Менять облик было тяжело. На это уходило неизмеримо большая часть накопленной силы, нежели на любые внешние проявления его мощи. Долгое мгновение он стоял молча. Грива цвета золы падала на лицо, глаза закрылись и почти исчезли в глубоких глазницах. Он вдыхал холодный воздух, насыщенный влагой реки, и с наслаждением ощущал, как тело принимает привычную форму. Наконец он поднял голову, выпрямился во весь рост и застыл, глядя на юг. Там лежали земли Королевств. Дождаться каменщиков, заманить одного из них в расщелину между скал и восстановить силы, опустошив никчемное человеческое тело… Искушение было велико. Но покидать убежище? Нет, лучше остаться здесь и отдохнуть. Он слишком близок к своей цели, чтобы так рисковать. Смерть еще одного жителя Королевств может вызвать подозрения, и враги в лазурных одеждах его обнаружат.

Здесь он мог ощущать силу их проклятой Госпожи. Он снова стоял у самых стен Высокой Крепости, но его больше не поддерживала вера Орды. Нужно прибегнуть к хитрости, чтобы преодолеть преграду, которою установила Эта Женщина. Если бы его, как прежде, несла волна ярости и жажды боя, которая наполняла варваров… Но Народ лесов уже не на его стороне. Он одинок, прячется в расщелине под защитой скалы и мечтает о мести и власти… Только усилием воли он сдержался, чтобы не обрушить пламя на этого проклятого юнца, когда тот произносил свои банальности и обольщал этих темных дикарей обещаниями. Но сейчас это маленькое удовольствие шло вразрез с целями его Господина. Смерть Кедрина входила в его планы, но… всему свой черед. Сейчас это означало выдать свое присутствие. Лучше подождать, с наслаждением предвкушая месть. Это наслаждение становилось острее, когда он понимал, что Кедрин сам открывает ему путь.

Именно Кедрин. Лишь приглашение, произнесенное вслух, поможет преодолеть чудотворные барьеры, которые преграждают его Господину путь в Королевства. Иначе вряд ли удастся достичь желанной цели. Но Кедрин, сам того не зная, помог ему. Теперь достаточно немного подождать — и оказаться среди варваров в тот момент, когда их пригласят в крепость.

Конечно, это небезопасно. Это потребует всей его мощи. Не используя силу открыто, установить вокруг себя барьер — чтобы женщины в голубых одеждах оставались в неведении, в то время как он будет рядом… Впрочем, у них сейчас хлопот полон рот. Найти себе убежище в крепости… это будет не слишком трудно. Там он будет ждать — снова ждать и искать того, кто сможет стать орудием в его руках — орудием мести и исполнителем великого плана его Господина. Пока же остается отдыхать, накапливая силы.

Он скорчился в тени огромных валунов и поплотнее закутался в меха. Здесь, на большой высоте, носились неистовые ветры, усеивая небо причудливыми обрывками облаков. Пестрый, постоянно меняющийся узор из теней и солнечных бликов покрывал землю. Где-то за белтреванской дорогой шумела и грохотала Идре. Через некоторое время он начал различать стук молотов и голоса каменщиков. Звуки долетали с порывами ветра, и на краю леса отзывалось пронзительное эхо. Казалось, люди совсем близко, и он снова ощутил голод, но поборол искушение. Когда цель будет достигнута, его ждет настоящий пир. Он снова подумал о Кедрине. Почему принц закрывает глаза повязкой? Возможно, он получил в бою какое-то ранение — но кто его ранил? Боре, одержимый воин, который должен был найти и убить этого мальчишку, так и не вернулся… Неважно. Придет время, и он сможет это выяснить. Может быть, он даже вернет Кедрину зрение — пусть смотрит ему в глаза, пока из него уходит жизнь. От этой мысли становилось теплее. Скоро угаснет день, на землю опустится тьма… а потом снова можно будет выйти, чтобы вершить волю Эшера.

Когда солнце появилось над Лозинами и тускло осветило стены каньона, Тоз был готов действовать. Снег, осыпаясь с сернисто-серого неба, покрывал тонкой пеленой голую равнину, окруженную горами. Устремив глаза вверх, где в мутной дымке исчезала запоздалая стая гусей, Тоз призвал помощь Эшера. Чародею предстояло новое перевоплощение. На этот раз он сможет проникнуть в самое сердце Королевств.

Все было сделано прежде, чем на дороге появился отряд варваров. У колдуна оставалось достаточно времени, чтобы оказаться почти у них на пути и затаиться. Он следил за ними, вслушиваясь, как мерно цокают копыта приземистых и мохнатых белтреванских лошадок — все ближе и ближе. Вран, Дариен и Ремид ехали первыми, как и полагается старшим, за ними три ала-Улана Дротта и два — Вистрала. Похоже, все нарядились в лучшее платье. А вот плащи из медвежьих и волчьих шкур, которые колыхались у них на плечах, были действительно хороши. Вождей окружал эскорт из шестидесяти гехримов, вооруженных копьями, лица скрыты забралами шлемов. Ветер шевелил пучки красных и белых перьев — знак мирных намерений. Изготовясь, Тоз разглядывал кожаные доспехи телохранителей, обшитые металлическими кольцами, когда он увидел, что Ремид вот-вот проедет совсем близко.

Когда улан Кэрока поравнялся с ним, ноги колдуна распрямились, как пружины. Существо, облик которого он для себя избрал, оказалось неожиданно сильным: один прыжок — и он оказался на крупе варварского скакуна.

Ощутив магию, лошадь захрапела, хлестнула себя по бокам хвостом и затанцевала на месте. Ремид выругался. Но пока варвар, колотя коня пятками, заставлял его вернуться на место, Тоз пустил в ход чары. Лошадь успокоилась и спокойным шагом затрусила по тропе. Тем временем преображенный колдун начал пробираться сквозь грубую шерсть коня, которая представлялась ему теперь настоящим лесом. Наконец Тоз вскарабкался на заднюю луку седла и снова прыгнул вверх. Шесть его ног надежно зацепились за густой ворс волчьей шкуры, и колдун пополз на плечо варвара. Голову Ремида защищал круглый шлем из выделанной бычьей шкуры, перетянутой металлическими кольцами. Виски были прикрыты кожаными наушниками, рыжая борода торчала во все стороны, густые грязные волосы клочковатой массой выбивались из-под шлема, закрывая шею. Прикосновение к человеческой плоти разбудило голод, и Тоз больше не мог сдерживаться. Легко прокусив кожу, он пробил стенку кровеносного сосуда. Ремид коротко выругался и почесал шею. Но укусы блох были ему привычны, и через мгновение он уже не обращал на Тоза никакого внимания.

Крови потребовалось совсем немного. Тоз почувствовал, как к нему возвращаются силы. Покачиваясь на волосах варвара, колдун наблюдал, как отряд медленно, но верно приближается к Высокой Крепости.

