ПРЕДИСЛОВИЕ
Женский литературный труд во все времена ценился в Англии высоко. Куртуазный рыцарский век, выдвинувший идеал служения Прекрасной Даме, с почтительным восторгом воспринял одухотворенные легенды Мари де Франс, поэтессы, жившей при дворе английского короля Генриха II. Примеры литературного творчества женщин в последующие столетия довольно редки, несмотря на то что женщины все активнее стремятся вырваться из четырех стен своего маленького царства: предметом их интереса становятся литература, искусство, философия, медицина. И хотя Англия времен Ренессанса не дала миру писательниц, способных потягаться славой с англо-нормандкой Мари, но созданный экономическими и духовными условиями «эмансипированный» женский тип с блеском представлен прежде всего героинями Шекспира — владеющими несколькими языками, начитанными в литературе, энергичными, насмешливыми и вольными, самостоятельными в суждениях. Впрочем, право на самостоятельность суждений — и в реальной жизни, и в творчестве — приходилось отстаивать не одному поколению англичанок.
Начиная с рубежа XVIII–XIX веков, когда английское буржуазное общество вступает в эпоху зрелости, усугубив и без того приниженное, подчиненное положение в нем женщины, писательницы страны все активнее утверждают свою роль в создании духовной культуры нации. Творческий вклад Дж. Остин, сестер Бронте, Дж, Элиот, Э. Гаскелл в английскую и мировую литературу трудно переоценить. Наряду с другими классиками «золотого века» английского романа они стали основательницами мощной реалистической традиции. В то же время многим романисткам, особенно жившим в викторианскую эпоху, приходилось изгонять, преодолевать в себе милое, нежное, податливое женское существо, предпочитавшее не вникать в проблемы, подвластные мужскому уму, а терпеливо исполнять свою роль возлюбленной и матери, — словом, «ангела в доме», о котором в иную эпоху писала их знаменитая соотечественница В. Вульф, почерпнув этот все еще актуальный в начале XX века образ-метафору у поэта-викторианца К. Пэтмора, без тени иронии воспевшего в нем идеал своей эпохи.
Об этом «ангеле в доме» вспоминала и Фэй Уэлдон, выступая на встрече советских и английских писателей в Москве осенью 1984 года. Уэлдон заметила, что английские писательницы и сегодня, принимаясь за книгу, вынуждены отстранять от себя это призрачное существо, преодолевать устоявшееся мнение о том, что удел литератора-женщины — романтический взгляд на действительность. В ходе московской дискуссии о роли литературы в современном мире Уэлдон не раз подчеркивала, что писателю не стоит и браться за перо, если он не мечтает об изменении жизни, о совершенствовании человека.
С этой точки зрения позиция, занятая Ф. Уэлдон уже в 60-е годы, годы ее вступления в литературу, была достаточно четкой. Присутствующие в ее романах и пьесах критика общества, неудовлетворенность ролью в нем женщины, с симпатией изображенное стремление современниц к самовыражению и самоутверждению были восприняты в те времена как вызов, чуть ли не как подрыв общественных устоев.
«Ангел» постепенно сдавал свои позиции — женщины-литераторы смело поднимали в своих книгах серьезные общественно значимые проблемы, объективно воссоздавали нравственный климат современной Англии. И все же у целого ряда писательниц выявилась своеобразная доминанта, круг характерных для их, творчества тем и вопросов, позволяющий объединить их деятельность в искусстве под общим, быть может несколько условным, термином — «женская проза».
Появление этой прозы тесно связано с новой волной женского движения, которое прошло в своем развитии несколько этапов. Оно зародилось в эпоху буржуазных революций, провозгласивших лозунг свободы и равенства людей, но на деле ни в одной из европейских стран не предоставивших женщинам равных прав с мужчинами, и первоначально ставило своей целью достижение экономического равноправия, а впоследствии перекинулось в область политической борьбы, коснулось семейных отношений. В Англии феминизм особенно широко распространился во второй половине XIX века в форме суфражизма — движения за предоставление женщинам избирательных прав.
Современное женское движение, как и порожденная им «женская проза», — явления иного порядка. Они возникли в идейной близости к весьма противоречивому по целям и социально неоднородному молодежному движению 60-х годов, которое бунтовало и против поколения отцов, и против позднекапиталистического общества, и против западной цивилизации и культуры вообще. Идеологами его выступили так называемые «новые левые». Они предложили крайне спорные методы социального и этического обновления общества, в том числе «сексуальную революцию», под влияние которой на Западе попали достаточно широкие слои молодежи.
Включившись в это леворадикальное общедемократическое движение, феминизм, а одновременно и «женская проза» внесли в него свой вклад — гуманистическую критику буржуазной системы, стремление выявить кризис буржуазной семьи, невозможность для женщин адекватно реализовать в буржуазном обществе свои способности. С другой стороны, женское движение той поры имело и свои леворадикальные издержки: целый ряд писательниц принялись пропагандировать нигилистические нравственные концепции, идеи «половой свободы» и «сексуального раскрепощения». Если молодые бунтари 60-х годов, подвергая критике ценности старшего поколения, подменяли социальные конфликты возрастными, то феминистки, в лице наиболее экстремистски настроенных представительниц, видели путь к свободе в создании особого мира, без мужчин.
