– Это был несчастный случай, вот и все. Ужасный, трагический несчастный случай.
Джин всегда гордилась незыблемостью своих убеждений. В свое время ей довелось немало потрудиться, чтоб сделать их таковыми. Иногда ей казалось: ее сознание – самое аккуратно прибранное место на свете. Любая мысль, любое ощущение – строго на положенном ему месте, выверено до миллиметра и гвоздями приколочено для верности. А все, что казалось неприятным или не укладывалось по той или иной причине в привычную картину мира, отбрасывалось подальше, будто ненужные безделушки в дальний ящик комода, куда складывают то, на что и смотреть не хочется, и избавиться жаль.
А теперь она чувствовала, что все случившееся в последние дни, увиденное и услышанное, заставляло пошатнуться доселе незыблемую картину мира. Представления и верования более не стояли недвижимо, в покое и безопасности, они сорвались с места и задвигались, сталкиваясь, сшибаясь, натыкаясь друг на друга. Дверь комода распахнулась, и из дальнего ящика повалили тайные, темные, непрошеные мысли. Если не остеречься, эти мысли завладеют ею. Раз и навсегда.
– Ужасный, ужасный несчастный случай!
Джин твердила и твердила эти слова, точно мантру, кивая всякий раз, когда повторяла их, – будто если произнести их достаточно раз, они станут реальностью.
Снаружи над горизонтом взошло солнце, обещавшее прекрасный, чу€дно поскрипывающий морозцем зимний денек. Сияющие лучи потянулись в высокие окна, озарили столовую ярким и чистым светом. Но никакому солнцу не под силу было порадовать людей, сидевших вокруг стола и старавшихся сбиться как можно плотнее.
Поскольку положить тело Джойс было некуда, Гарри пристроил мертвую девочку на ее собственной кровати и набросил сверху одеяло. Дверь в дортуар плотно прикрыли, дети получили твердый приказ не входить туда ни под каким видом, однако в приказах необходимости не было.
Входить не хотелось никому.
Ева и Гарри, не спуская глаз с оставшихся детей, строем отвели их в столовую и велели держаться вместе. Так и сидели ребятишки молча, почти окаменев от ужаса, – все, кроме не перестававшей горько плакать Руби. Гарри и Ева тоже присели к столу, пытаясь сообразить, что же предпринять теперь.
Джин стояла, повернувшись к ним спиной, не желая, чтобы другие видели, как отчаянно она борется с подступающими слезами, как пытается не поддаться нахлынувшим эмоциям. Впервые в жизни происходило нечто ставившее под сомнение всю ее систему мира, и она искренне не знала, что с этим поделать.
– Это был несчастный случай, вот и все. Ужасный, трагический несчастный случай.
Гарри подошел сзади и осторожно коснулся ее плеча.
– Джин?
Она обернулась – губы дрожали, широко раскрытые глаза слепо блуждали…
– Это был не несчастный случай, – сказал Гарри очень мягко.
В комнате воцарилось молчание. Даже Руби перестала всхлипывать.
Ева встала. Беспомощность в ней боролась со страхом и гневом, верх брало то одно, то другое. Ей просто необходимо было что-то предпринять. Сделать хоть что-нибудь.
Остановившись у стены, молодая женщина медленно провела пальцами по возникшей там новой трещине, поднесла руку к глазам и принялась внимательно изучать, словно пальцы были чем-то испачканы.
«Вот оно, – подумалось внезапно, – вот же оно, вот…»
– В чем смысл? – спросила Ева негромко.
Обвела взглядом комнату, словно впитывая сознанием черноту, трещины, внутрь которых не проникало солнце…
– Ты его этим не вернешь! – закричала в голос. – Не важно, скольких ты убьешь, он не вернется!
Последние три слова она просто проорала на весь дом.
Дети смотрели глазенками, полными страха. Никогда еще они не видели свою добрую, улыбчивую учительницу в подобном состоянии. Сначала директриса, а теперь и мисс Паркинс…
– Просто оставь нас в покое!
