Дженни Линден жила в старой части городка, на широкой, но тихой улице, где по правой стороне не было домов — а только высокая кирпичная стена эддон-гарнийской тюрьмы (год постройки 1718, значится в списке архитектурно-исторических памятников первой категории). Тюрьму недавно закрыли — среди ее персонала настолько участились случаи прогулов и самоубийств, что начальство наконец-то ужаснулось; по-видимому, древние камни излучали мощный поток смятения и отчаяния, от которого не защищало ничто: ни новый, научно обоснованный график, ни консультации штатного психотерапевта. Впрочем, по инициативе городского совета здание уже начали реконструировать, чтобы превратить в тематический парк «Тюремный замок». Между прочим, первый в стране.
Дом номер 42 — двухэтажный, с толстыми стенами — уютно устроился между своих соседей, похожих на него как две капли воды. Все эти коттеджи в свое время были выстроены для тюремных надзирателей. Оштукатуренный фасад, парадная дверь с крыльцом, справа — огромное квадратное окно. За домом — квадратный садик, куда выступает кухня. Наверху две спальни. Над кухней — позднейшая надстройка, где размещается ванная. Раньше в таком доме проживало бы многочисленное семейство: отец, мать, куча детей и незамужняя тетушка в придачу. А в наши дни здесь свила гнездышко дама, привечающая чужих мужей. Мило, очень мило.
Перед домом было свободное место для парковки, но Александра оставила машину поодаль. Заглянула в окно Дженни Линден — внутри никого. Только на подоконнике, у горшка с пышным, холеным цветком, сидела кошка — рыжая, красивая, — и бесстрастно таращилась из-за стекла на Александру. Обстановка с богемным налетом: мольберт, плетеные индонезийские кресла, накрытые оранжевыми покрывалами. На широком столе — незаконченная работа: ворох лоскутков, обрезки картона. Пол паркетный, начищенный. Ковер. На стенах — театральные афиши и множество фотографий. Кто на них изображен, с улицы не разобрать. Абажур, разрисованный знаками Зодиака. Мягкая кушетка — для любовных утех чуть узковата, но двоим сойдет.
Александра нажала кнопку звонка. В доме никто не подавал признаков жизни. Окинула взглядом улицу. Ни души. Дети в школе, взрослые на работе. Эти домики хоть и малы, но преисполнены надежд на лучшее; хронически безработным маргиналам тут не место. Александра отжала язычок замка кредитной карточкой. Таким способом она проникала к себе в лондонскую квартиру, возвращаясь за полночь после спектакля и ужина в ресторане, если забывала дома ключи. Конечно, к какой-нибудь Вильне таким образом не проникнешь. Но Дженни Линден — не чета Вильне, и ее дверь послушно распахнулась перед Александрой.
В доме Дженни Линден пахло лавандовой туалетной водой и ароматизированным мылом, красками и клеем. Ощущалось, что когда-то здесь царил покой, но недавно его разрушила беда. В воздухе — немой вопль, горестный, беспомощный. Плащ, повешенный мимо крючка, так и остался лежать на полу; в тесной кухне, перед холодильником, — нераспакованный пакет с покупками. Когда продукты размораживаются, они утрачивают твердость, размякают. А мертвецы, наоборот, твердеют, лишаясь мягкости вместе с жизнью. Тишина казалась какой-то временной: вопли и стенания, совсем недавно раздиравшие ее в клочья, возобновятся вот-вот.
Александра прошла к окну и задернула шторы. Включила лампу. На столе — раскрытый ежедневник. Пометок мало — редкие крестики, иногда вопросительные знаки. Напротив сегодняшней даты — «Бристоль, 12-1, Леа». До Бристоля двадцать миль. Сейчас пять минут первого. Дженни Линден все бросила и помчалась к аналитику. Записную книжку с собой не взяла. Вот эта книжка, у телефона. У Александры записная книжка растрепанная, исписанная вкривь и вкось. У Дженни аккуратная, зато почти все страницы чистые. Нед не значится ни на «Л», ни на «Н». Зато есть она, Александра, — на «А». Ее лондонский телефон и адрес. Как Дженни Линден все это раздобыла?
