Одиннадцать часов утра застали меня в мощеном переулке, по пути к магазину Джона и Стини. Фургон качнуло на неровной дороге, и в зеркале заднего вида мелькнуло лицо незнакомца. Я остановил машину, развернул зеркало и рассмотрел свое отражение. Мужчина трехдневной давности бесследно исчез, а вместо него появилось какое-то неведомое, беспокойное существо. Бессонные ночи и постоянное пьянство взяли свое. Все мое беспутство проступило на лице. Может, у Розы и Леса найдется какая-нибудь косметика, которая хоть немного поможет преобразиться. Я пригладил волосы, надел темные очки и попытался улыбнуться – один, два, три раза. Я сам себя испугал.

Книжный магазин Стини Стивенсона когда-то был скоплением конюшен и флигелей, которые Стини и Джон купили двадцать лет назад и превратили в лабиринт из комнаток без окон. Некоторые открыты для посетителей, другие годами заперты, и в их непроглядной тьме царствуют пауки и короеды.

Внутри висела обычная для таких магазинов дымка. У двери книжный шкаф, наполовину заполненный плесневеющими дешевыми изданиями в бумажных обложках. Два кота слонялись среди отсыревших картонных ящиков с книгами, составленных вдоль стены для сортировки. Покопавшись в ящике, я выудил отбракованную домашнюю Библию. На титульном листе красовалось генеалогическое древо, с рождениями, свадьбами и смертями, аккуратно вписанными круглым каллиграфическим почерком. Между строк читалось: «Смерть приходит к каждому из нас. Пожалуйста, помни меня». Я бросил книгу на место. Большой рыжий кот потерся о мою ногу. Я погладил его и почесал за ушком. Он замурлыкал и перевернулся на спину, выгибаясь от удовольствия. Я поласкал пальцами шерсть на его животе, и тут он вцепился в меня, глубоко вонзил когти в руку и оставил на ней кровавые царапины.

– Эй, жулик!

Он вскочил и неспешно удалился, вытянув хвост трубой и демонстрируя свою задницу. Когда же я научусь не доверять кому попало?

На двери звякнул колокольчик, когда я вошел в мрачноватый, сырой, как поганка, магазин. За высоченным стеллажом с книгами, напоминающим манхэттенский небоскреб, я с трудом разглядел лысину Джона, работающего за письменным столом. В пепельнице, рядом с бутылочкой вишневой микстуры от кашля, дымилась зажженная сигарета. Сидящий напротив Джона пожилой посетитель тяжело поднялся со стула и вышел. Он задел меня рукавом и тихо прошептал «Извините», но я уже отвернулся и не успел заметить его лица.

– Привет, Джон, как твои фокусы?

– Прекрасно.

Черный кот запрыгнул на стол и вытаращил на меня зеленые глаза.

– Стини здесь?

– Нет. Он говорил, что ты зайдешь. – Ленивый голос Джона показался мне неестественно громким. Одновременно он что-то писал в блокноте. – Просил передать, что сам свяжется с тобой.

Никто не знал, на какой почве поссорились Стини и Джон. Скорее всего на религиозной: Стини – стойкий приверженец пресвитерианской шотландской церкви, а Джон торгует из-под полы запрещенной порнографической литературой. Никто никогда не видел, чтобы они разговаривали друг с другом. Бизнес они ведут посредством записок и посланий через третьих лиц, которые начинаются так: «Скажи моему брату, что…» Джон вырвал страницу из блокнота и протянул мне. «Он сзади, за секцией путешествий». Я поблагодарил его кивком головы.

– Ну тогда передай, что я заглядывал. Зайду попозже.

Громко хлопнув дверью, чтобы снова зазвенел колокольчик, я как можно тише прошел за большой стеллаж, разделяющий магазин на две части. Одинокий покупатель оторвался от книги и проводил меня взглядом. Стини сидел на нижней ступени лестницы с томом мемуаров сэра Ричарда Бертона. У ног его лежала стопка путеводителей по историческим местам.

– Стини, – шепнул я, и сэр Ричард упал на пол.

– Рильке. – Он попытался скрыть смущение, потянувшись за книгой. – Давно не виделись.

Стопка путеводителей накренилась и сползла на пол, из книжек высунулись карты-вкладыши.

– Да, со вчерашнего вечера.

Стини наклонился и выровнял стопку. Попробовал было засмеяться, но не вышло.

– Да уж, давно это было.

