпа расступается, и он видит Марию. Она стоит, завернутая в простыню — ту, которой была накрыта в морге, — болезненно-бледная кожа, черно-сине-серая масса вместо шеи.

— Мария… — он слышит собственный голос.

Она смотрит на него пустыми, безжизненными глазами и молчит.

— Прошу тебя, — снова его голос, — возвращайся. Я хочу, чтобы ты вернулась…

Рядом с ней оказывается Дэвид. Они стоят близко-близко, как мать и сын. У него такая же бледная кожа и такие же пустые глаза.

— Нет… — Донован трясет головой.

— Будущее, — вдруг произносит Мария.

Донован хочет к ним подойти, но не может двинуться. Дэвид поднимает руку, и, как обычно бывает во сне, место действия снова меняется.

Дом Отца Джека. Толпа позади Марии и Дэвида поворачивается и смотрит на Донована. В глазах — жестокость, угроза, желание причинить боль. Дэвид указывает на него пальцем:

— Он теряет детей… Взять его…

И толпа идет прямо на него. Он не может пошевелиться, не пытается защищаться, не бежит. На него наваливается орущая масса тел, тычет в него кулаками, пинает, кусается, царапается.

Его валят на пол.

Он не сопротивляется.

Покоряется судьбе.

Донован проснулся оттого, что ему не хватало воздуха.

Во рту будто что-то мешало. Он закашлялся.

Лег на спину, глубоко дыша. По телу градом катился пот, он отбросил одеяло. Открыл глаза.

Сквозь тяжелые занавески пробивался рассвет. Тонкие светлые лучики прокрадывались в номер, усиливая тени, куда могли спрятаться призраки из его сна. Он лежал не двигаясь. Становилось светлее, день вступал в свои права. Призраки отступили. Назад, в тень.

Назад, в его душу.

Он через силу встал, пошел в ванную, почистил зубы, умылся. Тело ныло, болела голова. Организм жаждал отдыха, которого сон так и не принес.

Встал под сильную струю в душе. Вода набросилась на кожу водопадом горячих игл.

Он вспоминал события вчерашнего дня и собирался с силами, готовя себя к следующему шагу.

В «Геральде» пообещали переслать по электронной почте всю имеющуюся у них информацию о Колине Хантли. Ноутбук стоял на столе, подключенный к гостиничному интернету.

Нужно было ждать. Он оглянулся. Вздохнул. В номере находиться невыносимо. Он не может сесть за стол, не может сконцентрироваться.

На полу возле спортивной сумки валяется футболка. Там, где он ее бросил в субботу вечером, когда они с Марией поспешно срывали с себя одежду.

Нахлынули тяжелые чувства: глубокая печаль, гнев, ощущение полного одиночества. Он подхватил футболку, быстро-быстро скомкал ее и что есть силы швырнул в сторону. Она мягко шлепнулась о стену, заскользила вниз и мятой кучкой приземлилась на неубранную кровать.

Израсходовав все силы на бросок, он рухнул рядом и обнял кусок материи, который хранил ее запах, словно таким образом мог вернуть ее к жизни.

Он вдыхал запах ее духов… чувствовал ее кожу…

Еще раз вдохнул…

Почувствовал на щеке ее легкое дыхание…

И еще…

По телу побежали ее пальчики…

Он открыл глаза.

И, кроме того, что он лежит в полном одиночестве, не почувствовал ничего.

Он зарылся лицом в футболку, не в силах сдерживать слезы.

Плечи затряслись от рыданий.

Через некоторое время волна горя слегка отпустила. Он встал.

Голова кружилась, все вокруг было как в тумане. Желудок скрутило так, словно там шевелился клубок змей.

Он посмотрел на сумку. Оттуда торчало дуло револьвера и как будто подмигивало.

Искушало.

Можно подойти, взять его в руки, крутануть барабан и…

Нет, нельзя. Это не выход.

Зазвонил мобильный.

Он вздрогнул от неожиданности. Рассердился, но в глубине души почувствовал благодарность. Звонила Пета.

— Джо… — Она с трудом подбирала слова. — Я только что разговаривала с Дэйвом Болландом. Он рассказал мне о Марии…

— Да, — сказал Донован тихо, — она умерла.

Он до сих пор не мог поверить в то, что говорит. Повторил:

— Да, умерла…

Снова нахлынули слезы. Пета напряженно молчала, ожидая, когда он справится с собой.

— Может, я могу что-то для вас сделать? — наконец отважилась она. — Я или Амар — мы готовы. Что угодно. Только скажите…

Он отсоединился. Вздохнул. Посмотрел на револьвер.

Он больше не подмигивал, не искушал.

Донован швырнул на него футболку, она упала, скрыв оружие от глаз.

Он отключил телефон. Ему нужен только один человек — Джамал. Он неоднократно пытался связаться с мальчишкой, оставлял сообщения, а тот не перезванивал, не выходил на связь. Его это беспокоило, но он ничего не мог с этим поделать. Чуть позже он включит телефон, еще раз попытается найти Джамала. Все остальные — полиция, Шарки — могут подождать.

Он заглянул в ноутбук: пришла почта. Он сел за стол перед компьютером. Вдохнул, выдохнул, чтобы избавиться от тумана в голове.

И начал читать.

Доктор наук, биохимик Колин Хантли работал в химической компании «Нортек», штаб-квартира которой располагается в Нортумберленде. Сфера их интересов в основном распространяется на коммерческий и промышленный сектор. Они разрабатывают растворители и моющие средства. Скучная работенка, решил Донован, хотя в полном перечне клиентов, помимо многочисленных довольно известных международных компаний, значилось и Министерство обороны.

Наткнувшись на это название, он постарался не давать волю воображению и продолжил чтение.

Три месяца назад на заводе произошло то, что расценили как попытку взлома. Не случилось ничего особенного: как утверждали газеты, была повреждена сетка ограждения и выведена из строя камера видеонаблюдения за участком территории, но в само здание никто не проникал и, судя по всему, ничего не пропало. Тогда полиция пришла к выводу, что, скорее всего, это акт протеста защитников окружающей среды, у которых, очевидно, сдали нервы. После исчезновения Колина Хантли полиция снова подняла дело трехмесячной давности, но связи между двумя событиями не обнаружила.

Он продолжал читать.

Колин Хантли жил в Уонсбек-Мур.

Донован оторвался от экрана, задумался.

Уонсбек-Мур. Название почему-то показалось знакомым. Он снова прильнул к экрану, решив, что причина всплывет сама по себе.

Поселок с домами высшей категории в одном из живописнейших уголков Нортумберленда, куда тем не менее легко добраться. Дома окружает подстриженная зелень, в поселке собственные магазины, школа, поле для гольфа и паб. Может, чуть пониже рангом, чем богатые поселки, отделенные от остального мира высоким железобетонным забором, но уже сами по себе цены на недвижимость гарантировали избранность жившей там публики. Любого чужака здесь тут же бы заметили.

И поступили соответственно, подумал Донован. Он вспомнил, что это за место, и продолжил чтение.

Так и случилось.

В поле совсем недалеко от основного скопления домов группа ирландских путешественников разбила лагерь. Вообще-то рядом с поселком и раньше несколько раз располагались ирландские путешественники, причем настолько часто, что жители создали некий альянс и приобрели землю у соседских фермеров, чтобы отвадить желающих останавливаться на их территории. Ирландцы оказались на принадлежащем поселку участке земли.

Жители поселка, решив, что закон на их стороне, сначала не очень волновались. Но когда чужаки, зная, что вечером в пятницу местный совет закрыт, за два выходных дня, руководствуясь планом освоения земли, провели дренажные работы, протянули водопровод и канализацию, а также установили электрогенератор и положили асфальт, позиция местных жителей изменилась.

Донован припомнил события. Он тогда собирался написать об этом статью для «Геральда». Вообще-то он не работал с таким материалом — обычно он писал о сокрытии преступных деяний, коррупции и социальной несправедливости. В письмах и жалобах жителей он тогда увидел скукоженную злобную душу Средней Англии, которая в отстаивании своих, по его мнению, сомнительных ценностей и ханжеских интересов готова пойти на низость и подлость. Жалкое подобие войны с террором на уровне пригорода. Он пришел к выводу, что подобное достойно публикации в центральной газете и осмеянию в обществе. А если эти ирландские путешественники оказались на земле поселка еще и в поисках убежища, и того лучше.

Он сложил руки на груди и не отрываясь смотрел на экран.

Два года назад. Что-то такое во всей этой истории… Он работал над статьей, когда…

Когда исчез Дэвид.

Он покачал головой, продолжил чтение.

Но в тексте больше ничего не было. Там лишь говорилось, что начались судебные тяжбы, но дело так и не сдвинулось с мертвой точки. А потом ирландские путешественники покинули территорию поселка.

Что же его так беспокоит?

Ведь он по какой-то причине все-таки отправился в Уонсбек-Мур, причем по причине более веской, чем та, которую он припомнил. Что-то там было такое, что связывало полученный материал с областью его обычных интересов. Сокрытие преступления. Коррупция. Социальная несправедливость.

Он никак не мог вспомнить. Воспоминания о том времени оставались для него недоступными. Срабатывало чувство самосохранения — словно заблокировалась поврежденная часть жесткого диска, чтобы не пострадала остальная часть системы.

Он нахмурился.

В дверь постучали.

Он решил, что это Шарки, и пошел открывать, готовясь выдать ему все, что думает. Распахнул дверь.

— Здравствуйте, мистер Донован, извините нас за столь скорый визит. — Перед ним стояли полицейские Нэтрасс и Тернбулл.

Проклятия застыли на губах.

— Вы разрешите нам войти?

Донован пропустил их, отступив на шаг.

— Располагайтесь.

Он бросил взгляд на спортивную сумку — револьвер скрывала брошенная им футболка.

Нэтрасс присела на краешек кровати. Тернбулл остался стоять и оглядывался по сторонам. Донован тоже сел на кровать, вопросительно посмотрел на Нэтрасс.

— Преступника поймали? — спросил он. — Убийцу Марии?

— Пока нет, но обязательно поймаем, — сказала она. — У нас появилась к вам еще пара вопросов.

Донован молча ожидал, что она скажет дальше. Боковым зрением он заметил, что Тернбулл крадучись двигается по комнате, — его это раздражало. Этот тип начинал ему активно не нравиться.

— Мы уже говорили вам, что в записной книжке Марии Беннетт содержатся сведения о Колине Хантли.

— Они, оказывается, имеются и в вашем ноутбуке.

Донован обернулся. Тернбулл стоял над столом, двигая изображение на экране то вверх, то вниз. Он победно посмотрел на Донована, радуясь, что уличил его во лжи.

Нэтрасс бросила на Донована вопросительный взгляд.

— Вы же сами говорили, что Мария заинтересовалась этим делом, — сказал он. — Я вот теперь — тоже. Иначе поступить не мог. Это моя работа.

— А наша работа — задавать вопросы, — сказала она. — Что-нибудь обнаружили?

— Я же только начал изучать материал, — ответил он как можно более безразличным тоном.

Она кивнула, но на ее лице невозможно было что-либо прочитать.

— Мы проверили, с кем Мария Беннетт разговаривала по мобильному. Среди всех звонков не удалось установить принадлежность только одного номера. Она звонила по нему часов за шесть до своей гибели, потом ей перезванивали с этого же номера. — Нэтрасс назвала цифры.

— Знаком вам этот номер? — вмешался Тернбулл с высокомерным самодовольством.

Нэтрасс глянула на него, не скрывая раздражения, потом повернулась к Доновану с тем же непроницаемым выражением лица.

Он узнал номер мобильника Джамала, но отрицательно покачал головой.

— У нас есть свидетель, который говорит, что Беннетт входила в подъезд в сопровождении, цитирую, «цветного парнишки, похож на этих, которые из рэперов». — То же непроницаемое выражение лица. — Вам что-нибудь о нем известно?

Донован попытался натянуть на лицо такое же непроницаемое выражение.

— Нет, — ответил он, с трудом подавляя желание проглотить слюну. Или отвернуться. Или моргнуть.

Нэтрасс продолжала пристально на него смотреть.

— Мистер Донован, мы хотим найти убийц Марии не меньше вашего. Над чем вы работали?

— Это имеет какое-то значение? — преодолевая смущение, спросил он.

Донован чувствовал себя не в своей тарелке. Да еще Тернбулл нарезал позади него круги — от этого было еще неприятней.

Нэтрасс вздохнула.

— Послушайте. — Тернбулл встал прямо перед ним. Расставив ноги и уперев руки в боки, он начал покачиваться то в стороны, то вперед-назад. — Будет лучше, если вы начнете нам помогать. Для вас же лучше.

— А то что? — спросил Донован. — Вы прямо сейчас присядете ко мне на колени и начнете раздеваться?

Нэтрасс отвела глаза в сторону. Донован заметил подобие улыбки на ее губах. Тернбулл покраснел.

— Я хотел сказать… — начал он фразу.

— Мы разговаривали с сотрудниками ее газеты, — вмешалась Нэтрасс. — Нам сказали, что она работала с вами над каким-то материалом. Над чем именно, не знают. Посоветовали поговорить или с вами, или с Фрэнсисом Шарки.

— Ну что же, говорите.

Все трое повернулись на голос. В проеме двери стоял Шарки, не в силах скрыть самодовольную улыбку оттого, что его появление получилось столь эффектным.

— Дверь была открыта, вот я и…

Он вошел в номер, протянул Тернбуллу визитную карточку:

— Фрэнсис Шарки. Я здесь представляю интересы флагмана нашей прессы под названием «Геральд» и даже тех, — он бросил взгляд в сторону Донована, — кто оказался в его фарватере.

Донован нахмурился, подался вперед и открыл рот, чтобы что-то сказать, но Шарки сделал вид, что не заметил его движение.

— Итак, — продолжил он подчеркнуто вежливым, но требовательным тоном, — поскольку я уже представился, не соблаговолите ли и вы сделать то же самое?

Нэтрасс назвала свое имя, протянула визитную карточку. Представила Тернбулла.

— Хорошо, — кивнул Шарки. — Теперь, когда знакомство состоялось, полагаю, у вас будут вопросы и ко мне, и к моему клиенту.

Шарки по очереди посмотрел на Тернбулла и Нэтрасс. Тернбулл собрался что-то спросить, но Нэтрасс качнула головой в сторону двери. Тернбулл молча, хотя и неохотно, повиновался. Нэтрасс повернулась к Доновану.

— Не забывайте, о чем мы с вами говорили в прошлый раз, — сказала она тихо.

— О чем именно? Об обмене информацией или о том, чтобы никакой самодеятельности?

— И о том, и о другом.

Донован кивнул.

— У вас есть моя визитная карточка. — Она встала, кивнула Шарки и вышла из номера, закрывая за собой дверь.

Шарки, довольный собой, улыбнулся Доновану:

— Не будь я юристом «Геральда», отвезли бы сейчас нас обоих в участок и в какой-нибудь крохотной каморке выпытывали правду.

Донован смотрел на него молча. Шутливое выражение на лице адвоката уступило место печальному.

— Позвольте выразить вам самые искренние соболезнования, — сказал он торжественно. — Уверен, вы…

— Пошел вон, — грубо оборвал его Донован, вставая с места. — Вы избавили меня от их общества — за это спасибо. А теперь выметайтесь отсюда, я не желаю вас видеть.

Шарки не двинулся. Он посмотрел на Донована взглядом делового человека.

