Взглядом обшариваю комнату в поисках охранника, но здесь никого нет. Обхожу стол и подкрадываюсь к телу. На расстоянии вытянутой руки от него останавливаюсь. Ничего. Подбираю упавший стул, отодвигаю его, подхожу еще ближе. Уборщик лежит на животе, лицом — если у него есть лицо — в пол. Осторожно толкаю его — никакой реакции. Бью куда-то в бок. Он и на это не реагирует. Снова оглядываюсь, приподнимаю его за руку и переворачиваю на спину. Он тяжело перекатывается. В тусклом лунном свете вижу его чуть яснее — так оно и есть: это шокирующая, поразительная истина. У него нет лица. Трогаю его голову, и воздух вокруг лица словно рябит и образует складки. Тянусь к нему, дыхание перехватывает — мной владеет иррациональное убеждение: вот сейчас он вскочит и схватит меня. Безликий недвижим. Подвигаюсь еще ближе — неясное пятно одновременно притягивает и ужасает. Рождается нездоровое желание прикоснуться к нему. Когда до лица остается около фута, пальцы начинают вибрировать, и я в удивлении отдергиваю руку. Такое знакомое чувство.

С лекарствами или без, но это приводит меня в ужас.

Безликие люди реальны. Руки и грудь пульсируют, кожа плавится от невыносимого внутреннего жара. Реальны. Отшатываюсь, сажусь на пол и низко опускаю голову. За последние двенадцать часов я принял сто миллиграммов клозапина; много недель у меня не было визуальных, звуковых или обонятельных галлюцинаций. Жизнь моя посвящена уничтожению всех мыслимых психопатических признаков. Больше нет никакой возможности увидеть нечто иллюзорное — исключено по медицинским причинам.

И тем не менее он здесь. Безликий человек.

Отползаю еще дальше, прячась от ужаса в темноте. Ему было известно мое имя, он пытался напасть на меня. Почему? Зачем он здесь?

Не имеет значения. Он пришел, а значит, есть и другие. Следовательно, необходимо немедленно бежать.

Поднимаюсь. Вот только куда? Здесь безопасно; за мной наблюдают, меня защищают. Мотаю головой. Наблюдают — да, но защищают ли? Понятия не имею.

Мир вокруг словно смещается, начинает бешено вращаться, и я хватаюсь за стол, чтобы не упасть. Он реальный, настоящий безликий человек, но означает ли это, что реально и остальное? Часы, личинка, цианид в бойлере и все прочее, о чем я думал, чего боялся, от чего бежал? Существует ли все это? Как насчет Люси? Реальность вращается с такой скоростью, что всякая опора пропадает. Что, если это снова галлюцинации? Что, если я убил невинного человека? Меня пробирает дрожь, хватаю ртом воздух, подавляя рвоту.

Уборщик разглядывал что-то. Опускаюсь на четвереньки и ползу по полу. В призрачном лунном свете, проникающем сквозь окна, столы кажутся плоскими и рваными. Щупаю темноту рукой и тут же отдергиваю ее — что-то колет палец. Осторожно шарю и нахожу папку-планшет с зажимом. Едва вытаскиваю ее на лунный свет, как дыхание перехватывает: здесь лист с моим именем и фотографией. Затаив дыхание, читаю перечень всех симптомов, полное полицейское досье, список всех мест проживания. Текст продолжается на оборотной стороне листа. За ним прилепленный к жесткой поверхности папки стикер с четырьмя цифрами: четыре, ноль, восемь, девять. Смотрю на кодовый замок — неужели это то, о чем я думаю?

Охранника давно уже не было — он может появиться в любую минуту. Встаю, делаю шаг и останавливаюсь: как поступить в данной ситуации? Если я прав, то мои ночные кошмары реальны — в больницу могут просочиться посторонние. А если ошибаюсь, то, значит, на мне смерть невинного человека. Так или иначе, нужно бежать. Снова смотрю на папку, отстукивая код пальцем. Если спрячу тело, его не найдут до самого утра. К тому времени, когда обнаружат мое отсутствие, я буду уже далеко.

Но только если действовать быстро.

