— Я… Почему я? Да что я в этом понимаю?

Голос Кедрина звенел — не столько от тревоги, сколько от горечи. Бедир глядел на сына, и в карих глазах правителя мерцала боль. Взгляд поневоле задерживался на повязке, закрывавшей глаза юноши. Теперь он видит лишь непроглядную тьму, и в глубине этой тьмы поселился страх. Этот страх может стать его постоянным спутником. Ни Сестры-Целительницы Высокой Крепости, которые ухаживали за Кедрином, ни Сестры, сопровождавшие Государя Дарра, до сих пор не нашли средства, которое исцелило бы эту слепоту. Да, здесь Посланец Эшера добился своего. Бедир посмотрел на Уинетт — и в голубых глазах Сестры увидел отражение своей боли. Окажется ли эффективной новая настойка, которой юная сестра пропитала повязку? Продолжать разговор — или позволить Кедрину предаваться размышлениям? Одни сомнения, вопросы без ответов… Бедир нахмурился. Словно услышав его мысли, Уинетт склонила голову, увенчанную короной пшеничных волос.

— Ты убил их вождя, — мягко проговорил Бедир. — Если я правильно понял, только тот, кто победил хеф-Улана, достоин быть голосом Королевств. Так они считают.

— Говорить! — Кедрин словно выплюнул это слово. Его пальцы сжали ножку кубка, который он держал, словно хотели ее переломить. — Похоже, ни на что другое я больше не гожусь.

— Ты еще на многое способен, — тихо возразила Уинетт. — Тебе дана редкая возможность, неужели ты не понимаешь?

— Какая? — Кедрин повернул голову, словно заколдованный меч лишил его не только зрения, но и слуха. — Слепой, ведущий переговоры… да это просто смешно! И что я смогу им сказать? Я не краснобай, а воин… был воином, — горько поправился он.

— Ты воин, который убил Нилока Яррума.

Слава Госпоже, она не пытается его жалеть. Это было бы слишком унизительно.

— Они это помнят. И уважают тебя. Ты бы стал презирать воина, искалеченного в бою? Варвары прислушаются к твоим словам. То, что ты можешь сделать, будет благом для всех Королевств. И никто, кроме тебя, не справится с этой задачей.

Кедрин буркнул что-то неразборчивое и устремил невидящий взор на Бедира.

— Что скажешь, отец?

— Сестра Уинетт права, — ответил правитель Тамура. — Нам представился редкий случай. Мы можем постепенно установить прочный мир с лесным народом. И я верю: успех зависит от тебя.

— Опять пророчество? — проворчал Кедрин.

— Можно сказать и так. По крайней мере, Госпожа не оставит Своей милостью того, кто послужит миру между Королевствами и Белтреваном.

— Только за это тоже придется платить, правда? Например, отдать еще какую-то часть себя, чтобы обеспечить… еще одну победу?

Бедир раскрыл было рот, чтобы ответить, но Уинетт подняла руку, призывая его к молчанию.

— Загляни в свое сердце, Кедрин. Там ты найдешь ответы.

— Мне нужен один ответ — что делать с этой треклятой слепотой. Пусть Госпожа вернет мне зрение — и я снова с радостью стану служить Ей.

— Она сделает это, — убежденно ответила Уинетт. — Я в этом не сомневаюсь. Возможно, тебе придется поехать в Эстреван, — но ты получишь исцеление.

Кедрин опустил кубок на стол и запустил пальцы в свои темные волосы. С его губ сорвался тяжелый вздох, уголки рта опустились.

— Простите меня… Уинетт, отец… Эта проклятая тьма меня с ума сводит. Мне надо подумать. Оставьте меня ненадолго.

— Конечно.

Бедир встал. Может быть, и к лучшему, что сын не видит сейчас его лица. Жалость его только оскорбит. Сын пошел в него — такой же высокий и широкоплечий… и, по счастью, сходство не только внешнее. Тамурцы — гордый народ. Они умеют переносить страдания молча, раскрываясь лишь наедине с собой.

Правитель вышел в коридор, выложенный квадратными плитами, который вел в глубину Высокой Крепости, Уинетт последовала за ним. Когда дверь за ними закрылась, Сестра вздохнула.

— Средство найдется, — твердо произнесла она. — Должно найтись. Не могу поверить, что Госпоже угодна его слепота.

Голос молодой Сестры говорил больше, чем слова, — и явно больше, чем ей хотелось сказать. С тех пор, как окончились сражения, Бедир постоянно наблюдал за ней и сыном. То, что он видел, наводило на серьезные размышления. Чувства Кедрина к юной Сестре все больше напоминали влюбленность. Уинетт начинала отвечать… пока что лишь привязанностью, но вряд ли обет безбрачия допускал даже подобные чувства. Это было нечто большее, чем взаимная привязанность больного и Сестры-Целительницы, — даже если учитывать, что Уинетт постоянно находилась при нем. Возможно, они бы никогда так не сблизились — если бы Кедрин не нуждался в лечении. Что же касается Уинетт… И взгляды, и голос выдавали чувство, которое расцветало в ней… и порождало мучительные противоречия. Дочь короля Дарра избрала для себя путь Сестры-Целительницы и дала обет безбрачия, посвятив себя служению Госпоже. Нарушив обет, она утрачивала свой дар. Бедир не осмеливался строить догадки, чем все это кончится, но боялся, что у его сына появится еще один источник страданий — не менее мучительных, нежели из-за слепоты.

— Как только здесь все уладится, он должен отправиться в Эстреван.

«Уверен, Кедрин захочет, чтобы ты его сопровождала». Бедир постарался, чтобы эта мысль не прозвучала в его словах.

— Безусловно, — кивнула Уинетт. — В Эстреване найдут способ исцелить его.

— Уповаю на это, — буркнул Бедир.

В это время Кедрин сидел, погруженный во тьму и молчание, и боролся со страхом. Этот страх иногда покидал его — но лишь ненадолго. Возможно, он в безопасности; он чувствовал это, пока рядом была Уинетт, пока он ощущал прикосновение ее руки или аромат солнца в ее волосах. Он никому бы в этом не признался… но страх, точно зверь, затаился в засаде где-то на краю его сознания. Этот зверь выжидал, чтобы овладеть его разумом и утащить в спасительное безумие. Он едва ли решался признаться в этом даже себе самому. Это означало осознать, что он ослеп навсегда. Он отгонял от себя эту мысль, и вместе с ней отступал страх. Значит, он на что-то способен — один, без чьей-то помощи. Но… как он предстанет перед вождями Орды и будет вести переговоры? Слепой?

— Госпожа, — прошептал он, — сколько еще Ты от меня потребуешь?

Кедрин протянул руку, пока не наткнулся на край стола, потом ощупал пальцами гладкую полированную поверхность и наконец обнаружил кувшин с вином. Осторожно подняв кувшин, юноша наполнил кубок. Вино перелилось через край; Кедрин почувствовал, как липкая жидкость потекла по руке, и выругался, потом поднес кубок к губам и сделал несколько глотков.

Неожиданная мысль осенила его. Это было любимое вино Сестры Грании. Сестры Грании, которая отдала жизнь, чтобы не осуществился замысел Эшера. Она поддерживала попутный ветер, чтобы «Вашти» быстрее доплыла до Высокой Крепости. Она знала, сколько сил потрачено, — и все же бросила вызов чарам Посланца… и погибла. Такова была цена победы. Она просто сделала это, не задаваясь никакими вопросами. Кедрин вспомнил, как слышал голос Сестры в миг ее смерти. Теперь юноше показалось, что Грании снова говорит с ним — не словами, которые можно было записать или повторить, но передает ему некое чувство. И он уже знал, что нужно делать.

