По следу крови

Уэмбо Джозеф

Вы — поклонник детективного жанра и вам нравится, затаив дыхание, следить за приключениями смелых и находчивых сыщиков, по пятам преследующих бандитов. А если преступник — маньяк-убийца, насилующий девочек и держащий в страхе население всех окрестных деревень? Кажется, этим сейчас никого не удивишь — ежедневно многие средства массовой информации муссируют подобные темы.

Но вот Дж. Уомбо, автор книги «По следу крови», наверняка удивит читателя. Может быть, потому что сам долгие годы работал следователем и знает все тонкости потрясшего Англию 1980-х годов дела насильника и убийцы Колина Питчфорка? А может быть, в силу литературной одаренности, благодаря которой страшные злодеяния маньяка предстают перед читателем столь зримо, что заставляют нервно вжаться в кресло и ощутить настоящий ужас, какой не способно вызвать зрелище уголовной телехроники.

 

Перед вами правдивая история полицейского расследования.

Это первое дело в мире, раскрытое благодаря генной дактилоскопии — научному достижению, которое произвело переворот в судебно-медицинской экспертизе конца XX столетия, подобно открытому в прошлом веке методу идентификации личности по отпечаткам пальцев.

Как обычно, я воспроизвожу события только на основе информации, полученной из надежных источников.

Джозеф Уомбо

* * *

Автор благодарит жителей английских деревень Нарборо, Литтлторп и Эндерби, а также сотрудников полиции Лестершира и лично детектива, главного суперинтендента Дейвида Бейкера за помощь и доброжелательность.

 

1. Три деревни

Говорят, будто стать своим в маленькой глухой деревушке Англии можно, лишь купив дом и прожив там лет девяносто пять, исправно платя по счетам. Деревню Нарборо глухой никак не назовешь — она расположена в каких-то шести милях к югу от Лестера, — а в последнее время сюда, в поисках мира и покоя, обещанных агентствами по недвижимости, переехало столько молодых семей из города, что Нарборо и маленькой перестала быть. И все же это деревня.

В пабе нет-нет да и вспыхнет застарелый спор между пожилыми игроками в дартс о том, существовала ли Нарборо в 1086 году, когда Вильгельм Завоеватель производил свою земельную опись.

— Нет нас в кадастровой книге, значит, и Нарборо тогда не было, — утверждают одни.

— А как же надпись на плите? — возражают другие, ссылаясь на саксонское надгробие X века, найденное в Нарборо.

Молодых же обитателей деревни не волнует ни кадастровая книга, ни могильная плита — этим подавай развлечения! Но в Нарборо всего две пивных и столько же церквей, вернее, даже больше, если считать возведенный лет сорок назад католический храм. Еще в Нарборо есть аптека, булочная, кондитерская, табачная лавка, мини-маркет, отделение Национального вестминстерского банка, магазин, торгующий спиртным, и «Лавка мясника Р. Х. Хау для семей с достатком», открытая в XVII веке. Чуть вверх по улице по соседству с рыбной лавкой — зеленщик, напротив — почта с операционным залом десять на пятнадцать футов.

Прибавьте к этому уже упомянутые два паба, и вы получите «торговый центр» Нарборо. В соседней деревне Литтлторп тоже две пивнушки. В одной из них подают очень даже приличный лестерский пирог со свининой.

Литтлторп находится на противоположной стороне реки Сор, в десяти минутах ходьбы вниз по Стейшн-роуд, берущей начало у маленькой железнодорожной станции Нарборо времен королевы Виктории, С севера, в двадцати минутах быстрым шагом по Тен-Паунд-лейн, к Нарборо примыкает деревня Эндерби с собственным набором грехоспасительных заведений: здесь семь пивных и две церкви.

Было время, когда обитатели Эндерби — люди по большей части рабочего сословия — смотрели на своих соседей из Нарборо как на сливки общества. Сейчас Эндерби уже скорее город, чем деревня, да и Нарборо, и Литтлторп разрослись настолько, что границы между ними вот-вот исчезнут.

Население Нарборо, Литтлторпа и Эндерби в общей сложности не превышает двенадцати тысяч человек, не считая пациентов психиатрической клиники «Карлтон-Хейес», до 1938 года более известной как сумасшедший дом Лестершира и Ратленда. Территория больницы расположена между Нарборо и Эндерби; с востока к ней ведет Тен-Паунд-лейн, с запада — Блэк-Пэд, само название которой — Черная тропа — говорит о том, что место пользуется у жителей недоброй славой.

На востоке от Нарборо, недалеко от нарборских топей, проходит автострада Ml, которая круто забирает к северу, пересекая Эндерби возле школы Брокингтона, там, где Милл-лейн сливается с Тен-Паунд-лейн. Жители деревень спорят о том, можно ли услышать человеческий вопль с Тен-Паунд-лейн через шесть полос движения.

Вопреки опасениям местного населения приток горожан пока никак не сказался на облике трех местечек — типично мидлендских деревень с их ласкающими взгляд гранитными церквями, покрытыми старым шифером, с башенками и лестницами, отливающими розовым жемчугом в лучах заходящего солнца. Меж покосившихся надгробий церковных дворов петляют тропинки, вымощенные щербатыми, отполированными временем до блеска каменными плитами. То тут то там попадаются побеленные коттеджи в стиле тюдор с соломенными крышами на грубых черных брусах.

Вдоль дорог, столь узких, что на них с трудом могут разминуться две машины, тянутся тротуары, по которым нельзя провезти и детскую коляску. Двери и водостоки выкрашены по-сельски ярко и пестро. Рядом со стальными, как в городе, дверными молоточками и почтовыми ящиками то и дело попадаются медные.

Горожанин удивился бы, увидев в пабе строгую табличку «Животных на стулья не пускать». Но здесь, в сельских местечках, такой запрет вполне уместен: редкий завсегдатай не приводит с собой терьера, сеттера или питбуля, чувствующих себя вольготнее своих городских собратьев, и деревенский паб без них так же немыслим, как побеленный коттедж без пустых молочных бутылок на ступеньках.

А знаете ли вы, чем отличается деревенский паб от городского? Не только низкими потолками, ветхими перекладинами и старым неровным полом. И уж, конечно, не ковровыми дорожками, занавесками и обоями, без которых немыслим любой английский паб. Лестерский пирог со свининой в деревенском пабе вкуснее, а сыр, которым завтракает крестьянин, не сравнить с городским! Деревенский паб — предмет неустанных попечений приходского совета наряду со скамеечками вдоль дорог, автобусными остановками, клубом и доской объявлений. Паб, если угодно, — центр сельской общественной жизни, не считая церкви, конечно. Здесь можно узнать о деревне все — от истории до самых последних новостей. Не случайно пабы так притягивали журналистов, пока шли поиски нарборского убийцы, и именно здесь, в пабе, прозвучала фраза, которая вывела на след преступника и помогла раскрыть одно из самых запутанных дел, положивших начало новой практике полицейского расследования.

 

2. Демон и дух

Лестершир — одно из самых маленьких графств Англии. Прежде его жители занимались в основном скотоводством, но сейчас добрая половина пастбищ перепахана. Лестершир славится не одним сыром и пирогами со свининой; он даже упоминается в учебниках истории как место гибели Ричарда III, проигравшего в 1485 году битву на Босвортском поле и уступившего Генриху Тюдору английскую корону.

Графство разделено на западную и восточную части долиной реки Сор и защитными полосами, используемыми для охоты на лис, которая, несмотря на все усилия обществ в защиту животных, процветает здесь, как и в былые времена, и не прекратится, видимо, до тех пор, пока какая-нибудь самоотверженная пожилая активистка, протестующая против уничтожения бедных животных с плакатом «Убейте лучше эту лису!», не погибнет под копытами охотничьей лошади.

Город Лестер, административный центр графства Лестершир, расположен севернее Нарборо, минутах в пятнадцати езды по Лестер-роуд. Некогда он славился чулочными и обувными изделиями, сейчас здесь бурно развивается машиностроение, производство пластмасс и лакокрасочных материалов. В Лестере почти триста тысяч жителей, в том числе немало выходцев из Азии и Ост-Индии. Порядок в городе поддерживают почти семнадцать тысяч полицейских.

Лестерцев совершенно справедливо считают народом неотесанным. Даже вежливые горожане обычно хмурые и неприветливые. Прочие же и вовсе не отличаются воспитанностью и обильно пересыпают речь выражениями типа «ни хрена себе!» и еще более крепкими словечками.

Сами жители не согласны с подобной оценкой, ведь из их города вышли такие знаменитости, как Джон Меррик и Энгельберт Хампердинк!

А какие здесь красивые места! Всего в пятнадцати минутах езды от Лестера можно наслаждаться пасторальными картинками, достойными пера Джона Констебля; неудивительно, что многие горожане хотят перебраться в деревню.

* * *

В 1983 году в рабочем районе Лестера жила тринадцатилетняя девочка, мечтавшая о первой любви. Детство ее не было безоблачным, как у подружек: она воспитывалась приемными родителями.

Через несколько лет девочкой вдруг заинтересовалась полиция. Ее вызвали для дачи показаний и попросили припомнить кое-какие события.

— Родители воспитывали меня чересчур строго, — начала она. — Отец увлекался радиотехникой и мастерил всякие штуки, чтобы говорить по радио. Я тоже любила поболтать с кем попало. И однажды натолкнулась на того придурка.

Он представился Духом. Это был его позывной.

Она назвалась Зеленым демоном. Скоро Зеленый демон и Дух знали друг о друге все. Дух был всего на девять месяцев старше Зеленого демона, но сказал, что ему пятнадцать.

Зеленому демону нравилось просто разговаривать, но Дух настаивал на встрече и назначил ей свидание в школе Роули-Филдз.

Дух понравился девчонке. Не Ален Делон, конечно, но очень даже ничего: розовощекий, кареглазый, с непокорными темно-каштановыми волосами. Правда, ногти грязные и одет так себе: майка, засаленная куртка и джинсы. Дух был помешан на мотоциклах и мечтал о собственном. Он любил копаться в моторах и оттого вечно ходил в масляных пятнах.

Она в то время еще понятия не имела о том, что такое менструации и половая жизнь. Дух в общем-то тоже, но, как и все подростки, очень этим интересовался. Как-то весенним вечером в Джубили-парке в Эндерби она уступила его настойчивым требованиям и неуклюже-грубым ласкам.

И для взрослой девушки начало половой жизни редко бывает приятным, что же говорить о ней, тринадцатилетней? Она на всю жизнь запомнила его лицо, когда он впервые сделал с ней это. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, не произнося ни звука. Просто смотрел, и все.

Она чувствовала себя ужасно, а хуже всего то, что после этого он, как ни в чем ни бывало, говорил ей о дисках, мопедах, о чем угодно, только не о том, что теперь их связывало. Об этом он не сказал ни слова! Словно ничего и не было!

Вскоре Зеленый демон стала тем сосудом, куда Дух выплескивал свой безудержный пыл. Он удовлетворял свою потребность при любой возможности, не снимая с себя ни единой вещи, а ее заставлял оголяться только ниже пояса. В том же году у нее начались менструации, но к осени вдруг прекратились, и она запаниковала. Они с Духом не предохранялись, и Демона беспокоило, что скажут родители, если она забеременеет, — в декабре ей будет только четырнадцать!

Она начала противиться желаниям Духа, чем доводила его до белого каления. Как только он ее ни обзывал! Он хватал ее за плечи и сильно тряс, а однажды даже ударил по лицу и овладел ею, не обращая внимания на слезы.

Она приходила к нему, когда его родителей не было дома, и они занимались сексом в спальне. Если она отказывала, он бил ее кулаком в живот и хватал рукой за глотку, заставляя ложиться на пол. Он называл ее «шлак».

Однажды в спальне он так сильно ткнул ее в живот, что она ударилась головой о стену и чуть не потеряла сознание; он подсунул ей под нос что-то дурно пахнущее. Маленький брат Духа, который обычно бывал дома, когда они уединялись в спальне, закричал:

— Ты же сам не знаешь своей силы!

И все-таки она постоянно возвращалась к нему. Ей было очень одиноко.

Однако постепенно Демон — была она влюблена в Духа или нет — начала понимать, что его домогательства опасны. Дело в том, что он страдал от «выскочек». Когда она услышала это слово впервые, то даже рассмеялась. Но он в раннем семяизвержении не видел ничего смешного. Когда с ним это случалось, он свирепел и, едва сдерживая слезы, колотил кулаками в стену. А она незаметно выскальзывала из спальни и уходила домой.

— Никто меня не любит! — кричал Дух. — Никто! Особенно ты, шлак!

Чтобы побороть «выскочек», Дух начал экспериментировать и однажды попробовал заставить ее лечь с ним валетом. Ей стало стыдно, и она отказалась.

— Ладно. Тогда давай я сзади, — предложил он, но Демон и этого не хотела.

— Он настаивал на том, чтобы взять меня сзади, — призналась она полицейским, — и я сдалась.

Сексом «сзади», когда он ставил ее на четвереньки, они стали заниматься с осени; в школе уже начались занятия. Стояли холодные ноябрьские дни 1983 года. Но ненастье не охладило пыл Духа: впервые они совершили это на улице, на скамейке железнодорожной станции.

Потом анальный секс вошел у них в норму. Но Духу и этого было мало. Ему доставляло удовольствие кусаться, причем довольно больно. Ей же эти «ласковые» покусывания ушка, шейки, плеч и внутренней стороны бедер вовсе не доставляли удовольствия. Они приносили ей столько же боли, сколько и «задний» секс. А Дух становился все грубее.

— Как-то, когда мы были у него в спальне, он вдруг взял ремень, связал мне руки, стянул с меня рейтузы и сделал это.

Наконец терпение Демона лопнуло. Вскоре она встретила другого мальчика — не сравнить с этим придурком! — позвонила Духу и сказала, что между ними все кончено и она больше не хочет его видеть.

— Шлак! — закричал он в трубку.

По словам Демона, все это время после сношений Дух вел себя, как в первый раз: включал музыку, говорил о мопедах, машинах и тому подобной ерунде.

— Все было так, словно между нами ничего не происходило. Ничего вообще.

И это было самым странным. Для нее. Даже более странным, чем его взгляд, когда он, связав ее, делал с ней все, что хотел.

А Дух сказал, что в их первые дни он места себе не находил от унижения из-за «выскочек».

— Она смеялась надо мной, — заявил он. — Они все надо мной смеялись!

— Кто? — спросил полицейский.

— Они! Я называю их шлаком, суками, дрянью, тварями. Всех их.

 

3. Блэк-Пэд

Кэтлин Манн приехала в Нарборо из города ради дочерей. Родилась и выросла она в Лестере; когда в 1970 году ее пяти летней супружеской жизни пришел конец, Кэтлин с девочками перебивалась некоторое время у матери, у которой была квартира в городе. Здесь Кэт очень быстро поняла, что у двух матерей дитя без глазу, и, разругавшись с родительницей, решила перебраться к брату в Нарборо и пожить в его пустующей квартире.

Кэт считала Нарборо олицетворением английской деревни. Она наслаждалась прогулками по Черч-лейн, по обеим сторонам которой стояли коттеджи с окнами из бутылочного стекла и дверями, вставленными еще в те времена, когда в деревне нелегко было найти жителя выше пяти футов трех дюймов. Ей доставляло удовольствие наблюдать за тем, как крупные мужчины сгибаются в три погибели, чтобы войти в дом.

Почти у всех коттеджей были разбиты садики. Пахло древесным дымом, гвоздиками и розами. Чуть ли не на каждом дубе красовался большой скворечник. А у петляющей дороги на летнем пастбище под синим с белыми ватными облаками небом паслись овцы и коровы.

— Типичная английская деревня, — говорила Кэт.

Она обзавелась хозяйством, а дочки росли деревенскими детьми вдали от соблазнов города. Но жизнь в деревне не сплошные чаепития и фиалки. Кэт пришлось привыкать к холодной воде, к туалету на улице и — самое страшное — к одиночеству.

Девять долгих лет Кэт Манн была матерью-одиночкой, пока в клубе знакомств отеля «Браунстоун» в Лестере она не встретила Эдварда Иствуда. Он показался ей полной противоположностью первого мужа, да и ее самой. Кэт была невысокой миловидной серьезной, даже застенчивой брюнеткой, Эдди же — рослым рубахой-парнем с крупными руками и светлыми, слегка вьющимися волосами. В роговых очках он чем-то напоминал Майкла Кейна Кокни, хотя выглядел грубее. И, как любой лондонец, родившийся под перезвон Сент-Мэри-ле-Боу, Эдди Иствуд любил поболтать.

Он помнил сотни забавных рассказов и целую кучу прибауток; как бывший солдат, он любил рассказывать про драки в барах и утверждал, что был ранен арабским террористом. Отличить правду от лжи у Эдди не мог никто. Он говорил, что имя Иствуд взял себе по суду, поскольку был чуть ли не самым горячим поклонником стальноглазого Клинта на Британских островах.

Эдди производил впечатление человека жесткого, хотя на самом деле таковым не был. Молодость он провел в Браунстоун-Истейтс, проклятом полицией районе, и якшался с темными личностями. Но он отличался таким дружелюбием и проводил столько времени в пабах, общаясь с самыми разными людьми за кружкой биттера и игрой в дартс, что все любили его и звали не иначе как «друг из паба».

Эдди Иствуд переехал к Кэт в июле 1980-го, когда ее старшей дочери Сюзан уже исполнилось четырнадцать, а младшей, Линде, — двенадцать. Поженившись в декабре, Кэт и Эдди перебрались на Форест-роуд, где купили дом недалеко от Блэк-Пэд и психиатрической больницы.

Жизнь Иствудов складывалась благополучно. Эдди работал девяносто часов в неделю в «Спрей-Райт лимитед», неплохо зарабатывал и вообще оказался довольно домовитым: во дворе дома он устроил теплицу, а из пустых ящиков соорудил огромный вольер для волнистых попугайчиков. Это занятие настолько увлекло его, что вскоре он построил и второй вольер. Помимо попугайчиков у детей появились собаки, кошки и морские свинки. В свободное от работы время Эдди возился с попугайчиками и играл в дартс, получая награды за то и за другое. Через год после свадьбы, когда Эдди исполнилось тридцать девять, а Кэт — тридцать три, у них родилась дочь Ребекка. Эти годы они вспоминали как лучшие в совместной жизни.

Старшая, Сюзан, была самой застенчивой в семье.

— Домашняя девочка, — говорила мать. — Вся в меня.

У Сюзан были русые волосы и спокойные, как у спаниеля, глаза. Понимая, что она не столь привлекательна и сообразительна, как младшая сестра, Сюзан предпочитала сидеть дома, играя с животными и птицами.

Напротив, Линде Манн все давалось легко. Она интересовалась музыкой, новинками моды, косметики и была при том круглой отличницей и любимицей своего учителя в Латтеруорте. В пятнадцать лет Линда говорила по-французски, по-немецки, по-итальянски и собиралась выучить китайский, чтобы в один прекрасный день отправиться в кругосветное путешествие. Мать ничуть не сомневалась в том, что Линда добьется всего, чего захочет. На наряды она зарабатывала сама, нянчась с соседскими детьми.

Темные волосы и глаза девушки оттеняли белую кожу, делая ее ослепительной. Линдой увлекались мальчики: с одним она встречалась довольно долго, но считала себя человеком свободным и хорошела день ото дня. Знакомые считали ее неуемной, увлекающейся, даже бесшабашной.

Ноябрь 1983 года выдался холодным. 21-го, в понедельник, обещали заморозки. Собираясь в школу, Линда Манн надела колготки, голубые облегающие джинсы с молниями на щиколотке, пуловер, белые носки и черные кроссовки. Уже выходя на улицу, она накинула на плечи жакет со стоячим воротником и, на всякий случай, сунула в карман теплый шерстяной шарф. На Десфорд-роуд она села в автобус и поехала в Латтеруорт.

Вернувшись из школы, Линда не стала браться за уроки: она отправилась в Копт-Оук и просидела с ребенком одной знакомой женщины до 18.20.

Прибежав домой и наспех перекусив с Эдди, она переоделась в розовато-лиловый свитер и пошла к миссис Уокер, которая тоже просила Линду присмотреть за ребенком, но та встретила ее у дверей:

— Извини, детка, я сегодня на больничном и посижу с малышом сама.

Линда расстроилась, но не подала вида, а лишь с улыбкой пожала плечами.

— Вот и прекрасно. Тогда я домой. А может, в Эндерби сбегаю к подружке. До свидания!

Было 18–55. Дома Линда появилась, когда на небо уже выкатила полная луна. Сад Иствудов покрывала изморозь. Линда сказала матери, что закончила работу и пойдет к своей лучшей подруге Карен Блэкуэлл. Линда заработала полтора фунта и собиралась отдать деньги за жакет, купленный по каталогу миссис Блэкуэлл.

— От нее ты прямо домой? — спросила мать.

— Посижу у Карен, а потом еще к Каролине заскочу, — сказала Линда. — Ты не беспокойся, к десяти я вернусь.

— Самостоятельная, — вздохнула, как обычно, мать. — Какая же она у нас самостоятельная!

Линда не любила, когда ее опекали. Она знала, чего хочет в жизни, и так уверенно шла к своей дели, что никому и в голову не приходило держать ее в узде. Да и как могла мать удержать дочь, когда та вдруг вздумала перекраситься в более темный цвет? Ведь это гораздо лучше, чем рыжий, в какой она раньше красилась хной.

Время от времени мать ворчала по поводу новых мальчиков Линды. Кэт считала, что Линде еще рано о них думать. Но дочь, как назло, подцепила на дискотеке в Латтеруорте еще одного ухажера. Эдди мальчик не понравился и про себя он назвал его метисом. Но Кэт радовалась и тому, что дочь не курит, не пьет и, по всей видимости, еще девочка. Эдди успокаивал Кэт, говоря, что Линда умна и не даст себя в обиду.

Примерно в 19.00 Линда была на Редхилл-авеню — не самый короткий путь к Карен Блэкуэлл. По дороге она встретила свою знакомую Маргарет и сказала, что идет к подруге.

Линда показалась Маргарет, как обычно, веселой.

Через несколько минут Линда появилась у Блэкуэллов. Она знала Карен с начальной школы в Латтеруорте и вот уже более полугода считала ее своей лучшей подругой. Они учились в параллельных классах и у разных учителей, но были одного возраста и часто делились секретами.

Линда отдала миссис Блэкуэлл полтора фунта за жакет, и та сделала в клубной карточке пометку об оплате.

Линда нравилась Блэкуэллам: спокойная, уравновешенная, воспитанная девочка, — и они одобряли дружбу дочери.

Расплатившись, Линда заторопилась к Каролине, чтобы забрать у нее диск. Та жила в Эндерби, в пятнадцати минутах ходьбы от дома Блэкуэллов по Форест-роуд, недалеко от Блэк-Пэд.

По словам Каролины, было около 19.30 и по телеку еще даже не заиграли музыку из «Улицы коронации», когда Линда попрощалась и ушла.

Она направилась по Форест-роуд к фонарю, откуда начинается тропинка, которая через территорию психиатрической больницы выходит к Блэк-Пэд, одиноко бегущей в направлении кладбища подле нарборской церкви.

У фонарного столба Линда увидела человека. Он стоял в пятне света, как актер перед камерой. Это было недалеко от ворот психиатрической больницы. Надпись на воротах гласила: «Сбавьте скорость».

* * *

Кэт и Эдди провели приятный вечер. С женского турнира по дартсу в клубе «Карлтон-Хейес» они отправились в любимый паб Эдди «Дог энд ган», где он до десяти минут первого выиграл в дартс несколько пинт биттера. Одной из жертв Эдди стал местный полицейский, бойкий рассказчик анекдотов про то, как изымать у «легавых» деньги и возвращать их налогоплательщикам.

Иствуды вернулись домой в половине первого ночи. Их встретила Сюзан:

— Линды еще нет!

Эдди Иствуд объехал все места, где обычно встречались подростки, прошелся по Блэк-Пэд. Здесь, рядом с территорией больницы, строили новые роскошные дома. Котлован под фундамент уже вырыли, рядом лежал лес, но опалубка еще не была готова.

Эдди прошел по неосвещенной части дороги вдоль стройплощадки. Черная тропа — место, не очень приятное для прогулки, но, слава богу, светила луна.

В 1.30 в полиции Браунстоуна Эдди заявил о пропаже Линды. Дежурный спокойно записал в книгу все, что он говорил. Нет ничего удивительного в том, что девочка-подросток задержалась на несколько часов!

— Да она позже половины десятого никогда домой не возвращалась, — настаивал Эдди. — Она обязательно предупреждает, если задерживается!

Осматривая Блэк-Пэд, Эдди заглянул и на стройку. Если бы подростки что-то затеяли там, он бы заметил. Но на темной дороге никого не было. Территория психиатрической больницы «Карлтон-Хейес» находилась за железной оградой высотой более чем в пять футов с загнутыми в сторону дороги острыми черными прутьями.

И здесь Эдди не увидел ничего страшного, все было тихо. Только голые сучья постанывали на легком ветерке под иссиня-черным небом, освещенным луной и покрытым пятнами облаков. Эдди и в голову не пришло заглянуть за ограду. От своей падчерицы Линды Манн он прошел в нескольких ярдах.

 

4. Манекен

На другой день, 22 ноября, примерно в 7.20 подсобный рабочий больницы «Карлтон-Хейес», как обычно, шел из Нарборо по Блэк-Пэд — так было короче. Рощица и поля за железной оградой были белыми от изморози. Вдруг он увидел полураздетый манекен, валявшийся на траве у самой рощи. Рабочий пригляделся и обомлел: на лице обнаженного ниже пояса манекена алело пятно.

Парень бросился на автостраду и, судорожно размахивая руками, остановил машину — это оказалась «скорая помощь». Вдвоем с водителем — работником той же больницы — они вернулись на Блэк-Пэд и стали разглядывать манекен сквозь прутья забора.

— Это манекен? — не веря самому себе, спросил рабочий.

Не слушая его, водитель побежал по тропе вдоль забора — железные ворота были распахнуты. Он ступил на травянистое поле и подошел поближе. Это была девушка. Футах в десяти — пятнадцати от нее комом валялась одежда: джинсы, колготки, трусики. Голые ноги «манекена» были выпрямлены, голова повернута вправо. Рукава задранного вверх жакета наполовину стянуты с рук. На подбородке синел кровоподтек, под носом спеклась бурая кровь. Шарф был обмотан вокруг шеи и связан крест-накрест на спине. Под правой ногой лежало полено длиной фута в три.

Водитель «скорой» как-то не сообразил, что перед ним труп, — за время работы в больнице ему приходилось общаться только с живыми, хотя и буйными; к тому же хотелось продемонстрировать рабочему свои познания в медицине, — и он протянул руку и потрогал пульс у нее на горле. Линда Манн была бела, как фарфор, неподвижна и холодна, словно манекен.

* * *

Для полиции Лестера наступили трудные времена. Обычно в графстве совершалось не более одного убийства в год, и преступление расследовали своими силами. В нынешнем же году было целых четыре убийства, причем два из них — особо тяжкие. Кульминацией этого ужасного года стало убийство пятилетней девочки Каролины Хогг, пропавшей на аттракционах в Эдинбурге, где она жила; в июле ее тело нашли в Лестере.

Полицейские Лестершира утверждали, что убийца не был местным жителем: скорее всего, он мчался по шоссе А 444 из Шотландии куда-то на юг и на ходу выбросил труп из машины. Но, поскольку обнаружила его местная полиция, пришлось возбуждать дело.

Суперинтендент Ян Куттс, которому поручили расследование убийства Каролины Хогг, отправился в Шотландию для работы с компьютерной базой данных. Пятидесятилетний Куттс был типичным представителем Глазго: плотный, коренастый, с широким лбом — именно таким, какой представляешь себе, когда речь заходит о «поцелуе из Глазго». А сколько этот крепыш оставил после себя разбитых носов в северных пабах, знал только он. Вместе с тем Куттс слыл доброжелательным и общительным человеком.

Много хлопот доставило полиции дело Осборна, собачьего парикмахера, жестоко зарезанного в Айлстон-Медоузе. Бригаде экспертов пришлось долго мерзнуть под проливным дождем, собирая улики. Это происшествие в Лестере помнили хорошо. Следователям тогда даже открыли доступ к вест-йоркширскому компьютеру и его базе данных. А ведь до того проклятого года они обходились собственными терминалами.

В тот год самым популярным в лестерширской полиции был следующий анекдот: «Вы слышали новость? Юрий Андропов умер. А труп нашли в Лестершире».

Однако в Нарборо, Эндерби и Литтлторпе до ноября 1983 года все было спокойно.

Отдел уголовного розыска Лестершира возглавлял Дейвид Бейкер. Из своих сорока восьми лет двадцать семь он проработал в полиции. Положительный, довольно уступчивый человек, Бейкер вообще не походил на полицейского, но, по утверждению сослуживцев, был им до мозга костей. В свободное от службы и домашних забот время — в семье Бейкера подрастали пятеро детей — он играл в сквош, безуспешно пытаясь побороть начавший одолевать его жирок.

В тот же день, 22 ноября, в 8.30 главный суперинтендент Бейкер приехал в Нарборо и приступил к расследованию дела. В роще подле Блэк-Пэд его уже ждали. Бейкер немедленно вызвал патологоанатома.

Несколько детективов и человек тридцать полицейских с собаками приступили к осмотру рощи, полей, стройплощадки и самой дороги. Прибывший патологоанатом провел предварительный осмотр трупа и констатировал следующее: тело находится в закоченевшем состоянии, на правой щеке вверху и под правым глазом имеются царапины, кончик языка прикушен и чуть высунут. На волосах наружных половых органов следы спермы. Вероятная причина смерти — удушье.

Ноги жертвы были весьма странного цвета; полицейские подумали сперва, что они вымазаны каким-то необычным гримом, по патологоанатом объяснил, что причина подобного состояния — низкая температура.

* * *

Тот день Иствуды прожили, точно во сне. Утром Эдди сообщил на работе об исчезновении дочери. Узнав, что недалеко от Блэк-Пэд нашли тело, он бросился к стройплощадке. Там уже стояло несколько полицейских кордонов и шел опрос местных жителей.

Эдди бросился сквозь оцепление — полицейский остановил его.

— Это моя дочь! — закричал Эдди. — Это Линда!

Полицейский начал задавать вопросы и что-то записывать, а Эдди, как и всем родственникам жертв, оставалась только одна надежда — вдруг найдена не Линда.

Полицейский отправил его домой, сказав, что пока они обойдутся и без него.

* * *

Звание инспектора в британской полиции приравнивается к званию лейтенанта в американской. Инспектора уголовного розыска Дерека Пирса оторвали от дела Каролины Хогг, и он страшно злился на начальство.

Пирс был из тех людей, к которым относятся либо с восторгом, либо с ненавистью. Он запросто мог взойти на самый верх полицейского Олимпа, если бы сам себя оттуда не стаскивал.

Когда группу следователей по делу Линды Манн попросили выбрать ведущего специалиста, они в один голос заявили:

— Дерек Пирс.

— Дерек Пирс, конечно.

— Пирс, без всякого сомнения.

— Дерек Пирс, но…

Когда речь заходит о людях типа Дерека Пирса, «но» присутствует обязательно. Выделяя его как самого талантливого, доброго и приятного, детективы нередко говорили о нем как о человеке несдержанном, ершистом, жестком и бесчувственном — словом, непростом. Будучи требовательным к себе, он и другим не давал спуску.

Чтобы понять, сколько энергии кипело в инспекторе Пирсе, достаточно было понаблюдать за ним в течение часа. Если он разговаривал стоя, то непременно перекатывался с пяток на носки и обратно, либо переминался с ноги на ногу, либо раскачивался, либо чуть подпрыгивал. Если же ему случалось общаться с собеседником на ходу, например проходя через дверь, он останавливался, загораживая дорогу, и выделывал нечто такое, что походило на гимнастику или йогу: ухватившись за дверные косяки, он подтягивался, отжимался, приподнимался, опускался. Сослуживцы шутили, что его энергии хватило бы на всю «Бритиш-Рейл».

У Пирса был свой особенный ритм жизни — он жил с умопомрачительной скоростью: мчался на автомобиле быстрее всех, так, что дух захватывало, и быстрее всех напивался, требуя себе пива, виски и водки одновременно. Дерек Пирс жил в постоянном стрессе. Если работа не давала ему необходимого напряжения, он искал другую. В своем деле инспектор Пирс был настоящий Джон Макинрой!

Пирсу исполнилось тридцать три года. Стройный, ростом почти в шесть футов, он казался худым — и неудивительно при такой энергичности. Строгий костюм в полоску делал Пирса похожим на молодого адвоката коронного суда. Его густые темно-коричневые волосы и шекспировская бородка были аккуратно подстрижены. Он запросто мог бы сыграть Петруччо в «Поцелуй меня, Кейт».

Толстые очки, сквозь которые Пирс смотрел на собеседника, увеличивали его карие глаза, казавшиеся вовсе огромными, когда он, теряя рассудок, срывался и орал на начальство.

Пирс только что развелся с женой, тоже служившей в полиции, — они прожили четыре года, так и не обзаведясь детьми. Теперь он остался один, вернее, с огромной овчаркой по кличке Олли. Работа в полиции стала его жизнью.

Через день после того как Пирса освободили от дела Хогг, ему рассказали про убийство в Нарборо.

— Издеваетесь? — не поверил Пирс.

Но вскоре поверить пришлось» потому что дело свалилось на него. Так получилось, что инспектора, который должен был расследовать убийство Линды Манн, срочно вызвали в коронный суд, откуда, как известно, быстро не выйдешь.

— Расследуй на здоровье, — сказал тот Пирсу на прощание. — Поздравляю, коллега.

Инспектор тут же собрал группу.

22 ноября главный суперинтендент Бейкер отправил Пирса за Эдвардом Иствудом для опознания тела. В полиции уже почти не сомневались в том, что убитая — его падчерица, о пропаже которой Эдди заявил накануне вечером.

В 11.15 Иствуда вновь привезли на ужасную дорогу, где с ним беседовали Бейкер и начальник экспертной группы.

Детектив приподнял блестящий черный пластик. Эдди взглянул.

— Это Линда.

— Вы уверены?

— Закройте! Это она.

Смерть уже успела наложить на бледное лицо Линды с полуопущенными веками и прикушенным языком свою страшную печать. Эдди узнал жакет, который она купила в рассрочку.

Пирсу поручили заняться семьей Иствудов. Он взял с собой сержанта Мика Мейсона, который сразу же понравился Эдди и Кэт.

— Мик такой, — говорил Пирс, — он как монолит.

Мик Мейсон пообещал Иствудам сообщать о ходе расследования. Как и все, он полагал, что это не займет больше недели.

Кэт Иствуд провела день в оцепенении. Она явно не понимала, что ей говорят, и только предлагала чай всем детективам, которые к ним заходили.

Встречалась ли Линда с мальчиком? А где ее бывший мальчик? Уши у Линды были проколоты, но сережек нигде не нашли. Она их не носила? Почему? А когда вы видели ее в последний раз, сережки на ней были?

Кэтлин Иствуд пыталась вспомнить. Да, дочь иногда надевала сережки. А вот когда ее видели в последний раз… Как это, в последний раз?

— Вполне возможно, на ней были сережки. И перчатки тоже. Да, да… Знаете, такие, с обрезанными пальцами. Впрочем, я в этом не уверена.

Больше Кэт ничего сказать не могла. В голове у нее все смешалось. Как же так, ведь Линда тщательно планировала свою жизнь. Ее будущее было обеспечено. Ни о чем другом Кэт не могла думать.

— Вы спрашиваете, когда я видела ее в последний раз?

 

5. Жертвы

Вскрытие состоялось 23 ноября в 14.00 в Лестерской королевской больнице в присутствии главного суперинтендента Бейкера и суперинтендента Куттса.

В заключении экспертизы, в частности, говорилось: Линда Манн, рост пять футов два дюйма, вес 112 фунтов. На правой щеке вверху и под правым глазом, а также на подбородке и горле отмечены повреждения. Вероятен удар в подбородок, ставший причиной потери сознания. Под ключицами, почти посередине, имеется кровоподтек. Видимо, потерпевшей нанесли также сильный удар в верхнюю часть груди. Волосы на лобке запачканы засохшей спермой. Очевидно, была сделана попытка совершения полового акта, закончившегося преждевременной эякуляцией. Наличие глины на внешней стороне босых ступней свидетельствует о том, что тело волокли за верхнюю часть, возможно, за жакет.

По мнению же детективов, синяки на теле жертвы — результат того, что преступник, затягивая шарф, упирался в ее грудь коленом, скорее всего левым, если он правша.

Длинные ногти девушки не были сломаны, значит, Линда Манн сильного сопротивления не оказала. Подтверждением этого являлось отсутствие царапин и кровоподтеков на влагалище. Язык жертва прикусила от удушья. Возможно, умирала она в сознании.

Главный эксперт лаборатории судмедэкспертизы в Хантингдоне привел еще один аргумент в пользу того, что сопротивление жертвы не было долгим. Судя по положению кроссовок, потерпевшая разулась сама.

