Просыпалась Сидда с трудом. Было уже довольно поздно, и у нее затекла спина на неудобном диване. Она рухнула сюда прошлой ночью, уступив спальню я-я. Кто-то насвистывал «Загадай звезде желанье», и в первую минуту Сидде показалось, что сон все еще продолжается. Поэтому она поплотнее закуталась в одеяла. Но воздух был теплым, а через открытую дверь веранды плыли ароматы кедра и лилий. Свист все продолжался, пока она не сообразила, что только один человек в мире мог свистеть «Загадай звезде желанье» со всеми восхитительными уолтдиснеевскими изысками.
Хьюэлин учуяла Коннора еще до того, как его увидела Сидда. Собака насторожилась и ринулась к двери. Лай быстро превратился в счастливое повизгивание. Сидда откинула одеяла и встала.
При виде Коннора, стоявшего на веранде и чесавшего брюшко Хьюэлин, у Сидды подпрыгнуло сердце. Пришлось остановиться и прижать руку к груди, чтобы немного успокоиться. Но сердце бухало о ребра с такой силой, что Сидда всерьез испугалась инфаркта. И тут же вспомнила, что именно это постоянно повторялось с самого детства, при каждой новой влюбленности. Правда, сейчас она уже не сгорающая от любви девчонка. Ей уже сорок, но, судя по силе реакции, она не слишком постарела. И больше не могла устоять на месте. Она судорожно втянула в себя воздух и как была, в мешковатой майке не по размеру, ринулась к двери и прыгнула на Коннора, обхватив ногами его талию, а руками — шею. Коннор стиснул ее голую задницу, закружил, и они стали целоваться.
Эти две недели он постоянно думал о ней, но позабыл ловкость ее маленького тела, неистовую импульсивность и нежность запаха сразу после пробуждения.
Хьюэлин с возбужденным тявканьем носилась вокруг них в неуклюжем радостном танце, требуя внимания.
— Хьюэлин, Хьюэлин, старая блондинистая секс-бомба, до чего же хорошо тебя видеть, — бормотал Коннор, целуя глаза, щеки и губы Сидды.
— Счастлива, счастлива, счастлива, — твердила Сидда. Коннор осторожно усадил ее на перила:
— Неплохая форма для сорока лет, Острый Чили-Перчик!
— Старые болельщицы не умирают, — отпарировала Сидда, — только красят волосы.
Оба, улыбаясь, уставились друг на друга.
— Привет, Сидда.
— Привет, Конни.
— Привет! — окликнула Каро с порога. — Весьма острые ощущения для такой старухи, как я.
— Каро! — воскликнула Сидда. — Доброе утро!
— Скорее добрый день, — поправила Каро, выходя на веранду. — Доставка продуктов на дом?
На другом конце веранды стояли два солидных пакета из «Пайк-Плейс маркет».
Слегка оттягивая вниз подол майки, Сидда улыбнулась Коннору.
— В общем, да. Мой рассыльный ехал от самого Сиэтла, чтобы привезти сахар к кофе.
— А еще говорят, что рыцарство давно скончалось, — объявила Каро.
— Каро Беннет Брюер, познакомься с Коннором Макгиллом, — официально представила Каро.
— Кто научил вас свистеть, дружище? — спросила Каро, протягивая руку. — Совсем неплохо.
Коннор пожал ее руку и улыбнулся:
— Моя мать. Отношу комплимент на ее счет. Счастлив познакомиться.
— О Боже, — пробормотала Ниси, только сейчас появившаяся в дверях вместе с Тинси. — Никто мне не сказал, что здесь мужчина. Я даже зубы не почистила!
И она поспешно исчезла в комнате, оставив Тинси стоять на веранде.
— Бьюсь об заклад, вы — Тинси, — сказал Коннор, выступая вперед. — Я бы узнал вас где угодно по описанию Сидды.
Тинси, застыв, вытаращилась на него. На секунду Сидде показалось, что та его не слышит.
— Тинси, — прошипела Каро, стукнув ее по плечу, — где твои манеры?
— Excuze-moi, — пролепетала Тинси. — Я… у вас удивительно знакомое лицо. Вы, случайно, не Коннор Макгилл, тот самый жених?
— Да, по крайней мере я так думаю, — усмехнулся Коннор.
— Очень на это надеюсь, — кивнула Тинси, расцеловав Коннора в обе щеки, — потому что, на мой взгляд, вы просто шикарны.
— Просто не верится, — заметила Ниси. — Эти круассаны идеальны. Обсыпают тебя крошками с головы до ног, как и полагается настоящим круассанам. Где, говорите, купили их, Коннор?
