«8 сентября 1993 г.
Дорогая мама!
Я так и не поблагодарила тебя как следует за ту поездку на спине Лаванды. За наше путешествие в дикие джунгли, за твою храбрость, за верность мне на раскаленном асфальте парковки «Саутгейт шопинг сентр».
Оказывается, я не поблагодарила тебя за очень многое.
Я-я рассказали о твоей именинной вечеринке в октябре. Будут ли желанными гостями дочь из далекого города и ее суженый?
И спасибо за присланное этуфе из лангустов. Твоя кухня — это лучшее, что есть в Луизиане, сконцентрированное в одном блюде. Тронувшем меня до слез.
Я тебя люблю.
Сидда».
«16 сентября 1993 г.
Сидда, мивочка…
Я действительно заслуживаю всех благодарностей. И Лаванда, Наша Всеобщая Мать, тоже! Рада, что ты для разнообразия вспомнила о чем-то хорошем.
Что же до моего дня рождения, придется тебе рискнуть. Понятия не имею, буду я в гостеприимном настроении или нет. Это мой день рождения, и я вовсе не желаю, чтобы это событие обсуждалось в американской прессе.
Ты должна дать мне знать насчет свадьбы: она состоится или что?
С любовью,
мама» .
«20 сентября 1993 г.
Дорогая мама!
Свадебные планы никто не отменял. Насчет вечеринки… поживем-увидим. Будем действовать по обстоятельствам, договорились?
Я тебя люблю.
Сидда».
«26 сентября 1993 г.
Сидда, мивочка!
Жизнь коротка, дружище. Не слишком медли со свадьбой, иначе обнаружишь, что эта самая жизнь позади.
Что же до моей именинной вечеринке в Пекан-Гроув, 18 октября, начинающейся около семи вечера… я собираюсь следовать твоему примеру и действовать по обстоятельствам.
С любовью,
мама».
В ночь на семнадцатое октября, за день до того, как они с Коннором должны были лететь из Сиэтла в Луизиану, Сидда очень осторожно сфотографировала старые снимки и памятные бумаги и вещицы, хранившиеся в альбоме «Божественные секреты». И бережнее всего она обращалась с фото, которые отыскала только вернувшись в Сиэтл. Где-то на последних страницах лежал портрет блондинки с темными глазами, сидевшей на качелях с рыжеватой малышкой на руках. Обе одеты в хорошенькие летние платьица и красиво подсвечены солнцем. Сидда сфотографировала портрет несколько раз и с каждым новым кадром все глубже погружалась в очарование момента, запечатленного на снимке.
Опустив камеру, она прочла надпись на обороте: «Виви и Сидда, 1953 г. Чудесный день, розовое платье. Снимала Багги».
Израсходовав восемь рулонов пленки, Сидда закрыла альбом и положила на обеденный стол. По обе стороны она поставила освященные свечи, одну с изображениями нашей Владычицы Гуадалупской и святого Иуды. Зажгла свечу, выключила свет и прочитала благодарственную молитвы Пресвятой Деве и ангелам ее. И только потом почти с нежностью взяла «Божественные секреты племени я-я», завернула в шелковую наволочку и положила в большой пластиковый пакет. Все это спрятала в сумку, вместе с маленьким свертком в яркой обертке.
И теперь, в четвертый раз с начала полета, проверяла, на месте ли альбом. Глотнула диетической колы и откинула голову на спинку кресла.
— Может, я рехнулась, когда решила лететь? — спросила она Коннора. — Похоже, мивочка Виви все еще сердится. Страшно подумать, что случится.
— Твоя мать пока еще не владеет Луизианой, — ответил Коннор.
— Еще как владеет! Она королева центральной Луизианы. Но она стареет. И жить ей не вечно. Я хочу ее видеть.
— Чего ты ждешь от этого визита? — спросил Коннор.
— О, всего лишь полного заживления всех ран и избавления от всяческой боли. Что-то в этом роде. А чего хочешь ты?
— Жениться на тебе в твоем родном городе.
Сидда поперхнулась орешком и поспешно схватила бутылку с колой. Немного придя в себя, она сказала:
— Я не собираюсь касаться этой темы прямо сейчас. О’кей?
— Прямо сейчас не стоит, — согласился он. — Особенно на людях.
По мере того как самолет углублялся в самое сердце страны, земля расцветала оранжево-красными и желтыми сполохами октября. Сидда и Коннор играли партию за партией в кункен, ставя на карту все: от поездки в Тоскану до массажа спины и других, более интимных удовольствий, о которых знали только они двое. Игра продолжалась, пока колеса «Боинга-707» не коснулись взлетной полосы аэропорта Хьюстона, где погода резко испортилась, нагнетая и без того мелодраматичную обстановку. Злобный, коварный ураган, зародившись где-то на побережье Африки, держал Хьюстон в клещах своего буйного разгула.
