Бракосочетание Клиффорда Вексфорда и Хелен Лалли произошло в Иванов день 1965 года. На Хелен было кремовое атласное платье, отделанное брюссельскими кружевами, и все говорили, что ей бы манекенщицей быть – такая она грациозно-изящная. (На самом деле Хелен в двадцать с небольшим лет была для манекенщицы слишком плотненькой. Только позже, когда беды, любовь и всяческие пертурбации сняли с нее лишний вес, она смогла зарабатывать себе на жизнь именно так.) Клиффорд и Хелен были редкостной парой – его львиные волосы сияли, а ее каштановые волосы кудрявились, и все, кто есть кто-то, присутствовали на свадьбе, то есть за исключением отца невесты Джона Лалли. Мать невесты, Эвелин, сидела на задней скамье в том самом голубом в рубчик платье, в котором она была на приеме, где Клиффорд с Хелен впервые увидели друг друга и вспыхнули взаимной любовью. Она явилась на брачную церемонию вопреки мужу. Неделю, а то и больше он не будет с ней разговаривать. Ну и пусть!

Шафером Клиффорда был Саймон Харви, нью-йоркский писатель. Клиффорд знавал его еще в давние годы, познакомился с ним в лондонской пивной, одолжил ему его первую пишущую машинку. А теперь одолжил ему деньги на дорогу. Но друг – это друг, и хотя знакомые Клиффорда исчислялись сотнями, друзья у него были наперечет. Саймон писал смешные романы на гомосексуальные темы, – несколько преждевременно, чтобы они могли обрести популярность. (В те дни о гомосексуализме говорили только шепотом с угрюмой серьезностью.) Вскоре, разумеется, ему предстояло стать миллионером.

– Как она тебе? – спросил Клиффорд.

– Если уж тебе приспичило жениться на женщине, – сказал Саймон, – лучше нее ты не нашел бы. – И он не уронил кольцо, и произнес теплейший тост, и это вполне оправдывало потраченные на авиабилеты деньги, с которыми Клиффорд простился навсегда – и он это прекрасно знал.

Посаженым отцом Хелен был ее дядя Фил, брат Эвелин. Он торговал автомобилями, был пожилым, краснолицым и шумным, однако все ее молодые знакомые либо побывали ее любовниками, либо чуть-чуть не побывали, а потому годились в посаженые отцы еще меньше, хотя, конечно, не предали бы ее и Клиффорд остался бы в неведении. Она хотела, чтобы ее брак совершился без лжи. Как ни странно, дядя Фил Клиффорда не возмутил: он сказал только, что иметь родственника, причастного к торговле автомобилями, очень полезно, и тут же заключил сделку – «Мерседес» за его «МГ», он же теперь женатый человек. И тогда Хелен обрадовалась, что дядя Фил присутствует на ее свадьбе, – ведь среди гостей родственников и друзей со стороны Вексфордов было слишком уж много, а со стороны Лалли слишком уж мало. У Хелен друзей хватало, но подобно многим очень красивым девушкам, она чувствовала, что с мужчинами ладит лучше, чем с женщинами, и немножко страдала, замечая, что женщинам она не нравится.

Никто (из тех, кто был кем-то), кроме Клиффорда, не знал, что Хелен в день своей свадьбы была на четвертом месяце беременности… Ах да! И Анджи, разумеется, но она приглашения не получила и улетела в Йоханнесбург зализывать раны. (Впрочем, Анджи твердо решила заполучить Клиффорда и никакие «беру тебя в жены» и «пока смерть нас да не разлучит», обращенные к другой, не могли подорвать в ней этой решимости.) Это был чудесный день в самых разных отношениях. На приеме к Клиффорду подошел сэр Ларри Пэтт и сказал:

– Клиффорд, я сдаюсь. Вы – новый мир, а я – старый. Я удаляюсь на покой. Вы будете главой «Леонардо». Так вчера решило правление. Вы слишком молоды, как я им вчера и сказал, но они не согласились. Отныне теперь все в ваших руках, мой мальчик.