Кедрин поднял кубок, словно провозглашая тост. Потом отставил его в сторону, поднялся и осторожно двинулся через комнату, останавливаясь всякий раз, когда его вытянутые руки натыкались на холодный камень стены. Поворачивая то вправо, то влево, он наконец нащупал дверь, толкнул ее и шагнул в коридор.

— Принц Кедрин!

Стоящий неподалеку стражник приблизился, его рука сжала локоть юноши.

— Отведи меня к отцу, — приказал Кедрин.

В коридоре гулко откликалось эхо. Предоставив воину медленно вести себя, Кедрин снова изо всех сил старался запомнить дорогу.

Бедира они нашли в покоях Рикола, коменданта Высокой Крепости. Правитель Тамура сидел в стороне, склонившись над свитком с планом какого-то сражения. Покой, в котором они собрались, был просторным, но низким. Казалось, стоит Бедиру встать — и рослый правитель упрется макушкой в потолок. Очаг полыхал жаром, факелы тоже вносили лепту в борьбу с холодом, но его липкие нити находили мельчайшие щели в ставнях, чтобы проникнуть внутрь. Грубые каменные стены были увешаны старинным оружием, и пламя то и дело вспыхивало на потускневшей стали. Длинный дубовый стол, окруженный стульями из темного дерева с высокими резными спинками, казался больше оттого, что стоял в центре палаты.

Во главе стола сидел сам король Дарр, правитель Андурела и Трех Королевств. Корона на его выцветших жидких волосах казалась простым металлическим обручем. При виде Кедрина на добродушном лице короля отразилось самое живое сострадание. Слева от короля, в знак положения коменданта крепости, восседал Рикол. Ярл, правитель Кеша, занимал место справа от Бедира. Его умащенные черные волосы и крючковатый нос являли собой разительный контраст мягким чертам золотоволосого Хаттима Сетийяна, правителя Усть-Галича, который сидел напротив. Увидев принца, кешит поднялся, чтобы придвинуть Кедрину стул:

— Сюда, Кедрин. Садись рядом.

— Спасибо, — Кедрин с облегчением опустился на жесткое сидение. — Все собрались?

— Да, — подтвердил король, — благодарим за то, что почтил нас своим присутствием, принц Тамура.

— А Браннок? — спросил Кедрин. — Он здесь?

— Этот разбойник? — с презрением отозвался Хаттим. — Что ему здесь делать?

Кедрину стоило некоторого труда сдержаться. Не так давно он победил правителя южного королевства в поединке. Ценой этой победы стало участие галичских войск в войне против Орды. После этого трудно было ожидать, что между ним и Хаттимом возникнет особая симпатия. Кедрин пытался держаться дружелюбно, но галичанин ничего не забывал.

— Он знает обычаи Народа лесов лучше, чем любой из присутствующих, — миролюбиво объяснил юноша.

— Что весьма пригодилось во время осады, — добавил Рикол. Похоже, он уже давно забыл прежнюю неприязнь к Бранноку.

Дарр обернулся к воину, который сопровождал Кедрина.

— Пошлите за ним.

— Не думаю, что нам нужны знатоки Лесного народа, — бросил Хаттим. Он был явно задет. — Мы их разбили — это и так известно. Неужели остальное кого-то интересует?

— Если мне придется обсуждать с ними условия мира, я должен их понимать, — спокойно проговорил Кедрин.

Хаттим расхохотался.

— Обсуждать? Условия мира? Мы победители! Мы диктуем условия, а они принимают… или мы просто вышвырнем их из Белтревана.

— Куда именно? — Кедрин постарался, чтобы в его голосе не проявилась насмешка. — Драться на их территории — значит попусту губить своих людей. Единственное, чего мы этим добьемся — это вызовем негодование и протест. Оно будет тлеть, как искра пожара, пока какой-нибудь вождь не попытается восстановить Великий Союз племен. Чем ввергать Королевства в бесконечную войну, я бы лучше договорился о мире.

— Это говорит голос разума, — восхищенно произнес Дарр.

Ярл повел плечами и стал похож на нахохлившуюся птицу.

— Голос разума — это хорошо, — в его голосе прозвучало сомнение. — Главное, чтобы варвары захотели его слушать.

— Спросите Браннока, — усмехнулся Кедрин. — Лучше него никто не посоветует.

— Слишком много жертв, — произнес Бедир. — По-моему, если Кедрин понял, как установить мирные отношения, — его стоит выслушать.

— У Тамура два голоса, и один вторит другому, — Хаттим почти не скрывал враждебности. — Я считаю, надо нанести удар — пока все наши силы сосредоточены здесь. Мы навсегда положим конец угрозе со стороны Белтревана.

— И как долго мы сможем воевать? — осведомился Бедир. — Коруин построил крепости, чтобы защищаться от нашествий варваров, — но он не видел другого пути прекратить это противостояние. Мы уже пережили осаду. Если бы Кедрин не убил хеф-Улана, Орда, скорее всего, одолела бы нас. Вторжение в Белтреван означает, что мы окажемся втянутыми в войну, которая не будет… молниеносной. А мне, помимо всего прочего, хочется снова увидеть свой дом. Я за то, чтобы прислушаться к предложению моего сына.

— Правитель Тамура говорит разумно, — согласился Дарр. — Конечно, безопасность Королевств прежде всего… но я бы очень хотел снова увидеть Андурел.

Хаттим фыркнул, но, прежде чем он успел привести новый довод, подал голос правитель Кеша.

— Не в упрек тебе будет сказано, Рикол, но я не в восторге от здешних мест. Просто слишком холодно. К тому же нашим лошадям скоро понадобится фураж — все-таки на дворе зима. Не уверен, что мы сможем выдержать долгую кампанию в Белтреване.

— Зимы здесь суровые, — согласился Рикол, — и долгие. Если принц Кедрин может предложить, как добиться прочного мира на приемлемых условиях — я за то, чтобы его выслушать.

— Согласен, — кивнул Ярл. — Если эти условия действительно обеспечат мир.

— Похоже, я в меньшинстве, — раздраженно бросил Хаттим. — Очень хорошо, давайте послушаем, что имеет сказать принц Тамура. Может быть, он видит нечто такое, что ускользает от моего взора.

Лицо Бедира окаменело: намек правителя Усть-Галича был весьма прозрачным. Рука соскользнула к поясу, где в ножнах висел длинный тамурский кинжал. Кедрин тоже почувствовал прилив ярости — но снова сдержался. Он вдруг осознал, что его план верен, и на него снизошло странное спокойствие. Выпад Хаттима задел его, но лишь на мгновение. Язвительные наскоки галичанина были чем-то слишком мелким, чтобы принимать их во внимание.

— Недостойная шутка, — холодно и с укоризной проговорил Дарр. — Кедрин слишком много для нас сделал.

— Простите меня, — с подчеркнутой небрежностью отозвался Хаттим. — Красноречие принца Кедрина заставляет забыть о его… физическом недостатке.

— Смотри, чтобы я не снабдил тебя более заметным, — прорычал правитель Тамура.

Хаттим сверкнул глазами, затем растянул губы в улыбке и пожал плечами:

— Правитель, принц… прошу прощения у вас обоих. Впредь постараюсь быть сдержаннее.

— Сделай одолжение! — рявкнул Бедир.

