Похоже, подумал Кедрин, ему суждено странствовать бесконечно, не зная передышки — пока продолжается противостояние Эшера и Госпожи. Правда, пока его скитания ограничивались границами Королевств и прилегающими землями — но что с того? Ему снова предстоит покинуть родной дом, имея весьма смутное представление о том, сколько может продлиться новое путешествие… и сможет ли он когда-нибудь вернуться.

Однако первая растерянность прошла, и он принял то, что сказала Лавия. Значит, только в Белтреване ему помогут вернуть зрение… Он предпочел сосредоточиться на этом и жить сегодняшним днем, а не размышлять над новыми толкованиями Писания Аларии, которыми его совершенно завалила Сестра. Возможно, он действительно был Избранным и его рождение предсказано пророчицей, которая жила в незапамятные времена. Возможно, когда-нибудь ему суждено сразиться с подручным Эшера. Эти мысли Кедрин оттеснил в самый дальний угол своего сознания. Довольно и того, что Лавия дала ему надежду. Конечно, вернуть зрение будет непросто. Но при мысли об исцелении юношу охватывал трепет. Правда, перспектива немедленного отъезда из Твердыни Кэйтина действовала угнетающе. Кедрин знал, что в скором времени установится такая погода, что добрый хозяин собак из дома не выпустит. Горные перевалы завалит снегом, — а значит, стоит поторопиться. Кедрин решил оставаться верным обещанию, которое дал Лавии. Предаваться печали или жалеть себя — непозволительная роскошь… и к тому же совершенно ненужная.

В конце концов, у всего этого тоже была своя светлая сторона. Объяснив толкование пророчества Эстреваном и роль, которую должен сыграть Кедрин, Лавия намекнула, что может облегчить Уинетт задачу. Юноша немедленно загорелся интересом, и Сестра попросила предоставить ей спокойную комнату, а также некоторые необходимые предметы и травы. Все это было немедленно обеспечено. Проведя почти весь день в приготовлениях, она вызвала к себе Кедрина и Уинетт.

Теплый воздух в комнате был напоен пьянящим ароматом целебных трав. Их запахи так смешались, что определить состав этой душистой смеси было невозможно. Лавия дала Кедрину выпить какой-то горькой жидкости, после которой во рту долго оставался привкус, и накапала ему в глаза вяжущие капли. Затем она усадила юношу и взяла его за левую руку, а Уинетт — правую. Кедрин почувствовал, как лица касается тепло жаровни. От углей исходил приятный резкий запах. Вот так же Грания сжигала благовония на парапете Высокой Крепости… Время исчезло. Запах жаровни навевал дремотное состояние, похожее на транс. Сквозь полусон слабо доносился голос Старшей Сестры, монотонно произносившей какие-то слова. Они казались незнакомыми и наполненными таинственной мощью. Потом мгла перед глазами начала рассеиваться — медленно, как утренний туман под лучами солнца. И Кедрин обнаружил, что смотрит на металлический горшок, укрепленный на кухонном треножнике. В горшке поблескивали красные угольки. Треножник стоял на круглом столике из полированного дуба. Кедрин повернул голову. Он знал, что Уинетт рядом. Их взгляды встретились, и Сестра улыбнулась. Угли, вспыхивая, расцвечивали ее золотые волосы красноватыми бликами, на атласной коже искрились бисеринки пота.

— Я вижу! — выдохнул Кедрин. От Уинетт было не отвести глаз… но он никогда прежде не видел Сестру Лавию. Лицо, обрамленное русыми волосами с густой проседью, светится добротой, внимательный взгляд темных глаз полон сочувствия и симпатии…

— Хвала Госпоже, — она улыбнулась в ответ и мягко выпустила руку Кедрина. — Если все прошло как надо, ты сможешь видеть всякий раз, когда касаешься Уинетт. Вот почему она должна отправиться с тобой. Я усилила связь, созданную Гранией, и теперь прикосновения будет достаточно. Это надежнее, чем ждать переживаний.

Он кивнул — и ради любопытства выпустил руку Уинетт. И в самом деле, мир тотчас погрузился во тьму. Но едва Сестра коснулась его руки, зрение вернулось.

— Хвала Госпоже, — прошептал он.

— Хвала Госпоже, — отозвалась Уинетт и, опустив глаза, прошептала благодарственную молитву.

Теперь они могут еще больше времени проводить вместе. Он снова может увидеть лица друзей. Он сможет ходить по родному дому и показывать его Уинетт… Отныне она будет повсюду сопровождать его, а ее рука будет постоянно в его руке. Лишь одно умеряло его радость. Он страстно желал раскрыть сердце этой чудесной женщине. Теперь, когда он снова увидел, как она прекрасна, слова сами просились на язык. Помня о своем обещании, он держался изо всех сил, но то, что читалось в глазах, было красноречивее слов.

Уинетт было не легче. Эти невысказанные признания, казалось, звучали у нее в ушах. Даже не будь этих взглядов, полных обожания, прикосновений… Его чувства словно передавались ей, и она все чаще ловила себя на суетных мыслях.

Она сопротивлялась как могла, но вскоре обнаружила, что эти попытки отнимают слишком много сил. А если он снова заговорит с ней о любви — хватит ли ей мужества не ответить? Удержит ли ее верность обету?

Как ни странно, Уинетт успокаивалась, когда пыталась представить, каким будет их путешествие в Белтреван. Конечно, трудным и опасным… так что, пожалуй, им будет не до разговоров о чувствах. Ни Кедрину… ни ей самой.

Приготовления продолжались полным ходом. Пока зима лишь предупреждала о своем приближении, но скоро она всей мощью обрушится на Тамур. Лавия настаивала на том, чтобы отправляться в путь как можно скорее. В Эстреване опасались, что Посланец сокрушен, но не уничтожен. Значит, он снова попытается выполнить свою миссию. Но какой путь он изберет на этот раз… Пока Сестрам не удалось даже открыть его местонахождение. Теперь за ним вряд ли будет стоять армия. Он попытается проникнуть в Королевства, а проникнув, будет действовать скрытно — и, несомненно, прибегнет к колдовству. Последний аргумент оказался решающим для Бедира. Он согласился остаться в Твердыне Кэйтина, доверив Кедрина заботам Тепшена Лала и отряда из десяти лучших воинов, двое из которых были знакомы с обычаями варваров.

Ирла, ожидая новой разлуки с сыном, мужественно скрывала свою печаль.

— Да хранит тебя Госпожа. И да защитит тебя в пути и возвратит невредимым.

Это все, что она сказала сыну, когда они прощались у ворот крепости.

— Иногда мне кажется, я просто наблюдаю, как он взрослеет, — с тоской проговорила супруга правителя. Они с Уинетт копались в кладовой, подбирая Сестре теплую одежду для путешествия. — Он уехал в Белтреван мальчиком, а вернулся мужчиной… только для того, чтобы снова уехать.

— И приедет снова, — заверила Уинетт. — Здесь его сердце.

— Я эгоистична, — Ирла улыбнулась, извлекая из сундука теплую шерстяную тунику. Ткань пропиталась запахом трав, лежащих в мешочках среди одежды. — Матерям свойственно забывать, что их дети вырастают и живут своей жизнью. А у Кедрина это случилось так быстро…

— К нему вернется зрение, и он приедет домой.

— Если только эта проклятая Эшерова тварь снова не вмешается, — хмуро отозвалась Ирла. — Кажется, мы оказались втянуты в какую-то вселенскую игру… и наши желания мало что значат.

— У каждого из нас свое предназначение, — медленно проговорила Уинетт. — Здесь нет и не может быть ничего несущественного. И надо выполнить его как можно лучше. Конечно, если Сестры верно истолковали Писание.

— Я понимаю, — вздохнула Ирла. В груду отобранной одежды полетели меховые штаны. — Мои жалобы — это только порождение материнской любви… а всякая мать немного собственница. Конечно, я не стану его отговаривать — тем более, он будет окружен такими чудесными друзьями.

Она повернулась к Уинетт и взяла ее лицо в ладони.

— Берегите его, дорогая. В Ваших руках нечто большее, чем ключ к его зрению.

— Знаю, — тихо сказала Уинетт, — и буду его беречь. Не будь я Сестрой…

— Конечно, — Ирла нагнулась и поцеловала ее в лоб. — Ну-ка… — она заговорила совсем другим голосом, — поглядим, впору ли Вам эти вещи.