Ворота были уже открыты, и по обе стороны замерли в ожидании воины. Пустив лошадей шагом, уланы с опаской поглядывали на вооруженных тамурцев. Гехримы подняли копья, готовые пустить их в ход в любое мгновение. Затем в тени ворот показался Кедрин. Сопровождающий его человек по имени Браннок, судя по всему, приветствовал варваров. Тоз услышал лишь оглушительное гудение, от которого сотрясался воздух — похожее на шум реки и столь же бессмысленное. Но сейчас было важно понимать, о чем говорят люди. Он произнес заклинание. Последний раз он мог открыто использовать колдовство. Варвары двинулись вперед, и Тоз затаился, сосредоточив все свои силы. Они приближались к воротам.

Здесь сила Госпожи была почти осязаемой, и на мгновение Тоза охватила паника. Сейчас его обнаружат и уничтожат… Но тут гостей приветствовал сам Кедрин, потом из-за его спины вышел Дарр — в голубом королевском облачении и короне Андурела — и обратился ко всем присутствующим с короткой речью. Рядом, как догадался Тоз, стояли правители Тамура, Кеша и Усть-Галича, а также коменданты Высокой и Низкой Крепостей. Их лица были торжественны и сияли. Когда король смолк, каждый с поклоном повторил приглашение.

Этого было достаточно. Теперь он — один из гостей крепости, приглашенных в Королевства, и может беспрепятственно воспользоваться защитным заклинанием. Будь у него сейчас легкие, он бы вздохнул с облегчением.

Тем временем варвары проехали в ворота и спешились. Напряжение схлынуло. Предводители столпились на вымощенном камнями дворе, разглядывая жителей Королевств, а те взирали на них с не меньшим любопытством. Еще недавно эти люди встречались лишь с оружием в руках. Теперь они впервые обращались друг к другу по имени. Широкоплечий мужчина, так похожий на Кедрина, — и в самом деле его отец, Бедир Кэйтин, правитель Тамура. Зеленоглазый правитель в черных одеждах, похожий на ястреба, — Ярл Кешский, а щеголь в золотом и зеленом — Хаттим Сетийян из Усть-Галича… На остальных Тоз не обратил особого внимания: они не играли никакой роли в его замысле. Он знал все, что ему было необходимо. Оставалось только дождаться момента.

Колдун заметил воина с желтоватой кожей — судя по всему, родом не из Королевств, который приблизился к Кедрину. Юноша пригласил варваров следовать за ним и вместе со своим провожатым направился во внутреннюю часть укреплений. За ними устремились и все остальные. Во дворах и проходах то и дело мелькали лазурные одеяния Сестер, но ни одна из них, похоже, не почувствовала присутствия колдуна. Вскоре южные ворота Высокой Крепости остались позади. Тоз усмехнулся. Теперь, когда он был насекомым, это путешествие в грязных космах варвара даже доставляло ему удовольствие.

Внутри порывы ветра были не так свирепы. Его атаки разбивались о горы и крепостные стены, но знамена, поднятые над тысячами копий и палаток, развевались, издавая громкие хлопки. Равнина за чертой города превратилась в огромный лагерь. Жители поселка столпились на стене у парапета и с подозрением глядели на варваров. Похоже, они еще не забыли, какая угроза десятилетиями исходила со стороны Белтревана, — и тем более не забыли недавней осады. Но Тозу не было до них дела. Все его внимание было поглощено армией, выстроившейся перед ним. Воины Королевств стояли рядами, а сзади на земляном валу возвышался помост из полированного дерева, увенчанный балдахином. Величественные стройные колонны были украшены знаменами Королевств. Трехзубая корона Андурела, сверкающая золотом на лазурном знамени, тамурский кулак — красный в белом круге, конская голова Кеша, черная на серебре, и сияющее солнце Усть-Галича на зеленом фоне… похоже, Хаттим не случайно носит изумрудный с золотом. Воины застыли в торжественной неподвижности: кешские всадники, лучники Тамура, галичские копейщики и алебардщики в кирасах, среди них — легко вооруженные меченосцы и ополченцы с боевыми топорами. Казалось, все способные держать оружие откликнулись на призыв и встали на защиту Королевств. Они были по-прежнему едины, полны веры и решимости. Эти чувства, передаваясь колдуну, вызывали у него почти болезненные ощущения — особенно когда ряды расступились и варвары направились к возвышению. Наконец Ремид поднялся по ступеням на помост и занял место, предложенное Дарром. Оказавшись на некоторое расстоянии от войска, Тоз почувствовал некоторое облегчение. Правда, из-за царившего вокруг настроения он по-прежнему чувствовал себя неуютно.

Подали еду и вино, и варвары с удовольствием принялись за угощение. Переговоры шли своим чередом. Кешские всадники и лучники Тамура демонстрировали свою ловкость. Потом перед ними торжественно прогарцевали пять великолепных лошадей, вызвав вскрики восторга и завистливые взгляды. Привезли пять телег, нагруженных бочками с вином. Предводители племен приняли все условия.

Нет, подумал Тоз, время еще не пришло. Но варвары больше его не интересовали. Скоро он покинет и их, и Ремида. Он слышал, как они предавали его Господина, скрепляя клятвами договоры о мире и торговле. Он слышал, как человека по имени Браннок провозгласили Опекуном Леса. Потом каждый из присутствующих полоснул клинком по своей ладони. Струи красной крови стекали в кубок чеканного серебра — в знак того, что кровь клятвопреступника прольется полной мерой. Кубки швырнули в очищающий огонь — похоже, в насмешку над Эшером.

И вот его час настал.

Солнце клонилось к западу горизонту, и варвары начали проявлять беспокойство. Несмотря на все заверения в дружбе, они явно не намеревались провести ночь в стенах Высокой Крепости. Нетвердо поднимаясь на ноги после изрядного количества вина и эвшана, они последний раз повторяли заверения и по очереди пожимали руки правителям.

Едва окровавленная ладонь Ремида коснулась руки Хаттима, колдун выбрался из волос варвара и спрыгнул ему на руку. Задняя пара конечностей тотчас снова распрямилась. Тоз опустился на шелковый рукав галичанина. Еще прыжок — и Посланец оказался на плече Хаттима и зарылся в мягкий мех воротника.

Стараясь, чтобы гримаса отвращения не обезобразила его красивое лицо, правитель Усть-Галича достал шелковый платок и вытер оскверненную руку. Блоху он не заметил.

Он не заметил ее за ужином, не заметил и позже — когда раздевался, чтобы лечь спать. Тоз оказался в шкафу вместе с одеждой. Тем временем правитель Усть-Галича нырнул в ночное одеяние и растянулся в постели под тонко выделанной медвежьей шкурой.