– Ты показался мне каким-то странным, когда уходил вчера. Вот я и решил зайти узнать, как поживаешь.

– Нормально поживаю, Рильке. Занят, как всегда. Много привозят, мало покупают… как обычно. В наши дни и монету непросто в оборот пустить. Не то что раньше, когда мы только начинали, да? – Темп его речи убыстрился вдвое.

– Да, времена меняются. Надо бы поболтать, найдешь для меня минутку?

Он встал, пытаясь заглянуть мне в глаза, потом снова сел, справа от меня.

– Я бы с радостью, но мне уже пора бежать на оценку. Поговори с Джоном, он любит потрепаться. – Он понизил голос: – Никогда не понимает, что нужно держать язык за зубами.

– Просто мне хотелось бы узнать кое-что конкретное.

Он повернулся, чтобы уходить.

– Давай, может, в другой раз?

– Я работаю в доме Маккиндлесса.

– В чьем?

– Не прикидывайся дурачком, Стини.

Он посмотрел мне в глаза.

– Ты работаешь в чьем-то доме. Ну и что?

– И нахожу там странные вещицы.

– А я при чем?

Я решил блефовать.

– Думаю, ты сам прекрасно знаешь.

Стини прислонился к лестнице и закрыл глаза.

– Зло людское живет долго.

Он еще постоял, потом взял ключи.

– Пошли.

Ключ легко вошел в смазанный замок. Я вошел за ним в потайную дверь в самом конце магазина и подождал, пока он закроет ее за нами. Я очутился в полной темноте и вытянул вперед руку, чтобы сохранить равновесие. Потом Стини щелкнул выключателем, и пыльная полоска флуоресцентного света развеяла мрак. Мы стояли наверху узкой каменной лестницы.

– Пошли.

Три лестничных пролета вели вниз, к пахнущему плесенью погребу. Стало прохладно. Влажный холод поднимался от цементного пола, пробивался сквозь ботинки и доходил до самого живота, по пути превращаясь в страх. Я сказал:

– А почему бы нам не посидеть в моем фургоне? Там нас никто не потревожит. Я включу печку, и ты расскажешь мне все в тепле и уюте?

– Нет, я хочу тебе что-то показать.

Мы миновали ряды металлических книжных полок и дошли до второй закрытой комнаты. Болотный запах усилился. Свет мигал и дергался, как нетерпеливый аварийный сигнал. Сначала я подумал, что эта комната и есть конечный пункт нашего путешествия. Казалось, она никуда больше не ведет, но Стини все шел и шел какими-то тропками среди книг и коробок. Порой нам приходилось протискиваться боком, перескакивать через кривые стопки разнообразных томов. Мы переходили из комнаты в комнату, и они становились все более запущенными, уже не имели дверей, сливаясь в один длинный коридор из грубых кирпичных стен. Мне показалось, что мы спускаемся вниз и идем уже чуть ли не под какой-то рекой, потому что воздух сильно отдавал тиной. Стало совсем темно, и я подумал, что мы почти пришли, но Стини взял с полки фонарик, включил его и шепнул:

– Сюда.

Я смахнул с лица тягучую, мягкую паутину и пошел за ним. В этой дыре мой костюм превратился в черт знает что.

– Стини, дружище, знаешь, как раньше говорили на войне? «А ты уверен, что твой поход действительно необходим?» Как ты думаешь? Может, мне зайти завтра, когда ты сам найдешь то, что ищешь? Встретимся в «Орландо», обсудим все за чашечкой капуччино и булкой с беконом. Что скажешь?

– Уже немного осталось.

В дальнем углу что-то зашуршало, и я понял, отчего у Стини так много котов. Тут фонарь осветил длинную конструкцию в конце комнаты. Тень среди теней. Я прищурился, стараясь сообразить, что это такое. Деревянные рейки, подпорки… Крутая деревянная лестница.

– Господи. – Мой и так не крепкий боевой дух упал окончательно. – Стини, ты ведь знаешь, что я не переношу высоту.

– Да? Я не знал.

– Нет, знал. Я же говорил тебе, когда мы ездили на сельскую распродажу, в сторону Боулинга. Разве не помнишь, как ты стаскивал с чердака ящики за меня?

– Так это сто лет назад было. Ты до сих пор не избавился от этой своей фобии?

– Да вот что-то никак. У меня наверху кружится голова. Это моя единственная слабость, если не считать пристрастия к алкоголю.

