— Лейси! — через весь коридор орала Джейн Дженсен, не желая пользоваться ни телефоном, ни интеркомом. — Принеси обложку, что прислали из отдела оформления!

Лейси бросила дела, за которые бралась в десятый раз за день, и схватила большой конверт из плотной бумаги, доставленный еще утром.

Господи, она ведь храбрится, как щенок, которого вот-вот отшлепают газетой! Разве угадаешь, какая сегодня Джейн: спокойная и снисходительная или съехавшая с катушек? Лучше приготовиться к порке, а если шефиня в приемлемом полувменяемом состоянии — значит, крупно повезло.

Лейси вручила Джейн конверт и попятилась к двери.

— Подожди! — Джейн достала из конверта макет обложки и протянула Лейси. — По-твоему, можно ее использовать для новой книги Кендалл Эймс? Как, говоришь, она называется?

— Рабочее название — «Брань на вороте».

— Разве книга не о писательницах? — спросила Джейн и сделала такое недовольное лицо, что морщинки вокруг рта стали глубже и заметнее.

— Да-да, — закивала Лейси. Она уже усвоила: поправлять Джейн и спорить с ней ни в коем случае нельзя. — Есть же поговорка: «Брань на вороте не виснет».

— Вот как…

Сегодня Джейн казалась апатичной и заторможенной. Неужели шпильки и подколы об успокоительных — чистая правда?

— По-моему, звучит здорово! — чересчур восторженно воскликнула Лейси. — С одной стороны, легко запоминается, с другой — создает интригу.

Джейн не ответила, и Лейси всмотрелась в макет. Обложка получилась неплохая: на блестящем темно-малиновом фоне чернеет силуэт высокой фигуристой девушки в мини-юбке. У ног, обутых в изящные туфельки, лежит портфель.

Лейси прекрасно понимала, какого ответа ждет Джейн, но ведь на карту поставлена карьера писательницы, ее писательницы.

— Это же обложка для новой книги Кэролин Синклер! — наконец воскликнула она, озвучив очевидное: имя Синклер занимало верхнюю треть обложки.

Джейн откинулась на спинку стула, продолжая буравить Лейси взглядом.

— Кэролин обложка не понравилась, оформительский отдел готовит для нее новую. Можно наверх втиснуть название книги Кендалл, а вниз, к портфелю, — ее имя. Обложка перспективная, в самый раз для женского романа, — с каменным лицом заявила Джейн и добавила: — Мы столько денег на нее потратили!

Лейси нервно сглотнула, чувствуя, что снова должна озвучить очевидное.

— Обложка перспективная, но… книге совершенно не подходит. Учитывая положение Кендалл Эймс, разве не стоит нам постараться и выпустить ее книгу с броской обложкой?

Джейн перевела взгляд на макет:

— У нас тут девушка с портфелем. Вполне можно пририсовать торчащую из портфеля рукопись. — Она пожала плечами, словно говоря: «Тоже мне проблема!» — Зачем отказываться от чудесного макета? К тому же одна обложка не спасет карьеру Кендалл Эймс!

— Да, только если сразу списать Кендалл со счетов, у нее точно ничего не получится. С такой обложкой мы обречем ее на провал! Разве не в интересах издательства сделать так, чтобы книга Кендалл хорошо продавалась?

Лейси приготовилась к порке, однако Джейн решила сыграть в строгую, но великодушную наставницу.

— Ну за что мне такая экзальтированная помощница? — Джейн зацокала языком и отложила макет. — Первое правило издательского бизнеса — учись урезать расходы. Книги Кендалл Эймс продаются все хуже. Мы даже контракт с ней продлять не собираемся. Выпустим книгу, и точка. А перспективную обложку, то есть деньги, выбрасывать незачем.

— Но…

— Уж поверь моему опыту! — с нажимом проговорила Джейн и отвернулась, показывая, что аудиенция окончена.

* * *

Стив Труэтт стоял на ярко освещенной софитами сцене. От волнения щеки горели румянцем, глаза блестели, голос разносился по банкетному залу отеля, убеждая рафинированную публику, что нет пределов самосовершенствованию.

— Господь создал нас не сторонними наблюдателями! Он создал нас не для того, чтобы мы отсиживались на скамейке запасных, боясь вступить в игру!

Собравшиеся притихли, но в воздухе пульсировала энергия их единого порыва стать чище и лучше.

— Не отравляйте душу негативизмом. Не ищите легких путей. Все в руках Господа, однако выбор всегда за нами.

Публика попроще разразилась бы благоговейными «аминь!» «аллилуйя!», но здесь все были в вечерних платьях и костюмах стоимостью в несколько тысяч долларов. Фэй украдкой огляделась по сторонам. Каждый из присутствующих заплатил по двести пятьдесят долларов, которые пойдут в фонд приюта для жертв насилия и организованного при нем центра досуга.

Приют «Радуга», тихая пристань для жертв всех видов насилия, для Фэй был не просто проектом, а любимым детищем. Сбор средств она начала много лет назад, едва церковь «Клирвью» стала самоокупаемой.