Когда Хаттим уснул, колдун выбрался из своего убежища. Несколько прыжков по полу — и Тоз вскочил на простыню и пополз. Медвежья шкура казалась настоящим лесом. Продираясь сквозь густой ворс, он наконец добрался до горла Хаттима. Какое-то время его сложные глаза с вожделением взирали, как бьется пульс в сонной артерии галичанина. Потом колдун легко прыгнул на мягкую кожу и прокол ее, точно иглой. Он успел утолить голод, когда Хаттим зашевелился. Спрыгнув вниз, колдун возвратился в свое убежище в шкафу. Еще слишком рано. Пока можно насладиться этим пиром и порадоваться тому, что достигнуто — ибо достигнуто немало. Скоро Хаттим покинет крепость, чтобы вернуться в свое королевство. И лишь только станет ясно, что время пришло, он снова начнет свою работу.

* * *

— Эти грязные дикари повсюду напустили блох.

Разговор происходил в банях Высокой Крепости. Растянувшись во весь рост в горячей воде, Хаттим с раздражением постучал пальцами по горлу, где краснели следы от укусов.

— Блохи? Не видел ни одной.

Кедрин пожалел, что не выбрал другое время для посещения этого общедоступного места. Он не подозревал о присутствии Хаттима, а когда Тепшен шепотом предупредил юношу, было уже поздно. Уйти означало открыто проявить невежливость.

— К тому же скоро зима… не слишком поздно для блох?

— Возможно. Но все же меня покусали. Смотри!

Раздался громкий всплеск — галичанин сменил положение, потом что-то буркнул и извинился:

— Прости… Я опять забыл.

Извинение показалось неискренним, но Кедрин все же примирительно улыбнулся, и Хаттим добавил:

— Поверь мне на слово. Мне так надоели эти проклятые создания…

— Ты завтра уезжаешь. Надеюсь, тогда оставят тебя в покое.

— Хотелось бы верить, — проворчал Хаттим. — В этих забытых Госпожой местах им самое место.

Тепшен Лал присвистнул. То, как галичанин отозвался о Тамуре, граничило с оскорблением. Кедрин сделал движение рукой, призывая кьо не обращать внимания. Меньше всего юноше хотелось ввязываться в споры. Он пришел в баню с тем, чтобы вымыться и спокойно поразмышлять. За последние дни слишком много всего накопилось. Кедрин надеялся, что уединение и теплая вода помогут ему успокоиться и собраться с мыслями, чтобы придти к каким-то разумным выводам.

Большей частью его мысли вращались вокруг предстоящего отъезда — и Уинетт.

Со дня переговоров Кедрин исправно посещал больницу, где Уинетт опробовала для его исцеления все новые приемы. По правде говоря, он не слишком надеялся, что они помогут, — просто это был хороший предлог проводить побольше времени с Сестрой-Целительницей. Однако Уинетт, как и Сестры, которые сопровождали Государя в этой поездке, оказались бессильны против чар, лишивших его зрения. В конце концов сошлись во мнении, что только в Эстреване можно будет найти Сестру, обладающую особыми навыками и достаточной силой, чтобы разрушить колдовство. Теперь переговоры завершились. Больше нет причин задерживаться на севере. Бедир предложил возвращаться в Твердыню Кэйтина, а оттуда отправиться в Эстреван. По его мнению, это был наиболее удобный маршрут. Он снова говорил с Уинетт, предлагая Сестре ехать с ними, но она отвечала уклончиво и по-прежнему просила дать ей время. Чувствуя, как труден для нее этот выбор, Бедир призвал все свое самообладание и не стал настаивать. Может быть, привязанность к Кедрину станет, наконец, столь сильной, что заставит отбросить сомнения? Бедир очень на это надеялся. Но порой он был близок к тому, чтобы перейти от рассуждений к мольбам.

Теперь отъезд был только вопросом времени. Армию Тамура уже распустили — воинам не терпелось вернуться домой, к родным очагам. В Высокой Крепости задержался единственный отряд, которому предстояло сопровождать правителя и принца домой, в Твердыню Кэйтина. Кедрина терзали противоречивые желания. Снова вернуться в родные стены, услышать голос матери… а потом отправиться в Священный Город, где его, возможно, исцелят от слепоты… Но ценой этому была боль. Ему предстояло расстаться с Уинетт — и, возможно, навсегда.

Суда Ярла Кешского уже рассекали волны Идре. Завтра утром король собирался взойти на борт «Вашти», барки Галена Садрета, и отплыть в далекий Андурел. Хаттим объявил, что тоже отправится по реке, предоставив своей армии возвращаться домой по берегу. Лишь Бедир до сих пор не мог сказать ничего определенного. Он медлил, и Кедрин мог только догадываться об истинных причинах этих отсрочек. Расспрашивать было бесполезно: как и Уинетт, отец уходил от ответа. Может быть, он что-то задумал? Но что? Попытки выяснить это окольными путями ничего не дали. Сам же Бедир на все вопросы неизменно советовал ему набраться терпения.

Подумав немного, Кедрин убедился, что сделал все возможное, чтобы Сестра узнала о его чувствах. Он почти открыто признался ей в любви… И если она откажется ехать с ними, то как раз из-за этого. Ситуация была мучительной и запутанной. И вот теперь он пришел в баню в поисках душевного покоя, который мог бы помочь ему во всем разобраться, а нашел Хаттима Сетийяна с его жалобами на блох.

Кедрин лег и расслабился. Горячая вода приятно колыхалась, поглаживая кожу, и он полностью сосредоточился на этом ощущении. Галичанин что-то говорил, но юноша вскоре перестал его слушать. В конце концов, ему хватает собственных проблем. Отъезд нельзя откладывать до бесконечности. Рано или поздно ему придется проститься с Уинетт. Кедрин пытался придумать какие-то доводы, чтобы убедить ее уехать с ним — но в голову не приходило ничего нового. Тогда он попытался представить себе будущее, где ей не окажется места. Картина получалась почти пугающей. Только рядом с Уинетт он может быть счастлив. Если же она останется здесь… Неважно, вернут ли ему зрение Сестры Эстревана — ее он больше никогда не увидит. Он еще не успел обрести покой, а внутри уже нарастало черное отчаяние.

— …Я сказал — твой отец опять откладывает отъезд.

— Без сомнения, у него есть причина.

Вопрос Хаттима прозвучал почти дерзко, но Кедрин постарался показать дружелюбие. Мнение галичанина его совершенно не интересовало. Куда любопытнее было другое: правитель южного королевства обратился к нему первым. Обычно он не снисходил до разговоров с юношей. Если же разговор был неизбежен, Хаттим отделывался парой фраз и даже не пытался изображать вежливость. Кедрин, в свою очередь, делал все, чтобы пореже сталкиваться с надменным южанином. Это было несложно: галичанин порой целыми днями не покидал своих покоев, а Кедрин, когда не мог вынудить Уинетт разделять его общество, часами упражнялся с клинком, чем весьма радовал Тепшена. Кьо считал, что слепота — не повод для праздности.

— Причина есть, кто спорит, — фыркнул Хаттим, — но какая? Я думал, тебе не терпится уехать.

— Придет время — уедем, — сжато ответил Кедрин.

— В Твердыню Кэйтина — а затем в Эстреван?

