В ту же ночь, когда Александра лежала, не смыкая глаз, на узкой кровати Саши, в комнату вошел Хэмиш. В халате Неда, надетом на голое тело. Даже без трусов. Волосы на теле у него были светлее, чем у Неда. Ноги — длиннее и не такие мускулистые. Но зато не мраморные. Живые. Да, с ним она могла бы утешиться: он хорош собой, во многих отношениях похож на Неда. В Александре взыграла потребность слиться с ним назло смерти — восславить жизнь каждой клеточкой тела. Так она подумала, но продолжала лежать не шевелясь. Он сел на кровать. Александра поджала ноги, освобождая ему место.

— Как пишут антропологи, — сказал Хэмиш, — у многих племен в случае смерти мужа его роль переходит к брату. Что-то никак не могу заснуть. А ты?

— Могу. Если меня оставят в покое.

— Я чувствую: Нед здесь, с нами. Он дает понять: ему будет только приятно, если мы принесем друг другу утешение.

— Хэмиш, не нужно принимать желаемое за действительное, — сказала Александра, привстав, закрывая грудь простыней, — спала она, по своему обыкновению, без одежды. Хэмиш каким-то бережным, нежным жестом потянул за простыню. Александре было лень сопротивляться. Чего скрывать, грудь у нее есть. Как и у всякой женщины.

— В твоей целомудренности есть что-то ханжеское, — заметил Хэмиш вполне дружелюбным тоном. — Ты без колебаний обнажилась до пояса перед миллионами.

— Перед четырьмя сотнями, не больше, — раздраженно уточнила Александра. — У нас даже аншлага не было — никто не ожидал, что позднее спектакль будет пользоваться таким успехом. Но мне совершенно не хочется сейчас с тобой пререкаться. Пожалуйста, уйди.

— Я тебе буду нужен, — сказал Хэмиш. — Ты и сама не представляешь, как я тебе нужен. Брось упираться. А то потом пожалеешь.

— Коготок увязнет, — протянула Александра, — всей птичке пропасть.

Увернувшись от рук Хэмиша, тянувшихся к ее груди, она встала с кровати.

— Если я сейчас тебе уступлю, от тебя потом не отвяжешься.

Она встала посреди комнаты. Совершенно голая. Ну и плевать. От окна тянулась лунная дорожка. В сумраке угадывался сад, живая изгородь, поля. «Интересно, — подумала Александра, — где сейчас Дженни Линден? Сторожит у нашего дома, пытаясь предъявить права на призрак Неда?»

— Ты психически больна, — сказал Хэмиш. — Если бы ты только себя видела с этим топором. Полная утрата контроля над собой. Такого добра мне не надо. Погляди на себя! Эксгибиционизм чистой воды! Нед это называл «проклятием Мельпомены». Актрисы к сексу относятся легко, написал он мне как-то. В койке они хороши, но большого значения этому занятию не придают. Им сгодится любой партнер. Секс — то, чем они занимаются для развлечения, между теми единственными актами, которые ценят. Лицедейки — это же вообще не женщины. Это куклы. Они неспособны чувствовать по-настоящему. Сплошная фальшь, напускной надрыв, а внутри — пустота. У них нет души.

— Актрисы, — поправила Александра. Затем добавила: — Я в эти твои письма не верю. Я их в глаза не видела.

Начала одеваться. Трусы, джинсы, лифчик, футболка.

— А я их тебе не покажу, — сказал Хэмиш. — Тебе будет слишком больно их читать.

Александра гадала, где ей теперь ночевать. У Эбби? У Вильны? Обе явно на нее в обиде. Выспаться нужно обязательно — ведь завтра она должна сесть за руль. Съездить за Сашей к матери. При ребенке Хэмиш вряд ли станет к ней приставать. Александра была почти уверена: Хэмиш, в сущности, не так уж опасен. Он только на нервах играть умеет; инстинктивно нащупывает твое слабое место и жмет на него, жмет изо всех сил. Но изнасилование не в его стиле. Такой безусловный грех он на себя не возьмет. Теперь понятно, почему Нед старался пореже с ним общаться.

— Ты это куда? — спросил Хэмиш.

— Переночую у Дженни Линден, — объявила Александра. — Ты же знаешь, мы, лицедейки, такие.