— Хочешь сыграть в питбуль-поло, старик?

— А что это за игра?

— Я научился в нее играть, когда служил в конном взводе городской полиции.

— Не знал, что ты любитель лошадей.

— Все лошади — бестолковые животные, это все, что я о них знаю. Но там нам оплачивали сверхурочные. Ты видел мой маленький «бумер»? Я ни за что не смог бы купить такую машину, не работай я в городской полиции. За свой последний год в конном взводе мне удалось заработать сто тысяч с лишним. Я не скучаю по этим сумасшедшим лошадям, но тоскую по деньгам за сверхурочные. А кроме того, мне не хватает моего стетсона. Когда разгоняли пикет на съезде демократов, одна разогретая молодая девица с хорошей грудью сказала, что в стетсоне я похож на молодого Клинта Иствуда. У меня тогда не было девятимиллиметровой «беретты». Мы носили длинноствольные «кольты». Они больше подходят конным полицейским.

— Ты носил револьвер? Это в наше-то время?

— Пророк до сих пор носит револьвер.

— Пророк служит в полиции лет пятьдесят. Он может носить хоть воблу в кобуре, если захочет. А ты, приятель, совсем не похож на Клинта Иствуда. Ты больше напоминаешь того парня из «Кинг-Конга», только у тебя нос побольше и волосы крашеные.

— У меня волосы выцвели от серфинга, дурачок. А в седле я на пять сантиметров выше Клинта Иствуда.

— Как скажешь, брат. На земле я на целых тридцать сантиметров выше Тома Круза. В нем примерно полтора метра.

— Ладно. В любом случае пацифисты-демонстранты у дворца конгрессов швыряли в наших лошадей мяч для гольфа и шарик из подшипников, когда двадцать наших ребят пошли на них в атаку. А знаешь, когда на тебя наступает животное весом в полутонну, удовольствия мало. Вот только один конь упал. Ему было двадцать восемь лет, звали Руфус. Эти шарики его доконали. После этого его пришлось списать. Одна девица кинула горящий мешок мусора в моего коня по кличке Большой Сэм. Я отделал эту суку своей коа.

— Чем-чем?

— Это что-то вроде самурайского меча, но из дерева. Когда сидишь на лошади высотой под два метра, дубинка бесполезна. По идее демонстрантов нужно бить в область ключицы, но, как ты понимаешь, она пыталась уклониться, и я попал ей прямо по башке. Вроде как случайно. Она сделала сальто-мортале и закатилась под припаркованную машину. Я видел, как один из тех придурков проткнул лошадь вязальной спицей. Лошадь пришлось списать. Она пережила слишком сильный стресс. После этого ее отдали в ветеринарный приют. В конце концов их всех списывают. Как нас.

— Это никуда не годится — протыкать спицей лошадей.

— Зато эту бабу показали по телевизору. Когда ранят копа, ничего не происходит. Кому какое дело? А если ранишь лошадь, попадешь на экран — может, даже с той самой милашкой с сиськами четвертого размера, что ведет новости на пятом канале.

— Где ты научился ездить верхом?

— В Гриффит-парке. На пятинедельных курсах в тренировочном центре. Единственная лошадь, на которую я взбирался раньше, стояла на карусели, и мне наплевать, если я до конца жизни больше не сяду ни на одну. Я получил эту работу, потому что моя невестка училась вместе с командиром конного взвода. Лошади — бестолковые животные, старик. В трех сантиметрах от нее промчится автобус со скоростью сто километров, и она не шелохнется. Но стоит ветерку швырнуть ей морду обрывок бумаги, как она взбрыкнет, и ты полетишь через кучу спящих бомжей на углу Шестой и Сан-Педро. И окажешься в помойной тележке мамаши Люси, куда она собирает пустые пивные банки и бутылки. Именно так я в тридцать лет сломал бедро, и мне поставили металлические спицы. Единственное, на чем я хочу ездить, — это доска для серфинга и мой «бумер».

— Мне тридцать один. Ты выглядишь старше меня.

— Просто мне приходилось чаще волноваться. Меня лечил один доктор — такой старый, что продолжал верить в кровопускание и пиявок.

— Не знаю, брат. Вдруг у тебя прогерия? От этой болезни на лице и шее появляются морщины, как у галапагосской черепахи.