Кедрин не мог видеть развязного жеста правителя Усть-Галича, но услышал, как тот фыркнул. Значит, Хаттим остается его врагом. Но сейчас это было неважно: правитель южного королевства оказался в меньшинстве. Прочим не терпелось выслушать Кедрина. Да и сам Хаттим почти наверняка хочет домой не меньше других. А все эти воинственные выпады… просто ему претит выполнять чьи-то приказы. Кедрин был убежден в этом. Сейчас галичанин отвергнет любое предложение, если оно будет исходить от Тамура. Только бы убедить правителей — а потом и варваров — в том, что его план разумен! Может быть, тогда и Хаттим станет сговорчивее. Кедрин откинулся на спинку стула и слушал, как потрескивает огонь и свистит ветер, проносясь по длинному каньону Идре. Он знал, что король и правители ждут, когда он заговорит, но хотел непременно дождаться Браннока. Его совет мог оказаться поистине бесценным: полукровка хорошо изучил нравы и обычаи Народа лесов.

Кедрин вряд ли мог сказать, сколько прошло времени. В его внутреннем мире, погруженном во тьму, время текло медленнее. Слепота лишала его множества мелочей, которые занимают внимание зрячих. Он слышал вой ветра, но мог лишь догадываться о том, как выглядит сегодня небо. Ставни были закрыты — потому что звуки, доносившиеся снаружи, казались приглушенными. Он слышал, как работают каменщики, но даже не мог представить, как продвигается работа. Казалось, почти все его внимание сосредоточилось на том, что происходило в его сознании. Его чувства поразительно обострились. Кедрин даже не подозревал, как много они могут ему сказать. Он слышал, как рядом с ним шуршит одеяние Ярла, и догадывался, что оно черное и украшено изображением конской головы — это королевство славилось своими лошадьми. Он слышал постукивание пальцев по столешнице — и знал, что это Хаттим: в такт этому звуку раздавалось бряцание браслетов, которые так любят галичане. С другой стороны негромко поскрипывала выделанная замша. Это мог быть его отец или Рикол, он не знал.

Затем Кедрин услышал, как отворилась дверь, и его лица коснулся холодный воздух. Потом раздались мягкие шаги, и голос Браннока спросил:

— Государь, уважаемые правители… Кедрин, как дела?

— Вполне неплохо, дружище, — Кедрин улыбнулся, когда рука Браннока уверенно легла ему на плечо. Интересно, каково Хаттиму видеть здесь человека, который еще недавно стоял вне закона?

Браннок мог легко сойти за варвара. В жилах его отца текла смешанная кровь, а мать была родом из лесов Белтревана. От нее Браннок унаследовал смуглую кожу, от предков-кешитов — черные как смоль волосы, которые на манер варваров заплетал в косички и украшал прическу ракушками и перьями. Сейчас на полукровке его любимый многоцветный наряд — Кедрин уловил характерный запах выделанных кож, когда Браннок уселся рядом. И, разумеется, два метательных ножа, с которыми полукровка не расставался даже в дружеской обстановке: один открыто висит на поясе, другой — в ножнах, пристегнутых к левому предплечью. Бывший разбойник давно завоевал уважение всех, кто присутствовал в этом покое, — за исключением Хаттима Сетийяна. Кедрин уловил презрительное хмыканье: галичанин был явно задет. Еще бы: этот полукровка будет решать, что ему делать!

— Браннок, — проговорил Дарр, — принц Кедрин считает, что между Королевствами и Белтреваном может быть заключен мирный договор. Ты хорошо знаешь Народ лесов, и мы хотим услышать твое мнение.

— Помогу чем смогу, — откликнулся Браннок. По его голосу было ясно, что общество правителей не вызывает у него ни малейшей робости. — Спрашивай, Кедрин.

— Отец уверяет, что жители лесов не станут говорить ни с кем, кроме меня, — сказал Кедрин. — Почему? По-моему, король имеет куда больше оснований представлять Три Королевства.

— Ты убил Нилока Яррума, хеф-Улана Орды. Теперь ты у них на особом положении. Вы должны понять нрав Народа лесов, мои господа. Обычно они не действуют сообща. У каждого племени своя земля, которая считается неприкосновенной. Они сражаются между собой за охотничьи угодья, за рабов, за трофеи. Следовательно, они редко представляют собой угрозу Королевствам — им хватает междоусобиц. Но Нилок Яррум — как Друл до него — преодолел эти разногласия и объединил племена в Великий Союз, чтобы поднять Орду.

— А Посланец не имеет к этому какого-то отношения? — перебил его Дарр.

— А как же! Его колдовство помогло Нилоку Ярруму стать хеф-Уланом. Я разговаривал с пленниками из Дротта, и все они рассказывают одну и ту же историю — явился Посланец и наделил Яррума небывалой силой. Вот в этом-то все и дело. Кто победил Яррума, тот победил и Посланца. Кедрин бросил вызов избраннику Эшера и убил его. Никому прежде это не удавалось. Будь он из лесов, его провозгласили бы хеф-Уланом по праву меча. Но Кедрин — житель Королевств, и они оказались в непростом положении. У него есть все права верховного вождя. Хеф-Аладор… ну, можно сказать, защитник Королевств.

— И может говорить от нашего имени, — промолвил Дарр.

— Ну да, — голос Браннока прозвучал чуть насмешливо — или это только показалось? — Не сомневайся, Государь. Они знают, что Кедрин говорит… не только от своего имени. Но никого другого просто слушать не будут.

— А зачем вообще что-то обсуждать? — спросил Хаттим. — Если я не ошибаюсь, они собираются разойтись. И вернуться к своей прежней жизни.

— Может, да, — отозвался полукровка, — а может, и нет. Нилок Яррум был Уланом Дротта. Теперь это племя осталось без вождя. Точно так же Баландир, Улан Кэрока, и Имрат из Вистрала — они убиты. И во всех этих племенах властолюбцев хватает. Самый старший Улан теперь — Вран из Ята. Этот тоже своего не упустит. Посланец исчез, но Орду еще долго не забудут. Так что глядишь, кому-нибудь вздумается поднять ее снова, пока племена еще не разбрелись по своим землям. Если Кедрин знает, что с этим делать… похоже, у нас есть шанс избежать войны. Долгой и кровавой войны, если Вран или кто-то другой объединит племена.

— Мы выдержали осаду, — напомнил Рикол, — Высокая Крепость сильно пострадала. Нужно какое-то время, чтобы отстроиться. Если сейчас нас атакуют… не ручаюсь, что стены выдержат еще один штурм.

Хаттим сделал какое-то резкое движение — Кедрин услышал, как на его руках звякнули браслеты.

— Каждый из нас привел сюда войска. Этого достаточно, чтобы отразить атаку варваров.

— Чтобы выдержать осаду, — поправил Браннок. — Но как насчет зимнего похода в Белтреван?

— Леса — не то место, где сражаются на лошадях, — заявил Ярл. — А тем более зимой.

— Можно подождать до весны.

— С войной можно покончить сейчас, — перебил Кедрин.

— Я бы не хотел держать здесь войска всю зиму, — послышался голос короля. — Мы и так потеряли большую часть урожая. Для весенней пахоты понадобятся люди.

— Что ты предлагаешь? — спросил Бедир.

Кедрин наклонил голову к Бранноку:

— Что должно случиться, чтобы они ушли — непременно ушли, Браннок? Как убедить их в том, что желаем мира — и как получить их согласие?

Последовала пауза. Браннок задумчиво смотрел по сторонам.

— По обычаю, каждое племя хоронит своих мертвых на своей земле, — проговорил он наконец. — Поэтому они сами хотят переговоров. Позволь им собрать своих погибших — и они смогут благополучно разойтись. После этого… можешь требовать с уланов любой клятвы. Ты победил Нилока Яррума, ты в своем праве. Если даже кому-нибудь из них придет в голову испытать, насколько сильны Королевства, они дважды подумают, прежде чем изменить своему слову.

