Глава 1

Дорис Дюбуа на двадцать три года моложе меня, изящнее и умнее. У нее степень по экономике, и она — ведущая программы по искусству на телевидении. Она живет в большом доме с бассейном, расположенным в углу лужайки. Когда-то этот дом был моим. У нее есть прислуга и металлические ворота, раздвигающиеся при приближении ее маленького «мерседеса». Как-то раз я попыталась убить ее, но безуспешно.

Когда Дорис Дюбуа входит в комнату, головы всех присутствующих поворачиваются к ней: у нее броская внешность и великолепные зубы. Она часто улыбается, и очень многие невольно отвечают ей тем же. Если бы я не относилась к ней с ненавистью, она бы мне очень нравилась. В конце концов, она ведь любимица нации. Мой муж любит ее и не находит в ней ни одного изъяна. Он покупает ей драгоценности.

Бассейн крытый, с подогревом, окружен мраморными бортиками, в нем можно плавать и зимой, и летом. По всей площадке вокруг бассейна посажены деревья и кусты в бочках. На фотографиях — а представители прессы частенько приезжают посмотреть, как живет Дорис Дюбуа, — кажется, что бассейн находится в гроте. Воду приходится очищать от упавших листьев значительно чаще, чем в любом из моих предыдущих бассейнов. Но кого волнуют расходы?

Каждое утро Дорис Дюбуа плавает в своем бассейне, и дважды в неделю мой бывший муж Барли ныряет в него, чтобы поплавать с ней вместе. Я наняла детективов, чтобы следить за ними. Когда они наплаваются, появляются слуги с теплыми полотенцами, в которые купальщики заворачиваются, радостно попискивая. Я слышала эти звуки в записи наряду с более важными, более громкими и куда менее сдержанными воплями — теми самыми, что издают мужчины и женщины, когда забывают о приличиях и отдаются зову природы. Французы называют такие вопли криками экстаза. «Запрещается издавать крики экстаза», — прочла я как-то раз на табличке в спальне одного французского отеля, когда мы с Барли еще были счастливы и вместе отправились отдыхать. В те дни, когда мы думали, что наша любовь будет длиться вечно, когда мы были бедными, и в нашей жизни еще было место радости.

«Запрещается издавать крики экстаза», Это же надо!

Возраст сказался на Барли меньше, чем на мне, Все наши счастливые годы я курила, пила и валялась на солнце на одной или другой Ривьере. И это чудовищно иссушило мою кожу, но доктор не позволяет мне принимать то, что он называет искусственными гормонами. Я купила их через Интернет-магазин, но не сказала об этом ни своему врачу, ни психоаналитику. Первый начнет отговаривать меня от их приема, а второй — говорить, что сначала я должна обрести свое внутреннее «я», а уж потом уделять внимание внешности. Иногда я беспокоюсь о дозах, но не очень часто. У меня есть другие поводы для беспокойства.

 

Глава 2

— Жаль, что эта убийца все еще носит твое имя, — сказала Дорис Барли, когда они лежали бок о бок среди скомканных белых шелковых простыней на широченной кровати, элегантные изголовье и изножье которой хоть и не были сделаны собственноручно великим Джакометти, но изготовлены по его эскизам.

— Ну, убийца — это сильно сказано, — добродушно проговорил Барли. — Кровожадная — так назвал ее судья.

— Невелика разница, — ответила Дорис. — И жива я сейчас лишь благодаря себе, а отнюдь не ей. А ноги у меня до сих пор болят. По-моему, тебе стоит натравить на нее своих адвокатов. Это же совершеннейший абсурд, что женщинам после развода позволяют оставлять фамилию бывших мужей. Им следовало бы брать девичью фамилию, то есть обрубать концы и начинать все заново. А иначе ошибки молодости вроде неудачного брака могут преследовать их всю жизнь. Я это предлагаю в ее же интересах, да и в наших с тобой тоже.

Пока она носит фамилию Солт, она все время будет привлекать внимание прессы.

— Будет сложновато отнять у Грейси мою фамилию, — заметил Барли. — Это ведь единственное, что выделяет ее среди толпы. Она была школьницей, когда я с ней познакомился. И до сих пор она остается в душе школьницей. А мне нужна более утонченная партнерша.

— Терпеть не могу, когда ты зовешь ее Грейси, — фыркнула Дорис. — Я хочу, чтобы ты называл ее не иначе, как бывшая жена.

Грейс Солт при рождении получила имя Дороти Грейс Макнаб, но Барли имя Грейс нравилось больше, чем Дороти, поскольку имя Дороти напоминало ему о героине Джуди Гарленд в мюзикле «Волшебник из страны Оз», и Дороти превратилась в Грейс.

Дорис тоже не сразу стала Дорис Дюбуа, а была сначала Дорис Зоак, то есть находилась в самом конце телефонного справочника, куда никто не заглядывает, кроме налогового инспектора. Но потом сменила имя на другое, более соответствующее ее амбициям. Она никогда не рассказывала об этом Барли, и чем дольше оттягивала момент истины, тем труднее было признаться.

— Непросто будет отнять фамилию у моей бывшей жены, — снова заметил Барли. Он, человек, обладавший властью над столь многими, явно испытывал удовольствие, подчиняясь капризам Дорис. Они оба немного посмеялись — просто потому, что были счастливы и подобные проблемы казались им сущей ерундой. Дорис Дюбуа даже в постели не расставалась с драгоценностями, чтобы доставить удовольствие Барли. Ему это нравилось. Моему бывшему мужу нравилось не только смотреть на то, как великолепной работы золотое колье с бриллиантами и браслет обвивают прохладную влажную кожу шеи и запястья Дорис, но и касаться их. Прошлой ночью, когда его рука скользнула по ее груди с моментально отреагировавшими на ласку сосками и поднялась выше, к мягким нежным губам, а пальцы нащупали гладкий твердый металл, все его тело тотчас напряглось. Иногда Барли слегка тревожили высказывания приятелей, откровенно заявлявших ему: «Э, да что значит возраст, когда есть «Виагра» — на случай если пропадает ощущение новизны». Но даже после восемнадцати месяцев брака ощущение новизны не исчезало. Дорис делала Барли молодым. И его подарки ей были знаком благодарности — не подкупом или платой, а лишь выражением обожания. Барли было пятьдесят восемь лет, а Дорис — тридцать два.

 

Глава 3

Я должна признать правду о Дорис Дюбуа. Эта женщина соответствует славе и положению моего мужа, а он — ее, и он не может перед этим устоять. Разве у меня есть шанс? Она — любимица прессы. Теперь, когда они вместе, Барли нравится видеть свой портрет в «Хелло!» и «Харперз энд Куин», и они с Дорис являют собой чудесную пару. Она — с бюстом, выглядывающим из туалета от Версаче, с белой изящной шеей в сверкающих драгоценностях, он — с густой седой шевелюрой, широкоплечий, с решительной, упрямой челюстью. Когда Барли жил со мной, он ни разу не поднялся выше «Девелоперз энд билдер бюллетин», хотя как-то раз его фото было на обложке. Но ему с его амбициями этого было мало. Он не может стоять на месте. Это должен быть «Хелло!» или что-то в этом роде.

Барли относится к тому типу хорошо сложенных мужчин с резкими чертами лица, которые поднимаются до больших высот власти; с годами его челюсть стала еще более квадратной. Даже его волосы, хоть и поседели, остались густыми. Он — властелин, и это сразу видно. Если человечество когда-нибудь начнет в массовом порядке клонировать людей, то именно эту пару следует выбрать, чтобы сделать мир прекраснее. Так я заявила своему психоаналитику, доктору Джейми Думу, и он похвалил меня за эти слова.

Через двенадцать месяцев после нашего разрыва и шесть месяцев после развода я перестала пытаться убедить себя и других в том, что, лишившись Барли, я не потеряла ничего ценного. Я больше не расписываю его другим в вульгарной манере, свойственной почти всем брошенным женам, как глупого, мелочного эгоиста, безнадежного неврастеника, почти психа. Он вовсе не такой. Барли, как и Дорис, добрый, хороший и чуткий, умный и красивый и способен на глубокую любовь. Просто все дело в том, что дарит он эту любовь ей, а не мне.

 

Глава 4

— Видишь ли, твоя бывшая жена не стоит твоей фамилии, — заявила Дорис после завтрака. Стоило ей вбить себе что-то в голову, как эта мысль навечно там оседала. — Она злобная и агрессивная. Да она просто лопается от ненависти и желчи.

Они завтракали на террасе под ранним солнцем. Дорис нужно было быть в десять на студии, а Барли в это же время — на встрече в Конфедерации британской индустрии. Мария, горничная-филиппинка Дорис, подала кофе без кофеина и фрукты: диетолог Дорис тщательно высчитывал необходимые ей калории. Росс, шофер Барли, получит, когда заедет за Барли, термос с настоящим кофе и сандвич с беконом, которые будут дожидаться на заднем сиденье автомобиля. — Я тебя слышу, — ответил Барли, которому его адвокат сказал, что на бракоразводном процессе он будет выглядеть гораздо солиднее, если сможет заявить, будто беседовал с консультантом по вопросам семьи и брака.

В наши дни закон более благосклонен к тем, кто создает видимость попытки сохранить семью, и на суде Барли было куда полезнее выдвинуть причиной развода фундаментальные разногласия с Грейс, а не желание уйти к Дорис Дюбуа, женщине помоложе. Так что Барли, как всегда, обратил время, которое в ином случае было бы потрачено напрасно, себе на пользу и теперь довольно ловко изъяснялся на языке сострадания и понимания.

— Но лучше оставить все как есть. Я отлично представляю, что ты чувствуешь, но ты выкарабкалась из этого инцидента более или менее благополучно.

И действительно, Дорис Дюбуа была одним из самых совершенных существ, которые ему доводилось видеть, не говоря уж о том, чтобы уложить в свою постель: длинные, изящные загорелые ноги, полные нежные груди, которыми большинство тощих женщин может обзавестись только с помощью имплантатов, а Дорис имела от природы, — груди, сохранившие нежную гладкость и тепло человеческой плоти. У нее были чувственный рот и огромные синие глаза, в которые Барли смотрел без всякого смущения. Дорис обрела на своем телевизионном поприще поразительную способность смотреть на собеседника улыбаясь и кивая, но при этом думая совершенно о другом. Он мог смотреть ей в глаза, не встречаясь с ее взглядом, и находил это весьма удобным. Сильная любовь так часто вызывает смущение. Дорис была широко эрудирована, и ему это нравилось. Слишком большой кусок своей жизни он провел с Грейси, никогда не прочитавшей ни одного романа. Ее представление об интересной беседе сводилось к «да, милый», «что ты сказал, милый?» и «где ты был прошлой ночью?», а во время секса она покорно и пассивно лежала на спине. Он уже и забыл, что значит интеллектуальная жизнь. Барли заметил, что большинство женщин, чья внешность с детства гарантирует им одобрение и внимание, не развивают свои мозги и чувственность. Такова была Грейс. Но не Дорис. Дорис могла отлично держаться на любом званом ужине. Возможно, ей чуточку не хватало чувства юмора, но, как у породистой персидской кошки, у нее должен иметься небольшой изъян, иначе Господь оскорбится.

— Помимо всего прочего, — заметила Дорис, — не то чтобы я жаждала выйти за тебя замуж, брак — это давно изживший себя: институт, и я — предпочитаю, чтобы меня знали, как Дорис Дюбуа, а не Дорис Солт, не желаю находиться в конце списка, но, когда я стану твоей законной женой, а не просто партнершей, мне бы не хотелось, чтобы поблизости болталась еще одна миссис Солт.

Барли Солт почувствовал, как его сердце переполняется радостью. Он достиг отличного результата с теми картами, что были сданы ему при рождении, но ведь оставались еще званые ужины, где он чувствовал себя не в своей тарелке, где над ним потешались — над грубым, неотесанным парнем, каким он был от рождения.

Если разговор заходил об опере, литературе или искусстве, он терялся. Так что женитьба на Дорис Дюбуа, отлично разбирающейся в этих сферах жизни, будет самым настоящим триумфом. И это она, несмотря на все ее оговорки, подняла вопрос о браке, а не он!

 

Глава 5

Что это? Письмо, присланное по почте адвокатами Барли? Он хочет отнять у меня мое имя? Украсть у меня саму мою сущность? Я больше не должна быть Грейс Солт? Предлагаются дополнительные алименты — 500 фунтов в месяц, — если я снова возьму девичью фамилию? (Что ж, он хотя бы подкупает, а не угрожает.) Я должна вернуться к своей жизни до замужества, снова стать семнадцатилетней, давным-давно исчезнувшей Грейс Макнаб? Да я уж и не помню, кто она такая! Разве такое возможно? Что я сделала? Неужели я столь ничтожна, что он не желает оставить мне хотя бы эту последнюю связывающую меня с ним ниточку? Я вообще должна перестать существовать? Что ж, я вполне могу это понять. Вы только посмотрите на меня! Кровожадная, как назвал меня судья, носящая клеймо несостоявшейся убийцы. Барли, должно быть, считает, что его прямая обязанность защитить себя и ее. Конечно, он желает уничтожить меня. Что я такое, кроме как истеричка, однажды совершившая безрассудный и бессмысленный акт жестокости — это я цитирую судью — и не заслуживающая ничего лучшего? Мужчина может, открыто проявлять свои чувства, как описал наш тогдашний консультант по вопросам семьи и брака любовь моего мужа к Дорис Дюбуа, но женщине это не положено.

«Судья насыпал соли на раны Грейс», — кричали заголовки. «Любовная драма жены толстосума» и тому подобное. «Королева телевизионных культурных программ украла моего мужа», — плачется жена Солта». Когда меня волокли, униженную и сломленную, за решетку, вокруг роились сотни физиономий с напоминающими фаллосы объективами. Мерцали вспышки. К тому времени, как я оттуда вышла, через год с четвертью, поседевшая и еще больше растолстевшая, пресса утратила ко мне интерес. У ворот тюрьмы меня поджидали только парочка киношных команд, несколько репортеров местных газет и группа борцов за права женщин, желающих получить пожертвования. Власти любезно позволили мне уйти через черный ход, так что даже мой адвокат упустил меня, и мне пришлось самостоятельно добираться домой, или туда, что я отныне должна была называть своим домом, — в Тавингтон-Корте, огромный многоквартирный дом из викторианского красного кирпича, расположенный за Британским музеем. Здесь обретались печальные разведенки и крошечные пожилые леди, благодарные за защиту проживающему в доме портье, а также вдовы, доживавшие свой век в благопристойном одиночестве, Домище занимал: целую улицу, и тем, у кого имелись внуки, которые могли их навещать, еще повезло. Я к их числу не отношусь. Вряд ли мой сын Кармайкл снизойдет до визита.

Все это время я разговаривала лишь с адвокатами и бухгалтерами, и все они, казалось, желали, чтобы отныне я думала только о перспективе надвигающейся старости, немощи и смерти.

Я победила, но исключительно для того, чтобы прожить остаток жизни в одиночестве. И я вовсе не предполагала, что Кармайкл жаждет видеть меня в Сиднее, где бы я действовала ему на нервы.

Теперь средства массовой информации уже полностью утратили ко мне интерес. Они не нарадуются счастью Барли с Дорис, поженившихся на прошлой неделе. Свадьба проходила в «Хелло!», и эта новость мусолится без конца. Мой процесс превратился в обертку для вчерашней рыбы с чипсами. Очень мне подходит, как сказала бы Дорис. Теперь никто не ест рыбу с чипсами, завернутую в свежую газету, — запрещено правилами ЕС. А если кто ее и продает, то только в перерабатываемой полиэтиленовой упаковке. Я терпеть не могу есть в одиночестве в ресторанах, сидя за столиком с книжкой и ощущая жалость окружающих. Просто поразительно, как мало у меня знакомых! Моя замужняя жизнь крутилась вокруг Барли: все наши знакомые знали нас как супружескую пару. Я была лишь пристяжной.

Они жалеют меня, но эти милые люди, какими я их считаю, если и приглашают прийти, то только на ленч, а не на ужин, и мы, как правило, едим на кухне. Все лучше, чем ничего.

Я разучилась вести светскую беседу. Когда-то я очень хорошо с этим справлялась, но после многих лет совместной жизни с Барли, который всегда так громко возмущался, если я произносила что-то, кроме «да, милый», «нет, милый», я привыкла помалкивать, и, в конце концов, он стал считать меня полной дурой. И уж, конечно, никаких остроумных бесед в тюрьме и даже по выходе оттуда, поскольку я все еще пребывала в некотором отупении, и мне приходилось подбирать слова, чтобы как-то выразить мысли.

Дорис Дюбуа кто угодно, только не тупица. Я не смотрю ее программу — это слишком тяжело для меня. Но иногда, переключая каналы, я натыкаюсь на нее — ведущую весьма успешного шоу «Мир искусства». Передача идет два раза в неделю: в девять часов — самое пиковое время — по средам и повторяется поздно ночью по понедельникам. Идеальная фигура, пышные, коротко стриженые волосы, очаровательная улыбка, легкость в разговоре, очевидный ум, широчайшая эрудиция, сдержанная ирония. Самое худшее, что можно о ней сказать, — Дорис похожа на несущегося, на полной скорости капитана хоккейной команды. Да и с чего бы если у вас нет на то особой причины, говорить о ней плохо? Даже мне трудно это делать.

Отныне Дорис Дюбуа будет носить фамилию Барли — хотя, как я заметила, даже не упоминает ее, — как не говорит и о его любви, внимании и деньгах. Иногда за ними следит нанятый мною детектив, некто Гарри Баунтифул. Какая чудесная фамилия! Из-за фамилии я его и выбрала, листая «Желтые страницы». Дорис с Барли встретятся в «Аспрейз» на Бонд-стрит, затем пройдут до «Гуччи», где Барли, возможно, купит пару мокасин, чтобы удобнее было гулять по Сент-Джеймскому парку и кормить уток. Затем, может быть, они пойдут в Эпсли-Хаус, построенный специально для герцога Веллингтона, того самого, что когда-то разбил Наполеона. Там они полюбуются великолепным полотном кисти Гойи, где герцог изображен верхом на жеребце. Если присмотрятся повнимательнее, то заметят слабую тень проступающей под краской трехцветной шляпы. Изначально это был портрет «короля» Испании Жозефа Бонапарта, брата Наполеона. Но герцог со своим войском стоял у ворот Мадрида, узурпатор бежал, и Гойя предусмотрительно пририсовал к телу новую голову и продал картину герцогу. Художникам тоже надо зарабатывать на жизнь. Так зачем пропадать великолепно изображенному коню?

А может, Барли с Дорис рука об руку пойдут в «Булгари» на Слоан-стрит, чтобы полюбоваться каким-нибудь рубиновым браслетом для ее запястья, размышляя, покупать или нет, но, скорее всего, купят. Потому что она его заслуживает. Потому что она — это она.

Потом пройдутся до Музея Виктории и Альберта, чтобы полюбоваться, скажем, севрским обеденным сервизом (1848 год), принадлежавшим когда-то самой королеве Виктории. Дорис распишет Барли все изящество этого сервиза, и служащий даже позволит им подержать в руках некоторые предметы. Они важные посетители, а у Дорис есть друзья во всех крупнейших культурных заведениях.

Благодаря своей новой жене Барли теперь научился оценивать качество стоящих перед ним тарелок, может отличить ценный китайский фарфор от обычного и понимает, что они несравнимы. Теперь ОН знает, где заканчивается невежество и начинается экстравагантность. Дорис для Барли — живая энциклопедия искусства. Они влюблены друг в друга. Возможно, они уделяют друг другу даже больше времени, чем могут себе позволить. Ее рейтинг чуть-чуть падает. Его дивиденды тоже. Потому что, как говорит Гарри Баунтифул, жизнь идет своим чередом. Но эта пара, только недавно открывшая друг друга, благословенна. Удача сопровождает их повсюду. На прошлой неделе Дорис угадала пять номеров в лотерее и выиграла тысячу двести фунтов. А последний офисный комплекс Барли завоевал приз в области архитектуры. Вероятно, Дорис на короткой ноге с одним из судей.

Я пыталась втолковать суду, что вовсе не испытываю ненависти к Дорис, а просто хотела, чтобы Барли осознал всю глубину моей обиды и отчаяния.

— Вы действительно полагали, — вопросил судья, — что если задавите любовницу вашего мужа на стоянке, то он вас пожалеет? Ну, значит, вы за всю вашу жизнь так ничего и не поняли, в мужчинах. Господи Боже мой, женщина, да теперь у него есть все основания бросить вас! Вы сыграли ему на руку.

Тобиас Лонг — один из тех юристов, что пишут триллеры. Он лишь недавно назначен судьей. Этот человек отлично видит, когда события способны перерасти в драму. Он был одновременно и на моей стороне, и против меня. Свидетелей происшествия нет. Так что на суде были только слова Дорис против моих. В конце концов, я сказала суду:

— Дорис лишь подвернула ногу, когда отпрыгивала от моего «ягуара», но вы только посмотрите, как она сейчас хромает в зале суда, бледная, серьезная и прямо-таки излучающая всепрощение!

— Она не в своем уме, — заявила Дорис судье Тобиасу Лонгу. — Я успела мельком заметить выражение ее лица через лобовое стекло, когда колесо наехало мне на ногу: зубы оскалены, глаза бешеные. Я ощутила дикую боль и потеряла сознание. И больше всего боялась, когда падала, что она даст задний ход и задавит меня насмерть. Она нуждается в лечении, а не наказании. Она неуравновешенна, на грани паранойи и одержима маниакальной идеей. Она страдает патологической ревностью, я впервые увидела ее мужа, когда он появился в моей студии. Кроме того, мы оба являемся членами правления компании кабельного телевидения. Но это все. Бог ты мой, Барли Солт на четверть века старше меня, он мне в отцы годится!

Она говорила спокойно и убедительно, как будто вела свою передачу. Я же едва могла два слова связать. Конечно, поверили ей.

Позже она заявила прессе: «Бедная миссис Солт. Боюсь, она несколько старомодна и относится к тем занудным женщинам, которые считают, что если мужчина находится в комнате наедине с девушкой, то в этом непременно имеется какая-то сексуальная подоплека». Пресса совершенно забыла, расписывая бракосочетание, что во время процесса Барли с Дорис горячо отрицали существование любовных отношений между ними. Конечно, они были, с самой первой встречи в Зеленом зале, когда все остальные разошлись по домам, после того как Барли выступил в ее шоу, рассуждая о необходимости спонсирования искусства крупным капиталом. Я смотрела это интервью, как и положено гордой своим мужем жене, и видела, какими глазами она на него смотрит, как он наклоняется к ней. Он заявился домой лишь ранним утром, и когда лег в постель, от него пахло телестудией, статическим электричеством, сексом и еще чем-то мерзким и скверным, чего я не смогла определить.

Прокурор просил пять лет, я получила три и отбыла за решеткой только пятнадцать месяцев. Во время процесса наименее кровожадным из всех оказался судья.

Он, по крайней мере, признал, что меня спровоцировали. Он сказал в своей заключительной речи, что эта попытка покушения с помощью машины возле супермаркета была глупой и что Дорис довольно резво отпрыгнула в сторону. И это правда, у нее отличные здоровые колени, ведь ей всего тридцать два. У меня же в пятьдесят пять уже артрит, хотя он и не помешал мне вовремя надавить на газ. Душевная боль всегда сильнее телесной.

Мне потребовался год общения с доктором Джейми Думом, психотерапевтом с телевидения, — он крайне редко берет частных пациентов, — чтобы решиться все-таки посмотреть правде в глаза. Дорис Дюбуа по сравнению со мной — высшее человеческое существо буквально во всем, и ни один мужчина, находясь в здравом уме, не предпочтет меня ей, в постели или вне постели, в качестве жены, партнерши или любовницы. Я смотрю на себя в зеркало, встречаю взгляд тусклых глаз и знаю, что они видели слишком много, и в них совсем не осталось блеска. Что в действительности старит нас, так это опыт. Ничто не проходит даром.

— Но разве вы не злитесь? — спрашивает доктор Джейми Дум. — Вы должны, просто обязаны найти в себе злость.

Но я не могу.

Возможно, Господь вознаградит меня за то, что я, как изволит выражаться доктор Дум, смирилась, наконец, с обрушившейся на меня бедой. Больше мне рассчитывать не на кого. Сегодня вечером я иду на прием, который дает милая пара, леди Джулиет Рэндом и ее муж, сэр Рональд. Это благотворительный аукцион в помощь страдающим где-то там детям. Мне прислали приглашение не просто из вежливости, а потому, что я вполне могу пожертвовать сотню или около того фунтов на дело леди Джулиет. Ничего даже близкого к тем тысячам, что жертвуют другие, — я теперь, поскольку живу на алименты, отношусь к пятому или шестому разряду уровня благосостояния, но, без сомнения, еще стою бокала шампанского и канапе, которые получу на приеме. По крайней мере, мне не нужно беспокоиться о том, что я встречу Барли с Дорис: они теперь вращаются в более высоких артистических и политических сферах. Приемы, на которые они ходят, посещает министр культуры, гуру индустрии развлечений, великие моголы музеев, компьютерные магнаты, монархи от телевидения и т. д. и т. п. Хочу сказать, что я всегда умела рассмешить Барли. Полагаю, Дорис может сделать для Барли все, кроме этого. Она слишком сосредоточена на самолюбовании и любовании им, чтобы иметь время на веселье. Но должна признаться, с годами даже мой смех, который Барли когда-то так любил, превратился в карканье старой ведьмы.

 

Глава 6

— Что это за женщина сидит вон там, в углу? — поинтересовался молодой Уолтер Уэллс у леди Джулиет.

Он пристально изучал ее. Женщина сидела так, словно позировала. Кем бы она ни была, она поражала прелестью. Конечно, она уже не молода, но возраст лишь прибавлял ей шарма и утонченности и окружал неким флером задумчивой меланхолии. Так в детстве его очаровывали изображения распустившейся розы с бархатистыми алыми лепестками, трепещущими на ветру. Уолтер Уэллс думал, что он, возможно, рожден не только художником, но и поэтом. Хотя сейчас, в двадцать девять лет, он зарабатывал на жизнь, рисуя портреты, но по-прежнему иногда чувствовал, что его душа больше расположена к литературе, чем к живописи. Но человек, даже одаренный множеством талантов, не может заниматься всем, а теперь куда лучше платят за живопись, чем за слова. Чтобы просто быть вежливым, необходимо изучить такое количество языков, от урду до сербского, что все предпочли перейти на символы. Изображение раскрытой ладони для обозначения перехода через улицу куда лучше, чем слово «стой», а зеленый бегущий человечек, указывающий путь, куда предпочтительнее слова «выход». Так что Уолтер решил быть практичным и пошел в художественный колледж — и лишь для того, чтобы обнаружить, что художник, в точности, как и поэт, тоже обречен, жить в мансарде, если только ему крупно не повезет. Только благодаря череде счастливых обстоятельств он находился на этом аукционе, где никого не знал и где чувствовал себя слишком юным. Это он нарисовал портрет леди Джулиет Рэндом, который в любой момент могли выставить на аукцион в пользу несчастных детишек. Любимый благотворительный конек леди Джулиет. Леди Джулиет ему нравилась, и он хотел оказать ей любезность. Она прекрасно выглядела, умела позировать, и ее легко было писать. И она никогда не говорила ни о ком, ни одного худого слова. Она имела довольно пышную фигуру, и Уолтеру Уэллсу хотелось, чтобы побольше его клиентов походило на нее. Изгибы тела хорошо отражать на полотне, но Уолтер по своему опыту знал, что если ты изображаешь на холсте округлости заказчицы, то добьешься лишь обвинения в том, что с твоей подачи она выглядит толстой.

— Кого вы имеете в виду? — спросила леди Джулиет. — Женщину в платье из жатого бархата? Боже, такая ткань вышла из моды лет тридцать назад! Но я рада, что она хотя бы сделала попытку принарядиться. Это бедняжка Грейс Солт, та самая, что пыталась сбить Дорис Дюбуа своим «ягуаром» на автостоянке у супермаркета. Вы наверняка о ней слышали. Неужели нет?

— Нет.

— Ох уж эти художники! Прячетесь в ваших мансардах, вдали от мира!

Сделанный Уолтером портрет леди Джулиет должен был стать основным лотом аукциона. Вообще-то он сделал два портрета, один останется у леди Джулиет; второй был написан специально для аукциона, бесплатно. Своего рода дар маленьким несчастным детям. Леди Джулиет выкрутила ему руки и растопила сердце, как она отлично умела делать: мягкий умоляющий рот, ищущий взгляд. Так что Уолтер сделал еще один портрет и не жаловался, хотя она даже не предложила заплатить за краски или хотя бы за холст. Люди просто не понимают, что эти вещи тоже стоят денег. Картина Рэндомам понравилась, и они намеревались повесить ее на самом лучшем месте в библиотеке их особняка на Итон-сквер — одного из крепких, отлично построенных домов с кремовой облицовкой, мощными колоннами и ступеньками, навевающих невероятную скуку. Но Уолтер хотя бы будет знать, где находится портрет. Копия же отправится по неизвестному адресу. И это ему не нравилось.

— Скандал с Солтами был на первых полосах газет, — принялась рассказывать леди Джулиет, взяв Уолтера под руку, что проделывала при каждом удобном случае. Она была и величественна, и очаровательна, а это большое искусство — оставаться одновременно величественной и великолепной и при этом вызывать у окружающих скорее восхищение, нежели зависть. У нее было гладкое невинное детское личико с мелкими чертами, на красиво очерченных губах играла улыбка, и если она не могла сказать что-то милое и доброе, то предпочитала молчать. Черта, вообще-то мало свойственная людям ее круга. Сегодня вечером она облачилась в простой белый наряд, в котором позировала для портрета, а роскошные светлые волосы собрала на затылке. Шею облегало ожерелье от Булгари, отлично смотревшееся на ее гладкой белой коже, — изумрудные, рубиновые, сапфировые и бриллиантовые кабошоны в оправе из золота и стали. Ожерелье было изготовлено в шестидесятых годах и застраховано на двести семьдесят пять тысяч фунтов стерлингов, Уолтер узнал об этом, когда работал над портретом.

Сэр Рональд не раз врывался в мастерскую с неизменной сигарой в руке и, пуская клубы дыма и портя отличное северное освещение, громко выражал сомнения в разумности извлечения драгоценностей из банковского сейфа и спрашивал Уолтера, почему тот не может работать по фотографии. Но леди Джулиет категорически заявила, что подлинность изображения очень важна, что шила в мешке не утаишь, а драгоценности не могут быть навечно упрятаны в сейф, иначе они потеряют свои магические свойства. Да и зачем тогда вообще иметь все эти вещи, если их нельзя показать миру? Чего сэр Рональд так боится? Что Уолтер с ними сбежит? Тихонько сунет специально подобранные к ожерелью серьга в карман? У Уолтера слишком поэтическая натура, чтобы скрыться с чем бы то ни было. Он художник, а всем известно, что художники выше материального благополучия.

В это Рзндомы по своей наивности свято верили и потому заплатили Уолтеру только тысячу восемьсот фунтов стерлингов за портрет — ну, в сущности, за два, — полагая, что это более чем щедрое вознаграждение. И вообще, наняв его, практически никому, не известного художника, они оказывают ему услугу, вводя его, таким образом, в те слои общества, где художники получают восемнадцать тысяч фунтов за один удачный портрет, а не тысячу восемьсот за пару, то есть триста фунтов в неделю за шесть недель работы. Если уж на то пошло, Уолтер предпочел бы рисовать пейзажи. Конечно, погода и освещение могут меняться, но, по крайней мере, сам пейзаж неподвижен.

— Значит, вы хотите, чтобы я представила вас сидящей в углу женщине в платье из жатого бархата, — проговорила леди Джулиет, всегда готовая оказать такого рода услугу.

Камни в ожерелье переливались всякий раз, когда на них падал свет, вещица казалась волшебной и замечательно живой. Уолтер надеялся, что ему удалось передать эту игру на холсте, — краски и кисть, увы, не способны на большее. Но в целом он был доволен. Уолтер подумал, что копия даже чуть лучше, чем оригинал, — он уже набил руку на первом портрете, — но только он и мог заметить разницу. Вообще-то лишь один человек из сотни хоть что-то замечает.

— У вас только десять минут до начала аукциона, — сказала леди Джулиет. — Мне бы хотелось, чтобы вы вышли на помост, немного поговорили об искусстве и были бы при этом обаятельным и красивым, каким вы умеете быть. Все увидят, что вы фотогеничны, решат, что у вас есть будущее, и цена утроится. Но, безусловно, сначала поговорите с Грейс. Я хочу, чтобы она была в хорошем настроении. Барли отлично ее обеспечил: как минимум три миллиона, а возможно, и больше. Никто из нас не любит упоминать о больших суммах в прессе, иначе нас сочтут толстосумами, а я так не люблю, когда меня называют толстой, хотя сама знаю, какая я. Маленькие дети повсюду нуждаются в таких женщинах, как Грейс. Обездоленным вполне хватит части чьих-нибудь алиментов. Будущий мир будет миром многократных разводов и повторных браков. А условием любого брачного соглашения являются выплаты не только в случае смерти, но и при разводе. Мы слишком хорошо живем, поглощая шампанское и канапе, вам не кажется? Но что поделаешь? Мир таков, каков он есть. Все, что в наших силах, — это попытаться изменить какой-нибудь его крошечный кусочек.

Таким образом, Уолтер познакомился с Грейс на благотворительном приеме Рэндомов. Разница в возрасте между ними была в точности такой же, как у Барли с Дорис. Двадцать шесть лет между Грейс и Уолтером и двадцать шесть лет между Барли и Дорис.

Перед Уолтером была женщина с печальными темными глазами и ласковым, немного удивленным выражением лица — словно она впервые увидела мир. Такое выражение бывает у годовалого младенца, когда он обнаруживает, что для того, чтобы ходить и бегать, нужно выработать некоторый иммунитет к острым углам. Он подумал, что ей около сорока. В любом случае старше его, но кому до этого дело? Ее платье из насыщенно пурпурного жатого бархата было того самого качества и цвета, который ему страстно хотелось передать на холсте. Платье, застегнутое до самой шеи, с длинными рукавами и плотными манжетами, будто женщина нуждалась в защите — хотя бы такой, какую могла дать ей ткань. Никаких драгоценностей, кроме жемчужных клипс.

Конечно, он подумал о розах: его мать, жена приходского священника, выращивала в церковном садике, где Уолтер провел большую часть своего детства, великолепные розы именно такого цвета. Мать сказала ему, что роза называется «цветок Иерусалима»: обычного розового цвета бутон, распускаясь, с каждой неделей наливался пурпуром, пока лепестки не становились почти черными и опадали, осыпаясь с драгоценной тычинки, которую некогда так бережно охраняли.

Грейс Солт сидела в одиночестве, слушая игру струнного квартета, расположившегося в своего рода портике из розового гипса на голубом прозрачном помосте. Снизу музыканты освещались каким-то призрачным светом. Все это устроила фирма под названием «Фонд райзерс фан», и крошечные золоченые стульчики, шампанское и канапе смотрелись несколько странно на фоне солидной мебели и унылого антиквариата.

Уолтер присел рядом с ней на обитую зеленым шелком софу. Грейс забыла имя молодого человека буквально через мгновение после того, как леди Джулиет, представив его, удалилась, по вежливо попросила его рассказать о себе. Уолтер ответил, что он — художник, написавший портрет, который станет главным лотом аукциона. Она сказала, что портрет ей очень нравится: ему удалось передать на холсте доброту леди Джулиет.

— Леди Джулиет не хочет казаться просто доброй, — возразил Уолтер. — Она предпочитает выглядеть значительной. Я попытался изобразить ее суровой, но, увы, искусство художника в том и заключается, чтобы показать па холсте душу позирующего, а она такая, какая есть.

Он придумал это объяснение буквально час назад специально для нескольких ведущих колонок светских сплетен, удостоивших прием своим присутствием. Уолтеру казалось, что это откровение здорово смахивает на клише, но журналисты с удовольствием его проглотили.

— Я знаю, что леди Джулиет очень добра, — произнесла Грейс, — поскольку она довольно часто приглашает меня на ленч. Конечно, не настолько добра, чтобы пригласить на ужин. Но одинокие женщины, если у них нет выдающихся талантов или собственного стиля, совершенно никчемны, и к ним нужно применять закон о регулировании расходов населения.

Отец Уолтера, священник, частенько рассуждал о законах, регулирующих расходы населения, когда Уолтер просил велосипед или новые тренажеры, о которых другие дети в деревне не могли и мечтать. Излишние расходы всегда считались оскорбительными для Господа и человека, и в средние века эти законы стали более жесткими. Если ты тратишь слишком много и слишком небрежно, то будешь наказан. Уолтер не слышал, чтобы кто-то упоминал об этих законах с тех пор, как умер отец, и если в те времена ссылка на них буквально выводила его из себя, то сейчас лишь вызвала грустные воспоминания об отце. Он почувствовал, что эта женщина сможет понять его душу.

Уолтер заявил, что абсолютно уверен: если бы она захотела, то легко нашла бы партнера. Она такая красивая женщина.

— Вы очень галантны, — возразила она, — но говорите глупости. Вы напоминаете мне моего сына Кармайкла.

Но ее лицо немного просветлело, и она улыбнулась ему, словно только что по-настоящему рассмотрела его, застенчивой полуулыбкой, которую он нашел совершенно очаровательной. Ему нравился ее голос, хрипловатый и низкий, будто пропитой и прокуренный, хотя она отказалась от предложенного официантом шампанского и взяла минеральную воду.

Уолтер подумал, что ему хотелось бы видеть ее лицо рядом на подушке, когда он просыпается. Те женщины, которых он так часто видел, были слишком грубы в своей самоуверенности и самолюбовании, их гладкую кожу не тронули следы сомнений и усталости. Они ему надоели. Он ощущал себя ее сверстником или даже старше, и его собственное тело, демонстрирующее весь блеск молодости, совершенно не подходило его душе, которая уже чувствовала себя утомленной, а мир находила скучным. И она не стала бы задавать ему вопросов, как все те, что селились в его холодной мастерской в мансарде, привлеченные его внешностью и мольбертами, романтикой пятен масляной краски на деревянных столах и неприбранной металлической кроватью. Но буквально через считанные недели они начинали ревновать его к холстам и краскам, жалуясь, что он уделяет больше внимания своим картинам, чем им, и заявляли, что живопись — неподходящее занятие. И уходили в свои издательства, пиаровские конторы, рекламные агентства или еще куда-нибудь, где занимались гораздо более важными делами, сути которых ему никогда не постичь. Затем однажды вечером они попросту не возвращались, а через пару дней брат, или отец, или какой-нибудь приятель-гей заходили, чтобы забрать их вещи.

То, что в мастерской отличное северное освещение, а собачий холод по какой-то причине усиливает насыщенность красок, судя по всему, нисколько их не впечатляло; его любовные ласки не компенсировали нежелания включать отопление. Это случалось достаточно часто — ну, дважды в месяц в течение последнего года, — чтобы Уолтер пришел к выводу, что такова его судьба и с этим ничего не поделаешь. Но он терпеть не мог жить один. Искусство — паршивый компаньон в постели. Женщина постарше наверняка окажется более чуткой к его образу жизни, тому, чем он живет. Действительно, кожа на скулах у нее несколько увяла, у крыльев носа и в уголках рта пролегли морщины, и губы несколько смазаны, но она очень женственна. Ему хотелось ее нарисовать. Хотелось быть с ней, видеть ее в своей постели. «Бог ты мой, — подумал он, — это же любовь с первого взгляда!» Ему захотелось курить. Нервничая, он спросил у нее разрешения. Она ответила, что когда-то была заядлой курильщицей, но в тюрьме бросила. Там было так ужасно, что казалось несущественным, если станет еще хуже. Так что он может курить. Она не возражает.

— В тюрьме! За что?.. — опешил Уолтер.

— Покушение на убийство, — ответила она. Появилась леди Джулиет и уволокла Уолтера прочь, как кошка уносит котенка за шкирку в безопасное место. Аукцион должен был вот-вот начаться.

— Что именно мне нужно сказать? — спросил он.

— Пару фраз о том, как искусство способствует процветанию человечества и все такое прочее. Не волнуйтесь. То, как вы выглядите, важнее того, что вы говорите. Никто и слушать не будет, станут только смотреть. Иногда никто вообще ничего не предлагает, и тогда аукционисту приходится снимать лот с торгов. А это так неловко. Но тут мыс вами получим хорошую цену.

Уолтеру Уэллсу, совершенно непривычному к публичным выступлениям, требовалось хоть немного поразмыслить о том, как же искусство служит человечеству. И еще эта просьба леди Джулиет упомянуть о моральных ценностях эстетики, о том, как искусство побуждает тех, кто обладает предметами роскоши — в том числе искусства, — помогать тем, у кого их нет. И может, нужно упомянуть о том, как она, леди Джулиет, великодушно пожертвовала своим временем, позируя ему для портрета.

— Пожелайте мне удачи, — попросил он Грейс, уходя. Но она ничего не ответила, она просто смотрела, как и все остальные, на только что вошедшую пару.

Даже струнный квартет сбился на середине музыкальной фразы. Взгляды всех присутствующих были прикованы к вошедшим — моложавому мужчине средних лет, облаченному в очень дорогой костюм (Уолтеру не раз приходилось писать этакого типичного председателя правления, сидящего за столом или прислонившегося к колонне офиса компании, — какая тоска!), и молодой женщине в платье огненного цвета. У нее были ровный прямой носик, жесткая линия рта и толстый золотой обруч на шее. Этакий сгусток энергии, ураган. Это ощущение кипучей энергии трудно изобразить на холсте, хотя бы потому, что такие люди редко находятся в состоянии покоя. Они по определению не могут сидеть на месте.

 

Глава 7

После ленча в «Плюще», где они съели салат «Цезарь», запив его минеральной водой, Дорис Дюбуа с Барли обнаружили, что им решительно нечем заняться. Барли привык заказывать жареную рыбу с картофелем и зеленым горошком, но Дорис Дюбуа, ласково погладив его по небольшому брюшку, сказала, что стройность — это молодость и мужчина с такой молодой душой, как у него, должен и фигуру иметь соответствующую. Просто поразительно, как быстро тяжелая жирная пища начала казаться грубой и снова появилась талия. Однако он стал беспокойным, словно источник спокойствия находился в жировых тканях, и только сексуальное удовлетворение, которое давала ему Дорис, несколько притупляло ощущение, будто что-то где-то не совсем в порядке. Не то чтобы он скучал по Грейс — ее язвительный ум, в конечном счете, стал казаться ему подменой настоящих чувств. Честность Дорис и ее понимание высоких материй импонировали ему куда больше. Если он и скучал по Грейс, то лишь как юнец, уехавший в колледж, скучает по матери: он понимает, что должен оторваться от материнской юбки, но все же мечтает снова оказаться в уютном родительском доме. Но дом, тот самый особняк, в котором они с Грейс кое-как жили и где их отношения, в конце концов, свелись к редкому сексу, теперь, с появлением в нем Дорис, превратился в гнездо строителей, дизайнеров и экспертов по безопасности. Так что с этой толпой в доме, ни о каком сексе днем не приходилось и мечтать, и возвращаться туда раньше семи вечера, когда вся эта толпа рассасывалась, просто не имело смысла. Дорис нужно быть в городе к восьми часам, потому что в десять у нее эфир, и они решили как-то убить время. Дорис полистала свой ежедневник и обнаружила в нем приглашение на сегодняшний вечер. Леди Джулиет устраивала благотворительный аукцион.

— Леди Джулиет! — воскликнул Барли. — Такая милая женщина! Мы с бывшей женой были в очень хороших отношениях с четой Рэндомов. После развода я с ними практически не виделся. Рэндом занимается редкоземельными металлами: покупает списанное ядерное оружие и извлекает из него титан.

— Сохраняя, таким образом, природные ископаемые планеты, — заметила Дорис. — Хорошее дело!

— Не уверен, что это его основной мотив, — резко возразил Барли. — Просто, таким образом, огромное количество русских получает приличную дозу облучения.