— Джо, я должен с вами поговорить. В сторону личные разногласия, нам нужно кое-что обсудить. В Ньюкасл сейчас хлынули журналисты. Всем хочется написать о Марии. Мне пока удается держать их всех подальше от вас, но мне кажется, самое лучшее, что вы можете сделать, — это поговорить с корреспондентом из «Геральда». Рассказать…

— Отстаньте от меня. Я ни с кем ни о чем говорить не собираюсь.

— Но…

Донован шагнул к непрошеному гостю, тот невольно сделал шаг назад.

— Я сюда приехал, чтобы выполнить конкретную работу. В сотрудничестве с конкретным человеком по совершенно конкретной причине. Этого человека, к сожалению, сейчас рядом нет. Но дело осталось, и я доведу его до конца. — Он еще ближе подошел к Шарки и, глядя ему прямо в глаза, продолжил: — Кое-кому тоже придется выполнить свое обещание, иначе этот кое-кто будет иметь вполне конкретные неприятности. Я понятно излагаю?

Шарки судорожно сглотнул.

— Послушайте, — у Шарки был жалкий вид, — я бы хотел обсудить с вами один важный вопрос. Это очень нужно…

— Нет, не нужно. А сейчас пошел вон.

Донован, по-прежнему глядя Шарки прямо в глаза, начал наступать. Тот испуганно попятился к двери.

— Я… я, конечно, понимаю, что сейчас не лучшее время… Мы поговорим потом, когда у вас будет больше… больше желания… Я, пожалуй, действительно пойду, мне ведь еще заниматься похоронами…

Эти слова он произносил, уже стоя за дверью.

Донован без сил сел на кровать. Потер лицо. Глянул на светящийся экран, вернулся к ноутбуку, дочитал до конца. Потом дважды внимательно перечитал все, что касалось Колина Хантли.

Через полчаса он откинулся на спинку стула, потер глаза.

Он знал, что делать дальше.

Тело после горячего душа покалывало.

Он вспомнил, что вчера по телефону просил Пету и Амара помочь отыскать Джамала.

— Вы к нам зайдете?

— Нет, — сказал он ей.

— Почему?

— Потому что мне надо ехать домой.

 

22

Донован клюнул носом, открыл глаза: он снова задремал.

— Хорошо, что вы проснулись, — сказал голос рядом. — Смотрите, чтобы не нарваться на дорожную полицию.

Донован начал беспомощно озираться, потом вспомнил. Он в машине Петы, она за рулем. Спидометр на загородном шоссе держится на отметке сто шестьдесят километров в час. Они едут в Лондон.

Пета позвонила накануне вечером и попросила разрешения сопровождать его в Лондон. Он решил забрать свой ноутбук с черновыми набросками и материалы двухгодичной давности из дома, где по-прежнему жили его жена и дочь.

Она тщательно подбирала слова. Она не будет ни во что вмешиваться, лишь поприсутствует — вдруг ему в голову придет какая-то мысль, которую потребуется озвучить, — вот она и выслушает. То, что необходимо было сделать здесь, она сделала. Амар в состоянии справиться со всем сам, он сможет принять любой заказ. Может даже Джамала найти без чьей-либо помощи.

В конце концов ей все-таки удалось его убедить.

Донован, правда, почувствовал, что она чего-то недоговаривает, но решил, что это, возможно, связано с каким-то другим делом, о котором ему знать необязательно, и согласился. Хотя он даже себе самому не хотел признаться, но его радовало, что он едет не один.

— Ладно, — сказал он. — Только обязательно скажите Амару, чтобы он, когда найдет Джамала, дал парню почувствовать себя в безопасности. В полной безопасности. Хорошо?

— Обязательно скажу.

— Только таким образом мы сумеем его удержать. Только так сможем рассчитывать, что он подробно расскажет, что там на диске. Что там было.

Если, конечно, Джамал не удрал из Ньюкасла, подумал Донован. Если его можно будет найти.

— Конечно.

Ехавшая далеко впереди посередине дороги машинка, лениво моргнув, вдруг начала готовиться к повороту. Пета резко ударила по тормозам. Машинка дернулась, словно стряхнув с себя приятные сновидения. «Сааб» пушечным ядром пронесся мимо.

— Тестостерон зашкаливает, да? — спросил Донован.

— Разве вождение — исключительно мужской удел? — вопросом на вопрос ответила Пета, не отрывая глаз от дороги.

Донован промолчал.

— Терпеть не могу, когда меня считают слабой дамочкой.

— Кому ж такое придет в голову?

Пета быстро глянула на него, улыбнулась и еще сильнее нажала на педаль газа.

Донован всегда испытывал к машинам двойственное отношение. Считая их неизбежным злом, он старался по возможности пользоваться общественным транспортом. Он никогда не водил машину так, как это делала Пета, — опасался аварий. Она управляла своим «саабом», как опытный участник авторалли: развивая бешеную скорость, полностью контролировала ситуацию на дороге.

Донован покачал головой и снова начал смотреть вперед.

Они добрались до северной окраины Лондона к ранним сумеркам.

С широкой ровной автострады «сааб» въехал на узкую северную кольцевую дорогу.

Сплошной поток машин медленно полз по улице, с двух сторон окруженной скучными домами с дорогими квартирами, вскоре сменившимися безликими оптовыми магазинами с гигантскими щитами, и напоминал распространяющую вокруг себя углекислый газ гигантскую извивающуюся змею.

Даже Пета, похоже, оробела.

— Не представляю, как можно жить в таком месте, — сказала она.

— Оно того стоит.

— Вы правда так считаете?

Донован глянул в окно. Вокруг жуткая скученность и теснота, легко рождающие агрессию не только на проезжей части. Люди толкались на тротуаре и готовы были выцарапать друг другу глаза.

Паранойя большого города.

Лондон во всей красе.

— Уже нет.

Они съехали с северного кольца на более живописную дорогу. И хотя дома здесь были больше, а улицы просторнее, Донован не мог избавиться от ощущения исходящей отовсюду опасности.

Может быть, подумал он, все дело в том, что он так долго сюда не приезжал, отвык от ритма и звуков Лондона. Может быть, дело в нем самом.

Или в человеке, которого он вскоре увидит.

Они теперь ехали по Бродвею, сердцу северного Лондона, мимо красивых книжных лавок, ресторанов и кафе, дорогих мебельных магазинов — всё великолепно сохранившиеся постройки времен королевы Виктории и короля Эдуарда, по обеим сторонам улицы — ветвистые деревья.

— Это местечко явно лучше, — заметила Пета.

— Я раньше тоже так думал.

Он не лгал и вдруг увидел себя — более молодого, уверенно шагающего по тротуару. Парень с севера Англии, из рабочей семьи, с блестящей журналистской карьерой впереди и красавицей женой, которая работает на центральном телеканале и каждый день появляется в эфире. Парень не знает поражений и нацелен на успех и победы.

— Куда сейчас?

Донован моргнул — молодой парень с севера растворился в тумане, как фигурка на экране компьютера. А был ли он вообще, подумал Донован.

— Следующий поворот направо, — ответил он.

«Сааб» свернул.

— Остановитесь здесь, — сказал он.

Машина остановилась у Вестон-парка. Он тут же посмотрел по сторонам. В конце улицы стоит его прежний дом — такой же, каким был, когда он его покинул. Возникло странное ощущение — перед глазами будто прежний сон.

Он судорожно выдохнул.

— Мне кажется, сегодня мы не успеем вернуться в Ньюкасл, — сказал он. — Может, вы пока поищете гостиницу?

— Вы уверены, что мне не нужно идти с вами?

— Я сам справлюсь.

Пета кивнула.

— Пойду посмотрю, дома ли кто-нибудь. — Он судорожно вздохнул.

— Разве вы не позвонили заранее? Не предупредили жену, что приедете?

Он покачал головой. Хорошо, что она не могла видеть выражение его лица.

— Почему?

Донован смотрел из окна на кирпичную стену.

— Думал, если сказать, что приеду, не застану ее дома.

— Позвоните сейчас, — вздохнула Пета. — Для нее будет еще большим потрясением, если вы появитесь без всякого предупреждения.

— Знаете, Пета, — Донован не сводил глаз со стены, — я должен… кое-что вам рассказать.

Пета дотронулась до его руки.

— Джо, я знаю, что у вас произошло, — мягко сказала она. — Позвоните ей.

Донован наконец на нее посмотрел: она все знает. Вот, значит, почему у него возникло чувство, что она чего-то недоговаривает. Он кивнул:

— Хорошо.

Он вышел из машины. Ноги подгибались. Он закрыл дверь, вытащил из кармана мобильный телефон.

Пальцы тряслись так, что он сумел набрать номер, который навсегда врезался в память, только с третьей попытки.

Он затаил дыхание, пока шло соединение. Наконец трубку подняли.

Он услышал до боли знакомый голос. Когда-то он думал, что этот голос будет сопровождать его всю жизнь.

Энни. Жена.

— Здравствуй, — сказал он. — Это я, — потом на всякий случай добавил, — Джо.

Он услышал, как она охнула, будто ее ударили в солнечное сплетение.

И тишина.

В трубке только звук собственного дыхания.

— Джо…

— Да…

— Что ты… почему…

— Ты права. — Голос звучал странно, будто жил отдельной жизнью. Какой-то неестественный разговор. Он судорожно глотнул воздуха. — Послушай… я должен… попасть в дом. Нужно кое-что взять. Тебя увидеть.

— Когда?

— Прямо сейчас. Я здесь, на улице. Почти под окнами.

Он услышал шаги и увидел, как качнулись занавески в окне эркера.

— Хорошо… — Энни вздохнула. — Входи.

Донован облегченно вздохнул:

— Спасибо.

Он отсоединился. Стоял и смотрел на телефон. Потом наклонился к окну машины. Пета опустила стекло.

— Она дома.

— Удачи.

Глядя на открывшуюся входную дверь, он кивнул. В проеме на фоне бледного света из прихожей вырисовывался силуэт.

Он шел и чувствовал на себе ее взгляд. Смотрит пристально, не мигая. Как видеокамера, фиксирует каждое его движение. Не только фиксирует, но и делает выводы.

Он дошел до ворот, замедлил шаг. Положил руку на кирпичную стену, словно ища поддержки. Снова стало трудно дышать.

Энни продолжала смотреть, не двигаясь с места.

Он медленно шел к дому по тропинке, уложенной черной и белой плиткой начала прошлого века, и вспомнил, как сам занимался ее восстановлением.

Приблизился к двери.

И к Энни.

Она шагнула в сторону, чтобы его пропустить. Опустила глаза.

Он вошел в прихожую, огляделся. Именно таким он вспоминал свой дом. Все было как прежде, но не совсем. Незначительные штрихи: новые картины на стене, другой телефонный аппарат. На вешалке другие пальто. Слегка передвинута мебель. Едва заметные изменения.

Энни прикрыла входную дверь. От неожиданности Донован вздрогнул.

— Проходи, — сказала она. — Ты знаешь, что где лежит.

Он прошел в гостиную. То же ощущение. Те же стулья, диван, только чуть старее, на полках более свежие книги, диски. На полу новый палас.

Дом по-прежнему дышал теплом и уютом. Тепло проникало внутрь, звало обратно. Обещало отдых в любимом кресле под негромкую музыку. Искушало позабыть о том, что осталось за дверями.

Но он не мог это сделать: то, что осталось за дверью, когда-то ворвалось в его дом, разрушив иллюзию надежности. Сейчас его искушала всего лишь холодная тень уюта — он это хорошо понимал и знал, что не имеет права возвращаться домой, как раньше.

— Присядь, — услышал он за спиной голос Энни. — Будь как дома.

По ее тону он не мог понять, сказала она это всерьез или со скрытой иронией. Он автоматически опустился на когда-то любимый стул и тут же почувствовал себя незваным гостем. Энни села на диван напротив.

Донован в первый раз внимательно посмотрел на жену. Она тоже его изучала.

Цвет волос из каштанового превратился в рыжеватый. И стрижка была другой. Другая одежда на все том же родном теле. То же лицо, только вокруг глаз новые морщинки.

Их глаза встретились. И в эту минуту все изменения, все разногласия куда-то отступили, обнажив связывающие их до сих пор нити. Внутри зажглась искорка, которую он столько времени не желал замечать.

Но эта искра, вспыхнув, погасла, когда он вдруг вспомнил — то, что их по-прежнему связывает, одновременно и разделяет. Объединяет и одновременно разбивает их сердца.

Он понял, что Энни переживает то же самое. Они больше не могли смотреть друг на друга и отвели глаза.

Сидели в неловком молчании, расстояние между ними было не просто физическим.

— Как живешь? — задала она вопрос, разглядывая свои руки.

— Нормально, — сказал он неубедительно.

— Снова работаешь?

— Да.

— Что ж, это хорошо, — кивнула Энни, зябко поежившись и обхватив себя руками.

— А ты как? — Он наклонился вперед, поставил локти на колени, сцепил пальцы.

— Нормально, — легкий кивок. — Хорошо.

— Работаешь?

— Да, но могу выбирать.

— Хорошо. А как Эбигейл?

Она приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но несколько секунд молчала, подбирая слова.

— Хорошо. — Она сцепила руки. — Она молодец. Сейчас у подружки.

Донован кивнул.

Снова между ними повисло молчание. Расстояние увеличилось.

— Что ты хочешь забрать? — Она сидела прямо и перебирала пальцами.

— Кое-что из вещей. — Донован почувствовал облегчение оттого, что она вывела его на более-менее твердую почву. — Документы. Записи. Мой ноутбук, если он сохранился.

Ее поза стала менее напряженной, она слегка подалась вперед.

— Над чем сейчас работаешь?

— Возможно, ты слышала в новостях. — И он рассказал ей об исчезновении Колина Хантли.

— Да, я знаю. А сейчас и дочь его пропала. И… — Энни поднесла руку к губам, словно от неожиданного потрясения. — Господи, Мария Беннетт, — быстро сказала она, широко распахнув глаза. — Ты знаешь, что с ней случилось?

Донован кивнул, уставившись на палас.

— Я был там. Мы с ней работали.

— Боже мой…

— У меня такое чувство, что между ее гибелью и исчезновением Хантли есть какая-то связь. — Он дернул плечом. — Возможно, все это связано еще и с некоторыми событиями в моей жизни.

Энни внимательно на него посмотрела.

— В «Геральде» хотят, чтобы ты этим занялся?

— Снова ненадолго в строю, — Донован усмехнулся уголками губ.

— Тебе платят?

— Скорее покупают.

— Каким образом?

Донован понял, что слишком много сказал. Энни не поймет. Но он никогда ей не лгал. Придется рассказать.

— Представляешь, — сказал он и попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, — своими… ресурсами. Они в моем распоряжении. — Он снова уставился на палас. Когда-то здесь лежал ковер с удивительным узором. Теперь это было нечто размазанное, абстрактное, наверное, из «Икеи». — Чтобы отыскать Дэвида.

Энни напряглась с застывшим выражением на лице. На глаза набежала туча. Грозовая туча. Она сидела прямо, тяжело дыша и как будто пытаясь взять себя в руки.

— Твои вещи во второй спальне, — заговорила она ледяным тоном. — Ты знаешь, где она находится.

Не говоря больше ни слова, она встала и вышла. Он услышал ее шаги в коридоре, потом хлопнула дверь кухни.

Донован потер переносицу. Вздохнул.

Медленно подошел к лестнице, нерешительно поднялся на второй этаж.

