Сидда стояла на верхней палубе парома, идущего к Бейнс-бридж-Айленд, и смотрела, как исчезает за горизонтом Сиэтл. На юге возвышалась гора Рейнир, охраняющая город подобно гигантскому благосклонному божеству. Повернувшись к западу, Сидда увидела зубчатые пики и сверкающие ледники гор Олимпик, рвущихся к небу с полуострова Олимпик.
Сидда почти не замечала улыбавшихся, сновавших по палубе туристов. Она вспоминала тот день в феврале прошлого года, когда открывавшийся перед ней вид был совсем иным.
И день был тоже другим: холодным, солнечным, будним. Только что вышли восторженные рецензии на «Женщин в лунном сиянии», а гибельное интервью еще не появлялось. Сидда и Коннор сбежали, чтобы отпраздновать успех: захватили Хьюэлин и долго гуляли в Центральном парке, а потом вернулись в квартиру Сидды и откупорили бутылку шампанского. Прямо днем. А когда солнце опустилось совсем низко и в воздухе повеяло февральским холодком, они занялись любовью. Сидда наклонилась над Коннором и понюхала его плечи, как раз в тех местах, где, по словам Марты Грэм, должны были расти крылья. Поднялась повыше, чтобы понюхать его волосы. Густые черные волосы с проседью на висках, мягкие, словно вымытые дождевой водой, как когда-то делала ее бабушка Багги. Его стройное мускулистое тело сейчас, возможно, было сексуальнее, чем в двадцать лет.
Сидда давно потеряла счет любовникам… годы и годы совокуплений, оставивших ее ранимой, чуточку растерянной и опустошенной, особенно по утрам, когда приходилось вставать. У нее было две довольно продолжительных связи, но только с Коннором она чувствовала себя по-настоящему хорошо и ощущала, что ее нежно любят.
После они долго лежали обнаженными, бок о бок, охлаждая разгоряченную кожу. Сидда погрузилась в крепкие теплые объятия их тел и блаженно отдыхала. На какое-то мгновение она умерла старой доброй маленькой смертью, вернее, они умерли одновременно. И тут ее глаза переполнились слезами. Она плакала и плакала. От красоты того, с чем она случайно встретилась. От страха, что случится нечто ужасное, потому что она потеряла бдительность. Плакала из боязни чего-то настолько чудесного, что у нее не хватит храбрости вынести это.
Когда она успокоилась, он поцеловал ее в глаза. И попросил выйти за него замуж.
Она сказала «да».
Много лет назад Сидда решила никогда не выходить замуж. Ни за кого. Никогда. Поклялась, что не повторит ошибок родителей. Не пойдет на то, чему сама была свидетелем в их браке.
Но Коннору сказала «да».
Он положил ладонь на ее живот, на самый пупок, так что, когда она выдыхала, живот упирался в его ладонь. Первым порывом было втянуть живот, чтобы казался более плоским, но энергии на это уже не осталось. Любовь ее измотала.
Наконец они натянули свитера и толстые носки и вышли на маленький балкон ее квартиры на двадцать втором этаже. Сидда захватила старый фотоаппарат, который они установили на штативе, и нажала кнопку автоспуска. Улыбающиеся. С развевающимися на ветру волосами. Не обнявшиеся, но стоящие рядом и держащиеся за руки, как на старых снимках.
Сидда съехала с парома и направилась на запад, к полуострову Олимпик. Через час с лишним езды показались огромные территории «окультуренных лесов», где все деревья вырубались, сжигались, а земли засаживались заново. То и дело мелькали маленькие городки с унылого вида домиками и широкие, как разверстые раны, вырубки с белыми пнями и скрюченными ветками, походившими на человеческие кости.
На белом здании бензозаправки висел большой цветной плакат с изображением трех поколений здоровяков лесорубов и броской надписью: «ИСЧЕЗАЮЩИЕ ВИДЫ. СОХРАНИМ ИХ».
