© Martyn Waites, 2013

© Перевод. Н.И. Сидемон-Эристави, 2014

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

 

Дом

Особняк Ил-Марш. Полуразрушенный, покрытый пятнами сырости. Никем не любимый, никем не обитаемый.

Почти целое столетие простоял он на острове Ил-Марш, в компании клубящихся влажных туманов, неумолимо стирающих все яркие краски, и отвратительно холодных, вечно моросящих дождей, делавших его силуэт еще более смутным. Вот он – едва различимый в туманном полумраке. Пустой. Но отнюдь не молчаливый.

Кружится, бежит вода, омывая остров, на котором некогда был построен дом. Лижет края окружающих торфяных пустошей. Размывает мягкую почву, обращает в смертоносную трясину, готовую уничтожить незадачливого заблудившегося путника, затянуть в погибельную глубь – и навеки сомкнуться над ним, поглотить без следа, – а на поверхности трясины и следа не останется, ровно и не было там никого. Где-то на глубине же воду возмущают тела угрей, скользящих, ускользающих и извивающихся. О, эти змееподобные твари со злобными мордами, привыкшие кормиться любыми живыми существами, опустившимися в их придонное царство!

Десятилетиями ничто не нарушало покоя дома. Сложенный в давние времена из тяжелого камня, он дряхлел, но не сдавался, мало не рассыпался в прах – но стоял по-прежнему прямо и гордо. Однако что тут движется? На острове, в доме? Что за движение – современное, новое, нежеланное?

Распахнулась парадная дверь. Темноту хлестнуло светом. Поднялась пыль, испуганные зверьки метнулись в укрытие спасительных теней.

Со стен поснимали картины и старые фотографии. Документы, письма и безделушки сложили в коробки и отослали прочь.

А вместо них в доме появились совершенно иные вещи. Чужие, чужеродные. Незнакомые. На окнах развесили тяжелые черные портьеры, преобразившие мир внутри. По ступенькам втащили и расставили по спальням кровати с металлическими сетками, разложили поверх матрасы. Дому предстояло принять новых обитателей.

Теперь по нему змеями проползают толстые, черные провода, свиваются в причудливые, странные извивы, будто темные отражения угрей, изгибающихся в воде вокруг и под островом. Один из проводов тянется к генератору, дающему свет холлам и комнатам.

По стенам развешены противогазы; их пустые, невидящие глазницы первыми приветствуют прибывающих.

Запущенные, заросшие дорожки и лужайки тоже расчищены. Мало-помалу сад, давным-давно одичавший, возрождается, а с ним – и весь остров.

С надгробий на кладбище счистили плющ и мох, вновь можно прочесть начертанные имена.

Дом готов.

Дом ждет.

 

Мальчик

Высоко взлетел британский истребитель. Развернулся. С ревом моторов на бреющем полете закружился над взводом солдат. Укрепленные на машине пулеметы изрыгнули огненную смерть.

«Achtung! – закричали солдаты. – Schnell! Heil Hitler!» Одеты они были в форму цвета хаки английских пехотинцев, но говорили на комично искаженном немецком. Потом они упали – кто навзничь, кто на бок, и лежали тяжело и недвижимо, с задранными ногами, с винтовками в поднятых руках.

Истребитель снова взмыл вверх, вновь опустился, завывая в полете. Пилот говорил в переговорное устройство ровно и равнодушно, его прощальную речь прерывали статические помехи. Самолет заходил на новый виток, готовясь опять устремиться вниз, чтобы убивать немецких солдат, еще стоявших на ногах. Дроссели открыты, рев моторов нарастает…

Самолет замер. Застыл абсолютно неподвижно. Ровно завис в воздухе.

Державший его в руке мальчик вскинулся и склонил голову к плечу, прислушиваясь.

Что он услышал? Голос. Голос, звавший его, и только его.

Мальчик повернулся, побрел в направлении окна, будто загипнотизированный этим голосом. Забыта игра, он словно и не видит брошенных на полу жестяных солдатиков. Мальчик ступает по ним, ломает их, крушит и калечит.

Он играл наверху, в одной из немногих комнат, уцелевших в разрушенном бомбежкой доме. Его собственный дом стоял по другую сторону улицы, – единственной улицы, на которой хоть что-то еще сохранилось. Все прочие строения уничтожили немецкие бомбы.

Голос сделался настойчивее, голос призывал и приказывал. Мальчик подбежал к окну, остановился у разбитого стекла. Наклонился, осторожно просунул голову в пустую раму – шеи его едва не коснулись бритвенно-острые осколки.

В дверном проеме по другую сторону улицы возник темный женский силуэт.

– Эдвард! Эдвард!

Это ЕГО МАТЬ.

– Эдвард, иди домой сейчас же! Живо…

Мальчик заморгал за толстыми стеклами очков. Он услышал шум самолета – не самолетика из недавней игры, а самого настоящего самолета. Снова прислушался – да там целая эскадрилья, не меньше, и еще громче звучит выматывающе знакомый вой сирены воздушной тревоги.

Мальчик уставился в сторону дверного проема. Мать размахивала руками, кричала – надо торопиться, выбирайся оттуда немедленно, бежим в бомбоубежище! На ней было черное шерстяное пальто – то самое, что она раньше надевала только на свадьбы, похороны да в церковь… ну а теперь – только во время воздушной тревоги.

– Единственное мое дорогое пальто, – не единожды слышал мальчик. – Что ж, верно, придется меня в нем и схоронить.

Мальчик посмотрел на зажатый в руке игрушечный самолетик, потом – снова вверх, в небо. Настоящие самолеты приближались, и среди них – ни единого британского «истребителя». Он разжал пальцы, и игрушка упала на пол; там, где она приземлилась, с голых досок пола поднялось облачко пыли. Ощутив беспокойство, он отвернулся от окна, уже готовый сбежать вниз по ступенькам.

Время остановилось, задержало дыхание – и стремительно ринулось вперед. В голове мальчика гремел и грохотал конец света; его отшвырнуло на содрогающийся пол, вслед полетели, раскалываясь в воздухе, еще оставшиеся стекла.

Когда Эдвард открыл глаза – решил: он, должно быть, в раю.

Сел. Поморгал. Да нет, он все еще в комнате на втором этаже. Оказывается, и двигаться может. Все тело болело, однако, похоже, он ничего не сломал. Выдавил из себя слабый, хрипловатый смешок. Он жив.

Он выжил.

Мокрое лицо чесалось, жгло и щипало. Мальчик потер его – как наждак на ощупь, шершавое, исцарапанное. Отнял от лица руку, посмотрел. На руке – кровь. Лицо изрезало разлетевшимися осколками.

Бросился к жалким остаткам окна – закричать, порадовать мать, пускай за него не беспокоится.

Матери не было.

Была только груда развалин на месте, где только что стоял дом да высовывался зажатый между обломками воротник черного пальто.

Не в силах шелохнуться, Эдвард смотрел, начиная постигать смысл случившегося. Глаза наполнились слезами, слезы потекли по щекам, смешались с кровью.

Мамы больше нет. Умерла.

Изнутри поднималась волна горя – темного, бурлящего, ядовитого. Мальчик то кричал, то всхлипывал, то вновь кричал, в крике пытаясь выплеснуть в мир свое отчаяние. Кричал и кричал – так, словно не остановится уже никогда.

 

Свет надежды у них в глазах

Ева Паркинс отлично знала, что на свете есть немало вещей и пострашнее темноты. Но это вовсе не означало, что она обожает мрак.

Или что когда-нибудь научится его любить.

Станция метро постепенно становилась привычнее собственной спальни. Целый месяц – одно и то же. Каждую ночь она лежала, дрожа, на платформе, завернувшись в одеяло, бок о бок с совершенно незнакомыми людьми. Их фигуры на растресканном полу, у стены, облицованной фаянсовыми плитками, напоминали трупы, штабелями сложенные в мертвецкой. И каждый молился: пусть сегодня бомбардировщики люфтваффе промахнутся, пусть зенитным батареям противовоздушной обороны повезет, и каждый надеялся: а вдруг Королевским ВВС удалось удачно отбомбиться сегодня днем там, за Ла-Маншем, удалось сократить число немецких самолетов? Только бы никто не погиб, хотя бы – никто из них. И только бы наутро еще существовал их город.

Она окинула взглядом людские ряды. Подумала: должно быть, здесь, рядом с ней, на платформе собрались все живые. Молодые и старые, худые и толстые, разные прочие, и на всех лицах застыла одна и та же усталость и опустошенность.

Кто-то пытается петь – несколько строчек припева «Белых скал Дувра», – чтоб поддержать боевой дух. Очень скоро большинство голосов умолкает.

– Никогда не забуду – я их повстречал…

Одинокий голос продолжает и продолжает, становится сильнее, эхом отдается от холодных стен, разносится по тоннелю.

– …Тех, кто нас защищал в небесах…

Другие присоединяются к поющему, голоса их крепнут, силятся звучать громче, но нет, они по-прежнему слабы и измучены.

– Пусть тьма царила, но я увидал свет надежды у них в глазах…

Голоса затихли. Больше никто не шелохнулся.

Снаружи, с неба люди расслышали шум моторов. Что это значит – понимал каждый, и уверенность только подтверждал нарастающий гром орудий противовоздушной обороны, загрохотавших в ответ на рев в вышине.

Бомбардировщики вернулись.

Раздался новый, свистящий шум, не похожий на гул моторов. За ним – еще. И еще.

Люди затаили дыхание. Масляные фонари, развешанные по стенам, освещали трепещущие тела и застывший в глазах ужас.

А потом бомбы упали. Содрогнулись стены. С потолка посыпалась пыль и штукатурка. Люди задергались, повскакивали на ноги. Кто-то невольно вскрикнул, кто-то застонал – и смолк, пытаясь взять себя в руки. Не годится впадать в истерику на глазах у других.

Ева закрыла глаза, стараясь усилием воображения перенестись подальше отсюда. Куда-нибудь, где тепло, солнечно и безопасно.

Еще один взрыв. Еще один дождь из пыли и штукатурки.

Ева снова приоткрыла глаза. Нечего фантазировать. Она здесь, и бомбы никуда не денутся, желает она того или нет, – стало быть, надо принимать обстоятельства как есть.

Она принялась рассматривать лицо за лицом – и невольно зацепилась взглядом за маленького мальчика. Одет в пижаму, волосы торчат во все стороны, ручонки стискивают плюшевого медвежонка – прижимает к себе игрушку, будто его жизнь от нее зависит. Новый взрыв – полные ужаса глазенки блуждают, наполняясь грозящими пролиться слезами.

У Евы внутри что-то оборвалось. Она подвинулась, села рядом с мальчиком. Улыбнулась. Улыбка у нее была теплая и ясная, сиявшая уверенностью – даже в едва рассеянном масляными фонарями мраке.

– Как его зовут? – Она кивнула в сторону медвежонка.

Мальчик уставился на нее, выговорил едва слышно:

– Мишка.

Голосок у него был такой же слабенький и жалкий, как и его игрушка.

– Ты за ним присматриваешь, да?

Малыш кивнул.

– Ну, тогда ты позаботишься о том, чтоб мишка не боялся?

На мгновение малыш призадумался. Посмотрел на медвежонка, потом – снова на Еву. И кивнул опять.

– Вот и славно, – сказала Ева. – Нам нужны храбрые мальчики, вроде тебя.

Улыбка, обращенная к мальчику, засияла еще ярче, и наконец он улыбнулся в ответ – утешенный, уверенный в собственной безопасности.

– Как у вас получается?

Женщина, стоявшая рядом у стены, зябко куталась в одеяло. Старше Евы на несколько лет, не больше, но тревога и бессилие в глазах заставляли ее выглядеть намного старше.

Чуть нахмурившись, Ева обернулась.

– Ночь за ночью этого кошмара, – вздохнула женщина, – а вы все еще способны улыбаться…

Перед тем как ответить, Ева бросила еще один быстрый взгляд в сторону тоннеля – темного, пустого, казавшегося бесконечным.

– А что поделать – приходится, верно? – ответила она, стараясь придать голосу сколь можно более бодрое звучание.

Женщина, судя по всему, ее уверенности не разделяла, – похоже, усталости и нервному напряжению предстояло доконать ее раньше бомб. Хмуро уставилась на Еву, явно не веря ни единому ее слову. Под этим взглядом улыбка Евы погасла – она отвернулась и в который раз принялась рассматривать тоннель.

* * *

Наступившее утро выдалось тусклым и серым, по-зимнему мрачным.

Отряхивая пыль с одежды, Ева выбралась из метро на улицу. Вот и еще одну ночь удалось пережить.

Она осмотрелась. Город выглядел даже более истерзанным и разрушенным, чем прошлым вечером. Везде – развалины разбомбленных магазинов, пабов и жилых домов. Из разбитой витрины свисает сломанный манекен, покачивается, словно повешенный грабитель. А от этажа над магазином и вовсе осталась лишь одна стена с чудом уцелевшим камином – ни самого этажа, ни крыши. Возле камина – буфет, дверца поскрипывает на ветру, позвякивают расписные фарфоровые тарелки на полках. Закачались. Упали. Разбились, смешавшись с прочим мусором. На мостовую медленно пикируют чьи-то семейные фотографии – ветром уносит счастливые, улыбающиеся детские лица, улетают увековеченные мгновения жизни, навеки теряются воспоминания.

Ева была жива. А вот город, казалось, умер.

Она посмотрела на часы – и торопливо побежала домой. Пора собираться. Все – она уезжает.

 

За городом безопаснее

Ева, лишь чуть-чуть запыхавшись, вошла, элегантно одетая и с чемоданом в руке, на вокзал Кингс-Кросс. Пора начать сначала, решила она твердо, и сегодня – самый что ни на есть подходящий день. Решено. Она уезжает из города. Отправляется куда-нибудь, где тихо и безопасно.

Стеклянный потолок вокзала запотел – пар, испускаемый паровозными трубами, плыл вверх над головами людей. Здесь само место, казалось, полнилось суетой приездов и отъездов, грохотом поездов и голосами пассажиров. Еву окружали счастливые встречи и горькие расставания. Воздух вибрировал нервной энергией – надежда и отчаяние превращали банальные, повседневные прибытия и отбытия в жизненно важные события.

Стены станции были покрыты плакатами. Разные вариации на тему «Беспечная болтовня может стоить множества жизней» соседствовали со столь же разнообразными версиями «Трудись для победы», плотно сбитый, краснолицый, сердитый на вид мужичонка в костюме Джона Булля, стоявший во главе строя пехотинцев, грозно тыкал обвиняющим пальцем в каждого проходящего: «Кого не хватает? ТЕБЯ!»

Плакат заставил Еву еще сильнее сосредоточиться взглядом на солдатах. Молодые, со свежими, полными радостного оптимизма лицами, изнывавшие от нетерпения схлестнуться в бою с погаными фрицами, резко контрастировали с ранеными или калеками, возвращавшимися с фронта. Когда они проходили сквозь толпу в главном зале – головы отворачивались, опускались невольно глаза. Юные новобранцы не смотрели на возвращающихся прямо-таки демонстративно – игнорировали, словно боялись подцепить их невезение на манер инфекции, передающейся воздушно-капельным путем.

За спиной послышался тихий плач. Ева обернулась – и увидела мать с дочерью. Кто из них плакал сильнее, понять было непросто. Мать обнимала дочку, дочка цеплялась за нее – далеко не сразу преисполненным благих намерений родственникам удалось растащить их и увести девочку прочь. «Это для ее же блага, – расслышала Ева. – С нами она будет в безопасности». На память пришел вчерашний малыш на станции метро. Ева надеялась: кто-нибудь за ним присмотрит, проследит, чтобы ничего с ним не случилось. Эта мысль едва не заставила ее расплакаться.

«Матери, отсылайте детей из Лондона!» – увещевал рыдающую мать плакат. Там изображались мальчик в пижамке и девочка в ночнушке на фоне кирпичной стены – прижавшиеся друг к другу, испуганные и недоумевающие, глаза полны ужаса и потрясения. А рядом – другие брат с сестренкой, круглощекие, белокурые херувимчики на фоне буколического пейзажа. Мальчик с аккуратно расчесанными на косой пробор и тщательно приглаженными волосами защищающим жестом приобнимает маленькую девочку с полуулыбкой на губах. Оба выглядят радостными, уверенными в себе. Ниже объясняется и причина подобного благолепия: «Детям в провинции безопаснее – пусть там и остаются!»

Ева сильно надеялась, что это – правда, о да. Нет, а что ей еще оставалось?

Чтоб найти женщину, с которой ей необходимо было встретиться, много времени не понадобилось. Джин Хогг – десятью годами старше Евы, сталь во взоре и осанка, преисполненная твердости, – была директором школы, в которой Ева работала.

Джин окружала стайка детей, отчаянно напоминавших перепуганных ребятишек с первого плаката. Директриса только что обнаружила некий непорядок с пальто одного из ребят и наклонилась, чтобы поправить, одновременно отчитывая мальчишку за то, что даже пуговицы застегивать нормально не умеет, – тут-то и подошла к ней Ева.

– Доброе утро, директор, – сказала она с привычно натянутой улыбкой. Посмотрела на остальных, улыбнулась им еще ярче. – Доброе утро, дети.

– Доброе утро, мисс Паркинс, – хором ответили ученики, слова слились в привычную напевную музыку звонких голосов. Некоторые даже умудрились улыбнуться в ответ, и Ева ощутила, как по сердцу прошла теплая волна.

Джин выпрямилась, смерила ее неодобрительным взором. На мгновение Еве показалось: вот-вот директриса обнаружит, что и у нее пальто как-то неправильно застегнуто.

– Вы опоздали, – бросила Джин.

– Мою улицу вчера… сильно бомбили.

Судя по выражению лица, Джин не считала бомбежки достаточно веской причиной для непунктуальности, однако Ева смотрела не на нее, а на детей. Их было семеро, три девочки и четыре мальчика, младшему семь, старшему – одиннадцать. У каждого – свой чемоданчик, каждый держит небольшую картонную коробку с надписью «Противогаз». Дети из небогатых семей, из центральных городских районов, и ни с одним нет родителей.

– Может, поищем наш поезд? – предложила Ева.

– Мы ждем Эдварда. – Тон Джин явственно давал понять, что Эдвард, по мнению директрисы, входит в категорию еще более злостных растяп, нежели сама Ева.

– Я думала, его мать привезет, – удивилась Ева.

Стальной взор Джин смягчился – но лишь на секунду.

– Два дня назад в их дом попала бомба. Он теперь сирота. – Директриса отвернулась от Евы, прочесывая глазами главный зал. – А вот и он.

Ева проследила за взглядом начальницы, все еще пытаясь уложить в сознании услышанное. Эдвард – сирота. Эдвард!

Дети обернулись, уставившись во все глаза на приближающегося Эдварда, будто соревнуясь: кто рассмотрит его прежде других? Ева знала, дети – они такие. Для них все необычное, экстраординарное – прежде всего, интересное зрелище, особенно если к спектаклю прилагается несчастье или печальная утрата. Эдварду, хочет он того или нет, отныне предстояло быть местной знаменитостью.

Эдвард, которого вел за руку пожилой мужчина, медленно подходил к группе. В отличие от других, чемодана у него не было, свои пожитки он нес в заплатанной сумке. Многочисленные порезы на лице после взрыва начинали затягиваться, очки на мальчике были новые, но по лицу Ева четко поняла, насколько отвратительно для Эдварда сейчас оказаться в центре всеобщего внимания.

– Давай, Эдвард, мой хороший, – сказала Джин, явственно ожидая, что сила ее авторитета подействует автоматически, – нам на поезд надо поторапливаться.

Она протянула руку, но Эдвард и не подумал ни взять ее в свою, ни даже сделать шаг в сторону директрисы. Только прижался еще сильнее к мужчине рядом.

Ева подбежала к мальчику. Присела на корточки, чтоб лица их оказались на одной высоте.

– Эдвард, – заговорила, силясь поймать его взгляд, – мне так жаль…

Эдвард молчал.

Ева попробовала улыбнуться. Продолжила:

– Ты… ты теперь с нами поедешь. Далеко, подальше от всего этого.

Эдвард по-прежнему молчал – в конце концов ей пришлось подняться.

– С самого несчастья, как стряслось оно, слова не сказал, – объяснил мужчина. – Вы кто, учительница его будете?

– Да.

– А я – так, сосед. Присматривал за ним с тех пор, как… ну, вы, поди, поняли. – Он легонько потеребил руку мальчика. – Давай уж, Эдвард. Иди с этой славной дамочкой. Вот, молодец какой.

Он отпустил руку Эдварда.

– Сласти-то свои не забудь, – пробормотал он, неловко суя Эдварду в карман бумажный пакетик. Эдвард ответил молчанием.

Ева взяла его за руку, опять взглянула в глаза – тусклые и точно немые. Ничего не выражающие. Не за что в них было зацепиться.

Она повела Эдварда к остальным – пора было садиться на поезд и уезжать из Лондона. Пора снова оказаться в безопасности.

 

Прочь из Лондона

Совсем немного времени провели дети в поезде – и Ева заметила, что настроение их изменилось. Стоило руинам разбомбленного города уступить место маленьким городкам, а там и сельским просторам, дикость случившегося отступала в ребячьем сознании все дальше. Они ерзали на сиденьях, возбужденные и вздернутые. Они – далеко от Лондона, привычная жизнь осталась позади, а впереди – приключения в новом, незнакомом мире!

Ева видела: ребята ухитрились разделиться в переполненном вагоне на две группки, мальчики отдельно, девочки – отдельно. Ева села с мальчиками. Старшим (и, если уж совсем честно, наименее любимым из всех для нее) был Том. Она понимала: учителю так думать попросту непедагогично, так вообще нельзя думать о детях, – понимать понимала, а поделать с собой ничего не могла. Жила в парне некая явная внутренняя пакостность, и как ни пыталась Ева с ней бороться – безрезультатно. Если кто-то примется над кем-то издеваться, то забиякой окажется непременно Том – знала она из опыта.

Рядом с Томом – Элфи, толстенький, с ума сходивший по ВВС, клявшийся, будто умеет определить тип самолета не глядя, исключительно по звуку мотора, – увы, после многочисленных налетов бомбардировщиков на Лондон это перестало быть его уникальной способностью. Элфи и Том высовывались в окно, совершенно завороженные всем, что видели.

Напротив Тома с Элфи – Джеймс и Эдвард. Джеймс был лучшим другом Эдварда, но теперь, судя по всему, не мог сообразить, как реагировать на нынешнее состояние приятеля, – все посматривал да посматривал на онемевшего, раздавленного горем паренька, и на подвижном личике желание помочь заметно боролось с осознанием: ничем тут не поможешь. Эдвард, опустив голову, уперся взглядом в пакетик со сладостями на коленях.

С тремя девочками, скрывшись за номером «Дейли экспресс», сидела Джин. Девочки – авторитарная, напористая Джойс, ее верная спутница и прислужница Руби и Флора. Младший братишка Флоры, Фрейзер, вечно шмыгавший носом, словно постоянно был простужен, оказался в их компании. Предполагалось, что Флора должна за ним присматривать, однако в настоящий момент она свой долг явно не выполняла, – вместо брата не сводила взора с Эдварда. Ева знала: Флора к Эдварду всегда малость неровно дышала, но, судя по тому, как отчаянно девочка смотрела на него сейчас, дело зашло уже гораздо дальше.

Она покосилась на остальных ребят – так и есть, все уставились на Эдварда, зачарованные его молчанием, осознанием того, что он – вроде и рядом, а вроде и где-то очень далеко.

Джин отложила газету.

– Некрасиво так пялиться, дети.

Джойс, Руби, Флора и Фрейзер демонстративно отвернулись от Эдварда и замерли в неловком, многозначительно-изумленном молчании.

– Между собой можете разговаривать, – снизошла Джин, чуть понизив голос, однако не изменив официального тона, – только негромко.

Но разговаривать никто не собирался. При Джин? Ни в коем случае! Слишком важной фигурой казалась им директриса, чтоб совершить при ней нечто подобное.

Ева перевела внимание на мелькавшие за окном сельские пейзажи, яркие, будто в цветном кино, – особенно после монотонной унылости Лондона. Веки ее потихоньку смеживала дремота.

– Вы, должно быть, очень рано начали.

Она открыла глаза. Дети никуда не делись, Джин – тоже, но к ним присоединился кое-кто еще. Кто-то, кто занял в переполненном вагоне место прямо напротив нее.

Молод, очень хорош собой – вот первое, что заметила Ева. А еще – отменно элегантен и, судя по нашивкам на мундире военного летчика, – в чине капитана.

– Простите? – переспросила она.

Капитан указал в сторону ребят, и Ева просто не могла не обратить внимание на силу его руки, на мощную грацию движения.

– Ну, раз у вас их уже целых восемь, – пояснил незнакомец.

Ева рассмеялась – и ощутила, как прихлынула к щекам кровь.

– Да они не мои.

– Стало быть, вы их похитили? – Капитан усмехнулся в ответ, чуть вздернув бровь.

– Я учительница. – Ева внезапно ощутила, что в вагоне стало очень жарко.

– На экскурсию везете?

– Не совсем, к сожалению, – вздохнула Ева. – Их родители не смогли уехать из Лондона, а других родственников у них нет. Вот мы и вывозим их в большой дом в деревне.

Она пожала плечами.

– Сами по себе жить собираетесь? – Капитан помрачнел.

– Да нет, там и из других школ будут группы. – Ева подалась вперед, лицо ее приняло комически серьезное выражение. – А вообще, не знаю, может, вы слышали, война идет.

Капитан снова усмехнулся, намереваясь что-то ответить, но Ева уже выключилась из беседы.

– Ты где это взял? – резко спросила она Тома, за обе щеки уплетавшего лакричные палочки.

– Мне Джеймс дал, – прочавкал Том с набитым ртом.

Ева смерила Джеймса грозным взглядом:

– Джеймс! Ты прекрасно знаешь – это сладости Эдварда!

– Да ведь он их и не ест вовсе, – пробормотал Джеймс, надо признать, без особой убежденности.

Ева сохраняла спокойствие. Очевидно, Том отнял сладости и силой заставил Джеймса взять вину на себя. Она знала – Джеймс мальчик благовоспитанный, не чета Тому.

– Немедленно верни, – приказала она, – и извинись перед Эдвардом.

– Да, мисс, – кивнул Джеймс. Взял из рук у Тома пакетик сладостей и протянул Эдварду. Посмотрел ему в глаза:

– Извини, пожалуйста.

Эдвард не ответил. Даже не шелохнулся, когда приятель положил ему на колени пакетик.

– А куда вы, собственно, направляетесь?

Снова летчик-капитан. Голос отвлек Еву от наблюдений за мальчиками, и она вновь обернулась к нему. Привычно надела улыбку.

– Вы меня допрашиваете?

Летчик улыбнулся в ответ, глаза его сияли.

– Очень даже возможно.

Улыбка Евы сверкнула ярче.

– В таком случае я имею право знать ваше имя и звание.

– Капитан Берстоу, – отрапортовал летчик, и Еве даже показалось, будто он вот-вот отдаст ей честь. – Но вы можете звать меня Гарри.

– Ева, – представилась она. – Но вы можете звать меня просто мисс Паркинс.

На сей раз Гарри и впрямь отдал-таки честь.

– Приятно познакомиться, мисс Паркинс. Позволено ли мне будет спросить, куда вы держите путь?

– Позволено, – снизошла она милостиво. – Мы держим путь в Кризин-Гиффорд.

Бровь его взлетела вновь – теперь уже не в наигранном удивлении.

– Правда? И я туда же.

– А что вы собираетесь там делать?

– Я бомбардировщик, – пояснил он будто бы невзначай, отлично понимая, какое впечатление произведут на нее эти слова.

Ева раскатилась звонким смехом:

– Да все вы так говорите!

– Ну, – повел он плечом, – кому-то ведь и впрямь надо летать на самолетах.

Голос его изменился, стал серьезным, даже чуть печальным.

Ева, ощутив в простых словах тень застарелой боли, взглянула на попутчика пристальнее. Да, в его манере держаться таилась сила, да, даже в его спокойствии и собранности она чувствовала неуловимый вызов. Но в глазах промелькнуло что-то совсем другое, именно промелькнуло на секунду, пока он ей отвечал, а после исчезло. Его вызывающие манеры были порождены не столько войной в мире внешнем, сколько борьбой с самим собой в мире внутреннем. Она ощутила эту внутреннюю борьбу и узнала ее.

Летчик отвернулся. Закурил сигарету.

– Вы… простите меня, – пролепетала Ева. – Я не хотела, я не думала…

Летчик снова смотрел на нее – лицо его скрывал сигаретный дым.

– Это совершенно секретная информация, так что не вздумайте никому ее раскрывать. – Гарри наклонился вперед, дым рассеялся, в глазах у него заплясали чертики. – В противном случае мне придется вас расстрелять.

– Не беспокойтесь, – заверила Ева, – мне вы можете доверять.

И улыбнулась ему еще – той улыбкой, что, смела она надеяться, способна многое исправить.

 

Эдвард

Эдварду было страшно. Он стоял на перроне железнодорожной станции провинциального городка – все незнакомое, рядом – никого из тех, кого бы он знал.

В душе нарастала паника. Вокруг – сплошные взрослые, спешат, толкаются, задевают его шерстяными пальто, пихают чемоданами. Его бросало туда и сюда – точь-в-точь осенний листок на ветру.

Он потерялся. Он – один.

Эдвард закрыл глаза в попытке заставить окружающий мир исчезнуть, надеясь хоть на сей раз не увидеть то, что виделось ему всегда, стоило только сомкнуть веки.

Улыбку матери. Ее лицо. Голос, зовущий его.

А потом – воротник маминого черного пальто, торчащий из щели в груде развалин.

Он открыл глаза, обиженно, изумленно, – мир никуда не делся, а сам он так и стоял на месте. Все так же суетились вокруг люди, не замечавшие его, не обращавшие на него внимания.

А потом он увидел руку. Женскую.

Мягкую, дружелюбную, готовую прийти на помощь. Сердце забилось быстрее, в ушах зашумела кровь. Мама! Она нашла его, она, оказывается, вовсе и не умерла! Он ведь только пальто ее тогда увидел, ничего больше. А мама сняла пальто, мама выжила, и теперь она здесь. Пришла за ним.

Эдвард моргнул, и его накрыло волной отчаяния – нет, это вовсе не его мама. Нельзя плакать, приказал он себе, нельзя, парни не плачут. Парни должны быть сильными.

Парни должны защищать своих матерей.

Мама!

Нет, нет – не мама. Перед ним стояла улыбающаяся мисс Паркинс. Мисс Паркинс ему нравилась. С ней он чувствовал себя в безопасности. Она его не бросила, не покинула. Она пришла и нашла его.

Он подбежал, вцепился в протянутую руку, прижался. От мисс Паркинс пахло цветами. От нее замечательно пахло – ароматом безопасности.

– Ох, Эдвард, – сказала она, – наконец-то я тебя нашла. Ты отошел в сторону и пропал…

Наклонившись, она погладила его по голове. Он подумал – не закрыть ли глаза? – но решил, что не стоит.

Мисс Паркинс повела его к остальным ребятам, ожидавшим на перроне. Капитан-летчик объяснил: поезд, на который им надо пересесть, задерживается примерно на пару часов, и директриса взглянула на него так, будто это – его собственная вина.

Дети вокруг шумели и спорили. Флора чего-то требовала, мисс Паркинс, убедившись, что с Эдвардом все в порядке, выпустила его руку и заторопилась к ней, узнать, в чем дело.

Эдвард смотрел на землю. Там была замерзшая лужа с большой трещиной посередине. В луже отражалось темнеющее небо и плывущие по небу тучи.

Он подумал о матери и снова ощутил свое одиночество.

 

В пути

Дети устали. Их прежняя бурная энергия сошла на нет, и когда в перерывах между приступами зевоты они выглядывали в окна поезда, то видели лишь ночь, куда более темную, чем привычная городская. Можно было без труда прочитать их мысли по лицам – Ева понимала: они уже скучают по своим родным, по дому. Путешествие их пугало, нарастало беспокойство насчет того, где они окажутся в конце пути. Происходящее все меньше напоминало приключение.

Ева не удивлялась. Поезд, на который им все же удалось попасть, оказался куда более старым и безобразным, чем тот, на котором они ехали от Кингс-Кросс. Вместо мягких откидных сидений – деревянные скамейки, окошки потемнели от масла и копоти, вагон скрипел и дребезжал, да и сквозило там изрядно. Что еще хуже, в соответствии с правилами светомаскировки путешествовать приходилось сквозь кромешный мрак.

Ева окинула взглядом вагон. Лунный свет придавал человеческим лицам призрачную бледность. Рядом с ней, тесно прижавшись всем телом, сидел Эдвард. С тех пор как мальчик потерялся на платформе, он и на шаг от нее не отходил. Напротив них расположился капитан ВВС Гарри Берстоу. В другом конце вагона Еве удалось рассмотреть еще одну пассажирку.

Медсестру.

Медсестра медленно повернула голову, взглянула – и Ева тихо вскрикнула. Глаза и щеки женщины казались темными провалами, кожа – настолько бесцветная, что больше походила на череп. Ева ощутила: изнутри поднимается страх, внезапный и острый, рука ее непроизвольно метнулась к горлу, сжала медальон с изображением херувима, висевший на цепочке.

Сердце Евы билось о ребра, перехватывало дыхание – она закрыла глаза и увидела: к жизни возрождаются призраки прошлого. Плывут, плывут перед мысленным взором, словно черно-белые изображения из старого киножурнала. И сама она тоже оказалась среди них. Черно-белое, черно-белое… и еще красное. Много, много красного.

Боль. Сколько боли, и вся – разная.

Нет, нет…

Ева отчаянно зажмурилась и усилием воли прогнала воспоминания.

Когда она заставила себя снова открыть глаза, медсестра смотрела в окно. Ева разжала руку, медальон на цепочке опустился ей на грудь.

– С вами все в порядке? – Гарри подался вперед, лицо у него было обеспокоенным. – У вас как будто… приступ какой-то случился.

– Спасибо, со мной все хорошо. – Ева глубоко вздохнула. Потом еще и еще.

Капитан по-прежнему не сводил с нее взгляда.

– Пожалуйста, вы не могли бы прекратить? – взмолилась она, чувствуя, как невольно теплеет внутри, невзирая на холод в вагоне.

– Что прекратить? – Он сдвинул брови.

Ева мучительно сглотнула.

– Прекратить смотреть на меня.

Летчик негромко рассмеялся, возвел глаза к небу, словно призывая в свидетели лунный свет.

– Да мне вас почти и не разглядеть!

– Ну, в таком случае, – Ева подыскивала подходящие слова для ответа, – перестаньте пытаться.

С большим трудом, но снова нацепить улыбку ей все же удалось.

– Я просто размышлял. – Он снова легонько вздернул бровь.

– И о чем же вы размышляли?

– О том, что вы прячете за вашей улыбкой.

Ева дернулась – сознание обожгло памятью о случившемся несколько мгновений назад.

– Это мое рабочее выражение лица, – ответила она, силясь говорить тоном, соответствующим улыбающимся губам.

Гарри, кажется, немного опечалился:

– Выходит, по-настоящему вы вовсе мне не улыбаетесь?

Ева открыла было рот, но так и не додумалась, что ему сказать, чтобы не обидеть еще сильнее. Истина заключалась в том, что капитан ей нравился. Нравились лучики морщинок, возникавшие в уголках его глаз, когда он улыбался. Нравилось, как он, полагая, что она не замечает, время от времени приглаживает волнистые светлые волосы. Не нравилось ей лишь то, как активно он ей интересуется, да еще неприятно было, что она позволила ему увидеть в своем лице выражение ужасной боли и страха. Никогда она больше этого не допустит, ни за что, ни разу!

Берстоу закурил очередную сигарету, краешком глаза Ева заметила, как Джин выразительно закатила глаза и покачала головой. Не обращая внимания ни на нее, ни на капитана, она перевела взгляд на Эдварда. Флора улыбалась ему со своего места через проход – он не ответил, и тогда девочка ему помахала. Эдвард вновь не отреагировал – не улыбнулся, не шелохнулся. Просто упорно, без выражения смотрел на нее.

Место, где они вышли, походило больше на скелет станции, обглоданный дочиста и брошенный за ненадобностью. Кирпичные здания почернели от сажи, черепицы на крышах не хватало, стекла были выбиты, деревянные рамы полусгнили. В окнах свистел ледяной ветер, высоко и пронзительно, будто некая гигантская флейта. Неприглядные, не в лад ноты неприятной музыки.

Дым из паровозных труб рассеялся, смешался с ночным туманом. Чтобы согреться, Ева, Гарри, Джин и дети сбились на перроне в тесную кучку, однако в их направлении уже медленно двигался, прихрамывая, человек, чей силуэт едва выхватывал из тьмы масляный фонарь, зажатый у незнакомца в руке.

Дети отшатнулись от подходившей фигуры, кто-то ахнул, кто-то пискнул. Джин – и та явно напряглась.

Из тумана к ним выплыло лицо.

– Мисс Хогг, я полагаю? – спросил человек с фонарем.

Джин встряхнулась, выступила вперед. Если она и испытала некий страх поначалу, то теперь он исчез без следа.

– Миссис Хогг, – поправила она четко, с колоссальным достоинством в голосе.

Незнакомец, коротко хохотнув, склонил голову.

– Простите великодушно. Доктор Джим Родс, местный представитель Министерства образования.

Вблизи он уже не казался пугающим и выглядел на самом деле безобидней некуда. Дети, не уловив ни тени угрозы и видя, как уверенно разбирается с ситуацией их директриса, более или менее расслабились.

Ева ощутила, как на плечо ее легла чья-то рука. Обернулась – Гарри жестом указал в направлении ведущей прочь от станции дороги, кивнул:

– Приятно было познакомиться, мисс Паркинс. Я… непременно выберусь вас навестить, как только смогу.

Голос его прозвучал официально, однако вполне дружелюбно, впрочем, Еве показалось, будто он хотел, но не добавил что-то еще.

– Пожалуйста, – начала она, – зовите меня Е…

Джин смерила молодую учительницу острым взглядом:

– Нам пора. Мы вот-вот на автобус опоздаем.

Ева покорно поплелась за ней следом по платформе, обернулась – но поздно: Гарри уже ушел. «Всего лишь очередное случайное знакомство», – промелькнуло у нее в голове.

Автобус оказался еще древнее поезда. Он кое-как тащился от станции с выключенными фарами по плоской проселочной дороге. Луну и звезды затянуло тучами, словно на деревенский пейзаж накинули гигантское армейское одеяло. Вел автобус Джим Родс, рядом с ним уселся Фрейзер, младший братишка Флоры. Он, между прочим, единственный не испугался, когда доктор Родс надвигался на них из тумана. Любопытно было – да, но ни капельки не страшно.

– А почему вы хромаете? – светски поинтересовался Фрейзер, шмыгнул носом и утерся рукавом.

Ева немедленно метнулась к ним, ухватила мальчишку за руку:

– Фрейзер!..

– Ничего, все нормально, – доктор Родс, улыбаясь, покосился на Фрейзера, стараясь не упустить из поля зрения дорогу. – Это мне еще с прошлой войны досталось. Слишком близко снаряд разорвался. Мне еще повезло.

И снова принялся смотреть вперед.

Ева вернулась на свое место и стала глядеть в окно. Постепенно глаза привыкли к темноте – она могла различить уже разные оттенки черного и серого. Вот и приехали в деревню, – догадалась, не без труда пытаясь рассмотреть впереди насквозь продуваемые ветром улицы, мощенные булыжником, и сложенные из камня коттеджи. Всмотрелась еще напряженнее. Что-то не так. Чего-то не хватает. Чего же?

Почему в деревне нет людей?

Ева обернулась – Джойс тянула ее за рукав.

– А где все, мисс?

Девочка таращила глаза, изумленно и недоверчиво склонив голову к плечу. «Ну да, – подумала Ева, – взрослые ведь знают ответы на все вопросы. Взрослые – они все знают». Подумала – и вздохнула.

– Может, – Ева бросила в окно новый взгляд, – из деревни всех эвакуировали? Из-за войны?

Джойс, похоже, подобным ответом не удовлетворилась.

– Деревня заброшена много лет назад, – сказал Джим Родс. – Скорее всего, дела пошли скверно и жители разорились.

– А может… а может, – Фрейзер возбужденно запрыгал на сиденье, – чума пришла, и все заболели, вот!

Дети встрепенулись, ожили и, заинтересовавшись увиденным, готовились высказывать собственные теории. Ева, прекрасно понимая, чем все кончится, уже открыла рот, дабы их успокоить, однако Джин ее опередила:

– Довольно. До конца поездки – никаких больше вопросов.

Дети немедленно смолкли. Кризис удалось преодолеть. Выражение лица Джин красноречиво свидетельствовало: в происшедшем виновата Ева, нечего было поощрять болтовню. Ева гордо проигнорировала неодобрение начальницы.

Эдвард, по-прежнему прижимавшийся к ней, словно кожей ощутил сгустившуюся атмосферу, прильнул теснее – и тут раздался громкий хлопок.

Автобус закачало из стороны в сторону. Дети заверещали, вцепившись в сиденья.

– Черт подери! – Джим Родс остановил автобус. Вскочил. Высунулся из окна.

– У нас колесо спустило, – сообщил он мрачно.

Автобус накренился набок. Ева тоже выглянула – на месте одной из шин красовалось нечто сильно напоминавшее огромного мертвого моллюска.

– Мы тут застряли! – заявил Фрейзер.

Сразу и не сказать было, то ли он до ужаса напуган, то ли, напротив, в полном восторге.

 

Деревня-призрак

Дети поплотнее закутались в пальто, потуже затянули шарфы. Выбрались из автобуса, сбились в стайку, молчали, стуча зубами, засунув руки в карманы. Ева заметила – Флора крепко прижимает к себе Фрейзера. «Ночь и впрямь выдалась на редкость морозная, – подумалось ей, – да только вряд ли их всех тут только от холода трясет».