— Так ты хочешь сыграть в питбуль-поло или нет?

— Что за хреновина это питбуль-поло?

— Я научился этой игре, когда нас вместе с лошадьми как-то вечером отвезли на Семьдесят седьмую улицу, чтобы как следует почистить три квартала, где полно наркопритонов и бандитских гадюшников. Весь этот вонючий район — одно сплошное место преступления. Его нужно отгородить колючей проволокой. Как бы то ни было, там у каждого местного пацана есть питбуль или ротвейлер, который бегает без поводка, терроризирует район и загрызает всех собак, которые попадаются ему на пути. Как только эти бандиты увидели нас, в них проснулась жажда крови и они бросились на нас, как на сахарную косточку или телячьи ребрышки.

— Скольких ты пристрелил?

— Ты что, шутишь? Мне нужна эта работа. Сегодня нужно быть богаче, чем Доналд Трамп или Билл Гейтс, чтобы стрелять в Лос-Анджелесе — особенно в собаку. Если пристрелишь человека, будешь доказывать свою невиновность перед двумя детективами и командой дознавателей. Если пристрелишь собаку, ответишь перед тремя начальниками, четырьмя детективами и кучей дознавателей, к тому же тебя почти наверняка отстранят от работы. Особенно в этом районе. Мы в них не стреляли, мы играли в питбуль-поло длинными дубинками.

— А, теперь понял. Питбуль-поло.

— Я скакал в этой стае убийц, колотя их палкой и крича: «Один чаккер в мою пользу! Два чаккера в мою пользу!» Жалко только, что не мог добраться до их хозяев.

— Слушай, приятель, чаккер — это один период игры в поло. Знаю, потому что смотрел передачу про английскую королевскую семью. Сексуально озабоченный Чарлз с большим бугром в брюках сыграл пару чаккеров для Камиллы. Как у мужика встает на эту старуху? Не понимаю.

— Ладно. Так ты согласен или нет?

— Да, согласен. Но вначале хочу узнать: тебе может влететь, если сыграть в питбуль-поло с бандитскими собаками?

— А как же! Всегда найдется какой-нибудь ОСН, который позвонит в муниципалитет, своему адвокату или даже конгрессмену, по междугороднему.

— Кто такой ОСН?

— Сразу видно, что ты рос не на улице. ОСН — это очень сердитый негр.

— Я прослужил девять лет в Девоншире, Уэст-Вэлли и западном Лос-Анджелесе, до того как в прошлом месяце перевелся в этот участок, но никогда не слышал про ОСН.

— Тогда не ходи на заседания полицейского или муниципального совета. Там всегда заправляют ОСН. В Голливуде стало невозможно жить. Кстати, большая часть южного Лос-Анджелеса и даже Уоттса заселена латиноамериканцами.

— Я читал, что сейчас почти весь центр латиноамериканский. Интересно, куда, к черту, подевалась черная братва? И почему все беспокоятся о черных избирателях, если они все переезжают в пригороды? Лучше бы власти побеспокоились о голосах латиноамериканцев, потому что сейчас они уже сидят в мэрии, а лет через двадцать вернут себе Калифорнию, и мы будем работать у них садовниками.

— Ты женат? В который раз?

— Только что сбежал от второй. Она была похожа на волшебницу из сказки, но не совсем добрую. Дочке три года, живет с мамой. Адвокат бывшей жены не успокоится, пока не сделает меня нищим бомжом, который питается водорослями на пляже.

— Первая еще не вышла замуж?

— Нет, но я ей ничего не должен. Хотя она забрала мою машину. А ты?

— Тоже разведен. Один раз. Детей нет. Познакомился с ней в баре для копов в северном Голливуде под названием «Директорское кресло». У нее была шикарная задница, как у Дженнифер Лопес. Она выглядела слишком развратной даже для борделя, но я на ней все-таки женился. Наверное, из-за задницы.

— Первая женитьба для копа всегда неудачная. Ее можно даже не считать, брат. Так как же мы сыграем в питбуль-поло без лошадей? И где?

— Я знаю одно местечко. Достань-ка дубинку из моей походной сумки.