Тщательно продуманные планы Сидды: прибыть в Торнтон заранее, устроиться в гостинице, принять душ, переодеться и во всем блеске прибыть на вечеринку к самому началу — бесславно провалились. Во время трехчасового ожидания в кафе аэропорта у Сидды хватило времени в тысячный раз спросить себя и Коннора, не было ли ее возвращение в землю ураганов, субтропиков и циклонов трагической ошибкой.
— Совершенно забыла, что начинается сезон ураганов, — твердила она Коннору. — Нам вообще не следовало затевать это путешествие. Иисусе!
— Когда ты в последний раз была дома? Пару лет назад? И тоже в октябре, верно?
— Верно, — кивнула Сидда. — На крестинах моей крестной Ли.
— И никакого урагана не было? — допытывался Коннор.
— Нет. Только заурядные психологические шквалы и душевные тайфуны.
— Что же, — задумчиво протянул Коннор, — может, мы и не успеем. И следовало бы устроиться в хьюстонской гостинице.
— Смеешься? И пропустить вечеринку? Ни за что на свете! Если рейс не выпустят, возьмем напрокат машину и поедем.
— Именно так я и думал.
— Остряк-самоучка!
Когда маленький легкий самолет, направлявшийся из Хьюстона в Торнтон, приготовился взлететь, Сидда восприняла это как хороший знак: это означает, что мать ее не убьет.
К тому времени как самолет приземлился в крохотном аэропорту Торнтона, было почти десять вечера. Она взяли напрокат машину, едва не лопнув от смеха, когда единственным имевшимся в наличии автомобилем оказался большой серебристый роскошный «крайслер», обитый изнутри вишневой кожей, уместный скорее на Пятой авеню.
Когда они свернули с шоссе номер один на Джефферсон-стрит, Сидда пожалела, что не курит.
— Час коктейлей наступил и прошел, — сообщила она Коннору, — так что трудно сказать, в какой Виви форме. Да и отец тоже.
— Ты знаешь, как с этим управляться.
— Да, — пробормотала Сидда, борясь с тошнотой, — знаю, но, черт побери, что бы я не отдала за готовый сценарий в руках!
При виде родительского дома она резко сбросила скорость. Длинное кирпичное здание на холме над байю выглядело иначе, чем в ее памяти. Сосны словно выросли еще больше. Пекановые деревья и азалии состарились, а плющ закрывал всю боковую стену. Все казалось более устоявшимся и мирным, чем помнила Сидда.
На краю поля по-прежнему стоял маленький деревянный каркасный домик, где жили Вилетта и Чейни. И что-то в его незамысловатых очертаниях помогло Сидде не повернуть обратно.
— Ну, если мы сумели добраться сюда, — пробормотала она, пока машина ползла по длинной подъездной дороге, — можем по крайней мере заглянуть на часок.
Она медленно подкатила к крыльцу, и первыми, кого увидела, выключив зажигание, были ее родители, сидевшие на деревянных качелях под старыми пеканами. Качели были увиты рождественской гирляндой, и Виви с Шепом окружал ореол праздничного сияния. На Виви был шелковый брючный костюм рыже-золотистого цвета. Пепельные волосы в модной стрижке «паж» взлетали, когда Виви покачивала головой. Шеп ради такого случая надел светло-серые джинсы «Докерс» и рубашку в серо-голубую клетку. Оба за последние два года заметно состарились.
Сидда, не двигаясь с места, наблюдала, как оживленно жестикулирует руками мать. К собственному удивлению, она не узнала человека, сидевшего напротив. Сидда почему-то была уверена, что знает всех и каждого в округе, несмотря на то что вот уже двадцать пять лет не жила здесь. Машин во дворе почти не было: очевидно, большинство гостей разъехались.
Родители явно впервые видели их прокатный автомобиль и не подозревали, кто в нем сидит. Набрав в грудь воздуха, Сидда помолилась Пресвятой Владычице и ее отряду луизианских ангелов и нажала на клаксон.
— Возьми меня за руку и скажи, что я не безумна, — прошептала она Коннору.
— Ты не безумна, и я тебя люблю.
Мать сразу поднялась и направилась к машине, и Сидда вдруг с ужасом поняла, как медленно она движется. И похоже, стала немного ниже, словно съежилась, однако при всем при том выглядит абсолютно здоровой и крепкой. И с каждым ее шагом сердце Сидды билось сильнее.
Когда Виви подошла совсем близко, Сидда опустила стекло.
— Это я, мама, — с трудом выговорила она, и собственный голос показался ей чужим. Она попыталась не чувствовать себя пятилетним ребенком. Хотя бы одиннадцатилетним, и то хорошо…
Мать нагнулась, и Сидда ощутила запах бурбона, смешанный с до боли знакомым ароматом Виви.
— Сидда?! — ахнула та. — Это действительно ты?
Сидда с облегчением поняла, что мать не пьяна, только чуть под хмельком.
— Да, мэм, — прошептала она, — это я.
Виви не сразу ответила, и Сидда испугалась, что она сейчас повернется и уйдет. Но тут Виви сунула два пальца в рот и издала знаменитый лихой свист я-я.