В деревне стояла жуткая, зловещая тишина. Никого. Пусто. Пустота эта ничем не напоминала Лондон после бомбежек – там, что бы ни происходило, людей как раз хватало, – они пытались заново собрать разбитую в осколки жизнь, бродили, куда-то торопились вместе. А здесь – наоборот: дома целы, а люди из них ушли. Казалось, они попали в деревню-призрак.

– Все старайтесь держаться поближе ко…

Ева обернулась. Приказ, который Джин отдала детям, оказался совершенно бессмысленным – никто и без того даже не шелохнулся. Позади Джим Родс пнул шину, выругался снова, на сей раз шепотом, и поплелся к концу автобуса.

– Запасную нашел в багажнике! – провозгласил он торжествующе.

Джин шагнула в его направлении:

– Я помогу.

От неожиданности Джим Родс остановился и уставился на нее во все глаза:

– Вы?

– Я в свое время не так уж мало шин поменяла, – глаза Джин лукаво блеснули, уголки губ приподнялись, – она почти что улыбалась, и Джим Родс улыбнулся в ответ.

С некоторым возбуждением директриса оглянулась на Эдварда, по-прежнему цеплявшегося за пальто Евы.

– Эдвард, а почему бы тебе нам не помочь?

Эдвард только теснее прильнул к Еве.

Не намеренная сдаваться, Джин протянула руку:

– Ну, давай. Я научу тебя шины менять.

Мальчик замотал головой, судорожно ухватился за учительницу.

– Я не думаю, что он… – нерешительно начала Ева и замолкла.

Джин подошла к Эдварду, схватила его за руку и оторвала от нее.

– Он не может все время на вас виснуть, – отрезала она и силком потащила перепуганного мальчугана за собой. – Присмотрите за остальными, пожалуйста.

Ева, озабоченная и сама несколько напуганная, подошла к стене автобуса, у которой столпились ребята. Они по-прежнему не двигались и смотрели в направлении поля по ту сторону дороги, вытаращив глаза от страха и изумления. Дивясь, что могло вызвать подобное замешательство, Ева заторопилась к ним. Ребятишек с любопытством разглядывала овца.

– Я никогда раньше овец не видел. – Тон у Элфи был потрясенный.

Фрейзер наморщил лоб:

– А чего она на нас пялится?

Флора зажмурилась:

– Пусть она перестанет, пусть перестанет!..

Уперев руки в бока, Джойс, видимо решившая принять в отсутствие Джин ответственность на себя, грозно обернулась к Еве.

– Мисс, она малышей пугает.

Судя по голосу девочки, она предлагала приступить к неким активным действиям.

– Да это всего лишь овца, – улыбнулась Ева, – она никого не обидит. – И отвернулась от детей и животного. Внимание ее сосредоточилось на деревне, выступавшей из холодного тумана, подобно навечно пришвартованной к берегу «Марии Селесте».

А потом она что-то услышала. Какой-то слабый, но вполне явственный звук. Это было… что это было? Голоса? Да. Кто-то пел, и пение доносилось из деревни.

Перед ней стояли пустые коттеджи, старые, с прохудившимися крышами, заплесневелые стены оплетали ветви плюща. Один из коттеджей, заметила она, вовсе сгорел дотла, однако никто не попытался ни разобрать развалины, ни отремонтировать дом. С передней стены свисала сломанная металлическая табличка:

«Мистер Горацио Джером, эсквайр, адвокат».

Ева с легкостью прочла надпись в лунном свете. Не оттуда ли шло пение?

Прислушалась – да, похоже, именно оттуда.

Снова всмотрелась в руины сгоревшего коттеджа. И что-то почувствовала – некую странную тягу, нечто… нет, этого она не могла бы объяснить и самой себе. Очарование? Притяжение?

Они вернулись, они зазвучали снова – поющие голоса. Детские голоса.

Ева покосилась в сторону автобуса – дети все еще стояли там. Никто из них и не думал петь, а большинство пытались потрогать или погладить подошедшую овцу. Джин и Джим Родс были полностью поглощены процессом смены шины, Эдвард наблюдал за ними, – голосов, похоже, не слышал никто.

Ева опять всмотрелась в сгоревший коттедж. В деревню, застывшую в тумане. И пошла туда.

Очень скоро ее каблуки застучали по булыжной мостовой, и она оказалась перед обугленными останками коттеджа. От фасада практически ничего не осталось, два окна наверху и дыра на месте двери внизу делали его похожим на искаженное криком лицо. Ева передернулась. Прислушалась.

Дети вновь запели, – слова песни уносил ветер, толком и не разобрать, голоса то приближались, то удалялись, однако кое-что различить ей все же удалось. Не то колыбельная, не то считалочка:

– Как у Дженет Хамфри сынишка помирал…

Ева шла и шла – и голоса становились громче, слова песенки – четче, явственнее:

– В воскресенье помер, в понедельник встал!

Ева вышла на рыночную площадь. Замерла.

– А кто помрет за ним? Наверно, это ТЫ!..

Голоса смолкли, лишь последнее слово эхом металось меж пустыми каменными зданиями. Ева напряженно осматривалась, надеясь услышать топоток бегущих ног. Возможно, даже смешки несущихся вприпрыжку детей. Ничего. Никого. Она была одна в пустынном месте.

А потом она услышала что-то еще. Звук, доносившийся из одного из домов.

Ева обернулась в направлении звука. На сей раз – никаких голосов, никакого пения. Просто кто-то шевелился.

– Эй, кто там?! – крикнула она. Медленно, неуверенно подошла к полуразрушенному коттеджу и заглянула внутрь.

Хотя окно потускнело от накопившейся за многие годы пыли, ей все же удалось рассмотреть маленькую гостиную. Стены потемнели от сырости, небогатая утварь запылилась. Казалось, обитатели покинули коттедж в ужасной спешке. По спине Евы вновь пробежала дрожь, и не только от холода. А потом прямо перед ней возникло чье-то лицо.

И она закричала.

 

Старик

Ева в ужасе отшатнулась, потеряла равновесие и упала на булыжную мостовую. Когда она подняла голову, лицо исчезло. С трудом, нетвердо она встала на ноги – на сей раз ошибиться было невозможно: за окном угадывалась фигура старика. Воздев руки в воздух, он стонал и всхлипывал.

– Простите, – пролепетала Ева в сторону окна.

– Уходите! – Старик принялся раскачиваться из стороны в сторону.

– Я не хотела вас напугать.

Отстраняющим жестом старик вытянул руку в ее направлении:

– Уходите, бегите. Убирайтесь! Пока вы еще ее не увидели…

Кажется, он говорил что-то еще, однако слова перешли в неразличимое бормотание.

– Я вас не обижу.

Старик зашевелился.

– Пожалуйста, – настаивала Ева.

Он выпрямился, прильнув к стеклу, и Еву передернуло. На нее незряче уставились расширенные, мутно-белесые зрачки – словно две маленьких полных луны на морщинистом лице. Старик был слеп.

– Простите, если я испугала вас. – У Евы по спине ползли мурашки.

Старик, казалось, еле слышно повторил ее слова себе под нос. Склонив голову набок, заметил:

– У вас печальный голос.

– Но мне… мне вовсе не грустно, – слегка растерялась Ева.

– Грустно. Вы очень похожи на нее, – голос старика стал громче, он торопливо и резко указал рукой на кого-то незримого для них обоих.

– На кого? – удивилась Ева. – На кого я похожа?

– Уходите! – Он с маху ударил кулаком в грязное, запыленное окно. Стекло треснуло и раскололось.

– Уходите! – Ноги у старика подкосились, он медленно сполз на пол, сжался в комок. Закрыл лицо руками и зарыдал.

Ева неуверенно покосилась на автобус, потом снова – на плачущего. Как поступить, она понятия не имела. Старик точно перестал воспринимать окружающий мир, лишь повторял еще и еще одно и то же:

– Уходите, уходите…

Затаив дыхание и с трудом сдерживая слезы, Ева что было сил побежала к автобусу.

 

Дорога Девять жизней

– Смотрите, мисс, смотрите! Это ж бомбардировщик «ланкастер»! А там – «галифакс»! И «спитфайр»! И вон еще, вон!.. – Элфи возбужденно теребил Еву. – Можно нам пойти посмотреть, мисс? Ну пожалуйста!

– Сядь на место, Элфи, – приказала Джин раньше, чем Ева рот успела раскрыть.

С видом человека, оскорбленного до глубины души, парнишка подчинился. Сквозь запыленное стекло автобуса Ева скользила взглядом по взволновавшим его силуэтам самолетов, по сверкающим красным огням, – смотрела и не видела. Перед мысленным взором вставали не самолеты, а пилот. Красавец капитан в форме ВВС. Вспоминались его шутки, его озорная усмешка. То, как чувствовала она себя рядом с ним. Ева молчала – и улыбалась…

Туман стал гуще, кружился и клубился, двигался почти как живое существо. Всего за несколько секунд он полностью окутал автобус.

Джим Родс не сводил глаз с узенькой полоски дороги впереди.

– На дороге Девять жизней. – Он всмотрелся в туман еще пристальнее. – Не беспокойтесь, просто море волнуется. Я к этому привык.

За шумом мотора Еве удалось различить еще какой-то звук, будто еле слышный шепот или еле заметное шевеление.

– Что это? – напряглась она. – Вы тоже слышите?

– Слышу что? – рассеянно переспросил Джим Родс.

– Ну, словно бы… не знаю, кружится что-то. Шелестит. Ползет.

– Угри, должно быть, – пожал плечами Джим Родс. – Они в воде живут.

Ева похолодела от страха – угрей она на дух не выносила. Джим глянул на выражение ее лица – и рассмеялся коротким, хриплым, лающим смешком:

– А может, просто шины на скользкой дороге хлюпают. Сами выбирайте, что вам больше нравится.

– Может, стоило бы включить фары? – предположила Джин, и Ева заметила в ее голосе нотки тщательно и решительно подавляемой тревоги.

– К сожалению, не имею права, – ответил Родс. – Здесь тоже действует закон о светомаскировке.

– Да… но, – Джин напряженно всматривалась в окно, не в силах оторвать взгляда от мокрого, удушливо густого тумана, – а что, если мы в кювет угодим?

– А что, если под бомбы германские попадем?

Воцарилось тягостное молчание – у каждого хватало собственных поводов для беспокойства.

Ева взглянула на Эдварда – мальчик сидел в конце автобуса, рядом с Флорой, и девочка держала его за руку.

Внимание ее вновь обратилось вовне, в мир за окном, – автобус проезжал мимо смутно различимого креста, торчащего из мокрой грязи. Ева собиралась было поинтересоваться у Джима, что это и зачем, однако вопрос начисто вылетел у нее из головы, – перед ними возник из тумана силуэт огромного старинного особняка.

Родс вздохнул с облегчением:

– Добро пожаловать в особняк Ил-Марш.

 

Особняк Ил-Марш

«Запущенный» и «заброшенный» – вот два слова, пришедших на ум Еве, рассматривавшей особняк Ил-Марш. Он стоял, значительный и величавый, подобно древнему монолиту или памятнику давно прошедших эпох, окутанный сыростью и туманом, точь-в-точь последний, еще не сваленный временем могильный камень на забытом, разрушенном кладбище.

Ева невольно шагнула назад и споткнулась о толстый черный провод.

– Осторожнее, – подхватив ее, Джим Родс кивнул в сторону провода, – там за углом флигель, мы в нем электрогенератор установили.

Джин бродила туда-сюда, пытаясь поближе познакомиться с новым пейзажем.

– Взгляните-ка, – указала она куда-то поодаль и обернулась к Джиму, – колючая проволока. Это что же, тоже необходимо?

– Я тут ни при чем, – Родс равнодушно пожал плечами, – проволоку натянули местные силы самообороны.

– Очевидно, чтоб к нам немцы не прорвались?

С тяжелым вздохом Джим повел детей в направлении дома, будто пастух стадо. Ева, смерив мрачным взором колючую проволоку, последовала за ними.

Внутри дом выглядел ничуть не лучше, чем снаружи, – если честно, он выглядел даже хуже. Никто не жил в нем десятилетиями, возможно, он был необитаем с прошлого века, – и особняк полностью сдался запустению. Краска на деревянных балках и панелях облупилась и растрескалась, обои свисали со стен изорванными клочьями. Тут и там висели керосиновые лампы – заржавелые, опутанные паутиной, ненужные. И везде – черные пятна плесени, словно темнота извне пытается прорваться в дом. На ощупь стены казались мокрыми, холод стоял чудовищный, сквозняк и сырость щекотали и пощипывали кожу Евы. Она сразу поняла: нет, в этом месте ей не согреться никогда.

По всему дому тянулись толстые черные провода, вроде того, на который она наткнулась во дворе. Змеями они вились по стенам, тянулись к запыленным лампочкам, которые осветили дом тусклым мигающим светом, когда Джим Родс щелкнул выключателем.

Стоя у большой центральной лестницы, Ева и Джин осматривались. Обе словно лишились дара речи. Джим, принявший их ужас за потрясение, удовлетворенно кивнул:

– Да, большой дом, верно?

Ни Джин, ни Ева не отвечали. Детишки, сгрудившиеся у них за спиной, тоже шарили глазами окрест.

Джим прохромал к старинным двустворчатым дубовым дверям и попытался их отворить, что вышло у него далеко не с первого раза – дерево настолько разбухло от сырости и растрескалось. В комнате друг напротив друга застыли два ряда застланных кроватей с железными рамами. Занятых среди них не наблюдалось.

– Здесь будут жить дети, – объяснил он.

Джин смерила взглядом холл, заглянула в детский дортуар и вновь обернулась к Джиму:

– Так, а где остальные?

– Какие остальные? – озадачился Родс.

На лице Джин застыло раздражение.

– Остальные. Группы из других школ.

– А, – расслабился Джим, – остальные только на следующей неделе должны подъехать. Вы – первые.

Судя по его улыбке, в их раннем приезде было что-то от приятной неожиданности.

– И вы всерьез рассчитываете, что мы намерены жить в подобных условиях?

Извиняющимся жестом Родс пожал плечами:

– Ну, понимаете ли, это…

– Руины, вот это что такое, доктор Родс! – отрезала Джин.

Она стремительно придвинулась к нему почти вплотную, понизив голос до полушепота, – ох и скверный признак, знала по опыту Ева…

– Мой супруг, бригадный генерал британской армии, солдат своих не позволил бы поселить в таком сарае, не говоря уж об эвакуированных детях!

Родс выставил вперед руки, то ли утихомирить ее пытаясь, то ли признавая свое поражение, – Ева не поняла:

– Разделяю ваше возмущение, однако… здесь просто давно никто не жил, и я гарантирую – как только дом снова наполнится людьми, он буквально… оживет, да-да, возродится к жизни.

Он судорожно закивал, словно себя самого силясь уверить в правоте этих слов.

На Джин его речь совершенно не произвела впечатления:

– Дом нам не подходит, доктор Родс.

В голосе Джима впервые зазвенела сталь.

– Простите, но другого у нас нет, миссис Хогг.

Ева заметила – дети, собравшись вокруг, с интересом наблюдают за разгорающейся ссорой взрослых. Обернулась к ним, привычно нацепила улыбку.

– Пойдемте, ребятки, давайте вещи распаковывать.

Том не шелохнулся.

– Осмотреться-то хоть можно?

Улыбка Евы сидела плотно, словно приклеенная.

– Можно, но сначала разберем вещи.

– Да ведь…

– Мисс, а где другие дети? – В голосе Джойс прозвенела неподдельная тревога.

Ева неуверенно открыла рот, собираясь ответить, однако Джин, в который уже раз, ее опередила:

– Довольно болтовни.

Дети послушно смолкли.

– Ева, пусть доктор Родс объяснит вам, что и где находится в доме. Я сама разберусь с ребятами.

– Да, директор. – Ева, притом далеко не впервые, почувствовала себя не учительницей, а обычной ученицей – у Джин прямо дар был вызывать в ней это ощущение. Ситуация раздражала Еву неимоверно, но выхода не было – слишком хорошо она представляла реакцию Джин на дерзновенную попытку протеста.

Ева и Джим Родс воровато переглянулись и отправились на экскурсию по дому.

 

В детской

– А вот там у нас кухня, – Джим Родс указал на дверь слева, – а позади нас столовая.

Ева склонила голову, запоминая информацию.

Джим внезапно остановился, пытаясь посмотреть ей прямо в лицо, и смущенно отвел глаза.

– Простите, – вздохнул, – мне… в самом деле очень жаль, что вас никто не предупредил, в каком месте предстоит жить.

– Да ничего, доктор, все в порядке, – ответила Ева мягко, – я прекрасно понимаю, гонца за дурные вести не казнят.

Джим слабо улыбнулся, уныло покосившись в направлении холла.

– Спасибо. Хотел бы я и в других встретить подобное понимание.

– Миссис Хогг относится к своей ответственности весьма серьезно. Она осознает свой долг по отношению к детям и полагает, будто действовать в их интересах следует бурей и натиском. А намерения у нее – самые благородные.

– Да, можно взглянуть на ситуацию и с этой стороны.

– По-вашему, есть и другая?

– Конечно. Люди вроде миссис Хогг запирают свои чувства и эмоции на семь замков, а называют это «вести себя рационально». Это все война, это она такое с ними делает. Что ж, тоже способ выдержать, в общем.

– А вы откуда знаете?

Джим Родс поморщился.

– Навидался на прошлой войне. Слишком много парней вели себя именно так, – да, боюсь, домой из них вернулись немногие. И намерения у них тоже были самые благие.

Он помолчал.

– Может, теперь наверх?

Ева взглянула на лестницу. Старинная и основательная, она казалась весьма крепкой, однако молодая женщина невольно обеспокоилась, как обстоят дела в реальности.

– Наверху – комнаты, которые мы приготовили для вас и миссис Хогг, – объяснил Джим. – Остальными займемся, когда подъедут прочие.

Джим кивком пригласил ее подняться, и Ева пошла, невольно прислушиваясь к звуку прихрамывающих шагов за спиной, к треску и постаныванию ступенек при каждом их с Родсом движении.

– А в какой области у вас докторская степень, если не секрет?

Наверху лестница расширялась настолько, что Джиму без труда удавалось идти с ней бок о бок.

– Я врач.

– А как же вы попали в народное образование?

– И не только, я еще и в противовоздушной обороне участвую, – сообщил Джим с некоторым вызовом в голосе. – Что поделать, все помогаем, чем можем.

Второй этаж оказался еще запущенней первого. Джим Родс вынул из кармана свечу и зажег ее.

– Электричество сюда пока что не провели, к сожалению, но в доме полно свечей и керосиновых ламп.

«Что-то его судорожная жизнерадостность подтаивать начинает», – подумала Ева не без ехидства. Они остановились меж двумя дверьми – одна против другой, по разные стороны коридора.

– Вот и ваши комнаты. Остальные мы пока держим запертыми, откроем, когда приедут другие.

Ева взглянула в конец коридора – одна из дверей была распахнута настежь.

– Однако не все? – удивилась она.

Джим Родс проследил направление ее взгляда и наморщил лоб:

– Странно. Я полагал, что запер все до единой.

И тотчас отвернулся, позабыв о досадной мелочи, он, но не Ева. Ей стало любопытно, словно что-то там, за открытой дверью, притягивало ее, приглашало войти. Она взяла свечу и двинулась по коридору, Джим похромал следом, чуть поодаль.

– Наверное, здесь была детская, – сказал Родс.

Ева посветила свечой на стены, озарились накленные слой на слой обои – временные кольца на дереве, да и только! Можно без труда определить возраст дома по количеству бумаги у него на стенах. Ева замерла, ощутив что-то. Что-то странное, не поддающееся точному словесному определению.

– Здесь так… холодно, – поежилась она.

– К сожалению, обогревателей хватило только на первый этаж, – развел руками Джим.

Ева обхватила себя руками, подошла к окну и выглянула. Ей с трудом удалось разглядеть очертания леса через окутавший дом туман. Высоко над туманом стояла в небе луна, чистая и ясная, и тень Евы четко вырисовывалась на стене в лунном свете.

– Я не имела в виду холод в прямом смысле, доктор Родс. Нет, вовсе нет. Просто здесь так…

Ева вздохнула. Прикрыла глаза. В сознании словно металась мысль, почти недоступная выражению. Или ощущение, которое никак не передать словами? Вспомнился отчего-то тоннель в лондонском метро, где она пережидала воздушную тревогу. Пустой. Гулкий. Темный.

– Не знаю. Просто чувство какое-то… печальное. – Ева судорожно теребила медальон с херувимом на шее.

Джим встал рядом, тоже взглянул в окно.

– Комнаты не бывают печальными, мисс Паркинс. Печальны бывают люди.

Не отвечая, Ева всматривалась в туманный, ледяной мир внизу.

– Пойдемте, – сказал Родс, – я за нами дверь запру.

Ева выдохнула, точно очнувшись от этих простых слов, и поспешила за ним – прочь из комнаты. А вот тень ее на стене никуда не делась. Повернула голову – и проследила взглядом за ушедшими.

 

Ночь

За стенами особняка Ил-Марш туман по-прежнему окутывал белым покровом небо и море. Джим пожал руку Евы.

– Я постараюсь изменить здесь все к лучшему, насколько смогу.

– Спасибо. – Ева не отрывала глаз от его ссутуленной фигуры и дивилась про себя: что с ним, будто на глазах постарел!

Джим мрачно посмотрел на дом, на двор, на подъездную дорожку – и снова на молодую женщину. Казалось, он напряженно думает о чем-то, но говорить о предмете своих размышлений то ли не желает, то ли не в силах.

– Дом слишком велик, – выговорил Родс наконец осторожно и нехотя. – Вам бы… постоянно держать детей к себе поближе.

– Разумеется, – удивилась Ева.

– Я имею в виду, вам следует не подпускать их к дороге. Прилив поднимается очень быстро, и вы понимаете, – море тут беспокойное, так что…

Ева мягко тронула его за локоть.

– Доктор, с нами все будет в порядке.

Она улыбнулась, и Джим ответил ей неуверенной улыбкой:

– Да, конечно.

Улыбка его погасла – в дверном проеме появилась миссис Хогг.

– Лучше мне теперь поспешить. Попробую пробраться по дороге, пока ее еще не затопило. Всего наилучшего, дамы. – Он заторопился к автобусу.

Ева и Джин с интересом наблюдали, как он почти бежит от них.

– Зря он полагает, будто раз и навсегда от меня избавился. – Стальные глаза Джин сверкали праведным гневом.

Ева прекрасно знала, что за этим последует – не единожды ей доводилось становиться слушательницей моральных сентенций директрисы.

– А я и не знала, что ваш супруг служит в армии, – вырвалось у нее.

– Да и откуда вам знать? – вздернула бровь Джин.

Ева, справедливо посчитавшая этот вопрос риторическим, ответом не озаботилась. В Лондоне Джин разделяла свою профессиональную и частную жизнь непреодолимой стеной и сейчас явственно дала понять – здесь она менять ничего не намерена.

– Идемте, – кивнула Джин, – пора нам приниматься за уборку.

– Что, прямо сейчас?! Может, сначала хоть детей спать уложим?

– Ерунда. Дети тоже могут нам помочь.

Должно быть, изумление было написано у Евы на лице слишком яркими красками, поскольку ее начальница все же снизошла объясниться:

– Они все равно сейчас слишком взбудоражены, чтобы уснуть. Ну и к тому же поработать немного руками еще никому не вредило.

Она прошествовала обратно в дом, прямая и гордая осанка ничем не выдавала, что директриса совсем недавно пережила многочасовое, утомительно долгое путешествие. Ева потрясла головой и поплелась следом.

 

Молитва

Дети устали до изнеможения.

В пижамках и ночных рубашках они стояли на коленях у кроватей, изо всех сил зажмурившись. Ева и Джин застыли рядом.

Все они трудились без устали. Каждый получил задание и старался выполнить порученное с армейской дисциплинированностью. Несколько раз Ева покосилась на Джин, наблюдавшей за работавшими ребятишками, – во взгляде директрисы сияла нескрываемая гордость.

Там, где крыша протекала, расставили тазы и ведра. Полы вымыли, пыль вытерли. Еве досталось задание попытаться насколько возможно оттереть со стен полоски плесени, бурно процветавшей по всему дому, – черной и густой, подобно тени.

Ничего не выходило. Сколько ни старайся, сколько чистящей пасты не наноси, плесень упорно отказывалась исчезать.

Иногда Еве даже казалось: наоборот, черные полоски делаются больше прямо у нее на глазах. Точнее, как раз напротив – растут, стоит ей отвернуться. Стоит посмотреть на стену – и заметишь краешком глаза, как очередное пятно движется, разрастаясь, точь-в-точь как если смотреть прямо в ночное небо – периферийным зрением можно охватить созвездия целиком. А потом она фокусировала взор на плесени и понимала, ничего похожего, пятно в точности такое же, как было. Или, по крайней мере, кажется таковым. «Должно быть, просто игра света», – вздохнула Ева. Ну, плюс еще и тот факт, что она невозможно, нереально устала.

– Четыре угла у кровати моей…

Дети говорили дружным хором, точнее, выпевали, по своему обычаю, слова старинной молитвы.

– И четверо ангелов встали вкруг ней.

Один – чтоб беречь, другой – чтоб спасти…

«А ведь говорят не все», – заметила Ева. Один молчит.

– А двое – чтоб душу в рай унести.

Эдвард, как и все, опустился на колени, руки набожно сложены, глаза закрыты. «Интересно, – подумала Ева, – о чем он молится? И молится ли вообще?» А вот о чем, точнее о ком, мальчик сейчас вспоминает, труда догадаться не составляло.

Джин хлопнула в ладоши.

– Так, ребята. А сейчас – всем в постель.

Дети послушно повиновались, Ева обходила кровать за кроватью, подтыкала одеяла, поправляла подушки, проверяла, все ли в порядке. У кровати Эдварда она задержалась. Опустилась на колени.

– Послушай. Если ты пока не хочешь разговаривать, ничего страшного. Тебе просто нужно время.

Эдвард, конечно, ответил лишь пристальным взглядом.

Ева наклонилась к нему, всем сердцем ощущая внутри знакомую пустоту, тупую и мучительную боль утраты. Кто-кто, а она понимала, что должен чувствовать сейчас мальчик.

Ева зажмурилась. Вспомнила медсестру в поезде. Вспомнила свой страх.

– Твоя мама всегда будет с тобой, – зашептала она Эдварду. – Люди, которых мы теряем, никогда не уходят от нас совсем. Уж ты мне поверь, малыш…

Эдвард протянул руку и сжал ее ладонь. Ева изумилась настолько, что даже слезы в глазах просохли. Неужто ей наконец удалось до него достучаться?!

– А теперь, – продолжила она, – обещай мне, что будешь сегодня хорошо спать. И никаких плохих снов, понятно?

Эдвард закивал. Под одеялами тельце его казалось маленьким и жалким.

– Знаешь, что такое ночные кошмары? – убеждала Ева. – Это значит, твое сознание во сне освобождается от всех плохих мыслей. Приснились они тебе – и все, исчезли.

Эдвард потянулся к ночному столику, нашел листок бумаги и уголек. Написал на бумаге несколько слов и протянул Еве. Та прочла.

«Чушь это все», – было написано на бумажке.

– Правда? – рассмеялась Ева, но Эдвард уже принялся за следующее послание, и она терпеливо ждала, пока он закончит и передаст ей листок.

«Мама говорит, против плохих снов можно бороться хорошими мыслями».

– Вот ты и попробуй сделать, как мама советовала, идет? – Ева улыбнулась еще теплее.

И вновь Эдвард закивал и улыбнулся ей в ответ.

Заметив, что она разговаривает с мальчиком, к кровати двинулась Джин – наводить порядок.

– Надеюсь, завтра мы вновь услышим твой голос, Эдвард? – Спина ее была прямее линейки, лицо ничего не выражало. – Подобная чушь не может продолжаться вечно.

Улыбка упорхнула с губ Эдварда.

Ева попыталась подняться, но мальчик вцепился в ее руку, пытаясь удержать. Джин наклонилась и решительно отцепила худенькие пальцы.

– Он славный ребенок, – сообщила она с невеселой улыбкой, решительно уводя Еву под руку из спальни, – но придется учиться жить.

Еве невольно вспомнились слова Джима – некоторые люди сознательно запирают свои эмоции на семь замков и свято верят, будто поступают правильно. «Господи, да неужели так и с детьми необходимо обращаться? – думала она потрясенно. – Неужто подобная суровость поможет Эдварду скорее справиться с болью утраты? А может, наоборот, – только острее переживать заставит?»

– Всем приятных снов, – пожелала Джин, стоя в дверях. Щелкнула выключателем, и комната погрузилась во мрак.

 

Флигель

Перед тем как наконец свалиться и заснуть, у Евы оставалось еще одно, последнее дело. Джин, конечно, заявила, что с удовольствием сама им займется, но Еве ли было не заметить, как вымотана директриса, невзирая на все ее гордые заявления? И вот теперь пришлось тащиться, поеживаясь от холода, к флигелю – в руке зажата свеча, в воздухе стоит пульсирующее гудение.

Траву на лужайке по случаю их будущего прибытия подстригли, а вот земля в саду так и осталась неровной – древесные корни и камни так и поджидали зазевавшихся гуляющих, годы запустения не прошли для них даром.

Ева добралась до флигеля и вошла внутрь. Пульсирующее гудение здесь было еще громче. Генератор поставили старый, обшарпанный, подтекавший. Он занимал большую часть комнаты, а энергию вырабатывал на весь дом. Ева рассеянно посветила на аппарат, нашла выключатель и повернула его – генератор стал понемногу замедляться.

Ева выпрямилась… и застыла на месте.

По спине будто мороз прошел, все тело окаменело – она попыталась пошевелить руками, чтобы разогнать подступающую дурноту, отмести прочь… безуспешно. Невозможно себя обманывать, если точно знаешь, что происходит!

За Евой кто-то следил.

Она попыталась придать абстрактному страху известную рациональность, сообразить: кто бы это мог быть? Скорее всего, кто-то из ребятишек. Не смог уснуть, увидел ее во дворе и решил посмотреть, что она там делает. Может быть, расстроенный Эдвард? Или Том пытается грубовато подшутить – абсолютно в его манере, между прочим, выходка.

Ева стремительно обернулась, намереваясь уличить шутника.

Никого.

Она прислушалась… ничего, кроме постепенно угасающего шума мотора генератора. Ева выглянула в окошко флигеля, покрутила головой туда и сюда, – нет, вокруг лишь ночь да туман.

Она передернула все еще скованными плечами, приказала себе не бояться, вышла из флигеля и гордо прошествовала в направлении дома.

Чуть поодаль, незаметная для нее, стояла женщина, чей силуэт четко вырисовывался даже во тьме и тумане ночи.

Женщина наблюдала.

Ждала, ждала…

 

Херувим

Ева вошла в дом. Тщательно заперла за собой дверь, засунула ключ в карман. Если там, во дворе, остался парнишка, играющий в идиотские игры, ночь на холоде преподаст ему отличный урок! Однако через пару минут, чуть успокоившись, она принялась убеждать себя: нельзя быть настолько бессердечной, даже думать так – и то мерзко. Ева приотворила одну из двустворчатых дверей, ведущих в дортуар, и осмотрела кровать за кроватью. Все на месте, все спят. Немного утешившись данным обстоятельством, она решила отправиться на боковую.

Комнату, ей отведенную, освещали лишь свечи. Ева вынула из чемодана скудные пожитки, развесила немногие платья и костюмы, прихваченные в эвакуацию, в гардеробе. Дневник (она положила тетрадь на ночной столик), несколько недорогих, но бесценных для сердца украшений – вот и покончили с обустройством.

Ева осторожно сняла с шеи цепочку с херувимом, поцеловала медальон и опустила на ночной столик, рядом с дневником. Взглянула – и не сдержала печального вздоха. Теперь осталось сбросить только улыбку – здесь никого нет, стало быть, и насиловать себя не обязательно.

Она посмотрела на себя в маленькое зеркальце пудреницы. «До чего же усталой я выгляжу, – подумалось ей, – до чего измученной…»

Залезла в постель – что и требовалось доказать: почти такая же холодная и сырая, как и весь дом. Ева отчаянно старалась не стучать зубами, расслабиться и успокоиться, но сон не шел, глаза просто отказывались закрываться. Вытянувшись на кровати, она изучала взглядом потолок. Там, наверху, тоже оказалось темное пятно плесени, по форме – точь-в-точь остров. Ева принялась воображать этот остров, далекий-предалекий, куда ни глянь – сплошь стройные пальмы да белые песчаные пляжи, простирающиеся, насколько глаза достанет. Тропический рай, виденный лишь в голливудских фильмах. Она все всматривалась и всматривалась в пятно, и чем дальше, тем сильнее жалела некоей честной частью своей души, что не находится сейчас там, на белом песке, под жарким солнцем, и плевать на весь прочий мир. Никакой войны, никакого горя. Там она точно смогла бы расслабиться. Там она улыбалась бы не по необходимости.

А сна, между прочим, по-прежнему ни в одном глазу, мечтай не мечтай. Ева перекатилась на бок и покосилась в сторону окна. Там, за наглухо задернутыми из-за светомаскировки шторами, шумело море, но было вполне очевидно – нет, не бирюзовый прибой лижет тропические берега. Холодное, безжалостное северное море хлещет волнами в дамбу. Поневоле представляются угри в воде – скользят, сплетаются, проплывают друг над другом, друг под другом, будто обвивают черными телами весь остров…

Ева нервно перевернулась на другой бок, и вдруг поняла: она – в совершенно иной комнате. Осмотрелась круглыми от изумления глазами. Теперь ее кровать стала одной из многих, кровати тянулись длинными рядами аж до двустворчатой двери. Все прочие постели пустовали. Больничная палата?

Пациентов в ней не было, зато хватало теней и звуков – откуда-то издали доносились слабые стоны и вскрики.

С заходящимся сердцем и звоном в ушах Ева все же совершила отчаянную попытку понять, что с ней происходит, отбросила одеяла, нащупала босыми ногами пол, встала. Прокралась мимо кроватей в надежде обнаружить источник странных звуков где-нибудь в палате. Странно: пустые постели не были застелены и на каждой осталась вмятина от тела неведомо куда исчезнувшего пациента.

Босые ноги шлепали по полу – Ева продвигалась все дальше.

Чем ближе она подбиралась к двустворчатой двери, тем более явственными становились стоны и крики. Ева распахнула дверь, напротив оказалась еще одна, на сей раз – одностворчатая. Крик стал отчаянно громким, почти невыносимо мучительным.

Ева почти коснулась дверной ручки. Помедлила. Ох, до чего же хочется заглянуть внутрь, отчего же останавливает страх того, что она там, возможно, увидит?

Снова протянула руку – и с тем же успехом: словно тело само отказывалось открывать дверь. Ева глубоко вздохнула, сглотнула. Еще раз. Еще… Прикусила губу, будто свой страх, – и решительно толкнула дверь.

Перед ней столпились доктора и медсестры, окружавшие женщину на кровати. Кричала она, кричала все громче – и истекала кровью. Женщина рожала.

Ева подалась вперед, пытаясь получше рассмотреть роженицу, – бесполезно, все загораживали спины помогавших ей медиков. Только и удалось разглядеть тонкую руку, судорожно хватающуюся за металлический столбик в изголовье.

А потом все изменилось. Женщина перестала кричать, лишь дышала тяжело, будто только что пробежала марафонскую дистанцию. От кровати торопливо отошла медсестра, унося с собой укутанный в одеяльце сверток. Ева вытянула шею, всмотрелась – оттуда высовывалась младенческая ручонка, крошечные пальчики беспомощно шевелились, точно пытаясь что-то ухватить.

– Позвольте посмотреть на него… ну пожалуйста, прошу вас…

Это простонала мать с кровати. Однако медсестра ее как будто и не слышала – прижала сверток в одеяльце к груди, резко развернулась и пошла прочь, к дверям, мимо Евы.

– Умоляю, – плакала мать, – умоляю, вернитесь!..

Медсестра и внимания на нее не обращала, шла своей дорогой, вот уж и дверь за ней захлопнулась, заскрипела, но затворилась не полностью.

– Умоляю, – в голосе матери звучало отчаяние, казалось, она вот-вот сорвет горло в бесплодной мольбе. – Не уходите, прошу вас, дайте мне хоть увидеть…

Нет ответа, лишь хлопает и хлопает рассохшаяся, неплотно прикрытая дверь.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп.

Ева попыталась отключиться от посторонних звуков и сконцентрироваться на голосе роженицы. Что-то в нем было неуловимо знакомое. Она подкралась поближе в надежде рассмотреть лицо несчастной матери – и внезапно увидела, кто лежит на железной кровати.

Она сама.

 

Скрип-скрип

Ева задохнулась. Села на постели, прижала ладонь к бешено бьющемуся сердцу.

Все в порядке, она – в своей комнате в Ил-Марше. Одна-одинешенька. Потрясла головой, силясь изгнать из памяти жуткие картины тягостного сна, – вот именно что сна. Всего лишь сна. Страшный сон, ничего больше.

Дыхание постепенно успокаивалось, и она заставила себя лечь, – возможно, удастся заснуть снова. Но что-то мешало. Какой-то звук – ритмичный, будто пульсирующий.

«Это же дверь в больнице!» – поняла она внезапно. По-прежнему болтается, никак не захлопнется. Посмотрела на дверь спальни – заперта намертво. А звук никуда не пропадает.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Должно быть, генератор. Должно быть, его кто-то снова запустил. Стоило Еве подумать об этом, и сразу же стало ясно – нет, невозможно, она самолично его вырубила. Прислушалась.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Сна словно и вовсе не бывало – ночной кошмар преотлично об этом позаботился. Ева сорвалась с кровати, раздернула плотные шторы.

Ничего – лишь пустой ночной берег и спокойное, тихое море.

Звук послышался вновь. Никаких сомнений, он доносился изнутри дома.

Нет, но слышит же его еще кто-нибудь? Не может же быть, что только она?!

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Нечего рассчитывать, что еще кто-то услышит, поняла вдруг Ева, и примет меры. В доме – дети, и она – учитель, она за них в ответе. Надо самой разобраться, что за чертовщина тут творится.

Ева зажгла свечу, распахнула дверь. Еще пару раз глубоко вдохнула, по-прежнему чувствуя истерический запал недавнего сна, – и высунулась в коридор.

Там царила тишина. Никого, ничего… Ева прильнула ухом к двери комнаты Джин, прислушалась, – ответом ей стало лишь тихое похрапывание. А звук только стал явственнее, и доносился он, похоже, снизу.

Ну понятно тогда, ребятишки, кто же еще? Кто-то не смог заснуть и решил совершить небольшую ночную экскурсию по удивительному дому. Всего-то и надо – спуститься, найти нарушителей режима, тихонечко выругать и отправить обратно спать, пока Джин случайно не разбудили. Воистину более идеального решения и самой директрисе на ум бы не пришло.

Старательно прикрывая ладонью пламя свечи, Ева осторожно нащупывала ногами ступеньки. Огонек отбрасывал на стены гигантские тени, а пятна плесени, казалось, всасывали эти тени в себя, становясь из-за их игры еще чернее.

Ева пробралась в детский дортуар, тише, тише, как можно неслышнее. Все ребятишки лежали в своих кроватях, спали и мирно посапывали во сне.

А звук раздавался и раздавался. «Да что ж такое-то, – подумала она яростно, – почему я – единственная, кто его слышит? Почему больше никто не просыпается?»

Осторожно притворив дверь, Ева направилась в сторону кухни. Точно – там звук был слышен гораздо лучше. Ева посветила свечой туда и сюда, постаралась озарить неверным огоньком каждый темный уголок и ничего необычного не обнаружила. Ничто не двинулось, не шелохнулось.

Она стояла и слушала.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Дверь в дальнем конце кухни была слегка приоткрыта. Прижимая ладонь к исступленно колотящемуся сердцу, Ева открыла ее и вошла.

За дверью была лестница – каменная, узкая, старинная. Ева принялась спускаться, освещая путь в темноте подрагивающим огоньком свечи. Страшно упасть, слишком уж скользкие от сырости ступени под ногами, но нет, ей удалось все-таки добраться до последней ступеньки. Впереди обнаружилась еще одна дверь, старая, полусгнившая, почти целиком почерневшая от плесени. И звуки доносились, сомнений и быть не могло, как раз из-за нее.

«Да не снится ли мне это все? – подивилась Ева. – Что я бреду от двери к двери, преследуя какой-то звук? И что я найду в итоге?»

Она вздрогнула – просквозило холодом, воздух был мокрый, ледяной. Нет. Никакой это не сон, все происходит в реальности.

Ева откашлялась:

– Кто здесь?

Ответа не последовало.

– Это… это вы, доктор Родс? Может, вам… переночевать негде? Нужна комната? Ответьте, пожалуйста! Прошу вас!

Молчание. Что ж, теперь отступать поздно. Ева решительно отворила дверь.

Вонь плесени ударила ей в ноздри, ощутимая, точно прикосновение живого существа. Воздух, казалось, загустел от омерзительно тягостных, влажных испарений. Весь подвал насквозь пропитался зловонием гниения и запустения. Ева судорожно зажала ладонью нос и рот, стараясь не вдыхать глубоко. И все равно вонь ощущалась, и, хотя она и недолго пробыла в подвале, пропитала ее ночную рубашку, словно впиталась в поры кожи.

Подвальное помещение была огромным, скорее всего, по размеру оно было равным всей площади дома наверху. Каменные стены потрескались, покрылись мхом. По ним медленно сбегали на мокрый пол тонкие струйки воды – комната, озаренная слабым пламенем свечи, словно светилась зеленым призрачным сиянием.

Ряды и ряды полок, заполненных коробками – все крышки закрыты, и каждая коробка, наверное, битком набита старинными вещами, безделушками, предметами искусства – влажными и запыленными жалкими остатками жизней давно ушедших обитателей дома.

Никого, кроме Евы, в подвале не было.