Ползунок молнии на джинсах жертвы заело, на основании чего высказывалось предположение о том, что их с девушки просто сорвали, поэтому они были вывернуты наизнанку и брошены рядом с телом. Экспертиза подтвердила предварительное заключение патологоанатома: смерть Линды Манн наступила от удушья.

Явно взволнованный представитель клиники «Карлтон-Хейес» в тот же день заявил журналистам:

— Хотя трагедия и произошла у наших дверей, нет никаких оснований полагать, что она имеет какое-то отношение к больнице.

Дерек Пирс окинул взглядом здание и хмуро сказал:

— Ну да, у вас ведь из каждого окна по маньяку и психопату выглядывает. Какие уж тут основания!

От семьи с представителями средств массовой информации, собравшимися в доме местного совета в Нарборо, беседовал Эдди Иствуд.

Обхватив голову руками, он говорил:

— У меня такое ощущение, будто мне съездили кирпичом по голове. Я не понимаю! Линда такой жизнерадостный, воспитанный ребенок. Немного себе на уме, но в школе у нее было полно подруг. Она прекрасно училась. Не представляю, кто сделал с ней такое? Мы с женой в отчаянии.

Друзья Кэт Иствуд видели, что она оглушена и говорит чисто механически. Даже плакать она не могла.

* * *

Первую зацепку следователям дали судмедэксперты. Когда после эякуляции убийца все-таки овладел жертвой, она еще была жива — на внутренних губах и во влагалище обнаружили сперму.

Анализ семени выявил наличие сильной белковой фракции 1+. Тест на антигены показал большое количество вещества А-секреции.

По мнению экспертов, такая комбинация встречается только у одного из десяти взрослых мужчин в Англии. Это научное утверждение стало пока единственной ниточкой следствия. А-секреция, белковая фракция 1+ — сотни полицейских повторяли эту фразу почти четыре года, слабо понимая, о чем идет речь.

Анализ крови, конечно, не мог однозначно указать на убийцу, но все-таки… И Эдди Иствуду предложили сдать кровь.

Эдди жаловался, что его оклеветал бывший мальчик Линды, который имел на него большой зуб. На самом же деле Дерек Пирс дотошно следовал обычной схеме: Эдди Иствуд — отчим. В семью Линды Манн он вошел относительно недавно. Следовательно, вполне мог убить падчерицу еще дома и избавиться от тела подле Блэк-Пэд.

— Я предупредил мистера Куттса, что хочу проверить Эдди, — по-деловому объяснил Пирс своим подчиненным. — И намерен это сделать.

Он приехал к Эдди в девять вечера и нашел его в кровати. Эдди сказался больным и не хотел никуда ехать, но Пирс стоял на своем.

— Такие люди заболевают, когда хотят, — сказал он сослуживцам. — Этот Иствуд вечно на больничном!

— Пирс мне с самого начала не понравился, — жаловался Эдди, — а Сюзан, моя старшая падчерица, так та просто его невзлюбила. Другие офицеры пытались ему втолковать, что я не мог убить Линду, так нет, он настоял на анализе. Упрямый этот ваш Пирс, как осел.

— Во-первых, все, кто непосредственно связан с убитой, будут сдавать кровь, — заявил Пирс Эдди. — А во-вторых, есть люди, которые подозревают именно вас, Иствуд.

— Вы хотите сказать, что я убил собственную дочь? — взорвался Эдди.

— Падчерицу, — поправил инспектор. — Нет, лично я так не считаю. Но кто знает? Я сам отвезу вас на анализ и привезу обратно. Чтобы не оставалось никаких сомнений.

— Но я болен! — отнекивался Эдди. — У меня радикулит!

— Я понимаю. Я тоже не совсем здоров, — успокаивал его Пирс. — Нам обоим будет легче, когда мы с этим покончим, уверяю вас.

Проходя мимо очереди подозреваемых, спешно собранных в полиции, Эдди вдруг вспомнил, что в ночь убийства играл в пабе с полицейским.

— Я вспомнил! — воскликнул он. — Я резался в дартс в пабе «Дог энд ган» с кем-то из ваших.

Можете проверить!

Но Пирс был намерен отправить Эдди на анализ, даже если бы в момент убийства он играл в дартс с самим лордом главным судьей.

Врач не только взял у него кровь, но и состриг немного волос с головы, лобка и из подмышек. Только после этого Эдди разрешили вернуться домой.

Алиби Иствуда подтвердилось: результаты анализа не выявили ничего общего с данными убийцы.

Пирсу стало известно, что Линда Манн имела слабое зрение и даже не узнавала подруг на другой стороне улицы. Однако самолюбие подростка не позволяло ей носить очки, а контактные линзы были родителям не по карману. У Пирса тут же появилась версия: Линда просто не разглядела убийцу и приняла его за знакомого человека. Она подошла к нему и только тут поняла, что ошиблась. Но было уже поздно…

А вот суперинтендент Куттс утверждал, что Линда знала убийцу; впрочем, Куттсу, чтобы разглядеть друга на противоположной стороне улицы, очки не требовались.

* * *

Для человека типа Эдди Иствуда увидеть себя в теленовостях, а затем практически во всех газетах страны, — конечно, великое событие. Он с важностью говорил знакомым:

— Я так возмущался, когда меня отправили на анализ, что потерял дар речи. И целых три недели не мог давать интервью.

Этот циничный Пирс, наверное, не верит, что он, Эдди, переживает смерть падчерицы так же, как Кэт. Но ведь он и вправду искал Линду в ту трагическую ночь, объехал все улицы, под ярким месяцем прошел по мрачной Блэк-Пэд. Наконец, именно он опознал почерневшее израненное тело.

Кое-кто из знакомых поначалу злословил о переживаниях Эдди, но после того как Кэт все-таки поверила в гибель дочери, а анализ доказал непричастность Эдди к изнасилованию и убийству Линды — после всего этого никто уже не сомневался в искренности Эдди, когда тот рассказывал:

— Как-то в пабе в Эндерби мне вдруг стало так плохо, что я заперся в туалете и позволил себе выплакаться. Я вдруг понял, что любой из нас может пасть жертвой этого сумасшедшего. Я плакал как ребенок.

 

6. Деревня ужаса

С наступлением темноты женщины и девушки торопились домой, стуча каблучками по деревенским улицам и переулкам. Родители сами отвозили и отводили детей в школу. Некоторые вообще не хотели никуда отпускать своих чад, пока не будет пойман преступник. Еще долго после убийства многие папы и мамы дожидались детей на автобусной остановке. В магазинах и пабах люди разговаривали шепотом, косо поглядывая друг на друга.

Прошел слух, что на той самой Черной тропе какой-то тип демонстрировал интимное место проходившей мимо девушке. Говорили о новом покушении. А одна женщина утверждала, что за несколько недель до убийства на нее тоже набросились сзади на этой ужасной Блэк-Пэд и украли кошелек. Однако в полицию никто не заявил.

Перепуганные родители звонили в приходский совет Нарборо, требуя осветить Блэк-Пэд или закрыть ее вообще. А поскольку под ногой у Линды Манн нашли полено, то скоро поползли слухи, что прежде чем изнасиловать, ее до смерти избили.

Газеты называли Нарборо деревней ужаса. В сумерки улицы пустели, редкие прохожие ускоряли шаг, боясь, кажется, даже тяжелого зимнего тумана.

* * *

Главный суперинтендент Бейкер решил открыть в деревне временный полицейский пункт. С этой целью он обратился за помощью к администрации больницы «Карлтон-Хейес» и ему тут же предложили пустующую квартиру врача. Здание, в котором располагалась квартира, называлось «Розарий». Над дверью была выложена дата: 1906. Именно в этом году появилось большинство кирпичных построек больницы. С тех пор «Розарий» ни разу не перестраивался.

На первом этаже стояли компьютеры, на втором, рядом с другими сотрудниками и картотекой, расположился суперинтендент Куттс. Кроме кабинетов полицейским отвели небольшую комнатушку, где они могли отдохнуть и перекусить.

Работы хватало. Для начала они загнали в компьютер картотеку на всех местных жителей, когда-либо уличенных в недостойном поведении, исключив только тех, кто в момент убийства Линды Манн болел или отбывал срок. Составляя список подозреваемых, главное внимание уделяли лицам, ранее обвинявшимся в изнасиловании на территории Лестершира и всей центральной части страны. За насильниками следовали виновные в менее тяжких преступлениях против женщин, а завершали список эксгибиционисты. Не ограничившись этим, полицейские составили базу данных преступников, совершавших нападения на мужчин и мальчиков, не забыв и эксгибиционистов, предпочитавших заниматься своим ремеслом на глазах у мужчин. Ввести всю эту информацию в компьютер и расположить ее так, чтобы в любой момент можно было найти необходимое, оказалось делом непростым и потребовало сотни человеко-часов. Поскольку при опросе местных жителей постоянно всплывали новые имена, работа с базой данных никогда не прекращалась.

С «Розарием» им, можно сказать, повезло. Здесь было намного лучше, чем в павильоне для крикета, где расположились врачи и группа по работе с местным населением. Павильон напоминал открытую всем ветрам коробку из-под обуви, брошенную кем-то вдали от других деревенских построек, и имел один-единствен-ный газовый обогреватель без вытяжной трубы.

Впрочем, на холод и тесноту в павильоне и «Розарии» никто не жаловался — все думали, что это ненадолго. Если бы им сказали тогда, что они засидятся здесь до Рождества, что весной будут бегать по павильону, поддерживая себя в форме, а потом застанут расцвет и увядание желтых нарциссов в больничном саду, никто бы не поверил.

Группа по работе с местным населением обходила дома всех трех деревень и заполняла бланк на каждого мужчину в возрасте от тринадцати до тридцати четырех лет. Этот возраст был выбран произвольно, после того как из лаборатории сообщили, что в семенной жидкости убийцы обнаружено большое количество сперматозоидов. Полицейские лет за сорок явно обиделись.

— Выходит, мы уже ни на что не годимся? Чем же мы занимаемся в постели с женами?

И все же группа расследования и медицинская команда сосредоточились только на молодых людях. Медикам предстояло поднять в «Карлтон-Хейес» все истории болезни местных жителей и приезжих за последние пять лет.

В пользу создания медицинской команды свидетельствовало большое количество половых извращенцев, наркоманов и алкоголиков, лечившихся в «Карлтон-Хейес», не говоря уже о самых обыкновенных психах, которые тоже могли изнасиловать и убить кого угодно. Больница всячески помогала расследованию, но по вполне понятным соображениям неохотно предоставляла полицейским выписки из истории болезни психически ненормальных людей, равно как и другую информацию о пациентах. Руководство больницы по-прежнему заверяло полицию в том, что убийца Линды Манн не их пациент.

— Из нашей клиники никто не мог убежать, — убеждали следователей представители администрации.

— Можно подумать, у них здесь «Вулвортс», — заметил на это Дерек Пирс. — А по-моему, надо проверить как можно больше шизиков.

Но когда ему объяснили, какой объем работ ждет следствие, он даже присвистнул:

— Черт! Да у них тут народа больше, чем на станции «Юстон» в час пик! И это еще без амбулаторных больных!

По ту сторону Блэк-Пэд в Вудленде находился амбулаторный центр больницы — приземистый кирпичный дом. Следователи установили, что возле него часто собираются подростки: пьют пиво, содовую, жуют конфеты. Выяснилось, что и Линда пару раз была на этих «тусовках». Здание стояло довольно близко от ее дома и совсем рядом со злосчастной дорогой. Полиция тщательно изучила этот след, но в Вудленде убийцу найти не удалось. И вряд ли он там был.

Многие из пациентов амбулаторного центра не имели никакого отношения к трем деревушкам. Сегодня они приезжали на консультацию в «Карлтон-Хейес», а завтра оказывались где-нибудь в Уэльсе или в Шотландии. Но полиция должна была отследить всех пациентов, даже если их было десятки тысяч.

Едва полицейские расположились в «Розарии», как на них обрушился шквал телефонных звонков. Самым интересным оказалось сообщение о молодом человеке с волосами «бобриком». Звонивший утверждал, что видел его вечером, часов в восемь, на перекрестке Форест-роуд и улицы Короля Эдуарда — той самой, в двух минутах ходьбы от рощицы, где нашли Линду Манн. Молодой человек с прической «бобриком» и его юная спутница вдруг вышли на проезжую часть, и свидетелю пришлось резко затормозить.

— На девушке были джинсы и жакет, — сказал он. — А у него крашеные, как у панка, волосы. Знаете, такие необычные… Как герань в горшке, обрезанная под самый корень.

Спустя несколько дней после того, как приметы подозреваемого были опубликованы в газете «Лестер Мёркьюри», полиции сообщили еще об одном молодом человеке, якобы бежавшем в вечер убийства по Киплинг-Драйв в Эндерби. Звонивший подозревал, что это была не вечерняя пробежка, потому как одет парень был не в спортивную, а в обыкновенную одежду.

Кроме молодого человека с волосами «бобриком» и загадочного «бегуна» внимание суперинтендента Куттса привлекло одно заявление: приблизительно в восемь вечера 21 ноября сразу три свидетеля видели юношу и девушку на автобусной остановке на Форест-роуд. Девушка по описанию очень походила на Линду Манн. Куттс тут же сопоставил эту информацию с заявлением о парне с «бобриком».

Местные жители утверждали, что сроду не видели никакого панка с волосами «бобриком»; сравнение с горшком подрезанной герани тоже не помогло. Но Куттс настаивал, что такой человек есть и он его найдет.

* * *

Медперсонал больницы «Карлтон-Хейес» был настолько напуган этими разговорами, что боялся возвращаться пешком в общежитие «Сильвия-Рей-Хаус» в нескольких шагах от печально знаменитой Блэк-Пэд.

— Я так и знала, что случится какой-нибудь кошмар! — заявила полиции одна няня. — Мы напуганы до смерти!

Она потребовала, чтобы автостоянку перед зданием осветили, а полиция арестовала всех малолетних воров и хулиганов, швыряющих камни в окна больницы.

На восьмой день расследования позвонила другая сиделка. Она утверждала, будто в ночь убийства слышала крик женщины.

— Вполне возможно, что это была Линда Манн, — заявил главный суперинтендент Бейкер журналистам и назвал ниточку «многообещающей».

Что касается Дерека Пирса, то он не разделял мнение шефа: сиделка слышала крик около 20.40, а Линда Манн ушла от подруги в 19.26. Несмотря на все разговоры про девушку на автобусной остановке, Дерек Пирс полагал, что близорукая Линда отправилась навстречу своей страшной смерти сразу после того, как вышла от подруги.

— К тому же, — доверительно сообщил Пирс сослуживцам, когда поблизости не было начальства, — в сумасшедшем доме вопли — нормальное средство общения.

Вторая неделя расследования была посвящена «бегуну», которого, как выяснилось, видел еще один свидетель, гулявший в то время с собакой. По его словам, молодой человек выглядел так, словно бежал от преследователя; он был около пяти футов семи дюймов ростом, волосы темные, до плеч. Утверждать, что этот «бегун» и тот, о котором сообщил первый свидетель, — одно и то же лицо, не было никаких оснований: в такой холодный вечер торопиться домой мог кто угодно.

Следователей интересовали все, кого в тот вечер видели недалеко от места преступления. Один подросток вышел в сумерках на остановке рядом с пабом в Нарборо. Водитель автобуса № 599 вспомнил только, что мальчик сел в Ханкоуте в 18.38. Юного пассажира разыскивали несколько дней.

В тот же день в 19.10 на Форест-роуд в автобус вошла молодая женщина. Водитель не смог точно вспомнить, где она вышла, но предположил, что это было где-то на Фоксхантер-Раун-дэбаут рядом с Эндерби. Ее искали несколько недель, чтобы спросить про молодую пару, которую в тот вечер видели на автобусной остановке. Затем водитель припомнил еще двух женщин — одной около двадцати. Обе сели в автобус № 600 до Лестера. Нх тоже не нашли.

С автобусов полицейские переключились на мотороллеры. 21 ноября после 20.30 рядом с психиатрической больницей свидетели заметили подростка, толкавшего мотороллер. Он был в длинной зеленой парке и, судя по всему, без каски. Вполне возможно, что он тащил мотороллер в гараж. Полицейские обошли всех подростков с мотороллерами, независимо от того, были их машины на ходу или нет.

Большую помощь полиции оказала «Лестер Мёркьюри», печатавшая практически все, о чем ее просили. Как и следовало ожидать, каждая публикация вызывала новый шквал звонков. Звонки сортировались по категориям в зависимости от степени важности.

Журналисты чуть ли не каждый день брали интервью у Бейкера или Куттса. И тот и другой обращались к населению с настойчивыми просьбами вспомнить о событиях вечера 21 ноября.

К концу второй недели следственная группа проверила несколько сот заявлений. Одно, например, касалось двух подростков из Нарборо, купивших свежий номер «Лестер Мёркьюри» в тот день, когда обнаружили труп.

— Уж очень они внимательно листали газету, — заявил полицейским киоскер. — Вам надо с ними разобраться.

Так и сделали.

Еще один подросток в вечер убийства попался на глаза свидетелям дважды: сначала на Форест-роуд, а позже — недалеко от больницы. Им занялись немедленно.

А в 19.30, сразу после того, как Линду в последний раз видели живой, напротив аптеки на Джубили-Крисент сидел какой-то парень с чехлом для гитары. Его тоже включили в список.

На третью неделю полиция вновь обратилась к населению через газеты и по телевидению. Разыскивался «бегун».

— Возможно, кто-то видел тяжело дышащего юношу, который прибежал в тот день домой после десяти вечера, — обращался главный суперинтендент Бейкер к читателям газеты. — Может, молодой человек бросился прямо к себе, избегая встречи с родителями…

Помимо «бегуна» следствие располагало данными о «плаксе». Его видели рядом с местом преступления спустя пять дней после смерти Линды Манн. Он сидел на бордюре на противоположной от места убийства стороне Блэк-Пэд и, как показалось супружеской чете, проезжавшей на машине, о чем-то переживал, чуть ли не плакал. Парень светловолосый, лет семнадцати, в пожарной куртке. Рядом с ним стоял мотоцикл. Этого «плаксу», конечно, не нашли: мальчики его возраста не любят сознаваться в столь немужском поведении.

И все же кое-какие из заявлений, сделанных через прессу, принесли плоды — «гитарист» сам позвонил в полицию; поступали все новые сообщения о «бегунах»: одного из них — которого по счету? — видели на мосту автострады Ml. Очень скоро посыпались сведения о «бегунах» и панках аж из самого Бирмингема. Панков чаще всего сравнивали с Джонни Роттеном. По большей части это были мальчишки с крашеными баками и серьгой в ухе.

15 декабря наконец объявили об установке освещения на Блэк-Пэд. Оно обошлось в 5500 фунтов, зато отныне тропинка уже не была такой черной и страшной. В тот же день в газете «Лестер Мёркьюри» появилась статья «Помогите отыскать маньяка!» — с таким призывом обратился к читателям анонимный родственник погибшей.

В третью неделю декабря следствие вышло на «стилягу», которого видели на углу Лестер-роуд в Нарборо примерно в 20.20. «Стиляга» шел с женщиной. Когда машина притормозила, пропуская их, этот «хиппи» вместо благодарности бросил водителю что-то очень обидное, и тот решил позвонить в полицию.

Заинтересовались еще одним молодым человеком. Он купил «Мёркьюри» и задавал подозрительные вопросы, выясняя подробности убийства.

Интересно, что почти все подозреваемые — а их исчисляли сотнями, — оказались очень молодыми. Деревенские жители полагали, что убийца Линды Манн, скорее всего, ее ровесник. В конце концов они убедили в этом и следователей. Панки, «стиляги», «бегуны», «плаксы» — все они были подростками.

В декабре многие сотрудники группы расследования добровольно согласились работать в Рождество.

Главный суперинтендент Бейкер не упустил возможности обратиться к жителям через прессу:

— В Рождество люди начинают размышлять. Родственники Линды, конечно, будут вспоминать свою погибшую дочь. Но вспоминать ее будет и убийца. Мы настоятельно просим всех, кто заметит в поведении соседей или родственников в Нарборо что-то странное, немедленно сообщить об этом нам.

Впервые Бейкер официально допустил возможность того, что Линда знала своего убийцу:

— Вполне возможно, они были знакомы. Может быть, все началось с невинного поцелуя и объятий, а потом переросло в нечто неконтролируемое, и в результате Линда погибла. Но рассказать, что случилось на самом деле, может только тот, кто несет за это ответственность.

Полиция предлагала убийце или тому, кто его скрывает, явиться с повинной в обмен на смягчение меры наказания. Но на этот призыв никто не откликнулся.

В рождественские праздники Кэт Иствуд раздавала подарки, заранее купленные Линдой на те деньги, которые она заработала, присматривая за детьми.

К этому времени к чувству боли Иствудов добавилось острое желание того, чего жаждут все родственники жертв, — кары и мести.

Журналисту, позвонившему накануне Рождества, Эдди заявил:

— Мы ощущаем каждую минуту, каждый час, прожитые без нее. Я очень надеюсь на то, что убийца Линды тоже будет страдать и ощущение вины за содеянное не даст ему покоя в это Рождество.

Кэт тоже сделала заявление:

— Он должен быть наказан. Надеюсь, знакомые хорошо подумали, прежде чем укрывать его. Мы просто перестали жить, и виноват в этом он.

* * *

Массивные кирпичные строения психиатрической больницы с серыми шиферными крышами и необычными башенками казались неприглядными; особенно портили вид кирпичные трубы, возвышавшиеся над всей округой. Однако Дереку Пирсу здесь нравилось. Правда, ночью было жутковато, особенно когда представишь, как там, внутри, мучаются безумные души, среди которых, возможно, и тот, кого они так долго ищут.

В длинные зимние ночи полицейских преследовало ощущение, будто убийца смотрит на каждого из них через зарешеченное окно. Смотрит и смеется. А после тяжелого трудового дня да парочки кружек пива совсем нетрудно услышать безумный смешок в темноте с противоположной стороны площадки для крикета.

 

7. Просьбы

К концу первой недели со дня убийства полиция была настолько сбита с толку, что несколько раз просила «Мёркьюри» напечатать обращение к возможным свидетелям. Следствие интересовали двое мужчин и девушка — их видели в кофейне на Хорсфер-стрит в Лестере. Один из них изучал центральный разворот «Мёркьюри» и вдруг резко сложил газету. Девушка удивленно подняла бровь, а он зашипел, что, мол, расскажет все на улице. Свидетель, сообщивший об этом полиции, полагал, что молодой человек вполне мог читать страницу номер тринадцать, где был напечатан материал о расследовании дела Линды Манн. Между прочим, в правом ухе у него висела золотая серьга. Однако парней с серьгой в Лестере оказалось предостаточно.

В следующий раз полиция обратилась с просьбой сообщить что-нибудь о «загадочном человеке», который нацарапал имя Линды Манн в телефонной книге в местном киоске в тот день, когда нашли труп. Но и этот след никуда не привел — «загадочный» сам позвонил и сообщил, что он действительно записал ее телефон со слов своего друга, у которого спрашивал адрес семьи погибшей девушки.

В конце января полиция начала собирать информацию о юноше, который на следующий после убийства день купил в Нарборо брюки.

— Старые износились, — объяснил он.

А поскольку владелец магазина знал из «Мёркьюри», что полиция разыскивает молодого человека с дыркой на левой брючине джинсов, которого видели на Блэк-Пэд около 20.35 в день убийства, то он заподозрил неладное.

Анонимных звонков раздавалось все больше. В начале февраля в полночь в полицию позвонила девушка и срывающимся голосом сообщила, что она знает юношу с волосами в виде срезанной герани. Он часто бывает в пивной в Эндерби. Полицейские паслись там целую неделю, но единственная герань, которую им удалось обнаружить, росла в горшке.

В феврале убийством занималось уже около ста человек. Они взяли три тысячи показаний и разрабатывали около четырех тысяч версий. Были допрошены практически все подростки Лестершира и округи с наклонностями панков. Поначалу полиция не сомневалась в том, что тот самый молодой человек ростом в пять футов десять дюймов, стройный, в ботинках да шнурках, в кожаном пиджаке с ремнем, украшенным бронзовой пряжкой, и с необыкновенными оранжевыми волосами, и есть убийца. Но таких они нашли множество: все красили волосы в оранжевый цвет, многие носили ботинки на шнурках и кожаные пиджаки. Но того панка с девушкой, предположительно с Линдой Манн, из-за которого водителю пришлось резко затормозить, так и не нашли. Он был неуловим, как чертово чудище Лох-Hecca, по выражению одного следователя.

«Бегуны» измучили уже не одну команду полицейских. Только за 1984 год следствие выявило такое их количество, что тренерам олимпийской сборной Британии и не снилось.

У суперинтендента Яна Куттса имелась своя версия: парень с волосами «бобриком» и есть тот, кого они ищут, а девушка, которую заметили на автобусной остановке, — Линда Манн. Дерек Пирс и некоторые другие участники следствия придерживались иного мнения, но тоже полагали, что убийца — кто-то из местных, иначе откуда он мог знать о глухой тропе и воротах, через которые легко пройти к рощице за стройплощадкой?

Куттс не сомневался, что убийца хорошо знал Линду: она не принадлежала к тому типу девушек, что легко знакомятся на улице, и отчаянно дралась бы за свою жизнь в случае нападения из засады. Детективы искали какого-нибудь «тайного друга», о котором не знали даже ближайшие подружки Линды, кого-то, с кем она могла пройтись по пустынной Блэк-Пэд.

* * *

Мобильное подразделение — это группа полицейских, которых бросают на подмогу любой другой группе. Поэтому они должны быть готовы к какой угодно работе. Именно мобильное подразделение проводило опрос местного населения, в том числе тех, у кого не было алиби.

22 января констебль Нил Банни из МПП зашел в дом на Хейбарн-Клоуз в Литтлторпе к Колину Питчфорку, двадцатипятилетнему рабочему пекарни. Питчфорк недавно переехал сюда с Баркли-стрит в Лестере, приблизительно в пяти милях от Нарборской дороги, и жил с женой и ребенком.

Нилу открыла жена Питчфорка, Кэрол. Она проводила его в гостиную и позвала мужа, который был наверху. Во всех трех деревнях уже знали, что полиция проводит дознание, так что констеблю не пришлось долго объяснять цель своего визита.

Питчфорк спустился через несколько минут.

— Извините, я был неодет, — сказал он.

На самом деле он прятал на чердаке половые доски, украденные со стройплощадки. Жене он объяснил, что купил их по дешевке на распродаже. И вот, похоже, его «засекли». Вообще-то доски не единственное, что он стащил, он прихватил еще шкафчик, который, по его мнению, должен был прекрасно вписаться в их кухонный гарнитур. Вором Колин Питчфорк, конечно, не был, но не оставлять же то, что плохо лежит. Когда полицейский объяснил, в чем дело, Колин облегченно вздохнул.

В день убийства он в Литтлторпе еще не жил, и поэтому не попал бы в список вероятных подозреваемых, если бы не один случай. Дело в том, что Колин Питчфорк был замечен в эксгибиционизме. Началось это у него еще в раннем возрасте, и полиции стало обо всем известно. Сейчас, после проведения ряда компьютерных проверок, он заинтересовал следствие по двум причинам: во-первых, выяснилось, что по направлению суда, рассматривавшего дело о непристойном поведении Колина Питчфорка, он обращался в амбулаторный центр больницы «Карлтон-Хейес»; во-вторых, полиции нужно было уточнить его новое местожительство.

По классификации, принятой следствием, Питчфорк значился под кодом № 4. Код № 1 присваивался тем, кто не мог совершить преступление по причине смерти, тюремного заключения или стопроцентного алиби. Код № 2 давался людям, за алиби которых ручались друзья или коллеги. Код № 3 указывал на алиби только со стороны жены, которой, как известно, особенно доверять нельзя. Однако в процессе расследования были выявлены те, кто попадал и под код № 2, и под код № 3. Например, часть дня человек провел с женой, потом встречался с друзьями, а домой отправился один. Таких и обозначили кодом № 4.

Следователи искали человека без алиби на период времени от 19.00 до полуночи. А Питчфорк и его жена утверждали, что сначала он подвез ее на вечерние занятия, причем на заднем сиденье в переносной детской кроватке спал ребенок, а затем он поехал по своему старому адресу и сидел дома с малышом до тех пор, пока не вернулась жена. В общем, от 18.45 до 21.15 алиби у него не было, но, чтобы убить, ему пришлось бы отлучиться и оставить ребенка одного.

Психологи, как известно, утверждают, что эксгибиционисты — люди безобидные. Действительно, Питчфорк не был замечен в чем-то, что бы напоминало насилие. В Литтлторп он переехал в декабре, через месяц после убийства Линды Манн, и, поскольку не был местным жителем, то вряд ли знал о Черной тропе и воротах, ведущих к рощице.

Его не включили в список подозреваемых, однако в полиции шутили, что человек с такой фамилией — Питчфорк означает «вилы» — просто обязан что-нибудь отчебучить.

* * *

Отец Дерека Пирса мечтал о том, чтобы его сын стал врачом, и воспитывал его в строгости. Бывший военный, железнодорожник, а затем инспектор дорожного движения, свой трудовой путь мистер Пирс закончил хранителем музея дорожной службы в Лестере. Миссис Пирс, казалось, хотела стать матерью всем ребятишкам. Ей было мало двух сыновей и двух младших дочерей, и она брала на воспитание чужих детей, даже с врожденными уродствами.

В девятнадцать лет Пирс вдруг решил пойти работать в полицию. Возмущенный отец не разговаривал с ним почти год и сменил гнев на милость только после того, как старший брат Пирса перевелся с биохимического на медицинский факультет: одного врача в доме отцу было вполне достаточно.

Врожденная болезнь внутреннего уха затрудняла продвижение Пирса по служебной лестнице. Во время строевой подготовки в учебке его прятали в середину строя, где он то и дело натыкался на товарищей. Зато по всем другим дисциплинам полицейской подготовки Дерек был отличником.

По итогам первого года работы он получил кубок Харриса как лучший стажер года, его фотография появилась в «Лестер Мёркьюри». Все это не могло не смягчить старика — Дерек был первым из семьи, про кого написали в газете. И отец страшно гордился сыном.

После стажировки Пирса отправили в угрозыск. Через три года ему присвоили звание сержанта, причем по результатам работы он попал в список двухсот лучших полицейских Англии. Инспектором он стал через шесть лет. На него возлагали большие надежды.

Но тут-то и началось самое трудное. Дело в том, что следующее за инспектором звание дается уже не по результатам экзаменов, а на основе оценок старших офицеров и письменных рекомендаций непосредственного начальства. Характеристики Дерека Пирса были хорошими, но в них то и дело проскальзывали словечки типа «заносчив» и «нетерпим».

Пирса это как будто не огорчало:

— Мое дело ловить преступников. Я полицейский, — говорил он.

В способностях Дерека Пирса как полицейского никто не сомневался. А Пирс, в свою очередь, заботился о своих людях и не давал их никому в обиду. Он не скупился в пабе и отпускал подчиненных раньше с работы, но в то же время был суров с теми, кто смотрел на службу в полиции как на работу, а не на образ жизни. Даже за незначительные ошибки Пирс отчитывал полицейских со всей строгостью.

Однако при расследовании дела Линды Манн такое случалось редко — все, кто был занят в этом деле, не сомневались, что рано или поздно убийцу найдут, и очень старались. Время от времени Пирс подзаряжал подчиненных собственной неуемной энергией. Даже после долгих безуспешных поисков он с трудом дожидался каждого рабочего дня.

— А как ты смотришь вот на такую версию? — с красными от бессонницы глазами спрашивал он сослуживца и начинал что-то доказывать, взлетая со стула, как при левитации.

Он частенько подбрасывал своим людям разные версии и требовал того же от всех. Если предложение подчиненных ему не нравилось, он старался не разочаровывать их — нужно же поддерживать энтузиазм команды.

— Где убийца? Может, он совсем рядом? А как бы поступили вы? Что думаете вы? Да забудьте вы о званиях! Я вас спрашиваю! Преступник где-то рядом. Я его чувствую. Где он? Где?

Сослуживцы понимали, что Пирс специально их провоцирует, но по каким-то непонятным причинам заражались его энтузиазмом.

— А кто сказал, что ты обязан его любить? — спросил как-то один из подчиненных Пирса другого, — У меня иногда бывает желание схватить его за глотку. Но он хороший организатор, он видит картину в целом, у него не голова, а компьютер. И даже когда он орет, как последняя баба, он не перестает думать о деле и раскладывать его по полочкам.

— Где преступник? — в который раз задавался вопросом Пирс. — Он где-то рядом. Так давайте его искать! И знаете что, ребята? Не забывайте о своем доме.

Он может быть прямо здесь, в больнице, — напоминал он себе, — где психов больше, чем лейбористов на партийном пикнике, а извращенцев — чем лордов в палате парламента.

Неукротимый Дерек Пирс редко рассказывал о своей жене даже близким друзьям и даже подшофе. Она была чуть младше его и тоже работала в полиции. Привлекательная и с сильным, как и у него, характером. Взрывоопасная смесь. Все, кто знал Пирса, утверждали, что факел, горевший в его груди, мог растопить ледник.

Когда она ушла от него, ей пришлось платить за дом, и Пирс выписал ей чек на 1100 фунтов. Сделка по продаже дома по каким-то причинам затягивалась, и он выписал ей еще один чек на такую же сумму. Адвокат, занимавшийся разводом, возмутился:

— Дайте мне расписку в том, что вы преднамеренно игнорируете мои советы. Вы же растаптываете мою профессиональную репутацию!

Переехав, жена даже не сообщила Пирсу свой новый адрес. Но если Дерек Пирс и был на что-то годен в жизни, так это на сыск. Он обошел округу и увидел в окне ее любимую вазу. Жена Пирса металась в это время в страшном гриппе, ей некому было подать воды.

— Я присмотрю за тобой, пока ты не поправишься? — предложил он.

— Спасибо…

— А как поправишься, возвращайся домой. С собакой погуляешь…

— Может, зайду, — пообещала она.

Он ухаживал за ней, как лучшая сиделка, а когда закончил уборку, дом впечатлил бы даже Джоан Кроуфорд. Но его бывшая супруга к нему не вернулась и с собакой гулять не стала. Она уехала в Гонконг с бывшим сослуживцем Пирса, а факел в его груди все еще потрескивал.

* * *

Кэт и Эдди несколько недель не могли забрать тело дочери, чтобы похоронить ее. Им отказывали под предлогом того, что экспертиза не закончена.

Эдди ругался, что власти издеваются над простыми людьми, но Кэт стоически заявила:

— Они знают, что делают.

Возможно. Но за то время, пока тело Линды оставалось непогребенным, эксперты вполне могли разобрать ее скелет на все двести косточек, расчленить все органы и провести анализ каждой капельки из всех пяти кварт крови. Из волос они успели бы составить целый каталог, а одежду изучили бы тщательнее, чем плащаницу. Как бы то ни было, следователи держали тело убитой больше десяти недель.

Наконец 2 февраля Кэт позволили похоронить дочь на кладбище церкви Всех святых, в нескольких минутах ходьбы от дома, где Линда жила, и в нескольких шагах от того места, где ее убили. На похоронах присутствовало больше ста человек. Пришел суперинтендент Ян Куттс, еще несколько полицейских наблюдали за процессией со стороны, делая видеозапись, Зачем? — они, вероятно, и сами не знали.

— Другого памятника мы не можем себе позволить, — говорила Кэт знакомым. — Мы рассчитывали на двести — триста фунтов, а он обошелся нам почти в восемьсот.

— А в общей сложности, — добавлял Эдди, — на памятник и похороны ушло больше тысячи фунтов. Я позвонил в соцобеспечение — они предложили двадцать! Это же не выкидыш! — сказал я им. Впрочем, на двадцать фунтов и выкидыш не похоронишь. Мы регулярно ходим на кладбище. Глупо, конечно, разговаривать с могилой, но это помогает.

— У нас теперь есть куда пойти, — говорила Кэт. — Для мамы одно успокоение — сходить к Линде на могилку.

На плите, вырезанной в форме сердца, трогательная надпись:

Линда Розмари Манн

Ушла 21 ноября 1983 года в возрасте 15 лет.

Мы не успели с тобой попрощаться,

но думаем о тебе постоянно.

Кэт сохранила всю одежду Линды. Ей советовали избавиться от нее, но она не смогла. Потом Эдди убрал все на чердак.

— Мне часто снится, что Линда отбивается, — рассказывала Кэт. — И ее куда-то волокут.

Она очень старалась увидеть во сне что-нибудь другое, например как Линда приносит ей в кровать чашку кофе утром в Рождество. Кэт хотелось снова пережить этот момент хотя бы во сне. Но снилось ей одно и то же: безликая тень куда-то тащит Линду.