— Ты, сумасшедшая идиотка! Во имя всего святого, как ты тут оказалась?
— Приехала на твой день рождения. Решила рискнуть.
— Святая Матерь Жемчуга! — воскликнула Виви, оборачиваясь к Шепу и неизвестному гостю. — Представляете? Это Сиддали! Мое старшее дитя!
Сидда вышла из машины и попала в объятия матери.
— С днем рождения, мама, — прошептала она.
Женщины немного постояли обнявшись, прежде чем Виви напряглась и отступила.
— Поверить не могу! — нервно бросила она. — Ты психопатка! Я не думала, что ты в самом деле приедешь!
Обогнув машину, она заглянула в противоположное окно.
— А вы кто?
— Коннор Макгилл, миссис Уокер, — широко улыбнулся он.
Виви охнула и, потрясенно всплеснув руками, отпрянула, Сидда затаила дыхание.
— Пресвятой Боженька, — протараторила Виви, шагнув обратно. — Просто невероятно! И что вы тут сидите, мивок? Немедленно вылезайте и дайте как следует взглянуть на вас!
Неловко выпростав длинные ноги из машины, Коннор встал с Виви, казавшейся рядом с ним просто крошечной. Коннор вроде бы ничуть не смущался под ее взглядом. Спокойный, с открытым лицом, он не двигался с места, позволяя себя рассматривать. Виви прижимала руку к груди, словно стараясь умерить стук сердца. Сидда встревожилась, не зная, что выкинет мать. Но Виви только охнула. Раз, другой. Тоненьким девичьим голоском.
И обняла себя за талию порывистым жестом, никогда до этих пор не виденным дочерью. Почему она молчит? Может, ей больно?
Наконец Виви порывисто уперлась кулаками в бедра.
— Сидда, — спросила она, — почему ты не сказала, что Коннор как две капли воды похож на Джимми Стюарта в «Мистер Смит едет в Вашингтон»?
Коннор рассмеялся.
— Ну и ну, — продолжала Виви, протягивая руку любовнику дочери. — Всегда обожала высоких мужчин!
И тут Коннор окончательно потряс Сидду, почтительно поцеловав руку Виви. Поднес к губам и поцеловал! Сидда едва не упала в обморок.
— Очень рад наконец познакомиться, миссис Уокер, — сказал он.
— О, пожалуйста, просто Виви, иначе я начинаю чувствовать себя ужасно старой, — кокетливо запротестовала она.
— Ты и есть старая, детка, — заметил подошедший Шеп Уокер.
— Ах, заткнись, пожалуйста, — засмеялась Виви. — И не смей выдавать моих секретов. Шеп, это Коннор Макгилл. Коннор, познакомьтесь с моим первым мужем, — пошутила она с таким видом, словно в списке числилась целая вереница мужей.
— Шеп Уокер, — представился отец Сидды, протягивая руку.
— Коннор Макгилл, сэр. Рад познакомиться.
На несколько секунд Сидда оказалась вне этого треугольника и сейчас стояла, наблюдая за матерью, наслаждавшейся наиболее предпочтительным соотношением «двое мужчин — одна Виви» и поглощенной любимым, старым как мир видом спорта: боевым флиртом, имеющим цель стравить соперников. Отец, правда, явно ждал от жены то ли знака, то ли прямого разрешения поздороваться с дочерью.
— Повезло вам добраться сюда, тем более что старина ураган еще не унялся, — заметил он.
— В Хьюстоне до сих пор льет дождь, а ветер только что крыши не сносит, — подтвердил Коннор.
— Поэтому мы и опоздали, — вторила Сидда.
— Ураган направлялся к нам, — сообщил Шеп. — Я здорово рад, что он передумал и обрушился на залив.
— Грандиозный старый Мексиканский залив! — воскликнула Виви, беря мужа под руку. — Он поглотил немало ураганов. Справится и с этим. Вы были на заливе, Коннор?
— Нет, никогда. Но Сидда много о нем рассказывала.
После тактичного отказа Коннора окончательно исключить Сидду из общего разговора Виви повернулась к мужу:
— Шеп, ты помнишь Сидду? Наша дочь с влиятельными связями в национальной прессе.
Сидда и Шеп одновременно шагнули друг к другу. Крепко и наскоро обняв дочь, отец прошептал:
— Скучал по тебе, детка. Очень скучал.
Сидда отлично понимала, что мать пристально следит за происходящим. Придется быть начеку. Мама подобна урагану. Такая же свирепость. Такая же красота. И никогда не знаешь, когда он разразится.
— У вас прекрасная усадьба, мистер Уокер, — похвалил Коннор.
— Видели бы вы ее днем! — обрадовался Шеп. — Это поле полно сюрпризов, уж поверьте. А какой у меня рис! Да и лангусты неплохи.
— Господи! Я совсем забыла про гостей! — всполошилась Виви, энергично махая рукой мужчине, с которым беседовала до приезда дочери. — Совсем из ума выжила! Где мои манеры?! Мивый, немедленно иди сюда!