Сидда, Коннор и я-я наслаждались завтраком на веранде, нахваливая покупки Коннора.
И прежде чем тот успел ответить, Ниси сказала:
— Коннор, вы должны приехать к нам в Луизиану. Я с удовольствием приготовлю вам местные деликатесы.
— Кто способен отказаться от такого предложения? — галантно заметил Коннор, отставляя чашку.
— Обещайте, — настаивала Ниси, и Сидда поняла, что попала в переплет.
После завтрака я-я отправились в гостиницу надеть купальные костюмы и сменить вчерашнюю одежду. Компания провела день на озере. Они плавали, лежали на солнышке. Леди постановили, что озеро Куино, хотя и не такое теплое, каким должен быть настоящий водоем, все же имеет свои положительные качества. Позже Коннор зажарил на гриле стейки из палтуса, купленного в городе. Каро помогала разводить огонь, а Ниси наблюдала за каждым движением Коннора, оценивая его поварское искусство. Тинси подливала мерло в бокалы, а Сидде поручили десерт: свежую ежевику, политую «Курвуазье» Ниси.
Еще не было восьми, когда я-я распрощались и по очереди обняли Сидду. И высказались одна за другой.
— Он очень милый, — прошептала Тинси.
— Выходи за того, кто умеет готовить, — прошептала Ниси.
— Не волнуйся о своей маме, — прошептала Каро. — Шаг за шагом, подруга, шаг за шагом, это единственный способ.
Оставшись одни, Сидда и Коннор сделали то, что жаждали сделать все эти недели. Разделись, не сводя друг с друга глаз. Коннор лег на постель и нежно прикусил нижнюю губу Сидды, прежде чем поцеловать. По спине Сидды прошел озноб, и скоро их тела отправились в то путешествие, куда раньше их уносило только воображение.
И пока они ласкали, гладили и любили друг друга, Сидда чувствовала себя так, словно впервые оказалась в собственном теле. Каждая новая ступень их соития открывала ее не только для чувственного наслаждения, но и для грусти, внедрившейся в кости и мышцы. Ее экстаз, обрушившийся одновременно с разрядкой Коннора, сопровождался криком. И, вздрагивая в судорогах освобождения, она заплакала. Потому что чувствовала себя раскрепощенной, открытой всем ветрам, отпущенной на волю. Все границы растворились, рухнули, оставив ее беззащитной. И одновременно с любовью и желанием она испытывала ощущение заброшенности и печали, делавшее ее трепетной и уязвимой.
— Прости, — прошептала она Коннору. — Прости, что все время плачу.
— Душистый горошек, — мягко сказал он, — что бы там ни было, у нас все хорошо.
Сидда пыталась заставить себя засмеяться, но не смогла.
— Пышечка, — встревожился Коннор, — что случилось?
Сидда отстранилась от него, села и рассказала все, что услышала от Каро. Он не сводил с нее глаз, а когда она закончила, хотел притянуть к себе. Но она отстранилась. Чувство было такое, словно она каким-то образом подсунула ему бомбу.
— Ей следовало самой мне сказать, — пробормотала она. Коннор осторожно погладил ее по голове.
— Но она ведь прислала своих эмиссаров!
— Этого недостаточно, — покачала головой Сидда. Слова застревали в горле.
Она встала с постели.
— Ты этого не заслужил, Коннор. Я старая развалина и ни на что не гожусь.
Коннор, молча дождавшись, пока обнаженная, раскрасневшаяся Сидда переступила порог и закрыла за собой дверь, снова лег, изучая комнату. Взгляд скользил по книгам Сидды, халату, висящему на крючке за дверью, букету лиловых и голубых аквилегий на тумбочке, испещренному пометками экземпляру «Женщин». Он любил эти повседневные признаки существования Сидды, любил ее сорокалетнее тело и живой изменчивый ум. И сказал себе, что Не пойдет к Сидде, пока дрозд Свенсона, заливавшийся за окном, не закончит свою песню. А пока лежал в постели и старался выделить из дружного хора голоса знакомых птиц.
Сидда тем временем стояла у круглого дубового стола, на котором лежал альбом с вырезками. Ночь была теплой и наполненной зудением легионов мошек, упорно бившихся в двери веранды.
Она вынула из альбома фото двадцатилетней с чем-то Виви, лежавшей в траве на одеяле для пикников. Подпирая подбородок руками, она уставилась на малышку, из-под крошечной пляжной шляпки которой выбивались рыжеватые волосы. Девочка не мигая смотрела на Виви, и казалось, что эти двое ничего вокруг не замечают, погруженные в свой, предназначенный только для них, замкнутый мирок.
