Это был не легкий поцелуй, не клевок в губы за кинотеатром с парнем из средней школы. Это был обхвати-его-руками-за шею, запусти-пальцы-ему-в-волосы и-почему-мы-раньше-этого-не-делали, соленый от моих слез поцелуй. Рен обнял меня за талию, и блаженство длилось секунд пять, пока он…

Не оттолкнул меня.

Оттолкнул.

Меня.

Мне хотелось сквозь землю провалиться.

Рен отвернулся.

Нет, честно, почему я еще не провалилась сквозь тротуар?

– Рен… Я не знаю, как так вышло…

Он же целовал меня в ответ? Целовал же?

– Нет-нет, все в порядке, – ответил Рен, опустив взгляд. – Просто время было не самое подходящее.

ВРЕМЯ. Мое лицо запылало. Мало того что ему пришлось отлеплять меня от себя, он еще и не сердился. Лина, сделай что-нибудь! Из меня полился поток слов:

– Ты прав. Абсолютно прав. На меня подействовал разговор с Маттео – слишком много эмоций, и я перенаправила их на тебя и… – Я зажмурилась. – Мы же друзья.

Я это помню. И я никогда, никогда-никогда не думала о тебе в другом ключе.

Считается ли ложью отрицание того, в чем только что сам себе признался? К тому же я переборщила с «никогда». Но должно было выйти правдоподобно.

Рен вскинул голову, и наши взгляды встретились. На его лице застыло выражение лучшего игрока в покер на свете.

– Ерунда, – сказал он, снова уставившись себе под ноги. – Не беспокойся.

Зачем, зачем, зачем я это сделала? Я привалилась к двери такси. Рен сидел от меня так далеко, как только возможно, и так пристально смотрел в окно, словно старался запечатлеть в памяти каждую улочку.

Могу я взять повтор? Вернуться на двадцать минут назад, в то время, когда еще не потеряла голову и не поцеловала своего лучшего друга, у которого, между прочим, есть девушка и я ему явно не нужна? Когда я еще не осознала, как сильно мне нравятся его лохматые волосы, чувство юмора и то, что мы знакомы меньше недели, а я уже спокойно делюсь с ним своей безумной жизнью?

Боже мой. Я так безнадежно влюблена, что у меня ноет сердце.

Я прижала ладонь к груди. Вы знакомы всего пять дней. Ты не могла в него влюбиться. Разумное рассуждение.

И в корне неверное.

Конечно, я влюблена в Рена! Со мной он остается собой, и я с ним – ровно такая, какая есть. И все бы хорошо, вот только Рен не чувствует того же, что и я. Ни капельки. Я оглянулась на него, и меня пронзила боль. Неужели он даже больше со мной не заговорит?

Водитель взглянул на нас в зеркало заднего вида:

– Tutto bene?

– Si, – ответил Рен.

Наконец водитель свернул и остановился у вокзала. Рен протянул ему деньги и буквально выпрыгнул из машины, а я печально поплелась за ним.

Нам еще предстояло вернуться во Флоренцию. Поездка на поезде, а потом на скутере, а потом… О нет. Потом я вернусь на кладбище. К Говарду. Мне не хотелось об этом думать. От этих мыслей у меня сбивалось дыхание.

Рен сбавил шаг, и я его нагнала.

– Наш поезд отходит через сорок пять минут, – сообщил он.

Сорок пять минут. То есть спустя вечность.

– Хочешь присесть?

Он покачал головой:

– Я пойду чего-нибудь поем. – Один.

Последнего он не сказал, но я это почувствовала.

Я механически кивнула, отошла к скамье и рухнула на нее.

Что со мной не так? Во-первых, нельзя рыдать и тут же лезть целоваться. Во-вторых, нельзя целовать парня, у которого есть девушка. Роскошная девушка! Даже если вы решили, что – возможно — симпатичны ему.

Неужели я совсем не так его поняла? И Рен проводил со мной время только потому, что он хороший друг? А как насчет того раза, когда он взял меня за руку? Или когда сказал, что я особенная и ему это нравится? Разве это ничего не значит?

А Маттео? Мой отец оказался человеком, хуже которого свет не видал. Не сомневаюсь, что мама не просто так держала меня от него подальше. Вот только зачем она дала мне зацепки, по которым можно его найти?

Надо отвлечься.

Я вытащила из сумки дневник, но буквы расползались по странице, как жуки. У меня не получалось сосредоточиться – слишком уж погано было на душе.

Через десять мучительных минут подошел Рен с большой бутылкой воды и полиэтиленовым пакетом:

– Держи, бутерброд. Он с прошутто.

– С чем?

– С тонко нарезанной ветчиной. Тебе понравится.

Он сел рядом, а я достала бутерброд из пакета и надкусила. Разумеется, он мне понравился. Но далеко не так сильно, как Рен.