Остановился на лестничной площадке, огляделся. Увидел дверь их с Энни спальни и не смог справиться с искушением. Осмотрелся прислушиваясь, осторожно приоткрыл дверь.

Стены в комнате были перекрашены, мебель оставалась прежней. Новое постельное белье, кровать не убрана. Он улыбнулся. Энни всегда вставала после него, но заправлять постель терпеть не могла, считая, что это напрасная трата времени и сил. Он перестал улыбаться, когда заметил на подушках отпечатки двух голов.

Внутри словно что-то оборвалось. Нет-нет, скорее всего, утром забежала Эбигейл, чтобы поваляться рядом с мамой. Конечно, Эбигейл.

Он закрыл дверь. Дверь в спальню дочери была плотно закрыта. Он не посмел ее открыть. Не захотел ни подтверждения, ни опровержения своих подозрений.

Зашел в третью комнату. Там высились горы коробок и сумок. Он не представлял, с чего начать. Подхватил ближайшую коробку, открыл.

Открытки с покемонами. Игрушечные грузовики и экскаваторы.

Вещи Дэвида.

Ему показалось, что из него выпустили воздух.

Он тяжело опустился на пол.

Он пересмотрел почти все коробки. Набирался мужества, прежде чем открыть следующую. Поднимал крышку, словно нажимал на спусковой крючок своего револьвера. Что за воспоминание поджидает его внутри, как оно по нему ударит?

Игрушки и одежда сына. Книги и подарки. Вехи маленькой жизни с рождения до шести лет — в ожидании, когда они снова понадобятся хозяину.

Надежда жены, подумал он, уложенная в коробки, убранная подальше, но по-прежнему живая.

Здесь были и его вещи: рабочие папки, книги, диски, одежда. Как старый ненужный хлам, который все-таки жалко выбросить.

Интересно, распространяется ли и на него упакованная в коробки надежда Энни?

Наконец он наткнулся на то, что искал. Коробка с файлами, тетрадями, старый ноутбук. Он просмотрел еще несколько коробок, вытащил из них пару дисков, чтобы тоже взять с собой. Песни и музыка, которые совсем в другой жизни слушал совсем другой человек.

Потом он снова и снова перебирал вещи сына, бередя и без того незаживающие раны.

— Знаешь, я тоже по нему скучаю. Мне его очень не хватает.

Донован вздрогнул от неожиданности, обернулся. В дверях стояла Энни. Трудно сказать, сколько она там стоит. Трудно сказать, сколько он здесь сидит. Он вообще потерял счет времени, растворился в нем.

Что-то в Энни изменилось. Сначала он решил, что она не столь напряженна, но потом понял, что она держит себя в руках. Он поднялся с пола.

— И по тебе, — добавила она еле слышно. — Дон, ты сделал все, что мог. Ты пытался его отыскать. Ты поступал так, как на твоем месте поступил бы любой отец.

Она положила руку ему на плечо. Донован вздохнул и уже во второй раз посмотрел ей прямо в глаза. Он кожей ощущал ее дыхание.

— Пора идти вперед, — сказала она. — Ты его не забывай, пусть где-то внутри продолжает теплиться надежда, что он жив. Крошечный лучик… — Она вздохнула. — Но надо двигаться дальше. Ты не в силах его вернуть.

— Нет, — сказал он, качая головой. — Эта работа… она дает мне шанс. Нам. Всем нам дает шанс. Он, может быть, жив. Ему, возможно, нужна моя помощь. — Он опустил глаза. — Я должен попытаться.

Энни отодвинулась и снова обхватила себя руками, будто оборонялась, защищалась от него.

— Пойдем-ка со мной, — сказала она и вышла из комнаты.

Он последовал за ней.

Она открыла дверь спальни, остановилась на пороге, заглядывая внутрь. Донован подошел ближе.

— Смотри, — сказала она, показывая на кровать, — когда-то мы с тобой здесь спали. Постельное белье сбито и смято после сна. Такое должно бы оставаться от наших с тобой тел.

Она повернулась к нему. Глаза недобро сверкнули.

— Но ты для меня перестал существовать, — сказала она срывающимся голосом. — А мне нужно было жить дальше, найти кого-то другого. Живого человека.

— И кто же это?

— Его зовут Майкл. Он очень хорошо ко мне относится. И к Эбигейл. Он взял на себя заботу о чужом ребенке.

Донован молчал.

— Дэвида больше нет, — глухо сказала она, не поднимая глаз. — Его нет среди живых. Ты был ему нужен? Но ты был нужен и жене. И дочери.

Она подошла к прикроватному столику, взяла фотографию в рамке, ткнула ему в лицо.

— Узнаешь? Это Эбигейл — твоя дочь. Запомни, как она теперь выглядит.

Донован посмотрел на фотографию хорошенькой черноволосой девочки с невероятно умными глазами.

— Она здесь просто красавица.

— Она и на самом деле красавица. А еще она очень храбрая и очень сильная девочка. Я ею горжусь. И ты гордись.

Донован кивнул.

— Хотя одному богу известно, что она думает о своем отце.

Энни поставила фотографию на место и как будто выжидающе посмотрела на Донована.

Он хотел сказать очень много, но не мог подобрать слова.

— Тебе лучше уйти, — сказала она. — Если нашел, за чем приезжал, уходи.

Он кивнул, поднял коробку, положил сверху ноутбук и начал спускаться вниз к выходу.

— Где ночуешь? — остановила его Энни.

— В гостинице.

Она кивнула.

— Передай привет Эбигейл. Мне очень ее не хватает.

— Я ей вряд ли скажу, что ты приезжал.

Она распахнула входную дверь. Внутрь тут же ворвался холодный ночной воздух. Он вышел, обернулся:

— Я позвоню, когда все закончится.

Энни молча закрыла за ним дверь, но он успел заметить, что у нее предательски задрожала нижняя губа.

Он пошел назад к машине.

Хотел было повернуться, посмотреть, не провожает ли его Энни взглядом.

Не осмелился.

Он положил свою ношу в багажник, сел в машину.

— Ну как? — спросила Пета.

Донован потер лоб.

— Забрал.

— Тогда поехали в гостиницу, — кивнула она.

И машина сорвалась с места.

Он смотрел в окно. В голове зазвучала песня с диска, который он взял с собой. Когда они с Энни познакомились, это был один из самых любимых их альбомов. «Небольшой ремонт» Шон Колвин.

Колвин пела о счастливых парах, которые проводят время, исполняя мечты, — когда этих людей не будет, их мечты останутся.

В голове снова и снова звучали знакомые строчки.

Всю дорогу до гостиницы он молчал, глядя в окно.

 

23

Амар проснулся и увидел на подушке кровь.

Он тут же сел, огляделся. Голова гудела и кружилась, в желудке резало так, словно он проглотил острый кол. Было трудно дышать.

Он снова лег. Дотронулся до лица. Под носом запеклась кровь.

За последние пару месяцев такое случалось с ним не впервые, только на этот раз все было гораздо хуже. Все короче становились периоды подъема и эйфории после крэка, все длиннее и глубже провалы.

«Ураган „Чарли“ оставил после себя одни разрушения…» — громко объявил он.

Он медленно поднялся, пошел в душ, встал под горячую струю, чтобы смыть с себя ядовитые выделения. Растерся полотенцем, все так же осторожно прошел на кухню, достал из холодильника бутылку с водой, попил.

Боль в теле постепенно отпускала, но голова оставалась чугунной, по-прежнему тяжело было на душе.

Отец Джек. Сбежавшие дети. Гибель Марии.

Попытки найти подростков из дома Джека успехом не увенчались — они словно растворились в темноте. Из-за этого и особенно из-за гибели Марии он не мог по-настоящему торжествовать по случаю успешного окончания их с Петой работы. Да, этим сейчас занимается полиция, и Пета с Донованом сейчас в Лондоне, чтобы продолжить расследование, но боль утраты все равно гулко отдается в сердце.

Накануне вечером он решил отпраздновать победу, но в результате с горя напился. Хорошо хоть никого не подцепил и не притащил ночевать, чтобы наутро не быть одному. Значит, он все-таки заслуживает прощения.

Он оделся, попытался приободриться, настроиться на выполнение стоявшей перед ним задачи.

Так, на часах половина двенадцатого. Отлично, люди, с которыми он собирается разговаривать, сейчас только-только просыпаются.

Он выглянул в окно: на улице холодно и пасмурно — ни намека на вчерашнее солнце. Натянул теплую черную куртку, еще раз глянул на часы и вышел из квартиры.

Он должен найти мальчишку, который зарабатывает на жизнь, торгуя собственным телом.

Кинисайда заставляли ждать, а он этого очень не любил.

То же место встречи, то же время, а Майки нет. Это ко всем неприятностям, с которыми сейчас приходится сталкиваться. По крайней мере, Майки боится его как огня и не посмеет не извиниться за опоздание.

Из-за всех этих слухов о служебном расследовании, работе антикоррупционного комитета и убийства журналистки приходилось, стиснув зубы, обуздывать рвущиеся наружу эмоции. Ему это удавалось, потому что впереди маячила конечная цель. Как только Хантли выполнит свою задачу, он бросит все это к чертям собачьим — для него начнется совершенно другая жизнь.

Держаться помогали собранная дорожная сумка и паспорт на другую фамилию.

А еще билет на самолет.

В один конец.

В новую жизнь.

Наверное, он все-таки будет скучать по жене и детям, но они могут приехать к нему потом. Когда он устроится на новом месте.

Может быть.

А пока приходится ждать.

Он снова посмотрел на часы и теперь уже разозлился по-настоящему. Поднял глаза и увидел, что к нему ленивой походкой приближается Майки Блэкмор — с таким видом, будто времени у него полно и торопиться некуда.

Кинисайд не поверил собственным глазам: Майки не летит сломя голову! К горлу подступала злоба. Хотелось подскочить к этому ублюдку, избить его до крови, башку ему оторвать…

Но он сдержался.

Майки подошел, остановился.

— Где ты, черт возьми, болтаешься? Опаздываешь!

При первых словах Майки по привычке вздрогнул, но потом принял прежний вид.

— С работы не мог уйти, — сказал он безразлично. — Сюда пешком из Гейтсхеда вообще-то далековато.

Кинисайд почувствовал, как кровь бросилась в лицо.

— Ты, мерзавец, еще огрызаешься! Твое дело приходить вовремя.

Майки промолчал.

— Ты меня понял?

Майки улыбнулся.

— Я сказал что-то смешное?

— Нет.

Кинисайд задохнулся. Что-то во всем этом было не так. Потом понял: Майки его не боится.

Кинисайд схватил его за лацканы пальто, развернул и сильно прижал к стене.

— Издеваться вздумал?!

— Нет… — Майки качнул головой.

— Точно? — Кинисайд еще раз сильно стукнул его о стену.

В глаза Майки вернулся страх.

— Так-то оно лучше…

Он ткнул Майки кулаком в живот. Тот упал на землю.

Кинисайд глянул сверху на скорчившуюся на земле фигуру и почувствовал, как в нем поднимается прежняя ярость, угрожая выплеснуться наружу. Он пнул Майки ногой в ребра.

— Что, по-прежнему меня боишься?

Майки вскрикнул от боли.

Еще один пинок туда же.

— По-прежнему меня уважаешь?

Майки снова вскрикнул.

— Что ты сказал? — Очередной пинок. — Не слышу…

— Да… — с трудом произнес Майки.

Кинисайд посмотрел на него сверху вниз, потом облокотился о стену, чтобы восстановить дыхание.

И взять себя в руки.

— Вот и славно, — сказал он. — Так-то лучше… — Адреналин понемногу оседал.

Держась за ребра, Майки попытался сесть, лицо перекосилось от боли.

— Ну? Что принес?

Трясущейся рукой Майки залез в карман, вытащил помятый коричневый конверт и протянул Кинисайду. Тот открыл его, пересчитал банкноты.

— Что это? — Внутри снова заколыхалась злоба. — Здесь же почти ничего нет.

Майки молчал, надрывно дыша.

— Где остальные?

— Это все…

Кинисайд отступил на шаг, попробовал успокоиться.

— Все, говоришь? — хмыкнув, процедил он сквозь зубы. — Забыл, что у тебя условное освобождение? Что ж, у тебя был выбор. Сегодня же звоню твоему шефу в полиции.

— Давайте звоните… — Майки даже не пошевелился.

Кинисайд отшатнулся, словно от удара:

— Что ты сказал?!

— Звоните, — повторил Майки между хриплыми вздохами. — Мне теперь все равно. Я ему расскажу, чем вы занимаетесь.

Кинисайд громко хохотнул:

— Неужели? Кто тебе поверит? В полиции такие сказки слушают каждый день.

Майки ухватился за стену, медленно поднялся и глянул на Кинисайда с нескрываемой злобой.

— Может, и рассказывают, мне все равно. — В его глазах стояли слезы. — Делайте что хотите.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Я скажу ему, чем вы занимаетесь… и не только об этом… — бросил он через плечо и медленно побрел прочь.

Кинисайд стоял столбом и смотрел ему вслед. Что он сказал? И не только об этом? Кого или что он имеет в виду? Хантли? Похищение? Убийство журналистки?

Он хотел броситься за Майки, размозжить ему голову об асфальт, бить, пока от него мокрого места не останется.

Хотел закричать.

Впиться ногтями в собственную кожу, разорвать, вывернуть наизнанку.

Он постарался дышать глубоко и размеренно, чтобы успокоиться.

Нечего паниковать. Эта мразь просто блефует. Он ничего не знает.

И не может знать. Кинисайд принялся думать о собранной дорожной сумке. О новом паспорте на другую фамилию. О билете на самолет.

По дороге обратно на работу он не выпускал из головы эти образы, хватаясь за них, как утопающий за брошенный ему спасательный круг.

Нет зрелища печальнее на свете, подумалось Амару, чем ночной клуб днем.

Даже если до наступления темноты он работает как бар.

При дневном свете не скроешь сломанную мебель, потертый, весь в пятнах ковер, дешевую отделку, обшарпанные стены — все, что не так заметно в полумраке. В зале в беспорядке стояли столы и стулья. Пустая неосвещенная сцена в глубине с длинным помостом навевала тоску, потому что напоминала скорее место, где вешают, а не веселят. Спертый воздух: смесь перегара, табачного дыма, пота, несбывшихся надежд и отчаяния.

Бар смотрелся не лучше, что, впрочем, соответствовало настроению и самочувствию Амара.

«Дыра» была одним из нескольких гей-баров, расположенных между Вестгейт-роуд и Железнодорожной улицей. Обычно это место называли розовым треугольником.

Амар остановился у стойки, огляделся. В зале сидели несколько завсегдатаев, которые зашли сюда во время обеда, чтобы между пивом и бутербродом, если повезет, потискать какого-нибудь юнца, а потом вернуться к себе в кабинет и провести остаток рабочего дня, предаваясь приятным воспоминаниям. Один из них бросал на Амара призывные взгляды, но он не обращал на них внимание. Не до приключений, он работает.

К нему лениво подошел бывший актер — бармен Грэм. Они пришли в этот бар почти одновременно — Грэм подрабатывать между заучиванием ролей, Амар — как клиент. Это был стареющий гей, но он не слишком горевал по этому поводу: как и его бар, вечером он выглядел гораздо лучше. На нем был вязаный жакет на пуговицах, из которого выпирало брюшко.

Кому, как не ему, знать о том, что творится в мире продажной однополой любви.

— Привет, звезда телеэкрана, — сказал он, улыбаясь во весь рот. — Что-то ты сегодня рановато, тебе не кажется?

