Мышцы отказывают. Некоторые сжимаются в твердые комки, другие становятся дряблыми, превращаются в кисель. В вихре бумаг и книг падаю и обо что-то ударяюсь.

— Это больной! Кажется, из четыреста четвертой палаты. Черт возьми!

Рука снова подергивается, описывает круг. Пытаюсь сориентироваться, но глаза никак не могут приспособиться к свету. Из-за слишком сильного удара электричеством я не в состоянии отличить пол от потолка. Кажется, тело перестало мне подчиняться.

— Он все еще двигается!

— Вы его оглушили? — Второй голос мягче, женственнее, исполнен тревоги. Шона. С трудом поворачиваю голову на пару дюймов. — Что случилось?

— Он бросился на меня из темноты, я даже не разглядел его!

— Как он сюда попал?

Пытаюсь говорить, но в результате хриплю что-то невнятное. Едва приподнимаюсь, как почти тут же кто-то хватает меня и обездвиживает.

— Позвоните доктору Литтлу. Скажите, что один из его пациентов проник к нему в кабинет. — Раздаются шаги, дребезжит телефон.

Язык начинает шевелиться, в голове проясняется.

— Мне нужно…

— Спокойно, приятель, — произносит охранник. — Как ноги? Идти можешь?

— Мне нужно выбраться отсюда.

Щелк, щелк, щелк, щелк. Снова мои зубы.

— Отвечай на вопрос: идти в состоянии? Можем мы подняться?

— Здравствуйте, доктор Литтл, — говорит Шона. — Извините, что беспокою в такое время, но у нас проблема. — Охранник ставит меня на колени, ждет, когда я сориентируюсь, потом поднимает на ноги. — Один из пациентов из закрытой зоны сумел бежать. Нет, далеко он не ушел. Направился прямиком в ваш кабинет. Это Майкл Шипман.

Встаю на ноги и смотрю на медсестру. Это не Шона. Другая, плотного сложения, из сестринской. Она старше, ей лет пятьдесят пять, руки толстые, химическая завивка, волосы с сединой.

— А где Шона?

Охранник обхватывает меня крепче:

— Кто такая Шона?

— Ночная сестра. Она здесь бывает каждую ночь. — Я в недоумении взираю на незнакомую сестру. — Вы кто?

Медсестра смотрит на меня, но говорит в телефон:

— Он, судя по всему, совсем невменяем, доктор… Да, непременно… Да, мы вам перезвоним. — Она вешает трубку.

— Где Шона? — Теперь я испуган. В желудке тошнотворное коловращение, словно я вот-вот провалюсь сквозь пол в огромное, бездонное ничто. — Почему здесь эти фотографии? Что происходит?

— Майкл, спокойно, — говорит охранник. — Давай-ка возвращаться в палату. Ладно?

— Может быть, Шона — это та девушка, о которой он рассказывает? — бормочет сестра.

— Шона — это ночная медсестра! — кричу я. — Что вы с ней сделали?

Она кидает встревоженный взгляд на охранника:

— Майкл, ночная сестра — это я. Меня зовут Шарон. Помните меня?

Смотрю на нее, вспоминаю лицо в темноте. И персики, которые на вкус не напоминали персики.

— Что происходит?

— Ведите его в палату.

Появляются новые охранники. Они, как и раньше, пристегивают руки к кровати прочными кожаными ремнями, не обращая внимания на вопросы и мольбы о помощи. Разговаривают между собой так, словно меня здесь и нет.

— Как, по-твоему, он сумел выбраться?

— Бросился на меня с кулаками — пришлось его оглушить.

— Его вообще нужно было держать в смирительной рубашке.

— Не говорите им ничего.

Их нервная болтовня перекликается с моими собственными беспокойными мыслями. Дергаю головой, смотрю на дверь, но там только охранники и сестры. Перед мысленным взором мелькают фотографии из кабинета — этакое мрачное слайд-шоу.

Что, если я и в самом деле убийца?

Кто-то убивает ненавистных мне людей. Превращает их в образ, которым я одержим. Чувствую дрожь — меня трясет как в лихорадке, но при этом кожа покрывается потом.

Что я делал перед тем, как был найден?