Позднее, в конце 70-х годов, когда отчетливо проявились болезненно-уродливые последствия нигилизма, создательницы «женской прозы» обнаружили в жизни своих современниц нарастающую девальвацию нравственных представлений, исчезновение подлинного чувства любви, невозможность для многих женщин счастья материнства, гнетущий стандарт потребительского бытия…
Для лучших образцов сегодняшней «женской прозы», к числу которых относятся и собранные в этой книге произведения Ф. Уэлдон, характерны проницательные суждения об обществе, глубокие и искренние раздумья об «уделе человеческом».
Вполне объяснима гордость, с какой Ф. Уэлдон говорила советским коллегам о литературных успехах соотечественниц: «В настоящее время женщины едва ли не доминируют на литературной арене Великобритании… Они создают умную и достаточно интересную литературу». В словах писательницы, быть может, и присутствует некоторое преувеличение, но нельзя не согласиться с тем, что в британской прозе возникло новое явление — интересная и значительная «женская проза». Разумеется, не всю литературу, создаваемую женщинами, следует относить к «женской», или, по определению английской критики, «феминистской прозе», а только ту, что исследует комплекс определенных идейно-этических проблем.
Первые романы Фэй Уэлдон конца 60-х годов при всей «камерности» их тематики трудно назвать камерными: сама атмосфера бурного десятилетия, отмеченного в истории западного мира значительным общественным подъемом, разнообразными формами протеста против системы ценностей буржуазного общества, привносила в ее раннюю прозу элементы социальной критики, меткие суждения о кризисе общества. По словам самой писательницы, ее творчество тех лет можно назвать «социальным». Его характеризуют такие книги, как «Шутка толстухи» (1967), «Между нами девушками» (1971), «Подруги» (1974).
Роман «Шутка толстухи» (1967) — первое произведение крупной формы в творчестве Уэлдон — был замечен критикой, но значительным событием в литературной жизни того времени не стал. Большую популярность «Шутка толстухи» получила в 1981 году, когда была переиздана вместе с подборкой новых рассказов под общим названием «Наблюдая себя, наблюдаю тебя». Новое издание отчетливо высветило тенденции, позволяющие сблизить эти не совпадающие во времени произведения писательницы. Их объединяет, во-первых, традиционный для всего творчества Уэлдон взгляд на положение женщины в буржуазной Англии, в буржуазной семье. Но главное, их роднит стремление исследовать общие закономерности духовного развития западного общества, в частности проблемы отчуждения в нем человека, гибели личности в тисках потребительства.
Уже в этом первом романе Уэлдон сумела найти и разработать художественную форму, прекрасно передающую социально-психологический настрой ее прозы. Чувствуется, что здесь ей пригодился опыт работы на телевидении в качестве драматурга и сценариста. Структура повествования у Уэлдон очень гибкая — авторский рассказ, прямая речь, монологи и диалоги. Частая смена планов, монтаж параллельных сюжетных линий рождают ощущение кинематографичности ее прозы. Словно становясь на время телережиссером, Ф. Уэлдон устанавливает камеру, обводит телеглазом приметы внешнего пространства, затем включает микрофон, и читатель становится свидетелем диалогов, происходящих в студии и порой откровенно расписанных «по ролям». Зачастую Уэлдон прямо обращается к читателю, приглашая его прислушаться к той или иной беседе.
Надо сказать, что такие поиски писательницы в области формы во многом смыкаются с традицией документализма, столь популярной в литературе целого ряда стран, согласно которой автор выступает как хроникер, бесстрастно протоколирующий события.