Фэй набрала волонтеров среди прихожан Стива, а руководить ими поставила дипломированных специалистов. Раз в неделю она сама работала в приюте администратором, а в трудные времена содержала его на собственные гонорары. Дважды в год она устраивала благотворительные мероприятия с целью привлечь средства на новые программы и службы и найти сторонников за пределами «Клирвью». Иногда перед гостями выступал приглашенный оратор, но зачастую гвоздем программы был Стив.

Завладев вниманием гостей, пастор Стив вещал им о чудесах Божьих и его бесконечных возможностях. Он внушал им, что творить добро — дело благородное и что Бог властен и над богатыми, и над бедными.

Были и такие, кто называл проповеди Стива попсовым Евангелием, а его самого — клоуном в колоратке. Только Фэй знала: проповеди ее супруга порождены глубокой, искренней верой, и, вопреки двенадцати с лишним тысячам прихожан, которые собираются в «Клирвью» каждое воскресенье, огромной телеаудитории и пожертвованиям, рекой текущим со всех уголков земного шара, цель у Стива та же, что и прежде, — помогать и вдохновлять.

— Дети Божьи полны силы, мужества и решимости осуществить свои мечты. Они верят, что упорным трудом добьются всего, чего пожелают.

Фэй чувствовала: непоколебимая вера Стива не оставляет равнодушным никого. Даже этим рафинированным, добившимся мировой славы людям хотелось слушать проповедь пастора и стремиться к чему-то высокому.

Фэй убеждала себя, что материальные блага не изменили Стива, что он такой же, как прежде. Его успех был предметом ее гордости (разумеется, это и ее заслуга), но порой пугал своим масштабом.

Посмотрев на остатки десерта, Фэй вновь обвела взглядом собравшихся. Мужчины согласно кивали, довольные и проповедью, и самими собой. В глазах женщин светилась тревога, боль и немое обожание… Фэй даже потупилась: такое обожание чревато непредсказуемыми последствиями.

Далеко не в первый раз она задумалась об оборотной стороне славы. От любви до ненависти один шаг. С большой высоты страшнее падать, а те, кто вчера обожал, будут смотреть и злорадствовать. Как легко разрушить все, что создавалось годами!

Фэй заерзала и посмотрела на мужа. Когда-то они знали друг о друге все. Это кончилось, когда она решила: самое главное — чтобы семья удержалась на плаву, а мечты мужа исполнились.

Интересно, отклонялся ли Стивен от официально избранного курса? Сама Фэй отклонялась часто, в первый раз — много лет назад, по необходимости. Сейчас и объяснить сложно, только если ее дела вскроются, на репутацию Стивена и церкви «Клирвью» ляжет пятно.

Стив выдержал паузу и воздел руки к потолку, благословляя Господа.

— Господь знает, что живет в наших сердцах и душах, Он понимает наши помыслы. Как бы мы ни сбивались с пути истинного, Он все равно нас любит.

Глянули аплодисменты, собравшиеся вскочили на ноги. Полная гордости, Фэй поднялась вместе со всеми.

Стивен склонил голову, точно не только даровал благословение, но и чувствовал его. Банкетный зал сотрясали аплодисменты, а в сердце Фэй снова зашевелился червячок тревоги. Вслед за мужем она склонила голову: пусть он окажется прав, пусть Господь все поймет и все простит. В безграничности любви Стивена Фэй сомневалась — как и в том, что при необходимости выбирать между женой и церковью он выберет жену.

* * *

После обеда в прачечной «Либерти» царит тишина. Те, что оставляют белье в стирку, заносят его утром до работы, а по пути домой, то есть между пятью и шестью вечера, забирают. Предпочитающие стирать самостоятельно могут появиться в любое время, но чаще всего приходят вечером, после ужина. Таня занималась оставленным в стирку бельем, потом примерно до половины седьмого выдавала готовые заказы.

В послеобеденное время она загружала очередную партию белья и спокойно работала над книгой. Мерный гул сушилок и рокот стиральных машин уходили на задний план и ничуть не мешали погружению в мир иллюзий. Сигнал окончания цикла или звон колокольчика, возвещающий о приходе клиента, мгновенно возвращали ее к реальности.

В данный момент основной целью Тани было не позволить Дорин, главной героине романа, отдаться красавцу автогонщику еще страниц двадцать. Таня толкала их в объятия друг друга, и постельная сцена стала неизбежна. Как же ее обыграть? Придется включать воображение: собственный опыт казался древней историей. Три работы, двое детей, проблемная мать — где, спрашивается, взять сил и времени?

Курсор мерно мигал в начале новой страницы, Таня закрыла глаза и уже представила себя на месте Дорин, когда услышала колокольчик.

— Привет, красавица! — Колокольчик на конторке зазвонил куда громче, чем дверной. — Белль сказала, что ты здесь работаешь. Что же, на тебя смотреть приятнее, чем на старика Хуана Карло из «Уошару». Три доллара двадцатипятицентовиками разменяешь?