— Ты прав. — Амар с трудом подавил зевоту.

Грэм положил обе руки на стойку бара.

— Видел тебя в газетах. И в новостях по телику. Ну прям Джеймс Бонд.

— Благодарю. — Амар смутился.

— Вообще-то скорее Джейн Бонд. Меня ни разу в жизни не накрывала такая оглушительная слава. Чего желаем?

— Минералки с газом и некоторого участия.

Грэм театрально прижал к груди руку, закатил глаза и торжественно воскликнул:

— Наконец-то! Он меня хочет… После стольких лет…

— Кончай валять дурака, принеси лучше минералку, — улыбнулся Амар.

Грэм повиновался и через минуту вернулся.

— Что за помощь тебе нужна?

Амар посмотрел вокруг, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.

— Я ищу мальчишку — из тех, кто торгует собой.

Улыбка на лице Грэма стала еще шире:

— А я и не догадывался, что тебе нравятся такие молоденькие.

— Я совсем не об этом, — отмахнулся Амар. — Я на работе. Человечек пропал — я его разыскиваю.

Грэм смотрел на него молча.

Амар вздохнул, полез в карман. Хорошо, что по дороге сюда он догадался наведаться в банкомат. Он протянул через стойку свернутую десятифунтовую банкноту, которая тут же исчезла.

— Я вообще-то предпочитаю мужчин. Из-за тех, кто возится с малышней, о нас, нормальных геях, ходит дурная слава. — Грэм посмотрел на Амара, убеждаясь, что его правильно поняли. — Да и вообще, никогда не допущу в своем баре подобного безобразия. Никаких малолеток.

— Я знаю.

— Это такая головная боль.

— Сам ты, конечно, ими не интересуешься, но уверен, знаешь тех, кто не прочь поразвлечься с мальчиками.

Грэм внимательно посмотрел вокруг. Убедившись, что любопытных ушей рядом нет, спросил:

— Кто тебя интересует?

Амар рассказал. Грэм кивнул, немного подумал.

— Тебе повезло, — сказал он, понизив голос. — Был тут у меня вчера вечером один тип по имени Ральфи. Противный такой. Так вот, я слышал, как он хвастался приятелям, что развлекался с темнокожим мальчишкой. Я и запомнил его болтовню только потому, что таких у нас нет. — Он театрально вздохнул. — Прямо ужас! Короче, ему так понравилось, что он хочет повторить удовольствие.

— Он назвал место?

Грэм покачал головой.

— Сегодня вечером придет?

— Может быть. Если не сюда, то куда-нибудь поблизости. Нас ведь не так много.

— Как он выглядит?

— Очень большой. Толстый, но когда-то, видно, качался. Он всегда в джинсах и клетчатой рубашке. Как водила с грузовика. Коротко подстрижен. А еще в ушах сережка в форме конопляного листочка.

Амар улыбнулся и протянул Грэму вторую десятифунтовую бумажку.

— Спасибо тебе. Ты настоящий друг.

Она исчезла так же быстро, как и первая.

— Обращайся в любое время, — расплылся в счастливой улыбке Грэм. — В лю-бо-е, понимаешь!

Амар собрался уходить.

— Кстати, — сказал Грэм, — ты еще занимаешься съемками? Могу кое-что предложить.

Амар на секунду задумался.

— Не сейчас. Но все равно спасибо.

И вышел из бара.

Амар посмотрел на часы: половина девятого вечера.

Всю вторую половину дня он бегал по барам и кафе. Встречался со знакомыми, болтал с ними, пил сок и кофе. И все время высматривал человека, по описанию похожего на Ральфи. И Джамала.

Результат нулевой.

Его приглашали на обед, на ужин, на свидание, ему предлагали секс, операторскую работу. Наркотики и выпивку.

Он отказался от всех предложений. Он работал.

Амар стоял в баре «Дворик», держа перед собой бутылку с соком, и печально разглядывал стены.

— Почему такой несчастный вид? — участливо спросил бармен. — Хочешь, развеселю?

Амар сказал, что вряд ли сейчас у него получится.

В кармане зазвонил мобильник. Он тут же ответил.

— Привет, лапуля, — зажурчал в трубке голос Грэма. — Догадайся, кто только что вошел?

— Лечу.

— Давай-давай, а я заработаю за оказанную услугу, — хихикнул Грэм.

Амар отсоединился, подмигнул бармену и выскочил на улицу.

Впервые за весь день он чувствовал себя просто отлично.

Едва увидев выражение лица Джанин, Майки понял, что она согласится ему помогать.

— Что случилось?

Он снова ждал ее в пабе «Принц Уэльский». Попытался скрыть побои Кинисайда, но на лице и руках уже выступали синяки.

— Догадываетесь, чьих это рук дело?

— Неужели Алан…

Майки кивнул, но даже это невинное движение отозвалось сильной болью. Джанин села напротив.

До чего же она хороша, подумал он. Потом вспомнил о Кинисайде. Это какой же надо быть скотиной, чтобы так с ней поступить! Внутри закипала злоба, он попытался ее обуздать и посмотрел на Джанин.

— У меня для вас подарок… — В ее глазах он на этот раз не заметил ни страха, ни настороженности. Превозмогая боль, он залез в карман, вытащил оттуда небольшой сверток и протянул Джанин. Она развернула его, посмотрела.

— Спасибо. А что это?

— Деревце для колец. Кажется, из фарфора. Приходите вы домой, снимаете кольца и вешаете вот сюда, а эти веточки — для браслетов. Я купил его в магазинчике на Зеленом рынке. Нравится?

— Чудесная вещица, — улыбнулась Джанин.

Позже, вспоминая ее улыбку, он подумал, что она могла бы быть и шире, и радостнее, но в ту минуту показалась ему в самый раз.

— Болит? — спросила она и сунула сувенир в сумку.

— Немного, — кивнул Майки. — Плевать нам на него. Я придумал, как нам навсегда от него избавиться.

Майки подался вперед, как настоящий заговорщик, хотя и это движение принесло боль. Сдерживая злость и гнев, поделился своим планом.

Джанин слушала и кивала. Время от времени задавала вопросы, на которые он терпеливо отвечал.

Закончив, он откинулся на спинку стула, довольный собой.

— Что скажете?

Пришлось еще некоторое время ее убеждать. Ей не все было ясно, Майки терпеливо объяснял. Она мялась. Он продолжал настаивать. Синяки поддерживали боевой дух.

Наконец она согласилась ему помочь.

Майки радостно улыбнулся. Почувствовал, как уходит боль.

Амар стоял на углу улицы Ватерлоо и Вестморленд-роуд, за спиной голубым неоном светилась шашлычная. Начинался дождь. Он прислонился к стеклянной витрине и ждал.

Наблюдал.

Ральфи вышел из «Дыры» — явно не домой. Прошелся по улицам как человек, который никуда не торопится. Время от времени он останавливался, озирался вокруг, возвращался на пару десятков метров назад. Амар следовал за ним на безопасном расстоянии.

Совершенно ясно, чего хочет этот тип. И с кем.

Ральфи двинулся по Вестморленд-роуд, свернул в переулок. Амар натянул на голову вязаную шапочку и последовал за ним к заброшенному пустырю — обиталищу теней.

Ральфи медленно, но упорно шел к цели, понимая, какие препятствия могут возникнуть на пути, включая вмешательство полиции. Когда Амар вскоре после звонка Грэма пришел к нему в бар, он услышал, как Ральфи хвастался, какой у него был чудный мальчик и как сегодня вечером он снова наведается к парнишке.

Ральфи остановился. Амар тут же скользнул в тень, не спуская глаз со своего объекта. Тот огляделся, прислушался, наклонив голову набок. Амар прижался спиной к стене и застыл, почти не дыша. Он слышал только дождь, ветер да приглушенные звуки машин на дороге.

Медленно и осторожно Ральфи снова пошел вперед.

Опять свернул направо на Дерленд-стрит. Здесь было еще больше брошенных домов. Пустые раковины. На углу улицы Ватерлоо построенное в тридцатых годах здание снова превратилось в строительный объект. Когда-то там размещались торговые точки, потом — в разное время — то обычный бар и стрип-клуб, то пара гей-клубов с отдельными кабинетами, то странное заведение — пивной погребок, оформленный в тевтонском стиле. Сейчас здание снова переделывали — теперь в нем должны были появиться шикарные квартиры. Со всех сторон его окружали строительные леса. Первый этаж стоял без стен, в подвал вели широкие отверстия, окруженные горами мусора. Здесь тоже хозяйничали тени.

Из теней возникла фигура седеющего, внешне ничем не примечательного мужчины в куртке и джинсах. Из породы людей, которые, кажется, никому не угрожают, потом и не вспомнишь, как они выглядят. Они пользуются своей незаметностью, как щитом.

Насилуют детей, и это сходит им с рук.

Человек поднялся по ступенькам, воровато огляделся и растворился в ночи.

Назад к жене и детям, подумал Амар.

Ральфи продолжал стоять, как будто ожидая условного сигнала.

Из подвала возникла еще одна фигура — небольшого росточка темнокожий мальчишка в разрисованной фирменной куртке. Амар сразу признал в нем Джамала.

Увидев его, Ральфи перешел дорогу. Джамал заметил клиента, сделал шаг навстречу, остановился. Амар видел, как они о чем-то поговорили, озираясь по сторонам, потом вместе пошли вниз по ступенькам.

Он медленно досчитал до тридцати и тоже перешел улицу.

Осторожно, чтобы не шуметь, протиснулся между огромными металлическими решетками, которые, очевидно, должны были отваживать посторонних, желающих посягнуть на эту территорию, спустился по ступенькам. Внизу поморгал, чтобы глаза привыкли к темноте, огляделся.

Везде строительный мусор, деревянные козлы, старые драные корзины, доски. Боковым зрением он уловил движение: крысы.

Амар не обратил на них внимания, прислушался, оставаясь в тени.

С улицы доносился свист ветра и шум дождя.

К ним добавлялись звуки, шедшие из глубины подвала, — он знал, что они означают. Осторожно обходя кучи мусора, пошел вперед.

Кругом все сломано — уже трудно представить, как это место выглядело прежде, но в целом планировка не изменилась. Амар припомнил, что было здесь раньше, сравнил с тем, что видел теперь, определил, откуда исходят звуки, и двинулся прямо на них.

Они раздавались справа за углом, прежде там за баром был склад продуктов. Он подошел поближе. Совершенно верно: барная стойка сохранилась.

Он увидел их в тусклом свете, который проникал с улицы сквозь решетку. Ральфи занимал собой почти все пространство, Джамал стоял перед ним на коленях.

Амар не планировал свои действия заранее, поскольку не знал, когда и где сумеет найти Джамала. Сейчас, когда он его увидел, нужно было, во-первых, остановить Ральфи, во-вторых, убедить Джамала в том, что ему ничто не угрожает.

Он поискал глазами вокруг и увидел толстую палку около метра длиной.

В самый раз.

Он осторожно ее подобрал, распугав крыс, на цыпочках пересек комнату и встал под углом к барной стойке как раз за спиной Ральфи. Расстояние между ними очень небольшое, поэтому в запасе у него только один удар.

Он крепко взялся за дубинку двумя руками, уперся ногами в пол. Тут же куда-то исчезли головная боль, тошнота, резь в груди. Собрался, размахнулся…

— Ральфи!..

И опустил палку.

Услышав свое имя, Ральфи замер. Начал поворачивать голову на голос. Удар пришелся по уху и щеке. Он дернулся, потерял равновесие, по стене неловко съехал на пол. Невольно схватившись за лицо, завопил от боли, и думать забыв о сексе.

— Заткнись, — сурово бросил Амар, — а не то схлопочешь еще.

Не выпуская из рук дубинку, он быстро глянул на Джамала — тот вставал с колен. Даже в темноте было видно, как от ужаса округлились его глаза. Он приготовился бежать.

— Джамал, подожди!

Тот остановился, пораженный, что услышал свое имя.

Амар тут же воспользовался возникшим у него преимуществом:

— Послушай, Джамал, я не из полиции. Я пришел к тебе не для того, чтобы тебя обидеть, а чтобы помочь.

В глазах мальчишки по-прежнему плескался страх. Он был готов сорваться с места.

— Меня попросил об этом Джо Донован. Я его друг.

Имя журналиста подействовало на мальчишку волшебным образом: он уже не был похож на натянутую струну, страх в глазах отчасти уступил место любопытству. Амар продолжал говорить:

— Да, я друг Джо Донована и пришел сюда, чтобы тебя защитить. Чтобы найти для тебя безопасное место.

Ральфи снова завыл, держась за лицо, попробовал подняться.

— Скотина… ты сломал мне челюсть. Какого хрена? Что я тебе сделал плохого?

— Ты трахаешь детей, а потом хвастаешься.

— Я тебя сделаю, — сказал Ральфи жалобно, скривившись от боли. Он уже поднялся с пола. — Я тебя засужу.

— Не засудишь. Закон не защищает насильника детей. К тому же сначала тебе еще нужно как-то мимо меня пройти.

Ральфи уставился на Амара.

— Готов? — спросил тот, поднимая дубинку.

Ральфи посмотрел на деревяшку, на Амара.

— Но ведь я ему заплатил, — сказал он оскорбленно, очевидно, таким образом пытаясь восстановить попранное достоинство. — Пусть вернет деньги.

— Мальчик не продается. И никаких компенсаций. Застегни-ка лучше штаны.

Ральфи не сразу удалось справиться с молнией, но он пытался выдержать взгляд Амара. Не получилось. Поняв, что потерпел поражение, он потер ухо, скривился, повернулся и пошел прочь.

Амар подождал, когда он уйдет, и повернулся к Джамалу. Он стоял, прижавшись спиной к дальней стене. Амар понял, что до сих пор держит в руках дубинку, и бросил ее на пол.

— Все, Джамал, тебе больше ничто не угрожает.

— Да? Я поверил Доновану, и меня чуть не убили. Почему я должен доверять тебе?

Амар вздохнул и вдруг почувствовал страшную усталость. У него был очень длинный и трудный день.

— Не знаю, почему ты должен мне доверять, — сказал он измученно. — Понятия не имею. Но тебя просил отыскать Джо Донован, и я потратил на это весь день. Я не собираюсь тебя обижать. Я хочу, чтобы у тебя появился дом, где тебе будет нечего и некого бояться.

— А где Донован?

— Ему пришлось на пару дней уехать. Ты можешь пока переночевать у меня — какие проблемы!

Джамал молча смотрел на него.

Амар потер лоб, вытянул вперед руки ладонями вверх.

— Что еще я могу сказать? Тебе решать.

Джамал думал. Амар не шевелился и ждал. Наконец мальчишка кивнул:

— Лады.

— Хорошо, — улыбнулся Амар. — Тогда пошли?

Они начали выбираться из подвала. Амар пропустил Джамала вперед.

— Возьмем такси, — сказал Амар, когда они оказались на улице.

Джамал замешкался.

— Что такое? — спросил Амар.

— Ничего, если я сначала что-нибудь поем, а?

Амар кивнул. Он и сам проголодался. Впервые за несколько дней.

— Я, пожалуй, составлю тебе компанию. Куда хочешь? В индийский ресторан? Китайский?

Джамал посмотрел по сторонам.

— А вон там, на углу, не шашлычная?

— Она самая.

И они отправились утолять голод.

Шли рядом и в ногу.

 

24

Донован не мог заснуть.

Он сидел на кровати в гостинице, где было полно туристов из Америки и Европы и прибывших по делам бизнесменов средней руки.