Чуть попривыкнув к зловонию, она отняла руку от лица, прикрыла ладонью огонек свечи и еще разок посветила в сторону полок. Коробки потемнели от сырости. Ева подняла одну из крышек, заглянула внутрь – ничего особенного, лишь ворох бумаг и кипа изъеденной молью старомодной одежды. Ева опустила крышку, засунула нос в следующую коробку – битком набита старинными игрушками, мокрыми, потемневшими, всеми позабытыми. На нее уставились незрячими глазами кукольные лица с навеки застывшими, пустыми улыбками. Под куклами лежала деревянная рама. Немногие уцелевшие лоскуты ткани, ранее обрамлявшей ее драпировками спереди и с боков, теперь сгнили и почернели, однако Ева увидела в них следы давно исчезнувших ярких красок и ухитрилась догадаться о предназначении игрушки – конечно же, кукольный театр! С невольным вздохом печали и сожаления она прикрыла коробку, что ж, детство кончается…

А вот рядом с игрушками обнаружилось кое-что поинтереснее – старинный фонограф. Ева осторожно коснулась заржавелого аппарата, уж не он ли и издавал странные звуки? Щелкнула выключателем сбоку, подождала… нет, никакого результата. Рядом лежали цилиндры, все как один надписанные. Ева взяла первый попавшийся, прочла: «Элис Драблоу» и какие-то даты рядом с именем.

И тут она увидела что-то еще. Нахмурилась, поднесла свечу поближе. Надпись. Прямо на стене, сразу над рядами полок. Слова будто выцарапаны чем-то острым на камне, неровные, непривычно угловатые буквы:

«Моя скорбь будет вечно жить в этих стенах».

Ева дотронулась до нацарапанных слов. Ей хотелось ощутить под пальцами сами буквы, почувствовать не только их, но, возможно, и суть человека, их написавшего. Но камень, чересчур старый и сырой, попросту раскрошился у нее под рукой, и чужие слова боли исчезли, ровно по воде писанные. Слова исчезли, а вот на душе у Евы осталось то же самое чувство горя и беспомощности, что она испытала во сне о больнице.

Невольно шагнув назад, она запнулась обо что-то твердое.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Господи, всего-то – старинное кресло-качалка!

Выходит, оно-то и издавало встревожившие Еву звуки? Да, но… кто тогда в ней сидел и качался? И если все именно так, то кто это был и куда он делся? Насколько могла судить Ева, дверь в подвал вела только одна, та самая, сквозь которую она и вошла. Это что же получается – тот, кто скрипел качалкой, и теперь еще здесь?

Сердце бешено заколотилось. Ева подняла свечу, медленно посветила туда и сюда, стараясь достигнуть мрака самых отдаленных теней.

Ого, а в углу-то явно кто-то шевелится!

– Эй?

Снова шевеление, однако на сей раз оно доносится из-за соседнего ряда полок.

– Эй! – повторила Ева, отчаянно надеясь, что голос ее звучит гораздо увереннее, нежели она себя ощущает.

Затаив дыхание, она пошла прямо на звук. Вытянула перед собой руку, стискивающую подсвечник, – нет уж, она выяснит, что тут за чертовщина, как ни страшно приблизиться, – и уставилась за полки.

По полу опрометью пробежала крыса, едва не задев ее.

Ева завизжала, выронила свечу. Та, свалившись на мокрый пол, с шипением погасла, и подвал погрузился в полный мрак. Ева замерла, из груди рвалось тяжелое дыхание. Слышно было, как шуршит где-то поодаль до полусмерти перепуганная крыса.

А потом – это.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Кресло-качалка снова начало двигаться.

Ева со всех ног бросилась к двери. Взлетела по ступенькам наверх так быстро, как только могла в кромешной тьме, оступаясь и оскальзываясь почти на каждом шагу. Назад, в кухню, а оттуда – на главную лестницу, в коридор, к себе в постель. Туда, где можно натянуть на голову одеяло и лежать, окаменев от ужаса, какого ей еще не доводилось испытывать когда-либо в жизни.

По крайней мере, теперь она слышала лишь шум волн, набегающих на берег за окнами, да стремительный стук своего перепуганного сердца.

 

День следующий

Утром следующего дня все было куда лучше.

Солнце, высокое и яркое, выжгло туман, и небо сияло ослепительной голубизной, будто гигантское яйцо малиновки. Повсюду сверкала и искрилась изморозь. Такого прекрасного утра, подумалось Еве, в городе сроду не увидишь.

Они с Джин присматривали за играющими в саду ребятишками. Сад, конечно, повидал лучшие дни, да и окружавшая его колючая проволока мрачно напоминала, что война – вот она, никуда не делась, однако в данный момент детям, похоже, на подобные мелочи было наплевать.

Девочки затеяли игру «я садовником родился», Элфи и Фрейзер носились в догонялки. Смех, крики, веселье – и вот уже страхи, пережитые Евой прошлой ночью, рассеялись, словно клубы тумана – под лучами победоносного солнца.

– А где Эдвард? – спохватилась она.

Джин не отвела взгляда от детей.

– Я велела ему не выходить из дома, пока он не соберется с силами, чтобы заговорить.

Ева не сказала ни слова. Молча развернулась и направилась к дому.

– Оставьте его в покое, – во властном голосе Джин прозвучало раздражение.

Ева остановилась.

– Я всего лишь хочу подготовить классную комнату к занятиям.

Подобному заявлению Джин явно было нечем возразить, так что пришлось ограничиться вполне благопристойным, хоть и чуть резковатым, кивком, и Ева спокойно вошла в дом.

Не успела она добраться до столовой, из-за угла вылетел Том, налетел на нее, едва не сбив с ног. Она чудом удержалась и не упала, и тут на нее точно так же натолкнулся Джеймс!

Оба мальчика замерли как вкопанные, дышат со свистом, на лицах – молчаливая вина и покорность.

Ева грозно уставилась на них сверху вниз:

– И чем это вы тут занимаетесь?

– В салки гоняем, мисс, – ответил Том, – Джеймс водит.

– Все равно так бегать сломя голову нехорошо. – Ева намеревалась уже продолжить нотацию, но вдруг увидела – дверь в детский дортуар открыта. Эдвард сидит на кровати и что-то рисует. Сердце разрывается, он будто в другом мире живет, на одинокой крошечной планете с единственным грустным обитателем!

– Джеймс, – начала Ева осторожно, – вы ведь с Эдвардом раньше лучшими друзьями были, правда?

Мальчик уже и рот открыл, чтобы ответить, но Том метнул в него яростный взгляд и незаметно (впрочем, Ева, конечно же, заметила) наступил ему на ногу.

– Послушай, Джеймс. Я понимаю – все изменилось, но мне бы очень хотелось, чтобы вы снова начали с ним общаться. – Взглядом, интонацией она попыталась донести суть сказанного и до Тома. – В подобных ситуациях любой из нас больше всего на свете нуждается в друзьях. Вы понимаете?

Мальчишки солидно закивали.

– Вы просто представьте себе: а что, если бы вы сами на его месте оказались?

Когда Ева уходила, из последних сил надеялась, вдруг им действительно удастся это представить?

 

Том

Том понимал: мисс Паркинс от него не в восторге. Ей и говорить-то такое вслух нужды не было, там все ясно было без слов. Почему – он понятия не имел, вот просто не любила она его, да и все тут… ну, по крайней мере, получилось себя в этом убедить.

А вот миссис Хогг – да, тетка была нормальная. Сильная – порядок поддержать умела. Несколько раз, конечно, тростью ему вломила по самое не балуйся, но он не в обиде, без дела не лупила. Ну, больно, понятно, так, самую малость. Жесткая, зато честная, а жесткую честность Том и понимал, и уважал – иначе как бы миру стоять, спрашивается? Примерно так ему и папаня сказал, перед тем как уйти на войну и насмерть там сражаться, а он всю жизнь только и делал, что насмерть сражался, как говорила мама. Насмерть сражаться всю жизнь, по сути, мужику и положено, рассудил Том. А уж порол папаня его от души, куда там миссис Хогг, не спутаешь. В общем, плевать ему, нравится он хорошенькой фифе мисс Паркинс с этой ее сладенькой улыбочкой и хорошими манерами или нет. Реально – плевать. Плюнуть и растереть. Ну и какого черта тогда он сейчас пробирается среди играющих мелких детишек, чтоб исполнить ее просьбу?

Когда Том и Джеймс вошли в комнату, Эдвард и головы не поднял. Сидел, склонившись, на кровати, увлеченно рисовал картинку. Том подобрался и, глянув ему через плечо, рассмотрел у Эдварда на рисунке женщину и мальчишку, стоящих возле дома. Внутри немедленно заныло что-то незнакомое, неприятное. Печаль или злость, зависть или сострадание – убей, не определить, но оно стояло комом в горле и здорово напрягало. А напрягаться из-за чувств Том не любил.

Пару минут он постоял молча, надеясь, что Эдвард соизволит обратить на них с Джеймсом внимание. Эдвард не реагировал, а посему Том выдавил из себя:

– Эй, Эдвард, пошли уже, прошвырнемся тут.

Подергал за плечо – Эдвард почти и не отреагировал, только головой тихонько потряс.

Тому сделалось вовсе скверно. Он ущипнул Эдварда, не сильно, самую малость.

– Да что так? Или ты, может, дружить со мной не хочешь?

Эдвард дернулся, втянул голову в тощие плечи, словно ожидая удара или понимая: что он ни скажет – ответ выйдет неверный.

Том бесился все больше, раздражение уже звучало в голосе.

– Сказано – пошли. Учителка велела.

Глаза Эдварда медленно наполнялись ужасом, он переводил взгляд с одного на другого, словно искал путь к побегу.

Джеймс шагнул вперед, заговорил негромко, сочувственно, с улыбкой, полной симпатии:

– Ты это, не дрейфь, все будет в порядке. Раз уж нас сюда занесло, только и остается что дружить нам всем вместе.

Том сразу заметил: Эдварда эти слова действительно успокоили. Ну вот почему он сам так не может? Чтоб все прочие детишки его любили, чтоб легко с ними сходиться, а? В сердце медленно, но верно нарастала обида. К чему идет, он понимал прекрасно. Скоро обида обратится в злость, а злость, хоть тресни, надо на ком-то сорвать. Да и запросто, потом, может, его больше уважать станут.

Вырвал у Эдварда рисунок – сопляк вскинул на него полные страха глазища, будто его жестоко ограбили, будто отняли нечто драгоценное, жизненно необходимое. Попытался перехватить картинку, и Том с наслаждением отвел руку.

«Вот и славно, – мелькнуло в голове у Тома. – Лучше хоть какая реакция, чем вообще никакой».

– Да верну я тебе, – пообещал он честно, наслаждаясь минутной властью над другим человеческим существом, – сделаешь, что велено, сразу и верну.

Эдвард смотрел на Джеймса, а тому, видно, было настолько совестно, что он и взгляда поднять не мог. Выбора не было, и Эдвард сдался, покорно кивнув.

Том усмехнулся. Прошествовал с рисунком Эдварда в руке в холл. Мальчики последовали за ним.

Принялся спускаться по лестнице, прыгая через ступеньки.

– А ты почему не разговариваешь? – спросил он внезапно.

Эдвард молчал.

Тома осенило нежданной идеей.

– А знаешь, что я думаю? Нам бы это… говорить тебя заставить. Типа, снова. Тогда мисс Паркинс точно в восторге будет.

Обернулся к Джеймсу – тому идея содружества с Томом в подобном начинании явно не нравилась, однако он помалкивал. Потом Тому припомнилось, что Джеймс мисс Паркинс и без того симпатичен, и сама мысль об этом разозлила его еще сильнее. Он спрыгнул с последней ступеньки и, даже не оборачиваясь на остальных мальчиков, пошел по коридору, дергая за все дверные ручки подряд, вдруг удастся найти открытую комнату?

Кто ищет, тот всегда найдет. Вот и Том нашел.

 

Кочерга

Комната была пустая и пыльная. Мебель из нее вынесли, ничего не осталось, кроме почернелого, покрытого сажей камина и тяжелой решетки, прислоненной к нему.

Тому, полному разочарования и обиды, казалось: даже комнату вычистили для того лишь, чтоб его разозлить сколь можно сильнее.

– Ну, ничего тут нет интересного, – сообщил он прочим мальчишкам.

Джеймс с Эдвардом просунулись в дверь, осмотрелись, Том тем временем уже гордо выражал вслух, до чего, по его мнению, комната попалась нелюбопытная.

И тут Джеймс что-то услышал. Вскинул ладонь – помолчи!

Том зверски не любил, когда ему указывают, чего делать. Собирался уже на сей счет вслух высказаться, а Джеймс снова жестом дал понять: слушай! Том прислушался – и услышал. Кто-то царапался в стену, слабо, но вполне явно. И доносился звук со стороны камина.

Эдвард, не зашедший в комнату и замерший в дверном проеме, развернулся, чтобы уйти.

Том не собирался позволять подобную самодеятельность.

– Погоди, – прошипел, – подмогни-ка нам.

Ухватил мальчишку за плечо и силой подтащил к камину, но помощи не дождался. Эдвард лишь неподвижно стоял и смотрел, словно действия обоих приятелей его вовсе не касались, а может, его и впрямь интересовало лишь то, когда ему рисунок его вернут.

Царапание продолжалось.

Жестом указав Джеймсу помогать, Том ухватился за край решетки и принялся отодвигать ее от каминного проема. Ох и тяжела она была, слишком тяжела даже для двоих детей разом. Тому ничего не оставалось, он прикрикнул на Эдварда грозным тоном:

– Да не стой ты столбом, иди, делай что-нибудь!

Эдвард понимал – угроза есть угроза. Нехотя он присел на корточки и подключился к общей работе. Кое-как, общими усилиями, им удалось отодвинуть решетку, привалить к боковой стенке камина. И они заглянули внутрь.

Там лежала, поджав лапы, мертвая ворона в нетронутом гнезде, окруженная трупиками воронят.

Эдвард с Джеймсом отшатнулись от жуткого зрелища, а вот Том, весьма заинтригованный, глаз не отвел. Похоже, ворона лежала в камине довольно давно, потому что от нее мало что осталось – пернатое тельце усохло изнутри, почти мумифицировалось. А птенцы – те, напротив, лежали так мирно, будто уснули.

Тома как заворожили, ему нравилась близость смерти, смерть притягивала его, сколько себя помнил. Войну ему в этом смысле точно сам Бог послал. Остальные дети боялись бомб, а он дождаться не мог налета. До чего интересно, не знаешь сам: вот ты завтра утром поднимешься из убежища, и что там уцелело, и кто там погиб, а? Том всегда мечтал, чтобы убило кого-нибудь, кого он лично знает, чтобы в ошметки разорвало, а ему, может, удастся взглянуть на окровавленные останки.

Он потянулся к кочерге, забытой у камина, и принялся увлеченно тыкать и шевелить мертвую птицу, поворачивая то так, то этак.

Голова вороны отвалилась.

Остальные мальчишки конвульсивно зажмурились, отдернулись, однако Том, изнывавший от любопытства, не удовлетворился. Потыкав всеми возможными способами в ворону, он понял, что ничего интересного из нее уже не выжать, и перевел внимание на воронят.

– Том, не надо, – пролепетал Джеймс.

– Ой, да заткнись, – огрызнулся Том. Несильно пошевелил мертвого птенца кочергой, и…

Труп зашевелился.

Заорали от страха и изумления все трое, даже Эдвард. И все трое отпрыгнули со скоростью света, а потом мелкими шажками принялись подкрадываться обратно. Похоже, энтузиазм Тома заразил обоих его спутников.

– Ну и что нам с ним делать? – нахмурился Том. Судя по всему, он в кои-то веки вполне искренне не знал, что предпринять.

А Джеймс знал.

– Надо бы мисс Паркинс отнести.

– Ага, только мамаша-то его померла, – с сомнением покачал головой Том.

– Так и что?

Они заспорили, а Эдвард меж тем все смотрел и смотрел на крошечного птенца. Мертвая мать. Осиротевший детеныш. Ничего, Эдвард за ним присмотрит, Эдвард не допустит, чтоб с ним приключилось что-нибудь плохое.

Протянул руки, чтоб бережно взять птенчика в ладони, приветствовать его появление, приласкать, однако не успел. Том со всей силы ударил кочергой. Теперь вороненок был мертв, как и его мать.

Эдвард в ужасе уставился на Тома. У Джеймса буквально челюсть отвисла. Том растерянно переводил взгляд с одного на другого.

– Чего? – выговорил не сразу. Голос у него прерывался, не в пример твердому намерению оправдать свои действия. – Он бы это… все равно бы помер, во.

Рассмеялся, ну наконец-то удалось выбить из мальчишек реакцию. Перестарался, не без того, но всяко лучше, чем когда его вообще в упор не видели.

– Ну вы чего? Бросьте!..

Судя по выражению лиц, Джеймс с Эдвардом придерживались несколько иного мнения. Ну и черт с ними, надоели они Тому. Внезапно ощутив усталость от случившегося, он швырнул кочергу на пол и развернулся, чтобы выйти из комнаты.

– Давай уже, – потянул за собой Джеймса.

Эдвард остался. Смотрел в удаляющиеся спины – и в глазах его медленно собирались слезы гнева и одиночества.

 

Прятки

С горящими глазами Том выбежал из комнаты. Убийство птенца вселило в него уверенность в своей силе и безнаказанности – он может делать что пожелает, и никто его не остановит. Никто! Он гордо прошествовал по коридору, сжимая и разжимая кулаки, обнажив зубы в победоносной улыбке, прикидывая возможности новых подвигов.

Далеко уйти не удалось.

Из комнаты опрометью выскочил Эдвард с распахнутым в безмолвном крике ртом, выскочил так стремительно, что натолкнулся со всего маху на спину Тома. Тот не удержал равновесия и повалился на пол.

Эдвард, потрясенный содеянным, замер и только глядел, как Том медленно, с трудом поднимается на ноги.

Джеймс попросту впал в ступор.

Мальчишки стояли не шевелясь. Секунды тянулись, точно часы.

«Никогда не смей другую щеку подставлять, – припомнились Тому слова отца. – Никогда, слышишь? Потому что если ты другую щеку подставишь, знаешь, что с тобой будет? В морду тебе вмажут, да крепче прежнего».

Занося кулак, Том пошел на Эдварда.

Бедняга съежился и попятился в ожидании неминуемой боли. Зажмурился.

Однако удара не последовало. Вместо этого Том широко ухмыльнулся и ухватил его за плечи.

– А пошли в прятки играть, – вцепился в худенькое запястье, силой затащил в комнату с мертвыми птицами. – Тебе первому водить.

Отпустил руку Эдварда, втолкнул его внутрь – и, раньше, чем мальчик успел выбежать, захлопнул за ним дверь и навалился на нее всем весом. Он чувствовал – Эдвард отчаянно дергает за дверную ручку. Бесполезно – Том был гораздо сильнее.

Джеймс шагнул вперед, открыл рот, намереваясь что-то сказать, натолкнулся на взгляд Тома – и заткнулся. Просто молча стоял рядом и слушал, как Эдвард бьется о дверь с другой стороны, лупит в нее ладонями и пинает. Понемногу все стихло.

Очень скоро Эдвард сообразил – колотиться о дверь и дергать за ручку бессмысленно. Все равно не откроешь, пока Тому не наскучит забава. Немного успокоившись, он направился вглубь комнаты. Почему-то там вдруг сделалось холодно, гораздо холоднее, чем раньше. Эдвард видел, как дыхание клубами пара поднимается у него изо рта. Дрожа, обхватил себя руками, чтоб согреться хоть чуть-чуть.

В комнате было что-то еще. И это «что-то» ему очень не нравилось. Не в холоде дело, не в мертвых птицах в камине, он сердцем чуял: в комнате жила печаль. Эдвард и без того постоянно ощущал тоску и одиночество, а эта комната будто питалась его скорбью, многократно ее усиливая. Вдобавок на него медленно надвигалось чувство ужаса, беспричинного, дикого кошмара.

А потом он обратил внимание на обои.

В дальнем углу старая отсыревшая бумага принялась трескаться и отваливаться кусками от стены. Черная плесень словно на глазах становилась все темнее, растекалась из угла в разные стороны.

Сердце Эдварда подскочило к самому горлу, он затрясся всем телом. Бросился к двери, истерически замолотил кулаками.

Том радостно заржал, изо всех сил вцепившись в ручку. Джеймс стоял и наблюдал. Молча. Будто онемел, не хуже Эдварда.

Эдвард отвернулся от двери, позволил себе еще раз посмотреть, что происходит. Плесень стремительно распространялась по стенам, тянулась к нему, черные полосы – точь-в-точь крючковатые пальцы ведьмы, неторопливо тянущиеся, готовящиеся схватить его, вцепиться в него…

С силой отчаяния мальчик снова забился в дверь.

* * *

Ева готовилась к уроку в столовой и вдруг услышала шум. Торопливо отложила учебники, которые раскладывала, и со всех ног побежала проверить, что творится.

Эдвард перестал колотиться в дверь. Ощутил – что-то касается его. Никогда, ни разу в жизни еще не переживал он подобного ужаса.

Изо рта его рвался немой, беззвучный крик.

– Что здесь творится?! – Ева остановилась у входа в детскую.

Том, издалека заметив ее приближение, успел отпустить ручку и отскочить от двери подальше.

– А меня это, Джеймс побил, – сообщил он не слишком уверенно.

Не обращая на него внимания, Ева прямиком побежала к двери.

Прислушиваясь к Эдварду, бившемуся с обратной стороны, схватилась за ручку – та не поворачивалась.

– Ты запер дверь? – гневно обернулась она к Тому.

Том замотал головой. Ему было ясно – намечаются крупные неприятности.

– Где ключ?! – во весь голос заорала Ева.

Том затряс головой еще отчаяннее:

– Да я ничего такого!.. Ничего мы такого!..

Ева угрожающе надвигалась:

– Понятно. Значит, сначала вы открыли дверь, а потом!..

– Она открытая… открытая была!..

Ева нависла над парнишкой, грозная, с глазами, пылающими, будто раскаленные угли.

– Где ключ?!

Том пятился от ее гнева, с перепугу утратив дар речи. Ева снова ринулась к двери.

– Эдвард! Впусти меня!

Снова и снова она поворачивала ручку, дергала, тянула на себя. Сообразив, что все ее усилия бесплодны, отпустила ручку, сжала кулаки и принялась яростно молотить саму дверь. Дверь и не шелохнулась.

Ева сбила костяшки до крови. Воззрилась на мальчишек, намереваясь вновь приказать им немедленно найти ключ. И уже набрала в грудь воздуху, как ручка повернулась. Дверь открылась – будто бы сама по себе.

Ева рванулась в комнату, готовая обнять и защитить Эдварда, опасаясь худшего, и замерла. Мальчик сидел на полу в самом центре комнаты. В руках у него была старинная игрушка, и он играл ею, казалось, вполне умиротворенно.

Ева мягко придвинулась поближе. Ласково позвала:

– Эдвард?

Эдвард и глаз не поднял, продолжая играть.

– Эдвард, с тобой все в порядке?

Ответа не последовало, мальчик словно ее и не услышал.

Она опустилась перед ним на колени, протянула руку. Эдвард взял руку, позволил поднять себя с пола. Ева взглянула на куклу, которую он держал – старая марионетка, мистер Панч, красный кафтан почернел от времени и сырости, золотая косица расплелась и повисла космами. Однако черты деревянного лица Еве удалось различить без труда: ярко-голубые глаза, широкая улыбка, щеки, острый подбородок и крючковатый нос – все еще багровый.

Эдвард безучастно вышел вместе с ней из комнаты, крепко прижимая к груди свободной рукой мистера Панча.

Уже у самого выхода Ева мрачно оценила состояние стен, да что же такое, Господи, проклятый дом прямо на глазах разваливается! Ладно, сейчас нет времени еще и об этом беспокоиться.

Она вывела Эдварда в коридор и крепко захлопнула за собой дверь.

 

Гость

Завтрак вышел достаточно мрачный.

В столовой Том с Джеймсом сидели голодные, отдельно от других ребят. Сидели за другим столом и раз за разом писали в наказание под спокойным и уверенным взглядом Джин одну и ту же фразу:

«Мне нельзя издеваться над другими детьми.

Мне нельзя издеваться над другими детьми.

Мне нельзя…»

Мальчики и девочки, прекрасно осведомленные о случившемся, увлеченно созерцали двоих правонарушителей – созерцали с тем же интересом, что и Эдварда вчера.

Ева сидела рядом с Эдвардом. Ее сильно беспокоило, что пережитое по вине Тома (и Джеймса, пришлось добавить неохотно) может заставить его еще сильнее уйти в себя. Но в действительности, похоже, происходило нечто прямо противоположное, нет, конечно, он не стал тем ребенком, каким был до гибели матери, но на свой немой лад выглядел ничуть не затронутым случившимся. Единственное – по-прежнему прижимал к себе мистера Панча.

– Где ты его взял, Эдвард? – спросила Ева.

Что-то в этой игрушке ей не нравилось. Что-то тревожило, а вот что именно и почему – сформулировать никак не удавалось. Было такое чувство, что частичка печальной комнаты вырвалась наружу, вонзила когти в Эдварда.

Мальчик не ответил. Молча доел свой завтрак, по-прежнему целиком погруженный в игрушку.

– Я похожие, – продолжала Ева, – видела в подвале. Там хранится целый старинный кукольный театр. Ты ведь спускался в подвал, правда, чтобы взять куклу?

Мальчик покачал головой.

Ева склонилась к нему поближе, понизила голос до заговорщицкого шепота:

– У тебя не будет неприятностей, если и спускался. Просто хочу, чтобы ты мне объяснил, как туда пробрался.

Эдвард не реагировал. Ева, пытаясь придать ему храбрости, доброжелательно приобняла его за плечи. На мгновение мальчик расслабился в ее объятиях, и у Евы от сердца отлегло, однако мистера Панча он так и не отпустил.

В парадную дверь постучали.

– Прошу вас, откройте, мисс Паркинс.

Кивнув, Ева встала. Выходя из комнаты, она заметила: Джин направляется к окну. Ева с трудом подавила улыбку: директриса не снизошла отпереть дверь лично, однако хочет быть в курсе, кто к ним пожаловал.

Чего она, увы, не видела, так это Эдварда. А он, дождавшись момента, пока взрослые разом отвлеклись, подошел к столу, за которым сидели наказанные Том и Джеймс. Джеймс упорно отводил глаза, не в силах посмотреть на бывшего друга.

Глядя на Тома сверху вниз, Эдвард протянул записку:

«Верни мой рисунок».

Том отложил карандаш, на физиономии у него заиграла паскудная ухмылочка. Покачал головой – нет, мол.

Заметив, что происходит, на помощь ринулась Джойс.

Выхватила записку, проследила за реакцией Тома…

– Верни, – прошипела, – или я на тебя нажалуюсь!

Том подался вперед, лицо его исполнилось гнева.

– А я тогда его разорву.

Джойс с Эдвардом испуганно отскочили.

Ева о неприятном инциденте ведать не ведала. Она распахнула дверь, предполагая увидеть Джима Родса, а вместо него обнаружила Гарри. Летчик улыбался и кутался в реглан, потирая с холоду руки без перчаток.

– Решил, понимаете, заскочить, проведать вас. Посмотреть, как вы тут справляетесь. – Тут он осекся и торопливо добавил: – Все вы, имел я в виду.

Заметил лицо в окне – Джин, разумеется, наблюдала через стекло.

– Возможно, я выбрал неудачное время?

Ева проследила за его взглядом, и Джин поспешно ретировалась.

– Что вы, – улыбнулась Ева, – ничего подобного.

Какое-то время они просто стояли рядом. «А при дневном свете он еще красивее», – подумала Ева раньше, чем успела устыдить себя за подобные мысли.

– Послушайте, – Гарри чуть вздернул бровь, – болеть воспалением легких не самое любимое мое занятие.

Ева рассмеялась и пригласила его войти.

 

Паранормальные способности

Не желая, чтоб Джин обвинила ее в злостном небрежении обязанностями, Ева болтала с Гарри – и меж тем продолжала выполнять обычные свои дела. Они застряли в дортуаре, Ева застилала ребячьи постели, а Гарри стоял у нагревателя, все так же пытаясь согреться.

– Вам помочь? – спросил он неожиданно.

– Спасибо, – улыбнулась Ева.

Гарри скинул реглан и присоединился к ней, принялся подхватывать, взбивать, заправлять и расправлять простыни.

– А ведь должен бы уже привыкнуть к подобному, – заметил он весело.

– Да уж точно, должны бы.

Гарри покосился на дверь, прошептал:

– А как там поживает наш сержант «ни-шагу-назад»?

– Тихо, еще услышит, – воровато оглянулась Ева. – И какой она сержант – натуральный бригадный генерал. Ну, в смысле, не она, а муж. Как-то так.

– Нам не страшен генерал, генерал, генерал, – Гарри изобразил комическое пожатие плеч, потом несколько призадумался, – хотя, учитывая, насколько она старше меня по званию…

Ева расхохоталась. Естественнее и проще она не чувствовала себя с самого отъезда из Лондона.

Гарри, усмехаясь, подхватил с ночного столика книгу, взглянул на обложку. Книга оказалась о любви, «Мы будем вместе», роман Фрэнсис Бэйбрук.

Гарри саркастически помахал томиком перед носом Евы.

– Ее сокровище? Спорить готов, ее. Снаружи вся из себя суровость, а в душе… – он насмешливо покачал головой.

Щеки Евы зарделись, не сразу ей удалось ответить:

– Вообще-то, это моя книжка. Я ее случайно тут забыла.

– Ох, – Гарри отправил роман обратно на столик с таким видом, будто обложка внезапно раскалилась добела, вид у него был смущенный.

– Ерунда, конечно, просто отвлечься помогает, – поторопилась Ева избавить его от смущения. – А вы сейчас что читаете?

– Технические руководства, – хмыкнул Гарри. – Такого, знаете ли, рода творения. Да и вообще, я не любитель выдуманных историй.

– Интересные истории любят все, – мягко возразила Ева.

Они замерли над полузастланной постелью.

– Да? И какова же ваша? – спросил Гарри.

Ева склонилась, старательно взбивая подушку и еще старательнее избегая его взгляда. Попыталась отшутиться:

– А я полагала, вы не любитель.

– А вы меня попробуйте заинтересовать, – вскинул бровь Гарри.

Ева перестала мучить ни в чем не повинную подушку.

– Что насчет этого дома? – кивком указала на комнату, чтоб избежать прямого ответа. – Я спорить готова, с ним связана какая-то действительно интересная история.

– Несомненно. Сырость и плесень – куда уж интереснее.

Ева прикусила губу, ее живое лицо внезапно приняло серьезное выражение.

– Понимаете, вчера я нашла в подвале столько старинных вещей…

– Редкость немыслимая, – расхохотался Гарри, – старье в подвале! Умираю от нетерпения!

Ева и не подумала улыбнуться.

– По-моему, здесь произошло что-то скверное.

– Скверное? – окинул взором комнату Гарри. – Соглашусь, обои тут – сквернее некуда.

– Я серьезно! – Ева запустила в него подушкой, и Гарри с некоторым изумлением успел ее поймать. – Что-то не так с этим местом. Что-то в нем есть…

Что же? Ей вспомнилась забытая детская, игрушка, которую подобрал Эдвард неведомо где.

– Что-то печальное. А может, злое. Или все сразу. Не знаю, не могу…

Гарри потер руки, в глазах его заплясали озорные чертики.

– Паранормальные способности, сударыня? – Подошел поближе, старательно уложил подушку на кровать. – Тогда соизвольте ответить: о чем я сейчас думаю?

Два пальца легонько коснулись кончиками ее лба, Ева наслаждалась прохладным прикосновением. Бормоча нечто бессвязное, Гарри пантомимой изобразил типичного гипнотизера во время сеанса, гримасничал, будто от невыносимой боли, дергал свободной рукой. Потом произнес, одними губами:

– Откуда… ты… родом?

Ева расхохоталась:

– Из Кройдона.

Гарри отскочил:

– Поразительно! Новый вопрос…

Лицо его неожиданно сделалось вполне серьезным, и губы замерли.

Ева, однако, еще не была готова вернуться к серьезности. Слишком рано.

– Гарри, чаю хотите? – спросила она с улыбкой.

– Ответ неверный.

Ева выразила всем видом глубокую задумчивость.

– Простите, не понимаю. Вам придется сказать вслух.

– Что прячется за вашей улыбкой? – медленно произнес Гарри, глядя ей прямо в лицо.

– Ой, – Ева схватилась за голову, – только не это опять!

– Чистая правда, я – как заезженная пластинка. – Смешок Гарри сорвался, рука отдернулась.

Неожиданно Ева поняла, до чего они близко стоят, почти вплотную. Гарри неотрывно смотрел ей в глаза.

– Это просто… мой способ выжить, – сказала она честно. – Справиться с обстоятельствами.

– С войной? – Казалось, глаза его придвинулись еще ближе.

– Да со всем вообще.

Щекой она чувствовала его дыхание, ноздрями впитывала приятный запах лосьона после бритья. Гарри не отводил взгляда.

– Ева?

Потрясенная до глубины души, она стремительно обернулась, в дверях стояла Джин. Как давно она тут, Ева не знала.

Джин холодно улыбнулась:

– Как вы полагаете, не пора ли начинать утренние занятия?

– Да, разумеется. – Ева принялась разглаживать складки ничуть не смявшегося платья.

Джин кивнула самым вежливым образом:

– Доброго вам дня, капитан.

Развернулась и выплыла из дортуара. Пронзительно зазвенел колокольчик, собирающий детей на урок.

Ева и Гарри уставились друг на друга и, одновременно ощущая, как разорвалась меж ними связь интимности, фыркнули.

– Я почувствовал себя ее учеником, – ухмыльнулся Гарри, – причем неисправимым двоечником.

Ева сдавленно усмехнулась.

– Вы снова надели свое рабочее выражение лица? – спросил он негромко.

Ева, не отводя взгляда, улыбалась широко и светло.

– Возможно, – предположила она, – как раз это мое лицо – настоящее…

 

Гарри

Холодный ветер завивал барашки на воде по обе стороны от дороги Девять жизней. Пена собиралась снежными холмиками, волны лизали края насыпи, пачкали белым и откатывались назад, в никуда. Отступление, за которым непременно последует новая атака…

У Гарри задрожали руки, и он сильнее вцепился в руль своего джипа. Когда ведешь машину, следует смотреть перед собой, незачем отвлекаться на ерунду, творящуюся по обе стороны дороги. Как же он ненавидит воду! Шум волн нарастает в воображении, громче и громче, едва не разрывает барабанные перепонки, нет, этот грохот чересчур силен даже для девятого вала, он усиливается и усиливается, давит на мозг, ритмичное биение волн сливается с ритмом сердца и дыхания. Гром, грохот!

Гарри жадно, отчаянно хватал ртом воздух. Машина двигалась все медленнее.

А потом ветер донес до него новые звуки, неведомо как прорвавшиеся сквозь оглушительный рев волн.

Слабые жалкие звуки, однако ошибиться невозможно. Человеческий крик, за ним – еще и еще. Кто-то зовет на помощь. А потом – ничего, словно крики объяла и захлестнула бушующая вода.

Захлестнула?

Утопила?

Гарри остановил машину, отнял трясущиеся руки от руля. Попытался отсечь от сознания шум моря и замирающие, эхом отдающиеся мольбы о помощи, звучащие в мозгу. Старательно зажмурился, нахмурил брови. Ощутил, как с привычной бесполезностью и безнадежностью нарастает в душе гнев и страх. Яростно саданул по рулю, и еще, и еще, он бил снова и снова, пока, наконец, не замер в изнеможении, тяжело дыша и силясь собрать воедино разбитый в осколки душевный покой.

Потер глаза. Осмотрелся. Прислушался. Крики утопающих смолкли. Гарри даже стало любопытно, в реальности ли он их услышал или принес сюда с собой? Внутри себя?

Он вдавил педаль газа в пол и поехал к твердой суше так быстро, как только мог.

За спиной у него медленно падали хлопья первого снега.

 

Лицо под половицами

Вечером Ева захлопнула парадную дверь и старательно закрыла замок ключом. На дворе было холодно, шел снег. Да и внутри, если честно, тоже немногим теплее.

«Гарри заехал в гости», – думала она. Гарри очень ей нравился. Такой обаятельный, такой красивый молодой человек, но это не главное, нет, в нем явно есть что-то большее. Кажется, внутри себя он носит некую затаенную боль или печаль, хорошо скрытую за озорным юмором, видимую далеко не каждому, но явную для тех, кто скрывает у себя в груди нечто похожее. «Родственные души, – мелькнуло в голове у Евы. – И – да, он тоже мной заинтересовался!»

Даже не пытаясь стереть с губ улыбку, она вернулась в холл – и внезапно замерла на полушаге.

Под ногами хрустнула половица.

Ева снова ступила на нее. Очень осторожно.

Половица была вздувшаяся, бесформенная, почерневшая от гнили и сырости, а еще в ней, прямо посередине, красовалась изрядная дыра. «Опасно для детей, – подумала Ева, – пускай-ка Джим Родс в следующий приезд ее заменит. Или Гарри».

При мысли о Гарри на губах у нее вновь заиграла улыбка.

Ева опустилась на колени, чтоб получше осмотреть дыру, и отдернулась в шоке.

Глаза. Темные на белом лице, сверкающие ненавистью и угрозой, эти глаза смотрели на нее снизу вверх, из-под половиц.

Сердце в груди у Евы заплясало. Она склонилась сильнее и пристально вгляделась в дыру.

Никого, разумеется.

Ева поднялась на ноги, окинула взором холл – тот был пуст. Она торопливо прошла на кухню, распахнула дверь – там сидела у стола Джин, устало растиравшая опухшие щиколотки. Подняла взгляд на разгоряченное лицо молодой учительницы.

– Чайник вскипел, хотите? – кивнула директриса на чашку на столе.

– Извините, – Ева сглотнула, – это не вы сейчас были в подвале?

– Пару минут назад была, – сказала Джин, в последний раз потерла ногу и отхлебнула из чашки. – Не слишком приятное место, верно? Вонь такая, что вздохнуть сил нет.

Ева посмотрела на пол. На Джин. На чашку чая на столе, на поднимающийся от чашки пар. Нет, может, она и впрямь случайно увидела в дыре в половице Джин? Но тогда как ей удалось подняться в кухню за время, которое потребовалось Еве, чтоб до той же самой кухни добраться из холла? Да еще и чайник вскипятить?

– Выпейте чаю, – посоветовала Джин.

Ева вышла из ступора.

– Чаю? Ах да… конечно.

«Может, со мной что-то творится? – думала она. Может, я с ума схожу? Сначала прошлая ночь, а теперь еще и это?»

Она взяла чашку из буфета, налила в нее чай из чайника.

Галлюцинация, вот и все. Как и прошлой ночью. Что ж еще? Разумеется, галлюцинация.

Села за стол, отхлебнула из чашки. Приказала себе: не смей об этом думать, поговори о чем-нибудь нормальном.

– А вашего супруга… с началом войны немедленно призвали опять? – брякнула Ева и незамедлительно раскаялась в своих словах. Или недостаточно ясно Джин до нее донесла, насколько не терпит вопросов о своей частной жизни?

К ее огромному удивлению, директриса лишь мягко улыбнулась:

– Нет. Он у меня с действительной службы и не уходил. И мальчики наши оба – тоже военные.

Ева подалась вперед, потянувшись к нежданной теплоте:

– А фотографии их у вас есть?

В глазах Джин будто ставни захлопнулись.

– С чего бы? Я и без того помню, как они выглядят.

Ева поднесла чашку к губам. Старательно отпила. Попробовала снова, тихо, осторожно:

– А где они служат?

Джин аккуратно пригубила чай, сглотнула обжигающую влагу и, кажется, снова немного расслабилась.

– Один в Африке воюет, второй – во Франции. И муж мой – тоже во Франции.

Глядя мимо Евы, снова пригубила из чашки.

– А вы…

Джин спокойно смотрела на нее.

– Я стараюсь о них не думать. Они далеко отсюда. Если я начну гадать, что да как… кто знает, к чему приведут меня подобные тревоги?

Директриса отвернулась, однако Ева все равно успела разглядеть – в глазах у нее блестят слезы. Подумала о том, что сказал Джим Родс, и решила не развивать опасную тему дальше.

Джин допила чай и встала.

– Доброй ночи, Ева.

У Евы дыхание замерло. Впервые в жизни стальная директриса назвала ее по имени! Ошеломленная, она с огромным трудом выдавила из себя ответное пожелание спокойной ночи.

 

Пламя в небесах

Эдвард не мог уснуть. Крепко зажмурившись, он старался лежать в постели совсем неподвижно, однако толку что-то не было. Сна ни в одном глазу, палец по-прежнему во рту, мистер Панч крепко прижат к груди. Он знал – прочие ребята о нем сплетничают, но, хотя и это особенно спокойному сну не способствовало, главной причиной его бессонницы являлись не сплетни.

Он слышал – Том шепчет Фрейзеру, мол, наверное, Эдвард призрака в детской увидел, когда его там заперли. Фрейзер от возбуждения аж подскочил – посыпались вопросы и самые безумные предположения, и Эдвард, прислушиваясь к ним, понимал: нынче ночью ему точно не уснуть.

Мальчик сел. Нацепил на нос очки. Окинул взглядом дортуар.

Еще горели несколько свечей, слабо освещая огромную комнату. Том с Фрейзером по-прежнему шептались, нагнувшись друг к дружке с соседних кроватей. Когда увидели, что Эдвард тоже не спит, Фрейзер так на него и уставился, разинув рот, а Том – тот посмотрел прямо ему в лицо.

– Видел ты или нет? – спросил Том, уже сообразивший, что Эдвард, похоже, слышал весь ночной разговор. – Видел ты привидение, а, Эдвард?

Эдвард молчал.

– Это мама твоя была? – предположил Фрейзер, и Флора, тоже внимательно прислушивавшаяся, вздрогнула от бестактности малыша.

– Отстаньте от него, – потребовала решительно.

Том презрительно поморщился:

– Ой, да болтай чего охота. Он тебе дружок, что ли?

– Утихните, – приказала Джойс обычным своим, авторитарным тоном прирожденной школьной учительницы, – не то я на вас миссис Хогг пожалуюсь. На вас на всех, вот.