Насыщенность диалогами — принципиальная черта художественной манеры Ф. Уэлдон. И роман «Шутка толстухи», фактически представляющий собой развернутую цепь диалогов, не исключение — в такой манере построены все ее последующие книги. В рассуждениях молоденькой сотрудницы рекламного агентства Сьюзен и ее подружки Бренды звучат модные в 60-е годы идеи «сексуального раскрепощения». Ф. Уэлдон показывает, что они активно затронули людей типа Сьюзен, неглубоких, лишенных подлинной культуры чувств. Неудовлетворенная своей ролью в обществе, Сьюзен мечтает о том, чтобы окружающие видели в ней личность. Но современная женщина может реализовать себя прежде всего в творчестве, в работе, Сьюзен же склонна получать от жизни прежде всего разнообразные, в том числе и эротические, удовольствия. Другой тип эмансипированной женщины представлен в романе располневшей и рано состарившейся из-за семейных неурядиц Эстер. Ее взгляд на женскую долю иной, отличный от «левых» суждений Сьюзен, хотя и не во всем последовательный. Тяжело пережив крах своих отношений с мужем Эланом, Эстер превращается временами в глашатая самых крайних идей женского движения, заявляя, что искать равноправия в мире, созданном мужчинами, нелепо. Вместе с тем Ф. Уэлдон наделяет Эстер способностью более трезво судить о причинах своего недовольства жизнью. Оно порождено влиянием викторианства. Возникший в Англии во времена пуританской революции нравственный кодекс в XIX веке, в царствование королевы Виктории, превратился в окостенелую систему принципов, скрывающих под благопристойной личиной ущербность и порок. В современном английском обществе он возродился в стиле жизни мелкобуржуазных слоев. Хотя Ф. Уэлдон и не разработала эту тему столь же основательно, как, например, М. Дрэббл, в романе есть тем не менее удачный образ мыслящей в викторианском духе матери Эстер, душевно черствой, эгоистичной, но постоянно выступающей с высокоморальными поучениями. С точки зрения этой дамы, главное в браке — «комфорт, статус, деньги в банке». Боясь поддаться влиянию матери, Эстер бунтует, бежит из дому, пытаясь отстоять свое право быть личностью, а не вещью. Однако со временем ее затягивают домашняя рутина, болото мещанства. И лишь когда отработанный жизненный цикл вдруг приостановился — Элан, чтобы не отставать от моды на молодость, вводит в доме жесточайшую диету, — Эстер начинает понимать, что ее существование лишено смысла, ей так и не удалось реализовать свои способности, ее поглотили вещи. Она и сама превратилась в вещь.
Тема подчинения человека вещам, нереализованности личности в условиях потребительского общества звучала в «женской прозе» 60-х годов несколько приглушенно, главным для романисток было тогда доказательство невозможности женского самоутверждения в обществе. И достоинство первого романа Уэлдон как раз в том, что автор, при всем своем внимании к сугубо женской проблематике, стремится вывести книгу к проблематике общечеловеческой, показывая, что потребительство в равной мере калечит судьбы всех людей. И Эстер, и ее муж Элан, и другие герои книги — отчужденные люди, не способные стать счастливыми и вести полноценную жизнь.
Роман «Подруги» закрепил за Уэлдон славу способного и оригинального прозаика. Конечно, он тоже находится в русле женской тематики. Вместе с тем пределы камерного, семейного мира в романе, представляемом советскому читателю, безусловно расширяются. Он содержит меткие, точные и весьма проницательные наблюдения над бытом и нравами среднего класса Англии на протяжении нескольких десятилетий XX века.
Художественные приемы, использованные в этой книге, хорошо разработаны Уэлдон и, можно сказать, традиционны для ее прозы. Роман «Подруги» состоит из маленьких главок-эссе, главок-рассказов, в которых, как в тщательно выписанном сценарии, повествуется о жизни трех подруг: Хлои, Марджори и Грейс, — членов их семей, родных, знакомых… Гибкая структура романа вмещает в себя эпизоды их детства и ранней юности в дни войны, наиболее существенные события начала их самостоятельного пути, относящиеся к 60-м годам, и картины жизни, развернутые во временном потоке 70-х годов. Как и в «Шутке толстухи», автор делает читателя очевидцем происходящего, пользуясь удачно найденным приемом театрализованного диалога. Чаще всего рассказчиком в «Подругах» выступает Хлоя Эванс, жена литератора Оливера Рудора и мать двух родных и трех приемных детей. Не случайно именно Хлое дано право излагать историю своей жизни и жизни ее подруг, ибо она представляет «женское большинство», в нравственно-философском плане романа воплощая тот тип женской этики, который вкладывался столетиями. Хлоя видит смысл своей жизни в отведенной ей самой природой роли — быть матерью, хранить тепло домашнего очага, в умении «понимать и прощать», посвятив себя служению людям. Добрая, отзывчивая, всепрощающая, кроткая женщина — этот образ словно проходит через все времена, повторяясь и в Гвинет Эванс, матери Хлои, и в Эстер Сонгфорд, приютившей во время войны эвакуированных подруг, и в Мидж, жене Патрика, детей которой, после ее смерти, воспитывает Хлоя.
Марджори и Грейс — подруги Хлои — представляют два других женских типа. Марджори — наиболее современный, демонстрирующий все преимущества и все издержки эмансипации. Деловая, интеллектуальная женщина, видный продюсер на телевидении, Марджори давно уже сравнялась заработком с мужчинами и экономически вполне независима. Она рассталась даже с последней слабостью женского пола, потеряв способность плакать, — выплакала все свои слезы в детстве, в котором была лишена родительского тепла. Уже тогда Марджори чувствовала себя гораздо уютнее в иллюзорном мире, в созданной воображением античной эпохе, о которой она пишет великолепные сочинения. Ей легче изъясняться мертвым языком латыни, чем изыскивать возможности взаимопонимания с матерью, глубоко равнодушной к дочери. Впоследствии единственная сфера, где Марджори чувствует себя уверенно, — это работа, мир телевидения и кино, то есть снова иллюзия, «блики на экране», неподлинная жизнь, которая не может внушить тревогу. Все проблемы в ней решаются одним росчерком пера в собственном сценарии.
