Артур Хокни по происхождению был нигерийцем и окончил Гарвардский университет. Он был высок, широкоплеч, чернокож и элегантен. Артур много путешествовал по миру как расследователь инцидентов, связанных со страховкой, — он работал на «Транс-континентал брокерс».

Если, например, в Китайском море затонул корабль, то Артуру предстояло выяснить причины крушения. Если в центральной Африке уничтожен был президентский дворец, то Артур Хокни изобличал поджигателей и оценивал истинную стоимость потерь. Он входил в любые двери, и толпы расступались перед ним, и люди выдавали секреты. Настолько он был велик и силен, изощрен в хитрости и сведущ в людских пороках, настолько часто ему приходилось сталкиваться лицом к лицу с акулами и вампирами этого мира, что лишь одни безвинные и чистые осмеливались спорить с ним. И «Транс-континентал брокерс» ценила его: ему платили много, очень много.

Он переговорил с Клиффордом, Хелен и Саймоном. Он видел хвостовой отсек самолета, который был вытащен краном из воды неподалеку, но все же в стороне от места крушения; он осмотрел трещины на металле, весьма характерные для диагноза усталости металла; сказал себе, что причиной катастрофы явно было не столкновение; он также осмотрел в хвостовом отсеке два кресла вполне целых; пояса на них были отстегнуты. Но возможно, в этих креслах просто никто не сидел. Но отчего тогда пепельница одного кресла была заполнена до отказа, а на полу у другого — валялся надорванный пакетик от детских конфет? Или салон не был вычищен перед полетом, или пассажиры в этих креслах все же сидели. Он бы облегченно вздохнул, если бы было опознано тело мистера Блоттона, чья профессия и характер ему были теперь известны, и к личности которого было привлечено его внимание по роду службы, поскольку он единственный из пассажиров рейса купил страховку. Но его тела найдено не было. Однако нужно было дождаться приезда несчастной миссис Блоттон.

Но где же тело маленькой Нелл Уэксфорд? Унесло в море? Возможно. Однако мужчина с ребенком должны были сидеть в салоне для некурящих; а все тела из этого салона были найдены и опознаны, и даже хорошо сохранились. И вновь нужно ждать, поскольку отец ребенка отказался пройти опознание. Артур Хокни хорошо его понимал, учитывая те обстоятельства, в которых находился ребенок. И вне зависимости от того, насколько тактично все было организовано, процесс опознания тела все равно травматичен для родителей. В то же время большинство родителей предпочло бы знать наверняка, чем мучиться неизвестностью. Отчим ребенка теперь увел свою жену: возможно, он прав, а возможно, и нет. Стоять среди останков человеческой плоти и остатков собственности; среди множества бренных оболочек, когда их покинула душа, вскоре становится не так тяжело, как ранее; скорее приходит осознание ценности и скоротечности жизни. (Или так, по крайней мере, казалось Артуру Хокни. Ну что ж, он был вынужден видеть смерть в таком ракурсе, не так ли? Иначе ему пришлось бы расстаться со своей профессией). Но поистине странные вещи происходили здесь! Тела запросто пропали. Оставалось только предположить, что тело ребенка было унесено на вершины Альп орлом, а тело мужчины утащено в глубину гигантским скатом. Но если предположение неправдоподобно, это не означает, что такое не могло случиться. Для Артура Хокни самое простое и правдоподобное объяснение никогда не было единственно правдивым, и именно поэтому он был знаменитым и наиболее высокооплачиваемым экспертом в «Трансконтинентал». Благодаря этому — и тому, что он именовал шестым чувством. Иногда он знал то, чего знать никак не мог. Он даже ненавидел порой это качество, но ничего не мог с ним поделать. То есть глубины человеческой личности иногда были поняты лишь ему одному.

Артур подошел к Хелен. Был серый день, серое место. Хелен сидела молча и печально. Она повернула к нему свое лицо. И Артур подумал, что видит самую прекрасную и самую печальную женщину в мире. Он не позволил себе думать ничего более: она была в печали, она была замужем, она была беременна. В то же самое время он знал, что увидит ее вновь, и много раз; что она станет частью его жизни. Но он заставил себя не думать и об этом.