— У них численный перевес, — заметил Рикол. — Если что… ты уверен, что нам хватит сил?

— Они хлебнули поражения и еще помнят его вкус, — ответил Браннок. — Лесной народ привык брать числом — и ничем больше. На первых порах мы, конечно, чего-то добьемся — за счет стратегии, тактики и всего такого. Но только поначалу.

— В таком случае, — Кедрин заговорил прежде, чем кто-либо успел возразить, — я должен добиться от каждого из вождей — от главы рода до улана — слова, что его племя вернется в леса вместе с телами погибших. Мы должны призвать их на переговоры, где они увидят все наши силы, и предъявить им наши условия. Что скажете?

— Скажу, что мы не можем им доверять, — презрительно отозвался Хаттим. — Если уж придется обсуждать условия — предлагаю взять заложников.

— Чтобы лишний раз их задеть, — закончил Кедрин.

— Хотите заложников? Скажу сразу, дело нелегкое, — сказал Браннок. — Из уланов остались в живых только Вран из Ята, и Дариен из Гримарда. А остальные… Просто до сих пор их больше интересовала Высокая Крепость, чем торквесы.

Кедрин услышал, как король смеется.

— Кажется, славная победа создала нам некоторые затруднения, правитель Хаттим. Дротт и Кэрок остаются самыми многочисленными племенами, а от них нам некого брать в заложники. Да и что пользы брать в заложники уланов?

Похоже, доводы галичанина были разбиты. Кедрин понял, что Дарр на его стороне. Теперь он ждал, что скажут Ярл и Бедир.

— Не вижу, чтобы мы чем-то рисковали, — услышал он голос отца. — Разве что избежим еще одной бойни.

— А мы можем доверять их слову? — спросил Ярл.

— Можем, если они дадут слово Кедрину, — заверил Браннок. — Это все равно что клятва верности, какую дают хеф-Улану.

— Но кто даст такую клятву? — не сдавался Хаттим. — Ты же говорил, что из Уланов остались только Вран и Дариен.

— Из Уланов. Есть еще ала-Уланы — как раз эти и будут бороться за торквесы. Получи слово с каждого — и можно считать, что дело сделано.

— По-моему, это разумно, — кивнул Кедрин. — Мы позволим им унести убитых и вернуться в Белтреван без всяких препятствий. Взамен они обещают не предпринимать нападений ни на одну крепость…

Он умолк. Мысль, неожиданно возникшая у него в голове, мгновенно обрела форму, и слова выстроились сами собой.

— И еще одно: войну развязал слуга Эшера. Если Народ лесов вернется домой, затаив огонь ненависти, мощь Эшера окрепнет, это несомненно. Пусть уходят с миром, убежденные в нашей доброй воле. Это поколеблет Его власть.

— Поддерживаю, — в голосе Бедира слышалось уважение.

— И я, — откликнулся Рикол.

— Что тут можно сказать, — медленно выговорил Ярл, — в этом есть смысл. У тебя мудрая голова, Кедрин.

— Правитель Усть-Галича, — обратился к нему Дарр. — Каково твое мнение?

Хаттим выдержал многозначительную паузу.

— Кажется, я в меньшинстве — так какая разница, что я скажу? Но все-таки… да, я согласен.

— И я, — объявил Дарр. — За продолжение войны пришлось бы заплатить слишком дорогой ценой. Я очень рад, что принц Тамура показал нам, как избежать кровопролития. Благодарю тебя, Кедрин.

Кедрин склонил голову. Он сам себе удивлялся. Кажется, лишь несколько мгновений назад он вошел в эту палату. Все, что у него было — это убежденность, что решить дело миром лучше, чем добиваться новых побед, и смутное представление о том, как можно этого достичь. Но едва заговорив, он почувствовал спокойствие и уверенность. Он знал, что поступает правильно. За ним стояли не только люди, которые могут погибнуть в сражениях, но и единство Королевств. Откуда-то появилась решимость, и нужные слова сами приходили на ум. Он понял, что стал взрослым. Он уже не был тем юношей, который впервые отправлялся на войну с варварами и рвался в бой, мечтая о боевой славе. Кедрин вспомнил, как Грания и Уинетт объединили его разум со своим, чтобы разрушить чары Посланца. Может быть, в тот момент какая-то часть способностей Грании перешла к нему? У Сестры был дар предсказывать будущее по событиям настоящего. И уверенность, какую он чувствовал, прежде была ему незнакома.

— В таком случае пошлем весть, — донеслись до него слова Дарра, — и будем готовиться к встрече. Прошу сообщить войскам и отдать соответствующие приказания. А ты, Браннок… вероятно, ты больше всех подходишь, чтобы познакомить с нашими предложениями Народ лесов.

Послышались тихие голоса, выражавшие согласие, и поскрипывание стульев. Кедрин встал. Он чувствовал, что Браннок стоит совсем близко. Потом ему на плечо легла рука, и он услышал голос отца:

— Проводить тебя в твои покои?

— Я хочу поговорить с Уинетт, — ответил Кедрин.

— Она осматривает раненых. Подождешь ее в саду?

Кедрин кивнул. Отец взял его под руку и повел в коридор.

Внутренние переходы Высокой Крепости представляли собой настоящий лабиринт. Кедрин уверенно шел рядом с отцом, и если бы не повязка на глазах, никому бы не пришло в голову, что юноша слеп. Лишь перед лестницами Бедир склонялся к нему и шепотом предупреждал.

Они прошли во внутренний дворик больницы. Набросив на плечи Кедрину плащ, Бедир оставил сына в саду и обещал вернуться, когда сообщит своим воинам о предстоящих переговорах.

Прохладный ветерок перебирал волосы юноши. Кедрин догадывался, что они уже отросли до плеч. Зима уже не за горами… Со стороны Идре тянуло запахом сырости. Интересно, долго ли осталось до снегопада? Где-то стучали молотки каменщиков, глухо раздавалась мерная поступь — наверно, смена караула. Время от времени ветер доносил последние птичьи трели. От клумб и грядок с целебными травами исходил запах влажной земли: в преддверии холодов растения уже выкопали. Похоже, слепота обострила его обоняние и слух. Кедрин сосредоточился, пытаясь определить, что за вещи он мог бы увидеть, имей такую возможность. Он понял, что Уинетт здесь, прежде чем она подошла и заговорила. Он услышал, как скрипнул заиндевевший песок, и уловил легкий запах целебных трав, солнца и свежести.

— Бедир рассказал, как ты выступал на совете, — сказала Сестра, и в ее голосе звучало восхищение. — Я так рада.

Его руки сами потянулись к ней. Их ладони мягко соприкоснулись, Кедрин с трепетом сжал ее пальцы и почувствовал, что она опускается рядом на скамейку.

— Я вспомнил, что сделала Грания, — красноречие вдруг оставило его. — И понял… что должен сказать то, что сказал. Как будто она каким-то образом говорила со мной. Может быть, это звучит глупо… но я не могу объяснить лучше.

Он почувствовал, что пальцы Уинетт крепче сжали его руку, и понял, что она взволнована, хотя ее голос по-прежнему звучал ровно:

— Это вовсе не глупо. Расскажи подробнее… расскажи, что ты почувствовал.

Кедрин передернул плечами и сжал губы. У него никогда не получалось описывать свои переживания.