Элфи натянул одеяло на голову, свернулся клубочком, сказал неразборчиво и сонно:

– Кто как, а я так спать хочу.

Эдвард отвернулся к стене – глаза б его никого не видели – и зажал уши ладонями. Чтобы только их не слышать.

Чтобы только никого не слышать.

Лучше уж в стену смотреть.

Он посмотрел, и на фоне стены, прямо перед ним, возникло чудовищное лицо…

Эдвард дернулся в ужасе – так сильно, что не удержался и выпал из кровати. Потом все же рискнул сквозь сомкнутые пальцы взглянуть на жуткую морду снова, дрожа и не дыша, в ожидании нового приступа ужаса, – и понял, наконец, что перед ним такое.

Всего лишь Том, нацепивший противогаз.

– Че, попался? – завопил Том, стягивая противогаз и отбрасывая прочь. С торжествующим хохотом он направился в сторону своей постели.

Эдвард медленно поднялся с пола и залез, изнывая от стыда и унижения, в кровать. Сжался. Покрепче обнял мистера Панча.

Том откровенно наслаждался страданиями, которые сумел причинить, однако полностью удовлетворен не был. Ему было ясно: симпатии остальных ребят не на его стороне, а Эдварда, но страстное желание действовать мальчику на нервы перевешивало.

Том вынул рисунок Эдварда. Помахал им в воздухе. Изобразил целую пантомиму – сначала аккуратно сложил бумагу, потом засунул в карман пижамы, демонстративно похлопал по карману… мучениям Эдварда не было предела.

– Слышь, отдай.

Вся компания приподнялась на кроватях, дабы получше видеть происходящее. В ногах постели Тома, уперев кулаки в бедра, стоял Джеймс.

– Сказано тебе, отдай Эдварду картинку.

Том ошалело уставился на Джеймса – впервые тот пошел ему наперекор. Ему вообще впервые осмелились перечить. И, судя по выражению лица Джеймса, отступать он не собирался, напротив, готовился к бою.

Том отбросил одеяла, принялся угрожающе подниматься, но драка не состоялась, поскольку в тот же миг за окнами раздался нарастающий рев самолетных моторов.

Дети мгновенно поняли, что творится, – сработали месяцы и месяцы авиационных налетов на Лондон.

Забыв о ссорах, все дети повыскакивали из кроватей и кинулись к окнам – прилипли к стеклам, отпихивая друг друга, чтоб лучше видеть, для более ясного обзора приложив сжатые на манер биноклей ладони к глазам.

Там, вдалеке, плыло сквозь ночное небо звено бомбардировщиков «галифакс», возвращавшихся с боевого вылета.

– Бомбежка начинается! – взвизгнул Фрейзер.

– Дебил, – хмыкнул Элфи, – это наши.

Малыш смущенно огляделся и неубедительно пролепетал:

– Да я уж и сам догадался.

Джойс зашипела, ткнула пальцем куда-то в окно:

– Смотрите!

Один из бомбардировщиков загорелся. Вот он начал отставать от остальных машин – дети смотрели, замерев и не дыша, шепча кто молитвы, кто почти беззвучные слова поддержки, изо всех сил желая экипажу уцелеть.

Никто из них не заметил, как в бледном мерцающем свете свечей из множества теней выделилась одна, как поплыла она в направлении ребятишек.

То была женщина, одетая в черное, женщина с мертвенно-белым лицом. Она бесшумно подошла к детям и замерла у них за спиной. Они смотрели на самолет, а она на них, и в ее огромных угольно-черных глазах тлели огоньки нескрываемой угрозы. Она скользила взором по детским спинам. Она выбирала…

– Что, ради всего святого, здесь происходит?

В дверном проеме стояла Джин. Поначалу собиравшаяся приструнить учеников, директриса проследила в направлении их взглядов – и тоже бросилась к окну.

Так никем и не замеченная женщина с мертвенно-белым лицом беззвучно растворилась во мраке.

Подбитый самолет уже не мог лететь. Огонь перекинулся с фюзеляжа на крыло – и машина начала падать, объятая языками пламени. Люди смотрели – вот самолет по спирали падает в море, вот ударяется о воду – так далеко от берега, что из дома было почти ничего не слышно.

Остальные бомбардировщики продолжили путь в направлении базы, и скоро вновь настала тишина. Успокоилось море, точно ничто и не тревожило его гладь. И только люди в дортуаре все смотрели и смотрели в ночное небо, пытаясь справиться с только что увиденным. И дети, и даже Джин.

Ева из своей комнаты тоже видела, что произошло, но она зажмурилась задолго до того, как самолет ударился о воду. Судорожно прижала к груди медальон с херувимом и зашептала:

– Господи, пожалуйста… только не Гарри!..

 

Новое пришествие

Его мать, одетая в свое лучшее, черное пальто, улыбалась. Мать звала. И Эдвард, чье сердечко выпрыгивало из груди от радости, мчался навстречу.

«Это был просто страшный сон, – думал он на бегу. – Воздушная тревога, взрыв, дом на острове, детская… всего лишь страшный сон. Вот оно – настоящее. Оно действительно происходит».

Он бежал все быстрее, он приближался, он уже почти мог коснуться матери… но всякий раз она уплывала прочь и оставалась в отдалении. Не добраться. Не дотронуться. Мать звала – и понимала, что сыну до нее не добежать.

Наконец расстояние вроде бы начало сокращаться. Эдвард издал странный звук – не то всхлипнул, не то рассмеялся от счастья. Вот-вот он снова обнимет маму! Совсем скоро! Уже!

Только вот женщина впереди больше не была его матерью. Она изменилась. И одежда, хоть и по-прежнему черная, не была больше материнским пальто. Старинное платье, истрепанное и изношенное, а на голове… что это, неужели вуаль?

Вуаль не скрывала облика женщины. Бледная кожа так туго обтягивала кости, что лицо казалось выбеленным от времени черепом, и лишь в бездонных мрачных черных глазах горела ненависть и угроза. А Эдвард все бежал и бежал к ней.

Он попытался затормозить, заставить свои ноги остановиться, но побежал еще быстрее, едва касаясь земли. Замотал головой, силясь вскрикнуть, – и изо рта не вылетело ни звука. Это сон, твердил он себе, теперь уже снова сон. Пожалуйста, пожалуйста, пускай я проснусь!..

Эдвард сел на кровати. Грудь его тяжело ходила от пережитого во сне, на лбу выступил пот. Он не сразу открыл глаза.

В комнате царила тьма – свечи давно прогорели. Поскольку он был без очков, все кругом расплывалось, однако ему удалось все же разглядеть, что остальные ребята мирно спят. Эдвард попробовал нашарить очки на прикроватной тумбочке и по неловкости, случайно уронил их на пол. Наклонился с кровати, близоруко зашарил по полу, – очки все не попадались… а за спиной раздавался странный звук. Что-то потрескивало. Двигалось. Приближалось?

Эдвард сел и осмотрелся. За спиной у него была только стена, но что же, это стена потрескивала? Прищурившись, он постарался вглядеться пристальнее. Поначалу удавалось различить лишь неясные формы, полускрытые тенями, но вот одна из теней стала приближаться. Чем ближе она подбиралась, тем более явственно потрескивание сменялось иным звуком – скользящим, шуршащим…

Тень двигалась очень быстро, увеличивалась, нависала над ним. Его обдало мерзкой вонью плесени и гнили, настолько сильной, что аж в висках заломило.

Вне себя от ужаса мальчик сжался изо всех сил в постели и с головой укрылся одеялами, судорожно притискивая к себе мистера Панча и ощущая, как прижимаются к груди твердый деревянный нос и щека игрушки.

Свободной рукой он вцепился в край одеяла и лежал, не смея шелохнуться, почти не дыша, стараясь стать беззвучным и невидимым. Лежал – и пытался последовать совету матери, думать о чем-нибудь хорошем, ведь добрые мысли, – говорила она когда-то, – отгоняют прочь дурные сны… возможно, сработает и с этим непонятным кем-то или чем-то, что пробралось в комнату?

Чьи-то руки стали стягивать с него одеяло.

Эдвард вцепился в него с силой отчаяния, но таинственное существо принялось тянуть сильнее. Готовый на все, лишь бы не сдаваться, мальчик яростно удерживал ткань…

Одеяло в его руках обвисло.

Он вновь услышал звук шелестящих, скользящих шагов – на сей раз они удалялись. Отвратительное зловоние медленно рассеивалось. Эдвард замер, прислушиваясь до тех пор, пока его дыхание не стало единственным звуком, что он мог расслышать.

Дрожа всем телом, Эдвард с трудом удержался от крика – вдруг страшная тень услышит его? Старательно зажмурившись, приказал себе снова уснуть, вернуться в мир сновидений. В хорошую его часть, ту, где была мама. Одна его рука прижимала к сердцу мистера Панча, пальцы другой он прикусил, чтобы не закричать.

Так и пролежал до самого утра.

Женщина с мертвенно-белым лицом меж тем отвернулась от съежившегося в комок Эдварда. Скользнула взором по дортуару и задержалась на Томе. Она смотрела неторопливо и задумчиво – и атмосфера в комнате изменялась, воздух потрескивал от ощутимой, кажется, почти физически угрозы.

Том сел на кровати. Моргнул. Потом моргнул снова.

Глаза его были открыты, но на лице застыла каменная пустота.

Он отбросил одеяла, слез с кровати. Вышел, в пижаме и босоногий, из комнаты.

Остановился у входной двери, будто в ожидании, – и дверь медленно, тяжело отворилась перед ним.

На дворе все еще шел снег. Снежный ветер ворвался в дверной проем, снежинки били Тома по щекам – точно кололи ледяными иголками. Он не вздрогнул, даже не моргнул, но все же повернулся прочь от метели, точно намереваясь вернуться в дом.

Обратную дорогу загораживала женщина. Том замер. Посмотрел на нее – и кивнул. Он понял.

Босые ноги шагнули в морозную снежную ночь.

Почти бесшумно затворилась за его спиной дверь.

 

Находка

Эдвард был абсолютно измотан.

Казалось, он вовсе глаз не сомкнул, однако на самом деле поспать ему удалось, причем, судя по оживленной возне в комнате, проснулся он нынче последним.

Мальчик нащупал на полу очки, надел…

Обе учительницы метались по дортуару, заглядывали под кровати и в комоды и время от времени, оборачиваясь друг к другу, отрицательно качали головами. Эдвард физически ощущал, насколько они встревожены. Остальные ребята тоже были на ногах и помогали в таинственных поисках, на лицах их застыла мрачная тревога.

Сообразив, что творится явно что-то серьезное, Эдвард счел за лучшее подняться и присоединиться к прочим.

Пока выкарабкивался из постели – заметил: из-под подушки что-то торчало. Эдвард осторожно потянул за краешек… и увидел собственный рисунок, похищенный Томом. Женщина и мальчик.

Осмотрелся, робко надеясь сообразить, кто подложил ему в кровать картинку, Джеймс, скорее всего, а может, Джойс? Но нет, никто и внимания не обратил на его находку, как и на него самого, впрочем. Эдвард снова зашарил взглядом по комнате – так, а где же Том?

Внизу, в холле, Джин подошла к входной двери и повернула ручку. Дверь отворилась.

Директриса пронзила грозным взглядом Еву, нервно поеживающуюся чуть поодаль, – и глаза молодой учительницы расширились от изумления.

– Да ведь я заперла ее вчера!..

Буквально оттолкнув Джин, Ева метнулась к двери. Вокруг ручки и замочной скважины дерево потемнело, утратило первоначальный цвет, насквозь прогнило и заплесневело. Ева знала – дети выбежали из дортуара и внимательно наблюдают за старшими.

– Все оставайтесь в доме, пожалуйста, – удалось ей выдавить из себя, пока они с Джин бежали за пальто.

Пальто, наброшенные прямо на ночные рубашки, согревали слабо, холод пощипывал ноги и руки Евы. Земля была покрыта твердой снежной коркой.

Ева принялась искать поблизости от фасада. Отсюда она хорошо видела подъездную дорогу, тянувшуюся к материку, – море вновь временно отступило от суши. Взглянув вниз, она увидела следы, тянувшиеся прочь от дома… следы босых мальчишеских ног, тянувшиеся к колючей проволоке, окружавшей парк на островке.

Ева побежала по следу и увидела: в проволоке что-то запуталось.

Том!

Тело его безвольно обвисло, выгнувшись в странной, неестественной позе, будто мальчик до последней секунды пытался вырваться из смертоносного захвата, однако бритвенно-острые колючки, впившиеся в плоть, удерживали намертво. Губы на бледном лице посинели, кровь из многочисленных ран и порезов по всему телу застыла рубиновыми бусинками на льду.

Он замерз насмерть.

 

После

Ева растерянно уставилась на семь детских мордашек – четырнадцать глаз смотрели на нее, на личиках скорбь мешалась с изумлением. Ребята нуждались в ответах, объяснениях и заверениях, а что могла дать им Ева? «Объяснить, зачем люди воюют – проще простого, если сравнивать с творящимся тут, – подумалось ей, – ведь я и сама не понимаю, что произошло!»

Вместе с Джин им удалось загнать детишек обратно в дортуар. Директриса заговорила, силясь найти случившейся с Томом трагедии хоть какие-то разумные объяснения. Ее долгая и немного сбивчивая речь не особенно напоминала присущие ей жесткие, уверенные и исполненные здравого смысла высказывания. Еве показалось: Джин и сама мечется в поисках подлинных ответов и парадоксальным образом надеется – если говорить достаточно громко, эти самые ответы придут сами собой.

– Я знаю, все вы… все здесь… потеряли близких или знаете тех, кто потерял близких на нынешней войне. – Джин старательно отвела взгляд от Эдварда, дабы не выделять его среди прочих. – И… и вы уже привыкли к утратам. Но тем не менее вы не должны… вы не должны, поскольку…

Директриса отвела глаза от ищущих, растерянных взоров. Передохнула секунду или две, собралась, взяла себя в руки:

– Здесь все по-другому. Здесь – в этом доме, на этом острове. По-другому, но не менее опасно.

Снова перевела дыхание. Кашлянула, прочищая горло, разгладила и без того безупречные оборочки на блузке.

– Сегодня ночью произошел… ужасный несчастный случай. Именно ужасный. И вы должны понять, что даже здесь, далеко от города… все равно по-своему опасно.

Краем глаза Ева заметила над кроватью Тома пятно плесени – оно, казалось, двигалось, подрагивая. Увеличивалось. Она прищурилась. Нет, конечно, ничего не увеличивалось, вот только откуда оно вообще там взялось? Поклясться можно – еще вчера ничего подобного не было!

А Джин все вещала:

– Вы должны… неукоснительно соблюдать правила. Да. Именно – неукоснительно. Так… и только так, нам всем удастся выжить. Так нам удастся… пройти через все это. Вот именно. Неукоснительно следуя правилам. Не знаю, как еще вам в головы вбить!

В холле раздался шум шагов.

Дети, перепуганные почти до истерики, замерли перед неведомым гостем. Дверь приоткрылась, и мимо дортуара тяжело прохромал Джим Родс, бережно удерживавший в руках завернутое в одеяло тело Тома, подготовленное к вывозу с острова.

Какое-то болезненное, мрачное возбуждение овладело детьми, с одной стороны, вынужденными повиноваться учительскому приказу, а с другой – изнывавшими от желания поглазеть на мертвого товарища.

Джин решительно прошествовала к двери и плотно ее прикрыла. Повернулась вновь к детям.

– Приказываю никому сегодня… из дома не выходить. Даже на время игр. Никому…

Директрису шатнуло. Она прикрыла на миг глаза, мотнула головой – и обернулась к Еве:

– Мисс Паркинс, прошу вас проследить, чтобы доктор Родс получил все ему необходимое. А я… пойду писать матери мальчика.

Царственной походкой Джин направилась к двери и резко захлопнула ее за собой. Ее маска готова была упасть, и она не имела права позволить детям увидеть себя в минуту слабости, но Ева прекрасно видела, как трясутся плечи несгибаемой директрисы, как покатились по ее щекам первые слезинки, когда она выходила из комнаты.

Ева посмотрела на ребятишек – и поняла: ей нечего им сказать.

Пришлось ограничиться тем, что, надеялась она, могло более или менее сойти за ободрительную улыбку, и отправиться следом за доктором Родсом.

Чтобы вызволить тело Тома, колючую проволоку пришлось разрезать и скатать. Теперь она снова была на месте, прикрывая образовавшуюся дыру. Единственным, что указывало на место случившегося несчастья, были капли крови на снегу.

Джим Родс стоял во дворе у своего автобуса и мрачно озирал окрестности, кутаясь в пальто и шарф и изо всех сил стараясь не смотреть на то место, где обнаружили тело Тома, однако ничего не мог с собой поделать – поневоле постоянно возвращался взглядом именно туда.

Ева подошла, тихонько встала рядом. Минуту-другую оба молчали, лишь дыхание вырывалось из губ клубами пара, уходившими в никуда.

– Я… поклясться готова, что заперла ее, – выговорила наконец Ева. – В смысле входную дверь. Я уверена.

Родс покачал головой, старательно глядя в сторону.

– Я вас предупреждал, что надо соблюдать осторожность.

– Да знаю я, но… – Ева вздохнула. – Простите, мне жаль.

Джим поднял голову, взглянул ей прямо в глаза:

– Не думаю, что кто-нибудь из нас пожалеет об этом так, как стоило бы.

Ева отвела глаза. Взор ее уперся в заделанную дыру в проволочной ограде, и она передернулась. Кровь на снегу засохла, потемнела до ржаво-бурого оттенка. Это казалось молодой учительнице отголоском женщины в черном, распространяющей плесень внутри дома. Она вновь повернулась к Родсу.

– Доктор, – начала неуверенно, но с неподдельной тревогой в голосе, – здесь что-то не так.

– О чем вы? – нахмурился Джим.

Глядя в сторону дома, Ева понизила голос, как будто обитавшее в нем нечто могло вселиться и в слова, которых она еще не произнесла.

– Там по стенам сплошь – черные потеки и пятна, кругом плесень. И когда никто не видит, она распространяется все сильнее. Сегодня утром я на входной двери ее нашла, а еще вчера там ничего подобного не было…

Родс молчал.

Ева уже не могла остановиться – все пережитые страхи хлестали из нее потоком:

– И… лицо там. Я его видела, видела лицо! Сквозь дыру в половице видела! В погребе, в погребе! Чье-то белое лицо! И звуки слышала странные, ну, такие, – Ева зажмурилась, силясь заставить себя припомнить как можно точнее, – такие, будто кто-то ходит туда и сюда. Я слышала, а больше никто. И потом еще – надписи!

Она запнулась, приостановилась – страх, выпущенный наконец на волю, иссяк.

– Я понимаю: звучит глупо, особенно сейчас, при свете дня, но, – перевела дыхание, – нам надо выбираться отсюда как можно скорее. Нам всем.

В глазах Джима Родса блестело искреннее участие, однако он возразил:

– Я ведь объяснял вам – больше ехать некуда.

Взял ее руку в свою, сочувствие в его глазах сменилось тревогой.

– Послушайте, – продолжил он, сильнее сжимая руку молодой женщины, осторожно, словно сообщая пациенту, что тот неизлечимо болен, – наверное, будет лучше, если вы уедете, как только прибудут другие учителя.

Ева похолодела – не такого ответа она ждала. Отшатнулась, и рука ее выпала из ладони Родса.

– Да вы не понимаете! Я ничего не выдумываю, я! Ничего я!..

– Следовало бы ожидать, – пожал плечами Джим, – что вы не выдержите необходимости круглосуточно присматривать за детьми. Вы сами еще почти девочка.

Еве на мгновение представилось, будто она – героиня трагического викторианского романа, которую объявили истеричкой, отказываются верить ее мольбам и жалобам и вообще скоро упрячут в лечебницу – для ее же собственного блага.

– Нет, – замотала она головой, – тут ничего общего с… я справлюсь. Обещаю.

Сострадание в глазах Родса сделалось почти болезненным. Он вновь взял ладонь Евы.

– Учителя, которые приедут, имеют больше опыта. Ничего личного, но у них есть собственные дети, – он потрепал ее по руке, улыбнулся, надеясь, что улыбка вышла одобрительной. – Я уверен, вы поймете.

Ева не находила слов для ответа. Она резко развернулась и увидела: на ступеньках у входной двери стоит Эдвард. Должно быть, он слышал каждое слово.

Мальчик смотрел сквозь нее, прижимая к груди куклу, и нарумяненное деревянное лицо игрушки, казалось, насмешливо, с издевкой ухмылялось.

Эдвард повернулся – и ушел в дом.

 

Ангел смерти

Снег начал таять. Корочка наста стала тонкой и хрупкой, и каблучки Евы легко проламывали его, увязая в размокшей траве и почве под ним. Один хрупкий мирок разлетался в осколки, и под ним обнаруживался другой – столь же беззащитный.

Дети сидели в доме. Еве следовало бы, наверное, сказать им, что там они в безопасности, однако в действительности она начинала подозревать: это далеко не так. Ну да ладно, по крайней мере они там все вместе, и Джин за ними приглядывает, так что чересчур сильно Ева за ребятишек не беспокоилась.

Она шла сквозь окутанный туманом лес, не запоминая дороги и не выбирая направления. Просто не было сил оставаться близ дома, хотелось уйти как можно дальше. В ушах все еще звучали слова Джима Родса, в душе чувство вины мешалось с обидой.

Ева остановилась. Потеребила медальон с херувимом на шее. Прикрыла глаза.

Хотелось плакать, кричать, оказаться где-нибудь далеко-далеко отсюда. Стать кем-нибудь другим. Она чувствовала – в уголках глаз, под сомкнутыми веками, собираются слезы, и мужественно пыталась не дать им пролиться. Она сильная, она выдержит, она не сдастся!..

Открыла глаза, сердито смахнула слезы ладонью. Впереди, за деревьями, полускрытая туманом, вырисовывалась неподвижно застывшая человеческая фигура. Ева отошла от дерева, чтобы разглядеть получше, и стала приближаться к ней.

Женщина. С ног до головы – в черном. Однако одежда ее не была обычной и современной – казалось, длинному и тяжелому платью несколько десятков лет. На голову незнакомка набросила черную вуаль, однако Ева даже на расстоянии могла рассмотреть ее белое, точно кость, лицо и огромные сверкающие черные глаза.

Еву затрясло – она узнала лицо, мелькнувшее под половицами в погребе.

Женщина просто стояла и не сводила с нее взгляда.

– Что вы здесь делаете? – крикнула Ева. – Что вам здесь нужно?

Незнакомка в черном повернулась и неторопливо пошла прочь.

– Постойте!..

Ева побежала следом, однако силуэт женщины все отдалялся – вот она уже скрылась за купами деревьев, и напрасно Ева прибавляла скорость, стараясь не отставать, – незнакомка неизменно оказывалась впереди, ее не удавалось догнать, хоть мчись изо всех сил. Еве казалось – она оказалась во сне, в мире, где логика яви более не действует.

– Подождите, вернитесь!

Ева прибавила скорости. Ей настолько отчаянно хотелось нагнать удаляющуюся незнакомку, что дороги она не разбирала, – с тропинки сбежала уже давно и теперь неожиданно для себя оказалась на довольно высоком холме – слева вниз убегал каменистый склон. Непривычно неровную почву покрывал скользкий талый снег. Ева споткнулась, замахала руками, пытаясь сохранить равновесие, не удержалась и кубарем покатилась вниз с холма.

Ее проволокло по сучьям и корням, грязи, снегу, опавшей листве, и, наконец, Ева приземлилась у подножия холма, напоследок приложившись спиной обо что-то твердое и холодное, да так, что из нее едва дух не вышибло. Ева судорожно зажмурилась, с трудом восстанавливая дыхание, открыла глаза…

И заорала в голос.

Над ней нависала чья-та фигура – руки раскинуты, крылья широко распахнуты. Сердце судорожно билось – Ева не сразу догадалась, что видит всего лишь статую ангела.

Медленно, с трудом она поднялась с земли, стряхнула грязь с одежды. Она попала на кладбище, только и всего. Бросила быстрый взгляд туда и сюда, но нет, незнакомки, которую она преследовала, нигде было не видно.

Внимание молодой учительницы привлекли каменные надгробия. Все сплошь старинные, такие же, – подумалось ей, – старинные, как и дом. Кто-то недавно пытался кое-как привести их в порядок, – очевидно, перед приездом детей, но результат подобных усилий оказался далек от совершенства. Состояние надгробий было ужасным – время разрушало и камни, как разрушило некогда лежащие под ними тела. Еве с трудом удалось разобрать надпись на ближайшем:

Натаниэль Драблоу

2 августа 1863 – 29 декабря 1871

Восемь лет

Возлюбленный сын Элис и Чарлза Драблоу

Было заметно, что кто-то упорно пытался соскрести последнюю фразу.

Она обратила внимание на соседнее надгробие.

Дженет Хамфри

Больше Еве прочитать ничего не удалось – по камню, прямо по центру, шла огромная трещина, будто в него молния ударила или кто-то специально расколол.

Выпрямившись, Ева поежилась. Странно – обычно кладбища ее не пугали. Она всегда шутила, что мертвых бояться нечего, вот живые – дело другое. Но это место ей очень не нравилось, от него веяло чем-то недобрым.

Ева развернулась и поспешила обратно к дому.

Быстро. Не оглядываясь.

 

Пролитое молоко

Джеймсу молоко не понравилось. Вкус у него был странный, не тот, к какому он привык в Лондоне, будто и гуще, и слаще. Миссис Хогг гордо заметила, что им повезло попробовать такую редкость, ведь молоко в деревне гораздо свежее того, что пьют в городах. «Ну и пусть, – думал Джеймс, – мне все одно лондонское молоко привычнее». Ему в Лондоне – вообще все привычнее.

Дети собрались на ланч за большим обеденным столом. Ели молча, больше того – не особо-то и смотрели друг на друга. Джеймс все думал про Тома. Сам того не желая, вспоминал, как они играли в ковбоев с индейцами и в фашистов с разведчиками – и тогда «застреленный» и «убитый» игрок поднимался снова, готовый опять сражаться с противником. А теперь – все, фигушки, не встать больше Тому. Никогда.

Джеймс заметил – нынче мисс Паркинс вернулась вся обляпанная грязью, тут же наверх побежала переодеваться. А торопилась как, чтобы, значит, никто ее не поспел увидеть. Ну и ладно, Джеймс никому не проболтается. Он не из таких – может законно собой гордиться. Хотя интересно все же, что с ней стряслось. Может, тоже не свезло в проволоке колючей запутаться?

Джеймс замотал головой, пытаясь выкинуть оттуда эту мысль. Как бы там ни было, а мисс Паркинс спустилась и сидит теперь с ними, впрочем, вид у нее не веселее, чем у остальных. И ест она неохотно.

Он машинально глотнул молока и напомнил себе: оно ему не нравится.

Напротив сидел Эдвард – этот к еде вовсе не прикоснулся. Пялился неотрывно на свой рисуночек бесценный, разглаженный на коленке, не выпуская из рук старую, драную куклу мистера Панча. Джеймсу до ужаса хотелось как-нибудь ему помочь, но все сказанное либо сделанное им со времени их приезда сюда выходило сикось-накось. Но до чего же охота снова наладить отношения с лучшим другом. Сделать так, чтоб ему опять стало хорошо…

– А ты свой рогалик не будешь?

Элфи, чье место было рядом с Эдвардом, собственную тарелку вылизал дочиста, но не наелся и теперь взирал на соседа с немой надеждой позаимствовать часть его порции.

Эдвард вопроса вроде и не расслышал, и Элфи, оптимистично приняв его молчание за знак согласия, потянулся к тарелке, готовый схватить желаемый рогалик. Джеймс, дотянувшись, отшвырнул его руку. Элфи изумленно вытаращил глаза.

– Что-то я не слыхал, чтоб он тебе позволил, – прошипел Джеймс. – Нельзя этак цапать, не спросив.

Реакция Джеймса Элфи удивила, однако решимости наесться вдоволь мальчик не утратил. Пожав плечами, он вновь потянулся за рогаликом. На сей раз Джеймс больно ухватил его за руку, отчаянно наказывая не столько Элфи, сколько себя, – трус, не вступался за Эдварда раньше, ничего-ничего, лучше поздно, чем никогда.

К несчастью, выкручивая запястье Элфи, Джеймс ненароком опрокинул стакан с молоком. Стакан покатился по столу, молоко хлынуло прямо Эдварду на колени.

Джин, неизменно внимательная к мелочам, вскочила со стула:

– Осторожнее, Джеймс!

Обе учительницы бросились к столу детей, Эдвард попытался подхватить рисунок – увы, поздно. Молоко уже впитывалось в бумагу, смазывало, уничтожало линии и контуры. Эдвард поднял на Джеймса глаза – в них блестели слезы обиды.

Ева принялась вытирать бумажными салфетками заляпанный стол. Джеймс смотрел на Эдварда, и лицо у него было несчастное и смущенное.

– Я ж не нарочно, – начал он, – ты прости, я правда не хотел, это нечаянно…

Но извинений Эдвард уже не слышал. Его точно пружиной швырнуло со стула прямо на Джеймса – истерически молотить кулаками, брыкаться, пинаться, бить, бить дико и яростно…

Джеймс такого не ожидал – не то что сдачи не дал, еле успел руками загородить голову. Ева кинулась к мальчишкам. Отшвырнула прочь салфетки, изо всех сил ухватила Эдварда сзади, обняла, прижимая ему руки к бокам, стала оттаскивать от Джеймса, громко умоляя остановиться, прекратить.

Эдвард не реагировал, лишь беззвучно рыдал да истерически рвался из ее объятий. Ева тщетно пыталась повернуть его лицом к себе.

– Эдвард, миленький… Эдвард, посмотри на меня, ну пожалуйста…

С неожиданной силой мальчик старался отбросить обнимающие руки, однако Ева удерживала его крепко и надежно, мешала шелохнуться… и постепенно вспышка неистового гнева сошла на нет. Поодаль неподвижно стоял Джеймс, напряженно стиснувший кулаки, в красноречивом молчании.

Молодая учительница посмотрела на рисунок Эдварда, поняла, что на нем изображены женщина и мальчик, и мгновенно осознала всю степень его ценности для осиротевшего ребенка.

Джеймсу тоже хватало ума понять, как дорога картинка Эдварду, однако, осатанев от гнева, он был готов плевать на это.

Разве он не пытался? Разве не старался заступиться? И вот – извольте видеть, что получил, хороша благодарность! Ничего, разберемся еще… хотя когда-то мы…

В дверь постучали.

– Привет, – прозвучал веселый и чуть насмешливый голос, – у вас тут не заперто, так что я позволил себе дерзость!

В комнату вошел капитан ВВС Гарри.

Обвел взглядом стайку нахохлившихся ребятишек, их испуганные, сердитые или исполненные скорби мордахи – и улыбка его застыла.

– О, – произнес он, – я пришел не вовремя?

 

Верить и доверять

Ева надежно укуталась в теплое пальто и шерстяной шарф. Гарри, шагавший рядом, запахнул кожаный реглан поплотнее. Гуляли они по берегу, неподалеку от заднего двора дома, у самой полосы прибоя, и под ногами мрачно хрустела обледенелая галька. Шли порознь, не касаясь друг друга. Стояло время отлива, и камни под ногами утопали в серо-черной грязи. Ева понимала – теперь проезд на остров открыт, – и осознание этого, наверное, должно было усилить ее чувство связи с материком, ослабить ощущение одинокой заброшенности, однако в реальности достаточно взглянуть, сколь забыты всем миром и небезопасны окрестности, и враз накатывает печаль еще большего одиночества. Даже небо – пустое, стеклянное, и единственные облака – клубы пара их дыхания.

Незваное появление Гарри привело Джин к мысли, что Еве стоит подышать свежим воздухом, чтобы хоть на время позабыть о недавних печальных событиях в доме.

– Вам следовало бы пройтись с молодым человеком, – прозвучало как приказ, однако Еву и уговаривать не стоило. Она успела сообщить Гарри о случившемся несчастье, и после этого меж ними зависло молчание. Впрочем, чем дальше отходила пара от дома, тем больше казалось Еве, что ее рассказ о смерти Тома сильно отдает признанием вины, теперь она чувствовала, как с каждым шагом все неотвратимее набухают в глазах проклятые слезы. Ева сердито утерла их и мужественно скрыла боль под улыбкой:

– Простите.

– Не в чем вам извиняться. – В глазах Гарри светилось сострадание. – В случившемся не было вашей вины.

Ева рассеянно кивнула, будто из вежливости соглашаясь с не расслышанной толком репликой.

Некоторое время они снова гуляли в молчании, а потом она вдруг заговорила:

– Мы же привезли их сюда, чтобы спасти от всего этого!

– От чего «этого»? – тихо переспросил Гарри.

– От войны, от сражений, от смерти. – Ева отвернулась, теперь она почти кричала, и слова ее уносил ветер. – В провинции безопаснее? Боже мой!

– Что?

– Не знаю, не знаю, – замотала головой, – может, я и вправду забыла запереть дверь? Может, отвлеклась на что-нибудь? Может, я просто забыла?

– Да перестаньте уже винить себя. Мальчик совершенно спокойно мог открыть дверь и сам.

– Но ключ-то был у меня!

Гарри наставительно поднял палец.

– Ах, ключ… знаете, как-то мне сомнительно, чтобы в особняке подобного размера имелся лишь один ключ. Мальчишка запросто мог – не знаю – найти другой в одной из соседних комнат как минимум.

– Или кто-то дал ему другой ключ? – вскинулась Ева.

– Вот именно, – кивнул Гарри, – скорее всего, кто-то из ваших ребяток.

– Нет, – отрезала Ева. – Нет, это были не дети.

Гарри вздернул бровь:

– Кто же тогда?

Ева старательно отвела глаза, равнодушно уперлась взглядом в морскую гладь. Среди волн ей нарисовалось белое лицо с огромными яростными глазами.

– Понимаете… мне кажется… я думаю, на острове есть кто-то еще.

– В смысле? Вы полагаете, тут кто-то живет?

– Я слышала чьи-то шаги вечером нашего приезда, – кивнула Ева. – Пошла посмотреть, кто там, но никого уже не было. И еще сегодня утром я… встретила кое-кого на кладбище.

– Вы с ними говорили?

– Пыталась. Но она, эта женщина, просто исчезла.

– Исчезла? – переспросил Гарри.

– Да, исчезла. Но теперь я думаю – может, именно она открыла дверь прошлой ночью?

Гарри кивнул, но ничего не ответил.

«Идиотка, – ругала себя Ева, – дура неисправимая, зачем ты рассказала ему о женщине? Неужели непонятно, насколько неубедительно прозвучала твоя история? Так неубедительно, что не стоит и позориться дальше, рассказывая про лицо под половицами!»

Гарри резко остановился и положил руки ей на плечи. Ева покорно и безнадежно уставилась ему в лицо – вот сейчас и он даст понять, что все это ей просто привиделось, что она всего лишь запуталась в сетях собственного воображения. Короче, скажет нечто доброжелательное, но благодушно-снисходительное.

– А может, нам поспрашивать по соседству? – спросил Гарри. – Вдруг кто-нибудь еще эту особу видел?

Ева заморгала от изумления.

– Вы имеете в виду, что верите мне? Верите в то, что я вам рассказала?

Гарри ответил несколько растерянной улыбкой:

– А с чего бы, собственно, мне вам не верить?

И вот тогда Ева впервые улыбнулась ему в ответ, не заставляя и не насилуя себя. Потому что – плевать на все случившееся – ей, впервые со дня приезда сюда, сделалось по-настоящему хорошо и надежно.

Гарри ей поверил! Она с трудом удержалась, чтобы не заплакать снова.

Первый, с кем следовало бы поговорить, решила Ева, – Эдвард. Не зря мальчик сам не свой ходит с тех пор, как его еле вызволили из запертой комнаты. Интуиция подсказывала ей: он видел кого-то или что-то, и его информация в силах если и не помочь, то, по крайней мере, хоть подтвердить реальность всего, что ей самой пришлось испытать.

Эдвард сидел в холле, на нижней ступеньке лестницы, водил пальцами по страничкам блокнота – Еве и Гарри пришлось опуститься перед ним на корточки.

– Понимаешь, Эдвард, – просияла Ева самой ласковой из улыбок, – ты ни в чем не виноват. Я просто хочу с тобой поговорить. Ты не против?

Эдвард неуверенно склонил голову.

Улыбка Евы расцвела еще ярче.

– Вот и славно. Замечательно, Эдвард. Нам необходимо узнать, что случилось, когда мальчишки заперли тебя в той комнате. Можешь рассказать, что там произошло?

Рассеянно глядя куда-то вдаль, Эдвард покачал головой.

Ева и Гарри обменялись быстрым взглядом, и Еве показалось, что во взоре летчика блеснуло настойчивое одобрение.

– Ты, – продолжала она, – там что-то увидел?

Взор Эдварда отчаянно заметался, точь-в-точь как у загнанного зверька, ищущего пути для бегства.

– Увидел, правда же? – настаивала Ева мягко, но непреклонно. – Ты что-то видел, Эдвард?

Эдвард кивнул, личико у него было несчастное.

Ева подарила ему новую улыбку:

– Отлично. Ну и что же ты видел?

Мальчик молчал – лишь крепче прижимал к себе старую, безобразную куклу мистера Панча. С игрушки начала облезать краска, что придавало лицу шута не то порочный, не то зловещий вид. Рука, сжимавшая куклу, дрожала.

– Может, напишешь нам? – вдруг осенило Еву.

Мгновение Эдвард, казалось, размышлял, а потом схватил карандаш, нацарапал несколько слов и протянул учительнице.

«Она меня просила не рассказывать».

Ева ощутила, как у нее в груди радостно подпрыгнуло сердце. Ничего это не игра воображения!

– Кто? – наклонилась к Эдварду. – Кто тебя просил не рассказывать?

Эдвард сердито и испуганно нахмурился, покачал головой.

– Я прошу тебя, Эдвард, расскажи. Для нас это очень важно.

Мальчик снова замотал головой – на сей раз куда решительнее. Ева сжала его ладошки – они были ледяные и влажные от страха.

– Не слушай ее, – настаивала Ева, – что бы она тебе ни наговорила. Ты меня слышишь? Ты не обязан ее слушаться.

Эдвард вырвал руки. Упрямо склонил голову, отворачивая лицо.

– Ну пожалуйста, Эдвард, – гнула свою линию Ева, всячески подчеркивая голосом печаль и обиду, – а я-то считала, что мы с тобой друзья…

Мальчик поднял глаза – и его взгляд ножом прошелся Еве по сердцу. Слезы собирались крупными каплями и катились по застывшему личику, искаженному болезненной гримасой…

– Извини, Эдвард, – Ева подавила вздох. – Можешь идти. Ничего. Просто – иди.

Он не пошел – он помчался изо всех сил, назад в дортуар, все так же прижимая к себе игрушку.

– Я его потеряла. – Ева повернулась к Гарри, склонила голову. – Мне казалось, мы доверяем друг другу, но… что же нам делать дальше?

Она уставилась на забытый блокнот – оттуда на нее смотрела единственная написанная на странице фраза:

«Она меня просила не рассказывать».

 

Верить и действовать

– Раньше тут было не так ужасно!

Весь пол подвала целиком заливала вода. Ева чувствовала, как влага просачивается в ее туфли, а запах гнили стоял и вовсе нестерпимый.

– Похоже, где-то протечка. – Гарри осматривался. – Но, знаете, не похоже, чтоб тут кто-то жил.

Ева ощутила – что-то скользнуло по ее щиколотке. Задохнулась в ужасе. Гарри немедленно подоспел на помощь.

– Что там? – пролепетала она, зажмурившись и не смея даже взглянуть.

Гарри выпрямился, сжимая в руке что-то длинное, серое и скользкое:

– Ничего особенного. Всего-то-навсего угорь, к тому же дохлый. Понять не могу, как он умудрился сюда…

– Выкиньте немедленно! – приказала Ева, судорожно отворачиваясь. – Пожалуйста, я этих тварей не выношу! А еще от него отвратительно пахнет… впрочем, тут все пахнет отвратительно.

Гарри небрежно зашвырнул угря в дальний угол, обтер ладони от слизи о стену. Поддразнил Еву:

– А я-то полагал, вам подобные штуки нравятся, ведь вы – барышня столичная, и все такое. Копченые угорьки в желе, а?

– Умоляю! – Ева брезгливо сморщила нос.

Они принялись методично обыскивать подвал, заглядывая в одну полусгнившую коробку за другой, вынимая бумаги и письма, мокрые, с расплывшимися буквами, истрепанные от времени, полуистлевшие – иные просто в пыль рассыпались, стоило до них дотронуться. Очень скоро обоим стало ясно: эти жалкие обрывки далекого прошлого не в силах помочь им разобраться в нынешних событиях.

Гарри увлеченно исследовал содержимое очередной коробки, извлекал бумаги, просматривал и откладывал, Ева наблюдала за ним.

– Это вы были вчера? – спросила она неожиданно.

Гарри обернулся, недоумевающе вздергивая бровь.

– Над морем. Звено «галифаксов».

– О, – Гарри покачал головой, припоминая, – вот вы о чем. Да, мы. – И добавил, старательно отводя глаза: – Нет. Не я. Должно быть, мое время еще не пришло.

Ева уже собралась забросать его новыми вопросами, однако Гарри с улыбкой указал на фонограф:

– Вот здорово! В последний раз я видел подобную штуку, когда был совсем мальчишкой.

– Не работает, – поумерила его восторги Ева. – Я уже пробовала.

Гарри схватил фонограф и принялся водить по нему пальцами, пытаясь обнаружить поломку.

– Предоставьте это мне.

Заметив, как увлекла его починка, Ева вернулась к изучению содержимого ближайшей из коробок. Ее пальцы наткнулись на что-то твердое, Ева вытащила находку и в неверном полусвете подвала принялась ее разглядывать.

Ключ, на котором кто-то выцарапал инициалы: «ГД».

Ева принялась осматривать подвал в поисках замка, к которому подошел бы ключ, и тут наверху зазвонил колокольчик.