Как-то Сидда едва не оказалась в кювете, чудом не столкнувшись с неуклюжим лесовозом, высоко груженным бревнами. На радиаторе болталась потрепанная пятнистая сова.
Ближе к вечеру Сидда свернула на проселочную дорогу, ведущую к домику Мэй, старой белой бревенчатой хижине постройки тридцатых годов, выстроенной неподалеку от озера Куино, на опушке дождевого леса. С его крыши открывалась панорама озера. Справа расстилались зеленые пространства заливных лугов реки Куино, исчезающей в суровых, покрытых снегом пиках гор Олимпик. Под серым небом серебрилась неподвижная вода, и было так тихо, что Сидда слышала, как гагара садится на поверхность озера.
В домике было темно и уютно. Панели из узловатой сосны излучали золотистое сияние даже в самые хмурые дни. Помещение состояло из кухни, довольно большой спальни и одной гигантской комнаты с бесчисленными окнами и стеклянными дверями, откуда можно было попасть на веранду. Одна из стен была увешана снимками Мэй Соренсон и ее родных. У Сидды потеплело на сердце при виде книг, мягких кресел и паззла с пейзажем Венеции, все еще лежавшего на маленьком угловом столике.
Разгрузив машину, Сидда заварила чай и немедленно пожалела о решении спрятаться от всех. Ее так и подмывало позвонить агенту и объяснить, как ее найти. Черт возьми, почему она не сообразила захватить сотовый! Слишком привыкла всегда быть в курсе событий.
Вынудив себя оставаться на месте и не метаться в поисках телефона, Сидда вспомнила о непонятной коробке, которую сунул ей Коннор в последнюю минуту. Принесла ее из машины и поставила посреди большой комнаты на старый, выцветший, розовый с зеленым коврик, как раз перед стеклянными дверями, ведущими на крышу. Сейчас они были открыты, и с озера в комнату врывался легкий ветерок.
Хьюэлин, с любопытством принюхиваясь, кружила вокруг коробки. Надпись на крышке была сделана почерком Виви. Обратный адрес — Пекан-Гроув. Последовав примеру Хьюэлин, Сидда обошла коробку и уже подумывала было наклониться и тоже ее обнюхать. Эта штука излучает мама-лучи! Облеплена стикерами «Федэкс». Сверху рукой Виви крупно написано «ОСТОРОЖНО. НЕ МЯТЬ».
Сидда нагнулась, подняла коробку и приложила к ней ухо. По крайней мере тиканья не слышно. Весит фунтов двадцать. Ничем не пахнет.
Она поставила коробку на стол и вышла на кухню, где медленно выпила стакан воды. Потом вернулась в большую комнату и снова уставилась на коробку.
Хьюэлин подошла к двери, навострила уши и весело завиляла хвостом, ожидая, пока можно будет выбежать во двор.
Сидда надела купальник, позвала Хьюэлин, и они спустились по грубо вытесанной лестнице к причалу на озере. Осторожно сунула ногу в воду и тут же отдернула. Ну уж нет! Она не героиня! Для южанки это верный инфаркт!
Поэтому Сидда села на причал, лениво наблюдая, как собака весело резвится у воды. Наконец, устав от беготни, кокер растянулся рядом с хозяйкой.
Немного погодя Сидда вернулась в дом, распаковала привезенные с собой книги, от Чехова до «Словаря условных обозначений» Сирло, биографии Клер Бут Люс и труд с многозначительным названием «На пути к браку: трансформация любовных отношений». За книгами последовала одежда: брюки цвета хаки, шорты, полотняные блузки, спортивные штаны и одна широкая мягкая белая ситцевая ночнушка. Вынула талисманы, с которыми не расставалась: перовую подушку, привезенную из дома, снимок в рамке — она и Коннор в день обручения, — потрепанного игрушечного медведя, подаренного Мэй Соренсон перед первым чтением «Женщин в лунном сиянии» в театре, пластиковый пакет с двумя хлопковыми коробочками, выращенными на плантации Пекан-Гроув, и крошечный старый флакончик, купленный в лондонской антикварной лавчонке. Все это она разложила на каминной полке вместе с освященной свечой с изображением святого Иуды и фотографией Пресвятой Девы Гваделупской в окружении роз. Убрала в холодильник итальянскую пасту, яблоки, канталупы, сыр «Гауда» и шампанское, разложила походную кроватку Хьюэлин.