— Я вспомнил, как она погибла. Она знала, что это будет стоить ей жизни — но сделала то, что считала необходимым. А я… просто сижу и жалуюсь на судьбу. И мне пришло в голову, что я должен понять, на каких условиях может быть заключен мир. Убедить правителей отказаться от расправы над Народом лесов. Потому что я знал — хотя и не мог объяснить почему, — что это лучший путь для всех нас. Это были не слова; я не слышал ее голоса… но казалось, что какая-то часть ее — со мной.

— Такое возможно, — тихо сказала Уинетт. — Возможно, часть ее разума действительно осталась с тобой.

— Но Вы тоже участвовали в этом. И ни о чем таком не говорили.

— Мне не о чем сказать. Во всяком случае, я не почувствовала ничего подобного. Может быть, дело в том, что Грания тоже была Сестрой? И она передала мне то, что мне уже знакомо. А для тебя это внове, ты не мог знать путей Эстревана. Мы с ней прошли сходное обучение и обладали сходными способностями, поэтому изначально были настроены друг на друга. Для нас это — как для тебя вес твоего меча: ты же не замечаешь, что он висит на поясе?

— Почему же я не чувствую… тебя?

Он не мог видеть румянца, который залил щеки Уинетт, не мог видеть, как вспыхнули ее голубые глаза, но услышал, что ее дыхание чуть заметно сбилось, а пальцы дрогнули.

— Мы… — она запнулась. — У нас иные отношения, Кедрин. Чувства Грании к тебе были… чувствами Старшей Сестры. Она думала о Королевствах, об общем благе. А я…

Она снова замолчала. Кедрин понял, что она качает головой: ее волосы чуть слышно зашуршали по жесткой ткани одеяния. Его ноздрей снова коснулся пьянящий запах. Уинетт подвинулась и хотела встать, но Кедрин сжал ее руки, не желая отпускать.

— А… Вы? — настойчиво спросил он.

— Когда ты был ранен, я ухаживала за тобой, пока ты не поправился, — в голосе Сестры ему почудились извиняющиеся нотки. — Это создает… привязанность.

— Вы ухаживали и за другими.

Как он проклинал свою слепоту, которая отняла у него возможность видеть ее лицо! Но тогда, скорее всего, он не услышал бы от нее ничего подобного.

— С ними было… не так… С тобой все совсем иначе, — она заговорила быстрее, найдя нужные слова: — Разве ты не тот, чье рождение предсказано в Писании?

— Дело не только в этом.

— Кедрин, я Сестра. Я дала обет безбрачия.

В ее голосе странным образом смешались решимость и еще что-то, что он осмелился принять за сожаление.

— А если бы Вы не были Сестрой?

— Тогда бы все было иначе. Но я дала обет Эстревану.

— Моя мать тоже обучалась в Эстреване. Но она сделала выбор и вышла замуж за моего отца.

— Это было предсказано в Писании. Кроме того, Ирла еще не успела дать обет.

— Неужели нельзя освободиться от обета?

Уинетт вздохнула:

— Конечно, нельзя. Да я и не хочу этого.

Кедрин, боролся с искушением раскрыть ей сердце. Рассказать ей о том, в чем с каждым днем убеждался все сильнее, умолять ее снять с себя этот обет… Но как она воспримет его слова? А вдруг увидит в них что-нибудь оскорбительное? Не говоря уже о том, что слепой — незавидная партия… Кедрин вздохнул и твердо решил хранить молчание.

— …ты понимаешь? — в ее голосе послышалась нежность.

— Конечно.

— Благодарю тебя.

Она была совсем близко, Кедрин ощущал свежесть ее дыхания. Потом ее мягкие губы коснулись его щеки. Юноша повернул голову, но Уинетт отстранилась и высвободила руки. Теперь их разделяло расстояние, которое можно было преодолеть одним шагом… но Кедрин ни за что бы не осмелился сделать этот шаг. Он выпрямился и привалился спиной к прохладному грубому камню стены.

— Потом, — сказал он. — Закончатся переговоры… и я отправлюсь в Эстреван.

— И Сестры найдут способ вернуть тебе зрение, — откликнулась Уинетт.

— Ты будешь меня сопровождать?

Этот вопрос и новая оговорка застигли ее врасплох.

— Вряд ли, — проговорила она. — Кто заменит меня в больнице? Я сделала для тебя все, что могла.

— Подумайте об этом, — настойчиво произнес Кедрин. — Для меня это будет огромным утешением, — он изобразил на лице глубокую скорбь и добавил: — В конце концов, я всего лишь несчастный слепой воин… и очень нуждаюсь в сестринской заботе.

Уинетт рассмеялась, и Кедрин вздохнул с облегчением. Кажется, обстановку удалось разрядить. Он по-прежнему был полон решимости убедить Сестру… хотя бы не оставлять своих попыток. Но она неравнодушна к нему! Иначе не было бы этого поцелуя. Каждая минута, которую они проводили вместе, укрепляла в нем эту уверенность. Не будь она Сестрой, его ухаживания были бы приняты вполне благосклонно. Но, как она только что напомнила, она посвятила себя служению Кирье… поэтому придется действовать самым деликатным образом. Мысли пошли по кругу. Конечно, можно было проявить настойчивость и дать волю чувству, которое росло в нем. А если это ее напугает? И она, чего доброго, станет избегать его… Ничего не могло быть страшнее. Тяжело находиться рядом с женщиной, которая стала для тебя дороже всех на свете, не смея прикоснуться к ней, не смея даже заикнуться о своих чувствах, — но куда хуже вообще потерять ее. Он жил надеждой, что произойдет нечто и ситуация изменится. Пока же оставалось довольствоваться тем, что есть.

— Я подумаю, — пообещала Уинетт. — А теперь пора возвращаться. У меня еще много дел. Пойдем, я посмотрю, что у меня получилось.

Кедрин почувствовал, как она поднимается. Ноги внезапно стали непослушными. Пальцы Уинетт скользнули в его ладонь, и юноша ощутил прилив благодарности. Рука об руку они зашагали по квадратным плиткам садовой дорожки ко входу в больницу.

Уинетт провела его в каморку, где Сестры хранили всевозможные артефакты и травы, и усадила на низкую скамейку. До Кедрина доносились таинственные звуки, сопровождающие ее приготовления, в воздухе витал запах снадобий. Наконец она шепнула что-то предупреждающее. Прохладные пальцы Уинетт коснулись его висков, затем Кедрин почувствовал, как лезвие, просовываясь под повязку, натягивает ткань. Раздался слабый шелестящий звук стали, трущейся о шелк, и юноша непроизвольно открыл глаза. Однако он по прежнему видел лишь темноту — непроглядную темноту, которая стояла у него перед глазами с тех пор, как его поразил заколдованный клинок. Он поморгал, но ничего не изменилось.

— Что ты видишь? — спросила Уинетт.

— Ничего.

Он ощутил тепло и запах горящего воска у самого лица.

— Свеча. Я чувствую огонь. Но вижу только черноту.

Уинетт издала легкий возглас досады, и свеча исчезла.

— Наклони голову, — попросила она, — и держи глаза раскрытыми.

Он повиновался и почувствовал прикосновение мягких пальцев к своей щеке, а затем по его лицу что-то потекло. Кедрин поборол желание моргнуть. Жидкость попадала под веки и лилась по щекам, словно слезы. Руки Уинетт запрокинули его голову назад, ладони покрыли виски и щеки, пальцы нежно массировали кожу вокруг глаз.

Кедрин вздохнул, стараясь не наклонять голову… и тут из темноты проступил размытый силуэт окна. Образ был бесцветным: он знал, что рама должна быть белой, но видел лишь слабо светящееся серое пятно, воспроизводящее очертания проема. Казалось, он смотрит сквозь туман. Стекло походило на кусок льда в окружении чего-то темно-серого и непрозрачного.