– Перемена закончилась. Боюсь, мне придется…

Гарри кивнул, не отрывая взгляда от фонографа:

– Раз вам пора, – ступайте. Посмотрим, удастся ли мне все же его починить.

– Благодарю, – улыбнулась Ева и побежала вверх по ступенькам.

– Ну, дети, – заявила она в импровизированной классной, – сегодня я попрошу вас написать историю о…

В поисках вдохновения окинула взглядом комнату и закончила:

– Об этом доме. Да, именно – вот об этом самом доме. Любую историю, какая только в голову придет.

Ребятишки окинули ее взорами, исполненными глубокого недоумения. Ева прекрасно понимала: всем интересно, почему у нее ноги мокрые, однако прямо спросить не дерзнул никто, она же, со своей стороны, никакую информацию на сей счет предоставлять не намеревалась.

С трудом заставила себя не смотреть в сторону Эдварда, чтобы проверить его реакцию, – хотя, если честно, всю затею с сочинением задумала лишь ради него, очень уж было любопытно, что он напишет.

Джойс подняла руку.

– Слушаю тебя?

– А у нас сейчас разве не арифметика?

– Ну, обычно по плану – да, но не сегодня. – Ева встала, крепко сжимая в кулаке найденный в подвале ключ. – Арифметикой займемся позже, а сейчас мне необходимо ненадолго отлучиться по делам. Я скоро вернусь.

– Но вы не должны нас оставлять одних, – в голосе Джойс прозвучал праведный гнев.

Ева замерла у двери. На мгновение призадумалась. И торжественно произнесла:

– Джойс, на время моего отсутствия оставляю тебя за старшую. Это – большая ответственность, но я надеюсь – ты справишься. Проследи, чтобы никто не отвлекался.

Как она и рассчитывала, девочка буквально просияла от гордости.

Дети старательно писали, а Ева тем временем бродила с ключом по дому. Она перепробовала все – двери, комоды, бюро, – все, где только имелись замочные скважины, подходившие по размеру или нет, – и, наконец, перепробовав все замки, какие сумела отыскать, пришла к выводу: ключ не подходит ни к одному.

Интересно бы посмотреть, а как там Гарри справляется?

 

Призраки прошлого

Гарри вынес фонограф из подвала и пристроил на кухонном столе. В кухне работать было гораздо удобнее – и светло, и относительно сухо – к тому же, хоть он и не верил, разумеется, ни в какую сверхъестественную чушь, что-то в этом подвале его… раздражало. Может, стоявшая там вонь, может, еще что-то… Гарри и сам не понимал, и объяснить толком не сумел бы. Словарный запас у него был, как и у любого практичного человека, к тонким материям игр воображения не слишком приспособлен, и тем не менее с подвалом было что-то не так. Там творилось нечто скверное.

Починка продвигалась медленнее, чем он надеялся поначалу, – руки у Гарри росли, безусловно, из нужного места, просто аппарат был слишком старый, изношенный, насквозь проржавевший – вдохнуть в него жизнь представлялось с трудом возможным.

Гарри в последний раз попытался выровнять барабан и крутанул ручку.

– Ну, давай, – рыкнул, вытирая руки от грязи и ржавчины, – давай, работай, ты, маленькое…

Фонограф загудел и ожил.

– Попалась! – заорал Гарри с торжествующим восторгом. Подключил к фонографу наушники, надел и прислушался.

Сквозь шумы и царапанье, потрескиванье и хрипы до него донесся едва различимый женский голос, далекий, неуверенный отзвук былого, призрак прошлого:

– Элис Драблоу… – Следующую фразу разобрать не удалось. – …в Ил-Марш всю мою жизнь…

«Понятно», – подумал Гарри, мысленно заполняя пробелы между словами. Подождал – но нет, больше ничего не услышал. Переставил иголку на другую дорожку. Голос вновь прорвался сквозь треск статических помех:

– Натаниэль утонул, и теперь она во всем винит меня… – Снова помехи. – …хорошей матерью, уж точно лучшей, чем она могла бы…

Тишина. Гарри попробовал ставить иглу на разные участки цилиндра, пытаясь вновь поймать голос Элис, но безуспешно. Он был безнадежно испорчен. Со вздохом усталого изнеможения Гарри обратился к месту, где изношенность была меньше. Поначалу он слышал лишь тягучее молчание, а потом внезапно услышал новый голос, слабый, будто издалека:

– Никогда не прощу. Никогда не забуду.

И – молчание.

Гарри напряженно прислушивался, надеясь, что женщина из прошлого заговорит еще. И голос вернулся – на сей раз он прозвучал четко и ясно, будто говорившая стояла у него за спиной, склонившись прямо к уху. Гарри чуть не дыхание ее у себя на шее ощущал:

– Никогда не прощу. Никогда не забуду.

Летчик невольно вздрогнул.

Невидимая для него, в проеме незапертой двери, ведущей в подвал, возникла некая тень – и заскользила вверх по ступенькам, увеличиваясь и уплотняясь.

Гарри, полностью ушедший в прослушивание записей на фонографе, с нарастающей неловкостью разбирал вновь зазвучавший голос Элис:

– Дженет, я… нас засосало… сестричка, милая…

Даже сквозь отвратительную запись Гарри четко осознавал – Элис смертельно боится.

Позади него тень на стене выросла в человеческую фигуру, остановившуюся на пороге у верхней ступени лестницы. Гарри ощутил, как что-то стискивает ему грудь, как труднее и труднее становится дышать. «Нет, – подумал он, – нет, только не здесь и не сейчас…»

А голос Элис все звучал:

– Не смей… – Шипение. – …от меня! Ты ему не… – Кусок записи потерялся, игла проскочила вперед, Гарри не удалось вернуть ее на нужное место. – …не представляешь себе, ты!.. – Статические помехи. – …твоя нечистая совесть!.. – Треск. – Говорю тебе, оставь меня в покое!

Последняя фраза вырвалась отчаянным криком – и все стихло. Остался лишь скрип и покряхтывание старинного аппарата – да неровное дыхание Элис Драблоу, умершей годы и годы назад.

Тень растягивалась по кухне, от дальней стены – вдоль по потолку и вниз, туда, где сидел Гарри. Боль в его груди нарастала, сознание захлестывала непроглядная подводная тьма. В ушах звучали совсем иные голоса, которых не было и не могло быть на записи фонографа:

«Помогите!.. Помогите, капитан!..»

Гарри закрыл глаза. До него донесся ужасный, задыхающийся крик, вопль, раздирающий барабанные перепонки, – и он закричал в ответ. Сорвал наушники, швырнул на стол – и дико уставился на старинный фонограф.

– С вами все в порядке?

Гарри так и подскочил на стуле, прижимая ладонь к бешено бьющемуся сердцу, трудно и громко дыша. Нет, этот голос донесся не из его сознания, а из реальности. Голос Евы, стоящей в дверном проеме.

Тень исчезла.

В глазах Евы блестела тревога.

– Гарри? С вами все в порядке?

Он счел за лучшее промолчать.

– Ну, – Ева кивнула в сторону фонографа, – нашли там что-нибудь веселенькое?

– Нашел, – ответил Гарри мрачно. – Но далеко не веселенькое.

 

Ключ

Ева стояла у окна в холле, задумчиво вглядываясь в проезд, – узкая, полузатопленная водой дорога вела назад, к цивилизации… но стоило лишь вспомнить о доме и всем, что здесь происходило, – и нормальная, цивилизованная жизнь представлялась недостижимо далекой.

Гарри ничего скрывать не стал. Сначала рассказал о собственном опыте прослушивания записей на фонографе, а после дал послушать и ей. Закончив, Ева вышла из кухни, погруженная в раздумья.

– Как вы полагаете, – обернулась она к летчику, – а может быть, это ее я видела? Дженет? Я видела и ее могилу…

– Судя по тому, что я слышал, – Гарри нахмурился, – мне не показалось, будто Элис говорила с реальной Дженет. Да, конечно, запись ужасная, но… у меня сложилось чувство, что Элис спорит с собственной нечистой совестью, говорит с воображаемым собеседником.

– Но ведь я же кого-то видела? Там, на кладбище?

– Конечно, однако вы сами признаете, что она исчезла, как только вы попытались за ней последовать. – Гарри неловко рассмеялся. – Честное слово, не будь я уверен, что ничего подобного не существует, я бы предположил, что вам явился, гм…

– Призрак? – Ева прямо, без улыбки встретила его взгляд. – Это вы хотели сказать?

Гарри беспомощно пожал плечами.

Дети, которым полагалось бы писать сочинение, во все глаза уставились на пару у окна через открытую дверь классной, – причем после всего случившегося в доме ни Еве, ни Гарри не пристало обвинять их – станет тут и страшно, и нестерпимо любопытно! Гарри лишь и смел надеяться, что ребятишки хотя бы расслышать ничего не могут.

– А как у вас с ключом? – спросил он. – Повезло найти, от чего он?

– Нет, – вздохнула Ева уныло. – Я все перепробовала, все замки, какие только найти могла, снизу доверху дом обшарила – даже там пыталась, где сразу видно было: ключ не подходит. И ничего. Что бы этим ключом не отпиралось, здесь его нет.

– А если, – Гарри задумчиво прикусил губу, – то, что отпирается этим ключом, вообще находится не тут?

– Возможно, – ответила Ева, рассеянно хмурясь, будто в старании что-то припомнить. – Но инициалы эти я уже где-то видела раньше, поклясться готова.

– У кого-то из ваших учеников такие же? Или, может, у кого-то из близких ваших?

– Да нет, – покачала головой Ева, – нет, где-то здесь, уже после того, как мы сюда приехали, только где…

Напряженно всматриваясь в дорогу на материк, она пыталась мысленно восстановить путь автобуса – отсюда к деревушке Кризин-Гиффорд, а от нее – к станции…

Стоп. Кризин-Гиффорд?

Сощурившись, она взглянула на лежащий на ладони ключ, на выцарапанные инициалы «Г.Д.» – и подняла взгляд на Гарри.

– В деревне. Точно.

– Вы уверены? – изумился Гарри. – Точно не ошибаетесь?

– Да, ошибка исключена. Я точно помню: в ночь, когда мы приехали, я пошла туда, и там… я… впрочем, не важно. Да. Я видела эти инициалы в деревне.

Ева покосилась на ребятишек за распахнутой двустворчатой дверью – те незамедлительно сделали вид, будто изо всех сил работают над сочинением.

– Надо ехать туда. Попрошу Джин, пусть проведет урок, – и едем.

Легкая улыбка скользнула по красивым губам Гарри, в глазах загорелись озорные искорки.

– Моральная поддержка героических британских ВВС потребуется?

– Нет, спасибо, – Ева слегка зарумянилась, – как-нибудь сама справлюсь.

– Отлично. Тогда пойду джип заводить.

Ева торопливо шагала в направлении дортуара, чтобы поговорить с Джин. Почти у самой двери она зачем-то обернулась… и увидела.

В конце коридора явственно вырисовывалась фигура, одетая в черное.

Сердце в груди у Евы подскочило, она застыла на месте…

Фигура не шелохнулась.

– Джин? – позвала Ева, сама ужасаясь слабости собственного голоса.

Ни малейшего движения.

У Евы мелкой дрожью затряслись руки и ноги.

– Уходите, – прошептала она еле слышно и медленно шагнула к черному силуэту. – Убирайтесь.

Голос вернулся, а с ним – и отвага. Ева рванулась вперед, вне себя от пересилившего страх гнева, добежала до таинственной фигуры…

– Я сказала, убирайтесь отсюда!

Она протянула руку – и яростно оттолкнула… пальто, висевшее на крючке.

– Нет, о нет!..

Потрясенная, Ева отшатнулась прочь, обернулась – и обнаружила, что за ее спиной стоит, наблюдая, Джин.

– Прошу вас, на два слова. – Лицо у директрисы было каменное. Она проследовала в дортуар, и Ева, оглушенная и онемелая, покорно отправилась следом.

Джин замотала головой столь яростно, будто пыталась отшвырнуть прочь нечто чуждое самому ее миропониманию или избавиться от мысли, не укладывавшейся в сознании.

– Нет, – отрезала, отказываясь даже понимать, не то что на веру принимать сбивчивый рассказ Евы. – Нет, нет и нет. Абсолютная чушь!

– Не чушь, Джин, – настаивала Ева, стараясь говорить как можно терпеливее и ничем не выдавать нарастающее раздражение. Физически их с директрисой разделяла лишь кровать, но было чувство, что меж ними разверзлась пропасть. – Кто она, неизвестно, но мы – мы с Гарри – уверены: она как-то причастна к смерти Тома.

– Ах, вы с Гарри? Понятно.

– Джин, прошу вас, просто послушайте…

– Нет! – Джин резко подалась к ней, стальные глаза сверкнули. – Вы послушайте. Послушайте сами себя. Может, тогда сообразите, какой несете бред.

Ева вздохнула:

– Господи, Джин. Я понимаю – звучит это полным безумием…

– Вот именно. Причем не только звучит, но и выглядит.

Судя по тону Джин, директриса считала разговор законченным. Однако Ева сдаваться не собиралась:

– Джин, умоляю. Она явно старается говорить с Эдвардом, они каким-то образом общаются.

Миссис Хогг со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы, выпрямилась, приняв обычную свою военную выправку, и снова заговорила:

– Хотите знать, что, я думаю, с вами происходит? – Гнев ее куда-то пропал, и в голосе, хоть и по-прежнему жестком и авторитарном, появились теплые, участливые нотки. – Мне кажется, вы пытаетесь найти некий способ перестать обвинять себя.

Ощутив, как глаза наполняются предательскими слезами, Ева вскинула голову, чтобы не позволить им пролиться.

– Это не так!

– Мисс Паркинс, – Джин, чуть склонив голову на сторону, выговаривала слова медленно, аккуратно и четко, – я хочу, чтобы вы знали: я уверена, вы тут ни при чем. Не стоит считать себя виноватой. Если кто-то тут и виновен, то только я – не стоило привозить вас сюда.

– Но я, – Ева стиснула руки, – не могу бросить их теперь! Не могу и не брошу!

– И все же, – продолжала Джин, по-прежнему спокойно и ровно, – вы как раз сейчас собираетесь, забыв о своем долге заботиться о детях, сорваться и мчаться в деревню с капитаном? Понимаете, о чем я?

Директриса улыбнулась – и улыбка у нее была очень неприятная.

– Я… я… нет. Все не так, как вы думаете. Мне просто необходимо ехать. – Ева сглотнула. – Ладно, мы отправляемся прямо сейчас. Я, собственно, всего лишь хотела вас предупредить.

– Отлично, – склонила голову Джин, пронзив ее ледяным взглядом, – однако если вы предпочтете не возвращаться, я, со своей стороны, не сочту ваше решение неверным.

Хлесткий ответ так и крутился у Евы на языке, однако в последний момент она сдержалась и молча побежала вниз, к Гарри.

 

Выжившие

Гарри смотрел на дорогу, а Ева смотрела на Гарри.

Капитан ВВС был напряжен, пальцы так плотно вцепились в руль, что аж костяшки побелели. Куда-то исчез очаровательный молодой человек с чуть ироничной улыбкой, к которому она уже успела привыкнуть, и на его месте оказался комок нервов с отчаянным взглядом, на бешеной скорости гнавший джип по узкой дороге к континенту.

– Гарри, – позвала она мягко, не желая беспокоить его, но все же надеясь, что летчик вспомнит о ее присутствии и чуть притормозит, потому что ей потихоньку делалось страшно.

– Мне передали приказ по рации, – Гарри все так же смотрел прямо на дорогу, – необходимо срочно вернуться на аэродром. Боюсь, что смогу только подбросить вас до деревни, а потом забрать через пару часов. Подобный вариант вас устроит?

– Разумеется, – согласилась Ева, – это будет просто отлично.

Гарри коротко кивнул – и Ева с изумлением заметила, как скатываются вниз по его лбу крупные капли пота.

– Гарри? С вами все хорошо?

– Лучше некуда, – ответил он чересчур громко, почти срывающимся голосом, все так же упорно глядя мимо нее. – Прилив начинается. Надо нам торопиться.

Ева высунулась из окна машины. Солнце стояло высоко, небо было чистое и ясное, снег снова принялся таять. Море, совершенно спокойное, не касалось еще и краев дороги.

– Да все нормально, – сказала она.

– Нет, не нормально, – отрубил Гарри, еще сильнее вжимая ногу в педаль газа.

– Гарри, пожалуйста…

Теперь он гнал машину как бешеный – неистовый взгляд был устремлен, казалось, не на дорогу, а на что-то в вышине, далекое и незримое.

– Прошу вас, помедленнее…

Он несся вперед – и тяжело, глубоко дышал, силясь любой ценой сохранить спокойствие. Потом вдруг ударил с размаху кулаком по рулю – раз, другой, третий – но, похоже, не помогло и это.

Ева испуганно съежилась:

– Гарри!..

– Тихо! – рявкнул летчик.

Ева и вовсе сжалась в комок, потрясенная яростью в его голосе.

– Простите, Ева. Я, – извинился он, сам понимая, насколько неубедительно звучат его слова, – я… мне необходимо сконцентрироваться, вот и все.

Джип летел, точно пуля. Вцепившись обеими руками в сиденье, Ева зажмурилась.

В конце концов они добрались до берега. Гарри затормозил – и повалился грудью на руль, дыша так, ровно марафонскую дистанцию только что одолел. Плечи его тряслись.

Ему не сразу удалось взять себя в руки и расслабиться. Утерев пот со лба, он тяжело сглотнул.

– Полагаю, – начал он медленно и сдавленно, – я обязан вам предоставить объяснения своему непростительному поведению.

– Да нет же, все…

– Прошу вас, – улыбка у Гарри вышла медленная и печальная, – не пытайтесь играть в вежливость, Ева. Сам знаю, что я вытворял на дороге.

Ева молча ожидала продолжения.

– Нас… зацепили. Подбили. Над морем. Мой экипаж не смог выбраться из фюзеляжа, когда самолет… пошел ко дну. – Гарри смотрел сквозь ветровое стекло, и Ева не могла и не хотела видеть то незримое, что развертывалось сейчас перед его внутренним взором. – Я поплыл к ним, попытался помочь. Они кричали, звали на помощь: «Капитан! Помогите, капитан!» Я их уже видел, я был… был совсем близко, я почти…

Он прикрыл глаза. Выдохнул – и сам удивился, надо же, набрал полную грудь воздуха и даже не заметил.

– Понимаете, машина… она слишком быстро пошла ко дну. Я не смог до них добраться.

Вокруг сияло солнце – но вокруг Гарри, казалось, сгустились тени.

Ева отчаянно подыскивала нужные слова:

– Я…

– Я выжил. Я один.

Потом они молчали – молча сидели в джипе и смотрели на дорогу. А после Гарри повернулся к Еве.

– Потому-то теперь мы с морем друзья небольшие, – попытался он пошутить, но шутка не удалась.

Ева ничего не ответила, только ласково положила ладонь ему на руку.

 

С кем говорил Эдвард?

Вид у Джин был раздраженный, пока дети собирались в столовой на очередной урок, она нервно переводила взгляд с предмета на предмет, судорожно сплетала и расплетала пальцы. Столь нехарактерное для несгибаемой директрисы поведение заметили все. Нервозность миссис Хогг, помноженная на отсутствие мисс Паркинс и гибель Тома, расстроила ребят еще сильнее.

– Давайте, – Джин кивком приказала рассаживаться по своим местам, – перемена закончена. – Машинально, по привычке пересчитала класс по головам, – все ли на месте…

– Где Эдвард?! – В обычно холодном голосе прозвенела паника.

– Был у себя на кровати, книжку читал, – сообщила Джойс.

Джин мрачно уставилась на девочку, тревога в ее лице и голосе смешалась с гневом.

– Что я вам говорила насчет соблюдения правил, а? Говорила – или нет?

Джойс, понятия не имевшая, носит ли вопрос директрисы риторический или прямой характер, ответила лишь неуверенным взглядом.

– Отправляйся в спальню и немедленно приведи его, Джойс. Прошу тебя.

– Да, директор. – Девочка выбежала из столовой.

Джойс просунула нос в приоткрытую двойную дверь дортуара, собираясь призвать Эдварда к порядку авторитарным тоном, достойным самой миссис Хогг, и осеклась: комната была пуста. Проверила каждый уголок, заглянула под каждую кровать – может, Эдвард в прятки поиграть решил? Только к кровати Тома духу не хватило приблизиться. С нее уж и матрас сняли, и постельное белье – стояла у дальней стены, оголенная и одинокая. Джойс заметила: черная гниль по этой стене расползлась настолько сильно, что больше смахивала на навеки застывшую тень, зависшую над кроватью. Девочка поежилась – мурашки побежали по спине.

Если честно, так у нее от всего этого дома жуткого мурашки по спине. Но миссис Хогг дело говорит: единственный способ выжить – это четко следовать правилам. Уж ей ли не знать – ей, едва не с колыбели осознавшей на горьком опыте, что бывает в противном случае? Больно любили весело пожить ее папаша с мамашей, до того любили, что месяцами неоплаченные счета скапливались в доме, а перед бакалейщиком за каждую ерунду приходилось унижаться. А потом отец ушел на войну, оставив дочку на попечение матери – та же сутками из кабаков не вылезала, пропивая немногие жалкие гроши, что у них еще имелись.

«Никогда со мной подобного не случится, – поклялась себе Джойс раз и навсегда. – Спасибо тебе, Господи, за встречу с миссис Хогг!» Вот кого девочка обожала, вот кем восхищалась, вот на кого похожей мечтала вырасти. Джойс прилагала немало усилий, чтобы неизменно приходить в школу одетой не только чисто и опрятно, но и элегантно, хотя даже стирать себе одежду ей приходилось самой, и никогда не опаздывала. В глубине души она считала, что миссис Хогг – куда больше для нее мать, чем женщина, ее породившая, однако сказать об этом директрисе ей и в голову не приходило – такое точно в правила не вписывалось.

Вот где-то рядом скрипнула половица. Джойс быстро огляделась – нет, не в дортуаре. Вот снова скрип – да где же это… а, наверху. Точно, именно оттуда звук и доносится. Наверное, Эдвард.

Она выбежала из комнаты, промчалась наверх по скрипучей лестнице, остановилась на последней ступеньке. Эдвард стоял в конце коридора, у двери в детскую – ту самую комнату, где Том его вчера запер – а в руке держал эту свою безобразную игрушку. До чего она Джойс не нравилась, – казалось, с каждым новым взглядом оскаленные в улыбке зубы куклы делались все более черными и гнилыми, а сама ухмылка – все шире и неприятнее.

Эдвард ее не замечал. Джойс пошла к нему. Мальчик поднял куклу к уху, словно прислушиваясь. Потом кивнул и протянул игрушку кому-то невидимому, стоящему рядом. Быстро замотал головой и вновь прижал мистера Панча к уху. Призадумался, кивнул опять. Джойс явственно расслышала странный, свистящий звук, будто кто-то плыл, рассекая воду. И пахло резко и сильно – вроде как рыбой протухшей.

– Эдвард? – позвала она.

Мальчишка аж подскочил от неожиданности. Воровато спрятал куклу за спину и уставился на Джойс расширенными, полными страха глазами.

– С кем ты разговаривал? – Джойс, привстав на цыпочки, попыталась заглянуть через его голову.

Словно не слыша, Эдвард протиснулся мимо нее, прошел вдоль по коридору и стал спускаться по ступенькам.

Джойс уже открыла было рот, собираясь сообщить, что она думает про такое хамство, но решила не обострять. В конце концов, он только что страшную травму получил – конечно, ходит теперь сам не свой. А вот если… Взгляд ее устремился к распахнутой двери в детскую. Зайти туда, что ли, самолично разобраться, что там происходит? Может, там кто-то прячется? Кто-то, с кем разговаривал Эдвард? А может, он просто играл? Или придумал себе воображаемого друга?

Она занесла ногу над порогом, готовясь шагнуть внутрь, и внезапно ее охватило странное чувство, точь-в-точь как тогда, когда она рассматривала плесень над кроватью Тома, – жуткое чувство отвращения и одиночества.

Джойс стало страшно. Она шагнула назад и что было сил побежала по коридору обратно. Вниз. К миссис Хогг. В безопасность.

 

Никаких прощаний

Когда Гарри притормозил джип у церквушки на краю Кризин-Гиффорд, солнце почти уже село. Ева вышла, окинула взором руины деревни. Надвигающийся закат удлинил тени, деревенские дома словно стали меньше и темнее, будто гигантская рука нависла над ними, готовая схватить в кулак.

Со стороны водительского места высунулся Гарри, явно разрывавшийся между тревогой из-за необходимости покинуть Еву в одиночестве и необходимостью выполнять приказ.

– Мне жаль, но я и вправду не могу остаться, – сказал он смущенно. – Никак не могу.

– Да ничего, – отмахнулась Ева, – уверена, со мной все будет прекрасно.

Гарри мрачно кивнул, честно стараясь ей верить.

– По-моему, вами можно только восхищаться, – заметила она неожиданно. – Я серьезно.

– С чего бы вдруг? – изумился Гарри.

Ева указала глазами в небо:

– С того, что вы раз за разом возвращаетесь ТУДА. После всего случившегося.

– Надо продолжать жить, правда ведь? – ответил он не слишком уверенно.

– Вот именно, – Ева смотрела на него и улыбалась. – Вы совершенно правы. Что ж, желаю вам у…

– Ни в коем случае! – перебил Гарри торопливо. – Желать удачи – только беду накликать. И никаких прощаний, запомните. Никогда. Прощания – под строгим запретом.

Ответил на ее улыбку, – получилось не слишком идеально, – и нажал на газ, а Ева стояла – и смотрела ему вслед.

«Никаких прощаний», – крутилось в сознании. Интересно, а что чувствуешь, когда машешь кому-нибудь – и точно знаешь, что вы с ним, возможно, видитесь в последний раз? И знаешь, что он знает, о чем ты думаешь, и сам думает о том же? Как быть вам обоим? Сделать вид, будто ничего особенного не происходит? Лгать друг другу? И что тогда станется с вами обоими? Как вам продолжать жить с этим?

Ева отчаянно замотала головой. Эта проклятая война ставит перед людьми столько трудных вопросов!..

Повернулась и пошла своей дорогой, прочь от удалявшегося джипа, вдоль деревни.

По крайней мере она знала, куда направляется.

 

«Г.Д.»

Остановившись перед выгоревшим фасадом дома, Ева всмотрелась в табличку:

«Мистер Горацио Джером, эсквайр, адвокат».

Потом осмотрела ключ, лежавший на ладони, – все точно, гравировка инициалов на нем полностью совпадала с гравировкой букв на табличке.

Заходящее солнце все удлиняло и удлиняло тени, придавая черным провалам окон сходство с призрачными, полными ужаса глазами над распахнутым в беззвучном крике ртом дверного проема.

Сжимая ключ в кулаке, будто охотник на вампиров – распятие, молодая женщина шагнула внутрь.

Внутри дом выгорел настолько сильно, что его чернота, казалось, поглощает даже слабый свет умирающего дня. На мгновение Еве вспомнились расползающиеся по стенам особняка Ил-Марш черные пятна плесени и гнили. «Когда-нибудь он будет выглядеть именно так», – подумалось ей.

Она стояла в холле. Рабочие кабинеты, наполовину обшитые деревом, наполовину застекленные, тянулись по одну сторону стены, в дальнем конце которой сохранились еще останки чего-то напоминавшего ведущую вниз лестницу. Обои – там, где не почернели – позеленели от времени.

С другой стороны возле Евы в половицах красовалась довольно большая дыра с потемневшими краями, через которую виднелся подвал. Приблизившись к краю, она заглянула внутрь, но не обнаружила там ничего интересного – лишь разруху да клубящуюся пыль.

Ева решительно направилась в ближайший кабинет и принялась искать там замочную скважину, к которой подошел бы ключ, однако потерпела полную неудачу. Во втором кабинете проверка дала столь же неутешительные результаты. Вздохнув, Ева пошла в сторону лестницы, ведущей в подвал.

Первое, что там удалось обнаружить – груда угольев и обгорелых остатков чего-то в центре комнаты, удивительно смахивавшая на старое кострище. Ева нахмурилась – похоже, дом подожгли намеренно?

Обугленные вещи едва сохраняли призрачные очертания предметов, которыми были раньше. Напрасно Ева щурилась, пытаясь найти в этих дебрях что-нибудь способное иметь замочную скважину – ничего не вышло.

Что-то привлекло ее внимание – и Ева подняла старинную куклу, запыленную и испачканную сажей. Кажется, когда-то кукла изображала Джуди и служила парой к Панчу, доставшемуся Эдварду. В деревянном личике верной супруги Панча не было радости – глаза широко распахнуты, рот приоткрыт, будто от ужаса. Ева невольно содрогнулась и бросила куклу туда, где подобрала… а когда подняла глаза, заметила в дальнем углу невысокую арку, закрытую ажурной металлической калиткой, почерневшей от огня и заржавевшей, но по-прежнему выглядевшей удивительно прочной и основательной.

Ева потянула за ручку, и калитка, жалобно скрипнув давно не тревоженными петлями, отворилась.

За ней перед молодой учительницей открылся узкий коридор. В конце его красовались ряды депозитных сейфов. Чувствуя, как отчаянно выплясывает сердце в груди, а ключ в ладони будто горячеет и наливается жизнью, Ева бросилась вперед.

К первому сейфу ключ не подошел – в скважину влез, но поворачиваться отказывался. Со вторым произошла та же история. А третья ячейка открылась.

Замирая от ужаса и возбуждения, Ева просунула руку внутрь, нащупала и извлекла содержимое.

Конверт.

Ева читала надписанные на нем слова: «Натаниэлю Драблоу, передать в восемнадцатый его день рождения». Повернула письмо – оно было запечатано воском, и печать так никто и не сломал.

Калитка с грохотом захлопнулась.

Потрясенная Ева обернулась и увидела в умирающем свете темный силуэт человеческой фигуры. Скорее услышала, чем рассмотрела, как пришелец закрывает на ключ замок снаружи, и бросилась к калитке.

– Вы не можете туда воротиться, – прошелестел скрипучий, надломленный временем голос. – Уж простите меня.

Ева тотчас же узнала престарелого слепца, с которым случайно встретилась, когда впервые бродила по деревне. Он оказался намного выше и сильнее, чем запомнился ей с той ночи. Снова и снова дергала она за ручку, однако замок держался крепко.

– Что вы творите?! – почти завизжала Ева голосом, в котором звенели истерический ужас, гнев и недоумение. – Вы не имеете права! Не можете меня тут запереть и бросить, вы!..

Старик повернулся и, сутулясь, зашаркал прочь по коридору.

– Пожалуйста! – кричала Ева, и голос ее эхом отдавался от каменных стен. – Пожалуйста, вернитесь!

Слепец остановился, но не обернулся.

– Ежели воротитесь в дом, – выговорил он мрачно, будто вестник, не по своей воле неохотно доставляющий печальную новость, – там снова пойдут убийства…

– О чем вы толкуете? – изумилась Ева.

– Вы слыхали моих маленьких друзей. – Старик медленно закивал.

– Ваших… друзей?

– Точно. Они вам свою песенку спели.

И тут Ева вспомнила: звонкие голоса, детский хор, который она услышала во время первой прогулки по деревне. Услышать – услышала, но не увидела.

– Да, – осторожно сказала Ева, – о да. Я их слышала.

– А надо было не слышать, а слушать, – обронил старик и опять побрел к лестнице.

Ева поняла: если она хочет, чтобы слепец вернулся и выпустил ее, необходимо что-то срочно сделать. Или сказать?

– Это она, верно?! – крикнула она в удаляющуюся спину. – Дженет Хамфри! Это о ней вы сейчас говорили?!

Старик застыл на месте, впрочем, обернуться все еще медлил.

– Сынишку своего потеряла, Натаниэля, в болоте он утонул, – голос его звучал медленно и точно неуверенно. – А после руки на себя наложила. Но только после вернулась, вернулась за другими ребятишками. Да, да…

«Надо заставить его говорить дальше, – думала Ева, – и не только затем, чтоб заставить отпереть замок, но и просто потому, что нужно узнать правду».

– Но как ей удалось?!

Старик, словно не к ней, а в никуда обращаясь, пробормотал короткий стишок, и что-то не похоже было, чтоб он сам его придумал:

– Коль ее увидишь, помни не шутя, что погибнет вскоре малое дитя. – Он снова медленно закивал. – Вот так, так оно и есть, все верно. Потому и не могу я вам позволить в дом воротиться.

Ева призадумалась, вникая в смысл сказанного.

– Но, – осенило ее, – одно дитя уже умерло.

Старик медленно обернулся – и незрячие глаза словно вонзились ей в лицо.

 

Джеймс

Джеймс сидел в классе, безуспешно пытаясь сосредоточиться на сочинении – ничего не выходило. Смерть Тома потрясла всех, однако ближе всех к сердцу принял ее именно он. Они с Томом подружились сразу же, как уехали из Лондона, и, хоть в глубине души Джеймс и не был уверен, вправду ли Том ему по душе, друг – все одно друг, а как не переживать, если с другом подобное приключилось?

Убежать – вот чего ему хотелось, удрать поскорее и подальше. Да только… удерешь тут, ага. Тут из дома-то нос еле высунешь без дозволения чертовой миссис Хогг. Одно и остается – торчать в классе, изнывая от раздражения и тревоги.

Джеймс покосился на Эдварда – парня, который был его лучшим другом раньше. Что стряслось, он и сам не мог взять в толк. И дело не только в том, что у Эдварда мать померла, – много всего наложилось. Понятно, что надо продолжать стараться быть с Эдвардом подобрее, но что толку? Эдвард изменился – придется смириться.

Мальчик уныло уставился в тетрадку. Нет, больше писать он не мог, на части разорвись, и в классе сидеть – тоже. Он поднял руку.

– Мэм, – сказал погромче, чтоб привлечь внимание миссис Хогг, – я есть хочу.

Джин на миг оторвалась от вязания, взглянула на Джеймса поверх очков…

– Сначала допиши сочинение, – уронила, будто камушек. И вернулась к своим спицам.

Рука Джеймса взметнулась снова.

– Да я уж закончил, мэм.

– Тогда, – вздохнула Джин, – перепиши начисто.

– А мисс Паркинс – она всегда позволяла…

– Мисс Паркинс здесь нет! – Джин швырнула вязание на стол с такой силой, что ученики аж на стульях подскочили, и даже самой директрисе, явно сожалевшей о секундной утрате хладнокровия, понадобилось несколько мгновений, чтобы взять себя в руки. – И, кстати, мне совершенно безразлично, что именно позволяет мисс Паркинс вам вытворять. Будете делать, как я сказала. А теперь садись и переписывай сочинение начисто.

Ритмичное позвякивание спиц возобновилось.

Джеймс просто не мог заставить себя сидеть смирно – болтал правой ногой со столь неукротимой энергией, что чудо, как со стула не падал. Внезапно его осенило, и он поднял руку в третий раз.

– Мэм…

Теперь Джин начинала беситься всерьез и по-настоящему и уже готовилась накричать на мальчишку или наказать его, но Джеймс не дал ей и рта раскрыть.

– Мне бы в туалет, мэм, – сказал неуверенно.

Джин вздохнула и закатила глаза:

– Хорошо, иди уже. Иди наконец.

Выскочив из классной в холл, Джеймс торопливо осмотрелся и, вместо туалета, куда отпрашивался, направился в сторону кухни, мысленно поздравляя себя с проявленной незаурядной смекалкой.

Он, конечно, не заметил закутанной в черные одежды женщины, внимательно наблюдавшей за ним с верхней ступеньки лестницы.

 

Охочусь по ночам…

– Как вас… как ваше имя?

Ева всмотрелась в приблизившееся лицо слепца, понимая, что необходимо его разговорить. Привлечь его внимание, вкрасться к нему в доверие. Любой ценой заставить отпереть замок. Ничего, ничего, ей так часто приходилось бороться с ребячьими истериками и вспышками гнева, что она знала, как утешают и успокаивают людей. Уж со стариком как-нибудь да разберется.

– Мое-то? – переспросил он неуверенно, будто не слышал подобного вопроса уже долгие годы и теперь раздумывал над ответом. – Джейкобом кличут.

– Значит, Джейкоб. – Ева старательно улыбнулась (не беда, что он не видит ее, главное, чтоб в голосе тепло улыбки уловил). – Здравствуйте, Джейкоб. Я – Ева. Вы здесь давно живете, Джейкоб?

Старик помотал головой, будто отгоняя назойливую муху.

– Всю жизнь и живу.

– Но я думала, что деревню все покинули…

– Точно, – закивал он, – покинули. Я последний остался. Последний…

– Что вы имеете в виду? – подалась вперед Ева.

– Мертвые они, – бросил старик, точно выплюнул, и рассмеялся пронзительным полубезумным смехом. – Все померли. Одного меня она не достала. Видите? – Морщинистая рука указала на мутные бельма на месте зрачков. – Таким и уродился.

Потер глаза пальцами – и даже не сморгнул.

– Так как же вам удалось выжить, Джейкоб?

– Из-за этого. – Он вновь указал на свои невидящие глаза.

– Понятно. Но… чем вы живете, чем питаетесь?

– По ночам охочусь. – Он ближе склонился к решетке. – По ночам глаза ни к чему.

Ева глубоко, демонстративно вздохнула. Заговорила, стараясь, чтобы голос прозвучал сколь можно спокойнее и разумнее:

– Джейкоб, мне необходимо уйти, чтобы увезти детей из того дома. От меня зависит их безопасность. Я просто не могу бросить их там.

На лице старика застыло задумчивое выражение – невольно он сделал еще шаг к решетке. Ободренная, Ева продолжала настойчиво:

– Я видела ее, Джейкоб. А это значит, что она придет снова, верно ведь?

Джейкоб замер, схватился за голову, простонал:

– Нет, нет, о нет!

– Джейкоб, – настойчивость зазвучала в голосе молодой женщины явственнее, – послушайте меня. Обещаю – если вы позволите мне выйти и забрать детей, увезти их в безопасное место, мы уедем отсюда и больше никогда не вернемся.

Старик коротко взвыл, словно раненое животное. Выдавил из себя:

– Поздно… слишком поздно!

Джеймс снова и снова нахваливал себя за сообразительность. Он ведь даже миссис Хогг толком не соврал – ну разве самую капельку. Уж точно не насчет того, что есть охота – охота, да еще как. А может, потом и сортир посетить не помешает, попозже. Сначала надо добыть что-нибудь поесть.

Отворил дверь в кладовку при кухне и остановился перед полками, соображая, что бы такого взять. Не то чтобы выбор был особо богатый, однако, рассудил он, на безрыбье и рак рыба. Разыскал несколько овсяных печений, сунул в карман, но это на потом, когда он среди ночи проснется, помирая от желания чего-нибудь пожевать, а сейчас… сейчас надо бы поискать еще.

В кухню бесшумно вплыла женщина в черных одеждах, женщина с лицом белым, точно мел. Она шла – и стены на ее пути трескались и чернели. Шла – и несла с собой шорох угрей, копошащихся в воде вокруг острова, и легкий, почти неощутимый запах плесени.

Джеймс, полностью погруженный в поиски вкусненького, даже не заметил, как кто-то появился у него за спиной. О, годится – вон целая банка ирисок на одной из верхних полок, сейчас он ее…

Мальчик стал карабкаться наверх.

 

Она заберется к вам в голову…

Джейкоб нащупал голову Евы и прижал ее лицо прямо к решетке. Теперь их разделяли лишь считаные сантиметры. Еву обдало запахом давно немытого тела, гнилых зубов, нестиранной, изношенной одежды. Она даже смогла рассмотреть крошечных вшей, копошащихся в седых волосах слепца.

– Она заберется к вам в голову, – заговорил старик торопливо, обдавая молодую женщину капельками брызжущей слюны, – и заставит делать всякое… Она так со всеми… с мальчиками и девочками, а у них – глазенки блестят, а зубки что твои жемчужинки…

Ева старалась смотреть мимо. Куда угодно, только не ему в лицо. Взгляд ее уперся в ремень его пояса – за ремень был заткнут большой, старинного вида ключ – и в сердце у нее пробудилась слабая, но ощутимая надежда. «Главное, пускай продолжает говорить, – думала она, – надо заставить его продолжать говорить».

– Если все дело в этом, – попросила она, – помогите. Как нам ее остановить?

Джейкоб принялся раскачиваться взад и вперед, будто в такт неслышимой для Евы музыке:

– И сгорали-то они, и травились, и в воде тонули… и от ножа погибали…

Ева тихонько протянула руку к ключу.

– Джейкоб… Послушайте, Джейкоб. Вы должны мне помочь. Там же дети…

– Ее годами никто не видел, – заорал вдруг старик громко и дико, и голова его яростно затряслась, – сгинула! А вы назад ее воротили, сгубили все! Уж теперь-то у нее сил поприбавится, сердцем чую!

Притянул Еву еще ближе к себе, и она затаила дух, чтобы не ощущать дурного запаха старческого дыхания.

– Но, Джейкоб, прошу вас! Что-то ведь мы можем, должен быть какой-то способ…

Отлично – она выхватила ключ из-за пояса.

– Воровка! – заорал слепец. – Ты… меня обокрала!..

С неожиданной силой отшвырнул молодую женщину прочь, да так, что она покатилась по каменным плитам пола. Отбежал подальше от калитки – и бросился на нее всем телом. Железная решетка затрещала, но устояла. Джейкоб взял разбег сильнее и снова бросился на нее. Старинная проржавевшая калитка начала постепенно поддаваться. Он попробовал в третий раз.

Старый замок не выдержал – и калитка распахнулась настежь, с грохотом ударившись о стену.

Внимательно глядя снизу вверх, Ева лежала тихо, совершенно бесшумно. Джейкоб, застывший в дверном проеме, отрезал ей путь к бегству. Калитка открылась, однако пленница по-прежнему оставалась в ловушке.

Джеймс вскарабкался на среднюю полку и пошарил в поисках опоры по следующей. Вот какого черта, спрашивается, нужно было банку ирисок запихивать на самую верхотуру? Видать, чтоб таким, как он, до нее не добраться, – резонно ответил сам себе, – и ухмыльнулся: толково придумано, да что-то не сильно помогло!