Сальвадорская преступная группировка «Мара Сальватруча», или «МС-13», возникла в лос-анджелесской средней школе менее двадцати лет назад, но сейчас, по слухам, она насчитывала десять тысяч членов в Соединенных Штатах и семьсот тысяч в Центральной Америке. Многие заключенные тюрьмы штата носили татуировку «МС» или «МС-13». В 1991 году Тина Кербрат, только что окончившая полицейскую академию, выписывала члену этой банды штраф за распитие спиртного в общественном месте (всего-то!), когда ее застрелили из проезжавшего мимо «крейсера» «МС-13». Это была первая женщина-офицер Управления полиции Лос-Анджелеса, погибшая при исполнении служебных обязанностей.

Позже тем же вечером в Голливудский участок позвонила встревоженная мексиканка, жившая к востоку от Гровер-стрит, и сказала, что черно-белая полицейская машина с выключенными фарами кружит у грязно-розового многоквартирного дома, который служил бандитам пристанищем и о котором она много раз сообщала в полицию.

В предыдущих случаях дежурные офицеры пытались объяснить ей принцип достаточности оснований и положения судебных запретов — то есть вещей, которых она не понимала и которые не существовали в ее стране. Вещей, которые лишали таких, как она, и их детей защиты от бандитов. Она рассказывала дежурному, что злобные бандитские собаки покалечили и убили колли, принадлежавшую ее соседке, и что соседские дети боятся выходить на улицу. Она также говорила, что двух собак отловили, но осталось еще достаточно. Больше чем достаточно.

Дежурные офицеры отвечали, что сожалеют, и советовали ей связаться с Департаментом защиты животных.

В тот вечер мексиканка смотрела телевизор и уже собиралась лечь спать, как вдруг услышала собачий вой и подбежала к окну. Она увидела полицейскую машину, которая с выключенными фарами мчалась по соседнему переулку, преследуемая четырьмя или пятью лающими псами. Когда машина проезжала по переулку во второй раз, водитель высунулся из окна и взмахнул чем-то похожим на бильярдный кий, после чего одна зверюга завизжала и метнулась обратно к розовому дому. Потом машина сделала еще один заход, и еще одна большущая собака кинулась к дому, а водитель что-то выкрикнул, и эти слова услышала ее проснувшаяся дочь.

Девочка вошла в крохотную гостиную и спросила по-английски: «Мама, слово „чаккер“ — это ругательство и означает что-то очень плохое?»

Мексиканка позвонила в Голливудский участок и поговорила с самым старшим офицером, которого все копы называли Пророк. Она хотела поблагодарить полицейских с бильярдным кием. Она надеялась, что ситуация в ее районе изменится к лучшему. Пророк был озадачен, но счел за лучшее не задавать лишних вопросов. Он просто сказал, что полиция всегда готова помочь.

Когда полицейская машина «6-Х-32», уже с включенными фарами, продолжила патрулировать Голливудский бульвар, водитель сказал:

— Знаешь, приятель, вот тогда и закончилась моя служба в конном взводе. Именно в тот момент я решил, что мне наплевать на сверхурочную работу и пора возвращаться в обычный патруль.

Его напарник взглянул направо и спросил:

— У «Китайского театра Граумана»?

— Прямо здесь, во дворе. Именно тут я понял, что нельзя ездить на лошади по голливудской Аллее Славы.

— Плохая примета?

— Плохая опора для копыт.

Знаменитый кинотеатр Сида Граумана в наши дни казался каким-то запущенным и убогим. Он был зажат между зданиями Голливуд-энд-Хайленд-центра (больше известного как «Кодак-центр»), занимающего два квартала торгово-развлекательного комплекса. Здесь находился кинотеатр «Кодак», присуждались премии «Оскар», поэтому днем и ночью его осаждали туристы. Но Китайский театр все еще не сдавал своих позиций, когда дело касалось голливудских причуд. Даже в эти поздние часы здесь бродили личности в странных костюмах, позировавшие для туристов, которые в основном интересовались отпечатками рук и ног знаменитостей. Среди киноперсонажей выделялись Мистер Невероятный, Элмо, два Дарта Вейдера, Бэтмен и два пса Гуфи — высокий и низкий.

— Они позируют для туристов. Фотографируются за бабки, — сказал водитель напарнику. — Туристы думают, что эти люди работают на Граумана, но это не так. Большинство из них — наркоманы. Понаблюдай-ка за маленьким Гуфи.

