Новый год прошел без происшествий — по телевизору показывали фейерверки, в супермаркете обнаружили поддельное шампанское. И больше ничего. Мы отправились спать. Встало солнце. Мир не изменился, только стал старше. Еще один шажок, сделанный к концу времен. Что тут праздновать?

В эти дни я почти ничего не делал — только наблюдал за мистером Кроули, выглядывая из своего окна днем и заглядывая в его окна по вечерам. Как-то раз, помогая ему во дворе, я украл ключ от подвала и засунул в маленькую дырочку в подкладке куртки. Я знал, что они делают, вплоть до минуты, знал в мельчайших деталях план дома. Вскоре они вместе уехали за покупками (ей нужна была какая-то бакалея, ему — новый кран для раковины), и, пока они отсутствовали, я проскользнул в дом через подвал. Там было много всякого старья. Лестница вела в комнаты наверху. Я увидел кресло, в котором он смотрел телевизор, кровать, на которой они спали. И засунул записку под подушку.

ДОГАДАЙСЯ КТО

В пятницу утром пятого января в морг привезли отца Макса — вымытого и обследованного. Его вынесли из полицейского фургона в трех белых мешках. Кроули располосовал его, а потом разорвал пополам, и я знал, что ФБР, видимо в поисках улик, искромсало его еще больше. Я стоял на краешке ванны и смотрел из окна, как коронер Рон и кто-то в фэбээровской фуражке несут мешки в бальзамировочную. Вышли мама и Маргарет, вчетвером они поговорили о чем-то, пока происходила передача тела и подписывались бумаги. Вскоре коронер и фэбээровец вернулись в свою машину и уехали. Внизу подо мной щелкнул и ожил вентилятор, и я закрыл окно.

Мама поднялась по лестнице — вероятно, хотела перекусить, прежде чем приступить к работе. Я быстро вернулся в свою комнату и запер дверь. Я избегал маму с того самого дня, когда напугал ее. Удивительно, но, судя по шагам, она прошла мимо кухни, ванной, постирочной и даже мимо своей спальни. Дошла до конца коридора и постучала в мою дверь:

— Джон, можно к тебе?

Я ничего не ответил — смотрел в окно на дом Кроули. Он был в гостиной — я видел включенный свет и синеватое мерцание телевизора на занавеске.

— Джон, мне нужно с тобой поговорить кое о чем, — снова сказала мама. — Предлагаю мир.

Я не шелохнулся. Она вздохнула и села на пол в коридоре.

— Послушай, Джон, — начала она. — Я знаю, у нас были нелегкие времена — много чего было. Но мы ведь по-прежнему вместе? Я хочу сказать, мы с тобой единственные в семье, кто сумел остаться вместе. Даже Маргарет живет одна. Знаю, мы не идеальны, но… мы все же семья, и у нас никого нет, кроме друг друга.

Подвинувшись на кровати, перевел взгляд с окна на тень под дверью. Кровать скрипнула, когда я пошевелился, — очень тихо, но я понял, что мама услышала. Она заговорила снова:

— Я много говорила с доктором Неблином о том, что ты чувствуешь и что тебе нужно. Я бы хотела вместо этого поговорить с тобой, но… понимаешь, нам нужно попробовать. Я знаю, это нелепо, но… Джон, я знаю, ты любишь помогать нам бальзамировать, и я знаю, ты изменился, когда мы запретили тебе делать это. Доктор Неблин считает, что тебе это нужно в гораздо большей степени, чем я думала. Он говорит, это может принести тебе пользу. Ты прежде был… намного сдержаннее, так что, может, он прав и это тебе поможет. Не знаю. К тому же это единственное время, которое мы проводим вместе, так что я подумала… Значит, тело мистера Боуэна привезли, и мы собираемся начать… если хочешь помочь — мы тебя ждем.

Я открыл дверь. Мама быстро поднялась, и, когда она вставала, я обратил внимание, что в волосах у нее больше седины, чем мне казалось.

— Ты уверена? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Но я готова попробовать.

— Спасибо.

