В морге Эбби и Вильна рассматривали тело Неда.

— пропела своим хриплым голосом Вильна, —

Близко к покойнику они не подходили. На улице вовсю сияло солнце, но в неказистой бетонной коробке морга стоял зверский холод. Окна в помещении отсутствовали — оно освещалось искусственным светом.

— Неду нравилось, как я пою, — заметила Вильна. — Правда, Эбби, у меня роскошный голос?

— Роскошный, — согласилась Эбби.

— После смерти он выглядит моложе, — сказала Вильна.

— Ты так думаешь? — рассеянно, из чистой вежливости переспросила Эбби.

— Определенно моложе, — повторила Вильна. Она говорила с тягучим центральноевропейским акцентом: удлиняла гласные, оглушала согласные. Казалось, что слова медленно всплывают по ее телу снизу, из недр ее искушенного лона. — А он очень красивый мужчина, правда? — сказала Вильна и коснулась его предплечья — обнаженного, могучего, мускулистого, холодного, мраморного. — Особенно сейчас, когда вот тут, под подбородком, у него все подтянулось.

— Был красивый, — сказала Эбби. — Был да сплыл. И, мне кажется, тебе не стоит его трогать.

— Эх вы, англичане, — вздохнула Вильна. — Какая зажатость. Собственные чувства к себе не подпускаете!

Вильна откинула простыню, прикрывавшую покойного до самого подбородка. Нед был в белой футболке и белых пижамных штанах, туго завязанных на поясе «бантиком». Вильна развязала «бантик», ослабила тесемку и вместо того, чтобы возиться с пуговицами ширинки, просто завернула тонкую материю. Обнажился небрежно зашитый шрам от вскрытия, доходящий почти до самого паха. Плотный, массивный пенис, сонно прильнувший к бедру, казался изваянным из камня. Точно всегда находился в таком положении.

— Всего-то сорок девять лет, — сказала Вильна, — и по этой части мастер, каких поискать. Обидно страшно.

— Было сорок девять, — поправила Эбби.

— По мне, на мертвеца он совсем не похож, — продолжала Вильна.

Совладав с врожденным отвращением, которое овладевало ею при одной мысли о прикосновении к чему-то мертвому, Эбби подтянула на Неде штаны. Завязала пояс. Прикрыла грудь покойного простыней. Должен же кто-то это сделать. Вильне волю давать нельзя.

Морг, где Нед был единственным на данный момент постояльцем, находился во дворе похоронного бюро. Там же стояли катафалки. Основное здание выходило фасадом на Хай-стрит в том месте, где улица резко заворачивала и тротуар донельзя сужался. В витрине стояла урна с букетом сухих цветов. Между двойными стеклами валялись дохлые мухи. На парадный вход, украшенный небольшим изящным портиком в георгианском стиле, часто указывали гостям города. Впрочем, старинная дверь открывалась туго, и большинство клиентов предпочитало пользоваться черным ходом. Да и кому хочется попадаться людям на глаза, когда идешь по таким невеселым делам? Фургон, на котором возили мертвецов — «Лайтфут и сыновья — Частная карета скорой помощи» — обычно стоял у портика, прямо на улице, создавая дополнительные помехи движению на этом опасном повороте. Мало кто задумывался, почему фургон здесь стоит и что на нем, собственно, возят.

— Вы интересуетесь римским кладбищем, — сказал мистер Лайтфут Эбби, когда она, промерзнув до костей, вышла на солнечный двор подождать Вильну. — Скажите своим друзьям из «Богемного пояса», что сегодня мне прислали из университета целый мешок костей. Вернули с раскопок римского кладбища. Будем погребать по положенному обряду. Литургию совершит сам епископ.

При взгляде на мистера Лайтфута — сухопарого, долговязого и бледного — закрадывалось подозрение, что он частенько заглядывает в потусторонний мир за компанию со своими клиентами. Многие платили ему вперед, опасаясь, что родственники из скаредности сэкономят на похоронах.

— Рада слышать, — сказала Эбби. — Рада узнать, что наш епископ не мракобес — готов отпевать даже языческие останки.

— Надеюсь видеть на церемонии вашу компанию в полном составе, — сказал мистер Лайтфут, — всех друзей старины. Городу полезно новое строительство, а не эти ваши заповедные кладбища.

— Мы непременно придем, — сказала Эбби. — Все, кто остался.

Душой кампании «Спасем римское кладбище» был Нед.

— Мне лично все равно, — сказал мистер Лайтфут, — когда человек умер — сегодня или две тысячи лет назад. Я с вами согласен: любой покойник достоин всего наилучшего. Учтите, я не говорю, что из университета прислали те же самые кости, которые забрали. Кости старые, из пыльного шкафа какого-нибудь старого пня-профессора, — разве разберешь, чьи они, каких времен? Но что человеческие, это факт, этого не отнимешь. Кости — шут с ними, с костями. Главное — сделать все по-божески.

Эбби и Вильна сели в машину. Им было как-то не до бесед о древнеримских останках.

— А миссис Лудд приедет проститься с покойным? — спросил мистер Лайтфут.

— Всему свое время, — сказала Эбби. — Там достаточно холодно?

— Тут мне лучше знать, — сказал мистер Лайтфут. — По обычаю, первыми приходят проститься вдова и дети, если только они есть. Я даже удивился, когда вы подкатили. Но, вероятно, у вас в «Богемном поясе» все по-своему: вы смотрите на мертвецов под эстетическим углом.

— Мы просто скорбим и ищем утешения, — возразила Эбби, — как и всякий в нашем положении.

— Голубка, давай, наконец, уедем из этой мрачной лавочки, — заявила Вильна во весь голос, не стесняясь мистера Лайтфута. — Здесь все ну совершенно сумасшедшие.

Эбби задним ходом выехала на улицу. Вильна действовала ей на нервы, а «Частная скорая помощь» загораживала проезжую часть, и потому в воротах Эбби чуть не столкнулась с крохотным «Мини». Его вел незнакомый ни Эбби, ни Вильне седой мужчина с угрюмым лицом, застывшим, как маска. Рядом с ним сидела немолодая грузная женщина — заплаканная, скорбно кривящая рот, убитая горем.

…Эбби вновь подчинила себе машину.

— Голубка, я шею вывихнула, — пожаловалась Вильна. — Поосторожнее нельзя?

— Да погоди — ты видела, кто это был? — спросила Эбби.

— Это была Дженни, — объявила Вильна. — Кто б сомневался.