– Сосредоточься и доверься Богу. Смотри! – Он посветил фонариком наверх, в черную дыру, нависающую над нами, словно воронье гнездо на трехэтажной высоте. – Ступени крутые, но прочные. Просто лезь себе вперед и не смотри вниз. Я пойду первым. Если нужно будет отдохнуть, крикни, и мы остановимся.

– Стини. – Я накрыл его руку своей. – Я шел за тобой через весь этот кишащий крысами подвал. Я не задавал тебе вопросов, кроме тех, что задал в самом начале. Дай передохнуть, а? Спусти сам по лестнице то, что хотел мне показать.

Он повернул ко мне лицо:

– Ты что, не догадываешься?

Он просто направил мой же блеф против меня.

– Догадываюсь, – как можно увереннее сказал я, – но не понимаю, зачем мне туда лезть.

Улыбка Стини в темноте показалась мне зловещей. Мы с ним оба – менялы и умеем настоять на своем. Мы зарабатываем на жизнь игрой, и никто не привык первым показывать карты.

– Тут вопрос в размере. Боюсь, я могу предложить тебе лестницу или ничего.

Я замялся. Меня раздирали любопытство и страх не выдержать такого подъема. Я посмотрел наверх и, покачиваясь на подушечках ступней, ощутил знакомый звон в ушах. На кой черт мне все это нужно?

Возможно, если бы в эту минуту Стини не отрыл рта, все обернулось бы совсем иначе. Мы бы постояли под паутиной, потом я бы похлопал его по спине и предложил выпить пива. Быть может, и рассказал бы ему за кружкой о чудесах библиотеки Маккиндлесса, а он бы глубокомысленно покивал. Но это «быть может». Как только он заговорил, участь моя была решена.

– Раз не твое это дело, зачем тогда суешь нос, куда не просят? Меньше говоришь, меньше согрешишь.

Я на октаву понизил голос:

– Веди меня, Макдафф. Что не убьет нас, то сделает сильнее.

Стини развернулся, ухватился за поручни и стал подниматься.

Я как-то читал мемуары одного астронавта. В детстве, сидя по-турецки перед подрагивающим черно-белым экраном телевизора, он однажды увидел передачу про первую высадку на Луну. Нил Армстронг тогда произнес: «Хьюстон, здесь так спокойно. Орел прилунился». Эта сцена покорила нашего героя. Он посвятил себя изучению космоса. Вместо того чтобы, как многие, с возрастом переболеть этим увлечением, он все глубже погружался в свою мечту. В восемнадцать поступил летчиком палубной авиации в военно-морской флот. Накручивал виражи в воздухе и стремительно рассекал облака, желая взлететь все выше и выше. Казалось, он мог, при необходимости, посадить самолет на десятицентовую монету. Внутри авианосца было очень тесно. Парням приходилось спать на койках по очереди. После каждой вахты ему приходилось ложиться на простыню, воняющую потом какого-нибудь жирного, прыщавого лейтенанта. Только в небе он был свободен. Пока его приятели убивали время за шашками и картами, наш герой оттачивал зрение, изучая учебники. Во время долгих ночных вахт бродил по палубе и созерцал звезды. После службы он поступил в Калифорнийский университет и окончил его магистром, с дипломом авиационного инженера. Он стал летчиком-испытателем. Носился над пустыней со сверхзвуковым грохотом, и от перегрузок его лицо стягивалось к затылку, а руки прилипали к груди. Наконец, через двадцать лет после того гигантского шага его взяли астронавтом в НАСА. Настал тот час, когда, облаченный в скафандр, со шлемом в одной руке, а другой махая глазеющей толпе, он взобрался в кабину и приготовился к взлету. Уже через пятнадцать минут после выхода за пределы земной атмосферы его скрутило страшной рвотой. Битый час его тошнило, и он был абсолютно ни на что не способен. Это всегда неприятно, но в невесомости… Однако наш герой так просто не сдался. Так же, как и страдающий морской болезнью адмирал Нельсон, он старался не обращать внимания на неприятности и продолжал выполнять одно задание за другим, всякий раз мучаясь рвотой. Сотни оставшихся после него герметически запакованных пакетов до сих пор вращаются вокруг Луны. Взбираясь по лестнице вслед за Стини, я пытался следовать примеру отважного астронавта.