— Но сначала ты должен запомнить несколько правил, — сказала мама, когда мы спускались по лестнице. — Правило первое: ты никому не должен об этом рассказывать, кроме, может быть, доктора Неблина. В особенности ты не должен говорить об этом Максу. Правило второе: ты будешь делать только то, что мы тебе говорим. Правило третье… — Мы дошли до бальзамировочной и остановились перед дверью. — Это тело сильно искалечено, Джон. Мистер Боуэн был разорван пополам, и большая часть внутренних органов отсутствует. Если ты чувствуешь, что тебе это будет тяжело, — бога ради, уходи… Я хочу тебе помочь, а не травмировать на всю жизнь. Докажи, что я могу тебе доверять, Джон. Пожалуйста.

Я кивнул, и какое-то время мама пристально смотрела на меня. В глазах ее была смесь печали и решимости. Я спрашивал себя, видит ли она через мои глаза, как через окна, темноту, что у меня внутри, видит ли обитающего там монстра? Она открыла дверь, и мы вошли.

Тело Роджера Боуэна, разъятое на две части, лежало на бальзамировочном столе, и между верхней и нижней частью оставалось пространство в пять или шесть дюймов. На груди зияла громадная Y-образная рана: с двух сторон от плеча до грудины и вниз по центру до того места, где была поясница. Рассеченные ткани сшили на скорую руку, как старое лоскутное одеяло. Маргарет стояла у другого стола, сортируя внутренние органы из мешка, привезенного с экспертизы, и готовилась прочистить их с помощью троакара.

Я снова был дома. Инструменты на стенах висели на своих местах, бальзамировочный насос послушно стоял на столе, формальдегид и другие препараты ярких цветов разместились вдоль стены. Я снова чувствовал себя как дома — очистка, дезинфицирование, накладывание швов, закупорка. Лицо его было исцарапано, челюсть сломана, но мы восстановили ее с помощью пластилина и подкрасили гримом.

Мы работали, а я думал о Кроули, о том, как он упал на землю, убив Боуэна. Он слишком долго ждал и пошел убивать в самый последний момент. Но в этом была своя логика: чем больше времени проходило между убийствами, тем труднее было его вычислить. К тому же за это время напряжение в обществе несколько спало. Люди снова забывали об осторожности. Но на этот раз он слишком долго откладывал и едва успел заменить выходящие из строя органы и вернуться к жизни. Хуже того, у этого убийства был свидетель (я), которого он едва не схватил, но был вынужден дать мне уйти. Этой слабостью я, казалось, мог воспользоваться. Вот только как?

Фактор страха всегда присутствовал — он не хотел быть обнаруженным, но теперь, безусловно, оказался обнаруженным и к тому же в обличье демона. Теперь он знал, что тот, кто посылает ему письма, не блефует.

Но, наблюдая за ним в ту ночь, я увидел нечто большее, чем страх: то, как демон функционирует биологически. Я уже предполагал, что его тело разваливается на части, но не понимал, насколько он близок к гибели. Если он мог умереть, выжидая слишком долго, то не было нужды убивать его — нужно просто не позволить ему восстановиться, чтобы он умер сам. Рана в животе, пуля в плече — с такими вещами он мог справляться за считаные секунды. Но с его внутренними органами дело обстояло иначе. Когда они прекращали функционировать, он не мог жить. Нужно сделать так, чтобы его органы перестали функционировать раз и навсегда.

Поглядывая на фотографию, мы с мамой закончили восстанавливать лицо, а потом перешли к бальзамированию. Тело было слишком повреждено, чтобы бальзамировать его обычным способом, — это усложняло и одновременно упрощало нашу работу. Плюсом было то, что требовалось привести в порядок только половину тела — ту, что предназначалась для обзора: верхняя часть будет одета и предъявлена публике, тогда как нижнюю вместе с внутренними органами предполагалось аккуратно сложить в два больших пластиковых мешка и упаковать в гроб так, что их никто не увидит. Как бы ни умер человек, заглядывать в гроб я не советую. И хотя бальзамировщики готовят к похоронам все тело, презентабельной надо сделать лишь его часть. Если что-то выглядит неприглядно до бальзамирования, высока вероятность, что эту часть вообще не стоит выставлять напоказ.

Ну а трудность состояла в том, что нам приходилось вводить бальзамирующий состав в три места: в правое плечо и в обе ноги. Мы сделали все, что могли, чтобы закупорить большие кровеносные сосуды, прежде чем начать закачивать коагулянт для закупорки малых, потом мама стала замешивать коктейль, точно рассчитав объем составляющих и ароматизаторов, которые нужно было добавить в формальдегид. Я приподнял дренажную трубку, и мы смотрели, как из тела выходят кровь и желчь.