— Дорогой, — промурлыкала Дорис, — не будь таким циником! Это нехорошо. Пошли дальше? Сегодня еще прием в Британской библиотеке, в зале манускриптов, но они там так беспокоятся, чтобы никто не пролил шампанское на какой-нибудь папирус, что не получаешь никакого удовольствия. А благотворительный аукцион в частном доме может оказаться очень даже забавным, к тому же всегда интересно посмотреть, как живут другие.

Дорис хотелось быть в хороших отношениях с Рэндомами. Если уж Грейс может, то она и подавно.

— Вообще-то они довольно скучные, — осторожно проговорил Барли. — Книг у них в доме немного, но она очень славная женщина.

Дорис было нечего надеть, поэтому они доехали на такси — у Росса, шофера Барли, заболела мать — до конца Южной Молтон-стрит и зашли в «Брауне». Там Барли молча наблюдал, как Дорис покупала миленькое шелковое платье работы японского дизайнера, в желтых, оранжевых и золотых тонах. Ее обслуживали стройные вежливые продавщицы, а он стоял и смотрел, засунув руки в карманы. Грейс ни за какие коврижки не стала бы вот так тратить время и деньги. Платье ему очень понравилось, о чем он с удовольствием и сказал Дорис.

— Но, дорогой, ты должен помнить, что у меня идеальный десятый размер, а у твоей бывшей — далеко не идеальный четырнадцатый, а может, и шестнадцатый, а такие женщины не очень-то любят ходить по магазинам.

Дорис охотно похудела бы и до восьмого размера, но на Би-би-си не хотели, чтобы она была слишком уж тощей: ведь телеведущие служат примером для нации. А иначе она ела бы на ленч диетический салат, а не «Цезарь» с сухариками и густым салатным соусом. Платье стоило шестьсот фунтов, и Барли заплатил. Но Дорис собиралась продать свою квартиру в Шеферд-Буш и настояла на том, что со временем вернет ему деньги. Приятно, конечно, когда тебя балуют, но она дорожит своей независимостью.

Потом они прошлись пешком по Гросвенор-сквер, смотрели, как какие-то японские дети гоняют голубей, пока матери не позвали ребятишек домой. Затем двинулись на Бонд-стрит и зашли в «Булгари», где еще более обаятельные девушки, да и мужчины тоже, показали им переливающиеся на свету украшения. Дорис с Барли решили остановиться на изящной современной вещице — ожерелье из белого и желтого золота с оправленными в него тремя древними монетками. Потемневшая бронза отлично смотрелась в таком обрамлении, и ожерелье почему-то отлично подходило к японскому платью, хотя и было образчиком совершенно иной культуры. Барли заплатил восемнадцать тысяч фунтов, и они забрали ожерелье. На этот раз Дорис ни слова не сказала о том, что вернет ему деньги. Ну, для чего еще нужны деньги, как не для того, чтобы их тратить? Барли очень неплохо заработал на строительстве судостроительного комплекса на Канарах. Пошел на риск, от которого его все (включая Грейс) отговаривали, и затраты вернулись сторицей, а в наши дни деньги просто делают деньги. Капитал растет и растет Дорис похожа на него, тоже любит рисковать. Небольшая прогулка до книжного магазина на Хейвуд-Хилл, где Дорис была на ты с очень образованным и галантным владельцем и где они выслушали рекомендации насчет ее клина «Из прошлого», — и подошло время приема у леди Рэндом. Они с толком потратили каждую имевшуюся минуту, и этим они оба отличались от Грейс, которая предпочитала проводить время в праздных мечтах. Барли даже ощутил некоторую усталость, когда они, наконец, добрались до солидного дома с колоннами. Салат «Цезарь»» не очень-то способствует поддержанию сил у мужчины, привыкшего есть жареную рыбу с картофелем и зеленым горошком, но Барли подумал, что канапе у Рэндомов будет предостаточно и они вполне питательны — не все же на свете обезжиренное.

— Господи, — проговорила Дорис, выходя в новом платье, — по-моему, вон там — твоя бывшая. Как ей удалось попасть на такое мероприятие?

Леди Джулиет любезно позволила Дорис переодеться в своей личной гардеробной, где Дорис долго восхищалась обилием различных флакончиков с духами, но промолчала насчет декора, в котором явно отдавалось предпочтение фовизму и который, на ее взгляд, сильно напоминал фон ее литературной программы. Литература была достойным сюжетом, но дизайн студии был рассчитан на то, чтобы сделать антураж более веселым. Прежде чем леди Джулиет тактично удалилась, оставив Дорис переодеваться, между ними состоялась короткая беседа, в ходе которой леди Джулиет предложила Дорис с Барли как-нибудь прийти к ним на ужин. Дорис, в свою очередь, пригласила леди с лордом приехать в Уайлд-Оутс (новое название, которое она дала загородному дому Барли, некогда принадлежавшему и Грейс) на уик-энд в августе, если они не будут на Багамах. Но в поведении леди Джулиет было нечто такое, что сильно задело Дорис. Дорис точно назвала дату приглашения, а леди Рэндом — нет. Дорис поняла, что к ней отнеслись пренебрежительно, а она к такому не привыкла.

— Барли, — сказала она, — убери свою бывшую из этого зала, или я не смогу здесь оставаться. Позови полицию или еще что. Она убийца.

— Солнышко, — ответил Барли, помахав через зал Грейс рукой, — она кровожадна и способна на убийство, в этом судья Тобиас Лонг с тобой согласился, но она отбыла свой срок, и я сомневаюсь, что она нападет на тебя прямо здесь.

— Не буди лихо, — пробормотала Дорис, но развивать тему не стала, потому что на подиум поднялся потрясающе красивый молодой человек и встал перед портретом, автором которого, судя по всему, и являлся.

Изображенная на портрете леди Джулиет выглядела доброй, прекрасной, умной и безмятежной, хотя и немного в рубенсовском духе. Именно так хотела бы выглядеть сама Дорис: иногда йоги бывают слишком длинными, лицо слишком узким, а волосы слишком напоминают прическу принцессы Ди, чтобы чувствовать себя комфортно. Слишком многое делается в расчете на публику. Возможно, с недавних пор мир и считает Дорис самой горячей штучкой после разогретого в микроволновке джема, с ее новым британским мужем-миллионером, но у самой Дорис имелись на этот счет кое-какие сомнения. При помощи стиля и шика можно кое-чего добиться, особенно если двигаться достаточно быстро, чтобы никто просто не успел заметить изъяны, но леди Джулиет выглядела отлично даже в спокойном и расслабленном состоянии, И никогда не выйдет из моды, как это может произойти с Дорис, и Дорис это знала. Однажды, увидев Дорис на экране, мир вздохнет и скажет: «Опять она…» И Дорис к этому дню нужно иметь изрядную долю самоуверенности и солидный банковский счет.

Безупречно гладкую шею нарисованной леди Джулиет украшало эксклюзивное ожерелье от Булгари. Красное золото и сталь, яркий изумруд и насыщенный рубин, — Дорис мгновенно поняла, что просто обязана его заполучить. Они с Барли сегодня видели в бутике «Булгари» нечто похожее, но не совсем. И решили не покупать, а выбрали вместо него то, что сейчас украшало ее шею. Вещь не такую яркую, возможно, более приглушенную, более сегодняшнюю, поскольку Барли с Дорис и пребывали в настоящем. И цена была совсем другая: восемнадцать, а не двести семьдесят пять тысяч, и Дорис горячо надеялась, что не эта разница повлияла на выбор Барли. Раньше она, конечно, говорила, что вернет ему деньги, но ведь он наверняка понял: на самом деле этот вопрос не стоит на повестке дня. Она — работающая девушка, а он — богатый мужчина, он любит ее и должен это доказать. Больше всего на свете Дорис ненавидела мелочных мужчин. Ей нравилось надетое на ней ожерелье с древнеримскими монетами и флером современного Рима, конечно, нравилось, просто теперь ей хотелось иметь еще и ожерелье леди Джулиет.

Вообще-то Дорис не помнила, чтобы ей так же сильно чего-то хотелось с того самого дня, двадцать лет назад, когда ее отец Эндрю, строитель из Югославии, подарил на юбилей свадьбы ее матери Марджори, официантке, бриллиантовое кольцо, купленное в «Ратнерс». Это случилось на тринадцатый день рождения Дорис Зоак. Отец женился на матери как раз вовремя: не успела Марджори произнести «я согласна», как ее увезли рожать. Во всяком случае, так гласило семейное предание. Поэтому Дорис считала себя очень даже причастной к свадьбе и полагала, что тоже некоторым образом заслуживает кольца с бриллиантом, но получила лишь туалетный столик из жуткого оранжевого пластика, закатила скандал и была отправлена к себе в комнату. У всех свои проблемы.

Аукцион начался. Дорис дернула Барли за руку:

— Барли, я хочу это ожерелье. То, что на картине.

Несмотря на всю свою любовь к ней, Барли ощутил укол раздражения. Хочу, хочу, хочу! Он вспомнил, что обычно говорила его мать, когда он был ребенком и просил то новые ботинки, то кусок хлеба перед тем, как уйти в школу. И будешь ты во власти желаний.

Грейс по крайней мере понимала, что такое бедность. Сама она, конечно, никогда не испытывала нужды. Она была старшей из трех дочерей преуспевающего врача с Харли-стрит, который также происходил из хорошей семьи. Она никогда не знала голода, лишений и холода, ей не приходилось раз за разом обувать сырые туфли из-за того, что других попросту не было. Ее родители были добрыми и милыми людьми, пусть и лишенными воображения. Когда Грейс привела Барли к себе домой, они приняли его довольно доброжелательно, он дал им возможность гордиться отсутствием снобизма. Они восхищались его внешностью, энергией и целеустремленностью, но он был не совсем таким, каким бы они хотели видеть мужа своей дочери. Они не могли точно сформулировать, что им нужно — «Мы только хотим, чтобы ты была счастлива», — но ожидали, что источником ее счастья станет молодой человек с титулом или хотя бы с хорошим произношением. Они растили дочерей, прививая им, чувство гражданской ответственности, и теперь, возможно, пожинали плоды собственного труда. Детям свойственно выслушивать родителей, схватывая лишь внешнюю сторону и не замечая подтекста. Провозгласи они принцип равенства — и юнцы примут его всем сердцем. Во время каникул, вернувшись из закрытой школы, Грейс и ее сестры спорили, кто из них сможет работать с обездоленными — подвергшимися насилию женами, детьми-инвалидами, нищими. Все три нашли себе любовников, так сказать, на задворках, но только Грейс оказалась последовательной до конца.

— Этим семьям на самом деле нужна вовсе не девушка из буржуазной среды, рассказывающая им, как жить, — говорил Барли в период ухаживания, когда они с Грейс устраивались на заднем сиденье автомобиля или прятались в каком-нибудь закоулке, — а чек, причем сразу на десять тысяч фунтов стерлингов.

Но как бы то ни было, он видел, что Грейс в конечном итоге знала о превратностях жизни куда больше, чем Дорис. Дорис считала, что все — такие же, как она, только имеют меньше способностей и денег. Она не чувствовала жалости ни к кому, разве что к девушкам, которые носили двенадцатый размер и не могли похудеть до десятого. У нее были амбиции, она испытывала похоть, ощущала себя счастливой, возможно, любила, но милосердия была лишена начисто. И все же Барли любил ее и восхищался ею такой, какой она была: ему льстило ее внимание, сияние ее славы, осыпающей все вокруг золотой пыльцой. К свободе от ответственности привыкаешь. Он все это заслужил, и единственным минусом было то, что пришлось причинить боль Грейс, если Грейс было до него хоть какое-то дело. Вообще-то по большому счету он даже оказал Грейс услугу. Через год с ней все будет в порядке, ему все об этом твердят. Она пойдет дальше, найдет себя и начнет новую жизнь. Она расцветет, как, по утверждению многих, начинают цвести женщины, потерявшие мужей после долгих лет брака. Брак ведь заключается не навечно. Грейс всем своим поведением показала, что намерена встретить старость как можно раньше, а он — нет, вот и все. И теперь она сидит одна в другом конце зала с такой знакомой полуулыбкой на лице и вроде бы его не замечает, И даже не ответила, когда он помахал ей.

За все эти годы Барли бывал с ней в этом самом зале раз двадцать. Он был верен ей, в соответствии со свадебными обетами, но кто нынче принимает всерьез всю эту чушь? И вот теперь она — чужой человек, которому он машет рукой через набитый людьми зал, и именно этого он, в конце концов, и добивался. Грейс редко о чем-то просила. Когда он давал ей денег, она просто отсылала их Кармайклу в Австралию, которому было куда полезнее самому пробиваться в жизни, если у него есть бойцовские качества, в чем Барли глубоко сомневался. Но Кармайклу нужно дать шанс.

А потом Грейс пошла в разнос и испортила то, что он запланировал как цивилизованный развод, и попыталась на автостоянке задавить Дорис Дюбуа, великую Дорис Дюбуа. Барли даже съездил к ней в тюрьму, поссорившись из-за этого с Дорис, и что? Грейс наотрез отказалась его видеть.

Что же касается Дорис, то сегодня он потратил на нее примерно двадцать тысяч, и вот теперь она увеличивает свои запросы. Как-то раз Барли поселил в симпатичной маленькой квартирке любовницу, и с ней было то же самое. Она ныла и ныла, что центральное отопление не работает, что холодильник нужен получше, и так далее и тому подобное. Ему тогда все быстро надоело. Но сегодня! Это не счет на сто двадцать девять фунтов за газ, надо добавить еще три ноля и удвоить!

— И чего ты от меня хочешь? — спросил Барли. — Чтобы я пошел к леди Джулиет и предложил продать? Выписал ей чек здесь и сейчас, снял ожерелье с ее шеи и повесил на твою?

— Если бы ты меня действительно любил, то именно так бы и сделал, — ответила Дорис, но ей хватило ума хихикнуть. — На худой конец ты мог бы надавить на этого мерзкого маленького толстяка, ее мужа, чтобы заставить ее продать. У вас ведь какие-то деловые отношения, верно? Он не захочет ссориться с тобой, великим Барли Солтом.

— Вот что я тебе скажу. — Барли хотел принять участие в аукционе. Стартовая цена была восемь тысяч и теперь росла по двести фунтов зараз. Молодой художник явно был удивлен и польщен. Он радостно улыбался, причем почему-то Грейс. — Лучше вместо этого я куплю тебе картину.

И присоединился к торгам. Дорис раздраженно заерзала.

— Не хочу я картину! Я хочу настоящее ожерелье от Булгари из драгоценных камней. Зачем мне в доме изображение чужой бабы? У нее как минимум четырнадцатый размер, это принесет несчастье. К тому же после всех денег и усилий, что я потратила ради тебя на Уайлд-Оутс, это просто неподходящее место для картин. Заливное из баранины на столе еще, куда ни шло, но только не в рамке на стене. Неудивительно, что никто не принимает всерьез этого бедного славного молодого художника.

«Черт бы все это побрал, — подумал Барли. — Она потратила деньги? Это я потратил, и если захочу картину, то кровь из носу, а заимею ее, и повешу на стенку». И продолжил торг.

— Двенадцать тысяч пятьсот, — предложил Барли.

— Вот мужчина с отличным вкусом, — прокомментировал аукционист. Это был известный актер, согласившийся выступить в роли ведущего, и его голос звучал весело и доброжелательно.

— Тринадцать тысяч, — произнес мужчина, в котором Барли узнал коллегу сэра Рональда. Биллибой Джастис из Южной Африки. Зачем ему картина? Из соображений благотворительности? Может, и так. Но, скорее всего из желания подлизаться к сэру Рональду, получить возможность добиться желаемого с помощью его жены. Вероятно, это связано с заключением какого-нибудь правительственного контракта. У сэра Рональда хорошие связи на Даунинг-стрит. Джастиса интересует люизит, быстродействующая версия иприта, — теперь, когда повсеместно идет конверсия, во всяком случае, теоретически. Если, конечно, не считать Багдад. Благодаря новым технологиям уничтожения химического оружия сейчас из переработанных отравляющих веществ можно получить высококачественный чистый мышьяк и продать его с хорошей прибылью производителям газа в любой стране мира. Отличный новый бизнес — если хватит смелости им заниматься, а сэр Рональд быстро продвигался от переработки ядерного оружия в сторону химического, поскольку великие державы договорились избавиться хотя бы от части своего арсенала. Наверняка для того, чтобы освободить место новому.

— Тринадцать тысяч пятьсот, — предложил Барли.

«Ну и ладно, — подумала Дорис, — раз уж ему так хочется быть идиотом, ради Бога». Она всегда сможет повесить леди Джулиет в своей квартире на Шеферд-Буш, которую она, в конечном счете, решила все же не продавать. Судя по сегодняшнему дню, ей часто нужно будет хорошее пристанище, когда ехать домой слишком далеко. И не такой уж маленькой кажется квартира, когда в ней находишься. К тому же в особняке все-таки ощущается присутствие бывшей жены Барли, словно ее дух каким-то образом впитался в деревянные полы Уайлд-Оутс. Надо было их тоже поменять, а она передумала в последний момент, испугавшись еще большей пыли, и беспорядка. И почему так заметно призрачное присутствие Грейс, она ведь жива? Это место ее по праву первенства. Как маори требуют Новую Зеландию, австралийские аборигены — Австралию, а палестинцы — Израиль. Они были здесь первыми.

Конечно, это полная чушь, но странно убедительная. У Дорис было мировоззрение мамаши Кураж. Земля принадлежит тем, кто ее возделывает. Дети принадлежат тем, кто о них заботится. Дом принадлежит тем, кто его любит. Но что же сделала Грейс для Уайлд-Оутс, кроме как развела там мышей и ржавчину, а труб никто не касался с тех самых пор, как Грейс вселилась в особняк в восемьдесят каком-то году.

Может, Барли закажет ее портрет? Если молодой художник, Уолтер Уэллс, придет к ней на квартиру, то она сможет выкроить время, найти одно или два окна в перегруженном расписании. В конце концов, квартира буквально в пяти шагах от работы. Она будет просто сидеть, а он — ею восхищаться. Чем больше она думала об этом, тем сильнее склонялась к тому, чтобы оставить квартиру за собой. Леди Джулиет можно будет переселить в ванную, а ее собственный портрет займет коронное место в гостиной, которая почему-то казалась вполне симпатичной, пока на горизонте не замаячил Барли и не сунул ей под нос Уайлд-Оутс. Кроме того, время от времени ей нужно проводить ночь одной. Секс с Барли довольно утомителен. Не то чтобы он был для нее ценой, которую она вынуждена была платить за нового мужчину, потому что, если честно, она тоже получала наслаждение, но все же это было утомительно, особенно если ты при этом еще и ведущая программы по искусству на телевидении.

— Четырнадцать тысяч, — заявил Биллибой Джастис, коллега сэра Рональда.

— Мой Бог, — раздался мелодичный голосок леди Джулиет, — как приятно, когда тебя так высоко ценят! Вы все такие льстецы!

— Не знаю, зачем это нужно Барли Солту, — тихонько проговорил жене на ухо сэр Рональд, — но если этот мужлан Джастис полагает, что я окажу ему услугу из-за того, что он покупает твой портрет для своей ванной комнаты, то он совершает крупную ошибку.

Сэр Рональд любил леди Джулиет, Леди Джулиет, казалось, любили все, в том-то и была проблема. Она настолько привыкла к обожанию, что не могла отличить зерен от плевел. Сэр Рональд назвал ее именем противопехотную мину в те скверные времена, когда куда больше денег делалось на производстве оружия, чем на его уничтожении.

— Пятнадцать тысяч, — заявил Барли.

— Ты так добр ко мне, Барли, — промурлыкала Дорис, думая совсем о другом.

— Шестнадцать, — тут же ответил Биллибой. Он начал свою карьеру как химик. Ему обожгло лицо при взрыве, когда он проводил экскурсию для сотрудников министерства обороны на своем заводе в штате Юта. Экологи чуть из штанов не выпрыгнули из-за выбросов зарина. Сам по себе процесс утилизации прост: снаряды разрезают, затем вываривают в воде, и большая часть химических элементов разлагается, или разлагалась бы, не будь летучих фракций и взрывчатых компонентов. Эти фракции в горячей воде могут легко вновь соединиться и попросту, старым добрым способом, рвануть. К счастью, никто из представителей министерства не пострадал, и контракт был заключен. Но для его возобновления требовалось лоббирование в парламенте, которое и мог обеспечить сэр Рональд.

— Семнадцать тысяч, — произнес коренастый мужчина, стоящий рядом с Биллибоем. Акцент у него был русский.

Барли повернулся к леди Джулиет:

— Это что за комиссар?

— Его привел Биллибой. Макаров, если не ошибаюсь. Он выглядит несколько жестким, как все эти люди из Москвы, но на самом деле просто душка. Впрочем, мне нравятся все, кто поднимает ставки.

— Восемнадцать, — громко произнес Барли.

— Вот как надо! — воскликнул аукционист. — Кто больше?

— Двадцать, — раздался голос сзади, и все обернулись к Грейс, тут же покрасневшей.

 

Глава 8

Когда Уолтер Уэллс поднялся на подиум, чтобы произнести свою краткую речь о влиянии искусства на сокращение нищеты в мире, он казался до неприличия юным и красивым. Такого трудно принимать всерьез. Он не был ни достаточно развращенным для молодого художника, ни достаточно пресыщенным для старого. Ему просто необходимы морщины, подумала Грейс, но время и так благословит или проклянет его ими. Если бы молодость знала, если бы старость могла…

Грейс предположила, что Уолтер — гей. Он напоминал ей сына, Кармайкла, который сейчас жил в Сиднее, куда удрал от Барли. Роскошные черные кудри, узкое лицо греческого бога, изящное телосложение, мягкий голос, непозволительно красив, одет во все черное: шелковый свитер с воротником поло, куртка из плотного хлопка, джинсы. Кармайкл как-то сказал Грейс, что у черного много всяких оттенков, что истинно черного не существует. И с тех пор она стала это замечать. В случае с Уолтером Уэллсом в отличие от Кармайкла, как она со временем обнаружила, этот эффект достигался не при помощи каких-либо усилий, а простым и действенным способом: вся одежда вперемешку засовывается в машинку и стирается при какой придется температуре. Но ведь Уолтер — художник, а Кармайкл — дизайнер одежды.

Доктор Джейми Дум, психотерапевт Грейс, сказал ей, что она должна «отпустить Кармайкла». Что у него своя жизнь и что он мудро поступил, уехав в Австралию, подальше от отца, который его подавляет. Его вовсе не убедили слова Грейс, что Кармайкл — нареченный при крещении Джоном Кармайклом Солтом (сын предпочитал второе имя) — сначала старательно выработал в себе заикание, а потом и гомосексуализм лишь для того, чтобы позлить Барли. Доктор заявил, что Грейс не желает видеть реальность из-за того, что разочарована: Кармайкл не примчался, чтобы вмешаться и встать на ее сторону, когда Дорис впервые появилась на их семейном горизонте. Она глупо надеялась, что он придет на суд, чтобы оказать ей моральную поддержку. «Даже не пришел, чтобы посмотреть, как меня отправляют в каталажку!» Нет никаких сомнений, заявил доктор Джейми Дум, что у Кармайкла хватает своих эмоциональных проблем в Сиднее. Возможно, когда речь идет о родителях, он желает им обоим провалиться. С этим трудно было спорить.

Иногда она начинала подозревать, что доктор Дум находится у Барли на содержании.

Что же до особняка Мэнор-Хаус, где они провели с Барли так много счастливых лет, то Джейми Дум никак не мог понять, почему мысль о том, что Дорис Дюбуа поменяла название на Уайлд-Оутс и разобрала дом на части, так огорчает Грейс.

— Вы же утверждали, что он вам не нравился, — говорил он. — Слишком большой, слишком мрачный и слишком претенциозный.

Дом с участком в сотню акров и павлинами, не дающими спать по ночам, был построен в тысяча восемьсот шестидесятом и переделан по проекту Барли, который, сделав капитал на железной дороге, вдруг возомнил себя архитектором. Получились сплошные темные панели и гудящие грубы. Они перебрались туда, когда Кармайклу было шесть, а Барли заработал свой первый миллион. Грейс хотела остаться там, где была, где Кармайкл ходил в местную школу, а она дружила с другими родителями, где имелся маленький садик, в котором можно было следить за сменой времен года. Знакомый и безопасный дом, низкого качества, согласно оценке ее родителей, но вполне устраивающий Грейс. И как же Барли надеялся утереть им нос! Но если он думал, что ему это удастся, перевезя семью в Мэнор-Хаус, то он ошибался.

— Несколько претенциозно, дорогая, — сказали они. — Но если тебе нравится…

Ну а потом появились два «роллс-ройса». Грейс умоляла Барли этого не делать, но его ничто не могло остановить. В тот год, когда родился Кармайкл, обе ее сестры вышли замуж. Эмили — за управляющего имением в Йоркшире, Сара — за биржевого маклера в Сассексе. У обеих были грандиозные свадьбы. Барли настоял на том, чтобы они с Грейс приехали на взятом напрокат «роллс-ройсе». Это стоило таких денег, которых они в те времена не могли себе позволить. Грейс убеждала мужа, что есть другие способы доказать свою состоятельность, — наверняка то, что она так очевидно счастлива, заставит родителей держаться в рамках. Почти. Но ему хотелось произвести впечатление, развеять их последние сомнения, как и сомнения Грейс.

Когда она впервые привела его к себе домой, семейство Макнаб приняло его за необразованного парня, какого-то строителя. Через три месяца после женитьбы на их дочери он стал прорабом, через год поступил в школу бизнеса. Деньги, которые получал Барли, они откладывали, и Грейс устроилась в магазин готового платья, чтобы оплачивать счета, — работа, с которой она справлялась на удивление плохо, — а потом он обзавелся недвижимостью и смог купить два «роллс-ройса». Но ее родителям всегда было мало денег, и Барли всегда было недостаточно средств. Только Дорис Дюбуа смогла положить этому конец.

Первый крах постиг Барли, когда Кармайклу исполнилось девять. Рынок недвижимости внезапно обрушился. Его миллионы пропали. Барли предусмотрительно записал Мэнор-Хаус на имя Грейс, и оба «роллс-ройса» тоже. Мужья Эмили и Сары вложили в бизнес Барли крупные суммы. Они тоже потеряли все, что имели, включая и свои дома. Грейс хотела продать Мэнор-Хаус и разделить с семьями сестер вырученные от продажи деньги, но Барли воспротивился.

— Конечно, он и должен был воспротивиться, — сказал доктор Дум, выслушав ее рассказ. — Вам же нужно было где-то жить. А другие должны сами нести ответственность за свою жизнь.

Если бы суд не определил посещение психотерапевта обязательным условием ее освобождения, Грейс немедленно встала бы и ушла.

— Но машины, — проговорила она.

— А что с машинами?

— Никому не нужно два «роллс-ройса» в гараже, — сказала она. — К тому же я не могла их водить. Я хотела продать их, чтобы помочь Эмили с Сарой, но он и слышать об этом не хотел.

— И правильно, — ответил доктор Дум. — Цена при вторичной продаже этих машин просто смехотворна.

Именно это и сказал тогда Барли. После суда Грейс стало казаться, что все мужчины одинаковы. Во всяком случае, такой точки зрения на мужчин придерживалось большинство ее товарок в заключении. Почти у всех были мужья и любовники, которые напивались и поколачивали их, но которых они не могли бросить, потому что любили. Однако кое-кто из них все же неплохо отзывался о мужчинах в целом.

Иногда после освобождения Грейс испытывала ностальгию по тюрьме. По крайней мере, это место было густо населено, хотя и такого рода публикой, к которой она была непривычна. Она там даже обзавелась подругой — Этель, букмекером, сбежавшей с деньгами своего работодателя и заработавшей за это три года. Этель выйдет через пару месяцев, и тогда Грейс выяснит, насколько та хорошая подруга. Этель вполне может предпочесть забыть о прошлом, и если она так поступит, Грейс ее поймет.

Ее собственная семья решила оставить прошлое, включая и саму Грейс, позади, и это она тоже вполне могла понять. К тому времени, когда Барли был объявлен банкротом, сестры Грейс уже не разговаривали с ней, да и родители практически тоже. Они оказались правы в своих изначальных подозрениях насчет мужа старшей дочери и в том, что он и ее переделает по своему образу и подобию. Даже то, что он снова начал процветать, не произвело на них впечатления. Никто из них ни разу не навестил ее в тюрьме. Они считали, что уже получили достаточную встряску, когда, раскрыв однажды утром «Телеграф», обнаружили там фотографию, с которой на них смотрела Грейс — оскорбленная и жаждущая крови брошенная жена. Ей некого винить, кроме себя самой.

 

Глава 9

Грейс, выбитая из колеи разводом, судебным процессом и тюремным заключением, надолго выпала из общества. Затем испытала шок от новой, мрачной и одинокой, квартиры, поэтому неадекватно воспринимала все, что происходит вокруг. Даже если отбросить мысли о Кармайкле, неудивительно, что она посчитала Уолтера Уэллса геем. Стало совершенно обычным явлением, когда абсолютно гетеросексуальные молодые люди придерживались обманчивой линии поведения из чувства самосохранения: мягкий голос, плавные движения, ироничные жесты. Они делали это, чтобы избежать предсказуемой реакции многих молодых женщин. «Не хватай меня своими грязными лапами, ты, грубая гетеросексуальная скотина, мерзкий мачо! Всякий секс — это изнасилование! Прекрати так на меня пялиться, ты пристаешь ко мне, домогаешься меня, пошел прочь!» Так что небольшой оттенок гомосексуальности нужен был, чтобы успеть обаять и приручить. Именно так и вел себя сейчас Уолтер Уэллс, по разумению Грейс Солт. Она не отвернулась.

Она распознала в молодом человеке, который мог бы быть Кармайклом, такую же жертву, пребывающую не в ладу с окружающим миром, поэтому и снизошла до улыбки и беседы, согласилась разделить с ним его чувства, не отвернулась от него.

Они оба знали, что значит страдать.

Конечно, она пыталась понять, чего от нее хочет Уолтер Уэллс. Наивной она не была. Она отлично сознавала, что красивые и светские молодые люди не разговаривают с немодно одетыми женщинами и не делают им комплиментов, если за этим не кроется какая-то скрытая цель. Они не сидят, улыбаясь, и не ведут милую беседу лишь по доброте душевной. Уж никак не с несчастной женщиной средних лет, одетой в старое платье, которое она откопала со дна чемодана, второпях прихваченного из покидаемого ею дома. Это платье она носила в медовый месяц. (Грейс встряхнула его, и взметнувшееся облако пыли навело ее на мысль, что этот наряд ничем не хуже любого другого.) Но что же может быть у этого человека на уме? Она не выглядит богатой и важной персоной. И не увешана драгоценностями. Она, сидя в одиночестве в углу, всеми забытая, старающаяся остаться незамеченной, вовсе не похожа на человека, который выставит на торги свой собственный портрет. К тому же все мужчины одинаковы: мужья, отцы, любовники — все те разновидности мужчин, без которых Грейс теперь волей-неволей вынуждена обходиться. Может, она напоминает ему мать?

Грейс решила, что так оно и есть. Он — молодой, обаятельный, талантливый мужчина, достаточно удачливый, чтобы заполучить покровительство и внимание леди Джулиет, но при этом чуткий и нервный, малообеспеченный, как и положено в его возрасте. И все же он, художник, выделил ее, унылую и безвкусно одетую женщину.

Когда Барли, довольный и цветущий, вошел вместе с Дорис в зал, все смолкли — это было признанием их появления и звездного статуса. Грейс ощутила, как описала позднее, что у нее «кровь закипела в жилах». Дорис увидела ее, но посмотрела как на пустое место, чего и следовало ожидать. Но Барли, заметив Грейс, помахал ей рукой, и по этому жесту Грейс поняла, что всякой близости между ними пришел конец. Он полностью утратил к ней интерес — даже чтобы ненавидеть. У нее оборвалось сердце. Ей показалось, что она вдруг вместо теплого зала очутилась на пронизывающем ледяном ветру. Это был холод разочарования, осознание того, что Барли потерян для нее навсегда. Если одной болезненной истине не удалось заставить ее это понять, то другой удалось вполне.

Как трудно было избавиться от чувства, что Барли каким-то образом все еще на ее стороне! Что когда аукцион закончится, он покинет этот зал вместе с ней, а не с Дорис, и идиотской шутке придет конец. И тогда наступит ее очередь, и тогда она, возможно, гордо вскинет голову и скажет: «Нет! С кем? С тобой? А кто ты такой?» — и пойдет домой с кем-нибудь другим. А может, и нет. Барли приходил к ней в тюрьму, но она отказалась его видеть. Кое-какие возможности у заключенных есть, и это была одна из них — просто проигнорировать. Только вот пока тянулись долгие часы, когда она сидела, запертая в камере (поскольку большая часть надзирателей была занята попытками предотвратить передачу наркотиков во время поцелуев и объятий, прекратить истерику или утащить обратно в камеры вопящих арестанток, тех, к кому не пришли посетители, просто запирали), этот приступ гордыни казался ей самой настоящей глупостью. А сейчас? Ей некуда было спрятаться, и она улыбалась — когда те немногие, которые вообще помнили о ее присутствии, повернулись к ней, чтобы увидеть, как Грейс, бывшая Солт, а ныне Макнаб, отреагирует на появление знаменитых влюбленных.

«Они стремятся унизить меня своим счастьем» — вот что она подумала. Барли, такой подтянутый и элегантный, с заново сделанными зубами. Дорис в великолепном огненном платье и в ожерелье от Булгари с покрытыми патиной монетами в золотом обрамлении.

Всего лишь два года назад Барли предложил Грейси, тогда еще своей жене, купить это ожерелье ей в подарок на день рождения, но она отказалась, позвонив в магазин и выяснив, сколько оно стоит. Он почувствовал себя уязвленным. Он видел, как она противится переменам в их жизни, упрямо цепляясь за прошлое и предпочитая это прошлое комфортному, но неустойчивому настоящему. В чем-то она по-прежнему оставалась Грейс Макнаб, а не Грейси Солт, оставалась дочерью своих родителей. Доктор Макнаб, хирург с Харли-стрит, был достаточно зажиточным, но считал, что то, что оставалось от ленча, должно быть съедено за ужином. «Расточительство недопустимо» — этот лозунг витал в воздухе, и вчерашняя холодная брюссельская капуста разогревалась на завтрак. Едва заметный запах антисептика, доносившийся из расположенного внизу хирургического кабинета, невзрачность холодных приемных покоев с высокими потолками, с полированной мебелью, жесткими красными персидскими коврами и копиями деревенских пейзажей. Стоицизм унылых пациентов, их пренебрежение к боли и собственному телу, которым они даже гордятся. Все эти вещи она считала обыденными. Основой, на которой зиждется все остальное.

Она всегда пыталась воссоздать атмосферу дома своего детства, а Барли всегда ей мешал. Барли бежал от нищеты, в которой родился, а она мечтала вернуться к спокойной респектабельности своей юности. Уж это-то доктор Джейми Дум сумел ей растолковать. Это была ее роль — губить мечты Барли. Она пыталась этого не делать, но это было выше ее сил. Чем большей роскоши и экстравагантности добивался Барли, тем неуютнее ей становилось. Более того, ради спасения его души она настаивала на том, чтобы самой готовить ужин для его гостей, а не тратиться на угощение из дорогих ресторанов. Именно для этого она и завела печь — чтобы делать выпечку для приемов, бормоча, что гости ведь наверняка оценят домашнюю еду. Он раздраженно краснел в костюме, купленном на Джермайн-стрит, тогда как на ней было платье из «Маркс энд Спенсер». Конечно, он был сыт ею по горло.

Ей во многом следовало вести себя иначе, но как? Она такая, какая есть. Другие женщины смогли превратить себя в нечто совершенно отличное от того, чем они были от рождения: Дорис Дюбуа начала свою жизнь как Дорис Зоак и переделала себя в другую личность. Но Грейс это было не под силу. Она уже как-то раз превратилась из Грейс Макнаб в Грейси Солт, и вот теперь была вынуждена испытать обратное превращение, а это было довольно скверно.

Деньги, которые должны были бы пойти Кармайклу, теперь уходили на то, что висело у Дорис на шее, и на картину, довольно неплохую. Но если художнику платили за нее всего по триста фунтов в неделю, как он ее заверил, почему тогда за нее так много дают? Ерунда какая-то.

— Цена растет! — с энтузиазмом воскликнул аукционист, чье лицо знали все, а имени не помнил никто. — Кто больше восемнадцати тысяч?

— Двадцать, — произнесла Грейс, прежде чем успела прикусить язык, но тут же почувствовала себя неловко и покраснела, потому что лица всех присутствующих повернулись к ней.

 

Глава 10

Уолтер Уэллс был счастлив. Грейс Солт хотела приобрести написанный им портрет леди Джулиет, да еще такие деньги! До него дошло, что у нее водятся лишние деньжата, и это совсем неплохо, поскольку у него-то их как раз и нет.

Леди Джулиет подпрыгнула от удовольствия, когда вступил в игру Барли Солт.

— Ну, теперь мы наверняка увидим настоящий аукцион. Но если они собирались прийти, то почему не сказали? Я бы тогда не приглашала Грейс. Как Неловко!

Судя по всему, теледива Дорис Дюбуа — Уолтер узнал ее: ее программа, начавшаяся как книжное обозрение, постепенно охватывала и другие виды искусства — была новой женой Солта, заняла место Грейс. Привлекательность Дорис не вызывала у него сомнений. Он подумал, что охотно написал бы ее. Очертания ее фигуры были очаровательно законченными, четкими и ясными. Большинство людей несколько расплывчаты, так что трудно определить их контуры. Его взгляд переместился на Барли Солта, который подключился к торгам и вступил в схватку с одноглазым южноафриканцем Биллибоем Джастисом.

— Двадцать тысяч, — сказала Грейс.

Уолтер повернулся к ней. Он заметил, что она покраснела. От волнения?

— Какая гадость! — произнесла Дорис Дюбуа, довольно громко и четко. — Должно быть, у нее прилив. Она что, не может принимать гормоны?

Торг был окончен. Молоток опустился.

— Продано миссис Солт, — провозгласил актер-аукционист, который как-то пару раз ужинал в Мэнор-Хаус и узнал его тогдашнюю хозяйку. У него сохранились о ней самые добрые воспоминания. Она подавала гостям крабовую закуску и пирог с печенкой и мясом, а не очередную порцию засохших томатов, несвежего салата и заветренного тунца.

— Я — миссис Солт, — заявила Дорис Дюбуа.

— Меня зовут Грейс Макнаб, — решительно произнесла Грейс.

— Прошу прощения, — смутился актер. Но ведь всякий может ошибиться, к тому же за нынешнее выступление ему не платят. — Продано леди в красном бархатном платье.

Уолтер Уэллс услышал, как Барли сказал Грейс:

— Ты не можешь себе этого позволить, Грейси. Тебе придется брать деньги из основного капитала. Отдай портрет мне.

Но Грейс не уступала:

— Нет. Раз уж я вынуждена жить своей жизнью, а не нашей, то буду поступать так, как считаю нужным. Убирайся.

Уолтер понял, что ему придется изрядно потрудиться, чтобы переключить ее чувства с Барли на самого себя. Но он уже знал, что твердо намерен этого добиться.

— Пожалуйста, Барли, можем мы теперь уйти? — спросила Дорис Дюбуа. — У меня действительно больше нет времени.

— Ой, Дорис, — сладко проговорила Грейс (Макнаб или Солт), — у тебя на платье все еще висит ценник.

Уолтер заметил, что так и есть. У самого ворота красотки висел ярлычок со штрих-кодом, приколотый к оранжевому шелку. В отличие от Грейс, которая была распустившейся розой, Дорис могла считаться ярким бутоном, какие мать Уолтера иногда покупала в «Вул-вортсе». «Чтобы добавить цвета, — говорила она. — Дешевые, но веселенькие. Им приходится так бороться за выживание, что иногда они вырастают очень даже миленькими».

Дорис Дюбуа, повернувшись к Грейс, довольно громко прошипела: — Стерва!

— Ладно тебе, — шикнул Барли. — Давайте не будем устраивать сцен. Неужели мы все не можем, наконец, успокоиться и остаться друзьями?

— Ты шутишь? — спросила Дорис Дюбуа.

— Ты спятил? — спросила Грейс Макнаб.

Тут подоспела леди Джулиет с маникюрными ножницами в руке и укоризненно сказала:

— Бедняжка Грейс лишь хотела помочь!

И на глазах у всего зала и телевизионной команды, которая только что подошла, чтобы заснять сюжет для программы «Жизнь Лондона», она срезала ярлык с платья разъяренной Дорис и попыталась обратить все в шутку:

— Шестьсот фунтов! Это может пригодиться нашему фонду как вещь, принадлежавшая Дорис Дюбуа.

— Раздеваться на публике она не будет, — заявил Барли, — но в принципе я не возражаю. Продавайте!

И Дорис Дюбуа отправилась наверх, шипя и дымясь, чтобы переодеться в джинсы и футболку, а платье выставили на аукцион. С одной стороны, она была довольна: так поступали многие звезды Голливуда, и она полагала, что ее славу люди оценят по достоинству. Но ей вовсе не хотелось расставаться с платьем, к которому так подходило ее ожерелье от Булгари. Не понравилось ей и то, как Барли встал на защиту своей бывшей жены. Но больше всего ей не понравилось, как леди Джулиет выкрутила ей руки, пусть и в интересах маленьких детей, чьи нужды надо уважать, во всяком случае, на публике. Не то чтобы Дорис любила детей. Ничуточки. Но здесь было слишком много свидетелей, чтобы можно было спорить с леди Джулиет. Но она еще отомстит.

 

Глава 11

Приобретя картину, я решительно не знала, что с ней делать. Я выписала на нее чек, заполнила корешок и была очень горда собой. На протяжении многих лет я предоставляла делать это Барли. Картина была выше меня и в два раза шире. Позолоченная рама оказалась такой тяжелой, что я никак не могла не то что сунуть ее под мышку, а даже приподнять.

На полотне леди Джулиет улыбалась, ожерелье от Булгари сверкало рубиновым светом, и картина казалась чудесной, как чудотворная византийская икона. Деньги пойдут в фонд помощи детям, а я стала обладательницей самой сути, души леди Джулиет, умело отображенной на холсте трудолюбивым художником. Уолтер Уэллс также отлично передал фактуру ткани и мерцающую глубину драгоценных камней. Я была рада, что ему это удалось. Кроме того, я смогла дать достойный отпор Дорис Дюбуа. Смогу продолжить в том же духе. И Барли проявил заботу обо мне. Я чувствовала себя окрыленной.

Вот так Дорис Дюбуа рассталась на благотворительном аукционе со своим новым платьем. Это показали по телевидению, и она, в джинсах и футболке, выглядела откровенно нелепо среди нарядных гостей. Дорис с удовольствием упрятала бы меня за решетку пожизненно, если бы могла. Платье ушло за три тысячи двести пятьдесят фунтов, возрастая в цене на двести пятьдесят фунтов зараз, и милая леди Джулиет была очень признательна, как наверняка были признательны и все маленькие дети. Но Дорис Дюбуа вовсе не была мне признательна. Такие победы — мелкие и дурацкие, но все же это победы. И это еще ничто по сравнению с тем, что будет дальше.

— Могу я вам помочь? — спросил молодой художник, напугав меня. Его глаза были такими блестящими, а взгляд таким пристальным.

Когда-то, припомнила я, многие мужчины смотрели на меня такими глазами. Но через некоторое время после того, как вы выходите замуж, они перестают так на вас смотреть, и вы забываете, как это бывает. Возможно, некоторые женщины, выходя замуж, со временем становятся похожими на своих мужей: женское тело впитывает запахи партнера, а кожа меняет свойства в результате частых физических контактов, принимая и абсорбируя то, что тактично называют физиологическими выделениями. Полагаю, что в нынешние времена безопасного секса это происходит куда реже. Но вот она я, отброшенная назад, семнадцатилетняя Дороти Макнаб, снова появляющаяся на свет. Больше не Грейс Солт. Я спала и проснулась, и обнаружила, что миновало три с лишним десятилетия и красивый молодой мужчина пялится на меня как на объект вожделения.