Уинетт смущенно улыбнулась. Она уже не знала, как благодарить за заботу, которой ее окружали все это время. Сбросив свое лазурное облачение, она примерила походную одежду. Вещи оказались достаточно теплыми и прочными, чтобы защитить от любых сюрпризов зимней погоды. Исподнее из тонкой шерстяной ткани — длинные подштанники и безрукавка, свободные брюки и рубашка из мягкой кожи, чулки мехом внутрь, меховые сапоги, теплая накидка — тоже на меху, со стоячим воротником, который закрывал лицо, перчатки и, наконец, подбитый мехом плащ с отверстиями для рук и капюшон, закрывающий все лицо, кроме глаз. Уинетт натягивала на себя все это, слой за слоем, потом представила, как выглядит со стороны, и фыркнула. Должно быть, она напоминала сейчас какое-то снежное чудовище. Под конец Ирла ей протянула шерстяной капор и странное приспособление из деревянных и костяных пластинок с крючками и завязками. Спереди были две прорези. Уинетт не поняла, что это такое.

— Это закрывает глаза, — объяснила Ирла, аккуратно прижимая его к лицу Уинетт на манер маски. — А шнурки затягиваются на затылке.

— Я почти ничего не вижу.

В этот момент Уинетт смогла разглядеть свое отражение в зеркале и расхохоталась. Перед ней красовалась несуразная фигура, закутанная в меха с головы до пят, и с узкими глазами-щелочками. Маска закрывала лицо до кончика носа.

— От снега на вершинах можно ослепнуть… — Уинетт вспомнила, как ехала, держа около глаз обугленную палочку, и понимающе кивнула. — И обязательно мазь. Ветер, мороз и солнце могут опалить кожу.

— Это у меня есть, — отозвалась Уинетт. — Неужели зимы здесь такие суровые?

— Еще бы! И поверьте, это еще не самое страшное. На Тамурском плато, по крайней мере. Но когда будете перебираться через Лозины, боюсь, без маски и мазей не обойтись.

— Разве мы пойдем не через Лозинские Ворота?

— Нет, — Ирла покачала головой, — это слишком долго. Как я поняла, тот варвар, который ранил Кедрина, был из Дротта, а их земли лежат к северу и к западу от Перевала. Бедир и Тепшен сходятся на том, что самая прямая дорога — к северу, через Фединский перевал. По сути, это просто тропинка через ущелье, но оттуда намного ближе до земель Дротта. Дорога под охраной пограничной крепости. До нее, думаю, вы доберетесь без особых трудов. Но когда пойдете через перевал… — Ирла умолкла, и улыбка на лице исчезла. — Тогда вам и понадобится все это… и благословение Госпожи.

— Она всегда с нами, — твердо произнесла Уинетт.

— Конечно, — кивнула Ирла. — Я верю в это.

Уинетт не думала, что ее слова окажутся пророческими. Во время последнего обеда накануне отъезда Лавия протянула Сестре небольшой сверток, скрепленный печатью Эстревана.

— Возьми. Эти талисманы будут оберегать вас в Нижних пределах.

Уинетт сломала печать и взяла Кедрина за руку, чтобы он мог увидеть дар Священного Города. Это были два маленьких медальона на кожаных шнурках — голубые камни в тонкой оправе. Их поверхность покрывала едва заметная вязь старинных символов. Обратная сторона камня была неровной, словно необработанный скол.

— Предание гласит, что когда-то они были единым целым, — объяснила Лавия. — Этот камень носила сама Кирье. Когда Она оттеснила Эшера на север и воздвигла Преграду за Лозинами, талисман раскололся, но его части сохранили силу. Храните их бережно и не снимайте, когда окажетесь внизу. Они будут защищать вас и помогут избежать ловушек.

Кедрин и Уинетт надели медальоны, но от Сестры не укрылось сомнение в их взглядах.

— Вы должны найти вождей Дротта, — продолжала Лавия, — и потребовать их помощи. Кедрин, как хеф-Аладор, имеет на это право. Пусть шаманы придут с вами на место захоронений и проведут обряд, который откроет вход в Нижние пределы. Но помните: ни в коем случае не снимайте талисманов. Они приведут вас к тому, кого вы ищете.

— Нас? — переспросил Кедрин. Он сильнее сжал руку Уинетт и поглядел на Лавию. — Уинетт должна сопровождать меня… даже там?

Лавия кивнула.

— И здесь, и в Нижних пределах — без Уинетт ты слеп. Правда, там тебе не обязательно к ней прикасаться — талисманы сами будут поддерживать связь. И еще: найти воина будет нелегко. Но вдвое больше сил уйдет на то, чтобы вернуться назад. Не думайте, что Эшер будет праздно наблюдать, как вы бродите в его владениях. Напротив! И после того, как зрение вернется к тебе, он сделает все, чтобы ты остался в Нижних пределах навсегда. Но ты должен вернуться — во имя Королевств, — она поглядела на Уинетт. — Это непростая задача, Сестра.

— Тебе не обязательно соглашаться, — торопливо проговорил Кедрин. — Я не хочу, чтобы ты рисковала. Я вверю себя Госпоже и пойду один.

Уинетт посмотрела ему в глаза и взяла его за обе руки.

— Я не допущу этого, Кедрин. Мы начали это путешествие вместе и вместе его закончим. Ты… не можешь меня оставить.

— Ты так же отважна, как и красива, — пробормотал он.

Уинетт покраснела и уставилась на бокал с вином, который слуга поставил перед ней. Остальные скромно отвернулись. И лишь Лавия бросила на юную Сестру пристальный взгляд и загадочно улыбнулась.

Однако тяжелое настроение, которое воцарилось за столом, так и не рассеялось. Одни считали, что до весны не стоит даже приближаться к Лозинам, другие просто сомневались в благополучном исходе путешествия. Все были опечалены. Слишком скоро приходилось прощаться с принцем, который лишь недавно вернулся домой. Особенно переживала Сестра Льясса. Она надеялась, что ее воспитаннику предстоит поездка в Эстреван, вполне безопасная даже в зимнее время. И вместо этого он собирается отправиться в леса, населенные варварами, а потом — сохрани его Госпожа — в Нижние пределы! Еще пара бокалов вина — и она не смогла сдерживаться.

— Я — позор Эстревана… — по ее пухлым щекам градом катились слезы. — Госпожа указала тебе путь… а я сетую… ну что мне с собой поделать?

— Я вернусь, — пообещал Кедрин. — У меня прекрасные спутники — или Вы не согласны? А это… — он коснулся талисмана, — несомненно, это лучшая защита.

— Но где ты покажешь все, чему я тебя учила? — всхлипнула старушка. — Я-то думала, что увижу, как ты танцуешь в Белом Дворце… а ты опять уезжаешь навстречу опасности.

— Я уезжаю, чтобы опасности больше никому не угрожали, — Кедрин улыбнулся и, перегнувшись через стол, взял ее за руку. — Не плачьте, Сестра Льясса. Ваши науки всегда со мной. Я вернусь… и Вы еще увидите, как я скверно танцую.

На губах Сестры появилась жалобная улыбка. Обернувшись, Льясса умоляюще поглядела на Тепшена.

— Охраняй его как следует, кьо. Кто еще о нем позаботится?

— Он мужчина и принадлежит самому себе, — спокойно произнес уроженец востока. — Но будь уверена: мой клинок всегда прикроет ему спину.

Льясса вздрогнула, но немного приободрилась и перестала плакать.

Весь оставшийся вечер прощались. Но никто больше не выказывал своих чувств столь открыто. Какой смысл говорить об очевидном?

Люди подходили к возвышению, где стоял стол. Мужчины пожимали Кедрину руку, женщины обнимали и целовали в щеку — и по-тамурски сдержанно желали ему удачи. И чаще других повторялось произнесенное кем-то пожелание:

— Желаем тебе поскорее нас увидеть.

Наконец все начали расходиться. Кедрин и его спутники намеревались пуститься в дорогу с первыми лучами солнца, да и у обитателей крепости не было настроения для долгого пиршества. Уинетт, ведя Кедрина за руку, направилась к его покоям. Их пальцы переплелись… лишь для того, чтобы дать ему зрение.