Невысокий жилистый человек лет семидесяти шагнул к машине. Клетчатая бабочка и дорогая сорочка придавали ему вид стареющего жокея.
— Сидда, bebe! — воскликнул он, дружески обнимая ее. — Тинси была права. Ты неотразима.
— Чак! — обрадовалась Сидда. — Какое счастье видеть тебя!
— Вы, должно быть, Коннор, — продолжал Чак, целуя его в щеку на европейский манер. — Я меньшая половинка Тинси. Она просто бредит вами. Добро пожаловать в Торнтон, где греховная южная половина штата соединяется с жадным до покаяния Севером.
Снова обняв Сидду, он пристально всмотрелся в ее лицо и добавил:
— И нос просто шикарный.
— Нос? — удивился Коннор.
— Она снесла половину этого курносого красавца, столкнувшись с трамплином во время первого прыжка, — пояснил Чак. — Счастлив видеть, что он снова вырос.
До чего же чудесно нежиться в объятиях Чака! И вспоминать о той Пасхе, когда он и Тинси помогли сохранить ее семью.
— Дорогой мой, как же мы давно не виделись, — улыбнулась она. — Где Тинси? И остальные я-я?
— Тинси нуждается в отдыхе, чтобы сохранить красоту. Ниси и Каро последовали ее примеру. Я последний из старой гвардии, дорогая, но силы уже не те. Мне тоже пора на покой. Кроме того, я достаточно истощил хозяйское гостеприимство.
— Никогда! И ты это знаешь! — возмутилась Виви.
— Потрясающая вечеринка! — поклялся Чак, целуя Виви. — Еще раз с днем рождения, Виви. Невозможно поверить, что тебе уже тридцать девять. Явно придает новый смысл выражению «неподвластный времени».
Виви засмеялась и тоже поцеловала его.
— Доброй ночи, Чак, — сказал Шеп, обнимая его за плечи. — Спасибо за помощь.
— Доброй ночи, Сидда, Коннор, — кивнул Чак, направляясь к безупречно отреставрированному «бентли». — Сидда, пожалуйста, не стесняйся объяснить своему amoreux, что я не настоящий кейджан. Что поделать, если мне выпало счастье жениться на принцессе!
— Думаю, мне тоже не мешает выспаться, — заявил Шеп, едва отъехал «бентли». — Последнее время я после десяти вечера мало на что гожусь.
— Поразительно, что ты протянул так долго, — поддела Виви.
— Маленькая птичка шепнула, что сегодня вечером нас может ждать сюрприз, — хмыкнул он, едва заметно подмигнув Сидде. — Эти я-я — ужасно болтливый народец!
Сидда быстро чмокнула отца в щеку.
— Доброй ночи, папочка. Я тебя люблю.
— И я, моя горошинка. Очень.
В этот момент откуда-то из-за дома послышались взрывы раскатистого смеха.
— Кто там? — удивилась Сидда. — Еще гости?
— Наша Матерь Жемчуга! — всполошилась Виви. — Едва не забыла! На причале сидит твой дядя Пит с мальчишками. Играют в бурре вот уже невесть сколько времени!
— Бурре? — недоуменно переспросил Коннор.
— Ну да, — подтвердила Виви, вскинув брови. — Пойдемте туда. А вы играете, Коннор?
— О нет, мэм.
Сидда так и приросла к земле, услышав это «мэм». Подобные выражения никогда еще не слетали с губ этого природного янки.
— Сидда только недавно рассказала мне о бурре, — продолжал он. — Я с удовольствием посмотрел бы.
— Коннор настоящий ас в покере, мама, — вставила Сидда. — В каждом театре, где он работает, у него полно приятелей по покеру. Ночами просиживают — что в Нью-Йорке, что в Мэне, что в Сиэтле.
Она знала, что всякий картежник пользовался самыми искренними симпатиями Виви независимо от того, был ли он шулером, мошенником или республиканцем.
— Что может знать Сидда о бурре? — презрительно фыркнула Виви. — Она в жизни не играла.
— Верно, мама, — кивнула Сидда. — Зато рассказала Коннору, какой ты блестящий игрок.
— Да. И клялась, что вы одна из лучших во всем штате, — польстил Коннор.
Виви остановилась и перевела взгляд с дочери на будущего зятя.
— Это вы пытаетесь меня умаслить? — догадалась она с широкой улыбкой. — Ладно, считайте, что я настолько доверчива.
Сидда едва не заплакала, увидев, в какой восторг пришла мать от такой мелочи.
— Ужасно рада, что ты встречаешься с картежником, Сиддали, — похвалила Виви. — Жду не дождусь, когда можно будет отнять у него последние денежки.