Ступени поднимались практически вертикально. Мне казалось, что с каждым шагом земное притяжение усиливается, а давление жмет мне на макушку. Потом почудилось, будто ступени под ногами становятся мягкими и движутся. Когда мы оказались на приличной высоте, я стал покачиваться. Началось все с головы и плеч. Они стали наклоняться то вправо то влево, и это были еще более-менее элегантные движения. Так могла бы покачиваться старушка – божий одуванчик, услышав старую мелодию по радио. Но вскоре и торс мой пустился в пляс, и сразу за ним бедра, а в глазах зарябило, и мне показалось, что я сейчас поплыву. Я вцепился в перила, тряхнул головой и сосредоточил взгляд на ступеньке передо мной. Так вот в чем была главная трудность астронавта. Ему было не на чем сфокусировать взгляд. Там не было зафиксированных предметов. О нет, не стоит об этом думать. Мне есть на что смотреть. Эти ступени по прочности не уступают побережью Файфа. Ухватившись за перила, я не сводил глаз со стоптанных каблуков Стини. Меня перестало качать, и звон в ушах прекратился. Воздух наверху был влажным и разреженным. Мне стало намного легче. Теперь справлюсь. Я зашагал увереннее. Неужели тот парень-астронавт ничего не мог придумать? Свежий воздух наполнил легкие, я кашлянул. Как только доберемся наверх, сразу покурю.

Лестница закончилась люком. Стини откинул крышку, влез в отверстие и протянул мне руку. Я был уже порядком измотан и рад, что мы наконец добрались. Ныли икры ног. Я ухватился за протянутую руку, но вместо ожидаемой поддержки получил быстрый и жесткий удар в плечо.

Воздух вокруг меня сотрясся, волосы разлетелись, а живот свело от неожиданного шока. Я попытался собраться, но помешала паника. Однако мои рефлексы оказались проворнее, чем у него. Левой рукой я вцепился в перила, а правой схватил запястье Стини и потянул вниз. От ужаса он вытаращил глаза. Я тянул его, пока он не ахнул, теряя равновесие. Когда его лицо приблизилось к моему и на меня пахнуло луком из его рта, я изо всех сил стукнул его лбом в нос. Послышался хруст. Я втолкнул его на чердак и поднялся сам.

– Господи, Стини, твою мать, твою, блин, мать. – Я пытался успокоиться и не мог. – Боже мой, еб твою мать, да что за… что за твою мать… – А ведь я всегда гордился своим словарным запасом. – Какого х… что это… все, твою мать, значит?

Если знаешь, как правильно бить головой, противнику достается намного больше, чем тебе, но я давно не практиковался, и перед глазами у меня все стало красным… Но я все равно намного легче отделался, чем Стини. Тот лежал на боку, из носа текла кровь. Я хотел дать ему носовой платок, но вспомнил, что он только что чуть не убил меня, и вместо платка два раза пнул его в бок. Его тело сотрясалось от рыданий. Стараясь унять боль, я ходил по комнате, словно боксер, – потряхивал головой, сжимал руками виски, старался осознать произошедшее. Потом кое-что вспомнил, подошел к его дрожащему телу и перевернул его на спину. Стини хныкнул. Я опять пнул его и пригрозил:

– Заткнись или еще получишь. – Потом залез к нему в карман и достал ключи.

Мы сидели друг напротив друга, прислонившись к противоположным стенам чердака. Стини снял свитер и прижал его к лицу, пытаясь остановить кровь. Глаза его блестели. Я разбил ему нос. Он очень страдал, но я знал, что скоро боль немного утихнет, станет тупой и ноющей. Слишком скоро. Я осмотрел свой костюм. Он был в грязи, на пиджаке длинный кровавый подтек от лацкана до самого края.

– Господи, мать твою. Ну ты и урод.

Я еще раз пнул его. Стини всхлипнул и отполз на безопасное расстояние. Я скрутил две папиросы и протянул ему одну.

Мы с минуту курили в тишине. Где-то далеко ветер качал деревья, но там, где мы сидели, не было и намека на ветер. Обычно после шока советуют глубоко вздохнуть. Неплохой совет. Я глубоко втянул в себя дым, до отказа заполнив им легкие. Слегка закружилась голова и захотелось пить.

– Тут есть вода где-нибудь?

Стини молча покачал головой, все еще прикрывая лицо свитером.

– Ты собираешься мне объяснять, что все это значит?

Он сидел, не шевелясь.

– Твою мать, Стини, я ведь могу убить тебя прямо сейчас, и ни один суд не признает меня виновным.

Стини наконец заговорил, его голос хлюпал от мешавших ему слез и крови.

– Там было бы твое слово против моего.