— Подожди немного, — попросила Ирла, когда Уинетт уже собралась прощаться. — Я хочу, чтобы он увидел мое лицо.

Уинетт кивнула. Ирла взъерошила его волосы, потом коснулась пальцами его висков и чуть отстранилась. Теперь мать и сын глядели друг другу в глаза.

— Я не скажу ничего такого, что заставит тебя остаться, — чуть слышно проговорила она, — хотя… сердце не камень. Я доверяю тебя Уинетт и Тепшену… и Госпоже — я знаю, Она всегда с тобой. У тебя есть долг. Это нелегкий долг, но я знаю: ты исполнишь его с честью, как подобает воину Тамура. Сердце Твердыни Кэйтина с тобой. Каков бы ни был исход — знай, что я люблю тебя.

— Я знаю.

Ладонь Кедрина выскользнула из руки Уинетт. Он обнял мать за плечи и крепко прижал к себе. Ирла спрятала лицо у него на груди.

— Я тоже люблю тебя, мама.

— О да, — Ирла выпрямилась и торопливо провела пальцами по глазам, словно он мог увидеть, как в них блестят слезы. — Иди, и да хранит тебя Госпожа, сын мой.

Сзади подошел Бедир. Лицо правителя было строго и серьезно.

— Я тобой горжусь, — глухо произнес он, кладя руки на плечи сыну. — Ты достойный наследник Кэйтинов. Жаль, что я не еду с тобой.

Кедрин нащупал руку Уинетт и посмотрел отцу в глаза. Впервые он смотрел на отца не как младший, но как взрослый мужчина на равного себе.

— Твой долг — оставаться здесь, — проговорил он, — а мой — идти вперед и быть готовым ко всему. Я вернусь.

— Я буду молиться об этом.

Бедир кивнул и отвернулся, чтобы взять жену за руку. Когда они удалялись в спальню, он держал спину очень прямо.

— Прощания — вещь печальная, — буркнул Кедрин.

— Ты их снова увидишь, — сказала Уинетт. — Только уже без моей помощи.

— Значит, это не последнее прощание?.. — тихо спросил он, вглядываясь в ее лицо.

На миг ее голубые глаза отразились в его карих радужках. Потом Уинетт опустила веки, чтобы скрыть смущение.

— Ты слишком далеко заглядываешь вперед, — проговорила она почти беззвучно.

— Это ответ? Или право надеяться?

— Я… — она тряхнула головой, и свет факела блеснул золотом в ее пшеничных волосах. — Я не могу ничего сказать. Пожалуйста, Кедрин, не принуждай меня. Я все еще Сестра.

— Прости, — проговорил он. — Я больше не заговорю об этом… пока мы не возвратимся.

Хотя бы небольшая отсрочка… Уинетт заставила себя улыбнуться.

— Благодарю, принц. А теперь… может быть, пора на покой?

— Конечно.

Он выпустил ее руки и постучал в дверь спальни, чтобы слуга, ожидающий внутри, помог ему дойти до кровати.

Это было так странно: знать, что вокруг знакомые предметы, которые за много лет перестаешь замечать, — и не видеть их. В Высокой Крепости он успел настолько изучить свою комнату, что мог обходиться без посторонней помощи. А здесь… В родном доме, в собственной спальне он не в состоянии убрать одежду, добраться до умывальника и даже лечь в постель!

Слуга ушел, и Кедрин остался один, затерянный в огромном темном мире. Он ощущал тепло огня в очаге и холодные струйки ночного ветра, которые проникали сквозь ставни. Гладкая ткань простыней приятно холодила обнаженную кожу. Но он не мог видеть ни очага, ни ставень, он не знал, светит ли луна за окном. Он даже не знал, оставил ли слуга зажженный светильник. Слепота делала привычный мир чуждым и почти враждебным. Мысли Кедрина сами собой обратились к Уинетт. Без нее он был обречен блуждать во тьме, не видя цели, не разбирая пути. Он зависел от нее — и это навлекало на нее опасность. Эта мысль приводила его в бешенство. Дорога на север обещает быть весьма нелегкой, переход через Федины — еще труднее. Потом Белтреван… Конечно, варвары провозгласили его хеф-Аладором, вожди поклялись ему в верности. Браннок уверен, что на их слово можно полагаться. Ни у Лавии, устами которой говорит Эстреван, ни у отца, которому он верит больше, чем самому себе, — ни у кого нет сомнений, что эта часть пути будет относительно безопасной. Но встретят ли его спутники столь же радушный прием? Положим, Тепшен Лал и воины смогут за себя постоять. А Уинетт? Она совсем беззащитна. Если с ней что-то случится… какая-то часть его самого умрет.

Он повернулся на другой бок, вспоминая, как она стояла, глядя ему в глаза. Как она прекрасна — и как сильна духом, с каким благородством держится! Мысль о расставании была по-прежнему невыносима. Но вправе ли он обрекать ее на такие тяготы?

Если бы она не была Сестрой…

Если бы только она пожелала освободиться от своего обета…

Если бы только они встретились, как его родители, — когда она еще не посвятила себя Служению…

Мысли окончательно смешались, и он погрузился в сон.

Сначала обрывки сновидений беспорядочно сменяли друг друга, потом образы показались Кедрину знакомыми. Нечто подобное однажды приснилось ему в Высокой Крепости. Они с Уинетт гуляют по лугам, залитым солнцем. Заливаются птицы, вторя перезвону ручейков, небо сияет чистой лазурью… и Уинетт в своем лазурном облачении — как солнце на небе. Ласковые лучи запутались в ее волосах. Потом все переменилось — с неестественной быстротой, как это часто бывает во сне. Небо потемнело и покрылось грозовыми тучами. Начиналась буря. Гряды грязно-лиловых туч наползали одна на другую, загромождая небо. Стало совсем темно, как это бывает перед грозой — но в глухих раскатах грома чудится хохот, полный злорадства. Они прячутся под деревом. На нем ни одного листа, увядшие ветви поникли — ни зима, ни засуха не могли так их иссушить. Птиц не слышно. Серебристую поверхность ручьев затянула омерзительная карминная пленка, маслянистая, как кровь. Внезапно он понял, что Уинетт больше нет рядом, — и сейчас же увидел ее на другой стороне лужайки. На ее лице ужас и отчаяние, словно ей что-то угрожает… а может быть, ему. Кедрин шагнул к ней, но едва покинул свое жалкое укрытие, прямо перед ним сверкнула молния. Воздух наполнился тошнотворной вонью горелого мяса. Там, где молния вонзились в землю, трава почернела и обуглилась. Над обожженной землей поднялись языки пламени — сперва лишь невысокие одиночные кисточки. Но они росли, жадно тянулись вверх — и вот уже огненная стена поднимается до самого неба. Пламя ревет, выплевывая обжигающие языки, словно отгоняет — не подходи!.. Откуда-то Кедрин знал, что Уинетт не может выйти из-за этой преграды. Раскаты хохота гремели все чаще, в реве пламени чудился какой-то голос, который звал Кедрина по имени — снова и снова, с жадной, завораживающей настойчивостью.

Кедрин поднял руки, чтобы защитить лицо, но пламя опаляло ему ладони.

— Уинетт, — закричал он что есть силы, — Уинетт!

Он почувствовал, как чьи-то руки вцепились в него, и попытался вырваться. «Кедрин, Кедрин», — выкликал и выкликал голос в пламени. В нем начало появляться что-то знакомое… и юноша узнал голос слуги, который встречал его у двери.

Кедрин с облегчением вздохнул.

— Вигранд? Это ты, Вигранд?

— Да, принц, — голос раздался совсем рядом. — Тебе, наверно, приснилось что-то? Я слышал, ты звал Сестру. Привести ее?

— Нет, — Кедрин помотал головой. По правде говоря, он хотел лишь одного: чтобы Уинетт оказалась рядом. Почувствовать ее руку в своей, прижать ее к себе…

— Не надо. Не беспокой ее.

— Может, вина с медом?

Кедрин кивнул. Он все еще был в смятении, и по коже то и дело пробегал озноб — и от пережитого потрясения, и оттого, что простыни оказались влажными от пота.

Он лежал, приводя в порядок свои чувства. Потом услышал, как вернулся слуга, и ладони коснулась глянцевая поверхность чашки. Ощущение твердой глины в руке успокаивало. Сильные руки подняли юношу и поправили пропитанные потом подушки, чтобы усадить его поудобнее.