Он остановился, заставив ночных водителей объезжать их черно-белый патрульный автомобиль, и они стали следить, как маленький Гуфи приставал к четырем туристам из Азии, которые, по-видимому, отказались платить ему за общую фотографию или заплатили, но недостаточно. Когда Гуфи схватил одного из мужчин за руку, коп пару раз посигналил. Гуфи обернулся и, увидев полицейскую машину, тут же попытался скрыться в толпе, но его огромная песья голова возвышалась над туристами.

— Вход в метро — удобный путь к отступлению, там можно легко скрыться, — сказал водитель. — Мелкие торговцы наркотиками толкутся на платформе, а «толчки» слоняются по бульвару.

— Кто такие «толчки»?

— Парни, которые подходят и говорят: «Я могу толкнуть то, что тебе нужно». Сегодня это почти всегда «снежок». Его употребляют все. Амфетамин — самый популярный наркотик на улицах Голливуда, это однозначно.

Он вспомнил свою последнюю ночь в конной полиции. После нее ему сделали операцию на правом тазобедренном суставе, который стал самым точным барометром, предсказывавшим неожиданное падение температуры или резкую смену погоды.

В ту последнюю ночь в конном взводе его и еще одного конного полицейского отправили сдерживать толпу. Они спокойно ехали вдоль Голливудского бульвара, мимо вечерней толпы и станции метро, когда он вдруг заметил «толчка», нервно глянувшего в их сторону.

Сказав напарнику, сидевшему на кобыле по кличке Милли: «Давай проверим того малого», — он спешился и бросил поводья. Напарник держал обеих лошадей, а он направился к «толчку» — костлявому, очень высокому парню — наверное, даже более высокому, чем он сам, хотя в полицейском стетсоне и ковбойских сапогах он всегда возвышался над толпой. А потом все пошло наперекосяк.

— Примерно вот здесь я разговаривал с барыгой, — сказал водитель, указывая на тротуар у «Кодак-центра». — А тот вдруг повернулся и бросился бежать. Раз — и его нет. Я кинулся за ним, но Майор словно взбесился.

— Твой напарник?

— Нет, конь. Майор был бесстрашным. Он оставался спокойным на тренировках, когда мы бросали в лошадей хлопушки и шутихи. Другие лошади вставали на дыбы и брыкались, но Майор держался молодцом. Однако в ту ночь его понесло. Это беда всех лошадей — они бестолковые животные, приятель.

— Что он сделал?

— Вначале резко поднялся на дыбы, словно сошел с ума, потом укусил напарника за руку. В нем как будто что-то сломалось. А может, какой-то идиот выстрелил в него из духовушки, не знаю. Я не стал преследовать «толчка» — черт с ним — и кинулся на помощь напарнику. Но Майор не успокаивался, пока я не сделал вид, что хочу сесть в седло. А потом я действительно совершил глупость.

— Какую?

— Забрался в седло, чтобы подъехать на нем к трейлеру для перевозки лошадей и на этом закончить работу. Вместо того чтобы отвести его обратно под уздцы, как сделал бы на моем месте любой разумный человек.

— И что?

— Он опять взбесился. Майор понес меня прямо по тротуару.

Тот момент навсегда остался в его памяти. Конь несся галопом по Аллее Славы, выбивая подковами искры и разбрасывая туристов, попрошаек, воришек, наркоманов, беременных женщин, монашек и Элвисов. Топча звезды Мэрилин Монро, Джеймса Кэгни, Элизабет Тейлор и всех остальных в этой части Аллеи Славы — чьи именно звезды, водитель не знал тогда и не удосужился посмотреть позднее.

Проклиная коня, он держал его одной рукой, а другой разгонял любопытную толпу. Хотя всадник знал, что Майор мог скакать по бетонным ступеням, он понимал, что ни одна лошадь в мире не сможет промчаться галопом по мраморному тротуару, на который люди проливали сладкий кофе и роняли мороженое. Ни одна лошадь в мире не могла безнаказанно попирать символы голливудских легенд — наверное, это была плохая примета. Внезапно Майор поскользнулся на мягком мороженом и просто… упал.

— Ну и что произошло? После того, как конь понес? — прервал поток воспоминаний его собеседник.

— К счастью, никто не пострадал. Кроме Майора и меня.