— Они не нашли ее, не правда ли? — спросила она, и он был удивлен беспечальностью ее голоса.

— Нет.

— Я знаю, мистер Хокни. Они ее не найдут, потому что Нелл жива.

Он смотрел ей в лицо и видел, как тревога уходит с него.

Возможно, она черпала свои силы и знания от Артура: она смотрела в его ясные глаза — и разделяла с ним его дар предвидения. Она улыбнулась. Холодный вечерний ветер начал развевать песок по пляжу, рисуя замысловатые узоры. Узоры вечности.

— Вы думаете, что я сошла с ума? — спокойно сказала она. — Потому что едва ли кто-либо смог выжить здесь? — И она указала на остатки самолета и тел.

Трудно было тогда представить себе, что этот пляж станет вновь местом игр детей с их лопатками и формочками, но так оно, конечно, и случилось вскоре. Это самое место — теперь часть кемпинга «Канва бич сафари». Я считаю его грустным местом: каким-то образом трагедия прорастает через асфальт и песок и делает даже самое солнечное место грустным; и кажется, что море вздыхает и шепчет, а когда дует ветер, то слышится похоронная музыка! Но, возможно, все это мне просто кажется: ведь северное побережье Франции — это не Средиземноморье, и климат здесь совсем не тот; потому и чудится все это… Возможно, все дело в этом.

— Люди выживают в невероятных условиях и обстоятельствах, — невзначай обронил Артур. — Однажды летчица выпала из самолета, приземлилась на снег — и выжила, чтобы написать об этом книгу.

— Ее отец думает, что она мертва, — продолжала Хелен, — ничего удивительного. Так же думает и Саймон. Все они так думают. Так что, возможно, я и правда сошла с ума.

Он спросил ее, вроде бы совершенно невпопад, любила ли ее дочь конфетную смесь «Долли».

— Нет! — даже возмущенно как-то ответила Хелен. — Конечно, нет. Она разумная девочка, она знает, что конфеты…

И тут она начала плакать и извиняться. Он понял: именно такие мелкие, незначительные детали более всего расстраивают скорбящих родственников: пристрастия и антипатии их дорогих умерших — то, что окрашивает личность, дополняет ее, но при жизни проходит незамеченным.

Но Артур должен был об этом спросить, хотя ее ответ еще более поставил под сомнение жизнь Нелл. Это, конечно, было делом рук мистера Блоттона, который, как нарочно, вытащил, чтобы успокоить ребенка, те самые леденцы, которыми она так возмутилась, когда он ее спросил («Долли»?! Не надо мне «Долли»!). Как будто Нелл была каким-то опасным животным, чтобы ее успокаивали во время полета! А потом, когда она скорчила рожицу, мистер Блоттон съел конфеты сам: такой вот он был вредный человек. И чем больше я о нем думаю, тем хуже и хуже он выглядит в моих глазах.

— Я не знаю, что и думать, — проговорила Хелен, перестав плакать. Ее вера начинала улетучиваться. А он чувствовал, что не имеет права поддерживать ее: ни одного доказательства того, что девочка жива, нет.

Хелен поежилась от холода, и он обернул пальто вокруг ее плеч и отвел ее в машину, которую нанял. Похолодало. Артур вернулся вновь к беспомощным в горе, скорбящим людям среди ни о чем уже не скорбящих мертвых.

Ему сказали, что приехала миссис Блоттон. Он пошел поговорить с ней. Это была простая на вид и респектабельная женщина лет за сорок. У нее были белесые ресницы и голубые глаза. Он сразу понял, что она не любит чернокожих, даже столь уверенно и шикарно выглядящих, как он. Но хороший костюм, прекрасные манеры, вкрадчивый голос могут победить любые рассовые предрассудки. Однако ему было известно, что есть некоторые белокожие женщины, в особенности такого северного типа, как миссис Блоттон, которые никогда не перейдут грань своих предрассудков. Вернее сказать, они даже не пытаются их преодолеть: любой черный для них символизирует разнузданную сексуальность. Если бы они только знали, как тонко, как нежно и робко может любить чернокожий; как он может зависеть от истинной любви, как он тоскует по редкой, фантастической любви. Однако здесь была юдоль скорби и смерти, а не любви, и этот жалкий расизм пусть будет проблемой этих людей, а не его проблемой.