— Да, конечно, — ответила я. — Я собираюсь отвезти портрет домой, но не знаю, влезет ли он в машину. Да и как я смогу повесить его на стенку, когда доберусь до дома?

— О, отлично войдет, — заверил он. — Мы можем отвезти портрет ко мне домой и повесить на мою стенку.

— Мне кажется, более разумным повесить его у меня, — возразила я, — коли я уж так много за него заплатила. Должна же я извлечь из этого пользу, разве нет?

— Поедемте со мной, — предложил он. — И давайте вместе извлечем из этого пользу. Мы можем повернуть леди Джулиет лицом к стене, можем повесить среди пейзажей, если нам захочется уединения, что, на мой взгляд, будет случаться довольно часто.

И мы отправились к нему домой на его машине, он повесил леди Джулиет на стенку, и я осталась, чтобы извлечь из этого пользу. А я-то полагала, что он гей!

 

Глава 12

— Плохо, что эта стерва, твоя бывшая жена, заполучила картину, которая по праву принадлежит мне, — сказала Дорис Дюбуа.

Они лежали на розовых атласных простынях — их выбрал Пол, дизайнер, и Дорис не думала, что это был удачный выбор. Секс на атласных простынях неплох в теории, но полное дерьмо на практике. Они холодные, когда ты на них ложишься, но вскоре становятся горячими и влажными. Хуже того, скользкими, напоминая Дорис рыбий жир, которым мать, Марджори Зоак, потчевала ее каждое утро.

— Теперь с этим ничего не поделаешь, дорогой, разве что ты добудешь мне настоящее ожерелье у другой стервы, леди Джулиет.

— Да к чему нам эта картина, — возразил Барли. — Ты же сама сказала, что она не вписывается в интерьер. Моей жене следовало заказать свой собственный портрет, когда я просил ее об этом семь лет назад, в те времена, когда стена была еще стеной, с рейкой для картин.

— Значит, было еще большей глупостью с твоей стороны торговаться за эту картину.

Дорис пребывала в ужасном настроении. Она редко срывалась на Барли. Обычно под горячую руку ей попадалась телевизионная команда и изредка гости ее литературной программы. Как-то раз она довела одну молодую писательницу до слез прямо перед камерой, назвав ее любовный роман кучей полного жалости к себе дерьма. Продажи в результате выросли до небес, на что Дорис и указывала сотням тех, кто писал, звонил и присылал электронные послания протеста. Электронная почта иногда такая обуза — приходит огромное количество писем. Должен же кто-то подливать масла в огонь литературной критики или нет?

— Мне понравился этот молодой художник, — произнесла Дорис, скорее для того, чтобы почувствовать, как напряглось тело лежащего рядом Барли, чем потому, что так было в действительности.

— Наверное, ты на него запала, — ответил задетый за живое Барли. Он почти физически ощутил сердечную боль. Грейс никогда не причиняла ему такой боли. Но это лишь доказывает, что их отношения с Грейс никогда не были такими глубокими. Скорее тесная дружба. Любовь причиняет боль, это всякий знает. Дорис заметила, что Грейс выглядела вполне на свой возраст в этом жутком старом платье, и это было правдой. Он вспомнил ее в том же самом наряде на каком-то довольно важном званом ужине. Что-то связанное с Кармайклом, когда Кармайкл был еще маленьким и обожал смущать присутствующих, спускаясь к семейному ужину в платье. Если бы ему тогда позволяли наказывать Кармайкла, он сумел бы выбить из него эту дурь, но был приглашен психотерапевт, и пришел конец всему. Он не мог простить Грейс того, что она провернула это втихомолку, того, что она на самом деле сделала с его сыном — лишила парня мужественности. Конечно, Дорис он этого сказать не мог: малейшее упоминание о Кармайкле вызывало громы и молнии, чуть ли не большие, чем когда он говорил о Грейс. Она желала, чтобы его жизнь начиналась с того момента, как он встретил ее. Он вспомнил те ужины: Грейс никогда не позволяла пригласить профессионалов и настаивала на том, чтобы готовить самой, и сновала возле нужных и полезных гостей, потная, нервная и озабоченная. Дорис же отлично знала, как вести себя на таких ужинах и как извлечь из них максимум пользы.

Жизнь с Грейс была сплошной борьбой. Как же здорово избавиться от нее, наконец, превратить Уайлд-Оутс в то, чем он и должен был быть, всегда мог быть, если бы не упрямое упорство Грейс. Они могучая пара — он и Дорис, и их дом должен это отражать, и Дорис об этом позаботилась. Иногда он ругался из-за чеков, будучи уверен, что подрядчики, нанятые Дорис, его разоряют, но она убедила его, что двести тысяч фунтов за ковровую дорожку для коридора и лестницы — ничто по нынешним временам. И это только ковры. Но все дело в том, что голова у него занята куда более грандиозными делами. В данный момент все зависело от того, состоится или нет сделка в Эдинбурге — строительство нового оперного театра с примыкающей к нему большой картинной галереей. Это сооружение должно было называться «Озорная опера» и венчать окончание первого десятилетия правительственной программы «Искусство первого века нового тысячелетия». И этот проект буквально падал ему в руки, чему немало способствовало то, что он теперь женат на Дорис. К настоящему моменту сделка, которая принесет ему почти миллиард чистыми, практически на девяносто девять процентов состоялась. А если она все же не состоится, если один процент перевесит, то ему конец. На сей раз ему понадобится куда больше, чем две сотни тысяч, чтобы снова встать на ноги. Но у него сейчас полоса везения: он повстречал Дорис, влюбился, женился на ней, и по праву заполучил ее в свою постель. Куда уж лучше? А когда дом будет достроен, то и выкачивание денег из его кошелька прекратится.

Он почти явственно услышал голос Грейс: «Что значит, будет достроен? Его достроили в тысяча восемьсот шестьдесят пятом». Дорис права, Грейси может быть такой же стервой, как и все бабы.

Рука Дорис зашевелилась, ее пальцы ласково перебирали волосы на его груди. Она быстро поцеловала оба соска. Грейс никогда не ласкала его по утрам.

— Вовсе я на него не запала, — возразила Дорис. — Или ты этого хочешь? Хочешь сыграть втроем? Ты, я и он? Конечно, нужно соблюдать осторожность, чтобы пресса не пронюхала, но если тебе этого хочется…

Барли был в шоке.

— Безусловно, я этого не хочу!

— Я просто дразню тебя, милый, — быстро нашлась она. — Ты удивишься, но некоторые мужчины любят такого рода вещи.

— Две девушки и один мужчина — это я еще понимаю, — буркнул Барли, — но зачем мужчине нужен еще один мужик?

— Если он действительно любит свою жену, то может на это пойти, — сказала Дорис. — Если, к примеру, он довольно стар, а она еще молода и он не в состоянии удовлетворить ее, но все же хочет принимать участие. Тогда он вполне может пойти на такую жертву.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что это относится ко мне? — вопросил Барли, который за ночь аж дважды удовлетворил, как ему показалось, свою молодую жену.

Дорис счастливо рассмеялась и легонько дернула его за начавшие седеть волосы на груди.

— Если бы это было так, вряд ли я вообще подняла бы эту тему, — подчеркнуто оскорбленным тоном заявила она. — И вряд ли бы вообще была сейчас с тобой. Так что не волнуйся, ты куда лучше, чем большинство мужчин твоего возраста.

Барли давно усвоил, что некоторые вопросы предпочтительнее не задавать, потому что ответ может не понравиться. Дорис сама рассказала, что несколько раз спала со своим боссом, но только ради того, как она заверила Барли, чтобы получить собственную программу. Ну и, конечно, будучи студенткой, спала с парнями, но это в наши дни в порядке вещей. Он подумал что, скорее всего, убьет каждого, на кого она осмелится взглянуть. Грейс в последний раз видели отбывающей с картиной и художником в старом микроавтобусе. По крайней мере, так слышал шофер, Росс. Барли не сказал об этом Дорис. Это сильно усложнило бы ему жизнь. Он сомневался, что после выходки Грейс на автостоянке ему удастся стать сэром Барли. Но кто знает! У людей короткая память. Вспомнить хотя бы принца с Камиллой.

— Но, дорогой, — рука Дорис поползла вниз и потрепала его по животу, — я действительно считаю, что нам нужно поусерднее работать в тренажерном зале, чтобы сбросить еще пару фунтов. Ничто так не старит мужчину, как пивное брюхо.

Это уже смешно. У Барли сроду не было пивного брюха. Пивное брюхо — это когда ты смотришь вниз и не видишь собственных коленей, а у него ничего подобного вовсе не наблюдается. Он отлично видит свои коленки, когда смотрит вниз. Барли был совершенно уверен, что он стройнее сэра Рональда и уж куда стройнее Биллибоя Джастиса. Он подумал, не стоит ли ему заняться тем же, что и они, вместо недвижимости. Но это дело опасное, и не только из-за возможных взрывов — посмотрите, что случилось с физиономией Биллибоя! Просто штука в том, что люди, занятые таким бизнесом, частенько заканчивают свою карьеру в багажнике автомобиля. Мертвыми. Уж лучше он присоединится к Всемирной паутине, чтобы продемонстрировать, что он сторонник мира во всем мире.

— Я люблю тебя, дорогой, — произнесла Дорис Дюбуа, решительно возвращая на место его руку, — независимо от твоих габаритов и физической формы. Я обожаю тебя, единственного в мире Барли Солта. Ну, раз уж ты слишком застенчив, чтобы сделать леди Джулиет прямое предложение насчет ее ожерелья, не могли бы мы завтра заглянуть в магазин «Булгари» и узнать, не могут ли они сделать мне точно такое же?

— Сомневаюсь, что они согласятся, милая, — возразил Барли. — По-моему, у них очень строгие правила насчет эксклюзивных заказов.

— Ты просто жадничаешь, милый. И пытаешься отвертеться.

Что ж, тут она права.

— Через шесть месяцев, Дорис. Если ты сможешь потерпеть шесть месяцев.

— За шесть месяцев многое может произойти, — вздохнула она. — Весь мир может измениться.

В этом она тоже была права, но в тот момент ни один из них об этом еще не знал.

— И хочу, чтобы этот молодой художник написал мой портрет, — заявила Дорис. — Если уж сэр Рональд смог сделать это для своей жуткой Джулиет, ты наверняка сможешь сделать то же самое для меня.

— Да, но ты же сама сказала, что традиционный портрет не вписывается в новый стиль Уайлд-Оутс, — возразил Барли.

— «Да, но…», — заныла Дорис. — Ну что ты все время твердишь мне «да, но…»! Мы кое-что перестроим, и в одном помещении будет рейка для картины. В библиотеке, я думаю. Конечно, придется переделать полы. Скорее всего, вернем на место панели, правда, их нужно будет отреставрировать, поскольку их испортили, когда снимали, но идея того стоит.

Ее рука поползла вниз. Он задохнулся от удовольствия.

— Я не хочу, чтобы у тебя было точно такое же ожерелье, как у леди Джулиет. И портрет в том же стиле, что и ее, я тоже не хочу. Его обязательно должен делать тот парень, как бишь его? Уолтер Уэллс? По правде говоря, я бы предпочел кого-нибудь другого.

Рука исчезла.

— А что это за подозрительные делишки у тебя с сэром Рональдом и тем мужчиной с чудным именем? Контракты, министерства, лоббирование и все такое?

Это она держала про запас. Он вздохнул. Просто ужасно, насколько откровенно некоторые люди пытаются манипулировать другими, но куда ужаснее, что тебе приходится с этим мириться, когда ты становишься все старше, а твоя женщина — моложе.

— Дорис, — как можно искреннее произнес Барли Солт, — никаких подозрительных дел нет. Все совершенно законно, проведено через правление и одобрено департаментом торговли. С чего ты вообще это взяла?

— Милый, — терпеливо ответила Дорис Дюбуа, — всегда что-то происходит. Всегда есть планы. Иначе как бы мир развивался? Я не возражаю, просто комментирую. И у меня, ты знаешь, есть связи в экологическом лобби. Бог мой, да я два года спала с Дайси Рейлтоном! До того, как он стал геем, естественно. Хотя лично я всегда считала, что с его стороны это лишь игра, чтобы сделать политическую карьеру. В то время и намека на это не было. Он был совершенно очаровательный и фантастический любовник.

Барли впервые слышал о связи Дорис с Дайси Рейлтоном, членом нижней палаты парламента. Он был сущей занозой для правительства, поскольку обладал потрясающей способностью задавать весьма неприятные вопросы, особенно когда дело касалось торговли оружием и нарушения санкций.

— Я бы предпочел, чтобы ты держалась подальше от Дайси Рейлтона, Дорис, — сказал он. — Ты моя жена. Я не хочу, чтобы газеты в это вцепились, и ты тоже этого не хочешь.

— Верно, — вяло признала она. — Но уж совершенно определенно я не намерена оказывать никаких услуг леди Джулиет. После того, как она вынудила меня снять платье и продать его. Она что, меня ненавидит? Почему она пригласила твою бывшую туда же, куда и нас? На чьей она вообще стороне?

— Не припоминаю, чтобы ты ответила на ее приглашение, — возразил Барли. — И мне бы не хотелось, чтобы ты постоянно думала о том, кто на чьей стороне. Наш развод задумывался как вполне цивилизованный.

— Я никогда не отвечаю на приглашения, — надменно заявила Дорис. — Я просто либо прихожу, либо нет. Да как вообще твоя бывшая осмеливается появляться на людях в таком виде? Она что, когда жила с тобой, никогда в зеркало не смотрелась? Или она выкопала свой наряд в какой-то благотворительной лавке? Благотворительное платье для благотворительного аукциона! Так у нее мозги работают? Бедняжка, как же ты, должно быть, страдал! Ты знаешь, что она прославилась на весь Лондон тем, что подавала крабовую закуску?

— А что не так с крабовой закуской? — изумился Барли.

Она рассмеялась своим чарующим звонким смехом, который он так любил.

— Солнышко, раз уж ты этого не знаешь, то и я тебе не скажу. Просто предоставь все мне, и тебя произведут в рыцари в мгновение ока. Это настоящая дикость, что Джулиет — леди, а я — нет.

Послышался стук в дверь. Барли думал, что у него есть еще полчасика, чтобы поваляться с Дорис в постели, но вошедшая экономка сообщила, что приехали декораторы и хотят войти и все замерить. К его изумлению, Дорис мгновенно встала и впустила их. Не хотела доставлять им неудобства, сказала она.

На террасу подали кофе без кофеина, грейпфрутовый сок — несколько кисловатый для его желудка (но Барли предпочел не говорить об этом вслух) — и обезжиренные круассаны.

 

Глава 13

Уолтер Уэллс говорит, что любит меня. Уолтер Уэллс намного моложе меня. У него тело упругое, мускулистое, а у меня — нет. Поднимаясь наверх в мастерскую, где мы живем последние семь дней, он перепрыгивает через ступеньки, а я не пропускаю ни одной. Он водит меня в районный бассейн, где плавает как рыба, Обо мне можно сказать с большой натяжкой. Его тело над моим, когда мы занимаемся любовью, кажется темным, резко очерченным силуэтом, мое же тело с удовольствием принимает его, но с каким-то удивлением, словно не ожидало такой роскоши. Я совершенно точно знаю, что никогда не испытывала ничего подобного с Барли, который вечно куда-то спешил. Уж это-то я способна понять, хотя и не обладаю большими познаниями в постельном искусстве. Осмелюсь предположить, что каждый мужчина занимается любовью по-своему. Но кого бы об этом спросить? Может, Этель все же выйдет из тюрьмы, уж она-то должна это знать. Уолтер Уэллс все еще в новинку для меня. Так что я точно не определилась, что к чему.

От него пахнет масляными красками, холстом, лаком, скипидаром, сигаретами, «Макдоналдсом», где он ест куриные котлетки с острым соусом, и хлоркой от бассейна. И еще от него исходит какой-то слабый, не забытый мной запах Кармайкла, когда я прижимала его к груди, запах мальчика в преддверии подросткового возраста. И мне все это очень нравится. И сожалею я лишь о потраченных без всего этого десятилетиях. Хотя, если бы все было иначе, как бы я получила это сейчас? Нет, все влюбленные — идиоты, законченные идиоты.

Полное имя Уолтера Уэллса — Уолтер Уинстон Уэллс, что нам кажется символичным, хотя на самом деле ничего такого в этом нет, но сейчас мы видим символику во всем. Мы предполагаем, что он — человек будущего, а он жалуется, что никогда не сможет меня догнать. Ему не терпится постареть — во всяком случае, он так говорит — и стать таким же, как его отец, чтобы его начали принимать всерьез. Я ему говорю, что, по-моему, призывать старость — значит навлекать несчастье, а он возражает, что это куда лучше, чем смерть. В настоящий момент мы оба хотим жить вечно и вместе.

Бабье лето закончилось, и ночи стали прохладными. В мастерской холодно, и я надела шерстяное белье.

Портрет леди Джулиет, чтобы не повредить случайно, стоит лицом к стене вместе с другими полотнами, в большинстве своем пейзажами. Нарисованная леди Джулиет терпеливо ждет, когда на стенке появится свободное местечко. Уолтер говорит, что она обретет свое место только тогда, когда он продаст следующую картину. Он утверждает, что это своего рода фаворитизм — снимать со стенки уже висящую там картину, чтобы освободить место для леди Джулиет. Всему свое время. У Уолтера очень близкие отношения с его творениями. Будь я другой, более молодой и менее терпеливой, вполне могла бы приревновать его, настолько он нежен с ними. Я подумывала, не увезти ли мне портрет к себе в квартиру и повесить его там но, в конце концов, мы с Уолтером сошлись на том, что нам обоим нравится леди Джулиет, и мы не хотим, чтобы она висела одна в заброшенном жилище. Мне иногда приходится ездить туда, чтобы переодеться и помыться с большим комфортом, чем в мастерской Уолтера, ответить на письма адвокатов и все такое. Но я всегда с огромным удовольствием покидаю эту квартиру. И у меня складывается впечатление, что с каждым разом я поднимаюсь на пятый этаж, в мастерскую, все быстрее и быстрее. У меня словно выросли крылья.

Уолтер полагает, что продаст следующую картину буквально через пару недель и леди Джулиет переселится на стену. Он продает свои работы меньше чем за тысячу фунтов. Он совладелец галереи в Блумсбери, расположенной буквально в пяти шагах от моей квартиры в Тавингтон-Корте, неподалеку от Британского музея, — совпадение. Совпадение! Видите, как Господь все устроил — специально для нас!

Когда приходит любовь, все чувства обостряются, глаза начинают сиять ярче — даже мои бедные усталые глазки на шестом десятке лет — и все на свете начинает удаваться. Я сыграла в лотерею и выиграла девяносто два фунта. Полагаю, мы влюблены. В общественном бассейне куда больше всяких событий и куда меньше, хлорки, чем было в моем собственном.

Теперь, когда Дорис Дюбуа увеличила вдвое размер бассейна в Мэнор-Хаус, как сообщил мне Росс, шофер Барли, там стало еще более одиноко. Вот и хорошо. Но в последнее время я практически не вспоминаю о Дорис Дюбуа, а о Барли и того меньше. Похоже, ненависть ненамного сильнее любви, а может, я просто никогда не любила Барли. И он был всего лишь привычкой.

Я люблю Уолтера Уэллса. Росс утверждает, что единственный способ излечиться от одного мужчины — это другой мужчина. Я случайно повстречала Росса в бассейне, где Уолтер нырял, а я плескалась. Росс всегда был моим союзником: уж он-то отлично знал, каким может быть Барли. Росс плавает, чтобы сбросить вес, а затем прямиком из бассейна отправляется в «Кентукки фрай», где съедает тройной чизбургер с картошкой, майонезом и луком. Он полагает, что от майонеза не так толстеют, как от масла. Росс верит в то, во что хочет верить. А кто поступает иначе? Росс — здоровенный, сильный седовласый мужчина с тяжелой челюстью и крупными зубами. В свое время он работал охранником, научился быстро уходить от опасности. Недвижимость не самый безопасный вид бизнеса, особенно теперь, когда московская мафия двинулась на Запад. С Уолтером не приходится об этом беспокоиться. И я езжу на автобусе.

У Уолтера Уинстона Уэллса проблемы с оплатой счетов: за телефон, жилье, поставщику — цена на некоторые краски просто шокирующая! — и я оплачиваю их все. Господи, ну почему талантливый человек должен быть так обременен мирскими заботами? Он продает свои картины по цене от пятисот до девятисот фунтов — кроме портрета леди Джулиет, проданного за двадцать тысяч (скорее всего это и есть истинная цена), из которых, конечно, не получил ни пенни. Все ушло страдающим детям, если только Рэндомы их не прикарманили, но это вряд ли. Галерея «Блумсдейл» забирает шестьдесят процентов, а он должен отдавать им все свои работы, потому что они когда-то заплатили четыреста фунтов по его счетам, и он подписал этот мерзкий договор. Но кое-какие работы он, разумеется, оставляет себе и продает на сторону. А иначе на что бы он жил? «Блумсдейл» — галерея маленькая и немодная, а Ларри и Томми, которые ею управляют, — гнусные маленькие хорьки, разговаривающие в нос и устанавливающие НДС на продавшую цену включая комиссионные, так что Уолтеру приходится платить больше, чем положено при его долевом участии. Во всяком случае, мне кажется, что все обстоит именно так. Хотя я не очень-то в этом разбираюсь.

В то утро я снова пошла в бассейн, и вода расступилась передо мной, как воды Мертвого моря, и я с легкостью проплыла три длины. Уолтер проплыл милю вместо обычных пяти длин бассейна и потратил на это несколько больше времени, чем обычно. Но ведь мы не спали ночь напролет. По-моему, это случилось пять раз, и без презервативов, поскольку мне, естественно, не нужно тревожиться из-за возможности забеременеть. Мое самое большое сожаление, что я не могу подарить ему ребенка. Но не думаю, что его это волнует. Когда я присела на деревянную лавку, чтобы высушить ноги, мне показалось, что кожа на ступнях уже не испещрена пурпурными пятнами лопнувших сосудов, а стала белой и гладкой. Немножко синеватая и сморщенная от холодной воды — подогрев снова сломался, а о нагнетателе волн и мечтать не стоит, — но и только. Просто удивительно, что счастье делает с человеком. Я ускоряюсь, Уолтер — замедляется, словно наши тела пытаются уравнять нас в возрасте. Он пишет мой портрет. Это очень мило.

 

Глава 14

— Дорогой, — сказала Дорис Дюбуа Барли Солту, когда они лежали в постели утром, оказавшимся несколько прохладнее обычного. Бабье лето кончилось, деревья в Сент-Джеймсском парке пожелтели, а утки на Круглом пруду нахохлились, распушив перья. Прогулки Дорис с Барли по Лондону стали короче, чем раньше. Они добирались до Мемориала Альберта, любовались его великолепием, но прежде, чем успевали дойти до Слоан-стрит, Барли предлагал возвращаться домой. — И что мы будем делать с этим моим ожерельем?

— Подождем, пока не утрясутся кое-какие мои дела, — решительно отрезал Барли. — И тогда ты получишь два.

— Одно колье от Булгари в руках лучше, чем два в перспективе, — возразила Дорис. — Мне бы очень хотелось получить одно сейчас, а второе купим позже. Кто знает, что произойдет через шесть месяцев? Ты можешь меня разлюбить.

— Никогда! — Он даже помыслить об этом не мог.

— Мое шоу может прогореть. Может случиться дворцовый переворот. Помнишь, как было с Ванессой Фельтц?

— Ты — королева рейтингов и королева моего сердца. Никто не посмеет.

— Не все так гладко. Мое платье должно было уйти больше чем за три тысячи фунтов. Просто людям уже наплевать. Они отворачиваются от меня. Все идет наперекосяк. На нашу кровать рухнул потолок. Случись это на час раньше, мы бы погибли. Мы вознесли до небес «Мамашу Гренделя», новый мюзикл, вызвавший фурор, а теперь вот театр закрывается, и кем я при этом выгляжу? Долбаной идиоткой, не имеющей представления о вкусах публики. А если Ванда Азим не получит Букеровскую премию за «Сестру К.», то мое имя смешают с грязью. Мы действительно раскрутили этот роман, а он, по правде говоря, не так уж и хорош. Достоевский написал бы куда лучше. У меня пропадает чутье, дорогой, сказка рано или поздно кончается.

Дорис сидела на кровати и дрожала, охваченная паникой. Барли уже заметил, что иногда с ней такое случается. На публике она всегда держалась весьма уверенно и решительно, и только он, ее супруг, человек, делящий с ней постель, знал, с чем ей приходится сталкиваться, понимал всю напряженность ее работы.

— Получить три тысячи фунтов за платье, которое обошлось за час до того всего в шестьсот, — не такой уж плохой бизнес, — утешил он ее. — Прибыль пятьсот процентов. Подумай об этом, Дорис. И лишь из-за того, что оно касалось твоего тела.

Называемые им цифры обычно были более-менее понятными и весьма убедительными во время переговоров, хотя и не всегда точными.

— За портрет этой коровы леди Джулиет отдали как минимум в двадцать раз больше, чем он стоит на самом деле, а она ведь ничтожество! Я знаю, сколько они заплатили художнику. Я должна была получить больше.

— По крайней мере, платье не приобрела моя бывшая. Тебе бы это вряд ли понравилось.

— А она могла, — ужаснулась Дорис. — Раз она может позволить себе покупать картины на благотворительных аукционах, значит, ты платишь ей слишком большие алименты. Я хочу, чтобы ты отправился в суд и урезал их.

Он попытался лаской снять ее напряжение, заставить ее улыбнуться, но она оставалась натянутой как струна и лишь мотала головой из стороны в сторону. Прошлым вечером она приняла дозу кокаина. Чуть-чуть, сказала она, для куража перед шоу. Она никогда не принимает его, чтобы развлечься, только для работы. Но откуда ему знать, что такое чуть-чуть и что такое много? Барли ничего не понимал в наркотиках. Ему ясная голова нужна была все время.

Они лежали в гостевой спальне, до которой — о чудо! — еще не добрались декораторы, и где все пока оставалось таким, каким было при Грейс. То есть множество старых мягких стульев, традиционная деревянная мебель и цветочные узоры на обоях. Им пришлось неделю назад перебраться сюда из своей спальни. Там рухнул потолок. Здоровенный кусок штукатурки, поднимая тучи пыли, с грохотом обвалился на кровать вместе с новой эротичной люстрой из кованого железа, сделанной одной итальянкой, которая вообще-то специализировалась на изготовлении шоколадных фаллосов, но потом обнаружила в себе художественную жилку. И элегантной дорогой спальне пришел конец. Матрас еще можно было спасти, но кровать восстановлению не подлежала. Мягкое и гибкое, как правило, выживает, подумал про себя Барли, а жесткое и негнущееся — редко.

Барли сильно сомневался, что страховая компания согласится выплатить еще одну неустойку. По настоянию Дорис они уже потребовали выплаты страховки за протекающий бассейн, за новый гараж, провалившийся в старый подвал, и тысячи других мелочей, хотя Барли и предлагал ей подождать более серьезных проблем, предупреждая, что не стоит растрачиваться по мелочам. И вот теперь это серьезное произошло. Что-то сделали не так, когда поднимали на шесть дюймов крышу в западном крыле. Неквалифицированный рабочий упустил тяжелый стальной брус, проломивший пол, под которым почему-то не оказалось перекрытий. Барли пытался уговорить Дорис до завершения работ перебраться в какой-нибудь отель, но она ненавидела отели. Дорис заявила, что это ее дом, и она не позволит Грейс выкурить ее отсюда.

Эти последние слова его удивили. Грейс-то тут при чем? Он сильно сомневался, особенно после покушения на убийство, что Дорис испытывает хоть малейшие угрызения совести из-за того, что живет в бывшем доме Грейс. Конечно, многое пошло наперекосяк. Но если учесть, что Дорис, почему-то связав это со своим гражданским долгом и репутацией в глазах публики, настояла на том, чтобы нанять каких-то диких горцев через весьма сомнительную строительную фирму, получавшую рабочую силу бесплатно, по правительственной программе обеспечения занятости, то вовсе не требовалось проклятий Грейс, чтобы все пошло наперекосяк. К тому же у Барли, исходя из слов Росса, был повод считать, что Грейс опять счастлива. Он испытал огромное облегчение, а также немало изумился, обнаружив, что ревнует. Он от себя такого никак не ожидал.

Барли не мог позволить себе поддаваться эмоциям. Жизнь в основе своей штука весьма простая. Женщины не могут добраться до вершины вовсе не из-за мужских предрассудков, а потому, что не желают понимать простоту жизни. Они ищут эмоциональных сложностей и находят их. У каждого руководителя-мужчины к сорока годам есть жена и дети. А у его коллеги-женщины очень редко бывает семья. Почему? Потому что она, будучи женщиной, тратит слишком много времени и энергии, прихорашиваясь перед зеркалом и рассуждая о чувствах, а пять дней из каждых двадцати восьми охает, хватаясь за живот. Как они могут рассчитывать взойти на вершину, не говоря уж о том, чтобы удержаться там? Это не их вина и уж, конечно, не мужчин. Если и есть виноватый, то это Господь Бог. Дорис в Бога не верит. По ее версии, мы приходим на эту землю, затем недолго носимся по ней, погруженные в собственные заботы, а потом исчезаем. Вот и все. Он, Барли, считает, что за этим стоит нечто большее. Странно, что при таком подходе Дорис верит в проклятия, а он — нет.

А пока суд да дело, он, Барли Солт, не может позволить себе давать волю таким глупым чувствам, как ревность, особенно если учесть, что, по его убеждению, Уолтер Уэллс охотится за деньгами Грейс, поскольку ее тело никак не может его интересовать. Время Грейс прошло. Две взаимоисключающие друг друга эмоции. Чтобы в них разобраться, нужно слишком много времени. А ему необходимо сосредоточить все свое внимание на том, что Биллибой Джастис и К вдруг начали дышать ему в затылок по той сделке в Эдинбурге. Их застукали, когда они пропихивали в правительственных кругах идею о том, что это место отлично подойдет под некое химическое предприятие, которое правительство должно построить согласно нормам международного права, и как можно скорее. За городом, в устье реки, для приема ядовитых грузов. Ему очень не понравилось присутствие Биллибоя у Рэндомов. Сэр Рон преподнес это под тем соусом, что Биллибой обхаживает леди Джулиет и его сердце кровоточит от жалости к страдающим детям повсюду, но скорее всеге дело не только в этом. В последнее время политика правительства меняется с переменой направления ветра: сейчас оно довольно активно поддерживает защитников окружающей среды и выступает против развития промышленных предприятий — высокотехнологичных, во всяком случае, — но с такой же легкостью может снова повернуться в сторону развития науки и технологии, и тогда всякие там художественные комплексы могут катиться в тартарары.

Недавние девяносто девять процентов теперь упали до восьмидесяти. Паршиво. Не тот расклад, чтобы Барли мог чувствовать себя спокойно. Он вспомнил кошмарный период, когда Кармайкл был еще ребенком и пришлось переводить дом на имя Грейси. Она потом без звука отдала его назад. Барли сильно сомневался, что Дорис способна на такое. Хотя притом, что сейчас творится в доме, вряд ли от него много останется.

Дорис в его объятиях продолжала дрожать и охать. Он связал свою жизнь с ней, так что придется терпеть; Вот и все.

— На следующей неделе мой день рождения, — жалобно протянула она. — Ты ведь знаешь, как я ненавижу дни рождения. Все катится под откос, и я готова поспорить, что ты еще ничего не запланировал, даже прием-сюрприз. Почему эти жуткие строительные работы никак не закончатся? Это все Грейс виновата, она никогда ни о чем не заботилась, и ей никогда не приходилось ничего делать в отличие от меня. Чем она занималась дни напролет? Жрала, судя по тому, как выглядит. Ненавижу эту комнату, хочу назад нашу чудесную спальню. Ты меня не любишь, да и с чего тебе меня любить, я такая развалина.

Слова «нашу спальню» обрадовали его. Он всегда радовался и испытывал благодарность за то, что включен в жизненные ценности Дорис. Она по знаку Зодиака Скорпион, полна очарования, сексуальной притягательности и желчи. Если ей некого жалить, то она способна закусать до смерти саму себя. Барли доводилось работать со Скорпионами. Они способны заставить вас возрадоваться смерти.

Барли резко спросил, не предменструальный ли у нее синдром. Он знал, что так оно и есть, хотя она никогда не позволяла этой мелкой неприятности помешать их сексуальной жизни. Она обрушилась на него как фурия, чего он и ожидал, а у Дорис граница между убийством и сексом весьма размыта. Барли был настроен на решительную и мощную сексуальную встряску.

— Завтра пойдем в «Булгари» и купим ожерелье, — произнес Барли. Он уже выдохся, больше эмоционально, чем физически, а день еще только начался.

— А почему не сегодня?

Буря прошла, выглянуло солнце, она уже почти шутила, пытаясь снова вернуться к беззаботному состоянию. Иногда она ведет себя, как шестилетка. Барли был настолько тронут, что сдался.

— Ладно, — согласился он. — Сегодня.

Он ухитрился выкроить на это время в обеденный перерыв. У него была назначена встреча с Рэндомом в клубе, но Барли ее отменил. Он сомневался, что эта встреча повлияет на баланс сил. А нет ничего более забавного, чем покупать драгоценности с Дорис. Она отлично разбиралась в драгоценных камнях, вообще-то говоря, знала о них практически все. Ничто так не успокаивает, как мягкая ковровая роскошь «Булгари», внимательный персонал и торопливая услужливость, с которой служащие спешили исполнить пожелания клиентов, — та самая вечная почтительность, которая была привилегией богатых с начала времен.

— Значит, решено, — сказала Дорис. Но при этом все же добавила, что если он когда-либо окажется, стеснен в средствах, она, конечно же, возместит ему затраты. И он бы мог приобрести то, что она хочет, подешевле, если бы умел торговаться и если бы попытался купить у леди Джулиет ожерелье из бриллиантов и рубинов, изображенное на портрете.

— Потому что если я захочу, то, безусловно, тоже легко смогу придерживаться того же строгого стиля, что и леди Джулиет. Простое белое платье, светлые волосы, собранные на затылке, и всего одно изысканное украшение. Даже без подходящих к нему серег.

Не показалось ли ему, что когда она надела к тому ожерелью с монетами подходящие серьги, это был немного перебор? Нет? Хорошо. И разговор снова вернулся к тому, что Ванде Азим лучше бы получить Букеровскую премию, иначе ее, Дорис, имя смешают с грязью в литературных кругах.

А потом она сказала: «Обними меня»», и они некоторое время лежали, прижавшись, друг к другу, просто так, уже утолив страсть. Затем они встретились в «Булгари» в обеденный перерыв. Они шли через парк, и под золотым шпилем Мемориала Альберта с его монументальными кариатидами и изваяниями бледных полногрудых дам времен империи, она поцеловала его, сказав, что на самом деле хочет на день рождения получить свой портрет работы Уолтера Уэллса. Отличная сделка! Одно ожерелье от Булгари и одна картина от Уолтера Уэллса обойдутся гораздо дешевле, чем два ожерелья от Булгари, что он ей пообещал.

Барли сказал, что подумает об этом, но на самом деле его мысли были заняты совсем другим. Он только что заметил Биллибоя Джастиса за рулем нового лимузина, объезжавшего неожиданно появившиеся колдобины на дороге напротив галереи Серпантин. Рядом с ним сидел тот русский, что был на благотворительном аукционе леди Джулиет. Барли знал — просто был уверен, — что Биллибой отправляется на ленч с сэром Рональдом Рэндомом, и за ленчем они станут рассуждать о том, что страна, если хочет оставаться самостоятельной в рамках новой Европы, нуждается в расширении промышленной базы, а искусство может быть великой дорогой в будущее для Франции, но никак не для Британии. И сэр Рональд Рэндом, которого Барли только что прокатил с ленчем, вполне может обратить на этот разговор куда больше внимания, чем обычно.

И тот факт, что леди Джулиет хорошо относится к Грейс, тоже не очень-то приятен. А Грейс ей нравится, иначе она не пригласила бы ее на аукцион. Похоже, даже в нынешние времена люди все же склонны вставать на чью-то сторону. В свое время ему казалось, что так просто развестись с Грейс и жениться на Дорис, и что это никого не касается, кроме них.

Он ошибся, а ошибаться Барли не привык.

 

Глава 15

Уолтер Уэллс любит меня. Ночью его руки исследуют мое тело, и мне даже в голову не приходит, что он может найти в моей фигуре какие-то недостатки. И это после многих лет жизни с Барли и постоянной тревоги: не толстый ли у меня живот, делаю ли я в постели все правильно, нужно ли мне просто лежать или вести себя более активно? Тонкие сильные пальцы Уолтера двигаются по моим бедрам, по спине, по всей моей теплой сущности, и я, маленькая и кругленькая, благостно растворяюсь в нем — крупном и костлявом. Как все же обнаженные мужчина и женщина дополняют друг друга в постели: он твердый, она мягкая, — короче, все эти штучки про инь и ян. Столько удовольствия! Он сжимает пальцами мою плоть, словно желая убедиться, что я настоящая, что это ему не снится. А ведь мое тело весьма и весьма несовершенно. Так что же очаровывает Уолтера? То, что когда-то было гладким и упругим, теперь стало сухим на ощупь и дряблым, совершенно незнакомым мне, когда этого касаются мои собственные пальцы. Это принадлежит незнакомке, кому-то третьему в нашей постели.

Уолтер Уэллс уродства в этом не видит.

— Я люблю тебя, — говорит он. — Ты такая красавица.

— Это ты так думаешь, — протестую я. — Ты знаешь, что на самом деле я вовсе не красива. Все выглядят отлично в молодости, а я не молода.

Но он утверждает, что предпочитает расцветшую розу, а не бутон. Бутон полон ожиданий, которым приходит конец, и остаются только печаль и разочарование.

Глядя на себя в зеркало, я вижу некоторые изменения, которым не могу поверить. Мои глаза заблестели. Можно подумать, что я начала молодеть, что природа повернула процесс вспять и Господь в мудрости своей замедлил течение времени специально для меня. Но конечно, этого быть не может. Это просто поток эстрогенов в сосудах. Любовь. Наверняка.

Галерея «Блумсдейл» продала четыре картины Уолтера — пейзажи — дилеру в Нью-Йорке, директору Манхэттенского (Sic!) центра искусств. Они ухитрились продать их по тысяче фунтов за каждую. Шестьдесят процентов от четырех тысяч составляют две тысячи четыреста — хоть возьми, хоть брось, как говорит Барли. Он быстро считает, хоть и не точно. «Назовите приблизительную цифру!» — все время вопил он независимо от того, шла ли речь о покупке недвижимости на миллионы или о куске мяса для воскресного обеда.

Манхэттенская галерея хочет устроить персональную выставку Уолтера, и ему придется ехать в Нью-Йорк, чтобы взглянуть самому. Американцы говорят, что его работы обладают редкой для такого молодого человека зрелостью.

— Тебя открыли! — воскликнула я.

— Похоже, что так, — расплылся в улыбке Уолтер. Леди Джулиет висит на стене, взирая на нас сверху.

У нее добрый взгляд, а по мере того как осеннее солнце скользит по небосклону, ожерелье при отличном северном освещении иногда сияет и переливается разными цветами — изумрудно-зеленым, сапфирово-синим и рубиново-красным — и словно шевелится на теле леди Джулиет. Кажется, будто она дышит.

 

Глава 16

— Уолтер Уэллс был воистину на седьмом небе. Казалось, все в его жизни наладилось. Он встретил любовь всей своей жизни, и любимая женщина не жалуется на холод, понимает, о чем он говорит, привлекательна для него физически и не мешает работать. И не болтает бесконечно о себе, и не сплетничает. У нее есть сын, но уже давно взрослый и живущий в Австралии. У Уолтера были весьма смутные представления о генной технологии, и он воображал, что если у них возникнет желание завести ребенка, возраст ее не остановит. Раз уж ученые смогли клонировать овцу, то могут клонировать что угодно. Она спокойно позировала для портрета, облачившись в свое платье из пурпурного бархата.

— В нем есть нечто скорбное, — объяснил Уолтер. — Оно сшито специально для тебя.

Похоже, он считал, что ей в жизни пришлось много страдать. Грейс это отрицала:

— Отсутствие близких отношений с родителями, финансовый крах и последующее банкротство, сын-гомосексуалист, неверный муж, тюремный срок, развод — вряд ли все это тянет на мученичество, Уолтер.

Но он продолжал настаивать. Она, безусловно, страдала, пока он ее не спас: он взял ее жизнь в свои руки, и Грейс расцвела и раскрылась, как розовый бутон под лучами солнца. Грейс спорила с ним не меньше, чем с Барли.

Она оплачивала его счета, и ему никогда не приходилось просить ее об этом. Она не вмешивалась и не пыталась навязать ему, открыто или подспудно, свой образ жизни. Она забирала грязные вещи в стирку к себе домой, чтобы они не валялись кучей в ванной. Ее квартира представляла собой унылое, очень душное, действующее на нервы помещение, и Уолтер мог использовать его для хранения излишков тех предметов, которые он так любил, но которые решительно негде было складывать в его мастерской, иначе невозможно было пробраться от двери к кровати. И вокруг мольберта он предпочитал иметь свободное пространство.

— Всякий раз, как ты выходишь из дома, — заметила она, — ты возвращаешься с очередным сокровищем.

Уолтер находил всякую всячину на развалах, блошином рынке или под заборами. А иногда совершенно посторонние люди отдавали ему разбитую вазу, треснувшую тарелку, трехногий стул, выщербленный кувшин, старую миску, комод без ручки. Все уже испорченные вещи, в окружении которых он любил жить, спасая их от пренебрежения мира, как другие подбирают бездомных кошек и собак.

Однажды, когда они гуляли по пляжу, он нашел выброшенную на песок деревянную фигуру, когда-то украшавшую нос старого корабля, — XVII век, определил Уолтер, — выбеленное водой изображение женщины с отбитым носом и круглыми и гладкими, как у Памелы Андерсон, грудями, бесстрашно рассекающими высокие волны.

— Вселенная преподнесла тебе подарок, — предположила Грейс.

— Я всего лишь очищаю природу от мусора, — ответил он. — Вот и все. Я тут, чтобы собирать золотую пыльцу. Просто я вижу то, что другие могут видеть только в том случае, если умеют.

Он познакомил Грейс со своими друзьями. Грейс нервничала. Он так молод, а она такая старая. Но прошел слух, что она Грейс Солт, та самая, знаменитая, жена миллионера. Та, о которой писали в газетах, что она пыталась задавить любовницу мужа. Разве она не сидела в тюрьме? И она наверняка богата. Так много было самых разнообразных факторов, что обычные суждения здесь вряд ли годились. Но все равно большинство из них считали ее вполне милой теткой, хоть и с туманом в голове. Всем им было под тридцать, и все они были выпускниками школы искусств или курсов джазовой музыки. Они держались вместе в слишком захламленном потребительском мире, созданном для них родителями. Грейс была милой, красивой, улыбчивой. Она сделала их друга счастливым, и вот теперь у него персональная выставка в Нью-Йорке. Небольшие вспышки зависти и желчи иногда мелькали на их с Уолтером горизонте, как падающие звезды на ночном небе, но не часто.

 

Глава 17

У «Булгари» ими занималась дама-итальянка средних лет в превосходном простом костюме и с безукоризненно уложенными волосами. Они сидели в мягко освещенной кабинке, где все внимание этой леди принадлежало только им и где подавали чай с миндальным печеньем. Если она хотела показать им какое-нибудь украшение, то слегка кивала ассистентке, приветливой красивой девушке со стройными ногами, пусть и не такими, как у Дорис, и нужная вещь появлялась в считанные минуты. Конечно, фирма не видела ничего невозможного — хотя это и очень необычно — в том, чтобы связаться с леди Джулиет и выяснить, не хочет ли она продать тот совершенно уникальный экземпляр, которым владеет. Фирма не возражала выступить посредником — настолько они заботились о клиентах — и могла взять небольшие комиссионные за услуги. Конечно, если леди Джулиет не захочет какое-нибудь украшение взамен. В этом случае, естественно, никаких комиссионных. Но Барди с Дорис должны понимать, что это все равно, что просить мать отдать любимое дитя на усыновление и вряд ли осуществимо.