— Здорово тебе досталось?

— Я приземлился на следах Джона Уэйна — прямо там, во внутреннем дворике кинотеатра Граумана. Говорят, там был отпечаток его кулака. Не помню ни следов, ни кулаков — ничего не помню. Очнулся на каталке «скорой помощи», когда фельдшер сказал, что я буду жить. У меня было сотрясение мозга, три сломанных ребра и оказалось раздроблено бедро, которое позже заменили на металлическое. И все еще говорили, что мне повезло.

— А что с лошадью?

— Мне сказали, что вначале Майор держался молодцом. Правда, немного хромал. Но к тому времени как его привезли в Гриффит-парк и вызвали ветеринара, он едва мог стоять. Ему становилось все хуже, той же ночью его пришлось усыпить. — Помолчав, он добавил: — Ведь лошади такие бестолковые, старик.

Напарник посмотрел на водителя и увидел в его глазах отблески фонарей и неоновой рекламы, габаритных огней и ближнего света машин, и даже лучей от прожектора, которые заявляли каждому: это Голливуд! Но весь этот свет, проливавшийся внутрь машины, менял контраст черных и белых красок на размытые оттенки кроваво-пурпурного и болезненно-желтого. Напарник не был уверен, но ему показалось, что губы водителя задрожали, поэтому он притворился, что внимательно изучает чудиков в дурацких костюмах напротив «Китайского театра Граумана».

Через некоторое время водитель произнес:

— Во всяком случае, я решил — к черту все. Когда поправился, подал заявление в Голливудский участок, потому что из седла он казался приятным местом для работы. Лучше иметь под капотом несколько сотен лошадей, чем ездить на одной. И вот я здесь.

Его напарник долго сидел молча. Наконец он сказал:

— Когда я работал в западном Лос-Анджелесе, часто выходил покататься на волнах. Фактически жил с доской для серфинга. Ободрал об нее все колени. Но теперь стал слишком старым. Мечтаю о том, чтобы достать где-нибудь обычную доску и выходить на ней в море в вечерний штиль.

— Это здорово, приятель. Вечерний штиль — это здорово. А я после перевода в Голливуд стал гонять от Санта-Барбары до Сан-Диего и обратно на своем «бумере» — лучшем в мире автомобиле. Но скучаю по зеленой трубе, если ты понимаешь, о чем я. По волне, которая заворачивается над тобой, обрызгивая пеной. Теперь выхожу на доске для серфинга почти каждое свободное утро. В Малибу много девочек. Поехали как-нибудь со мной, и я одолжу тебе доску. Может, на тебя нахлынет озарение.

— Лучше бы, чтобы на меня нахлынула волна идей. Нужно придумать, как сделать так, чтобы моя вторая сволочная жена не заставила меня жить под деревом и питаться эвкалиптовыми листьями, словно какого-нибудь драного коалу.

— Но учти: как только придурки в Голливудском участке узнают, что мы катаемся вместе, ты получишь кличку. Меня называют Капитаном Смоллетом. Поэтому тебя будут звать…

— Капитаном Сильвером, — сказал напарник, покорно вздохнув.

— Знаешь, старик, это может стать началом крепкой мужской дружбы.

— Капитан Сильвер? Это круто, очень круто.

— «Что в имени тебе моем»?

— Что хочешь. Итак, что случилось со стетсоном после того, как ты приземлился во внутреннем дворике Граумана?

— Там вообще нет земли. Один бетон. Наверное, ее подобрал какой-нибудь наркоман. Возможно, продал потом за несколько порций «снежка». Надеюсь когда-нибудь найти этого козла. Просто чтобы посмотреть, как быстро его температура упадет с тридцати шести и шести десятых градуса до комнатной.

Неожиданно в машине «6-Х-32» раздался писк бортового компьютера. Капитан Сильвер принял вызов, нажал на клавишу «Выезд», и они направились на Чероки-авеню по адресу, который появился на экранчике вместе с сообщением «Женщина, код 415, музыка».

— Четыре-один-пять, музыка, — пробормотал Капитан Смоллет. — Почему эта женщина не может постучаться к соседям и сказать, чтобы они убавили чертов звук? Наверное, какой-нибудь алкаш заснул под музыку «Дитя судьбы».