Она привела Коннора и Сидду на маленький, выдававшийся в воду причал позади дома Уокеров. Там, в свете двух старых торшеров, от которых отходил длинный оранжевый шнур, исчезавший в маленьком домике для игр, где Сидда когда-то устраивала чай для подруг, стоял карточный стол. На небольшом походном табурете красовалось блюдо с едой. Вокруг стола на складных стульях сидели братья Сидды, Бейлор и Малыш Шеп, ее дядя Пит и кузен Джон Генри Эббот. Из небольшого плеера несся голос Ирмы Томас, поющей блюз. С деревьев, клонившихся над водой, словно ведьмины волосы, свисал седой испанский мох.
Наконец-то она очутилась в самом сердце Луизианы! Сейчас бы поднять занавес, выйти на сцену и объявить: «Это и есть моя родина!»
Но тут не сцена. Ее тянет устроить бестолковую непредсказуемую импровизацию!
Заметив Сидду, игроки, как один, окаменели от изумления. Сидда прекрасно понимала, о чем они думают: «Теперь держись, Сидда и Виви оказались в одном штате! И носи они оружие, наверняка уже схватились бы за пистолеты».
Страшно представить, что им пришлось вынести! Бедняги оказались между молотом и наковальней. События развивались стремительно. Отказ Бейлора представлять Виви в иске против Сидды. Рассылка всем родственникам заверенных нотариусом писем с формальным извещением о лишении старшей дочери наследства. Широко известное (в Торнтоне) увольнение поверенного, много лет представлявшего семью Уокер, за совет хорошенько подумать, прежде чем вычеркивать Сидду из завещания. Многократные попытки Виви добраться до Артура О. Зальцбергера-младшего, издателя «Нью-Йорк таймс», с целью высказать все, что она о нем думает. Отчаянные и бесплодные старания Виви заставить руководство библиотеки округа Гарнет сжечь выпуск и микрофиш номера «Нью-Йорк таймс» с оскорбительным интервью. Последующий отказ от абонемента. И конечно, ее восторг от собственной проделки, когда пришлось восстановить абонемент под вымышленным именем.
Бейлор неизменно сообщал Сидде о каждом новом событии, надеясь, что провинциальная драма маленького городишки искренне рассмешит сестру, но ее осиротевшее сердце болело еще сильнее. Поэтому сейчас было трудно осуждать родственников, не спешивших ее обнять.
К чести Бейлора нужно сказать, что он очнулся первым. Перекрестился, шлепнул картами о стол и вразвалочку подошел к Сидде. Не успела та оглянуться, как он подхватил ее, подбросил, закружил и притворился, будто хочет швырнуть в воду.
— Давай! — загомонили остальные. — Действуй! Ее давно пора немного подмочить! Окрестить в байю!
— Только посмейте! — весело завизжала Сидда.
В последнюю минуту Бейлор остановился, поставил ее на землю и сгреб своими лапищами.
— Ах ты, маленькая хитрюга! Как это ты пробралась сюда без моего ведома?! И никто не известил меня, Великого Стража?! Я думал, твой паспорт конфискован!
— Да уж, за ней нужен глаз да глаз! — вторила Виви.
Повернувшись к Малышу Шепу, так и не поднявшемуся из-за стола, Сидда сказала на «поросячьей латыни»:
— Здравкаствуйка, Шепака-братика.
— Иди сюда, старшая сестричка, и обними меня, — потребовал он. — Думал, что уже никогда тебя не увижу.
Сидда едва не задохнулась в его медвежьих объятиях.
— Господи, какая ты красавица, — шепнул он, гладя ее по голове. — Что за волосы, что за кожа! И как ты ухитряешься выглядеть так здорово?
— Удача? Любовь? Близорукий младший брат? — предположила Сидда.
— Нет, правда, — засмеялся Малыш Шеп. — Здешние женщины недолго цветут, Сидда.
— Покорнейше прошу прощения, — вмешалась Виви.
— Нет, мама, — принялся оправдываться он. — Я имел в виду только свою возрастную группу!
— А вот на этом месте тебе лучше остановиться, сынок, — посоветовал дядя Пит.
— Как ты поживаешь, Шеп? — спросила Сидда.
— Грех жаловаться, сестричка. Разыгрываю сданные карты. Прости, что не отвечал на письма. Жизнь, сама понимаешь.
— Сидда, — улыбнулся дядя Пит, выступив вперед и тоже обняв ее, — рад видеть тебя дома. Давненько не встречались.
Виви предостерегающе кашлянула, и он немедленно обхватил плечи сестры.
— Наша именинница, — тепло объявил он. — Как ты, моя маленькая Вонючка?
Виви, смеясь, прижала руку брата к своему сердцу.
— Пока что это лучшая вечеринка из всех, что у меня были. И все здесь, кроме Лулу.
— Кстати, а где Лулу? — вспомнила Сидда. Они с сестрой почти не общались, а после газетного скандала Лулу вообще исчезла из вида.
— Талула в Париже, — сообщила Виви. — Оставила свой дизайнерский бизнес на партнера и упорхнула во Францию.
— Вернее, упорхнула с французом, — поправил Бейлор.
— Его семья владеет там винодельней, и буквально на днях он получает развод, — добавила Виви.