Зрелище трупов в бараке, где их поместили, привело миссис Блоттон скорее в состояние раздраженности, чем скорби. Она хромала, потому что надела новые туфли: дешевые и достаточно неудобные, совсем не те, которые кинулась бы купить женщина, когда ей замаячили два миллиона фунтов. В таком случае типичная женщина или начала бы их проматывать, не в силах удержаться, или не потратила бы ни цента, из чувства вины либо осторожности. Она ничего не знала, подумал он и поверил ей, когда она сказала, что узнала о страховке только из письма, пришедшего на другой день после катастрофы, в конверте, надписанном рукой Эрика. Она даже не стала читать квитанцию: просто посмотрела на номер рейса, потому что по телевизору показывали последствия катастрофы, и она еще подумала, что люди, доверяющие авиакомпании ZARA, ничего лучшего и не заслуживают. Номер рейса отпечатался у нее в памяти. И Эрик не приехал домой тогда, когда она его ожидала. Поэтому она позвонила в Хитроу. И ее худшие опасения оправдались: ее муж летел этим рейсом. Он погиб. Но зачем ей проходить эти мерзкие формальности? И кто вы такой, в конце концов, что без конца мучаете меня вопросами? Она, конечно, не сказала «убирайтесь в свои джунгли», но это вертелось у нее на языке.

— Но случается, люди выживают в авиакатастрофах, — сказал Артур.

— Откуда вам известно? — грубо спросила она. И показала ему на человеческую руку, торчавшую из пластикового пакета, аккуратно завернутого французами, чтобы скрыть самое неприятное внутри.

— Это его рука, — сказала она, — Эрика.

Артур взглянул на пометки на пакете: эта часть тела была обнаружена в переднем отсеке, ориентировочно в пятом ряду, где и были усажены, судя по билетам, Блоттон с Нелл. Рука, правда, уже была опознана родственниками, но предположительно.

— Вы уверены? — спросил Артур.

— Стала бы я говорить, если нет?

Да, подумал Артур, если на карту поставлены два миллиона — хотя вряд ли, по его понятиям, она могла адекватно оценить сумму — отчего бы не стремиться поскорее попасть домой и начать скорбеть? Даже миссис Блоттон имела право на скорбь.

— Скажите, — продолжал он, — ваш муж — страстный курильщик?

— Он?! Конечно, нет. У меня в доме не курят.

Ее руки были поразительно белы; маленькие и изящные ручки, слишком изящные для такой грубоватой женщины. Вопрос о курении так же расстроил ее, как Хелен — вопрос о конфетах. Она заплакала, ее вывели. Руку записали на Эрика Блоттона. Судя по руке, сходились и возраст, и пол, и тип телосложения, но отчего же все-таки он сомневался? Рука была без никотиновых следов.

Артур подошел к Саймону Корнбруку, бессильно прислонившемуся к дверям.

— Вы сделали на сегодня достаточно, — сказал он. — Если вы до сих пор не нашли ее, то и не найдете. Уходите.

— Думаю, ее тело отнесло в море, — проговорил Саймон. — Ведь нужно учитывать вес… по сравнению с…

— Согласен с вами, — сказал Артур. — Думаю, все вскоре выяснится.

— Мне бы хотелось, чтобы хоть что-то нашлось, — пожаловался Саймон. — Хотя бы ботиночек, ленточка какая-нибудь… Жена просто не пожелает верить в смерть дочери, я знаю это.

Артур сам отвез Корнбруков в аэропорт. Он написал и подписал отчет, в котором говорилось, что никаких дополнительных сведений о ребенке не обнаружено. Полная пепельница, клочок пакета от конфет и два необнаруженных тела вряд ли кого-то впечатлили бы. Просто Артур не мог избавиться от мысли, что он обязан найти ребенка. Когда он повернулся, проводив супругов на посадку, чтобы идти прочь, то услышал, как Хелен сказала Саймону:

— Она не погибла. Если бы она была мертва, я бы почувствовала это.