Сидда перевернула снимок. На обороте значилось: «Королева Танцующий Ручей с Первым Королевским Отпрыском».
Глаза ее наполнилось слезами. «Почему я оставила теплую постель возлюбленного, чтобы вновь вернуться к этим свидетельствам прошлого?»
Она отложила фото и потянулась к пакету с благодарственными письмами матери к я-я. Перебирая их, она словно грелась в любви, пропитавшей слова матери. И вспоминала услышанное где-то изречение: «Слова ведут к делам. Они настраивают душу, готовя ее к нежности».
Кажется, это сказала святая Тереза… или нет?
Сидда вспомнила невыразимую радость при виде материнского лица, когда Виви наконец вернулась. Радость снова обонять запах Виви после бесконечной, необъяснимой разлуки. Ситцевые рубашки Виви. Ее шаги в коридоре. Очертания тонкой фигуры, когда она останавливалась в дверях, чтобы пожелать дочери спокойной ночи. Она так хотела, чтобы мать подошла, легла рядом, обняла ее и поклялась, что больше никуда не уйдет. Тоска по матери и сосущая боль брали верх над безумной злобой на мать, посмевшую бросить ее.
Она не слышала, как в комнату вошел Коннор, и когда на плечо легла его рука, подскочила от неожиданности и, поспешно ускользнув, схватила с дивана тонкое покрывало.
Лампа в углу мягко мерцала. Сидда поспешно завернулась в покрывало, прежде чем вернуться к столу. Коннор продолжал стоять, беспомощно свесив руки.
— Я только сейчас просматривала альбом с так называемыми божественными секретами, — пояснила Сидда. Коннор перевернул несколько страниц.
— Смотри, беременные девы я-я, — объявил он, вынимая снимок. Сидда уже видела его раньше, но не обращала особого внимания. Под надписью «Красотки-52» сидели вокруг кухонного стола все четверо я-я, совсем молодые и беременные на восьмом или девятом месяце. Каро закинула ноги на стол. Рука лежала на спинке стула Виви. Голова Ниси слегка опущена, глаза полузакрыты в улыбке. Тинси энергично жестикулирует, словно рассказывая невероятно неприличный анекдот. Голова хохочущей Виви откинута, рот раскрыт так широко, что видны зубы. Все женщины одеты в платья для беременных, у каждой, кроме некурящей Ниси, в одной руке стакан с выпивкой, а в другой — сигарета.
— Издевательство над внутриутробными плодами: момент во времени, запечатленный «Кодаком», — усмехнулась Сидда.
Коннор оперся ладонями на стол и нагнулся над снимком.
— Пятьдесят второй. Она носила тебя, Сидда.
И, показав на огромный живот Виви, добавил:
— Похоже, племя веселится на всю катушку. И ты сидела в этом гигантском раздутом чреве вместе с братом, так?
— Уверена, что он наслаждался алкоголем и табачным дымом, — хмыкнула Сидда.
— Взгляни на этих женщин. Они пьют и курят, но разве это все? Приглядись хорошенько.
Он поднес фото к лицу Сидды.
— Гляди на них. Гляди как на актеров, когда сама стоишь в стороне и не вмешиваешься.
— Прекрати, Коннор.
— Нет, Сидда, не прекращу.
Сидда заставила себя изучить снимок. Присмотреться к блеску в их глазах, наклону голов, выражению лиц, отсутствию всяческого напряжения тел, расслабленным жестам. Позволила себе как бы войти в действие, оказаться соучастницей, пока не ощутила исходившую от них нервную энергию.
— Ну? Что видишь? — допрашивал Коннор. Сидда схватилась за край стола.
— Легкость. Легкость и непринужденность. В глубине глаз матери таится страдание, но атмосфера товарищества несомненна. Смех. Дружба. Искреннее веселье.
Коннор молчал.
— Но… — продолжала Сидда и тут же осеклась.
— Но?..
Сидда выпрямилась. Отошла от стола и направилась в кухню. Коннор успел поймать ее за руку и повторил вопрос:
— Но что?
— Она не знала, как любить меня, а я не знаю, как любить тебя.
— Нет, — возразил Коннор, прежде чем потянуть ее обратно к столу. — Все совсем не так.
Он снова показал на снимок.
— Взгляни на них как следует. Я видел этих женщин, Сидда. В семьдесят они по-прежнему полны прежней непринужденности и легкости. И они любят тебя. Хотят, чтобы ты была счастлива. Конечно, я еще не знаком с божественной Виви, но уверен, что и она чувствует то же самое. Разве их смех не играет роли? Разве их родство душ, смех и возможность не быть чертовски одинокой в этом мире ничего не значат? Разве ты не питала их дух вместе со всем остальным, что проникало через плаценту?