Маргарет подняла голову на вентилятор, вращавшийся на потолке прямо над нами:

— Надеюсь, этот вентилятор не подведет нас.

— Давайте-ка выйдем отсюда, — сказала мама. — Мы заслужили передышку.

День клонился к вечеру, и температура была ниже нуля, поэтому мы перешли в часовню, а не на парковку и расслабились на скамейках, обитых кожзаменителем. Тело тем временем медленно бальзамировалось в соседнем помещении.

— Хорошая работа, Джон, — похвалила мама. — Ты просто молодец.

— Верно-верно, — подтвердила Маргарет, закрывая глаза и массируя виски. — Мы все молодцы. Когда я сталкиваюсь с такими случаями, хочется все бросить и купить джакузи.

Мама и Маргарет потянулись и вздохнули. Они устали и ближе к окончанию процесса испытывали облегчение. Но я горел желанием продолжать. Работа такого рода все еще очаровывала меня: здесь требовалось тщательное внимание к деталям, подлинное мастерство, точность на каждом этапе работы. Всему этому меня научил отец, когда мне было всего семь лет, — он показал мне инструменты, сообщил их названия, научил меня быть почтительным в присутствии мертвых. Именно это почтение, согласно семейной легенде, и свело когда-то вместе наших родителей — двух мастеров похоронных дел, которые отчаянно нуждались в обществе живого человека и оба находились под впечатлением почтения к мертвым. Они считали свою работу призванием. Относись хоть один из них к живым хотя бы вполовину так же хорошо, как к мертвым, они, возможно, все еще были бы вместе.

Я снял фартуки, выйдя в приемную, увидел Лорен. Она скучала: делать ей было нечего, и она играла в «Сапера» на компьютере, дожидаясь пяти часов. До пяти оставалось шесть минут.

— Они позволяют тебе помогать им? — спросила Лорен, не отрываясь от монитора, в свете которого ее лицо становилось бледным, словно призрачным. — Я никогда не могла этим заниматься. Здесь, в приемной, гораздо лучше.

— Как это ни иронично звучит, но тут обстановка гораздо менее живая, — заметил я.

— Это верно. Давай сыпь мне соль на рану, — подбодрила меня Лорен. — Думаешь, мне нравится проводить здесь целый день, ничего не делая?

— Тебе двадцать три, — ответил я. — Ты можешь заняться всем, чем душа пожелает. Вовсе не обязательно торчать здесь.

Она щелкала по квадратикам на маленьком минном поле, помечала некоторые флажками, осторожно проверяя пространство вокруг. Но попала на заминированный квадратик, и экран взорвался.

— Ты не ценишь, что имеешь, — сказала она наконец. — Мама иногда бывает старой каргой, но ты ведь знаешь, она любит тебя. Любит. Не забывай этого.

Она уставилась в окно. На улицу уже опускались сумерки, и дом мистера Кроули зловеще темнел среди снега.

— Дело не в любви, — выговорил я наконец. — Мы просто делаем то же, что и всегда, и так живем потихоньку.

Лорен повернулась ко мне.

— Любовь — это единственное, что имеет значение, — сказала она. — Я с трудом выношу мать, но это потому, что она изо всех сил пытается нас любить, удержать всех вместе, передать нам бизнес. Мне много лет понадобилось, чтобы это понять.

Порыв ветра за окном ударил в окна, гулко завыл в щелях передней двери.

— А как насчет отца? — спросил я.

Она задумалась:

— Наверное, мама любит тебя так сильно, что это может компенсировать его отсутствие. И я тоже тебя люблю.

Часы показывали пять, и Лорен встала. Я подумал, а который теперь час там, где живет отец.

— Слушай, Джон, почему бы тебе не заглянуть ко мне как-нибудь? Поиграли бы в карты, посмотрели фильм или еще что-нибудь. Ну, что скажешь?

— Да, конечно, — промычал я. — Загляну как-нибудь.

— До встречи, Джон.

Она выключила компьютер, надела куртку и вышла на ветер. Сквозь открытую дверь в комнату ворвался ледяной воздух, и Лорен не без труда закрыла за собой дверь.

Я пошел наверх, думая о том, что она сказала: любовь может быть силой, но в то же время она и слабость. Такой слабостью она была у демона.

И я знал, как ею воспользоваться.