— Спасибо, — поблагодарил Кедрин между глотками. Он наслаждался сладким питьем, от которого по телу разливалось тепло. — Мне и вправду приснился дурной сон.

— Немудрено.

Кровать качнулась: Вигранд присел на краешек с типично тамурской непринужденностью.

— Мне перед битвой всегда что-нибудь снилось — такая жуть! Я, бывает, на крик кричал и бился, так что капитан ставил меня в ночные дозоры, чтобы я остальным дал поспать. Это сейчас я слуга — с тех пор, как сандурканец проткнул мне ногу копьем. Помню, мне снилось, что я — вепрь, и у меня клыки сломаны. Я слышу, как трубят охотники, а бежать не могу. Собаки лают, наседают со всех сторон… и тут громадный сандурканец — настоящий великан, наверно, таких и на свете-то не бывает — подъезжает на своей волосатой коняшке и вонзает копье прямо в меня. Капитан — Рамур его звали, теперь-то он давно уже умер, — разбудил меня и сказал, что, если я не могу спать спокойно, он перережет мне горло… что из-за меня остальные заснут в седлах, а завтра будет большая драка… Все допили? Вот и славно, давайте, я возьму… В тот день меня и проткнули, хотя не думаю, что это как-то связано со сном. А после…

Он замолчал. Кедрин тихо похрапывал во сне. Вигранд улыбнулся, осторожно поднялся с кровати и повыше укрыл юношу одеялом.

— Добрых снов, Кедрин. Выспись как следует — впереди трудный путь…

Он тепло посмотрел на юношу. Когда еще доведется свидеться — если вообще доведется… Прихрамывая — напомнила о себе старая рана, — слуга вышел в прихожую, где устроился на собственной кровати и сразу уснул. Этой ночью он снов не видел.

Остаток ночи Кедрин тоже проспал спокойно. Кошмары больше не тревожили его. Однако когда он проснулся, подробности сновидения всплыли в его памяти с пугающей ясностью. Кедрин чувствовал себя совершено разбитым, словно не спал полночи. Было еще рано, домочадцы только начали вставать. Юноша натянул одежду и кликнул Вигранда, чтобы тот отвел его в баню. Обычно купание помогало освежить голову. Тепшен был уже там: уроженец востока имел привычку купаться после пробуждения и перед сном.

— Как погода? — спросил Кедрин, погружаясь в бассейн.

— Еще только светает, — отозвался кьо. — Но я думаю, подходящий день для поездки.

Кедрин усмехнулся. Только Тепшен мог назвать это путешествие «поездкой»… хорошо, что не «прогулкой».

— Долго нам добираться до Фединского Перевала? — осведомился юноша.

— Все зависит от Сестры. Будь мы одни — возможно, дней двадцать, смотря по погоде. Но Сестра… я не знаю, как она сидит в седле.

Кедрину как-то не приходило в голову спросить Уинетт, умеет ли она ездить верхом. В голове мелькнула тревожная мысль.

— Ты недоволен ее присутствием?

— Как я могу? — ответил кьо. — Ты в ней нуждаешься.

— Да, — тихо повторил Кедрин. — Нуждаюсь.

Тепшен Лал уловил скрытый смысл его заявления. Он прищурившись поглядел на юношу, окутанного клубами пара — так мог бы смотреть отец на сына.

— Твоей цели достичь нелегко, — произнес он жестко, — но будет еще труднее, если твое сердце в смятении. Верни себе зрение, а потом думай о другом.

— Твой совет разумен как всегда, Тепшен, — улыбнулся Кедрин, — и я готов его принять… хотя это нелегко.

— Большая победа даром не дается, — ответил кьо.

— Конечно.

Возможно, в этих словах был еще какой-то скрытый смысл. Кедрин уже собирался спросить, но в этот момент Тепшен встал.

— Идем, время не ждет.

В сопровождении учителя Кедрин последовал в другой бассейн. Обжигающее прикосновение ледяной воды окончательно разогнало сон.

В покои Кедрина они вернулись вместе. Вигранд уже приготовил принцу походное снаряжение. Кедрин оделся и, предоставив слуге упаковать седельные сумки, ощупью двинулся по коридору к двери Уинетт. Он постучал и услышал, как дверь отворилась. Потом раздался голос Уинетт:

— Ты готов к неожиданностям?

— Да, — ответил он осторожно.

— Тогда смотри, — она хихикнула и взяла его за руку.

Мир снова стал видимым, и Кедрин расплылся в улыбке. Волосы Уинетт были зачесаны назад и туго стянуты на затылке голубой лентой, образуя великолепный хвост. Кожаная куртка цвета лесного ореха, отороченная черным мехом, делала ее похожей на мальчика. Талию перетягивал широкий кожаный ремень, на котором красовался тамурский кинжал с серебряной рукояткой. Черные кожаные штаны для верховой езды были заправлены в высокие сапоги для верховой езды. Перед ним стояла юная воительница, мало похожая на Сестру Эстревана.

— Ну как? — не выпуская его пальцев, она подняла руку и обернулась вокруг себя, точно в танце. — Подходит для путешествия?

— Ты прелестна, — выдохнул Кедрин.

— Только очень жарко, — отозвалась она с улыбкой.

— Зато в дороге не будет холодно, — он улыбнулся в ответ. — Тепшена это беспокоит.

Они спустились в трапезную. Отряд был почти в сборе, и появление Уинетт было встречено гулом одобрения. Вскоре в трапезной появились Бедир и Ирла. После завтрака объявили сбор в конюшнях.

Кони были уже оседланы и нетерпеливо переступали с ноги на ногу, выдыхая в холодный воздух клубы пара. Утро выдалось ясное. Казалось, серовато-голубую эмаль неба тщательно протерли, смыв все следы облачности. На крышах и укреплениях ярко сверкала изморозь. Воины, уже в плащах, проверяли упряжь и снаряжение. Взяв за руку Уинетт, Кедрин последовал их примеру — он хотел лично осмотреть каждый узел и каждую пряжку. Ирла обняла сына, еще раз прошептав благословенье, Бедир пожал ему руку. Наконец вперед выступила Лавия в длинном плаще цвета эстреванской лазури, чтобы произнести напутственную молитву Сестер:

— Да пребудет с вами Госпожа. И да ведет вас, и хранит от всякой напасти — днем и ночью, на земле и на водах, спящих и бодрствующих…

Ворота были уже распахнуты. Во дворе и на парапетах уже столпились все, кого не занимали неотложные дела. Возгласы подхватило многоголосое эхо — словно древние стены Твердыни тоже прощались с наследником Тамура. Всадники выехали за ворота, и копыта коней глухо застучали по затвердевшему снегу. Кедрин и Уинетт по-прежнему держались за руки. С другой стороны от юноши пристроился Тепшен. У подножия гласиса Кедрин остановил коня и обернулся. Бедир стоял под аркой, положив руку на плечо жены. Только они двое вышли за ворота, но Кедрину показалось, что множество глаз смотрят ему вслед.

Он на миг поднял руку, потом улыбнулся и поглядел на своих спутников.

— Да поможет нам Госпожа.

— Да будет так, — с жаром ответила Уинетт и улыбнулась в ответ.

— Поехали, — напомнил кьо.

Кедрин выпустил руку Сестры. Кешский скакун подстраивался под шаг коня кьо. С другой стороны слышался неровный перестук — конь Уинетт никак не мог приноровиться к их шагу, а может быть, просто не привык к такой легкой ноше. Ветерок холодил лицо, и Кедрин улыбался. Он не думал ни о родном доме, который только что оставил, ни о том, что ждет впереди. Легкая, пьянящая радость наполняла его, не оставляя места ни сожалениям, ни тревогам.

* * *

Мейас Селеруна вцепился в планшир «Варгаллы», рискуя ободрать с него лак вместе с позолотой, и болезненно морщился. Качка усиливалась. Ветер трепал редеющие волосы галичанина, еще недавно завитые и искусно уложенные, а от ледяных пощечин пухлые щеки побагровели так, что не нужно было румян. Остальные приближенные Хаттима Сетийяна страдали не меньше — и от качки, и от тяжелых мыслей, которые никто не осмеливался высказать. Но заговори кто-нибудь — и они бы обнаружили, что мысли сходятся не только у глупых людей.