— Да, — интересно, зачем спрашивать о том, что и так всем известно?

— И Сестра Уинетт с вами поедет?

У Кедрина отвисла челюсть. Теперь речь пошла о самых сокровенных мыслях. Он стиснул зубы и перевел дух.

— Не знаю, правитель Хаттим, — ответил он официальным тоном. — Это ей решать.

— С такой нянькой будет, наверно, приятнее проводить время, чем с твоим слугой.

Новое оскорбление. Кьо шевельнулся, мелкая волна плеснула Кедрину на ключицы, и юноша почти почувствовал, как Тепшен подобрался.

— Тепшен не слуга, правитель Хаттим, — поспешно произнес Кедрин. — Он свободный человек. Его служба Тамуру — его добровольный выбор и честь для нашего королевства.

— Мои извинения, — небрежно бросил южанин. — От скуки я становлюсь забывчивым.

— Тогда радуйся, что скоро уезжаешь, — парировал Кедрин.

— Я доволен, — отозвался Хаттим. — Я ужасно доволен.

Что-то странное почудилось Кедрину в тоне галичанина. А может быть, и вправду почудилось? Он не видел лица собеседника — а выражение лица сказало бы о многом. Возможно, Хаттиму просто наскучило грубое гостеприимство Высокой Крепости… или здешние холода. Поэтому ему так не терпится уехать домой. Или… было что-то еще?

Вода звучно булькнула, плеснув о края бассейна, потом потекла по каменным плитам, и Кедрин понял, что Хаттим выходит.

— Мы еще встретимся, — пообещал правитель Усть-Галича. — А до тех пор — прощай.

Кедрин прислушался к шлепанью мокрых босых ног. Где-то хлопнула дверь.

— Ушел? — тихо спросил Кедрин.

— Да, — подтвердил Тепшен. — Решил не задерживаться.

— Что за человек… — пробормотал Кедрин.

Кьо фыркнул. Этот звук передавал его мнение лучше всяких слов.

— Ничего, — Кедрин вздохнул. — Недолго осталось терпеть.

— Конечно.

В тоне Тепшена было что-то загадочное.

— Что такое? Что ты увидел?

— А разве ты не слышал?

— Его голос…

Кедрин замолчал. Он искал имя тому, что услышал в голосе Сетийяна.

— Он звучал… как-то по-другому.

— В его глазах была ненависть, — отчеканил кьо. — Он старался ее скрыть, но она была.

— Ко мне? — Кедрин передернул плечами, и по воде пошла рябь. — Я думал, все давно в прошлом.

— Не обязательно ненависть. Например, зависть… Я знаю одно: этот человек — твой враг. Будь осторожен.

— Что он может сделать? Утром он отправится на юг, а мы… мы скоро вернемся в Твердыню Кэйтина. Между нами будут Гадризелы и Кормильская Пустыня.

— Даже если так…

Кедрин почувствовал, как за грудиной скапливается тягучая боль, но решил об этом не думать.

— Даже если так, — твердо повторил он, — мне незачем думать про Хаттима. А теперь… не поможешь мне вылезти? По-моему, я уже размок.

Он встал, и рука Тепшена тут же твердо легла ему на плечо. Кьо подвел его к каменной лестнице, ведущей из бассейна. Потом они стояли под каскадом воды, проведенной из того же источника, который питал бассейн — такой холодной, что сбивалось дыхание. Ее ледяные струи, хлещущие по разгоряченной коже, вызывали ощущение на грани боли, но придавали бодрость и силу. Наконец юноша, дрожа, взял полотенце, протянутое ему Тепшеном, и принялся растираться, согревая задубевшую кожу. Посвежевший и бодрый, он оделся и направился к Уинетт.

И не нашел ее.

Ибо в этот момент Сестра находилась в личных покоях Государя. Не скрывая смятения, она слушала Бедира Кэйтина. Ее глаза, синие, как васильки в конце лета, вглядывались то в строгое лицо правителя Тамура, который взирал на нее почти с мольбой, то в мягкие черты своего отца, то встречались с безмятежным взглядом Сестры Бетани. Теперь, когда Сестра Галина навсегда покинула их, удалившись в пределы Госпожи, Бетани возглавила Училище Сестер в Андуреле.

— Я прошу Вас ради Кедрина: хотя бы подумайте об этом, — промолвил Бедир.

— Ты просишь меня предать обет безбрачия? — Уинетт стиснула руки, ее загорелые щеки залил румянец.

— Разве такое возможно? — тихо спросила Бетани.

— Да, я нахожу Кедрина привлекательным, — Уинетт покраснела еще гуще. — Он почти что признался мне в любви. Но… это безнадежно, Сестра. Я дала обет Госпоже, — и не нарушу клятву.

— Верность обету — дело доброй воли, — проговорила Бетани. — Или ты хочешь сказать, что злоупотребила своей силой? Я в это просто не верю. Каков бы ни был твой путь — если он выбран добровольно, не может быть и речи об отступничестве.

— А если это искушение? И потом… какую боль я буду причинять Кедрину? Он и так слишком долго страдал из-за меня.

— Он будет страдать, если Вы останетесь здесь, — произнес Бедир.

— Поверьте, недолго. Отправиться с ним в Эстреван — все равно что обречь его на долгую пытку.

— Ваше присутствие — это утешение, а не источник страданий, — покачал головой правитель Тамура. — Из-за слепоты он на грани отчаяния. Если Вы согласитесь, он воспрянет духом. Поймите, я Вас не принуждаю… но, если можно, вспомните об этом, когда будете принимать решение.

— Дело не только в этом, — промолвила Бетани. — Вспомни: Кедрин — Избранный, чье рождение предсказано Писанием Аларии.

— Я это знаю, — подтвердила Уинетт. — Но при чем здесь я?

— Только Кедрин — и, скорее всего, никто другой, — сможет разрушить замысел Эшера, — медленно проговорила Старшая Сестра. — Мы пришли к выводу, что Посланец все еще жив. Судя по всем рассказам, он бежал во владения своего Господина, когда увидел, что Орда терпит поражение. Пока жив Посланец, Королевства в опасности. Что он задумал — неизвестно. Писание лишь указывает, что только Избранный в силах бросить ему вызов и победить. Сейчас в опасности сам Кедрин. Ему угрожает могучий противник, имя которому — отчаяние. Мы не могли предвидеть, что чары Посланца лишат его зрения. Но благодаря этому Эшер получил огромное преимущество. И Бедир прав: слепота лишает Кедрина сил.

— Я не могу вернуть ему зрение, — перебила Уинетт. — Я пыталась! Я сделала все, что могла… но моих способностей и знаний недостаточно!

— Возможно, — мягко возразил Бедир. — но Вы можете дать ему надежду.

— Пустую надежду? Неужели Госпоже угодно, чтобы я оскорбляла Кедрина лицемерием?