 

8. Видения

К середине февраля они распространили тысячи сделанных по описанию свидетеля рисунков юноши с волосами «бобриком», сняли двадцатиминутный видеоролик и показывали его в школах, торговых центрах, маленьких магазинчиках в центре Лестера и диско-клубах, где собиралась молодежь, которая могла знать Линду. В фильме описывались приметы наиболее подозрительных людей и разыскиваемых свидетелей, прежде всего, молодого человека с «бобриком».

К концу февраля в деле появился новый персонаж — «хмурая девушка». О ней рассказал свидетель, видевший в вечер убийства молодую пару: девушку в мрачном расположении духа и молодого человека шести футов ростом, стройного, в немодном плаще. Собеседники о чем-то оживленно спорили посреди Копт-Оук-роуд, кажется, ругались. Вполне возможно, что «хмурая девушка» и была Линда Манн.

Оказалось также, что Линду видели в центре Лестера; рядом с ней стоял панк с крашеными волосами «бобриком», а поскольку полиция располагала сведениями, что Линда каждую субботу ездила в Лестер, к этому заявлению отнеслись серьезно.

Ниточки сплетались во многие тысячи человеко-часов. После показа ролика в диско-клубе в Крофте «Мёркьюри» опубликовала интервью с представителем полиции, который заявил, что они уже близки к разгадке. На самом деле до нее было еще очень далеко.

В марте суперинтендент Куттс сообщил, что девушка, которую видели на автобусной остановке в вечер убийства, была Линда Манн. Куттс просто не мог не сделать такого заявления — все знали, что он уже рассмотрел сотни версий. Самой реальной из них оставался панк, хотя бы потому, что его так и не нашли. Ян Куттс убедил себя, что в тот злополучный вечер на остановке с Линдой Манн стоял именно панк.

— Линда из тех людей, кто непременно оказал бы сопротивление, — подчеркнул Куттс в заключение интервью. — А раз этого не случилось, значит, она знала своего убийцу.

На педофилов Дерек Пирс впервые обратил внимание при расследовании дела Каролины Хогг. К своему удивлению, он вдруг обнаружил, что вокруг полно сексуальных извращенцев. Даже в деревнях в полицию чуть ли не каждый день поступают жалобы на домогательства, а поскольку количество заявлений о преступлениях на сексуальной почве никогда не отражает их реального числа, оставалось только догадываться об истинных размерах явления. Сколько подобных преступлений уже совершено в Нарборо, Литтлторпе и Эндерби? В скольких участвовал разыскиваемый ими мужчина до того, как убил Линду Манн?

У большинства наиболее явных подозреваемых брали кровь на анализ. Но дальше выводов «он этого сделать не мог» или «он мог» дело не заходило. Пирс совсем запутался.

Иногда эксперты утверждали, что подозреваемый не причастен к преступлению ввиду отсутствия белковой фракции 1+. В других же случаях, когда полиция отправляла им кровь, явно не принадлежащую к белковой фракции 1+ А-секреции, эксперты вдруг заявляли, что этого человека нельзя окончательно исключать из списка возможных убийц. Странная штука — наука: смутная, таинственная, неопределенная. Полиция уже и не надеялась получить от ученых ответ: слитком много у них всяких «может быть», «возможно», «вероятно». Однако на всякий случай взяли кровь у рабочих, строивших новое здание на Блэк-Пэд. Многие из них вели кочевой образ жизни: домом им служили автоприцепы.

У следствия имелось несколько версий относительно кровоподтеков на груди Линды Манн — один чуть темнее другого (предположительно оставленных коленом убийцы, когда тот душил жертву) — и синяка на подбородке: вероятно, убийца нанес ей в подбородок удар такой силы, что она потеряла сознание. Сторонникам этой версии пришлось искать объяснение прикушенному языку, и оно быстро нашлось: едва жертва пришла в себя, убийца начал ее душить. Однако если дело обстояло именно так, то утверждение начальства, что Линда знала убийцу, вызывало некоторые сомнения.

Однажды Дерек Пирс собрал своих подчиненных в «Розарии» и начал «мозговую атаку».

— Не стесняйтесь, ребята, говорите все, что думаете! Должны же у вас быть какие-то мысли! Давайте, давайте, может, что и придумаем!

И придумали. Поджарый длинноногий констебль с жидкими рыжими волосами, разделенными посредине пробором, похожий на директора школы из довоенных фильмов или на работника социальной сферы, вдруг сказал:

— А что, если ее убила женщина?

Карие глаза Дерека расширились за стеклами очков, бородка начала подергиваться, казалось, он вот-вот взлетит, как при левитации. Все замерли. Кто-то все же успел включить магнитофон.

Пирс дождался, когда все взгляды устремятся на него, и процедил:

— Верно. Как это я не догадался, что у них тут половина женского населения носит пакетик спермы в кармане?

Он помолчал, оценивая произведенное впечатление:

— Причем не просто спермы! А спермы белковой фракции 1+ А-секреции!

Он вновь сделал паузу и эффектно заключил:

— И к тому же эта особа ходит со шприцем, чтобы поливать этой вонючей спермой белковой фракции 1+ промежность задушенной жертвы. А сделав свое дело, наша дамочка преспокойно отправляется домой допивать свой вонючий чай с вонючими бисквитами!

«Мозговая атака» провалилась. Магнитофон выключили. Вещички убрали в ящики столов. Констебль, похожий на работника социальной сферы, счел за благо тихо исчезнуть. А Пирса оставили парить между колокольнями и печными трубами под присмотром диспетчеров аэропорта Хитроу.

* * *

По мере уменьшения версий сокращалось и число участников расследования: из ста пятидесяти человек осталось сначала пятьдесят, потом тридцать, в апреле их было уже шестнадцать, чуть позже — восемь.

Дело об убийстве Каролины Хогг оказалось очень трудоемким и закончилось ничем. Полиция Лестера утешала себя тем, что преступление совершено в Шотландии и лишь по чистой случайности тело попало в Лестершир. Что касается дела Линды Манн, оправдываться было нечем: Линда жила и погибла здесь.

— Ответ где-то совсем близко, — часто повторял Куттс, и Пирс с ним соглашался.

— По дороге на работу, — говорил он, — я все время думаю, что сегодня мы его обязательно найдем.

Но к Пасхе дело решили закрыть.

— А что делать? — сказал Куттс Пирсу. — И так затянули…

И грустно добавил:

— Мне вообще-то редко утирали в жизни нос.

Однажды холодным утром Куттс собрал их, как обычно, в павильоне для крикета и, пуская клубы пара изо рта, поблагодарил за прекрасную работу. Когда же он приступил к выражению сожалений по поводу того, что их сотрудничество подошло к концу, на глаза у него навернулись слезы, он закончил речь и ушел.

Сослуживцы переглянулись. Шотландец — и плачет? Для подчиненных Ян Куттс был типичным шотландским воином, крепким и закаленным, Но они забыли, что в Глазго, в пригороде которого родился их шеф, люди не только стойкие и верные, но и сентиментальные.

— Если кто из нас и заслуживает похвалы, так это наш Джок Еуттс, — сказал Пирс. — Он отдавался делу целиком.

Сержант Мик Мейсон, лично переправив все материалы по делу Линды Манн в центральную полицию Лестершира, вернулся к своей обычной работе в полицейском участке Вигстона, но не прекращал самостоятельного расследования.

К лету вместо восьми следователей оставалось всего два — Мик Мейсон и еще один. Каждый из них занимался своим делом, но время от времени они встречались с кем-то из свидетелей, видевших парня с прической «бобриком», или «бегуна», или «плаксу», или мужа, друга, зятя, шурина, а может, соседа, который с дьявольским блеском в глазах посматривал на матрону, загоравшую в своем садике в Эндерби.

За это время они взяли анализ крови приблизительно у ста пятидесяти подозреваемых. Результаты, увы, оказались отрицательными.

В августе расследование было полностью прекращено. Его итогом стало составление списка из тридцати «возможных» подозреваемых. О «вероятных» речи не шло.

Еще до расформирования группы они беседовали с одним свидетелем. Разговор заинтересовал многих. Жители деревни пожаловались на юного хулигана лет четырнадцати, который оказался просто любопытным парнишкой, гонявшим по деревне на велосипеде. Иногда он бесцельно шатался по улицам, паркам и забавлялся тем, что неожиданно выскакивал на дорожку прямо перед идущей женщиной, чтобы напугать ее.

— Вечно тут слоняется, — ворчали жители.

Мик Мейсон без труда нашел мальчишку — крупного, толстого и странноватого на вид. Он жил с родителями в Нарборо на Фоксхантер-Раундэбаут. Когда-то он считал себя радиолюбителем, но теперь понял, что мотоциклы лучше.

Мейсону парнишка не показался глупым: говорил довольно внятно и ответил на все вопросы. Но что с него взять? И какое отношение он мог иметь к Линде Манн?

— С четырнадцатилетним Линда справилась бы, — заявил Мейсон Дереку Пирсу. — С любым четырнадцатилетним.

Подолгу общаясь с Иствудами, Мик Мейсон многое узнал о духовном облике Линды Манн и стал уважать ее, несмотря на то что в живых ни разу не видел. А Кэт так полюбила Мейсона, что каждый раз, появляясь в «Розарии», целовала его в щеку.

— Он такой, этот Мейсон, — улыбался Пирс.

Иствуды обратились к экстрасенсу. Пришла женщина лет сорока с лишним, худая и замкнутая, и расположилась в комнате Линды, Кэт и Эдди, стоя на лестнице, прислушивались. Экстрасенс держала в руках ожерелье Линды и издавала странные утробные звуки. Иствудам было запрещено входить. Закончив, она сказала:

— Этот человек большой и рослый. И набросился он на нее сзади.

Деньги ясновидящая не взяла и пообещала зайти еще раз, чтобы продолжить сеанс. Напоследок она сказала:

— Загробный мир — это другой план жизни. Мы все пребываем в разных планах одновременно — и здесь, и там. Наша жизнь здесь — сущий ад.

Как раз в этом Кэт и не сомневалась.

— А где сейчас Линда? — спросила она.

— Ваша дочь в другом измерении и живет так же, как жила бы здесь.

Экстрасенс явно пыталась их успокоить. Но после ее визита семья не скоро пришла в себя. Им постоянно виделся большой мужчина, который набрасывается на Линду сзади, девочка дышит с трудом, задыхается. Как во сне Кэт!

— Если его не поймают в течение года, он совершит это еще раз, — сказала пророчица.

* * *

Родственники убитых обычно участвуют в расследовании. Сюзан Манн, старшая сестра красивой, умной и любимой Линды, пользовалась таким же вниманием детективов, как и Эдди Иствуд.

Ответственный за ночные патрули в Нарборо однажды сообщил, что по вечерам к патрульным, пешим и на машинах, подбегает угловатая девушка в мини-юбке — Сюзан Манн — и рассказывает им всякие небылицы.

— Не обращайте на нее внимания, — приказал инспектор своим людям.

Как-то вечером сержант, имевший хорошие отношения с Кэт и Эдди, решил поговорить с Сюзан.

— Послушай, Сью, — сказал он. — Нам приказано больше не общаться с тобой. Зачем ты останавливаешь полицейские машины?

— А почему никто не хочет говорить со мной?

— пожаловалась она. — Со мной даже Линда разговаривает, а вы нет. Всем на меня наплевать!

— Это не совсем так, — ответил сержант.

Сюзан расплакалась. Может, она плакала по Линде, может, по своей матери, а возможно, и по себе самой: она была так одинока! Как бы ища утешения, она потянулась к сержанту.

— Нет, нет! — остановил он ее. — Нельзя. Я женатый человек, к тому же полицейский, черт побери!

Все они плачут, все они жертвы убийцы с Черной тропы. Всем им нужно утешение и вера в то, что все будет в порядке, хотя все они знают, что в порядке уже никогда ничего не будет.

 

9. Открытие

За свою карьеру Дерек Пирс прочитал не одну книгу по судебной экспертизе разных авторов, вроде доктора Симпсона. Но, как и большинство полицейских, к науке он относился скептически, считая, что людям его профессии от науки — никакого прока. Как и другие бобби, Пирс смотрел на свою работу скорее как на искусство, чем как на науку.

— Мне этими научными открытиями уже все уши прожужжали, — говорил он. — Только какой в них смысл? Ничего более толкового, чем отпечатки пальцев, эта наука не придумала. Хотел бы я увидеть ученого, который поразил бы меня хоть чем-нибудь.

Пирс и не подозревал, что это случится уже скоро. Осенью 1984 года в Лестерском университете, в нескольких милях от деревни Нарборо, тридцатичетырехлетний ученый находился на пороге открытия, которое поразит не только Дерека Пирса, но и всех сотрудников лестерширской полиции.

Открытие было сделано на стыке наук в лаборатории генетика Алека Джефриса, который изучал свойства мышечных генов человека. Его интересовала главным образом повторяющаяся последовательность в гене миоглобина.

Проект не представлял особого академического интереса, но неожиданно все изменилось.

Наука уже знала о генной инженерии, которая касалась самих генов и дезоксирибонуклеиновой кислоты, более известной как ДНК. Ученых интересовали прежде всего генетические различия между людьми.

Изучить молекулы ДНК, отвечающие за наследственность, оказалось не так просто, потому что генетический материал сильно отличается у разных людей. Джефрис решил заняться теми слоями этого материала, которые заключают в себе наибольшие различия между индивидами, а затем найти метод обнаружения соответствующих слоев при помощи радиоактивного зонда. Проще говоря, Джефрис пытался разработать более совершенные, чем уже существовавшие, генетические маркеры, в частности специфические маркеры для отображения человеческих генов.

Над своим проектом он трудился два года. Его имя начали упоминать в публикациях, посвященных методу генной инженерии, разрабатываемому в Лестерском университете. «Узнав, чем, собственно, занимается генная инженерия, люди в ужасе воздевают руки к небу и взывают к этике и морали, — писал автор одной из них. — На самом же деле речь идет о новой игрушке с бесконечными возможностями. Потенциал генной инженерии просто потрясает. С ее помощью можно создавать новые медицинские препараты, увеличивать урожайность сельскохозяйственных культур и поголовье скота, искоренять болезни».

Алек Джефрис, который был не только генетиком, но и философом, успокаивал общественное мнение франкенштейновскими фантазиями: «В начале исследований сами ученые полагали, что генные эксперименты могут быть опасны. Но, как показал опыт, эта опасность сильно преувеличена. Наука не станет пользоваться человеком, как подопытным животным, даже в том случае, если на это будет разрешение соответствующих правительств, что крайне маловероятно. Я сам иногда вижу страшный сон, где человек выбирает характер своему ребенку так же, как выбирает автомобиль или стиральную машину. Но я уверен, что общество не позволит науке слишком вмешиваться в природу».

У Джефриса была лаборантка, Виктория Вил сон. Из двадцати семи лет восемь она проработала на своего босса.

— Воспоминания об этих годах у меня все какие-то стертые, — говорит она. — Время летит так быстро. Но Алек каким-то чудом помнит все, чем мы занимались. День заднем.

Биологи вообще интересные люди, что же касается Джефриса, то он производил впечатление даже на видавших виды ученых: бородатый, с торчащей изо рта самокруткой, он казался каким-то осколком шестидесятых годов, хотя курил не простую махорку, а «Голден Вирджиния». Если беседа его увлекала, он забывал о сигарете и она преспокойно тухла у него в руках. Фабричные сигареты он курил только по особым случаям. Неизменный свитер с воротником под горло стал чем-то вроде торговой марки Джефриса.

Персонал его лаборатории состоял из двух ассистентов, двух лаборантов, как правило, студентов, а также одного или двух аспирантов. Всем им очень нравился стиль жизни и работы шефа.

— Алек всегда взбудоражен, — говорит один из его лаборантов. — Это ученый до мозга костей, он воодушевляет всех нас.

Работая с Алеком долгие годы, Вики Вилсон знала, что если он оживляется, значит, у него появилась новая мысль. А в сентябре 1984 года Джефрис был оживлен чрезвычайно, даже несмотря на то, что, по словам Виктории, чувствовал себя препротивно. У него была моноцитарная ангина, и он часто оставался дома. А она звонила ему и докладывала о результатах, все более и более интересных.

Изучая гены человека, Джефрис извлекал молекулы ДНК из клеток крови и делил их на неравные части, добавляя фермент. Затем он помещал фрагменты в гель агарозы, где посредством электрофореза отделял более крупные от более мелких. После этого он переносил фрагмент ДНК на нейлоновую мембрану методом «Саузерн-блоттинг». Благодаря капиллярной силе фрагмент втягивался в промокательную бумагу, наложенную на мембрану.

Группа Джефриса использовала радиоактивные меченые части ДНК в качестве зондов, которые закреплялись за чрезвычайно подвижными участками. С целью выявления радиоактивного зонда мембрана подвергалась рентгеновскому облучению. При контакте с фильтром на рентгеновской пленке образовывалось темное пятно.

А поскольку распределение участков у всех индивидов разное, в руках Джефриса оказалась уникальная для каждого человека картина ДНК, по крайней мере, в теории.

Однажды сентябрьским утром они проявили рентгеновский снимок и через несколько минут прочитали его. Лаборатория была в шоке! Они надеялись увидеть на снимке одну или две крупные полосы, а увидели целую последовательность серых и черных полосок вроде штрихового кода, используемого в магазинах. Доктор Алек Джефрис понял, что перед ним — огромное количество генетических маркеров, на основании которых можно говорить о поразительной изменчивости, удивительной специфичности и индивидуальности генетического материала.

Сюзан Джефрис, жена Алека и начальник компьютерной группы Лестерского университета, моментально оценила перспективы этого открытия и объяснила практическую значимость того, что Джефрис назвал счастливым стечением обстоятельств. Сюзан составила длинный перечень возможных сфер применения чудесного открытия. В самом начале списка стояли дела, связанные с иммиграцией, которых в Британии, как известно, немало. Открытие позволяло сравнительно легко определять, имеет ли человек право на въезд в страну по так называемому кровному родству с британскими подданными.

Вскоре Джефрис и его группа теоретически обосновали возможность использования нового метода для определения родословной животных, искусственного осеменения и предотвращения родственного спаривания исчезающих видов.

Метод оказался незаменим при определении того, прижился ли трансплантат при пересадке костного мозга больному лейкемией и являются ли близнецы одно- или разнояйцевыми, поскольку только у однояйцевых может быть одинаковый ДНК-код.

Очень скоро в лаборатории поняли, что метод можно с успехом использовать в судебной медицине, надо только дать ему название. И его вполне логично назвали методом генной дактилоскопии.

* * *

19 ноября 1984 года в «Мёркьюри» появился материал под заглавием «Статьи, которые помогут освежить вам память».

Газета приводила список статей, опубликованных начиная с 21 ноября 1983 года — дня убийства Линды Манн. Здесь была всякая чепуха вроде рассказа о капитане лестерской команды по регби, который привел «Тигров» к победе над «Туикном». Среди прочего выделялась, однако, заметка о Сорае Хасогги, урожденной Сандре Дейли, мультимиллионерше из Лестера, которая через суд потребовала тюремного заключения для своего бывшего мужа. Почему бы родственникам нарборского убийцы, до сих пор укрывающим его, не последовать примеру Сандры?

Делу об убийстве Линды Манн посвящалась целая серия статей с описанием огромной работы, проделанной полицией. В заключение вновь выражалась просьба о помощи. Полиция признала, что возлагает большие надежды на местную прессу.

Всюду были расклеены плакаты, к работе приступила мобильная группа для приема показаний граждан. Полиция обращалась к каждому жителю с призывом вспомнить, что его родственники и друзья делали в понедельник, 21 ноября 1983 года, вечером.

В деревнях в очередной раз расклеили фотографии погибшей. На снимке Линда была в том самом жакете, в котором ее нашли мертвой. Надпись под фотографией гласила: «Год назад в Нарборо убили Линду Манн. Не забывайте!» Тут же содержалась просьба помочь следствию при условии полной конфиденциальности.

Дерек Пирс сообщил журналистам, что в результате этой кампании полиция получила тридцать телефонных звонков, причем некоторые данные, установленные в ходе расследования, не новы.

В годовщину смерти дочери Кэт и Эдди отправились еще к одной провидице. О ней им рассказали друзья из Лестера. В потустороннем мире Иствуды искали не успокоения, а убийцу.

Но кроме общих фраз прорицательница ничего не сказала. Ей явилось нечто с начальной буквой «Т», за которой следовало имя «Джерард». А когда она заявила, что, как в тумане, видит симпатичную темноволосую девочку, Иствуды заподозрили, что пророчица читала об убийстве Линды в газетах и наверняка видела ее фотографию. Как и первая ясновидящая, она предупредила, что если преступника не поймают в ближайшее время, то он убьет опять. Знакомые полицейские успокаивали Кэт и Эдди, говоря, что любой человек, имеющий хотя бы начальные познания в подобного рода делах, может предсказать то же самое.

Что означает буква «Т», Кэт и Эдди не имели понятия, а слово «Джерард» могло относиться к надписи «Джерард моторе», которая красовалась на железнодорожном мосту над Нарборо-роуд. Возможно, убийца жил где-то поблизости.

Полиция не очень одобряла походы Иствудов к медиумам и провидицам. Сержант Мик Мейсон время от времени позванивал Кэт, как, впрочем, и инспектор Мик Томас, молодой сотрудник угрозыска, занимавшийся делом Линды Манн вместе с Пирсом. Он, как мог, успокаивал родителей Линды, заверяя, что полиция не только не пренебрегает ни одной новой уликой, но вновь и вновь возвращается к старым и обязательно доведет дело до конца.

Мик Томас сообщал Кэт и Эдди о новых версиях, пока не получивших подтверждения. Но все эти звонки только убеждали Иствудов в том, что смерть их дочери останется безнаказанной. Спасибо уже и на том, что полиция опровергла утверждение, будто в вечер убийства Линду видели в дискотеке. Правда, 18 ноября она действительно ходила в диско-клуб в Крофте со своей подружкой Карен, но не более того. Полиция почему-то была уверена в том, что убийца Линды из местных, но, может быть, это незнакомец с танцев?

За год, прошедший со смерти Линды, Иствуды постоянно страдали от финансовых неурядиц и болезней. Эдди признался журналистам, что его надежды заработать достаточно денег, чтобы увезти семью куда-нибудь подальше, рухнули и он смирился с тем, что им придется жить в Нарборо.

Когда мы проезжаем мимо зловещей Блэк-Пэд, Кэт отворачивается, — говорил он.

Мать Кэт, шестидесятичетырехлетняя бабушка Линды, заявила, что она каждые две недели навещает могилу внучки и кладет свежие цветы.

— Как христианка, я испытываю чувство жалости к тому, кто это совершил, — сказала она.

— Может, он этого и не хотел. Но я не могу его не винить. Мы раздавлены. И он должен ответить за это по закону.

— Старые друзья избегают нас, — рассказывала Кэт. — Я, конечно, не осуждаю их за это. Они ведь даже не знают, что сказать… Им кажется, будто они обязаны что-то сказать, но что?

А она так ждала старых друзей.

Вскоре после годовщины смерти Линды Манн работник больницы «Карлтон-Хейес» нашел возле Блэк-Пэд маленький крестик, на нем был искусственный мак. Крестик валялся на земле, как раз там, где был найден труп девушки. Все были в недоумении. Иствуды решили, что это дурная шутка. Но нашлись такие, кто утверждал, что крестик подкинул убийца в знак раскаяния. По версии полиции, крестик бросил ребенок, поскольку за две недели до годовщины смерти Линды отмечался День маков. Впрочем, никто уже не решался судить наверняка.

 

10. Прорыв

Экспериментируя с новым методом, Алек Джефрис практически сразу обратился к проблемам семьи. Ему было важно выяснить, действительно ли наследственный код настолько прост, как он полагал. Путем экспериментов он установил нечто поразительное: половина штрихов и полосок на снимке принадлежит матери, а остальные — отцу.

Затем последовали эксперименты по определению константы в разных тканях одного и того же индивида. Исследуя кровь и сперматозоиды, группа Джефриса пришла к выводу, что генетическая карта постоянна и не зависит от типа клеток. Чтобы определить чувствительность системы, они экспериментировали с небольшими количествами крови и семени. Чувствительность оказалась вполне высокой — для определения кода достаточно было капли крови и совсем немного сперматозоидов.

Но насколько стабильна ДНК в «ветхом» материале? Джефрис провел переговоры с лабораторией судебной экспертизы Министерства внутренних дел и получил кровь и материалы с пятнами спермы трехгодичной давности. Результаты вновь оказались обнадеживающими.

Затем они начали экспериментировать с животными и рыбами: выводы подтверждались по всем пунктам. Волее того, по мере совершенствования рентгеновские снимки получались с каждым разом все четче и яснее. Счастливому ученому оставалось только опубликовать статью о своем открытии и произвести фурор в научной прессе. Статью он подготовил, но с публикацией решил повременить до получения патента. Открытие могло принести вполне ощутимые дивиденды.

Впервые Джефрис сообщил о своем методе генной дактилоскопии в ноябре 1984 года, через год после смерти Линды Манн. В Лондоне дважды прошли публичные обсуждения: сначала в Листерском институте генетической медицины, а затем в лаборатории биохимической генетики. Этого было вполне достаточно, чтобы запатентовать открытие на имя Листерского института превентивной медицины, сотрудником которого Джефрис являлся. Все права на коммерческое использование своего открытия он, по предложению института, передал «Импириэл кемикл индастриз».

Публикуя в марте 1985 года результаты своих экспериментов, ученый утверждал, что одинакового генетического рисунка практически не бывает даже у братьев и сестер. «Чтобы найти две одинаковые последовательности нуклеотидов в ДНК, придется перебрать многие и многие миллионы людей, — писал Джефрис. — А поскольку население земного шара исчисляется лишь пятью миллиардами, правомерно утверждать, что генетическая картина строго индивидуальна, даже в случае полных близнецов, и может принадлежать только одному человеку на всей Земле за все время существования человеческого рода».

Утверждение стало сенсационным и подверглось практическому испытанию. Вскоре после публикации результатов Джефриса пригласили принять участие в расследовании одного весьма сложного иммиграционного дела. Речь шла о мальчике, который жил с отцом в Африке, но родился в семье ганцев в Англии. Мальчик хотел вернуться в Британию к женщине, которую считал своей матерью, но представители иммиграционных служб полагали, что эта женщина приходится ему теткой, и отказывали в британском подданстве.

Джефрису предстояло сравнить генетический код мальчика с данными его отца, который не жил в Британии. Мать мальчика точно не знала, кто отец ребенка.

Ученый сначала сравнил генетический код матери и детей, воспроизведя тем самым генную картину отсутствующего отца, а затем генетические данные мальчика и его родственников и пришел к выводу, что у всех детей один отец.

Журналисты были в восторге. Они взахлеб издевались над «Далласом» и «Династией», утверждая, что все их споры можно было разрешить элементарно — анализом на ДНК. Таким образом, доктор Алек Джефрис оказал медвежью услугу авторам детективов, многие романы которых основывались именно на ложном или недоказанном родстве.

В 1985 году, после открытия в Калифорнии цепной реакции полимеризации, Джефрис написал статью о новом методе, который оказался еще точнее его собственного: для получения результатов достаточно было даже волосинки.

Но калифорнийский метод, с помощью которого генетический код определялся по головкам сорока сперматозоидов, не мог поспорить с методом Джефриса в смысле «индивидуализации». Конечно, при проведении судебной экспертизы по методу Джефриса требовалось больше генетического материала, зато результат ее был чрезвычайно надежен. Но поскольку калифорнийский метод «работал» на более застаревшем генетическом материале, он тоже занял свое место в судебной экспертизе. Имея совершенно разные корни, оба метода взаимно дополняли друг друга.

Джефрис был готов испытать свой метод на любом нашумевшем уголовном деле. Но в 1985 году ему уделяли внимание в основном ученые. Открытие принесло генетику титул профессора Лестерского университета и целую кучу медалей и премий. Его даже приняли в Королевское общество.

Когда Министерство внутренних дел признало метод Джефриса вполне убедительным в разрешении иммиграционных дел, ученый заявил:

— Я очень надеюсь, что мой метод получит признание.

Его комментарии были опубликованы в «Лестер Мёркьюри» в 1985 году, то есть через два года после убийства Линды Манн. В последнем параграфе статьи Джефрис писал: «Новый метод ознаменовал собой прорыв во многих областях, включая и идентификацию личности правонарушителя по небольшому количеству крови, найденному на месте преступления».

За месяц до второй годовщины убийства Линды Манн, когда Алек Джефрис готовил к публикации в научном журнале свою вторую статью, молоденькая ученица парикмахера попрощалась со своим мальчиком на углу улицы в Вигстоне, чуть восточнее Нарборо. Юноша поцеловал ее и вскоре исчез за поворотом. А она отправилась домой по Блейби-роуд.

Ей было лет четырнадцать — пятнадцать. Хорошенькая, миниатюрная брюнеточка. Меня как раз мучил приступ. Я ехал наугад по Карлтон-драйв. И вдруг мне улыбнулась удача: я увидел эту крошку.

Но на Блейби-роуд всегда полно народу! Не трогай ее на главной улице! — сказал мне внутренний голос.

Девушка свернула на Керкдейл-роуд, а оттуда — направо, к пешеходному мостику через железную дорогу, чтобы выйти на Кенилуорт-роуд. Освещения здесь не было, и она ускорила шаг.

Я все понял. Надо сделать так, чтобы брюнеточка оказалась между мной и машиной. Я припарковался за магазинами.

Сойдя с пешеходного мостика, девушка вдруг увидела нечто такое, что заставило ее чуть ли не броситься бегом. Она различила тень, которая двигалась туда-сюда по правому тротуару. Тень кого-то нетерпеливо ждала. Поравнявшись, девушка увидела человека в темно-синей нейлоновой куртке с белыми завязками на капюшоне. До домов оставалось рукой подать. Надо скорее туда — там люди. Глядя прямо перед собой, она попыталась быстро пройти мимо.

Вдруг он протянул руку и схватил ее за горло! Она застонала, но тут же почувствовала с левой стороны шеи прикосновение острия отвертки. Сильная рука зажала ей рот. Он прошептал:

— Хочешь жить — не визжи.

Отвертка врезалась ей в шею, рука душила. Он резко дернул ее вверх, как лиса кролика, встряхнул и потащил по тротуару между домами в сторону гаражей. Когда они оказались за домами, он в темноте прижал ее лицом к влажной кирпичной стене и, разжав руку, которой зажимал ей рот, едва слышно произнес:

— Это всего секунда.

— Почему я? — взмолилась она. — Почему я?

— А что, ты видишь еще женщин? — логично спросил он.

— Но ведь скоро из пабов пойдут люди. Скоро их здесь будет много. Почему я?

Скользнув рукой по ее телу, он нащупал молнию у нее на брюках. Девушка взвизгнула и оттолкнула его.

— Тогда сама, — сказал он. — Сама расстегивай.

Она инстинктивно отпрянула, но споткнулась и чуть не упала. Сидя на бетонном полу, она плакала.

— Возьмите деньги! Верите все! Только не трогайте меня! Я никому не скажу! Обещаю!

— Нет уж, — бесстрастно заявил он, — давай, работай.

Она попыталась подняться, но он толкнул ее и, расстегивая молнию, скользнул по ее лицу острием отвертки.

Она не верила, что он это сделает. Все выглядело так невероятно, что она не могла в это поверить. Но он вдруг раздумал ее раздевать. Вместо этого он навис над ней и, расстегнув штаны, стал пихать его ей в рот. Он был мягким. Тогда он начал мастурбировать.

Она не кричала. И не стонала. Я положил ее даже с нежностью и сказал, что она просто дура, если ходит домой в темноте одна.

— Нормальный парень не отпускает девушку одну в такой час! Где твои родители? Почему они за тобой не приехали? Идиоты, — ска зал я.

Она опять почувствовала его во рту. Она не двигалась. Она хотела сжать зубы, но боялась.

— Вот тебе урок, — сказал я ей. — Не ходи больше ночью одна. Тебе это, может, и не нравится, но скажи спасибо, что я тебя не убил. А ведь могу.

Он вытащил его и отвернулся. Она даже не знала, была ли у него эякуляция. Может, в тот момент, когда он отвернулся? А может, и вообще не было.

Она понимала, что я прав, и внутренне соглашалась со мной. Я кончил, не помню где. Она отодвинулась.

Он предупредил:

— Скажешь кому — убью.

И ушел, а девушка сидела и рыдала. Она боялась, что этот тип стоит и ждет ее в темноте. Наконец, она с трудом поднялась и выбралась из гаража. Его нигде не было.

Родители и так упрекали ее за встречи с мальчиком и поздние возвращения, поэтому она им ничего не сказала. Но на следующий день в Лестере, на работе, она поделилась своим горем с подружкой-парикмахершей. Она просто не могла молчать. Кроме подружки она рассказала о случившемся своему начальнику, и тот заявил в полицию.

* * *

В 1985 году в «Мёркьюри» появилась статья с трогательным заголовком «Смерть падчерицы приводит к разорению»: «Как нам было заявлено в Лестерском мировом суде, — писал автор публикации, — Эдди Иствуд залез в долги, поскольку после убийства падчерицы Линды Манн так больше и не смог работать.

Сорокатрехлетний. Эдвард Иствуд из Нарборо признал, что уже пять раз брал взаймы и ни разу не вернул долг. Однако он был выпущен под залог до 5 августа.

После этого Иствуд взял кредит у пяти различных компаний, скрыв от них свое банкротство. Адвокат мистера Иствуда, мистер Вальтер Берри, утверждает, что его подзащитный вынужден брать в долг, поскольку убийство его падчерицы в ноябре 1983 года повергло семью в шок.

Врач, заключение которого адвокат представил суду, описывает состояние Иствуда как крайне неустойчивое.

До убийства падчерицы Иствуд был начальником ОТК и работал по девяносто часов в неделю, чтобы вернуть ссуду. После убийства падчерицы он потерял способность к труду и, соответственно, работу».

Месяц спустя тот же автор поместил статью под заголовком «Душевная травма доводит до преступления», где говорилось: «Отчим убитой Линды Манн признан виновным в приобретении пяти займов после официального банкротства и приговорен Лестерским мировым судом к 150 часам исправительных работ.

Прокурор мистер Джон Дейвис утверждает, что Иствуд взял деньги с целью приобрести оранжерею и мебель, а также для ремонта автомобиля, а затем — для погашения предыдущего долга. Но его вновь и вновь объявляли банкротом.

Освобождая Иствуда условно, суд приговорил его к 150 часам исправительных общественных работ, которые должны быть произведены в ближайшие двенадцать месяцев».

Эдди Иствуд жаловался, что английскому праву и его «жрецам» не хватает такта и уважения к людям вроде него.

Вполне возможно, что и без трагедии на страшной Блэк-Пэд Эдди Иствуд кончил бы тем же. Но все же нельзя отрицать того факта, что в жизни людей, потерявших близких, происходят внезапные изменения, а убийство ребенка превращает жизнь родителей в настоящий кошмар.

* * *

В день второй годовщины смерти Линды Манн кто-то положил в рощице у Черной тропы еще один крестик.

 

11. Кухонный рабочий

Как и в Нарборо, в Эндерби был свой приход с двумя церквями. Гранитная церковь Иоанна Крестителя была самым старым строением в округе. В давние времена церковный двор служил и погостом. В наше же время кладбище пришлось расширить за счет земель, раскинувшихся за церковью.

Семь пабов — а это очень много для деревушки вроде Эндерби — исправно служили потребностям сотен рабочих с каменоломен в те времена, когда добыча камня была главным занятием местного населения. В старой части деревни до сих пор сохранились гранитные строения из камня, добытого на этих каменоломнях.

Ряды плотно примыкающих друг к другу кирпичных домов, где некогда жили рабочие с каменоломен, являют собой хороший пример непретенциозного, но добротного строительства. Обычно ряд состоит из двадцати пяти домов, отличающихся друг от друга только цветом дверей и водостоков.

Одно из семи заведений уже давно облюбовала деревенская молодежь. Здесь вечно толпятся малолетние пьяницы и любители игровых автоматов, и музыка грохочет так, что в результате стресса можно без хирургического вмешательства избавиться от беременности на любой стадии.

Уже в нескольких шагах отсюда, в старой части деревни с шиферными, а не черепичными крышами, находится совсем другой паб — тихий, уютный, с приличной кухней, где всегда можно заказать поджаренный в пиве бифштекс, или «пьяное мясо», как его здесь называют. В этой части Эндерби располагаются и другие пабы: «Нью-Инн» под соломенной крышей и «Дог энд ган», основанный еще в 1650 году. Тротуары здесь трехфутовой ширины; двухфутовые считаются обочиной.

Все это дает Эндерби шанс стать городом намного раньше Нарборо. И не только потому, что по количеству населения эта деревня сильно превосходит Нарборо и Литтлторп вместе взятые, и не потому, что в ней больше типовых домов для рабочих с каменоломен и меньше строений в георгианском и тюдорском стилях, а прежде всего потому, что жители Эндерби легче отвыкают от деревенского быта и быстрее приспосабливаются к новым магазинам и производствам, т. е. к городскому образу жизни.