В тот день в больнице, пытаясь бежать, я укусил человека — в буквальном смысле вгрызся в его руку. Это кем же надо быть, чтобы сделать такое? А если я готов на это, то как далеко зайду в будущем? Если безликие загонят в угол, не начну ли отбиваться с такой яростью, что убью кого-нибудь? Может быть, нечто подобное и правда уже случалось? Впрочем, это слишком невероятно: убей я одного или двух, они бы явились таким числом, что меня сейчас уже точно не было бы.

Вот только, возможно, это не безликие приходили ко мне, а я искал их.

Келли сказала, что убито было десять человек или больше. Никто не убивает десятерых в целях самозащиты. Уж по крайней мере, не с такой жестокостью. И никогда — таким особенным повторяющимся способом. То, как были изуродованы лица, совсем не похоже на оборону, а скорее на казнь. Или месть. Что, если мне надоело убегать и я решил сражаться?

Сколько же человек я убил?

Щелк, щелк, щелк, щелк.

— Как ты вышел? — У кровати стоит охранник, за ним двигаются силуэты его коллег и медсестер.

Они в моей палате и в коридоре — переговариваются, ищут что-то, суетятся. Сейчас глухая ночь, но я разворошил осиное гнездо.

Смотрю на охранника:

— Дверь была не заперта.

— Кто-то оставил ее открытой для тебя? Это сделала… как ее… Шона? Она помогла тебе бежать?

— Никто мне не помогал.

— Кто такая Шона?

— Вот это-то я и пытаюсь понять, — говорю я. — Сколько здесь ночных сестер?

Охранник хмурится:

— Мы сейчас проверяем камеры наблюдения. Если тебе кто помогал, то мы его найдем. Что ты искал в кабинете доктора Литтла?

— Ничего. От вас прятался.

— В кабинете своего лечащего врача? — насмешничает он. — Изучая собственную медицинскую карту? Хочешь сказать, что оказался там совершенно случайно?

— Послушайте! — Я пытаюсь воззвать к его разуму. — Не знаю, кто кому помогал. Я даже не знаю, могу ли доверять вам. Но тут что-то происходит, и мы в самой гуще событий. Неужели это не понятно? Затеялось что-то очень крупное и необычное, и если мне не удастся выяснить, что именно, то наше будущее окажется весьма туманным!

В комнату заходит доктор Литтл, говорит с одним из охранников. Одет он на скорую руку, редкие волосы клочковатым облаком парят над головой. Очевидно, его подняли с постели.

— И больше никого в коридоре не было?

— Никого, — отвечает охранник. — Только Дейв, Шарон и больной. Ночной уборщик еще не появлялся.

— Хорошо, спасибо за информацию. — Доктор Литтл поворачивается ко мне, на его лице появляется широкая отеческая улыбка, он подходит к кровати. — Добрый вечер. Как себя чувствуете?

— Не знал, что это ваш кабинет, — быстро говорю я. — Просто пытался бежать. Я не хотел ничего плохого.

— Он не мог долго пробыть у вас, — замечает охранник. — У него сумеречное сознание.

— Да, спасибо. — Доктор Литтл похлопывает его по руке. — Теперь я сам.

Охранник смотрит на меня, на ремни, кивает и выходит из палаты.

Доктор Литтл берет единственный стул, переставляет его к кровати и садится.

— Майкл, вы просматривали мои документы, — заявляет он. — Что вы искали?

— Лестницу. Просто выход.

— Вы двигались к лестнице, но свернули. Мне показали запись с камер наблюдения.

— Я… — Снова ловушка. Если скажу ему, что на самом деле искал корни заговора, он решит, что я либо псих, либо слишком близко подобрался к истине. Не знаю, что предпринять. В конечном счете необходимо кому-то довериться. Вот только не ему. Почему Люси так и не вернулась? И эта репортерша? В одиночку мне не справиться. Закрываю глаза и решаю ничего не говорить. — Я не мог туда пойти.

— Боялись, что вас увидят? — спрашивает он. — Но при этом, возвращаясь назад, прошли мимо двух людей, которые уже были начеку и подозревали что-то неладное. Нет никакого смысла… — Он замолкает, наклоняет голову и улыбается. — Кафетерий!