По полу разбросаны папки и тетради, старый ноутбук на столе, остатки спиртного из мини-бара — повсюду, куда можно поставить бутылку или стакан. Он пытался забыться.

Не получилось.

Они приехали сюда сразу после того, как он побывал в своем прежнем доме. Всю дорогу он молчал или отделывался односложными ответами, в основном касающимися того, что «Геральд» просто обязан оплатить им расходы. Как только они оказались в гостинице, Пета, решив, что ему хочется побыть одному, отправилась в бассейн, а он — исследовать содержимое мини-бара в номере.

Донован едва притронулся к еде, когда они потом обедали в ресторане гостиницы. После по предложению Петы они отправились работать к нему в номер.

Нужно было поднять все старые записи, перерыть содержимое компьютера. Пета помогала.

— Что я должна искать?

— Уонсбек-Мур. Путешественники…

Он ввел ее в курс дела. Рассказал о жителях поселка, о том, что они предприняли, чтобы избавиться от назойливых гостей.

— Вообще-то их можно понять, — заметила она. — Они бы и меня достали своим присутствием.

У него не было сил возражать. Он только вздохнул и опустился на кровать.

— Может быть, вам стоит со мной поговорить? Вдруг станет легче?

— Вряд ли.

Пета открыла было рот, чтобы что-то сказать, как вдруг он подскочил на кровати:

— Тошер… Да, именно так его звали… Тошер.

Пета смотрела на него, ничего не понимая.

— Тошер… Тошер… — Он задумчиво повторял имя. — Один из этих странников. Именно он позвонил мне и сказал, что хочет рассказать что-то еще. О том, что видел своими глазами. О том, что происходит на самом деле, как он выразился.

Он встал с кровати, подошел к ноутбуку, начал просматривать файлы.

— И рассказал?

— Встреча не состоялась. Вы же знаете, что тогда у меня случилось.

Пета взглянула на него, но промолчала. Он смотрел на экран компьютера, но казалось, его не видел — он видел что-то далеко за его пределами. Ей это видеть почему-то не хотелось.

Она продолжила разбирать стопки бумаг и тетрадей на полу.

Какое-то время они работали молча. В комнату с улицы иногда проникали звуки большого города, под настольной лампой светился островок света.

— А вот и наш Тошер, — наконец сказал он, не отрываясь от экрана. — Тошер. Настоящее имя Энтони Лэнгриш.

— И какое это все имеет отношение к Колину Хантли? — спросила Пета.

— Не знаю. По крайней мере, пока. Возможно, какая-то связь все-таки есть, и Тошер — он же Энтони Лэнгриш — сумеет нам помочь.

— Где же мы его найдем?

Донован вытащил из сумки ноутбук, который когда-то передала ему Мария, подключился к интернету.

— Будем надеяться, нам повезет.

Повезло. После упорных поисков они получили адрес Тошера в Эссексе. Заглянули в атлас и решили, что поедут туда утром. А пока нужно ложиться спать. Пета убедилась, что Донован вполне сносно себя чувствует, и отправилась к себе в номер.

Но она ошиблась. Он тоже напрасно надеялся, что его тут же свалит сон. Работа оказалась временной передышкой, отвлекла лишь ненадолго.

Едва его охватывала дрема, как возвращались те же сны. А с ними — те же призраки. Кружились вокруг, приближаясь и отдаляясь. Один за другим по очереди и все вместе.

И обвиняли.

Дэвид, который, как Джамал, зарабатывал, торгуя собой на улице.

Энни, заставившая ждать за дверью супружеской спальни, пока у нее был другой мужчина.

Мария, завернутая в окровавленный саван, печально говорила, что, если бы не он, она бы не погибла.

Он сел в кровати, сжимая виски.

Встал, прошел к мини-бару — там больше ничего не осталось. Все, что он брал оттуда раньше, не возымело действия, потому что было представлено в слишком малых объемах. Он скрючился на полу, издавая странный звук — не то вой, не то плач. Он не замечал, как по щекам катятся слезы.

Чтобы как-то отвлечься, он сунул в ноутбук один из дисков, которые захватил из дома. Альбом Джонни Кэша «Одинокий человек».

Пробежал глазами по списку высветившихся треков: «Я не отступлю», «Одинокий человек», «Перед глазами тьма». Нет.

«Электрический стул» — от этого не мог отказаться.

Баллада Ника Кейва об убийце — откровения приговоренного к смертной казни на электрическом стуле.

Хриплый голос Джонни Кэша пел о том, что его ждет жертвенный алтарь — электрический стул…

И снова этот звук…

Ковш экскаватора начинает терзать мозг.

Джонни пел о том, что чувствует, как горит голова…

Сердце.

Душа.

Дэвид…

Энни…

Эбигейл…

Мария…

Джонни поет о том, как жаждет смерти…

Ревет экскаватор… разрывает в клочья…

Смерти…

Экскаватор… ревет… рвет…

Что может унять боль? Что?..

Есть… у него есть… есть то, что освободит от боли…

А Джонни теперь пел о том, что ничего не утаил…

Донован бросился на колени перед дорожной сумкой, резким движением ее перевернул — содержимое кучей вывалилось на пол. Он накинулся на нее, расшвыривая вещи куда попало, не заботясь о том, где они приземляются. Боль заслонила сознание.

Наткнулся на то, что искал. Спасение…

Око за око, пел Джонни, зуб за зуб…

Револьвер.

Нет, он не боится умирать…

Как бешено стучит сердце. Невозможно дышать…

Боль… Ревущий экскаватор…

Он крутанул барабан.

Приставил дуло к виску.

Начал нажимать на спуск.

Улыбался почти с облегчением.

В дверь громко постучали.

— Джо! Что с вами?! Откройте! Откройте, пожалуйста!

Голос Петы.

Он открыл глаза. Огляделся, словно проснувшись. Сердце бешено колотится, грудь ходит ходуном. Посмотрел на руку — револьвер.

Джонни Кэш вопрошал: «Ты придешь ко мне в царство камней?»

— Джо!

Он попытался что-то сказать через дверь, но в горле пересохло.

— Да… — с трудом выдавил он.

— У вас очень громко играет музыка, и я услышала крик. Что-нибудь случилось, Джо? Что с вами? Откройте!

— Сейчас открою… сейчас…

Он сунул револьвер под подушку. Пошел к двери, заметил свое отражение в большом зеркале: жеваная футболка, почти до колен трусы, глаза внутри красных воспаленных кругов, мокрое от слез лицо. Он вытер лицо о футболку.

Открыл дверь.

Пету настолько поразил его вид, что она не сумела скрыть потрясения:

— Джо…

Он промолчал.

— Можно я войду?

— Наверное, это… это…

— Нет, я, пожалуй, все-таки войду, — сказала она и переступила порог его номера. Остановилась, посмотрела вокруг.

— Что… что вам нужно? — Он не мог смотреть ей в глаза.

— Только что звонил Амар. Он нашел Джамала. Сейчас мальчик в безопасности. Я решила, что вы захотите об этом услышать.

— Конечно. Спасибо, — со вздохом сказал он.

Пета посмотрела на него внимательно. Во взгляде тревога, искреннее сочувствие. И что-то еще. Понимание.

— Прошу вас, не поймите меня превратно, — сказала она, — но мне кажется, вам не стоит сегодня оставаться одному.

Донован молчал.

— Я сейчас схожу за своим одеялом и через минуту вернусь.

Она вышла из номера. Донован посмотрел вокруг себя, вздохнул.

Джонни теперь пел о том, что он всего лишь странник, что в сверкающем мире, куда он держит путь, нет ни болезни, ни опасности, ни страха.

Он вдруг почувствовал, как на него наваливается страшная, неимоверно тяжелая усталость.

 

25

Колин не отводил глаз от спящей дочери.

Она свернулась комочком у своей стороны батареи, укрывшись парой старых вонючих одеял, чтобы не окоченеть. Она засыпала часто, спала долгим глубоким сном — организм, защищаясь, словно отгораживался от действительности.

Колин сидел, прислонившись спиной к стене, и бережно прижимал к себе поврежденную руку. Она по-прежнему болела, нужен врач. Но разве на это можно рассчитывать!

Лицо Кэролайн. Такое безмятежное, такое умиротворенное во сне.

Какой она видит сон?

Что она сейчас о нем думает!

Он вспомнил, как она спросила: «Что происходит? Почему ты здесь?»

Он тогда вздохнул, вжался в стену.

— Я совершил ужасный поступок… — сказал он ей.

И начал рассказывать.

— Всё началось после смерти мамы, — сказал он, — всё… все беды.

Кэролайн смотрела на него вопросительно, терпеливо ожидая продолжения.

— Сначала она болела… — Он вздохнул. — Плохое время. Страшное. Рак… да ты и сама прекрасно знаешь. Когда она умерла, было очень трудно смириться с ее смертью. А тут еще эти бродяги.

Кэролайн покачала головой:

— Не понимаю, почему ты принял их нашествие так близко к сердцу.

— Ты знаешь почему, — сказал он вдруг громко и резко, она даже вздрогнула и внимательно на него посмотрела. Он отвернулся.

Повисло молчание, которое они ощущали почти физически.

Он снова заговорил:

— Они ведь приезжали каждый год… устраивали настоящий бедлам, жгли костры, вешали белье прямо у нас под носом, везде бросали мусор. — Он взмахнул здоровой рукой, цепь зазвенела, ударившись о трубу. — Их дети… они бегали голышом, грязные, сопливые… дикие. Ревели моторы, машины гудели и днем и ночью, грузовики приезжали, что-то привозили, что-то увозили. Бог знает, чем они там занимались по ночам… и постоянно кричали, ругались… ходили пьяные…

— Я все это знаю, пап, — сказала Кэролайн с отсутствующим видом.

— Мы знали, что они снова вернутся. И решили их перехитрить. Потому и купили у фермера землю. Покупка того стоила. Хотя этот фермер содрал с нас втридорога.

Кэролайн ничего не сказала: она и раньше слышала эту историю.

— Но в результате хитрее оказались они. Помнишь, как они обтяпали дело? Дренажные работы помнишь? Асфальт? — Он затряс головой, зло скривился, словно заново переживая свой ужас.

— Помню.

— Они постоянно бродили вокруг, оскорбляли нас, пугали, подзуживали… Какую-то мебель продавали прямо со своих грузовиков… А еще воровали у нас — тащили все, что плохо лежит…

— Нет, они совсем не такие… — сказала Кэролайн с негодованием.

— Конечно, ты их защищаешь — перед тобой они старались быть другими. Не показывали свое истинное лицо. — В его глазах заплясали злые огоньки. — Но я-то знал, какие они на самом деле. — Он задохнулся от гнева.

Кэролайн не верила собственным глазам и ушам — с ней как будто разговаривал чужой человек, а не отец, которого она знала и любила. Он заметил выражение ее лица, опустил глаза.

— Прости, я неправ.

Она кивнула.

— Все это было ужасно… ужасно, — продолжал он уже тише. — Настоящий ад. Я как-то пытался примириться со смертью Хелен, хотел горевать в тишине… но видел и слышал только их… Они нас терроризировали…

Он тряхнул головой, словно пытаясь отогнать воспоминания, украдкой посмотрел на дочь.

— Еще и ты с ними подружилась.

— Пап! — Она округлила глаза.

— Да-да… Связалась с этим на мотоцикле… байкером.

— Ты о Тошере? Ну и что? — Она попробовала пожать плечами. — Славный парень. — Она подалась вперед. — Если бы ты нашел время поближе его узнать, то понял бы, что он вовсе не чудовище, каким ты его считал.

Колин покачал головой.

— Помню, я думал… — хорошо, что твоя мать не видит, с кем проводит время ее дочь… — Он вздохнул. — Не знаю… — Снова покачал головой. — Я сходил с ума. Хелен умерла. Ты связалась с этим… Я хотел, чтобы эти бродяги исчезли из моей жизни. И между прочим, не я один.

— Что ты имеешь в виду?

Колин глубоко вдохнул, словно набираясь мужества.

— Однажды меня пригласил Алан Кинисайд.

— Алан Кинисайд? Полицейский? Зачем?

Колин посмотрел в сторону.

— Хотел что-то мне предложить…

Перед глазами возник дом Кинисайда. И его хозяин — в хлопчатобумажной рубашке с короткими рукавами и пуговицами у шеи и свободных холщовых брюках — с приветливой улыбкой и цепким взглядом. От таких глаз ничего не скроешь.

— Ну что, Колин, по рюмочке? — Глаза сверкнули, как алмаз в подземелье.

— Нет-нет, спасибо…

— Да бросьте вы! Одна-то не повредит. — И опять этот взгляд.

— Ну разве что одну… — почему-то согласился Колин.

Кинисайд удовлетворенно кивнул — именно такого ответа он ждал, — повернулся и исчез в глубине дома.

Колин стоял в холле, не зная, должен ли он следовать за хозяином или ожидать его возвращения здесь. Он решил ждать и начал осматриваться.

Это был новый дом, один из самых больших в поселке. Внутренней отделкой и украшением руководила жена Кинисайда Сюзанна. Вкуса во всем этом было мало, зато вложены огромные деньги. Повсюду самый дорогой ламинат и дорогая отделка под леопарда, столы со стеклянными столешницами, стеклянные полочки и модные картины на стенах. Все горит, переливается. Откуда-то из глубины неслась музыка.

Кинисайд вернулся с двумя наполненными бокалами и повел его к себе в кабинет. Плотно прикрыл дверь. В этой комнате ничего не блестело и не переливалось. Стены были покрыты темными обоями; тяжелая, под старину, мебель; кроваво-красная кожаная обивка на стульях и канапе. Кинисайд протянул Колину виски, сел в массивное кожаное кресло у рабочего стола, посмотрел на гостя сверху вниз. Это была очень мужская комната, комната делового человека. За Кинисайдом виднелись полки, на которых теснились книги по военной истории, документальные и не очень. Колин заметил книги Энтони Бивора «Падение Берлина. 1945» и «Сталинград», последние публикации Энди Макнаба в твердом переплете. Сидя на низеньком диванчике, он чувствовал себя несчастным просителем в замке у богатого феодала. Похоже, именно такое впечатление и стремился произвести Кинисайд.

— Ну-с, — сказал он, лениво потягивая виски и облизываясь, словно в ожидании чего-то еще, — с чем пожаловали?

Колин подался вперед:

— Я о том, что вы на днях говорили. О нашем с вами разговоре.

Кинисайд едва заметно кивнул.

— Помните?

— Я хочу услышать ваше мнение, Колин. Скажите, что по этому поводу думаете вы сами?

У Колина вдруг пересохло во рту. Он быстро облизал губы.

— Эти ирландские путешественники. Просто не знаю, как быть, они так… Они сводят меня с ума…

Его словно прорвало. Он заговорил. О тяжелой болезни жены, о боли и отчаянии после ее смерти, о бессильной ярости от того, что какие-то бродяги перехитрили жителей поселка.

— А тут еще Кэролайн. Связалась… с одним из этих. С байкером. Говорит, что его зовут Тошер. — Он горестно покачал головой. — Я уже потерял Хелен. Вдруг я потеряю и Кэролайн! — Он молитвенно сложил руки, поднял глаза на Кинисайда. — Вдруг однажды она… возьмет и уедет? И я ее больше никогда не увижу! — Он тяжело вздохнул. — Надо что-то делать, что-то предпринять.

Кинисайд наблюдал, потягивая виски.