В реальной жизни, отмеченной холодом одиночества, лишенной настоящего чувства и возможности осуществить свое природное предназначение, Марджори разобраться труднее. «Ходячая Черная Дыра», — невесело шутит она. Самоутверждение Марджори в «мужской», интеллектуальной, сфере не принесло ей личного счастья, не возместило в конечном итоге дефицит естественных и искренних человеческих чувств. В перспективе у Марджори, помимо деловой карьеры, — «дрянные обеды в дрянных забегаловках, с друзьями, которым дай бог управиться со своими напастями, а на мои уж тем более наплевать», да жалкая подделка под семейные обязанности в виде стирки белья Патрику, опустившемуся, равнодушному к ней человеку, в прошлом, правда, проявлявшему к ней участливое внимание.
Третья ипостась современной женщины представлена образом Грейс Сонгфорд. В иносказательном плане романа это — тип женщины-возлюбленной. В своей жизни Грейс всегда приспосабливается к обстоятельствам, разделяя взгляды тех мужчин, с которыми сводит ее судьба. Свои социальные позиции она меняет одновременно с возлюбленными, «как меняет цвет хамелеон, смотря по тому, к какому камню он приник». Подлинности и оригинальности Грейс лишена и в искусстве — природа наделила ее даром художника, но и в живописи Грейс прежде всего имитатор и стилизатор: ее «Ван Гогами» увешаны стены школьных коридоров. Сформировалась Грейс в неблагополучной семейной атмосфере — отец изощрялся в искусстве домашнего садизма, а мать терпеливо несла свой крест жены рабыни, старательно оберегая дочь от возможных душевных травм. В итоге Грейс выросла избалованной эгоисткой, равнодушной к своим дочерним обязанностям. За свое себялюбие и приспособленчество Грейс впоследствии расплачивается — потерей детей, — но и эту трагедию ей дано пережить, так и не подвергнув решительной переоценке нравственные основы своего существования. Грейс продолжает скользить по поверхности жизни, правда «за счет других: наступит, растопчет и пойдет дальше». Веселая, легкая и при этом весьма расчетливая, Грейс все же так и не стала счастливой, да и не могла стать: она была куплена богатым и преуспевающим мужем как красивая вещь, а надоев владельцу, брошена за ненужностью. В сорок лет Грейс, сохранившая внешнюю привлекательность, прожигает жизнь с Себастьяном, молодым режиссером, эксплуатирующим модную в «левых» кругах тему забастовки. К суетной суматошной жизни молодежной богемы она внешне вполне адаптировалась, как раньше к роли жены богача.
Однако есть у Грейс, с виду легко приспосабливающейся к веяниям моды (на платье, интерьер, на идеи, наконец), основа, не подверженная изменениям, — социальный снобизм, «жажда привилегий», вскормленные провинциальной средой высшего «среднего класса» и ревниво оберегаемые.
Рассказывая о жизни Грейс, Уэлдон как бы «состыковывает» два повествовательных уровня, на которых строится роман: социальный и этико-философский. При этом философское начало не выступает в книге само по себе, а вырастает из достоверной мозаики нравов, расстановки персонажей, многозначительных деталей. Важнейшие компоненты «женского удела» — материнство, любовь-страсть, работа — разведены, рассмотрены писательницей как варианты судеб разных женщин. И хотя мораль рассказанной истории прямо не декларируется, автор подводит к выводу о том, что женская судьба, лишенная хотя бы одного из этих элементов, становится ущербной, неполноценной.
История подруг, прочитанная на социальном или даже социально-историческом уровне, — это история поколения, сформированного грозовой эпохой 40-х годов. В главках-ретроспекциях возникают картины военного детства и юности подруг, эпизоды из жизни их родителей, представителей разных слоев английского общества.
Суровой осенью 1940 года, когда поезд привез в тихий провинциальный городок шестьдесят эвакуированных детей из Лондона, страдающего от бомбежек гитлеровской авиации, друзей, как замечает Хлоя, не выбирали, их наживали. Общие радости и печали военных лет связали судьбы подруг в прочный узел. Домом, который приютил Марджори, а затем и Хлою, влачившую жалкое существование в каморке при трактире «Роза и корона», стала усадьба «Тополя», принадлежавшая родителям Грейс, Эстер и Эдвину Сонгфорд. «Тополя» — это не просто семейное гнездо, особняк в эдвардианском стиле, с аллеями и садом, это семейный уклад, «Англия в чистом виде, костяк нации, твердыня, неподвластная переменам». А царит здесь Эдвин Сонгфорд, в прошлом британский «офицер и джентльмен», теперь, увы, только джентльмен. После скандального увольнения из армии, где жестокие законы общественной иерархии соблюдались особенно строго, Эдвин ощущает себя несправедливо «выключенным» из привычной системы отношений. С крушением принципов, которые организовывали его бытие, устанавливая сравнительную ценность людей, с уничтожением веками складывавшихся в Англии кастовых канонов Эдвину примириться трудно. Он живет в постоянном страхе потерять капитал, утратить свои привилегии. Он боится «рабочего класса, ему мерещится, как под дверь, за которой укрылась Привилегия, просачиваются, точно в паводок, зловещие воды социализма».