Молодежь Эндерби слыла у полицейских куда более ершистой, чем нарборская, — в Нарборо селился в основном средний класс, а в Эндерби — рабочие, — зато приезжие считали жителей Эндерби намного гостеприимнее нарборцев.

Несмотря на видимые отличия, улицы и переулки обоих местечек несут на себе отпечаток деревенского хозяйства. Подростки Эндерби и Нарборо бегают в школу в городок Латтеруорт, где сохранилось множество привлекательных георгианских домиков, — некоторым ученикам приходится ежедневно преодолевать расстояние в шесть миль.

Компьютерная база данных составлена полицией в полном соответствии с социальным делением деревенского общества: каждый дом занесен в один из трех разделов — принадлежащий совету, частный или богатый.

* * *

В какой деревне он жил, сказать трудно: его домик находился на Фоксхантер-Раундэбаут. В почтовом адресе он указывал Нарборо, но и до Эндерби ему было рукой подать. Весной 1986 года он больше не гонял по улицам близлежащих деревень на велосипеде. Ему исполнилось семнадцать, и он получил в подарок первый в жизни мотоцикл.

Парень был шести футов роста, широкобедрый и толстоногий. Его непокорные волосы не знали расчески, а джинсы он переодевал крайне редко. Его одежда вечно была в жирных пятнах, к которым с появлением мотоцикла добавились и масляные, а руки уже больше никогда не отмывались. С возрастом его лоб начал несколько нависать над глазами, и все указывало на то, что детское выражение еще долго не покинет его лица. Улыбка у него тоже была детской, таинственной, вроде еле сдерживаемого смешка. Его считали робким и нелюдимым, и напрасно. Хулиганские замашки остались у него с детства.

Однажды местный слесарь зашел в маленький магазинчик видеокассет в двух шагах от своего дома, где также располагалась и служба таксопарка Нарборо. Молодая продавщица выдавала кассеты напрокат и заказывала такси.

Вдруг в магазин вошел парень и сразу же направился к стоявшей неподалеку девочке, которая, чуть наклонившись, выбирала кассету. На глазах у всех хулиган погладил девочку между ног.

Присутствующие остолбенели, а он лишь таинственно ухмыльнулся, словно спрашивая: а что такого?

Слесарь, бывший армейский инструктор по дзюдо, подошел к пацану и сказал:

— Еще раз увижу — вгоню башку в плечи!

Тот промолчал, взглянул на слесаря и осклабился в глупой улыбке.

— Он просто уставился на меня, — рассказывал слесарь знакомым, — как будто ничего не понял. Не дай бог, чтобы моя дочь оказалась наедине с таким ублюдком.

* * *

Несмотря на любовь к мотоциклам и на то, что ему уже исполнилось семнадцать, его тянуло к детям. Ниже, по Нарборо-роуд, жила семья с шестью детьми, и он часто заходил к ним после школы. Старшему было лет пятнадцать, а младшей исполнилось девять. Ей не нравился этот мальчишка, хотя иногда он помогал ее родителям, а саму ее катал на мотоцикле.

— Он как рыба, и пахнет рыбой, — говорила девочка. — Я зову его Рыбой.

Как-то после обеда девчушка играла во дворе, когда он приехал к ее старшему брату. Он обозвал ее, она огрызнулась и, подбежав к мото циклу, зло ударила по нему расческой, случайно оказавшейся у нее в руке. Он отобрал расческу и ткнул щетиной девочке в лицо.

— Так кто Рыба? — угрожающе спросил он и ударил ее по щеке.

Она бросилась жаловаться отцу, и тот немедленно отправил хулигана домой, предупредив, чтобы он не смел бить детей.

Но в субботу Рыба появился вновь. Девочка назло обозвала его, он бросился за ней и схватил; вырываясь, она его укусила.

— Тогда он сдернул с меня штанишки и взял меня за «копилку». Мне стало больно! Он был в мотоциклетных перчатках, — рассказывала девчушка.

Мимо шла девочка лет четырнадцати. Увидев происходящее, она закричала:

— Пусти ее! Убью! — и, схватив палку, ударила обидчика.

Он обрушил на них град ругательств, обозвал «шлаком», вскочил на мотоцикл и был таков.

Через шесть дней, выждав момент, когда родителей девочки не было дома, Рыба опять явился к ним. Войдя в дом, он объявил детям, что будет дожидаться их старшего брата. Девочка и ее восьмилетний братик попросили его уйти. Она снова обозвала его Рыбой. Тогда он ударил мальчика и, не обращая внимания на его рев, бросился за девочкой на второй этаж. Они остались наедине. Она ткнула его кулачком в живот и побежала, но споткнулась и упала, ударившись головой о пол. Она лежала и плакала, а он встал на колени и снял с нее трусы.

Вдруг на спину ему с рычанием бросилась собака. Один ребенок рыдал наверху, другой — внизу, овчарка рычала, и Рыба понял, что пора смываться.

Девочка побоялась пожаловаться матери, но рассказала все своей тринадцатилетней сестре:

— Он снял с меня трусы и тыкал там. Мне было больно.

Сестра хотела сообщить родителям, но девочка расплакалась, умоляя ничего не говорить маме и папе, и та пообещала.

Как-то в мае 1986 года девочка сидела на обочине дороги недалеко от стройки. Ее старшая сестра в это время целовалась на мотоцикле со своим мальчиком. Появился Рыба.

Он пообещал девочке кусочек шоколада, если она его поцелует. Она прыгнула к нему на мотоцикл и поцеловала — кому же не хочется шоколада! К тому же раньше, на девятилетие, он подарил ей ожерелье. И сейчас он тут же сунул руку ей в трусы. Она стала кричать, звать на помощь, и ему пришлось ее отпустить.

Рыба очень хотел нравиться тем, кого он обзывал «шлаком», «собаками», «сучками» и «дрянями». Но они, даже самые маленькие, терпеть его не могли.

Он никогда не отличался особым умом, но его мать говорила, что, хотя сын немного отстает в развитии от сверстников, он вполне нормальный. Вряд ли это было так. Но ему все-таки удалось устроиться кухонным подсобным рабочим в больницу «Карлтон-Хейес». Чтобы не обижать пацана, его называли «помощником снабженца».

Его это смешило. Когда его спрашивали о работе, он таинственно ухмылялся и говорил:

— Я помогаю по кухне, подаю пищу психам. Я работаю в сумасшедшем доме!

К концу последней учебной четверти 1986 года полиция вновь обратилась через «Мёркьюри» к жителям деревень с просьбой о помощи в расследовании убийства Линды Манн. «Хотя печальное событие все дальше уходит в прошлое, — говорилось в статье, — полиция не потеряла надежды на то, что кто-то, вспомнив тот страшный понедельник, еще сможет навести нас на след убийцы».

При этом особый акцент делался вот на чем: «Полиция уверена, что у Линды Манн в тот вечер была назначена встреча. Именно ее видели с молодым человеком на автобусной остановке на Форест-роуд в Нарборо от 20.05 до 20.30 в день убийства».

Но очень скоро следствию предстояло отказаться от этой версии.

* * *

Эдди Иствуда и его семью по-прежнему преследовали материальные неурядицы. Не могло быть и речи о переезде из деревни. Эдди с трудом перебивался временными заработками и по-прежнему жаловался на артрит. В последние дни июля ему предложили работу на одной ферме — скирдовать сено для лошадей. Поле, где он трудился, раскинулось между автострадой Ml и тропинкой, по которой можно быстрее всего добраться из центра Нарборо в центр Эндерби.

Тропинка называлась Тен-Паунд-лейн, или Грин-лейн, потому что летом она утопала в зелени. Идти по ней было одно удовольствие!

Через три дня после того как Эдди Иствуд приступил к работе, поле оккупировала полиция, а от Зеленой тропинки стали шарахаться так же, как и от Черной.

 

12. Тен-Паунд-лейн

У супругов Эшуорт была трогательная семейная фотография: Робин и Барбара и двое их детишек, Дон и Эндрю, стоят, держась за руки и безмятежно улыбаясь, на фоне большого окна их дома на Милл-лейн в Эндерби. Это георгианское окно состояло из шестидесяти секций. Мыть его была одна мука, зато смотрелось оно потрясающе. Семья жила в просторном доме с четырьмя спальнями и имела большое бунгало в садике.

В 1986 году Робину Эшуорту, инженеру «Бритиш гэс», исполнилось сорок лет, но выглядел он очень моложаво. Уравновешенный, сдержанный и неразговорчивый, он полагал, что с детьми надо вести себя разумно и логично. Пятнадцатилетняя Дон и ее долговязый тринадцатилетний брат Эндрю походили немного и на отца, и на мать. Но никто из них не унаследовал ни отцовских темно-каштановых, ни материнских светлых волос. Волосы у Эндрю были какого-то кофейного цвета. Темноглазый, розовощекий Эндрю рос спокойным и воспитанным ребенком. Глаза Дон немного походили на материнские, но были не голубыми, как у Барбары, а скорее голубовато-ореховыми. Сверкающие и выразительные, они как нельзя лучше отражали неугомонную натуру девочки. Дети Эшуортов любили и слушались родителей и доставляли им мало хлопот.

— Нам очень повезло, — говорила Барбара. — У мужа есть сестра, у меня — брат. У нас с Робином тоже родились девочка и мальчик, как мы и хотели.

Для дочери она была не только матерью, но и старшей сестрой:

— В детстве мне часто казалось, что со мной обходились несправедливо, — рассказывала Барбара. — Так что в ссорах детей я по большей части занимала сторону Дон. Я пыталась взглянуть на мир ее глазами. Если они с Эндрю ссорились, то мы вдвоем с Дон пытались разобраться в происходящем. В моей семье не было принято обо всем говорить матери. Но сейчас — это норма. И я частенько поднималась к Дон, рассказывала ей о своих горестях, она отвечала взаимностью. Мы просто «выпускали пар».

Семейные проблемы они обсуждали все вместе. Робин делал это в своей размеренной, взвешенной манере инженера — руководителя газосварочных работ; Барбара сначала выговаривалась, потом плакала, а в конце позволяла себя обнять и успокаивалась. Они хорошо дополняли друг друга, Робин и Барбара.

В последние три месяца Барбара занималась распространением элитных моделей фирмы «Некст». Это была одна из самых перспективных работ в Великобритании. «Некст» разрабатывала и рекламировала новую концепцию покупок — торговый центр, где женщина может купить обои, мебель, платья, сделать прическу — все в одном месте. Поначалу Барбара была занята неполный рабочий день, поэтому у нее оставалось время для сада. Но по мере увеличения нагрузки — по понедельникам, вторникам и средам она работала уже полный день — домашние заботы все более переходили на Дон, что вызвало даже некоторые трения между родителями.

Робин и Барбара были недовольны оценками Дон за четверть, которая закончилась в июне. Отец, как человек деловой, высказал дочери все, что он думает по поводу ее неблестящей успеваемости в школе, и больше к этой теме не возвращался.

Конечно, он и не мечтал о том, чтобы Дон стала ученой дамой. Он видел, что дочь хорошо рисует и вообще более склонна к искусству, чем к точным наукам. Рисовать она научилась даже раньше, чем узнала, что такое перспектива и тому подобное. У нее были способности от природы.

Робин и сам не был уверен в том, что выбрал лучший путь в жизни. Может, вместо специальных курсов для взрослых в средней школе следовало окончить университет, и тогда у него было бы больше перспектив? Может, лучше «выпускать пар», как жена, а не держать все в себе? Он много об этом думал.

В последнее время он стал переживать из-за работы, его беспокоили какие-то мелочи, на которые он раньше не обращал внимания. Даже знакомые замечали, что с ним не все в порядке.

В таком состоянии неуверенности и самоистязания он, конечно, не мог упрекать дочь за недостаточную усидчивость. Тем более что девочка была легкоранимой и наедине с собой ей было намного уютнее, чем ему. Что еще требовать от ребенка?

В первую неделю июля Робин отвез семью в Норфолк, где они остановились в кемпинге «Толл-Триз» в автофургоне его друга. Дон загорелась желанием провести следующие каникулы только в Ханстэнтоне. Этим летом она нашла себе работу в газетном киоске Эндерби и тратила деньги на одежду и журналы мод. Владелец киоска хвалил Дон: добросовестная девушка, может произвести хорошее впечатление на покупателя и знает чуть ли не всех жителей деревни. Робину и Барбаре было приятно.

В конце лета Дон стала часто отлучаться из дома, бегая к подружке в Нарборо. Родителям не нравилось, что она задерживается, хотя летние вечера стояли светлые. Дон обещала возвращаться домой до половины десятого или звонила и просила отца забрать ее.

Утром 31 июля Робин, как обычно, разбудил ее на работу. Она немного поворчала, что отец поднял ее так поздно.

На работе в тот день все шло, как обычно. Правда, днем забежали две подружки, с которыми Дон в последнее время не очень ладила, и они немного повздорили, но хозяин сказал, что это ерунда, девчоночьи недоразумения.

Эшуорты жили в нескольких минутах ходьбы от киоска. Получив в половине четвертого зарплату, Дон отправилась домой. Она предупредила мать, что пойдет пить чай в Нарборо к подругам Сью и Шейрон. Барбара велела дочери быть дома к семи вечера, потому что они с Робином собирались в гости к другу семьи — у его сына был день рождения.

Дон положила в уже приготовленный подарок конфеты, вернулась на работу и купила себе «Смартиз» и бледно-розовую помаду.

В четыре часа она вышла из киоска; в кармане оставалось десять фунтов. Она направилась в Нарборо. На ней был белый пуловер с воротом под горло, поверх которого она надела свободную цветастую блузку и синюю джинсовую куртку, широкая белая юбка до середины голени, а на ногах — такие же белые парусиновые туфельки.

Самый короткий путь до Нарборо — по тропинке. Правда, родители не раз говорили ей, чтобы она не ходила по глухим деревенским тропкам. А Дон была девочкой рассудительной и никогда не ставила под сомнение советы родителей. Особенно принимая во внимание историю с Линдой Манн. Конечно, родители правы, но так ближе…

И Дон направилась к Тен-Паунд-лейн мимо теннисных кортов. Только что прошел теплый ливень, и стоял прекрасный летний денек вроде тех, когда то светит солнце и весело чирикают птицы, то вдруг по крышам начинает лупить дождь и появляется радуга.

Дон встретились две девочки, а когда она уже подходила к зеленой тропинке — мальчик. Дон ему понравилась. Она симпатичная, веселая, только волосы у нее какие-то странные, будто на них слишком много геля.

Дон дошла до развилки, где надо было либо свернуть влево и пойти по тропинке к автостраде, а затем параллельно ей до улицы Короля Эдуарда, либо вправо, к Тен-Паунд-лейн. Она опять вспомнила, что после смерти Линды Манн отец много раз повторял, чтобы Дон ходила только вдоль автострады. Но ведь еще совсем светло, а она уже почти взрослая, цветет и меняется день ото дня, как говорит мама. Так что она выбрала более короткую дорогу и свернула на Тен-Паунд-лейн, влажную после дождя и пахнувшую листвой.

С Тен-Паунд-лейн Дон повернула на улицу Короля Эдуарда, а затем на Карлтон-авеню. Она постучала в дверь дома Шейрон Кларк. Открыла мать Шейрон.

— Шейрон дома?

— Нет, они только что ушли с Сью, — ответила миссис Кларк. — Сходи к Сью.

— Хорошо, — ответила Дон. — До свидания!

Через несколько минут она была уже у дома Сью Оллсоп. Но ей опять не повезло.

— Нет, детка, Сью и Шейрон куда-то ушли, — сказала ей миссис Оллсоп. — Они, наверное, в деревне. Сбегай, посмотри.

Но Дон в Нарборо не пошла. Сосед семьи Оллсоп видел, как она направилась назад к автостраде. В 16.40 она была на улице Короля Эдуарда, где ее заметил проезжавший по дороге водитель. Она шла прямо к воротам на Тен-Паунд-лейн.

Я ехал на мотоцикле и видел, как она переходит дорогу. Она прошла через ворота и спустилась на нижнюю тропинку. Я оставил мотоцикл недалеко от главной дороги и повесил шлем на руль. Когда я поравнялся с воротами, внутренний голос властно сказал мне: не делай этого! Не смей! Но мне уж очень хотелось снять штаны и показать ей одно место. Тем более она шла одна по тропинке, а у меня была куча времени. Даже если она бросится с воплями бежать, никто ее не услышит. Никто никогда не узнает! Кто узнает?

* * *

Тен-Паунд-лейн считалась самой красивой дорожкой в деревне. В нижней части пешеходы выходили на нее через деревянные ворота фермы. В этом месте дорога была заасфальтирована и имела в ширину два фута. Но дальше, по направлению вверх, она превращалась в самую обыкновенную поросшую травой деревенскую тропинку.

Со стороны главной магистрали к ней прилегали поля со стогами сена. С другой стороны находилось поле для игры в мини-гольф. За ним начинались владения больницы «Карлтон-Хейес», прятавшейся за пятифутовым забором. Тропинка напоминала настоящий зеленый тоннель из зарослей крапивы, ежевики, берез, вязов, барбариса и плотных кустов боярышника. Ближе к территории больницы она сужалась и начинала извиваться.

Лучшего места для выгула собаки и не придумаешь. Вся дорога от улицы Короля Эдуарда до школы Брокингтона занимала минут пятнадцать-двадцать быстрой ходьбы. Верхняя ее часть, которая ведет прямо к центру Эндерби, была ярко освещена; здесь находилось футбольное поле. Однако прежде чем оказаться в центре, нужно было пройти несколько глухих и тенистых мест, скользя лицом по ветвям, сквозь которые пробивалось всего несколько пятен солнечного света.

В некоторых местах, где стволы достигали диаметра в фут, тропинка тоже сужалась до фута. Здесь пешеход спотыкался о выступающие камни и с трудом продирался сквозь узкий зеленый тоннель. Временами небо над головой терялось из вида за обильной растительностью.

* * *

Робин Эшуорт ушел с работы в 16.40. Вскоре после его возвращения домой зазвонил телефон. Сью Оллсоп спрашивала Дон: та заходила к ней, но не застала дома. Робин извинился и ответил, что Дон еще не вернулась.

Повесив трубку, он отправился на прогулку с Султаном, английским сеттером. Султана он подарил Барбаре на день рождения, но занимался им в основном сам. Он повел пса по тропинке в сторону Влейби-роуд.

Вернувшись домой, Робин переоделся, чтобы идти на день рождения. Но Дон к семи часам вечера не вернулась, и Робину с Барбарой уже было не до гостей. Барбара просто забежала к друзьям, чтобы отдать подарки. Домой она пришла в половине восьмого. Дон все еще не было.

Барбара поехала к Сью и узнала, что Дон заходила к ним еще в половине пятого.

Барбара Эшуорт старалась держать себя в руках. Она объехала всю деревню и нашла Шейрон и Сью напротив газетного киоска в Нарборо. Девочки понятия не имели, где Дон.

Тогда Робин и Барбара приступили к серьезным поискам, призвав на помощь друзей. Робин даже прошел по пешеходному мосту над автострадой, рядом с Тен-Паунд-лейн. Мимо трусцой пробежали три-четыре человека. Оказавшись на Блэк-Пэд, он уже с трудом держал себя в руках, отгоняя мысли о той погибшей девочке.

Не найдя дочь, Робин и Барбара собрались позвонить в полицию, но решили чуть повременить — их наверняка спросят, во сколько девочку ждали дома. И если они скажут — в семь, им ответят, что Дон просто забыла и вернется домой в 21.30, как всегда. Но Дон так и не появилась. В 21.40 они позвонили в полицию.

Совсем как Эдди Иствуд в тот холодный вечер 1983 года, Робин побывал всюду, где, по логике, могла оказаться Дон, возвращаясь от подруг; осмотрел все тропинки. И совсем как Иствуд, Робин прошел в двух шагах от своей дочери — она лежала в поле, где недавно скирдовал Эдди, почти посредине Тен-Паунд-лейн.

* * *

На следующий день, в пятницу, 1 августа, полицейские начали поиски с собаками. Однако осмотр полей между Нарборо и Эндерби и тенистых дорожек ни к чему не привел.

Присутствие старших детективов на тропинке было сразу оценено всеми должным образом. На тропинке подле психиатрической больницы. Рассудительная пятнадцатилетняя девочка со счастливым детством. Deja vu.

Робин и Барбара весь день сидели дома с двумя полицейскими, которые, по выражению Робина, выворачивали их наизнанку. Полиция ничего не принимала на веру, перепроверяя каждый факт из жизни Дон, ее друзей и поДРУг.

Полицейские тщательно осмотрели дом, садовый сарай, бунгало и даже чердак. Одна сотрудница перелистала страничку за страничкой весь телефонный справочник, пытаясь найти хоть одну строчку, хоть один-единствен-ный номер, отмеченный Дон. Главной версией, как во всех случаях с исчезновением пятнадцатилетних девочек, было бегство из дома.

— Но этого не может быть, — говорила Барбара. — Она не могла убежать. Даже если она опаздывала на пять минут, то всегда была причина.

— Тем более она знала, что мы собираемся на день рождения к друзьям, — объяснил детективам Робин. — Если ей пришлось задержаться, она бы позвонила. Я всегда подъезжаю и забираю ее. У нас так принято.

Кто-то из полицейских заметил:

— Может, она на вас рассердилась, вы же, вроде бы, немного повздорили?

— Послушайте, я вам говорю, что это неслроста, что-то случилось! — то и дело повторяла Барбара.

Однако на лицах полицейских было такое выражение, словно они слышали это много раз. Детектив взглянул на школьную фотографию Дон, сделанную два года назад, и спросил:

— Она здесь похожа на себя?

— Дон ненавидит эту фотографию, — ответила мать. — Но она здесь вполне похожа.

Полицейский улыбнулся и сказал:

— Вы знаете, когда она вернется, она будет сердиться на вас за то, что вы показали нам эту фотографию.

Насчет «изнанки» Робин ничуть не преувеличивал: его выспрашивали обо всем, даже о том дне, когда убили Линду Манн, причем каждый его ответ тщательнейшим образом проверялся. Робин чувствовал себя так же, как Эдди Иствуд три года назад, хотя на сей раз полиция оказалась более сдержанна в своих подозрениях.

Вопрос о половой жизни дочери поверг родителей в шок. Что вы! Она ничего подобного не знает. Ну, было у нее два или три знакомых мальчика, так что из этого? Они просто гуляли. Разве невинный поцелуй на вечеринке — это грех? Самый серьезный проступок, в котором они уличили девочку, — это сигарета: Дон попробовала выкурить ее на прошлой неделе перед мужским туалетом в школе. Как могла такая девочка ни с того ни с сего сбежать из дому?

— У Дон на верхних зубах скобки? — спросил полицейский у Барбары.

— Да, уже почти год, — подтвердила та. — Но их скоро снимут. 13 августа.

— Вот она будет рада, — предположил полицейский.

Вечером в газете появилась заметка «Энергичные поиски пропавшей школьницы: «Полицейские с собаками и целая группа следователей начали поиски пятнадцатилетней Дон Аманды Эшуорт, пропавшей в районе Нарборо. Вчера, в 16.30, Дон Эшуорт, проживавшая на Милл-лейн в Эндерби, ушла из дома своей подруги на Карлтон-авеню и исчезла».

В тот же вечер, в 22.55, Эшуортам позвонили. Трубку сняла Барбара. На другом конце провода молчали.

— Дон, это ты? — крикнула Барбара. — Робин, сними вторую трубку!

Робин тут же схватил трубку:

— Если это ты, Дон, то немедленно домой! Умоляю, Дон! Если мы чем-то тебя обидели, пожалуйста, вернись, мы все обсудим!

В голове у Барбары творилось что-то невероятное. А если Дон упала, ударилась? А вдруг у нее что-то с памятью? А вдруг…

И тут Робин сказал:

— Если наша дочь у вас, пожалуйста, верните ее! Не причиняйте ей вреда! Умоляю вас!

Видимо, звонившему надоели их вопли, и он положил трубку.

Ровно через четырнадцать часов, в 12.55, телефон зазвонил вновь. Опять молчание.

— Умоляю вас! — плакала в трубку Барбара. — Пощадите ее!

— Пожалуйста, скажите, что с ней все в порядке! — просил Робин. — Большего нам не надо!

Просьба была разумной, как и сам Робин. И он ожидал столь же разумного ответа. Но не получил его. Никакого.

Полиция решила, что таинственный абонент работает посменно и звонит по дороге на работу или с работы. Полиция осталась у Эшуортов и зарегистрировала подобный звонок в 16.30 того же дня. Детектив сказал супругам, что это типичный случай.

В субботу, 2 августа, «Мёркьюри» вышла с тревожным заголовком — «Местонахождение Дон вызывает все большее беспокойство»: «Расследованием дела занимаются уже более шестидесяти полицейских с собаками. Полиция ведет опрос местных жителей и осматривает близлежащие поля. Подруг Дон допрашивают.

Место, где она пропала, находится совсем недалеко от пустынной Блэк-Пэд, где три года назад было найдено тело другой пятнадцатилетней девочки, Линды Манн, чей убийца так и не пойман».

В том же номере газета поместила обращение Робина Эшуорта: «Отец Дон, мистер Робин Эшуорт, инженер «Бритиш гэс», беспокоится о судьбе дочери и просит похитителя хотя бы дать знать, что Дон жива. Она очень послушная девочка и не могла сбежать».

Робин заканчивал обращение словами: «Сейчас Дон, наверное, уже просто в невменяемом состоянии, оттого что так долго не была дома!»

В то утро сержант полиции, осматривавший поле между Ml и Тен-Паунд-лейн, нашел недалеко от пешеходного моста через автомобильную дорогу синюю джинсовую куртку. В кармане лежала помада и пачка сигарет. Поле тут же оцепила полиция. Посторонних за широкую оранжевую ленту не пускали.

 

13. Все с нуля

В субботу около полудня полицейские столпились на поле недалеко от Тен-Паунд-лейн. Под наброшенной на куст терновника кучей ветвей, свежескошенной крапивы и еще какой-то травы лежала Дон Эшуорт. Самого тела видно не было, выглядывали только кончики пальцев одной руки.

Как и Линда Манн, Дон была обнажена ниже пояса, только трусики ее находились на правой лодыжке, а туфли оставались на ногах. Она лежала на левом боку с поджатыми к груди коленями. Бюстгальтер задрался, обнажая еще не сформировавшуюся грудь, по левому бедру от влагалища тянулась полоска засохшей крови. В одном ухе висела серебряная сережка в форме плоского кольца без одной четверти.

На теле обнаружили множество повреждений, правда, многие из них появились уже после смерти: это были укусы насекомых и еще следы от волочения. Тело окоченело, температура его равнялась 64 градусам по Фаренгейту.

Природа постаралась побыстрее оставить на Дон Эшуорт свой след. Летающие насекомые отложили яйца в каждое углубление еще недавно живого человеческого тела и так обезобразили труп, что при первом осмотре создавалось впечатление, будто ее жестоко истязали.

Одна рука девушки была вытянута вперед. На ней Дон носила часы — рождественский подарок родителей. Ей очень нравились часики: они всегда показывали точное время. Увы, это Рождество стало последним в жизни дочери Барбары и Робина.

В тот день, когда Дон Эшуорт исчезла, отдел Дерека Пирса устроил вечеринку у одной сотрудницы. Пирс пил вместе со всеми, но думал только о пропавшей школьнице. Она напомнила ему о Линде Манн и о собственном поражении, с которым Пирс так и не смирился. В тот вечер один из инспекторов высказал предположение, которое вскоре подтвердилось:

— Вот увидишь, ее тоже убили.

Дерек Пирс вдруг представил себе красивую девушку с огромными глазами, от которых он не мог оторвать взгляда. У него даже слегка закружилась голова. Кажется, его начало кренить, и он прислонился к стене.

Только это оказалась не стена, а дверь в ванную, и Пирс, не удержавшись на ногах, повалился навзничь. Сам он позже назвал свой трюк пируэтом, но те, кто это видел, описали его как «кульбит Бенни Хилла». Человеческий череп столкнулся с толчком. И на том, и на другом остались заметные вмятины.

Пирс решительно отказывался ехать в больницу, куда его непременно хотели упечь заботливые подвыпившие друзья.

— Никуда я не доеду! — заявил он своему другу, сержанту Гвинну Чемберсу, который был несколькими годами старше Пирса.

Но Чемберс показал Пирсу кровь и сказал:

— Надо.

В Лестерской королевской больнице с ним возились почти четыре часа. Наконец, к утру кровотечение остановили.

Проснувшись утром в субботу, первое, что увидел Пирс, была нянечка с уткой.

— Это еще что? — спросил он.

— Это вам — мочиться.

— За кого вы меня принимаете? — заявил Пирс. — В склянки я мочиться не буду!

Он захотел встать, но нянечка толкнула его назад. Он опять попытался соскочить с кровати, но понял, что еще очень слаб.

Она улыбнулась и сказала:

— Может, все-таки ляжете и будете вести себя как взрослый человек?

Он ощупал голову: все волосы были заляпаны засохшей кровью.

— Я в душ, — заявил он, хотя чувствовал себя, как машина со спущенным колесом под дождем, — его вело в сторону, и он никак не мог заставить себя идти прямо.

— Только голову не мочите! — успела крикнуть нянечка.

Из-за болезни внутреннего уха Пирс никогда не умел ходить по прямой линии, а сейчас вообще напоминал карманника в толпе на ипподроме: он шарахался из стороны в сторону и натыкался на все, на что только можно. Но до ванной он все-таки добрался. А вот занавеску задернуть должным образом не смог, и через некоторое время в коридор потекла розовая вода.

Нянечка ворвалась к нему и закричала:

— Вы же дали честное слово, что не будете мочить волосы!

— Где моя одежда?

— В хранилище ваша одежда.

— Отдайте.

Она ретировалась, а Пирс так же на ощупь вернулся в палату и улегся в кровать.

Через час он проснулся и не поверил своим глазам: подле него сидели главный суперинтендент Дейвид Бейкер и суперинтендент Тони Пейнтер.

— Выглядишь отвратительно, — с улыбкой сообщил Бейкер.

— Я в норме.

— Врешь.

— Не вру. А вам чего?

— Тебя навещаем, — ответил Пейнтер.

— Не надо шуток, босс.»

— На сей раз ты оказался прав, — перебил Бейкер. — Она погибла.

— Вы ее нашли?

— В поле, рядом с автострадой, — пояснил Пейнтер. — Ее изнасиловали и задушили.

— Ради бога, скажите им, чтобы мне отдали одежду, мистер Бейкер! Что мне здесь делать? Меня воротит от этой больницы!

— Я сам приказал им забрать твою одежду, — признался Бейкер.

— Да вы хотя бы моим ребятам скажите, чтобы поскорее нашли этого гада.

— Слушайся врача, — посоветовал напоследок Бейкер. — И отдыхай.

* * *

В тот день на долю Робина Эшуорта выпало самое страшное, что уготовано человеку в этом мире: видеть лишенную жизни, испохабленную плоть собственного ребенка.

После опознания в 18.30 в присутствии главного суперинтендента Дейвида Бейкера, суперинтендента Тони Пейнтера и других детективов началось вскрытие.

Во время расследования убийства Линды Манн суперинтендент Тони Пейнтер выполнял функции главного инспектора мобильной полицейской группы. Но с тех пор он получил повышение. Они с Бейкером были одного возраста и прослужили в полиции примерно одинаковое время. На этом сходство заканчивалось. Напористый до агрессивности, Пейнтер, не колеблясь, высказывал кому угодно все, что он думает, независимо от того, спрашивали его мнение или нет. Довольно высокий, крепкий, чуть лысоватый, с гладким лицом, подбородком сержанта на плацу и в очках летчика, Тони Пейнтер один мог переполнить комнату; без него же она казалась пустой.

Он любил в самых грубых выражениях раскритиковать пошлый фильм, умел водить за нос журналистов, не говоря им ничего и одновременно убеждая их, что рассказал все, что они хотят от него услышать. Опыт полицейского он приобрел в одном из самых неблагоприятных округов Лестера, где утвердился благодаря мозгам и характеру. Конечно, Пейнтер был не таким сложным человеком, как Дерек Пирс, но отношение к нему было точно таким же: им либо восхищались, либо ругали.

Экспертиза констатировала жестокое избиение Дон Эшуорт. Патологоанатом зарегистрировал две ссадины в левой части лба, которые были нанесены жертве до наступления смерти, и одну на носу; левая щека отекла, под левым глазом до скулы и от носа до уха был синяк, под тем же глазом — кровоподтек. Рот распух, а на внутренней стороне верхней губы осталась ранка от зубного фиксатора, который должны были снять 13 августа. На лице и на горле, ближе к гортани, были и другие повреждения. На груди справа имелись ссадины. Ногти не были сломаны, зубы оказались стиснуты, язык не прикушен. По заключению патологоанатома, большинство повреждений появилось тогда, когда убийца прятал тело; но раны на лице, шее, груди и в промежности преступник нанес до наступления смерти, избив и жестоко изнасиловав жертву во влагалище и анус.

В соответствии с тем же заключением, Дон Эшуорт задушили руками; возможно, нападавший нанес ей удар ребром ладони или, стоя сзади, сжал ее горло согнутой в локте рукой. Но патологоанатом не исключал и возможности удушения веревкой. Судя по следам на лице, преступник был правшой, а повреждения на губах свидетельствовали о том, что он несколько раз пытался заставить жертву замолчать.

Осмотр повреждений промежности привел к выводу, что они были нанесены либо в момент смерти, либо сразу после нее. Патологоанатом обнаружил недавний разрыв девственной плевы. Волосы на лобке были влажными и спутанными. «Жертва, — констатировал врач, — была virgo intacta и подверглась жестокому изнасилованию; анус разорван вследствие насильственного проникновения». Некоторые из ран на теле Дон Эшуорт свидетельствовали о борьбе жертвы с насильником.

Результаты осмотра были тщательно запротоколированы; взяты образцы ногтей и волос, мазки изо рта, влагалища и ануса. В ветвях, где лежал труп, обнаружили красные нити, которые тоже передали следствию. Согласно официальному заключению смерть Дон Эшуорт наступила от удушья.

Ознакомившись с результатами вскрытия, пресса тут же подхватила тему жестокого изнасилования и раздула ее до невероятных размеров: в деревнях говорили, что Дон Эшуорт насиловали бутылками, сучьями и другими предметами. На фоне этих сплетен отчет судмедэскперта не казался столь жутким, в приписке даже говорилось: «Принимая во внимание количество следов насилия на гортани, можно предположить, что изнасилованию жертва подверглась уже после удушения, то есть после смерти». Слабое, но утешение.

Коллега Дон, который работал с ней в киоске в день убийства, видел, как знакомый мальчик подарил ей симпатичную игрушку. Полиция тут же разыскала и допросила этого мальчика. Да, игрушку он подарил, и Дон очень обрадовалась… Видимо, после этого девушка и отправилась на Тен-Паунд-лейн, навстречу страшной смерти.

Даже видавшие виды полицейские старались заставить себя верить судмедэксперту: Дон уже не чувствовала того, что с ней делают.

* * *

В воскресенье утром Пирс по привычке проснулся в 6.00. Чувствовал он себя отвратительно, но, позвав сиделку, бодро заявил:

— Все, крышка!

— Да, вам едва не настала крышка, — согласилась она.

— Да нет, я о том, что выздоровел. Все прекрасно. Я чувствую себя великолепно!

Пирс запрыгал по коридору, чтобы доказать всем, что он совершенно здоров, но они почему-то послали за доктором.

— Я кажусь самому себе симулянтом, доктор, — сказал ему Пирс. — Мне здесь делать нечего.

— Вы останетесь, — безапелляционно заявил врач.

— С какой стати! — возмутился Пирс. — Я отнимаю у вас время и занимаю чью-то койку. Я готов дать подписку.

— Пообещайте хотя бы, что не будете полным идиотом и возьмете отпуск на три недели, — начал сдаваться врач.

— Не беспокойтесь. Целых три недели я буду отдыхать с мамой и папой, — заверил его Пирс.

Врач буркнул, что Пирс вредит сам себе, но выпустил на свободу самого непослушного пациента в своей практике.

Инспектор тут же позвонил на работу, где ему пришлось выслушивать соображения сержанта, не согласного с тем, что больной вознамерился заняться самолечением. Пирс взорвался:

— Я вам приказываю! — рявкнул он в трубку.

— Немедленно привезите одежду. Или я уйду голышом!

Наконец, одежду привезли, и Пирс покинул больницу. Он был слаб, чувствовал себя еще хуже, чем утром, голова у него шла кругом. Дейвиду Бейкеру он позвонил в 18.00. Шеф заявил ему, что в таком состоянии да еще в воскресенье к делу Дон Эшуорт он его не допустит. Бейкер также напомнил Пирсу, что тот уже расследовал несколько убийств, так что теперь настал черед других. Упрямый инспектор настаивал на том, чтобы ему позволили хотя бы поделиться опытом, ведь даже врач признал, что он, Пирс, находится в прекрасной форме.