Им сказали, что ожерелье леди Джулиет называется «Египетское колье». Очень специфическое изделие в стиле начала семидесятых. Природные мотивы — например, цветы лотоса — заключены в геометрические формы. Весьма серьезное отступление от традиционного стиля Булгари.

— Это просто замечательно, — радостно прочирикала Дорис, хотя на самом деле практически не слушала.

— Проникновение египетского стиля в наше культурное сознание, — внезапно заметила ассистентка, — эта, если можно так выразиться, экстремальная стилизация в комбинации с яркой естественной окраской — произошло после того, как в начале семидесятых выставка сокровищ Тутанхамона произвела фурор в Европе. Это примерно как завоевание Наполеоном Египта двести лет назад. Никто не знал, почему это делают, просто делали, и все.

Ее начальница приподняла бровь, и девушка, вспыхнув, замолчала.

— Оно мне очень нравится, — проговорила Дорис. — Несмотря на предысторию.

Ей весьма понравился и вид ассистентки, Джасмин, у которой были бледная прозрачная кожа и одухотворенные глаза прилежной студентки, изучающей историю искусств. Интересно, не годится ли она на роль сборщика материалов? Так уж получилось, что Дорис как раз искала нового человека для своей программы. Флоре Апчерч, уже пару лет работающей в программе, придется уйти. Она слишком о себе возомнила. Не так давно на конференции по спросу Флора указала Дорис, что она перепутала Рубенса с Рембрандтом. Флоре не следовало этого делать. И уж совсем нет ей прощения за то, что она посмела прийти на свадьбу Барли с Дорис в коротком белом платье, демонстрирующем длинные ноги, и переплюнуть невесту. И была застукана, когда взгляд Барли задержался на ней на пару лишних секунд. Дорис дожидалась удобного момента. Но топор скоро упадет. Возможно, будут кое-какие проблемы с начальником отдела, потому что Флора — скользкая штучка и умудрилась оказаться у всех на хорошем счету, но никто не смеет указывать Дорис, как себя вести. Ее рейтинги слишком высоки. Дорис может делать все, что пожелает. Флоре придется уйти, как только подвернется кто-то более-менее подходящий. И эта Джасмин вполне может оказаться тем, что нужно. Она обладает разумной долей твердой деликатности. И не работала бы на своей нынешней должности, если бы не была достаточно компетентной.

Но Дорис следовало думать о себе, а не о других. Ей вовсе не понравилось, что невозможно сделать абсолютную копию эксклюзивного изделия, созданного специально для другого клиента. Нечто подобное, конечно, вполне можно изготовить. Мисс Дюбуа совершенно права: нет никакого морального права собственности на каждый отдельный элемент дизайна драгоценного изделия, но судебное разбирательство, на котором придется это доказывать, может обойтись куда дороже, чем само изделие. Что больше всего ее привлекает: камни, дизайн или форма?

— Мисс Дюбуа привыкла получать то, что хочет, — мягко заметил Барли.

Мисс Дюбуа поинтересовалась, сколько времени займет изготовление ожерелья по египетским мотивам с наименьшими допустимыми для компании изменениями. Они берут за работу целых полмиллиона, а раз уж ты платишь такие деньги, то наверняка тебе должны пойти навстречу. Представители фирмы «Булгари» ответили, что могут сократить срок до четырех-пяти месяцев, но мастера не станут спешить, и торопить их нельзя. Они были весьма решительны, хотя и безукоризненно вежливы. Старшая из них даже кивнула молодой, и та привела директора. Некоторые клиенты готовы принять плохие новости от мужчин, но не желают принимать их от женщин.

Заказ был сделан. Дорис подождет. Во всяком случае, она сказала, что подождет.

По дороге домой она заметила Барли:

— Наверняка есть способ обойти это. Но Барли думал совсем о другом.

 

Глава 18

Уолтер Уэллс отложил кисть и взглянул на завершенную работу. Он остался доволен. Изображенная на холсте Грейс сияла. Она сказала, что он ей льстит и на портрете она выглядит куда моложе, чем в жизни, Уолтер возразил, что рисует лишь то, что видит. Взяв смоченную в скипидаре тряпку, он стер с пальцев краску. Ему удалось передать фактуру и цвет бархатного платья своей возлюбленной при помощи лессировки и пурпурной масляной краски с вкраплениями бело-розовой акриловой. В картине чувствовались движение и текстура, и Уолтер ощутил то, что, по его мнению, должен был подумать Ван Дейк, когда в 1632 году закончил портрет короля Карла I и Генриетты Марии с их двумя старшими детьми, передав фактуру кружевных воротников и золотой ткани: если я могу сделать такое, то я могу все.

Вытирая пальцы, он испачкал их еще сильнее, поскольку тряпка уже была заляпана краской после работы над различными полотнами — от морского пейзажа, законченного год назад, до портрета леди Джулиет. И хотя белая краска оттерлась, на руках вместо нее остались серо-зеленые разводы. Уолтер отшвырнул тряпку и с удовольствием отметил, что руки его уже не кажутся белыми и нежными, как у ребенка. Это стали руки мужчины, крепкие и сильные. Он повзрослел с тех пор, как встретил Грейс.

Грейс находилась в своей квартире на Тавингтон-Корт, занимаясь стиркой. Уолтер обычно ходил в прачечную и засовывал в машинку все вместе, ставя температуру на 90 градусов. Грейс же стирала светлые и темные вещи отдельно и при температуре 40 градусов. В точности как его мать. Скоро он представит ее родителям. Он уже сказал матери по телефону, что «кое с кем познакомился», и теперь придется доводить это дело до конца. Но его родители, Пру и Питер, жили в том мире, в каком только и могли жить вышедшие на пенсию священнослужители, — в мире деревенских домиков с садиками. У них был небольшой коттедж в Солсбери. Иметь сына-художника для них уже сильное испытание. А если он представит им женщину старше себя, бывшую заключенную, довольно известную и богатую, они наверняка с подозрением отнесутся и к его, Уолтера, мотивам, и к самой Грейс. И начнут задумываться в отличие от него, откуда же у них возьмутся внуки. Они прожили жизнь, пожертвовав многим ради будущего, — родители Уолтера были на самом деле хорошими людьми, — и он понимал, что им будет трудно смириться с тем, что в этом будущем у них не будет потомков. Сам Уолтер жил в настоящем, сиюминутном мире. А они нет. И вариант с клонированием вряд ли их обрадует. Для них и генетически модифицированное зерно стало шоком.

Родители порадуются, что его работы приобрела галерея в Нью-Йорке, но не поймут последствий, не только для него самого, но и для искусства в целом. Галерея действительно очень хорошая, обычно специализирующаяся на различных художественных конструкциях, незаправленных кроватях как объектах искусства и тому подобном. Для галереи это был неожиданный поворот назад — к картинам, которые можно повесить на стенку. Такое решение, скорее всего, было продиктовано отсутствием свободных площадей на Манхэттене — современное искусство, как правило, требует большого пространства. Но все это не важно. В конечном итоге он может оказаться в музее «Метрополитен» как новый Эдвард Хоппер или Балтус. Или, Господи Боже, как он сам: Уолтер Уэллс. И ему бы хотелось, чтобы имелась миссис Уэллс. Хотя брак нынче не в моде; никто из его имеющих пару друзей не проходил, ни через какие церемонии, к тому же Грейс при повторном замужестве теряет право на алименты. Такое впечатление, что алименты — плата за услуги по ведению домашнего хозяйства, оказанные в данном конкретном случае этому капиталистическому монстру, Барли Солту, но при условии, что после истечения срока контракта искать новую работу запрещено. Очень странно.

Однажды, когда Грейс занималась постирушками у себя в квартире, его навестил ворон. Свет уходил, работа над портретом Грейс подошла к концу. Вообще-то его давно уже можно было снять с мольберта и взамен натянуть новый холст для новой картины, но ему просто нравилось смотреть на него. Портрет составлял ему компанию в отсутствие Грейс. Уолтер жевал печеную картошку — на него нападал чудовищный голод, как только он откладывал кисть, и Грейс, положила ее в микроволновку специально для него, так что оставалось лишь включить таймер, — когда мелькнула темная тень, сверкнули желтые глаза, и возник ворон. Гигантская черная птица уставилась на него. Уолтер привык к воронам; его отец любил пострелять их, заявляя при этом, что терпеть, не может отнимать жизнь у живых существ, но они гнездятся на высоких деревьях, и отпугивают певчих птичек и воробьев. Но это создание, этот ворон из мифов, легенд и лондонского Тауэра, был явлением совершенно иного порядка, нежели банальная ворона. Птица улетела, и Уолтер решил, что такую величественность ей придавало освещение и оконное стекло, и почему-то испытал облегчение. И одновременно вздрогнул. Потом подумал, что портрет закончен — он пользовался смесью акриловых и масляных красок, и белые акриловые вкрапления уже должны были просохнуть, — и набросил на картину защитное полотнище — длинный отрез натурального льна, которым привык пользоваться именно для этих целей.

Он доел печеный картофель, оставив лишь шкурки. Мать всегда заставляла его есть картофельную шелуху, поскольку именно в ней содержался витамин С, и если бы крестьяне не чистили ее, то знаменитый голод в Ирландии не был бы столь ужасен. Зазвонил телефон. Работу Уолтер закончил, поэтому трубку взял, в ином случае он не стал бы подходить — пусть себе звонит. Если не отвечать, люди, как правило, перестают названивать после одной-двух попыток, Автоответчика у него не было, не говоря уж о факсе и электронной почте. Уолтер решил, что чем проще с ним связаться, тем больше ненужных вещей ему сообщают.

Звонила Дорис Дюбуа. Он узнал ее голос. Слышал по телевизору. Программа, которую она вела, была одной из немногих, которые Уолтер смотрел, и Дорис ему очень нравилась, хотя слишком уж суетилась и прыгала с одного на другое. Но, по крайней мере, у нее был энтузиазм, и она не изрыгала гадости по всякому поводу. И если она иногда перескакивала от книг к искусству, то все, что она говорила, было интересным и доброжелательным. Грейс говорила ему — она категорически отказывалась смотреть программу Дорис, — что это потому, что у нее работает отличная команда по сбору материалов, команда, о которой Дорис даже не упоминает. Но Грейс, обычно такая добрая и снисходительная, была не тем человеком, которому стоило доверять в оценке Дорис Дюбуа. Дорис Дюбуа сняла свое платье и пожертвовала на благотворительный аукцион, и Уолтер считал это благородным поступком. Она представления не имела, точнее, он так полагал, что предыдущая жена ее нынешнего мужа теперь живет с ним, Уолтером. Но почему ее это должно волновать? Первые жены могут испытывать не самые добрые чувства в отношении вторых, и на эту тему существует масса фильмов, но с чего вдруг второй жене завидовать первой?

— Художник Уолтер Уэллс?

— Да. А это Дорис Дюбуа?

— Вы узнали мой голос?

— Кто же его не знает. — Всегда полезно немножко польстить, чтобы выиграть время.

— О, благодарю вас, Уолтер! Мне понравился сделанный вами портрет леди Джулиет. Вы так здорово изобразили драгоценности и фактуру ткани. — Похоже, у нее такой же подход к разговору, как у него. — Я ищу что-нибудь в подарок моему мужу, Барли Солту, на день рождения. Он у него в декабре, он Стрелец, хотя и не подумаешь. И решила, что вы могли бы нарисовать мой портрет.

— Как, ему в подарок? — изумился Уолтер. — Но портрет — это, как правило, подарок от того супруга, который не изображен на портрете.

— Не понимаю почему. По крайней мере это означает, что Барли не придется за него платить. Кто оплатил портрет леди Джулиет?

— Ее муж, естественно.

— Сколько вы берете?

Уолтер подумал о нью-йоркской галерее, о Грейс, оплачивающей его счета, и, решив, что было бы здорово избавиться от материальных забот, став высокооплачиваемым портретистом, сказал:

— Двенадцать тысяч.

На другом конце провода повисло молчание.

— Но это же абсурд! Я знаю совершенно точно, что вам заплатили тысячу восемьсот фунтов за два портрета: один, сделанный для леди Джулиет, второй — для аукциона. Ваши расценки не могли так вырасти за какие-то три месяца!

— Как видите, они выросли. К тому же есть еще проблема времени. Я не могу вот так просто все бросить, чтобы написать ваш портрет к декабрю.

— Могу я приехать, чтобы все обсудить?

— Нет.

— Я все равно еду, — отрезала она.

 

Глава 19

Я должна написать Кармайклу. Расскажу ему, что происходит. То-то будет шуму у антиподов! К югу от экватора новости будут просто греметь. Я сообщу ему, что его мать снова счастлива и обрела новую любовь с мужчиной. Его бы привело в куда больший восторг, если бы ее новой любовью оказалась женщина, ну да не важно. Следует ли мне также сообщить ему, что этот мужчина чуть ли не его ровесник? Думаю, вряд ли. И что Уолтер похож на него, что я сначала посчитала его геем, пока мы не привезли картину к нему в мастерскую, где он меня поцеловал? И мы оказались в постели. Нет. Этого больше чем достаточно, чтобы любой сын превратился в Гамлета.

Отделим светлое от темного. Черные футболки в одну сторону, белые носки и рубашки в другую. Белое — не совсем точное определение, поскольку после многолетних стирок одной кучей белое стало скорее серым, но если постирать отдельно в очень горячей воде, то изначальный цвет еще может восстановиться. Подогрев, однако, требует времени, следовательно, придется ждать, Я могла бы ответить на письма, что скопились целой кипой возле двери, но мне не хотелось, чтобы меня что-то тревожило. Прежний мир казался таким нереальным. Я могла бы помолиться и возблагодарить Господа за доброту его. Если, ты просишь: «Милый Боженька, помоги мне сейчас» — по дороге в тюрьму, хотя прежде не думала о нем всю свою сознательную жизнь, а тюрьма вдруг оказывается совсем не таким уж невыносимым местом, как ты думала, то, возможно, тебе следует отправить в его адрес несколько слов благодарности. Он может тебе снова понадобиться. А хорошие манеры очень важны, как сказала бы моя мать. Здоровенная ворона-переросток уселась на окно и уставилась на меня оранжевыми глазами. А затем издала какой-то резкий отчаянный крик и улетела. Вполне достаточно, чтобы напугаться до смерти. Но я читала об этих птицах в газетах. Это всего лишь какая-то разновидность крупной галки с очень длинным хвостом, которая сбежала из зоопарка. Какой-то особый вид сороки из африканской саванны, тоскующей по родным краям и теплу, только и всего. Ничего сверхъестественного, просто несколько непривычно видеть птицу такого размера. Это городской эквивалент, птичья версия, так сказать, пумы, которую люди видят за городом, перебрав наркотика: существо, слишком большое для кошки, которое проскальзывает в дом через окно и смотрит на тебя, сидя на столе в свете луны. А когда ты в ужасе зажигаешь свет, оно исчезает. Это зверь, несущийся по лугу в ночи, Возможно, большая собака, но силуэт не тот. Это отпечаток кошачьих лап в грязи там, где посреди болота была сожрана овца. Но что бы это ни было, оно исчезло, слава Богу. Не стоит сообщать о ней, птицы летают где хотят. Она может, как пишут в газетах, перестать пугать народ в городе и просто вернуться обратно в клетку. Для нее специально оставили, дверцу открытой. Там тепло, есть крыша над головой и еда. В тюрьме были женщины, которые предпочитали находиться именно за решеткой, а не на свободе как раз по этим трем причинам. Я желаю птичке всяческих благ, хоть она меня и напугала. То или иное явление становится злом, когда наши мысли делают его таковым.

Мне нужно одобрение Кармайкла. И я сомневаюсь, что его получу. Мои друзья, мои прежние друзья — это правда, что многие отвернулись от меня, когда я загремела в тюрьму, но кто может их за это винить? — сказали бы, что сыновья терпеть не могут, когда их матери снова выходят замуж, и все превращаются в Гамлетов. Более того, Уолтер — художник, а Кармайкл, насколько мне известно, всегда мечтал быть художником, хотя ни разу палец о палец не ударил, чтобы стать им, и вместо этого стал шить. Барли высмеял один из ранних рисунков Кармайкла — голову с руками вместо ушей. А как еще трехлетний карапуз может изобразить человека? Но Барли расфыркался, заявив: «Ты что, не мог нарисовать получше? Это осьминог какой-то». И Кармайкл обиделся и больше никогда не рисовал. Другие дети часто приносили домой свои художественные творения. Кармайкл никогда не доставлял мне этого удовольствия. Честно говоря, он и сам получал истинное удовольствие, изводя собственного отца.

Пора вынимать пуховое одеяло из сушки. Развести руки пошире, сложить концы с концами, провести пальцами по швам, чтобы было ровно. Тут требуется терпение, потому что края должны соединиться тютелька в тютельку, иначе пух собьется, и в конечном итоге ты получишь неровную кучу. Стирка ниспослана Богом для укрепления духа: делай с удовольствием.

Я больше не хожу в тренажерный зал. Действительно нет времени. У меня и так вполне достаточная физическая нагрузка — носиться вверх-вниз по лестнице в мастерскую и обратно, по окрестным рынкам в поисках апельсинов подешевле, таскать сумки с бельем для стирки, не говоря уж о сексе. Такое впечатление, что я снова молода. Единственное, чего не хватает, — это ребенка на руках. У меня куда больше энергии, чем прежде. Вот что счастье делает с человеком. У меня даже немного крови вытекло в полнолуние, словно мое тело вспомнило прошлое. У меня всегда были месячные в полнолуние, из солидарности с вращающейся Вселенной. Я хотела еще детей, но после Кармайкла так ни разу и не забеременела, да и Барли все время твердил, что одного больше чем достаточно.

Помню, как-то ранним летним вечером Барли пришел домой и обнаружил Кармайкла, обметывающего петли на какой-то одежде. Тогда я не поняла, почему сын, отлично зная, насколько отец ненавидит такие вещи, не убрался со своей работой, едва завидев машину отца в конце дорожки. Наверное, от кристально честного девятилетнего мальчика нельзя ждать такого рода хитрости. Бедняжка надеялся, что его отец одобрит работу, внимательно осмотрит петли и скажет: «Как здорово! Я тобой горжусь. Ты сделал в точности как мама». Но для Барли куда естественнее было бы разбитое крикетным мячиком стекло, и сие деяние получило бы, куда большее одобрение.

Со стиркой покончено, свет выключен, пора домой. Мистер Циглер, портье, говорит:

— В последнее время вас редко видно, миссис Солт.

— Ой, я живу отсюда недалеко с другом.

Он смотрит на меня так, словно действительно меня видит, что на него совсем не похоже. Мы все для него лишь разные версии одной жилицы, вечно ждущей, когда починят стиральные машинки, или прекратится шум, или передадут сообщение. Он выполнял бы свою работу куда лучше, если бы делал ее не для нас. Мистер Циглер желает мне всего наилучшего.

Услышав на лестнице шаги Грейс, Уолтер быстро пошел к двери. Он заметил, что в последнее время она чуть ли не бегом бегает. Должно быть, скачет через две ступеньки. Он же стал двигаться куда медленнее, и у него даже икры начали побаливать. Его отец частенько жаловался на такие боли. Возможно, Уолтера та же участь постигла прежде времени. Он хотел предупредить Грейс о том, что она увидит в мастерской. Он не хотел, чтобы она огорчилась. А обнаружит она Дорис Дюбуа, сидящую на том самом стуле, где совсем недавно сидела Грейс, позируя для портрета, а до нее — леди Джулиет Рэндом. Теперь на мольберте стоял снятый со стены портрет леди Джулиет, лицо уже наполовину замазано белилами — отличной грунтовкой для основных телесных тонов. А у Дорис, надо признать, хорошая, здоровая светлая кожа, словно энергия и решительность струятся из каждой клеточки. Может, и не положительная энергия, но она, безусловно, есть.

Уолтер перехватил Грейс на лестничной площадке третьего этажа. Мастерская находилась на пятом. Он забрал у нее сумку с постиранными вещами. Гладить их она будет в мастерской. Ни один из них не хотел в своем доме прислуги. Никаких посторонних.

— Послушай, Грейс, — начал он, стоя на площадке, зрелый, надежный мужчина, совсем уже больше не похожий на Кармайкла. Как она вообще могла когда-то принять его за гея? — Не вопи, не кричи и не устраивай ничего такого, как женщины в фильмах, но в нашей мастерской сидит Дорис Дюбуа, и я пишу ее портрет. Но не полный ее портрет, а лишь лицо с телом, леди Джулиет.

— Но почему?

— Чтобы сэкономить мое время и ее деньги, — объяснил Уолтер. — Должен тебе напомнить, что у нее тоже очень напряженный график. Она пришла без приглашения обсудить цену, увидела портрет леди Джулиет на стене, мой мольберт без чистого холста и потребовала, чтобы я начал ее писать немедленно и вот так.

Грейс плюхнулась на ступеньку. Она ощущала удивительное спокойствие. Она видела перед собой свое будущее, полное бесконечных событий и вариаций этих событий.

— Как Гойя пририсовал голову герцога Веллингтона поверх головы брата Наполеона, — проговорила она, — когда прошел слух, что герцог Веллингтон, герой-освободитель, подошел к городским воротам. Что ж, по крайней мере, прецедент есть.

Уолтер Уэллс уселся на ступеньку с ней рядом. Грейс вдохнула запах масляной краски, печеной картошки, табака, и даже теперь, когда все это перекрывал аромат любимых духов Дорис Дюбуа — ими же Дорис пахла на суде, — ей все равно это нравилось.

— Я не знал, что Гойя это сделал, — удивился Уолтер.

— О да, — кивнула она. — Художникам тоже надо жить.

Они взялись за руки. Ее руки в его ладонях казались молодыми, мягкими и беззащитными.

— Ты молодеешь с каждым днем, — сказал он. — Я не хотел, но она настояла.

— И к каким же посулам и угрозам она прибегла? — поинтересовалась Грейс.

— Если я сделаю это для нее, она сделает обо мне передачу в своем шоу.

— Целую программу о тебе или пятиминутный сюжет? Первое — это что-то, а второе — ничто.

— Она не сказала. А еще она предложила переспать с ней, но я отказался, естественно.

— Вежливо, надеюсь, — относительно спокойно проговорила Грейс. — Не буди лихо, пока оно тихо, а она и без того достаточно злая. А чем угрожала?

Грейс, к собственному удивлению, обнаружила, что скорее взбодрилась, чем смутилась. Враг попал в ловушку. Дорис Дюбуа зашла слишком далеко и оказалась безоружной на вражеской территории.

— Она не вдавалась в детали. Просто сказала, что хорошо знакома с директором «Тейт-модерн» и что летняя выставка закроет передо мной двери.

— Она, безусловно, могущественный человек в мире искусства, — заметила Грейс. — Полагаю, нам лучше пойти к ней. Она знает, что я живу с тобой?

— Не думаю. Но все возможно. Она — гестапо наших дней. У нее повсюду осведомители.

И они пошли наверх.

— Так-так, — сказала Дорис Дюбуа. — А вот и убийца. Ты тут. Будь я суеверной, подумала бы, что ты — посланница ада, преследующая меня, и упрятала бы тебя назад в тюрьму за преследование.

Дорис Дюбуа, задрапированная в длинное черное полотнище, сидела на возвышении, где, леди Джулиет и Грейс Солт сидели до нее. С холста на мольберте сияло ожерелье леди Джулиет. Источник власти и влияния.

— Я поняла, в чем тут дело, — сказала Грейс. — Ты не пытаешься сэкономить деньги. Судя по тому, что происходит в Мэнор-Хаус, эта проблема волнует тебя меньше всего. Ты желаешь заполучить ожерелье леди Джулиет. Ты думаешь, оно волшебное. Ты думаешь, что если получишь его, то станешь всем нравиться, заслуживаешь ты того или нет. Ты готова даже надеть его вместе с телом леди Джулиет, лишь бы завладеть им.

— У меня есть любовь Барли, — отрезала Дорис, — причем куда большая, чем была у тебя. Если он вообще тебя когда-нибудь любил. Полагаю, на самом деле он всегда тебя стыдился. И вот теперь ты настолько низко, пала, что покупаешь себе молодого мужчину, игрушку.

Дорис Дюбуа все же несколько растерялась. Она ожидала, что Грейс сникнет и испугается. Испугается, что она, Дорис, уведет у нее Уолтера Уэллса, как увела мужа. Но нет. А разве не Дорис только что назвали любимицей нации и не ее просили вести конкурс Евровидения в следующем, году? Все любят и хотят Дорис, это же совершенно очевидно. Так почему же слова Грейс так ее задели?

— Бог ты мой, — проговорила Грейс, — да разница в возрасте между мной и Уолтером меньше, чем у тебя с моим бывшим мужем.

Грейс в углу комнаты разбирала постиранные вещи, словно Дорис и не было, хотя внутри у нее все кипело. Что до Уолтера, то он водрузил на голову шапочку а-ля Рембрандт, которая согревала уши, и принялся перебирать смятые и скрученные металлические тюбики с краской. Наклейки с названиями давно отлетели под воздействием скипидара и жестких влажных пальцев, поэтому цвет Уолтер мог определить лишь по цветным кружочкам под крышками. Он сожалел, что стал художником, а не поэтом: жизнь вдруг показалась слишком трудной.

— Для мужчины вполне нормально вступать в брак с кем-то моложе себя. Но не для женщины.

— Это предрассудки, — отрезала Грейс. — Уолтер, давай рисуй голову Дорис. Чем скорее закончишь, тем быстрее она уберется отсюда.

Уолтер занял свое место перед мольбертом. Дорис выставила из-под, черного полотна длинную изящную ногу. Уолтер попытался сделать вид, что не заметил. Дорис одарила его сияющей улыбкой.

— За раму я с тебя, безусловно, возьму деньги, — сказала Грейс. — Этот портрет леди Джулиет формально принадлежит мне, хотя все, кажется, об этом забыли, Я за него заплатила.

— Какая же ты корыстная, — заметила Дорис Дюбуа. — Высасываешь из бедного Барли последние деньги, буквально лишаешь его всего. Ты заплатила, но деньгами Барли. И вы, Уолтер, смею заметить, тоже живете на его средства. Она вас купила.

— Жаль, что туловище не твое, — проговорила Грейс, убирая белье. — Все подумают, что у тебя четырнадцатый размер.

Дорис, не думавшая ни о чем, кроме ожерелья, совершенно об этом забыла.

— Уолтер немного подправит контуры — ведь подправите, правда? — и сделает меня изящнее. — У Дорис всегда было готово решение. Соображала она быстро.

Уолтер что-то пробормотал в знак согласия.

— Это будет подарок Барли ко дню рождения, — сообщила Дорис. — Где-то в декабре.

— Держу пари, ты даже числа не знаешь, — хмыкнула Грейс.

— Зато ты знаешь, — ядовито ответила Дорис. — Бедняжка. Раз вы с Уолтером живете такой жалкой жизнью в этой дыре, думаю, Барли следует об этом сказать. Это может сильно отразиться на твоих алиментах.

— Вот что я вам скажу, — внезапно вмешался Уолтер. — С тем же успехом я могу работать по фотографии. Тогда я хоть смогу сосредоточиться.

— Меня это устраивает, — согласилась Дорис. — Я не Грейс, у меня нет лишнего времени.

Уолтер снял Дорис «Полароидом», сообщив, что портрет будет закончен через неделю. Грейс почувствовала укол ревности и тревоги, когда Уолтер сделал снимок. Это уже сильно походило на флирт, словно Уолтер хотел сохранить для себя какую-то часть Дорис, причем с ее согласия. Создание портрета Дорис Дюбуа можно рассматривать как работу, и с этой точки зрения оно вполне допустимо. Но сколько преступлений пытаются объяснить не жаждой денег, а чистым профессионализмом: ничего личного, только бизнес, сообщают мафиози своей умирающей жертве. Тот, кто наносит удар, всего лишь выполняет свою работу. А о палаче, исполняющем публичные казни, говорят: настоящий профессионал, просто прирожденный! К тому же в том, как Уолтер делал снимок Дорис Дюбуа, а потом смотрел, как ее изображение постепенно проявляется на карточке, было что-то интимное. Грейс понимала, что она смешна, но мы чувствуем то, что чувствуем.

Когда Дорис Дюбуа удалилась, и цокот ее каблучков затих на лестнице, Грейс плакала и плакала, как ребенок, захлебываясь в рыданиях. Она чувствовала себя такой несчастной и обездоленной!

— Ты была великолепна, Грейс! Просто великолепна! — утешай ее Уолтер. Грейс заметила у него на брови седой волосок, взяла пинцет и выдернула его, и вскоре они снова были счастливы.

 

Глава 20

— Барли, дорогой, — спросила Дорис Дюбуа мужа, — по-твоему, я хороший человек?

Барли очень серьезно отнесся к этому вопросу. Они лежали на широкой кровати с элегантным изголовьем и светлым пологом в номере отеля «Кларидж» на Брук-стрит, Мейфэр, и ждали завтрак. За окном шумел Лондон. Ванная комната была отделана мрамором, отлично оборудована, из кранов текла вода, и не приходилось опасаться, что обвалится потолок. Можно было расслабиться.

— Это не то определение, с какого бы я начал, характеризуя тебя, — ответил Барли. — Но в чем проблема? Женщине не обязательно быть хорошим человеком, чтобы ее любил мужчина. Посмотри на Грейс: она одна из самых славных женщин в мире, но люблю-то я тебя, а не ее.

— Все равно, мне бы очень хотелось, чтобы люди меня любили, — возразила она.

— Твои зрители любят тебя, — ответил он. — Посмотри, какие у тебя рейтинги.

Но он отлично понимал, что Дорис имеет в виду. Барли наживал себе врагов только по необходимости, в жизни он руководствовался принципом, что следует быть полюбезнее с обслуживающим эскалатор дежурным, когда едешь вверх, потому что практически наверняка встретишься с ним и по пути вниз. Но Дорис шла напролом, подавляя на корню обычную человеческую доброжелательность. Она сделала своим врагом шофера Росса, сунув ему листок с диетой и заявив при этом, что, если он не похудеет, Барли придется его уволить. Некомпетентность «Белградия билдерс», как называли свою фирму строители, стала еще более вопиющей после того, как она сообщила номер телефона одного из них иммиграционным властям. Хелен, горничная, работавшая у Барли с Грейс пятнадцать лет, в конечном итоге ушла, отчасти из-за верности Грейс, но главным образом потому, что Дорис отказалась платить ей наличными; а когда Хелен обратилась к Барли за помощью, его новая женушка сообщила в налоговую инспекцию.

Хелен была толстой, некрасивой и упрямой, именно поэтому Дорис и не смогла с ней ужиться. А Барли она нравилась. Когда он сказал, что женится на Дорис, Хелен пожала плечами:

— Не переживайте из-за меня. Мне все равно, кто лежит в постели, которую я застилаю.

Профессиональные уборщицы, которых Дорис наняла для уборки в Уайлд-Оутс, высасывали мощными промышленными пылесосами душу из новых ковров и так терли стены, что чуть ли не сдирали с них новую краску, и обходилось это в десять раз дороже, чем услуги Хелен. К тому же, насколько Барли мог судить, за словом в карман они тоже не лезли, вот только он не знал того множества языков, на которых они разговаривали. И вообще, почему ковры уже лежат, хотя рабочие «Белградия билдерс» все еще шляются туда-сюда и, скорее всего, будут шляться вечно? Они больше разговаривали по сотовым с «Международной амнистией», чем занимались своим делом. Сам Барли никогда бы их не нанял, но не стоило говорить об этом Дорис.

Здесь же было тихо и спокойно. Похоже, в «Кларидже» куда лучше управляются с наемными работниками, чем у них дома, это даже сама Дорис начала признавать. Как и предсказывал Барли, теперь у них возникли проблемы со страховой компанией — из-за каких-то двухсот пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. Хотя эти средства ему очень понадобятся, чтобы снова встать на ноги, если план строительства оперного комплекса провалится. В своей политике страховая компания строго придерживалась правила, что капитальные работы по реконструкции должны осуществляться только строительными организациями, утвержденными гильдией строителей, а фирма, выбранная Дорис на том основании, что они представили самые низкие расценки, и слыхом не слыхивала о таком органе.

Заявление Дорис, что происходящее в Уайлд-Оутс никак нельзя назвать капитальным ремонтом — ведь капитальный ремонт, безусловно, подразумевает снос дома до основания, а это, как всем известно, Дорис в свое время и проделала! — было встречено, поднятыми бровями и каменным выражением лица. Даже вмешательство Барли и его доброжелательность ничуть не тронули представителей страховой компании, сидящих в величественном здании в Холборне.

— Ты ведь знаешь, что страховые компании очень активно финансируют эти антисоциальные исследования в области увеличения продолжительности жизни, — обратилась Дорис на работе к своему другу-продюсеру. — Как насчет убойной программы на эту тему? Мы смогли бы заставить их изменить закон.

Но даже это не поколебало страховую компанию. Пусть Барли Сол и могущественная фигура в бизнесе и в свое время был приглашен на чай во дворец и на Даунинг-стрит, а Дорис Дюбуа создает общественное мнение, но у страховой компании есть свое правление, и свои собственные правила. И эти правила распространяются на влиятельными знаменитых клиентов точно так же, кате и на простых смертных.

Но здесь, в «Кларидже», обо всех этих неприятностях можно забыть. Тут были Белые пушистые полотенца, традиционные акварели на стенах, бесплатное шампанское, экзотические фрукты в стеклянной вазе и карточка с приветствием от администрации отеля в золотой рамке. После безумного ночного секса и последовавшего за ним счастливого сна они, обнаженные лежали рядышком на постели с мягкими пуховыми подушками в кружевных наволочках, он — такой мужественный, широкоплечий и волосатый, она — такая мягкая, изящная и гибкая, и болтали о том о сем. «Да, — подумала Дорис, — все же здесь хорошо. Я, наверное, могла бы жить простой жизнью».

Она заявила Барли, что они не вернутся в Уайлд-Оутс, пока «Белградия билдерс» не закончит работы. А пока она все оставляет на усмотрение архитектора, которого она наняла — сюрприз для строителей! — точнее, его менеджера, которому придется обходиться без ее, Дорис, помощи.

Но после этого разговора, после того, как официантка унесла поднос с остатками завтрака, состоявшего из апельсинового сока, обезжиренного йогурта и кофе без кофеина, поток заполнявших мини-бар горничных иссяк, табличка с надписью «Не беспокоить» была повешена на дверную ручку и они смогли снова заняться любовью, обнаружилось, что запал прошел. По какой-то причине тело Барли не пожелало следовать велению его разума. И как бы Дорис ни старалась расшевелить его вялый член, тот оставался равнодушным. Дорис, сама чрезвычайно разгоряченная, осталась неудовлетворенной. Впервые их день начинался без захватывающего секса.

Она не показала Барли своего разочарования. Она знала, что у него проблемы с бизнесом, что-то связанное с леди Джулиет, лордом Рэндомом и Билли-боем Джастисом, и что эти проблемы куда серьезнее, чем он думает. После шоу с новым министром культуры у нее состоялся довольно неприятный разговор в Зеленом зале. Постоянно меняющиеся министерские сводки теперь включали в себя спорт, научные исследования и уничтожение отходов, и разговор шел о том, что доходы от лотереи изымаются из сферы искусства и идут на развитие новых отраслей науки и технологии. Дорис ничего не сказала Барли. Сексуальные дисфункции часто связаны с «беспокойством о работе». В конечном итоге все, вероятно, придет в норму. Но все же он намного старше ее. И это начинает сказываться.

Барли принял душ и оделся. Из холла отеля позвонил Росс, шофер. На одиннадцать у Барли была назначена встреча с подрядчиками по проекту «Озорной оперы». Туда были вложены кое-какие средства русских — что в наши дни означает деньги мафии. Барли подозревал, что русские вложили деньги в «Озорную оперу», потому что неправильно перевели название и посчитали, что это проект нового государственного борделя, в то время как комплекс должен ознаменовать десятилетний юбилей программы «Искусство первого века нового тысячелетия». Но это его не развеселило. С русскими и так все непросто, а если проект сорвется, то у Барли возникнут действительно серьезные проблемы и Россу придется вспомнить свои навыки секьюрити и, возможно, даже получить разрешение на «Калашникова» или что-то в этом роде, по крайней мере, для поездок за рубеж.

 

Глава 21

Уолтер с Грейс лежали, обнявшись в постели в мастерской. Хлопковые простыни были чистыми и свежевыглаженными. Они подверглись усиленной сушке в машинке, но, как сказал Уолтер, «ты смочила их слезами». Портрет Дорис прикрыли полотном, чтобы не видно было ее лица и чтобы она не пялилась на них. Уолтер, желая развеселить Грейс, изобразил Дорис страшной.

— К сроку все будет сделано как надо, — сказал он. — Мы не можем позволить себе разочаровать клиента, как бы нам этого ни хотелось.

— Тебе не нужны деньги, — возражала Грейс. — Все, что у меня есть, — твое. Просто позвони ей и скажи, что передумал.

Но Уолтер возразил, что не может жить за счет Грейс, гордость ему этого не позволяет, и ему нужно продвигать свою карьеру, а пять тысяч фунтов на улице не валяются. И так далее и тому подобное. К тому же задача его заинтриговала. Пристроить голову Дорис к туловищу леди Джулиет? И какая же химера получится в результате? Создаст ли некоторое утончение туловища иллюзию изящества, или получится гротеск? Необычность задачи была странно эротичной, но Грейс он об этом не сказал.

В дверь позвонили. Грейс мгновенно, напряглась.

— Лежи, — остановил ее Уолтер и встал, набросив кимоно. — Кого бы ни принесло, я от них избавлюсь.

Но когда он открыл дверь, то увидел на пороге мать с отцом. Избавиться от них было никак нельзя, к тому же он был рад им. На матери были ее лучшее пальто, и неудобные лаковые туфли, которые она обувала специально для выхода в, город. Питер надел куртку, приобретенную в семидесятых и все еще бывшую в отличном состоянии. В свое время она казалась несколько мрачной, а теперь вдруг стала очень даже яркой. Но добрые близорукие глаза и острый нос отца оставались прежними, а вот волосы поредели, как и положено почти семидесятилетнему мужчине. Уолтер был довольно поздним ребенком.

— Ой, Уолтер! — воскликнула мать. — Неужели это ты? Ну конечно, ты! С тобой все в порядке?

— А что могло со мной произойти? — удивился Уолтер.

— Ты выглядишь таким старым! Питер, тебе не кажется, что Уолтер постарел? Ну, точнее, не постарел, просто больше не похож на мальчика. Зрелый мужчина. Очень красивый.

— Волосы начали редеть, — заметил Питер. — В меня пошел, бедняга. Какая жалость!

Грейс натянула простыню до самого подбородка. Ее одежда лежала в ванной, но не было никаких шансов взять ее оттуда незаметно. К тому же Грейс нужно еще умыться и почистить зубы, однако к раковине невозможно было подобраться из-за вытащенной из воды и принесенной в мастерскую деревянной фигуры, и им приходилось пользоваться ванной.

— Мама, папа… — начал Уолтер.

— Извини за столь раннее вторжение, — сказал Питер, — но твоя мать из экономии настояла на том, чтобы ехать в поезде с общими вагонами, а они ходят в несусветную рань.

Пру подошла к мольберту и принялась изучать портрет с пока еще шаржированной головой Дорис на месте головы леди Джулиет.

— Как необычно, — прокомментировала она. — И вот такие вещи ты продаешь в Нью-Йорк? Готова поспорить, что это украшение стоит бешеных денег. Но выполнено великолепно, Уолтер. Ожерелье, во всяком случае. Я всегда считала, что у тебя больше способностей к литературе, чем к рисованию, но Дороти — помнишь мою подругу, с которой я познакомилась в больнице, когда рожала тебя? — позвонила мне вчера вечером и сообщила, что прочла в «Мейл», что ты произвел фурор в Америке. «Мейл» все-таки читает странная публика.

Грейс набралась храбрости и изрекла «Привет!» из-под простыни. Пру с Питером обернулись к ней.

— Прошу прощения, — пробормотала Грейс. — Не могли бы вы отвернуться? Моя одежда в ванной. Я Грейс, подруга Уолтера.

Затем вылезла из кровати и удалилась в ванную комнату.

— Какая чудесная фигура! — заметила Пру.

И это было правдой. За последнее время фигура Грейс поразительно улучшилась. Она похудела, талия у нее стала очень тонкой, так что Уолтер даже начал откармливать ее медовиками и орехами.

— Дороти сообщила, что у тебя, судя по всему, новая подружка, и к тому же намного старше тебя. И что в «Мейл» не очень хорошо об этом пишут. Но они, как всегда, все переврали, это свойственно всем газетам. Она совсем девочка.

— Не то чтобы мы ретрограды или кто-то в этом роде, — вступил в разговор Питер, — мы знаем, что все меняется, видим по телевизору. Это новый мир, не так ли? Но скажи, она постоянно здесь живет или только ночует?

— Живет, — ответил Уолтер.

Грейс выплыла из ванной комнаты, красивая и улыбающаяся, в футболке и короткой юбке. Все обменялись любезными приветствиями. В дверь снова позвонили. Грейс открыла.

Там стояла ее вышедшая на свободу подружка Этель в камуфляжной куртке и с выданным в тюрьме картонным чемоданчиком.

— Мне больше некуда идти, — сказала Этель. — Они выставили меня с двенадцатью соверенами, и я отдала их какому-то бездомному по пути сюда. Судя по его виду, бедолага отчаянно нуждался в дозе. Я пошла по тому адресу, что ты мне дала, но портье направил меня сюда. Ты отлично выглядишь. Сделала подтяжку или что-то в этом роде?

Зазвонил телефон, но никто и не думал к нему подходить.

 

Глава 22

После того как Барли уехал с Россом, Дорис целый час провисела на телефоне. Она позвонила на студию и попросила связаться с девушкой-искусствоведом по имени Джасмин — ее можно найти в «Булгари» — и выяснить, не хочет ли та сменить работу.

Она позвонила архитектору и велела ему разобраться со строителями. Но архитектор, извинившись, сказал, что отказывается от работы. Он привык к трудным клиентам, но Дорис превзошла всех. Однако Дорис возразила, что лучше бы ему этого не делать, поскольку в его счетах неточности с НДС, что, на ее взгляд, сильно смахивает на уклонение от налогов, да и она по его совету платит рабочим наличными, а по новым законам о предоставлении убежища это является нарушением, карающимся тюремным заключением. Архитектор, в конце концов, согласился, что продолжит заниматься домом, но станет приезжать, на стройплощадку ежедневно, а не раз в неделю, и вникать во все будет он сам, а не его менеджер.

Этот телефонный разговор оказался довольно продолжительным.

Она позвонила Уолтеру Уэллсу, но тот не ответил. Этому нужно положить конец.

Затем она позвонила леди Джулиет, чтобы узнать, не продаст, ли та египетское ожерелье, но на том конце швырнули трубку. Разговор оказался крайне коротким.

Сообразив, что к этому времени Росс уже высадил Барли, она позвонила шоферу и спросила, какого числа у Барли день рождения, а то она запамятовала. Двенадцатого декабря. Через шесть недель. Стрелец. Дорис выразила надежду, что Росс придерживается рекомендованной ею диеты и в данный момент не жует. Потому что в пятницу, когда он явится за зарплатой, ему придется пройти взвешивание. Росс ответил, что, раз ее так волнует его благополучие, пора уже выдать ему соответствующую пенсию и составить оздоровительную программу.

— Для этого уже слишком поздно, Росс, — ответила Дорис.