Джеймс протянул руку еще выше… ухмылка его поблекла и погасла. Живое, подвижное лицо застыло, окаменело, глаза не мигали. Шарившая по полке рука замерла. Он развернулся к той, чье присутствие ощутил наконец позади. Помолчал, кивнул, будто в ответ на некий немой приказ, и опять отвернулся к полкам.

Вскарабкался на следующую и потянулся к самой верхней. Там почти ничего и не было – только пыль, следы мышиных лапок и банка, на которой красовалось изображение черепа и костей.

Мышьяк.

У него за спиной в темных глазах женщины в черном заблестело мрачное торжество.

 

Никогда не вернешься…

Джейкоб сделал шаг в подвал. Прислушался, склонив голову набок.

– Ты никогда не вернешься, – сказал твердо и отчетливо. – Никогда ты не воротишься, никогда.

Ева отчаянно осматривалась, прикидывая варианты действий. У нее был лишь один шанс, и она им воспользовалась – успела проползти мимо Джейкоба на четвереньках, покуда слепец восстанавливал равновесие и дыхание после атаки на решетку. Старик молниеносно сообразил, что происходит, и уже наклонился, чтобы ее схватить, но молодая крепкая Ева оказалась быстрее. Ей удалось на четвереньках прошмыгнуть ему за спину и вскочить на ноги. Теперь – бежать в коридор. Подальше от него!

Джейкоб не услышал, а скорее ощутил ее движение – и брыкнул ногой.

Ева не удержалась – и повалилась навзничь.

Джейкоб двигается очень быстро, – понимала она, – надо немедленно подниматься, реагировать на острую боль в груди сейчас – недоступная роскошь. Так быстро, как только смогла, она поползла по коридору. Сначала – в первую комнату, с остатками костра. Там, оглядевшись в поисках чего-нибудь, что помогло бы спастись, Ева наткнулась взглядом на куклу Джуди, почти бесшумно ее подобрала, поднялась, стиснув зубы, чтоб не застонать от боли, и бросила игрушку в ту сторону, откуда приползла.

Джейкоб торопливо обернулся.

Ева с колотящимся сердцем понеслась вверх по винтовой лестнице.

Добежала до первого этажа – бессвязные угрозы Джейкоба доносились снизу, и Ева могла лишь надеяться, что шум, который он издает сам, помешает изощренному слуху слепца уловить ее осторожные движения, пока она кралась на цыпочках по сломанным половицам. Зря – Джейкоб прекрасно ее расслышал, его большие руки просунулись в дыру в полу и попытались поймать беглянку за щиколотку, утащить вниз.

– Ты… не вернешься!

Ева отскочила от пролома, добежала до двери, распахнула, вылетела из дома и вихрем понеслась по улице. Она слышала – Джейкоб что-то кричит позади, однако не остановилась, даже не обернулась. Просто бежала, бежала и бежала, пока не столкнулась с кем-то.

Только тогда она завизжала.

– Привет, старушка. Куда так торопимся?

Гарри.

Никогда в жизни Ева не была настолько счастлива встрече с другим человеком.

Джеймс тянулся рукой все выше и выше – вот его пальцы уже сомкнулись вокруг банки с мышьяком, вот он прижал ее к себе одной рукой, а другой взялся за крышку.

Внезапно его кто-то бесцеремонно стащил с полки.

Джеймс заморгал, будто вырванный из глубокого сна, и обернулся.

Перед ним стояла мрачная миссис Хогг.

– Ну, и что ты творишь? – полюбопытствовала директриса холодно.

Джеймс обвел взглядом кухню. Если честно, он понятия не имел ни где находится, ни как вообще здесь оказался. Смутно припоминалось лишь, что с ним был кто-то еще… но коли и так, сейчас этот «кто-то» пропал.

– Отправляйся, пожалуйста, немедленно в классную, к остальным ученикам, и оставь ириски в покое.

Джеймс, все еще не пришедший в себя, молча кивнул и поплелся прочь из кухни.

Джин, тоже намереваясь уйти, случайно заметила на стене кухни новую полоску черной плесени и вонзилась в нее исполненным отвращения взором.

– Этот дом прямо на глазах разваливается, – изрекла с презрением и последовала за Джеймсом в класс.

 

Натаниэль

Джип подпрыгивал и трясся на ухабах – Гарри до предела отжимал педаль газа, чтобы поспеть как можно скорее вернуться в Ил-Марш. О том, что стряслось в полуразрушенном доме адвоката, Ева уже успела ему поведать. Ее история потрясла Гарри настолько, что он забыл на время о страхе перед дорогой на остров во время приближения прилива.

Ева держала письмо и подсвечивала его одолженной у Гарри зажигалкой.

– А Натаниэль до восемнадцати лет и не дожил, – тихо сказала она.

– То есть письмо он так и не прочитал? – уточнил Гарри, напряженно всматриваясь в непроглядную тьму, окутавшую дорогу.

– Нет, не успел. – Ева распечатала конверт, приблизила к огоньку зажигалки еще сильнее, чтоб различить почерк, и принялась читать вслух:

– «Натаниэль, дорогой мой!

У меня мало времени. Они решили похоронить меня заживо в больнице для умалишенных, так что, когда ты прочтешь это письмо, я буду далеко».

– Они? – подняла глаза на Гарри и продолжила: – «Я пишу тебе сейчас с тем, чтобы ты узнал правду…»

Ева судорожно пробежала взглядом по строчкам и простонала:

– О господи!

– Что там, что?

Она откашлялась и вновь начала вслух:

– «Тебя вырастили в уверенности, что матушка твоя – Элис Драблоу, однако в действительности это не так. Отец твой – и верно, Чарлз Драблоу, но настоящая твоя мать – я. Вот истинная правда. Они отняли тебя у меня, и мне недостало сил бороться с ними за мое дитя. Молю тебя, поверь моим словам и как можно скорее приди ко мне на помощь. Они не дозволяют мне видеться с тобой, однако я всегда тревожилась о тебе, мой мальчик, и любила, пусть и на расстоянии. Если я и безумна – стало быть, обезумела от горя и тоски из-за всего, что они сделали со мной, и из-за того, как безжалостно разлучили меня с тобой. Ибо я была, есть и вовеки останусь твоей матерью.

Ева уронила письмо на колени и защелкнула крышку зажигалки. Они с Гарри сидели молча, пытаясь осознать ужас прочитанного, и только Ева бессознательно теребила медальон с херувимом на шее.

– Он так и не узнал, кто его настоящая мать. Так и не узнал…

Глаза ее блестели от непролитых слез.

Гарри, продолжая следить за дорогой, коротко бросил:

– Мы их оттуда вытащим. Надо ехать.

Снова вжал до упора педаль газа, и джип, разбрызгивая волны подступающего прилива, понесся по дороге.

 

Ночь

С той самой минуты, когда Джойс, видевшая Эдварда на пороге комнаты наверху, спустилась по лестнице, на душе у нее было весьма тревожно. Она прекрасно понимала – с ним что-то здорово не так, и больше всего на свете хотела рассказать о ненароком увиденном миссис Хогг. Однако каждый раз, когда она пыталась заговорить с директрисой, миссис Хогг раздраженным тоном отсылала девочку прочь… а теперь уже и время спать ложиться настало.

Миссис Хогг наблюдала за детьми, укладывающимися в постели. Джойс очень старалась не смотреть на пустую кровать, где раньше было место Тома. Она точно знала – плесени на стене стало больше.

– Быстро-быстро, ребята, – поторопила миссис Хогг, – всем пора спать.

«Именно так и я однажды скажу, когда стану учительницей», – размечталась Джойс.

Дети услышали шум подъезжающего джипа и здорово заинтересовались – начались переглядывания, дневную усталость как рукой сняло.

– Всем в кровать, – приказала Джин, направляясь к двери. – Когда я вернусь, чтобы все уже лежали, ясно?

Из дортуара директриса выскочила почти бегом.

Джойс затревожилась еще сильнее: миссис Хогг обычно держится с таким достоинством! Что бы ни случилось – всегда тут как тут и разбирается с ситуацией неизменно спокойно, невозмутимо и уверенно. Что же она сегодня-то целый вечер ходит рассеянная и нервная, почему сейчас так и бросилась бежать на звук приближающейся машины? Совсем на нее не похоже!

Большинство ребят – заметила девочка с презрительным отвращением, – и не думали слушаться, напротив, немедленно помчались к окнам, смотреть, что там происходит. В глубине души Джойс вынуждена была признать, что ей и самой хочется так же поступить, да нельзя – миссис Хогг отдала приказ, и, значит, не важно, кто там чего хочет, – миссис Хогг лучше знает, как для них лучше. Так что Джойс пошла на маленький компромисс с совестью – гордо прошествовала к окнам, дабы призвать остальных к порядку, а попутно и сама бросила вороватый взгляд на творившееся на дворе.

Проходя мимо кровати Эдварда, она заметила – там лежит не только та мерзкая кукла мистер Панч, но и рисунок, изображавший мать с сынишкой. Рисунок, который Том у Эдварда отнял.

Джойс схватила рисунок и ткнула в бок Эдварда, прилепившегося носом к стеклу среди других детей:

– Ты где это взял?

Протянула ему картинку, и Эдвард изумленно обернулся. Посмотрел сначала на листок в ее руке, потом – прямо ей в лицо.

– В ночь, когда Том погиб, эта штука была у него в кармане. Ты как ее назад забрал, а?

Эдвард не ответил. Ребятишки перестали наблюдать за не особо увлекательным зрелищем во дворе, где затормозил джип, из которого вылезли капитан-летчик и мисс Паркинс, справедливо придя к выводу, что в комнате их ждет кое-что поинтереснее.

Джойс, придя к определенным умозаключениям, сурово кивнула:

– Я расскажу миссис Хогг про тебя.

Эдвард молча вырвал у нее рисунок и забился обратно в постель.

Джойс решительно прошлепала прочь из дортуара: ну, теперь-то миссис Хогг точно ее выслушает!

Ева слушала несмолкаемый, ритмичный шорох и никак не могла понять: волны ли это бьются о сушу, постепенно захлестывая дорогу и надвигаясь на грязный и вязкий пляж, или кровь в ушах у нее шумит, повинуясь бешеному биению сердца?

Они с Гарри плечом к плечу стояли у джипа. В дом войти не удалось – Джин, чеканя шаг, горделиво вышла им навстречу с выражением на лице настолько безразлично-каменным, что куда там древней мраморной посмертной маске. А дальше все пошло наперекосяк – Ева упорно старалась рассказать директрисе обо всем, что случилось в деревне, и о том, что им с Гарри удалось обнаружить, однако Джин, похоже, не верила ни единому ее слову.

– Каждый раз, когда она является, – в сотый раз начала Ева, – гибнет ребенок. Таково наложенное ею проклятие. Она потеряла собственного ребенка и стала мстить жителям деревни, убивая их детей. Она убила всех. А теперь появились мы, и этот ужас начался снова…

Джин отмахнулась. Лицо ее по-прежнему ничего не выражало, но в глазах медленно разгорался гнев.

– Милочка, не стоит верить во вся…

И тут из дома вылетела Джойс с громкими воплями:

– Миссис Хогг! Миссис Хогг, а что я вам!..

– Живо назад! – заорала директриса на девочку.

Потрясенная Джойс застыла на месте и с дрожащими от обиды губами поплелась обратно.

Ева решила воспользоваться минутной заминкой и гнуть свою линию дальше.

– Нам надо уезжать. Срочно. Прямо сейчас. Пока прилив не поднялся.

– Вас слушать смешно, – отрезала Джин. – Мы не можем везти детей по такой дороге в темноте, да еще и во время прилива.

– Нас может отвезти Гарри, – предложила Ева, и летчик коротко кивнул в знак согласия.

Джин резко развернулась к нему – каменная маска спала с ее лица, в голосе появились шипящие нотки.

– Это абсолютно не его дело.

– Да послушайте же, Джин, – взмолилась Ева в надежде вновь завладеть вниманием директрисы, – Эдвард видел ее вчера в детской, и Том погиб. А сегодня ее видела я. И это значит…

– Вам, милочка, – Джин грозно вперила в нее указующий перст, – неплохо бы прийти в себя.

Отвернувшись, Гарри зачем-то принялся изучать взглядом ночное небо.

Ева понизила голос почти до шепота, стараясь говорить как можно спокойнее:

– Умоляю, Джин. Я пытаюсь вам объяснить…

– Нет! – закричала директриса, яростно сжимая и разжимая кулаки, и принялась нервно и быстро мерить шагами двор, да так, что только камушки под ногами скрипели. – Пока что мне удавалось выжить среди этой войны только благодаря здравому смыслу. Более того, именно в его наличии и нуждаются сейчас дети. Им необходим голос разума. Он, собственно, нам всем необходим.

Директриса остановилась прямо против Евы и посмотрела молодой женщине в глаза. Голос ее звенел от с трудом сдерживаемого гнева.

– Вам, надеюсь, все ясно?

Ева невольно отступила на шаг, совершенно ошеломленная реакцией начальницы. В подобном состоянии ей не случалось видеть Джин ни разу за годы совместной работы – она даже вообразить не могла, что Джин способна почти дойти до нервного срыва.

Гарри взглянул на них и сказал:

– Мы не можем ехать.

– Спасибо за поддержку, капитан. – Улыбка у Джин вышла скорее облегченная, чем победоносная.

Ева нахмурилась, тронула его за рукав.

– Но, Гарри!

– Прислушайтесь, – летчик кивнул куда-то в ночное небо.

Женщины прислушались. И услышали печально знакомый гул моторов, сопровождавшийся глухими раскатами отдаленных взрывов.

– Но это, – растерянно обернулась к нему Ева, – это похоже на…

– Бомбежку, – подтвердил Гарри. – Она и есть.

– Как? – изумилась она. – Здесь, в этой глуши?

Гарри торопливо осматривался:

– Надо срочно искать убежище.

– Нет здесь никакого убежища, – мрачно сообщила Джин.

Взгляд летчика снова и снова метался по дому и двору:

– Да что угодно подойдет, лишь бы под землей…

– Ну, – Джин пожала плечами, – подвал у нас точно имеется.

– Нет! – вскрикнула Ева. – Нам нельзя оставаться в доме! А уж в подвал спускаться – тем более!

Гарри мягко приобнял ее обеими руками за плечи, заглянул в полные ужаса глаза.

– Придется. Поторопитесь, нельзя терять времени на споры.

Вся троица поспешила в дом.

Гул приближающихся бомбардировщиков сделался громче и явственнее.

 

Бомбежка

Расслышав шаги торопливо поднимавшейся в дортуар Джин, ребятишки ринулись к кроватям – все, кроме Джойс, давно уже лежавшей. После того как обожаемая миссис Хогг на нее накричала, девочка сразу вернулась в спальню и забралась под одеяла с головой – нечего остальным на горе ее глазеть. «Между нами всем кончено, – поклялась себе Джойс, – никогда больше не буду с ней разговаривать, пока передо мной не извинится».

Однако судя по тому, что директриса даже не высказалась по поводу неисполнения приказа ложиться, происходило что-то весьма и весьма серьезное. А как только она объяснила детям, что на них летит эскадрилья немецких бомбардировщиков, ребятишкам объяснять, что делать, уже не понадобилось, – живо расхватали противогазы и собрались вокруг директрисы.

– Спускаемся все в подвал, – приказала Джин. – Быстро.

В комнату вбежал Гарри, за ним – Ева.

– Но зачем нас бомбить? – спросила она. – Тут ведь на мили вокруг ничего нет. Из-за аэродрома, да?

– Сильно сомневаюсь. – Гарри провожал взглядом спешивших из дортуара детей. – Просто бомбы, которые не удалось сбросить на города, принято сбрасывать на обратном пути куда придется. Не повезло нам, к сожалению.

Эдвард второпях оставил на кровати своего мистера Панча, рванулся было обратно…

– Времени нет! – прикрикнула Джин, хватая его за руку. – Идем сейчас же!

Так и осталась игрушка лежать на разметанной постели, ухмыляясь в никуда щербатой улыбкой. Кафтанчик и шляпа, некогда выкрашенные багряно-красным, теперь стали совсем черными от плесени, под стать стенам. Ева мысленно возблагодарила небеса за то, что кукла не попадет в подвал, – что-то в ней было совсем уж неприятное.

А вот что именно, задуматься времени не было. Необходимо было срочно сопроводить детей в подвал.

Они шли гуськом, сначала через кухню, потом – мелкими, осторожными шажками – вниз, по скользким ступенькам. Впереди всех шла Джин со свечой в руке, замыкали шествие Гарри и Ева, подгонявшие ребятню двигаться живее. Снизу до них донесся возмущенный вопль Джойс:

– Мэм! Мисс! Тут все мокрое и до чего воняет!

Добравшись до нижней ступеньки, Ева в полной мере оценила слова девочки: вода в подвале поднялась еще выше, чем прежде, она доходила детям до щиколоток, а кое-кому – и до лодыжек.

– Придется потерпеть, – заявила Джин перепуганной стайке. – Пускай каждый найдет себе что-нибудь повыше, куда можно сесть или встать. Это поможет избежать воды. А вот с запахом, боюсь, ничего поделать нельзя. Дом старый, тут везде плесень. Ничего, скоро притерпитесь, перестанете замечать.

Дети, демонстративно зажимавшие носы и издававшие громкие звуки позывов на рвоту, явственно придерживались иного мнения.

Руби коснулась кончиками пальцев ближайшей стены, ощутила сочащиеся по скользкой плесени капли воды…

– Здесь просто ужасно, мисс. Даже стены – и те плачут.

Ева многозначительно уставилась на Гарри. Шепнула:

– Здесь еще хуже, чем было днем. Ничего не выйдет, надо отсюда выбираться.

– Ничего страшного, если будем держаться все вместе, – шепнул он в ответ. – Главное – чтобы все наблюдали друг за другом.

Ева неохотно склонила голову.

– Так, давайте, – рядом с ними возникла из мрака Джин, – помогите детям.

Как Ева и ожидала, Джин пыталась перебороть вызванный ситуацией стресс при помощи практичности и неукоснительного следования правилам. С видом, еще более невозмутимым, нежели тот, с каким она слушала сбивчивый рассказ Евы и Гарри о Дженет Хамфри, она собрала ребятишек и подобрала каждому место повыше, где можно было сесть или хотя бы удобно встать.

– Я думаю, что положительный момент тут тоже есть, – заметила она, обращаясь, скорее, к себе, чем к кому-нибудь в подвале, – нам, по крайней мере, не придется торчать здесь всю ночь. Как только самолеты пролетят, сразу станет безопасно.

Никто не ответил. Сверху, с земли, до них доносились едва различимые отзвуки взрывов.

Взрослые зажгли свечи и расставили повсюду, куда только можно было приткнуть. Все как один дрожали от холода и сырости. Запах никуда не делся, однако – права была Джин – к нему удалось как-то притерпеться. В центре подвала сидеть было негде, и пришлось им все-таки растянуться по полкам и ящикам, рассесться по более или менее прочным коробкам или прикорнуть на краю полок.

– Мама моя, – сообщила Руби, – говорит: нечего бояться, если звук бомб слышно. Вот если вдруг тишина наступила – тут-то они по тебе и ахнут.

Наступила тишина. Они сидели и прислушивались.

 

Слезы во мраке

Гарри сидел на перевернутом корыте и, стараясь обращать поменьше внимания на грохот взрывавшихся наверху бомб, периодически посматривал на Еву. Закончив помогать Джин с детишками, она присела, извлекла из кармана письмо Дженет Хамфри и принялась перечитывать его – снова и снова, раз за разом. Лицо у нее было сосредоточенное – Ева будто изучала письмо, пытаясь найти в нем некий скрытый смысл или зашифрованное послание.

Он не сразу обратил внимание на сидевшего рядом мальчугана.

– Вы летчик, да?

Гарри аж подскочил от неожиданности – он и сам не подозревал, насколько напряжены его нервы. Повернулся к мальчугану – пухленький, кудрявый, совсем еще малыш, а глаза горят от ужаса, смешанного с возбуждением… впрочем, Гарри доводилось встречать уйму людей и постарше, у которых война вызывала точно такую же реакцию. Он попытался припомнить… Альби? Что-то похожее, но не совсем. А, вот оно: Элфи. Парнишку зовут Элфи.

– Мисс Паркинс сказала, вы летчик, – настаивал Элфи.

Гарри кивнул – ответить словами помешал грохот очередной бомбы. Они разрывались все ближе и ближе.

– Верно, – сказал он наконец.

Элфи просиял:

– Я, когда вырасту, тоже летчиком стану!

Стены подвала сотрясло до основания – новая бомба упала совсем близко. Гарри моргнул.

– На твоем месте, парень, я бы сначала подождал, пока война закончится.

Мальчуган набрал в грудь побольше воздуха, собираясь засыпать его новыми вопросами, но у Гарри не было ни малейшего желания на них отвечать. Он пробормотал что-то вроде извинения, поднялся и подошел к Еве – та, повернувшись к остальным спиной, по-прежнему вчитывалась в письмо. Гарри присел на полку рядом с ней и впервые за время знакомства – обнаружил: глаза ее полны слез.

– Ну зачем вы, не стоит, – пробормотал он неловко и обнял ее за плечи.

– Никто, – прошептала Ева, тщетно пытаясь подавить всхлипывания, – никто не заслуживает таких страданий, какие ей пришлось пережить!

А ведь шепчет она, чтобы больше никто не услышал, догадался Гарри и ответил тоже шепотом, внимательно всматриваясь в ее залитое слезами лицо:

– А ведь для вас есть во всем этом что-то личное. Не просто трагедия Дженет Хамфри и ее сына, верно?

Ева не ответила, лишь судорожно вцепилась в медальон с херувимом.

– Скажите, почему вас так задела эта история? – настаивал Гарри.

Ева издала сдавленный стон, мученически глянула на него – но промолчала.

Гарри снял руку с ее плеча, взял в свою ее ладонь – такую маленькую, такую холодную.

– Пожалуйста, прошу вас.

Ева вздохнула. Быстрым взглядом окинула подвал – нет, никто не слушал, начала говорить – и Гарри начисто позабыл о рвущихся снаружи бомбах…

– У меня… был ребенок, – голос ее казался слабее, чем лежащая в его руке ладонь, но холодным не казался, о нет, – мальчик. Я была не замужем за его отцом. Мы были… я была слишком молода. Ну вот и пришлось его… отдать на усыновление.

Голос ее дрогнул – и замер.

Гарри подыскивал нужные слова – и не мог их найти. Смотрел на свет, игравший на медальоне. На сияющую, беспечальную улыбку выгравированного на нем счастливого малыша. Постоянно с Евой. Непрерывное, ежесекундное напоминание.

Ева протянула ему письмо:

– А вот Дженет Хамфри боролась за своего сына.

Гарри совершенно растерялся, такой уж он был человек: если не мог исправить что-то собственными руками – понятия не имел, как еще помочь. А помочь все равно хотелось, пусть не сделать, но хоть сказать что-то, что помогло бы Еве восстановить душевный покой.

– Я уверен, ты поступила так, как было лучше для всех, – выдавил он, проклиная себя за бесчувственную банальность затертых слов.

Ева резко мотнула головой:

– Не утешайте! То, что я сделала, было верхом эгоизма. Но тогда мне казалось, казалось… я не справлюсь, куда уж мне! – Глаза, обращенные в прошлое, опять медленно наливались слезами. – Понимаете? Подошла медсестра – и просто отняла его у меня. Сразу, в ту же минуту. Мне даже посмотреть на него не дали, не то что на руки взять. Они мне не позволили…

Голос Евы звучал все тише – и наконец оборвался.

Гарри терпеливо ждал.

– Я потом пыталась его отыскать, но они отказались мне говорить, где он. Отказались даже назвать его имя. – Ева с трудом переводила дыхание. – Прошло несколько лет, и я сдалась. Бросила собственного сына. Отпустила его неизвестно куда!

Гарри молчал, сжимая ее руку.

– Послушайте, – выговорил он после паузы, – вы не должны позволять засасывать себя в болото прошлого. Это проще всего. Стать пленницей прошлого – как удобно! Но надо двигаться, надо продолжать идти вперед. Понимаете, я пытаюсь сказать… жизнь коротка, а столько всего нужно успеть сделать. Особенно сейчас. Вы нужны окружающим, и вы должны… нет, вы обязаны…

Глядя в его глаза, Ева гадала: с кем он говорит, кого убеждает? Ее – или себя самого? Как бы там ни было, в его словах она невольно узнавала себя – до чего же они похожи!

Она обвила руками шею Гарри, прижалась к нему, он потянулся губами к ее губам…

И тут по подвалу раскатился истошный детский крик.

 

Мать и дитя

– Что я вам говорила? Что?!

Руки Гарри упали с плеч Евы. Она отскочила и бегом бросилась на другой конец подвала, шлепая по доходящей до щиколоток воде, торопливо вытирая слезы тыльной стороной ладони.

Личико у Фрейзера было смущенное. Над ним башней возвышалась грозная Джин.

– Что я говорила вам?! – отчеканила директриса, обводя широким жестом полки. – Не смейте трогать вещи!

– Извините, мэм, – прогундосил Фрейзер, – я только поглядеть хотел.

В руке он сжимал старинный волшебный фонарь – покрути его побыстрее, и картинки внутри оживут, начнут двигаться. Но когда Фрейзер покрутил, с обратной стороны на него уставилось перекошенное от ярости лицо – лицо Джин.

– Пожалуйста, мисс Паркинс, поставьте обратно на полку.

Ева отняла у Фрейзера волшебный фонарь и, пока ставила на место, заметила рядом пачку старых фотографий. Сняла пачку с полки. Развязала полуистлевшую ленточку и даже не из любопытства, а просто чтобы не думать о печальном признании Гарри, стала рассматривать одну за другой.

С фотографий на нее смотрели мужчины и женщины, одетые, судя по всему, в свои лучшие наряды, застывшие в неестественных, выспренних позах, с лицами настолько серьезными, что они казались почти гневными. Наверное, при иных обстоятельствах они бы позабавили Еву.

Когда-то, должно быть, и особняк Ил-Марш соответствовал своим обитателям – гордый, надменный, совсем не похожий на нынешние мрачные руины былого великолепия…

А потом среди прочих Еве попалась еще фотография. Она всмотрелась – и по спине прошел скверный холодок.

На фоне особняка стояли мать и маленький сын. Красивая статная женщина обнимала мальчика за плечи, а тот что-то крепко к себе прижимал обеими руками, – что именно, Еве было не разобрать.

Глаза женщины были выцарапаны чем-то острым, однако Еву поразило не только это. Что-то в фотографии показалось ей смутно знакомым – и чем дольше она вглядывалась, тем яснее понимала, когда и где она уже видела подобное.

– Гарри?

Летчик подошел к ней.

– Что тут у вас?

– Выглядит знакомо? – Она протянула фотографию. – Нет? А я вот уже сталкивалась.

– Где же? – шепнул он.

Легким кивком Ева указала на Эдварда, сидевшего среди прочих ребятишек, но резко выделявшегося среди их шумной стайки окутывавшим его фигурку молчанием. Склонив голову, он упорно рассматривал разложенный на коленях рисунок.

– Там, – как и Гарри, она произносила слова одними губами, – Эдвард нарисовал, просто-напросто вцепился в свою картинку и до сих пор никак с ней не расстанется. Я думала – он себя с покойной матерью изобразил, но теперь… теперь мне кажется, что это не так.

– Эдвард – с кем? – Гарри затряс головой. – Нет, не может быть, чтобы с Дженет!

Они оба уставились на мальчика – тот медленно поднял голову. Взгляд темных полуприкрытых глаз нашел Еву, и у нее по спине вновь прошел мороз. А потом лицо Эдварда исказилось от страха. Зажмурившись, он втянул голову в плечи, будто ждал безжалостного удара.

– Эдвард?

Резкий порыв ледяного ветра ворвался в подвал и затушил свечи. В мгновенно наступившей тьме истерически завизжали дети.

– Спокойно, ребята, – раздался голос Джин, – нечего паниковать. Сквозняк, вот и все.

Ева скорее почувствовала, чем услышала: рядом с ней Гарри шарит по карманам в поисках зажигалки.

– Вспоминайте, где спички, – продолжала Джин. – Быстренько припоминаем – на какую полку мы их положили?

Ева услышала шлепанье по воде маленьких ног – дети бегали туда и сюда, тихонько всхлипывали, пытаясь побороть подступающую панику. Услышала шорох рук, торопливо разыскивавших спички.

Почему-то ей припомнился Джейкоб, слепой отшельник из покинутой деревушки. По крайней мере, дети в безопасности, внушала она себе. Особенно сейчас. Потому что эта женщина не может до них добраться, пока они ее не видят.

– Мэм, – крикнула Руби, – я нашла спички!

Сердце в груди Евы подпрыгнуло.

На мгновение личико Руби озарилось колышущимся светом, ее тень легла на стену, и зажженная спичка погасла.

– Ой. Ничего, я сейчас еще попробую.

Новая неудача, но на сей раз Ева успела разглядеть, что рядом с Руби стоят Флора и Фрейзер – три пары глаз расширены от страха, на стене пляшут три тени.

Спичка погасла.

Девочка попыталась снова.

«Эдвард!» – отчаянно подумала Ева и метнулась к нему, сопровождаемая Гарри.

– Получилось!!! – радостно завопила Флора, гордо вздевая вверх зажженную свечу.

– Все здесь? Все целы? – быстро спросила Джин. – Вот и отлично.

Да, все были здесь и целы, жаль, что никто не различил среди многих теней одну лишнюю, выскользнувшую из самого дальнего угла подвала и поплывшую к остальным.

Свет опять погас.

– Руби, – в голосе Джин нервозность мешалась с раздражением, – давай уже.

Наконец Руби удалось зажечь свечу заново. Подошла Джин, взяла свечку и пошла вдоль по подвалу, зажигая остальные. Напряжение спало. Кто-то из детей даже выдавил из себя смешок.

– Держись к нам поближе, – попросила с улыбкой Ева Эдварда и обняла его за плечи.

Мальчик стряхнул ее руку.

«Ну пожалуйста», – снова попробовала Ева, и снова Эдвард вырвался из ее объятия. Мальчик явно не хотел, чтобы к нему прикасались, и Еве осталось лишь устало поникнуть головой и оставить его в покое.

В круг света двинулись дети. Все, кроме…

Джойс, никем не замеченная, отбилась от группы намеренно. Миссис Хогг ее обидела, обошлась с ней несправедливо, и даже внезапная тьма не заставила девочку позабыть о своем горе и гневе. Отвернувшись, она уставилась в угол, где скапливались тени, смотрела и смотрела – молча, недвижимо. Не вскрикивала, не плакала. Что-то гибкое, скользкое и упругое обвилось вокруг ее лодыжек – и Джойс склонила голову, точно прислушиваясь. Несколько мгновений, и верно, слушала что-то, не слышимое никому, кроме нее, – а потом, в знак согласия, легонько кивнула. Медленно. Почти незаметно.

Перевела дыхание и тихо, как можно тише пошла вверх по подвалу к лестнице, так уверенно, будто существо, ранее обвивавшееся вокруг ее лодыжек, теперь ведет ее вперед и помогает скрыть шорох шагов. Добравшись до нижней ступеньки, подняла голову, посмотрела вверх…

В дверном проеме четко вырисовывался темный силуэт Дженет Хамфри.

Женщина в черном развернулась и прошествовала обратно в дом.

Лицо Джойс застыло. Медленно и целенаправленно девочка последовала за призраком.

 

Хорошая девочка

Теперь звук самолетов над головой был невыносимо громким, дом сотрясался до основания от грохота разрывавшихся все ближе бомб, но Джойс не замечала ничего, не дрожала, даже бровью не вела. Она вошла в дортуар. Подошла к своей постели.

Дженет Хамфри стояла в углу, у голой кровати Тома, и черная плесень за ее спиной распространялась, захлестывала стену. Прямая осанка, черты белого, точно мел, лица полускрыты вуалью, на щеках – будто дорожки слез, только почему-то черных. И глаза – черные и пылающие как угли, горящие живым и жестоким огнем.

На соседней с Джойс кровати лежал мистер Панч. Раскинувшись навзничь на подушке, игрушка ухмылялась ей, казалось, не только щербатой улыбкой, но и всем истресканным, изъеденным временем лицом. Однако Джойс не обратила внимания на куклу. Медленно она вынула из коробки под своей постелью противогаз, открутила фильтр, свернула полотенце и запихала внутрь, чтобы заблокировать доступ воздуха.

Посмотрела на результат – и кивнула, словно удовлетворенная делом своих рук.

А потом натянула противогаз на голову.

– Где Джойс?!

Испуганный голос Евы эхом отскочил от стен подвала.

Лицо у Гарри сделалось тревожным. Ева заметила: даже в Джин начала медленно вырисовываться тень некоего осознания.

– Живо все, обыщите подвал!

Стены сотрясались, на головы сыпались с потолка хлопья пыли и плесени, однако никто не обращал внимания. Важно было лишь одно – найти Джойс.

Дети и взрослые обшарили весь подвал, проверили каждую щель между полками, каждый угол и закоулок. Девочки там не было.

– Ее, должно быть, зачем-то наверх понесло. – Джин прищуренно смотрела в потолок, голос ее звенел от гнева.

Стены вновь сотряслись. Бомба разорвалась где-то совсем рядом.

– Мы не можем позволить ей быть там одной, – пролепетала Руби, – надо ее найти…

Ева попыталась прикинуть, куда же отправилась Джойс… и неожиданно обнаружила подсказку на стене, у самой лестницы. Подошла поближе: нет, никакой ошибки, стена там, где стояла Джойс, почернела и пошла трещинами. Сердце в груди у молодой женщины упало. Она отчаянно взглянула на Гарри.

– Дженет! Ее забрала Дженет!

– А Дженет – это кто? – нахмурилась Руби.

Ева опрометью кинулась вверх по ступенькам, Гарри – за ней.

Дети внизу запаниковали по-настоящему.

– Всем оставаться на месте, – приказала Джин самым авторитарным своим тоном, – все под контролем.

Увы, ее словам не поверил никто, даже она сама.

Джойс пыталась дышать – но воздуха не хватало.

Она стояла совершенно неподвижно, вытянув руки по швам, задыхаясь под резиной противогаза, все плотнее липнущей к лицу с каждой попыткой сделать вдох. Еще раз и еще… нет, бесполезно. Воздуха просто не было.

Голова у Джойс начала кружиться. Снаружи падали и разрывались бомбы, а у нее перед глазами плыли золотистые звездочки. Ноги подкашивались.

Стекла противогаза запотели от дыхания – это был ее маленький, личный туман. Однако и в тумане она могла рассмотреть силуэт женщины в темных одеждах, стоявшей рядом, и ухмылку мистера Панча на постели. Почему-то было ясно: они ободряют ее и поощряют, и ей хотелось угодить им обоим, – особенно женщине. Вот у кого точно – незыблемые правила, догадывалась Джойс, прекрасно понимая: очень важно, необходимо этим правилам следовать, делать в точности так, как велела женщина. Быть хорошей девочкой.

Она снова попыталась вздохнуть – и опять ничего не вышло.

Грохот снаружи стал невыносимым. Стены ходили ходуном, с грохотом разрывались бомбы. Ева, срывая горло в крике, звала и звала Джойс, но в глубине души прекрасно понимала – девочка ее не услышит. Какое там, она сама-то свой собственный голос слышала с трудом!

Буквально на шаг опережая следующего по пятам Гарри, она вбежала в кухню, потом в комнату, потом в другую… Они упорно обыскивали помещение за помещением, выкрикивали имя Джойс и втайне холодели от ужаса, понимая, что с ней сейчас происходит, и тешили себя надеждой успеть вовремя.

Ноги Джойс подкосились. Девочка упала на пол. Как темно стало в комнате – темнота точно навалилась на нее. И эта темнота – не та, что ночью, знала она откуда-то, рассвет не настанет, мрак будет длиться вечно. Все равно – надо слушаться женщину. Надо следовать правилам, чтобы та была довольна.

Темнота сомкнулась над Джойс, и девочка испытала странное облегчение. Она выполнила то, что от нее требовалось. Она отлично справилась. Рядом раздался голос – темный и надтреснутый, словно стены дома на острове:

– У тебя получилось замечательно.

– Нет, нет, нет, нет – о господи, прошу тебя, пожалуйста – нет…

Ева и Гарри влетели в дортуар. Джойс неподвижно лежала на полу.

Упав на колени, Гарри подхватил ее, сорвал противогаз, отшвырнув к дальней стене, Ева, тоже на коленях, стояла рядом.

Снова и снова Гарри делал Джойс искусственное дыхание, в глубине души понимая по цвету ее лица и искаженным, застывшим чертам: поздно. Глаза девочки закатились, на них с Евой слепо смотрели мертвые, рыбьи, белесые белки.

Ева зарыдала.

– Все в порядке, – задыхающимся голосом крикнула Джин позади. – Самолеты улетели. Все кончилось. Мы в безопасности!..

Она увидела безжизненное тело, лежащее между Евой и Гарри, ахнула – и смолкла.

 

Эвакуация

– Это был несчастный случай, вот и все. Ужасный, трагический несчастный случай.

Джин всегда гордилась незыблемостью своих убеждений. В свое время ей довелось немало потрудиться, чтоб сделать их таковыми. Иногда ей казалось: ее сознание – самое аккуратно прибранное место на свете. Любая мысль, любое ощущение – строго на положенном ему месте, выверено до миллиметра и гвоздями приколочено для верности. А все, что казалось неприятным или не укладывалось по той или иной причине в привычную картину мира, отбрасывалось подальше, будто ненужные безделушки в дальний ящик комода, куда складывают то, на что и смотреть не хочется, и избавиться жаль.

А теперь она чувствовала, что все случившееся в последние дни, увиденное и услышанное, заставляло пошатнуться доселе незыблемую картину мира. Представления и верования более не стояли недвижимо, в покое и безопасности, они сорвались с места и задвигались, сталкиваясь, сшибаясь, натыкаясь друг на друга. Дверь комода распахнулась, и из дальнего ящика повалили тайные, темные, непрошеные мысли. Если не остеречься, эти мысли завладеют ею. Раз и навсегда.

– Ужасный, ужасный несчастный случай!

Джин твердила и твердила эти слова, точно мантру, кивая всякий раз, когда повторяла их, – будто если произнести их достаточно раз, они станут реальностью.

Снаружи над горизонтом взошло солнце, обещавшее прекрасный, чу€дно поскрипывающий морозцем зимний денек. Сияющие лучи потянулись в высокие окна, озарили столовую ярким и чистым светом. Но никакому солнцу не под силу было порадовать людей, сидевших вокруг стола и старавшихся сбиться как можно плотнее.

Поскольку положить тело Джойс было некуда, Гарри пристроил мертвую девочку на ее собственной кровати и набросил сверху одеяло. Дверь в дортуар плотно прикрыли, дети получили твердый приказ не входить туда ни под каким видом, однако в приказах необходимости не было.

Входить не хотелось никому.

Ева и Гарри, не спуская глаз с оставшихся детей, строем отвели их в столовую и велели держаться вместе. Так и сидели ребятишки молча, почти окаменев от ужаса, – все, кроме не перестававшей горько плакать Руби. Гарри и Ева тоже присели к столу, пытаясь сообразить, что же предпринять теперь.

Джин стояла, повернувшись к ним спиной, не желая, чтобы другие видели, как отчаянно она борется с подступающими слезами, как пытается не поддаться нахлынувшим эмоциям. Впервые в жизни происходило нечто ставившее под сомнение всю ее систему мира, и она искренне не знала, что с этим поделать.

– Это был несчастный случай, вот и все. Ужасный, трагический несчастный случай.

Гарри подошел сзади и осторожно коснулся ее плеча.

– Джин?

Она обернулась – губы дрожали, широко раскрытые глаза слепо блуждали…

– Это был не несчастный случай, – сказал Гарри очень мягко.

В комнате воцарилось молчание. Даже Руби перестала всхлипывать.

Ева встала. Беспомощность в ней боролась со страхом и гневом, верх брало то одно, то другое. Ей просто необходимо было что-то предпринять. Сделать хоть что-нибудь.

Остановившись у стены, молодая женщина медленно провела пальцами по возникшей там новой трещине, поднесла руку к глазам и принялась внимательно изучать, словно пальцы были чем-то испачканы.

«Вот оно, – подумалось внезапно, – вот же оно, вот…»

– В чем смысл? – спросила Ева негромко.

Обвела взглядом комнату, словно впитывая сознанием черноту, трещины, внутрь которых не проникало солнце…

– Ты его этим не вернешь! – закричала в голос. – Не важно, скольких ты убьешь, он не вернется!

Последние три слова она просто проорала на весь дом.

Дети смотрели глазенками, полными страха. Никогда еще они не видели свою добрую, улыбчивую учительницу в подобном состоянии. Сначала директриса, а теперь и мисс Паркинс…

– Просто оставь нас в покое!

Подбежал Гарри, крепко обнял ее и прижал к себе. По телу Евы пробежала дрожь, и напряжение отступило. Гарри отвел ее обратно к столу, усадил.

– Поедем, как только вода схлынет, – сказал твердо. – Я вас довезу до деревни, а там разберемся, как вас отправить домой.

Ева снова напряженно замерла.

– Снова в деревню нам нельзя, – отрезала она.

Гарри удивленно вздернул бровь.

– Отвезите нас на авиабазу.

На мгновение Гарри растерялся от подобного требования. Помолчал – как показалось ей, будто что-то прикидывая или соображая… и наконец улыбнулся:

– Отлично.

Эвакуация шла полным ходом. Детей в страшной спешке вывели из дома, позволив взять с собой ровно столько вещей, сколько влезало в багажник джипа. Эдвард, заметила Ева, крепко сжимал в руке мистера Панча, – да эта игрушка прямо на глазах гниет, как мальчик вообще может до нее дотрагиваться без омерзения? Прикосновением к плечу она заставила Эдварда остановиться.

– Это с собой мы взять не можем, – сказала она ласково, но непреклонно и даже выдавила из себя бледное подобие улыбки. – Место этой вещи – в доме.