— Никто этого не требует, — жестко произнесла Сестра Бетани. — Но ты не можешь оспорить очевидного: отчаяние ослабляет его дух. От отчаяния до сомнений — один шаг. Только вера может защитить его от уловок Посланца. И только твое присутствие может вернуть ему надежду. Поэтому я тоже прошу тебя: подумай о просьбе Бедира. Как бы то ни было, последнее слово за тобой, Сестра. Если ты останешься здесь — никто не упрекнет тебя.

— Но он должен понять, что это напрасные надежды! — в голосе Уинетт зазвенела боль. — Я не могу дать ему того, что он хочет… Так какое право я имею давать ему надежду — на то, чего никогда не случится?

— Я не спорю, — согласилась Бетани. — Если ты решишь сопровождать Кедрина, между вами не должно быть недомолвок. Пусть Кедрин знает, что ты идешь с ним как Служительница Кирье, сопровождающая Избранного. И только по велению своего сердца.

Уинетт горько усмехнулась.

— Поддерживать надежду на невозможное?

— Самое большее, что ты можешь — это сказать ему правду, — ответила Старшая Сестра. — Во что он поверит — это его дело.

— Значит, его надежды будут разбиты, как только мы прибудем в Эстреван, — вздохнула Уинетт. — Ты считаешь, это милосердно?

— До тех пор надежда будет с ним, — твердо промолвила Бетани, — а значит, отчаянию не будет места.

Уинетт беспомощно покачала головой. Неужели это истинный путь? Она огляделась. В глазах Бедира застыла немая мольба. Любящий отец, он готов сделать все, что в его силах, чтобы поддержать сына. Взгляд Бетани спокоен и непроницаем, она кажется воплощением Учения Госпожи. Главное — свобода выбора, добрая воля… Наконец, Уинетт посмотрела на Дарра. Король улыбнулся, пожал плечами — и впервые заговорил:

— Я говорю не как твой отец и не хочу, чтобы воля короля определяла твой выбор. Я говорю как человек, которому доверили править Королевствами, и как друг Кедрина. То, что сказала Бетани — правда; то, что сказал Бедир — правда. Кедрин во власти отчаяния, и оно смыкается над ним, как вода. Не могу знать, почему — но я тоже это чувствую: это будет бедой не только для Кедрина, но и всех Королевств. Только поэтому я прошу тебя вместе со всеми. Я не могу и не хочу тебе приказывать. Я только прошу тебя: подумай как следует — и решай сама. А это, возможно, тебе поможет.

Дарр вытащил из складок одежды запечатанный свиток, и Уинетт почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Она узнала печать Эстревана.

— Надеюсь, вы простите, что я взял на себя эту ответственность… — Кроткое лицо короля приняло смущенное выражение. — Но мне показалось, что совет Эстревана будет весьма полезен. Не знаю, о чем здесь говорится. Я написал обо всем, что случилось, отправил медри к Морфахскому Перевалу, и Передающие мысли послали весть в Священный город. Это ответ Герат. Я думаю… прочти это лучше на досуге.

Не отрывая взгляда от пергамента, окрашенного эстреванской лазурью, Уинетт кивнула. Ее пальцы нервно коснулись фиолетовой печати.

— Мне необходимо побыть одной, — тихо промолвила Сестра. — И немного подумать… Вы позволите?

Дарр улыбнулся в знак согласия. Вежливо склонив голову в сторону Бетани и Бедира, она поднялась и покинула комнату.

Оказавшись в коридоре, она остановилась, тяжело дыша. Смятение рвалось в ее разум, точно ветер, который сейчас бился о стены крепости. Кажется, письмо задрожало у нее в пальцах, и она прижала свиток к груди. Спокойно, сказала она себе. Ей действительно необходимо побыть одной. Кедрин, конечно, ищет ее в больнице — и непременно заглянет к ней в комнату. Но именно Кедрина ей сейчас хотелось видеть меньше всего. Встреча с ним принесет только тревогу. От решения, которое ей предстоит принять, слишком многое зависит. Необходимо спокойствие и сосредоточенность. Решительно миновав переход, ведущий на нижний этаж крепости, Уинетт направилась к другой лестнице — узкой и крутой, как колодец, и стала подниматься на парапет.

Воздух становился все прохладнее. Вскоре Уинетт оказалась на стене и зашагала по парапету, не замечая, как воины бросают на нее любопытные взгляды. Дойдя до крепостной башни, она поднялась на верхнюю площадку и устало оперлась на бруствер. Амбразуры смотрели на восток. Там, на другом берегу Идре, стояла Низкая Крепость. В лучах заходящего солнца она казалась туманной снежной громадой. Выше небо становилось серым, почти бесцветным, север тонкой вуалью затянула снежная дымка. Светлые волосы Уинетт растрепались: почти не отдавая себе отчета, она то и дело откидывала назад пряди, падающие на глаза. Платье развевалось, заставляя ощущать ледяные ласки ветра. Отыскав бойницу, которая могла служить убежищем от его порывов, Сестра облокотилась о холодный камень, дрожащими пальцами нащупала печать и сломала ее. Потом она вознесла молитву Госпоже, прося Ее вести и наставлять, осторожно расправила пергамент и, повернувшись к свету, стала читать.

Письмо было совсем кратким — всего несколько строк. Сестры Училища приветствовали Уинетт и выражали надежду, что она здорова и в душе ее мир. Уинетт не узнала ни почерк, ни подпись внизу, но краткие фразы наставления, заставили ее сердце вспыхнуть.

«Помни: Кедрин Кэйтин — Избранный, а ты — Сестра. Госпожа всегда пребудет с вами. Ваш путь определен Ею. Загляни в свое сердце и попроси Ее наставить тебя».

Это не слишком походило на совет. Уинетт перечитала письмо еще раз и сложила пергамент. Если отец надеялся, что это вызовет у нее сомнения, он будет разочарован. Она тут же отогнала эту недостойную мысль. Несомненно, Дарр прежде всего заботится о благе Королевств, которое для него выше личных выгод. Честно изложив все свои доводы, он все-таки оставил последнее слово за ней. И все остальные тоже… Но это лишь осложняло ситуацию. Почему ее не лишили этого права! Тогда она могла бы оправдать себя тем, что выполняет долг… Необходимость сделать выбор, точно тяжкий груз, давила на плечи — и никто не освободит ее от этой ноши. Принимать решение придется самой.

