Хелен поехала с детьми на воскресенье в «Яблоневый коттедж». У ее отца исчезла потребность по той или иной причине закрывать ей туда доступ. Теперь, когда ей дарились отцовская нежность и уважение (ну-у-у, постольку поскольку), она не могла понять, почему их отсутствие в прошлом так мало ее угнетало. К дому был пристроен флигель для гостей, яблоню в саду срубили, чтобы очистить под него место. И уже не было ветки, на которой некогда сидела зарянка и высвистывала свои милые утешения. Птичка предвидела вот это? Материальный комфорт? Материальный успех? (Сами видите, какой печальной она была!)

Что же, флигелек был комфортабельным, с центральным отоплением. У мальчиков имелся свой телевизор. (А когда-то Джон Лалли закрыл доступ в свой дом этому исчадию техники.) Кровати были новые, мягкие, но упругие, а подушки, подумала она, взбивая их опытной рукой, из гусиного пуха. Чего бы Эвелин, чье тело при жизни лежало во сне на продавленном матрасе, а голова – на комкастой подушке, не сделала ради подобной роскоши! С какой легкостью Марджери заставляла своего мужа раскошеливаться на прекрасные и удобные вещи, как она изменила его и скрутила. Хелен постоянно дивилась этому, но теперь без тени обиды или зависти. Маленький Джулиан, сын Марджери и ее единокровный брат, выглядел флегматичным и заурядным, как и положено ребенку не таких уж в конце-то концов незаурядных родителей. Ее мальчики рядом с ним казались особенно подвижными, ранимыми, чуткими и бойкими. Впрочем, они прекрасно играли вместе в крикет на лужайке, где у Эвелин когда-то были грядки. Марджери заказала новое дерновое покрытие.

– Папа выглядит прекрасно, – сказала Хелен Марджери. У нее болела голова. Они сидели в новой перестроенной кухне. Стены между чуланом и кладовой, между кладовой и старой кухней снесены. Теперь ничто неясное не скользит в полутьме бесшумными отблесками. Все стало блестящим, светлым и практичным.

– Я отвадила его от домашнего вина, – сказала Марджери. – Я убеждена, что тут была причина многих его прежних заскоков.

– Но как ты его отвадила?

– Вылила весь запас.

Бедняжка Эвелин! Лето за летом в интересах экономии и экологии из крапивы, из ягод шиповника, из просвирника – срывая, выдергивая, выкапывая, нарезая, протирая, разминая, кипятя, оставляя перебродить, сливая, процеживая, оттягивая, закупоривая – вылила весь запас! Хелен уколола ненависть к Марджери. Без всякого на то основания, но это было не в ее власти. Только голова разболелась сильнее. Она сжала виски в ладонях.

– Что с тобой? Тебе плохо, ведь так? Ты такая бледная, совсем белая. – Ее мачеха (мысленно она никогда Марджери так не называла) была добра, полна сочувствия. Хелен расплакалась.

– У меня в голове мысли, – сказала она потом, – каких там быть не должно.

У Марджери нашелся ответ на эту проблему. Они у нее всегда находились. Она порекомендовала некоего доктора Майлинга, к которому сама обращалась. Он психиатр, но принадлежит к святошколе.

– Какой-какой? – спросила Хелен.

– Неважно, как она называется, – сказала Марджери. – Если хочешь знать мое мнение, все нынешние целители – те же священнослужители, только под другим названием.

– Но я ведь не религиозна, – сказала Хелен. – То есть не очень.

Ей вспомнилось, что было время, когда она молилась Богу чисто инстинктивно, хотя, конечно, в детстве никогда в церковь не ходила. Тогда вселенная казалась благодетельной, и у нее просто была потребность, желание преклоняться и благодарить. Но что-то произошло давным-давно и положило этому конец. Но что же? Ах да, конечно, смерть Нелл. Ну вот, она сказала это. Во всяком случае, смирилась с этим. И нависавший над ней мрак вопреки всеобщим предсказаниям не рассеялся, а еще больше сгустился. Мрак навалился на нее почти физически, словно стремился раздавить ее в жидкое месиво, сделать частью себя.

– Я не исключаю, – сказала она с усилием, – что, веруя, можно верой достичь исцеления духа, как вера исцеляет тело, но я-то не верую, как мне ни жаль.

Однако сожаление чуть-чуть облегчило ей душу – во всяком случае, адрес доктора Майлинга она взяла и разрешила Марджери записать ее на прием. Хотя, как указала Марджери, делать это лучше самой. По собственному почину, а не по чьему-то настоянию, из потребности обрести здоровье и спокойствие духа, а не из желания доставить удовольствие кому-то.

– Просто иногда, – сказала Марджери, – исцеление заключено не в нас самих, и нужен другой человек, чтобы вести нас за руку.

– Вот так же, – сказала Марджери, – тем, кто принимает ЛСД, требуется в их странствованиях какой-нибудь друг.

Странно, что она провела такую аналогию. О подобных предметах (на случай, если у вас зародились сомнения) она знала очень мало. Вот в таком-то странствовании – помните? – отец Маккромби составил компанию лорду Себастьяну и в пути потерял свою прежнюю личность, как некоторые люди теряют чемоданы где-нибудь между Сингапуром и Парижем.

Доктор Майлинг практиковал на Уимпл-стрит, деля тихую, безобразную, обширную приемную еще с несколькими врачами, главным образом ортопедами, если судить по поскрипывающим спинам и потрескивающим суставам ждавших там пациентов. Тихо, тихо – скрипнуло, затрещало – Хелен разбирал смех. Она, казалось ей, уже давно не смеялась, но ведь сейчас для этого было не время и не место? Собственная веселость ее тяготила. Доктор Майлинг оказался молодым человеком. Ему с трудом можно было дать 30. У него был сильный подбородок и то благородное благообразие, к которому так пристрастны те, кто принимает студентов на медицинские факультеты. Она подумала, изложив свои симптомы – неоправданные, гнусные, кровожадные мысли, желание смеяться над тем, что не смешно, – что он начнет расспрашивать ее о детстве, или пропишет ей таблетки, или предположит ранний климакс и порекомендует Восстановительную Гормональную Терапию.

«У вас бывают кровожадные мысли?» – такой вопрос, в частности, задается, когда в гормональном балансе женщины подозревают недостаток эстрогенов. А он вместо этого спросил, не наводит ли кто-нибудь на нее порчу.

– Право, не знаю, кто бы… – сказала она с удивлением, – но если так, как я могу воспрепятствовать?

Он задумался, задал несколько энергичных вопросов о ее прошлом, о «Яблоневом коттедже», а потом посоветовал ей помолиться матери. Хелен снова засмеялась от удивления и сказала, что вряд ли ее мать, мертвая или живая, была бы способна положить чему-то конец. Это просто не в ее характере.

– Знали бы вы! – сказал он. – Люди изменяются (что это, собственно, означало?). Приходите через две недели и, если это вам не поможет, испробуем таблетки. Но только тогда.

Ну, Хелен попробовала молиться и, читатель, то ли душа Эвелин задувала дешевые, гнусно адресованные свечи отца Маккромби, то ли просто верх взяла добрая здоровая натура Хелен, но ночные кошмары совершенно прекратились. Хелен вновь спала крепко и сладко, оплатила счет доктора Майлинга на 45 фунтов и перестала об этом думать.

Клиффорду молиться было некому, искать предстателя негде, да и скорее всего гордость и рассудочность помешали бы ему обратиться за такой помощью к живому или мертвому, а потому беды его не исчезли, но усугубились.