В понедельник утром Пирс появился на работе, уверяя всех, что совершенно здоров. Он с тоской обвел взглядом группу, которой предстояло расследовать убийство Дон Эшуорт. Инспектор был очень обеспокоен. Он знал, что Линду Манн убил тот же человек.

Сначала в «Мёркьюри» появилось сообщение о том, что пропавшую школьницу нашли убитой, а вскоре, в дополнительном выпуске, объявили новые подробности. В публикации с аршинным заголовком «Дон: поиски преступника, совершившего два убийства», говорилось: «Полиция почти не сомневается в том, что преступник-извращенец, жестоко разделавшийся в пятницу с пятнадцатилетней Дон Эшуорт, убил и Линду Манн, тоже школьницу, чье тело было найдено в нескольких сотнях ярдов от больницы «Карлтон-Хейес» менее трех лет назад.

Сотрудники угрозыска, многие из которых расследовали дело Линды, обращаются к населению с просьбой оказать им максимальную помощь в задержании преступника — по всем признакам больного человека. Они полагают, что даже царапина на лице может помочь найти убийцу… поскольку Дон отважно боролась за жизнь и, возможно, поранила бандита».

В заметке имелось несколько неточностей. Во-первых, полиция знала наверняка, что Дон была убита не в пятницу, а в четверг во второй половине дня; а во-вторых, девочка вряд ли оказала сильное сопротивление. Но, подобно случаю с Линдой Манн, журналистам, родственникам и даже многим полицейским было легче думать, что жертва «ужасающего по своей жестокости изнасилования», как окрестила происшедшее пресса, оказала бандиту яростное сопротивление. Поэтому Дейвид Бейкер заявил журналистам:

— Есть все основания полагать, что Дон боролась с убийцей. Она могла его поранить — поцарапать или укусить. Да он и сам мог пораниться в этой схватке.

На второй день расследования объявился свидетель с фабрики, расположенной по ту сторону автомобильной дороги. Он заявил, что слышал крики после 17.00: «Вроде детского крика, только ниже». Свидетель подумал, что это потерявшийся ребенок, — за точность он не ручался, поскольку слышал крик на удалении почти в двести ярдов; звук до него долетел через шесть полос движения, по которым беспрестанно неслись машины. Но полицейские радовались даже такой незначительной зацепке.

Поскольку стало ясно, что они имеют дело с серийным убийцей, были собраны гораздо более мощные силы, чем при расследовании дела Линды Манн, — свыше двухсот сотрудников.

— Мы надеялись, что девочку еще найдут, — поделился с журналистами своими мыслями Эдди Иствуд, который до убийства Дон не был знаком с ее семьей. — Но когда сообщили, что она убита, как Линда, для нас время словно побежало вспять. Мы вновь пережили то же, что и три года назад.

— По закону, — заявил также Эдди, — больше чем пожизненное заключение этому душегубу не грозит. Но если бы у нас в стране была смертная казнь, я бы потребовал повесить его за то, что он забрал жизнь двоих ни в чем не повинных детей.

А Кэт Иствуд добавила:

— Тот, кто знает его и не заявит в полицию, тоже несет ответственность за убийство. Этого человека тоже нужно судить. Я обращаюсь к нему: подумайте и остановите бандита, прежде чем он совершит новое убийство. Ради Христа, выдайте его властям!

Как и в деле Линды Манн, полиция стала получать до нескольких сотен заявлений в день. Поступили сообщения и о других покушениях: один мальчик пожаловался, что его обидели недалеко от Тен-Паунд-лейн.

Представители всех средств массовой информадии день и ночь гонялись за впечатлениями жителей «деревни ужаса». Один мужчина, который постоянно выгуливал собак на Тен-Паунд-лейн, заявил, что до конца жизни будет жалеть о том, что в день убийства Дон Эшуорт отправился со своими питомцами в другое место.

На третий день полиция неожиданно получила сведения об очередном «бегуне» — никто не знал, тот ли это неуловимый «бегун», который, как и парень с волосами «бобриком», фигурировал в деле Линды Манн, или совсем другой человек. Но приблизительно в 17.30 в день убийства Дон Эшуорт одной женщине пришлось резко затормозить перед молодым мужчиной, который словно из-под земли вырос перед ее машиной на Лестер-роуд, недалеко от автомобильного моста на Ml. По ее словам, это был блондин двадцати с небольшим лет, среднего роста. И, главное, она видела его приблизительно в то же время, когда раздавались крики, — около 17.00. Другой свидетель утверждал, что видел в час пик молодого человека, с риском для жизни перебегавшего через Ml. «Бегун» стал главным подозреваемым.

Через неделю после убийства, 6 августа, сотрудвица полиции примерно одного роста и телосложения с Дон оделась при помощи Барбары Эшуорт, как ее дочь, и прошла по улице Короля Эдуарда и Тен-Паунд-лейн. Эпизод засняли на видеопленку.

К тому времени два свидетеля независимо друг от друга заявили, что видели мужчину, который прятался за живой изгородью на улице Короля Эдуарда. По их словам, это происходило как раз в четверг, 31 июля.

— Есть все основания полагать, что мужчина, который прятался за живой изгородью на улице Короля Эдуарда, и тот, кого видели на разделительной полосе автострады, — одно и то же лицо. Мы подозреваем, что это и есть убийца Дон Эшуорт, — заявил Бейкер журналистам.

В тот день, когда полиция обратилась к населению с просьбой разыскать бежавшего по автостраде мужчину, супруги Эшуорт в надежде помочь следствию и успокоить страсти согласились на пресс-конференцию. К тому же им сказали, что это поможет отвадить от них прессу. Робин и Барбара обсудили предложение и решили помочь полиции успокоить население и заодно избавиться от журналистов. Эшуорты всегда почтительно относились к властям. А сейчас, когда жизнь оказалась к ним так чудовищно несправедлива, тем более нужно было поддерживать контакты со следствием.

Дома у них постоянно находилось двое полицейских, которые открывали дверь, принимали почту и отвечали на телефонные звонки, чтобы оградить Эшуортов от прессы и назойливых посетителей. Робин и Барбара только сейчас почувствовали, что убийство родственника лишает человека личной жизни; но гибель ребенка еще страшнее, поскольку отнимает у родителей уверенность в завтрашнем дне и желание жить.

Дейвид Бейкер и другие сотрудники угрозыска присутствовали на пресс-конференции. Бейкер заметил, что Робину гораздо труднее держаться, чем жене.

Он был в замшевом пиджаке, полосатом галстуке и свежей рубашке, темные волосы беспорядочно спадали на лоб, придавая ему несколько неопрятный вид. Его лицо выглядело серым — за эти дни он постарел на несколько лет. Барбара сидела рядом с мужем в сером платье с белым воротничком и белом жакете с накладными плечами. Она держалась более собранно и решительно, но тоже была бледна; с пересохшими губами, она изо всех сил старалась держать себя в руках. Супругов атаковала целая толпа репортеров. От волнения Барбара сжала ладонь Робина, словно боялась, что он упадет.

Представители полиции выступили с обычным заявлением, что родственники убийцы обязаны выдать его, если им что-то известно.

Когда настала очередь Робина, он сказал:

— Независимо от того, что переживают близкие и знакомые убийцы, сейчас они обязаны забыть о родственных чувствах. Их долг — помешать новому преступлению.

Барбара от имени родителей всех убитых детей объявила укрывателей бандита соучастниками преступлений. Но тут же осеклась, сообразив, что требует выдать любимого человека, пусть и убийцу.

В конце выступления она сказала:

— Мы благодарны родителям Линды Манн за большую помощь. Но лучше бы ее не было, потому что я не желаю ни одной матери оказаться в подобном положении. Мы обязаны найти… — она хотела сказать «ублюдка», но сдержалась, — найти того, кто сделал это с моей дочерью…

Она помолчала, посмотрела на Робина, крепче сжала его руку и добавила:

— … с нашей дочерью. Нельзя допустить, чтобы это повторилось.

Робин вдруг не выдержал:

— Я ей говорил! Я говорил, чтобы она держалась подальше от этих тропинок. Она заверяла меня, что ходит в Нарборо по пешеходному мосту. Дети, особенно ровесники Дон, думают, что они уже взрослые и все знают. И при первой возможности выбирают короткую дорогу.

Барбара Эшуорт сильно побледнела:

— Все мы пытаемся оградить детей от ошибок, но… Честно говоря, я и мысли не допускала, что в нашей семье может случиться такое.

Она заплакала, и Робин начал говорить за нее. Так, поддерживая друг друга, они мужественно ответили на все вопросы журналистов.

* * *

Церковный каноник Алан Грин, давший интервью «Меркьюри» вскоре после обнаружения тела Дон, обратился к убийце со следующими словами:

— Вы совершили страшное преступление и должны немедленно прийти с повинной, моля родителей Дон и весь приход о прощении. Вы должны сдаться властям и очистить свою совесть. Ибо не за горами тот день, когда вы предстанете пред Создателем и будете держать ответ за содеянное.

Викарий Эндерби вновь высказал мнение, что убийца душевно больной человек. Как и большинство жителей деревень и сотрудников угрозыска, викарий оперировал вечными категориями добра и зла и взывал к совести преступившего закон.

Никто и не предполагал, что речь могла идти о человеке, для которого понятия «добро», «зло» и «совесть» — пустой звук. Лишь профессор психиатрии Лестерского университета говорил в интервью о «социопате».

— Я сомневаюсь, что убийца — человек больной в обычном понимании этого слова. Не думаю, что он стоит на учете в психиатрической больнице. Скорее всего, он живет среди нас, никем не замеченный. В семье он может быть тихим, спокойным и даже застенчивым. Поэтому я не очень надеюсь на то, что родственники и друзья заподозрят его в таких страшных злодеяниях.

Я считаю маловероятным, что психическое расстройство преступника заметно для окружающих. Оно касается прежде всего его головы и проявляется от случая к случаю. А однажды проявившись, оно настолько овладевает им, что дает о себе знать снова и снова.

— Вы хотите сказать, что вероятность повторения подобного преступления велика? — поинтересовался журналист.

— Я в этом уверен, — ответил психиатр. — Такого рода преступления редко бывают единичными.

Дейвид Бейкер официально сообщил, что его люди серьезно работают в клинике «Карлтон-Хейес». Но сделал реверанс в сторону администрации, заявив, что среди пациентов больницы не обнаружено таких, кого можно заподозрить в изнасиловании.

* * *

Журналисты любят писать о том, как полиция «пядь за пядью» осматривает место преступления. Они смакуют такие выражения, как отпечатки пальцев и базы данных, с упоением рассказывают о том, как полицейские, плечом к плечу, ползают на четвереньках по сырой земле, выискивая улики. Но в большинстве случаев это далеко от истины: полиция проводит самую обыкновенную рутинную работу, которая одинакова везде — и в Лестершире, и в Лос-Анджелесе. Участники расследования предпочли бы не делать и половины того, что приходится. Многие из них заранее знают, что ничего не найдут. И часто оказываются правы.

И все же в любой полицейской группе обязательно есть парочка ответственных работников, которые тщательно фиксируют все имена и даже мельчайшие детали. Среди таких пометок добросовестного сотрудника оказалось имя кухонного рабочего из больницы «Карлтон-Хейес». Его видели рядом с Тен-Паунд-лейн, когда район был оцеплен оранжевой лентой.

Вообще-то, его там видели несколько раз. Он сидел невдалеке на мотоцикле и с интересом наблюдал за происходящим.

 

14. Признание

У Тен-Паунд-лейн, возле ворот на улицу Короля Эдуарда, полиция установила мобильный пункт. Здесь все жители деревень или прохожие могли сделать заявления. На большом деревянном щите огромными буквами было написано: «Расследование убийства. А вы что-ни-будь видели?»

После того как видеозапись последней прогулки Дон Эшуорт по Тен-Паунд-лейн показали по телевидению, в полицию поступило около двухсот звонков. В мобильный пункт повалили толпы посетителей.

Интерес полиции вызвало заявление о мотоцикле, стоявшем подле автомобильного моста, и о молодом человеке в красном шлеме, которого видели рядом с мостом в день убийства между 16.30 и 17.30.

Кусты Тен-Паунд-лейн уже обыскали так тщательно, что в зеленом тоннеле осталось много зияющих дыр, но пропавшая серебряная сережка Дон так и не нашлась. Похоже, ее втоптали в землю. А может, он унес ее в качестве сувенира.

Опубликованная на первой полосе «Мёркьюри» статья «Убийца среди нас» вызвала новый шквал звонков, который не утихал целых два дня. «Теперь уже совершенно ясно, — писала газета, — что среди нас живет очень и очень больной или чрезвычайно порочный человек. Настолько больной и порочный, что он надругался над двумя девочками — такими же, как ваша дочь или соседка.

Почти три года назад, несмотря на неимоверные и продолжительные усилия полиции и средств массовой информации, нам так и не удалось поймать убийцу Линды Манн. И вот теперь он нанес еще один удар.

Возможно, преступник — местный житель. Если он не из Эндерби или Нарборо, то, скорее всего, из Лестершира. Почему же он до сих пор на свободе? Одно из двух: либо он не попал в поле зрения полиции, либо нашел себе алиби. Вполне вероятно, что его прикрывает любящая и введенная в заблуждение жена, подруга, мать или друзья.

И вот на его, да и на ее совести — жизнь еще одной девочки. Когда же ослепленный чувством укрыватель убийцы поймет, что этот человек — преступник и его место там, откуда он не сможет протянуть свои грязные лапы к девочкам-подросткам?

Есть основания полагать, что после убийства в пятницу на лице преступника осталась царапина или синяк. Если у кого-то из ваших знакомых в прошлую пятницу на лице появилась царапина, синяк или порез, вы просто обязаны сообщить об этом полиции.

Если вы подозреваете своего соседа, друга, сотрудника, человека, который пьет с вами в одном пабе, пожалуйста, обратитесь в полицию. Тайна ваших показаний гарантирована.

Поймать извращенца — долг всех нас, а не только полиции. Если мы не сделаем это, следующей жертвой может стать ваша дочь».

Суперинтендент, возглавлявший подразделение полиции Вигстона, ответственное за патрулирование деревень, по рекомендации приходского совета Нарборо утроил патрули, в обычное время состоявшие из двух человек. Совет постановил также разредить зелень и расширить тропинку между Нарборо и Эндерби. Не все одобряли это решение, поскольку, по некоторым данным, под живописной тропинкой сохранились остатки римской дороги. Но члены совета резонно возразили, что в нынешнем жестоком мире одна деревушка не может остановить всеобщий процесс разрушения древностей.

Следующая заметка в «Мёркьюри», как обычно вызвавшая шквал звонков, называлась «Пятнадцать тысяч фунтов стерлингов тому, кто поможет найти убийцу». Это вознаграждение, обещанное тому, чье сообщение могло помочь задержать и осудить преступника, назначил местный бизнесмен, пожелавший остаться неизвестным.

Через несколько часов после объявления о вознаграждении произошло событие, уже на следующий день просочившееся в прессу.

* * *

Информация, которую упорно собирало подразделение суперинтендента Пейнтера, стала наконец состыковываться с полученной ранее. Сразу несколько свидетелей заявили о мотоцикле. Первый видел красный мотоцикл под мостом Ml в 12.00 в день убийства, второй — в тот же день около 16.45. Кто-то из свидетелей заметил красный шлем на руле мотоцикла, припаркованного рядом с Тен-Паунд-лейн около 17.15. Еще один обратил внимание на мотоциклиста в красном шлеме, разъезжавшего по Милл-лейн вечером того дня, когда нашли тело убитой. Этот человек попадался на глаза жителям и на следующий день — он очень медленно ехал мимо дома Эшуортов.

1 августа, на другой день после убийства и за день до того, как был найден труп, сотрудники полиции действительно видели молодого человека на красном мотоцикле в шлеме того же цвета. Похоже, парня интересовало расследование, потому что через три часа он вновь появился на том же месте.

И самое впечатляющее: в воскресенье, 3 августа, то есть на следующий день после того, как полиция обнаружила тело, в 21.20 к констеблю, несшему службу на Милл-лейн в Эндерби, подъехал на мотоцикле парень лет семнадцати. Он назвался кухонным рабочим больницы «Карлтон-Хейес» и заявил, что видел Дон Эшуорт. Констебль записал его показания.

— Я видел Дон в четверг вечером. Она шла к воротам, — сказал юноша.

— Спасибо, — поблагодарил полицейский. — К вам скоро обратятся.

И действительно, через два дня к подсобному рабочему пришел следователь. Парень заявил, что не он один ездит на мотоцикле, недавно ему попался еще один мотоциклист — очень подозрительный тип.

Но самое потрясающее заявление поступило от друга кухонного рабочего, тоже работника больницы «Карлтон-Хейес», в четверг, 7 августа. В день исчезновения Дон Эшуорт у этого парня был выходной, он приходил в больницу только за зарплатой. Его дружок, подсобный рабочий, заглянул к нему часов в десять вечера на следующий день и сообщил, что в живой изгороди рядом с воротами, ведущими на мост Ml, нашли тело пропавшей девчонки.

Отец друга подсобного рабочего спросил, откуда у него такие сведения, ведь по телевизору ничего не передавали.

— Я знаю, — загадочно сказал парень. — Она висела на дереве!

На дереве Дон не висела, но ее действительно нашли в живой изгороди под кучей веток и сучьев. Подтвердилось и другое: труп лежал рядом с воротами в десяти минутах ходьбы от моста на Ml. Откуда кухонный рабочий знал обо всем этом за двенадцать часов до того, как нашли голубую джинсовую куртку?!

Один из свидетелей заявил, что в субботу, примерно в 13.45, к нему подъехал на мотоцикле молодой парень и сказал:

— Да, ее нашли. Мертвой.

Это было всего через несколько часов после обнаружения тела Дон Эшуорт, когда пресса еще ничего не сообщала.

* * *

Оперуполномоченные уголовного розыска подъехали к дому подсобного рабочего на Фоксхантер-Раундэбаут в пятницу, 8 августа, в пять часов утра.

Отец мальчика был таксистом в Нарборо, а мать, веселая, гостеприимная женщина, работала в центре досуга Эндерби, недалеко от дома Дон Эшуорт.

Полицейские постучали. Мать мальчика тут же проснулась и закричала:

— Кого это несет в такую рань?

Сначала она подумала, что стук ей приснился. Но он повторился. Женщина встала, накинула халат и спустилась. В дом вошли четверо оперуполномоченных и потребовали, чтобы она проводила их к сыну.

— Что-то случилось? — испугалась она.

— Боюсь, что да, — бросил один из них.

— Как? Еще кого-то убили?

— Надеюсь, что нет, — сухо ответил тот же.

— Мы пришли арестовать вашего сына за убийство Дон Эшуорт, — заявил другой полицейский.

— Что за шутки! — возмутилась она.

— Кто же шутит в такой час?

Она оперлась о диван, чтобы не упасть.

— Где он? — спросил полицейский.

— Спит! — сказала она и, чувствуя дрожь в ногах, поспешила вверх по лестнице.

— Спускайся! Полиция! — крикнула она мужу.

— Иди ты к черту! — сонно пробормотал он и вдруг увидел полицейского.

— Мы пришли арестовать вашего сына за убийство, — повторил тот.

— Что за дурацкие шутки! — закричал таксист. — Пошли вон!

Но полицейские уже разбудили мальчишку и приказали ему собираться. Он спросил:

— Вы будете задавать мне вопросы?

— Что-то в этом роде, — подтвердил один из них.

Надев теплый тренировочный костюм и кроссовки, паренек сказал:

— Мне вообще-то на работу надо.

— Об этом не беспокойся, — сказал полицейский. — Ты арестован по подозрению в убийстве Дон Эшуорт. Можешь ничего не говорить, если пожелаешь, но все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя. Понял?

У мальчика были густые темные волосы, как у отца. На вид он казался не очень привлекательным и уж точно не слишком симпатичным.

Знакомые считали таксиста довольно строгим родителем, но, узнав сынка поближе, не осуждали отца за излишнюю суровость.

Отец хмуро наблюдал, как полицейские обыскивают комнату сына. Когда самый высокий, встав на колени, полез под кровать, таксист сорвался и закричал:

— Я знаю своего сына! Он этого не делал! Я знаю своего парня!

— Мы тоже его знаем, — буркнул полицейский.

Действительно, к тому времени следственная группа знала о подсобном рабочем довольно много. И очень скоро узнала такое, о чем родители парня и не подозревали и во что не хотели верить.

Молодого человека отвезли в полицейский участок Вигстона, где сержант До и констебль Кук в 8.09 пррвели первый допрос. Рабочий сидел за столом напротив них и говорил едва слышно. Он сказал, что знал Дон три недели и не раз видел ее в деревне. На вопрос, где он был в четверг, 31 июля, он заявил, что спал до десяти или одиннадцати — он в тот день не работал. А после обеда, где-то в половине пятого, решил прокатиться по улице Короля Эдуарда до Нарборо.

— Я поехал к автомобильному мосту, — сказал он. — Вы знаете, где это?

— Да, — подтвердил сержант.

— Я посмотрел влево и увидел Дон. Она подходила к воротам.

— Откуда ты знаешь, что это была Дон?

— Я узнал ее по прическе и походке, — уверенно заявил парень.

— Ты ее хорошо знал?

— Нет, чисто внешне.

— Во что она была одета?

— Что-то вроде белой юбки и желтого, а может, белого жакета. Я даже хотел остановиться, поболтать, спросить, куда она идет. Но потом подумал, что мне надо разобраться с маслом. Уж слишком быстро оно вытекало. Кап-кап — и нет. Так что я поехал прямо домой.

— Что ты о ней знаешь? — спросил сержант До.

— Она любила поболтать.

— О чем вы с ней болтали?

— Так, о разном.

— А ты когда-нибудь дружил с девочкой?

Он замотал головой.

— Никогда? И ты об этом даже не думал?

— Нет. Мне отец не разрешает, — ответил рабочий и перевел разговор на мотоциклы. У него есть еще один мотоцикл, но в нем надо заменить подшипники. Потом он начал бормотать что-то такое, из чего они заключили, что парень врет: 31 августа он был совсем в другом месте!

Сержант прервал его:

— Ты ведь нам не всю правду сказал?

— Всю!

— Я же вижу, что нет!

— Я не помню, — признался парень.

— Ты сказал, что поехал домой, потому что у тебя текло масло. А теперь ты говоришь, что отправился куда-то в другое место.

— Я… честно… я не помню!

— Придется вспомнить! Это нужно прежде всего тебе! По-моему, ты просто не хочешь вспоминать. Что-то случилось, не так ли? Признайся! Ты скрываешь. Послушай меня, не бойся, говори, что произошло?

— Вы думаете, я виноват?

— Никто тебя ни в чем не винит, кроме того что ты говоришь не всю правду. А мы должны знать все, — заметил Кук.

— Там видели парнишку вроде тебя, в красном шлеме, — сказал До.

— Это был не я, — запротестовал рабочий.

— А под мостом стоял мотоцикл, — продолжал сержант. — Если ты на самом деле остановился, чтобы поболтать с ней, скажи! Потому что ложью ты только усугубишь свое положение, даже если ни в чем не виноват. Лично я считаю, что ты остановился и поставил мотоцикл под мостом. И вполне мог говорить с Дон. Выкладывай правду. Тебе же лучше. И нам тоже.

— Короче, ты остановился? — спросил Кук.

Парень подавленно подтвердил:

— Да, я припоминаю.

— Ты оставил мотоцикл под мостом! — настаивал Кук.

— Да, и залез под него посмотреть, что с маслом.

— А что ты ей сказал?

— Ничего. Я просто видел, как она подошла к воротам.

— В руках у тебя был шлем, так? — напирал Кук.

— Нет, — сказал рабочий.

Сержант спросил:

— А как ты объяснишь, что в пятницу, в десять часов вечера, ты сообщил двоим своим знакомым, что тело нашли?

— Они сами мне сказали! Я вам все расскажу! — закричал парень.

— Только правду! — предупредил До. — Итак, что-то произошло. Если несчастный случай, говори, ничего не скрывай! Если ты с ней говорил и у вас не заладилось, признайся. Может, ты и не виноват. Главное, сынок, говори, не молчи. Это очень важно.

— Ты ведь пошел за ней по тропинке, да? — спросил Кук.

— Но я и половины не прошел!

— Наверное, ты попытался поцеловать ее или обнять, а она начала сопротивляться, — предположил До.

— Такое часто случается, — добавил Кук. — Расскажи, не стесняйся. Ты же не с родителями говоришь.

И вдруг До заявил:

— Главное вот что: собирался ли ты ее убить?

— Нет, — ответил парень.

— Так что произошло?

— Ну ладно, — сказал он. — Я видел, как она шла по улице. Я остановился рядом, слез с мотоцикла и спросил, где Куини и Майкл. Она сказала, что не знает. Тогда я спросил, куда она идет. А она ответила, что никуда. Мы прошли с ней до половины улицы и… Кажется, я спросил: «Сама дойдешь?» Она кивнула. Ну, я и пошел назад. Сел на мотоцикл и поехал прямо домой.

— Значит, то, что ты заявил в первый раз, неправда? — спросил До.

— Я боялся.

— Почему?

— Вы же меня во всем обвините! Мне было страшно! Я не виноват! Просто я не могу вспомнить, что делал в тот день!

— Я скажу, почему тебе трудно вспомнить, — заметил Кук, — потому что ты не хочешь вспоминать!

— Нет, я просто не могу!

— Ты же только что сказал, что шел за ней по тропинке.

— Совсем немного шел…

— В тот день, когда она пропала?

— Нет! Накануне. До того дня!

— Тогда зачем ты ездил к этому — как его? — и болтал, что ее нашли? Что труп висит на дереве?

— Да это он мне сказал!

— Ну, ладно. Но в тот вечер, в десять часов, ты где-то катался?

— Да, катался.

— А почему ты только что солгал?

— Потому что я не знаю!

На этом допрос прекратился. Парень настолько разволновался, что начал отвечать невпопад. Ему подали чай с бутербродами.

В полицейский участок в Вигстоне прибыли суперинтендент Тони Пейнтер и заместитель инспектора Клэнси, В 11.52 Клэнси снова начал допрашивать подсобного рабочего, вторично предупредив его о правах.

Во время этого допроса мальчик рассказывал Клэнси о своих половых фантазиях и о Зеленом демоне — девчонке, с которой он впервые попробовал секс.

— Ты встречался с ней регулярно?

— Да.

— Давай-ка подробнее. Где это происходило? Как часто? Ну, и все такое.

— Она сама сказала, что хочет со мной… Меня это тогда не очень интересовало. А она заявила: «Какой же ты дурак!» И я согласился. А что такого?

— Ты ведь был тогда совсем маленький? Сколько тебе тогда было?

— Четырнадцать.

Он рассказал, как они с Зеленым демоном трижды делали это на скамейке на железной дороге.

— Она ложилась на спину, а я забирался на нее, или она становилась на четвереньки.

— И что ты делал?

— Я взял ее так два раза, — ответил он. — Может, я что-то неправильно делал. Может, выскользнул и попал не туда, я не знаю.

— Как ты называешь эту позу? — спросил Клэнси.

— В школе мальчишки называют ее «раком», — сказал юнец.

Он признался, что однажды во время секса сильно разозлился на Демона. Полицейские насторожились, но парень неожиданно заявил:

— Когда мне было четыре годика, мальчишки толкнули меня в крапиву. Меня отвезли в больницу, и я два месяца пролежал в темноте…

Они переглянулись: пытается сойти за сумасшедшего? Но ведь никто и не ждал, что убийца окажется нормальным человеком.

Затем он опять заговорил о Зеленом демоне. Да, он ударил ее, а младший брат сказал, что он сам не знает своей силы. И все это потому, что его никто не любит, особенно девчонки.

— Они все шлак, — пояснил он. — А еще я называю их собаками, суками, дрянями.

О девушках — сотрудницах больницы «Карлтон-Хейес» — он отзывался в таких же выражениях. Еще он признался, что ему нравятся девочки моложе его, а заодно рассказал о раннем семяизвержении и о том, как Зеленый демон над ним смеялась и как его это злило.

Когда его спросили про анальный секс, он замотал головой.

— Нет, нет! Я говорил об этом с папой, и он предупредил, чтобы я не смел об этом и думать. Но я смотрел видеокассету у друга.

От него потребовали признания, что он все-таки занимался анальным сексом с Зеленым демоном; парень пробормотал, что, может, это и было однажды.

— Я, кажется, выскользнул, — оправдывался он. — Может, и получилось, но случайно. Было неприятно и больно: как о наждак, даже кровь пошла.

После этого допроса Пейнтер и Клэнси сопоставили данные: убийца Линды Манн страдал ранним семяизвержением, а Дон Эшуорт изнасиловали в анус. Похоже, они нашли того, кого искали!

Родители парнишки не виделись с сыном с утра пятницы до вечера субботы. Им запретили с ним встречаться, поскольку до тех пор, пока ему не предъявлено обвинение, считается, что он помогает следствию.

* * *

Родственники, друзья и даже полиция советовали Робину и Барбаре развеяться, а не сидеть целыми днями дома. Они решили съездить в торговый центр, чтобы хоть ненадолго выбраться из дома, где хозяйничали сотрудники телевидения, готовившиеся к съемкам для «Краймуотч Ю. Кей».

Но когда они оказались в торговом центре, Робин заметил, что без Дон ходить по магазинам как-то дико. Ему не хотелось смотреть на вещи, которые могла бы видеть она.

А Барбара все пыталась понять, почему это случилось именно с Дон. Ведь вокруг — столько народа!

Особенно трудно было смотреть на сережки. Дон их так любила!

— Я вдруг подумала, что этот подонок сейчас, наверное, разглядывает ее сережку, — сказала Барбара.

Потом они пошли в «Дир-парк», где засмотрелись на двух разыгравшихся эрдельтерьеров и разговорились с их хозяйкой. Женщина поинтересовалась, где они живут.

— В Эндерби! — воскликнула она, узнав. — Там, где произошел ужасный случай с девочкой? Вы ее знали?

Впервые после убийства, столкнувшись с внешним миром, они растерялись. Что они могли ответить? Женщина с любопытством переводила взгляд с одного на другого, и Барбара наконец сказала:

— Она наша дочь.

Они поняли, что этот кошмар будет преследовать их всю жизнь.

— Мы даже не знаем, что лучше: избегать общения или позволить себе выговориться, — признавалась Барбара знакомым. — А та женщина дала нам свой адрес. Мы успокоили ее, сказали, что нам полезно поделиться своими несчастьями. Потом она прислала нам чудесное письмо.

— Многие обещали навестить нас, когда будут в наших краях, — добавлял Робин, глядя на Барбару. — Но никто так и не заехал.

 

15. Возрождение

Оставив ненадолго молодого рабочего в покое, полицейские принялись за поиски девушки-радиолюбителя с позывным Зеленый демон, о которой узнали утром. Суперинтендент Тони Пейнтер подключился к допросам в 14.06. Но к тому времени парень пошел на попятную и стал все отрицать, даже секс с Зеленым демоном.

— Мне бы влетело от отца за такие дела! — заявил он. — И мама у меня очень строгая.

Парень клялся Пейнтеру, что ни разу даже не мастурбировал, а когда ему напомнили то, о чем он не так давно сам рассказал полицейскому, он просто отказался от всех прежних показаний. Он подтвердил лишь, что говорил констеблю о каком-то типе на мотоцикле, которого якобы видел недалеко от места убийства.

Подводя итог первого допроса, Тони Пейнтер сказал рабочему, что, судя по его показаниям констеблю Куку, он видел Дон Эшуорт 31 июля.

— Да ваш Кук все это придумал! — закричал парень. — Он хочет убедить всех, что это я ее убил, и не искать настоящего преступника!

Пейнтер напомнил ему о друге, которому кухонный рабочий рассказывал, будто тело Дон нашли на дереве.

— Он сам мне сказал, что ее подвесили за ногу! Ему старший брат Дон сказал. А вам он не говорит просто потому, что не хочет себе приключений.

Но у Дон старшего брата не было, а отец друга слово в слово подтвердил все, что кухонный рабочий рассказал его сыну. Но стоило полиции указать подозреваемому на непоследовательность его утверждений, как он начинал отвечать невпопад, и тогда от него вовсе нельзя было ничего добиться.

В эти дни в полицию поступило письменное заявление одной девочки: она признавалась, что подсобный рабочий преследовал ее и подружек на мотоцикле. Задержанного ознакомили с содержанием заявления, на что он ответил:

— Я езжу только за теми, кто мне нравится. Но за Дон я по Грин-лейн — так он называл по местной привычке Тен-Паунд-лейн — не ехал.

— Почему ты раньше не сообщил в полицию, что видел Дон Эшуорт? — поинтересовался сержант До.

— Мне мама сказала: молчи. Не влезай в это дело. Вот почему.

В 16.06 его опять отпустили отдохнуть. Следующий допрос вели Пейнтер и До.

— Ну ладно, — заявил подсобный рабочий Пейнтеру, — да, я видел, как Дон шла к Грин-лейн. И еще я видел мужчину с палкой.

Он очень сбивчиво рассказал о том, как шел за ней по тропинке, а затем якобы увидел человека с палкой, который следовал за ними.

— Наверное, он дождался, пока я уйду, и набросился на нее, — предположил парень.

Его спросили, не говорил ли он с Дон о сексе.

— Она об этом вообще ни с кем не говорила! — заявил он. — Дон не знала таких слов. Она не из тех.

А потом рассказал, как услышал о поисках девочки, прибежал домой и сообщил матери:

— Она потерялась!

А про себя подумал: теперь во всем обвинят меня.

После этого наступил самый примечательный момент за весь день. Тони Пейнтер показал парню фотографию Дон Эшуорт и сказал:

— Похоже, это твоя работа!

Тот перевел взгляд с Пейнтера на До и пролепетал:

— Я не помню. Может, я и впрямь сошел с ума? Я не знаю!

— Она тебе нравилась? — спросил сержант.

— Да, немного. Но больше я ничего не помню.

— Расскажи, что произошло, — потребовал Пейнтер.

— Она пошла по тропинке, и я начал ее щупать. Она не сопротивлялась, пока я не коснулся ее юбки. Я шел за ней и щупал ее зад. Она повернулась и споткнулась. А я продолжал ее щупать. Тогда она начала сопротивляться, но я ее не отпускал. Потом… голова у меня вдруг закружилась, как будто я выпил! Больше ничего не помню, но я побежал! Не было там никого с палкой. Я просто сошел с ума! Я не мог удержаться! Дон обещала, что никому не скажет! Я и сам не знаю, как это получилось. Я не хотел! Но меня кто-то заставил! Руки и ноги меня не слушались. А она сначала не сопротивлялась, а потом стала вырываться, и в голове у меня все помутилось. Это все не я. Но когда я кончил и она стала подниматься, я убежал.

Но детективы даже не успели обрадоваться этому заявлению, парень тут же все опроверг.

— Я никого не трогал, — заявил он. — Я в ее смерти не виноват. Это не я. Я шел по тропинке, потом что-то сказал и сделал, а после ушел. Она уже поднималась. Это все, что я видел. Я был в каком-то трансе, но я не помню, чтобы я это делал.

Он опять понес чушь о том, как 31 июля дважды был у друга в Нарборо, и все настаивал на том, что о Дон, якобы подвешенной на дереве за ногу, ему сообщил именно друг.

Детективы сказали, что уже побывали у его друга, и тот заявил, что подсобного рабочего в тот день в глаза не видел.

— Он врет! — закричал парень, но потом признался, что точно не помнит, где был в тот день.

— Я только помню, что она шла по Грин-лейн, — настаивал он. — Но я к ней не притрагивался! Почему вы все на меня валите? Я с ней на Грин-лейн даже не разговаривал!

Когда он, наконец, успокоился, суперинтендент Тони Пейнтер спросил:

— Если ты от всего отказываешься, зачем ты все это говорил?

— Вы же сами спрашивали, — угрюмо заявил он.

Они напомнили о другом его признании — нападении на Дон Эшуорт.

— Ты признаешь, что говорил это? — спросил Пейнтер.

— Да, папа прав. Надо было молчать. Я же ничего не сделал!

— Подтверждаешь ли ты, что в субботу вечером сказал нашему человеку, что видел Дон у ворот на Грин-лейн?

— Да… Я говорил об этом с папой, — заявил он.

Вспомнив об отце, он вдруг бросился лицом вниз на стол и зарыдал. Потом поднял голову, взглянул на Пейнтера и До мутными глазами и выпалил:

— Возьмите у меня кровь на анализ!

* * *

Следствие, проверявшее каждое слово, которое срывалось с губ подсобного рабочего, вышло еще на одного свидетеля. 1 августа, за день до того, как было найдено тело, этот человек наблюдал за работай полиции недалеко от места преступления. Вдруг к нему подъехал мотоциклист. Они перекинулись парой фраз об исчезновении девочки, и парень обмолвился, что поиски лучше вести у обочины Ml. Другой свидетель видел подсобного рабочего 1 августа целых три раза. Он весь день крутился недалеко от места убийства.

На очередном допросе подозреваемый заявил, что в четверг, в тот час, когда убили Дон, он проводил время с одним другом… И в пятницу тоже. Но по показаниям самого этого друга, он не видел подсобного рабочего ни в тот, ни на следующий день.