Уинетт повернулась и поглядела в амбразуру. Идре стремительно несла мимо крепости свои стремительные вспененные воды. Уинетт долго смотрела на реку, словно волны могли принести ей ответ. Но ответ был слишком хорошо известен… и потому она оттесняла эту мысль, топила ее, не давая предстать во всей очевидности. Если это неизбежно — пусть придет открыто и постучит в двери ее разума, пусть распахнет их… Как и Бедир, как все окружающие, она не раз наблюдала, как меняется настроение Кедрина. Как стойко он переносил свой недуг! Эта стойкость казалась стеной, с которой Кедрин отражал атаки отчаяния — темной алчной твари, грозившей пожрать его разум. И при этом… ему необходима ее поддержка. Уинетт знала это. Но надежд на исцеление все меньше — значит, он просто нуждается в ее присутствии? Он не сказал, что любит ее — но любовь звучала в его голосе, она ощущалась в его прикосновениях… Порой Уинетт осмеливалась преодолеть страх и признаться себе: не будь она Сестрой… Это и пугало ее. Путешествие в Эстреван может иметь лишь один исход: их привязанность станет столь сильной, что сопротивляться искушению станет невозможно. Обет будет забыт… и она навсегда лишится права называться Сестрой. Она потеряет все, к чему она стремилась, все, чем жила с тех самых пор, когда впервые ощутила дар. Она добилась от отца разрешения покинуть Белый Дворец и облачиться в эстреванскую лазурь. Утратив дар целительства, она потеряет и смысл жизни.

И все же… да. Она любит Кедрина. Как это страшно… До сих пор она чувствовала себя спокойно. Обет защищал ее от искушений. Она радовалась, что может дарить любовь всем, кто нуждается в исцелении. Кто бы мог подумать, что один-единственный человек все изменит. Невероятно — она раздумывает, не отказаться ли от Служения!

Уинетт почувствовала, как по щеке катятся слезы. Проблема, с которой она столкнулась, выглядела неразрешимой. Они правы — и Дарр, и Бедир, и все остальные. Если она откажется сопровождать Кедрина, он, скорее всего, поддастся отчаянию… и станет жертвой Посланца. Последнее никогда прежде не приходило ей в голову. Слова Сестры Бетани лишь усилили ее смятение. Должна ли она согласиться, как велит ей долг? Но она подозревала, что это лишь заставит Кедрина лелеять напрасные надежды. Тем горше будет разочарование, когда его ожидания пойдут прахом… Может быть, это несправедливо — но лучше бы он уехал. Тогда отпадет и необходимость принимать решение, которая тяготеет над ней… Нет, надеяться бесполезно. Ей придется делать выбор самой, хочет она этого или нет.

— Госпожа, — шепнула она, словно обращаясь к ветру, завывающему в речных каньонах, — подскажи мне, что я должна делать.

Ветер сказал ей не больше, чем река. Его пронзительная песня вещала лишь о грозном приближении зимы, обещала лишь снегопад — холодный и беспощадный, точно стальное лезвие, как необходимость выбора, что терзала сейчас сердце Уинетт. Покинув свое убежище, она устало побрела по парапету.

Внизу Уинетт увидела варваров, которые торжественно следовали по белтреванской дороге. Дротт, Кэрок, Вистрал и другие возвращались в леса, унося своих убитых. Их было много — тех, кто погиб во имя исполнения планов Эшера, кто понапрасну потратил свою жизнь в бесплодной ненависти, вдохновившись речами Посланца. Уинетт не оплакивала их — ей надо было исцелять тех, кто еще был жив. Но теперь слезы наполнили ей глаза и покатились по щекам, оставляя ледяные дорожки. Жалкие останки несли на носилках, везли на повозках, влекомых неповоротливыми лесными собаками. Уинетт не услышала, как к ней подошел воин. Прислонив к стене копье, он снял плащ и протянул ей:

— Возьми, Сестра. На стене холодно.

Уинетт обернулась, и он увидел ее слезы, когда она с нервной улыбкой укутывала плечи.

— Почему ты плачешь. Сестра?

— Я плачу о мертвых, — она была благодарна ему за заботу.

— Они этого сами хотели, — с грубоватой простотой отозвался воин. Там, где война — там кровь и боль, и он уже привык к этому. — Их было бы еще больше, если бы принц Кедрин не убил хеф-Улана. А может, они бы нас одолели, и мы лежали бы мертвыми. Они бы не стали нас оплакивать, Сестра.

— Возможно, — отозвалась она, — но все-таки… они мертвы.

— Они пошли за слугой Эшера, — воин оперся на копье и обнял его, словно прочное ясеневое древко давало тепло. — И пустили в ход колдовство, когда силой не вышло. Мы к войне не стремились.

— Конечно, — кивнула Уинетт, — мы не искали войны. Но Посланец дурачил их. Он раздавал им обещания, как побрякушки детям… и они потянулись, чтобы взять то, что он обещал.

— Он еще получит по заслугам, — буркнул воин и сотворил знак Кирье, чтобы отогнать зло при упоминании Посланца. — Или принц Кедрин не Избранный? В Эстреване ему вылечат глаза, он вызовет Посланца на бой и уничтожит его.

— Так говорят? — спросила Уинетт, вытирая с глаз подсыхающие слезы.

— А как же! — воина, похоже, удивил ее вопрос. — Нилоку Ярруму помогало колдовство Эшера, но принц все равно победил. Я не особо в этом разбираюсь, но знаю наверняка: принц Кедрин — герой, его благословила Сама Госпожа. И еще я знаю, что Посланца не нашли среди мертвых — стало быть, он еще жив. Но Кедрин его победит. Ты же из Эстревана, Сестра, — ты должна это знать.

Уинетт улыбнулась, убирая с лица спутанные волосы.

— Я Сестра-Целительница, друг мой. Мое искусство — лечить, а не предсказывать.

— Все об этом говорят, — воин пожал плечами. Он недоумевал, как Сестра, Служительница Госпожи, может не знать таких вещей. — Некоторые называют его Защитником и говорят, что в его жилах течет кровь Коруина. Не знаю, правда ли это — по мне так достаточно доброй тамурской крови. Да какая разница… мы все ему жизнью обязаны.

— Ты прав, — согласилась Уинетт.

Воин усмехнулся и, прикрыв лицо от ветра, выглянул в амбразуру.

— Надо возвращаться на пост. Оставишь плащ внизу, в комнате стражи?

Уинетт кивнула. Какое-то время она смотрела, как он удаляется широким шагом. Он верил в Кедрина, просто и искренне. Уинетт не сомневалась: спроси она его мнение, этот воин без колебаний посоветовал бы ей ехать с Кедрином в Эстреван — да еще добавил бы, что это ее долг.

Но так ли это на самом деле? Разве верность Служению — не самый главный ее долг?

Но тогда Кедрин ставит под угрозу служение этому долгу.

А может быть, Госпожа испытывает ее? Нет сомнения: если бы она верила так сильно, как должна верить Сестра, у нее хватило бы воли противиться искушению. Хватило бы воли придти к нему, как предложила Бетани и, исполнившись верой, сообщить свое решение.

Или это все-таки станет источником новых страданий?

Нет, Госпожа не даст ей ответа ни голосом ветра или реки, ни устами случайного встречного. Решение — в ней самой, и нигде больше. Уинетт снова охватили сомнения. Хватит ли ей силы? Плотно закутавшись в плащ, молодая женщина подняла воротник, словно боялась, что ее узнают, и торопливо зашагала вниз по лестнице. Колебания стали невыносимыми. Значит, остается лишь молить Госпожу, чтобы Она указала путь. После коротких раздумий Уинетт вышла во двор и направилась к молельне.