Александра стала рассматривать фотографии, пришпиленные к стене. Всюду Нед. Нед на вечеринках в «Коттедже», Нед с Алмазом в саду. Нед сооружает из реек пирамидки для стеблей фасоли. Он это каждый год делал. Кто его снимал? Дженни? Высовывалась из-за живой изгороди и щелкала фотоаппаратом? Или она их украла? Или просто получила от Неда в подарок? Или проникала в «Коттедж», когда там никого не было, и рылась в семейном альбоме? Даже подумать страшно. Александра и Нед запирали дверь на замок, только если уезжали оба, но любого, кто ориентируется в их доме, замок не остановит. А Дженни Линден, похоже, знает «Коттедж» как свои пять пальцев. Откуда? Спросить бы Неда. Но Неда уже никогда ни о чем не спросишь. Фотографии кажутся уныло-плоскими — так всегда бывает с фотографиями ушедших. «Мертвый» — странное понятие. Оно поддается определению лишь через свою противоположность: тот, кто был живым, а теперь перестал им быть. К камню слово «мертвый» неприменимо. Камень — просто нечто неодушевленное. Александра обнаружила, что застыла столбом посреди гостиной Дженни Линден — опять оцепенение, опять закольцованные мысли. Что бы ее сюда ни привело — а Александра пока и сама не понимала, зачем приехала, — времени терять не стоит. Нельзя допустить, чтобы Дженни Линден ее здесь застигла. Рыжая кошка уставилась на Александру; неспешно встала, лениво выгнула спину и покинула комнату, чтобы разлечься посреди прихожей. На миг Александра испугалась, что кошка все доложит хозяйке. Придет же в голову такая чушь! По ассоциации вспомнился Алмаз. Умей Алмаз говорить, что бы он сказал? Складывается ощущение, что он молчит нарочно. Точно он не на ее стороне. Но какие тут могут быть «стороны»? Откуда это чувство, что ей угрожают? Как откуда: помешательство Дженни Линден заразительно. Эта дамочка кого угодно выбьет из колеи, любого заставит пугаться говорящих кошек.
На полках — книги Неда; над столом пришпилено письмо, написанное почерком Неда. Судя по дате, двухгодичной давности. «Милая Дженни — спасибо за росмерсхольмскиекарточки. Как всегда, блестяще. Вскоре позвоню. Совершенно закрутившийся Нед». И под знакомым росчерком — два крестика, дескать, «целую». Ничего предосудительного: Нед всегда в письмах к друзьям ставил два крестика, символы поцелуев. Или один? Сама Александра удостаивалась трех. Господи, это что, соревнование?
На столе лежал чек на двести фунтов, подписанный «Вильна Мэнселл». Валяется так, словно его бросили не глядя. Выписан в прошлое воскресенье. Что ж, хоть кто-то хоть однажды не солгал. Вильна тоже чокнутая, но у нее есть хоть какое-то оправдание — родина, истерзанная войной. Кроме того, она считает себя подругой Александры и даже двухсот фунтов за это не пожалела. Сплошные дурные знамения.
Александра вновь переключилась на фотографии. Кажется, Неда с пирамидками сфотографировала она сама. Это было в мае. Три месяца назад. Она сдала пленку в мини-лабораторию в местной аптеке. Здесь почти все так делают. Договорившись с кем-то из работников аптеки, Дженни могла тайно завладеть любым количеством фотографий Неда. Достаточно предупредить, чтобы с пленок печатали дополнительные экземпляры и откладывали их в отдельную стопку. Александра обратила внимание на один снимок, наполовину сожженный. Изначально Нед и Александра были запечатлены на нем вдвоем в Киммериджской бухте, на фоне сланцевых утесов с живописно торчащими окаменелостями. Александру Дженни сожгла, Неда оставила. Фотографировала Эбби. В бухту ездили на машине, вместе с Артуром и Эбби. Три года назад. А не столкнулись ли они там случайно с Дженни Линден и ее мужем? Быть может, Линдены угостили их кофе из своего термоса? Что-то такое вспоминается. Мужа Дженни Линден зовут Дейв. А Саша тоже на этом снимке был? Почти наверняка. Нед пристально смотрит с оскверненной фотографии. Обугленный край приходится на его рукав.
Все, что здесь есть, подумала Александра, свидетельствует только об одном: эта женщина свихнулась от любви к моему мужу. Уродливая, психически больная, несчастная. В сущности, она заслуживает только жалости.
Александра поднялась в крохотную спальню Дженни Линден. Незаправленная кровать, скомканное белое покрывало; всюду разбросаны подушечки, на полу — черные кружевные трусики с алой каемкой. Черное и алое — что ж, в свое время Александра тоже носила такое белье. Вульгарное, зато нескучное. С Дженни Линден как-то не вяжется. Но, может статься, она живет надеждами. Женщинам это свойственно. На деревянной каминной полке — окаменевший аммонит. В этих местах они практически под ногами валяются. Строители тематического парка «Тюремный замок» роют на территории котлован. Чего только не извлекает ковш экскаватора из потревоженных недр — римскую керамику, топоры каменного века, трилобитов. Судя по всему, когда-то здесь простиралось море. Судя по всему, Дженни Линден держала ухо востро: ведь коллекционирование окаменелостей Нед одобрял — в отличие от большинства хобби и увлечений.