В этом ветре есть что-то противоестественное… как и в их новом спутнике. С тех пор, как Хаттим привел на борт этого странного чужака, ветер словно взбесился. Ночью, когда корабль пристает к берегу, становится потише, а наутро, как только поднимут якорь, снова невозможно выйти на палубу. Капитан говорит, что зима здесь ни при чем. Сколько он ни плавал, никогда такого не было. Впрочем, уж кому-кому, а капитану грех жаловаться — равно как и гребцам: они наконец-то могут передохнуть. Барка и под парусами летит как на крыльях. Так, пожалуй, они догонят королевский корабль на подходе к Андурелу… или прибудут следом за ним. Многих это радовало, но Мейас Селеруна подобных восторгов не разделял.

Слишком уж поспешно они покинули Нируэн. Хаттим появился ни свет ни заря, созвал слуг и свиту и объявил, что они немедленном отплывают. Девка, которую Селеруна привел к нему, куда-то подевалась. Конечно, хозяину таверны было заранее уплачено несколько серебряных монет. Но Хаттим был уж слишком бодр для человека, который… приятно провел ночь. А потом на пристани появился незнакомец, закутанный в просторный плащ с капюшоном — так, что лица не разглядеть. Правитель приветствовал его, будто долгожданного гостя, устроил в собственной каюте… С тех пор вход туда закрыт для всех. Хаттим оставался наедине с этим чужаком весь день, пока барка плыла от пристани к пристани. Лишь в сумерках правитель Усть-Галича появлялся на палубе — и всегда один. Как успел заметить толстяк, сам незнакомец ни разу не покидал каюты. Он даже не принимал участия в трапезах — словно не решался сойти на берег. Расспрашивать правителя Хаттима — себе дороже, Мейас Селеруна знал это как никто другой. Он подходил с вопросами к галичанам, даже к матросам — но все тщетно. Оставалось лишь запастись терпением — в том числе и для того, чтобы переносить непогоду.

Селеруна был не одинок. Придворные бродили по палубе, стараясь укрыться от ветра, и перебрасывались ворчливыми замечаниями. Новые порядки никого не радовали, но никто не осмеливался задавать правителю вопросы. Слишком хорошо запомнилось, как Селеруна, попросивший убежища от непогоды, был пинком вышвырнут из каюты. Хаттим, появившийся на пороге, объявил, что всякий, кто последует примеру этого нахала, может оставаться со своими жалобами на берегу и искать более удобный способ передвижения.

Нет, куда спокойнее укрыться в маленькой каюте капитана — а то и на нижней палубе, среди гребцов. По ночам — теплый ужин в какой-нибудь таверне, огонь в очаге… и можно хотя бы на время забыть о капризах погоды.

Все это порядком надоело. Мейас Селеруна не припоминал, чтобы у него в роду были рыбаки или лодочники. Да и кто мог знать, что всю дорогу от Высокой Крепости до Андурела он будет мерзнуть на палубе?! Но куда больше его тревожил сам Хаттим. Перемены настроения, которым был подвержен правитель Усть-Галича, были ни для кого не внове, а деяния юного тамурского принца добавили в это разнообразие мрачных красок. Но теперь тут что-то большее. Селеруна чувствовал это. И ветер — он просто до костей пронизывает. Ни холод, ни сырость никогда не вызывали таких ощущений. Но никакие телесные страдания не сравнятся с этой грызущей тревогой. Растревоженное любопытство не унималось. Кто все-таки этот таинственный незнакомец? И почему Хаттим держит его у себя в каюте?

Селеруна в раздражении тряхнул головой и неуклюже двинулся по палубе, чтобы одолжить фляжку у Баджина Дарлата. Сделав глоток, толстяк задумчиво уставился в воду, глядя, как на ее поверхности возникают водоворотики, и вполуха слушал, как переговариваются придворные, строя бесконечные догадки.

Кто он такой?

Откуда он взялся?

Почему никогда не выходит на палубу?

Почему в каюту никого не пускают?

Неужели он имеет какую-то власть над Хаттимом?

За что его так отличают?

Кто он?..

— Может быть, какой-нибудь речной дух? И он околдовал Хаттима? — вмешался наконец Селеруна. — И теперь нам одна дорога…

— Ты думаешь?..

Похоже, Баджин воспринял это всерьез. Возвращая флягу, Селеруна глянул молодому человеку в глаза и не увидел ничего, кроме растерянности. Да поможет нам Госпожа… совсем дурак, и мозги тухлые.

— Нет, Баджин, я не знаю, — он покачал головой. — Не знаю, кто он такой. И в духов я не верю. И в призраков не верю, и в гоблинов.

— Это он привел ветер, — упрямо пробормотал Баджин. Да, подбрось мысль в пустую башку — она и будет там вертеться.

— Тогда скажи ему спасибо. При таком ветре мы скоро будем дома.

И зачем Хаттим окружил себя такими простофилями?!

— Чем быстрее мы плывем, — назидательно произнес Селеруна, успокаивая не столько Баджина, сколько самого себя, — тем раньше расстанемся с этой треклятой рекой и благополучно разойдемся по домам.

— Если только он не гонит нас на верную смерть.

Селеруна бросил на молодого человека красноречивый взгляд, но не придумал, что ответить, а потому повернулся к нему спиной, решив не заботиться о хороших манерах, и направился в каюту судовладельца. Там можно было, по крайней мере, укрыться от ветра… К тому же этот, по крайней мере, занят делом и не болтает.

В это время Хаттим Сетийян лежал в своей каюте на подушках, то и дело вытирая пот. Он отчаянно страдал от духоты. Жаровня, которую потребовал Тоз, раскалилась так, словно снаружи стоял лютый мороз, и в тесной каюте было нечем дышать. Ветер тщетно колотился в плотно задвинутые ставни. Но колдун, похоже, наслаждался жарой и тяжелыми запахами. Он кутался в плащ, который дал ему Хаттим, и его глаза светились, как угли в жаровне. Наконец правитель осмелился подать голос:

— Скоро мы прибудем в Андурел.

— Всему свое время. Без меня тебе спешить некуда.

От этого свистящего шепота у правителя Усть-Галича по-прежнему пробегал мороз по коже.

— Пойдут кривотолки… — галичанин неопределенно махнул рукой в сторону двери. Он догадывался, что сейчас творится на палубе.

— Они ничего не скажут.

— Ты уверен? — Хаттим потянулся к графину, который стоял на низком столике. Колдун явно заметил это движение. — На берегу им будет трудно держать язык за зубами.

— Они поймут, что еще труднее его распускать, — ответил Тоз. — Об этом я позабочусь.

Хаттим наполнил кубок и сделал глоток. Вино сильно нагрелось. Интересно, каким образом Посланец надеется обеспечить молчание доброй сотни человек. Впрочем, задать вопрос правитель не осмелился… или не слишком хотел знать ответ. В конце концов, способы наверняка есть, а какие… об этом лучше не думать.

Теперь, когда появилось время все обдумать, сделка с Посланцем начала вызывать у него сомнения. Но отказаться… Страшно было даже подумать о том, во что выльется гнев Тоза. К тому же жажда власти действовала на южанина, как шпоры на скакуна. Тоз — союзник, на этот счет не могло быть ни малейших сомнений. Грозный, могущественный… И все же при мысли о некоторых его деяниях кровь застывала в жилах. Хаттим знал, что каждую ночь Посланец появляется на улицах приречных городков, где в домах спят люди. И каждую ночь в одном из них оставался иссохший труп, из которого было высосано нечто большее, чем жизнь. Чем еще он мог развлекаться — Хаттим предпочитал не задумываться. Теперь они с Тозом связаны общими целями.

— Не сомневайся.

Хаттим вздрогнул и пролил вино. Неужели проклятый колдун читает мысли?

— Я дам тебе все, что обещал, и пройдет не так много времени, прежде чем ты это получишь. Ожидание досадно, но мы не должны рисковать. Поспешность вызовет подозрения.

— Хочешь сказать, твое присутствие не вызовет подозрений? — спросил галичанин. — В Андуреле полно Сестер.

Тоз вздрогнул — а может быть, Хаттиму только показалось. Широкий плащ скрадывал движения колдуна… и к тому же его тело двигалось не совсем так, как у людей.