— Что такое? — взволнованно спросила Уинетт и сделала шаг в сторону. При этом она невольно убрала руки, и образ исчез. Кедрин вздохнул.

— Мне почудилось, я видел окно, — он тряхнул головой и горько усмехнулся. — Похоже, просто воспоминание.

— Опиши, что ты видел.

— Небо и в самом деле темное, — задумчиво проговорила она, выслушав юношу. — Может быть, зрение возвращается?

Кедрин недоверчиво фыркнул. Он боялся позволить себе надеяться — и при этом почти до боли жаждал, чтобы она оказалась права.

— Смотри внимательно.

Он наморщился и свел брови, но ничего не увидел.

— Подожди, — она встала сзади, снова положила ладони ему на виски и начала легко массировать его лицо.

— А теперь? Что-нибудь появилось?

Кедрин уставился в темноту, желая, чтобы она рассеялась. Здесь должно быть окно. Он ясно видел его в воображении, но не глазами. Через некоторое время он вздохнул:

— Ничего.

— Есть надежда, — не соглашалась Уинетт.

— Слепая надежда, — поправил он.

— Ты не должен сдаваться.

Ее руки исчезли. Прислушиваясь к легкому шороху ее платья, Кедрин пытался представить, как она ходит по комнате.

— Возможно, мои травы все-таки действуют.

Кедрин пожал плечами. Надежда мелькнула лишь на миг и растаяла, и он снова пал духом. Его одолевали мрачные мысли. Пока Уинетт накладывала ему на глаза ватные тампоны, он молчал. Мазь, которой была пропитана вата, слегка пощипывала кожу. Затем Сестра наложила свежую повязку и пригладила волосы.

— Мы попробуем еще раз, — твердо произнесла она. — Столько раз, сколько потребуется — пока к тебе не вернется зрение.

Кедрин печально кивнул. По крайней мере, она будет рядом. Это уже утешало.

— Ты не должен терять надежду, — повторила Уинетт. — Если я не смогу добиться успеха, в Эстреване найдут способ тебе помочь. Ты должен в это верить.

Кедрин снова кивнул. Интересно, сколько же еще ждать? Сколько еще он будет оставаться беспомощным калекой? Если окажется, что Эстреван — это последняя надежда, ожидание продлится несколько месяцев. Он сможет отправиться в путь не раньше, чем здесь будут улажены все вопросы. Спокойствие, которое недавно наполняло его, исчезло без следа. Он собрал всю силу воли, чтобы не застонать от невыносимой муки. Как ни утешала его Уинетт, он чувствовал, что слезы подступают к глазам. Как бы ему хотелось прижать ее к себе, выплакать свою боль… и вот так, держа ее в объятиях, обрести мир.

Но он был родом из Тамура. Поэтому он лишь кивнул и сказал:

— Конечно.

Уинетт услышала все страдание, которое стояло за этим коротким ответом. В ней тоже происходила мучительная борьба. Ее одолевало искушение преодолеть то небольшое расстояние, которое их разделяло, опустить руки ему на плечи и прошептать слова утешения. Странная мысль на мгновение промелькнула у нее в голове. На что это может быть похоже — стоять рядом с ним, крепко прижимаясь к его широким плечам, ощущать его объятия… На что могут быть похожи прикосновения, которых он, несомненно, так жаждет? Но она тут же отогнала эту мысль. Она дала обет Эстревану, посвятила себя служению Кирье. Обет безбрачия — цена ее способностей. Если она нарушит его, то лишится своего дара. И когда вошел Бедир, Уинетт была готова обратиться к правителю Тамура со словами благодарности.

Бедир Кэйтин остановился в дверях и вопросительно поглядел на сына и Сестру. Настоящий воин… неужели Кедрину никогда таким не стать? Кожаные штаны заправлены в высокие сапоги для верховой езды, простую куртку на левой груди украшало изображение сжатого кулака — герба его королевства, под ней виднелась полотняная рубаха. На левом бедре висел меч, которым можно было работать как одной рукой, так и двумя, на правом — длинный кинжал, излюбленное оружие тамурцев. Кожаная лента, повязанная вокруг головы, не давала густым темным волосам падать на лицо. Облик и движения, исполненные достоинства, суровая красота… Конечно, его сын когда-нибудь будет таким же. Если Посланец не восторжествует. Тогда Кедрин останется слепым, подумала она, глядя, как в карих глазах Бедира темнеет беспокойство.

— Есть успехи? — спросил он.

Прежде, чем Уинетт успела раскрыть рот, Кедрин ответил:

— Нет.

Он поднялся на ноги, едва не опрокинув скамейку, и ощупью направился к двери. Отец протянул ему руку, и Кедрин остановился, словно наткнулся на преграду.

— Благодарю Вас, Сестра Уинетт. Пожалуйста, простите мою грубость.

Уинетт наблюдала, как Бедир уводит его, и в ее глазах стояли слезы.

Чувствуя его состояние, Бедир не стал задавать вопросов. Вместо этого он принялся пересказывать разговор с Тепшеном. Армию пора было готовить к переговорам. Браннок уже покинул крепость, чтобы передать послание вождям варваров.

— В твоих соображениях явно есть здравый смысл, — проговорил правитель Тамура. В это время отец и сын пересекали двор. Бедир старательно приноравливался к походке Кедрина, не столь уверенной, как его собственная. — Похоже, ты всех удивил.

— Меня вели, — пробормотал Кедрин.

— Вели? Кто?

— Не могу сказать точно, но… — Кедрин вспомнил разговор с Сестрой. — Эти слова как будто сами ко мне пришли.

Бедир задумчиво нахмурился:

— Твоя мать больше понимает в таких вещах… А Уинетт никак это не объяснила?

— Конечно, — ответил Кедрин. — Она полагает, что во мне живет какая-то часть разума Грании. И очень смутилась, когда я спросил, почему она не чувствует того же самого.

— Она Сестра, — Бедир угадал боль, которая стояла за этими словами. — Ты знаешь, как их называют в Сандуркане?

Кедрин споткнулся о выступающий камень, выругался и вцепился в руку отца, чтобы не потерять равновесие.

— Неприкасаемые, — ответил Бедир. — У сандурканцев свои боги, но они уважают дело, которому посвятили себя Сестры, поэтому не покушаются на них.

— Ты хочешь дать мне урок? — лицо принца скривилось в горькой усмешке.

— А ты хочешь его получить?

— Я хочу вернуть зрение! — гнев, который Кедрин не сумел сдержать, наконец прорвался наружу.

— Тогда придется набраться терпения. Осторожно, ступенька.

— Было одно мгновение, — проговорил Кедрин, когда отец и сын вошли в коридор, ведущий в главную залу, — когда мне показалось, что я снова вижу. Уинетт накапала мне что-то в глаза и массировала мне виски… и мне показалось, что я увидел окно в ее комнате. Но это длилось недолго. Думаю, мне просто показалось.

— Уинетт тоже так думает?

— Она не уверена. Она думает, что ее усилия, наконец, дали результат. Но как она может знать, что я видел… или вообразил, что вижу?

— Возможно, лечение и впрямь помогает. Не теряй надежды.

Кедрин фыркнул:

— Все так говорят.

— И не огорчайся, — ласково сказал Бедир. — Даже если у Сестры Уинетт ничего не выйдет… Когда все вопросы будут решены, мы отправимся в Эстреван. Однако ты и так не теряешь даром времени. Ты становишься неплохим дипломатом.