В воздухе все еще чувствуется дрожь — можно подумать, вопли прекратились буквально секунду назад. На стене — портрет Неда. Написанный маслом. Минуточку… да это же коллаж! Вместо мазков — клочки ткани. Коронная техника Дженни. На туалетном столике — очередной макет. При ближайшем рассмотрении это оказался макет спальни Неда и Александры. Хорошенькое дело! Дубовый стол склеен из спичек; кровать — из яблочных черенков и скрученных кусочков золотой фольги. Зеркало, позаимствованное из кукольного домика, висит на том самом месте, где и в реальности. Там же, где зеркало Александры. Откуда Дженни знать, как выглядит эта спальня? Бывала в гостях в «Коттедже»? Возможно, даже в отсутствие Александры — на какую-нибудь вечеринку приходила? Значит, Нед иногда устраивал светские рауты? Порой гости оставляют пальто в спальне. Невинное объяснение. Или же все было совсем иначе: стоило Неду и Александре уехать, как Дженни Линден пробиралась в дом и бродила по комнатам, дышала одним воздухом со своим любимым? Поклонница, преданная поклонница, почитательница, жрица, фанатка, неумная, некрасивая, немолодая толстуха. Давно просроченные женские прелести. Маньячка, изготовляющая макет чужого счастья, чтобы им завладеть. Так колдуют над куколкой, изображающей соперницу.
Александра зашла в ванную и обнаружила в стакане зубную щетку Неда. То есть желтую, с синей полоской поперек щетинок. Если полоска стерлась, знай — щетка свое отслужила. На этой полоска едва видна. Может быть, утром в воскресенье Эбби швырнула щетку в мусорное ведро? А Дженни ее украла? Может быть, Дженни упивается своей близостью к любимому — с наслаждением ощущает во рту щетку, которая побывала во рту у Неда? Какая гадость.
Александра забрала щетку с собой. Сняла со стены все фотографии Неда. Забрала ежедневник и записную книжку. Выпустила рыжую кошку, и та невозмутимо потрусила по тротуару. А Александра поехала домой, в нестерпимо пустой «Коттедж». Не так-то долго осталось терпеть безлюдье. К вечеру приедет Хэмиш.
На автоответчике было восемь сообщений. От корреспондента «Мэйл он санди», из «Таймс» — просили краткую биографию Неда для некролога, от доктора Мебиуса — «прошу вас, перезвоните», от неизвестной женщины — бессвязный лепет сквозь слезы, голос слишком невнятный, не поддающийся опознанию; из цветочного магазина — уточняли, как проехать к «Коттеджу», и еще одно: к телефону подошел Нед, сказал: «Леа? Секундочку, я только этот чертов автоответчик выключу». Так он сказал — если только Александра правильно расслышала. Она вновь прокрутила сообщение. Оно давнишнее. Сохранилось на кассете под слоями более поздних звонков. Попыталась найти его вновь — и случайно стерла. «Леа»? Неужели он действительно сказал «Леа»? Уж наверно, это было какое-то скомканное «алло»? Так и рехнуться недолго, на пару с Дженни Линден.
Александра чувствовала, что ее грубо отстранили. Отрезали ножницами и сожгли. Лицо Неда на фотоснимках — чужая собственность. И его голос говорит с чужими — не с ней. Даже его тело, его череп заграбастали чужие руки. Может быть, в этот момент ему как раз пилят голову? Интересно, мозг действительно выплескивается наружу, как в триллерах? Алмаз, громко сопя, крутился под ногами. Александра развела в камине огонь. Сожгла фотографии — ведь Дженни изгадила их своим взглядом. Сожгла зубную щетку, почти наверняка отравленную мерзкой слюной Дженни. Положила щетку на растопку, чиркнула спичкой, смотрела немигающими глазами, как щетка, рассыпая вокруг себя брызги расплавленной пластмассы, превращается в факел. Смотрела, как Нед исчезает в лиловых, зеленых и черных всполохах. Но ощущение, что его больше нет, не приходило. Она чувствовала спиной его улыбку. Как у Чеширского Кота. Тела давно уже нет, а улыбка остается.
Если бы Дженни не была так похожа на слизняка… Будь Дженни Линден красивее, умнее, моложе, Александра теперь не ощущала бы себя выброшенной на помойку. Дженни — как уцененное и переуцененное платье — несказанно уныла. Скорбь должна быть возвышенной, чистой.
Сверху донеслись какие-то звуки. На сей раз это и впрямь был Алмаз — опять на кровать забрался. Александра поднялась в спальню. Шуганула пса. Кажется, на макете, что стоит у Дженни в спальне, была и собака — сердито ощетинившийся комок. Да, вроде бы — но ни собственной памяти, ни собственным органам чувств Александра больше не доверяла. Все — иллюзия. Все — виртуальность. В любом случае Алмазу на кровати не место. Может быть, сообщить в полицию об идефикс Дженни? — подумала Александра. Все знают, что такие люди небезобидны. Но теперь она сама, Александра, обворовала дом Дженни. Бог с ними, с фотографиями, с зубной щеткой — они принадлежали Александре по праву. Ежедневник и записная книжка — другое дело. Зачем она, собственно, их взяла? Александру втягивают в ситуацию, которую благоразумнее было бы игнорировать. Вновь почувствовав крайнее изнеможение, она прилегла на кровать в спальне и заснула. Разбудил ее телефон.