Ф. Уэлдон удается показать особую живучесть кастовых различий в провинциальной Англии и иронически их прокомментировать. Вечно недовольный, желчный домашний тиран Эдвин все же «некоронованный король» Алдена. Будучи непременным участником разного рода благотворительных мероприятий, он неизменно занимает на них самые почетные места. С началом войны амбиции Эдвина заметно возросли — он стал важным лицом, организатором сил местной обороны, но по мере того, как война близится к концу, «патриот» сникает. Война выдвинула свою иерархию ценностей — Эдвина все чаще теснят с его «законного» почетного места. А в собственном доме ему приходится теперь быть равно обходительным и с официанткиной дочкой Хлоей, и с Марджори, у которой мать из хорошего общества, а родную дочь отдавать не в частную, а в деревенскую школу, где учится «чумазая голытьба».
Вообще к поляризации общественных сил Уэлдон очень чутка — пустая грызня наверху из-за сытости и кружка для подаяния внизу, дамы в меховых манто и разутые дети, богатство и бедность. Родители подруг не случайно отнесены автором к разным классовым сферам. На полюсе бедности — Гвинет с Хлоей. Уэлдон рисует правдивую картину жизни эксплуатируемой и бедствующей поденщицы и ее дочки, делающей уроки при неярком освещении в каморке за ситцевой занавеской, а затем встающей ни свет ни заря, чтобы за жалкие гроши почистить обувь жильцам гостиницы при «Розе и короне».
Совсем в другом мире обретается Элен, мать Марджори. Элен богата, красива, живет в свое удовольствие, заводит любовников, устраивает благотворительные вечера, на которых распространяется о долге и верности, при этом начисто забывая и о муже, ушедшем добровольцем на войну и оказавшемся в лагере для военнопленных, и о дочери, тоскующей в «Тополях» по родительской любви. Для таких, как Элен, умеющих сохранить свои привилегии в любые времена, даже война была несерьезной, карнавальной, вроде ее мундира цвета хаки, призванного еще больше оттенить хрупкую красоту его обладательницы. «Ложь и алые ноготки» — в этом вся Элен, наделенная характерными пороками ее круга: снобизмом, лицемерием, эгоизмом.
В книге Уэлдон немало ярких эпизодов, передающих всю серьезность происходившего, зримо воскрешающих атмосферу 40-х годов, реалии той суровой эпохи: бомбежки Лондона, груды развалин, в которых обнаруживают убитых, буханье зениток, новые авиабазы, военные лагеря, растрепанные странички продовольственных карточек, горе матерей, таких, как Блаженная Голубка, которая появилась в Алдене в поисках своих пропавших в эвакуации мальчиков. Уэлдон выступает в этих эпизодах как мастер детали, емкой и умело подобранной, а временами использует даже звукопись, добиваясь эффекта «звучащего» времени:
«Жуж-жж-ит. Что — пчела? Или оса? Нет, это жужжит бомба. Самолет-снаряд, последняя надежда Гитлера…» Кстати, прием звукописи станет для прозы Уэлдон традиционным.
Повзрослевшие подруги, их близкие проходят перед читателем и в 60-е годы — время молодежных бунтов, вершиной которых стали события знаменитого парижского мая 68-го года, возникающие в памяти Франсуазы, волны «сексуальной революции», плодами которой пользуются герои и героини книги, период утверждения «массовой культуры»… Об этом тоже идет речь в романе, хотя ретроспективные эпизоды 40-х годов выглядят, пожалуй, более основательно.
В «Подругах» Уэлдон не раз касается проблем искусства, разных его обличий в современном мире. Одна из сторон этой емкой темы связана с образом художника Патрика Бейтса, изображенного в книге с оттенком демонизма. В реалистической ткани повествования эта фигура выглядит довольно чужеродно, особенно в главах о прошлом, вызывая ассоциации с мифологическим Паном, с персонажами «готической» литературы, а отчасти и с героями Д.Г. Лоуренса, вкладывавшего, правда, большее этико-философское содержание в образы героев, живущих в соответствии с законами естества. Превращение Патрика из любвеобильного молодого Пана в безобразного скрягу и холодного артиста очерчено Уэлдон резко, но мотивировано слабо. На социально-бытовом уровне книги Патрикова натура не подвержена изменениям — «неистовый мрак» и «разрушительная и коварная» стихия не вдруг, не внезапно снизошли на него, а жили в нем всегда — это нравственный релятивизм, неспособность к подлинному чувству и в жизни, и в искусстве.