Извлекаю бумаги из зажима и засовываю их себе под рубаху, потом хватаю уборщика за ноги и тащу вокруг стульев, по коридору в мою палату. Останавливаюсь, смотрю на часы, на всякий случай набрасываю на них одеяло. Щупаю запястье бездыханного человека, хотя и понимаю, что надежды нет. Он мертв.

В пижаме отсюда не выбраться. Стаскиваю с уборщика темно-синий комбинезон и натягиваю на себя поверх больничной одежды. Если не считать лица, то его тело выглядит совершенно нормальным. Я затаскиваю его на кровать на тот случай, если охранник заглянет в окно, и придаю как можно более естественную позу, но не прикасаюсь к голове. Прислушиваюсь к шагам, но по-прежнему ничего не слышу.

Мне нужно лекарство — нельзя уйти без него. Если вернутся галлюцинации, то опять окажусь здесь.

Выскальзываю в коридор, хватаю швабру, толкаю перед собой ведро — старательно изображаю уборщика. Останавливаюсь у сестринской, окидываю взглядом нагромождение электронных приборов, которые доктор Литтл так и оставил в окне выдачи. Дверь в каких-нибудь пятнадцати футах. Другого пути нет. Отступать поздно. Шагаю вперед, заглядываю сквозь окно в ярко освещенную сестринскую. Ночная сестра Шарон, сидит ссутулившись, уронив голову на стол. В ее волосах играют цветные блики от телевизора.

Что происходит?

Быстро проскальзываю в комнату, обшариваю шкафчики, где вроде бы должны храниться лекарства, но там ничего нет. Выбираюсь в коридор, хватаю ртом воздух и понимаю, что, находясь в сестринской, сдерживал дыхание. «Успокойся, — говорю я себе, — тебе не выбраться отсюда, если не успокоишься». Нельзя больше тратить время, бесцельно бродя по больнице. Придется найти лекарство где-то в другом месте.

Коридор гудит от пронизывающих его электрических полей, и голова отвечает тем же. Сжав зубы, набираю код, записанный на бумажке. Он срабатывает. Проталкиваю вперед ведро и облегченно вздыхаю, когда дверь закрывается. Опускаю взгляд, прохожу через двойные двери и иду дальше. Добираюсь до лестницы. Попадаю в вестибюль.

Я на крыльце.

Свободен. Чувствую ветер на лице, легкий дождичек сыплет на волосы, а когда поднимаю голову — вижу небо, но не какой-то кусочек сквозь зарешеченное окно, а целиком, темное и бесконечное. Медленно иду по больничной парковке, выхожу на улицу, ни разу не оглянувшись назад, не ускорив шаг, стараясь выглядеть обычным парнем, уходящим с нормальной работы совершенно нормальным способом. Сейчас три часа ночи.

У уборщика оказалась мелочь в кармане, но никаких документов. Колечко с ключами неясно от чего. Вероятно, он оставил свой бумажник и ключи от машины в шкафчике, но у меня не хватает смелости вернуться и поискать их. На автобус мелочи достаточно, если только я решу, куда ехать. Вероятно, хватит и на дешевый завтрак. В поездах есть камеры наблюдения. Как только мои враги узнают о побеге, они начнут проверять и увидят меня в вагоне. А может быть, и в автобусах тоже есть камеры?

Нет, нельзя рисковать и садиться на общественный транспорт. Мне нужно добраться до ближайшего шоссе, а там проголосовать и выехать из города на машине. Бежать без оглядки. Чем дальше я уберусь, тем лучше. Безликие люди — реальность. Не могу прийти в себя от этого открытия. Необходимо как можно скорее оказаться подальше отсюда. Не знаю, что они хотели со мной сделать, но, раз удалось бежать, нельзя снова попасться.

Дохожу до перекрестка и останавливаюсь. Поднимаю воротник, защищаясь от дождя. На улице полно машин, хотя сейчас середина ночи. Вокруг темные мазки и полосы разных огоньков и фонариков. Город насыщен светом, кишит светом, неоновым, галогенным, фосфоресцирующим, разбрасывающим электрифицированные фотоны во всех направлениях. Сверкает даже мостовая — цветными отражениями от луж и водостоков. Огни светофоров переключаются с красного на зеленый; поток машин трогается с места, и я вместе с ним пересекаю улицу. Над каждым светофором висит камера наблюдения, я иду опустив голову. У них есть доступ и к этим камерам. Нужно попасть куда-нибудь в безопасное место.