— Я мечтал стать воином, — отрезал Кедрин. Им снова пришлось остановиться, пока стражник открывал дверь. Услышав приветствие, юноша ответил коротким кивком.

— Ты уже побывал в бою и показал себя достойно, — возразил Бедир. — Когда-нибудь ты станешь правителем Тамура, так что опыт переговоров тебе не помешает.

— Правитель, лишенный зрения? — скептически отозвался Кедрин. — И каким образом слепой может править Тамуром?

— При помощи справедливости и мудрости. Ты не обделен ни тем, ни другим. Сегодня ты это показал.

— Я бы предпочел быть зрячим воином, чем слепым правителем.

— Побудь пока умным вождем, — мягко парировал Бедир. — Сейчас мы войдем в зал, и Хаттим не упустит возможности тебя поддеть.

— Неужели я так много значу в его глазах? — удивился Кедрин. — Теперь я для него не угроза… и тем более не соперник.

— Достаточно того, что ты отлупил его кабой. Помнится, тогда Эшривель смотрела на тебя весьма благосклонно. Хаттим такого не забывает.

Кедрин внезапно понял, что за те несколько месяцев, которые прошли между его визитом в Андурел и снятием осады, он почти не вспоминал об Эшривели. Следуя за отцом к столу, он подумал, что тогда она казалась ему самой прекрасной женщиной, какую только можно вообразить. Как же он был безрассуден! Он вообразил, что видит в ее глазах восхищение и симпатию… Правда, Бедир говорит, что так оно и было. Теперь он помышлял только об Уинетт, чья душа столь же прекрасна, как и облик. Станет ли Эшривель восхищаться слепым? Что же до Уинетт… Как называют Сестер в Сандуркане? Неприкасаемые?.. Итак, во всем, чего он желает, ему отказано.

— Сколько времени прошло, — сказал он, пряча горечь. — Путь Хаттима к сердцу Эшривели свободен. Теперь она вряд ли захочет выйти за меня замуж.

— Значит, ты еще и знаток женских сердец, — усмехнулся Бедир. — И откуда только ты набрался опыта?

— Хочешь сказать, что она согласна выйти за слепого? И потом, я люблю…

Он умолк. Слова сами сорвались у него с языка. В этом он не хотел признаваться даже самому себе.

— Знаю, — тихо ответил Бедир. — Обязательно поговорим об этом… но позже.

Кедрин с трудом подавил удивление. Значит, его чувства столь очевидны?! Он был уверен: его состояние способна ощутить разве что сама Уинетт. Он ничего не говорил отцу. Последние месяцы отец и сын слишком мало времени проводили вместе. Бедира, казалось, занимают лишь последствия осады. Но оказалось, что отец более наблюдателен.

— Я с радостью, — пробормотал он.

— Думаю, давно пора, — отозвался Бедир. — Если обсудить трудное положение с другом, это часто помогает.

Его рука сжала плечо сына. Кедрин почувствовал, что успокаивается. Мрачное настроение понемногу рассеивалось.

Когда они вошли в залу, уже стемнело. Разговоры стихли, и Кедрин догадался, что присутствующие оторвались от еды и смотрят в его сторону. Даже не видя их лиц, он знал, что на них написано сочувствие: оно сквозило в каждом приветствии. Тем временем Бедир вел его к столу через длинный зал, похожий на галерею.

— Справа от тебя чаша, рядом кувшин, — объяснял он вполголоса, отодвигая стул и помогая сыну сесть. — Дарр сидит слева от тебя, он разговаривает с Ярлом. Остальные еще не пришли.

— Приветствую вас, — произнес Кедрин, опускаясь на стул.

— Приветствую, Кедрин, — откликнулся король. — Еще раз благодарю тебя за мудрый совет.

— Да, это были достойные речи, — добавил правитель Кеша.

— Спасибо, — ответил Кедрин. Ни тот, ни другой не упоминали о его затруднительном положении, и он был им от души благодарен. — Я рад, что смог что-то предложить.

— То, что ты предложил — весьма важно, — сказал Дарр. — Мир с Белтреваном будет для нас подлинным благословением.

Юноша улыбнулся и, проведя рукой по столешнице, осторожно взял чашу. Слуга, похоже, поджидавший рядом, уже наполнил ее густым галичским вином. Поднеся чашу к губам, Кедрин с нескрываемым удовлетворением понял, что сумел не пролить ни капли.

— Хаттим пришел, — вполголоса заметил Бедир.

— Павлин Сетийян… — фыркнул Ярл с нескрываемой насмешкой. — Ах, хорош! А как выступает!

— Правитель Ярл, — прервал его Дарр, — разве мы не союзники? Давайте сохранять хотя бы видимость дружелюбия.

— Если бы Кедрин не разукрасил его на траджеа — посмотрел бы я, какой из него союзник, — буркнул кешит. — Да ты и сам знаешь, Дарр. Не отделай он его при всех, Хаттим нашел бы предлог отвертеться. Мы бы здесь сражались, а он, скорее всего, веселился в Андуреле.

— Ярл, Ярл, — пристыдил его Дарр. — Как ты можешь об этом судить?

— Он рвется к трону, — не сдавался смуглолицый правитель. — Уж в этом-то я не сомневаюсь.

— Он властолюбив, — согласился король. — Но до тех пор, пока вы с Бедиром противостоите ему, он может лелеять свои надежды сколько угодно.

— Еще бы! Прав у него никаких… Но такие, как Хаттим, случается, забывают об этом.

— Ты подозреваешь измену, Ярл?

Кедрин услышал, как зашуршала одежда — кешит пожал плечами.

— Нет, — произнес он неуверенно, — но я не доверяю Хаттиму.

— Он сражался вместе с нами, — напомнил Дарр. — Давай будем это помнить и забудем разногласия.

Ярл фыркнул, но не успел ответить. Правитель Усть-Галича был уже рядом.

— Государь, принц Кедрин, — его тон был вполне вежливым. — Надеюсь, все в добром здравии?

Деревянные ножки стула проскрежетали по каменному полу, и Кедрин понял, что Хаттим сел слева от Ярла. Кедрин хорошо представлял себе контраст между ними. Хаттим наверняка разряжен в зеленое с золотом — его любимые цвета. Кажется, он даже оружие отделывает в тон. И волосы у него светлые и отливают золотом. Сейчас он, наверно, старательно расположился так, чтобы выставить напоказ серьгу в правом ухе, а запястья унизаны браслетами, один другого затейливее. Ярл, как обычно, в черном, темные волосы заплетены в косы, как принято в Кеше. Единственные украшения, которые он носит — кольца на левой руке, на большом пальце и еще на двух, кажется, на среднем и безымянном. Дарр, должно быть, в блекло-сером одеянии — похоже, он носит его всегда, кроме официальных случаев. Все, что выдает в нем короля — это медальон на шее, серебряный диск с изображением трехзубой короны Андурела. Да, кожаная одежда, в которой ходят они с Бедиром — не в пример более практична и удобна. Если сюда войдет чужак, он, пожалуй, решит, что самый знатный здесь — Хаттим Сетийян… по крайней мере, пока они не заговорят. Тогда в голосе Дарра сразу появляется спокойствие и уверенность. А вот Хаттим…

Сейчас, однако, правитель Усть-Галича делал вид, будто всеми силами стремится быть заодно со всеми. Он был отменно вежлив и старательно избегал намеков на слепоту Кедрина, и уже не настаивал, что в переговорах с лесным народом нет никакого проку.