Она пошла на Бонд-стрит, где зашла в хорошо известный ей антикварный магазин и купила большой камин из красного дерева в шотландском стиле. Камин должны были доставить в Уайлд-Оутс на следующий день.

Затем она вернулась в «Кларидж» и позвонила в администрацию отеля, потому что горничная все еще пылесосила номер, и пожаловалась на качество ее работы. Ко дну мусорной корзины прилипла вишневая косточка, и это отвратительно.

Дорис пребывала не в самом лучшем настроении и даже сама это заметила. Но сексуальная неудовлетворенность всегда действовала на нее подобным образом.

Она позвонила дизайнеру и велела отныне работать в связке с архитектором. Она — общественный деятель и обязана уделять обществу все свое внимание. Уайлд-Оутс должен быть доделан к двенадцатому декабря. Она устраивает прием — сюрприз для Барли, и все, кто что-то собой представляет, будут на нем присутствовать. Библиотеку следует переделать так, чтобы в интерьер вписывался большой камин, который доставят завтра, и нужно обеспечить центральное место для картины шесть на три с половиной фута, которую доставят одиннадцатого декабря. Картина — ее подарок Барли, и ее откроют во время приема. Она ничего не желает слышать о его, дизайнера, проблемах, а просто хочет, чтобы все было сделано.

Она снова позвонила Уолтеру Уэллсу. На сей раз трубку взяли, но это был не он.

— А, Грейс! Старушка! — проговорила Дорис. — Передай своей игрушке, что мне нужен еще один сеанс. Сомневаюсь, что настоящий художник может работать по фотографии. Пусть придет ко мне домой сегодня в пять часов.

Барли не должен был вести себя так по-стариковски и оставлять ее маяться. Молодые мужчины не так подвержены воздействию деловых проблем. Барли заслужил то, что получит, за пренебрежение к любимице нации.

Она услышала по радио заявление министерства о том, что ассигнования на искусство сокращаются, а на научные исследования увеличиваются. Дорис позвонила в «Булгари» и сообщила, что зайдет в половине второго выбрать камни. Значит, о ленче всем придется забыть: это Англия, а не Италия. Лично она никогда не ест ленч.

Она позвонила бы подругам, если бы они у нее были.

 

Глава 23

Когда мне было чуть за тридцать, Кармайкл был еще маленьким, а Барли еще не вылез из банкротства, и нам иногда приходилось срываться с места, чтобы удрать от кредиторов, я думала, что годам к пятидесяти жизнь устаканится. И больше не будет никаких треволнений: ни ревности, ни обшаривания карманов Барли, чтобы выяснить, где он был прошлой ночью. «Не задавай вопросов, ответ может тебе не понравиться». Так однажды мне посоветовала мать. Не пришлось бы узнать, что Барли содержит какую-то дуреху в квартире в Сент-Джеймс-Вуд и все такое прочее. И удивляться его вкусу — я как-то сходила на нее посмотреть, и какой же унылой плаксой она оказалась! Барли любит, чтобы его женщины были либо спокойными — во всяком случае, такой я всегда представляла себя, — либо чудовищно энергичными и злобными, как Дорис, которая не может пройти мимо кустика травы, не раздавив его каблуком.

Мысленно я ждала, когда все эти глупости прекратятся. Я надеялась, что однажды Барли повзрослеет и решит успокоиться и больше не будет никаких пертурбаций — ни финансовых, ни эмоциональных. Он начнет беспокоиться о своих мужских качествах, не захочет рисковать оказаться несостоятельным в постели с новой женщиной и вернется ко мне.

Я ошибалась. Мне было уже за пятьдесят, а американские горки, становились все круче. Начинается с небольшой встряски, затем скорость и грохот нарастают, и не успеваешь оглянуться, как ты уже на мосту через ущелье Такома и мост вот-вот рухнет под тобой.

Однажды вечером я спокойно сидела дома, а потом явился Барли, раньше, чем обычно, и заявил, что любит Дорис Дюбуа.

В первый момент я рассмеялась, что, естественно, было ошибкой.

— Что в этом смешного? — спросил он.

— Дорогой, — ответила я с уверенностью, которой мне иметь не следовало бы. — Она может заполучить кого угодно. Сомневаюсь, что ты окажешься этим счастливчиком.

— А она любит меня, — сказал он. — Ты всегда меня недооценивала. Не принимала всерьез. И мне пришлось искать на стороне того, кто меня оценит.

А потом сообщил, что желает получить развод, а я могу оставить себе Мэнор-Хаус. Что он переедет в другое место и все будет сделано вполне цивилизованно, не так ли?

Только после того, как я дождалась Дорис Дюбуа в засаде на стоянке возле супермаркета и попыталась ее убить, она решила переехать в Мэнор-Хаус и поменять его название. Развод прошел практически без меня, поскольку я сидела в тюрьме. Хотя мой доверенный и приходил ко мне туда пару раз, но чувствовал он себя крайне неуютно среди шума, детского рева и бедлама, царившего там, в часы посещений. А также запрещенных, но все равно осуществляемых половых актов, искренних слез и стыда и страстных поцелуев, во время которых изо рта в рот передавались наркотики. Ему было трудно сосредоточиться. Он привык к судебным палатам и к тому же, как он постоянно твердил мне, был специалистом по разводам, а не уголовному праву. А я сама, по правде говоря, тоже была здорово выбита из колеи и сражалась не так отчаянно, как следовало бы, поэтому Дорис добилась того, чего хотела. Она всегда добивается своего. Иногда я даже восхищаюсь его. Но таким мыслям надо сопротивляться, как говорит доктор Джейми Дум. Это менталитет жертвы — когда истязаемый, в конечном счете, начинает восхищаться мастерством палача, практически влюбляется в него.

Я перестала ходить к доктору Думу. Он говорит, что я «не готова», но вроде доволен тем, что я счастлива, ему нравятся мои новые американские горки страхов и желаний, и он говорит, что не станет сообщать обо мне в службу надзора.

Когда мы только въехали в Мэнор-Хаус, я вначале его ненавидела. Барли не посоветовался со мной, прежде ем его купить. Особняк казался таким претенциозным, таким огромным — просто вызов налоговой службе. Но потом я полюбила его стены из красного кирпича. Я знала в нем каждый самый потаенный закуток и смахивала щеткой каждую пылинку с каждой, ступеньки, парадной и черной лестниц. Я знала его характер и привычки. Что ступеньки, ведущие на чердак, скрипят и что — ночью по пятницам там слышится какой-то стук, которого быть не должно. А если подняться наверх, чтобы узнать, откуда этот шум, то ощущается неприятный холод, и слышатся голоса отсутствующих людей, иногда плач, иногда смех. А в другие дни недели ничего этого не происходит. Меня никогда: не беспокоило, но маленький Кармайкл иногда просыпался и жаловался, что у его кровати стояла; женщина в белом.

А теперь Дорне Дюбуа заполучила мой дом и моего мужа и может делать, с ними все, что ей заблагорассудится, и спит в спальне, которую мы с Барли когда-то называли нашей. Но я слышала от Росса — я встретила его в «Макдоналдсе» возле клуба здоровья, — что на них рухнул потолок, и им пришлось сбежать в «Кларидж». Ей там понравится: гораздо ближе к магазинам. Росс пытается сбросить вес. Дорис заставляет его вставать на весы каждую пятницу, когда он приходит за жалованьем. Я дала ему мочегонные таблетки, они иногда помогают.

Я полагала, что в пятьдесят лет меня не застукают обнаженной в сомнительной кровати шокированные старики, что я всегда смогу подобраться к раковине, чтобы умыться и почистить зубы, что не свалится как снег на голову с просьбой о помощи подружка по тюрьме. Я ошибалась. В молодости удары судьбы, удача и любовь обрушиваются на тебя довольно часто, а чем ты старше, тем длиннее и периоды затишья. Но удары становятся более сильными — как девятый вал на море, а не как мелкие всплески в пруду. Вот и все. А, в общем, ничего не меняется.

Я пытаюсь не думать о том, что Дорис потребовала от Уолтера явиться к ней домой, и он отправился туда с альбомом для эскизов под мышкой, смеясь над моими страхами. Это куда паршивее всех американских горок, что устраивал мне Барли. Мое сердце то подкатывает к горлу, то ухает в пятки, то готово вырваться из груди. И меня мутит. Я старуха, а она молодая. Как я могу с ней соперничать? Этой сияющей стреле желания, этому мосту, вроде того, что находится между «Тейт-мо-дерн» и собором Святого Павла, соединяя прошлое с настоящим, угрожает такой резонансный эффект, который разрушит его и превратит в пыль.

 

Глава 24

Грейс Макнаб, когда-то Грейс Солт и, возможно, когда-нибудь Грейс Уэллс — видите, как она скатывается все ниже и ниже по алфавиту, — сидела на Харли-стрит в приемной доктора Чандри, хирурга-косметолога, когда туда вошла леди Джулиет Рэндом. Грейс было назначено на пять, а леди Джулиет — на пять тридцать.

Приемный покой выглядел уныло: посередине — большой круглый стол со стопкой нечитанных журналов «Кантри лайф» и придвинутые к нему жесткие стулья. Водопроводные трубы идут прямо по стенам, на которых висят фотографии женщин до и после операции: вначале у этих женщин были странные носы и подбородки, заплывшие глаза и толстые щеки, а потом все они стали выглядеть вполне обычно, а некоторые превратились в удивительных красавиц. Пахло тут старым добрым хлороформом и эфиром. Чандри запаздывал с приемом. Судя по стоящим на мраморной каминной полке часам в резном корпусе из черного дерева с фигурками раненых оленей и лающих собак, сейчас двадцать пять минут шестого. Если Уолтер Уэллс пришел вовремя, он находится у Дорис Дюбуа уже двадцать пять минут.

Гарри Баунтифул сообщит Грейс, пришел ли Уолтер туда вовремя или нет, и о чем шла беседа на этой встрече. Грейс испытывала неловкость, оттого что снова обратилась к услугам частного детектива, но ее толкнула на это ревность, как ревность толкнула ее на попытку задавить Дорис Дюбуа. Лучше от этого не стало, и если тебя терзают сомнения, то гораздо менее болезненно знать, чем: гадать. Потому что, как правило, в твоем воображении все куда хуже, чем есть на самом деле. У такого» человека, как Дорис, у которой самомнение до небес, другие взгляды на жизнь. Неприятная истина окажется для нее сюрпризом, а не подтверждением наихудших опасений. Гарри Баунтифул не убрал из квартиры Дорис «жучки», хотя Грейс перестала; ему платите, когда Дорис с Барли поженились. К чему была продолжать? Барли ведь не вернешь. Узнай Барли, что она устроила за ним слежку, он бы со смеху умер. Ей не хотелось, чтобы к Уолтер узнал. Он не придет от этого в восторг.

— Грейс, дорогая! — воскликнула леди Джулиет. — Как приятно вас видеть. Что вы с собой сделали? Я хочу, чтобы вы взглянули на мой нос. Он, слишком большой, я осознаю эта всякий раз, когда смотрю на чудесный портрет, что написал ваш Уолтер. Что с вами произошло? Вы выглядите просто восхитительно. Лично я считаю, что это секс оказывает такое воздействие, особенно оральный. Ничто так не способствует улучшению фигуры.

— Уолтер пишет портрет Дорис Дюбуа, — тускло проговорила Грейс, — Она его заставила.

— Дорис умеет заставить людей исполнять ее прихоти, — согласилась леди Джулиет — Я уверена, что на самом деле Барли совсем же хотел вас покинуть. Это просто чудовищное невезение, что из всех женщин на свете он столкнулся именно с ней. Это все равно, что наступить на скорпиона, залезшего в ботинок: никто не виноват, но все равно ты вопишь от укуса. Буквально сегодня утром ей хватило наглости позвонить мне и предложить продать мое ожерелье от Булгари, то самое, что Рональд подарим мне, когда родился наш сын. Словно дело только в деньгах. И наверняка заплатить за него должен был бедняжка Барли. Я объяснила, что оно стоит около миллиона, это не какая-то готовая побрякушка, что стоят на порядок дешевле, но и это ее не остановило. Но я поставила ее на место, могу вас порадовать. Бедный Барли, меня не докидает ощущение, что вскоре у него возникнут проблемы. Ему не стоит так швыряться деньгами, идти у нее на поводу. Мэнор-Хаус всегда был довольно жутковатым местом, но сейчас, это, по-моему, вообще сущий кошмар. Единственное, что можно сделать с этими старыми домами, — обставить мягкой мебелью и сделать новую кухню, а жить только в двух комнатах. Главное, чтобы было уютно, а не вычурно.

— Какие проблемы? — спросила Грейс, — Не с «Озорной» ли «оперой»? Бедный Барли!

Она сочувствовала и беспокоилась за него. Это получалось совершенно автоматически.

— Так, некоторые слухи, — ответила леди Джулиет. — Но на вашем месте я бы продала ту квартиру, пока еще поступают алименты, и положила деньги туда, где Барли не сможет до них добраться. Я его нежно люблю, но вы ведь знаете, какой он.

— Да, знаю, — ответила Грейс, и тут появился доктор Чандри, обаятельный, сияющий, с добрым взглядом. Пришла ее очередь идти на консультацию. Леди Джулиет просияла и сообщила, что у нее сколько угодно времени, так что нет никакой необходимости торопиться из-за нее, и в подтверждение своих слов раскрыла номер «Кантри лайф».

Чандри — он любил, когда клиенты называли его просто Чандри, — был не только хирургом, но и скульптором. Каменные изваяния прекрасных дам, как он называл их в своей брошюре, стояли по всему кабинету, украшенные этикетками галерей Токио, Онтарио, Нью-Йорка и Берлина. Женщины, воплощенные в тяжелом блестящем граните. Но больше всего он любил работать с живой плотью. Сотрудничество с другим человеком в поисках красоты — что может быть лучше! Господь наделил его обаянием — он действительно был симпатичным смуглым мужчиной, невысоким и кругленьким, — в каком-то кришнаитском, гипнотическом плане и огромным стремлением одарить своим обаянием окружающих. Перед ним лежала открытая карта Грейс.

— Я что-то не так понял? Дочь миссис Солт, возможно?

— Я — миссис Солт, хотя сейчас меня знают как Грейс Макнаб.

Он взял ее фотографии анфас и в профиль, сделанные во время последнего визита.

— Значит, мне вы не поверили! Предпочли другого хирурга. Он проделал отличную работу, кто бы он ни был.

Чандри был великодушным. Он мог себе это позволить.

— Я ни к кому больше не ходила, — ответила Грейс. — Я просто решила не продолжать.

— В карте ничего об этом нет. Вы не пришли на прием в назначенное время.

— Прошу прощения, — извинилась Грейс. Она совершенно об этом забыла. — Я тогда была в несколько неподходящем состоянии.

Это было через месяц после того, как Барли сообщил, что уходит от нее. Хелен, горничная, обнаружившая Грейс рыдающей в постели, сказала, что ее, Хелен, это не удивляет, что Грейс распустилась, велела ей сесть на диету и сделать пластическую операцию — подтянуть веки и подбородок, купить приличную одежду и сражаться. А вот Эмили, сестра Грейс, сказала ей диаметрально противоположное. Они тогда еще более или менее разговаривали, но это было до суда и приговора. Так вот, сестра велела ей не унижаться, поскольку считала большой удачей то, что она, наконец, избавилась от Барли. Хелен победила, и Грейс отправилась к доктору Чандри. Ну а потом произошли другие события. А в тюрьме ты в лучшем случае можешь обратиться к зубному врачу, если болят зубы. Какая уж тут пластическая хирургия!

— Трудно поверить, что сидящая передо мной женщина — та же, что на фотографиях, — сказал Чандри. — Ваши глаза в два раза больше, кожа упругая, шея гладкая.

Он казался озадаченным. Поискал у нее за ушами шрамы и не нашел. Его голос стал выше на октаву, а смуглая кожа потемнела от прилива крови. Он обвинил Грейс в том, что она журналистка, пытающаяся сделать из него дурака, феминистка-террористка и выступающая против пластической хирургии истеричка. Ей заплатили, чтобы она выдала себя за свою мать, чтобы проверить, заметит он это или нет. Он огляделся в поисках скрытых камер и магнитофонов и настоял на том, чтобы заглянуть к ней в сумку. Грейс любезно раскрыла ее. Там не было никакой электроники, только носовые платки, губная помада, ключи, ручки, кредитные карты и старые рецепты — короче, ничего криминального.

— Другие меня узнают, — увещевала она его. — Леди Джулиет прекрасно меня знает. Она сидит там, в приемной. Может, пригласим ее?

Но Чандри ничего не желал слышать. Он вовсе не жаждал, чтобы леди Джулиет, прекрасная клиентка, присутствовала при этом недоразумении.

— Тогда я была несчастна, а теперь счастлива, — твердо сказала Грейс. — Только и всего.

И стоило ей это произнести, как она поняла, что так оно и есть. Прошлые невзгоды пытались просочиться в настоящее и уничтожить его. Она просто глупая и одержимая: Уолтер вполне может написать портрет Дорис Дюбуа и вовсе не соблазниться ею, она может ему ни капельки не понравиться. И Гарри Баунтифулу будет совершенно не о чем докладывать. Ей не следовало его направлять туда, не следовало сомневаться в Уолтере. Ей следовало верить в любовь и оставить все как есть. Грейс захотелось тут же найти Уолтера и сказать ему, что ей очень жаль. Ей захотелось немедленно покинуть кабинет этого психа, и только хорошее воспитание не позволило ей тут же встать и уйти. Чем хуже манеры у хирурга, тем более воспитанно следует себя вести ей. Она сама себя обманула, помчалась в панике и отчаянии к Чандри, надеясь на превращение, желая стать молодой и считая, что таким образом удержит Уолтера. Но ей вовсе не грозит потерять Уолтера. Идея, что подтяжка лица поможет вернуть Барли, еще, быть может, и имела смысл. Для Барли молодость была самым главным, а для Уолтера — нет.

— Я влюблена, — успокаивающе проговорила она, — А любовь меняет людей.

Это заявление вроде бы удовлетворило хирурга, Его лицо приобрело нормальный цвет, а голос снова стал ровным и доверительным.

— Любовь, — повторил он. — Ах, любовь.

Он привел ее в операционную — небольшой кабинет, битком набитый таинственным электронным оборудованием, — и там с помощью симпатичной медсестры просканировал, замерил и сфотографировал ее лицо в самых разных ракурсах. Затем всю эту информацию ввел в компьютер и сделал распечатку.

— Обычно это делается наоборот. — Он казался очень довольным собой. — Но я неплохой специалист в этой области, и компьютер меня ничуть не пугает. Я взял ваше нынешнее лицо, состарил его на двадцать лет и в результате получил то же, что было на снимках, сделанных два года назад. Вот, смотрите сами.

Грейс послушно изучила фотографии. На ее взгляд, — разница между первым и вторым комплектами была — невелика. Ты настолько привыкаешь к лицу, которое каждый день видишь в зеркале, что трудно заметить разницу между тем, что есть сейчас, и тем, что было в прошлом. Сразу и не поймешь, что — воспоминания, а что — сегодняшние реалии.

— Вы хотите сказать, что я становлюсь моложе, а не старше? — уточнила она.

— Это было бы чудом, — ответил Чандри, и его голос слегка сорвался, но он храбро продолжил: — Но здесь, на Западе, чудес не бывает. — Он торопливо повел ее к двери. — Скажем так: вы не нуждаетесь в моих услугах. Я честный человек и не могу брать деньги под надуманным предлогом. Если вы сообщите мне имя оперировавшего вас хирурга, я не стану выписывать вам счет за сегодняшнюю консультацию. Проделать такое, и без единого шва… Ничего не говорили о генетической терапии?

— Нет, — ответила Грейс.

К чему спорить? Чандри хорошо поработал с леди Джулиет, но Грейс свое лицо ему ни за что не доверит. Она радовалась, что не сделала этого два года назад. Этот человек — просто сумасшедший.

Грейс выбросила все произошедшее из головы и, заторопилась домой, чтобы узнать, вернулся, ли Уолтер. Но его не было.

 

Глава 25

Росс встретился с Гарри Баунтифулом в баре клуба здоровья. Грейс порекомендовала это место с великолепным бассейном обоим мужчинам. Они сидели на соседних табуретах, попивая красный виноградный сок — последний заказ перед закрытием заведения, — и постепенно разговорились. Табурет был высоким, жестким и узким, и задница Росса не больно-то на нем умещалась, но Гарри сидеть было вполне удобно. Он обладал изяществом Хамфри Богарта и вообще был на него похож. Оба сошлись во мнении, что из всех имеющихся здесь соков красный виноградный больше всего походил на вино и создавал иллюзию, будто вино и пьешь. Росс объяснил, что сидит на диете, навязанной ему новой женой шефа. Гарри, рассмеявшись, сказал, что ни за какие коврижки не согласился бы на такое и уволился бы тут же. Росс ответил, что тоже испытывает сильный соблазн уйти, но ему слишком жаль шефа и не хочется его оставлять.

Гарри поведал, что пытается бросить курить, поскольку при его роде деятельности очень важно успеть убраться из помещения быстро и незаметно, не оставляя после себя запаха табака. Один клиент сказал ему, что плавание довольно скоро избавит его от этой привычки. Мужчины посетовали по поводу запаха хлорки в баре, который не могли заглушить никакие ароматические палочки, и вышли на улицу, чтобы выпить что-нибудь нормальное под нормальную закуску. Когда оба приняли по паре пива, Гарри извлек из кармана пачку сигарет, а Росс заказал себе рыбу с картофелем и горошком.

Это был шумный паб, где собирались геи, поэтому два гетеросексуальных мужика забились в дальний угол, стараясь не привлекать к себе внимания, и придвинулись поближе, чтобы слышать друг друга.

Росс сообщил, что новая жена его шефа — Дорис Дюбуа, и Гарри чуть не свалился со стула. Он сказал, что сегодня весь вечер ухлопал на прослушивание разговоров Дорис Дюбуа с неким художником по имени Уолтер Уэллс. У него в кармане лежит пленка с записью.

— Уолтер Уэллс! — воскликнул Росс. — Да это же тот молодой парень, с которым живет Грейс Солт!

— Точно, — кивнул Гарри. — Она моя клиентка. Они поудивлялись случайности, которая свела их и, естественно, вовсе не была случайностью.

— Да, но это ставит меня перед дилеммой, — произнес Росс. — Говорить мне Барли Солту, что его новая жена встречается с этим Уолтером Уэллсом или нет? Он подобрал вилкой остатки горошка, предварительно перемешав его с майонезом. На дне тарелки образовалась очень симпатичная золотисто-зеленоватая кашица. Еда — это такое наслаждение! Трудно от него отказаться.

— Я пока еще не знаю, что там происходило, — ответил Гарри. — Не успел прослушать пленку. Грейс не захотела, чтобы я это сделал. — Она велела ему оставить пленку у портье в Тавингтон-Корте. Он нащупал ее в кармане. Да, вот она, все еще здесь, на месте, — Но поскольку Дорис позвала его к себе домой, и они там были наедине, думаю, что-то было. Грейс-то уж точно так думает, иначе не отправила бы меня туда.

— Дорис должна была продать эту квартиру, — сообщил Росс. — Во всяком случае, бедный старый, олух, Барли думает, что она продала. И вот я теперь балансирую между ними, что вовсе не: просто, для мужчины моей комплекции. Сказать? Или не сказать? Он меня выставит за то, что я принес дурную весть. Она — за то, что не только не похудел, а, наоборот, еще прибавил в весе.

— Вот что происходит, — глубокомысленно заметил Гарри, — когда человека заставляют делать то, чего он не хочет. Моя жена ушла от меня из-за того, что я не хотел бросить курить. Говорила, что из-за меня у детей астма. Это от ее мании стерильности у них астма.

Дети должны получать определенную дозу грязи и вдыхать запах табака, чтобы укреплять легкие. А в результате из-за всех этих передряг я вместо двух пачек в день стал выкуривать четыре. И вот теперь вынужден бросить из-за работы. — Он кашлянул. Обоим мужчинам было за пятьдесят. Некоторым трудно свыкнуться с возрастными изменениями. Они попытались — там, в клубе, плавая и попивая сок, — но соблазны привычного мира оказались сильнее.

— Вот что я тебе скажу, — проговорил Росс. — Давай-ка прослушаем эту пленку.

Они отправились к Гарри домой, и прослушали ее. Жена ушла от Гарри полгода назад, и он за все это время ни разу не пропылесосил квартиру и не вымыл посуду. В гостиной в клетке жили волнистые попугайчики, что добавляло ароматов и без того спертому воздуху. Но тут было уютно, как в женской утробе. Мужчины расположились поудобнее с банками пива и сухариками.

 

Глава 26

Запись включилась в 4.25 пополудни. Микрофон фиксировал все звуки в квартире Дорис: бульканье чайника, то, как Дорис раздевается и принимает душ, кошачье мяуканье. Голос Дорис в сопровождении какого-то шарканья, потом что-то смахивающее на беготню голышом по комнате. Шум текущей воды.

— Ах ты, тварь такая, да как же ты сюда попала?! Ты здесь больше не живешь! Убирайся!

Звон разбившегося фарфора.

— Ну, видишь, что я из-за тебя натворила? Ой, бедная киска, я сделала тебе больно? Это что, кровь? Я и не знала, что у кошек может идти кровь. Нет, ты просто понапрасну устроила панику. Ничего с твоей лапкой не случилось, иначе ты бы не мурлыкала. Ты теперь живешь у соседки. И не имеешь ко мне больше никакого отношения. Я ей заплатила, чтобы она взяла тебя к себе. Мне следовало отвезти тебя к ветеринару и усыпить. Незачем тебе приходить сюда и вынуждать меня переживать. Я вовсе не кошатница, я тебе это говорила с самого начала. А теперь прочь, прочь, пока я не отвезла тебя к ветеринару!

Возмущенное «мяу», когда кошку выставляли за дверь, затем пара всхлипов Дорис.

— Что я могла сделать? Барли ненавидит кошек.

Наконец душ выключен. По радио передают музыку кантри и американские мелодии. Дорис распевает под этот аккомпанемент:

— Ра-аз-во-од.

Звонит телефон. Музыка смолкает.

— А, это ты, Флора. Что тебе нужно? Почему ты звонишь мне сюда? Не могла подождать, пока я приеду на работу?.. Нет, никакой ошибки. Программа больше в тебе не нуждается. Да, трехмесячное пособие вместо уведомления. Это абсолютно законно. Кому нужно, чтобы недовольные сотрудники болтались поблизости от телешоу? У тебя лишь временный контракт. У всех моих людей временные… Нет, подписание этого клочка бумаги, а в твоем случае — не подписание этих клочков бумаги вовсе не формальность, а жестокая реальность, дорогуша. Скажем так, чтобы звучало поласковее, — ты не создана для телевидения… Мне больше нечего сказать по этому поводу. Да, конечно, это было проведено через соответствующие инстанции. Да, естественно, Ален в курсе. Он начальник отдела. Он уведомил персонал. Просто уходи, Флора… Меня слезами не проймешь.

Стук положенной трубки. Снова звучит музыка. «Мы семья… мои сестры и я» — это Дорис исполняет небольшой победный танец.

— Сучка, сучка, сучка! Я ее вышвырнула! Снова звонит телефон.

— Я больше не желаю об этом говорить, Флора. Эта надоедливость… Ой, это ты, Ален. Да, я отослала бумаги… Да, я подписала их твоим именем. Мы ведь с тобой это обсуждали, помнишь?.. Мы сошлись на том, что Флоре придется уйти. Ну, так вот так оно и было. На вечернем совещании. После ленча. Ты тогда праздновал. Англия забила гол… Нет, я не хочу, чтобы ее перевели. Она такая зануда. Поднимет панику, начнется неразбериха, пойдут всякие слухи. Я хочу, чтобы ее не быта в здании… То есть как это у нее слишком хорошенькие ножки для ее же блага? А, поняла, всего лишь шутка. Должна тебе кое-что о себе сказать, Ален: у меня нет чувства юмора.

Трубка ложится на место.

— Господи, уже почти половина. А я еще даже не одета.

Звонит дверной звонок.

— Ну, значит, так тому и быть. Судьба… Проходите, Уолтер. Извините, что я не одета, но тут как в печке. Я не часто бываю в этой квартире. Полагаю, что и Грейс не часто бывает в своей. Вот, позвольте мне повесить ваше пальто. От вас приятно пахнет, Уолтер. Очень по-мужски. Спорю, Грейс нравится ваш запах.

Шорох Переносимой одежды. Голос Уолтера:

— Вы звали меня сюда. Я пришел. Я отлично могу работать по фотографии. Что вам нужно?

— У меня другая прическа. Я хочу, чтобы на портрете у меня была такая. Вам придется сделать еще один снимок.

— Сейчас волосы влажные.

Гул включенного фена. Голос Дорис:

— Через минуту высохнут. Тогда они были слишком, уж уложенными. А теперь будут свободными и легкими, в точности как, я. Как мой истинный дух. А не такими, как желает Барли. Боже, брак делает с девушками жуткие вещи. Не привязывайтесь особо к Грейс, она такая зануда, доводила Барли до слез. Что вы в ней такого находите? Нет, не отвечайте. Деньги, возможность продвижения. Что ж, все мы немножко таковы. Мир жесток, всем приходится как-то выживать.

Тишина. Затем:

— Подержите секундочку фен, Уолтер, хорошо? Я приподниму волосы. Дело в том, что кожа под грудями у меня еще влажная после душа… это здорово, как говорят в порнофильмах.

Фен включается на полную мощность, потом на малую, затем выключается. Голос Уолтера:

— Дорис, я сделаю снимок вашей новой прически и пойду домой. Больше ничего.

— Вы такой взрослый и надутый. Забавно, раньше вы казались мальчишкой, а теперь мужчина. Признаю, что можете стать таким же великим, как Пикассо. У вас такой талант. Я вам говорила, что, по всей вероятности, мы сможем, показать открытие вашей выставки в Нью-Йорке? Это действительно большое дело, Уолтер.

— Знаю.

— Если все пройдет хорошо, естественно. Портрет мне нужен к двенадцатому декабря. День рождения Барли. Я хочу, чтобы вы там были. На открытии портрета будут пресса и телевидение. Вы сможете это сделать? Конечно, сможете. Еще куча времени. И помните, что я хочу выглядеть не больше восьмого размера, и чтобы при этом не терялась целостность картины. Для леди Джулиет это будет удар. Ее ожерелье на моей груди. Это научит ее не ссориться со мной. А потом мы самолетом отправим портрет в Нью-Йорк к открытию выставки шестнадцатого числа. С представителями галереи я договорилась. Не могли бы вы высушить мне спину?

— Она уже совершенно сухая, Дорис.

— Мне нравится, когда вы называете меня Дорис. Это так сексуально. Все это очень напоминает «Завтрак на траве», не так ли? Я — такая раздетая, и вы — полностью одетый.

— Стойте спокойно и перестаньте вертеться, Дорис, дайте мне сделать снимок. Кстати говоря, ваша прическа совершенно такая же, как была. А потом я пойду домой к Грейс.

— Останьтесь и выпейте что-нибудь. Прямо из банки. Газированный оранжад подойдет? Я не положила туда снотворное, честное слово.

Она пошла к холодильнику и открыла дверцу, задев при этом магнитик, на котором крепился один из «жучков». После этого звук сделался нечетким, и стало трудно разобрать, что там происходит.

Росс с Гарри некоторое время слушали молча.

— Так сделали они это или нет? — не выдержал Росс.

— Трудно сказать, — ответил Гарри. — Но он держался стойко.

— Подозреваю, что она прибегла к снотворному с Барли, — заметил Росс. — Возможно, она мудрит с банками. Именно так заманила к себе бедолагу в ту первую ночь. Я их отвез в ее квартиру после шоу. Он не выходил оттуда добрых часов шесть. Я тогда подумал, что он пьян, но, возможно, он был одурманен. Он что-то бормотал насчет того, что хочет пить. Я помню, что мы заезжали по пути в гараж за газированным оранжадом. Возможно, к этому привыкаешь.

— Но я всегда считал, что после сильного снотворного ничего не помнишь. После его приема ты жаждешь секса, становишься неразборчивым и озабоченным, как скотина. А потом совсем ничего не помнишь. По мне, так очень неплохо.

— Твое тело будет помнить, что ему понравилось, — сказал Росс, — хотя разум и забудет. На следующий день он спросил меня, с кем это он был прошлой ночью, и я ответил, что с Дорис Дюбуа. Он позвонил ей, и понеслось: прощай брак, прощай Грейс. Это я виноват. Мне следовало держать язык за зубами.

Они порассуждали о том, как тело может помнить то, чего не помнит разум, и Гарри выразил восхищение романтизмом Росса. Росс предложил Гарри завести для канарейки пару: птичке, наверное, одиноко. Гарри сказал, что займется этим утром.

Они выпили еще пивка. Росс рассказал Гарри о своих пяти армейских годах, о трех в качестве наемника и восьми — телохранителя. А также о недавнем своем обучении экстремальному вождению, необходимому для водителя-охранника. Гарри сказал, что если Россу когда-нибудь надоест работать у Барли, то они могли бы стать партнерами. Потому что Росс — большая потеря для частного сыска.

Гарри с Россом, как было условлено, отнесли пленку старому мистеру Циглеру в Тавингтон-Корт. По дороге они остановились съесть спагетти и пропустили Этель, пришедшую буквально за несколько минут до них с высоким ближневосточным джентльменом в пальто из верблюжьей шерсти и с унизанными золотыми перстнями пальцами. Этель поселилась в квартире Грейс, поскольку было совершенно очевидно, что только там она и могла обосноваться, пока не найдет работу и жилье. Но этим вечером ей пришлось идти зарабатывать себе на жизнь наилучшим доступным ей способом, каким может заработать девушка.

 

Глава 27

Я ненавижу Дорис Дюбуа, что вполне объяснимо, а Дорис Дюбуа ненавидит меня, что необъяснимо. Она хочет испортить мне жизнь. Она хочет все, что есть у меня. Она хотела Барли и вот теперь хочет Уолтера. Просто для развлечения, чтобы доказать, что может заполучить его. А потом швырнет его мне обратно, как обгрызенную кость с остатками мяса. Почему она это делает? Я видела ее лишь однажды, перед тем как Барли удрал к ней. Он дал денег на какой-то там художественный комплекс для детей-инвалидов и взял меня на открытие, а она была там ведущей. Позже я узнала, что ей за это заплатили пять тысяч фунтов. Дорис перекинулась со мной парой слов и была очень мила. Она расспрашивала меня о моей жизни, и я сказала, что ничем не занимаюсь, что я просто домохозяйка, ожидающая прихода мужа, с работы. Да, у меня есть ребенок, дом, я люблю заниматься садом, и, в общем и целом я довольно скучный человек, но я счастлива. Дорис призналась: «Вы напоминаете мне мою мать» — и раздраженно удалилась, чем невероятно меня удивила. Она направилась прямиком к Барли и пригласила его принять участие в ее шоу в следующем месяце, рассказать о том, почему бизнесмены спонсируют искусство, или что-то в этом роде.

Барли сначала сомневался, стоит ли идти. И я тоже. На таких программах тебя могут выставить настоящим идиотом. Ты честно и откровенно рассказываешь о себе перед камерой, а потом они выдают все это в таком контексте, что ты приходишь в ужас. Если Дорис Дюбуа против частного спонсирования искусства и отдает предпочтение государственному субсидированию, тогда частного спонсора — Барли в данном случае — могут выставить просто напыщенным кретином. Сначала Барли отказался, но Дорис прислала очень милую девочку-искусствоведа по имени Флора — бледненькую красивую девочку с тонкими запястьями, и мы с Барли совершенно неожиданно с ней подружились, как иногда дружат супружеские пары с одинокой женщиной.

Флору заинтересовали наши пятничные привидения. У нее была своя теория — о том, что призраки приходят и из будущего тоже, что они не только тени прошлого. Как-то раз мы втроем просидели всю ночь на пятницу на чердаке, прихватив с собой термосы с кофе и сандвичи, а заодно портативный телевизор. Конечно, ничего не произошло, и приборы Флоры — охотники за привидениями измеряют изменения электромагнитных полей, температуры и всего такого — совершенно не реагировали. Но нам было весело. Для нас с Барли она была своего рода катализатором. У нее были симпатичная серьезная мордашка, прозрачная кожа, белые изящные руки и красивые ножки, но я не испытывала ни малейшей ревности. Слишком она мне нравилась. Так что главным образом из-за Флоры Барли и согласился на участие в программе, и это было концом нашего брака.

Я слышала, что Флора была на свадьбе Барли с Дорис, и меня это огорчило. Впрочем, полагаю, она просто одна из тех, кто говорит: «О, мы не принимаем ничью сторону».

— Вам не следовало говорить Дорис, что вы счастливы, — сказал доктор Джейми Дум. Я снова к нему хожу. — Это было красной тряпкой, если и не для быка, то для раненой коровы. Бедная Дорис Дюбуа очень несчастна.

Сегодня я впервые посмотрела на этого человека как на человеческое существо, а не психотерапевта. Он высокий, широкоплечий, этакий лондонский вариант Харрисона Форда. Он продолжает попытки заставить меня полюбить тех, кого я ненавижу, и возненавидеть тех, кого люблю. Полюбить Дорис Дюбуа и возненавидеть Барли. Он говорит, что я извращенка, но, по-моему, он говорит о себе. В данный момент я странно равнодушна к Уолтеру, словно он никогда ничего для меня не значил. Надеюсь, прежние чувства вскоре вернутся. Смею предположить, что я еще в шоке. Когда я заглядываю внутрь себя, то обнаруживаю, что там все перемешалось и перепуталось. Это трудно объяснить доктору Думу. Моя рана слишком глубока.

После визита к доктору Чандри — опыт, довольно пугающий сам по себе, — после которого у меня сложилось убеждение, что я становлюсь моложе в буквальном смысле слова, причем не только по моим личным ощущениям, но и в глазах других (а какой еще вывод можно было сделать, скажите на милость?) вернувшись, домой, я обнаружила, что Уолтера нет. Я была слишком гордой, чтобы позвонить Дорис, хотя Уолтер и оставил бумажку с ее номером среди тюбиков: с краской, тряпок и бутылочек со скипидаром. Теперь, когда я живу с ним, он пользуется настоящим дорогим скипидаром, а не суррогатом, какой обычно покупают студенты. Часы показали десять часов, потом одиннадцать. Уолтера по-прежнему нет. Я выпила бутылку вина. Открыла вторую: — Полночь. Половина первого ночи. С мольберта на меня взирает леди Джулиет с размытым лицом. Уолтер набросал линии по контуру ее лица, чтобы сузить его до овала Дорис Дюбуа. Колье от Булгари, неизменнее и величественное, спокойно обнимает гладкую шею: посреди всего этого: художественного безобразия. Мой портрет уже снят с мольберта и висит на стене. Я на нем действительно отлично выгляжу. Не такая милая, как леди Джулиет, но все равно хороша. Я нахожу в нем утешение.

Но я больше не могу скрывать от себя самой, что Дорис с Уолтером наверняка заняты не только обсуждением ее портрета. Если, конечно, с Уолтером не произошел несчастный случай. Но на собственном опыте знаю, что несчастный случай — наименее вероятное событие. Сколько раз после того, как Кармайклу исполнилось шестнадцать, обращалась я не только в полицию, но и в больницы с сообщением о пропавшем ребенке, на что слышала лишь смех и слова: «Не волнуйтесь, мамаша, он занимается тем, чем занимаются все мальчики, и скоро вернется». Именно этим он и занимался, только с другими мальчиками, и я уже волновалась насчет СПИДа. Узы любви — жуткая вещь: будь то любовь матери к ребенку или женщины к мужчине, это не что иное, как пожизненный приговор к постоянной тревоге.

Зазвонил телефон. Я кинулась к нему. А потом придержала руку. Пусть подождет, пусть считает, что я давно уже спала сном праведника, когда он соизволил, наконец, позвонить. Это оказался не Уолтер, а Дорис Дюбуа.

— Давай приезжай и забирай своего Уолтера. Он тут валяется пьяный в стельку у меня на полу.

Я поехала туда на такси, действуя как автомат, без всяких эмоций, как часто ведут себя люди, когда случается самое плохое. И она не лгала, там он и лежал, абсолютно голый. А рядом с ним валялись полароидные снимки Дорис Дюбуа, тоже голой.

— Забирай его отсюда, — велела Дорис Дюбуа. — Он просто ничтожество.

— Я расскажу об этом Барли, — сказала я.

— О чем? — спросила она.

Да, действительно, о чем? О том, как Уолтер Уэллс писал ее портрет, но напился до умопомрачения и Дорис пришлось звонить его любовнице, чтобы приехала и забрала его домой?

— Об этих фотографиях, — буркнула я. Наверняка за ними что-то кроется.

— Бог ты мой, этим снимкам сто лет, — пропела она. — Я уже много лет не ношу такой прически, когда волосы закрывают лицо.

И она, ухмыляясь, с вызовом уставилась на меня из-под взлохмаченных волос.

И я просто увезла Уолтера домой. Он был совершенно невменяем, и от него скверно пахло.

— Она открыла мне дверь совершенно голая, — рассказывал он на следующее утро. — Мне следовало сразу же уйти. Но я растерялся. И она совсем мне не нравится, я лишь подумал, что эта баба выставляет себя полной дурой, почему она не пойдет и не оденется? Она говорила о том, что отправит телевизионную бригаду на открытие моей выставки в Нью-Йорке. А потом я практически ничего не помню. Но как я умудрился так окосеть? Я пил лишь газированный оранжад.

И я ему поверила. Разве имеет значение, что человек делал, если он ничего не соображал в тот момент, и у него потом нет об этом ни малейших воспоминаний? Это вряд ли можно назвать изменой. Во всяком случае, если рассуждать здраво. Я же в шоке, по-прежнему в шоке, все кажется каким-то нереальным, кроме воспоминаний о победно смеющейся Дорис Дюбуа. Я вполне могу понять притягательность зла. Это так неожиданно, так эффектно и так сокрушительно, и в результате тебе остается лишь ловить воздух ртом и смеяться. Добро же медлительное и скучное. Любовь можно разрушить в мгновение ока, с помощью такой ерунды, как фотография. Мне нужно время, чтобы снова воссоздать любовь. Нужно переварить все это, чтобы отнестись к произошедшему с юмором и увидеть под правильным углом.

Уолтер вернулся к своему мольберту, сцепив зубы, изучая прищур глаз Дорис, изгиб ее красивого, хорошо известного смеющегося рта. О чем он думает? О ней? У него выпал кусочек жизни. Всего лишь три часа или около того, но, возможно, это как с компьютером. Можно стереть информацию с экрана, чтобы больше ее не видеть, можно высвободить кусок памяти для повторного использования, но все равно все остается здесь, на жестком диске.

Что бы ни произошло в той квартире, это записано на пленке, которую Гарри Баунтифул оставил у портье в Тавингтон-Корте, но я не стану ее слушать. Не хочу ничего, знать. Лучше я поверю Гарри. Пусть пленка остается у портье.

Доктор Джейми Дум — я снова у доктора Дума — говорит, что Дорис Дюбуа хочет уничтожить меня сильнее, чем хочет иметь Барли. Именно, меня она хочет достать. Это я, а вовсе не Барли в фокусе ее внимания. Мне просто не повезло оказаться на ее пути. Она из тех женщин, кто, походя, рушит браки, потому что не смогла разрушить брак своих родителей. Она из тех детей, кто обожает отца и ненавидит мать.

«Почему бы ей просто не умереть, — спрашивает девочка, — чтобы я могла заботиться о нем? Я бы делала это куда лучше, чем она. Я любила бы его, куда больше». И вина за эти мысли будет преследовать ее всю жизнь.

Так что Дорис Дюбуа обречена вечно идти по кругу. Как только я потеряю интерес к Барли, как только отпущу его, она тоже утратит к нему интерес. Она уже начала терять интерес, иначе не принялась бы за Уолтера.