Она проходила под аркой, когда человек, до сих пор стоявший в тени строения, шагнул вперед и преградил ей путь. Хаттим Сетийян… Плечи правителя украшал роскошный соболий плащ. Гладкий ворс с серебряными кончиками заиграл при свете факелов, освещавших колоннаду, и в ухе галичанина сверкнула простая серьга. Южанин церемонно поклонился и растянул губы в улыбке.

— Сестра Уинетт… кажется, Вас что-то тревожит?

— Благодарю, правитель Хаттим, — ответила она, надеясь, что сможет быстро закончить разговор. Галичанин ей не нравился, хотя она делала все, чтобы скрыть свою неприязнь.

— Без сомнения, вы размышляете о поездке в Эстреван…

Он не сделал никакого движения, чтобы уступить ей дорогу. Правитель Усть-Галича был явно настроен поговорить.

— … в обществе нашего юного героя.

— Неужели ты научился читать мысли? — спросила Сестра и услышала в собственном голосе раздражение.

Похоже, Хаттим не обратил на это внимания. Все еще улыбаясь, он запустил руку под воротник плаща и почесал шею.

— Нет, Сестра, пока еще нет. Я задаю вопрос из чистого любопытства.

Уинетт вгляделась в его лицо. Ей показалось, что глаза правителя отливают краснотой, словно у человека, который перебрал хмельного. Но голос, движения… Нет, он вовсе не пьян. Возможно, это просто был отсвет от факелов.

— Я в нерешительности, — честно ответила она.

— Я вижу.

Голос Хаттима прозвучал чуть задумчиво, словно галичанин надеялся на более обстоятельный ответ. Когда его рука показалась из-под плаща, Уинетт заметила на его пальцах след крови.

— Ты ранен?

— Нет! — со странной поспешностью ответил Хаттим. Он поглядел на свои пальцы и торопливо вытер их о край плаща. — Укусы блох. Не более того. Наверно, это наши лесные друзья оставили подарочек.

— Может, мне полечить…

— Нет! — галичанин даже не дал ей договорить. — Благодарю Вас, ничего страшного. Со временем заживет.

— У меня есть лекарства, которые облегчают зуд, — Уинетт чувствовала, что говорит это лишь из чувства долга. Взгляд правителя вызывал у нее неприятное чувство. Хаттим успокоительно поднял ладонь, покачал головой и приторно улыбнулся.

— Уверяю вас, Сестра, я совершенно здоров. Укусы заживут сами. Не стоит тратить время из-за таких пустяков.

— Как хочешь, — согласилась Уинетт. — Но, если ты передумаешь, любая из наших Сестер тебе поможет.

Галичанин отвесил поклон — слишком глубокий и оттого выглядевший насмешкой. Выпрямляясь, он чуть запрокинул голову, воротник плаща распахнулся, и Уинетт увидела, что его шея буквально испещрена точками, действительно похожими на следы блошиных укусов. Пустяк, не стоящий внимания? Хаттим Сетийян явно не был склонен терпеливо переносить страдания, да еще с таким беззаботным видом. Но при этом он отказался от помощи… Уинетт решила не заострять на этом внимание. Последнее, о чем она подумала — это о том, что никто больше не жаловался на паразитов.

— Куда вы направляетесь? — спросил галичанин, поправляя ворот плаща и снова закрывая шею.

— В молельню, — не думая, ответила Уинетт.

— Как я понимаю, помолиться своей Госпоже.

Уинетт кивнула. Хаттим удивлял ее все больше. «Своей»? Или каждый житель Королевств не почитал Госпожу?

— Именно так, правитель Хаттим.

— Думаете, Она даст ответ, который вы ищете?

— Я верю, что Она ответит, — Уинетт шагнула вперед, надеясь, что он посторонится.

— То, что Вы хотите услышать?

— Если на то будет Ее воля.

Дотошность галичанина начинала переходить всякие границы.

— О да, — Хаттим кивнул и наконец-то отошел в сторону.

Уинетт ускорила шаги. Ей хотелось оказаться как можно дальше от назойливого галичанина. Пожелай она определить причину такой поспешности — ей бы это не удалось. Скорее всего, он был просто не самым приятным собеседником. К тому же… он словно раздевал ее взглядом. Направляясь к молельне, она твердо вознамерилась больше не думать о Хаттиме.

В дверях она задержалась. Покой, который наполнял это маленькое помещение, словно омывал ее ласковыми волнами.

Изнутри молельню не украшали ни картины, ни орнамент. Лишь факелы, горящие в нишах между окнами, разрисовали бледно-голубую штукатурку на стенах причудливыми сполохами. Пол покрывала мозаика — причудливое смешение белой и голубой плитки. Казалось, ноги ступают по летнему небу. Над головой сиял чистой лазурью свод потолка. Простые скамьи выстроились рядами, отполированное дерево мерцало при свете факелов. В молельне никого не было. Опустившись на скамью, Уинетт устремила взор в дальнее окно. Непроглядный мрак словно прилипал к стеклам. Сотворив знак Госпожи, она сложила руки на коленях. Тревога отступала, разум стал проясняться. Тогда Уинетт закрыла глаза и приготовилась внимать откровению, которое, возможно, будет ей даровано.

В Высокой Крепости не было другого уголка, где можно было по-настоящему услышать тишину. Это было нечто большее, нежели просто отсутствие звуков. Казалось, сама Госпожа почтила это строение Своим присутствием и оградила его от повседневной суеты. Даже воздух был здесь другим — недвижным, но лишенным затхлости, чистым, точно весенний ветерок, прохладным, но не ледяным. Почувствовав, как тишина наполняет ее разум, Уинетт произнесла про себя молитву и стала ждать.

Когда она открыла глаза, мрак за окнами сгустился до бархатной черноты. Ответ так и не пришел. От смятения, терзавшего ее по дороге, не осталось и следа. Но откровение, которого она ждала, так и не пришло — откровения, которое помогло бы ей принять решение. Поднявшись, она со вздохом расправила платье. Пора было возвращаться в мир.

В больнице ее ждали повседневные хлопоты. Покончив с ними, молодая женщина удалилась в крошечную каморку и занялась приготовлением лекарств — скорее чтобы занять себя, чем по необходимости.

Уинетт отмеряла травы и пересыпала их в мешочек — у одного из воинов загноилась рана на ноге, и он не мог уснуть от боли — когда в дверь постучали. Еще погруженная в свои мысли, она отворила — и увидела Кедрина, которого вел под руку кьо. Учтиво поклонившись, Тепшен откинул за спину косичку, усадил своего ученика на стул и немедленно вышел, закрыв за собой дверь.

— Я должен с тобой поговорить, — Кедрин выпалил это, словно боялся, что она его остановит… или иссякнет его воля? — Об Эстреване. Мы скоро уезжаем… и мне необходимо кое-что сказать, как это ни тяжело.

К своему величайшему удивлению, Уинетт поняла, что знает, о чем он скажет. Она ждала ужаса, тревоги, сомнений… Ничего этого не было. Только покой — словно она вновь оказалась в молельне.