— Они меня не увидят, — прошелестел Тоз. — И не ощутят моего присутствия. Я проникну в Белый Дворец под покровом чар, как пришел к тебе.

Хаттим непроизвольно почесал шею. Тоз объяснил ему, как он проник в Высокую Крепость. Следы почти исчезли, но при воспоминании об этом Хаттим испытывал прилив тошноты. Он бы предпочел достичь своих целей посредством интриг, а не колдовства. Но Тоз, судя по всему, придерживается иного мнения. Так что придется играть по чужим правилам — раз уж дело дошло до того, чтобы доверить свою судьбу слуге Эшера.

— Подумай о Белом Дворце, — проговорил Тоз. Жуткая гримаса, растянувшая безгубый рот, очевидно, означала улыбку. — Подумай о власти. Подумай о Тамуре и Кеше под твоей пятой. Вспомни, что я могу тебе дать все это.

А могу и не дать… В этих словах таилась угроза. Хаттим кивнул и глотнул вина. Теперь он связан по рукам и ногам, и пути назад не будет. Он отдал себя в руки Тоза, следовательно, и Эшера. Госпожа могла бы простить его, но Властелин Нижних пределов… Нечего и думать о пощаде, если он, Хаттим Сетийян, попытается пристать к другому берегу.

— Я кое-что сделаю перед тем, как мы прибудем в Андурел, — проговорил Тоз тоном ребенка, утешающего куклу. — Твои приближенные даже не вспомнят, что видели что-то необычное. Тебе останется только остановиться в Белом Дворце, как велит обычай, и улаживать свои дела с Эшривелью. Остальное — моя забота. Ты займешь место Дарра… раньше, чем думаешь.

Он повернул к Хаттиму голову, увенчанную гривой цвета золы, — и правитель Усть-Галича понял, что не может отвести взгляд. Глубоко посаженные глаза горели рубиновым светом. Казалось, он глядит в пролом, где адское дыхание раздувает подземное пламя, и оно разгорается с новой силой. Хаттим почувствовал, что обливается потом. Но сомнения отступили. Теперь его переполняло доверие. Правитель поднял свой кубок, словно произносил тост:

— Как пожелаешь, Тоз.

— Да, — повторил Посланец, — как я пожелаю.

* * *

Дорога к Фединскому Перевалу изобиловала постоялыми дворами, деревнями и придорожными гостиницами, готовыми предоставить путнику все необходимое. Они попадались куда чаще, чем на дороге от Высокой Крепости, так что Кедрину и его спутникам не приходилось ночевать в палатках. Погода держалась хорошая, а Уинетт оказалась достаточно умелой наездницей, и Тепшен, опасавшийся, что придется ехать медленно, успокоился. В первую ночь отряд был уже в Эмшолде. Когда солнце опускалось за горизонт, они грелись в горячей бане. Их ждала горячая еда и удобные постели. Радушные жители деревеньки не скрывали своей радости от визита принца и его свиты.

С рассветом отряд продолжал свой путь. В сумерках показался постоялый двор на перекрестке с дорогой на Морфахский перевал. Потом проследовали Нигранд, Баршом, Форшолд, Уират… Лошади резво трусили по ровной дороге. Но между Куэллоном и Рэмшолдом, последним поселением перед Лозинскими холмами, пошел снег, и ехать пришлось медленнее. Отряд Кедрина нашел приют на одинокой усадьбе, и хозяйка сбилась с ног, не зная, как угодить принцу Тамура.

На четырнадцатый день они прибыли в Лозвит. Над городком нависали, поднимаясь до неба, пики Лозин.

Вблизи горы выглядели устрашающе. Здесь они были еще выше, чем у Высокой Крепости, и казались каменной стеной, подпирающей небосвод. Луга, окружавшие город, и деревья, которыми поросли низкие склоны, были уже укутаны снегом. Лишь изредка черные сучья прорывали его ослепительный покров. Над ними высились голые скалы, слишком отвесные, чтобы на них удерживался снег, — казалось, когтистая лапа оцарапала белоснежные стены. Пики Лозин терялись в белом тумане, словно врастали в облака. Нет, никакая сила не могла преодолеть эту преграду. Отсюда, от Лозвита, перевал не был виден. Казалось, несокрушимая стена разделяет Тамур и Белтреван.

Уинетт и Кедрин шли рука в руке по улицам города. Снег набивался в сапоги, ледяной воздух щипал щеки. Здесь пригодилось все зимнее снаряжение, которое Уинетт получила от Ирлы. Кутаясь в теплый плащ, Сестра мысленно благодарила супругу правителя. От грозного великолепия гор веяло холодом. Зато Кедрин чувствовал себя, как дома. Ему не раз случалось бывать в этих местах, к тому же он родился и вырос в Тамуре. И холодная красота Лозин, и суровые зимы были ему не в диковинку. Куда больше его волновало другое: они приближались к цели своих поисков. Однако Тепшен настоял на том, чтобы сделать остановку.

— Прежде чем взбираться в горы, надо дать отдых лошадям, — сказал он.

Кедрин согласился. Это была возможность развлечь Уинетт, показав ей Лозвит.

Городок притулился на краю леса. Низкие домишки с плоскими крышами строились из дерева и отапливались деревом. Ярко выкрашенные балконы нависали над узкими улочками, которые то и дело огибали коровники и амбары.

— По весне, — сообщил Кедрин, — стада начинают перегонять в горы — все выше и выше, по мере того, как с горных пастбищ сходит снег. Там они пасутся до самой зимы, а потом все начинается в обратном порядке. Трава оказывается под снегом, и скот гонят на нижние склоны, где можно найти корм и укрыться от непогоды.

Они шли мимо замерзшего пруда. На льду катались ребятишки, в воздухе звенели крики и смех. Им вторили переливы колокольчиков — зимой жители Лозвита разъезжали на санях, запряженных лошадьми. Этот славный гостеприимный городок радовал одним своим видом. Столько дней прошло в пути, а впереди — снова путь, полный опасности… эта короткая передышка была как нельзя кстати.

Двери постоялого двора, где они остановились, были открыты для гостей во всякое время дня и ночи. В очаге общей комнаты пело пламя. Трубы были расположены так хитро, что тепло нагретый воздух отапливал спальни. Как хорошо было сидеть в тепле и уюте, слушая, как снаружи беснуется метель! Снегопады случались по ночам. Наутро горные склоны над поселком становились розово-золотыми, а на закате снег заливало зловещим пурпуром. Уинетт поймала себя на мысли, что не отказалась бы пожить в предгорьях Лозин. Здесь светлее и не так сыро, как в долине Идре, где находится Высокая Крепость. В городке жили две Сестры, Целительница и Наставница. Встреча была вдвойне радостной: обе знали Уинетт еще по Эстревану, и она почувствовала почти сожаление, когда Тепшен Лал объявил, что отдыху конец. Пора было продолжать путь, пока перевалы не завалило снегом.

— Дорога станет хуже, — предостерег кьо. — Тропа идет в горы, ее постоянно заметает. Фединская Крепость стоит у входа на перевал. Когда мы ее минуем, зима покажет всю свою силу.

— Как долго мы пробудем в горах? — поинтересовалась Уинетт.

— Если нас ничто не задержит… думаю, восемь или девять дней, — ответил Тепшен.

Уинетт отвернулась и посмотрела в окно. Разговор происходил в общей комнате. Толстый серп луны слабо подсвечивал вершины гор, и их силуэт выглядел зловеще. И им придется перебираться через это нагромождение камней и льда… При этой мысли Уинетт содрогнулась.

Кедрин сжал ее руку.

— В Белтреване будет легче.

Уинетт улыбнулась, отгоняя тревогу. Но ей по-прежнему казалось, что из-за неприступной белой стены исходит затаенная угроза — словно она чувствовала, как Эшер пытается прорваться сквозь преграду, воздвигнутую Госпожой.

— Постарайтесь выспаться, — промолвил Тепшен. — Выходим на рассвете.

Никто не возражал. На следующее утро, когда солнце уже поднялось, весь отряд собрался во дворе гостиницы. День снова обещал быть ясным, хотя всю ночь шел снег. Зима приближалась, грозя заступить им дорогу. Медлить не стоило. Один за другим принц и его спутники покидали двор гостиницы. Хозяин, вся его родня и слуги столпились во дворе, наперебой желая им доброго пути. Тепшен замыкал строй, ведя под уздцы двух крепких вьючных лошадок, которыми успел обзавестись.