Кедрин слушал, не принимая особого участия в разговоре. В основном обсуждали, как подготовить войска к переговорам. Наступило время трапезы, и все его внимание было поглощено тем, как преодолеть связанные с этим затруднения. Он чувствовал запах жареной свинины и знал, что она уже положена ему на тарелку и нарезана мелкими кусочками. Однако поддеть ломтик кончиком ножа, чтобы поднести ко рту, оказалось нелегким делом. Он подозревал, что перепачкал жиром рубаху. Овощи вызывали не меньшие мучения. Находясь в подобном обществе, он не хотел без крайней надобности прибегать к посторонней помощи. По счастью, Бедир был слишком занят, доказывая что-то Хаттиму — а может быть, и самому Кедрину. В итоге юноша почти все время молчал. Лишь изредка, когда обращались лично к нему, он отвлекался, чтобы ответить. Когда трапеза закончилась, он вздохнул с облегчением. Наконец-то можно было извиниться и уйти.

Бедир проводил сына до его комнаты. Кедрину отвели покои под самой крышей одной из башен, с видом на каньон Идре. В этой комнате он чувствовал себя куда более уверенно.

Он распахнув дверь, и в лицо обжигающей волной пахнул жар от очага. Юноша подошел к окну и распахнул ставни, впуская облако ледяного зимнего воздуха. Он уже давно решил, что не станет себя баловать. Знакомство с этой комнатой и всей ее обстановкой стоило ему многочисленных синяков. Однако он день за днем шагал от одной стены до другой, пока не научился передвигаться в ней более или менее уверенно. Теперь, опираясь на оконную раму, он ловил ветер, и крошечные кристаллики льда покалывали кожу. Где-то внизу шумели воды великой реки. Кедрин представлял себе, как бегут наперегонки ее волны… жаль, что эта картина вызвана только памятью.

В комнате раздались звуки, и он обернулся. Бедир усаживался на стул и наполнял кубки, сначала один, потом другой. Захлопнув окно, Кедрин повернулся, подошел к ближайшему стулу и опустился на него. Эта маленькая победа вызывала у него настоящую гордость. Лишь одно омрачало ее: зрячий выполнил бы такое простое действие, даже не задумываясь.

— Это эвшан, — послышался голос Бедира, и Кедрин услышал, как отец подвигает ему кубок. — Думаю, пора поговорить.

Твердый металл коснулся губ. Кедрин почувствовал обжигающий вкус напитка и торопливо сделал большой глоток. Он не был уверен, что хочет обсуждать свои сокровенные чувства, но Бедир не оставил ему выбора.

— Ты любишь Уинетт?

Будь на месте Бедира кто-нибудь другой, Кедрин предпочел бы отделаться парой общих фраз. Но сейчас он не мог и не хотел кривить душой. Однако вопрос прозвучал так внезапно, что застал его врасплох. Юноша что-то промямлил и поспешно сделал еще глоток, желая скрыть смущение.

— Она Сестра и соблюдает обет безбрачия, — сказал он наконец. — Как ты выразился, «неприкасаемая».

— Знаю, — отозвался Бедир. — Но я тебя спросил не об этом. Ты ее любишь?

— Я… — Кедрин снова замялся, сглотнул и выпалил: — Да! И, клянусь Госпожой, ничего не могу с собой поделать. Я люблю ее.

Наконец эти слова были сказаны. Кедрин почувствовал себя так, словно сбросил с плеч тяжелый груз.

— Она отвечает взаимностью?

Этот вопрос оказался не столь легким. Кедрин даже не представлял, что сказать. Он не знал ответа. Между ними что-то происходило — это несомненно. Но в самом деле: разделяет ли она его чувства?

Он так и сказал.

— Так часто бывает, — проговорил отец. — Больному или калеке начинает казаться, будто он любит ту, которая его лечит. Причина проста: у них общая цель. Они много времени проводят вместе. И забота, которую проявляет Целительница, истолковывается неверно.

— Это совсем другое! — ощетинился Кедрин. — Уверен. То же самое я чувствовал, когда увидел Эшривель. Только… с Уинетт это намного сильнее. И ведь я почувствовал это до того, как ослеп! Я смотрел на нее — и думал: не будь она Сестрой…

— Но она Сестра.

— Она постоянно мне об этом напоминает. А я ничего не могу с собой поделать. Не думаю, что эти чувства возникли из-за того, что она за мной ухаживает. Разве что раньше, когда она первый раз меня лечила — когда я был ранен стрелой.

Правитель Тамура буркнул что-то неразборчивое. Затем кувшин звякнул о край кубка: Бедир подливал эвшана себе и сыну.

— Ты бы хотел, чтобы она сняла с себя обет? — спросил он.

— Ты спрашиваешь, чего я хочу от нее? Хочу ли я добиться от нее такого шага? Если бы я мог!.. Но это невозможно.

Он не мог видеть печальную улыбку отца, но почувствовал, как рука Бедира стиснула его плечо, потом пальцы почти разжались. Кедрин широко улыбнулся.

— Если бы Уинетт сам этого захотела — сама, по доброй воле… потому, что меня любит… я был бы так счастлив. Если бы не эта слепота… я думаю, я попросил бы ее. Но я слепой… и боюсь.

— Боишься попросить? — тихо спросил Бедир. — Или боишься ответа?

Кедрин усмехнулся. Усмешка получилась горькой.

— И того, и другого. Я не уверен, но иногда мне кажется, что она отвечает взаимностью. Но ее обет… он как стена между нами.

— Сестру могут разрешить от обета по ее просьбе, — медленно выговорил Бедир. — Служение Госпоже основано на доброй воле. Повторяю, бывало так, что Сестра отказывалась от своего дара. Это был ее выбор. Очень тяжелый выбор. Жизнь Сестер — это забота обо всех и каждом. Перед Сестрой все равны, она никому не отдает предпочтения. Чтобы стать Сестрой, Уинетт многим пожертвовала — поверь, дочери Дарра было чем пожертвовать и от чего отказаться. Снова изменить решение, оставить то, к чему она стремилась с такой верой…

— Ты хочешь сказать, что мне следует забыть ее?

— А ты сумеешь? — спросил отец. — Ты еще молод. На свете много женщин.

— Но не таких, как Уинетт! — страстно воскликнул Кедрин. — Я видел Эшривель. Мне казалось, что я желал ее. Но теперь… конечно, я слеп… что она в сравнении с Уинетт! Я помню, как она выглядит, отец. Как обе они выглядят… Уинетт лучше во всем!

— Может быть, ты просто лучше ее знаешь?

— Может быть. Но думаю, что дело не в этом.

— Вера — великая сила, — заметил Бедир.

— Да, — согласился Кедрин. — И я не знаю, что делать! Я боюсь открыться ей — потому что боюсь, что ее потеряю; но я потеряю ее, если буду молчать.

— Не будь она Сестрой, я бы посоветовал рассказать ей обо всем. Но она Сестра… Поэтому прояви терпение. Или откажись от нее сразу. Если сейчас ты заговоришь с ней о своих чувствах, ты потеряешь даже те шансы, которые у тебя есть. Правда, я не исключаю, что у тебя вообще нет шансов. И с этим надо смириться. Но пока советую подождать. Пусть события идут своим чередом. Но будь готов принять любой исход, каким бы он ни был.

— Но скоро мы уедем в Твердыню Кэйтина, — возразил Кедрин. — А оттуда — в Эстреван. Если Уинетт останется здесь, шансов у меня точно не будет.

— Может быть, Уинетт останется… — повторил Бедир. — А может быть, она поедет с нами в Священный Город.

— Я просил ее, но она ушла от ответа!

— Но не отказалась?

— Нет.

— Тогда жди, — заключил Бедир. — Всякая женщина — даже если она Сестра — склонна к неожиданным поступкам.