Бедная Дорис Дюбуа, говорит доктор Дум. С тем же успехом: можно жалеть, лавину. Бедная я, говорю я… Он говорит, что это удел всех матерей — получать неприятности от своих дочерей. Откуда, мне знать? У меня, лишь сын, и я уверена, что Кармайкл, хотя и исчезает со сцены, когда дело дрянь, все же не тратит жизнь на то, чтобы сбегать с чужими женами с одной лишь целью досадить своему отцу — из-за того, что слишком сильно любит меня. Он тратит жизнь на безнадежную любовь к мужчинам, которые не любят его. На что доктор Дум наверняка резко возразил бы: он просто воссоздает свое детство, пытается привлечь внимание отца и все такое. Так что я даже не стала с ним это обсуждать. Невозможно выиграть спор у психотерапевта. Помня о своем долге перед судом, он задает несколько вопросов, чтобы убедиться, что у меня нет намерений немедленно пойти и убить Дорис Дюбуа, и на этом сеанс окончен.

Мои гормоны в последнее время разбушевались. Я оценивающе смотрю на доктора Дума и прикидываю, каков он в постели, какие от него могут получиться дети. Я так рано выскочила замуж за Барли, что просто никогда не проходила этот этап и вынуждена делать это сейчас. А может, это всего лишь позитивный перенос: он говорит, что все вначале влюбляются в своих психотерапевтов. Ну, тогда флаг им в руки! «Влюбиться» для него явно означает не то же самое, что для меня. Для него это некая спокойная симпатия, тихая привязанность. Для меня же это сродни землетрясению. Негативный перенос — которого тоже, судя по всему, следует ожидать — для него небольшая неприязнь, ядовитое замечание… А для меня — попытка сбить машиной насмерть.

Доктор Джейми Дум фыркает над моим замечанием о том, что я с каждой неделей становлюсь все моложе и, следовательно, мои эмоции выражаются все более явно. Приятная сказочка, говорит он. Вы всегда хорошо выглядели, даже в самые стрессовые моменты краха вашего брака. Как спокойно и скучно это звучит! Словно это так просто, как будто кусок льда раскололся. Крах вашего брака. Никто не виноват, жара — или что-то в этом роде. Но это, черт побери, кое чья вина, и мне жаль, что я не смогла ее задавить. Но еще могу.

 

Глава 28

10.15 утра.

Флора Апчерч позвонила Барли в офис, расположенный на Верхней Брук-стрит, неподалеку от «Клариджа», и Барли, воспользовавшись своим влиянием, заказал для ленча столик в «Плюще». Удивительно, но в этот день ленч у него не был занят. На сей раз, пришел черед сэра Рональда отменить встречу, но Барли не увидел в этом ничего страшного. Эти вызовы с Даунинг-стрит случаются, время от времени, и им приходится подчиняться. Так что встречу, они перенесли на следующую неделю, когда оба смогут найти окно в своем расписании.

— По-моему, «Плющ» — слишком открытое место, — сказала Флора, несколько его озадачив. Что она имеет в виду? Совершенно очевидно, что между ним и Флорой ничего нет. Она ему как дочь, которую им с Грейс следовало бы иметь. И Дорис это безразлично. Сегодня среда. Шоу Дорис идет по четвергам, так что среда у нее действительно очень занятой день, поэтому Дорис никак не может тут оказаться. Странно, что Флора, тоже работающая над шоу, смогла высвободить обеденное время в среду, но она наверняка все ему сейчас расскажет в процессе уничтожения салата «Цезарь» или лукового пирога. Барли его непременно отведает, поскольку это ленч с Флорой, а не с Дорис. А потом закажет рыбу.

Барли обрадовался звонку Флоры. Иногда ему было приятно, когда напоминали о прошлой спокойной жизни с Грейс, о тех днях, когда Уайлд-Оутс был еще цел и назывался Мэнор-Хаус, где была привычная постель и умиротворяющая фигура жены под простынями. Не то чтобы он был отчаянно несчастлив с Грейс, просто ему надоело. Ему была нужна женщина более жизнерадостная, более активная, и он обрел такую в лице Дорис. Конечно, живя с Грейс, он время от времени ходил на сторону, чтобы подзарядиться энергией. С Дорис он на это не осмеливался, да и к чему? Дорис оказалась неутомимой сексуальной партнершей, даже слегка чересчур. Он приходил в офис довольно уставшим, а это не очень хорошо. В хорошем настроении, да, но несколько потеряв деловое чутье. Может, чтобы быть в форме, стоит переключиться на схему: больше секса ночью, меньше утром?

Скоро день его рождения. Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует, а он чувствует себя молодым. И благодарить за это ему нужно Дорис. И она не устраивает суеты вокруг этого, как делала Грейс, излишне подчеркивая и выставляя на всеобщее обозрение течение лет. Возраст — это нечто касающееся только тебя.

Но при этом Барли, слушая тихий голос Флоры, живо вспоминал ту ночь, когда они охотились за привидениями, поглощая кофе с сандвичами. Неожиданно болезненное счастливое воспоминание. Мягкое бедро Грейс, прижавшейся к нему в темноте, ее тихий смех, внезапно вернувшееся сексуальное влечение, удивившее его. Но без Флоры, как катализатора, этого не произошло бы. Брак, который нуждается в присутствии кого-то третьего, чтобы возродиться, не может быть таким уж хорошим. А вскоре после этого он появился в шоу Дорис, и они сблизились, и все. А Флора пришла на свадьбу, и выглядела очень красивой и радостной, поэтому Барли решил, что она сочла оформление его с Дорис отношений хорошим делом и была на его стороне при разводе с Грейс. Не то чтобы тут требовалось принимать чью-либо сторону, по крайней мере, до того момента, как Грейс попала под суд, попытавшись сбить Дорис своим «ягуаром», чем несказанно ее перепугала и огорчила. Дорис совсем не такая черствая, как кажется. Грейс всегда была паршивым водителем. Даже не смогла ехать достаточно прямо, чтобы задавить Дорис. Дорис же за рулем чувствует себя уверенно, водит ровно и хорошо. Надо будет позвонить в «Булгари» и узнать, как там продвигается дело с ожерельем. Когда дойдет до оплаты, ему придется немного взять из основного капитала. Из тех денег, что на Каймановых островах. Он выкрутится. Всегда выкручивался. Ну, почти всегда.

Ленч с Флорой, без Грейс. Ему никогда не приходилось опасаться измены Грейс. Это просто не в ее натуре, хотя как только она оказалась свободной, просто поразительно, с какой скоростью она обзавелась другим мужчиной. И это причинило Барли боль. И он отлично видел, что неверность вполне свойственна импульсивной натуре Дорис, но она слишком занята. Где ей найти время на внебрачные развлечения, да и зачем? Разве его, великого Барли Солта, недостаточно, чтобы удовлетворить сердце, разум и тело? Слава Богу, злосчастный утренний эпизод не задел ее, да и его самого. Точно так, как одной лишь мысли о снотворном, лежащем в шкафчике в ванной на случай необходимости, вполне достаточно, чтобы обеспечить хороший ночной сон, так и мысли о «Виагре» придают уверенности в собственной сексуальности.

Луковый пирог, пирожки с рыбой. Можно еще съесть и картофель с майонезом. Да, и вино. Калифорнийское. Он всегда пил французские вина, пока не появилась Дорис и не придала ему уверенности в себе.

11.10 утра.

Дружеский звонок от члена правительства. Барли не следует волноваться — на тот случай, если он все же волнуется. «Озорная опера» — один из любимых правительственных проектов, от него так вот просто не откажутся. Хотя, конечно, есть небольшой разворот в сторону науки и переработки отходов, что означает, что проект Биллибоя Джастиса действительно грандиозный. Все равно размещение перерабатывающего завода более вероятно в Уэллсе, чем в Шотландии. Сейчас идут кое-какие пересуды, увязываются операции с люизитом в Европе и просроченная чистка Селлафилда, а само слово «ядерные» — все равно, что красная тряпка для быка. Проект оперы, может, и вызывает зевоту у некоторых, но он, по крайней мере, безопасен. Никогда еще властям на юге не шли на пользу волнения на севере, они и так недовольны большую часть времени, и никому не нужно, чтобы там действительно произошел взрыв.

Из отдела по связям с общественностью фирмы Барли позвонили в «Харродс» и заказали дюжину бутылок отборного вина, чтобы доставить его другу в правительстве. Рождественский подарок. При нормальном раскладе Барли пригласил бы его к себе на уик-энд, но в данный момент об этом и речи быть не могло.

11.20 утра.

Сообщение из приемной. Не может ли он уделить минутку своему шоферу, Россу? Барли надеялся, что это никак не связано с Дорис, у которой был зуб на Росса. Похоже, она хочет, чтобы их возил молодой тощий парень. Ей не нравится, как Росс выглядит, не нравится его акцент, его перхоть, его живот. Теперь вот она затеяла взвешивать Росса каждую пятницу. Барли подозревал, что это просто такой прием. Ставишь перед служащим некую приятную, но практически невыполнимую задачу якобы в его собственных интересах, а когда он с ней не справляется, у тебя есть все основания его уволить.

Дорис жаловалась, что Росс на стороне Грейс. Барли же полагал, что Россу глубоко наплевать, кто сидит рядом с Барли на заднем сиденье, хотя иногда недовольство и сквозило во всей мощной фигуре шофера. Росс считал, что его дело — возить Барли, и был верен своему хозяину. Однако теперь общение со служащими Дорис взяла на себя, заявив, что Барли слишком мягок и платит слишком много, а служащие его за это лишь презирают. Ее методы уже стоили ему одного сотрудника отдела по связям с общественностью, трех садовников и горничной. Барли не хотел, чтобы Росс ушел. Росс знал в Лондоне все улицы и закоулки и знал, как в случае необходимости уходить от неприятностей. В наши дни просто необходимо иметь шофера, который заодно и телохранитель. Придется Барли поговорить об этом с Дорис.

Пришел Росс и сказал, что принес заявление об уходе, Он взвесился в клубе здоровья, который ему порекомендовала бывшая миссис Солт, и обнаружил, что с тех пор, как Дорис заставила его сесть на диету, прибавил три фунта. Нет, с весами все в порядке, они принадлежат клубу. Ему предложили другую работу, в детективном агентстве. Барли убедил его остаться до конца года. Росс, чуть ли не со слезами на глазах, согласился.

11.40 утра.

Позвонила Дорис.

— Просто звоню сказать, что, люблю тебя и что у нас сегодня потрясающее шоу. Я видела клип Лидбеттера, — Лидбеттера прочили в победители конкурса Тернера, — он просто фантастический! Нам позволили снять его в замедленной съемке. Этот парень наступает па пятки Блахнику…

— Дорис, — перебил Барли, — ко мне только что поднимался. Росс. Он принес заявление об уходе. Я этого не, хочу. Он мне нравится.

— Он слишком жирный, — заявила Дорис. — Слишком из двадцатого века. Мы заслуживаем лучшего, чем Росс.

— Дорис, я веду дела с русскими. И мне нужен телохранитель, — Интересно, а действительно ли нужен? Проект «Озорная опера» набирает обороты, но не вредно лишний раз, показать Дорис, с каким человеком она, теперь связана.

— Бог ты, мой! — воскликнула. Дорис. — Да, Росс такой медлительный, что: даже в корову, из «калашникова» не попадет!

Интересно, не приняла, ли она наркотик? Но ведь, это невозможно, правда? Она сказала, что они ей не нравятся.

— Он согласился остаться до конца года. И я не желаю больше никаких взвешиваний.

— Ну ладно, — легко уступила Дорис. — Раз уж он остается всего лишь до конца года. Ой, какие мы сегодня серьезные!

Барли забыл сказать ей, что обедает с Флорой.

11.45–12.15 дня.

Потоком шли звонки от архитекторов и инженеров, желающих заключить контракт или предлагающих свои услуги. Бизнес процветал. По всему городу, по всей стране строились офисные здания и центры искусств. И мосты. Но чем меньше о них говорить, тем лучше. Слава Богу, он теперь никакого отношения к этому не имеет. Эти периоды резкой деловой активности — ему говорили, что они совпадают со вспышками на Солнце, — когда-то сопровождались попискиванием факсов по всему офису, но теперь царила тишина: вся связь шла через быструю и тихую электронную почту. Целых двадцать посланий поджидали его на компьютере — пусть подождут, — и не меньше пятидесяти поступили в отдел по связям с общественностью.

Он был бы куда счастливее, если бы заложил фундамент «Озорной оперы» еще полгода назад. Он ненавидел это время, когда все средства уже приготовлены, а ты вынужден ждать, пока власти дадут тебе зеленый свет. Хорошо хоть, в этой стране власть меняется методом выборов, а не государственных переворотов.

Он никогда даже не думал о том, чтобы вести дела в Африке или Полинезии.

12.30 дня.

Звонок от Миранды из приемной.

— К вам пришла молодая леди. Ну, не совсем молодая. Я точно не знаю, что ей нужно, но она говорит, что это личное.

— Я собираюсь на ленч в «Плющ».

— Ой! Но она уже едет наверх. Простите, сэр, я не могла ее остановить. Она оставила внизу свою сумку с покупками.

— Ладно, я с ней разберусь.

Она назвалась Наташей. Для Барли она была вполне молодой. У нее оказались высокий пышный бюст, тоненькая, перетянутая ремешком талия, длинные стройные ноги, золотые босоножки на высоченных каблуках и масса золотисто-рыжих кудрей. Она говорила на очень скверном английском и очень быстро. Она начала расстегивать свою белую кружевную блузку, не успев даже войти, обнажая загорелые веснушчатые груди. Барли слишком изумился, чтобы поднять телефонную трубку и позвать на помощь. Она сказала, что ее прислал ее друг, мистер Макаров, чтобы узнать, не может ли она чем-либо помочь Барли. Она знает, что у него есть свободный обеденный час.

Макаров? Знакомая фамилия, но не настолько. Кажется, кто-то с таким именем присутствовал на благотворительном аукционе леди Джулиет. Том самом, с которого Грейс уехала вместе с художником. Тот, что стоял рядом с Биллибоем Джастисом? Похоже, дело нечисто. Явная и откровенная ловушка с приманкой. Когда-то такие девушки, работали в московских гостиницах, нашпигованных установленными КГБ в канделябрах громоздкими камерами. И вот теперь они перебрались в Лондон, а камеры и микрофоны стали такими крошечными, что легко прячутся под бретельку бюстгальтера и резинку трусиков. Откуда она знает, что его встреча за ленчем не состоится?

Он вышвырнул ее вон прежде, чем она успела раздеться еще больше, но она оставила визитку, облизнув при этом свои пухлые губки.

12.45 дня.

Когда он спустился вниз, в приемную, Миранда веселилась вовсю. Миранда работала у него в рамках государственной программы занятости молодежи. То есть работала даром, пока государство выплачивало ей пособие. Барли подумал, что вполне может предложить ей нормальную работу. Она умница, с чувством юмора и трудолюбивая, хотя и любопытна, плохо говорит, и с орфографией у нее нелады. Но, по крайней мере, она изредка моет голову, куда чаще, чем многие из нанимающихся на работу, и волосы у нее лежат волной, а не висят грязными соплями.

Они вместе заглянули в оставленную Наташей сумку. Двадцать пар прозрачных трусиков с лифчиками в красную и золотую крапинку, двадцать пар леопардовых, двадцать — оранжевых с синими рыбками. Двадцать кожаных ремешков.

— Она за ними вернется, когда вспомнит, — сказала Миранда. — Жуть, какая.

— По-моему, очень даже неплохие, — заметил Барли. — Но почему по двадцать?

— Это нашествие, — сообщила Миранда. — А другие девушки, наверное, слишком заняты, чтобы самим ходить по магазинам. Не повезло нам, англичанкам. Мы вынуждены сидеть за столами в конторах. А как еще зарабатывать себе на жизнь, когда понаехали вот такие?

Барли решил, что, по всей видимости, не он один удостоился персонального внимания и, скорее всего, неправильно расслышал это имя — Макаров, — да и пет ничего такого уж страшного в том, что этой женщине было известно, что он собирался обедать один. Он и обедал бы один, не позвони ему случайно Флора. Многие мужчины, получи они такое предложение, как он только что, отказались бы от любых деловых встреч. А он с легким сердцем отправился в «Плющ». Он действительно устал, причем не только морально и эмоционально, но и физически.

 

Глава 29

— Грейс, — обратился Уолтер к своей возлюбленной, — если бы ты смотрела на меня глазами постороннего, то, сколько бы лет ты мне дала?

— Около сорока, — ответила она. — Но я всегда очень плохо определяю возраст.

Был вечер. Приближалась ночь. В окно стучали дождь и ветер. Им было хорошо вдвоем, и что бы там ни произошло тогда в квартире Дорис, теперь они над этим только смеялись. Как быстро женщины все забывают, да и мужчины тоже. Жизнь, сегодня совершенно невыносимая, завтра покажется вполне терпимой, во всяком случае, если в сексе выступать единым фронтом.

А без этого пары быстро распадаются и начинают существовать по отдельности. Быть одиноким, может, и благородно, но быть вместе, как говорил апостол Павел, намного лучше.

Лицо Дорис на портрете было уже почти закончено и выглядело несколько странно на пышном теле леди Джулиет. Уолтер как раз собирался приступить к сужению его форм. Придется размыть фон и слегка сгладить контуры. Ему нравилась идея замены бело-полосатого фона на чисто синий, каким он стал сейчас, но он смутно припоминал, хотя и не был уверен, что Дорис хотела портрет совершенно нетронутым. За исключением двух основных, как она говорила, вещей: голова леди Джулиет должна быть заменена на ее голову, а фигура должна казаться не больше десятого размера, даже восьмого, если это возможно. Уолтер сказал Грейс, что чувствует себя обязанным удовлетворить ее запросы.

— Но у тебя же есть принципы, — возразила Грейс. — Тебе нужно заботиться о своей репутации.

— Я подорвал ее, когда принял этот заказ, — ответил Уолтер. — Какой художник в здравом уме согласится на такую халтуру?

— Гойя, — мгновенно нашлась она, и от этого Уолтер почувствовал себя лучше. Когда новый заказчик стучится в дверь, то для художника самое разумное — изобразить энтузиазм по этому поводу. Так что ничего зазорного в этом нет. Принципы хороши, когда вы можете себе их позволить. Уолтер решил не беспокоиться об этом. А в остальном все шло хорошо. Американцы сказали ему, что с ними связалась британская кинокомпания, желающая заснять частный просмотр, если удастся согласовать сроки. Интересно, что это за компания? Надо будет позвонить в галерею и спросить.

— Мы станем богатыми! — воскликнула Грейс. Для нее ее деньги были его деньгами, а его — ее. Если он слишком не загордится, они могут быть так счастливы!

Уолтер предупредил ее, что американская галерея получит пятьдесят процентов от выручки, «Блумсдейл» тоже откусит свой кусок, агент заберет пятнадцать процентов, а налоговая служба — двадцать пять, если он продаст несколько полотен, и сорок, если больше. Так что нет, богатым он не станет. Разбогатеть можно, только если твои картины продаются дороже десяти тысяч фунтов. Но он может стать уважаемым. Уолтер хотел уважения. Ему не нравилось покровительственное отношение. Не нравилось быть молодым. Его раздражало, когда его воспринимали как аутсайдера из числа молодых художников, он хотел войти в круг маститых авторов, где и он сам, и его работы чувствовали бы себя гораздо комфортнее.

— Ты уже и так выглядишь достаточно взрослым, — заверила, она. — При таком освещении ты практически можешь сойти за сорокалетнего.

— Это хорошо, — кивнул он. — Сорок — в самый раз. Но мне бы не хотелось становиться старше.

— А я не хочу становиться намного моложе, — сказала она. — Это доставляет массу беспокойства.

— Но ведь это не на самом деле, правда? — спросил, он, — Это лишь в нашем воображении?

Грейс выдернула у него еще один седой волос. Его брови стали заметно гуще. У нее начались месячные.

Она периодически хватается за живот и пьет аспирин. А если она забеременеет?

— Конечно, это лишь в нашем воображении. Дорис, хотя ее голова все еще сидела на корпусе несколько странно (Уолтеру придется над этим поработать), улыбалась им вполне доброжелательно, как когда-то леди Джулиет. Грейс убедила Уолтера нарисовать ее по возможности доброй, памятуя о том, какой она была от рождения, а не какой стала. Какой Дорис могла бы быть, если бы однажды не влюбилась в собственного отца, согласно теории доктора Дума, и не научилась ненавидеть собственную мать, а, следовательно, и всех женщин. Убедить Уолтера оказалось весьма непростым делом, но ей это все же удалось.

— Мы делаем это, чтобы уменьшить существующее на земле зло, — терпеливо объясняла ему Грейс. — Мы должны смотреть на себя как на поборников добра и искать хорошее во всем, даже в Дорис.

Она помешала ему добавить в краску кипяченого льняного масла, от которого лет через сто лицо Дорис почернело бы. По крайней мере, теперь он пользуется хорошей грунтовкой, а не дешевым заменителем, как раньше. Но нет ли каких-то добавок в той краске, что Уолтер недавно купил? Потому что иногда, когда они просыпались утром, обнаруживалось, что новая краска плохо держится, немного стекает, даже трескается, смазывая края губ Дорис или сужая ее глаза, отчего она выглядит не очень красивой. Эффект был совсем иным, не как тот веселый шарж, теперь закрашенный, который Уолтер сделал тогда при помощи акриловых красок. В этом изображении было что-то тревожное и немного жуткое.

Уолтер позвонил производителям красок, которые заверили его, что больше никто не жалуется и их продукция тут ни при чем. Они даже нахально высказали предположение, что, возможно, холст не подготовлен как следует. Так что Уолтер просто исправлял огрехи и молил Бога, чтобы лак, которым он покроет законченную работу, сделал свое дело и удержал лицо Дорис на месте.

Грейс созналась Уолтеру, что у нее есть сделанная Гарри Баунтифулом запись его встречи с Дорис. Уолтер сначала разозлился, на что имел полное право. А потом рассмеялся и сказал, что когда они наберутся смелости, то отправятся вместе в Тавингтон-Корт и прослушают эту пленку, и он восстановит выпавшие из его жизни часы.

 

Глава 30

Флора выглядела бледной и сердитой, но очень красивой. На ней были коротенькая цветастая юбочка, легкий джемпер и ниточка жемчуга на шее. Она пришла в «Плющ» без пальто, поэтому дрожала от холода, пока ела салат «Цезарь». Но постепенно она согрелась, и даже щечки у нее порозовели. Она знала так много о всяких мрачных эпизодах из области искусства, культуры и истории, которые обычно приводили Барли в изумление. Но благодаря Дорис он стал разбираться во всем этом несколько лучше.

За четыре месяца, прошедших с того времени, когда Флора собирала материал для шоу, в котором должен был принять участие Барли, и до непосредственной записи передачи, Барли понял, насколько он на самом деле невежествен, необразован и несведущ. Когда заходила речь о Брунеллески, Ван Эйке или о меценатстве Медичи, Барли тут же переставал что-либо понимать, не имел даже представления, в каком веке это было. Грейс тоже толком ничего не могла подсказать, но все же знала чуть больше Барли, и это тоже его огорчало. Кто такой Савонарола? Барли думал, что это сорт салями. Оказалось, нет. Известный религиозный фанатик древности. Флора это знала, Дорис знала. Грейс высказала предположение, но ошиблась: она подумала, что это философ-марксист. А Барли просто выставил себя полным идиотом.

Одной из причин, по которой Барли женился на Дорис — и он этого не отрицал, — было желание избавиться от чувства, что он неровня всем этим архитекторам, политикам и дизайнерам, с которыми ежедневно общался и которые все пооканчивали университеты, а большинство даже Оксфорд или Кембридж. Конечно, Барли обладал талантом делать такие деньги, каких большинству из них отродясь не увидеть, но по какой-то таинственной причине их уважали куда больше, и Барли хотелось того же.

Он не желал слышать никакой критики в адрес Дорис — она ведь его жена, в конце концов, — и надо отдать должное Флоре: она не стала выплескивать на него свой гнев. Когда они поглощали закуски, она лишь сказала, что Дорис ее уволила и она теперь без работы.

— Увольнять она умеет, — осторожно проговорил Барли. — Она даже Грейс уволила.

И рассмеялся. Он поинтересовался у Флоры причиной. Должна же быть какая-то причина? Наверное, она что-то не так сделала. Росс, например, отказался худеть. Будь у него хотя бы немного самодисциплины, он похудел бы как минимум на фунт. Так в чем дело? — Я была в белом платье на вашей свадьбе, и мои ноги лучше, чем у нее, — быстро ответила Флора. — Я переплюнула невесту.

Барли автоматически посмотрел вниз, чтобы убедиться, так ли это. Ноги действительно оказались стройными, хорошей формы, возможно, чуть полнее в икрах, чем у Дорис. У Дорис ноги очень длинные, но, на его взгляд, слишком худые. И, кроме того, у Флоры очаровательные коленки.

— Перестань! — сказал Барли. — Это же полнейшая чушь.

— И ты слишком долго на меня смотрел, — продолжила Флора, — а она это заметила.

— Ты была такой очаровательной, — беспомощно пробормотал Барли. — Но почему сейчас? Если ты права и причина именно в этом, то почему она так долго выжидала, почему не уволила тебя сразу?

— Потому что хотела найти кого-нибудь на мое место, и думает, что нашла, — сообщила Флора. — Только это не так. С Джасмин Орбакл я вместе училась в художественном колледже. Сейчас она работает в компании «Булгари», а до этого занималась изучением древних украшений. Я ее предупредила, так что теперь она никуда не уйдет, и это означает, что у Дорис никого нет.

— О Господи! — Трудно сказать, на чьей он был стороне. — Это плохо.

— Это особенно плохо потому, что скоро шоу в поддержку присуждения Лидбеттеру премии Тернера всех перестанут интересовать. А он ее просто-напросто не получит. Публика сыта по горло всей этой помойной культурой. А критики согласятся с мнением публики. Будет колоссальный провал, и у Дорис целых три программы пойдут коту под хвост.

— Каждый может иногда допускать ошибки, — заметил Барли. — Как правило, шоу на высоте. Поэтому у него такой успех.

— Благодаря мне, — отрезала Флора. — А вовсе не Дорис. Дорис хороша тем, что знает всех и вся в мире искусства, но она не способна отличить хорошую картину от хвоста автобуса. Она висит на волоске. Ты знаешь об этом?

У Барли отвисла челюсть. Официант спросил, все ли в порядке. Барли сказал, что да, все хорошо.

— На нее многие точат зубы, — продолжала Флора. — А со временем врагов может стать еще больше. Она не единственная, кто ждет лишь удобного предлога, чтобы уволить человека. Штука в том, что она нуждается во мне, и я хочу, чтобы ты ей это сказал. Ради нее же самой. Потому что и к Дорис можно очень хорошо относиться, хотя она и чудовище.

Барли сказал, что ему это хорошо известно. Флора заметила, как странно мы относимся к людям, которых любим. Мы редко любим их за то, что они хорошие люди. За исключением разве что Грейс. Она, Флора, глаза выплакала, когда их с Барли брак распался, и ездила к Грейс в тюрьму, но Грейс отказалась ее видеть.

— Она вообще никого не желала видеть, — ответил Барли.

— Я молюсь за нее, — сказала Флора.

— Продолжай в том же духе, — посоветовал Барли. — Потому что, насколько мне известно, она очень счастлива.

Он охотно попросил бы Флору помолиться и за него тоже, но постеснялся. Ему хотелось заплакать, что не часто делают взрослые мужчины в «Плюще». Через пару столов от них сидели четверо новоиспеченных пэров — люди искусства, архитектуры, оперные певцы, кое-кто с телевидения. Они пили розовое шампанское — большую бутылку — и казались весьма довольными жизнью. Барли подумал, что если слухи о новом подъеме науки верны, им не стоило бы так веселиться. Но они радостно помахали Барли, который встречался с ними на многочисленных совещаниях по проекту «Озорной оперы». Он вежливо помахал в ответ. Они наверняка подумали, что Флора — его любовница. Это плохо. Спутницы лордов были из тех женщин, что не очень много времени тратят на свою внешность. На них красовались длинные облегающие платья, явно пошитые в шестидесятых. Мини-юбки попросту прошли мимо них, пока они размышляли о более серьезных вещах. Мало кто из женщин умеет одеваться, Грейс чувствовала себя вполне уютно в одежде, более подходящей для работы в церковном саду годах примерно в пятидесятых. Дорис же носит все, что рекомендует «Татлер». Лицо Флоры больше соответствовало эпохе Медичи — этакая средневековая бледность, — но ее одежда и стиль в целом, безусловно, из настоящего, Барли это нравилось. И к тому же у нее такие изящные запястья.

 

Глава 31

Этель Ханди тридцать девять. Во всяком случае, она так говорит. У нее приятное лицо с мелкими чертами и короткие темные волосы. Она выглядит уверенной в себе и хорошо разбирается в бухгалтерии. Она носит облегающие блузки и юбки. Она слямзила восемьдесят тысяч фунтов у своих нанимателей-букмекеров и получила за это три года. Она пыталась расплатиться с кредиторами и человеком, шантажировавшим ее кое-какими откровенными снимками, сделанными, когда ей было шестнадцать лет. Он грозился показать их ее пожилым родителям. Это он делал снимки. Этель считала, что ее хозяева эксплуатируют и ее, и публику. Она подумала, что если даст шантажисту то, чего он требовал, то он оставит ее в покое и отстанет. Но он не отстал. Он сдал ее полиции и смылся с ее лучшей подругой и деньгами. Ее приговорили к трем годам. Тюремная администрация оказалась более мягкосердечной, чем судья, и предоставила ей все возможные привилегии.

Когда я сидела в тюрьме, Этель стала мне хорошим другом. Она защищала меня от других. Грейс не может разговаривать иначе, объясняла она им. Ее отец доктор. И не может не плакать. Она любит своего мужа, а ее муж предал ее. Да, это она та женщина из газет, которая пыталась убить любовницу своего мужа. Нет, она не хочет наркотиков. Она не виновата, что Сэнди (одна из женщин-охранниц) положила на нее глаз. И она тоже не любит, когда ее трогают, просто не плюется и не рычит, как вы, животные. Нет, Грейс, если в меню ланкастерское жаркое, не бери его, кто-то нашел в нем овечий глаз, возьми вместо него что-нибудь вегетарианское. Нет, она не передаст через своих посетителей письма на волю. Ее посетителей обыскивают, как и всех прочих.

Я у Этель в долгу.

Этель нянчилась со мной и отвечала за меня, пока мои мозги не встали на место, и я не перестала хныкать. Это произошло тогда, когда я по совету Этель перестала принимать транквилизаторы. Мы сидели в камерах по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Меня научили думать о себе «мы», а не «я», а об администрации — «они». Воспринимать себя как отдельную личность, как трогательную и невинную жертву обстоятельств — занятие бесполезное. Пару недель я просидела с убийцами и хулиганками, действительно страшными, но они, должно быть, решили, что я вполне безобидна, и переселили меня в другое крыло — к мелким нарушительницам, тем, кто сидел по приговору мирового судьи, а не Верховного суда: сорокалетние скандалистки, семнадцатилетние девчонки, стащившие в магазине губную помаду. Очень многие сидели за наркотики, а одна семнадцатилетняя, у которой на воле остался месячный ребенок, получила три месяца за кражу крабовой закуски. «У судьи на меня зуб. Я как-то перепихнулась с ним на заднем сиденье, с этим старым вонючим козлом». Мы могли смотреть телевизор, и в конечном итоге я уже отлично знала сбежавших Джуди и Ричарда. Мы могли посещать занятия по кулинарии и уходу за детьми. Обычное дело: все стараются изо всех сил, но заведение в целом оказывается куда хуже, чем его отдельные части. Там пахло мочой, и дезинфекцией, и никогда не было тихо. Даже в три часа ночи внезапные звериные вопли, рев и стоны, вызванные отчаянием и яростью, нарушали тишину. Имелся один мужчина — охранник, которого ненавидели буквально все и который проводил выборочный личный обыск, У него были мясистая рожа, поросячьи глазки и рыхлое тело. Он смотрел на нас одновременно с брезгливостью и вожделением. «Представь его голым», — посоветовала Этель, что заставило меня рассмеяться. Нет, я действительно у нее в долгу.

Когда мы с Уолтером добрались наконец до Тавингтон-Корта и спросили у мистера Циглера пленку со сделанной Гарри Баунтифулом записью встречи Уолтера с Дорис, он ответил, что отдал ее Этель для передачи мне. Но ни в квартире, ни где-либо поблизости следов Этель не обнаружилось. И чемодан ее исчез. Уолтер грустно заметил, что, наверное, она решила воспользоваться этой пленкой для шантажа. Я вкратце изложила Этель историю с Уолтером, леди Джулиет, портретом и ожерельем от Булгари, которое желала заполучить Дорис. Этель видела портрет на мольберте. И уж, конечно, была наслышана о Барли и Дорис Дюбуа, поскольку, пока мы с ней сидели в тюрьме, я по правде говоря, только об этом и могла говорить. Это она сказала мне, что лучшее лекарство от мужчины — другой мужчина, и оказалась совершенно права. Какой бы воровкой и растратчицей она ни была, Этель мудрая и, как я думала, хорошая.

— Она никогда так со мной не поступит, — возразила я. — Только не Этель. Она моя подруга!

— Еще как, поступит! — заявил Уолтер. — Я знаю жизнь. — И знаю, на что способны люди. Если они и молятся об избавлении от искуса, так это потому, что именно искушению и не могут сопротивляться. Мой отец мне это хорошо растолковал.

— Ох, Уолтер, иногда ты высказываешься как…старик. В точности как твой отец.

— А ты такая, молодая и восторженная, — сухо отрезал он.

И я поняла, что если и дальше так пойдет, то я его потеряю. С ним мне нужно тщательно выбирать слова.

 

Глава 32

— Послушай, Дорис, — произнес Барли за завтраком в отеле «Кларидж». Он настоял на яичнице с беконом, жареном хлебе, колбасе и помидорах. Дорис пришла в ужас, но он заявил, что ему предстоит тяжелый день. Завтрак подали не на подносе, как обычно, а на столике на колесах, с подогретыми тарелками под металлическими крышками. — Ты действительно собираешься поддерживать Лидбеттера? Дело в том, что у меня есть причины полагать, что он не получит премию. А ты, как и я, можешь иногда ошибаться, но ведь не постоянно. Просто не очень его превозноси.

Она пристально посмотрела на него из-под взлохмаченных волос. Она давно не стриглась.

— Барли, — сказала она, — с тех пор, как я за тебя взялась, ты узнал кое-что об искусстве, но недостаточно, чтобы знать вот это. С кем ты говорил? Это либо та сука леди Джулиет, которая меня ненавидит, либо твоя бывшая жена Грейс, которая живет с победителем будущего года, Уолтером Уэллсом. Или это Флора Апчерч.

— Ни с кем из них, — отрезал Барли, но Дорис была не тем человеком, которого можно обмануть. Грейс он лгал вполне безнаказанно, и хотя она зачастую и понимала это, но обычно была готова принять его мнение, что ложь приносит меньше вреда, чем правда. Грейс в отличие от Дорис допускала, что все мы живем в мире половинчатых, а не идеальных решений. Дорис томно зевнула.

— Дорогой, я отлично знаю, что ты обедал с Флорой в «Плюще» и решил мне об этом не говорить.

И вместо того, чтобы рассердиться, она, едва дождавшись, когда обслуга покинет номер, потащила его в постель и проявила такой пыл и изобретательность, что он даже не успел собраться с мыслями. К своему огромному облегчению, он доставил ей удовольствие, даже не успев начать беспокоиться.

— Откуда ты знаешь? — спросил он потом.

— Невозможно посетить «Плющ» тайком, — ответила она. — Тебя обязательно увидят.

— Флора лишь хотела, чтобы я предупредил тебя насчет Лидбеттера, — сказал Барли.

— Нет, — возразила Дорис, — она хочет вернуться на работу. Что ж, пусть возвращается.

Потом Дорис захотела пойти в «Булгари» и поторопить их с ожерельем, но Барли, подбодренный протеинами и плотным завтраком, заявил, что не может тратить на это время. Затем, подумав, он добавил, что ей не стоит идти туда и осложнять жизнь Джасмин Орбакл.

— Иначе что? — сузила глаза Дорис.

— Ничего, — осторожно ответил Барли, подумав, что на сегодня и так добился больше чем достаточно, а так оно и было.

Дорис не стала тратить утро на телефонные звонки и хождение по магазинам, а направилась прямиком на студию. И это испортило ей настроение. В приемной ее ждали двое посетителей. Довольно невзрачная женщина, явно не имеющая никакого отношения ни к СМИ, ни к искусству, и хваткий на вид мужчина-иностранец в пальто из верблюжьей шерсти и с золотой булавкой для галстука в форме «конкорда». Они представились как Этель и Хасим и сказали, что хотели бы поговорить с ней наедине. Дорис ответила, что она очень, очень занята, и спросила, не хотят ли они договориться о встрече в какое-нибудь другое время. Они ответили, что это в ее же интересах — переговорить с ними сейчас же. У них были пропуска, выданные охраной на входе, поэтому Дорис решила, что ей нечего опасаться. Она повела их в студию и на съемочную площадку. В свое время она обнаружила, что, когда разговариваешь с судебным приставом — а из-за своей привычки к мотовству она нередко попадала в затруднительные ситуации — на съемочной площадке, он, частенько забывает, зачем, собственно, пришел, и просто сбегает отсюда в мир реальной действительности, оставляя Дорис в покое. Мир телевидения — оборудование на кронштейнах под высокими потолками, яркий свет софитов, толстые кабели и сама площадка с блестящим, неестественно чистым столом и удобными креслами — создает ощущение, что вся планета смотрит на тебя.

Она чувствовала, что визит этой парочки сулит ей неприятности, хотя и не могла понять, какие именно. Может, это как-то связано с Уайлд-Оутс? Архитектор и дизайнер ворчали по поводу назначенного на двенадцатое декабря срока сдачи работ, до которого оставалось всего лишь две недели, и ей пришлось велеть юристам написать им довольно жесткие письма. В них подробно разъяснялось, что согласно подписанным ими контрактам — да, конечно, это напечатано мелким шрифтом, но они ведь, безусловно, читают то, что напечатано мелким шрифтом? Она, Дорис, всегда читает. Итак, в случае если они не закончат работу в срок, то больше не получат от нее ни пенни и будут обязаны вернуть ей те деньги, которые она им уже заплатила. А если они привлекают к работе других строителей, то, по условиям контракта, обязаны платить им из собственного кармана, поэтому лучше им оказать давление на ребят из «Белградия билдерс», чтобы те работали, как следует.

Двенадцатого декабря у Барли день рождения. Дорис любит его и хочет устроить ему такой праздник, который запомнится надолго.

Но ее гороскоп в «Дейли мейл» предостерегал от опрометчивых поступков в защиту ее справедливого дела, напоминая, что бархатная перчатка лучше железного кулака. Дорис никогда еще не видела подтверждения этому в жизни, однако она доверяла астрологам «Мейл» и поэтому действовала несколько осторожнее. Она была в ярости оттого, что Джасмин не приняла ее предложение, и была совершенно уверена, что к этому приложила руку Флора. А, узнав, что Барли, не сказав ей, сводил Флору в «Плющ», она пришла в совершенное бешенство. Однако повела себя очень аккуратно.

Разве она не молодец? «Мейл» могла бы ею гордиться. И с этой парой она тоже поведет себя очень аккуратно. Она давно поняла, что незнакомые люди и события, которые застигают нас врасплох, часто бывают посланы нам судьбой — либо к добру, либо наоборот. Сотрудники «Булгари» не пошли у нее на поводу, чем несказанно ее удивили, но ведь именно поэтому она познакомилась с Уолтером Уэллсом и получила возможность отомстить леди Джулиет, что она и собиралась сделать. Если не можешь добиться результата одним способом, надо добиваться другим. Не забыть бы подтвердить Манхэттенской галерее, что она с командой приедет туда снимать фильм за неделю до Рождества. Дорис всегда выполняет свои обещания. К весне Уолтер Уэллс станет знаменит и влюбится в нее, Дорис, как и Барли. Она посмотрит, как пойдут дела с проектом «Озорной оперы», прежде чем решить, останется Барли ее мужем или нет. В наше время нет ничего предосудительного в том, чтобы афишировать свои любовные связи: сейчас эра открытости, секретность не в моде. Пока платишь своим юристам, можно не стесняться в любовных делах.

— Это Хасим, — сказала женщина, назвавшаяся Этель. Ее лицо казалось смутно знакомым. — Он — член иорданской королевской семьи. Он потомок хашимитов. Между прочим, слово «ассасин» имеет арабские корни.

— Очень интересно, — небрежно бросила Дорис. У него с собой есть нож или пистолет? — Я как-то делала передачу о художественных сокровищах Иордании, и они действительно были просто великолепны. Чем могу помочь?

— Мы бы хотели, чтобы вы прослушали вот эту пленку, — сказала Этель. — Полагаю, что со всем этим оборудованием вы сможете отфильтровать звук. Это в некотором роде запись вашего разговора с Уолтером Уэллсом, ну, где вы носитесь по квартире, и мне почему-то кажется, что вам не захочется, чтобы ваше начальство это слышало. Да и ваш симпатичный новый муж тоже.

— Понятно, — протянула Дорис, быстро соображая. У нее в квартире «жучки». Почему? Каким образом? Кто поставил? Это довольно обычное дело для политических обозревателей и ведущих новостей, и всем на это, в общем-то, наплевать, но с чего такое внимание к ведущей культурной программы? Скорее всего, чья-то частная инициатива.

Грейс? Возможно. Что ж, любитель подслушивать редко слышит что-то хорошее для себя. Ну, по крайней мере, ей удалось заставить эту старую летучую мышь встрепенуться и обратить внимание хоть на что-то.

— Сколько вы за нее хотите?

Не стоит ходить вокруг да около. К тому же все равно деньги даст Барли. Если же дело запахнет керосином, то она всегда может обвинить его в том, что он обхаживает Флору, и заявить, что ей, Дорис, пришлось от расстроенных чувств искать утешения в чужих объятиях. Вообще-то ей действительно не понравится, если окажется, что между ним и Флорой что-то есть. Наверное, она и вправду любит Барли. Немножко. Странно, что такие вещи могут задевать. Она в состоянии дать Барли гораздо больше, чем Грейс. Ну почему Грейс не может с этим просто смириться?

Хасим напрягся в глубоком кресле, предназначенном специально для того, чтобы гости чувствовали себя беспомощными, и золотой «конкорд» сверкнул на свету. Будь он гостем передачи, стилисты попросили бы его снять заколку перед шоу. Но он не гость, а шантажист. Иногда трудно понять, где настоящая жизнь, а где студия, а когда одно смешивается с другим, как сейчас, то чувствуешь себя несколько дезориентированным. Он немного вспотел, но его темные глаза не выражали ничего. Дорис понадеялась, что он эмоционально устойчив.

Этель была менее уравновешенна: она сидела на краешке кресла, готовая сорваться с места в любой момент, не пожелав сесть поудобнее, как он. Надо доверять мужчинам. Дорис подумала, что вряд ли им удалось бы пройти мимо охраны, будь у них ножи или пистолеты. Металлоискатель тут же обнаружил бы оружие, но охранники там, внизу, вечно какие-то сонные, да и кому захочется останавливать мужчину с золотой заколкой для галстука, если он обойдет детектор, а не пройдет через него. Богатому пройти через охрану куда легче, чем бедному. А эта Этель вполне могла выдать себя за кого-нибудь из бухгалтерии. Возможно, что она и есть бухгалтер, чем, вероятно, и объясняется то, что ее лицо кажется знакомым, и смогла пройти мимо охраны. Дорис лично не поверила бы ей ни на грош, потому что женщина была именно такого типа: этакая ушлая мышка, способная сбежать с деньгами пенсионного фонда, чтобы отправиться на Багамы. Наверняка это предел ее мечтаний.