Звон колокольчика и знакомый голос заставили Таню разлепить веки. Конечно же, у конторки стоял Бретт Адамс, будущий повар-рекордсмен, с самодовольной улыбкой и раздутой спортивной сумкой под мышкой.

— Прости, что разбудил. Никогда раньше не видел, чтобы человек печатал во сне. — Бретт кивнул на Танины пальцы, до сих пор лежащие на клавиатуре.

— Я не спала, а просто думала с закрытыми глазами, — парировала Таня, невольно вспоминая вечера, когда засыпала, прижавшись щекой к клавиатуре. — Сколько тебе двадцатипятицентовиков? — спросила она, намеренно игнорируя теплоту его взгляда, мышцы, поигрывающие под тонкой футболкой, и дразнящую улыбку.

— Чем занимаешься? — полюбопытствовал Бретт, положив на конторку три доллара.

— Книгу пишу. В светлое время суток поработать больше не удастся.

— Да, я слышал, что ты писательница. — Бретт глубокомысленно кивнул, но дразнящая улыбка никуда не исчезла. — Любовные романы ваяешь?

— Ага. — Таня приготовилась к шутке, глупому замечанию или как минимум «консультации по любовным сценам».

— Здорово! Когда-то моя мама книги издательства «Маска» читала запоем! Каждый месяц стопками их покупала, а выбрасывать не разрешала ни одной. Помню, мальчишкой таскал ее книжки к себе и выискивал пикантные сцены. Сейчас мне больше по вкусу Нельсон Демилль и Стюарт Вудс, но хеппи-энды — это прекрасно.

Таня оставила при себе заготовленную колкость и постаралась обдумать услышанное. Получается, Бретт Адамс не только читает книги, но и любовные романы приемлет? Вот так дела!

Бретт подмигнул ей и сгреб двадцатипятицентовики.

— Говорю же, не суди книгу по обложке, а человека по внешности. Стереотипы хороши лишь для примитивных личностей, верно?

Весело насвистывая, Бретт подошел к сортировочному столику, вывалил на него белье и стал разбирать. Таня онемела от удивления. С каких пор мужчины приходят стирать в таком лучезарном настроении? С каких пор разбирают белье? Они ведь запихивают все в одну машину, и будь что будет! Сортировка по цвету и соблюдение температурного режима для них темный лес.

Хотелось выбросить Бретта из головы и сосредоточиться на книге, только как оторвать от него взгляд? Он насильно вернул Таню к реальности, и теперь, даже «уткнувшись в монитор», она украдкой за ним наблюдала.

Бретт побросал двадцатипятицентовики в прорезь ближайшей машины, задал режим стирки, высыпал пакет порошка, начал быстро загружать вещи, но вдруг замер и громко застонал. Таня невольно подняла глаза: Бретт держал в руках черные танга — крохотный шелковый треугольник, который скорее дразнит и провоцирует, чем что-то закрывает.

«Почему я не удивлена?» — спросила себя Таня.

— Ужас какой! — воскликнул Бретт, не сводя глаз с шелкового треугольничка.

Таня скрестила руки на груди и одарила его взглядом, который берегла для распоясавшихся посетителей закусочной, особенно тех, что распускают руки.

— Обычно мужчины реагируют иначе! — заявила она, даже не пытаясь скрыть неодобрение.

— Обычно мужчины не находят в вещах малолетней дочери… такое!

— Ой!

— Вот и я так же отреагировал.

— Сколько лет твоей дочери?

— Шестнадцать.

Таня обдумала услышанное.

— И ты стираешь ее одежду. — Это был не вопрос, а констатация факта.

Бретт бросил трусики в машину, закрыл крышку и стал разбирать белое белье, которое до сих пор лежало на столике. Теперь Таня наблюдала за ним в открытую и увидела другие девичьи вещи: одни принадлежали девочке-подростку, другие — ровесницам Лоретты и Кристал.

— Ага, стираю. — Не добавив ни слова, Бретт бросил двадцатипятицентовики во вторую машину.

Разумеется, он заинтриговал Таню. Отца-одиночку Бретт совершенно не напоминал; только если бы он жил с женой или матерью, разве научился бы так ловко сортировать белье и засыпать порошок в машину? Да он вообще бы в прачечную не пришел!

Бретт снова засвистел, сунул опустевшую сумку под стол и взглянул на часы.

— Какой у вас цикл, минут тридцать?

Потрясенная недавними открытиями, Таня лишь кивнула.

— Тогда я сгоняю в супермаркет за продуктами. Вернусь и загружу белье в сушилку.

— Ладно. — Другого ответа Таня не нашла и стала смотреть, как он шагает к обшарпанному «джипу-чероки». Бретт выехал со стоянки, а Таня представила, что скажут девчонки из закусочной, узнав, какой довесок у этого красавчика. Интересно, у многих пропадет желание кувыркаться с ним в постели?