И все это время она старательно обходила коробку. Рано.
Только проснувшись среди ночи и не в силах больше заснуть, Сидда сдалась и перестала сопротивляться искушению. Накинула халат, разрисованный пуделями и розами, эксцентрическое одеяние, сшитое Уэйдом Коненом из шенилевого постельного покрывала пятидесятых, в котором чувствовала себя кем-то вроде Люсиль Болл, сидящей на игле.
Пошел дождь, и сильно похолодало. Август в северо-западных районах все равно что ноябрь в Луизиане.
Хьюэлин проскользнула за ней из спальни в большую комнату. Сидда немного постояла на месте, прежде чем подтянуть висевшую над столом лампу ближе к столешнице, сесть и открыть коробку.
Внутри оказался объемистый толстый пластиковый мешок для мусора, старательно запечатанный скотчем. К мешку был прилеплен конверт с именем Сидды.
В конверте лежало письмо, написанное не на особой бумаге с монограммами Виви, а на бланке «Гарнет бэнк энд траст компани», которые всегда лежали рядом с телефоном на кухне. Казалось, записку набросали впопыхах и оторвали от общей стопки, прежде чем Виви успела передумать.
«Плантация Пекан-Гроув
Торнтон, Луизиана.
15 августа 1993 г.
5.30 утра
Сиддали!
Господи Боже, детка! То есть с чего это ты «не знаешь, как любить»? Воображаешь, будто кто-то из нас знает? Думаешь, кому-нибудь удалось бы сделать что-то, если бы все ждали, пока узнают, как именно нужно любить? Рождались бы дети, готовились обеды, собирался урожай хлопка, писались книги, или что там еще, черт возьми? Считаешь, будто люди вообще вставали бы с постелей, если бы ждали, пока поймут, как именно нужно любить?
Ты слишком часто советуешься с психоаналитиком. Или слишком редко. Одному Господу известно, как нужно любить, дурочка. Все остальные — просто хорошие актеры.
Забудь о любви. Вспомни о хороших манерах.
Виви Эббот Уокер.
P.S. Решила послать кое-какие свидетельства существования я-я. Попробуй только потерять альбом или продать в «Нью-Йорк таймс», и я тебя закажу.
Желаю получить его в целости, сохранности и безупречном состоянии.
P.P.S. Не думай, будто это означает, что я выдаю тебе все свои секреты. Всего тебе никогда не узнать».
Сидда сунула письмо в конверт, словно пытаясь удержать рвущиеся наружу вопросительные и восклицательные знаки и кавычки, и обратилась к пластиковому мешку. Оттуда на свет божий появился большой, переплетенный в коричневую кожу альбом с вырезками, битком набитый бумагами и всякой всячиной, время от времени вылетавшей наружу. Корешок растрескался, а кожа поцарапалась. Похоже, альбом разбирали по листочку, вкладывали новые страницы, переплетали вновь, и теперь переплет с трудом вмещал все добавления. Обрез был позолочен, а в нижнем правом углу красовалось выведенное золотом имя Виви Уокер.
Первым делом Сидда понюхала кожу. Потом прижала альбом к груди. И, сама не понимая почему, вдруг осознала, что необходимо немедленно зажечь свечу.