Сидда взяла Коннора за руку:
— Хочу представить всем вам Коннора Макгилла, моего любимого янки. И кстати, он чертовски хорошо играет в карты.
Коннор громко застонал.
— Нет-нет, она все не так поняла! Спутала с каким-то другим янки — мы все на одно лицо Я не отличу королевы от двойки… я хотел сказать «двух».
— Ну да, как же, — кивнул Бейлор, пожимая ему руку. — Слыхал я о парнях из Мэна. Настоящие головорезы. Все эти долгие ночи и тому подобное. Бери стул, дружище, выпей пивка. Будем рады обчистить тебя… то есть ввести в беспощадный мир луизианского бурре. Мы со старшим братом научились бурре еще в колыбелях, когда сосали бутылочки, сдобренные бурбоном.
— Спятивший идиот, — с наслаждением выговорила Виви. — Это был не бурбон, а табаско!
— Что нужно сделать чужаку, чтобы заслужить глоток пива?
— Не стесняйся, Коннор, — пригласил дядя Пит. — У нас еще остались холодные креветки и жареные лягушачьи ножки.
— Да я лучше поплаваю среди акул байю, — ужаснулся Коннор, открывая бутылку и придвигая стул.
Все засмеялись. Очевидно, им понравился Коннор. Сидда только улыбалась, глядя, как на ее глазах театральный художник, получивший образование в Йеле, превращается в Доброго Старину Коннора.
Он глотнул пива, встал, подошел к Сидде, перегнул ее через руку и без всякой видимой причины, если не считать колдовства байю, запечатлел на губах крепкий влажный поцелуй.
Вся шайка под зорким взглядом Виви радостно завопила, и Сидде все это было как бальзам на душу.
Уводя Сидду в дом, мать сказала:
— Гости почти все съели, но кое-что все-таки осталось. Давай я тебя покормлю.
Пока она возилась на кухне, Сидда вышла во двор и села на качели. Рядом стояли кейджанская плита и несколько столов: должно быть, здесь варили лангустов.
Виви на секунду замерла в дверях: мгновенное колебание, граничащее с застенчивостью. Но это продолжалось какие-то доли секунды, прежде чем она направилась к Сидде и протянула бокал шампанского и глубокую тарелку, до краев наполненную мясом лангустов, молодым картофелем, кукурузными початками и ломтиками намазанного маслом французского хлеба.
— Спасибо, мама, — выдохнула Сидда, только сейчас осознав, как проголодалась.
— Твой отец сам готовил. Я и пальцем не шевельнула. Прости, что так мало осталось. Гости все подмели.
— О, хватит и этого, — заверила Сидда.
— Сможешь есть лангустов на качелях или сядешь за стол?
— Мама, я еще не забыла, как высасывать головы луизианских лангустов, где бы при этом ни сидела.
— Возьми салфетки, — велела Виви, вытаскивая из-за пояса два больших квадрата розового полотна.
Заправив один за воротник блузки, как слюнявчик, а другой подложив под тарелку, Сидда принялась чистить лангуста.
— Не хочешь присоединиться? — спросила она, показывая на свободное место рядом с собой.
— Спасибо за то, что предложила мне сесть на мои собственные качели! — отрезала Виви тоном, значения которого Сидда не поняла, и уселась так близко, что их тела соприкасались. Но при этом смотрела прямо перед собой, держа одну руку за спиной. И Сидда вдруг сообразила, что мать до сих пор ни разу не закурила.
Боясь сказать что-то не то, она молча ела лангуста.
— Восхитительно.
— Слава Богу, луизианские мужчины умеют готовить, — откликнулась Виви.
— Но не так восхитительно, как твое этуфе, конечно.
— Ниси тебе оставила?
— Я и забыла, что у еды может быть такой вкус, — призналась Сидда.
— Тебе вправду понравилось?
— Понравилось?! Мама, то этуфе, что ты послала мне, посрамило самого Поля Прудома! По сравнению с тобой он недостоин быть поваром в дешевой забегаловке!
— Что же, спасибо. Я известна своим этуфе, если помнишь. Училась готовить у Женевьевы Уитмен.
— Спасибо, что послала его в Куино, мама.
— Единственное, что я делала хорошо, — кормила вас, — вздохнула Виви. И что-то в ее голосе поразило Сидду. Она неожиданно для себя догадалась, что мать нервничает не меньше ее.
— Ты делала куда больше хорошего, чем дурного! — выпалила она.
Обе замолчали, не зная, что сказать.
— Ты прекрасно выглядишь, мама. Лучше некуда.
— Это ты изумительно выглядишь. Кажется, ты похудела.
Сидда улыбнулась. Наивысшая похвала в устах матери.
— А вот я поправилась. Это все поднятие тяжестей: наращивает мышцы. И бросила курить. Плюс все эти «сникерсы».
— Ты просто невероятна! А я вот уже сколько лет не могу заставить себя поднимать тяжести! — хмыкнула Сидда.
— Я не выгляжу чересчур толстой? — спросила Виви.