Ага! Этель Ханди! Немудрено, что она показалась ей знакомой. Об этом пару лет назад писали все газеты. Заголовки цитировали слова, которые тогда сказал судья. Лорд Лонг, тот же самый законник, что осудил Грейс за попытку убить ее, Дорис. «Как бы я ни сочувствовал вам, современная женщина должна уметь противостоять шантажу. В наготе нет ничего постыдного. Это то, чем стоит гордиться». Ну, если только ты не носишь двенадцатый размер или больше. Но тогда это был знаменательный день для журналистов. А что же в таком случае нужно скрывать? Что ты готов заплатить большие деньги, чтобы что-то скрыть?

— Деньги нам не нужны, — продолжила отсидевшая за хищение дамочка. Какие же у нее крошечные глазки, у бедолаги! — Все, что нам нужно, — это чтобы вы оставили в покое Уолтера Уэллса. Посмейте еще хоть чем-то огорчить мою подругу Грейс, и мы распространим эту запись по Интернету и копии пошлем в газеты. Им это понравится.

Дорис попыталась выхватить пленку. Не смогла с собой совладать.

— Да ради Бога, — сказала Этель. — У нас дома полно копий. Вообще-то нам бы хотелось, чтобы эту вы взяли себе. Что там было в газировке? Снотворное?

— Что там сказал судья Тобиас Лонг? — произнесла Дорис, снова овладев собой, и откинулась на спинку, заложив руки за голову, словно не боясь нападения.

Язык тела всегда очень важен. — Современная женщина должна уметь противостоять шантажу? Он был совершенно прав. Должна. И я буду. Делайте что хотите. Запускайте ее в эфир и будьте прокляты.

И внутренне порадовалась, увидев растерянность Этель.

— Как говорится, — откровенно зевнула Дорис — да, лучшее средство защиты — это нападение, — тюремный приговор не заканчивается, когда распахиваются двери тюрьмы. Бедная Этель. — Она улыбнулась Хасиму. — А вам известно, что ваша подруга — бывшая заключенная? Четыре года за растрату. Надеюсь, эта ваша заколка не настоящая, потому что Этель интересует лишь одно. Деньги. Так что лучше вам быть повнимательнее. Она чудовище.

Но парочка озиралась по сторонам в поисках выхода. Они были перепуганы, ослеплены софитами, которые внезапно загорелись, освещая каждый уголок студии. В коридоре включилась сигнализация. Шум от нее стоял ужасный. Дорис надеялась, что в соседних студиях нет прямого эфира, потому что тут никакая звукоизоляция не поможет. В коридоре послышались крики.

Хасим вскочил с кресла, схватил Этель за руку и поволок за собой. Они рванулись к пожарному выходу, скрытому за бархатным занавесом, обрамлявшим съемочную площадку, раздался грохот отодвигаемого металлического засова, и дверь за ними закрылась. Ну и скорость, подумала Дорис. Члены иорданской королевской фамилии так не бегают. Так улепетывают только преступники и жулики.

— Они побежали вон туда, — указала она охране на выход, противоположный тому, которым воспользовались Этель с Хасимом. Сама не зная почему, она вдруг прониклась к беглецам симпатией.

 

Глава 33

Кармайкл спросил у мистера Циглера, где он может найти свою мать. Мистер Циглер запыхтел и зафыркал, а затем сообщил, что в квартире номер 32 на четвертом этаже живет девица по фамилии Макнаб, но вряд ли она может быть матерью Кармайкла.

— Скорее, это ваша сестра, — сообщил он. — Она сейчас дома со своим приятелем, так что вряд ли обрадуется, если вы их потревожите. В эту квартиру все время кто-то шляется, народу туда заходит больше, чем выходит. Какие-то пакеты для нее оставляют, кто его знает с чем: наркотой ли, детской порнографией? Так что нечего удивляться, что я стараюсь отделаться от них как можно скорее. Людей убивают и за меньшее. Вот буквально вчера тут, за углом, зарезали человека.

— Возможно, она живет под фамилией мужа, — предположил Кармайкл, — хотя и написала мне, что вернула себе девичью фамилию. Грейс Солт.

— А, та женщина, что покушалась на убийство, — хмыкнул мистер Циглер. — В газетах писали. Нет, хозяева бы ее не пустили. Хотя в наши дни все бывает. Я тут как на передовой, только никто об этом не думает. Смотрю за дверями дни напролет. С улицы-то ведь любой псих может зайти. Нет! Нет тут никакой Солт!

— И все же я зайду в тридцать вторую, — сказал Кармайкл. Он похлопал старика по трясущейся руке, за что был вознагражден откровенно ищущей улыбкой, которую проигнорировал.

Ему и в голову не пришло, что матери тут может не оказаться. Надо было ей позвонить и сообщить о своем приезде. Но он любил экспромты и неожиданности, и не хотел испортить сюрприз. Объясняться при личной встрече куда проще. Надо было приехать на суд, но Кармайклу не хотелось видеть свое имя в газетах. Надо было навестить ее в тюрьме, конечно, надо было, но его психотерапевт порекомендовала ему оборвать все нити, связывающие его с прошлым. «Вы теперь живете в новом мире, у вас новая жизнь, каждый человек заслуживает возможности начать все сначала. И не следует пропускать сеансы в самый критический момент лечения». Только когда в ходе лечения она плавно перешла к предположению, что его, Кармайкла, гомосексуальность — скорее лишь внешний акт протеста, вызов отцу, чем внутреннее состояние, Кармайкл сообразил, что эта уродина гомофобка, влюблена в него. Он почувствовал себя свободным и начал жить своим умом.

Сейчас он жил с Тоби, художником-оформителем, но Тоби уехал в Новую Зеландию оформлять грандиозное театральное шоу по заказу одного берлинского архитектора, для которого нужно было сплести из льняных нитей гору Кука — разрушенный вулкан или что-то в этом роде, и Кармайкл ощутил потребность снова увидеть Лондон. Он сел в самолет компании «Эр Джа-пан» и направился в Англию. Всего лишь на пару недель. Столько Тоби сможет хранить верность, но не стоит испытывать его терпение дольше. Впрочем, Кармайкл был слишком утомлен длительным перелетом, чтобы все еще волноваться об этом.

Он постучал в дверь квартиры номер 32. Потом постучал снова. За дверью послышалось какое-то движение. Он сдался и позвонил в звонок. Старый добрый дверной колокольчик, это что-то. Кармайкл никогда не любил электрические звонки, их трели его жутко нервировали. В некоторых вещах, как он теперь понимал, он был похож на отца, который любит все четкое, ясное и простое. Одному Богу известно, как Барли угораздило связаться с Дорис Дюбуа. Предыдущие любовницы соответствовали классическому типу плохой девчонки, страдающей в одиночестве на Рождество и по праздникам. В конце концов, они начинали настаивать на узаконивании отношений, после чего Барли немедленно с ними расставался. Или им самим все это надоедало, и они уходили к более перспективным мужчинам. Когда Кармайкл учился в старшем классе, у отца одна за другой сменились три девицы.

— Об этом не может быть и речи, пока мальчик сдает экзамены, — говорил им Барли. — Я не могу расстраивать его в такой момент.

А до выпускных было еще тестирование академических способностей и прочее. Тем девицам, которые появились позже, назывались сдаваемые Кармайклом в Лондонской школе прикладных искусств экзамены сначала на степень бакалавра, а затем магистра. И вот Дорис Дюбуа удалось то, что никак не удавалось ее предшественницам. Может, лишь потому, что Кармайкл уехал в Австралию и у Барли не нашлось подходящего предлога для отказа. Повторный брак отца — некоторым образом вина Кармайкла. Если бы он мог вечно оставаться ребенком…

Это Вентворт, старший брат Клайва, одноклассника Кармайкла, придумал прослушивать телефон в офисе Барли, обеспечив, таким образом, младших часами невинного удовольствия. Аппаратура была настроена так, чтобы реагировать только на женские голоса определенной тональности. Будь Барли геем, заметил Клайв, это избавило бы его от подслушивания. Вентворт всегда был компьютерным червем и теперь работает в различных организациях, контролирующих работу Интернета. А Клайв — промышленный дизайнер.

Дверь открыла молодая женщина, явно только что вылезшая из постели: густые волосы взъерошены, босиком и в застиранной черной мужской рубашке, цвет которой еще сохранился, но ткань износилась.

— Простите, что потревожил, — извинился Кармайкл. — Я ищу мисс Макнаб. Она дала мне этот адрес. Должно быть, она ошиблась.

— Кармайкл, дорогой! — вскричала молодая женщина, кинувшись ему на шею.

— Мама?! — воскликнул Кармайкл и тут увидел, что это действительно она. Во всяком случае, имелась фотография, сделанная на побережье, где трехлетний Кармайкл сфотографирован с женщиной, удивительно похожей на эту.

Она затащила его в квартиру со словами, что ему следовало предупредить ее, ее могло тут и не оказаться, она редко тут бывает, а у мистера Циглера в последнее время в голове ничего не держится. И вообще он всегда идет по пути наименьшего сопротивления. Наверное, так все ведут себя в старости.

— Ты что, сделала пластику, мам? — спросил Кармайкл. — А это парик или что? Что тут происходит?

— Пожалуйста, не говори таких вещей, Кармайкл, — попросила она. — Я не знаю, что и думать. Сначала мы думали, что это от счастья, но когда ты открываешь дверь собственному сыну, а он тебя не узнает… Кармайкл, ты и сам чудесно выглядишь, бронзовый от загара, возмужавший, совсем-совсем не такой, как раньше.

Последнее он предпочел пропустить мимо ушей. А она продолжала:

— Кармайкл, у нас с Уолтером жуткое ощущение, что я молодею, а он стареет. Мы меняемся местами.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Кармайкл. — Время чудес миновало. Я просто устал после перелета, а ты действительно классно выглядишь, но это, скорее всего из-за того, что ты больше не живешь с папой.

Из ванной вышел мужчина, одетый во все черное, отличных оттенков, но по моде сорока-пятидесятилетней давности. Кармайкл прикинул, что ему лет сорок.

— Ну, мам… Это тот, о котором ты мне писала, или новый?

— Кармайкл! — Грейс была шокирована. — Конечно, тот! За кого ты меня принимаешь? Это Уолтер Уэллс, художник.

Кармайкл внезапно понял: то, что его мать занимается любовью с другим мужчиной, огорчает его куда меньше, чем он думал. Каким бы ни был их реальный возраст, мысленно они видят себя иначе. Уолтер не жиголо, а Грейс не пожилая женщина, которую используют. Больше всего они похожи на Адама и Еву. Не стоило ему так волноваться и нестись сюда на всех парах. Если Тоби сходит на сторону там, в Новой Зеландии, виновата в этом будет мать. Когда встал вопрос о том, кто виноват, ответ оказался совершенно очевидным. Как пояснила ему психотерапевт, это обязанность матери — охранять детей от отца. Грейс следовало расстаться с гомофобом Барли сразу же, как только сексуальная ориентация Кармайкла перестала быть секретом. Кое-что эта врачиха все же поняла правильно.

Конечно, в чем-то есть и вина самого Кармайкла. Ему нужно было передать матери содержание разговоров отца с любовницами еще много лет назад. Но штука в том, что если ты начал что-то скрывать, то трудно остановиться. К тому же ему не хотелось причинять матери боль. Кармайкл полагал, что когда Барли стукнет пятьдесят, он перестанет гулять. А Грейс уже достаточно наказана.

И вот теперь оказывается, что она отлично проводит время. Такое впечатление, что она вернулась в тот возраст, когда Кармайкла еще и в проекте не было. Беззаботная жизнь бездетной молодой женщины, которой нечем себя занять, кроме как развлекаться, тратить деньги и жить чувствами. Это пугало. Пожилые разведенные матери не должны выглядеть как Ева.

Они заказали пиццу — мать отродясь ее не заказывала — и пили красное вино. Австралийское, ко всему прочему. Кармайкл заговорил о возрасте и спросил, не обращалась ли Грейс к врачу со своими опасениями. Наверняка этому есть какое-то разумное объяснение. С тем, что проделывают сейчас с человеческим геномом, и с этими вмешательствами в процесс старения кто может знать, что происходит? Может, все дело в питьевой воде? Во всяком случае, в Озе можно быть уверенным в чистоте льющейся из крана воды. Одна из причин, по которым Кармайкл поехал в Сидней, — вода с Голубой горы. В Лондоне вода, до того как попадает в краны центрального района, как минимум дважды проходит через почки жителей Ридинга и Слау, она полна эстрогенов от противозачаточных таблеток, которые принимают женщины между родами и которые невозможно отфильтровать. Всем известно, что именно в Ридинге и Слау больше всего заботящихся о своем здоровье молодых матерей из среднего класса. И одному Богу известно, что все они принимают. Может, таблетки долголетия.

— Ты слишком много болтаешь, — сказала его мать. — Совсем как раньше. Господи, как же здорово снова тебя видеть, Кар!

Она никогда его так не называла.

Уолтер Уэллс сказал, что это интересное предположение, но, по его мнению, все гораздо сложнее. Он все же несколько надутый, подумал Кармайкл. Впрочем, он вряд ли стал бы выкидывать его из своей постели, будь у Уолтера к этому склонность, в чем Кармайкл сильно сомневался. Мать отлично о себе позаботилась. И она права, Уолтер действительно немного похож на Кармайкла, точнее, он выглядел так, как надеялся выглядеть Кармайкл лет через пятнадцать. Волосы на висках поредели не сильно, ровно настолько, чтобы придать ему вид компетентного ответственного человека. Привлекательный для обоих полов. Кармайкл заметил, что Уолтер пьет намного меньше, чем Грейс. Что ж, по крайней мере рядом с ней есть кто-то, кто не даст ей вцепиться в бутылку, к чему она имеет склонность. Иногда, когда Кармайкл был ребенком, она была крепко пьяна, когда укладывала его в кровать, и с трудом читала ему на ночь. За это психотерапевт тоже ухватилась.

— Я была у доктора, — ответила Грейс. — Но они не желают признавать то, что видят своими глазами. Всякий раз, как аппарат выдает не тот результат, которого они ждали, они заявляют, что машина барахлит.

— Может, стоит обратиться к альтернативной медицине, — предложил Кармайкл, — к целителю, чей разум не зашорен? Лучше не к европейцу. Живя в Озе, начинаешь понимать, насколько закоснела старая добрая Англия.

 

Глава 34

Какая радость — увидеть в дверях Кармайкла, да еще такого сильного, здорового и, осмелюсь сказать, кажущегося почти что гетеросексуалом. Он совершенно перестал быть замкнутым и обидчивым и больше не считает, что причиной того, сего, пятого и десятого является его гомосексуальность. Могу добавить, что Барли наверняка нашел бы какой-нибудь другой повод игнорировать его. Отцам это свойственно. И Кармайкл всегда был таким красивым. Если бы только он и раньше мог стоять прямо и смотреть в глаза, как делает это сейчас. Открытые пространства пошли ему на пользу: он вырос, чтобы их заполнить. Трудно быть самим собой в тесном, мрачном Сохо, в Сиднее, на широкой Кингс-Кросс это гораздо легче. Не знаю, счастлив ли Кармайкл с этим своим Тоби. Он не кажется уверенным в своем избраннике, не так, как мы с Уолтером, но, возможно, мы предъявляем слишком высокие требования.

Кармайкл появился в удачный момент. Мы с Уолтером стояли обнаженными перед зеркалом, глядя друг на друга, когда послышался стук в дверь, затем еще один, а затем раздался длинный звонок. Я только-только вылезла из постели и изучала себя в зеркале, что ненавидела делать годами, и едва перестала изумленно таращиться на свое отражение. Вот она я, изящная, с тонкой талией, высокой налитой грудью. Неужели я так выглядела в юности, или это тело кого-то другого? Уолтер, тоже нагой, встал со мной рядом. Он уже далеко не юноша. Его волосы редеют, и он кажется скорее интеллигентным, чем молодым. Он превращается в некое подобие своего отца, копией которого, в конце концов, и станет. Что называют естественным, но что кажется по большей части весьма странным. Если мы все здесь временно, то зачем нужно индивидуальное сознание? Что касается меня, то, что бы со мной ни происходило, это совершенно неестественно и не имеет прецедентов, насколько мне известно.

Мы увидели друг друга такими, какими нас видит зеркало, в более истинном свете, чем видели сами, затем повернулись друг к другу и обнялись. Думаю, в глубине души мы оба знали, что единственный способ остановить эти изменения — перестать заниматься любовью. И оба отлично знали, что ни за что на это не пойдем. Как знали и то, что отказ от воздержания для нас не что иное, как своего рода медленное самоубийство. Поскольку я буду молодеть и в конце шкалы исчезну, а он исчезнет в другом конце, и мы оба уйдем в великое успокоение.

В дверь стучали и стучали, звонок звенел и звенел. — Может, это вернулась Этель с пленкой? — подумала я вначале. Но я понимала, что она ни за что не стала бы так настойчиво стучать и звонить. Этель хоть и кажется нахальной, но все же не лишена такта, и она немного как бы заискивающая, а вовсе не шумная и не требовательная. Записанная кассета стоила мне подруги — Этель предала меня, — но и только. А вот кому стоит опасаться этой записи, так это Дорис, и если Дорис захочет заплатить за нее, то старушке Этель повезло. К тому же Этель исчезла, что тоже имело свои плюсы, поскольку, таким образом, постель в Тавингтон-Корте оставалась свободной, если мы с Уолтером вдруг решим ею воспользоваться, что мы и сделали. И ничто не поколеблет моей любви к Уолтеру, что бы ни было на той пленке, что бы Дорис ни заставила его делать в те выпавшие из его памяти часы. Мы потеряли к этой записи всякий интерес.

Внешний мир требовал, чтобы его впустили, и я пошла, открывать дверь. Я восхищенно смотрела на свои нежные белые пальцы, отпиравшие замок. Неужели у меня в девичестве и, правда, были такие красивые руки? Похоже, что так, но кто мог обратить на это внимание, кроме Барли, а он не склонен был отвешивать мне комплименты. Все, что нужно было сделать Уолтеру, — это поднести мои пальцы к своим губам, и мои руки стали прекрасными. Возможно, Уолтер создал меня, как создал на холсте изображение леди Джулиет, мое, а теперь вот и Дорис. Ну, по крайней мере часть. Может, я объект художественного приема, а не его причина? Может, Уолтер перекраивает мир вокруг себя, приводя его в соответствие со своим видением, и теперь у меня нет реальной личности вне его любви? Лишившись его любви, я просто растворюсь, как точка на мониторе компьютера, когда его отключают от сети. Может, это все его рук дело, а я тут и вовсе ни при чем. Барли часто повторял, что это он меня создал. И вот теперь Уолтер уничтожал плоды его творчества.

Но едва я открыла дверь Кармайклу, как все сомнения улетучились. Я — Грейс Дороти Макнаб, девушка из этого района, более того, я — мать, а передо мной стоял мой сын. И все будет хорошо.

Кармайкл отвел нас в клинику китайской медицины в Сохо. Нам пришлось, как и всем, отстоять очередь. Ничего такого особенного в нас не было, ничто не ново под луной. За десять тысяч лет применения лечебных бальзамов что-нибудь вроде этого наверняка уже было, заявил Кармайкл, и объяснения этому и методы лечения, несомненно, найдутся у обладающих энциклопедическими познаниями и следующих древним традициям китайских целителей.

 

Глава 35

Барли заехал в Тавингтон-Корт, просто чтобы узнать, как дела у Грейс. Он не подумал, что ее может там не оказаться, хотя и знал, что у нее связь с Уолтером Уэллсом. Ему сказала об этом леди Джулиет, а сэр Рон подтвердил, когда Барли наконец пообедал с ним в «Коннауте», хотя беседа и не пошла дальше «расскажи, где был, что делал». Барли с удовольствием прогулялся бы с Дорис по центральной части Лондона, но теперь их прогулки стали куда более редкими, чем раньше. Да оно и к лучшему, поскольку они обошлись ему в изрядную сумму. Дорис была по уши в работе.

Флоре предложили вернуться обратно, но она отказалась, и теперь Дорис лезла на стенку, вынужденная носиться везде сама, как загнанная лошадь, и делать всю эту собачью работу. Все творческие люди Лондона хотели принять участие в ее программе, так что недостатка в жаждущих поучаствовать не было. Художники, скульпторы, поэты, довольные своей жизнью и творчеством, а также и те, кто, как однажды ядовито заметила Дорис, являют собой полное дерьмо, желали предстать перед камерой в лучшем виде, обработанные гримерами телестудии. Проблемой было найти гостей. Дорис нужны были люди, изображающие зрительскую аудиторию, но подходящего не находилось. Просто поразительно, как можно устроить путаницу из простой задачи: узнать у человека его мнение и передать ответ дальше по цепочке. А в результате Дорис, ожидающая услышать от гостей одно, слышит диаметрально противоположное, и бурного публичного обсуждения попросту не получается. Флора ее здорово подвела. И Барли бесполезно говорить ей, что нужно учиться делегировать полномочия. Кому она может их делегировать? Так что больше никаких приятных прогулок по Лондону, словно им некуда девать время. Его нет.

Может, Грейс согласится прогуляться. Двух лет после развода для большинства людей наверняка вполне достаточно, чтобы все страсти поутихли. Оказалось, что Грейс похожа на большинство людей куда меньше, чем он думал. Иногда ему в голову приходила мысль, что все эти годы он был женат на женщине, которую совсем не знал. Что она его обманула. И естественно, он начал ей изменять. А какой бы мужчина не начал на его месте? Для чего еще нужны мужчине богатство, власть и положение, как не для того, чтобы иметь много женщин? Но он никогда не позволял этому вредить их браку. И как только дело принимало серьезный оборот, тут же рвал отношения. До появления Дорис. Дорис не из тех, к кому можно относиться легкомысленно.

В офисе не было ничего, что требовало бы его присутствия. И это само по себе не было поводом для беспокойства. Это просто означает, что он хорошо умеет распределять обязанности. Проект «Озорной оперы», правда, подозрительно заглох. Ленч с сэром Роном оказался тихим и спокойным, но эти люди — опытные интриганы. Они воткнут вам нож в спину, продолжая при этом мило улыбаться. Он подвел разговор к Макарову. Да, это Макаров был в машине. Какое удачное совпадение! Леди Джулиет собирается в Санкт-Петербург, и Макаров помогает с организацией поездки. Нет, не на праздники, она едет по делам фонда «Историческое наследие», это одна из ее благотворительных акций. Фонд финансировал проекты по обеспечению сохранности исторических ценностей — регулирование температурного режима, контроль за влажностью и все такое, — а в Эрмитаже только что нашли очередную партию произведений искусства, хранившихся в одном из запасников на пятом этаже и оказавшихся в скверном состоянии. Им необходима немедленная помощь, а леди Джулиет удалось вытянуть из Макарова пару миллионов.

— Эти сталепромышленники — впрочем, в данном случае стоит сказать уранопромышленники — неиссякаемый источник средств для мирового искусства. Ну, да ты и сам это отлично знаешь, Барли!

Конечно, это не дружеский толчок в ребра со словами «старый ты кобель!», но что-то близкое к этому. Брак с Грейс никогда не был объектом зависти в отличие от брака с Дорис. Барли молил Бога, чтобы это не сыграло против него в коридорах власти. Кто бы мог подумать, что старая грымза способна получить такую мощную поддержку. Конечно, ей на руку сыграл тюремный срок, навечно превративший ее в жертву, а в наши дни все любят жертв и ненавидят победителей.

Ему даже не пришлось заводить разговор о Биллибое, сэр Рон сам это сделал, поглощая жареную камбалу. Они сошлись во мнении, что нынче в меню поразительно много разнообразных блюд и очень мало съедобных. И мужественно проглотили брокколи.

— Биллибой может погореть, — небрежно бросил сэр Рон, — Нельзя прыгнуть выше головы. Люизита не так много, как он полагает. Парочка третьестепенных стран уже наплевали на договор. Они попросту свалили все это в ближайшую шахту, и черт с ней, с питьевой водой. Да и кто бы поступил иначе, если бы мог остаться безнаказанным?

— Включая Биллибоя, — не удержался Барли.

— Да, за ним понадобится глаз да глаз, если он таки ухитрится открыть здесь производство, — мирно произнес сэр Рон. — Однако он все же очаровашка. Джулиет часто приглашала его на ужин. Вам с Дорис тоже стоит заглянуть как-нибудь вечерком. Хотя она, я полагаю, занята на работе. Работа на телевидении скверно влияет на светскую жизнь.

— Я слышал, что Биллибой намерен заключить партнерское соглашение с Макаровым, — отыгрался Барли за то, что его не пригласили на ближайший званый ужин.

— Мой люизит, твои ядерные отходы, ха-ха, — сказал сэр Рон. — Имеет смысл. Но представь себе, какой поднимется шум — «только не на моем заднем дворе». На одни переговоры будет угроблена куча времени. Французы справились с этим лучше. Разве, осушая озеро, вы спрашиваете разрешения у лягушек? Во Франции все, кто живет в окрестностях атомных электростанций, пользуются электроэнергией бесплатно. Это быстро затыкает рты.

И это было практически все, что Барли мог из него вытянуть. И вот теперь он с разочарованием узнал у портье, что Грейс нет дома. Он был рад, что Грейс выбрала себе квартиру в приличном месте, респектабельном и вполне подходящем для женщины в ее положении. Он подумал об Уайлд-Оутс, в данный момент представляющем собой не что иное, как строительную площадку, и испытал чуть ли не зависть.

Дорис пообещала, что к его дню рождения особняк будет готов. Барли сильно в этом сомневался. Он гораздо лучше ее знал, что такое строители: чем сильнее ты на них давишь, тем более неподатливыми они становятся, совсем как шарики ртути, разбегающиеся во все стороны. Он также знал, что силовые методы редко срабатывают. К примеру, взвешивание Росса каждую пятницу под угрозой вычетов из зарплаты лишь заставляет шофера больше есть. Все так устроены. Умные люди никогда не идут на конфликт со строителями, они понимают, что расценки — это не точная наука и что клиент со строителем находятся в одной упряжке, разделяя общий риск. Копни поглубже, и Бог знает, что ты там найдешь. Мои дом и деньги, твои — профессионализм и тяжелый труд. Все идет так, как идет, по очень веской причине: рутина и опыт могут казаться неэффективными и глупыми, но они учитывают человеческий фактор, погоду, ландшафт и сухую гниль.

Что же до дней рождения, то это Дорис придавала им значение, а Барли было наплевать. Дорис нужны подарки, денежные траты, поздравления с приходом в этот мир и весь набор особого внимания персонально к ней. Барли же давно все это перерос. Сколько ему исполнится? Пятьдесят девять? Невыносимо, и лучше об этом не вспоминать. Мысли о возрасте плохо влияют на дела.

— Она ушла со своим молодым человеком, — сообщил мистер Циглер. — Да еще здесь был второй, который заявил, что ищет свою мать. Но мисс Макнаб не похожа на чью-нибудь мать и не ведет себя как таковая, позвольте заметить. Снует туда-сюда, как челнок. Не говоря уж о ее подруге, которая вышла на десять минут и вернулась с иностранцем с золотой булавкой для галстука. По мне, так она не его типа, но некоторые мужчины предпочитают миди-, а не мини-юбки, когда уже все сладилось.

Может, это смена фамилии на нее так повлияла? Превращение из миссис Грейс Дороти Солт обратно в Дороти Грейс Макнаб — Барли никогда не нравилось имя Дороти, поэтому после свадьбы она по его просьбе стала называться Грейс — было слишком внезапным. Она снова обрела свою прежнюю личность, стала той, кем была до замужества, и если этой личности семнадцать лет, то дело дрянь. И это его, Барли, вина. Он попросил Грейс вернуть девичью фамилию только потому, что этого хотела Дорис, и Грейс согласилась, потому что в отличие от Дорис привыкла оказывать людям услугу, если это в ее силах.

Барли попросил мистера Циглера передать Грейс, что заходил ее бывший муле, на что мистер Циглер ответил, что он не служба информации, пробормотал себе под нос что-то насчет грязных старикашек но, в конце концов, согласился.

Росс припарковался на противоположной стороне узенькой улицы, на двойной желтой полосе. Линии по обеим сторонам дороги ограничивали проезд для всех, кроме таксистов, высаживающих тут пожилых леди, и поставщиков, готовых рискнуть штрафом. Барли вышел из дверей дома, спустился вниз по широким ступеням и на мгновение задержался на краю тротуара. Из ниоткуда вынырнул черный джип и помчался прямо на него, на полной скорости въехав на тротуар. Барли понесся вверх по ступенькам. Раздался металлический скрежет, и, задев фонарь в стиле короля Эдуарда, монстр на колесах умчался прочь. Росе с красным лицом выскочил из машины Барли. Из дверей вышел мистер Циглер. Барли секунд пятнадцать стоял в шоке, прижавшись к кирпичной стене.

— Я все видел, — осуждающе сказал мистер Циглер. — Кто-то покушался на вас. Вы связались с опасными людьми.

И ушел обратно в дом. Росс, тяжело дыша, открыл заднюю дверцу машины. Его лицо постепенно обретало нормальный цвет. Барли плюхнулся на заднее сиденье, Росс завел мотор и тронулся с места.

— Это ведь не случайность, как ты думаешь? — проговорил с заднего сиденья Барли.

— А что еще это может быть, сэр? — удивился Росс. — Неприятно, но такое случается. Нога попала на газ, а не на тормоз, скорее всего. При автоматической коробке передач такое случается, если машину как следует не разогреть.

— Угу, — буркнул Барли. На таких машинах автоматических коробок передач не бывает, и уж совершенно точно этот джип не с холода. Возможно, Дорис права. Ему нужен более молодой, более ловкий охранник, чем Росс. Нынче нельзя запросто увольнять людей. Нужно назвать вескую причину. Росс только что продемонстрировал свою полную профессиональную непригодность.

— Я всегда считал, — сказал Росс, — что что-то в этом роде произошло с миссис Грейс, когда она наехала на миссис Дорис. Такое запросто может произойти. Но люди все равно требуют компенсации.

Барли не слушал. Случайность или нет, но это плохой признак. Либо Господь не на его стороне и начинается полоса неудач, либо русским известно что-то, что неизвестно ему, и они выражают свое недовольство. Так или иначе, он бы, пожалуй, предпочел последнее.

 

Глава 36

Выходящее на Дин-стрит пыльное окно китайской клиники было украшено алыми бумажными тиграми и картонными лотосами. Склянки с травяными настоями никто не трогал годами, а надпись на французском языке предупреждала об опасности укусов змей, но предлагала лечение. Тучи мух влетали в помещение, и ни одна не желала его покинуть. Но Кармайкл сказал, что тут его вылечили от астмы, когда традиционные методы результата не дали. Я и понятия не имела, что у Кармайкла была астма, но он заверил меня, что была. Я просто не заметила. Но все это в прошлом. Теперь он понимает, насколько несчастна я была с его отцом, и как трудно мне было сосредоточиться на нуждах подрастающего ребенка. Он взял с собой мобильный телефон и все время пытался дозвониться Тоби в Новую Зеландию, затем позвонил в телефонную компанию, чтобы выяснить, почему звонок не проходит, хотя Уолтер и заметил, что на той горе в Новой Зеландии может не быть передающей башни. На что Кармайкл заявил, что это гнусный выпад против антиподов.

В следующем помещении было чисто и просторно. На календарях смеялись счастливые дети нового Китая. Очень серьезные молодые люди в белых одеждах тщательно взвешивали и отмеряли сушеные травы, семена и коренья. За их работой следил контролер. Пациенты всевозможных рас, выглядевшие не лучше и не хуже посетителей моей районной клиники, получали свои коричневые бумажные пакетики и отбывали, обнадеженные.

Уолтер чувствовал себя явно не в своей тарелке. Как и большинство мужчин, он не очень склонен признавать, что другие могут понимать больше, чем он, в лечении или в чем другом, и считал, что вполне достаточно одной лишь силы воли, чтобы совладать с телом.

— Это была плохая идея, — пробурчал он. — Нет, я очень признателен тебе за внимание, Кармайкл, но, поразмыслив, я вспомнил, что у меня был двоюродный дед, который тоже рано постарел. Должно быть, я пошел в него. Старение вряд ли заразно, это же не корь. Может, просто наплюем на все это и пойдем домой?

Но Кармайкл возразил, что не все так просто в этом мире. Потом подошла наша очередь идти в кабинет, а Кармайклу — отправляться в паб на встречу с друзьями, которых он наверняка собирался уговорить эмигрировать в Оз. Он очень походил на своего отца обаянием и энтузиазмом, и я поняла, что весьма им довольна, и радостно впорхнула в дверь. Уолтер стоически последовал за мной.

Целитель серьезно выслушал все, что я ему поведала, прислушиваясь к комментариям и репликам Уолтера, кивая и цокая языком, словно уже все это слышал прежде, пусть и не часто. Кармайкл оказался прав: ничто не ново под луной. Он пощупал наш пульс и железы на шее, заглянул нам в глаза, позадавал вопросы о нашем питании, сделал пометки и выписал каждому из нас по разному рецепту. И мы ушли с коричневыми пакетиками в руках, наполненными органической субстанцией, сильно пахнущей лакрицей. Нам нужно было трижды кипятить содержимое три дня подряд, каждый раз уменьшая количество микстуры на треть. Затем принимать по столовой ложке три раза в день на протяжении трех дней, и мы вылечимся.

Когда мы уходили, целитель вышел из своего кабинета со словами:

— Приятно видеть брата и сестру вместе!

Из чего я сделала вывод, что он, возможно, не очень понял нашу проблему, но Уолтер этого не слышал, и я не стала ему говорить.

— Больше смахивает на магию, чем на науку, — недоверчиво заметил он по дороге домой, и я вздрогнула. Мне вовсе не хотелось иметь дело с магией. Может, кто-то наложил на нас проклятие? Кто? Со мной в тюрьме сидела молоденькая девочка с Гаити. Ей не понравилось, что я на нее уставилась, и она ткнула в меня двумя пальцами, словно я сам дьявол, и пожелала мне всяческих несчастий, Я действительно на нее смотрела, потому что она была такой отчаявшейся и такой красивой. С роскошной копной черных волос, собранных в огромный узел на затылке, скрепленный красной лентой, которую никто не смел у нее забрать из страха быть укушенным, стройным изящным телом и прекрасным лицом. Но вряд ли это она. Она была не в себе и непрестанно выла и занималась вуду у себя в камере. Сомневаюсь, что проклятия сумасшедшей могут оказать такое воздействие. Это могла быть Дорис, но у нее есть более очевидные способы продемонстрировать свою одержимость, вроде попытки соблазнить Уолтера. И уж она-то скорее постаралась бы меня состарить, а не омолодить.

Когда мы вернулись в мастерскую, то обнаружили сидящую на ступеньках Этель с мужчиной, которого она представила как Хасима. Я была так рада ее видеть, убедиться, что она вовсе не собиралась меня шантажировать. Наоборот, похоже, они решили шантажировать Дорис. Я могла бы ей сказать, что из этого вряд ли что-то выйдет, но они и сами в этом убедились. Хасим, которого Этель вроде бы подцепила на улице возле Хилса и привела в Тавингтон-Корт, решив подзаработать немного деньжат, оказался секьюрити, работающим в телекомпании, где блистала Дорис, и отнюдь ей не симпатизировал. Похоже, Дорис пользуется популярностью у зрителей, но не у коллег.

Уолтер был порядком шокирован, узнав, что Этель «работает на улице», как он высказался в несколько викторианском стиле, и мне пришлось ему объяснять, что в тюрьме быстро учишься быть практичным. После того как тебе пару раз устроят «голый» шмон, тебя перестает волновать, что происходит с той или иной частью твоего тела. Рождение ребенка дает примерно такой же эффект: все выставлено на всеобщее обозрение — врачам, акушеркам, медсестрам и санитарам, мужчинам и женщинам. Что влияет на последующее мировоззрение. Я была уверена, что Этель не собирается заниматься этим постоянно. Как и многим новичкам, ей повезло, и она встретила Хасима, который вроде бы стремился к длительным отношениям, так что теперь она предоставляла ему свои услуги задаром. В какой-то мере в этом есть и моя вина, если тут вообще кто-то виноват. Я предоставила Этель жилье, но не поинтересовалась, есть ли у нее деньги на еду и питье, а в холодильнике у меня было совсем пусто.

Я не спросила у них, что было на пленке. Я, в общем-то, примерно знала. И знала, что Уолтер избавился от тех миазмов похоти, которыми отравила его Дорис и с помощью которых она привлекла к себе Барли. Похоже, чтобы стать роковой женщиной, требуется вовсе не загадочность, страстность или сонная экзотичность. Просто от посредственности ее отделяет расстояние гораздо большее, чем других женщин. Такие создания гордо шествуют по миру, и горе тому, кто с ними столкнется. Они лишены каких-либо нравственных принципов и преследуют только свои личные интересы. Одна такая разрушила мой брак, но подарила мне Уолтера. Ее портрет уже закончен и стоит лицом к стене. Тело стало более изящным, но ожерелье от Булгари по-прежнему украшает белую безупречную грудь леди Джулиет. Уолтер говорит, что не гордится этой работой, но и не стыдится ее. Он ощущает свою общность с Гойей. Краска на картине перестала течь и трескаться, и лицо Дорис остается таким, каким его изобразил Уолтер, подправленное и в профилактических целях закрепленное слоем лака.

Уолтер решил по возможности не говорить Дорис, что портрет готов, а то с нее станется закатить скандал из-за того, что трансформация осуществилась слишком быстро. Когда люди покупают картину, они предпочитают думать, что покупают часть самого художника: его гений, жизнь, время и муки творчества. А если работа простая, они не желают об этом знать. Уистлер, когда его спросили, как долго он писал портрет своей матери, ответил: «Всю жизнь». Уж он-то точно знал, что не стоит говорить о неделях и тем более о днях. К тому же он сказал чистую правду.

Манхэттенская галерея попросила Уолтера прислать еще шесть работ, из числа ранних, если можно, но поскольку большая часть их была продана, кроме нескольких, с которыми Уолтер не хотел расставаться, то теперь он занимался тем, что подделывал свой ранний стиль — процесс, который он находил захватывающим, хотя время от времени бормотал: «Незрело», работая кистью.

Мы трое суток послушно варили полученное китайское снадобье, а потом глотали темную терпкую жидкость. Она не произвела ровно никакого эффекта. Я по-прежнему чудесно выглядела, а Уолтер становился все более и более солидным. Возможно, дело было не в микстуре: очень может быть, что в какой-то момент мы перепутали кувшинчики, и Уолтер пил смесь, предназначенную мне, а я — ему, и таким образом нейтрализовали эффект. Занимались мы всем этим в Тавингтон-Корте, и этот отвар издавал настолько могучий аромат, что мистер Циглер пришел поинтересоваться, что за ведьмино варево мы тут готовим.

Нам обоим было трудно долго размышлять о нашем возрасте или волноваться по этому поводу. Каждый день приносил так много хорошего, что эта проблема ушла на задний план. К тому же нам казалось плохой приметой слишком сильно на этом концентрироваться. Если мы ничего не станем предпринимать, то все само собой рассосется, если вообще есть чему рассасываться. Только когда на нашем горизонте появлялся кто-то вроде Кармайкла или мистер Циглер отпускал свои комментарии, мы понимали: что-то действительно происходит.

А потом объявилась моя сестрица Эмили, которую направил в мастерскую мистер Циглер. Эмили исполнилось пятьдесят два, она только что приехала из Йоркшира и пахла свежестью, собаками, мужьями и костром. С лошадиной физиономией, длинными желтыми зубами, поседевшая, в бесформенном твидовом костюме, обутая черт знает во что, с повизгивающим золотым ретривером у ног. Моя маленькая сестричка Эмили! Пес промчался мимо меня прямиком в мастерскую, обнюхал все углы, обежал всех присутствующих, несколько удивился Хасиму, который испуганно отшатнулся от его любопытного розового носа, и наконец добрался до стоящей лицом к стене запечатленной на холсте Дорис. Он зарычал и попятился, шерсть его встала дыбом, но потом тут же переключился на остатки пиццы по-гавайски, со вчерашнего вечера все еще валявшиеся в коробке на полу, и слопал кусочки ананаса и кусочек коробки, прежде чем сообразил, что это. Собаки тоже должны жить в реальном мире и интересоваться плотскими, а не духовными делами.

— Дороти! — воскликнула моя младшая сестра Эмили. — Что ты такое с собой сотворила? Это никуда не годится! Ты только посмотри! Ты сама на себя не похожа!

 

Глава 37

— Дорогой, — обратилась Дорис к Барли, — в среду в честь твоего дня рождения я устраиваю прием-сюрприз. Как, по-твоему, стоит пригласить Грейс? Просто чтобы показать всем, что мы друзья?

Барли внимательно посмотрел на нее. До дня рождения оставалось всего пять дней. Они лежали полностью одетые на кровати работы Джакометти в Уайлд-Оутс. Росс привез их сюда посмотреть, как идут дела, и Барли вынужден был признать, что строители проделали удивительную работу.

— Просто я взяла их в ежовые рукавицы, — сказала Дорис, — а потом привезла сюда команду дизайнеров с телестудии. Так что архитекторам деньги улыбнулись. Строители с телевидения могут за неделю возвести целый дом, ты не знал? Не понимаю, почему все устраивают из этого столько шума. Конечно, необходима временная лицензия от гильдии строителей, ее дают на три месяца или около того, но кому нужно больше времени? Мы должны жить поближе к центру, этот дом слишком далеко, а апартаменты в «Кларидже» великолепно подходят для всего, кроме больших приемов. Я наняла целый таксопарк, чтобы доставить гостей из Лондона. Всех, кто что-то собой представляет, и я уверена, что некоторые из них будут рады видеть старушку Грейс. Нам ведь не нужны здесь недовольные. Это плохо отражается на карме.

— Понятно, что ты подразумеваешь под приемом-сюрпризом, — заметил Барли, и она, хихикнув, толкнула его локтем, как маленькая озорная девчонка.

— И она может привести с собой этого своего молодого человека, ну, ты его знаешь, художника.

— Уолтера Уэллса? — произнес Барли. — Не уверен, что эта идея мне нравится.

— Заявление самца, охраняющего свою самку. Подозрительно отдает антропологией, — сказала Дорис неожиданно со слезами в голосе. — Грейс Макнаб больше не твоя жена. Твоя жена — я. И мне действительно обидно. Ты должен был бы с радостью принять ее любовника.

Его всегда поражала ее ранимость, скрытая под маской самоуверенности. А сейчас он удивился еще и тому, насколько ему неприятна мысль о том, что Грейс делит постель с Уолтером Уэллсом.

— Если тебе так хочется, дорогая, — великодушно согласился Барли, — то приглашай. Зови всех, кого хочешь.

Дорис не рассказала Барли о попытке вымогательства, а он — о покушении. Некоторые вещи довольно трудно понять, не говоря уж о том, чтобы объяснить, а их жизнь и так невероятно суматошна. Так что было особенно приятно просто так полежать минут пятнадцать на кровати и расслабиться. Барли заметил влажное пятно на новом потолке, украшенном звездами в виде созвездий Стрельца и Скорпиона, знаменующих супружеский союз, но не стал говорить об этом Дорис, чтобы избежать очередного маниакального раунда перекраски.

Если проект «Озорной оперы» накроется, ему конец, Денег, чтобы начать все заново, не будет. Никаких, даже на такси не останется. Выдержит ли такой удар их любовь?

— Думаю, если мы хотим видеть Уолтера Уэллса, то должны пригласить Грейс, — сказал Барли. — Но она может слегка удивиться некоторым произошедшим тут переменам.

— Это прием-сюрприз, — отрезала Дорис.

Стрелки декоративных водяных часов переместились на цифру «шесть». Сегодня пятница, пора взвешивать Росса, следовательно, пятнадцатиминутный перерыв окончен. Дорис согласилась не подвергать Росса унизительной процедуре вставания на весы, но забыла об этом и даже решила распространить процедуру на мужа. С лишним весом нужно бороться крутыми мерами, к тому же ей хотелось, чтобы он хорошо выглядел на приеме. Барли согласился на это, так как чувствовал себя виноватым из-за того, что ожерелье от Булгари не будет готово к особому событию, приему по случаю дня его рождения, и чувство вины усугублялось тем, что Дорис отнеслась к этому с полным пониманием.