— Что?

— Вы боитесь электроники, а потому остановились и развернулись, увидев кафетерий. Там все заполнено проводами, передатчиками и электромагнитными полями. Вы не могли пройти мимо всего этого.

Молча осыпаю его проклятиями. Как обмануть человека, которому платят за то, чтобы он залезал в мозги с помощью психоанализа? Хорошо хоть он пока не знает, что именно я ищу.

— Это многое объясняет, — говорит он, потирая подбородок. — Судя по записи с камер наблюдения, вы и в самом деле забежали ко мне в кабинет, чтобы спрятаться. Не понимаю, как вам удалось узнать код электронного замка, но эту проблему легко решить. Меня гораздо больше интересуют ваши непроизвольные мышечные движения — давно это появилось?

Рука дергается в ремнях, я мотаю головой и смеюсь. Смех получается горький и глухой.

— Вы пытаетесь сказать, что ничего об этом не знаете?

— Конечно знаю и сделаю все, что в моих силах. Но мне нужно понять, как давно это стало проявляться так сильно.

— Значит, вы признаёте? — От изумления я даже приподнимаюсь. — Вот прямо так и признаёте, что участвуете во всем этом?

— Участвую в чем?

— Вы контролируете меня! Вы и безликие! Вы работаете на них! Проникли в мою голову и управляете телом. — Щелк, щелк, щелк, щелк, щелк. — Черт побери, я едва говорить могу!

— Майкл, пожалуйста! — спокойно произносит он, протягивая руку. — Успокойтесь. Уверяю, никто не пытается управлять вашими движениями.

Руки подергиваются.

— Как вы смеете это говорить?! Посмотрите на меня!

— То, что с вами происходит, называется поздняя дискинезия, — объясняет доктор Литтл. — Типичный побочный эффект локсапина. Вам повышена доза до шестидесяти миллиграммов в день, и подобная реакция встречается, хотя в данном случае она развилась слишком уж быстро.

— Хотите сказать, что это из-за лекарства?

— Именно: непроизвольные движения. Вот вроде ваших кивков сейчас. И того, как на записи дергается ваша рука. Приношу извинения, что не сказал об этом побочном эффекте раньше, но мы не хотели пугать вас без необходимости. И даже представить не могли, что это разовьется так быстро. Вероятно, ваш организм сильно подвержен воздействию лекарственных средств. Вообще-то, дискинезия к подобному не приводит. Но у вас она приняла крайнюю форму, и, боюсь, нам придется прервать курс локсапина.

— Ну слава богу, хоть так.

— У нас нет другого выбора. Вы сами подумайте: ваши иллюзии и галлюцинации продолжаются, значит локсапин не действует, а увеличивать дозировку мы явно не можем.

— Постойте! — Рывком поднимаюсь с постели, насколько позволяют ремни. — Доктор, я не галлюцинирую. Поверьте! Если бы у меня была такая каша в голове, разве смог бы я выбраться отсюда?

— У вас иллюзии, но вы вовсе не глупы. Напротив, очень умны, как и большинство шизофреников. И при этом больны, а мы пытаемся вас вылечить. Единственное средство для этого — лекарства…

— Будете давать мне новые?

— Мы начнем курс лечения кветиапином, он в некотором роде…

— Из-за ваших лекарств я теряю контроль над собственным телом, и вы собираетесь давать мне новые? Что вы хотите со мной сделать?

— Локсапин воздействовал на рецепторы дофамина в вашем мозгу, — спокойно объясняет он. — Кветиапин воздействует как на дофамин, так и на серотонин, то есть он будет в данном случае эффективнее.

— Почему же тогда вы с него не начали?

— Потому что потенциально он дает гораздо более серьезные побочные действия. Его используют, только если нет других вариантов. Для начала мы попробовали локсапин, чтобы…

— Нет, — говорю я, тряхнув головой. — Категорически нет. Вы хоть представляете, что́ это лекарство делает с моим мозгом?

— Приводит его в порядок.

— Зажаривает его прямо в черепной коробке! Когда вы закончите, у меня не останется мозга. Я буду овощем.