— Это весьма непростой юридический вопрос, — изрек он авторитетно.

Колин кивнул.

— Может обойтись очень-очень дорого. Но дело может решиться и в вашу пользу.

— Вот именно, — подхватил Колин запальчиво, — может решиться. А может и не решиться. И придется терпеть их постоянно. — Он вздохнул, взъерошил волосы. На лице отразилась душевная боль. — Они ни за что не уйдут… а если уйдут, заберут с собой мою дочь…

Кинисайд поболтал бокалом, наблюдая, как тает лед.

— И что? — спросил он тихо. — От меня-то вы чего хотите?

Колин снова посмотрел на него снизу вверх.

— Не знаю, — сказал он прерывающимся от отчаяния голосом. — Вы ведь полицейский. Разве вы… не можете… что-то сделать? Что-нибудь? Ну, не знаю… Приказать им, что ли…

Кинисайд, загадочно улыбаясь, изучал содержимое своего бокала. Потом медленно заговорил:

— Раньше все было гораздо проще. Такие приезжают куда-нибудь, разбивают лагерь, выживают местных жителей, а ночью прибывают ребята в соответствующей форме и изгоняют незваных гостей. А то и выжигают их лагеря. — Он пожал плечами. — Мне так, по крайней мере, рассказывали.

Он посмотрел на Колина — в глазах тот же адский блеск.

— Вы, случайно, не это имеете в виду?

Колин проглотил слюну. Его вдруг бросило в жар.

— Мы ведь представляем все это гипотетически, правда?

— Д-да… к-к-конечно… — У Колина предательски дрожал голос.

Кинисайд сделал глоток. Нахмурился.

— Вы просите слишком многого. Придется формировать команду, так сказать, единомышленников, заставлять их работать сверхурочно, материально стимулировать… Это может вылиться в…

Он сделал еще глоток и продолжил. Слова текли плавно и гладко, как виски.

— К тому же есть определенный риск. Операция-то незаконная и, если что-то сорвется… — Он покачал головой.

Колин молчал. Начинала сильно болеть голова.

Кинисайд откинулся на спинку кресла:

— Гипотетически это представляет некоторую опасность для должностного лица. Скажем, для меня. В этом случае было бы только справедливо, если бы человек, желающий подобного развития событий, то есть вы, взял на себя часть риска.

— Т-т-то есть?

Кинисайд задумчиво посмотрел на Колина:

— Вы ведь в своей лаборатории проводите самые разные исследования, да?

— Да. То есть, конечно, не я лично…

— Оборонные штучки? Совершенно секретные разработки, правда?

— Знаете, я…

— Биологическое оружие? — все больше и больше воодушевлялся Кинисайд. — Создание вирусов-убийц? Представляю, какой на все это гигантский спрос. Война против терроризма, знаете ли, и тому подобное. За сколько можно такое продать? Какую сумму может предложить самое заинтересованное лицо?

— Откуда… откуда мне знать?

— Да ладно вам, Колин, не скромничайте. Уверен, вокруг вас крутятся всякие людишки. Признайтесь, делали к вам подходы?

— Ну да, бывало, но…

— Речь, наверное, шла о миллионах?

— Позвольте! — Колин почти кричал. — Какое это имеет отношение к людям, о которых мы ведем речь!

Кинисайд посмотрел на него с некоторым удивлением:

— Я ведь рассуждаю гипотетически. Оценка риска. Хотите добиться чего-то, извольте делать взнос.

Колин молчал, уставившись на стоявший рядом на полу нетронутый бокал с виски. На тающий лед. Кинисайд продолжал гнуть свою линию:

— Впрочем, повторяю, это все гипотетически. А если отбросить гипотезы, необходимо уже ваше прямое участие.

— Мое?

— Нам понадобится, — голос Кинисайда стал задумчивым, — кое-что из вашей лаборатории. Что-то вроде вещества без цвета и запаха, которое полностью растворяется в воде. Такое, которое в организме человека обнаружить невозможно.

— Яд?

— Именно. Уверен, у вас там подобным добром забиты полки. Мы введем его в систему водоснабжения, которую они установили, а потом — просто начнем наблюдать, как они умирают один за другим. Пусть валят все на какую-нибудь инфекцию или вирус. На то, что система водоочистки не работает должным образом. Или, скажем, воспользуемся ядом, который выявить можно, и сделаем так, чтобы это выглядело как массовое самоубийство — они вроде как члены секты самоубийц. — Кинисайд ухмыльнулся. — Правда, здорово, а? Чем не ЦРУ?

Колин замотал головой. Головная боль усилилась.

— Нет… нет… вы говорите ужасные вещи…

— Наступили жестокие времена — значит, нужны жестокие меры. — Он показал на дверь. — Впрочем, вы в любую минуту можете отправиться домой. Назад в этот шум, в эту вонь — к своим новым соседям.

Колин замотал головой. Боль становилась нестерпимой.

— Вы когда-нибудь о Чечне слышали? — спросил Кинисайд.

Колин кивнул.

— Там происходило такое, о чем вы и понятия не имеете. У них там свои способы расправляться с неугодными. Хотите, расскажу?

Колин сгорбился на диванчике и молчал.

Кинисайд пустился рассказывать о российской армии и ее методах работы с пленными. Чтобы другим неповадно было, обрабатывают одного.

Рассказал о горчичном газе.

О допросах и пытках.

Сломленный человек возвращается домой и служит наглядным пособием для остальных.

Рассказал, как можно применить этот опыт у себя.

— Нам нужен только один человек. Всего один. Как только они увидят, что с ним случилось, они больше не захотят оставаться, потому что то же самое может произойти и с ними. Только один человек — как пример для остальных. Есть у вас кто-нибудь на примете?

Колин молчал, боль оглушала его.

— Я даже могу предположить кто.

Колин покачал головой.

Кинисайд смотрел ему прямо в глаза:

— Вы хотите от них избавиться? Хотите?

Колин вздохнул. Сотни крошечных топориков в голове дробили мозг. Он не мог думать.

— Я хочу… покоя…

Кинисайд продолжал сверлить его взглядом.

— За покой надо платить. Если хотите настоящего покоя.

— Сколько? — В горле пересохло.

— С финансовой точки зрения — ничего. Только ваше участие.

Колин начал дико озираться по сторонам, от боли перестав соображать.

— Либо так, либо никак.

Колин посмотрел вниз. Взял нетронутый бокал с виски, залпом его опрокинул. Кивнул:

— Я готов платить.

— Вот и славно, — улыбнулся Кинисайд.

Колин чувствовал себя совершенно разбитым. И очень грязным. По телу градом катился пот. Его трясло как в лихорадке.

Но головная боль, кажется, начинала отступать.

— Я чувствую себя Фаустом… в гостях у Мефистофеля…

Кинисайд продолжал улыбаться, сверкая глазами.

— Называйте как хотите. — Он показал пальцем на пустой бокал. — Колин, у вас в бокале пусто. Повторить?

Колин кивнул.

Кэролайн смотрела на него потрясенно: неужели человек, рассказывающий все эти ужасы, — ее отец, которого она знает всю жизнь?

— А Тошер… что случилось с ним?

— Не знаю… — Он отвел глаза в сторону. Старался не смотреть в центр помещения. На пятна въевшейся в цементный пол крови. — Я только достал для них вещество — и все.

— Достал?! Ты пошел на эту гнусность? — Она смотрела на него, не веря собственным ушам. — А что с остальными?

Он вспомнил языки пламени, стоны и крики.

— Не знаю, — поспешно сказал он. — Не знаю, что… с ними… — Он вздохнул, попытался оправдываться: — Я должен был тогда что-то предпринять. Я уже потерял Хелен. Мог потерять и тебя. Я должен был…

Слова остались без ответа. В Кэролайн кипела злоба:

— Что ты имеешь в виду? Что значит — должен был что-то сделать?! Между мной и Тошером не было ничего серьезного. И ты об этом знал. Мы просто проводили время. После того, через что мы с тобой прошли, мне нужно было развеяться. Мы и встречались-то всего несколько раз. Он возил меня на мотоцикле. Ты это знал. Я никуда не собиралась с ним убегать. Ты знал. — Она шумно выдохнула. — О господи…

— Мне тогда казалось, что это возможно… — Он был готов разрыдаться. — Я знаю, что совершил нечто ужасное. И хотел загладить свою вину перед тобой. Помог тебе с квартирой. Помог переехать, сделать ремонт, расплатиться…

Кэролайн смотрела на него ледяным взглядом:

— Что ты такое говоришь! Ты сам понимаешь?..

Он протянул к ней руку.

— Не смей ко мне прикасаться!

Он ничего не сказал. Посмотрел на цепь, приковавшую его к батарее, потом на дочь. Медленно и печально покачал головой.

Кэролайн снова заговорила.

— Значит, все это, — она подняла руку, загремев цепью, — связано с Кинисайдом и с тем, что вы сделали с Тошером?

— Что-то вроде того, — тихо произнес Колин. — Продолжение, следствие. Давай я объясню.

— Нет, — отрезала она и посмотрела на него так, будто видела впервые. — Наверное, я толком никогда не знала, какой ты на самом деле. И вряд ли хочу знать…

И она замолчала и не проронила больше ни слова.

И вот он сидит и смотрит на спящую дочь.

И не знает, о чем она думает.

Что она думает о нем.

Что он сам о себе думает.

 

26

Донован всегда считал, что в межсезонье приморские города способны навевать лишь скуку и тоску, но место, куда они приехали, похоже, даже в разгар сезона выглядело не лучше.

Джейвик-Сэндз рядом с Клэктоном. Унылый участок земли в Эссексе, заканчивающийся Северным морем. Возможно, когда-то это был процветающий курорт, дивное место (впрочем, в этом он тоже сомневался), но сейчас оно находилось в плачевном состоянии.

Они выехали из Лондона на северо-запад по шоссе А-12, ведущему в Эссекс. Огромные магазины и центры розничной торговли сменились чередой заводских корпусов, которые постепенно уступили место монотонному, зато функциональному сельскому пейзажу, аккуратно поделенному на прямоугольники и квадраты земли, призванные выполнять конкретную практическую задачу. Пета была за рулем, Донован сидел рядом с картой на коленях.

Утром он проснулся в номере мокрый, как мышь, запутавшийся в простынях и одеяле. Волосы слиплись, губы покрылись коркой, от тела исходил запах пота и вина.

Он лежал и тяжело вздыхал, ожидая, когда из обрывков сам по себе восстановится в памяти вчерашний кошмар.

Громкая музыка, обильные возлияния.

Призраки, револьвер…

И — пустота.

Он скосил глаза — на другой стороне кровати среди разбросанных бумаг с недоумением увидел второе одеяло и подушку. Вспомнил — Пета.

Снова тяжело вздохнул.

На подушке лежала записка: «Надеюсь, вам все-таки удалось отдохнуть и вы найдете время спуститься к завтраку в ресторан».

Он посмотрел на часы, медленно, с усилием поднялся с кровати, побрел в ванную. Голова кружилась, желудок крутило и выворачивало. Тяжелое похмелье. Оно, он знал, будет преследовать его весь день, напоминать о себе, время от времени выныривая откуда-то изнутри, как постыдная тайна.

Принимая душ, он с водой пытался смыть воспоминания о вчерашнем вечере. Вышел из ванной, натянул защитного цвета свободные брюки, старую футболку с Бэтманом на груди и спустился вниз. Как же неудобно встречаться с Петой: кто знает, что он ей вчера наговорил! Она сидела за столом, румяная, полная энергии после бассейна, и пила чай, перед ней стояла тарелка с колечком запеченного хлеба и фрукты. Подняла глаза.

— Как себя чувствуете? — Во взгляде искренняя забота.

Донован неопределенно пожал плечами, она кивнула.

— Мы сегодня собирались в Эссекс. Вы в состоянии ехать?

Он кивнул.

— Хорошо. — Она вернулась к своему колечку.

— Знаете… — начал он, испытывая жуткую неловкость, — вчера я… может, наговорил чего-то лишнего… не знаю, я…

Она улыбнулась, и он сразу почувствовал, что у него есть друг.

— Ничего такого страшного вы не наговорили, честное слово.

— Спасибо. — Он кивнул. — Извините за то, что я…

— Вам совершенно нечего стыдиться. Мы все бываем в таком состоянии. Или в очень похожем. Все мы люди…

Донован посмотрел на нее, хотел спросить что-то еще, но не осмелился.

Она пожала плечами:

— Вам пришлось пережить трудные дни. Забудем об этом. Сейчас нужно поесть — сразу станет легче.

Он повиновался и заказал для себя полный английский завтрак. Раз не удалось погибнуть от пули, криво усмехнулся он про себя, он умрет от обжорства.

Ему принесли заказ — гора обильно сдобренной маслом еды, которая приносит сытое умиротворение. Он посмотрел на яичницу; в сверкающем желтке, как в позолоченной ложке, увидел собственное отражение — да, тот еще вид.

Выдохнул и приступил к завтраку.

— Итак, — сказала Пета тоном делового человека, — мы сегодня едем в Джейвик?

— Да, — подтвердил он, жуя бекон. — Джейвик в графстве Эссекс.

— К Тошеру, который там живет?

Донован кивнул.

— Когда я с ним познакомился, он был чем-то вроде официального представителя этих путешественников-бродяг. Естественно, самоназначенным.

— Как он выглядит?

— Красавец байкер с темными длинными волосами.

— Это хорошо, — улыбнулась Пета.

— Дерзкий и самоуверенный сукин сын. Весьма высокого мнения о собственной персоне. Из тех людей, которые идут по жизни, зная, что все у них получится. Бесцеремонный тип, очень много говорит и любит вставить крепкое словцо. Это я так, на всякий случай, а то вдруг у вас появились какие-то мысли.

— Интересно, почему он выбрал Джейвик? — Пета пропустила мимо ушей последнее замечание.

— Очевидно, надоело скитаться, вот он и зажил оседлой жизнью среднестатистического британского гражданина. Наверное, поэтому я так легко его нашел.

— Кочевника из него не вышло.

— Вот-вот, — улыбнулся Донован.

Пета показала на его пустую тарелку:

— Ну что, правильно сделали, что поели?

— Правильно, — сказал он со слабой улыбкой.

Они въехали на главную улицу Джейвика с задиристым названием «Бродвей». По этой неровной узкой ленте дырявого асфальта трудно было передвигаться при всем водительском мастерстве Петы. Донован смотрел в окно.

Только несколько двухэтажных домов, остальные — неприглядные одноэтажные постройки, большинство которых, скорее всего, никогда не знали рук настоящего хозяина. Это был не просто бедный городишко — во всем здесь сквозили нищета и пошлость. Рядом с книжной лавчонкой потемневший фасад с оторванными ставнями объявлял себя залом игровых автоматов «Страна чудес». Замызганная парикмахерская, китайская закусочная с едой на вынос. Магазин «Купи и сэкономь». Паб «Надежда умирает последней».

— Из этого паба только в последний путь, — усмехнулся Донован.

Они медленно проехали мимо пустого заплесневелого остова, который когда-то назывался «Казино», оставили позади центр культурных мероприятий, в котором не пахло ни центром, ни культурой, ни мероприятиями, миновали продуктовый магазин, по сниженным ценам торгующий залежалым просроченным товаром, бесхозный брошенный паб, окруженный забором из сетки-рабицы с табличками «Не входить! Опасно для жизни». Чуть в стороне от дороги стояло облезлое деревянное кафе, снаружи украшенное корзинами с почерневшими цветочными плетями.