Невозможно сосчитать, сколько раз она задавала дочери этот вопрос. Но теперь Сидде послышался иной смысл, словно на самом деле мать спрашивала: «Не слишком ли я погрузнела? И не похудеть ли мне ради тебя?»
— Нет, мама. Ты не выглядишь толстой. В самый раз. Не слишком много, не слишком мало.
Виви, едва освещенная лунным светом, смотрела куда-то вдаль.
— Твой отец, — сказала она, едва сдерживая слезы, — засадил подсолнечником почти триста акров. Это его второй урожай за сезон. Не хлопок. Не соевые бобы. Подсолнечник. Вот подожди, увидишь все это при свете дня. Он твердит, что приманивает птиц для охоты, но все равно никто не поверит. Триста акров подсолнечника, чтобы приманить пару несчастных голубей? Да в день открытия голубиной охоты он только и делает, что щелкает камерой!
Она глубоко вздохнула.
— Представляешь, Сидда, там настоящий Ван Гог! Думаешь, что знаешь человека, если прожила с ним почти пятьдесят лет, а он вдруг берет и выкидывает такое. И все ради красоты.
Она всхлипнула, но тут же шмыгнула носом и легонько похлопала кончиками пальцев под глазами.
— Ах, эти чертовы мешки!
Она повернулась так, чтобы Сидда могла ясно видеть ее темно-карие глаза, молочно-белую кожу с крапинками веснушек, чуть отвисший подбородок.
— Это мой праздник, — капризно заявила Виви тоненьким голоском непослушной девчонки, — хочу и плачу.
И тут же разразилась смехом. Сидда громко вторила ей. Господи, до чего же хорошо снова смеяться со своей матерью!
— Что заставило тебя сделать это? — вырвалось у Виви. — Сесть на самолет и прилететь в такую даль?
— Лаванда. Это все Лаванда.
Виви отвернулась и, помолчав, спросила:
— Ты ничего не вынула из моего альбома? Ничего не потеряла? Все, что там лежит, — бесценно. Эти сокровища не купить ни за какие деньги.
— Я привезла «Божественные секреты племени я-я» с собой, мама. Хочешь, принесу прямо сейчас?
— Нет, не вставай. Потом.
Но Сидда уже шагала к машине. Когда она открыла дверцу, Виви увидела лицо дочери в свете автомобильных огней. Такая красивая и сосредоточенная. Точно такой же она была в молодости.
Сидда вернулась к качелям, захватив альбом и небольшой сверток в подарочной упаковке, который незаметно сунула в карман полотняного жакета. Первым делом она вручила альбом матери.
— Я взяла его с собой в самолет. Не хотела, чтобы с ним что-то случилось. В своей записке ты просила вернуть его в целости и сохранности.
Виви осмотрела альбом. Осторожно погладила переплет и поднесла руки ко рту.
— Речь шла не об альбоме, — прошептала она.
— Мама, — с улыбкой напомнила Сидда, — ты настоятельно подчеркнула, что закажешь меня, если…
— Я хотела, чтобы ты вернулась ко мне живой и невредимой, — призналась Виви.
— О, мама, — с трудом выговорила Сидда, кладя руку на плечо матери. От той пахло знакомыми духами «Ове», волшебной смесью груш, фиалок, фиалкового корня и ветивера. И под этим запахом таился еще один: природный аромат Виви, исходивший от ее кожи, от самых молекул, из которых состояло ее тело. И в ночном воздухе Луизианы Сидда снова ощущала первый запах, который вдохнула, только появившись на свет.
Лампочка на телефонном столбе в конце подъездной дорожки отбрасывала какой-то старомодный, деревенский свет, сливающийся с огнями рождественской гирлянды, развешанной вокруг качелей. Сидда смотрела на мать и замечала ее стареющую, почти прозрачную, покрытую мелкими морщинками кожу. Морщинками, образовавшимися за много лет стараний скрыть страх очаровательной улыбкой. Видела мужество матери. Ее боль.
И, глядя вместе с ней в темноту полей, где росли сотни подсолнухов, Сидда думала, что никогда не узнает свою мать. Не больше, чем отца, Коннора или себя.
Я упустила что-то важное. Дело не в том, чтобы узнать другого человека или научиться его любить. Вопрос, в сущности, очень прост: насколько нежными мы способны быть? И насколько гостеприимными, чтобы принимать себя и других в свои сердца?
И здесь, во дворе плантации Пекан-Гроув, в сердце Луизианы, еще не испытавшей первого в этом году заморозка, Сиддали Уокер сдалась. Отказалась от необходимости знать. Отказалась от необходимости понять. Просто сидела рядом с матерью и чувствовала силу их совместной хрупкости.
Она вернулась домой без сознания вины.
Виви протянула руку, и Сидда взяла ее. Их соединенные ладони лежали между ними на качелях. Обе одновременно опустили глаза и заметили одинаково белую кожу, форму пальцев и расположение вен, разносящих кровь я-я по их телам.