Да, вы не ослышались. Я впервые по уши влюбилась в парня и уже умудрилась сравнить его с бутербродом с ветчиной.

Рен откинулся на сиденье, вытянул ноги и скрестил руки на груди. Я попробовала поймать его взгляд, но он смотрел в пол.

Наконец я заговорила:

– Рен, я не знаю, что сказать. Мне очень жаль, что так вышло. Я поступила нечестно.

– Ничего страшного.

– В смысле, у тебя же есть девушка и…

– Серьезно, Лина. Не волнуйся. Все в порядке.

Но все явно было не в порядке, и у меня в груди бушевал ураган.

Я тоже откинулась на сиденье, закрыла глаза и попыталась передать ему телепатически: Прости, что притащила тебя в Рим. Прости, что поцеловала. Прости, что все испортила.

Тридцать пять минут в молчании.

Хотя нет, тридцать одна. После нашего короткого и ужасного диалога я ушла в уборную и минуты две пялилась на себя в зеркало. У меня распухли веки, и выглядела я раздавленной. Я и была раздавлена. Я потеряла Рена и скоро потеряю Говарда. Выбора нет. Я обязана признаться ему в том, что он не мой отец, и неважно, как сильно мне хочется, чтобы он им был.

– А вот и поезд. – Рен поднялся и пошел на платформу, а я последовала за ним. Еще полтора часа! Я ведь справлюсь?

Вагон оказался забит людьми, и мы долго искали свободные места. В конце концов нашлось два места напротив полной пожилой дамы, в ногах у которой лежало несколько пакетов. К ней подсел мужчина, и Рен кивнул им, плюхнулся у окна и закрыл глаза.

Я вынула из сумки дневник и вытерла его об джинсы, чтобы очистить от грязных рук Маттео. Пора вернуться к маминой истории. И отвлечься от мыслей о Рене.

3 июня

Сегодня Говард осторожно, как только он умеет, намекнул мне о том, что знал о нас с Икс. Какая же я глупая! Думала, что мы удачно скрываемся, а о нас знали почти все. И я рассказала Говарду обо всем, даже о самом плохом, что между нами было. А плохого было много. Беда в том, что, когда мы ладили, я была на седьмом небе от счастья и забывала об этом. Я выговорилась, и мне стало намного легче, а потом мы с Говардом вышли на крыльцо и болтали обо всем на свете, пока на небе не загорелись звезды. Давно я не ощущала такого умиротворения.

5 июня

Мне исполнилось двадцать два года. Проснувшись с утра, я совершенно ничего не ожидала, но Говард припас мне подарок – тонкое золотое колечко, которое он взял в секонд-хенде во Флоренции около года назад. Он сам не знал, зачем его купил, просто оно ему понравилось.

Больше всего мне нравится история, которая стоит за кольцом. Продавец сказал Говарду, что оно принадлежало его тете, которая нашла свою любовь, но семья заставила ее уйти в монастырь. Ее возлюбленный подарил ей это кольцо, и она тайно носила его до конца жизни. Говард считает, что история выдуманная и продавец хотел набить цену. Но кольцо чудесное и мне как раз. Я чувствовала себя очень уставшей, и мы решили не идти в кафе, как собирались, а остаться дома и посмотреть старые фильмы. Я уснула где-то в конце первого.

6 июня

Сегодня я сидела с Говардом на качелях, положив ноги ему на колени, и он спросил меня:

– Если бы ты могла сфотографировать что угодно, что бы ты сняла?

Я ответила, не подумав:

– Надежду.

Звучит пошло, не так ли? Но я имею в виду надежду как безмятежность, те минуты, когда вы уверены, что у вас все получится. Идеальное описание последних дней, проведенных здесь. Меня словно ввели в спящий режим, и я отдыхаю перед наступающей бурей. Я понимаю, что отведенный мне срок потихоньку подходит к концу, но я не хочу отсюда уезжать.

7 июня

Я хочу запечатлеть каждое мгновение этого дня.

Говард разбудил меня чуть раньше пяти утра и сказал, что хочет мне кое-что показать.

Я пошла с ним за кладбище, сонная и в пижаме. Солнце еще не встало, и шли мы целую вечность. И тут я увидела, куда мы направляемся. Вдали виднелась круглая башенка. Древняя и ничем не окруженная, как дикий гриб.

Говард проводил меня ко входу. Небольшая деревянная дверь, которая должна была сдерживать незваных гостей, сгнила от времени и непогоды. Мы пригнулись, проходя через нее, и взобрались по спиральной лестнице на самый верх башни. Мы оказались так высоко, что нам было видно все вокруг, даже верхушки деревьев на кладбище и дорогу во Флоренцию. Я спросила, зачем мы здесь, и Говард попросил меня подождать. И мы ждали. Молча стояли и смотрели, как солнце выплывает из-за горизонта, заливая мир изумительными розовыми и золотыми красками. У меня защемило в груди. Я так долго находилась во тьме и холоде, и вот внезапно, они постепенно начали исчезать.