— Проголодались? — спросила Пета.

— Не очень.

Повсюду поросшие сорняками пустыри с кучами мусора. Из-за давившего сверху низкого свинцового неба казалось, что этот мрачный темно-серый ландшафт растянулся на сотни километров.

— Куда сейчас?

— К участку, который на карте называется Бродлендз, — отозвался Донован. — Уже, похоже, недалеко.

— Господи, — воскликнула Пета, когда они подъехали к поселку, — ну и картина!

Почти во всех построенных более полувека назад одноэтажных коттеджах в швейцарском стиле, предназначавшихся раньше исключительно для летнего отдыха, сейчас обитали постоянные жильцы. Во двориках машины. Но чем дальше они ехали, тем больше машины во дворах напоминали разбитые колымаги, вскоре сменившиеся почерневшими от огня ржавыми каркасами. С них давно сняли и унесли все, что могло пригодиться в хозяйстве, и теперь они догнивали на грязных щербатых улицах.

Дома все меньше походили на пригодные к обитанию, но там все равно кто-то жил.

— Град Божий. — Пета покачала головой.

— Только солнца нет, — заключил Донован.

Из опасения налететь на кочку или булыжник, а то и попасть в незаметную яму, Пета ехала на черепашьей скорости — Донован постоянно смотрел в карту и сверял адрес. Наконец они остановились у нужного дома.

Штукатурка с каменной крошкой, которой он был покрыт, потрескалась и отваливалась, на грязных окнах висели засаленные занавески в сеточку. Старая гнилая крыша поросла мхом. На углу дома высилась гора мусора и отходов. Входная дверь, похоже, когда-то была выкрашена в зеленый цвет.

— Нам сюда? — Пета не скрывала отвращения.

— Сюда.

Они прошли к дому по едва заметной тропинке. Донован набрал в легкие побольше воздуха и постучал.

Подождал.

За дверью громко залаяла собака.

Через некоторое время послышались тяжелые шаги.

— Кто там?

Голос был хриплым, скрипучим.

Пета насторожилась.

— Тошер, это вы? — крикнул Донован. — Может быть, вы меня помните? Меня зовут Джо Донован. Я когда-то работал корреспондентом.

— Да… — Ответ прозвучал с надрывом и свистом, как будто вырвался прямо из разрушенных легких, за ним последовал звук, который в равной степени можно было принять за лающий смех и за предсмертный хрип. — Как же, помню. А теперь проваливай.

Донован и Пета переглянулись. Внутри продолжала истошно лаять собака. Донован попытался уговорить Тошера:

— Понимаю, Тошер, что вы, возможно, не желаете со мной беседовать, но не могли бы все-таки уделить мне минут пять-десять, не больше?..

Из-за двери несся только собачий лай.

Донован посмотрел на Пету, пожал плечами:

— Я заплачу.

— Сколько? — после некоторой паузы последовал вопрос.

— Пятьсот фунтов.

Из-за двери снова донесся не то смех, не то предсмертный хрип.

— Тысячу.

— Тошер, у меня с собой только пять сотен. Решайте — или столько, или ничего.

Послышалась возня. Хлопнула дверь внутри, и собака уже лаяла где-то в глубине. Потом донеслось лязганье снимаемой с двери цепи, открывающихся щеколд и замков.

Донован попытался скрыть потрясение при виде стоявшего на пороге человека. Это был Тошер, но от самоуверенного красавца байкера не осталось и следа. Перед ними стояло физическое воплощение голоса, который они слышали из-за двери. Когда-то черные как смоль волосы поседели. По-прежнему длинные, они висели клочьями, сквозь них поблескивал розовый череп. Лицо покрывали глубокие морщины — словно кто-то высосал из него жизнь. На иссохшем теле висели дешевая футболка и джинсы. Он вроде был того же роста, но казался ниже, словно тело, скрюченное страшным ударом, так и не смогло распрямиться.

Но ужаснее всего были глаза. Совершенно мертвые, они словно закрылись после чего-то жуткого, что им довелось увидеть.

— Да уж, — проскрипел Тошер, прекрасно понимавший, почему Донован так на него смотрит, — два года — срок немалый.

Не говоря больше ни слова, он повернулся и пошел в дом тяжелой шаркающей походкой. Донован и Пета восприняли это как приглашение, закрыли за собой дверь и последовали за хозяином.

Тот прошел в комнату и медленно опустился в старое потертое велюровое кресло. Донован и Пета сели на такой же видавший виды и весь в пятнах диван напротив.

В соседней комнате не унималась собака, теперь она еще и скреблась в дверь.

Помещение больше походило на свалку. Старый телевизор в углу на перевернутом ящике из-под консервов. Запчасти от мотоцикла, разбросанные по полу. Старые пивные банки. Переполненная окурками пепельница из паба. Осколки и обломки — свидетельства сломанной, поруганной жизни.

Донован вздрогнул: узнаваемая картина.

Если бы он продолжал жить как раньше, его бы вскоре постигла та же участь.

Он вспомнил вчерашний вечер и почувствовал тошноту. Решил не обращать на нее внимания.

Он должен работать.

— Заткнись, Золтан! — то ли рыкнул, то ли прокричал Тошер и зашелся приступом кашля. Собака продолжала лаять.

— Кто это? — Тошер кивнул в сторону Петы.

— Пета Найт. Коллега:

Тошер кивнул, на секунду в глазах зажегся огонек, как у прежнего Тошера при виде хорошенькой женщины, но тут же погас, уступив место отвращению к самому себе.

— Что-то не очень ты торопился, — сказал Тошер.

Донован нахмурился.

— Но я знал, что ты в конце концов меня найдешь, — продолжал он надрывно хрипеть. — Ты или кто-то из ваших… я смотрел новости. Хантли и его… дочка…

— Тошер, что вам известно? Что произошло?

— А мои денежки? — Тошер почти улыбался.

— У меня в кармане.

— Покажи.

Донован вытащил бумажник, отсчитал десять пятидесятифунтовых купюр, которые снял со счета «Геральда». Тошер взял деньги, пересчитал, положил в карман. В глазах не алчность, а нужда и голод.

— Так что же произошло? — спросил Донован. — Почему вы решили, что к вам обязательно кто-нибудь наведается? Почему именно сейчас?

— Вот почему. — Тошер вытянул вперед обе руки ладонями вверх.

Даже при тусклом свете зрелище было жуткое. В середине обеих ладоней кожа другого цвета — тонкая, нежно-розовая. Левая еще и изуродована. Тошер поднял ее вверх.

— Сюда попала инфекция, началось заражение крови. Повезло, что вовремя спасли. Что не пришлось отрезать руку. — Он громко хрюкнул — видимо, усмехнулся. — Да уж, повезло.

— Вас пытали? — ужаснулась Пета.

— Думаете, у меня всегда был такой голос? — скривился он.

Гости молчали.

— Они не только загоняли в ладони гвозди. Много чего еще сделали… Такого, что я никак не могу вам показать. — Он опустил глаза в пол, потом снова поднял. — И рассказать не могу. Потому что тогда придется все пережить заново. — По телу прошла дрожь, глаза смотрели в никуда. — А я… я не хочу туда возвращаться. Просто… поверьте мне на слово.

Пета и Донован молча переглянулись. Тошер посмотрел сначала на него, потом на нее.

— Говорил же я тебе, говорил, — в глазах сверкнуло злорадство, — они что-то замышляют. Но ты так и не появился.

Донован с трудом сглотнул слюну.

— Прости, но мне пришлось… заниматься другим делом.

— У тебя, кажется, пропал сын?

Донован молча кивнул.

— Плохо, — сказал Тошер. К злорадству добавилось отвращение к самому себе, лицо исказила уродливая гримаса. — Но все же не так плохо, как у меня…

Донован открыл рот, но Тошер не дал возразить.

— Подумай-ка, Донован, хотел бы ты поменяться со мной местами? Чья судьба лучше?

Донован промолчал, позволив Тошеру торжествовать пусть маленькую, но победу.

— Тошер, кто это сделал? — спросила Пета. — Кто так с вами поступил?

Тошер повернулся в ее сторону и почти радостно улыбнулся:

— Давненько женщины… мной не интересовались…

Пета продолжала на него смотреть.

Тошер сердито насупился:

— Ты из полиции?

— Раньше служила.

— Раньше, говоришь? Да на тебе… по-прежнему эта печать… Она будет на тебе всегда. — Он перевел взгляд на Донована: — Стыдно мне за тебя, Джо, что ты якшаешься с отбросами.

Донован не поддался на провокацию, продолжая настаивать на своем:

— Почему это произошло?

Тошер бросил на Пету полный высокомерного безразличия взгляд и начал говорить, обращаясь к Доновану:

— То, что сделали со мной, должно было стать предупреждением остальным. Они хотели, чтобы мы… убирались. Сказали, что сделают, если мы не послушаемся… подожгут…

— Но разве такое возможно? — не поверил Донован.

— Вот и мы сначала так думали. Закон-то был на нашей стороне. Они это знали. — Он помолчал, тяжело дыша, потом продолжил: — Меня схватили. И сделали из меня, как они сказали, наглядное пособие. Сказали, что проделают это с каждым, если мы не уйдем.

— И вы ушли?

— Да, сразу же.

— Почему вы не рассказали об этом в полиции? — подалась вперед Пета.

Тошер издал скрипучий утробный звук.

— А кто, думаешь, это сделал?

Пета и Донован посмотрели друг на друга.

— Полиция? — переспросил Донован.

Тошер кивнул.

— Да… кто ж еще! Мы тут же собрали вещички, чтобы уехать. — Очередной смехоподобный скрип. — И что вы думаете? Все эти скоты еще пришли и улюлюкали… все эти лощеные мудаки на шикарных машинах… из шикарных домов… все орали, как козлы… бросали в нас всякую дрянь… обзывали дерьмом… мерзавцами… подонками…

Он замолчал, хватая ртом воздух. Лицо горело ненавистью.

— Нам не дали выехать на дорогу, загнали на парковку… там нас ждали… в снаряжении для борьбы с демонстрантами… они вытащили дубинки…

— Но это противозаконно, — потрясенно пробормотала Пета.

Тошер покачал головой:

— Ты прям как с неба свалилась. Ты где в полиции служила-то? В сказочной стране?

Пета покраснела.

— Избивали даже детей… — В глазах Тошера заблестели слезы. — Как индейцы, окружили наши фургоны, облили бензином… — Он затряс головой, захрипел. — Крики… А они стояли и ржали, как жеребцы…

В комнате повисла тишина, которую нарушали только слабые поскребывания собаки о дверь.

— Потом я приехал сюда, — Тошер говорил теперь очень тихо. — Мне тут двоюродный брат присмотрел халупу с собой по соседству. И я остался. Долбаное пособие по инвалидности… Калека я теперь… — Он уставился в пол, в голосе звучало все больше самоуничижения. — Здесь и подохну…

— Говоришь, кто-то из полиции? — мягко спросил Донован.

— Да, — кивнул Тошер. — Есть такой — по фамилии Кинисайд. Он все это и организовал. С ним еще был один громила, который делал всю грязную работу… Они называли его Молотом. — Тошер вздрогнул. В глазах заметался страх, лицо перекосило от ужаса. — Полный отморозок… Вряд ли вам захочется иметь с ним дело… честное слово. Чудовище, настоящее чудовище…

— Кинисайд, — эхом повторил Донован.

— У них еще и клички были. Фауст и Мефистофель. Но я-то знал их в лицо…

— Значит, Мефистофель — это… Кинисайд, а Молот — Фауст?

— Молот — это Молот, — загудел Тошер подобием смеха.

— Кто же тогда Фауст? — спросила Пета.

Гул усилился, перерастая в лавину, грозившую оставить после себя страшные разрушения:

— Фауст — это бесхребетный трус и дерьмо… Колин Хантли. Он…

Донован и Пета, пораженные, переглянулись.

— Колин Хантли? — переспросил Донован. — Он-то тут при чем?

— Потому что я спал с его дочерью… Он-то все и затеял… — Лицо Тошера исказила победная гримаса. — Никак он не мог смириться, что его… драгоценная дочка… трахается со мной…

Смех вырвался наружу, а вместе с ним и собиравшаяся с силами лавина. Она вырвалась из Тошера, и он зашелся в диком кашле. По щекам покатились слезы.

В соседней комнате Золтан разразился громким лаем и начал бросаться на закрытую дверь.

Донован и Пета поднялись.

— Спасибо тебе, Тошер. Понимаю, чего тебе стоило обо всем нам рассказать.

— Это тебе пришлось отвалить мне полкуска фунтов, — тяжело и надрывно дыша, сказал Тошер. — Надеюсь, мой рассказ того стоил…

Донован и Пета вышли из дома. Даже отойдя на приличное расстояние, они слышали, как воет посаженная на цепь собака, как бьется и рвется из заточения.

Из свинцового неба на дома, больше похожие на бараки, посыпалась холодная изморось.

Никогда в жизни Донован не был так благодарен судьбе за глоток свежего воздуха.

 

27

— Мне все о тебе известно.

От неожиданности Кинисайд чуть не выронил пластиковую чашечку с кофе. Он выбрал этот автомат именно потому, что к нему почти никто не подходил — в длинном коридоре полицейского участка он стоял на отшибе, — и рассчитывал, что ему никто не помешает. Он обернулся — прямо за спиной стояла Джанин и улыбалась. Он быстро посмотрел по сторонам: вокруг больше никого.

— Что ты имеешь в виду?

— Что сказала, то и имею, — улыбка на лице стала шире.

Он еще раз бросил взгляд вокруг себя: точно никого. Захотелось схватить эту глупую курицу, швырнуть о стену, заткнуть ее поганый рот. Но вместо этого он попробовал прибегнуть к испытанному приему — улыбнулся ей в ответ обезоруживающей улыбкой.

— И что же тебе известно?

— Во-первых, наркотики.

— Наркотики? Но я не…

— Мне известно, как ты обираешь торговцев. Как заключаешь сделки с поставщиками. Как шантажом заставляешь своих информаторов заодно торговать наркотой, как ты их избиваешь… — Она пожала плечами. — Продолжать?

— Что-нибудь еще?

— Остальное еще круче, — снова улыбнулась Джанин.

Кинисайд тут же вспомнил о Хантли и о сделке, которую ему вот-вот удастся заключить. В горле застрял ком. Он внимательно посмотрел на Джанин: в ней появилась какая-то уверенность в себе, которой он раньше не замечал. Это неприятно поразило его. Он заволновался.

— Чего ты добиваешься? — спросил он очень тихо.

— О, очень многого. Главное — хочу с тобой поквитаться. Впрочем, меня устроят и деньги, так что можешь купить мое молчание.

Наверное, на его лице отразилось смятение, потому что она рассмеялась ему прямо в лицо. Он почувствовал, что краснеет, начали дрожать руки. Куда-то улетучивался самоконтроль, которым он так гордился.

— Сколько?

— Пятьдесят тысяч фунтов.

— Пошла вон, — фыркнул он.

— Пятьдесят тысяч, — повторила она. Потом подошла ближе, в лице появилась жесткость. — Ты мне должен гораздо больше.

Кинисайд отшатнулся как от удара. Горячий кофе из пластиковой чашки выплеснулся наружу и обжег пальцы.

— Хорошо, — сказал он, стараясь контролировать дыхание. Нужно выиграть время, чтобы все обдумать, чтобы разработать план. — Значит, пятьдесят тысяч. Как ты…

— Я дам знать, где и когда. Только учти, у тебя мало времени.