Счастье Клиффорда было теперь полным. Никогда уже этот день не повторится! Хелен вложила белую ручку в его руку и пожала ее, он на ее пожатие не ответил, но спросил: «Как маленький?», а она сказала «Тсс!» и не поняла, что он уже не принимает ее безоговорочно, но судит, и ее пожатие счел детским и вульгарным.

Леди Ровена в сером платье-тунике, белой гофрированной блузке и галстуке, повязанном у горла пышным бантом, выглядела переодетым мальчиком и помаргивала фальшивыми ресницами (их носили решительно все) приехавшему из Миннеаполиса одному из двоюродных братьев Синтии, быстро условившись о свидании под носом у его супруги. Синтия заметила это и вздохнула. Не надо было приглашать этих родственников! Ей следовало сохранить верность принципам и не возобновлять отношений с семьей, которая так оскорбляла и поливала ее грязью в юности. Хватит и того, что все это у них в крови. Вчера отец нежно любил ее, сегодня от нее отрекся. Только благодаря ей им удалось спастись из Дании – она ради этого шла на пытки, на смерть, а отец холодно поблагодарил ее и даже не улыбнулся ей. Простить он не пожелал. Она попыталась не думать о нем. Клиффорд был очень похож на ее отца, глядел на нее детскими глазами, такими же темно-голубыми, как у деда. В том-то и была беда. Она от души надеялась, что он будет счастлив, что Хелен даст ему то, что она дать не смогла, то есть свою любовь. Но, может быть, он ничего не замечал? Она ведь всегда вела себя с ним так, словно любила его, или ей это казалось?

Отто и Синтия уехали домой в своем «роллс-ройсе». За рулем сидел Джонни. В перчаточнике он хранил заряженный пистолет в память о былых днях. Синтии показалось, что Отто немного расстроен.

– В чем дело? – спросила она. – Мне кажется, Хелен способна составить его счастье, как никакая другая женщина. Правда, он даже ребенком никогда не бывал до конца доволен. Ей придется нелегко.

– Меня беспокоит только одно, – угрюмо сказал Отто. – Что он будет делать на «бис»? Глава «Леонардо» в его возрасте! Это ударит ему в голову.

– Не имеет значения, – отозвалась Синтия. – Он уже воображает себя Богом.

Ночь Клиффорд с Хелен провели в «Ритце», где двуспальные кровати – самые лучшие, самые мягкие, самые изящные во всем Лондоне.

– Что твои родители подарили нам к свадьбе? – спросил Клиффорд, и Хелен пожалела, что он задал такой вопрос. Настроение у него было какое-то странное – и ликующее, и беспокойное.

– Тостер, – ответила она.

– Казалось бы, твой отец мог бы подарить нам какую-нибудь свою картину, – сказал Клиффорд.

Поскольку по стенам Клиффорда уже висело полтора десятка небольших произведений Лалли, купленных за гроши, а восемь больших картин укрывались в подвалах «Леонардо», где никто не мог их увидеть, Хелен такого мнения не разделяла. Но ей было 22 и она была никто, а Клиффорду было 35 и он был очень кто-то, так что ее мнение осталось при ней. После эпизода в клинике де Уолдо она уже не могла с прежней легкостью посмеиваться над ним, поддразнивать, пока его мрачность не рассеивалась, чаровать его. По правде сказать, она относилась к нему теперь слишком серьезно, что не шло ему на пользу, а тем более ей самой. Она вела себя неверно, но ведь она была дочерью не только своего отца, а и своей матери, и это сказывалось.