Иную ипостась современного художника воплощает собой Оливер, муж Хлои. Оливер — человек талантливый, но свой талант он предал, став одним из наиболее популярных творцов «массовой культуры». Оливер, содрогаясь от отвращения к себе, сочиняет и дешевые детективы, и киносценарии для ведущих кинокомпаний, «расхожую стряпню», в его же собственном определении, но все это приносит неплохой доход в том обществе, в котором Оливер интегрировался почти безболезненно. Ощущая выхолощенность своего искусства, Оливер на словах ополчается против коммерциализации, против беззастенчивого культа потребления, на деле же он великолепно к ним приспособился, привык к вещам, дарующим комфорт, тягу к которому он стыдливо маскирует разного рода «опрощенными» формами быта — в его доме моют посуду и стирают белье вручную, пол натирают щеткой, а готовят на угольной плите, чтобы «не слишком порывать связь с природой». Правда, связь эту осуществляет, естественно, его жена Хлоя, поскольку кухня, хозяйство, дети целиком на ее попечении, а сам Оливер в это время озабочен проблемами экологии — дымок домашнего очага не должен загрязнять окружающую среду!
Роман Уэлдон интересен, конечно, и как семейный роман. Он точен в изображении психологии мужчин и женщин, нюансов человеческих отношений. Героини откровенно рассказывают о себе: ни один из аспектов жизни «слабого пола» не оставлен без внимания. Писательница рассматривает проблемы супружеской жизни, распределения нагрузки в семье, воспитания детей, досуга… Однако пристальное внимание к семейным проблемам, к обыденности не перерастает в заземленную бытийность благодаря всепроникающей и тонкой иронии Уэлдон, заставляющей вспомнить нравоописательную традицию, основанную «несравненной» Джейн Остин, тонким знатоком нравов и обычаев своей социальной среды. Кстати, об устойчивом интересе Уэлдон к творчеству Дж. Остин свидетельствует ее телеинсценировка романа Остин «Гордость и предубеждение», а также книга-эссе «Письма к Элис. По первом прочтении Джейн Остин» (1984). Особенно явно звучит остиновская интонация в алденских эпизодах романа, социологически точных и психологически достоверных, полных тонких наблюдений повседневных человеческих отношений — словом, сделанных рукой мастера.
В последовавших за «Подругами» романах «Помни обо мне» (1976), «Слова совета» (1977) и даже в «Праксис» (1978), выдвинутом на присуждение ведущей литературной премии страны, Уэлдон не сказала ничего принципиально нового по сравнению с ее более ранними книгами, решая проблему женской судьбы и создавая многоликий и правдивый портрет своей современницы.
Повторяемость сюжетных ходов, некоторая исчерпанность найденных изобразительных приемов, по всей видимости, и обусловили тот поиск новых форм и решений, который идет в творчестве Уэлдон в начале 80-х годов. Уэлдон создает романы, в которых нарастает занимательность интриги, подчеркнуто напряжен сюжет, вводятся элементы детектива и триллера (романы «Гриб-дождевик» (1980), «Дитя президента» (1982), «Жизнь и любовь дьяволицы» (1983). Наметившиеся тенденции позволяют говорить о движении Уэлдон в сторону «популярной» литературы, о принадлежности названных романов к некой «пограничной» — «промежуточной», как принято теперь говорить, — зоне между подлинной литературой и подделками под нее. В то же время, анализируя новые явления в прозе Уэлдон, нельзя не учитывать особенности развития литературного процесса на нынешнем этапе. 70-е годы отмечены в литературе ростом документализма, тягой к факту. На московской встрече Уэлдон говорила о том, что газеты, кино, телевидение предоставили современному человеку возможность ежедневно знакомиться с множеством фактов: «Люди предпочитают теперь сухую информацию, факты, чураясь эмоций». Современный роман не мог не откликнуться на эту ситуацию. И сама Уэлдон отдала щедрую дань документализму как на раннем этапе творчества, так и в 80-е годы. В частности, в романе «Гриб-дождевик» писательница чередует традиционную для нее манеру повествования о судьбе героини, открывающей в себе на лоне природы естественное, изначально заложенное в любой женщине материнское чувство, с экспериментальными главами, которые напоминают медицинский учебник.
Тем не менее фронтальное наступление документализма не могло, видимо, не вызвать и обратной реакции — поворота литературы к вымыслу, повышения доли фантастического в романе, тяги к драматизации. В одной из московских бесед Уэлдон подчеркнула, что в настоящее время ее привлекают драматические повороты человеческих судеб, изучение опыта классиков. Высокая оценка роли воображения, способности выстроить на основе глубокого знания реальности вымышленный сюжет содержится в последней на сегодняшний день беллетризованной книге Уэлдон «Письма к Элис» с ее развернутой метафорой Города Воображения, в центре которого высится величественный Дворец Шекспира. Кстати, именно на периферии этого города размещаются кварталы «популярной» литературы.