— Механизм действия кветиапина совершенно иной — ничуть не похож на предыдущий. Так что ни усиления отрицательного эффекта, ни дополнительного риска опасаться не стоит. Мы начнем с минимальной дозы и будем увеличивать ее, пока не добьемся положительных результатов.

— Или пока оно не убьет меня.

— Потенциальные побочные эффекты неприятны, но ни в коем случае не летальны, — сообщает он, отметая мой аргумент движением руки. — Здесь тоже присутствует незначительная опасность поздней дискинезии, но, как я уже сказал, механизмы в данном случае иные, и они не будут накладываться один на другой. Кроме того, теперь, когда о вашей повышенной восприимчивости стало известно, мы будем внимательнее вас наблюдать. Если появится хоть малейший намек на нежелательный эффект — прервем курс.

— А что еще? Вы сказали, что это средство хуже первого.

— Кветиапин обладает вдвое более сильным седативным действием. Некоторые даже используют его для приятного времяпрепровождения.

— И это плохо?

— Это очень мощное лекарство, — говорит он. — Будете спать как ребенок, а просыпаться голодным как волк. Мы можем скорректировать эти ощущения другими средствами, но сначала я хочу вас понаблюдать, чтобы точно знать, какое действие это на вас оказывает.

— Нет, — снова возражаю я, встряхивая головой. — Я вам не позволю сделать это.

— Майкл, боюсь, у вас нет выбора. — Он делает движение рукой в сторону двери, и в палату входят три санитара крупного сложения. Один из них протягивает доктору Литтлу маленькую пластиковую капсулу. — Это ради вашего же блага. Мы пытаемся вам помочь.

Санитары прижимают меня к кровати, заводят назад голову. Пытаюсь вырваться, но в ремнях это невозможно.

— Если будете упорствовать, то придется прибегнуть к силе. — Доктор Литтл тяжело вздыхает.

Сжимаю рот, но тогда он откладывает таблетки и берет шприц. Мышцы напряжены в тщетной попытке освободиться. Укол в плечо — острая боль продолжается пять, шесть, семь секунд, потом стихает. Меня отпускают, и я дергаюсь, бьюсь, кашляю.

— Нет!

Доктор Литтл улыбается.

— Очень хорошо, — говорит он. — Уверен, что в дальнейшем вы проявите больше благоразумия. Не питайте никаких иллюзий: если понадобится, мы будем делать это каждый раз. — Он снова улыбается. Санитары один за другим выходят. — Лекарство начнет действовать очень быстро — приятного сна. Встретимся утром.

Щелчок выключателя погружает палату в полумрак. Слабый свет из коридора позволяет различать неясные формы. Сажусь в кровати, пытаюсь восстановить дыхание и сообразить, что делать дальше. На ум ничего не приходит — я в ловушке, физической и умственной. Уже чувствую, как тяжелеет голова, — лекарство начинает действовать. Я кричу. Мир тускнеет.

Из коридора доносится звук какой-то возни — густое хлюпанье, словно работают шваброй. Чавканье, шорохи. Борюсь с действием лекарства, поднимаю голову, заставляю глаза сфокусироваться на двери, низкая тень приобретает отчетливые очертания — нездоровая белая кожа, отражающая далекий свет из конца коридора. Фигура поворачивается. Полупрозрачная мембрана, натянутая на карикатурные мышцы, — гигантский белый червь, похожий на личинку или гусеницу толщиной около двух футов и тянущуюся далеко в коридор. Его голова представляет собой жуткое кольцо зубов и слизи, скорее дыра, а не рот. Он поднимается, словно пробует воздух.

Задерживаю дыхание, обращаюсь в камень. В тугих ремнях я совершенно беспомощен. Заползет ли он ко мне или двинется дальше? В глазах мутится. Эта тварь вползает в комнату, жутко извиваясь, а я с трудом прогоняю сон. Кричу ли? Нет, думаю. Кажется, что горло словно залито свинцом.

Тварь приближается. В голове гул; чувствую, как деформируется череп. Глаза слезятся и горят, их заволакивает черная пелена. Слышу, как червь подползает, скользкая кожа шуршит по полу.

Потом — тишина.