Подбежал Гарри, крепко обнял ее и прижал к себе. По телу Евы пробежала дрожь, и напряжение отступило. Гарри отвел ее обратно к столу, усадил.
– Поедем, как только вода схлынет, – сказал твердо. – Я вас довезу до деревни, а там разберемся, как вас отправить домой.
Ева снова напряженно замерла.
– Снова в деревню нам нельзя, – отрезала она.
Гарри удивленно вздернул бровь.
– Отвезите нас на авиабазу.
На мгновение Гарри растерялся от подобного требования. Помолчал – как показалось ей, будто что-то прикидывая или соображая… и наконец улыбнулся:
– Отлично.
Эвакуация шла полным ходом. Детей в страшной спешке вывели из дома, позволив взять с собой ровно столько вещей, сколько влезало в багажник джипа. Эдвард, заметила Ева, крепко сжимал в руке мистера Панча, – да эта игрушка прямо на глазах гниет, как мальчик вообще может до нее дотрагиваться без омерзения? Прикосновением к плечу она заставила Эдварда остановиться.
– Это с собой мы взять не можем, – сказала она ласково, но непреклонно и даже выдавила из себя бледное подобие улыбки. – Место этой вещи – в доме.
Эдвард даже не подал вида, что услышал, и еще крепче сжал куклу.
– Пожалуйста, Эдвард, отдай мне, – в голосе Евы зазвенела сталь.
Он помотал головой.
– Эдвард!
Ева попыталась взять у него игрушку, однако мальчик торопливо спрятал ее за спину.
Сдаваться Ева не собиралась. Одной рукой она твердо стиснула запястье Эдварда, а другой просто вырвала у него куклу силой, и пока отнимала – ощутила острую боль в руке. Ева ахнула. Уронила мистера Панча и принялась осматривать свои пальцы – между большим и указательным появилась глубокая, кровоточащая царапина.
«Черт возьми, – подумала она, – эта дрянь такая старая и растресканная, что кожу мне содрала!»
Подобрав куклу с земли, Ева внимательно ее осмотрела: щербатая ухмылка никуда не делась, но на зубах алела кровь. Если это не было бы невозможным, она поклялась бы: мистер Панч ее укусил.
Ева швырнула игрушку обратно в дом. Покосилась на Эдварда, – нет, ничего, он молча забрался в машину вместе с остальными.
Когда все кое-как втиснулись в джип, Гарри сел за руль и тронул машину с места. Ева сидела сзади, с детьми. Все смотрели вперед, и только Эдвард, заметила она, вытянув шею, глядел через заднее стекло на удаляющийся дом.
– Эдвард, – позвала Ева.
Мальчик повернул к ней лицо с темными, нечитаемыми глазами.
– Не оборачивайся, не надо.
Ева смотрела ему в глаза – и, в конце концов, мальчик сдался и принялся, как и прочие, глядеть вперед.
Ярость.
Дикая ярость горела в сердце женщины, стоявшей у окна детской и провожавшей черным взором исчезающую вдали машину.
Она протянула руку, будто пытаясь дотянуться до людей в джипе, достать их, заставить вернуться. Бесполезно: они слишком далеко. Пальцы женщины уперлись в оконное стекло, она согнула их, будто когти. Ярость – ее жизненная сила, источник существования, позволявший ей до сих пор пребывать в мире живых, – жгучими волнами поднималась в душе.
Она вонзила пальцы в стекло, ногти скрежетали, царапали и скребли – и стекло поддалось, по нему побежала паутина трещин.
Джип добрался до материка – и пропал из виду.
Женщина, видевшая, как спасается ее враг, издала стон боли и гнева. Пальцы ее вдавились в треснутое стекло еще сильнее, скрежет ногтей сделался громче.
С внезапным грохотом и звоном стекло стремительно раскололось на тысячи крошечных осколков.
Нет. Она не позволит им сбежать.