Читатель, Анджи забеременела от Клиффорда Вексфорда. Преднамеренно. Она выбрала самое подходящее время. Удача ей улыбнулась, как она часто улыбается нехорошим людям. Дьявол словно бы и правда содействует своим присным. Анджи было 42, не тот возраст, когда беременеют с места в карьер, стоит алмазному поясу соскользнуть с белого шелкового платья на пол апартаментов для новобрачных в отеле «Кларидж». Но она таки забеременела, как и намеревалась. (Это же какое нахальство надо иметь, читатель, – заказать апартаменты для новобрачных! Что же, полагаю, никуда не денешься, и приходится признать, что такая бесстыжесть заслуживает некоторого успеха.) Естественно, она планировала не просто родить от Клиффорда ребенка, которого хотела, потому что любила Клиффорда – да, искренне его любила: ведь способность любить свойственна нехорошим людям, как и хорошим, – но использовать свою беременность в качестве рычага, чтобы понудить его к браку с ней, едва он разведется с Хелен.

Так вот, на протяжении этих судьбоносных часов в «Кларидже», когда была зачата Барбара, Анджи внушила Клиффорду мысль, будто сыновья Хелен, близнецы Маркус и Макс, вовсе не его, а Саймона Корнбрука. Клиффорд уже четыре года должен был приспосабливаться к буйным близнецам, которые воспитывались по новейшей беззапретной системе в доме, где он, кроме того, принимал своих богатых и чопорных клиентов. Он смирялся, потому что так хотела Хелен, но едва ему была внушена вышеупомянутая мысль, избавиться от нее оказалось крайне трудно: близнецы – не его! Хелен изменила один раз, значит, должна была изменить снова. И, конечно, забеременеть от свое-го экс-мужа, потому что ей его жаль, и она чувствует себя виноватой перед ним за прежнее. Именно тот безнадежный идиотизм, на который способна Хелен. И подсунуть их ему, Клиффорду… о да, совершенно в ее духе!

Из «Клариджа» Клиффорд отправился домой. И отправился, могу упомянуть, с чистой совестью. Он не любил Анджи, читатель, она ему даже не нравилась, хотя что-то в нем, безусловно, на нее отзывалось, и потому он внутренне не считал, что изменил жене, нет, ни чуточки. Жену он застал в солнечном внутреннем дворике, уютно расположившейся перед вторым завтраком за рюмкой вина со своим экс-мужем Саймоном под разноцветными кашпо с пышными цветами.

Это было последней каплей.

– А-а! – сказал он им обоим, – вот, значит, что происходит, пока я тружусь! Какой же я был дурак! Потаскуха (это уже одной Хелен) подсунула мне своих ублюдков!

И так далее, включая множество всякого визгливого вздора о том, как Хелен не только пригласила Саймона на рождественский обед, но и как Саймон нарезал индейку, за которую платил он, Клиффорд. Напрасно Саймон указывал, что Хелен уговорила его приехать на Рождество только ради маленького Эдварда (ее сына от Саймона, благопристойно и законно зачатого в узах брака) и что Клиффорд буквально принудил его нарезать индейку – нет и нет! Или что сейчас они встретились, чтобы обсудить, в какую школу отдать Эдварда. Нет и нет! И бесполезно Хелен было объяснять и отрицать и в слезах настаивать на своей невиновности и любви к Клиффорду. Нет и нет!

И вот тогда Саймон упомянул то, о чем узнал ранее из уст Анджи: что Клиффорд состоит в длительной связи с Фанни, уж кто бы говорил! Так оно и было. Правда, Клиффорд не воспринимал это как связь или даже отношения. Фанни была просто женщиной, с которой он совокуплялся, когда они поздно задерживались у него в кабинете, не в состоянии окончательно решить, подлинник ли это или подделка, а секс проясняет голову – а если бедная Фанни и была безнадежно и навечно влюблена в него, Клиффорда, то давно уже научилась молчать об этом. (Хотя, читатель, не исключено, что она его ненавидела той интимной покорной ненавистью, которой некоторые женщины ненавидят мужчин, веря, что любят их. Безусловно, Фанни в подобных случаях испытывала необоримое желание располосовать ногтями широкую белокурую спину Клиффорда, но, конечно, не могла себе этого позволить. Женатых мужчин никоим образом метить нельзя.)

– Если и так, – сказал Клиффорд, – то только потому, что меня до этого довела моя жена. Вот и сейчас, вы ее послушайте – визжит и несет всякую чушь.

От этих слов Хелен опомнилась. Она разом перестала плакать и распинаться в своей невиновности.

– Ты знаешь, что виноват, – сказала она Клиффорду, – и только поэтому ведешь себя так. (Разумеется, она была права.) И более того: твое поведение простить нельзя. Я разведусь с тобой из-за невозможности совместного проживания. Вот и все.

– В таком случае убирайся из моего дома, – сказал Клиффорд, вдруг став ледяным и ненавидя ее, потому что теперь она поступила непростительно и заговорила о том, отчего ему стало по-настоящему страшно. Развод! И в присутствии свидетеля, так что это обретало весомость, тем более раз свидетелем был Саймон.

И знаете, что сделала Хелен? Она нашла в себе мужество восстать на Клиффорда и сказала:

– Нет! Уйдешь ты!

И в ее праведном гневе была такая сила, что вопреки себе он подчинился. Клиффорд подчинился, читатель. Клиффорд ушел. Как часто несчастные жены покоряются ощущению, будто их дом принадлежит мужу и порвать с ним она может, лишь потеряв все, что у нее есть, тогда как на самом-то деле, дом принадлежит ей, и если кому-нибудь надо уйти, то ему. И если она скажет это достаточно громко и ясно, и если он достаточно виноват, то он уйдет.

Естественно, Клиффорд намеревался уйти только на неделю или около того, чтобы проучить Хелен. Пусть-ка почувствует, как сильно она его любит. Пусть-ка смиренно попросит его вернуться, попросит прощения за прежние проступки. Чтобы они вновь обрели счастье, а их любовь очистится, станет богаче, вернее. Чтобы ему больше никогда не пришлось спать с Фанни, а с Анджи так и не видеться вовсе…

Но, читатель, все вышло не так. Как же, дожидайся!