Психиатрическая лечебница расположена в довольно богатом районе, это деловые кварталы с офисными зданиями, бульварами и магазинами. Прохожу дальше, высокие здания сменяются бензозаправками, конторами автодилеров — сооружения здесь ниже и ярче. Небо разделено на части длинными столбами и мешаниной проводов. Людей под дождем оказывается много, и невольно возникает вопрос: а от чего бегут остальные?

Я все иду и иду, подальше от камер слежения, в улочки промышленного района, где бетонные сооружения без окон, колючая проволока и длинные здания складов. Мимо ворот, оборудованных системами безопасности. Одежда промокла, ноги устали, в туфлях хлюпает. Я отираю влагу с глаз и иду, иду…

Шоссе. Потом прочь из города. Это мой единственный шанс.

Прохожу старые химчистки и ломбарды, развалины и улочки бизнес-парков и наконец добираюсь до выезда на шоссе. Останавливаюсь и потираю руки, притопывая от холода. Проезжает машина — я вытягиваю руку с выставленным вверх большим пальцем. Мимо. Минуту спустя еще одна машина; движение вне города в это время практически нулевое. Я опять вытягиваю руку с поднятым большим пальцем — просьба подвезти. Но машина мчится, не снижая скорости. Идут минуты, небо понемногу светлеет. Еще три машины, потом четыре, потом ничего.

Десятая машина останавливается.

— Ну что, подвезти?

Я, волоча ноги, подхожу поближе.

— Вы куда?

— Мантено. Подойдет?

— Конечно. — Я тянусь к ручке дверцы. Замираю.

Человек показывает на дверь:

— Ну, садитесь.

Не двигаюсь. Мне второй раз предоставляется возможность побега, но я знаю, что не могу ею воспользоваться. Слишком много других — других жертв, других детей. Других трупов. Безликие — это реальность, и, когда столько людей все еще втянуто в План, невозможно просто освободиться.

Я все еще не знаю, что представляет собой План.

— Эй, приятель, так ты едешь?

Заглядываю ему в глаза:

— У вас есть газета?

— Что?

Доктор Литтл сказал, что меня хочет увидеть девушка, но приходили две. Люси оказалась галлюцинацией. Это означает, что репортерша была настоящей.

— «Сан-таймс», — говорю я. — У вас нет какого-нибудь номера?

— Нет. Так ты едешь или нет?

— Спасибо, но нет. Я должен найти газету.

— Как хочешь, приятель.

Он поднимает стекло и отъезжает.

Иду назад тем путем, которым пришел, нахожу мусорный бачок на тротуаре — темный, с крышкой, он прикручен к фонарному столбу. Медленно пробираюсь вперед, остро чувствуя резкое желтое сияние над собой. Поднимаю металлическую крышку. Из бачка несет тухлятиной, он переполнен мусором. Роюсь осторожно, избегая особо мерзких мест. Наконец вытаскиваю сложенную газету. Утро уже ближе, слабо брезжит рассвет. Нахожу имя Келли на седьмой странице — в заметке о происшествии со стрельбой. Келли Фишер. Значит, она существует. Она криминальный репортер, как и говорила. Раскладываю газету и ищу в выходных данных любую контактную информацию. Нахожу телефон горячей линии. Прохожу еще квартал в поисках таксофона — это единственный безопасный способ: тут сигнал идет по защищенным проводам, а не летит по воздуху. Страшновато, конечно, но не так болезненно. Кидаю четвертак в щелку и набираю номер.

Гудок.

Слышу автоответчик, называющий рабочие часы. Поспешно вешаю трубку, тяжело дышу. Автоответчики опасны даже тогда, когда не пытаются разговаривать с тобой.