— А может быть, «Горошина с фингалами», — сказал Капитан Сильвер. — Или «Пятьдесят центов». Прибавь к этой музыке еще немного децибел, и получишь одержимость убийством.

Возле длинного дома, растянувшегося на полквартала, нелегко было найти место для парковки, поэтому машина «6-Х-32» долго маневрировала, прежде чем втиснуться между последней моделью «лексуса» и двенадцатилетней «шевроле», которую припарковали так далеко от края тротуара, что впору было выписывать штраф.

Капитан Сильвер нажал на компьютере клавишу прибытия, и полицейские, взяв фонарики, вышли из машины.

— Во всем Голливуде сегодня вряд ли найдется тринадцать с половиной мест для стоянки, — проворчал Капитан Смоллет.

— Теперь уже тринадцать, — поправил Капитан Сильвер. — Мы заняли полместа. Он остановился на тротуаре перед домом и сказал: — Господи, ее слышно даже отсюда, и это не хип-хоп.

Это гремели «Фанфары ужаса» из Девятой симфонии Бетховена.

Следуя за нестройным пронзительным звучанием струнных и диссонансными взрывами духовых и клавишных, они направились вверх по внешней лестнице скромного, но опрятного двухэтажного здания. Многих жильцов не было дома в этот предвыходной вечер пятницы. В некоторых квартирах горел свет, но в целом все было очень спокойно, за исключением агрессивной, бьющей по ушам музыки. Эти душераздирающие аккорды, которыми Бетховен выразил свое ощущение надвигающейся беды, сделали свое дело.

Экипаж «6-Х-32» не стал искать женщину, позвонившую в отдел. Они постучались в квартиру, из которой, словно предупреждение, вырывалась пронзительная музыка.

— Наверное, там пьяный, — сказал Капитан Сильвер.

— Или мертвый, — полушутя-полусерьезно сказал Капитан Смоллет.

Не дождавшись ответа, они постучали еще раз, громче. Никто не открыл.

Капитан Смоллет повернул ручку, дверь отворилась, и тут же молотами загремели литавры, усиливая задуманное композитором впечатление от музыки и ощущение страха. Было темно, свет падал только из приоткрытой двери в конце коридора.

— Есть кто-нибудь дома? — позвал Капитан Смоллет.

Ответа не последовало. Лишь гром литавр и визгливое звучание духовых.

Капитан Сильвер вошел первым.

— Есть кто-нибудь?

Им вновь никто не ответил. Капитан Смоллет машинально вынул пистолет, держа его дулом вниз, и осветил квартиру фонариком.

— Музыка доносится оттуда, — указал Капитан Сильвер в конец темного коридора.

— Может, у кого-то инфаркт? Или инсульт, — предположил Капитан Смоллет.

Они медленно пошли по длинному узкому коридору в ту сторону, откуда падал свет и раздавалась барабанная дробь литавр.

— Эй! — закричал Капитан Смоллет. — Есть там кто-нибудь?

— У меня плохое предчувствие, — пробормотал Капитан Сильвер.

— Есть кто-нибудь дома? — Капитан Смоллет прислушался, но до них доносилась только сумасшедшая, пугающая музыка.

Первой комнатой по коридору оказалась спальня. Капитан Сильвер включил верхний свет. Постель была заправлена, на ней лежали женский розовый махровый халат и пижама. Рядом с кроватью стояли розовые домашние тапочки. Стереосистема не слишком дорогая, но и не совсем дешевая. На книжной полке рядом с динамиками несколько компакт-дисков с классической музыкой. По всей видимости, эта женщина большую часть времени проводила в спальне.

Капитан Сильвер нажал кнопку выключения, и неистовая музыка смолкла. Они с напарником облегченно вздохнули, словно вынырнув из глубины на поверхность воды. В дальнем конце коридора располагалась еще одна комната, но в ней было темно. Единственный свет шел из ванной, обшей для двух спален.

Капитан Смоллет первым вошел и увидел ее. Она лежала в ванне обнаженная, длинные бледные ноги свисали наружу. Несомненно, при жизни она была привлекательной, но сейчас ее глаза смотрели в никуда, лицо кривилось в знакомой гримасе, которую он видел на многих других лицах, словно она хотела сказать: «Не трогай меня! Я буду драться! Я хочу жить!»