Когда солнце уже сияло вовсю, я повернулась к Говарду. Он встретил мой взгляд, и я посмотрела на него иными глазами. Я шагнула к нему – и вот мы уже целуемся, как будто в тысячный раз. Как будто иначе быть не может. После этого мы ничего друг другу не сказали. Я молча взяла его за руку, и мы пошли домой.

8 июня

Я все вспоминаю о том, каково было с мистером Икс. Когда он смотрел на меня, я словно попадала в свет прожектора и все на свете казалось правильным. Но стоило ему отвернуться, как я оказывалась в холоде и одиночестве. Я пыталась найти синоним к слову «переменчивый» на итальянском, и единственное более или менее близкое по значению слово, которое мне удалось отыскать, это «volubile». Оно значит «непостоянный, вихревой, ветреный». Меня привлек вихрь чувств к мистеру Икс, но этот смерч сбил меня с ног. Я думала, что мечтаю о переменах и страсти, а на самом деле мне нужен человек, который разбудит меня с утра, чтобы показать рассвет. Мне нужен Говард. И теперь он у меня есть.

10 июня

Вчера к нам в гости приехала Франческа. Вероятно, я от нее отвыкла – за три недели она превратилась в гротескную версию себя самой. Ее каблуки были на пол-дюйма выше, наряд моднее (хотя, казалось бы, куда еще?), и она побила все рекорды по выкуренным за день сигаретам.

После ужина мы сидели и болтали. Я полагала, что мы с Говардом удачно скрываем наши чувства, но стоило ему уйти к себе в комнату, как Франческа заявила:

– Вижу, у вас все получилось.

Я сделала вид, что не понимаю, о чем она, и Франческа сказала:

– Брось, Хедли, не надо меня недооценивать. Не знаю, с чего ты решила, что все твои отношения надо держать в секрете. Я поняла, что между вами что-то произошло, как только зашла в дом. А теперь расскажи обо всем подробно! Subito!

Я поделилась с ней событиями прошедших недель, которые исцелили меня и подарили покой, рассказала о рассвете на башне, о том, что последние дни я словно в раю…

Дослушав меня, Франческа мечтательно вздохнула:

– Это как favola, Хедли. Сказка. Ты влюбилась по-настоящему. И что теперь? Ты не вернешься в Америку?

Конечно, я не знала, что ответить. Я отправила свое портфолио нескольким школам, и большинство из них ответит мне в конце лета. Вчера меня дернуло спросить у Петруччини, не хочет ли он нанять меня в качестве ассистента, и в ответ я получила суровый взгляд и «ты слишком талантлива, чтобы тратить время впустую».

И тут Франческа сообщила мне эту новость. Сперва она коротко бросила:

– Он со мной связался.

Я спросила, о ком она, но сердце подсказывало, что я сама знаю ответ.

– Он нашел меня в студии в Риме. Якобы хотел поздравить с началом стажировки, но я-то знала, чего он хочет. Отыскать тебя.

У меня пропал дар речи. Он искал меня!

– Он посетовал, что у тебя сменился номер телефона и твоя учебная почта больше не работает, потому что ты выпустилась.

Кто бы мог подумать, что меня так сложно найти? В голове кружились тысячи мыслей, и Франческа внимательно за мной наблюдала.

– Я не дала ему твой номер, зато взяла его. Мне кажется, что тебе не стоит с ним общаться, но я не господь бог, чтобы решать за тебя. Хочешь с ним созвониться – пожалуйста. Он говорит, что сожалеет о своем решении и хочет сказать тебе что-то важное. – Франческа протянула мне визитку, на которой красовалось его имя большими буквами, а новый номер и почта рассыпались по бумаге мелкими символами, как хлебные крошки.

Этой ночью я не могла уснуть, но меня не раздирали сомнения. Я была уверена в своем выборе. Даже если Икс объявится на белом скакуне с букетом роз и безупречным оправданием, я и не подумаю к нему возвращаться. Я хочу быть с Говардом.

– Как дневник?

Я оторвалась от чтения. Рен выглядел более расслабленным, чем на вокзале, и у моего сердца отросли крылышки. Прощена? Я попыталась поймать его взгляд, но он отвернулся.

– Нормально. И я ошибалась.

– В чем?

– Говард был не просто отдушиной. Она в него влюбилась. – Я повернула к нему дневник и спросила: – Как это переводится?

Вся страница после записи от десятого июня была исписана одной фразой: «Sono incinta».

– Sono incinta. Это значит: «Я беременна».

– Так я и думала.

Я с грустью посмотрела на страницу. Я понимаю, что это означает самоуничтожение, но мне отчасти хотелось, чтобы этого не произошло. Ее сказка рассыпалась, как карточный домик.