Небо светлеет. Еще рано. Можно немного отдохнуть и позвонить, когда она придет на работу. Нахожу место, защищенное от дождя, — это вход в парковочный гараж. Сворачиваюсь там калачиком. Кладу газету на голову и пытаюсь заснуть.

Мне снится необитаемый город, наполненный полыми, волочащими ноги людьми.

Гудок.

— «Сан-таймс».

— Мне нужно поговорить с одним из ваших репортеров, — говорю я. — С Келли Фишер.

— Как вас представить?

Не хочу называть им настоящее имя.

— Амброуз Ванек.

— Минуточку.

Телефон щелкает, в трубке тишина. Я жду. Снова щелчок, и я слышу голос репортерши:

— Келли Фишер слушает.

— Привет, это я.

— Мистер… Ванек? К сожалению, не помню вас.

— Нет, — говорю оглядываясь. — Это я. — Замолкаю, жду, но она молчит. — Майкл.

— Майкл, — медленно произносит Келли, потом ее голос неожиданно изменяется. — Майкл Шипман? Я не знала, что вам позволяют пользоваться телефоном.

— Я уже не там. Можем мы где-нибудь встретиться?

— Поздравляю с выпиской. Это здорово. Но нам нет нужды встречаться. История приняла другое направление. Тем не менее спасибо вам.

— Это важно. Я вам не все сказал тогда.

— Не сомневаюсь, но нам в самом деле нет необходимости встречаться. Спасибо…

— Подождите! Не вешайте трубку! — кричу я — мне отчаянно нужно поговорить с ней. — Слушайте, это очень важно, это не телефонный разговор. Не знаю — подслушивают они или нет. Вы должны мне верить…

В трубке мертвая тишина.

Я покачиваю головой — нужно сделать так, чтобы Келли поверила мне. Здесь что-то происходит — не только с Пауэллом и безликими людьми, но и с маньяком-убийцей, и «Детьми Земли», и еще бог знает с кем. Они все взаимосвязаны, и Келли единственная, с кем я могу поговорить, она единственная, кто расследовал это дело и способен меня понять. Мне необходима ее информация. Необходима она.

Я вынимаю из кармана мелочь — осталось девять четвертаков. Не набрать ли ее снова, думаю я, но в то же время понимаю, что она не ответит. Вместо этого набираю номер Ванека.

Гудок.

— Амброуз Ванек слушает.

— Это я.

— Идиот проклятый! — кричит он. — Какого черта ты убежал — что тебе пришло в голову? Да еще и человека убил!

— Вам уже сообщили?

— Конечно, мне уже сообщили — они прежде всего нашли меня, потому что знали: мне ты позвонишь в первую очередь!

— Значит, прослушивают. Я буду осторожен…

— Никто ничего не прослушивает, — перебивает Ванек, — для этого еще и времени-то не было…

— Для обычной полиции — не было, но у безликих людей есть ресурсы, которые вам и не снились.

— Майкл, их не существует. Неужели действие вашего лекарства так быстро кончилось?

Лекарство! Черт побери! Оно мне нужно. Я успел об этом забыть. Необходимо сделать столько всего, а я уже чувствую, что скоро вырублюсь.

— Ванек, они существуют, я видел одного из них. Того уборщика. Я сидел на полной дозе клозапина, но все равно видел его. При нем была бумага. — Расстегиваю молнию комбинезона и вытаскиваю смятую бумагу, держу поближе к себе, чтобы не замочило дождем. — Она сейчас при мне, Ванек… Целое досье: где я жил, что делал — все. Как такая информация могла оказаться у простого уборщика?

— Возможно, это еще одна галлюцинация, — говорит Ванек. — Ваш мозг запомнил то, что создал прошедшей ночью, и сейчас воспроизводит, блокируя понимание того, что это ваши фантазии.

— Да вот она передо мной, — парирую я. — Вы сами можете ее увидеть.

— Ну уж нет, — бурчит он. — Я не стану с вами встречаться: вас разыскивает полиция и я могу попасть за решетку уже за одну эту беседу. Меньше всего мне хочется увидеться с вами лицом к лицу.