Авторского отношения к подобного рода изданиям как к периферийным тоже нельзя не учесть, равно как и полемики с «тривиальной» литературой, содержащейся в самих романах Уэлдон, в том числе и в последних. Например, в романе «Жизнь и любовь дьяволицы» с иронией говорится об авторе пустых мелодраматических романов, по имени Мэри Фишер (невольно думается, что ее имя не случайно совпало с именем западногерманской писательницы Марии Луизы Фишер, наводнившей Европу своими банальными историями любви). Этот девятый по счету роман Уэлдон дает наглядное представление о том зыбком равновесии между чистой занимательностью и серьезным, правдивым показом реальности, которое проявилось в ее романах 80-х годов. Роман «Жизнь и любовь дьяволицы» откровенно развлекателен — с неослабевающим вниманием следишь за интригой, в центре которой полуфантастическое превращение ординарной, некрасивой женщины по имени Руфь, жены и матери, в равнодушную к людским счастью и горю дьяволицу. Читая роман, трудно избавиться от мысли, что в этом превращении есть что-то жутковатое, ибо оно происходит отнюдь не в метафорическом смысле, а прямо-таки физически. Писательница в своих интервью предпочитает называть этот роман притчей о превращении — о нем мечтают многие женщины, задавленные жизнью, бытом, страдающие от отсутствия любви. Книжные ассоциации вызывает и имя героини — Руфь, — подобно своему библейскому прототипу, она трудолюбива, верна, стоически переносит все лишения, выпавшие на ее долю. Но до поры до времени. Узнав о страсти, охватившей ее мужа Боббо к богатой, красивой, удачливой Мэри Фишер, автору пустых сентиментальных романов, Руфь решает им отомстить. В результате предпринятых Руфью дьявольски хитроумных действий Боббо, обвиненный в мошенничестве, оказывается в тюрьме, а Мэри, истерзанная обрушившимися на нее бытовыми и прочими проблемами, заболевает неизлечимой болезнью и погибает. Сама же Руфь, с помощью пластических операций полностью изменившая свой облик и ставшая похожей как две капли воды на Мэри Фишер, вселяется в принадлежавший Мэри роскошный дом-башню на побережье и даже сочиняет роман в духе своей соперницы.
Сконструированный Уэлдон сюжет — одновременно многоликая, сделанная рукой мастера картина нравов. И это определенно наиболее сильная сторона книги. Писательница помещает свою героиню то в бедняцкие районы Лондона, то в дом престарелых, то в женскую коммуну, то в респектабельный дом известного судьи. Все эти эпизоды социологически точны, психологически выверены, но, безусловно, не могут смягчить впечатления незначительности жизненных усилий самой Руфи: ее скитания по «земным пределам» свелись к мелкому итогу — богатому дому, поддельной красоте, дарующей власть над людьми, сочинительству пошлых историй, словом, к существованию, лишенному подлинных ценностей.
В конце 70-х годов самими плодотворными оказались поиски Уэлдон и новом для нее «малом жанре», жанре рассказа. Талант рассказчицы Уэлдон обнаруживала уже в своих романах — в небольших главках-эпизодах, главках-ретроспекциях она демонстрировала умение воссоздать с помощью емких, фактурных деталей атмосферу времени, психологический настрой, набросать четкий профиль характера. В рассказе как таковом эти свойства повествовательной манеры Уэлдон раскрылись особенно ярко. В первой опубликованной ею подборке рассказов — «Наблюдая себя, наблюдаю тебя» — слово «наблюдаю», удачно вынесенное в заглавие, по сути, выявляет творческую устремленность Уэлдон, ее подход к изображаемому. Писательница действительно выступает превосходным наблюдателем самых разнообразных нравов и обычаев, то трезво отстраненным, то по-доброму подсмеивающимся, то взывающим к сопереживанию и сочувствию. Широко пользуясь иронией во всей гамме ее оттенков — от бичующей («Рождественская елка») до мягкой и изящной («Уикенд», «Энджел, воплощенная невинность»), — Уэлдон, однако же, не встает в позу морального превосходства над своими героями, а, напротив, стремится быть сопричастной судьбам и страстям своих современников, сохранить теплую и живую человечность, не отделяя тем самым свои наблюдения над ними от наблюдений над собой.
Сбалансированность насмешливой ироничности и лиризма формирует неповторимый эмоциональный облик этого сборника. С этой точки зрения наиболее социально звучащий и остроироничный рассказ «Рождественская елка» и наиболее лиричный, несколько исповедальный по тону рассказ «Энджел» заслуживают пристального внимания, так как дают представление о характере «малой» прозы Уэлдон.