Капитан Сильвер достал рацию и приготовился сделать вызов. Его напарник стоял, не в силах отвести взгляд от трупа молодой женщины. На секунду у Капитана Смоллета возникла безумная мысль, что она еще жива, что ее можно спасти. Он шагнул к ванне и заглянул за пластиковую занавеску.

Голубая плитка стен и даже потолок были забрызганы кровью. На дне ванной скопилась тягучая чернеющая жидкость, и оттуда, где он стоял, были видны три раны на груди и глубокий разрез на горле. Не в силах вдыхать острый запах крови и мочи, коп отступил в коридор, чтобы подождать детективов из Голливудского участка и криминалистов.

Вторая спальня, предположительно принадлежавшая ее сожителю, была аккуратно прибрана и в данный момент не занята — во всяком случае, так им показалось. Капитан Сильвер провел лучом фонарика по стенам, одновременно разговаривая по рации, а Капитан Смоллет просто заглянул в комнату, но никто из них не удосужился проверить небольшой стенной шкаф с распахнутыми дверями.

Когда оба копа записывали в блокноты данные осмотра, войдя в гостиную и стараясь не наследить — даже свет они включили кончиком карандаша, — в темном коридоре позади них появился молодой человек.

— Я ее люблю, — произнес он с пронзительной хрипотой.

Капитан Смоллет уронил блокнот, Капитан Сильвер — рацию. Оба молниеносно развернулись и выхватили пистолеты.

— Стоять, козел! — закричал Капитан Смоллет.

— Не двигайся! — добавил, вторя напарнику. Капитан Сильвер.

Но тот уже не двигался. Молодой человек — такой же бледный и обнаженный, как женщина, которую он убил, — застыл, жертвенно подняв руки с перерезанными венами. Что это было — жест раскаяния? Из запястий струями текла кровь, забрызгивая ковер и голые ноги мужчины.

— Господи Иисусе! — заорал Капитан Смоллет.

— Боже мой! — завизжал Капитан Сильвер.

Оба полицейских затолкнули пистолеты в кобуры, но когда они ринулись к молодому человеку, тот повернулся и бросился в ванную. Копы в ужасе смотрели, как он калачиком свернулся рядом с мертвой женщиной и застонал в неслышашее ухо.

Капитан Смоллет надел одну резиновую перчатку и уронил вторую. Капитан Сильвер кричал в рацию, вызывая «скорую». Потом они вцепились в молодого человека и попытались его оттащить, но тонкие окровавленные руки выскальзывали, и копы ругались и проклинали его, а он только стонал. Два или три раза мужчина вырывался и падал на труп, забрызгивая их кровью.

Капитану Сильверу наконец удалось поймать одну руку в наручник, но когда он затянул браслет, тот погрузился в зияющую плоть, и коп увидел, что в замок попало сухожилие.

— Ах ты, ублюдок! Сукин сын! — закричал он, ощутив, как ледяной холод пробежал от копчика до затылка, и на секунду почувствовал острое желание удрать отсюда.

Капитан Смоллет, который был крупнее и сильнее напарника, оторвав руку от груди стонущего молодого человека, завернул ее за спину и снял с пояса наручники. Но когда он затянул браслет и увидел, как кольцо вошло в кровавое месиво сухожилий и плоти, его чуть не вырвало.

Полицейские подняли молодого человека под руки, но, поскольку теперь все трое были перепачканы кровью, бившей из раны и той, что натекла в ванну из тела женщины, они не смогли удержать его. Голова несчастного глухо стукнулась о край ванны, но он уже прошел ту черту, за которой мог чувствовать боль, и только тихо стонал. Копы снова вытянули его из ванны и потащили в коридор, где Капитан Смоллет поскользнулся и упал, потянув за собой окровавленного, стонущего мужчину.

Когда они, задыхаясь, выволокли молодого человека на внешнюю лестницу, женщина на соседнем балконе завизжала. Обнаженное, скользкое от крови тело с приглушенным, хлюпающим звуком ударялось об оштукатуренные стены, заставляя женщину кричать все громче. На тротуаре все трое повалились в кучу под уличным фонарем. Капитан Смоллет поднялся и стал лихорадочно обыскивать автомобиль в поисках аптечки, не зная точно, что в ней лежало, но уверенный, что жгутов там не было. Капитан Сильвер стоял на коленях перед залитым кровью мужчиной и поясом от брюк пытался перетянуть одну руку. Наконец, визжа шинами и завывая сиреной, на Чероки-авеню ворвалась «скорая».