Сидда отвернулась. Но Коннор сжал ладонями ее лицо и заставил смотреть на себя.
— Сид, я не твоя мать. И не твой отец. И хочу взять тебя на радость и горе.
Сидда немного помолчала.
— Существует такая вещь, как аллигаторы, встающие кое у кого на пути.
Глаза Коннора повлажнели, а дыхание стало прерывистым.
— Я сильнее любого аллигатора. И умнее.
Сидда всхлипнула, сотрясаясь всем телом.
— Ты не можешь сделать это для меня, Коннор. Я…
— Я не хочу ничего делать для тебя, черт возьми!
Он резко отвернулся, как был, голый, шагнул к двери на веранду и остановился, переминаясь с ноги на ногу, почти как боксер. Сидда прислушалась к шлепанью босых ног по полу и на миг залюбовалась его стройным мускулистым сорокапятилетним телом, совершенно не ведающим стыда в своей сосредоточенности и решимости.
Он пронзил ее негодующим взглядом.
— Я не хочу ничего делать. Хочу любить тебя.
Она не нашлась с ответом.
— Слушай, я на пять лет старше тебя и никогда раньше не собирался жениться, уж ты поверь. Воображаешь, мне легко далось твое решение отложить свадьбу? Да с тех пор я болтаюсь на волоске над гребаной пропастью. Я не создан для чистилища, Сидда!
Он открыл дверь и ступил на веранду.
Жуткая строка из католического катехизиса билась в мозгу Сидды: «Чистилище — не ад. Но детские души тем не менее терпят там страдания, потому что им не дано видеть лица Господа».
В тот момент, когда она вышла на веранду, почти полную луну заволокло пухлыми кучевыми облаками. Сидда подошла к Коннору, стоявшему у перил, лицом к воде, и, уронив покрывало, прижалась животом к его спине.
— Не слишком ли я пытаюсь тебя запутать? — прошептала она. Коннор, не шевелясь, продолжал смотреть на озеро, на облака, стремительно закрывавшие луну и тут же пролетавшие мимо, снова открывая светило в его недосягаемой непорочности.
— Не слишком. Как раз в меру, — ответил он наконец, тщательно выбирая слова.
И тогда Сидда обняла его и крепко стиснула, вдыхая значение его слов. Они еще долго стояли так, пока Хьюэлин терпеливо сидела у их ног.
— По-моему, полуночное купание нам не повредит, — неожиданно предложила Сидда.
Они спустились по крутой лестнице на причал, где, обнаженные, скользнули в ледяную воду. Назад они плыли на спине, глядя на луну, сильно отталкиваясь ногами и посылая в воздух целые веера брызг.
А когда вернулись в домик, сна не было ни в одном глазу. Они принялись вытирать друг друга, и Коннор случайно заметил ключик, повешенный Сиддой на окно.
— А что открывает этот ключик? — заинтересовался он.
Сидда, обматывая голову полотенцем, подняла глаза, замерла и слегка подалась вперед, словно слыша далекий слабый зов. Словно очнувшись, она поднялась на цыпочки и сняла ключ. Едва заметная улыбка заиграла на ее лице, и она поспешно прикрыла рот рукой, как ребенок, только что обнаруживший спрятанное сокровище.
Наконец она восторженно рассмеялась.
— Коннор, как насчет бутылки шампанского, таинственным образом появившейся в моем холодильнике за последние двенадцать часов?
— Ну… придется поступиться принципами, — вздохнул он.
Вернувшись с шампанским, он нашел Сидду сидящей в лунном свете. Одной рукой она гладила Хьюэлин, другой — теребила ключ. Размахивая двумя креманками, Коннор вытащил пробку, разлил шампанское и поставил бутылку в набитую льдом банку из-под оливкового масла.
— За что пьем? — спросил он.
— За Лаванду Великолепную! — объявила Сидда, целуя ключик, прежде чем показать Коннору. — Именно это и открывает ключик.
— Лаванда? Что это за история?
— Забавно, что ты спрашиваешь.
— У нас впереди вся ночь, — пояснил он. — И вся жизнь.
— Ладно. У меня чудесное настроение.
— В таком случае, мисс Уокер, — объявил Коннор, кладя ее ноги себе на колени и принимаясь растирать пальцы, — доставьте меня на луну.
Сидда прикрыла глаза, словно вспоминая, медленно поднесла бокал к губам и сделала первый глоток. Еще раз потерла маленький ключик, улыбнулась и начала рассказывать.