Поэтому она принесла церковные свечи, зажгла и поставила по обе стороны альбома. И несколько минут смотрела на крошечные огоньки, прежде чем поднять крышку. На первой странице коричневатой плотной бумаги было крупно начертано детским неустойчивым почерком: «Божественные секреты племени я-я».
Сидда улыбнулась такой напыщенности. Совершенно в духе я-я!
Еще раз погладив шершавую кожу, она вдруг смутно припомнила, что видела альбом в детстве. Тогда ей запретили к нему прикасаться. Кажется, мама держала его на верхней полке одного из гардеробов, рядом с зимними шляпами.
Осторожно, боясь порвать старую бумагу, Сидда развернула альбом, и первое, что бросилось в глаза, снимок матери — на пляже вместе с остальными я-я и двумя мальчиками-подростками. Мать сидела на плече темноволосого парнишки, чье лицо сияло счастьем. Мать восторженно улыбалась.
Интересно, сколько ей здесь? Пятнадцать? Шестнадцать? Ни единой морщинки, светлые волосы вьются, глаза кокетливо сверкают.
Сиддо вдруг поняла, что тоже улыбается.
Ей хотелось забраться в альбом, как голодному ребенку в холодильник, и схватить все, что попадется под руку. От неутоленного желания, смешанного с возбуждением соглядатая и любопытством драматурга, кружилась голова. Руки дрожали при виде лежащего на столе рога изобилия: ключ к разгадке, свидетельства жизни матери до появления детей.
«Просто смехотворно, — подумала Сидда. — Успокойся. Ведешь себя, как археолог, раскопавший подлинное сокровище среди артефактов. И помни о необходимости дышать».
Она отнесла альбом к большому мягкому, обитому мебельным ситцем креслу для чтения с широко расставленными подлокотниками, чтобы можно было сидеть, перекинув через них ноги, и устроилась поудобнее. Хьюэлин тут же улеглась рядом. Сидда прикрыла ноги пледом и принялась за альбом всерьез. Сначала она всего лишь перелистывала страницы. Просто так, беспорядочно, вслепую… что давалось с большим трудом.
И хотя Виви старалась придерживаться хронологии, все же время от времени на страницах попадались вырезки или вещицы, явно засунутые туда впопыхах. Так, например, Сидде попался снимок Виви и остальных я-я, уже беременных, в картинных позах на берегу ручья, а рядом оказалась газетная вырезка, гласившая:
Мисс Виви Эббот, дочь мистера и миссис Тейлор С. Эббот, приехала на каникулы из Старого Миссисипи. Недавно мисс Эббот удостоилась звания самой популярной девушки в студенческом кампусе. Она пробудет дома неделю, прежде чем вернуться в Оксфорд, штат Миссисипи.
Несколько минут Сидда уделила снимку. Виви, Каро, Тинси и Ниси в купальниках, обтянувших заметно увеличившиеся животы.
Лица, на которых Сидда искала ключи к разгадке мира с тех пор, как научилась ходить. Изучала, какие платья, фильмы, прически, рестораны и люди были «я-я-да» (иначе говоря, приемлемые), а какие — «я-я-нет» (убогие).
Часто бывало и такое, что эти слова просто слетали с губ по собственной воле. Как-то вечером они с Коннором были приглашены на исключительно бессмысленное представление, где приходилось смотреть сразу двадцать семь телевизоров, наблюдать, как подожженные кусочки сахара летят в груды кукол Барби, и тому подобные убогие трюки людей, претендующих на талантливое и творческое видение мира.
— Решительно «я-я-нет», — вырвалось у Сидды. Временами я-я словно высказывали через нее собственное мнение, несмотря на все барьеры, которые она пыталась поставить между собой и этим сборищем.
Она положила альбом на колени.
«Почему я так зациклилась на матери и я-я?
Потому что мне их не хватает.
Потому что они мне нужны.
Потому что я их люблю».