— О Господи, — вздохнула Виви.
— О Господи, — отозвалась Сидда.
Всего несколько звуков… словно мать и дочь дышали одной грудью. И без слов принялись отталкиваться ногами от земли. Качели стали раскачиваться. Не резко и не высоко. Плавно, едва заметно, как колыбель, заключившая в себя мать и дочь, две разные и равные планеты, летящие сквозь космос осенней ночью.
— Я хочу кое-что подарить тебе, — прошептала Виви, сунув руку в карман брюк.
Сидда вопросительно посмотрела на мать. Та молча вложила что-то в ладонь дочери. Разжав пальцы, Сидда увидела маленькую бархатную коробочку. Внутри оказалось кольцо с бриллиантами, подаренное Виви отцом на шестнадцатилетие.
— Отец дал мне его в ночь моего шестнадцатого дня рождения, — просто объяснила Виви. — Однажды я чуть не потеряла его, но сумела вернуть.
И величественно, как жрица, вынула кольцо и дрожащими, мягкими, покрытыми желтыми старческими пятнами руками надела на палец дочери и поцеловала ее ладонь. Не так, как целуют руки любовника, а как целуют пальчики ребенка, розовые, пухлые и такие хрупкие, что сжимается сердце.
Ощутив влагу материнских слез, Сидда, в свою очередь, поднесла к губам ее руку и прижала к щеке. И обе дружно заплакали. Ни рыданий. Ни всхлипов, только молчаливо текущие по щекам слезы.
— Спасибо, мама, — выдохнула Сидда. — За все божественные секреты, которые ты хранила.
— Секреты? — шмыгнула носом Виви. — О, мивочка! Если ты об альбоме, так это чепуха! Половину всей этой чепухи я уже и не помню! Видела бы те документы, что я тебе не послала! Вот где настоящие секреты!
«Это и есть моя мать. Настоящая мать», — думала Сидда.
— Говорю тебе, — сквозь слезы сказала Виви, — стыд и позор, что «Ванда бьюти» больше не выпускают!
— Да, пригодилось бы таким грешницам, как мы, — согласилась Сидда, — то и дело нарушающим Пятую Заповедь Красоты и Привлекательности.
— «Мои любовные лучи постепенно меркнут. И скоро погаснут совсем».
— «Погаснут в окружении морщин и мешков под глазами, — подхватила Сидда. — Любой девушке встречается немало препятствий в войне за любовь».
— Чертовски верно, — согласилась Виви.
— О’кей. Сейчас моя очередь, — объявила Сидда, доставая из кармана сверток, который поцеловала, прежде чем вручить матери.
Виви сорвала розовую обертку и осторожно вынула крохотный стеклянный пузырек — размером с цветок наперстянки. Сосуд был очень старым, и поверх стекла вилась серебряная сеточка. В центре маленькой завинчивающейся крышки зеленела нефритовая горошинка. Виви нерешительно сняла крышку и поднесла пузырек к носу.
— Это не для духов. Для чего-то другого, верно?
— Верно, мама. Для чего-то другого.
Вив задумчиво склонила голову набок.
— Скажи.
— Это называется слезница. Крохотный кувшинчик для слез. В прежнее время это был один из самых драгоценных подарков, который только мог преподнести один человек другому. Это означало, что он разделяет с другом скорбь, которая свела их вместе.
— О, Сидда! — ахнула Виви. — О, дружище!
— Этот, по-моему, относится к викторианской эпохе. Я нашла его в Лондоне несколько лет назад, обшаривая антикварные магазинчики в поисках реквизита.
— И там твои слезы? — спросила Виви, поднимая пузырек.
— Да, но еще осталось много места.
Виви посмотрела на дочь и подмигнула. По крайней мере той так показалось. А может, смаргивала слезу. Потому что в следующую секунду поднесла слезницу к правому глазу и энергично закивала головой, пытаясь стряхнуть слезы в отверстие.
Сидда принялась хохотать. Виви улыбнулась.
— Над чем это ты смеешься, сумасшедшая дурочка? Я ждала такого подарка всю свою жизнь.
— Знаю, — кивнула Сидда, смеясь и плача одновременно. — Знаю.
Но тут Виви встала с качелей и, по-прежнему держа сосуд под глазом, принялась скакать. Сначала на одной ноге. Потом на другой.
Сообразив, что задумала мать, Сидда тоже поднялась и последовала ее примеру, подпрыгивая и наклоняя голову к сосуду, чтобы уронить туда и свои слезы. Виви, со слезницей в руках, и Сидда, с когда-то заложенным, но возвращенным кольцом на пальце, прыгали и плакали. Прыгали, плакали, смеялись и громко, торжествующе, несвязно вопили. Постороннему наблюдателю показалось бы, что эти женщины исполняют странный ритуальный племенной танец. Ритуальный Танец Матери-Дочери Из Едва Не Погибшего, Но Все Еще Могущественного Племени Божественных я-я. Древний обычай передачи слез и бриллиантов. Бриллиантов и слез.