 

Глава 38

Монастырь Девы Марии находится в Виндзоре, за пределами Лондона. Именно туда и повезла Эмили свою сестру Грейс, совершенно убежденная, что с ее превращением в ту девушку, какой она была до замужества, что-то нечисто. Они ехали посоветоваться со своей теткой, когда-то молодой и легкомысленной Кэтлин Макнаб, ныне носящей имя матери Цецилии. Тетке исполнилось девяносто восемь, и уж она-то наверняка может определить, что от дьявола, а что от Бога.

Они заскочили на рынок, где Грейс купила корзинку, которую набила цветами и фруктами. Она вручит это матери Цецилии. Корзинка висела на руке Грейс, когда она вошла в келью старой женщины.

Эмили обычно навещала тетю Цецилию раз в полгода. Наносить более частые визиты считалось недопустимым, дабы не вносить слишком много волнений в жизнь монахини. Что же до Грейс, то жизненные перипетии стерли практически все ее воспоминания о тетке. Когда Грейс была маленькой, в семье не больно-то распространялись об имеющейся в родне монашке: Кэтлин в восемнадцать лет родила ребенка от собственного дяди. Разве такое можно объяснить детям? Младенец умер, и Кэтлин отреклась от мира и стала Цецилией, Христовой невестой, а заодно источником некоего чувства неловкости в собственной семье. Но Эмили была очень обязательной и регулярно посещала тетку на протяжении тридцати лет и вот теперь повезла с собой и Грейс.

— Если ты можешь навещать старую монашку, то почему не могла навестить меня в тюрьме? — спросила по дороге Грейс.

— Может, в тот момент это и оказало бы тебе поддержку, — ответила Эмили, — но потом это испортило бы наши отношения. Никто не хочет, чтобы его видели в худшие моменты жизни. А я совершенно уверена, что тюремное заключение — это наихудший момент для любого.

— Отношения у нас и так были не очень, — возразила Грейс. — Ты не разговаривала со мной годами.

— Ну, ты же не продала свои чертовы «роллс-ройсы» и не помогла нам выбраться из ямы, в которую нас загнал этот твой Барли.

— Цена при перепродаже очень низкая, — вяло ответила Грейс. Так они пикировались, словно опять стали детьми, и это очень утешало. Но Грейс, переодеваясь в юбку и блузку перед визитом в монастырь, заметила — или ей так показалось, — что груди у нее уменьшились. И вот теперь она в панике размышляла, что быть семнадцатилетней — это одно, но кому охота становиться тринадцатилетней? А может, она все это придумала? Умственно она себя тринадцатилетней не ощущала, да и возможно ли это? Она не забыла прошлого, хотя в процессе развода многие советовали ей именно это, говоря: «Теперь ты должна смотреть вперед, а не назад». Десятилетия опыта наверняка не могут пройти даром, но эмоционально, возможно, она все же помолодела. Конечно, вполне вероятно, что так на нее действует присутствие сестры и возвращение к тем дням, когда после школы они вместе ездили в монастырь, точно в таком же поезде, в каком они тряслись сейчас по дороге в Виндзор.

— Нам важен был жест, — ответила Эмили, — но ты его так и не сделала. Твой мерзкий Барли тебя околдовал.

— По крайней мере, живя с ним, я могла спокойно стариться, — сказала Грейс. На Паддингтонском вокзале строящие сигнальный мостик рабочие оглядели ее с головы до ног и проводили громким свистом, и Грейс нашла в этом некоторое утешение.

Собаку они оставили с Уолтером. У него в детстве была такая же, и он вспоминал о ней с большой любовью. Этель на пару с Хасимом отправились в центр занятости, на поиски работы. При этом они не очень-то представляли себе, как она объяснит свое трехлетнее отсутствие на рынке труда, а он — причину внезапного ухода с телевидения. Оба пожаловались, что жизнь нынче стала трудной: нет никаких шансов избежать занесения в банк данных личных сведений, начиная от результатов экзаменов до записей из медицинской карты, не говоря уж о судимости. Начать все заново во имя любви будет непросто. Они отказались взять у Грейс деньги. Булавка для галстука действительно была золотой, и в крайнем случае за нее можно будет получить порядка семидесяти пяти фунтов.

Монастырь Девы Марии, традиционная постройка середины девятнадцатого века, своими высоченными потолками и широкими светлыми коридорами странно напоминал строения Тавингтон-Корта. Запах вареной капусты буквально впитался в стены. В квартире Грейс, правда, пахло разогретыми в микроволновке готовыми блюдами из «Маркс энд Спенсер»», во всяком случае, до недавнего времени, пока этот запах не забили ароматы китайской травяной смеси.

Сейчас в монастыре, где прежде обитала сотня человек, жили лишь двенадцать старых монахинь. Только после смерти последней из них застройщики смогут выкупить строение. Это было первоклассное место, с отличным видом на Виндзорский замок, открывавшимся с верхнего этажа, но кому тут было подниматься на такую высоту? А пока суд да дело, орден в Риме активно возражал против преждевременной передачи даже части здания под школу, центр искусств или общественный центр, как хотели местные власти. Молитвы верующих поддерживают Вселенную, а эти старые дамы молились. Только этим они и занимались. И никто не приходил им на смену. В наши дни искренне верующие девушки, те, что отказываются от всего плотского, либо страдают анорексией, либо учатся на социальных работников. Они не идут в монастыри, чтобы проводить жизнь в молитвах. Как только все монахини умрут, единственная связующая землю с раем нить оборвется, и мир начнет погружаться в ад, и вряд ли остановится на полпути. Так что пусть Господь, а не местные власти, решает, что будет. По крайней мере, так полагали в Риме, хотя сами монахини, находящиеся на переднем крае борьбы между добром и злом, вроде бы были более оптимистичны.

— Когда я в последний раз тут была, — сообщила Эмили Грейс, — она сказала мне, что сейчас в мире добра больше, чем зла. Монастыри сослужили свою службу. Просто штука в том, что есть и ангелы, и демоны, только последние устраивают грандиозную шумиху, а первые предпочитают оставаться незаметными. Уверена, она сможет тебе помочь. Она немного того, но не слишком.

Сестра Цецилия сидела на узенькой койке в своей крошечной келье с белыми стенами, глядя из окна на довольно унылый сырой садик, обнесенный стеной. Она посмотрела на племянниц выцветшими, но все еще острыми глазами. Тетушка была хрупкой, но по-прежнему несгибаемой.

— Это Эмили, — проговорила она. — Я узнаю Эмили. Похожа на лошадь, и всегда такой была. Но кто вторая?

Она некоторое время смотрела на корзинку, висящую у Грейс на руке: красные рождественские яблоки, больше пригодные для украшения, чем для еды, и естественно бледные нарциссы, которые продаются в магазинах в начале декабря. Потом подняла взгляд на лицо Грейс, улыбнулась и радостно проговорила:

— Ой, да это же святая Доротея! Она несет свою корзину. Сама маленькая святая Доротея пришла навестить меня на моем смертном одре! Так помолимся же!

Никакая я не святая Доротея. Я — Грейс Солт, оказавшаяся достаточно глупой, чтобы отказаться от своего имени. Я — средних лет разведенная женщина, живущая с молодым любовником в Лондоне и пользующаяся если и не эмоциональным, то хотя бы физическим комфортом. Я живу в преддверии двадцать первого века, а святая Доротея — мученица эпохи раннего христианства, повздорившая с властями, жившая и умершая в первом веке нашей эры. Легенда гласит, что ее навестили две еретички, но она сумела обратить их, и за это император Диоклетиан приговорил ее к отсечению головы. По дороге на казнь некий правовед по имени Теофил принялся издеваться над ней, прося прислать ему цветы и фрукты из рая. Доротея мгновенно превратилась в улыбающееся дитя с корзиной и предложила ему вынутые из корзины цветы и фрукты. Чудо! Теофил тут же принял христианство, и их обоих благополучно казнили. Именно на такой иронии и построены все мифы и легенды.

Святая Доротея была любимым персонажем религиозных художников — а какому средневековому художнику, какому толкователю деяний Господа было дозволено не быть религиозным? — только лишь потому, по-моему, что улыбающаяся девочка с корзиной цветов и фруктов — очень благодарный объект для живописи.

Может быть, я в детстве и слышала эту легенду, или видела изображения святой Доротеи, или читала «Жития святых» для детей, а потом напрочь все позабыла. Но после того, как мы помолились нашему Создателю, стоя втроем на коленях на зеленом, покрытом линолеумом полу, каясь в грехах и восхваляя Творение, и моля об исполнении наших чаяний, а также благодаря святую Доротею, мне показалось, что моя блузка натянулась на груди, а не висит на ней свободно. Может, это все мое воображение, может, нет, но кто я такая, чтобы знать, да и какое это имеет значение? Я теперь смотрю на все под другим углом.

— А я-то думала, что она прикована к постели! — восклицала Эмили по дороге домой. — Но она вылетела из кровати как молния, как только решила, что ты — святая Доротея. Нет, она совершенно определенно еще больше не в себе, чем в прошлый раз.

— Видно, она просто считает, что заслужила покой, возразила я. — Кто бы считал иначе в девяносто восемь лет? Жизнь может быть такой утомительной.

— Коленки у нее вполне крепкие, хоть и дрожат, — сказала Эмили. — На самом деле они у нее гнутся куда лучше, чем у меня.

— Большая практика, — ответила я и подумала: «Вся жизнь».

— Как бы то ни было, — продолжила Эмили, — глупо с нашей стороны было думать, что ты молодеешь. Это просто невозможно. На мой взгляд, ты выглядишь, лет на тридцать, но, если помнишь, мать всегда выглядела молодо для своих лет. Так что это гены. Повезло тебе, старушка.

— Повезло мне, старушке, — кивнула я.

— А я похожа на лошадь, в точности как отец, — сказала Эмили. — Да и у Цецилии, когда она была молодой, зубы тоже не были образцовыми. Полагаю, она и в монастырь-то ушла потому, что была плоской как доска.

— Наверное, — сказала я.

Когда мы вернулись домой, нас встретил очень молодой и взволнованный Уолтер, волосы его снова стали густыми и волнистыми. Он сказал, что звонила Дорис и пригласила нас обоих в Мэнор-Хаус на шестидесятилетие Барли, и чтобы мы привезли с собой портрет.

— Она ошибается, — пожала плечами я. — Барли исполняется пятьдесят девять.

Но сообщать об этом Дорис я не собиралась. Нельзя быть святее папы римского.

 

Глава 39

Среда, 12 декабря

8 утра-10 утра.

Утро дня рождения выдалось настолько ясным, насколько это возможно в начале декабря. По всему Лондону шоферы лучших фирм по прокату лимузинов обдумывали и просчитывали вечерние маршруты. Это был один из первых больших приемов рождественского сезона. На него собирались пойти все, кто хоть что-то собой представлял, — хотя бы из-за слухов, что Барли Солт прыгнул выше головы и находится на грани краха. Все хотели присутствовать при его конце, всем хотелось знать, как это воспримет его новоиспеченная знаменитая жена. Многие говорили, что так ему и надо — после того, как он обошелся с бедняжкой Грейс. Мало кто из них за это время соизволил позвонить ей или пригласить на что-то более значительное, чем обед на кухне, который отменялся в последний момент, или поход по магазинам, который постоянно откладывался. Но все они ей сочувствовали. На ее месте могла оказаться любая из них, с той лишь разницей, что они покончили бы с браком после первой же интрижки мужа. Ушли бы с деньгами, алиментами и потом жили бы счастливо. Просто Грейс такая добрая, что не умеет о себе позаботиться, и слишком порядочна. Поэтому, откровенно говоря, она попросту скучна. Но скучные женщины тоже могут представлять собой нешуточную угрозу, мужчинам они очень даже нравятся. А всем известно, что свободных мужчин, с которыми можно провести дождливый денек, не так уж много, чтобы отдавать одного из них Грейс. Но все они были на ее стороне, к тому же программа «Мир искусства» делает глупость, вот так раскручивая Лидбеттера. Дорис — знаменитость, но не в тех кругах. В искусстве куда больше дерьма, отфильтрованного и спрессованного, чем где бы то ни было.

Вот, к примеру, портрет леди Джулиет работы молодого Уолтера Уэллса, висящий над камином, портрет, с которого леди Джулиет гордо взирает на гостей на тех самых приемах, где подают черную икру ведрами, и сыплет шутками мистер Макаров, за которым постоянно следует как хвостик этот странный тип Биллибой Джастис. Было отмечено, что новоиспеченная чета Солтов не баловала эти приемы своим присутствием. Дорис с Барли уделяют друг другу куда больше внимания, чем оба могут себе позволить. Но мистер Уэллс, вполне вероятно, представляет собой будущее культуры, а ожерелье леди Джулиет так сверкает, а Грейс живет с ним, и сильно похудела. Тогда как Барли растолстел.

Да еще и этот прием-сюрприз — вообще-то это моветон, особенно если учесть, что скоро Рождество (тем, кто родился в декабре или в начале января, лучше бы помалкивать), однако напоминает о старых добрых студенческих временах. А Дорис чуть за тридцать, к тому же она с телевидения, поэтому не стоит от нее ждать слишком многого. Более того, она наняла шоферов. А еще говорят, что переделанный Уайлд-Оутс — какое дурацкое название у дома — просто вызов устоям общества, и поэтому все согласились приехать.

Лондонское общество продолжало судачить. Разговоры велись за завтраком и за ужином, мобильные телефоны звонили не переставая. Те, кто и представить себе не мог жизнь в деревне, воссоздали в городе атмосферу сплетен деревенского рынка.

10.20 утра.

Грейс с Уолтером встали со сбитой постели. Они проспали дольше, чем собирались.

— Мне совсем не хочется ехать в Мэнор-Хаус, — сказала Грейс. — Мне кажется, Дорис хочет, чтобы я приехала, лишь для того, чтобы позлорадствовать. Как бы то ни было, этот дом — мой, вопреки всему, что говорят юристы.

— Думаю, тебе следует поехать, — возразил Уолтер, — хотя бы для того, чтобы защитить меня от нее, и потому что мне хочется думать, что твоя жизнь началась со знакомства со мной. Я хочу быть уверенным, весь мир хочет быть уверенным в том, что ты больше не страдаешь по Барли.

Он сбежал вниз за газетами и взлетел наверх. И обнаружил, что куда более энергичен, чем обычно, но объяснил это тем, что, наконец, закончил картины и отослал их в Манхэттенскую галерею как раз в срок. Поскольку у него стало легко на душе, то и шаг его стал, легок. Ему действительно не терпится снять вуаль с портрета Дорис сегодня вечером и хочется, чтобы рядом с ним была Грейс. Конечно, хочется.

Таким образом, Грейс согласилась, как и положено цивилизованному человеку в наш век частых разводов, отправиться на прием по случаю дня рождения своего бывшего мужа, который устраивала его новая — жена. К тому же невозможно всю жизнь таить обиду.

11.10 утра.

Однако Грейс все же забежала домой за валиумом, а также, чтобы погладить вещи и посмотреть, как там поживают Этель с Хасимом. После встречи с Уолтером она больше ни разу не прибегала к помощи транквилизаторов. Ей оставалось только надеяться, что Дорис не слишком изуродовала Мэнор-Хаус, но Росс как-то обронил несколько фраз в клубе здоровья, которые заставляли думать о самом худшем.

— Что-то вы сегодня выглядите усталой, — сказал мистер Циглер, как только Грейс вошла, из чего она заключила, что выглядит старше, чем обычно. Но это хорошо. Что бы с ними ни происходило, теперь Грейс остановилась на тридцати годах, а Уолтер — на сорока, и это наилучший вариант. Грейс была совершенно уверена: они с Уолтером — счастливые обладатели величайшего и редчайшего в жизни дара. Называйте это чудом, называйте как угодно. Просто она теперь Дороти.

Хасим стал работать с Гарри Баунтифулом, от чего отказался Росс. Он стал частным детективом. Хасим сообщил, что обратился за получением гражданства. В центре занятости ему объяснили, что он легко может его получить. Этель сказала Грейс, что пошла на курсы компьютерной графики. Она откровенно указала в форме, которую ей дали заполнить, что сидела в тюрьме, а поскольку в обществе сейчас сильно желание помочь бывшим заключенным, она даже получила преимущество, и ей не придется ждать очереди. Спасибо тебе, Грейс, за все.

11.50 утра.

— Тут вас ваш бывший искал, — сообщил мистер Циглер Грейс, когда она уходила. — Этот парень может быстро двигаться, когда ему надо. Он сказал, что это было покушением. Слава Богу, что не пришлось отскребать кровь и кишки с тротуара.

А ведь он, да будет ей известно, даже ходил к врачу из-за тошноты, вызванной кухонными запахами.

Но Грейс почти не слушала. «Русские!» — подумала она.

Прошло уже целых пять лет с того дня, как Грейс сказала Барли, что русские наверняка решат, будто «Озорная опера» — своего рода спонсируемое государством секс-шоу, стоящее примерно как Домский собор, только обеспечивающее лучший возврат капиталовложений. И они не очень-то обрадуются, когда обнаружат, что это вовсе не секс-шоу.

— Глупышка ты, Грейс, — ответил тогда Барли, чмокнув ее в лоб. — Предоставь волноваться мне.

И вот теперь она боялась за Барли, но, вернувшись в мастерскую, не стала говорить об этом Уолтеру. В восемнадцать лет она бы все ему рассказала. В тридцать два она стала умнее. Вот что значит жизненный опыт.

2 часа дня.

Отлет рейса Кармайкла на Веллингтон, Новая Зеландия. Тоби наконец ответил по мобильному телефону и попросил Кармайкла приехать к нему. Все хорошо.

Эмили с собакой сели в поезд до Йорка. Хорошее что она оказалась среди любителей животных, потому что из-за нервного стресса пес писает на столбы возле буфета.

Грейс отправляется к парикмахеру в «Харродс», где заодно договаривается насчет маникюра. Это единственное место во всем Лондоне, где не корчат рожи при виде запущенных ногтей, а Грейс в последнее время помогала Уолтеру готовить холсты для Манхэттенской галереи. Она намеревалась купить себе вечернее платье для приема, но когда дошло до дела, оказалось, что времени совсем не остается. Ладно, она наденет свое счастливое платье из жатого пурпурного бархата, то самое, цвета распустившейся розы. Ткань снова становится модной, и ее даже не нужно гладить.

Леди Джулиет направляется в банк в Найтсбридже и забирает египетское ожерелье из депозитного сейфа, кладет в сумочку от «Уэйтроз» вместе с покупками и едет домой на метро. Если она что и ненавидит, так это тратить деньги на такси. Она наденет белое платье, в котором ее изобразил на портрете Уолтер Уэллс.

3 часа дня-4 часа дня

Скоро Рождество, Во всем чувствуется приближение праздника. В офисах и конторах народ изо всех сил старается покончить с делами к концу следующей недели. А потом некому будет отвечать на телефонные звонки, и чинить компьютеры, а электронная почта не сможет справиться с лавиной поздравительных посланий. И только со второй недели января школы начнут работать, и все вернется в привычное русло.

В департаменте торговли и промышленности наконец-то пришли к согласию насчет проекта «Озорной оперы». То, что это вообще обсуждалось, должно было остаться в тайне, но колебания на фондовой бирже показали обратное. Сэр Рон, улыбаясь, уходит домой к леди Джулиет.

Они ухитрились провести полчасика в постели. Она не сказала ему, что добиралась на метро. Его бы удар хватил. И не сказала, что после беседы с Чандри решила сделать подтяжку лица. Не липосакцию, это так жутко звучит! Она подождет, когда сэр Рон отправится куда-нибудь в деловую поездку, затем нырнет в клинику — и дело в шляпе. Она с нетерпением ждала приема у Солтов, Интересно, что наденет Дорис? Леди Джулиет надеялась, что Дорис не держит на нее зла за то, что ее платье ушло с аукциона маленьким страдающим детям. Она, леди Джулиет, вообще-то буквально выкрутила ей руки. Но это ведь ради благого дела. Пора ей простить Дорис за то, что та не ответила на приглашение, а просто-напросто явилась на аукцион, и вернуть ее в список гостей.

4.15 дня.

В тихом зале, заседаний топ-менеджеры телевизионной корпорации обсуждают недостатки в обеспечении безопасности и прочие деликатные темы, многие из которых касаются Дорис Дюбуа. До них дошла некая кассета. Ее прислали анонимно, передав через охрану главе отдела драмы и культуры. Конечно, служащие вольны делать в своей личной жизни все, что им заблагорассудится, но не должны вредить репутации фирмы и уж, безусловно, не предлагать телевизионные съемки в обмен на личные услуги. Что, если пленку отправят в газеты? Шум поднимется такой, что это может даже стоить им лицензии на вещание. Когда речь идет о созданных ими же самими знаменитостях, корпорации следует соблюдать крайнюю осторожность, это само собой разумеется. Но Дорис Дюбуа — общественная фигура. Обижая ее, они обижают зрителей, тех самых, которых обязаны ублажать. В этом есть некое внутреннее противоречие, как указал глава отдела документальных фильмов. Не бывает такого феномена, как «надежная знаменитость». Надежные люди скучны, а это последнее, что нужно зрителям. Так что опасность скандала есть всегда. «Чтобы не попасть в беду, — процитировал он, — рядом с няней я иду». Все повернулись к нему, и он понял, что поддерживать Дорис Дюбуа отныне и впредь означает быть заподозренным в связи с ней. И заткнулся. У него никогда не было связи с Дорис, как и у большинства присутствующих здесь мужчин и женщин. Но репутация есть репутация, и как только у девушки она подмочена, то исправить ее трудновато. Это известно еще со времен Джейн Остин.

Дискуссия продолжается. Охранник, удравший сломя голову и оказавшийся в пятой студии, — ситуация, с которой Дорис отлично справилась, и это зачли ей как плюс. Они очень дотошны, эти менеджеры: он оказался нелегальным иммигрантом, а все его бумаги — чистейшей фальшивкой. Отдел по подбору персонала следовало бы поджарить за это на медленном огне, ведь предупреждали, что требования к потенциальным сотрудникам должны быть ужесточены, если мы хотим добиться нужной эффективности. Так или иначе, но поиск средств для актуальных программ становится проблематичным. И в этом менеджеры видят решение проблемы с Дорис. «Мир искусств» придется прикрыть, как слишком дорогую в расчете на одну зрительскую единицу программу, а так оно наверняка и окажется, если отбросить качество и учитывать лишь затратную часть. Собственно, о чем говорить, если старую истину — конечно, не совсем вписывающуюся в современный культурный климат, — что зритель уровня А равен 1,2 зрителя более низкого уровня, убрали из всех учебников. Они сделают это немедленно. Руководитель отдела, в котором числится Дорис, уходит с совещания, чтобы донести до нее последние новости. И ему совсем не до улыбок. Он пытается связаться с Дорис по мобильному телефону, но не может дозвониться.

4.35 дня.

Дорис находится на Южной Молтон-стрит, забирает копию огненного платья, которое леди Джулиет буквально стащила с нее на благотворительном аукционе пару месяцев назад. Дорис заказала точно такое же и уже заставила уволить двух портних за неровные стежки. Та, которую выгнали на прошлой неделе, была довольно красивой девушкой с Гаити, она скрипела зубами во время работы и раздражала клиентов.

— Уверена, что она очень экзотична, — сказала Дорис, — но она просто не умеет шить. Вы потеряете куда больше клиентов, чем приобретете.

Девушка, услышав разговор, наставила на Дорис два пальца и была тут же уволена.

Дорис на мгновение перепугалась. Уж не наложили ли на нее проклятие? Впрочем, вечером она наденет свое ожерелье от Булгари с древними монетами, и этого наверняка будет достаточно, чтобы отогнать любое зло. Дорис посмеялась над собственной суеверностью.

Жаль, что она не сможет сегодня надеть египетское ожерелье, как планировала, или хотя бы равное ему в плане цены и камней. Но портрет наглядно продемонстрирует, насколько лучше это ожерелье смотрится на ней, Дорис Дюбуа, чем на леди Джулиет. Ей не терпелось увидеть физиономию леди Джулиет, когда с портрета сдернут вуаль. Чванливая старая корова. Дорис пожалела, что у нее не те родители, которых можно пригласить на прием в честь дня рождения собственного мужа, но ей не повезло, и вопрос исчерпан. Если бы речь шла только об отце… с ним-то как раз все в порядке, но он не ходит один ни на какие мероприятия и жутко сердится, если настаивают.

4.55 дня.

Росс забрал Барли и Дорис у «Клариджа». Их вечерние туалеты лежат на заднем сиденье. Барли всю дорогу помалкивает. Пробки гораздо больше, чем они ожидали. Росс пробует проехать по боковым улицам, и в конечном итоге они оказываются на каком-то азиатском уличном базаре, битком набитом разъяренными торговцами. Росс попытался проехать по улице, где проезд запрещен, сея панику среди женщин и детей. Дорис выходит из машины, и начинает объяснять, что она — Дорис Дюбуа и у нее особые привилегии в: этом мире, но в этих кварталах никто о ней отродясь не слышал и, соответственно, никто ее не узнал. Они так воинственно смотрели на нее, что Дорис быстренько нырнула обратно в машину и наорала на Росса, обозвав его дураком. Росс повернулся к Барли.

— Она шлюха, и стерва, — проговорил он. — И она развлекалась с этим художником буквально на днях, у нас все это записано на кассете. Мы никогда не поймем, почему вы бросили миссис Грейс. Уж она-то настоящая леди.

Росс вышел из машины и, растворился в толпе. Барли перебрался на переднее сиденье, сел за руль и медленно повел машину вперед. Толпа расступалась, но кое-кто все же умудрился оставить длинные царапины на боках «роллс-ройса». Выбравшись из толпы, он поехал быстро, куда быстрее, чем обычно Росс, не обращая внимания на вспышки многочисленных камер, фиксирующих превышение скорости, и в результате они прибыли в Уайлд-Оутс лишь на двадцать минут позже запланированного срока.

5.50 дня.

— Отличная езда, — заметила Дорис. — Ты отличный водитель, Барли. Не обращай внимания на то, что сказал этот ужасный толстяк. Люди в моем положении часто становятся объектами лжи и наветов. Он ничтожный работяга и очень похож на тех, кто закачивает в свой компьютер детскую порнографию.

Барли ответил, что голова у него занята совсем другим. Он ждет звонка на мобильный, а его все нет. И меньше всего ему хочется появляться в помещении, набитом людьми в вечерних нарядах, и изображать удивление. Но видимо, этого не избежать. Интересно, то, что сэр Рон не звонит, это плохой признак или хороший? Он смотрит на Дорис довольно равнодушно. Похоже, меньше всего его волнует, с кем она переспала или не переспала и когда.

— Странный ты какой-то, — сказала Дорис, но ей было некогда развивать тему. Ей нужно было бежать проверять бокалы и вино, а Барли запрещено появляться в зале, пока подарок-сюрприз для него не окажется на месте, а его все еще не привезли. Она визгливо ругается по телефону: где же этот подарок, в конце концов?

5.50 дня.

Уолтер с Грейс ехали в Уайлд-Оутс так быстро, как только позволял их старенький автомобиль. Уж им-то камер контроля превышения скорости опасаться было нечего. Портрет Дорис лежал в багажнике. Должно быть, на него пописала собака или что-то в этом роде, потому что, когда они его повернули, обнаружилось, что с лицом все в порядке, но туловище ниже талии начало растекаться и сливаться с синим фоном, из-за чего Дорис казалась довольно толстой. Перед отъездом Уолтеру пришлось внести срочные коррективы, смывая краску спиртом, поскольку скипидар закончился, и сушить все это с помощью фена Грейс. Конечно, им следовало все проверить еще вчера. Они так и сделали, но посмотрели лишь, все ли в порядке с лицом, поскольку именно с ним-то и возникали проблемы.

Грейс даже немного обрадовалась этой панике: она не оставляла ей времени на то, чтобы нервничать. Уолтер все время твердил ей, как она красива, но она знала, что ее платье давным-давно вышло из моды, а все остальные гости будут одеты по моде девяностых, особенно Дорис. Грейс ни на секунду не поверила доброжелательным и вежливым словам Дорис, но не могла не принять вызов и не поехать. Уолтер этого хочет, а ей нужно предупредить Барли насчет русских.

6.05 вечера.

Барли пошел принять душ, но горячей воды не оказалось. Он перепробовал краны во всех ванных комнатах. Похоже, строителям, нанятым Дорис, не хватило ни средств, ни времени на подобную роскошь. Хотя холодная вода начинала течь мгновенно. Барли пересек лужайку и вошел в дом для гостей, которым никто не пользовался с того времени, как Кармайкл занимался там шитьем. Он был слишком крут с Кармайклом. За десять лет, что прошли с тех пор, как мальчик покинул дом, мир сильно изменился. Сейчас куда меньше внимания уделяется мужественности, мужским качествам. Теперь Барли видел всю глупость своих опасений по поводу того, как мальчик будет жить. Просто Кармайкл был одним из первых.

Кармайкл позвонил Барли из аэропорта, чтобы извиниться за то, что у него не было времени повидаться, но в следующий раз он непременно навестит отца. Если уж Кармайкл сумел прилететь сюда, то и Барли вполне в состоянии нанести ему визит в Сиднее. Почему все должен делать сын? Почему бы и отцу не прогуляться? Мысленно Барли уже поставил крест на проекте «Озорной оперы».

В ванной комнате дома для гостей горячая вода, была, но не оказалось электричества. Барли помылся при свете уличного фонаря, пробивающемся сквозь опущенные жалюзи. Он заметил промелькнувшую снаружи тень очень похоже на человека, заряжающего ружье. Барли подумал, что это галлюцинация, обман зрения, но когда человек приблизился и послышался щелчок передернутого затвора, он осознал, что это реальность. Это русские! Его собираются убить, причем, по всей вероятности, в разгар вечеринки — для пущего эффекта, Барли с ревом выскочил из ванны, пронесен голышом через кухню и выбежал на улицу. Он не знал, что собирается делать, но смерть его больше не пугала. К тому же нападение — лучший способ защиты. Человек, испустив вопль, выронил ружье и исчез во тьме. Кто-то из местных, подумал Барли, явно не профессионал. Он закричал, призывая на помощь, и на его крик тут же примчался охранник. Барли взял у него мобильный телефон и вызвал полицию. Появилась, Дорис, узнать, из-за чего сыр-бор, увидела голого Барли и сказала.

— Ради Бога, Барли, тебе действительно необходимо сесть на диету. И по-настоящему, а не делать вид.

Она удалилась, оставив его одеваться, умоляя сделать это побыстрее, пока его не увидели слишком многие. Ей и без того хлопот хватает. Белое вино не успело охладиться.

7.40 вечера.

Приехала полиция, забрала ружье, сделала записи и уехала.

8.00 вечера.

Прибыли первые гости и съемочная бригада «Мира искусств». Портрет тоже прибыл. Дорис быстро взглянула на него, сообщила, что очень довольна, и, крепко обняв Уолтера и прижавшись к нему всем телом, сказала специально для Грейс:

— Боже, как ты меня понимаешь. Надо будет нам как-нибудь повторить это еще разок, вечером, когда у нас обоих будет побольше времени.

Уолтер чувствовал себя очень неловко и поверх огненного плеча Дорис умоляюще смотрел на Грейс.

Грейс удалось изобразить равнодушие, небрежно пожав плечами. Только мысли о приезде съемочной команды в Манхэттенскую галерею не дали ей вцепиться Дорис в волосы и расцарапать физиономию. Будь она в машине, снова наехала бы на нее, несмотря на тюрьму, несмотря ни на что.

А так она просто помогла Уолтеру с Дорис водрузить портрет на стоящий на возвышении мольберт и прикрыть вуалью, которая, если потянуть за веревку, должна упасть и открыть портрет для всеобщего обозрения. Дорис попросила леди Джулиет оказать ей эту честь, и леди Джулиет согласилась. На леди Джулиет, как и на Грейс, всегда можно положиться в плане оказания услуги, если это в ее силах, к тому же леди Джулиет твердо вознамерилась простить Дорис.

— Как тебе понравилась переделка дома, Грейс? — спросила Дорис. — Барли просто в восторге.

— По-моему, неплохо, — ответила Грейс.

Дом выглядел совершенно чудовищно, но, как она теперь припоминает, так было всегда. Можете сколько угодно набивать его персидскими коврами, обитой мебелью, как это делала она, или снижать потолки и обустраивать в стиле современной готики и декоративного искусства, как Дорис, но дом сведет все ваши усилия на нет. Старый дом — это раковина, где живет семья, члены которой прилагают максимум усилий, чтобы не думать о тех, кто жил тут раньше, и о судьбе, которая поджидает их самих. Мэнор-Хаус — очень твердая, окостеневшая раковина. Дорис может называть его как ей угодно. И пусть владеет им. И, кстати говоря, пусть она владеет и Барли тоже. Если русские действительно взялись за него, то лучше ей, Грейс, последовать совету леди Джулиет и выставить квартиру в Тавингтон-Корте на продажу, прежде чем официальные органы сделают это за нее. Возможно, она и даст немного вырученных от продажи денег Барли, чтобы помочь ему выпутаться, а может, и нет. Ему следовало тогда позволить ей продать «роллс-ройсы». А Кармайкл и сам в состоянии купить дом для себя и своего Тоби.

— Неплохо, — повторила она.

9.00 вечера.

Барли появляется в набитом людьми зале и изображает удивление. Все знают, что это игра, но тепло приветствуют его, поздравляя с шестидесятилетием. И сколько бы он ни пытался объяснить, что ему пятьдесят девять, никто не слушал. Ну вот, теперь, ко всему прочему, он потерял еще и год жизни. Присутствующая тут же Грейс выглядит просто фантастически в кажущемся очень знакомым пурпурном платье. Она подходит и целует его, и все с умилением на это смотрят, включая и Дорис, а некоторые думают при этом, что Дорис — хорошая и добрая женщина, прекрасно владеющая современными светскими манерами, но большинство так отнюдь не считает. Большинство вынуждено согласиться, что Дорис действительно смотрится великолепно, у нее отличная фигура, отменное здоровье, она молода, уверена в себе, платье и гармонирующее с ним ожерелье очень ей к лицу, и она всегда привлекает в себе внимание.

Грейс шепчет Барли на ухо — ее теплое дыхание так ему знакомо, — что ему следует быть поосторожнее с русскими, и он отвечает: «Непременно». Сейчас не время и не место говорить ей больше, потому что бригада «Мира искусств» уже рядом, снимает их на камеру, да и толпа напирает. Флора тоже где-то здесь, потому что Дорис все еще надеется заполучить ее обратно, но Барли ее не видит, хотя и ищет глазами.

Барли произносит речь, в которой говорит, как чудесно видеть всех собравшихся в такой выдающийся для него день, и что деньги и успех — ничто по сравнению с семьей и друзьями, и как он счастлив, что мать его сына, Кармайкла, смогла быть рядом с ним на этом празднике. И все в таком духе. Барли слышал, что сэр Рон где-то тут, среди гостей, но, должно быть, избегает его. Очень многое стало совершенно очевидным. Биллибой с Макаровым победили. Барли конец.

Дорис говорит о том, какой чудесный и сексуальный Барли и что когда-то у нее были проблемы с наркотиками и спиртным, но теперь, когда ее поддерживает Барли, она с этим справилась. Она так гордится тем, что является миссис Дорис Солт. Она заочно благодарит своих родителей за все, что они для нее сделали, чтобы она могла достичь нынешнего этапа своей жизни. Они наверняка пришли бы сюда, чтобы вместе со всеми отпраздновать шестидесятилетний юбилей ее мужа, но, к сожалению, они сейчас в круизе. А теперь не окажет ли леди Джулиет ей любезность, потому что вот стоит подарок Дорис, который она дарит со всей любовью Барли. Портрет работы великого художника, кометой ворвавшегося на культурный небосклон» страны и сегодня вечером находящегося среди нас Уолтера.

Леди Джулиет любезно дергает за веревку, и вуаль падает. Раздается дружное аханье, поскольку все ожидали увидеть портрет Барли. Но нет, это портрет Дорис. Дарить кому-то на день рождения свой собственный портрет — попросту дурной тон, к тому же леди Джулиет с возвышения сообщает, что вообще-то Барли исполнилось пятьдесят девять, а вовсе не шестьдесят. Дорис следовало бы это знать, если она действительно любит его так, как говорит. Тем временем съемочная бригада подходит ближе, закрывая гостям обзор, сильный свет падает на картину, и тут происходит нечто очень странное.

В повисшей тишине краска начинает сползать с лица Дорис и течь по контуру ее тела, отчего она начинает казаться жестокой и злой, как портрет Дориана Грея, каким мы его представляем. Кто-то даже называет Дорис Дорианом Греем, и Дорис с криком мчится к съемочной бригаде, требуя прекратить съемки. Затем она, рыдая, выбегает в сад. И Грейс берет на себя обязанность успокоить гостей, чтобы дать Дорис время прийти в себя. Барли, сэр Рон, леди Джулиет и Уолтер держатся сзади.

— Очень странно, Уолтер, — замечает леди Джулиет, — что вы изобразили мое лучшее ожерелье от Булгари, египетское, на шее Дорис. И откровенно говоря, после сегодняшнего вечера мне не очень нравится компания, в которой оно оказалось.

Дорис все еще дрожит в саду. Думая, что ничего хуже быть уже не может, она отвечает на телефонный звонок, и начальник ее отдела сообщает ей, что «Мир искусств» закрывают. Дорис понимает: единственная причина этого позднего звонка в том, что корпорация хочет откреститься от нее, и как можно скорее. Вероятно, они ждут скандала. В своем нынешнем состоянии она не уверена, что выдержит еще один удар. Некоторое время она плачет, размышляя, почему Барли нет рядом с ней, а потом идет в дом, чтобы согреться. Она садится на ступеньках наверху, куда вряд ли кто-нибудь заглянет.

10.30 вечера.

Тем временем в зале Уолтер закончил давать объяснения. Бригаду «Мира искусств» уже проинформировали, и она собирает свое переносное оборудование. Им ничто не грозит, к тому же теперь они избавлены от необходимости работать с Дорис. Гости вовсю развлекаются, обсуждая фиаско Дорис-Дориана и размышляя, в какое положение это ставит Уолтера. Они допивают остатки содержимого винных погребов Солтов. Такой отменной вечеринки не было уже много лет. Быстро распространяется новость, что проект «Озорной оперы» зарубили, чтобы дать дорогу самому большому в Европе заводу по переработке отходов. Так что гости наслаждаются всеми прелестями теневой игры, а их шоферы готовятся к длительному ожиданию, включают свои мини-телевизоры, чтобы посмотреть ночной фильм, но им сегодня не везет: фильм отменили, а вместо него повторяют шоу «Мир искусств», посвященное Лидбеттеру. Какой-то составитель программ завтра крепко получит по шее за самовольство.

10.46 вечера.

Барли спрашивает Грейс, не согласится ли она снова выйти за него замуж, если он разведется с Дорис. Грейс изумленно таращится на него и отвечает, что у нее роман с Уолтером, разве он не слышал? Барли возражает, что это не очень хорошая идея, потому что после сегодняшнего вечера имя Уолтера смешают с грязью. Леди Джулиет слышит его слова и заявляет, что, наоборот, именно это и прославит Уолтера, поскольку мир таков, каков он есть, и лично она считает, что все это очень забавно. Она говорит, что причина, по всей вероятности, в новом лаке, который использовал Уолтер.

10.48 вечера.

Сэр Рон подходит к Барли и говорит, что Барли, должно быть, испытывает огромное облегчение. «Почему?» — спрашивает Барли, и сэр Рон отвечает: «Разве тебе не позвонили? Я просил моих людей связаться с тобой, чтобы ты перестал волноваться». Он знает, что ходили разные слухи. Отчасти это его вина, поскольку он так откровенничал с Биллибоем Джастисом, полагая, что тот удержит язык за зубами. Похоже, Биллибой не умеет держать язык за зубами, судя по тому, что все всё знают. Ха-ха!

— Ха-ха, — говорит Барли.

— «Озорная опера» идет полным ходом, — сообщает сэр Рон, — и перерабатывающий завод тоже, но мы построим его в Уэллсе. Этим мы несколько уменьшим там безработицу и кинем кость новой ассамблее.

Барли спасен.

11.01 вечера.

Звонит телефон. Это полиция. Они нашли подозреваемого, и этот человек покушался на Дорис Дюбуа. Психопатка, женщина в мужской одежде, которая когда-то работала горничной в Уайлд-Оутс. Дорис повезло, она чудом избежала смерти. Полиция посадила женщину за решетку. Барли просит принести большую порцию виски. Он снова богат. Он даже может вернуть Росса, поскольку теперь не нужно опасаться русских. Он вполне может позволить себе такого медлительного водителя. А Дорис придется обзавестись собственной машиной. Появляется Флора с виски для Барли. Слышал ли уже Барли, что «Мир искусств» закрыли? Она, Флора, будет вести вместо этого программу под названием «По ту сторону». Нет, не об искусстве, у искусства недостаточно зрителей. Это всякие паранормальные явления, другое ее увлечение. А где бедняжка Дорис? Должно быть, она в ужасном состоянии. Барли возражает, что Дорис никогда не бывает в ужасном состоянии дольше, чем десять минут, или сколько там ей требуется, чтобы добиться своего. Флора смеется и говорит, что нельзя быть таким злым. Есть в ней что-то от Грейс. Может, именно поэтому они так хорошо ладили втроем? Флора — как дочь, которой у него никогда не было, только вот чувства его совсем не отцовские. Барли любуется длинной грациозной шеей Флоры, размышляя, насколько лучше ожерелье от Булгари будет смотреться на Флоре, чем на Дорис. Он разведется с Дорис. Если ты проделал что-то один раз, то во второй раз это будет легче легкого.

11.32 вечера.

Телефон снова звонит. Это Кармайкл. У него посадка в Сингапуре, и он хочет поздравить отца с днем рождения. Заодно извиняется за инцидент у маминого дома. Он ехал прямо из Сохо в машине приятеля, весь в растрепанных чувствах из-за Тоби, на переднем сиденье возникла небольшая возня, и кто-то случайно надавил на газ, ну, ты знаешь, как это бывает.

— Нет, не знаю, — отвечает Барли, — но мне очень жаль, что ты расстроился.

— Спасибо, пап, — радостно говорит Кармайкл. — Теперь со мной все в порядке.

Полночь.

Пьяные поиски бедняжки Дорис идут по всему дому. К ним подключаются гости. Из переделанных комнат доносятся взрывы смеха — это они знакомятся с представлениями Дорис о том, как должен выглядеть дом. Представления находят претенциозными, а строителей высмеивают. Гости прыгают на кроватях и мнут матрасы. Грейс, бывшая жена Барли, вдруг обнаруживает, что встала на защиту Дорис, его новой жены. Краны в ванных комнатах, которые Барли до этого безуспешно пытался открыть, начали выплевывать воду. Вода заполнила ванну, хлынула на пол, протекла через потолок спальни, залив созвездия и все прочее. Барли лишь пожал плечами. Какое это имеет значение? Флора ни за что не согласится жить в доме, подобном этому. Некрасиво так начинать новую жизнь. Барли его продаст.

Наконец команда, состоящая из Барли, Флоры и Грейс с Уолтером, обнаруживает Дорис на лестнице. Она сидит, постукивая пяткой о ступеньку. Она сорвала с себя огненное платье и швырнула его в угол. Она пьяна в стельку. На ней лишь белые трусики.

— О Боже, — произносит Флора. — Полночные стуки, топот на ступеньках, фурия в белом? Я знала, что действительно это видела. Знала, что призраки могут приходить не только из прошлого, но и из будущего. Видите, у меня уже есть первая передача. Кого теперь интересует история искусств?

— Стерва! — вопит Дорис. — Сука! Ты хочешь отнять все, что у меня есть! Но я вернусь! Погоди, ты еще увидишь! И тогда ты за это заплатишь!

Но ее голос звучит тихо, почти как голос призрака, и дом торжествует.