– Ты, кажется, не понял. Ты бы валялся тут под лестницей и уже ничего бы не смог сказать.

Стини снова прижал свитер к лицу и принялся раскачиваться из стороны в сторону.

– О господи! – Я встал и заходил по комнате. – Пошел ты на хер. – В комнате не было мебели, зато повсюду валялись какие-то бумаги. Я машинально нагнулся и поднял с пыльного пола один листок.

Когда Господь Иисус Христос ступал по земле Иерусалимской,

Он видел порок, царящий вокруг. Мужчины открыто держались за руки и целовались, некоторые облачены были в женские одежды. Были и сборища порочных лесбиянок, разряженных, как мужчины, и они, не стыдясь, миловались друге другом.

Непотребство!

Даже детям приходилось принимать в этом участие или же наблюдать эти неестественные

ИЗВРАЩЕНИЯ!

Увидев всю эту мерзость, человеколюбивый Господь был вынужден поручить праведным изгонять извращенцев из города, а также убивать и уничтожать их любыми способами.

ЛЕСБИЯНКИ – женщины, ненавидящие и стремящиеся подорвать мужское главенство.

Они стремятся использовать любую возможность, дабы совратить праведных женщин и приобщить к дьявольскому сексу.

Своим нездоровым собачьим сексом Лесбиянки соблазняют жен, дочерей, неразумных младенцев и тварей живых.

Лесбиянки охвачены похотью, но не способны любить, у них стыда нет и чувства вины.

Лесбиянок называют также другими негодными именами:

кобла и кобел, мужланка, мужичка, фифа, бутч, дайк, сафичка, фам, розовая карга, сафическая приматка, бычиха, сука, ведьма, пиздососка, мандолизка и др.

Праведным разрешается унижать и обзывать безумных лесбиянок, а также и гомосексуалистов.

УНИЧТОЖЬ их дурной, пагубный, наркозависимый и ВИЧ-инфицированный стиль жизни.

Только СМЕРТЬ сможет избавить человечество от этой чумы.

Я уронил листок и повернулся к Стини. Он слегка улыбнулся. Я поднял другой листок.

Гомосексуалисты берут в рот член и пьют сперму в 100 % своих половых актов. В сперме содержатся те же элементы, что и в крови, а это значит, что пить сперму – все равно, что пить кровь!

ВАМПИРЫ!

Сперма всасывается в стенки анального отверстия и смешивается с кровью, и это вызывает у них еще большее привыкание!

50 % всех случаев сифилиса у мужчин – вина гомосексуалистов.

Около 67–80 % пидаров лижут или проникают языком в анус другого мужчины, то есть они едят фекалии. Они называют это предварительным сексуальным угощением. 33 % процента геев позволяют себе ТЫКАНИЕ, то есть введение пальцев, а порой и рук целиком, в прямую кишку другого мужчины. Они мочатся друг на друга, называя это ЗОЛОТЫМ ДУШЕМ, и доставляют друг другу физические муки – эти случаи вдвое участились начиная с 1940-х годов, а тыканье увеличилось просто астрономически.

17 % геев едят и/или натираются фекалиями партнера.

12 % ставят себе либо партнеру клизмы.

КАЖДЫЙ ГОД

среднестатистический гей занимается оральным сексом с разными мужчинами, а их бывает от 20 до 106 человек, он глотает сперму около 50 раз, около 72 раз занимается сексом в задний проход и пробует фекалии 23 мужчин.

Большинство сексуальных контактов у них случается в состоянии алкогольного опьянения или под воздействием наркотиков во время ОРГИЙ.

В сексуальные игры геев обязательно входят: минет, золотой душ и тыканье.

Гомосексуалисты – это 3–4 % всех больных гонореей и 60 % сифилисом, причем 17 % клинические. А ведь они составляют лишь 1–2 % всего населения. От 25 до 33 % геев – алкоголики.

Я разворошил ботинком кучку разбросанных по полу листов. Со всех этих разрозненных листовок на меня глядела ненависть.

Стини валялся на полу, победоносно улыбаясь.

Я невольно прошептал:

– Да ты сумасшедший.

Он выглядел утомленным.

– Нет, я не сумасшедший. – В голосе его появились железные и нравоучительные нотки. Он принялся проповедовать: – Содом и Гоморра и примыкающие к ним города вверглись в пучину порока, их жители возжелали запретной плоти. Участь этих городов послужила примером праведного гнева божьего, и теперь они горят в вечном огне. Ты обязан покаяться, Рильке. Конечно, тебе не стоит и мечтать о том, чтобы восседать одесную Господа, но с помощью хорошего покаяния, возможно, тебе удастся смягчить Его гнев. Иначе гореть тебе вечным пламенем в аду.