Вечером, когда допрос возобновился, полицейские спросили:

— Ты говорил, что шел за ней по дорожке, смеялся, шутил и трогал ее, а она не возражала. Но ты не помнишь, что именно ты сделал, так?

Он уставился на них, а потом сказал:

— Не весь вечер. Я, кажется, был в гараже.

— Вряд ли ты был в гараже, — сказал Пейнтер.

Они все устали и начинали злиться.

— Ты сам сказал, что пошел за ней по тропинке!

— Не знаю я! Меня там не было!

— Нет, был.

— Я лучше знаю, где я был!

— Ты дважды заявил, что был! — кричал Пейнтер. — Ты там был! Рассказывай!

— Когда ты ушел, она еще дышала? — спросил сержант.

— Не знаю.

— Ты запаниковал? — продолжал Пейнтер.

— Да.

— Почему? Она уже не двигалась?

— Нет.

— Почему она не двигалась?

— Я не знаю.

— Что ты сделал дальше?

— Я тогда, кажется, на нее и лег.

— Где были твои руки?

— На ее руках.

— Что ты делал, когда лег на нее?

— Смеялся и шутил. Я сказал, что больше ее не отпущу. Она тоже смеялась и ползала по мне.

— И что потом?

— Я подполз поближе к ее лицу и сел ей на грудь. Да, я вспомнил, именно на грудь.

— Это было до или после того, как ты ее ударил?

— До.

— Что ты подумал, когда она перестала шевелиться?

— Не помню.

— Говори!

— Когда я увидел, что она не шевелится, то подумал: черт, надо же! Вскочил и побежал назад по дорожке. Я испугался, что у нее с сердцем плохо.

— Где все это происходило?

— У канавы, недалеко от живой изгороди. Я не помню, потому что я ничего этого не делал. Не помню точно.

— То есть ты утверждаешь, что не убивал ее?

— недоверчиво спросил До.

— Я имею право ходить по дорожке… Я не знаю, что произошло!

— Но ведь всего несколько секунд назад ты говорил, что сидел у нее на груди!

— Я вам говорил, что бы я хотел сделать!

Когда допрос возобновился, парень заявил:

— Я постараюсь вам все рассказать. Если вспомню.

— Давай, рассказывай.

— Ну вот, я стал щупать ее сверху. Потом дотронулся до юбки. Она сказала «не надо», но я продолжал. Она начала кричать. Одной рукой я зажал ей рот, а другую сунул ей в трусы. Она сопротивлялась. Она повернула голову и… Больше я ничего не помню. А потом она лежала и не шевелилась. Наверное, я слишком сильно зажал ей рот и нос, и она задохнулась. Я не мог оставить ее там, где она лежала, и спрятал.

— Где?

— Я набросал на нее кучу ветвей и сучьев.

— Как она лежала, когда ты ушел?

— Лицом вниз.

— На животе, на боку или на спине?

— На боку, — сказал он.

Ее действительно нашли на боку.

— Где ты взял ветви?

— На Грин-лейн.

— Тебе пришлось ее волочить, чтобы спрятать?

— Нет.

— Ты уверен?

— Да, уверен.

— Продолжай, — велел Пейнтер.

— Я говорю правду! Вы что, не понимаете, что это не я? Я даже не знаю, где она лежала. Я так и сказал вашему человеку. Я же говорил про ворота. Ее там надо искать!

В 21.37 они вставили новую пленку и в очередной раз напомнили ему о правах.

— Ты рассказывал нам о том, что произошло, — начал Пейнтер.

— Когда я дотронулся до юбки, она закричала. И тогда я зажал ей рот, чтобы она прекратила.

— А что было потом?

— Я подумал: надо как-то пометить, что ее задушили. Что я и сделал. Ее задушили.

— Как ты ее пометил? — спросил Пейнтер.

— Я схватил ее за горло и сильно сдавил. Очень сильно.

— Что дальше?

— Больше ничего не помню.

— Значит, ты был возбужден?

— Да.

— У тебя была эрекция? — добивался Пейнтер. — Что ты сделал дальше?

— Я не хочу об этом говорить.

— Но ведь ты почти все рассказал.

— Я задрал ей юбку, стащил с нее трусы и овладел ей. Вот и все.

— А потом?

— Потом я затащил ее в кусты. Я поволок ее через изгородь в поле и там спрятал.

— Как ты сбил ее с ног?

— Поставил сзади ногу и толкнул ее.

— А раньше ты говорил, что в поле ты вышел через ворота.

— Я ошибся.

— Где все это произошло? На дорожке или в поле?

— В воротах, — сказал он, предлагая компромисс.

— Ты сказал, что стащил с нее трусики. Ты их снял совсем?

— Да.

— Куда ты их дел?

— Не знаю. Выбросил.

— Но ты же только что говорил, что опять их на нее надел!

— Я все надел назад. Юбку, бюстгальтер, блузку. И все заправил.

— Ты можешь сообщить что-нибудь еще? — спросил Пейнтер.

— Нет. Больше ничего.

— Ты был груб с ней?

— Не знаю.

— Признавайся!

— Я ее ударил.

— Чем?

— Вот этим, — сказал он, показывая кулак.

— Куда?

— В лицо. И вот сюда, в подбородок.

— В подбородок?

— Да, кажется. Я ударил ее в губы.

— Что еще?

— Я ударил ее три раза.

— Это было до того, как ты изнасиловал ее? — уточнил Пейнтер.

Парень кивнул.

— Потому что она этого не хотела, так?

— Да.

— Что еще ты с ней сделал?

— Все, кажется. Ударил, потом пнул несколько раз. И все.

— Пнул несколько раз? Куда ты ее пнул?

— В ребра.

— Зачем?

— Что? Ударил ее?

— Нет, я про поле. Объясни, почему ты это сделал.

— Она мне нравилась. И мне хотелось женщину, а она не давала. И я попробовал. Сначала все было нормально, потом она начала кричать. Я испугался, что она расскажет родителям, и мне каюк. Надо было что-то делать. Она начала визжать, тогда я одной рукой зажал ей рот, а другой стал щупать. Потом стащил с нее трусы и сделал то, что хотел, а в конце похоронил. Больше я ничего не помню. Кажется, я пошел по дорожке прямо домой.

— Во сколько ты вернулся?

— Около пяти.

— Тебя кто-нибудь видел?

— Мама.

— Ты можешь рассказать нам что-нибудь еще?

— Больше ничего.

— Как ты себя чувствуешь?

— Очень плохо. Я сделал что-то, чего не должен был делать.

И добавил:

— Я и сам не знаю, что я сделал.

— Что заставило тебя совершить с ней половой акт?

— Ну, у меня стоял. Даже больно было. И интересно. Вот я и сделал.

— Обычным путем?

— Да, кажется. А как еще?

Полиция быстро разыскала других свидетелей, подтвердивших, что подсобный рабочий ненормальный.

Одна молодая женщина сообщила, что он подошел к ней в пабе «Красный лев» и сказал:

— Я бы тебя с удовольствием трахнул.

И схватил ее за юбку.

А сотруднице больницы «Карлтон-Хейес» он заявил, что был последним, кто видел Дон Эшуорт живой. И эта женщина точно помнила, что видела у него на руке царапины.

Еще парень спросил у нее:

— А если они найдут эту… Дон, они смогут ее оживить?

Сперва ей показалось, что он шутит. Но зная, какой он тупой, она даже начала объяснять ему, что воскресить человека невозможно.

— А вдруг у них получится? — настаивал он со своей таинственной, глуповатой улыбкой.

Вскоре «Мёркьюри» сообщила об аресте молодого человека, признавшегося в убийстве Дон Эшуорт.

* * *

Родители Робина и Барбары очень тяжело переживали смерть внучки. Мать Барбары вообще не могла говорить на эту тему и даже призналась дочери, что с 10 августа, после того как объявили о смерти Дон, у нее прекратились менструации.

А Барбара напомнила матери, как Дон еще в пятилетием возрасте как-то ни с того ни с сего заявила бабушке:

— Когда мне будет пятнадцать, я тебя не узнаю.

Поскольку родители Барбары жили довольно далеко от Эндерби, они и вправду не видели Дон с ее пятнадцатого дня рождения — 23 июня. А теперь уже никогда не увидят.

Успокаивая мать, Барбара сказала:

— Кто знает? Может, дети умеют заглядывать в будущее? Наверное, так было предначертано.

Родители убитых детей очень быстро понимают, что им остается только одно — утешать самих себя.

 

16. Это трудно себе представить

В субботу утром после завтрака в камере полицейского участка Вигстона, где кухонный рабочий больницы «Карлтон-Хейес» провел сутки, ему вручили машинописный текст с его собственными показаниями и попросили прочесть и подписать. Сержант Мик Мейсон специально приехал в участок в надежде, что наконец сможет сообщить Кэт Иствуд об аресте убийцы Линды. Тут он встретил суперинтендента Пейнтера, заявившего, что показания парня содержат много изобличающих фактов и превзошли все его ожидания.

В протоколе говорилось, что семнадцатилетний подсобный рабочий признался во всем, в том числе в анальном сексе с Зеленым демоном. Подозреваемый прочитал бумаги, кивнул и сказал:

— Там все верно. Я и правда овладел ей сзади.

Пейнтер на всякий случай переспросил как, и парень заявил:

— Через анус! Вы же сами так пишете!

И добавил:

— Но она не возражала.

Родителям позволили навестить его в субботу вечером. Поговорив с сыном, они попытались убедить полицейских, что их мальчик не настолько умен, чтобы кого-то убивать.

— В четверг он весь вечер смотрел телевизор. Слышите, мой сын сидел дома и смотрел телевизор. Вы можете спросить у дочери моего брата. Она подтвердит, — заявила мать.

В тот день, когда по телевизору сообщили про Дон Эшуорт, он сказал матери:

— Я ее видел на Грин-лейн, когда обкатывал мотоцикл. Мне сходить в полицию?

— Смотри, накличешь беду. Лучше не ходи, — посоветовала мать.

— Но на работе кто-то надоумил его пойти, — добавил отец. — Ему сказали, что вам это поможет. И он пошел. Я думаю, это все из-за вознаграждения. Потом, вы же ищете блондина, который бежал по Лестер-роуд и через автостраду. При чем тут мой сын?

Однако на увещевания родителей подсобного рабочего полиция особого внимания не обратила и не стала посвящать их в подробности его показаний, а поиски преступника приостановила.

Вежливо выслушав родителей, Пейнтер сказал:

— Вам надо обратиться к адвокату. И как можно быстрее.

— У нас нет адвоката, — ответил отец.

Им дали список четырех адвокатских контор. Одна из них оказалась знакомой. Когда-то они обращались туда, чтобы отстоять интересы бабушки в тяжбе с соседкой. Мать рабочего удивилась: где найти адвоката в субботу вечером? И Пейнтер решил помочь:

— У меня есть знакомый адвокат из этой конторы. Я позвоню ему домой.

Речь шла о Вальтере Берри — том самом адвокате, что представлял Эдди Иствуда в делах о займах.

— Если я вам понадоблюсь, позвоните. А с сыном встретитесь в суде в понедельник, — пообещал Пейнтер.

В ночь с субботы на воскресенье отец мальчика никак не мог заснуть.

— В понедельник в суде будет настоящее столпотворение! Полицейские уверены, что наш сын — убийца. Они сообщат об этом всем!

С Тони Пейнтером ему удалось связаться только ближе к полудню.

— В суде в понедельник утром будет куча народа! — сказал таксист.

— Возможно, — согласился Пейнтер.

— Вы мне можете помочь?

— Я могу выделить вам телохранителей, — предложил Пейнтер.

Он сдержал свое слово и направил к отцу подсобного рабочего двоих полицейских.

— Если будут телефонные звонки, письма, сообщите нам, — сразу предупредили они. — А если надо в магазин — мы сходим.

— Здоровенные детины! — говорил таксист жене. — Они мне чуть руку не раздавили, когда здоровались! С ними и наручники не нужны.

— А по-моему, они симпатичные, — возразила она.

— Интересно, эти симпатяги записывают то, что слышат у нас дома? — беспокоился таксист. Других претензий к телохранителям у него не было.

Во время последнего разговора с Тони Пейнтером семнадцатилетний рабочий решил выложить ему и остальные свои преступления. Пейнтер охотно согласился: надо же, как ему сегодня везет!

— Я хочу рассказать о том, что меня заставили сделать, — сказал парнишка.

— Давай, давай…

Это было шесть или семь месяцев назад. Он знал одну девочку, лет одиннадцати (как выяснило следствие, ей было всего девять). Однажды он и эта девочка увидели целующуюся парочку, и тогда эта одиннадцатилетняя сама полезла к нему.

— Она села ко мне на сиденье мотоцикла, стала ко мне прижиматься, ну, я тоже начал ее обнимать. Мой-то дружок в это время щупал свою девчонку, а я этого не мог сделать: моя была еще совсем маленькой. А потом она как закричит: «Он мне засунул эту штуку!» И чего разоралась?

— А что ты сделал?

— Да просто пощупал ее через трусы. Даже в трусы к ней не залезал! Я вообще не хотел ее трогать — она сама меня заставила.

— Ты просто завелся, да? — спросил Пейнтер.

— Если бы я отказался, она бы меня побила!

— Ясно.

— Скажи, а это у тебя было в первый раз? — поинтересовался Пейнтер.

— Нет, во второй.

— Точно?

— Да.

Полиция быстро отыскала девочку, и та рассказала про мальчишку, который залез в ее «кошелек».

Затем они отправили к психиатру Зеленого демона, получив от нее письменное подтверждение о склонности тогда еще четырнадцатилетнего мальчишки к анальному сексу.

— Мы молили Господа прислать кого-нибудь, кто бы помог нашему горю, — жаловалась мать подсобного рабочего. — Мы хотели объяснить всем, что наш мальчик ни в чем не виноват. Но люди отшатнулись от нас. Даже те, кто нас жалел и хотел утешить, терялись и не знали, что сказать. Мы чувствовали себя так, словно у нас кто-то умер.

— Я поклялся, что вообще не буду работать, если моего сына упекут за решетку, — заявил таксист. — Раз они так с нами обошлись, пусть сами нас и содержат!

Оба они — отец и мать — чувствовали себя заключенными. Двое крепких полицейских часто приходили к ним — проведать, да и просто держать их в «связке» со всемогущими блюстителями порядка, которые отняли у них сына.

* * *

В понедельник подсобный рабочий пробыл в роли подсудимого всего три-четыре минуты. Он несколько раз ответил «да», и на этом все закончилось. Полиция получила право держать его еще семьдесят два часа. Защитник подозреваемого Вальтер Берри не выдвинул ни одного возражения и не стал просить об освобождении под залог.

Молодой рабочий не выглядел неряшливым и всклокоченным, как обычно. Он причесался, надел сорочку, чистые брюки и черную вельветовую куртку. По бокам стояло двое полицейских.

Все оказалось не так страшно, но и не так просто, как ожидали родители. Толпы в суде не было. Никто не закидал камнями их дом. Им позвонили, как когда-то Эшуортам после исчезновения Дон, и долго молчали в трубку. Таксист тут же сообщил о звонке «телохранителям», и на следующий день полиция установила телефон с другим номером.

За все это время они получили только одно анонимное письмо с угрозами. Но все равно в первые три дня не хотелось даже есть. Тогда им прописали курс лечения: пять успокоительных таблеток в день и три снотворного на ночь. За продуктами для сына они отправились в близлежащий Хинкли. Там мать подсобного рабочего совсем растерялась.

— Я никак не могла подсчитать сдачу, — признавалась она. — Надо было заплатить девяносто девять пенсов, и я никак не могла их набрать! Продавцу пришлось мне помогать. Потом я зашла в другой магазин и купила то же самое. В эти дни я вообще потеряла способность считать и понимать. Я брала какую-то вещь и думала, зачем она мне? Или наливала воду в чайник, а пакетик с чаем положить забывала.

— Мы на грани нервного срыва, — говорил таксист. — Я больше не могу водить машину. А ведь я работаю сам на себя, больничный мне не положен. Хотя, по правде говоря, таксопарк мне помог. Они даже собрали мне деньжат.

Через несколько недель в деревне пошли слухи, что семья подсобного рабочего, подозреваемого в убийстве, куда-то переехала. Все думали, что отца мальчика уволили. В газете проскользнуло сообщение, будто он бросил работу из-за постоянных угроз.

Но всё было не так. Родители парня никуда из Нарборо не уезжали и постоянно навещали сына в тюрьме строгого режима «Винсон-Грин» в Бирмингеме, где он ожидал суда.

Младший брат подсобного рабочего был приблизительно ровесником Эндрю Эшуорта и даже немного знал его. Кое-кто из подростков угрожал брату арестованного, но дальше этого дело не пошло.

— Двое знакомых ребят сказали, чтобы я дружил с ними. Тогда меня никто не тронет, — говорил мальчик. И никто его не тронул.

Когда полицейские заехали к ним на «ленд-роверах», чтобы забрать для экспертизы мотоцикл сына, семья уже была на грани помешательства.

— У нас что-то с телефоном, — пожаловался отец подсобного рабочего Тони Пейнтеру. — Вы прослушиваете наш телефон?

— Для того чтобы установить подслушивающее устройство, нужна санкция главного управления, — пояснил ему суперинтендент. — А для этого требуется очень веская причина, например угроза государственной безопасности. Вы на это не тянете.

Но самым страшным для них оказалось отчуждение, похожее на то, от которого страдали Иствуды и Эшуорты. Отчуждение и одиночество жертвы.

* * *

Через четыре недели после обнаружения тела Дон Эшуорт в Эндерби состоялась заупокойная служба. Родственники собрались в старой гранитной церкви. Викарий говорил о погибшей как об очень умной, живой, обаятельной девочке, послушной и преданной дочери, открытой всем радостям жизни. Золотистый свет лился через готические окна; пахло свечами, цветами, старинными псалтырями и смертью. Люди пытались понять нечто, скрытое от их разума, осознать случайное и закономерное. Но хаос постичь невозможно.

Дон Аманду Эшуорт похоронили на маленьком кладбище за церковью Иоанна Крестителя, в нескольких минутах ходьбы от того места, где она умерла. На кладбище было человек двести. Создавалось впечатление, что в деревне Дон знали все. Родители и брат покойной в траурной одежде следовали за викарием и служкой. Могила утопала в венках; из латтеруортской школы, где училась Дон, прислали венок с надписью «Мы тебя любим».

Барбара держала в руке розу на длинной ножке. Когда гроб опустили, она поцеловала цветок и бросила его в могилу.

Как и на похоронах Линды Манн, на кладбище присутствовали детективы. На этот раз они ни за кем не следили, а просто стояли в толпе, почтительно ожидая, пока родственники простятся с девочкой. Следить было незачем: убийцу они нашли.

Для Эшуортов труднее всего оказалось принимать соболезнования: никто не умеет выражать их родителям убитого ребенка.

После похорон Робин отказался ходить на кладбище. А Барбара, ухаживая за могилкой Дон, пыталась обмануть себя тем, что ее дочери здесь нет.

Когда муж лег с ней в постель, Барбара чуть не сошла с ума. Господи! Ведь то же самое хотел убийца от Дон! Так почему же он ее не отпустил, добившись своего? Почему убил? Даже гораздо позже, когда боль утраты стала не такой острой, она плакала после каждой близости с мужем и думала: от Дон преступнику нужно было только это! Почему же он ее убил? Ведь других-то он наверняка отпускал! Почему он убил именно Дон и Линду?

Она никак не могла отделаться от этой мысли. Если ему нужно было только это, отчего он не пошел к проституткам? А если он хотел изнасиловать, то почему не отпустил ее после? Конечно, девочка получила бы психическую травму, но осталась бы жива и постепенно поправилась бы!

Однажды главный суперинтендент Дейвид Бейкер и суперинтендент Тони Пейнтер пригласили Эшуортов в полицию. Бейкер сказал, что, конечно, это слабое утешение, но все же — убийца их дочери пойман и, разумеется, будет осужден на длительное тюремное заключение.

Робин Эшуорт спросил:

— А вы уверены, что поймали того, кто это сделал?

— У нас нет никаких сомнений, — заверил его Пейнтер.

А Барбара все думала о последних мгновениях жизни Дон.

— Воображение отказывалось подчиняться мне, когда я представляла, через что ей пришлось пройти. Я утешаю себя только тем, что Дон не чувствовала многих издевательств, поскольку уже умерла. Может, она даже не успела понять, что с ней делают?

* * *

По мере того как полиция педантично собирала материалы по делу об убийстве, совершенном кухонным рабочим «Карлтон-Хейес», стало ясно окончательно, что у этого парня, по выражению одного из детективов, в голове не густо. Другой следователь, изучив дело, назвал подозреваемого придурком, без которого не обходится ни одна деревня.

Сержант Мик Мейсон, по-прежнему навещавший Иствудов, сказал Кэт:

— Да, скорее всего, Линду тоже убил он.

Но ведь Мик сам убеждал следствие в том, что Линда запросто справилась бы с любым четырнадцатилетним пацаном. Зря он все-таки поторопился сообщить Кэт и Эдди о поимке преступника.

За время продолжительных допросов полицейские сделали не одну попытку заставить подсобного рабочего признать себя виновным и в убийстве Линды Манн. Однако он вновь и вновь повторял, что не имеет к этому никакого отношения. В результате, несмотря на один и тот же modus operandi преступника, полиции приходилось рассматривать возможность того, что Линда и Дон убиты разными людьми.

К тому времени у парня взяли кровь на анализ: белковой фракции 1+ А-секреции у него не обнаружили. Но судмедэксперты, исследовавшие сперму, оперировали только понятиями типа «возможно», «вероятно» и редко исключали что-либо на все сто процентов. Какой же детектив поставит свою репутацию в зависимость от столь эфемерных вещей, как группа крови и ее состав?

Полиция и местные жители считали, что пора в этом деле ставить точку. Быстрое раскрытие убийства Дон Эшуорт было оценено в 113 тысяч фунтов, выплаченных участникам следствия в качестве сверхурочных. Об успехе доложили совету графства. Передвижной пункт закрыли, а полицейские вернулись к своим обычным обязанностям.

Заросли вокруг Тен-Паунд-лейн было решено уничтожить. И не стало деревенской тропинки, где в яркий летний день листья деревьев гладили прохожего по лицу.

* * *

Почему полиция решилась на это — никто наверняка не знал. Кажется, началось все с отца подсобного рабочего, который потребовал анализа спермы сына. Ему ответили, что в этом нет необходимости.

Он начал вспоминать, что где-то читал про ДНК, то ли в «Ридерз Дайджест», то ли в «Туморроуз Уорлд». Будто какой-то ученый из Лестера сделал одно открытие. В общем, таксист попросил адвоката побыстрее заняться этим делом.

Адвокат связался с Тони Пейнтером. Тот ничего не слышал об этом методе, но пообещал разузнать.

Полицейские же утверждали, что главный суперинтендент Дейвид Бейкер сам, без всякой подсказки адвоката, решил испробовать новый научный метод в деле о нарборском убийстве. В результате образцы спермы, найденные на трупе Линды Манн, и кровь подсобного рабочего были доставлены молодому ученому-генетику из Лестерского университета, открывшему метод генной дактилоскопии.

 

17. Окно

Дерека Пирса разжалобить нелегко. Он запросто может отчихвостить любого из своих подчиненных в присутствии сослуживцев. Он считает нормальным, не задумываясь, бросить провинившемуся:

— Чего расселся, ленивая свинья?

Но делает он это с воспитательной целью.

Слабое место Пирса — его бывшая жена. Стоит кому-нибудь упомянуть о ней, как Пирс тут же уходит в себя. Однажды, говорят, он все же сказал:

— Живет себе припеваючи в Гонконге. Яхт-клубы и все такое.

И тут же добавил, скрывая разочарование:

— Работа для меня важнее любой женщины.

Делом подсобного рабочего Пирс не занимался, но старался быть в курсе расследования убийства Дон Эшуорт. Он слушал записи допросов подозреваемого: мальчишка, по мнению Пирса, играл со следователями в кошки-мышки.

Пирс завидовал инспектору Мику Томасу и всем, кому посчастливилось найти убийцу Линды Манн. Ему было обидно, что это сделал неон.

* * *

Доктора Алека Джефриса чествовали в научном сообществе почти весь 1986 год. Он даже внес свою лепту в развитие английской юриспруденции, доказав, что некий француз на самом деле являлся отцом ребенка, родившегося у его жены-англичанки, с которой он к тому времени уже развелся. Вокруг этого дела было поднято много рекламной шумихи, и Алека Джефриса стали так часто привлекать к определению отцовства в иммиграционных делах, что это начало мешать его научной работе.

Но Джефрис мечтал о чем-то другом — о настоящей сенсации, которая бы привлекла к его открытию всеобщее внимание: ему постоянно приходилось думать о финансировании собственных исследований. Он не знал, что такая сенсация уже дожидается его.

Лестерская полиция обратилась к ученому с просьбой провести анализ крови и спермы убийцы Дон Эшуорт, чтобы подтвердить выдвинутое против него обвинение и доказать его виновность также и в смерти Линды Манн.

Джефрис, который был уже достаточно наслышан об убийствах, с готовностью согласился. В сентябре ему доставили сперму, взятую с тела Линды Манн. Изучив радиоавтограф ДНК, он заявил:

— Судя по автографу насильника, убийство совершил не тот человек, чью кровь мне дали для анализа.

Теперь надо было получить образец крови Дон Эшуорт. Джефрису пришлось ждать целую неделю, прежде чем его снабдили достаточным для проведения анализа материалом. Джефрис признался, что, поскольку его вывод расходился с версией следствия, он всю неделю так нервничал, что даже кусал ногти.

Едва дождавшись результата анализа, Джефрис позвонил главному суперинтенденту Дейвиду Бейкеру.

— У меня есть для вас и хорошие новости, и плохие, — волнуясь, начал он. — Ваш «преступник» невиновен в смерти Линды Манн. К убийству Дон Эшуорт он тоже не имеет никакого отношения!

В первую минуту Бейкеру хотелось смачно выругаться, но, взяв себя в руки, он сказал:

— Переходите к хорошим новостям.

— Ищите одного человека. Обе были убиты одним и тем же преступником.

Бейкер тут же бросился в Лестерский университет, в лабораторию Джефриса, взяв с собой всех, кто мог пригодиться в таком деле, даже известного специалиста из судмедэкспертизы МВД.

Джефрис показал им рентгеновский снимок и пояснил:

— Перед вами результаты генной дактилоскопии, полученные на основе семени из влагалища Линды Манн. Сравните это с ДНК ее собственной крови.

Джефрис опять указал на снимки, которые, по мнению полицейских, ничем не отличались от самого обыкновенного штрихового кода на пачке стирального порошка.

— Вот эти две полосы принадлежат убийце, — объяснял Джефрис, тыча пальцем в снимки. — А поскольку их всего две, значит, речь идет об одном человеке. Если бы убийц было двое, то полос было бы четыре. Трое убийц — шесть полос. Все крайне просто, как видите.

Нет, все непросто. Молодой ученый забыл, что перед ним старые служаки, которые работали по старинке едва ли не столько же лет, сколько Джефрису было отроду, не получая почти никакой помощи от людей вроде него с их вонючим оксфордским акцентом и вонючими самокрутками. Он забыл, что не было в истории Лестершира такого дела, которое бы потребовало столько сил и времени, сколько они отдали расследованию этих двух преступлений. Да, все чрезвычайно просто и ясно: перед ними мерзкий выскочка!

Вытащив еще один снимок, Джефрис сказал:

— А это генетический портрет, сделанный на основе сперматозоидов из влагалища и с одежды Дон Эшуорт. Как видите, набор полос насильника не соответствует набору полос жертвы, зато в точности совпадает с тем, который принадлежит убийце Линды Манн. Отсюда первый вывод: обе девочки были изнасилованы и убиты одним и тем же лицом. Второй вывод: тот человек, чью кровь вы мне прислали, не убивал ни ту ни другую. Автограф настоящего преступника — вот здесь!

— Что мы могли ему возразить? — говорил потом Дейвид Бейкер. — Против последнего достижения науки не попрешь! Во всем вонючем мире до сегодняшнего дня никто ничего не смыслил, кроме этого Джефриса!

Руководство министерства внутренних дел пожелало обучить своих специалистов новому методу, чтобы они через несколько недель смогли подтвердить или опровергнуть выводы ученого.

— Каков шанс ошибки? — хмуро спросил Бейкер после долгого разговора с упрямым генетиком.

— Никакого, если вы дали мне нужные образцы, — спокойно ответил Джефрис.

На том все и закончилось. Полицейские вышли от Джефриса вконец расстроенные. Проходя по коридору, они увидели на доске объявлений копию письма следующего содержания: «Уважаемый сэр, уважаемая мадам! Как владелец отеля, обращаюсь к вам за разъяснением, не может ли ваш метод генной дактилоскопии помочь нам узнать, кто из гостей мочится в постель. Вкладываем конверт с маркой и с нетерпением ждем вашего ответа. С уважением…»

Но в тот момент Бейкер и его коллеги были не способны даже смеяться.

Суд над кухонным рабочим больницы «Карлтон-Хейес» назначили на ноябрь, к трехлетию убийства Линды Манн. Парень находился в камере для особо опасных преступников, где всю ночь горела красная лампочка, чтобы охрана могла видеть, что заключенный на месте и не совершил самоубийства. В ту ночь в камере подсобного рабочего свет вдруг погас. А на следующий день его отвезли в полицию на Чарльз-стрит в Лестере и предложили ему бутерброды. Перевозили его без наручников.

Родителям подсобного рабочего позвонил адвокат и сказал по секрету:

— Они, кажется, прокололись. Но это пока неофициально.

21 ноября 1986 года в суд Лестершира явилось всего несколько человек. Но именно в тот день в судебной и экспертной практике британского права появился новый прецедент. Семнадцатилетний обвиняемый в убийстве стал первым человеком на Земле, который был оправдан и освобожден благодаря методу, вошедшему в историю науки под названием «генная дактилоскопия». После трех месяцев и десяти дней заключения молодой рабочий вернулся домой к родителям.

В тот же день лестерширская полиция созвала пресс-конференцию. В битком набитом журналистами зале находились помощник главного констебля Брайан Поллард, главный суперинтендент Дейвид Бейкер и суперинтендент Тони Пейнтер. Все трое выглядели так, словно им внезапно сообщили, что Ливия переносит свое посольство из Лондона в Лестер.

Щурясь от яркого света ламп и фотовспышек, Брайан Поллард нацепил на нос узкие очки и зачитал чрезвычайно взвешенное вступительное слово, посвященное делу подсобного рабочего и тестам на ДНК.

— Тест доказывает, что Линду Манн и Донн Эшуорт убил не этот человек, — заявил Поллард. — Результаты теста прошли научную проверку в лаборатории судебной медицинской экспертизы в Олдермастоне. Экспертиза подтвердила правильность выводов Джефриса: обе жертвы действительно изнасилованы и убиты одним и тем же человеком, личность которого пока не установлена. О результатах исследований доложено лестерскому суду, который решил оправдать молодого человека, а дело закрыть.

Журналисты не могли дождаться, когда им разрешат задавать вопросы.

— Когда вы поняли, что допустили ошибку?

— спросили они начальника уголовного розыска Лестершира.

Бейкер, сверкая глазами, словно собирался сделать радиоавтограф любой ДНК в зале, заявил, чеканя каждое слово:

— Уголовный розыск Лестершира ошибок не допускал!

Сдерживая раздражение, он пояснил, что кухонного рабочего привлекли к суду на основании его же собственных показаний, записанных на магнитофон. На некоторых допросах присутствовал адвокат обвиняемого, так что все законно, хотя подозреваемый, конечно, не несет ответственности за некоторые аспекты этого преступления.

— Как?! Вы не исключаете его виновности? — спросил журналист.

— Мы никого не исключаем, — заявил главный суперинтендент.

Теленовости в тот вечер начались с сенсационного заявления: «Полиция возобновляет розыск. Юноша, обвиненный в убийстве, освобожден».

На другом канале в новостях прозвучало следующее сообщение: «Отец молодого человека утверждает, что его сына арестовали необоснованно. Полиция начинает все с нуля».

Ведущий третьего канала заявил:

— Полиция так же далека от разгадки, как и три года назад.

На другой день газеты вышли с аршинным заголовком: «Юноша освобожден. Разыскивается человек, совершивший два убийства».

После того как суд снял все обвинения с подсобного рабочего, Бейкер и Пейнтер поехали говорить с родителями парня.

Дейвид Бейкер сказал:

— Мы понимаем, что вы пережили. Вы думаете, мы этого не знаем, но это не так.

Отец парня честно признался Тони Пейнтеру:

— Еще несколько недель назад я был готов вас убить.

— Я вас понимаю, — ответил суперинтендент.

Потом Бейкер и Пейнтер рассказали родителям о том, что узнали во время допросов их сына.

В день освобождения отец заявил журналистам, собравшимся у дома:

— Я отправляю сына к бабке на несколько дней. Но во вторник у нас состоится семейный совет.

На вопрос об отношении к полиции таксист сказал:

— Они допрашивали моего сына пятнадцать часов. Я понимаю, у них такой порядок. Но любой человек, если его так мучить, скажет все, что от него хотят услышать.

На вопрос о возможных юридических последствиях он не стал отвечать до встречи с адвокатом.

В интервью национальному телевидению он заявил:

— Мы даже не могли предположить, что события будут развиваться таким образом.

Отец не позволял журналистам беспокоить сына, а о его состоянии говорил так:

— Слезы радости оставили глубокие борозды на его щеках.

Жители деревень, журналисты и вся страна восхищались благородством родителей юноши, которые даже и не думали подавать иск за арест и тюремное заключение или требовать компенсацию.

Через три дня после освобождения рабочего его адвокат Вальтер Берри заявил «Лестер Мёркьюри»:

— Родители юноши считают, что полиция действовала в рамках закона, и не имеют к ней никаких претензий.

Зная, что редкий адвокат выступает на стороне полиции, журналисты поинтересовались у Берри, что он сам советовал родителям обвиняемого. Адвокат отказался отвечать на вопрос, сочтя его неэтичным. Но добавил, что родители подзащитного полностью удовлетворены тем, как полиция вела это дело.

На самом же деле все объяснялось просто; следователи передали родителям письменную копию показаний сына. Отец и мать долго не могли прийти в себя от потрясения, вызванного признаниями мальчишки, и решили, что отказ полиции выдвигать обвинения по многочисленным сексуальным «проступкам» их сына, особенно по вполне подсудному делу о девятилетней девочке, будет для них неплохим quid pro quo.

На работу в больницу парень не вернулся. Очень долго он вообще не выходил на улицу. Мать беспокоилась, что он целыми днями сидит дома, как в тюрьме.

— Так он, чего доброго, сойдет с катушек, — сказала она мужу, словно не понимая, что с их сыном это произошло уже давно.

— Он боится выходить из дома, — сказал отец. — Надо купить ему птичку.

Они принесли сыну черного, как ворон, попугая. Мальчишка полюбил его и назвал Дасти.

Когда же сын все-таки куда-то выбирался, его обязательно сопровождал кто-то из родителей. Они опасались, как бы паренька не обидел кто-нибудь из прохожих, думая, что он — убийца.

— Я теперь всегда буду с мамой или папой, — заявил он в телеинтервью с разрешения отца.

Несколько месяцев он слушал музыку, копался в моторах и болтал с Дасти. Потом у него взяли еще одно интервью, спросив, как он чувствовал себя в заключении, и он, взглянув на отца, сказал:

— Там было неплохо.

Отец тут же прервал его, попытавшись объяснить, что именно имел в виду его сын; мальчик замолчал, поняв свою ошибку, и, когда отец выговорился, примирительно добавил:

— Да, кормили там неважно. Но если их не трогать, то и они тебя не тронут.

О будущем он говорил очень неопределенно.

— Я не могу найти работу, хотя я не убийца. Я ничего не сделал, но от меня все шарахаются.

Он уткнулся носом и губами в Дасти, мурлыча как кошка. Затем, покосившись на отца, по его кивку добавил:

— Мне не осталось ничего, кроме как сидеть дома, читать газеты и слушать радио. Слава богу, меня оставили в покое. И на том спасибо.

Он улыбнулся своей загадочно-глупой улыбкой и замурлыкал в черное крыло Дасти.

* * *

Доктор Алек Джефрис не знал, куда деваться от журналистов. После того как он побывал в Вирджинии, посетив тренировочный центр ФБР в Квонтико, его лицо стало мелькать в журналах по всему свету.

Метод генной дактилоскопии превратился в товар в 1987 году, когда химический гигант «Ай-Си-Ай» открыл центр тестирования в Чешире. На вопрос, есть ли у него шанс стать столь же богатым, как и знаменитым, тридцатишестилетний генетик только пожал плечами, как и подобает настоящему ученому. Но от известности он явно не бежал, хотя, конечно, сохранял свое «лицо» — пуловер с воротом под горло и самокрутка из «Голден Вирджиния».