На что Саймон ответил:

— Дорогая, для нашего блага, давай смотреть фактам в лицо.

Поэтому, когда неделю спустя Артур Хокни, будучи на конференции в Лондоне, получил в своем отеле записку от Хелен с просьбой о встрече, он не был удивлен. Он был почти уверен, что так и случится. Он опустил ответ в абонентский ящик, как она предложила, и предпринял кое-что, чтобы организовать ланч. Он вообразил, что она хочет скрыть факт встречи от мужа: дальше он не позволил своей фантазии развивать сюжет.

Артур уже сидел за ресторанным столиком, когда подъехала Хелен. Он поднялся, чтобы приветствовать ее. Люди за соседними столиками оглядывались на нее. Хелен была одета в скромный синий костюм, чтобы быть незаметнее, но, конечно, ее нельзя было не заметить.

— Артур, — начала она легко и быстро, хотя нервничала, и это было заметно. — Могу я вас так называть? И вы можете звать меня Хелен. Я, наверное, показалась вам странной: звоню, назначаю встречи, какие-то записки… Это потому, что я не хочу волновать Саймона: он придет в бешенство. Нет, конечно, не то что в бешенство, но он огорчится… Ведь только я знаю, что Нелл жива; только я знаю, что с ней все в порядке, кроме того, что она тоскует по мне, а я по ней. Я нанимаю вас. Вы ведь наемный эксперт, не так ли? Я заплачу вам столько, сколько вы назовете. Только не нужно, чтобы об этом знал мой муж.

Ах, опять эти привычки лживой юности: от них так трудно избавиться!

— Хелен, — ответил он, и с этим именем мир показался ему новым и удивительным. — Я не могу сделать этого: это было бы безответственным.

— Но отчего? Я не понимаю. — Она заказала крэпэ из грибов, однако оставила его нетронутым. Он с аппетитом ел мясо и чипсы. Жизнь забрасывала его и в джунгли, и в горы, и в более дикие и пустынные места, где никогда не знаешь, когда тебе придется съесть хоть что-то в следующий раз. Помнится, Королева-Мать, когда ее спросили о напутствии вступающим в светскую жизнь, посоветовала: «Если вы видите туалет, не замедлите воспользоваться им». Так и Артур Хокни: он вполне следовал совету Королевы-Матери в отношении еды.

— Потому что подать вам надежду — будет равносильно предложению шарлатана вылечить рак за большие деньги, и даже хуже.

— Это будет вовсе непохоже. Ну, пожалуйста! — Она сама была еще ребенком.

— Ввиду моего отчета авиакомпании ZARA, да и просто ввиду здравого смысла: как это возможно?

— Если вы наконец придете ко мне и скажете, что она погибла, то я поверю вам — и приму это.

— Но может быть, и нет. — Нет, нельзя ему было говорить о летчице, упавшей с высоты; нельзя было подавать надежду, думал он. Артур ощутил вину.

— Она не могла погибнуть — слова «Нелл» и «мертва» не соединяются, — и слезы появились на глазах Хелен. — Возможно, Саймон прав, и я сошла с ума, — добавила она. — Наверное, мне нужен психиатр. Но я должна знать. Я должна быть уверена. Разве вы не знаете, что жить с крошечной надеждой — еще хуже, чем жить без нее. Видеть, как все соболезнуют, как скорбит муж — и быть не в силах скорбеть самой… Это заставляет меня ощущать себя порочной! Может быть, я чувствую себя виновной из-за своей беременности, из-за нового ребенка? Быть так наполненной жизнью — и принять смерть? Нет, я не могу!

— Я вернусь и осмотрю место еще раз, — заверил он ее. — И вновь проведу опросы.

Он и сам не знал, отчего согласился; возможно, просто оттого, что Хелен просила его об этом. Ведь она была в таком затруднении: она не могла себе позволить скорби, а это бывает так редко.