Эдвард даже не подал вида, что услышал, и еще крепче сжал куклу.

– Пожалуйста, Эдвард, отдай мне, – в голосе Евы зазвенела сталь.

Он помотал головой.

– Эдвард!

Ева попыталась взять у него игрушку, однако мальчик торопливо спрятал ее за спину.

Сдаваться Ева не собиралась. Одной рукой она твердо стиснула запястье Эдварда, а другой просто вырвала у него куклу силой, и пока отнимала – ощутила острую боль в руке. Ева ахнула. Уронила мистера Панча и принялась осматривать свои пальцы – между большим и указательным появилась глубокая, кровоточащая царапина.

«Черт возьми, – подумала она, – эта дрянь такая старая и растресканная, что кожу мне содрала!»

Подобрав куклу с земли, Ева внимательно ее осмотрела: щербатая ухмылка никуда не делась, но на зубах алела кровь. Если это не было бы невозможным, она поклялась бы: мистер Панч ее укусил.

Ева швырнула игрушку обратно в дом. Покосилась на Эдварда, – нет, ничего, он молча забрался в машину вместе с остальными.

Когда все кое-как втиснулись в джип, Гарри сел за руль и тронул машину с места. Ева сидела сзади, с детьми. Все смотрели вперед, и только Эдвард, заметила она, вытянув шею, глядел через заднее стекло на удаляющийся дом.

– Эдвард, – позвала Ева.

Мальчик повернул к ней лицо с темными, нечитаемыми глазами.

– Не оборачивайся, не надо.

Ева смотрела ему в глаза – и, в конце концов, мальчик сдался и принялся, как и прочие, глядеть вперед.

Ярость.

Дикая ярость горела в сердце женщины, стоявшей у окна детской и провожавшей черным взором исчезающую вдали машину.

Она протянула руку, будто пытаясь дотянуться до людей в джипе, достать их, заставить вернуться. Бесполезно: они слишком далеко. Пальцы женщины уперлись в оконное стекло, она согнула их, будто когти. Ярость – ее жизненная сила, источник существования, позволявший ей до сих пор пребывать в мире живых, – жгучими волнами поднималась в душе.

Она вонзила пальцы в стекло, ногти скрежетали, царапали и скребли – и стекло поддалось, по нему побежала паутина трещин.

Джип добрался до материка – и пропал из виду.

Женщина, видевшая, как спасается ее враг, издала стон боли и гнева. Пальцы ее вдавились в треснутое стекло еще сильнее, скрежет ногтей сделался громче.

С внезапным грохотом и звоном стекло стремительно раскололось на тысячи крошечных осколков.

Нет. Она не позволит им сбежать.

 

Призрачный аэродром

– Самолеты! – завопил Элфи.

– Элфи, вернись! – Голос Джин унес ветер, и она устремилась в погоню, готовая любой ценой удержать детей вместе.

Мальчуган позабыл обо всех пережитых страхах и оживился, стоило ему лишь мельком увидеть из окна джипа самолеты за деревьями, когда они подъезжали к аэродрому. А когда понял, куда они направляются, – тут его и вовсе было не удержать, только о самолетах и болтал.

Изо всех сил он мчался к машинам, застывшим по периметру летного поля, а за ним едва успевали Ева и Джин. Однако, добежав до ближайшего самолета, Элфи вдруг остановился как вкопанный.

Ева, со страху вообразив бог знает что, полетела к нему точно на крыльях, и тут он обернулся к ней и сказал разочарованно и смущенно:

– Они не настоящие. Аэродром не настоящий!

И тут Ева впервые и осмотрела аэродром более или менее внимательно. И тут она поняла, что зрелище, ей представшее, очень мало соответствует ее представлениям об авиабазе. Никаких ангаров – лишь огромные куски брезента, растянутые по земле таким образом, чтобы с воздуха создавать впечатление строений. Да и самолеты, вполне убедительно выглядевшие на расстоянии, вблизи таковыми вовсе не казались. Пустые изнутри копии, выполненные из дерева и все того же брезента, метки и части моторов грубо намалеваны. Там и сям по «летному полю» были разбросаны большие проволочные корзины, полные щепок для растопки.

Из бункера, вырытого в склоне холма, вышел и направился к ним человек. Крепко сбитый, на вид лет сорок, на ходу он застегивал френч и развязывал носовой платок, обмотанный вокруг шеи. Увидев женщин и детей, человек остановился, изумленно и сердито уставившись на Гарри.

– Что здесь происходит, капрал?

Ева изумленно воззрилась на Гарри – тот, покраснев до ушей, неловко откашлялся.

– Этим людям необходимо переждать здесь несколько часов, сержант Коттерел. Они эвакуировались из Лондона. Их дом… разрушило вчерашней бомбежкой. Я помогу им найти транспорт, чтобы уехать.

Коттерел, явно не в восторге от ситуации, взглянул на детей, потом – снова на Гарри.

– Вам бы следовало сначала утрясти вопрос со мной, капрал.

Судя по виду Гарри, больше всего на свете он мечтал провалиться сквозь землю.

– Так точно, сержант. Я сожалею.

Коттерел нащупал языком кусочек еды, застрявший между зубами, высосал, проглотил и благосклонно кивнул.

– Ладно. Только не позволяйте им отвлекать вас от ваших непосредственных обязанностей.

– Да, сэр.

Коттерел вдохнул воздух и медленно, с облегчением выдохнул:

– Оперативная сводка на нынешнюю ночь спокойная. Так что на дежурстве оставляю вас одного. Если ситуация изменится – подключайте команду.

Гарри отдал сержанту честь, и тот пошел прочь. Ева обернулась к Гарри:

– Гарри? Что тут творится?

Гарри взял ее за руку и отвел в сторону, чуть поодаль от остальных. В небе собирались грозовые тучи, день, еще недавно светлый и ясный, становился почти по-ночному темным. Убедившись в том, что их никто не услышит, Гарри заговорил:

– Это фальшивый аэродром. – Посмотреть Еве в глаза он был не в силах. – Создан для того, чтоб нацисты бомбили его, а не настоящий. Мы передвигаем огни, чтобы казалось, будто самолеты перемещаются. А еще зажигаем костры, чтобы немцы думали, что они по нам попали. Мы – декорация.

Он вздохнул.

– Но вы говорили, вы – летчик. Говорили, вы – капитан…

Задрав голову, Гарри смотрел в грозовое небо.

– Я был и летчиком, и капитаном. Когда-то. Но после того падения я… – Ладонью он утер глаза. – Простите, ветер. После того падения я… черт… я больше не мог летать. Меня понизили в звании и сослали сюда. Моральная неустойчивость – так они сказали. МН. В переводе на нормальный язык значит, что меня признали трусом. Официально.

Несколько минут они молчали, но потом Ева нарушила тягостную тишину.

– Но почему вы мне не сказали? – спросила она тихонько.

Гарри издал смешок, больше напоминавший сдавленное рыдание:

– Мне нравилось, каким вы меня воображали. Я жалок, верно?

Медленно Ева подняла руку, коснулась ладонью его щеки и улыбнулась. Гарри отдернулся, ровно от пощечины.

– Вот она, опять эта улыбка. Эта таинственная улыбка. Вы снисходите ко мне?

Ева покачала головой и снова коснулась ладонью его щеки.

Впервые с начала разговора Гарри посмотрел на нее по-настоящему и увидел наконец то, что сияло в ее глазах, предназначенное лишь для него одного. Ева улыбнулась еще, и на сей раз у Гарри не возникло сомнений, что означает ее улыбка, – улыбка, на которую он не мог не ответить.

Ева потянулась губами к его губам – и он поцеловал ее.

 

Станем опять друзьями?

Бункер, выкопанный прямо в склоне холма, у подножия, при других обстоятельствах вызвал бы всеобщую бурю восторга – потрясающее место, настоящее приключение! Но сегодня… сегодня дело было иное.

Дети сбились в кучку у входа, тесно прижимаясь друг к дружке, не желая упускать друг друга из виду.

Все, кроме одного.

Эдвард замер чуть в сторонке от остальных. Он не замечал, что с ним происходит. Не поднял глаз, когда миссис Хогг проследовала за угрюмым сержантом внутрь бункера, не затревожился – вдруг с ней там что-нибудь случится и она не вернется? Даже не стал подсматривать за мисс Паркинс и ее капитаном, целовавшимися и обнимавшимися поодаль, среди фальшивых самолетов.

Просто стоял, заложив руки в карманы, полностью погруженный в свои печальные мысли.

Неожиданно до него донесся чей-то шепот, потом еще и еще – и на мгновение Эдварду показалось, будто он вернулся в дом на острове и снова прислушивается там к голосам из далекого прошлого… однако нет: шептались остальные ребята, и очень скоро Эдвард расслышал, что говорят они о нем.

Эдвард изо всех сил постарался сделать вид, будто ничего не слышит, и постепенно начинал улавливать обрывки разговора.

– Том его доставал, прям проходу не давал… – голос Руби, ее грубоватый выговор прирожденной кокни, явственно различимый даже на пониженных тонах.

– А Джойс на него наябедничать грозилась, – подхватил Фрейзер. Эдварду и смотреть не надо было, чтобы догадаться, как таращит малыш сейчас глаза.

– И вы гляньте, чего с ними случилось, – снова Руби, с малолетства приучившаяся копировать манеру говорить своей мамаши и полностью разделявшая ее уверенность, что достаточно о чем-то заявить, и заявить эффектно – и никто не усомнится в твоей правоте. – Скажете, не похоже на правду?

– Слышьте, вы, – заговорил Джеймс, кажется, начинавший злиться всерьез и пытавшийся заодно продемонстрировать лидерские качества, – вы это… утихните. Заткнитесь вы все. Сами бы послушали, чего плетете – дурь ведь полная.

Остальные, и верно, примолкли. Эдвард немного расслабился. В душе невольно поднялась симпатия к бывшему другу – жаль, никак ее не выразить.

– А я думаю – это он. Он это сделал.

Эдвард похолодел – голос девочки был знаком ему даже слишком хорошо. Флора. Раньше она была его единственной союзницей, неизменно принимала его сторону против всех, и… теперь это закончилось.

Эдвард покосился на Флору и увидел в ее лице боль, обиду… и кое-что другое, куда более ужасное. Страх. Флора боялась его. Боялась панически, до ужаса.

Эдвард отчаянно хотел что-нибудь сказать или хотя бы заплакать – и не мог. Загнанный в темницу собственного тела, он был способен лишь молча стоять и слушать, как обсуждают его другие, да делать вид, что не слышит.

Руби, вдохновленная реакцией Флоры, снова пошла в атаку.

– Джеймс, – сообщила она тревожно, – а ты-то… ты молоко его пролил.

– Ничего я не проливал, – вскинулся Джеймс, пытаясь не обращать на слова Руби внимания, однако по неуверенному тону было ясно: девочка его зацепила за живое.

– Еще как пролил-то, – торжествующе парировала Руби.

– И еще ты это… ты в комнате его запер тогда, вот, – подключился Элфи.

– Том его запер, – огрызнулся Джеймс раздраженно. – Том, а не я!

Эдвард увидел: Фрейзер поднял руку и ткнул в Джеймса пальцем, его глаза чуть из орбит не повылазили:

– Ты следующий!..

– Ой, да заткнитесь вы уже, – сплюнул Джеймс. – С души воротит вас слушать, дурачье. Совсем ума не нажили.

Резко развернулся и пошел к Эдварду, – только Эдвард не мог себя заставить даже глаза на него поднять. Даже теперь, через расстояние, он все еще ощущал холод ладони, взявшей его однажды за руку, чувствовал холод и запах гниения дома на острове.

– Слышь, Эдвард, – неловко забормотал Джеймс, подобравшись к нему почти вплотную, – ты это… уж прости, что мы тебя тогда в детской заперли. Я не думал… – Тяжелый вздох. – Извини, короче. Я ничего не сделал. Надо было что-то сделать, а я не смог. И прости, что я молоко твое пролил. Я не хотел, оно случайно так вышло.

Эдвард молчал. Джеймс, подвинувшись, встал прямо против него, и смотреть в сторону уже не получалось.

– Может, станем опять друзьями?

Эдвард хотел ответить, хотел сказать – конечно, здорово, давай снова дружить, давай веселиться вместе, как раньше… и не мог.

Стоило попытаться открыть рот – и руку тихонько сжимала холодная рука давным-давно умершей женщины и запах сырости и гнили становился сильнее. Эдвард уехал из дома на острове, но дом остался с ним. Остался в нем.

– Эдвард?

Мальчик, повернув голову, смотрел в пустое тусклое небо.

Глаза Джеймса печально потемнели. Он махнул рукой – и пошел прочь.

Начинался дождь.

 

В бункере

Дождь полил в полную силу; капли стремительными автоматными очередями громыхали по крыше из рифленого железа. Едва он только начался, Ева силой загнала детишек в бункер. Вот они – все вместе, целые и невредимые, сбились в нахохленную стайку в центре помещения. Чуть позади стояла Джин, обнимая за плечи ближайших к ней, – правда, объятие ее больше смахивало на мертвую хватку, так крепко стискивала она детские плечи. Ева никак не могла взять в толк: то ли директриса отчаянно пытается доказать себе, что ребята наконец в безопасности, то ли боится упасть от изнеможения без их поддержки? В последнее время баланс сил в их маленькой группе полностью сместился – Джин больше ничем не могла помочь, не могла предложить никаких конструктивных решений. Случившееся далеко выходило за рамки не только личного ее опыта, но и понимания. Лидером оказалась Ева. Она не желала для себя подобной роли, но раз уж так вышло – оставалось надеяться на то, что она справится. А иначе всем им придется плохо.

Внутри бункера не было окон, обстановка нагоняла тоску. Он представлял собой одну длинную комнату с каменными стенами, обшитыми выгнутыми листами рифленого железа, – обшивка, изгибаясь, уходила вверх, к потолку. В одном конце помещения стояла приставная лестница – она вела к отверстию в потолке; в другом располагалась трансформаторная будка, снабжавшая энергией системы освещения и обогрева. Две лампы, свисавшие с потолка, заливали комнату безотрадным, стерильным светом.

Ева смотрела на детей – широко распахнутые глаза, полные страха лица. Да, пожалуй, даже в Лондонском метро во время воздушных налетов и то было безопаснее. Совершенно необходимо сказать им что-нибудь. Утешить, подбодрить… помочь.

– Поезд на Лондон отправляется завтра утром, – ее собственный голос звучал словно чужой. – Сегодня переночуем здесь.

С трудом найдя в себе силы, прилепила к губам улыбку, однако, судя по испуганным, измученным мордахам ребятишек, им было уже все равно.

В трансформаторной будке Гарри открыл стенной шкаф и извлек оттуда несколько тонких, комковатых матрацев.

– Собственность Министерства обороны, к сожалению, – пояснил он последовавшей за ним Еве, – но, полагаю, на одну ночь сгодятся. Детям будет где поспать.

– Спасибо, Гарри, – улыбнулась Ева улыбкой, совершенно не напоминавшей ту, которой она безуспешно пыталась утешить детей. – Уверена, им прекрасно подойдет.

Гарри отправился раскладывать и пересчитывать матрацы, а Ева воспользовалась его отсутствием, чтобы оглядеться. Внимание ее немедленно привлекла старая, помятая фотография, прикрепленная к пульту генератора. Ева сняла фотографию, всмотрелась – с нее улыбался экипаж летчиков, стоявших в обнимку у бомбардировщика, – такие молодые, веселые, полные жизни! В человеке в центре она узнала Гарри.

– Это ты, правда? – показала она, протягивая фотографию вернувшемуся Гарри.

Гарри, нагруженный новой партией матрацев, взглянул, намереваясь ответить, увидел, что Ева держит в руках, потемнел и осекся.

– Был когда-то, – ответил коротко.

И отвернулся.

Настала ночь, дождь уже лил как из ведра. Мир снаружи потемнел и наполнился шумом.

Дети в бункере по-прежнему прижимались друг к другу, почти не разговаривали, почти не шевелились, сразу попадали на матрацы, стоило Гарри их расстелить. Абсолютно измотанные, но при этом чересчур встревоженные, чтобы уснуть, они просто лежали на матрацах, разложенных в центре комнаты кругом. «Прямо как в вестернах, – подумала Ева, – там переселенцы точно так же кругом располагали на ночевку фургоны, чтобы, в случае чего, от нападения индейцев было удобнее защищаться».

Гарри, Ева и Джин сидели у стены на раскладных металлических стульях. В бункере было тихо – лишь монотонно и непрестанно барабанил по кровле дождь.

Эдвард лежал чуть поодаль от остальных, на спине – руки сложены на груди, немигающий взгляд устремлен в потолок. Другие дети старались заснуть или хотя бы вид делали, что стараются, а он и не пытался. Еве почему-то показалось: тело мальчика – тюрьма, из которой он всеми силами рвется на свободу.

– Постарайся поспать хоть немножко, – сказала она мягко, подошла к Эдварду – тот немедленно отдернулся от прикосновения, отшатнулся и вновь уставился в обшитый металлом потолок.

– Ничего, Эдвард. Все хорошо. Мы далеко от этого проклятого дома, понимаешь? Мы в безопасности. Здесь ей нас не достать.

Эдвард не ответил. Всматриваясь в его бледное личико, Ева заметила: в глазах у него горит не страх, а гневная обида. Но на кого он сердится? На нее? Неужели за то, что отняла у него и выбросила куклу мистера Панча? Из-за такой мелочи? Ева уже открыла было рот, чтобы заговорить снова, как рядом с ней возникла Руби.

– Мисс?

– Да, Руби?

– Том нам сказал, что Эдвард призрака видал, мисс.

Столь неожиданное заявление невольно выбило Еву из колеи.

– Ну, – начала она неуверенно, – я…

– Видал или нет?

Первой мыслью Евы было солгать, уверенно объяснить, что Том попросту говорил чепуху. Однако она себя остановила. Разве Руби не заслуживает услышать правду? Разве все они, раз уж пытаются уцелеть, вырваться из подступающего кошмара, не заслуживают как минимум знать, что происходит?

– Да, Руби. Эдвард видел призрака. И я тоже.

– Ева!..

Ева подняла глаза, шокированная Джин неодобрительно качала головой. Не обращая на нее внимания, молодая женщина вернулась к разговору с Руби.

– Да, я ее тоже видела. Но ты не беспокойся, все в порядке. Если не видишь ее – она не может причинить никакого вреда. Сейчас мы тут, а она осталась там. Все закончилось.

Больше уже никто не притворялся спящим. Дети внимательно прислушивались, взирая на Еву со странной смесью страха и восторга, прислушивались к каждому слову, стараясь свыкнуться с полученной информацией.

– Мисс Паркинс! Немедленно прекратите нести чушь!

Джин вперилась в нее горящим от бешенства взором, потом повернулась к детям:

– Все это ложь, ребята. Мисс Паркинс просто зачем-то вбивает вам в головы смесь бреда и лжи.

– Вот уж нет, – возмутился Гарри, – нет тут ни капли лжи. Ева говорит чистую правду!

Джин покачала головой, откинулась на спинку стула, явно намереваясь продолжить спор… но тут Гарри заговорил, быстро и сердито:

– Хватит с меня вранья. Хватит тайн и секретов. Вокруг происходят скверные вещи – вас пытаются убить, нас всех хотят убить. Мы живем в опасное время. И невозможно пережить опасность, отрицая сам факт ее существования. Бороться можно, только действуя всем вместе. Лишь так мы сможем остановить врага.

Он обвел взглядом детей. Нашел руку Евы, мягко, успокоительно сжал в своей.

– Надеюсь, вам ясно?

Ева улыбалась.

Дети молча осознавали суть сказанного. Наконец Фрейзер, наморщив лоб от мыслительного усилия, спросил:

– А этот призрак Эдварда… это дух его мамы был, мисс?

– Нет, Фрейзер, – начала Ева, – этот призрак не имеет ничего общего с…

Она указала на Эдварда, собираясь уже назвать его по имени… – и замерла на месте.

В руке мальчик держал мистера Панча. И, судя по тому, что он проделывал с куклой, игрушка с ним разговаривала.

Ева смотрела – и в глазах у нее читался ужас.

– Да ведь я отняла у тебя… мы оставили ее в доме… – Она склонилась к мальчику. – Кто дал тебе ее снова, Эдвард? ОНА?

Эдвард не реагировал – просто играл, как ни в чем не бывало, с мистером Панчем.

– Скажи мне, Эдвард!

Мальчик поднес куклу к уху. Прислушался. И кивнул.

– Скажи мне, скажи!

Нет ответа. В комнате зависло плотное молчание – казалось, даже дождь стал барабанить по крыше тише.

А потом, будто бы издалека, Ева услышала слова знакомой песенки:

– Как у Дженет Хамфри ребенок помирал…

Гарри вскочил. Осмотрелся. Неужели он тоже слышит?

– Что это, черт возьми?

– В воскресенье помер, в понедельник встал…

Голоса звучали все громче, отдавались эхом от рифленого железа стен. Дети сидели на матрасах, вцепившись друг в дружку, с перекошенными от страха лицами – и один Эдвард безучастно лежал на матраце.

– А кто помрет теперь? Наверно, это ТЫ!

Сердце кузнечным молотом билось о ребра Евы:

– Она здесь. О господи. Она пришла.

– Но никто же ее не видел, – Гарри по-прежнему держал ее за руку, – а ты говорила, что она появляется, только если?..

Ева перевела взгляд на Эдварда, упрямо играющего с мистером Панчем:

– Она пришла за ним. За Эдвардом.

Джин вскочила на ноги.

– Придите в себя, истеричка! Вы пугаете детей!

– Вот как? – вскинулась Ева. – А вы? Вы, конечно, ничего не слышали?

Джин смерила ее взбешенным взглядом, твердо вознамерившись отстоять свою правоту.

– Так слышали или нет? Правда ведь – слышали? И что это, по-вашему, такое было? Все эти голоса?

Директриса открыла было рот – и закрыла, не сумев выдавить из себя ни звука.

Раньше, чем кто-либо успел заговорить или шелохнуться, в бункере раздался громкий гул моторов, заработавших снаружи.

Гарри метнулся в трансформаторную – лампочки на пульте мигали, выключатели, будто зажившие своей собственной жизнью, включились все разом.

– Кто-то поджег нашу пиротехнику!

– Какую пиротехнику? – изумилась Ева.

– Корзины с растопкой на аэродроме!

Гарри метнулся к пульту, но выключить не успел – приборная панель сотряслась, из нее полетели искры. Прикрыв глаза ладонью, он снова потянулся к пульту, принялся давить на кнопки и рычаги – безуспешно.

– Они не выключаются.

В комнате вспыхнула и взорвалась одна из лампочек на потолке. Дети, визжа, вцепились друг в друга.

Вторая лампочка замерцала и стала гаснуть.

В бункере воцарилась почти полная тьма.

А по стенам, углам и трещинам заплясали, увеличиваясь, тени…

 

Круг

Джин смотрела на Гарри и Еву – те стояли у пульта и торопливо переговаривались, пытась решить, как быть дальше. Ее и в расчет не принимали, словно ее там и не было. Или – что еще хуже – как если бы считали ее полной дурой.

– Что же нам теперь делать? – спросила Ева.

Гарри попробовал отремонтировать хоть какие-то кнопки и рычаги генератора, успеха не достиг – и бегом вернулся в комнату.

– Ничего не делать, – главное, держаться вместе. Другого выхода у нас нет.

«Все, – твердо сказала себе Джин, – с меня довольно».

– Так, – начала она, – ну вот что. Все это, наконец, нелепо. Нелепо и анекдотично. – На миг ее голос сорвался на истерический всхлип, но, глубоко вздохнув раз-другой, она сумела овладеть собой. – Это все – обычная суеверная чушь. Произошла всего-то… авария. Провода перегорели. Мы прекрасно справимся с ситуацией, если будем вести себя разумно, а не впадать…

– Всем держаться за руки, – приказала Ева, точно ее не слыша, и они с Гарри принялись раставлять детей в круг.

Эдвард – уж об этом-то Ева позаботилась особо – оказался рядом с ней, и она крепко ухватила его ручонку.

– Отлично, – продолжила, изо всех сил старась говорить спокойно и уверенно, – теперь мы все держимся за руки. Если кто-то отпустит руки – об этом сразу же узнают двое рядом.

Джин попыталась отойти в сторону, отдернула руки:

– Мисс Паркинс, это уже!..

– Джин, – перебила Ева, – умоляю вас!

Ноздри директрисы раздулись от возмущения:

– Не стоит реагировать так ост…

– Просто сделайте это! – грубо заорал Гарри.

Джин, то ли потеряв дар речи от изумления, то ли подавленная силой в голосе молодого человека, растерянно послушалась приказа.

Они встали кругом. Стояли не шевелясь, почти не дыша.

Призрачная считалочка зазвенела снова:

– Как у Дженет Хамфри ребенок помирал…

Дети тихо заскулили от ужаса. Ева и сама была бы рада им последовать, да не могла себе позволить. Кому-то приходилось сохранять спокойствие и ясность мысли, чтобы думать за остальных. Искать и найти путь к спасению.

«Концентрируйся, – принуждала она себя, – не слушай, концентрируйся… стоп».

– Джейкоб, – вспомнила внезапно вслух. – Джейкоб выжил. Единственный. Слепой. Что он там говорил? Что выжил, потому что не мог ее увидеть? Вот оно!

Обвела круг быстрым взглядом:

– Всем закрыть глаза. Слышите? Закройте глаза!

– В воскресенье помер, в понедельник встал…

– Закройте глаза! – закричала Ева. – Немедленно!

Они послушались – все, даже Джин. Конечно, повинуясь Еве, директриса ощущала себя круглой идиоткой, но что-то заставило ее поверить: лучше сделать, как сказано. «Массовая истерия, – крутилось в ее сознании, – стыдно следовать воле толпы»… – Однако глаз Джин не открывала.

– Мэм, – пролепетал голосок, в котором директриса узнала Фрейзера, – мне так страшно, мэм…

Ответить Джин не успела – снова вмешалась Ева:

– Ничего страшного, Фрейзер. Ты помолись. Вот вспомни молитву, которую на ночь читаешь, хорошо?

– Не подпускайте ее ко мне, пожалуйста. – Джеймс заплакал навзрыд.

Джин вновь открыла рот, надеясь сказать что-то твердое и разумное, способное как-то снизить накал ситуации – и опять не нашла слов.

– Давайте все хором, – призвала Ева. – Все вместе, ну?

– Четыре угла…

– А кто помрет теперь? Наверно, это ТЫ!

– Начали, – настаивала Ева, – давайте. Четыре угла у кровати моей…

– И четверо ангелов встали вкруг ней, – неуверенно подтянулись дети.

– Как у Дженет Хамфри ребенок помирал…

– Громче, – приказала Ева.

– Один – чтоб молиться, другой, чтоб спасти…

– В воскресенье помер, в понедельник встал…

– А двое – чтоб душу в рай унести!

– А кто помрет теперь? Наверно, это ТЫ!

Снова зависло молчание. Никто не отпускал рук, никто не открывал глаз. Слышно было лишь, как дождь стучит по крыше да как громыхают корзины с пиротехникой снаружи.

Джин старалась не слушать. Сконцентрироваться на ритме собственного дыхания. Тьма и дыхание. Вот так, правильно, вот что поможет ей пережить творящееся тут. Тьма и дыхание.

А потом она услышала шаги. Медленные, легкие, уверенные шаги.

– Не отпускай руку, Эдвард.

Голос Евы. «Должно быть, – подумала Джин, – мальчик попытался вытянуть ладошку из ее руки и потихоньку ускользнуть». Однако, судя по бешеной силе в голосе Евы, ничего подобного она позволять Эдварду не собиралась.

Шаги приближались.

Тьма и дыхание, тьма и дыхание – Джин прикрыла и без того сомкнутые веки еще плотнее.

– Не смотрите, – говорила Ева, – главное – никому не открывать глаза…

Джин услышала, как кто-то легким шагом обошел вокруг стиснувшей руки друг друга группы.

Ей безумно захотелось открыть глаза и посмотреть, кто же это. Скорее всего, вернулся хмурый сержант, и сейчас он скажет что-то, что заставит их всех ощутить вопиющую нелепость собственных действий, а ее лично – почувствовать себя дурой, ввязавшейся в чужую глупость.

– Это смехотворно, – сказала Джин громко.

– Джин, – в голосе Евы прозвучало тревожное предупреждение.

Кто-то снова и снова обходил круг. Еще, еще и еще.

– Нет. Простите, но – нет. Это переходит все границы.

– Джин, нет! Прошу вас, не надо! – Ева чуть не плакала от отчаяния.

Шаги затихли.

– Полное безумие, – бросила Джин.

Открыла глаза.

И стоявшая прямо напротив нее женщина в черном, с белым, точно мел, мертвым лицом дико закричала.

 

Пандемоний

Джин отшатнулась в ужасе, оступилась, повалилась навзничь и тоже завопила, перекрывая даже крик Дженет Хамфри. Падая, она натолкнулась на Еву – та потеряла равновесие, падая, ударилась головой о край металлического стула и замерла на полу.

– Ева! – вскрикнул Гарри.

Бросился к ней, приподнял, стараясь привести в чувство, однако тело молодой женщины лишь безвольно обвисало в его руках, она не шевелилась, не открывала глаз.

Дети заорали – и пустились врассыпную, силясь забиться в каждый более или менее укромный уголок полутемной комнаты.

Гарри осмотрелся – Дженет вроде бы исчезла, однако факт ее отсутствия никого особенно не успокоил.

Джеймс свернулся в комок, прикрывая голову руками, – сквозь его судорожные всхлипы снова и снова раздавались одни и те же слова:

– Пожалуйста, не надо меня наказывать! Пожалуйста, не надо меня наказывать!

Гарри увидел Эдварда. Тот стоял прямо и совершенно спокойно посреди царящего вокруг него хаоса – точь-в-точь живое сердце урагана. Вот он поднял к уху мистера Панча, прислушался, кивнул – и, сорвавшись с места, кинулся к приставной лестнице.

– Эдвард, погоди!

Мальчик не отреагировал.

Гарри взглянул на Еву – она дышала, но была без сознания. Нет, прямо сейчас он ничем не мог ей помочь.

– Джин, – обернулся к директрисе, – присмотрите за детьми. Никуда их от себя не отпускайте.

Джин будто слуха лишилась – сидела в углу и смотрела в пустоту расширенными невидящими глазами.

– Джин! – повторил Гарри резко и настойчиво. – Дети! Вы понимаете?

Она молча склонила голову.

Гарри осторожно опустил на пол бесчувственную Еву и последовал за Эдвардом.

Вверх по лестнице. Наружу. В ночь.

 

Тень ребенка

Эдвард бежал по призрачному аэродрому так быстро, как его только ноги несли. Над ним нависали фальшивые самолеты, черные хищные птичьи силуэты выделялись на фоне темно-серого, тяжелого от штормовых туч ночного неба. Брезентовые полотнища, мокрые от дождя, развевались на ветру и шлепали по деревянным каркасам, подобно гигантским перепончатым крыльям. Тени огромных фантастических воронов, казалось, преследовали его всюду, куда бы он ни бежал.

Вокруг загорались и пылали полные растопки большие корзины, раз за разом освещая ночь и обдавая его жаром пламени; краткие и яростные вспышки слепящего света в ночи, точно десятки взрывающихся маленьких солнц. А дождь все лил и лил – непрестанный и могучий, будто библейский Всемирный потоп.

– Эдвард!

Гарри откинул крышку люка и выбрался наверх. Встал во весь рост, осмотрелся – никаких признаков мальчишки, совершенно затерявшегося между самолетами. Гарри побежал, пытаясь его найти.

Рядом вспыхнула корзина с растопкой, но Гарри, вместо того чтоб прикрыть глаза от яркой вспышки, использовал ее короткий и яркий свет, чтобы получше оценить обстановку.

Там, впереди, на фоне каркаса одного из самолетов, вырисовывалась детская фигурка. Вот она мелькнула, вот исчезла из виду…

Гарри помчался к самолету.

Никого.

Он обвел взглядом окрестности, силясь сообразить, куда бы Эдвард мог побежать. Снова вспышка и еще. Гарри растерялся, утратил ненадолго чувство ориентации в пространстве. Эдварда нигде не было видно, собственно, несколько секунд не было видно вообще ничего, кроме отсветов пламени, танцевавших у него в глазах.

Гарри подождал, пока зрение придет в норму, и вновь принялся осматривать летное поле.

– Эдвард?

Да вот же он! Перед Гарри опять промелькнула фигурка бегущего мальчика, старавшегося укрыться за одним из фальшивых бомбардировщиков. Он пустился в погоню, задыхаясь, голова кружилась от бесконечных вспышек…

Взорвалась очередная корзина – пламя просветило ближайший бомбардировщик насквозь, словно рентгеновские лучи. Вот он где, значит. Внутри бомбардировщика Гарри ясно разглядел на миг или два тень ребенка, сжавшегося на полу ближе к носу макета.

– Эдвард! – крикнул Гарри. – Все в порядке, не бойся! Это я, Гарри! Ты теперь в безопасности!

Ответа не последовало. Свет погас, и теперь ему не удавалось ни рассмотреть, ни расслышать, что происходит внутри самолета. Он побродил вокруг, нашел наконец небольшое отверстие у самого фюзеляжа и не без труда пролез.

Гарри поморгал. Поморгал снова. Поначалу ему показалось, что его зрение расплывается из-за дождя, непрерывными потоками лившегося снаружи, но нет, внутрь самолета просачивались сквозь прорехи в брезентовой обшивке лишь отдельные тонкие струйки. Голова по-прежнему кружилась и болела из-за бесчисленных вспышек, дождь только усугублял ситуацию, беспрерывно тарабаня по пустому изнутри каркасу самолета, – Гарри словно заколачивали гвозди прямо в мозг. Внутри было темно – темнее, чем он думал.

Сощурившись, он вгляделся в темноту ближе к носу самолета, где промелькнула тень мальчика, и пошел туда.

– Эдвард, – заговорил он мягко и ласково, чтобы не напугать, – все в порядке. Ты теперь в безопасности…

Снаружи вновь вспыхнуло пламя, по брезентовой стене заплясали тени. Силуэт ребенка. За ним – еще один. И еще, и еще – казалось, дети подбежали к самолету и стояли, чего-то выжидая.

Гарри опять заморгал – да нет, сказал он себе, это просто странная игра света, а глаза его никак не могут привыкнуть к резким перепадам между вспышками и мраком.

А потом до него донеслась песенка:

– Как у Дженет Хамфри ребенок помирал…

У Гарри зазвенело в ушах.

– Не слушай, Эдвард, не слушай!

У другой стороны самолета выросли, освещенные вспышками, новые силуэты. Пение сделалось громче, явственнее.

– В воскресенье помер, в понедельник встал…

– Не слушай их! – кричал Гарри во всю силу легких. – Не поддавайся им!

Звонкие голоса зазвучали совсем близко, совсем ясно:

– А кто помрет теперь? Наверно, это ТЫ!

А потом вдруг настала тишина. Исчезли тени, прекратилось пение. Гарри слышал лишь стремительное биение собственного сердца и шум крови в ушах. Он медленно, с облегчением вздохнул.

– Все хорошо, Эдвард. Их больше нет. Нам ничто не угрожает. Ну-ка, возьми меня за руку.

Дотянулся, коснулся плеча мальчика, повернул его к себе…

Перед ним стоял не Эдвард.

Чудовищно раздутый в воде, белесый, гниющий труп уставился на Гарри единственным уцелевшим глазом:

– Помогите. Помогите, капитан…

 

Корзина с пиротехникой

Гарри с криком отскочил от видения, оступился и упал навзничь. Дышать стало трудно, грудь будто стиснуло стальным обручем.

Труп исчез; на его месте валялись лишь кипа еще нераскрашенных полотнищ брезента да пустые банки из-под краски.

Все еще дрожа, Гарри огляделся – он был один.

Выбраться из самолета он постарался так быстро, как только возможно.

Эдвард бежал, бежал… бежал, давно уже не осознавая, куда направляется или от кого спасается, понимая лишь одно: нельзя останавливаться.

Ограда летного поля не позволила ему вырваться – Эдвард со всего маху натолкнулся на нее, развернулся и помчался в противоположном направлении. Тропинка вела к холму, и теперь он мчался вверх по склону, надеясь, что хоть так сумеет найти путь к свободе. Он понял, как ярко выделяется на фоне ночного неба его силуэт, застывший на миг на самой вершине холма.

– Эдвард!

К нему приближался Гарри.

«Нет, – подумал Эдвард. – Нельзя. Надо выбраться, надо продолжать бежать».

Он сбежал с вершины, понесся по обратному склону. Обернулся, чтобы проверить, не настигает ли его Гарри, поскользнулся на мокрой траве – и кубарем покатился вниз с холма.

Где он – Эдвард не знал. Ничего не мог разглядеть, да и очки потерял к тому же, слетели во время падения.

Поерзал, пошарил вокруг себя – он лежал на щепках, издававших резкий запах керосина. Мальчик сел и нащупал вокруг себя проволочную сетку.

Кое-как различил возвышавшийся рядом холм и мгновенно сообразил, что произошло.

Он упал в корзину с пиротехникой.

Эдвард приподнялся на колени, отчаянно силясь выбраться, пока корзина не взорвалась.

Гарри видел и его падение, и то, куда он приземлился.

– Эдвард…

Помчался еще быстрее, борясь с усталостью измотанного тела, заставляя себя пошевеливаться. Надо успеть. Надо добраться до Эдварда, пока…

Корзина взорвалась, и Гарри отшвырнуло взрывной волной.

 

Это ваша вина…

Ева открыла глаза. Абстрактные, расплывчатые пятна, плывшие перед ее взором, постепенно начали собираться в нечто ясное, очевидное и вполне определенное. Разрозненные смазанные звуки сделались громкими, привычными и понятными. Над ней склонилось встревоженное, озабоченное лицо.

– Гарри?

Ева села и, несмотря на звон в ушах и головокружение, осмотрелась. Увидела вокруг себя слабо освещенные каменные стены бункера, обшитые рифленым железом, услышала унылый и непрестанный стук капель по крыше. Все вокруг выглядело серым, будто вылинявшим. Или, может, просто на душе у нее было настолько скверно.

Она разглядела детей и Джин, сгрудившихся поодаль. Все они выглядели перепуганными насмерть, и, судя по тому, как прижималась к ребятишкам немолодая директриса, еще не очень было понятно, кто у них там кого утешает.

Ева потерла лоб. Болело ужасно.

– Как долго я?..

– Пару часов, – сказал Гарри.

Ева вновь огляделась, быстро и настойчиво, игнорируя боль в голове.

– А где Эдвард?

Гарри держал что-то в кулаке. Разомкнув пальцы, он показал Еве предмет, лежавший на ладони. Очки Эдварда – изломанные, искореженные, с разбитыми стеклами.

Ева замотала головой. Череп взорвало изнутри новой вспышкой боли – но ей было уже все равно.

– Нет… о господи, нет, нет, нет!

– Он побежал. Я бросился за ним. Он упал прямо в пиротехническую корзину, и я, – голос Гарри задрожал и прервался, – я не успел добраться до него прежде, чем она… я пытался. Прости меня, мне жаль, мне так жаль!

Ева не знала, что сказать, что сделать – в душе поднимались горе и гнев, боровшиеся друг с другом, но равно искавшие выхода. Лицо ее исказила гримаса, руки сжались в кулаки. Она искала, на ком сорваться – и нашла.

– Это вы его отпустили, – обернулась она к Джин.

Та уставилась на нее, изумленно приоткрыв рот:

– Нет, я…

– Это ваша вина! – Ева грозно ткнула в нее пальцем.

Голова Джин поникла, она заплакала:

– Мне жаль, мне так жаль!

– Ева! – Гарри крепко обхватил молодую женщину за плечи. – Прекрати немедленно! Да, я понимаю, как сильно тебе хочется обвинить кого-нибудь в случившемся. В таком случае вини Дженет. Она главная и единственная виновница.

Плечи Евы поникли, боевой дух угас. В комнате стало тихо, только дождь стучал по крыше да рыдала Джин.

Неожиданно Еве кое-что пришло в голову, она задумчиво прищурилась:

– Нет. Тут что-то не так.

Вырвавшись из объятий Гарри, она подбежала к жалким пожиткам Эдварда, прихваченным во время спешного отъезда, и принялась рыться в них.

– Ева? – изумился Гарри. – Что ты делаешь?

– Его рисунок, – Ева судорожно шарила в сумке, – он бы никогда его… а, вот же он!

Ева вытащила картинку и, вне себя от удивления, принялась ее рассматривать.

Рисунок изменился – теперь женщина и мальчик стояли напротив дома. Платье женщины, длинное, в пол, было сплошь закрашено черным, лицо ее скрывала вуаль. А мальчик что-то держал в руках… нет, не «что-то», а куклу – мистера Панча.

Ева улыбнулась Гарри – и в глазах ее загорелось дикое, истерическое торжество.

– Эдвард не умер, он жив!

– Ева, – Гарри старался говорить как можно ласковее, – милая, у тебя шок.

– Нет у меня никакого шока, – голос Евы звучал спокойно и уверенно. – Ты видел его тело?

– Он был там, Ева. Он упал – я видел, как он падал, я… – Гарри беспомощно пожал плечами. – Полагаю, там не осталось ничего, что можно было бы увидеть.

Разговор их оборвался на полуслове – снаружи раздался шум мотора. Какая-то машина остановилась у самого бункера.

– Она забрала его в дом, – шепнула Ева. Протянула Гарри рисунок Эдварда, собираясь продолжать, но тут поднялась крышка люка и вниз по лестнице захромал Джим Родс.

– Капитан Берстоу, – начал он раздраженно, едва спустившись с последней перекладины, – можно узнать, какого черта вы приволокли ребятишек сюда?

Спорить еще и с доктором Родсом у Евы не было ни времени, ни сил. Она думала лишь об одном – скорее добраться до дома и спасти Эдварда.

– Они больше не могли оставаться в том доме, – отрезал Гарри, – там было опасно.

– Опасно? О чем вы? – Врач подозрительно уставился на Еву. – Это, конечно, ваша идея, мисс Паркинс? Очередная ваша дамская чушь?