– Спасибо за совет.

Я и раньше знал о пресвитерианском немилосердном Боге, которому поклонялся Стини, но не придавал этому особенного значения, а тем более не подозревал, что один из его апостолов когда-нибудь кинется на меня. Меня настигла фетва гомофоба. Стини продолжал свою проповедь:

– Месть в руках моих, говорит Господь. – Жестокость Ветхого Завета дополнялась нашим с ним общим акцентом Западного побережья. – Библия говорит нам: если мужчина ложится с мужчиной, как с женщиной, оба они вызывают отвращение! – Бомбы к сбросу. – Такие достойны смерти, да умоются они собственной кровью. Они согрешили, и потому я ненавижу их. Ты должен пасть на колени и молить Господа о прощении!

– Ты, кажется, говорил, что покажешь мне здесь что-то про Маккиндлесса.

Стини молча смотрел в одну точку, высоко на стене. Я старался говорить сурово:

– Ты что, хочешь пополнить ряды мучеников?

Он потряс головой.

– Ты говоришь как папист, Рильке. Джон, как и я, был воспитан в страхе перед Господом, но если я выбрал праведный путь, то он встал на тропу дьявола.

– К чему ты клонишь?

– Его обуяла жажда наживы и плотских утех.

– Не хочется тебя перебивать, но этим страдает весь мир. Что ты знаешь о Маккиндлессе?

– Он был грешник.

– Эй, Стини, признайся, это не ты случайно…

– Нет, Господь сам пришел за ним. Теперь он корчится на дне огненного озера.

– Ну и слава Богу. Но ты ведь узнал эту нэцкэ вчера? Что она тебе говорит?

– Я видел ее в его доме. Он был извращенец. Дегенерат. Разве тебе до сих пор не понятно, что грешникам не дано царство Божие. И не надейся. Царство Божие недоступно ни распутным, ни идолопоклонникам, ни прелюбодеям, ни женоподобным, ни тем, кто спит с мужчинами. А также ворам, алчущим богатства, пьяницам, кутилам и вымогателям.

– Да, вам есть, где развернуться. А еще почему он тебя раздражает?

– А ты видел его библиотеку?

– Да, видел. Хорошая коллекция.

– Так и знал, что ты это скажешь. Но это мерзость, это унижение Бога.

– Ближе к делу.

Я двинулся на него, и он съежился.

– Джон помогал Маккиндлессу приобретать много книг. Я был против. Я продаю только праведные книги. Джон – грешник. Но однажды я все же оказался пособником. Книга была дорогая, и мною завладела жадность. Я тоже грешник. Но не такой, как Джон. Маккиндлесс пришел к нам, и в руках у него была эта штука.

– Нэцкэ?

– Да, он крутил ее в руках, словно это была какая-то обычная вещь. Он распаковал книгу у меня на глазах. Стал, не стыдясь, листать страницы, внимательно разглядывал каждую иллюстрацию.

– То есть ты однажды продал ему книгу?

– Джон продал. А я достал ее для него, я нарушил все свои правила. Я кающийся грешник, я падаю ниц и молю Господа о прощении.

– И значит, ты больше ничего не знаешь о Маккиндлессе?

Стини на глазах постарел и погрустнел:

– Мне достаточно того, что я знаю. Мой брат всегда был слишком мирским человеком. Преходящее было для него важнее вечного. Но он никогда раньше так страшно не грешил, а этот человек испортил его.

– Маккиндлесс?

– Он был клиентом Джона. Они с ним быстро снюхались. И были очень дружны несколько лет.

– Тогда зачем ты меня сюда притащил?

– Я обрадовался, когда узнал, что Маккиндлесс умер. Я надеялся, что Джон отречется от своего прошлого и выберет наконец спасение. Но когда ты пришел вчера в бар, я подумал, что ты один из них. Я так быстро ушел вчера, потому что понял: теперь ты хочешь испортить моего брата. Я возненавидел тебя. А когда ты пришел сюда сегодня, я вдруг осознал, что это неспроста. Господь пожелал через меня исполнить свою волю.

– М-да, кажется, Господь передумал и позволил мне еще пожить немного.

Стини потер лицо свитером:

– Да, пути Господни воистину неисповедимы.