Слепота Кедрина не была помехой, пока ровные лужайки не сменились лесом. Подъем становился все круче. Между деревьев громоздились высокие сугробы, которые то и дело сползали на тропу, и лошади пробивались сквозь них, вздымая облака сверкающей снежной пыли. Порой воины по очереди выходили вперед, чтобы протаптывать проход. Кедрин с Уинетт пристроились в хвост процессии. Кешский скакун ступал осторожно, словно плыл по снежному коридору. Ехать, держась за руки, больше не удавалось. Сестра могла лишь предупреждать Кедрина, если видела низкую ветку или яму. Ближе к полудню она убедилась, что на Лозинах не всегда можно доверять глазам. Склон, только что казавшийся гладким и пологим, оказывался головокружительной кручей. Не раз тропа проходила по узким карнизам, по самому краю отвесных обрывов, или по изломанным гребням, где неосторожного ждала незавидная участь. Несколько раз Тепшен Лал привязывал к уздечке веревку и, не обращая внимания на протесты своего скакуна, вел его вверх по склону. Тем временем наступили сумерки, а отряд, казалось, прошел совсем недалеко.

— Это все из-за меня, — сокрушенно промолвил Кедрин.

— Завтра мы будем в крепости, — заверил Тепшен — так, чтобы слышали остальные. — У нас достаточно времени. Видите?

Он обвел рукой склон, показывая путь, который они одолели. Уинетт поспешно коснулась запястья Кедрина.

Лагерь разбили на каменистой площадке, защищенной с двух сторон голыми отвесными стенками. Стреноженные лошади уже сунули морды в торбы с овсом, приобретенным заботами кьо. Над костром поплыл восхитительный аромат жареного мяса. Запад пылал всеми оттенками пурпура и золота, а прямо над головой опаловыми обелисками сверкали вершины — то ли гигантские полупрозрачные кристаллы, усыпанные золотыми и серебряными блестками, то ли застывшее голубое пламя. Лес, темный и молчаливый, черными и белыми полосами лежал внизу. Ночь уже затопила долины — словно у подножья гор разлилось озеро, черное, как смоль. Лишь россыпь крошечных огненных точек отмечала Лозвит — начало их пути.

— Какая красота, — прошептала Уинетт. Прощальное великолепие гаснущего дня, исполненное покоя, наполнило ее благоговейным трепетом.

— Это Тамур, — с гордостью произнес Кедрин.

— …с высоты орлиного полета.

— Хотел бы я быть орлом, — он улыбнулся и посмотрел на Сестру. Даже сейчас, укутанная в меха и в шапке, надвинутой до бровей, она была прекрасна. — Тогда я мог бы долететь до Белтревана и не подвергал бы тебя этому риску.

— Я сама решила тебя сопровождать, — возразила она. — Или я причиняю слишком много неудобств?

— Ну что ты, — он мотнул головой. — Ты никогда не будешь мне обузой.

— Ты хорошо держалась.

Тепшен стоял рядом, держа в руках миски, в которых дымилось жаркое. Кедрин засмеялся: за разговором они не заметили, как кьо подошел к ним. Увы, чтобы поесть, придется выпустить руку Уинетт.

— Ты еще не знаешь Тепшена, — усмехнулся он. — Это очень высокая похвала.

— Заслуженная похвала, — с важностью отозвался кьо. — Сестра ездит верхом, словно родилась в Тамуре.

— Спасибо, — сказала Уинетт, изучая его бесстрастные черты.

— Ган-вей, — Тепшен поклонился в пояс. — На языке моей родины это значит — заслуженная похвала. Она не требует благодарности.

Уинетт улыбнулась и направилась к костру. Наслаждаясь жарким, она снова и снова вспоминала слова кьо. Значит, никто не считает ее обузой, которую приходится терпеть только ради Кедрина. Ее приняли как равную, она стала частью этого мира. Ни костер, ни теплая пища не могли вызвать такого ощущения тепла и уюта, как эти мысли. К утру на крыше палатки вырос слой свежего снега. Небо так и не прояснилось. Хмурое солнце безрадостно поблескивало из-за скоплений туч, в воздухе все сильнее чувствовалась сырость. Надвигалась непогода, и отправляться нужно было как можно скорее. Воины поспешно оседлали коней, то и дело поглядывая на небо, словно оно грозило обрушиться им на голову.

Примерно это и произошло. Когда отряд выбирался из ущелья, штурмуя крутой склон, повалил снег. Вскоре за белой завесой задние уже не различали передних. Тепшен велел остановиться и взял у Кедрина поводья, настояв, чтобы принц позволил вести своего коня.

Медленно, очень медленно отряд пробивался сквозь снежную бурю. Уинетт все больше склонялась к тому, что добраться до Фединской Крепости к ночи не удастся. Пологие склоны пропали, теперь кругом было лишь нагромождение почти отвесных скал, расколотых ущельями. То и дело приходилось спешиваться и вести коней в поводу. Тропа петляла, огибая вершины, и Уинетт не раз замечала, что пересекает цепочку собственных следов. Изредка попадались цепи холмов, но чаще горы громоздились друг на друга. Высокогорные долины обрывались в пропасти, грозящие смертью тому, кто сойдет с тропы. По разломам бежали реки. Они срывались со скал, образуя каскады и пенясь на обточенных камнях. По берегам вода замерзала, образуя причудливые фигуры, и наконец исчезала в извилистых трещинах. Здесь и там из-под снега, точно зубы древних гигантских чудовищ, торчали голые скалы. Снегопад продолжался, лошади по грудь тонули в сугробах, громоздившихся между скалами. Трижды воинам приходилось карабкаться вверх по отвесным каменным стенкам, сбрасывать веревки и с их помощью поднимать лошадей на гребень хребта. Кедрин снова и снова проклинал свою слепоту. Каждый раз его заставляли обвязываться веревками и поднимали наверх, точно тюк с тряпьем.

Около полудня снегопад прекратился. Тучи понемногу расходились, и обессилевшее солнце начало проглядывать в разрывах. Близились сумерки, когда впереди показались стены крепости.

Отряд только что выкарабкался из неглубокой долины. Теперь они стояли на гребне, который плавно шел под уклон, словно прятал голову в расщелине. Перед ними было устье Фединского перевала. Справа и слева от гребня склоны расходились, образуя две чаши… нет, скорее два кубка. Их стенки были почти отвесными — за исключением того места, где Кедрин и его спутники только что выбрались наверх. Проход напоминал щель в каменной стене. Казалось, каменная стена расселась от старости и треснула, образовав узкую щель, и снег скатывался с ее гладких стен-сколов. Небо, набухая, опускалось на вершины скал, и темнота стекала по склонам и скапливалась в расщелинах и впадинах. Крепость стояла на уступе, слева от входа в ущелье. Место было выбрано на редкость удачно: из крепости просматривался как проход, так и каменная чаша. Ни одно дерево не росло на этих склонах. Даже для Уинетт, которая слабо разбиралась в военном деле, было ясно: никакая сила не в состоянии пересечь Лозины, миновав эту крепость. Казалось, еще шаг — и приветливое мерцание живого огня исчезнет среди угрюмых скал. Но свет не гас. Крепость зорко глядела во тьму.

— Как здесь уныло, — прошептала Уинетт.

— Что поделать, — отозвался Кедрин. — Крепость здесь необходима… вернее, была необходима — пока мы ждали нападения варваров.

— Не стоит задерживаться, — кьо тронул поводья, — идем, пока еще что-то видно.

Кедрин и Уинетт последовали за ним. Копыта лошадей разъезжались на заледеневших камнях. Один из воинов тут же пристроился рядом, чтобы при необходимости прийти принцу на помощь.

К воротам дорога поднималась по крутому гласису. Любой, кто не хотел покалечиться, поскользнувшись на ледяной корке, поневоле замедлил бы ход. Подъемный мост был опущен, но лучники уже выстроились на парапете с луками наизготове, а из-за частокола у подножья крепости выглядывали воины в тяжелых меховых плащах.

— Прошу отпереть ворота Кедрину Кэйтину, наследнику Тамура, — крикнул Тепшен, и юноша откинул капюшон, показывая лицо.