Однако отпор ему дала не Ева, а Джин. Вскочила и пошла прямо на него – растрепанная, в измятой одежде, с еще мокрыми от слез щеками. В ней едва можно было узнать прежнюю миссис Хогг, надменную, преисполненную абсолютной уверенности в собственной правоте, зато теперь ее лицо пылало от боли, гнева и нескрываемой угрозы.

– Трое детей, доктор Родс. Трое, вы слышите?! Только вдумайтесь! Детей больше нет. Погибли! И погибли по вине этого вашего проклятого дома, и того… того, что в нем скрывается!

Родс обалдело выпялился на нее.

– Я вам говорила, – продолжала Джин. – Я сразу сказала: это место небезопасно, но разве вы послушали? Нет! Вы попросту бросили нас там. И теперь случилось это. Это! – Слезы снова побежали по ее щекам. – Почему? Зачем вы обошлись с нами так?! – И Джин зарыдала в голос, закрывая лицо руками.

– Не надо, Джин. – Гарри бережно обнял ее за плечи.

Щеки доктора медленно багровели.

– Но я поступал так, как, полагал я, будет луч…

Никто не заметил, как Ева вскарабкалась вверх по приставной лесенке и выбралась из бункера.

 

Снова в старом доме

Выскочив из люка, Ева со всех ног побежала по лужам к джипу. Она слышала крики Гарри позади, однако ждать его времени не было. В сознании билась одна-единственная мысль: скорее доехать до дома и спасти Эдварда.

Ева на полной скорости вывела машину с аэродрома – в зеркальце заднего вида мелькнула и исчезла одинокая фигура Гарри, и на миг Еве стало жаль его. Не стоило бросать его вот так, да и самой ей было без него плохо. Она уже как-то привыкла о нем заботиться. Оставалось лишь надеяться, что, когда все закончится, они не потеряют друг друга.

Когда все закончится…

Или, точнее, ЕСЛИ все закончится.

Ева гнала машину сквозь ветер и дождь – даже «дворники» джипа не справлялись с хлещущими по ветровому стеклу потоками воды – и пыталась успокоиться, начать мыслить здраво и рационально. Когда она доберется до дома, ей предстоит быть сильной. Сильной и смелой. Там не останется места для эмоций, для сомнений, терзавших ее сейчас.

Эдвард – в доме, в этом Ева была уверена. И, черт подери, Дженет его не получит.

Ева свернула на дорогу Девять жизней и повела джип по насыпи – с моря поднимался туман, окутывал машину клубами, по сторонам дороги вздымались волны, перехлестывая на землю. Начинался прилив. Еве казалось – весь мир вот-вот утонет, все сущее сговорилось помешать ей, любой ценой не допустить, чтобы она попала в Ил-Марш.

Стиснув зубы, она вновь надавила на газ.

Особняк выглядел еще более ветхим и запущенным, чем был в последний раз, когда Ева видела его. Вернулись спутанные, разросшиеся ветви и кусты – сад обратился в настоящие дебри, будто его никогда и не приводили в порядок. Словом, дом и его окружение вернулись в то состояние, в каком их угодно было видеть Дженет, подумалось Еве.

Она припарковала джип у ворот, отворила их – тяжелые, старинные, покрытые ржавчиной. Никто не отпирал их после того, как они с детьми покинули дом – ворота поддавались с трудом, с протяжным металлическим скрежетом, приходилось нажимать на них изо всех сил – будто ворота не желали ее впускать.

Дом за воротами, исхлестанный ветром и проливным дождем, словно с трудом удерживался, чтоб не упасть и не рассыпаться в прах, – тогда руины поглотит земля, а может, над ними сомкнется вода, окружающая остров.

Света в окнах не было. Дом выглядел пустым… однако Ева прекрасно знала: это не так.

Силясь унять бешеное биение сердца, молодая женщина глубоко вздохнула, потом еще и еще – и решительно пошла к парадной двери.

 

Мертвый дом

Ева распахнула дверь – огромную, старинную. В доме было совсем темно, если не считать тонких лунных лучей, здесь и там просачивавшихся сквозь затемнение и опущенные занавески. Она замерла, прислушиваясь. Единственным звуком было журчание воды, просачивавшейся сквозь дырявую крышу. Ничего. Никого.

– Эдвард?

Тишина. Опасаясь, что вода может вызвать короткое замыкание, Ева тем не менее попробовала включить свет – и лампочки медленно, неохотно засветились. Хотя «засветились», пожалуй, слишком сильно сказано: они гудели и мигали, никак не желая гореть в полную силу.

Мерцающий, слабый свет едва озарял холл, но Еве вполне хватило этого, чтобы буквально задохнуться от увиденного. Черная плесень расползлась всюду, дом погряз в сырости и гнили, распространявшихся по нему, будто метастазы смертоносной раковой опухоли.

Ева не видела женщины в черном, но прекрасно ощущала ее присутствие. Дженет. Она царила тут безраздельно, и гниль и разрушение были лишь ее демонстративным жестом, ее заявлением – отныне ее власть над домом практически безгранична.

Ева вошла в дортуар – кровати по-прежнему стояли, как их оставили во время торопливого бегства, – незастеленные, измятые. Все, кроме одной – той, на которой лежало тело Джойс, маленькое и жалкое, накрытое одеялом, – рядом на полу валялся отброшенный Гарри противогаз. Да, теперь Ева вспомнила – они не знали, как быть с трупом, вот и решили подождать с решением до следующего утра. Ева смотрела на тело на кровати и чувствовала, как сердце ее наполняют скорбь и безнадежность.

Ну нет! Она не сдастся! Тело Джойс напомнило Еве не только о том, что произошло, но и кое о чем другом: пора положить этому конец. Дженет не удастся выиграть. Ева ей не позволит.

Не в силах смотреть больше на мертвую девочку, она повернулась и торопливо вышла из комнаты.

В холле позвала еще:

– Эдвард!

Тишина и стук и шорох дождя…

В душу Евы закралось сомнение: может, она ошиблась? Может, мальчик и впрямь погиб на летном поле и все, что она себе навоображала…

Скрип-скрип.

У Евы свело живот, сердце подскочило.

Звук раздался снова, тихий, но явственный…

Скрип-скрип, скрип-скрип…

Тот же ритмичный звук, что она услышала в первую ночь, проведенную в доме. Звук, что заставил ее выбраться из постели и отправиться на поиски его источника в подвал. Звук, с которого все началось.

Скрип-скрип, скрип-скрип…

На сей раз поскрипывание доносилось не из подвала. Ева прислушалась – точно, скрипели наверху. Еве показалось – сердце ее вот-вот проломит ребра и выпрыгнет из груди. Она огляделась, опять напрягла слух.

Скрип-скрип, скрип-скрип…

Никаких сомнений – скрип раздавался сверху. И, подумала она с ужасом, можно с немалой долей уверенности предположить, из какой именно комнаты. Еве понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки, и твердым шагом она пошла вверх по лестнице.

По стенам стекали струи дождя и сбегали на ступеньки. Деревянные, мокрые и гнилые, они буквально рассыпались на глазах. Стоило шагнуть – из-под ног плескала вода. Доски шатались и прогибались под весом Евы, словно отшатывались от боли и ужаса, когда она ступала на них. Но, освещая себе дорогу зажигалкой Гарри, она шла и шла, спокойно и целеустремленно.

Скрип-скрип, скрип-скрип…

Ева добралась до верхней площадки и направилась в коридор. Лампы в нем горели еще более тускло, отбрасывая на стены лишь слабые призраки света, заставляли тени плясать, будто ночные кошмары из снов. Едва заметные в слабом освещении струйки воды на стенах казались венами и артериями на гниющей плоти дома.

Скрип-скрип, скрип-скрип…

Громче всего поскрипывание доносилось из-за закрытой двери детской. Вытянув перед собой зажигалку и опасаясь, что раньше, чем она доберется туда, ей наперерез бросится бог весть какой ужас, порожденный тенями, Ева сделала шаг вперед. Потом еще и еще.

Остановилась у двери – та была запертой, но поскрипывание совершенно точно доносилось из детской.

Ева потянулась к ручке, повернула – и дверь распахнулась перед ней настежь.

Молодая женщина замерла на пороге, не смея войти или даже взглянуть на творящееся внутри, но нет, пускаться в бегство она не собиралась. Слишком далеко она зашла, слишком много потеряла. Пора заканчивать. Немедленно!

Ева закрыла глаза.

Скрип-скрип, скрип-скрип…

Не обращая ни малейшего внимания ни на голос здравого смысла, умолявший ее бросить все и бежать, ни на дрожь в руках и ногах, ни на бешено колотившееся сердце, Ева снова глубоко вздохнула, раз и другой…

И вошла в комнату.

 

Возвращение в детскую

Детская преобразилась.

Пушистый богатый ковер устилал пол, окна скрывали бархатные, шитые золотом портьеры. Дальний угол безраздельно занимал большой резной платяной шкаф. Керосиновые лампы теплым ласковым сиянием освещали стены, оклеенные цветастыми обоями. У стены стояла роскошная детская кроватка, по полу были разбросаны десятки старинных игрушек. Обезьянки, бьющие в литавры, солдатики в алых мундирах, волчок, кукольный театр, раскрашенный в веселую красно-белую полоску…

Нигде ни следа плесени, ни пятнышка сырости.

В центре комнаты расположился на ковре увлеченно играющий Эдвард – он сидел спиной к Еве и даже не обернулся на звук ее шагов. Она заметила: теперь он одет в точности, как мальчик с фотографии, и объектом его внимания служит не кто иной, как все тот же мистер Панч… тот, да не тот: кукла, ранее почерневшая и заплесневелая, как и все прочее в доме, теперь была новехонькой, и ее свеженарисованная ухмылка так и сияла злобным торжеством.

Скрип-скрип, скрип-скрип…

Неподалеку от игравшего Эдварда покачивалась взад и вперед качалка – та самая, которую Ева видела в подвале в первую ночь приезда и совершенно справедливо заподозрила в том, что скрипит именно она. Как и вся комната, она выглядела теперь роскошно. В качалке не было никого, однако движение ее не прекращалось.

Ева засунула в карман зажигалку Гарри и тихонько подошла к Эдварду.

– Эдвард?

Мальчик не шелохнулся. Не обернулся, не взглянул – даже виду не подал, что ее услышал. Просто продолжал сидеть, как сидел, полностью погрузившись в игру с ухмыляющейся деревянной куклой.

– Эдвард! – позвала Ева вновь, громче.

Протянула руку и коснулась его плеча.

Эдвард стремительно обернулся, в глазах его сверкнуло бешенство. Он ткнул мистером Панчем прямо Еве в лицо – и попал точно в цель.

Ева отшатнулась, прижала руку к щеке, ощутила, как увлажняет пальцы кровь. Эдвард вновь повернулся к ней спиной и спокойно, будто ничего и не произошло, вернулся к игре.

Скрип-скрип, скрип-скрип…

Больше всего на свете Еве хотелось развернуться и навсегда выйти из этой комнаты и из этого дома. «Нет, – сказала она себе, – нет, нельзя. Нельзя допускать, чтобы Дженет победила».

– Эдвард.

Ева вновь склонилась над мальчиком, а чтоб он не полез опять в драку – силой прижала его руки к бокам. Эдвард боролся, изо всех сил пытаясь вырваться, брыкался и извивался, как только мог, однако Ева не ослабляла хватки. Он по-прежнему прижимал к груди мистера Панча – а она прижимала к себе его.

– Эдвард, нам пора уходить!

Стискивая в объятии рвущегося из ее рук мальчугана, она с трудом потащила его к двери.

Стоило ей подобраться к порогу – и монотонное скрипение качалки прекратилось.

По телу Евы пробежала дрожь, в крови кипел адреналин. Изо всех сил ухватив дергающегося, упирающегося Эдварда, она рванулась вперед – и ухитрилась выскочить за дверь за долю секунды до того, как та захлопнулась.

По пути назад из детской Ева не оглядывалась – честно сказать, не смела посмотреть, кто или что пустилось по ее следу. Просто бежала, волоча за собой мальчика по коридору, а он молча, исступленно и отчаянно вырывался, пытаясь любой ценой освободиться и вернуться в комнату. На маленьком личике застыло звериное бешенство, зубы были обнажены в яростном оскале. На бегу Ева подхватила его на руки, и Эдвард тотчас вцепился в ее лицо жесткими, сильными, согнутыми наподобие когтей пальцами, царапавшими до крови. Но даже терзавшая лицо Евы резкая боль не заставила ее отпустить Эдварда или остановиться.

Эдвард принялся колотить ее по голове куклой, однако Ева, намеренная вытащить мальчика из дома любой ценой, не отреагировала и на это.

Из-под двери детской стремительно хлынула черная плесень, стены задрожали под ее напором – плесень потекла вслед за ними по коридору, пытаясь догнать их и поглотить.

Боковым зрением она увидела рядом что-то темное, быстро приближающееся, покосилась на бегу, осознала, что это, и, задыхаясь, помчалась еще быстрее.

Добежала до лестницы. Припустила вниз по ступенькам – тут скорость пришлось сбавить, чтобы не оступиться или не уронить Эдварда.

Тонкий пронзительный женский крик заметался меж стен, обратился в яростный вопль – Ева, даже не обернувшись, прибавила шаг.

Теперь плесень распространялась еще скорее – вгрызалась в стены, заставляла их распадаться буквально на глазах. Прямо перед ними часть стены обрушилась, осыпав их штукатуркой. Ева на мгновение ухватилась за перила, чтобы не упасть, и принялась, задыхаясь, стряхивать с лица сырую пыль, едва не уронив Эдварда, но как-то ухитрилась все же удержаться и продолжить продвигаться вперед.

Прямо перед собой она видела парадную дверь – и при мысли об этом силы возвращались к ней. Всего-то и осталось – спуститься до конца с лестницы, потом пробежать через холл – и вырваться наружу. Несколько секунд – и все кончится.

Ева не замечала: плесень уже опередила ее, расплескалась, скользя по оставшимся ступенькам, разъедая и без того трухлявое дерево. А вот когда ступеньки впереди рухнули, этого не заметить было уже невозможно.

Ева прекрасно понимала, что произошло, однако сила инерции оказалась слишком велика. Она не успела вовремя притормозить – и упала, полетела вниз, рухнула ничком на пол. Падая, невольно ослабила сжимавшие Эдварда объятия – и мальчику удалось вырваться.

– Нет…

Эдвард припустил прочь, в спасительную тьму теней. Ева с трудом поднялась на ноги и, полная решимости не дать ему уйти, бросилась в погоню. Она видела – Эдвард направляется в дальний угол холла, и собравшийся там чернильный, непроглядный мрак вот-вот сомкнется вокруг него, поглотит. Отчаянным, почти безнадежным усилием Ева заставила себя побежать следом, протягивая руки: если мальчик ускользнет – конец, она потеряет его навсегда.

Неизвестно как, но Ева дотянулась до Эдварда. Мальчик остановился. Голова у Евы закружилась, и она вновь свалилась на пол, увлекая его за собой, однако на губах у нее играла счастливая улыбка. Она спасла его!

А потом пол под ними провалился – и они упали в темноту.

 

Демоны разума

Чуть склонив голову, Гарри пытался сконцентрироваться на управлении, на дороге впереди, на дожде за стеклами машины…

Главное – не думать.

Главное – не обращать внимания на волны прилива, перехлестывающие дорогу через колеса старенького автобуса доктора Родса. Отключить слух, чтобы непрестанно звучащие в ушах крики утопающих уносило ветром.

Когда Ева умчалась на его джипе, времени на раздумья особо не осталось. А автобус Родса просто был припаркован поблизости, плохо лежал, если можно так выразиться, вот Гарри и вскочил почти машинально за руль и врезал с ходу по газам. Куда направлялась Ева, он понимал прекрасно, и смел лишь надеяться, что успеет доехать достаточно быстро, чтобы ей помочь.

Волны ударялись уже о дно автобуса, становились все выше, все яростнее. И все отчаяннее звучали раздирающие слух крики тонущих.

– Нет! Господи, нет!..

Гарри попытался сыграть в свою обычную маленькую игру – трижды побарабанить по рулю пальцами. На сей раз не сработало. На лбу у него выступил пот, руки тряслись – однако немыслимым усилием воли он продолжал вести автобус дальше.

Нельзя сдаваться. Ева там – одна. Нельзя бросать Еву.

Голоса зазвучали в ушах ясно и четко:

– Помогите! Помогите, капитан!

Нет. Нет, нет и нет.

Гарри погнал еще быстрее.

– Помогите!..

Гарри пронзило смутное ощущение – кажется, он в автобусе не один. Он неуверенно покосился – и, естественно, рядом сидел утонувший летчик, уже являвшийся ему в фальшивом самолете, – мокрая, полусгнившая в воде форма, разложившееся лицо, пустая глазница на месте вытекшего глаза.

– Помогите, капитан, – потянулся к нему призрак.

Ну все – довольно. Гарри, усилием воли уняв бешеное биение сердца, снова устремил взгляд на дорогу.

Он слышал движение за спиной в салоне автобуса. Кто-то там рассаживался по сиденьям, шел по проходу вперед. И еще кто-то. А за ним – еще и еще. Призраков становилось все больше, по полу тяжело и медленно шаркали раздутые от воды ноги. Ближе. Еще ближе.

Гарри взглянул в зеркало заднего вида – в салоне автобуса собирались тени, зыбкие, бесформенные. Тени подбирались к нему.

– Помогите нам!

– Вас нет, – выплюнул Гарри коротко и зло. – Вас не существует. Не существует, ясно?

– Это ты нас убил, ты, ты…

– Нет! – заорал Гарри. – Я вас не убивал!

Автобус накренился влево, опасно близко к воде – однако Гарри удалось в последний момент его выровнять.

– Нет, – сказал он твердо, не оборачиваясь, – я вас не убивал. Нас подбили. Я пытался вас спасти.

Салон ответил тяжелым молчанием.

По-прежнему глядя только вперед, Гарри говорил и говорил, негромко и яростно:

– Вы – не настоящие. Самые обычные призраки. Знаю – я несу вас в себе, куда бы ни направлялся. Но вы – не настоящие. Вы – лишь порождения моего чувства вины, вот и все. Просто я до сих пор мучаюсь тем, что не сумел вас спасти. Пытался, старался… и не смог.

Молчание, мрачное и внимательное.

– Черт… простите меня, парни. Мне плохо, и всегда будет плохо. Но поверьте: я действительно сделал что мог – только вот не вышло. Я вечно буду нести эту муку в себе. Вы останетесь со мной до самой смерти.

Тишина.

Он позволил себе бегло обернуться в сторону салона – там было пусто. Никого, кроме самого Гарри. Призраки исчезли.

Только теперь, впервые за долгие месяцы, он позволил себе высказать вслух, что именно чувствовал насчет гибели своего экипажа и собственной неудавшейся попытки предотвратить трагедию. И в душе его разлился странный, холодный покой, по жилам побежала сила.

Наконец он был один. Впервые за бесконечные дни и ночи призраки прошлого оставили его.

На краткий миг Гарри прикрыл глаза, а потом снова всмотрелся в полускрытую ливнем дорогу.

 

Триумф Дженет

От воды скверно пахло застоявшейся гнилью, залежалой тухлой рыбой и чем-то другим, еще более мерзким. Отвратительная вонь наполняла ноздри и горло Евы, заставляла содрогаться в рвотных позывах. Удержаться Ева не успела – согнулась пополам, и ее вывернуло наизнанку.

Они с Эдвардом оказались в подвале. Обрушившийся пол первого этажа разметал и искорежил полки, доски вонзились друг в друга, перевернутые коробки рассыпались, бумаги, фотографии и вещи из далекого прошлого плавали в воде. Но как же поднялась вода, мелькнуло в голове у Евы. Теперь она доходила ей до пояса.

Наверху лопались водопроводные трубы, забрызгивая их черной, склизкой гнилью. Вода потоками вливалась в окошки подвала. Стены гнулись и стонали, поддаваясь напору воды, хлеставшей снаружи и распиравшей изнутри, – казалось, фундамент вот-вот не устоит и весь дом обрушится на голову.

Мерцающие, слабеющие лампы еще давали некое подобие света, но мигали все чаще.

Все тело Евы болело, но осматривать раны и ушибы и жалеть себя времени не было. Где же Эдвард? А, вот он – стоит на верхней ступеньке лестницы, прижимая к груди игрушку…

А рядом с ним стоит Дженет Хамфри – точь-в-точь как на рисунке Эдварда, и стены за ними чернеют и плесневеют все сильнее с каждой секундой.

– Эдвард! – воскликнула Ева, силясь перекричать шум льющейся воды. – Эдвард… С тобой все в порядке?

Мальчик молчал.

Ева попыталась было рвануться к нему – но на ногах будто цепи повисли. Она взглянула вниз: вокруг щиколоток обвивались гибкие и сильные серебристо-серые тела угрей. Они мешали двигаться, всем весом повиснув на ее ногах, терлись о них и, кажется, даже легонько покусывали. Живые кандалы, которых не разомкнуть!

Угри… будь они прокляты.

Ева подавила рвущийся из горла крик.

– Эдвард?!

Мальчик равнодушно смотрел на нее.

– Эдвард, милый, помоги мне…

Эдвард не откликался – его лицо ничего не выражало.

«Он ничего не соображает. Он как будто в трансе».

Дженет чуть склонила голову – мальчик взглянул в ее точеное, каменно-белое лицо. Подался вперед, будто прислушиваясь. И кивнул.

– Эдвард, милый! Нет!

Мальчик принялся спускаться по ступенькам, медленно и спокойно, не обращая внимания на стремительно поднимающуюся воду.

– Не-ет! – завизжала Ева, из последних сил стараясь высвободиться из мягкой и беспощадной хватки угрей. – Не-ет, ты его не получишь, тварь! Нет!

Эдвард крепче прижал к груди мистера Панча и зашел в воду еще глубже. Шел, направляясь в самый центр подвала, где Еве его было не достать. Вот он остановился – и молодая женщина с ужасом поняла, что именно мальчик сейчас сделает, какой приказ Дженет исполнит. Он утопится.

Вода все подступала и подступала, кипела и бурлила, доставала Эдварду уже до губ, а он даже не пытался уйти или уплыть прочь. Стоял и смотрел немигающе прямо перед собой.

– Эдвард, очнись! Эдвард, детка, прошу тебя, умоляю!

Ева билась, пытаясь вырвать ноги из ласково-беспощадного захвата угрей, но гибкие тела лишь плотнее обхватывали ее щиколотки и лодыжки. Она открыла рот – и, задыхась, нашла в себе силы закричать, срывая горло, женщине на лестнице:

– Он не твой сын!..

Единственным ответом ей послужили громкие скрипы и треск – весь дом на острове сотрясся до основания, окутанный плащом черной гнили.

– Оставь его в покое!

Ева снова безнадежно рванулась к Эдварду – вода доходила ему почти до ноздрей, широко распахнутые глаза застыли. Еве показалось – она понимает, какая борьба происходит у него внутри, там, за подрагивающими ресницами. Или, может, с ней просто опять играло воображение? Может, неровное мерцание света заставило увидеть то, чего не было и быть не могло – лишь бы за что-то ухватиться, зацепиться? Принять желаемое за действительное?

Нет, нет – Эдвард был там, Эдвард боролся, чтобы избавиться от охватившего его морока!

– Эдвард! – отчаянно кричала Ева. – Борись с ней, солнышко, не поддавайся!

Вода поднялась Эдварду выше носа. Он не совершил и попытки дышать.

«Эдвард, – Ева уже не могла кричать и мысленно пыталась достучаться до гибнущего мальчика, – помнишь, как тебя учила мама бороться с дурными снами при помощи добрых мыслей? Помнишь?»

Он закрыл глаза, молча и покорно.

– Эдвард! – завизжала Ева дико. – Эдвард! Добрые мысли поборют дурные сны! Тебе об этом мама говорила! Ты помнишь маму? ТВОЮ МАМУ?!

Глаза Эдварда распахнулись. Мальчик исступленно взглянул вверх – Дженет исчезла. На лестнице стояла его мать, в праздничном черном пальто, встревоженная, – точно такая, какой он видел ее в последний раз на крыльце их дома.

Мать тянула к нему руки, звала, ее фигура мерцала и расплывалась, вокруг шатались и трещали стены, словно дом снова был взорван.

Еще секунда – и матери не стало. На ее месте вновь оказалась Дженет, добрая, ласковая…

Эдвард плотно зажмурился – и с головой ушел под воду.

– Нет, нет, – слабо и безнадежно простонала Ева.

Бороться дальше не было сил. Она проиграла. Эдвард погиб. Дженет восторжествовала.

 

Призрачный хор

Ева уставилась туда, где скрылась под водой голова Эдварда. Там ничего не происходило – ни круги не пошли, ни даже пузыри на поверхности не показались. Наверное, оставалось лишь признать – все кончено. Мальчик утонул. Сердце словно пронзило острым ножом.

Но вдруг вода внезапно забурлила, расступилась – и Эдвард снова поднялся над ее поверхностью. Запрокинув голову, он силился отдышаться – и вдруг, вскинув руки, изо всех сил швырнул мистера Панча вверх по лестнице!

По подвалу прокатился отчаянный, гневный и страшный крик – в сердце Евы забрезжил лучик надежды.

– Ты проиграла! – закричала она сотрясающимся стенам. – Ты ему не нужна, слышишь?!

Стены осветились чудовищными вспышками – будто мощные молнии пробежали по ним и схлестнулись на потолке. Боль и гнев Дженет разносили дом на части.

Угри ослабили хватку на щиколотках Евы – ей удалось вырваться. Вода доходила ей уже по шею – пришлось плыть к Эдварду, неумело старавшемуся удержаться на поверхности. Мальчик протянул к ней руки, в глазах, устремленных на Еву, сияли облегчение и радость. Еве показалось, что внутри у нее лопнула какая-то струна.

Дотянулась, обхватила Эдварда.

– Все, солнышко, ты в безопасности. Ты со мной…

Она шептала и шептала, а из воды медленно возникали десятки рук, маленьких, серых, тронутых пятнами разложения. Десятки детских рук с не по-детски хищно согнутыми пальцами.

Руки обхватили тело Эдварда и потянули его вниз. На дно.

– Нет!

Ева вцепилась в мальчика, принялась вытаскивать его обратно на поверхность. На некоторое время ей это удалось – они с Эдвардом даже поднялись на ступеньки, еще не застигнутые поднимающейся водой. Но оттуда тянулись все новые и новые руки, шарящие в воздухе, ищущие. Вот ледяные мокрые пальчики впились ей в ноги, в подол платья, ухватили, потянули за собой…

– Отпустите нас!

Их было слишком много. Ева боролась, но тщетно – маленькие ручки увлекли их с Эдвардом под воду.

Уже под водой Ева открыла глаза…

Будто сквозь мутное стекло она увидела: пол подвала разрушен, стены медленно падают. Море ворвалось внутрь. И всюду вокруг них с Эдвардом мелькали маленькие, пляшущие тени.

Жертвы Дженет. Ее призрачный хор.

Все они носили следы той смерти, которую приняли, – раны, синеватую бледность отравления, ожоги. Ничего человеческого не было в искареженных привидениях – пустые, точно у снулой рыбы, глаза, склизкая кожа, раззявленные рты, полные кинжально-острых зубов, хищно протянутые руки с длинными когтями.

Руки, пытавшиеся ухватить Еву и Эдварда и увлечь их в бездонные морские глубины.

Ева боролась как могла, отдирая от себя их пальцы, вырываясь из омерзительных объятий, – однако воздух в легких стремительно убывал, а рук было слишком много, и сила их была велика. Они вцеплялись в ее одежду и плоть – и медленно, но неуклонно тянули за собой вниз.

Эдвард и не пытался бороться, лишь тесно прижимался к ней. Вскоре и сама Ева ощутила всю бесплодность дальнейших усилий, смирилась с неизбежным и лишь постаралась покрепче обнять его напоследок, ощущая дрожь, пробегавшую по маленькому, тощему тельцу.

Что ж, по крайней мере они будут вместе в последние мгновения жизни и погибнут тоже вместе.

Ева закрыла глаза.

 

Падение

Гарри припарковал автобус, вышел и, немедленно промокнув до нитки, бросился в дом… точнее, в то, что от него еще оставалось – дом рассыпался, распадался прямо у него на глазах. Гарри прошел в холл – и тут же наткнулся на черную дыру в полу, заполненную водой почти доверху. Дом гнил изнутри, и разрушение достигло апогея.

– Ева?

Ответа не было. Гарри заглянул в дыру в полу. Подвал залило водой почти по самый потолок… а потом он услыхал доносящиеся оттуда, снизу, женские крики.

Ева!

Гарри скинул реглан, уже готовый прыгать, однако в последний момент остановился. Дыра казалась чересчур мала, да и таила слишком много неизвестного, чтобы действовать очертя голову. Голос здравого смысла заставил его побежать в кухню – и рвануть дверь, ведущую в подвал.

На пороге стояла Дженет.

Женщина в черном медленно подняла мрачные бездонные глаза и двинулась к нему.

– Не советую, – предупредил Гарри.

Дженет остановилась, будто в недоумении.

– Не боюсь я тебя, – выплюнул Гарри, чувствуя внутри спокойствие и уверенность, каких не испытывал уже давным-давно. – Больше у тебя нет надо мной власти.

Привидение молча смотрело на него.

– Ты могла бы сделать для Натаниэля больше, верно? Дело не только в твоем яростном гневе на совершенную против тебя несправедливость. Чувство вины за то, как дурно ты о нем позаботилась – вот что тебя гнетет.

Что-то странно человеческое мелькнуло на миг в угольных глазах женщины в черном.

– Пропусти меня. – Гарри повелительно указал рукой в сторону.

Дженет вздрогнула и отодвинулась от двери.

Ступеньки лестницы почти полностью ушли под воду, которая все поднималась – и там, в глубине, Гарри едва различил силуэты женщины и ребенка, которых нечто незримое увлекало все дальше от поверхности, все ближе ко дну. Увидел – и нырнул с лестницы.

Ева взглянула наверх и узнала Гарри. Его присутствие придало ей новые силы, она принялась вырываться из удерживавших ее когтей с мужеством отчаяния.

Гарри подплыл к ним и вцепился в Эдварда. Поначалу мальчик слабо сопротивлялся – решил, что это – очередная атака сил, подвластных Дженет, – но вскоре, подталкиваемый Евой, позволил Гарри вытянуть его из ее объятий.

Стоило Гарри подхватить Эдварда – и призрачный хор разомкнул когтистые пальцы, отшатнулся прочь, точно в страхе. Гарри стиснул руку Евы – и вместе с ней рванулся вверх.

Сердце молодой женщины неистово плясало в груди, внутри затеплилась надежда – они втроем поднимались к поверхности воды, вот они уже всплыли…

Стремительно рванувшаяся снизу рука ухватила Еву за цепочку с медальоном и со страшной силой потянула назад, вновь утягивая под воду.

Невольно отпустив руку Гарри, она прижала ладонь к горлу, борясь с удушьем, – и тотчас же десятки рук вцепились в ее одежду…

И тут цепочка лопнула. Медальон, украшенный изображением херувима, медленно пошел ко дну.

Ева машинально попыталась нырнуть за ним в глупой попытке спасти любимый талисман, однако Гарри был начеку – держал крепко, тащил и тащил вверх.

«Ну и пусть, – подумала Ева. – Главное – двигаться вперед».

Задыхаясь и жадно хватая ртами воздух, они вынырнули одновременно.

– Давай! – крикнул Гарри и поплыл к лестнице.

С грохотом обрушился потолок над дверью, отрезая им путь к бегству.

– Дженет! – ахнула Ева, с трудом увернувшись от падающих камней, и в панике огляделась. – Сюда, Гарри…

Она первой поплыла в противоположный конец подвала, к дыре, через которую упала с Эдвардом. Гарри с мальчиком на спине последовал за ней. Вода почти добралась до потолка, когда Гарри поднял Эдварда над собой и помог ему выбраться сквозь отверстие. Убедившись, что все в порядке, обернулся к Еве.

– Теперь ты, – выдохнул, приподнимая ее за талию.

Тяжело дыша, Ева подтянулась на руках и выбралась из воды. Дом трещал и сотрясался. Вокруг, точно снаряды, падали камни и доски, и Ева едва успела отпрыгнуть от падавшей прямо на нее потолочной балки.

– Скорее! – крикнула она, протягивая руку еще находившемуся в воде Гарри.

Ухватившись, он начал протискиваться в тесную для его широких плеч дыру. На мгновение встретился глазами с Евой и улыбнулся, она ответила улыбкой… и тут выражение лица Гарри изменилось, словно он увидел кого-то у Евы за спиной.

Наблюдая за ними, в углу холла стояла Дженет. А потом женщина в черном подняла глаза к потолку и закричала, гневно и дико.

Гарри понял, что она задумала, что сейчас случится. Немыслимым, нечеловеческим усилием воли выбрался из дыры, вскочил на ноги, схватил разом Еву и Эдварда и отшвырнул их в сторону входной двери.

Ева, не удержав равновесия, повалилась на пол.

Приподнялась, посмотрела наверх – потолок всей тяжестью обрушился на Гарри.

– Не-ет!

Она беспомощно смотрела, как тело ее любимого дернулось и застыло под страшным ударом балок и камней, оглушивших его, переломавших ему кости, отнявших у него жизнь. Гнилые половицы не выдержали рухнувшей на них тяжести и проломились, увлекая мертвого Гарри в воду, выплеснувшуюся из пролома, разливающуюся потоком по полу холла…

А Дженет все кричала, и ее крик заставлял дрожать и разлетаться камни стен. Через мгновение могла обрушиться и уцелевшая часть потолка – то была последняя попытка хозяйки особняка Ил-Марш завладеть Эдвардом.

Ева вытолкнула мальчика в дверь и бросилась за ним.

Крик Дженет перешел в пронзительный визг, высокий, невыносимый, – треснули и разлетелись оконные стекла, и в каждом летящем осколке, казалось, отражался ее гнев, бешенство и боль.

Спотыкаясь, Ева и Эдвард бежали прочь от дома, не смея остановиться или оглянуться. Оступались, падали, поднимались – и бежали, бежали, к воротам и дальше, туда, где начиналась насыпная дорога…

Лишь там Ева остановилась и обернулась к дому.

Дома больше не было – остался лишь почерневший, сгнивший остов, окруженный горами мусора. Перекошенные, истресканные руины стен, переломанные балки – пятно выливавшейся наружу из основания черной воды, маслянистой и липкой на вид, будто нефть.

Крики стихли.

Наступила тишина.

– Гарри… о, Гарри…

В глубине души Ева понимала: все кончено, его больше нет, однако никак не могла себя заставить поверить в случившееся. Слезы струились по ее лицу, она всхлипывала и все повторяла его имя.

– Гарри!

Застыв, Ева долго сидела, уставившись невидящим взором в останки дома.

А потом в ее ладонь робко легла маленькая теплая ручка и легонько пожала ее. Ева перевела взгляд на Эдварда.

– Жалко Гарри…

Таковы были первые слова, произнесенные мальчиком.

Ева исступленно сжала его в объятиях – их слезы смешались.

Дождь кончился. Забрезжил рассвет.

Из тумана выглянуло далекое, по-зимнему холодное утро и озарило их первыми лучами.

 

Жили они долго и счастливо…

Воздушные налеты закончились, а Лондон – по крайней мере, большая его часть – устоял.

Дороги были усыпаны мусором. Почти на каждой улице зияли незажившими ранами руины разбомбленных домов – странные останки исчезнувшей цивилизации, ожидавшие, пока место их займет цивилизация иная, новая. Прошлое осталось позади – а будущее еще только предстояло творить.

С города точно сорвали тягостный покров страха. Отныне лондонцы могли вернуться к нормальной повседневной жизни, не боясь погибнуть в любую минуту. Терзавшая их каждую ночь перед сном мысль – а проснусь ли я следующим утром? – отступила. Почти исчезла и боязнь нацистского вторжения. Война никуда не делась, но теперь она шла далеко от Англии. Люди приходили в себя, оживали. Впервые за долгое время они позволяли себе роскошь – надежду.

В гостиной своего маленького, уютного, окруженного верандой домика в Хэкни Ева заворачивала в бумагу подарок ко дню рождения. Летнее солнце струилось в распахнутые окна – в такой славный денек всякий невольно порадуется, что живет на свете. Примерно это и пыталась чувствовать Ева – и чаще всего у нее даже получалось.

Она отнесла яркий, веселый сверток в столовую. Там стоял по-праздничному одетый Эдвард и, насупившись от усилия, так и этак поправлял перед зеркалом галстучек.

– Готов? – подмигнула его отражению Ева.

– Готов, – повернулся Эдвард.

Ева разгладила его воротничок, поправила галстук:

– Ты весьма элегантен.

Мальчик просиял, и у Евы горестно заныло сердце.

Семь месяцев. Ровно семь месяцев прошло после катастрофы в Ил-Марш. Семь месяцев боли, тоски и гнева, мучительного чувства вины и скорби утраты, попыток собрать себя из осколков и начать все сначала. И наконец – спасительного облегчения, порожденного простым осознанием того, что они живы. Ева и Эдвард пробуждались к жизни заново. Вместе. Начинали забывать о доме на острове – и Ева смела надеяться, что и дом позабыл о них.

– Вот, – она протянула Эдварду подарок, – с днем рождения, милый.

Личико Эдварда осветилось счастливой, искренней улыбкой – в эту минуту Ева любила его остро, до боли. Торопясь, он начал разворачивать пеструю бумагу, Ева принялась помогать, и очень скоро из обертки показались коробка с цветными карандашами и большой, толстый альбом.

– Теперь ты сможешь рисовать по-новому, – сказала Ева. – В цвете.

Эдвард неуверенно посмотрел на альбом – Ева увидела, как блекнет его улыбка, как темнеет взгляд, словно тучи вдруг набежали на летнее солнце. На мгновение перед ней снова возник онемевший от горя мальчик.

Сердце ее тревожно упало.

– Эдвард, дорогой? Что случилось?

Приемный сын долго не сводил глаз с карандашей, а потом робко взглянул на Еву:

– А она точно не вернется?

Эта мысль не покидала их ни на мгновение. Не важно, как далеко они уехали, не важно, как старались заполнить свою новую жизнь радостями и заботами, – она скрывалась поблизости. Дженет преследовала их. Гуляли ли они в парке, просто ли шли по улице – кто-нибудь из них замечал краем глаза женщину, неуловимо на нее смахивавшую – и они снова возвращались во мрак и ужас той ночи в доме на острове. А потом мгновение ускользало – и жизнь медленно возвращалась к ним. Впрочем, в последнее время эти изматывающие минуты врывались в их существование все реже и реже, и – надеялась Ева – однажды прошлому предстояло исчезнуть вовсе. Острая боль отступала, сменялась тупой, ноющей. Так должно было случиться, и так случалось. Просто… исцеление еще не было окончательным.

– Она не вернется? – В глазах Эварда сквозил страх.

– Нет, – твердо ответила Ева, – она исчезла.

Эдвард все еще смотрел нерешительно, требуя более основательных заверений, и Ева вновь произнесла слова, которые повторяла уже множество раз, – слова, которые ему необходимо было услышать, чтобы поверить в них. Да и самой Еве хотелось бы в них верить.

– Она кормилась нашими печальными мыслями. И пока мы будем веселыми и довольными, пока останемся счастливыми – она не сможет вернуться. Понимаешь, милый? Пообещай мне, что всегда будешь счастлив. Обещаешь?

– Ага, – пробормотал мальчик без особой уверенности.

– Эдвард?

– Ага, – на сей раз это прозвучало куда более твердо.

– Вот и славно. А кто сейчас улыбнется?

Личико Эдварда озарила улыбка – и в комнате будто засияло второе солнышко.

– Отлично! – похвалила Ева.

– А теперь ты, – потребовал Эдвард, все так же улыбаясь.

Ева лукаво указала себе на уголки губ – и подарила ему улыбку, мягкую и нежную, совсем не похожую на прежнюю, вымученную, искусственно натянутую, точно часть доспеха, необходимого в ежедневной битве за выживание. Улыбку, рожденную из радости, облегчения и любви к Эдварду. Мальчик все прекрасно понимал, и это понимание заставляло его любить свою новую мать лишь сильнее и глубже.

Улыбка Евы дрогнула лишь на миг, когда взгляд ее упал на висевшую на стене фотографию в рамке. Стоило лишь мельком взглянуть – и ее всякий раз выбивало из колеи. Даже самый солнечный и веселый из дней таил в себе печальные, темные тени.

Непрошеные слезы навернулись Еве на глаза – фотография затягивала ее в мир воспоминаний. Гарри и его экипаж – они смотрели в камеру, молодые, веселые. Навечно оставшиеся молодыми и веселыми. Ева увезла фотографию с фальшивого аэропорта и вставила ее в рамку – единственное, что осталось у нее на память о Гарри…

Ева утерла слезы. Напомнила себе собственные слова – надо жить настоящим, надо заботиться о тех, кто в тебе нуждается.

– Давай-ка отправляться. Пора. – Она взяла Эдварда за руку, и женщина с мальчиком вышли из дома и зашагали по залитой солнцем улице.

Столовая опустела…

Почти опустела.

Медленно выступила из теней на свет высокая тонкая женщина в черном. Подплыла к фотографии на стене. Всмотрелась в улыбающиеся лица.

А за ней потянулись другие невысокие фигурки – искалеченные тела и лица, хранившие следы той смерти, которой им довелось погибнуть, пустые глаза. Губы зашевелились, и десятки голосов тихонько, едва слышно завели песенку:

– Как у Дженет Хамфри ребенок помирал… В воскресенье помер, в понедельник встал… А кто помрет теперь? Наверно, это ТЫ!..

Призрачный хор затих и исчез, а высокая стройная женщина в старинных траурных одеждах смотрела и смотрела на фотографию – пока под тяжестью ее взгляда не треснуло и не раскололось стекло.

На мгновение десятки посыпавшихся на пол осколков отразили белое, словно мел, лицо, а потом женщина беззвучно растворилась среди теней.

Она ждала…