— Да, — тихо произнесла она, — ты прав.

Кедрин сглотнул и неуверенно коснулся повязки на глазах.

— Через несколько дней я должен уехать, — в его голосе смешались настойчивость и отчаяние, — и не могу больше… эта неопределенность невыносима. Просто скажи: ты поедешь со мной?.. Понимаешь, вокруг меня только тьма, а ты… Ты — как свет. Единственный свет, который я могу видеть. Я не представляю, как жить с этой слепотой, если рядом не будет тебя. Я знаю, ты сделала все, что могла… чтобы исцелить меня. Я не притворяюсь, будто верю, что ты можешь сделать больше… так что… прошу тебя поехать не как целительницу… Просто при одной мысли, что придется расстаться… прямо сейчас… я прихожу в отчаяние. Я больше ни о чем не прошу. Я буду с тобой почтителен, как с любой Сестрой. Мы ни при каких обстоятельствах не будем оставаться наедине. А если все-таки придется, я… — он умолк, облизнул губы и снова ощупал повязку. — Я не стану… говорить того, что ты не желаешь слышать. Я прошу только, чтобы ты сопровождала меня в Эстреван. После этого можешь вернуться сюда, если пожелаешь. Но, Уинетт, я боюсь!

Его голос сорвался, пальцы судорожно затеребили узел повязки. Голубая материя упала на пол. Уинетт встала, чтобы поднять повязку, и Кедрин слепо потянулся, чтобы нащупать ее руку. Когда его пальцы коснулись ее запястья, она не нашла в себе сил отнять ее.

— Я приму все, что ты скажешь, — Кедрин повернулся, словно хотел поглядеть ей в глаза. — Я не обижусь, если ты решишь остаться. И надеюсь, ты простишь меня… за весь этот разговор.

— Разумеется, я тебя прощаю. Да тут и прощать не за что.

Она не смогла удержаться и погладила его по голове. Его волосы — густые, темные и такие мягкие… Кедрин застонал и выпустил руку Сестры — лишь для того, чтобы обнять ее и спрятать лицо у нее на груди. Уинетт закрыла глаза. Слезы были готовы хлынуть потоком. Каким-то чудом сдержавшись, она прижала его к себе.

— Я Сестра, — она с трудом владела своим голосом, — я дала обет безбрачия. Ты сможешь это принять?

Кедрин хотел пробормотать что-то утвердительное, но проглотил все слова, и произнес только:

— Я должен. Я смогу.

— Я ничего не могу предложить тебе… кроме дружбы. Ты сможешь это вынести?

— Это лучше, чем расстаться с тобой.

— Кедрин, выслушай меня…

Она мягко развела его руки, освобождаясь из его объятий, и отступила. Прежде, чем ее ладони легли на лицо юноши, она увидела, как по его щекам текут слезы.

— Я поклялась служить Госпоже. Неважно, что я чувствую как женщина… я не откажусь от своего обета. Я не могу дать тебе то, в чем ты нуждаешься. И я боюсь… что мое согласие принесет тебе только боль. Допустим, я поеду с тобой в Эстреван. А что потом? Если ты захочешь, чтобы я и дальше оставалась с тобой? Я не смогу. У меня здесь обязанности, больница… Поверь, потом разлука станет гораздо тяжелее. Для тебя… — она глубоко вздохнула. Сердце колотилось, от прежнего спокойствия не осталось и следа. — И для меня.

— Я… — начал было Кедрин… и осекся. Он замер, приоткрыв рот, словно у него перехватило дыхание.

— Что случилось?

Ее охватил страх. На лице Кедрина застыло странное выражение, которое было невозможно описать. Он моргнул, неуверенно поднял руки и крепко прижал ее ладони к своей коже — так, что они прикрыли щеки и виски. Потом его глаза снова раскрылись… и расширились.

— Я вижу, — произнес он с ужасом.

— Что?!

Удары ее сердца, казалось, эхом отдавались в стенах каморки. В ушах стоял звон, и Уинетт показалось, что она ослышалась.

— Я вижу! — Кедрин поднял голову, прижимая ее ладони к своему лицу, словно страшась потерять соприкосновение с ней. — Ты плакала. У тебя волосы растрепаны. Ты выглядишь так, будто своим глазам не веришь.

Она покачала головой.

— Ты качаешь головой. Уинетт, я вижу!

— Кедрин, — она высвободила руки и поднесла к его лицу ладонь, загнув большой палец и мизинец. — Сколько пальцев?

— Три.

Внезапно он застонал, лицо исказила гримаса боли.

— Ушло… — Он стиснул виски кулаками. — О Госпожа… Опять все исчезло!..

Уинетт почувствовала, как по телу пробегает дрожь. Она снова охватила его голову и заглянула в глаза. Лицо Кедрина, еще миг назад сведенное отчаянием, разгладилось, как по волшебству, и он почти шепотом проговорил:

— Это твое прикосновение! Я опять вижу!

— Смотри, — не отрывая руки от его виска, Уинетт освободила другую и сняла сосуд с полки. — Что это?

— Кувшин, — уверенно ответил Кедрин. — Небольшой кувшин из коричневого стекла. На нем запечатанная крышка.

— А теперь? Она убрала руку — и он закусил губу:

— Ничего.

— А теперь? — ее ладонь снова легла ему на висок, и Кедрин улыбнулся.

— Все возвращается. А твоя улыбка — как солнце.

Уинетт поставила сосуд на место и погладила Кедрина по голове.

— Я просила Госпожу указать мне путь, — тихо сказала она. — Уверена, это и есть ответ на мою молитву.

— Твои руки возвращают мне зрение, — проговорил он, благоговейно касаясь ее пальцев, все еще лежащих на его лице.

— Это Госпожа возвращает тебе зрение, — поправила Уинетт. — Мои руки — лишь орудие в Ее руках.

— Значит?..

— Значит, ты снова станешь видеть! Возможно, не сразу, но со временем… с помощью мудрости Эстревана…

Кедрин спрятал лицо в ее теплых ладонях и прижался к ним губами. Глядя на него, Уинетт почувствовала, что улыбается. Она поняла, что делать. Это был ответ, которого она ждала.

— Я поеду с тобой, — произнесла она.

Кедрин засмеялся, встал и, забыв обо всем на свете, прижал ее к себе. Радость, сияющая на его лице, передалась и ей. Ладони Уинетт все еще лежали на его щеках, когда он наклонился и коснулся губами ее губ — а потом закрыл глаза. Больше его ничто не беспокоило. Надежда возродилась.

Ее губы подались, отвечая на его поцелуй. Неужели?.. Но в этот миг она выпрямила руки и отстранилась. Правда, ее ладони все еще лежали у него на щеках — и он видел ее лицо.

— Я поеду с тобой… но я все еще Сестра. Ты должен это помнить. Мы оба должны помнить.

Это не имело значения: он был слишком счастлив.