В открывающем сборник рассказе «Рождественская елка» со всей полнотой обнаруживается способность Уэлдон охватить в пределах «малого» повествования историю целой жизни. Молодость писателя Брайена Смита, человека с подчеркнуто обыденной, «стертой» фамилией, позволяющей предположить распространенность «смитовского» феномена, пришлась на 60-е годы, когда он, подхватив модные бунтарские темы десятилетия, прославился своими нападками на английских буржуа. Но подлинных убеждений у Смита не было и в ту пору. Одна из его случайных подружек метко замечает, что сей милый «левачок» на баррикады не поднимется. Существо Смита и в жизни, и в искусстве — приспособленчество, мимикрия, утрата «корней», которые некогда связывали его с пролетарской средой. Поэтому в 70-е годы, когда пора бунтарства миновала и буржуазия, что аплодировала в театре «разоблачительным» пьесам Смита, настороженно относится к любым проявлениям непокорства, Брайену вновь приходится приспосабливаться к изменившимся вкусам и социальным тенденциям. Модно богатство, моден коммерческий кинематограф, скроенный по голливудской мерке, модны, наконец, поиски «корней», «возвращение к истокам» — и Смит приспосабливается и к этой моде, как ранее к моде на «левизну». Он занят бесплодными переделками чужих киносценариев, хлопочет на телевидении, чувствует, что исписался, и в поисках гармонии с самим собою решает отбыть в провинцию, приобщиться к простому и естественному образу жизни «людей земли». Он женится на деревенской девушке, слепо уверовав в ее чистоту и невинность, в надежде, что она вернет ему утраченные корни. Но женитьба на Линде, хитрой и расчетливой лгунье, оборачивается фарсом, а не идиллией. Новая сельская родня, уродливая, страдающая дурной наследственностью, выкачивающая из Брайена деньги, крайне далека от того спасительного идеала, что рисовался в воображении Смита. Он, правда, остается в глухой провинции, мечтая о пробуждении творческого начала, но весь ход повествования убеждает в обратном — липовый «спаситель общества», лишенный корней сочинитель приспособится в итоге и к этой убогой и пошлой жизни, будет и дальше вместе с женой уничтожать корни живого, как корни рождественской елки, которые в семье Линды окунают в кипяток.
Нравоописательная традиция, развиваемая Уэлдон в рассказе «Рождественская елка» с его полными гротеска картинами жизненного уклада обывателей в провинциальной глухомани, сменяется тонкими психологическими наблюдениями в рассказе «Энджел, воплощенная невинность».
В зеленом Глостершире, в одиноко стоящем загородном доме XVI века, поселяется молодая супружеская чета, восходящая звезда английской живописи Эдвард Холст и его юная жена Энджел, которой, как никому другому, подходит ее имя — «ангел», — настолько она мила, деликатна, застенчива, в ней словно материализовался тот «ангел», о котором вспоминала Уэлдон в связи со статьей В. Вульф. Благополучие семьи солидно подкреплено отцом Энджел, автором популярных детективов. Энджел богата, в финансовом плане не зависит от мужа, которому, к слову сказать, обеспечила «путь наверх», освободив его от необходимости ютиться в нищенской мансарде и думать о хлебе насущном. Однако Энджел не способна убедить себя в том, что «с деньгами женщина свободна». Она строит свою семейную жизнь в соответствии с правилами, которые вызвали бы негодование защитниц женских прав конца 60-х годов: безропотно, по своей воле надевает на себя семейные оковы, выполняя в доме всю грязную работу и тщательно оберегая тишину, необходимую ее молодому гению. Трудов Энджел муж не замечает, а, напротив, придирается к мелочам, грубит. Однако искусственно поддерживаемая Энджел гармония довольно быстро нарушается — она заявляет Эдварду о своем желании стать матерью, ибо для Энджел подлинная любовь лишь та, что находит свое завершение в детях и «превращает секс в любовь». Для Эдварда ребенок — угроза спокойному и устоявшемуся миру, где до сих пор царил он один. Возмущенный упорством жены, Эдвард жестоко избивает ее и вскоре покидает дом. Становится ясно, что патриархальные порядки, основой которых является подчиненное положение женщины в семье, столь же далеки от истинной нравственности, как и старинный дом от уюта и безмятежного покоя — он полон шелестов, стонов, невольно наводящих на мысль о призраках. Уэлдон подводит к выводу о том, что принятие устаревших, отживших свой век правил грозит обесцениванием личности, утратой индивидуальности, одиночеством. Энджел, «воплощенная невинность», перестает ею быть, она покидает старинный особняк, населенный вполне современными фантомами: эгоизмом, жестокостью, непониманием, — чтобы испытать счастье материнства, полноту существования.
Тонкие и проницательные суждения об извечной «женской доле» содержатся и в других рассказах сборника «Наблюдая себя, наблюдаю тебя», лучшие из которых представлены в этой книге советскому читателю.
Во время своего недавнего визита в Советский Союз Ф. Уэлдон рассказывала о подготовленном ею к изданию новом сборнике прозы. Незаурядное мастерство рассказчицы, проявленное Ф. Уэлдон в произведениях «малой формы», предвещает интересную встречу с талантливой писательницей.
Героини Ф. Уэлдон, их социальное бунтарство взяты из самой жизни — отстаивание женщинами духовной независимости в буржуазном обществе, борьба за равноправие в политической и экономической сферах, за раскрепощение в семье для современного женского движения по-прежнему актуальны. В то же время соотечественницы Уэлдон принимают сейчас более деятельное участие в широком демократическом движении за мир и ядерное разоружение. И хотя Уэлдон не упоминает в своих книгах о реальных «выходах» женского движения на современном его этапе, нетрудно все же представить себе лучших ее героинь в лагере английских женщин в Гринэм-Коммон, самоотверженно сражающихся против американского милитаризма.
Н. Конева