— Тут что-то происходит. Знаю, вы мне не верите, но существует реальный заговор, и они пытаются… Я еще не знаю что. Один из «Детей Земли» работал в химической компании — для чего? ФБР говорит, что этот культ целиком на собственном обеспечении, так что деньги им не нужны. Что же там делал этот человек?

— Какое это имеет значение?

— Такое, что фэбээровец сказал: эти люди напоминают луддитов, они против всяких технологий. Зачем им вообще покидать ферму? Зачем ехать в громадный город, наполненный техникой, если ты ее так ненавидишь? Зачем устраиваться на работу, которая тебе не нужна? Это имеет какой-то скрытый смысл.

— Культ ненавидит технологию?

— Так мне сказал агент Леонард.

— Ненавидит так же, как и вы?

— Я не… — Замираю, улавливая смысл его слов. — Нет, у меня это не так. У меня все совершенно по-другому.

— Вы этого не знаете, — говорит он. — Доктор Литтл рассказывал мне о человеке, который погиб в «Химкоме». Агент Леонард сообщил, что у того случился такой же внезапный приступ головной боли, что и у вас. Может, они избегают технологий, потому что она приносит им боль, как и вам.

— Потому что у меня что-то есть в голове.

— Нужно их найти.

— Я не собираюсь их искать, — рычу я в трубку. — Они — воплощение зла. Они разработали некий План, творят какие-то ужасы, и я должен их остановить. Может быть… может быть, убийца делает то же самое. Он знает о Плане и пытается их остановить.

— Вы теперь сочувствуете убийце? Разговор принимает самый опасный оборот. О соблюдении врачебной тайны сейчас не может быть и речи.

— Тогда сообщите полиции, — отрезаю я. — Но сначала мне необходимо лекарство.

Он ворчит, хмыкает.

— Серьезно. Я не могу противостоять им, когда у меня мозги набекрень. Мне нужно ясно мыслить, а вы единственный, кто в силах помочь.

— Я не собираюсь покупать вам лекарство.

— Мне нужен только рецепт! Клочок бумаги — ваш бланк и подпись, чтобы я мог пойти куда-нибудь и купить его.

— Майкл, меня за это могут арестовать. Я потеряю лицензию и окажусь за решеткой.

— Вы обязаны мне помочь! — От отчаяния голос срывается.

— Майкл, я и без того уже немало вам помогал. Я… — Он замолкает. — Вы должны вернуться.

— Я ни за что не вернусь.

— Не в больницу, — шепчет он. Голос его становится тихим и взволнованным. — Туда, где были до этого. Есть вероятность, что это запустит механизм вашей памяти и вы вспомните события тех двух недель.

— Это может дать какие-то результаты?

— Я сообщу полиции, что вы мне звонили, — говорит он, — потому что не хочу быть пособником убийства или незаконного оборота лекарств, но, куда вы собираетесь, я не скажу. Это все, что я могу для вас сделать. Больше мне не звоните. — Ванек отключается.

Сглатываю слюну, киваю, вешаю трубку на крючок. Вернуться туда, где я был? Понятия не имею, где это. Только помню пустой город и даже не догадываюсь, что это значит. Пустой город и глубокая черная яма. И опять же, реальность это или галлюцинации?

Мне нужна Келли Фишер. Смотрю на бумагу у себя в руках, потом аккуратно засовываю ее в карман комбинезона. Может, если я покажу эту бумагу, репортер мне поверит. Ведь это подтверждает, что кто-то охотится за мной. Бумага докажет ей это, даже если она не поверит ни во что иное. И тогда, имея информацию, что она собрала, может, я найду какую-нибудь подсказку и пойму, что делать дальше. Нужно попытаться.

Но Ванек был прав, говоря, что действие лекарства иссякает, — этого еще не случилось, но непременно произойдет, и тогда мозг снова превратится в серое ничто, вернутся галлюцинации, а я опять стану бесполезным кретином. Нельзя рисковать ясностью мысли. В аптеку или больницу дороги отрезаны. Значит, необходимо найти лекарство в другом месте. Доктор Литтл говорил, что кветиапин используют для приятного времяпрепровождения; вероятно, его можно купить на улице.

Я пускаюсь в путь.