Он смотрел на нее и поражался. Выглядит куда здоровее и свежее, чем раньше. Исчезли последние следы его влияния. Она больше не в его власти.

Ему это очень не понравилось.

Он попытался с ней заигрывать, протянул руку.

— Знаешь, Джанин… — начал проникновенно.

Она отступила на шаг.

— Нет, Алан, — в глазах плясали языки пламени, — ты больше никогда ко мне не притронешься. Даже пальцем меня не коснешься. — Она вздохнула, одернула блузку, улыбнулась. — Ладно, мне пора назад на рабочее место. Я с тобой свяжусь.

Она повернулась и решительно пошла по коридору. Кинисайд смотрел, как уверенно качаются ее бедра.

Внутри поднималась бессильная ярость, потому что события начинали выходить из-под контроля.

У него не только с ней начались проблемы.

Руки дрожали. Он слегка сжал пластиковую емкость, жидкость поднялась до краев.

Размахнулся и с силой швырнул чашку о стену — кофе взорвался сердитыми брызгами и выплеснулся на стену и пол.

Он повернулся и выскочил из коридора.

Шел и думал, как вернуть все на круги своя, как вновь стать хозяином положения.

Джамал открыл глаза. Счастливо улыбнулся.

Он уже второй раз просыпается в этой шикарной кровати. Вторая ночь подряд — две лучшие в его жизни.

Он отбросил одеяло, подхватил махровый халат, висевший на спинке в ногах. Халат был на несколько размеров больше, но это даже лучше: он полностью в него завернулся, чувствуя себя в мягком пушистом коконе свежевыстиранной и вкусно пахнущей ткани.

И в безопасности.

Он пошел в ванную, улыбка так и осталась блуждать на его лице.

Вспомнил, как не по себе ему было сначала: невесть откуда появившийся Амар, который отделал его клиента, а потом еще объявил, что его прислал Джо Донован…

Потом, когда они сидели в закусочной, он все это рассказывал Амару. Тот посмеялся.

— Ты ведь не коп, нет? — вдруг посерьезнел Джамал.

— А разве похож?

— Не-а! И ты меня им не сдашь?

— С какой стати я стану это делать?

— Ну, это… — помрачнел Джамал, — из-за того, что было у Отца Джека.

— Все теперь в прошлом, — беспечно произнес Амар. — Сидит сейчас наш папуля под арестом. И обвинений ему предъявят целый воз. Даже в убийстве.

— В убийстве? Кого он убил?

— Мальчишку, который у него жил. Сая.

Выражение лица Джамала снова изменилось. Он чуть не рассказал Амару то, о чем потом, наверное, пожалел бы.

Он спросил, как убили Сая. Амар сказал, что Джек забил его до смерти металлическим прутом. Джамал побледнел.

— Эй, парень, что с тобой? — спросил Амар.

— Нет… ничего… Они точно знают, что это сделал Джек?

Амар посмотрел ему в глаза:

— Я же там был. Собственными глазами видел, как он держал в руках эту железную хреновину.

Джамал тщетно пытался рассмотреть в абсолютно искреннем взгляде Амара хотя бы намек на ложь.

— Точно знаешь?

— Да. Сая убил Отец Джек.

И тут Джамал заметил, как что-то дрогнуло в лице его спасителя. Всего на мгновение — и исчезло.

Джамал сделал вид, что не заметил это почти неуловимое изменение. Амар притворился, что не заметил реакции мальчишки.

— Ты голубой? — поинтересовался Джамал с полным ртом. Он с удовольствием пережевывал кусок мяса с хлебом.

— Да. Тебя это смущает?

— Нет, старик. Все нормально. Голубые мужики любят таких же голубых мужиков.

Амар расхохотался.

Потом они отправились домой к Амару. Квартира у него оказалась просто офигенная. На высоком этаже, с видом на набережную. Амар начал рассказывать, как она ему досталась — кому-то он оказал услуги, работая бесплатно, кому-то пришлось сунуть взятку, где-то надавить… но Джамал не слушал. Раскрыв рот от изумления, он таращился из огромного окна на открывшийся вид. Потом сидел на диване, восхищенно рассматривая внутреннее убранство квартиры. Потом заснул.

Проснулся уже в кровати. Наверное, туда его перенес Амар. Джамал посмотрел на часы: он проспал почти двенадцать часов.

Джамал спросил, может ли он выходить из квартиры, на что Амар сказал: в любое время, он же не пленник, и пообещал выдать запасной ключ. Джамал огляделся и решил, что, пожалуй, останется дома.

Амар поначалу не знал, как себя с ним вести, — наверное, он не привык общаться с детьми. Но потом Джамал увидел игровую приставку с последним вариантом «Угон машины» и предложил сыграть на пару, они шикарно провели время и по-настоящему подружились.

Тошнота, боль во всем теле были тут же забыты.

Джамал вышел из душа и вернулся в гостиную, когда услышал, как сначала открывается, а потом с силой хлопает входная дверь.

От страха он застыл на месте.

— Повар я, знаешь, хреновый, — донесся из прихожей голос Амара, — но яичницу с беконом пожарить сумею. Ты как — не против?

Джамал вздохнул с облегчением, сказал, что не против.

Амар зашел в комнату, нагруженный сумками, остановился, увидев лицо Джамала.

— Что с тобой? Ты как будто привидение увидел.

Джамал заверил, что с ним все в порядке, и даже выдавил улыбку. Амар не стал докапываться до истины, прошел на территорию кухни, поставил сумки на пол.

— Ты не мусульманин? Свинину ешь?

— Ем, старик. А ты?

— А я ем все подряд. Конечно, в разумных пределах. Компанию составишь?

Они с аппетитом поели. После завтрака Джамал снова прошелся по квартире, потом забрался с ногами на диван. Улыбнулся.

— Классно тут у тебя, старик, — похвалил он Амара. — Жрачка отличная, игровая приставка… как будто я в гостях у старшего брата. Прикинь.

Амар улыбнулся.

— Я расскажу все, что на том диске, — вдруг сказал Джамал.

— Погоди, я сейчас сбегаю и куплю записывающее устройство.

Амар вышел из квартиры, стараясь не показывать своей радости.

— Да, — сказал Джамал самому себе и поглубже устроился на диване.

Он в безопасности.

Ему больше ничто и никто не угрожает.

Кинисайд замер, огляделся. Убедившись, что за ним никто не наблюдает из темноты, начал открывать замок. Открыв, снова поозирался, потом вошел, закрыв за собой дверь на ключ и щеколды.

События разворачиваются слишком стремительно. Он должен снова стать хозяином положения.

Он повторял эти слова как молитву.

Джанин. Ее рассказ о том, как он избивает своих информаторов, выдал ее с головой. Он незаметно последовал за ней после работы. Она зашла в паб «Принц Уэльский». Там у нее была встреча.

Она присела за столик, где ее ждал Майки Блэкмор.

Жалкие людишки — думают, они могут его шантажировать, хотят получить деньги за молчание.

Нет, это не беда, так — мелкая неприятность, но этот вопрос тоже надо решить. Он их прикует к стулу — к жертвенному алтарю! Нет. Вызовет Молота, где бы он там сейчас ни находился. Пусть ими займется. Он не может позволить, чтобы мелкая неприятность все испортила сейчас, когда он уже на финишной прямой. Вынужденная жестокость. Оправданная мера. И оправдывает ее сумма, поставленная на кон.

Она оправдывает абсолютно все.

Но для решающего шага Молот ему не нужен.

Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, потом двинулся вглубь. От дыхания шел пар, да он и без этого сразу почувствовал, как здесь холодно. Он бросил взгляд в сторону батареи — по обе стороны лежали Колин и Кэролайн, каждый свернувшись под собственным одеялом.

Они даже не пошевелились, когда он вошел.

Он ускорил шаг. Неужели здесь настолько холодно?

Он подошел к двум скорченным фигурам. Кэролайн пошевелилась. Кинисайд облегченно вздохнул: слава богу, жива. Она подняла глаза, увидела его, отвернулась.

— Здравствуй, Кэролайн.

Она не ответила.

— Чтобы не замерзнуть, вам бы лучше прижаться друг к другу.

— Убирайся, Алан, — почти выдохнула она с болью в голосе. — Я ни тебя, ни его знать не хочу. После того, что вы оба наделали.

Кинисайд пропустил ее слова мимо ушей. У него были дела поважнее оскорбленного самолюбия этой барышни. Он посмотрел на Колина. Даже при таком слабом свете было видно, как плохо он выглядит. Кожа стала почти серой. Он все время прижимал к себе поврежденную руку. Несмотря на холод в помещении, на лбу блестели капельки пота.

Не умирай, мысленно обратился к нему Кинисайд. Не умирай, пока не сделаешь то, что я хочу.

— Колин!

Колин открыл глаза и посмотрел на него мутным остановившимся взглядом.

— Ты готов, Колин?

Колин молчал.

У Кинисайда задрожали руки, и он заговорил тихо-тихо:

— Потому что, если ты этого не сделаешь, с твоей дочерью случится нечто ужасное. И я заставлю тебя на это смотреть.

Хантли оставался безучастным.

— А ведь я старался проявлять терпение, — продолжал Кинисайд. — Но ты не желаешь мне помочь. Мне совсем не хочется делать больно твоей девочке, но у меня нет выбора. Выбора не оставляешь мне ты.

Он вытащил из кармана охотничий нож и прочный скотч.

Кэролайн попыталась отползти, но цепь не пустила.

— Это скорее акт отчаяния, а не гнева, Колин. — Он отмотал скотч, оторвал зубами. — Все, что сейчас произойдет, целиком на твоей совести.

Он сунул нож обратно в карман, повернулся к Кэролайн. Она выставила руки вперед, готовая защищаться. Кинисайд резким движением ткнул ее под ребра. Она перегнулась пополам, хватая ртом воздух. Он взял ее за волосы, оттянул голову, заклеил скотчем рот.

Лицо перекосила гримаса боли, она попыталась сорвать скотч. Кинисайд подтянул ее вверх за цепь, прикрепленную к запястьям, и ударил кулаком. Она упала.

Он резко и больно завел ей руки назад, соединил скотчем.

Девушка заплакала.

Кинисайд глянул на Колина:

— Только одно слово — и это прекратится.

Колин молчал.

Кинисайд вытащил нож, схватил Кэролайн за волосы, наматывая на руку, пока она не потеряла равновесие, приложил лезвие к лицу под глазами.

— Теперь ты готов звонить? Готов положить конец этому кошмару?

Колин смотрел и молчал, на лице — маска боли.

— Это же твоя дочь.

Он слегка прижал лезвие к коже. Под глазом появилась капелька крови размером со слезинку и покатилась по лезвию вниз.

— Смотри, Колин. Она плачет. Она хочет, чтобы ты ей помог. Неужели папочка не поможет?

Тело Кэролайн сотрясалось от рыданий. Колин дернулся.

— Всего один звонок, Колин, и все закончится. — Он провел ножом по коже. Снова появилась кровь и капельками сползла вниз.

— Ну же, Колин! Ты же знаешь, я это сделаю.

Колина затрясло.

— Я сделаю это, слышишь, сделаю!

Колин дернулся, как от удара. Вздохнул. Медленно кивнул.

Кинисайд улыбнулся. Вздохнул с облегчением. Он снова хозяин положения, снова полностью контролирует происходящее.

Он спрятал нож, отпустил Кэролайн — она упала на пол. Вытащил из пальто мобильник, номер которого нигде не зафиксирован, — он его «конфисковал» у одного из продавцов. Из другого кармана достал листок с написанными на нем цифрами и начал набирать номер.

— Ты ведь знаешь, Колин, — говорил он тем временем, — что всего этого можно было избежать. Так что это целиком и полностью твоя вина, мой друг. Зачем ты поехал в Лондон? Зачем встречался с этим журналистом? Наверно, ты так и не понял, насколько серьезно я настроен. На какие жертвы готов, чтобы достичь своей цели и заключить эту сделку. Сейчас ты в этом убедился, правда? — Он хмыкнул. — Конечно, убедился.

Он поднес телефон к уху.

— Сейчас соединят.

Пытаясь обуздать рвущийся наружу восторг, он опустился на колени перед Колином, приставил телефон к его уху. Изо рта Колина исходил запах тлена и разложения.

Он услышал щелчок соединения, посмотрел прямо в глаза Колину, кивнул, чтобы тот начинал говорить.

— С вами говорит Колин Хантли, — сказал Колин слабым, надтреснутым голосом. — Мы готовы заключить сделку.

Кинисайд улыбнулся.

Наконец-то.

«Кондитерская фабрика» в северо-восточном районе Ньюкасла, Шилдфилде, теперь была художественной мастерской, где создавали и продавали картины и другие предметы искусства. Она занимала два этажа когда-то вполне реальной фабрики.

Фрэнсис Шарки сидел в ресторане «Хлев» на первом этаже. В искусстве он мало что смыслил, зато хорошо знал, как с наименьшим ущербом для собственного кармана тратить деньги. А здесь предлагали шикарные скидки. Он совсем не ожидал найти такое в Ньюкасле. Следовало признать, эта его поездка на северо-восток серьезно поколебала прежнее предубеждение. Город определенно начинал ему нравиться.

Ресторан оказался весьма приличным заведением. Тяжелая деревянная мебель, голые стены и приглушенный свет были призваны воссоздать обстановку Среднего Запада. Очень мило. Дивным оказалось грибное ризотто, прекрасным — чилийское мерло. В ожидании жареного барашка он потягивал вино.

Зазвонил мобильник.

Он осушил бокал, поставил на стол, прижал телефон к уху:

— Фрэнсис Шарки, слушаю вас.

Подошел официант, чтобы долить вина. Шарки кивнул в знак благодарности.

— С вами говорит Колин Хантли.

Шарки прирос к стулу. Сердце запрыгало.

— Мы готовы заключить сделку.

Перед ним поставили горячее. Оно и пахло и выглядело божественно, но у него напрочь пропал аппетит.

Он подался вперед, словно пытаясь отгородиться от остальных посетителей:

— Я вас внимательно слушаю.

Майки Блэкмор открыл дверь своей квартиры и вошел, держа под мышкой пакет с чипсами.

Сегодня он впервые не обратил внимание на убогость своего жилища, не ощутил привкус хронической неудачи, который его всегда преследовал, когда он приходил домой. Он был слишком возбужден, слишком воодушевлен.

Джанин приступила к осуществлению их плана. Она назначит Кинисайду место и время встречи. Там уже будет находиться он, Майки.

— Что вы собираетесь сделать? — спросила она его.

— Заставлю его расплатиться сполна.

На ее лице появилось испуганное выражение.

— Вы не поняли, — быстро пояснил Майки. — Я заставлю его заплатить. Дать нам денег.

Джанин вздохнула с некоторым облегчением.

Он ее успокоил.

Он пошел в спальню, скривившись от боли, встал на колени, пошарил рукой под кроватью.

Нащупал то, что искал, вытащил.

Улыбнулся самому себе.

— Не беспокойся, Джанин, — произнес он вслух. — Я не сделаю больно Алану Кинисайду.

Он приставил пистолет к своему отражению в зеркале. Увидел свое лицо, все в синяках. Вспомнил о Джанин и ее боль. Подумал о человеке, который принес боль им обоим. Представил, как нажимает на спусковой крючок.

Рассмеялся.

— Я не сделаю ему больно, — сказал он своему отражению. — Я его убью.

И впервые за долгие годы почувствовал себя счастливым.