Алек Джефрис заслужил и богатство, и известность. Его открытие революционизировало судебную экспертизу и обеспечило выход во многие другие области науки и практической медицины.

А после того как его стали узнавать в магазинах и пабах, указывая на него пальцем со словами «а вон и наш генетик», Джефрис понял, что жизнь его изменилась окончательно.

* * *

Эдди и Кэт Иствуды все-таки уехали из Лестершира и начали новую жизнь в Линкольншире, лишь изредка навещая старых друзей и могилу Линды.

Но после возобновления дела журналисты отыскали их и на новом месте, и все началось сначала. Эдди выступил с очередным заявлением под броским заголовком «Найдите убийцу и покончите с этим адом».

С возобновлением расследования в доме Эшуортов, все еще соблюдавших траур, тоже произошли изменения. Барбару вдруг стали мучить приступы страха, и темными ночами она видела убийцу в окне. У него были красные безумные глаза. И утром она боялась открывать занавески. Она не знала, что лучше — распахнуть их одним резким движением или сперва посмотреть в щелку.

Однажды ночью она видела сон, который стал приходить к ней все чаще и чаще. Ей снилось, что она торопливо бежит по пешеходному мосту через Тен-Паунд-лейн, где, по их с Робином совету, часто ходила Дон. И вот по этому мосту за Барбарой бежит устрашающая фигура с дикими глазами. Но это не тот человек, которого она видела в окне. Он похож на молодого панка с волосами «бобриком», фоторобот которого показывали во время расследования убийства Линды Манн.

Иногда Барбаре снились и другие сны. Будто Дон и Эндрю еще совсем маленькие и у них все нормально. Такие сны часто снятся родителям, у которых погибли дети. После такого сна мать просыпается в слезах. Но этот сон часто прерывался другим — незнакомец неотступно бежал за ней по пешеходному мосту.

Она уже и сама не знала, чего боится больше — задернутых штор ночью или открытых днем. Днем ее часто тянуло к окну на втором этаже в комнате Дон, которую они сохранили в том виде, в каком она была при жизни дочери. Отсюда Барбара видела церковный двор. И даже могилу. В окне спальни убитой дочери она видела ее могилу.

 

18. «Дон Эшуорт II»

В начале декабря никто из жителей Нарборо, Литтлторпа и Эндерби, за исключением руководителей общины, больше не говорил об убийствах. С началом нового расследования репортеры опять зачастили в деревни, но люди избегали их и на все вопросы отрицательно качали головой. Даже в пабах на эту тему никто не говорил.

— Люди у нас вообще сдержанные, — говорил представитель приходского совета Нарборо, объясняя поведение жителей, — им стыдно говорить об убийце… То, что случилось, настолько ужасно, что они просто онемели от страха.

Если три года назад кто-то еще и верил в то, что Линду Манн убил случайно проезжавший по автостраде человек, то теперь никто не сомневался, что преступник здесь, среди них. Случившееся ложилось позором на родителей: жить в цивилизованном местечке, среди нормальных людей, и вдруг такой ужас! Но хотя прилюдно об убийствах не говорил никто, тайком о них шептались в каждой семье.

И только один житель Нарборо говорил об этом открыто — это был местный слесарь, в прошлом армейский инструктор по дзюдо, шокированный тем, что подсобный рабочий погладил девочку между ног. Слесарь решил, что настало время действовать.

Ему уже было за шестьдесят, но из-за густой рыжей шевелюры и развитой мускулатуры определить его возраст было трудно, да и беременность жены говорила о том, что физически он еще очень крепок.

В деревне слесарь, женатый на индианке и исповедовавший буддизм, слыл сторонником свободного образа жизни. Однако деревенские соседи в твидовых пиджаках с заплатами на локтях все это воспринимали с трудом и не любили слесаря.

— Такова английская деревня, — говорил он.

— Ее никому не изменить.

С семьей слесаря общались разве что старики. У его англо-индийской дочери, родившейся две недели спустя после переезда семьи в Нарборо, появилось несколько «дедушек и бабушек»; они окружили девочку заботой.

В один прекрасный день слесарь решил бросить вызов насилию и поместил на доске объявлений Нарборо, рядом с сообщениями и приглашениями типа «Благотворительная распродажа во всех местных церковных храмах» и «Добро пожаловать на приходский колокольный звон!», грозный лозунг: «Защитите себя и своих дочерей от насилия!»

В зале приходского совета Нарборо стали проводить занятия по самообороне. Каждое воскресенье после полудня сюда приходило от пятнадцати до пятидесяти женщин. Девочки-подростки, наиболее вероятные жертвы убийцы, тоже посещали занятия, поскольку их к этому принуждали родители, но при первой же возможности сбегали.

И даже после освобождения подсобного рабочего, когда стало ясно, что настоящий убийца может повторить нападение в любое время, девочки-подростки, к немалой досаде руководителей общины, упорно отказывались верить в то, что с ними может что-то случиться. Женщины постарше, напротив, были уверены, что им грозит смертельная опасность. Слесарю пришлось даже отстранить от занятий некоторых совсем уже пожилых дам, чтобы освободить место для более вероятных жертв нападения.

Мужчин на занятия не пускали. Занимались в обычной одежде, но на голом полу: учиться защите от насильника нужно в естественных условиях, объяснял слесарь.

Праздная публика в пабах посмеивалась, обсуждая, как пышнотелые матроны прыгают, точно Брюс Ли, и расквашивают друг другу носы прыгающими грудями. Впрочем, обстановка в деревне оставалась напряженной.

В Литтлторпе, в отличие от Нарборо, почти не было домов времен королей Георгов и династии Тюдоров. Здесь еще в 60-е годы был построен крупный жилой массив. Два паба, один из которых находился в бывшем фермерском доме, да несколько магазинов — вот, пожалуй, и все достопримечательности Литтлторпа, за исключением привлекательной центральной усадьбы в георгианском стиле, возвышавшейся над единственной торговой улицей. В прошлом здесь жили местные дворяне, а в домах, примыкавших к площади, — их горничные, шоферы и прочая челядь. Нынешние обитатели усадьбы разъезжали на «роллс-ройсе», но ко всему, включая недвижимость, относились бережно.

Жилой массив, где проживало большинство жителей Литтлторпа, находился вниз по дороге от старой части деревни. Именно сюда отправился однажды слесарь, но не для того, чтобы давать уроки самообороны. Молодая женщина позвонила ему и попросила построить навес для машины.

До Литтлторпа было три четверти мили, т. е. минут двадцать ходьбы по Стейшн-роуд мимо железнодорожной станции Нарборо, через реку Сор и далее вдоль поросших травой полей.

Слесаря встретила приятная молодая особа с ребенком на руках. Из-за нее на слесаря поглядывал сынишка лет трех. Работа оказалась совсем простая. Слесарь, вечно нуждавшийся в деньгах и бравшийся за любой заказ, тут же согласился. Вскоре появился муж Кэрол Питчфорк и стал надоедать слесарю советами.

— Все-то он знает, все-то должно быть по его, — жаловался слесарь жене. — К Кэрол он, кажется, вообще не прислушивается!

Но это, конечно, не повод, чтобы отказываться от работы: хозяин не грубил, а лишь высказывал свои соображения. И все же он отказался, хотя так и не смог объяснить, почему.

— Не понравился он мне, и все, — сказал слесарь жене, вернувшись домой. Он обещал Питчфоркам смету, но так и не выслал ее.

Тем временем в деревне произошли кое-какие перемены. Чтобы избавить детей от необходимости ходить по злополучной Блэк-Пэд, был изменен маршрут школьного автобуса. Приходский священник церкви Всех святых публично призвал девочек быть осторожными во время прогулок, но те, разумеется, быстро забыли об этом. В деревнях расклеивали новые плакаты и распространяли листовки.

После освобождения подсобного рабочего два анонимных спонсора повысили сумму вознаграждения за поимку убийцы до двадцати тысяч фунтов стерлингов, и журналисты опять зачастили в отдел происшествий полицейского участка Вигстона.

Инспектор Мик Томас, руководитель группы опроса жителей по делу Линды Манн, а также участник расследования убийства Дон Эшуорт, выступил по телевидению с интервью, в ходе которого его, в частности, спросили:

— Не означает ли увеличение суммы вознаграждения, что возможности полиции исчерпаны и предлагаемые деньги не что иное, как взятка, признак отчаяния?

Томас, в темном форменном костюме, любезно ответил, глядя в камеру с деловым видом:

— Ни в коем случае! Следствие ведется энергично, и мы убеждены, что преступник будет найден.

Да, энтузиазм оставался, но появилась и нотка отчаяния.

Инспектор Дерек Пирс участвовал в новом расследовании в качестве руководителя группы отработки версий. Мик Томас со своей группой занимался опросом населения. Суперинтендент Тони Пейнтер поручил Пирсу и Томасу подобрать лучших полицейских для работы в обеих группах.

— Надо положить конец этому делу раз и навсегда, — сказал Пейнтер.

Детективы поняли это так, что Пейнтер ждет от них неопровержимых улик на подсобного рабочего. Полицейская работа — это искусство, и художник не должен пасовать перед научными фокусами-покусами.

Тогда один из следователей, которым поручили «положить конец этому делу», сказал:

— Нам следует или согласиться с результатами генетического анализа, невзирая на мнение суперинтендента, или же обратиться к какой-нибудь Агате Кристи и мисс Джейн Марпл, черт бы их побрал.

Новое расследование получило название «Дон Эшуорт II». После завершения дела «Дон Эшуорт I», результатом которого стал арест подсобного рабочего тогда в августе, остались неразобранными сотни поступивших сообщений. Теперь же, когда расследование возобновилось, их поток увеличился.

Пирс, не принимавший участия в расследовании дела «Дон Эшуорт I», был вынужден читать все заявления и рассматривать все версии.

Всех участников следствия — а их было пятьдесят человек — собрали в оперативном отделе полицейского участка Вигстона. Им объявили, что отныне сверхурочные часы оплачиваться не будут, равно как и накладные расходы, связанные с расследованием. Работать придется допоздна, по выходным и вообще столько, сколько потребуется. Если кто-то рассчитывает разбогатеть, то напрасно — они здесь не для того, чтобы зарабатывать большие деньги.

Никакой неясности относительно исходных позиций не было. Даже рядовые участники расследования знали: несмотря на все заявления прессы, следствие значительно продвинулось.

Кое-кто из высших полицейских чинов продолжал считать подсобного рабочего причастным к убийству, и основное внимание следствия было сосредоточено на психиатрической больнице «Карлтон-Хейес».

Кто-то. из участников следствия по делу «Дон Эшуорт II» говорил, что вся их работа сводится к поиску оснований для выдвижения обвинения подсобного рабочего — с генетической картой или без нее.

Восемнадцатого декабря в криминальной хронике Великобритании был показан сюжет об убийствах в Нарборо. В нем воспроизводилась последняя прогулка Дон, а затем шел небольшой фрагмент с Барбарой Эшуорт.

— Мы потеряли не только дочь, — говорила Барбара. — Лично я потеряла очень хорошего друга, которого мне сейчас не хватает больше всего.

Пытаясь убедить того, кто укрывает призрака со зловещей дороги, помочь следствию, ведущий в заключение сюжета сказал:

— Наверняка есть жены, которые подозревают своих мужей.

Представители общественности Нарборо, Литтлторпа и Эндерби встретились 6 декабря с суперинтендентом Тони Пейнтером и главным суперинтендентом Дейвидом Бейкером, чтобы предложить следствию помощь и моральную поддержку. Они надеялись, что будут представлены все средства массовой информации центральной части страны, но приехал только репортер «Лестер Меркьюри». Отсутствие интереса к следствию члены приходского совета назвали «прискорбным». Нераскрытые убийства в Нарборо уже перестали быть главной новостью, а вместе с интересом люди теряли и надежду.

На следующий день в передовой статье «Мёркьюри» было написано: «Несомненно, внутри нашей общины есть люди, подозревающие кого-то из членов своих семей, или друзей, или знакомых в причастности к убийству. Теперь, зная, что вся общественность включилась в поиски, убийца и те, кто укрывает его по глупости, не смогут спать спокойно».

Отец Кэрол Питчфорк принадлежал к тем членам приходского совета Нарборо, кто активно призывал к поискам убийцы. Он до безумия обожал свою единственную дочь. Говорили, будто он так и не благословил ее на брак с Колином Питчфорком.

В первые дни следствия по делу «Дон Эшуорт II» Дерек Пирс прочитал 1800 сообщений, оставшихся без внимания, после того как был арестован подсобный рабочий психиатрической больницы. После Пирса их прочитывал инспектор Мик Томас, а затем Пирс читал сообщения вторично.

После того как подсобный рабочий был освобожден по решению суда, на полицию обрушился шквал звонков: шесть операторов записывали до сотни телефонных сообщений в день. Звонили полицейские и простые жители, прочитавшие что-то в газетах, увидевшие по телевизору, услышавшие от собеседников. Были, например, такие сообщения: «Я видел подозрительного типа в кинотеатре Бирмингема. Он засмеялся, когда убили главную героиню. Похоже, это и есть ваш преступник».

Когда Пирс прочитал про панка с торчащими, как пики, волосами, у него возникло ощущение, что его вернули на три года назад. Панка с оранжевыми волосами встречали повсюду в Лестершире; он не прибавил ни года к своему возрасту и ходил все с той же прической, хотя за это время вполне мог подстричься наголо.

Пирс часами просиживал над сообщениями, оценивая их и решая, что делать дальше. Он присваивал сообщению категорию важности: очень важное, важное и не важное, или откладывал его в сторону с грифом: «Без дальнейшей проработки».

От него сообщения поступали в компьютерную систему, где сортировались в зависимости от категории важности и печатались. Оперативные группы могли получить следующие задания: взять показания, исключить из списка подозреваемых или найти человека, которого видели с собакой на улице Короля Эдуарда в 17.00.

Как руководитель группы, Пирс также следил за тем, чтобы подчиненные отрабатывали сообщения первоочередной важности, а не выбирали те, что им больше нравится.

Каких только сообщений тут не было! Среди прочих Пирсу попалось сообщение о гражданине, который ранее задерживался за эксгибиционизм, — имя этого человека всплывало в ходе расследования убийства Линды Манн по причине отсутствия у него алиби. Сотни имен назывались анонимно женами, любовницами, соперниками, соседями, начальниками, служащими: среди них были лица, уже привлекавшиеся к ответственности за различные проступки.

Какой-то аноним писал: «Присмотритесь к Колину Питчфорку из деревни Литтлторп». На это сообщение Пирс не обратил особого внимания, потому что, согласно предварительному опросу, в момент убийства Линды Манн Питчфорк вообще не жил в деревне и поселился там лишь месяц спустя.

 

19. По следу крови

В конце декабря многие участники расследования добровольно отказались от рождественских отпусков и продолжили отрабатывать старые и новые версии.

«Мёркьюри» выпустила специальное четырехстраничное приложение, содержавшее все наиболее заметные факты и фотографии, которые могли помочь полиции в расследовании убийств. Его разложили по почтовым ящикам во всех трех деревнях.

Суперинтенденту Пейнтеру и его подчиненным посоветовали повременить со своим скептицизмом. Начальство наконец поняло, что генетический анализ может помочь следствию и провело совещания с руководителями групп — инспекторами Дереком Пирсом и Миком Томасом. Говорили о крови. Главный суперинтендент Дейвид Бейкер заявил:

— Мы собираемся использовать метод, ранее никем не применявшийся.

Бейкер убедил начальство организовать во всех трех деревнях кампанию по добровольной сдаче крови каждым мужчиной, кто в 1983 году был достаточно взрослым и мог убить Линду Манн и в то же время достаточно молодым, чтобы его данные могли соответствовать характеристикам спермы, обнаруженной на теле Дон Эшуорт.

Тони Пейнтер, по-прежнему считавший виновным подсобного рабочего, требовал установить за ним наблюдение. Руководство, однако, не дало такой санкции, но Пейнтер держал дело подсобного рабочего под рукой.

Напротив, Дейвид Бейкер считал подсобного рабочего в худшем случае соучастником убийцы, а то и вовсе непричастным к преступлению. Бейкера все больше занимала мысль о генетическом анализе — он начинал верить в науку. Бейкер знал, что далеко не все его сослуживцы признают генную дактилоскопию, но решил действовать вопреки их мнению. Он попросил разрешения начать массовый сбор крови и получил его.

Пейнтер, по словам подчиненных, отреагировал на это примерно так:

— Ладно, проверим всех. Это докажет, что Дон Эшуорт убил кухонный рабочий.

В отличие от своего заместителя, Бейкер никогда категорически не заявлял о виновности или невиновности подсобного рабочего. В своих доводах в пользу анализа крови он не упоминал убийцу или убийц Дон. Излишняя категоричность может пагубно сказаться на репутации. Бейкер просто приказал следователям:

— Найдите мужчину, который оставил семя фракции 1+ А-секреции.

Вскоре было принято окончательное решение, и в первый день нового 1987 года следствие заявило, что готово к революционному шагу в расследовании убийств Линды Манн и Дон Эшуорт. Всех лиц мужского пола в возрасте от семнадцати до тридцати четырех лет, не имеющих алиби, попросили добровольно сдать кровь и слюну, чтобы исключить их из числа подозреваемых.

2 января «Мёркьюри» вышла с заголовком «Охота на убийцу требует крови двух тысяч человек».

— Мы должны были слепо верить в результаты генетического анализа, — скажут потом участники следствия.

Подготовительный период для осуществления революционного шага был коротким. Совет графства, приходские советы, священник Нарборо и викарий Эндерби публично заявили, что всячески поддерживают это мероприятие, и призвали молодых людей добровольно — поскольку о принуждении не могло быть и речи, — пройти тест. Только один или два лидера общественности усомнились в успехе эксперимента. Но других предложений не было.

Осуществить задуманное оказалось непросто. Тест должен был пройти каждый мужчина, кому на день убийства Линды Манн было от четырнадцати лет до тридцати одного года; не имевшие алиби на тот момент, жившие, работавшие или каким-то иным образом связанные с деревнями Нарборо, Литтлторп и Эндерби. В их число попадали сотни пациентов психиатрической больницы «Карлтон-Хейес».

Сначала открылись два пункта забора крови, которые работали три дня в неделю с 19.00 до 21.00 и один день с 9.30 до 11.30. Молодежь просили приходить строго ко времени, указанному в повестках.

Вскоре было решено включить в список всех мужчин, родившихся между 1 января 1953 года и 31 декабря 1970 года, и тех, кто жил, работал или приезжал в эти места на отдых. Повестки были разосланы даже полицейским, подходившим под это описание.

В беседе с журналистами, посетившими его в Линкольншире, Эдди Иствуд заявил, что его семья одобряет данную инициативу, поскольку она вынудит пройти тест даже тех, кто по своей воле никогда бы не явился на приемный пункт.

Каждый участник следствия думал примерно так же.

— Только так можно его вычислить, — говорил Пирс.

К концу января около тысячи мужчин прошли тест, но только четверть из них была исключена из списка подозреваемых. Судебно-медицинская лаборатория была перегружена: двух месяцев для проведения теста оказалось явно недостаточно, хотя в каждом населенном пункте работали команды по пять врачей. Согласно докладам полиции, по повесткам на пункт явились девяносто процентов оповещенных. Остальные десять стали объектами пристального внимания следователей.

Журналисты со всего мира устремились в Лестершир, пытаясь выудить у скупых на слова полицейских как можно больше информации об уникальном эксперименте. Тони Пейнтер в свойственной ему манере человека, который всего в жизни добился самостоятельно, заявил своим подчиненным Пирсу и Томасу, что сам выступит по телевидению. Он так тщательно подбирал слова, так следил за дикцией и грамматикой, что интервью, по словам одного американского репортера, превратилось в разговор строгого дяди с неразумным дитятей.

Тонко подметил: самонадеянные кадровые полицейские, гордящиеся своей самостоятельностью, часто держат журналистов, да и всех остальных, за наивных простаков, которые, как бы они ни пытались, не смогут разобраться в понятиях зла и злодейства. Пейнтер, многозначительно улыбаясь, то и дело повторял:

— Об этом я не могу говорить.

О некоторых вещах он действительно не мог говорить, например о содержании подсобного рабочего под стражей; а во что-то он просто не хотел посвящать журналистов. Он так и не сказал, кто назначил столь высокое вознаграждение за поимку убийцы, и журналистам за полтора часа пресс-конференции удалось выяснить лишь то, что речь шла о двух бизнесменах, в компании одного из которых работала Барбара Эшуорт. Вознаграждение было назначено не Боем Джорджем или принцессой Дианой и даже не местной знаменитостью вроде Хампердинка, а простыми предпринимателями. Для журналистов подобная информация не представляла большой ценности. Но назвать имена значило для Тони Пейнтера сболтнуть лишнее. Суперинтендент Пейнтер относился к той категории полицейских, что для пущей важности любят наводить тень на плетень. Журналисты понимали это.

На вопрос о том, почему полиция выбрала для анализа крови именно молодежь, Пейнтер мог бы ответить просто: насильники чаще всего бывают молодыми. Но он вновь заявил:

— Об этом я…

С другой стороны, Тони Пейнтер не забывал о семье Эшуортов, регулярно заходил к ним и ободряюще докладывал об «определенных успехах».

* * *

Кровь для анализа брали следующим образом. Донор предъявлял повестку, и его направляли к одному из сидевших за расставленными в ряд столами полицейских. В обязанности последнего входило взять у пришедшего показания и, самое главное, — установить его личность. С этим были определенные трудности, поскольку паспорт приносили с собой не все, а предъявляемые документы далеко не всегда удостоверяли личность предъявителя: к примеру, водительское удостоверение, в котором нет ни фотографии владельца, ни отпечатка с большого пальца руки. В качестве документов, удостоверяющих личность, принимали карточку занятости, так называемую форму 714 с фотографией, а также паспорт. Тех же, кто предъявлял документы с просроченной фотографией, полицейские снимали «Полароидом», чтобы потом показать фото соседям или работодателям для опознания.

Полицейский задавал ряд дежурных вопросов, многие из которых вызывали у допрашиваемого бурю возмущения. После заполнения соответствующего бланка полицейский провожал своего подопечного в комнату регистрации. Там ему присваивался регистрационный номер и выдавалась личная учетная карточка, после чего его опять вели к врачу, который и брал у него образцы крови и слюны. Образцы слюны брались на специальную картонную карточку, обтянутую марлей. Кровь из шприца разбрызгивалась по поверхности другой такой же карточки. Затем на шприц наклеивали бирку, снимали иглу, и он превращался в самозакупоривающийся сосуд.

Если данные лабораторных исследований не подтверждали соответствие образца характеристикам белковой фракции 1+, то дальнейшие анализы обычно не проводились. Если же подтверждали — образцы отправляли в правительственную лабораторию в Олдермастон на анализ ДНК по Джефрису.

В следствии участвовала оперативная группа, группа опроса и группа отработки версий. Членам этих групп за несколько месяцев придется проехать столько миль, сколько никогда не проезжала вся полиция Лестершира. Мобильные кровопускатели колесили по нескольким графствам. Они научатся весьма умело убеждать, уговаривать и даже умолять людей, числящихся в списках, приехать и сдать кровь на анализ. Однако в десятках случаев окажется, что молодые люди поменяли место жительства или не могут приехать. Тогда полицейским придется приезжать, забирать их и везти в ближайший врачебный пункт, а чтобы врач взял образцы крови — добиваться разрешения на оплату его услуг.

Тони Пейнтер энергично включился в дело: посещал церкви и школы, поддерживал связь с приходским советом и церковными лидерами. Но было очень нелегко взять кровь у тех, кто не мог или не хотел ее сдавать. А сейчас нужна была только кровь. Участники следствия были неутомимы и неумолимы. Кровь — вот единственное, чего они хотели.

Одним из детективов, специально отобранных для дела «Дон Эшуорт II», был Джон Дейман, который участвовал и в предыдущем деле «Дон Эшуорт I». Сослуживцы любили его за острый ум и необыкновенное чувство юмора. Он слыл великолепным рассказчиком и пародистом и когда по просьбе кого-нибудь из друзей надевал ковбойскую шляпу, то становился вылитый Джон Уэйн! Дейман был ровесником Пирса, крупнотелым мужчиной с низким голосом, как нельзя лучше подходившим к его габаритам. К тому же Джон великолепно играл в дартс и ему редко приходилось ставить за проигрыш. Джон Дейман вплотную занимался больницей «Карлтон-Хейес».

Со времени убийства Линды Манн у следствия сохранялась уверенность в том, что след убийцы ведет именно сюда. Однажды Джон решил поговорить с медсестрой больницы об одном пациенте, кровь которого очень нужна была следствию. Дейман спросил, что делают медики, если больной становится буйным. Вопрос испугал медсестру:

— У нас не было буйных пациентов… по крайней мере, я не могу припомнить такого случая!

Однако взгляд собеседницы насторожил Джона. Неожиданно за дверью кабинета раздался пронзительный визг и послышался грохот падающего стола. Дейман и медсестра выбежали в коридор и увидели, как нянечка средних лет вместе с санитаром унимали разбушевавшегося психа.

— Настоящий бурый медведь, — рассказывал потом Дейман.

Они пытались схватить буйного за шею, а он вцепился в одежду женщины и задрал юбку ей на голову! Из-под белых хлопковых чулок нянечки выпирали целлюлитные подушки. Она жалобно стонала и делала странные движения руками и ногами, словно плыла. Медсестра была в шоке. Пациенты хихикали, пускали слюни и ковыряли пальцами в носу и ушах, с удовольствием разглядывая выпуклости нянечки в тусклом свете, пробивавшемся сквозь оконную сетку.

Наконец санитар завопил:

— Пожалуйста! Помогите!

Дейман снял очки и набросился на этого «медведя». Когда все было кончено, медсестра, к которой уже вернулось самообладание, подошла к изнуренному полицейскому и заявила:

— Никогда больше не прикасайтесь к нашим пациентам!

Жутко бродить по больнице среди людей, один из которых, а точнее любой, мог оказаться убийцей. Даже если бы не пришлось кататься по полу с этим «бурым медведем», думал Джон, все равно это не самое приятное занятие — брать кровь у сумасшедших.

Неожиданно появился новый подозреваемый. От приезжих рабочих до следствия дошли слухи о трубоукладчике, который любил заманивать молодых девушек в передвижной вагончик, где хранились трубы. Полицейских заинтересовал тот факт, что работал укладчик в пятистах ярдах от дома семьи Эшуорт.

Полиция энергично взялась за отработку этой версии. Выяснилось, что трубоукладчик прекратил работу именно в тот день, когда исчезла Дон, и прямо со своего участка направился в туристическое агентство Ноттингема. Когда ему сказали, что перерегистрировать на другой рейс купленный им ранее билет до Калифорнии нельзя, поскольку самолет вылетает через два дня, он заплатил пятьдесят фунтов, чтобы аннулировать билет, и еще столько же, чтобы купить новый. Поспешный вылет из Англии обошелся ему в сто фунтов. Более того, он не пришел на работу получить свои девятьсот честно заработанных фунтов.

По мере того как следователи все больше узнавали о трубоукладчике, их интерес к нему возрастал. Было установлено, что он работал недалеко от Блэк-Пэд и прокладывал трубы в окрестностях Нарборо именно в то время, когда была убита Линда Манн!

Его бывшая жена, проживающая в Ноттингеме, ничего не могла сказать детективам о муже, и никаких свидетельств о его сексуальных домогательствах у полиции не было. Выяснилось, однако, что рабочий отличался буйным нравом и прежде уже задерживался за нанесение тяжких телесных повреждений. Парню было двадцать девять лет, он нравился женщинам и какое-то время работал вышибалой в дискотеке.

Тони Пейнтер решил связаться с ФБР в надежде, что трубоукладчика найдут в Калифорнии и там же возьмут у него кровь. Если все будет именно так, то Дерек Пирс направит образцы крови из аэропорта Хитроу прямо в лабораторию. Пирс и Джон Дейман мечтали о поездке в Калифорнию за образцами. Дейман целую неделю носил американскую бейсбольную кепку, но это не помогло. Его даже не взяли в Лондон Пирс и Пейнтер, когда поехали туда просить о содействии посольства США.

Кровь трубоукладчика они не получили, а о причинах его внезапного отъезда так ничего и не узнали. Странные поступки людей нередко порождают новые тайны и уводят следствие в сторону, запутывая его ещё больше.

* * *

После Дон он на какое-то время затих. Жил воспоминаниями о Линде, парикмахерше, Дон и еще одной — той, которая была первой. Это было так давно, но он не забыл. Ведь именно тогда о его подвигах впервые напечатали на первой полосе «Мёркьюри».

13 февраля 1979 года семнадцатилетняя школьница из Керби Макслоу, отдаленного района Лестера, возвращалась домой по пустынной проселочной Десфорд-лейн. Стоял погожий зимний день. Девочка была тепло одета в шерстяной коричневый кардиган, голубые джинсы и широкое пальто. Вдалеке, у ворот фермы, она заметила молодого парня, но в третьем часу дня бояться было нечего, и девочка решила не сворачивать.

Когда она приблизилась к воротам и оказалась рядом с парнем, он мгновенно обхватил ее шею.

— Не кричи, или я убью тебя, — сказал он и поволок ее через ворота в открытое поле; школьная сумка болталась у нее на руке. Повалив девочку, он стал коленом на ее пальто.

— Нет, нет, пожалуйста! — всхлипывала она, повторяя одно и то же.

Он придавил ей горло и разорвал блузку. Затем попытался просунуть руку ей в трусы, но молнию на джинсах заело.

Он был очень сильный, действовал быстро и хладнокровно.

Всхлипывая и умоляя, она запоминала его: толстое лицо, мясистые губы, борода и усы, рыжеватые светлые волосы, пятно на передних зубах. В его глазах не было жалости. Она чувствовала себя совершенно беззащитной.

Неожиданно парень смутился, отпустил ее, вскочил и убежал. Видимо, у него, как и у многих насильников, семяизвержение случилось прежде, чем он успел расстегнуть штаны.

Такое произошло впервые. Он ощутил небывалый экстаз, порожденный силой. Страх и мольбы жертвы только способствовали этому.

Освобождение подсобного рабочего не слишком насторожило его, но когда начали брать кровь, он встревожился. Он решил поехать в Ноттингем, чтобы изнасиловать и убить еще раз. Лишь бы отвлечь внимание от этих трех деревень. Тест пугал его. Он верил в науку.

 

20. Эксгибиционист

Летом 1979 года, когда Кэрол было восемнадцать, она окончила курсы служащих сферы социальных услуг и добровольно пошла работать в детский дом доктора Барнардо в Лестере. Эта благотворительная организация, основанная в XIX веке как прибежище для сирот, со временем превратилась в приют для умственно отсталых детей. Кэрол работала здесь «тетечкой». Девятнадцатилетний Колин Питчфорк тоже добровольно пожелал помочь приюту; он был только на восемь месяцев старше Кэрол, но уже три года работал в пекарне «Гемпшире».

Кэрол приходилось стирать, гладить, убирать дом, Колин же, казалось, выполнял только приятную работу: играл с детьми, организовывал их досуг и пек для них пирожные.

Кэрол была здоровенькой, приятной, общительной девушкой с голубыми глазами, которые сужались до щелочек, когда она смеялась. Колин, напротив, не отличался разговорчивостью, в его изогнутых дугами бровях таилось что-то циничное, отчего казалось, что он постоянно подавляет в себе желание сказать какую-то гадость. Он был крупным, со светло-рыжими волосами, иногда отпускал бороду. Зубы его, кривые, с разводом, напоминали зубцы пилы, но когда он держал рот закрытым, то выглядел вполне прилично.

Совершенно разные Кэрол и Колин, будучи почти ровесниками, сблизились за время работы в приюте. Кэрол сказала даже, что, когда ее родители развелись, Колин стал для нее опорой.

— Он очень застенчивый, пока не познакомишься с ним поближе, — говорила девушка своим подругам.

В августе того же года Колин пригласил ее пойти куда-нибудь выпить. Он редко бывал в питейных заведениях и редко выпивал, но если такое случалось, быстро оживлялся и становился болтливым.

Так Кэрол узнала, что Колин родом из Лестера, что он второй ребенок в семье, которую она считала матриархальной. Его старшая сестра была такая же упрямая, как и мать, и хотела стать врачом и изучать микробиологию и биохимию. А младший брат мечтал стать инженером. Колин, по словам Кэрол, был в семье белой вороной и неудачником.

— Мы жили тогда в деревне Ньюболд-Вердон — я, мама, папа, сестра и брат. Старшая сестра росла большой умницей и считалась маменькиной дочкой. Родители заботились о ней и помогали ей вплоть до двадцати семи лет, пока она училась. А младший брат был еще совсем мальчик, и родители буквально тряслись над ним. Мной, средним в семье, тоже никогда не пренебрегали. Я вступил в ряды скаутов, потому что так хотела мама — она работала в этом движении. Родители гордились мной.

Я помню, как мальчики в школе посмеивались надо мной, когда я принимал душ. Я был крупнее их и у меня раньше, чем у других, появились волосы на лобке. Все началось еще тогда. Я помню, что показывал это девочкам прямо у меня дома. Мне тогда было лет одиннадцать. Потом я стал делать то же самое на улице. Показывать незнакомым девочкам. Мне это нравилось.

Затем наступил хороший период в моей жизни. Я ездил в Норвегию с группой скаутов, а когда лидер нашей группы ушел, то старшим назначили меня, с маминой помощью, конечно. В доме я стал настоящим героем. Не каждому удавалось стать лидером группы скаутов в пятнадцать лет! Я и не думал, что все это когда-нибудь кончится. Но через несколько месяцев старшим назначили другого, и меня перестали хвалить.

Мне нравилось изучать английский, но все другие предметы были для меня пустой тратой времени. То же касается и церкви. Моя мама была верующей, но мне это казалось лицемерием. Конечно, я ходил в церковь и даже считался прилежным прихожанином, но мне это не нравилось. Все, чем занимается церковь, — выманивает деньги у старушек и на этом богатеет.

Еще в школе, в шестнадцать лет, я снял фильм о вандализме, и его показали в некоторых местных школах. Обо мне заговорили, я гордился этим, но школу не любил. Особенно мне не нравилось быть «ее братом», как будто только моя сестра — человек, а я — никто. По крайней мере, я еще был скаутом.

Все это Колин рассказывал Кэрол, когда ухаживал за ней. Кое-что она узнала сама. Он признался ей, что любит демонстрировать интимные части тела. Сказал, что это доставляет ему величайшее наслаждение. Но Кэрол старалась не обращать внимания на такие вещи, потому что влюбилась в Колина.

— В первый раз, когда меня застали за этим делом, мать была в ужасе. К нам домой явился полицейский, отругал меня и рассказал, что делать, чтобы избежать подобных случаев в будущем. Бесполезно! Вскоре меня застали вторично, и на этот раз не обошлось без суда и статьи в местной газете; меня выгнали из скаутов. Это было совсем скверно, потому что моя мама в то время возглавляла отряд скаутов в Нъюболде. Правда, мне все-таки разрешили вступить в гленфилдский отряд.

Я мечтал получить королевский орден скаута или даже золотой орден герцога Эдинбургского, чтобы порадовать маму. Но для этого надо было пройти добровольную службу, вот я и пришел в приют доктора Барнардо.

Я проработал там пять лет. Целыми днями ухаживал за умственно отсталыми детьми. Женский персонал приюта не обделял меня вниманием, и мама думала, что я исправился. Я и вправду не делал ничего такого в Гленфилде, пока работал в приюте.

Но иногда возникает такая потребность. Иной раз проедешь пятьдесят или даже шестьдесят миль, прежде чем представится возможность показать… какой-нибудь девчонке. Это то, чего мне постоянно хочется, даже если я не получаю особого кайфа. Самое приятное — неожиданность: ты никогда не знаешь, как это будет. Потом меня застали в очередной раз.

Когда родители Кэрол развелись, она перебралась жить в приют и все чаще встречалась с Колином Питчфорком. В конце концов они сошлись и стали жить как муж и жена, но это не изменило поведение Колина. Он продолжал показывать девочкам интимные места и вскоре предстал перед судом.

— Я была наивной, — говорила Кэрол. — Я просто не понимала сути этого явления. Мне казалось, что это как бросить курить или как диета. Да, сначала в течение нескольких недель будет трудно, но потом все пройдет. Я даже не представляла, насколько это сложно. Боязнь пространства — единственное отклонение от нормального поведения, которое мне было понятно; о других я не имела представления.

Колину дали условный срок. В службе надзора за условно осужденными объяснили, что с возрастом у него все пройдет, хотя ему был уже двадцать один год.

В мае 1981 года они поженились с помпой. Кружевное платье и вуаль, цилиндр и перчатки — молодая пара гордилась собой.

Колин и Кэрол поселились на Беркли-стрит в Лестере. Колин продолжал работать в пекарне «Гемпшире». Он хорошо рисовал, научился красиво оформлять кондитерские изделия. Он был музыкален, еще мальчиком играл на трубе, часами мог просиживать за синтезатором, пианино или барабаном.