Сидда наткнулась на засушенные, крошащиеся букетики, когда-то украшавшие корсажи. Рядом с одним было написано: «Котильон с Джеком. На мне было желтое платье».
В сгиб той же страницы была засунута пожелтевшая, написанная от руки квитанция из ломбарда. Интересно, что закладывала мать? Невозможно представить ее в лавке ростовщика.
Она нашла билеты в кино, стоившие всего пятнадцать центов. Крышечки от бутылок кока-колы, старое долговое обязательство, гласившее: «Три массажа спины», — но никакого указания на то, чья спина участвовала в сделке. Одна страница открылась сама собой на голубых с белым благодарственных письмах за поддержку футбольной команды и победу в теннисном матче от торнтонской средней школы, датированных 1941, 1943 и 1944 годами. По какой-то причине сорок второй был пропущен. Интересно, что тогда случилось?
Куча бесчисленных моментальных снимков тридцатых, сороковых, пятидесятых и шестидесятых. Многие выцвели от времени. Сидда вдруг сообразила, что ни разу не наткнулась на фото отца, но удивилась и растрогалась, увидев маленькое стихотворение, которое написала в детстве. Листок был аккуратно сложен и спрятан в конверт, на котором было выведено: «Я-Я ОТ БОГЕМНОЙ ДЕВЧОНКИ».
Под руку попалась складная картонная рамка, в которую был вставлен снимок Виви, Тинси и Женевьевы, матери Тинси. Женевьева, как всегда, казалась ослепительной, в стиле Дженнифер Джонс.
Множество напечатанных и гравированных приглашений на танцы, обеды, балы и файф-о-клоки.
Особенно Сидде понравились приглашения на домашние вечеринки — вроде той карточки, что просто сообщала:
Мистер и миссис Ньютон Уитмен.
Принимают дома.
Вторник, двадцать девятого июня тысяча девятьсот сорок третьего года.
С восьми до одиннадцати.
На этом приглашении Виви собственноручно нацарапала: «Надевала абрикосовый гипюр».
Тут же лежал снимок ослепительно красивого молодого человека в мундире военного летчика времен Второй мировой. Кроме него, было еще много фотографий мужчин в мундирах, но именно эта привлекла внимание Сидды. Может, это брат Тинси?
Россыпь бальных карточек, исписанных именами джентльменов. О многих Сидда слышала. Некоторых, уроженцев Торнтона, даже знала. Из альбома вылетели пожелтевшие оттиски с мимеографа. Лекции курса с заманчивым названием «Как стать умной и обаятельной». Она нашла несколько изображений святых, красный ветеранский мак и вырезку из «Торнтон монитор». Той страницы, где объявления расположены по рубрикам. Благодарность святому Иуде за «дарованные милости».
При виде такого богатства воображение Сидды разыгралось вовсю. Наконец-то она смогла почувствовать жизнь, скрытую в старых сувенирах. На какой-то момент нахлынула горячая благодарность Виви, приславшей альбом. Сидда почти стыдилась этого изобилия. И сейчас ей хотелось плакать при мысли о том, каким опасностям подвергался альбом, путешествуя по всей стране в самолетах и грузовиках.
«Мама рассталась с «Божественными секретами», потому что я ее попросила».
Наверное, именно поэтому ей и хочется плакать. Не только потому, что альбом мог пропасть. «Просто мама, намеренно или нет, позволила себе стать чересчур для меня уязвимой».
Сидда вернулась к снимку беременных я-я, позирующих на берегу ручья, вгляделась в веселые лица. Женщины смеялись, и чем дольше Сидда рассматривала фотографию, тем яснее слышала голоса. Такие разные. Она изучала позы, купальники, руки, волосы, шляпы каждой женщины. И наконец закрыла глаза. Если Господь скрывает детали, может, и мы тоже следуем его примеру?
Она глубоко вдохнула, задержала на некоторое время дыхание. Глаза оставались закрытыми, но Сидда не спала.