Кроме того, у нее имелись и другие причины для тревоги. Она лежала без сна и тревожилась из-за них. Для их семейной жизни Клиффорд купил дом в Примроуз-Хилле, в то время немодном районе на Северо-Западе Лондона возле Зоопарка. «Кофейню» он продал за 2 500 фунтов и купил на Чолкот-Плейс дом за 6 000 фунтов, рассудив, что вскоре цена эта заметно увеличится. (И был совершенно прав.) Он не сделал ее совладелицей. С какой, собственно, стати? В конце-то концов, это были еще шестидесятые годы, и недвижимость человека была недвижимостью человека, жена же человека обслуживала ее, и ей полагалось испытывать благодарность за такую честь. Сумеет ли она управляться с этой недвижимостью как полагается? Ведь она еще так молода! И знала, что она неаккуратна. Отказавшись от работы у «Сотби», она начала посещать кулинарные курсы. И тем не менее! Клиффорд ведь сказал – и она признала его правоту, – что ей понадобится все ее время, и вся энергия, чтобы вести дом, принимать его друзей и коллег, которые, как он сам указал, непрерывно становились все более знаменитыми и великими. Хватит ли у нее времени, хватит ли энергии, раз она ждет ребенка? А когда можно будет упоминать о том, что она ждет ребенка? Очень неловкая ситуация. Тем не менее она была полна надежд, как и полагается новобрачной в ночь после свадьбы. Она, например, надеялась, что друзья, коллеги и клиенты Клиффорда не сочтут ее неумелой глупой девчонкой. И надеялась, что Клиффорд тоже не сочтет ее такой. И надеялась, что сумеет растить ребенка, надеялась, что не будет тосковать по свободе и собственным друзьям и не очень скучать по матери и по отцу – короче говоря, она надеялась, что поступила как следовало. Но какой и когда был у нее выбор? Встречаешь кого-то… ну и все.

Клиффорд поцеловал ее, и губы у него были горячими и тяжелыми, и он обнял ее, и руки у него были худощавыми и сильными. День был долгим – день свадьбы, пришлось пожать сотню рук, выслушать сотню поздравлений. Если она тревожится, то потому что устала. Но как странно, что вместе с физическим успокоением, даруемым любовью, шаг в шаг, не отставая, точно сестричка, требующая, чтобы с ней считались, явились и тревога, и боязнь будущего, и фантазия, что жизнь катится, точно волны к берегу, вечно рассыпающиеся, прежде чем его достигнуть – и хуже того: чем выше гребень, тем глубже ложбина за ним, так что даже счастья следует страшиться.

Глубокой ночью хорошенький золотистый телефон на тумбочке вдруг зазвонил. Трубку сняла Хелен. Клиффорд всегда спал крепко, не очень долго, но глубоким сном – белокурая голова тонет в подушке, ладонь по-детски под щекой. Торопливо протягивая руку к трубке, чтобы он не проснулся, Хелен успела подумать, что это чудесно: знать такие интимные подробности о таком замечательном человеке. Звонила Анджи из Йоханнесбурга. Она осведомилась о свадьбе, извинялась за свое отсутствие.

«Но тебя же не приглашали!» – чуть было не сказала Хелен, но удержалась. Нельзя ли Анджи поговорить с Клиффордом, спросила Анджи, и поздравить его с тем, что он стал директором «Леонардо»? В конце-то концов, устроил это ее отец!

– Сейчас два часа ночи, Анджи, – сказала Хелен с тем упреком, на какой осмелилась. – Клиффорд спит.

– И спит он так крепко! – сказала Анджи. – Уж я-то знаю. Попробуй ущипни его за попку. Обычно это дает результаты. А ладонь он по-детски подсунул под щеку? Только вспомню… Счастливица ты!

– Как ты узнала? – спросила Хелен.

– А так же, как мы все, милочка.

– Когда? – расстроенно спросила Хелен. – Где?

– Ты обо мне? Давным-давно в далеком прошлом. Во всяком случае, с точки зрения Клиффорда. По меньшей мере два месяца назад. Но после твоей неудавшейся ночи в клинике ни разу. Было это в «Кофейне». Ну а раньше, естественно, много-много раз во многих и многих местах. Но ты же сама все знаешь. Разбуди его, а? Не будь ревнивой дурочкой. Если уж я не ревную – а я не ревную, – тебе-то что ревновать?

Хелен положила трубку и заплакала, но беззвучно, не шевелясь, так, чтобы Клиффорд не услышал и не проснулся. Затем на всякий случай она сняла трубку с рычага, чтобы Анджи не перезвонила. Возмущаться, горевать… что толку? Это она знала. Надо поскорее успокоиться и так или иначе создать новое представление о себе, Клиффорде и ее браке.