У себя в комнате я схватил айпод, к которому не прикасался с Рождества, сел на велосипед и покатил в «Радио шэк». От дурацкого подарка отца наконец-то могла быть хоть какая-то польза.

Начав шпионить за мистером Кроули, я хотел найти у него слабость. Теперь я знал целых три, и все вместе они давали мне шанс. Я тщательно все обдумывал, крутя педали и чувствуя, как лицо колет мелкая изморозь.

Первая его слабость: страх, что все раскроется, поэтому он так долго выжидал между убийствами, откладывая до последнего момента, — я видел, как это случилось с ним, видел, что этот «последний момент» становится все более и более опасным. Я решил, что дело тут объяснялось не страхом, — он избегал убийств так, словно ненавидел их, словно ему это было невыносимо, и оттягивал очередное убийство до тех пор, пока биологическая необходимость не вынуждала его пойти на крайние меры. Я был уверен, что следующее убийство он совершит, находясь на краю пропасти, в последнее мгновение перед смертью. Мне даже не придется подталкивать его — достаточно не дать отползти назад.

Из этого проистекала и вторая слабость: его тело разрушалось скорее, чем он успевал его латать. В ночь убийства отца Макса он был почти мертв, и, если бы не только что убитый человек, он, вероятно, не выжил бы. Если мне удастся отвлечь его от охоты и заманить куда-нибудь, где он не сможет никого найти, он, возможно, вообще не восстановится. Я представил отчаянные поиски, во время которых он не успевает вовремя найти жертву, покрывается испариной, изрыгает проклятия и в конце концов превращается в кипящую лужу вязкого вещества, похожего на чернила.

Я остановился перед «Радио шэк», прислонил велосипед к стене и вошел внутрь.

— Мне подарили это на Рождество, но у меня такой уже есть, — сказал я, достал вскрытую коробку с айподом и положил ее перед продавцом.

На самом деле никакого айпода у меня раньше не было, но, подумал я, так будет убедительнее. Я должен был провернуть это дело.

— Могу я его сдать?

Продавец взял коробку в руки.

— Но ее уже открывали, — возразил он.

— Это мама открыла, — сказал я, нагромождая одну ложь на другую. — Она не знала, что не надо. Но айподом никто не пользовался — она только включила его секунд на десять, и все. Может быть, его можно обменять?

— А чек у вас сохранился?

— К сожалению, нет, — покачал я головой. — Это был подарок.

Я стоял неподвижно, мысленно внушая продавцу сказать «да». Наконец он поднес сканер к штрихкоду и посмотрел на экран.

— Могу вернуть вам его стоимость частично, — предложил он. — Хотите подарочную карту?

— Нет, не надо. Я подыщу что-нибудь прямо сейчас, — сказал я.

Продавец кивнул, и я двинулся в отдел, где продавались навигаторы. Все должно получиться. Я не сомневался, что таким образом мне удастся убить Кроули: отвлекать его достаточно долго, чтобы он не смог остановиться и умер. Однажды я уже видел, как его тело почти отказалось ему служить, и не сомневался, что это случится снова. И я знал идеальный способ отвлечения — его третья слабость. Любовь. Ради жены он сделает что угодно — я видел, как он отвечал на ее телефонный звонок и разговаривал с ней в самый разгар атаки. Если последует еще один вызов и кто-то по телефону сумеет убедить Кроули, что его жене грозит смертельная опасность, он бросит все и кинется ей на помощь.

А если хорошо подготовиться, я пошлю ему очень убедительное свидетельство.

Наконец я нашел то, что искал: джи-пи-эс-трекер в комплекте с приемником, по которому всегда можно определить, где находится трекер. Я посмотрел на цену и понес трекер продавцу. Тот посмотрел на меня с недоумением: зачем подростку менять отличным айпод на простои трекер, но, пожав плечами, пробил чек.

— Спасибо, — сказал я и вышел на улицу.

Теперь, когда у меня был план, я испытывал тревожное возбуждение. Мне хотелось мчаться домой и немедленно приступить к атаке, но я знал, что надо выждать. Я должен обдумать, как спрятать все улики, чтобы полиция никогда на меня не вышла. А когда придет время, я сделаю так, чтобы опасность, грозящая жене Кроули, выглядела на сто процентов убедительно. Привести в действие этот план будет нелегко.

Но если у меня все получится, демон умрет.