— Прошу принца и его спутников пожаловать, — дородный бородач в боевой кольчуге выступил вперед. — Ганн Резит, комендант Фединской Крепости, к вашим услугам.

Копыта коней зацокали по мосту, потом звук стал звонче — они подъезжали к воротам по обтесанному камню. Строй стражников сомкнулся позади, потом затрещали толстые деревянные засовы — и наконец маленький отряд проехал во двор.

— Принц Кедрин, — Ганн Резит подошел к скакуну Кедрина, почтительно придержал стремя, помогая наследнику спешиться, и улыбнулся в рыжую бороду, — мои люди в твоем распоряжении. Это большая честь для нас.

— Благодарю, Ганн, — принц спешился и протянул коменданту руку — явно для рукопожатия. От Уинетт не укрылось, как рыжебородый воин задержал взгляд на глазах Кедрина, потом смущенно поклонился и пожал ему руку.

— Позволь представить моих спутников. Сестра Уинетт, Тепшен Лал.

Резит снова поклонился. Интересно, откуда в свите наследника Сестра Кирье?

— Думаю, все формальности лучше проделать в тепле, — проговорил он, пытаясь скрыть неловкость. — Сейчас приготовят ужин, натопят бани… лошадей отведут в стойла…

Кедрин кивнул и сделал движение, словно нащупывал что-то в воздухе. Уинетт тут же взяла его за руку. Еще больше озадаченный, комендант повел гостей через двор. Дверь в жилые помещения казалась входом в пещеру: Фединская крепость лепилась к скале, как ласточкино гнездо.

Они очутились в комнате с низким потолком, которая была одновременно караулкой и прихожей. Хозяин и гости сняли плащи и проследовали дальше — по коридорам, освещенным факелами, в личные покои коменданта. Здесь по-прежнему ощущалась свежесть горного воздуха, хотя окна, прорезанные в толстой стене, напоминали бойницы и не раз использовались по этому назначению, поскольку выходили на перевал. Стены были завешены гобеленами, в очаге весело трещал огонь. Три рослых пса, дремавших на коврах, зашевелились и настороженно подняли головы. Резит проговорил что-то успокаивающее, и они снова задремали.

— Вы должны меня простить, — Резит указал гостям на стулья, окружавшие стол из полированного дуба, и крикнул через плечо, чтобы принесли вина. — Такая неожиданность… Какие-то неприятности? Я думал, война закончилась.

— Закончилась, — Кедрин расстегнул куртку и сбросил меховую одежду, — с варварами заключен мир.

— Медри принес весть. Но я думал, что ты отправишься в Эстреван.

— Я не поехал.

Кедрин взял за руку Уинетт. Ему было важно видеть лицо Резита. По мере того как юноша пересказывал слова Лавии, попутно объясняя присутствие Уинетт, обветренное лицо коменданта становилось все более мрачным.

— Не советую идти через перевал, принц. Снег идет не переставая, можно ждать чего угодно… обвалов, лавин… Прости, но я настаиваю: подожди немного. Пусть снег выше на склонах немного слежится.

— Немного — это сколько?

— Не могу сказать, — Резит пожал плечами. — Несколько недель… может быть, и дольше.

— Если Лавия права, мы не можем ждать, — Кедрин переглянулся с Тепшеном, и кьо кивнул. — Возможно, Посланец уже бродит по Королевствам и готовит свои колдовские штучки. Я должен как можно скорее добраться до Кургана Друла.

— Но на перевале небезопасно!

— Обвалы уже были?

— Пока нет. Но только пока.

— Тогда рискнем, — объявил Кедрин. — Вверим себя Госпоже.

Комендант снова нахмурился и в волнении пощипал бороду. Он был бы рад разубедить принца, но в голову ничего не приходило.

— Не думаю, что это разумно — полагаться лишь на Госпожу, если дело касается Фединского перевала, — неуверенно проговорил он наконец и с извиняющимся видом покосился на Уинетт. — Не подумайте, что я не крепок в вере, Сестра… но здесь проходит граница Тамура. За этими стенами лежат владения Эшера. Странные вещи случаются на Перевале… Народ лесов, конечно, поклялся соблюдать мир, но Владыка Нижних пределов клятв не давал.

Кедрин посмотрел на Уинетт.

— Здесь живет кто-нибудь из Сестер? — осведомилась она.

— Конечно. Гвенил, Сестра-Целительница. Но она скажет тебе то же самое.

— Я бы хотела с ней побеседовать.

Резит кивнул, поднялся и отправился на поиски Сестры Гвенил.

Целительница горячо приветствовала гостей. Она оказалась ровесницей Уинетт, но выглядела старше. Лицо Сестры, обожженное солнцем, снегом и ветром, огрубело, волосы выгорели почти добела. Рассказ Кедрина, похоже, вызвал у нее те же чувства, что и у коменданта. Она прищурилась и недоверчиво поджала губы.

— Господин Резит сказал вам правду, — проговорила она. — Снег только что выпал. Пока он не слежится, в горах очень опасно. Но еще хуже… Я чувствую, что Эшер приближается к Лозинам. Знаете, будто волк крадется в ночи. Госпожа воздвигла Преграду, чтобы он не проник в Королевства… но Ее сила не простирается на Белтреван.

— Ее сила всегда с нами, — возразила Уинетт, показывая талисман, висящий у нее на шее. — К тому же помни: Кедрин — Избранный.

— Тем больше причин для гнева Эшера, — сказала Гвенил.

— Разве поражение Орды его не ослабило? — спросил Кедрин.

— Безусловно, ослабило, — кивнула Сестра, — но не лишило сил. Варвары вас не тронут… но Эшеру подвластен не только огонь, но и силы природы. И Он не преминет этим воспользоваться.

— Как бы то ни было, у меня нет выбора, — отрезал юноша. — Я должен попытаться пройти через перевал.

— Мы уже были в Белтреване, — заговорил Тепшен. — Кажется, тогда Эшер был сильнее. Но Он не смог нас остановить. Я за то, чтобы идти.

— Уинетт? — спросил Кедрин.

— Мы должны… Ты должен прозреть и вернуться, чтобы бросить вызов Посланцу. Я уверена, от этого зависит судьба Королевств. Мы сделали первый шаг, и у нас нет выбора. Нет и не может быть. И… я иду с тобой.

Кедрин поглядел на нее, сияя от восхищения. Какое мужество!..

— Я задам тот же вопрос остальным, — проговорил он.

— Они не отступят, — ответил Тепшен.

Кьо не ошибся. Когда за ужином Кедрин заговорил об этом с тамурцами, все как один встали и объявили, что готовы продолжать путь. Все доводы Ганна Резита и Сестры Гвенил оказались бесполезны.

Отдых в гостеприимной крепости продолжался только сутки. На следующее утро Кедрин и его спутники вышли на перевал. Снегопад прекратился еще ночью, и ясное небо сияло, как полированная сталь. Даже ветер стих. Можно было надеяться, что молитвы Сестры Гвенил отведут опасности, но Ганн Резит не скрывал, что не рад отпускать принца. Гарнизон выстроился на парапете и над ущельем еще долго разносились нестройные крики. Снег успел слежаться и звонко постанывал под копытами лошадей.

Вскоре солнце поднялось в зенит, но скалы отбрасывали густую тень. Тропа свернула, крепость исчезла из виду. Отвесные каменные стены нависали над головой, словно грозя раздавить путников. Их острые края заледенели и переливались серебряным и голубым. Снега почти не нанесло, подковы звонко цокали по голым камням. Этот звук — единственное, что нарушало тишину — казался печальным и тревожным. В воздухе витали дурные предчувствия. Казалось, сами Лозины наблюдали их шествие, затаив дыхание… или кто-то таился среди скал и тоже наблюдал — и выжидал, спокойно и терпеливо. Солнце село, и пришлось остановиться, хотя они все еще не прошли перевал. Ночь обещала быть холодной: на этих голых камнях не мог закрепиться даже кустарник. О кострах пришлось забыть. Разговоры скоро утихли, и люди разошлись по палаткам, спеша укрыться под меховыми покрывалами и не смея признаться друг другу в жутком ощущении, что за ними наблюдают.

В этих диких горах светало поздно. Кедрин и его спутники встали еще в полумраке, чтобы пуститься в путь и поскорее выбраться на открытое место.

В полдень на них обрушился обвал.