— Я знала, что она была с мужчиной, — сказала Дженифер. — Всегда можно сказать, когда у матерей что-нибудь на уме. Они спихивают на тебя свое чадо, не приходят вовремя, чтобы его забрать, а потом душат его поцелуями и ласками.

Кап-кап. Снова идет дождь. Некоторые из нас здесь на Уинкастер-роу — плохая пара со своими мужьями, нам бы надо было начать все с начала с кем-нибудь другим, если бы мы могли, но из-за соображений приличия, из лояльности, привычки и лени мы остаемся там, где мы есть. К тому же у всех дети, с которыми надо считаться, а на Уинкастер-роу очень считаются с детьми. Даже Хилари по-своему делает это — она полагает, что ее попытки упразднить институт отцов могут помочь детям. Хоуп заявляет, что дети ей вообще не нужны. Она была бы, говорит она, никудышной матерью, и то, что она не заводит детей — ее способ блюсти их интересы. Ее позиция огорчает Дженифер, которая определяет каждую женщину, как мать в будущем, мать в настоящем или мать в прошлом. Хоуп говорит, что жизнь нам дана не для того только, чтобы ее продолжать, и Дженифер мрачно отвечает: «Для того».

Хилари, хотя и смотрит на весь мужской пол в совокупности, как на агрессора, чувствует себя вправе вступать с отдельными мужчинами в половые сношения и сердится, если это ей не удается. Она без конца жалуется, что мужчины щупают ее на сборищах, которые устраиваются соседями по улице: воскресных ленчах с выпивкой, пикниках, где жарят шашлыки на вертеле, и тому подобных развлечениях, но Дженифер клянется, что Хилари все это придумывает. Она смотрела во все глаза, и ни одна мужская рука не легла Хилари на грудь, не ущипнула ее за зад. И все же не могла Дженифер следить за ней с утра до ночи. Возможно, мужчины действительно трогают Хилари вроде того, как кошки всегда садятся на колени тех, кто их не любит. А вот Хоуп говорит, ей нравится, когда мужчины ее трогают. Дженифер говорит, стоит мужу притронуться к ней, и готово — она беременна. Удивительно, как нам удается так прекрасно ладить, ведь впечатление, которое производит на нас одно и то же событие, не только различно, но и вызывает самую разную реакцию.

Что до супружеской неверности, Дженифер говорит, она бы, пожалуй, не прочь, но слабое здоровье, отсутствие времени и благоприятного случая вступили в заговор против нее. Хилари говорит, ее замужество не в счет, но она ни за что не завела бы шашни с женатым мужчиной, чтобы не обижать его жену. Все женщины — сестры. Но если мужчины ничего не стоят, замечает вскользь Дженифер, разве ты не окажешь этим их женам милость? Хилари вспыхивает от негодования. Хоуп говорит, что любит спать с женатыми мужчинами — это больше возбуждает, и нет опасности, что их отношения перейдут в нудную постоянную связь. По ее мнению, право блудить — величайшее право из всех, данных людям, и она стала бы троцкисткой или маоисткой, даже сталинисткой, если бы их взгляды на секс и мораль не были такими старомодными и жесткими.

— Но разве у тебя нет чувства вины? — спрашивает Дженифер, краснея в свою очередь. Нет, у Хоуп его нет. Ее желания похожи на могучую реку — она извивается, по-видимому, без определенной цели, плавно и бесшумно скользит сквозь лесные дебри, но остановить ее не может ничто.

Когда я была зрячая, я изменяла Лоренсу. Каким устарелым кажется теперь это слово. Но, в конце концов, он часто и надолго уезжал, и наши отношения были таковы, что от меня скорее требовалось снабжать его чистыми рубахами, чем поддерживать представление о совершенстве и непреходящей ценности любви, это естественно для молодых и является, возможно, определением невинности. Но теперь, когда я не могу посмотреть ему в глаза, мне гораздо трудней предать его. Теперь, когда верность — не моральный долг перед человеком, кем-то, кого видишь, а нечто, идея, существующая сама по себе в твоей голове, она становится ценной. Я обслуживаю эту блестящую новую идею, как фабричная девчонка стала бы обслуживать торговый автомат. Я скармливаю ей сырье: честность, доверие, долг, надежду, и верность изливается наружу все более горячим, дымящимся, полноводным потоком. Лоренс обнимает меня, я обнимаю его, и это все, что нужно нам обоим.

Кап-кап. А что, если в один прекрасный день ко мне вернется зрение? Говорят, это вполне может произойти. Что тогда? Боюсь, мне не по силам ответственность стать целой и невредимой, безупречной, без изъяна. Можно быть более одиноким с идеальным зрением, чем бродя ощупью во тьме.

Кап-кап!