Первым прибыл экипаж сержанта, которого в участке называли Пророком. Он припарковался у соседнего здания, оставив место рядом с домом «скорым», голливудским детективам, криминалистам из научно-технического отдела и коронеру. Пожилого дородного сержанта невозможно было не узнать даже в темноте. Когда он подошел, стали видны нарукавные нашивки за выслугу лет, поднимавшиеся чуть ли не до плеча. Сорок шесть лет службы — девять нашивок.

— У Пророка больше нашивок, чем полос на американском флаге, — шутили в участке.

Но Пророк всегда утверждал, что остается на службе потому, что если уволится, половину пенсии будет получать его бывшая жена.

— Я буду работать, пока кто-нибудь из нас не подохнет — эта сука или я.

Окровавленный мужчина лежал без движения и уже начинал сереть, когда его наконец накрыли одеялом, пристегнули к каталке и подняли в «скорую». Медики старались остановить уже еле сочившуюся кровь, но отрицательно покачали головами в ответ на вопросительный взгляд Пророка, показывая, что молодой человек истек кровью и уже не нуждался в помощи.

Хотя этим майским вечером из пустыни продолжал дуть сухой ветер Санта-Анна, Капитан Смоллет и Капитан Сильвер дрожали, как от холода, и устало собирали свои вещи, разбросанные рядом с клумбой, на которой росли анютины глазки и незабудки.

Пророк посмотрел на перепачканных кровью копов и спросил:

— Вы не ранены? Есть какие-нибудь открытые повреждения?

Капитан Смоллет покачал головой:

— Босс, по-моему, мы только что попали в тактическую ситуацию, которую не обсуждали ни на одной лекции в полицейской академии. А если и обсуждали, то я это пропустил.

— Отправляйтесь в госпиталь и пройдите медицинское обследование. Я лучше знаю, требуется оно вам или нет, — приказал Пророк. — Потом хорошенько помойтесь. Судя по всему, форму вашу придется сжечь.

— Если у этого парня был гепатит, нас ждут неприятности, сержант, — заметил Капитан Сильвер.

— Если у этого парня был СПИД, мы покойники, — в тон ему ответил Капитан Смоллет.

— Это вряд ли, — сказал Пророк, — здесь другая ситуация. — Его седые волосы, подстриженные под «полубокс», искрились под светом уличного фонаря. Заметив лежащие на тротуаре наручники Капитана Сильвера, он посветил фонариком и посоветовал измученным копам: — Замочите браслеты в хлорке, ребятки. В зажимах болтаются куски мяса.

— Мне нужно отвлечься, — сказал Капитан Сильвер.

— Мне тоже, — сказал Капитан Смоллет.

Пророк заслужил свое прозвище благодаря возрасту и привычке раздавать мудрые советы. Но в эту ночь он лишь взглянул на молодых окровавленных полицейских с ввалившимися от усталости глазами и произнес:

— А теперь, парни, поезжайте в госпиталь, и пусть вас осмотрит врач.

Именно в этот момент на месте преступления появился детектив второго класса Чарли Гилфорд, работавший в ночную смену. Отличительной чертой Чарли была любовь к дрянным галстукам. Он не занимался расследованиями, а только помогал. Но за двадцать с лишним лет службы в Голливудском участке научился не пропускать громкие происшествия и обожал всему давать собственные оценки. За свои комментарии он и получил прозвище Жалостливый Чарли.

В этот вечер после того, как Пророк коротко доложил о случившемся и вызвал детективов, Жалостливый Чарли осмотрел страшную сцену убийства и самоубийства и кровавый след, оставшийся после отчаянной, но бесполезной борьбы за жизнь убийцы.

Потом он с полминуты цыкал зубом и наконец сказал Пророку:

— Не могу понять нынешнюю молодежь. Зачем усердствовать, если все и так ясно? Пусть бы этот парень запрыгнул к девке в ванну и истек бы кровью, если ему так хотелось. Они могли бы посидеть, послушать музыку и подождать, пока все кончится. Ведь это наверняка всего лишь очередная голливудская история несчастной любви.