Кэрол не просто любила своего молодого мужа, она обожала его. Но ей потребовалось время, чтобы понять Колина Питчфорка и разобраться в отношениях внутри его семьи. Например, Колин мало знал о своих родителях, даже не знал, как они встретились. Знал только, что отец работал на шахтах в Честерфилде, а мать выросла в доме, в котором прошло потом и его детство. Этот дом перешел к родителям после смерти бабушки и дедушки Колина со стороны матери.

— Родители не говорили о таких вещах, — объяснял Колин.

Кэрол же, напротив, знала о своей семье все. Она всегда оставалась папиной дочкой. У них в семье, здороваясь, было принято целовать друг друга. С детства она занималась лошадьми; последнего ее скакуна звали Джеми. С семи лет она участвовала в соревнованиях, и отец всегда приходил на ее выступления. Он был инженером-строителем — занимался прокладкой канализационных систем и строительством автодорог по заявкам правительственных заказчиков. Как представитель среднего класса, он всегда приходил на работу в пиджаке и галстуке.

Женившись вторично, отец Кэрол переехал с новой семьей в Нарборо, где стал одним из шестнадцати членов приходского совета. Он был энергичным, моложавым мужчиной, любившим лодочные прогулки, охоту и свою дочь. С тех пор как Колина Питчфорка в очередной раз задержали за эксгибиционизм и отправили на обследование в психиатрическую больницу «Карлтон-Хейес» в Нарборо, отец Кэрол невзлюбил зятя.

К Колину приставили инспектора по надзору за условно осужденными и врача, как при амбулаторном лечении. Впрочем, лечение представлялось Колину пустой, чертовски бестолковой тратой времени. Надзиратели и психиатры всегда счастливы, когда им говоришь то, что они хотят слышать. Только пациенту известны обе стороны его жизни. А Колин был смышленным, и ему легко удавалось водить за нос этих людей.

На этот раз газеты уже не писали о непристойном поступке Колина Питчфорка. Жизнь шла своим чередом. Колин демонстрировал себя девочкам и даже подсчитал, что лет через двадцать число таких случаев в его жизни перевалит за тысячу.

Во время беременности Кэрол весной 1983 года Колин выглядел вполне безмятежно. Он с удовольствием посещал занятия по художественному оформлению кондитерских изделий в колледже. Занятия проводились вечером, но Колин, хотя и уставал на работе в пекарне, уроки не пропускал.

Затем он стал ходить на занятия с одной девушкой, которая забегала за ним по дороге в колледж. Ее звали Лэсли. Ей, восемнадцатилетней, Колин казался знающим и опытным. Он разбирался в производстве тортов и пирожных и в их оформлении.

Потом Колин стал позванивать Лэсли домой и тайно встречаться с ней. А когда она заходила за ним, чтобы идти на занятия, усаживал ее пить чай.

Кэрол все еще работала неполный день, занимаясь с детьми на игровой площадке. Однажды, когда она была в приюте, Лэсли и Колин занялись сексом в ее постели. Лэсли считала это безрассудством, но Колин так захотел. Он пользовался презервативом. Это был нормальный секс. Колин был ласков с девушкой. До этого случая Лэсли была девственницей.

Привлекательность Лэсли не ускользнула от внимания Кэрол. Конечно, она заметила и то, как смотрит Лэсли на Колина, когда заходит за ним, а может, и уловила запах другой женщины в своей постели.

Однажды она прямо сказала Колину, что он чересчур любезен с этой девушкой.

— Я только зашел в паб выпить! — ответил он.

— Только одну порцию!

— Незачем ходить туда так часто!

— Два раза в неделю — это часто? Я что, пьяница?

Нет, пьяницей он не был, но после того как Кэрол забеременела, ей в самом деле не хотелось сидеть с ним в прокуренном пабе, и она предпочитала оставаться дома.

— Я же звал тебя с собой, разве не так? — напомнил он. И это была правда.

Однажды вечером он пришел из колледжа слишком поздно и после четвертого или пятого упрека признался жене в измене. Ни угрызений совести, ни сожаления он не испытывал. Кэрол узнала, что он послал Лэсли цветы — отрицать это было бессмысленно.

Кэрол залилась слезами и поклялась уйти от него навсегда.

Она вернулась в дом матери недели на две, а отец, выяснив, где живет Лэсли, направился к ней домой, чтобы сообщить отцу девушки, что его дочь-подросток встречается с женатым мужчиной. Лэсли во всем созналась и согласилась прервать отношения с Колином для общего блага.

Колин не занимался эксгибиционизмом, пока встречался с Лэсли — в этом не было необходимости, потому что она вызывала в нем необходимое возбуждение, которое усиливалось от опасности быть застигнутыми Кэрол.

Член приходского совета Нарборо был не тем человеком, кто мог позволить обижать свою дочь. Разумеется, он настаивал на разводе, но его зять умел приводить убедительные аргументы. Убедительные для Кэрол.

Она согласилась встретиться с ним, а он обещал впредь не делать этого, и когда со всеми объяснениями было покончено, виноватою чувствовала себя только она. Почему она не ходила с ним в паб, когда он просил ее? Разве она не знала, что человеку нужно общение, когда у него не все в порядке? Разве он не был ласков с ней? Разве хоть раз кричал на нее? Не она ли сама повышала на него голос? А эта девушка Лэсли просто подвернулась.

— Один из тех случаев…, — объяснил он Кэрол.

— Конечно, когда любишь кого-то, то винишь во всем только себя. Даже если чувствуешь себя при этом круглой дурой.

— Лэсли была для меня сродни эксгибиционизму. Я получал кайф, потому что мог делать то, чего делать было нельзя. К тому же она была совсем молодая.

Но самой Кэрол весной 1983 года было всего двадцать три.

— Что ты этим хочешь сказать? — набросилась она на Колина. — Что я уже старая?

— Нет, — ответил он в своей спокойной и рассудительной манере. — Но Лэсли была девственницей, а ты нет.

Впервые за все время она услышала от него подобное. Она никогда этого не забудет, но простит ему все. Ее обида растворится в чувстве собственной вины.

— Все образуется, — сказал он, успокаивая ее.

— Нашему ребенку нужны будут и мать, и отец. И если ты не предоставишь мне второй шанс, то сама себе никогда этого не простишь, так ведь?

Еще до родов Кэрол порывалась уехать из Лестера.

— Я хочу, чтобы у нас был сад, — сказала она мужу. — И вообще, ребенку нужна другая обстановка.

Своим подругам она сообщила по секрету, что хочет избавиться от мрачных воспоминаний, связанных с этим домом. И прежде всего от мысли, что Колин проводил здесь время с Лэсли, когда она, уже с большим животом, вынуждена была играть с чужими детьми на детской площадке.

В августе у них родился сын и Колин был растроган до слез, окончательно смывших почти угасшую обиду Кэрол. Она решила перевернуть эту страницу жизни и попытаться все забыть. Конечно, это было не так просто, как в романах, которыми она зачитывалась.

Поскольку ее отец был членом приходского совета Нарборо, семья могла перебраться туда. Тем более что в жилом массиве по Стейшн-роуд продавалось несколько домов. Они съездили посмотреть и выбрали полуобособленный двухэтажный дом в глухом переулке с забавным названием Хейбарн-Клоуз — Сеновальный тупик. Получалось смешно: вилы на сеновале. Кэрол собиралась переехать в Литтлторп в декабре, чтобы провести Рождество уже в деревне. Ей хотелось как можно быстрее начать все заново на новом месте.

Из всех родственников Колина больше всех помогал молодой семье его отец. Этот пожилой человек работал сталеваром, а в свободное время приезжал к ним. Однажды он помог Колину сложить камин.

Кэрол готовила для свекра жаркое. А он всегда говорил:

— Давно я его не ел!

— Похоже, он приезжает, чтобы не быть у себя дома, — говорила Кэрол друзьям. — У моей свекрови золотое сердце, но…

Родители Колина больше, чем родители Кэрол, радовались, когда появился внук.

— Мои родители живут каждый своей жизнью, — рассказывала Кэрол. — А родители Колина всегда жили воспитанием детей. Они готовы все время заботиться о внуке. Правда, люди они не очень общительные, кроме младшего брата Колина. Он привязан ко мне больше, чем к своей сестре. А всех остальных в семье просто игнорирует.

Как бы то ни было, Кэрол вышла замуж за Колина, а не за его семью, так же, как и он женился не на ее семье. Она была рада уже тому, что после рождения ребенка отношения мужа с ее отцом немного улучшились.

Но если у Колина и Кэрол было мало общего с тещей и тестем, свекром и свекровью, то друг с другом их связывало многое. Оба любили бывать на природе и наблюдать за деревенской жизнью. А в окрестностях Нарборо, Литтлторпа и Эндерби так много красивых тропинок!

В конце 1983 года Кэрол записалась на вечерние курсы в Роули-Филдс-Колледж. Колин прохладно отнесся к тому, что она хочет получить образование, но препятствовать не стал. Еще в Лестере Кэрол решила организовать вечеринку для друзей и соседей. Они планировали устроить ее ближе к концу ноября, за месяц до переезда в Литтлторп.

За пять дней до вечеринки, которая должна была состояться в субботу, Колин решил переписать музыку с дисков на кассеты, чтобы она звучала беспрерывно. Он собирался заняться этим в понедельник, пока Кэрол будет на вечерних занятиях, и закончить к ее возвращению.

Чуть раньше семи вечера он повез ее в колледж на их «Форд-Эскорте». Ребенок спал в переносной кроватке на заднем сиденье.

— Встретимся в девять, — сказал он, выпуская ее.

* * *

В девять вечера Колин Питчфорк, как и обещал, заехал за женой. Они вернулись домой. Колин сказал, что почти закончил записи. Она всегда беспокоилась, когда оставляла его дома одного. Его глазки как-то странно бегали, и ничего хорошего это не предвещало.

Как приятно сидеть дома в ясный морозный вечер! Ребенку было уютно, но Кэрол почему-то мерзла. Понедельник, 21 ноября 1983 года, оказался самым морозным днем в году.

 

21. Призрачные дни

Во время беременности Кэрол Колина одолевала хандра, переходящая в приступы чрезмерной жалости к себе. В пекарне он работал с шестнадцати лет и уже устал от однообразия и необходимости каждый день приходить туда к пяти утра. Ему хотелось чего-то нового.

— Может, попробовать писать?

— Для начала прочти пару книг, — ответила Кэрол.

Сама она иногда прочитывала книгу за день, правда, эта книга была из тех, содержание которых забываешь через час, но, во всяком случае, Кэрол читала. Колин же занимался этим только в отпуске и вряд ли прочитывал больше одной книги в год. Газеты и журнал «Ридерз Дайджест» он только просматривал.

— Наверное, я подыщу себе другую работу, — все чаще поговаривал он.

— Ему все время кажется, что все как-то не так, — жаловалась Кэрол. — И работа слишком однообразная. И лучше бы родилась дочь, а не сын. И дом наш слишком маленький. Все время что-то не так.

Она не подозревала, что за этой хандрой скрывалась жажда романтических приключений и риска.

Кэрол, напротив, была вполне довольна своей жизнью в Литтлторпе. Нельзя сказать, чтобы ее отец и муж стали друзьями, но по крайней мере теперь, когда Колин большую часть времени проводил дома, тесть и зять уживались друг с другом.

Колин снисходительно относился к шалостям ребенка, за которым, как и за всеми детьми его возраста, нужен был глаз да глаз. Он никогда не наказывал сынишку и не кричал на него. Кэрол рассказывала подругам, что, как бы ни старалась, не может успокоить ребенка, а Колину достаточно повысить голос всего на полтона, и малыш замолкает. Колин Питчфорк мечтал о дочери, но второй ребенок, родившийся в январе 1986 года, опять оказался мальчиком.

С той весны про убийство Линды Манн на злополучной Блэк-Пэд стали постепенно забывать и жизнь обитателей деревень вошла в привычную колею. Все сошлись во мнении, что, скорее всего, это была трагическая случайность, которая никогда больше не повторится.

Убийцу случайно занесло в Нарборо по дороге в Лондон. Как будто другого места не нашлось!

Когда во время расследования убийства Линды Манн в дом Кэрол и Колина пришел полицейский для сверки некоторых данных, Колин охотно ответил на все вопросы, включая те, что касались его задержания за непристойную демонстрацию интимных частей тела. Больше полиция не наведывалась к ним, и они не говорили между собой о происшествии на Блэк-Пэд. Только однажды.

Поскольку убийцу не нашли, в Лестершире стали поговаривать, что если так пойдет и дальше, то Блэк-Пэд скоро превратится в настоящую свалку трупов. Тогда Колин сказал Кэрол:

— Похоже, это действительно идеальное место для убийств.

На ее вопрос, почему он так считает, последовал ответ:

— Потому что слишком много преступлений до сих пор не раскрыто.

Семнадцатилетняя работница магазина пекарни «Гемпшире» впервые увидела Колина, когда он привез на машине кондитерские изделия. Он показался ей скромным добропорядочным семьянином из тех, кто без ума от своих детей и рассказывает о них, не умолкая. Говорил Колин очень тихо, и, чтобы расслышать его, ей порой приходилось подходить к нему как можно ближе.

Как-то в ноябре она мыла посуду на кухне пекарни и вдруг почувствовала у себя на шее чье-то горячее дыхание. Обернувшись, она увидела ухмылявшегося Колина. Она попыталась оттолкнуть его, но не тут-то было. Обхватив девушку, он оперся на бак и уставился на нее. Она вырвалась и продолжила работу. Колин засмеялся, а когда привез товар в следующий раз, то вел себя как ни в чем не бывало.

В мае 1986 года девушка готовилась отметить свое восемнадцатилетие и пригласила кое-кого из сотрудников. Колин должен был испечь и украсить торт и привезти к ней домой. В этот день он держался очень любезно и она подумала, что напрасно была о нем превратного мнения. Как-то под вечер Колин пригласил ее посидеть в пабе и она согласилась.

Оттуда он повез ее домой, но неожиданно проехал дорогу, ведущую к ее дому.

— Я не там повернул, — как бы извиняясь сказал он, но через несколько минут опять повернул не в том направлении, и они оказались на пустынной проселочной дороге.

Резко остановив машину, он наклонился и нежно поцеловал ее в щеку.

— Не смей! Отвези меня домой! — потребовала она.

Он подчинился и на прощание пожелал ей спокойной ночи.

После этого случая она видела его только на работе. А он писал и присылал ей любовные стихи. В общей сложности их оказалось пять. В одном из них он признавался, что страстно желает, чтобы она родила от него ребенка.

Отсутствие с ее стороны взаимности и интереса к творческому акту, в результате которого должно было появиться на свет его, Колина Питчфорка, подобие, видимо, сильно задело поэта. Муза оставила его, стихи о любви прекратились, и поэт вернулся к обыденной жизни пекаря в надежде когда-нибудь стать старшим смены.

Однако непосредственный начальник Колина не слишком жаловал подчиненного:

— Конечно, он хороший и исполнительный работник, но эти его перепады настроения… К тому же порой выступает не по делу, а женскому персоналу даже на работе не дает проходу.

Колин поступил в пекарню «Гемпшире» в августе 1976 года учеником кулинара-кондитера. ЗаЪти самые выступления его не однажды собирались выгнать, но всякий раз ему каким-то образом удавалось вернуть себе расположение начальства и до приказа об увольнении дело не доходило.

Кэрол не хуже начальника знала, что муж неравнодушен к сотрудницам, и частенько под тем или иным предлогом звонила в пекарню, чтобы проверить, там ли Колин.

Для получения производственной квалификации ему нужно было посещать теоретические и практические занятия. Теорию он не любил, но сама работа казалась ему творческой, особенно нравилось украшать торты. С одним из таких тортов его сфотографировали для газеты. Это был не торт, а настоящее произведение искусства: цветной сахарной глазурью Колин изобразил мотоциклиста, мчащегося по ночной дороге.

Снимки получились какие-то странные. Создатель торта выглядел уж очень настороженно, точно заложник в Бейруте. Он не только не казался радостным, но смотрел в объектив с опаской, как будто от фотографий исходила смертельная угроза.

В июле 1986 года без видимых причин Колин впал в депрессию. Он все время выглядел усталым, но по ночам не мог заснуть. Врач прописал снотворное. Кэрол не знала, что главная причина беспокойства мужа — беременность его любовницы. Да и потом, узнав о связи Колина с этой женщиной — «карие глазки», — Кэрол была в полном недоумении. Ну ладно Лэсли — молодая, хорошенькая, а эта!

«Карие глазки» работала булочницей в магазине компании «Гемпширс» на улице Короля Ричарда II. Ей было двадцать девять лет. У нее был ребенок, а сама она вела бракоразводный процесс с мужем, который ушел от нее месяц назад. Кэрол вспомнила, что Колин однажды рассказывал, как эта крупная, здоровая женщина облила горячим джемом одного рабочего. А может, Колин все придумал?

Однажды он заявился к булочнице прямо домой и с ходу выпалил:

— На работе говорят, что у меня не хватит смелости зайти к тебе на чашку чая.

— А ты, оказывается, не из робких.

— По крайней мере, я пришел открыто и поступил честно.

Она пригласила его войти и налила чаю. Поболтав с ней минут пятнадцать, Колин вышел, сел на мопед и поехал домой.

С тех пор он часто бывал у нее и всегда без приглашения. «Карие глазки» не прогоняла его: он отвлекал ее от мыслей о неудачном замужестве, да и почему не пообщаться с хорошим приятелем?

На работе сразу заметили повышенное внимание Колина Питчфорка к булочнице. Колин постоянно крутился возле нее, помогая ей ставить и снимать тяжести с полок.

Холодным декабрьским днем «карие глазки» пришла на работу в гольфах.

— Мне нравятся белые гольфы, — сказал он ей.

Так прошло около месяца, он все заходил к ней домой и каждый раз перед уходом целовал ее в щеку. В декабре случилось то, что должно было случиться.

Они занимались сексом каждую неделю по выходным. И с ней Колин уже не был так ласков, как с Лэсли.

Однажды он пригласил «карие глазки» к себе домой и представил ее жене как сотрудницу. Она стала приходить к ним со своим ребенком, а иногда сидела как нянька с детьми Колина.

И даже после того как в январе Кэрол снова родила, «карие глазки» продолжала заходить к ним, а когда Кэрол вышла на работу, любовники приятно проводили время у Колина, занимаясь украшением тортов или играя с тремя малышами.

— Мы просто хорошие друзья, — говорил Колин жене.

Кэрол успокаивала себя мыслями о том, что эта женщина явно не в его вкусе: не слишком молода и не девственница.

Счастливое и безмятежное времяпрепровождение продлилось недолго: «карие глазки» сказала Колину, что беременна. Колин отреагировал совершенно спокойно, заявив, что очень рад этому. Оставить ребенка или сделать аборт, пусть решает сама. Если выберет аборт, он оплатит операцию. Колин волновался и часто заходил к ней узнать о ее решении. Она записалась на аборт в клинику, но в последний момент передумала и решила родить от него ребенка.

Она сообщила ему свое окончательное решение и услышала в ответ:

— Как хорошо! Тебе надо обязательно посещать врача и беречь себя. Я так счастлив. Как бы мне хотелось, чтобы родилась девочка.

* * *

В конце лета 1986 года жители деревень были потрясены очередным убийством у Тен-Паунд-лейн. Им объявили, что отныне детей будут доставлять в школу на специальном автобусе. Место сбора назначили в Литтлторпе, недалеко от дома Питчфорков.

Как бы ужасна ни была эта трагедия, молодая мама Кэрол Питчфорк не боялась: она всегда была осторожна и предпочитала ездить по делам на машине.

Колин нечасто смотрел телевизор, так как рано утром уходил на работу. Тем не менее старался не пропускать криминальную хронику и читать выпуски о ходе расследования убийства Дон Эшуорт, особенно после освобождения подсобного рабочего.

В тот вечер, когда объявили эту новость, взволновавшую местное население, Кэрол вернулась домой раньше обычного и нашла мужа прилипшим к телевизору:

— Представляешь, они выпустили его!

— Если он не виновен, то почему бы и нет? Я не думаю, что они найдут убийцу, пока снова не случится что-то подобное:

Он кивнул головой:

— Они просто бестолковые, согласись?

Колин всегда мечтал найти себе занятие по душе. Например, он очень хотел попробовать себя в скоростных гонках на треке, но это стоило шестьдесят фунтов в день и было семье не по карману.

Его желания всегда стояли на первом месте, о жене он как-то не думал. Жизнь в семье должна была вертеться вокруг него. А Кэрол — быть у него на подхвате. Даже тогда, когда она поступила в колледж.

Кэрол хотелось получить хорошее образование, и она очень старалась. Всякий раз, переживая из-за какого-нибудь урока, она пыталась поделиться с мужем и получить его совет. Но Колин слушал ее с минуту или тупо смотрел на задание, а потом говорил:

— Для меня это темный лес.

— Ты бьешь по самолюбию людей, чтобы защитить свое, — бросала она упрек. — Ты унижаешь меня, чтобы возвысить себя!

— Я не ученик колледжа и не собираюсь ломать себе голову. Отстань от меня!

— И то правда, — заводилась Кэрол. — Единственное, что ты умеешь, так это сравнивать себя со своей сестрой и братом. Это тебе интересно.

— Ишь ты, умница, — парировал он. — Все-то ты знаешь, все тебе известно!

Молодая женщина жадно тянулась к знаниям; она действительно узнавала много нового, в том числе и о своем муже. Он же, наоборот, никогда не пытался узнать о ней больше.

— Колин как наркоман, — говорила Кэрол своим ближайшим подругам. — Ему все время нужно что-то вроде допинга. Когда он говорит, я должна слушать, затаив дыхание, хотя он порой просто достает меня своими разглагольствованиями. Но сам ни разу не поинтересовался ни мною, ни моей работой.

Иногда ей казалось, что он не случайно отказывается говорить с ней — не хочет вторгаться в ее мир, который он не в силах контролировать. Там главной была Кэрол, и весь мир принадлежал ей. Она мечтала окончить курсы, получить диплом специалиста в области патронажа и социальных проблем и работать инспектором по надзору за условно осужденными. Колин заявлял, что в семье нет на это средств, но Кэрол понимала: он противится, потому что боится потерять над ней власть. Еще один образованный человек в его семье! Это уж слишком!

Внешне Колин оставался спокойным и уравновешенным, никогда не поднимал на жену руку, как бы она ни кричала и ни упрекала его. Он держал себя в рамках. И Кэрол, несмотря ни на что, подчинялась ему, потому что Колин Питчфорк не стал бы жить с ней, выйди она из-под его влияния.

Обеспокоенный преждевременно наметившейся лысиной и растущим животом, Колин стал посещать теннисный корт в оздоровительном центре Эндерби, а иногда и клуб дзюдо в Литтлторпе. Однако занятия спортом скоро прекратились: играя в регби в октябре 1986 года, он повредил колено. Травма оказалась серьезной, и его на восемь недель освободили от работы, поэтому ее двадцатишестилетие в ноябре они отмечали, когда он находился на бюллетене. От травмы он оправился только к концу года.

Вынужденное бездействие беспокоило Колина. Вот бы открыть свое дело и заняться изготовлением тортов! Не таких, какие он делал на работе, а особенных, на заказ. Клиенты платили бы за дизайн, к тому же он мог бы продавать все необходимые материалы и приспособления для украшения тортов. Они, конечно, были бы дорогими, но зато самыми лучшими.

Различные вариации на эту тему Кэрол слышала с тех пор, как они поженились. Он строил десятки планов, производил подсчеты, вычислял процент по ссуде, добавлял к нему прибыль, определял, сколько им надо будет платить, чтобы вернуть долг.

В конце концов она сказала:

— Я уже видеть не могу эти твои каракули на клочках бумаги. Приступай, если решил!

И тут же пожалела, что не сдержалась, добавила ободряюще:

— Все получится. У тебя светлая голова. Светлее, чем у меня. Ты изобретательный, тебе и начинать, а я поддержу.

Однако Кэрол сомневалась в том, что он когда-нибудь оставит работу и откроет свое дело. Да он и сам в глубине души не верил, что его студия дизайна тортов станет лучшей в Британии.

— Ему просто нужна была уверенность в успехе, — говорила Кэрол. — В том, что он сможет добиться большего, чем его сестра и брат. В противном случае он ни за что не брался.

— У меня будет настоящая студия дизайна тортов! — пообещал он. — Вот увидишь!

Он уже придумал название. Их старшего сына звали Эшли, а младшего — Джеймс. Поэтому студию он назовет «Джеймс Эшли».

В этот беспокойный период несколько дней он был занят тем, что разрисовывал стену в детской. Получилась замечательная картинка: голубой паровоз по имени Томас, пуская клубы пара, подъезжает к железнодорожному вокзалу. У него огромные глаза и широкая веселая улыбка. Такой паровозик часто снится детям. Кэрол рисунок очень понравился.

Повседневная жизнь все больше тяготила Колина. Однажды он грустно заметил Кэрол, что секс с супругой не так интересен, как с другими женщинами. Но тут же добавил, что нельзя такого допустить, иначе их брак распадется. Кстати сказать, Колин вдруг вообще охладел к сексу — инициатива в большинстве случаев принадлежала Кэрол. Она знала, как завести его. Ему нравилось, когда она надевала белые гольфы, как школьница.

 

22. Тест

Январь 1987 года оказался самым ужасным периодом в жизни Колина Питчфорка. У булочницы «карие глазки» в конце месяца неожиданно разболелись ноги. Боли были настолько сильными, что однажды она не смогла встать с постели и пойти на работу. В тот же день после обеда случились роды.

— Я взяла ребенка, прижала к груди, — объясняла женщина, — и вдруг заметила, что он не дышит; я попыталась сделать ему искусственное дыхание, а затем позвонила врачу и своим родителям.

Ее доставили на «скорой» в больницу. В 19.45 туда приехал Колин Питчфорк. Со слезами он спросил у нее, где ребенок. Услышав, что новорожденная девочка мертва и находится в морге Лестера, Колин сказал, что хочет поехать туда и увидеть тело своей дочери. Он чувствовал себя так же, как Робин Эшуорт пять месяцев назад.

В январе случилось еще одно крайне неприятное событие: Колин получил письмо с просьбой добровольно сдать кровь на анализ. В письме была указана дата и время приема. Он сказал Кэрол, что боится идти.

— Почему? — удивилась она.

— Непристойная демонстрация интимных частей тела, — пояснил он. — Разве тебе не ясно, что как только полицейские увидят запись о моем задержании за показ половых органов, это сразу же вызовет подозрение?

— Но ведь это было давно. Вряд ли возникнут какие-то проблемы.

— Ты просто не знаешь их. Им нужен кто угодно. Любой.

— Сдай кровь, и им станет ясно, что ты здесь ни при чем.

— Они будут меня мучить, — проворчал Колин.

Спустя две недели пришло второе письмо. Колин никуда не собирался, и Кэрол начала беспокоиться всерьез.

— Так дальше нельзя, — сказала она ему. — Ты должен пойти. Теперь этого требую я, а не эти чертовы полицейские!

— Ты хочешь, чтобы меня упрятали за рететку до получения результатов анализа?

— Пройди проверку, — повторила она.

Кэрол казалось, что ее беспокойство не напрасно. Она старалась гнать от себя тревожные мысли, потому что становилось слишком страшно.

В конце января один из рабочих пекарни, парень лет двадцати пяти, подошел к Колину и попросил помочь с погрузкой на пандусе. Когда они остались одни, Колин рассказал ему, как еще в молодости был осужден за показ половых органов. А теперь в деревне идет кампания по добровольной сдаче крови, и он опасается сдавать анализ — вдруг полицейские привяжутся? Не выручит ли его сотрудник, не сдаст ли кровь вместо него? Колин вставит в свой паспорт его фотографию и, конечно, заплатит — скажем, двести фунтов, идет?

Парень наотрез отказался и заявил, что Колину пора забыть о грехах молодости. Колин попросил его все же подумать.

В тот же день Колин вновь попытался уговорить рабочего, сказав, что вся процедура пройдет легко и никто ничего не заметит. Парень отказался во второй раз и посоветовал Колину побыстрее идти сдать кровь на анализ: чем раньше он сдаст, тем быстрее исчезнет страх.

У Питчфорка был в пекарне один приятель, который как-то предлагал Колину свою квартиру на несколько дней, если вдруг Кэрол выгонит его из дома. Колин рассказал приятелю ту же историю с задержанием за якобы непристойную демонстрацию половых органов — черт знает что, он просто мочился, а какие-то истерички наговорили всякой ерунды!

— Не было тут моей вины, — говорил он. — Но теперь-то это никого не волнует. Меня могут арестовать из-за того случая.

— Это слишком, за такое не арестовывают, — успокоил приятель.

— Да, но может произойти ошибка с анализом. Я боюсь.

— Если они тебя задержат, ты скажешь, что невиновен, и адвокат потребует повторного анализа. Тебе нечего бояться.

— Вообще-то ты прав, — ответил Колин, — только не доверяю я этим полицейским.

— На твоем месте я бы не боялся.

— Тогда сделай это вместо меня! Пожалуйста! Я, правда, не смогу заплатить тебе больше пятидесяти фунтов, но буду очень благодарен. Я вставлю твою фотографию в свой паспорт. Маленький трюк. Никто ничего не заметит.

— Да не бойся ты! Ну хочешь, пойдем вместе? Для моральной поддержки.

На этой же неделе Колин Питчфорк беседовал еще с одним пекарем, которому было всего восемнадцать лет. Но тот прямо заявил Колину, что не дурак и на такое ни за что не согласится. И Колин отстал от него.

Тогда же у Колина состоялся разговор со старшим пекарем, уже пожилым человеком. Питчфорк пришел к нему домой и сказал, что очень переживает из-за смерти ребенка и хочет поехать в морг и сфотографировать младенца. Он показал пекарю четырехстраничное приложение к «Мёркьюри», которое распространялось среди жителей всех трех деревень. Тот заинтересовался материалами об убийствах и о чем-то спросил Колина.

— Смерть дочери потрясла меня, — всхлипывая, объяснял Колин. — О каких убийствах сейчас можно говорить?

В реке Сор было меньше воды, чем слез у Колина.

— Я англичанин, а не ирландец, — доказывал Ян Келли, — у всех ирландцев такие фамилии оканчиваются на две буквы и.

Это, конечно, было не так, но Ян Келли где-то слышал подобное мнение и принял его на веру. Он вообще все принимал на веру.

— Его легко убедить, — говорила жена Яна в его же присутствии.

Ян, двадцатичетырехлетний инженер по печам, знал Колина как второго помощника старшего смены и, несмотря на то что в пекарне у них были хорошие отношения, никогда не общался с Питчфорком вне работы.

Ян служил в компании «Гемпширс» всего шесть месяцев. До этого он три года изучал хлебобулочное и кондитерское производство в колледже. Ему нравились торты Колина, особенно с ночным мотоциклистом.

— У тебя редкий талант, — хвалил он Колина.

Говорил Ян вроде бы искренне, но словно стесняясь. Вообще он ходил с таким видом, будто ему постоянно требовалось чье-то покровительство. Его жена Сюзан, которой был двадцать один год, как нельзя лучше подходила на эту роль. Ей, женщине испанских кровей, напористой, самоуверенной и щедрой, не составляло никакого труда заботиться о себе и одновременно опекать Яна.

Сюзан Келли впервые увидела Колина Питчфорка на новогоднем вечере сотрудников пекарни. Он пригласил ее потанцевать и, поскольку все были навеселе и в хорошем настроении, она согласилась. Во время танца он тесно прижался к ней, а его рука скользнула чуть ниже ее талии. Но он тут же отпрянул, усмехнулся и сказал:

— Везет же Яну! Жениться на такой женщине! Может, выйдем на улицу?

— Это зачем?

— Трахнуться!

Он был не так уж пьян. Сюзан вспылила:

— Если не хочешь получить коленом между ног, придержи поганый язык, а заодно и шаловливые руки! — Повернулась и пошла к своему столику.

Мужу она объяснила:

— Я не хочу танцевать с этим типом. Он так пялится, что у меня мурашки по коже.

И это была правда.

Потом она пожалела, что не рассказала Яну все. Сделай она это, Ян, возможно, никогда бы не согласился помочь приятелю по работе «маленькой порцией крови».

— Мне прислали приглашение сдать кровь на анализ, — говорил Колин Яну на работе в присутствии еще одного служащего. Впрочем, о приглашении, которое получил Колин, знала уже вся пекарня, так же, как и о массовой кампании по сдаче крови.

— Так иди и сдай, — сказал Ян.

— Я боюсь… Я до смерти боюсь полиции.

— Я могу пойти с тобой, — предложил тот. — Подумаешь, несколько полицейских с небольшой иглой.

Колин ничего не ответил, но через несколько дней отвел Яна Келли в сторону и шепнул:

— Мне нельзя сдавать кровь.

— Почему? — спросил Ян.

— Я уже сдал! Понимаешь, один тип когда-то в молодости показывал всем свой член и воровал. Он боялся, что убийства повесят на него из-за дурного прошлого, и уговорил меня сдать за него кровь. Я не думал, что меня тоже вызовут. Я тогда даже не жил в этой чертовой деревне, когда убили первую девушку. А теперь они прислали мне письмо.

Ян ответил, что очень сочувствует, но не знает, что посоветовать. Опасаясь, что Ян заподозрит неладное, Колин не стал предлагать деньги. Он попросил Яна как друга сдать кровь вместо него.

Ближе к концу января Колин опять подошел к Яну. На этот раз он был в отчаянии.

— Двадцать седьмого! — твердил он. — Мне надо сдать кровь двадцать седьмого! Почему ты не хочешь помочь мне? Я же сдал кровь за того типа, хотя не был с ним знаком так близко, как ты со мной! Послушай, у меня дети. А у тебя нет детей. Ты можешь спасти меня и мою семью от неприятностей!

Он смотрел на Яна так, точно готов был убить его. И Ян ответил:

— Ладно, отстань, я сдам.

— Мы вместе пойдем фотографироваться, — ободрился Колин. — Все надо сделать правильно!

В этот же день после обеда Колин Питчфорк на своем «фиате» вместе с Яном поехал в фотоателье на Лондон-роуд у железнодорожного вокзала Лестера. Они сделали несколько фотографий для паспорта.

Но в день сдачи крови Ян Келли заболел. С температурой под сорок градусов, глотая таблетки, он кое-как дотянул до конца смены.

— Я весь мокрый, как в сауне! — пожаловался он Колину во второй половине дня. — Похоже, сильно простудился.

— Потерпи до вечера: сдашь кровь — завалишься в постель и будешь пить свои таблетки, — ответил Колин.

Под вечер, когда Кэрол еще не вернулась с работы, Ян Келли зашел к Питчфорку. Пока Ян сидел в гостиной и пытался смотреть телевизор, Колин достал свой паспорт и осторожно разъединил лезвием края сложенного вдвое тисненого прозрачного пластика, подрезал фотографию и вытащил ее. Затем аккуратно обрезал края фотографии Яна так, чтобы она была чуть-чуть больше вытащенного им снимка. Потом он втиснул фотографию Яна под пластик, смазал края клеем и пригладил. Получилось аккуратно и незаметно.

— Ну вот, готово! — показал он Яну.

Затем он устроил ему тренировку, заставляя отвечать на вопросы и запоминать все, что могли спросить о Колине Питчфорке, — как зовут детей, когда они родились и т. д. Яна мучил кашель, у него была высокая температура. Потом он уехал домой отдохнуть до назначенного времени.

У Питчфорков была соседка Мэнди, жизнерадостная молодая женщина. Она считала Колина покладистым парнем, который очень любит своих детей. Позже, однако, она призналась, что Колин много раз пытался увлечь ее в постель. При каждом удобном случае, оказавшись рядом с соседкой, он прижимался к ней. Но Мэнди не придавала этому особого значения, и Колин продолжал заходить к ней по-приятельски.

Двадцать седьмого января Мэнди попросили посидеть с детьми: Колин уходил сдавать кровь, а Кэрол — на занятия в колледж.

Ранним вечером Колин приехал к Яну, зашел прямо в спальню и поднял приятеля с постели. Яну стало хуже, но недаром Кэрол всегда говорила о муже, что он умеет убеждать. Через пять минут Ян был уже на ногах. Они вышли на улицу.

Приемный пункт располагался в здании школы на Милл-лейн в Эндерби. На улице было холодно, но никто из них даже не заметил этого: Ян из-за высокой температуры, а Колин Питчфорк — от сильного волнения. Такое с ним было впервые.

Ян вошел в школу, а Колин остался в машине. Вдруг его осенило: осел! Надо убрать машину с дороги! Он отъехал за угол, вылез и, обогнув здание школы, дошел до главной дороги, вернулся немного назад и поднялся к игровым площадкам. Отсюда все хорошо просматривалось. Если вдруг у входа появится полицейская машина, сразу будет ясно, что дела плохи!

Он долго ждал в темноте. Школа находилась на той самой улице, где жила Дон Эшуорт. В нескольких минутах ходьбы отсюда начинался переулок, который вел к тому месту, где она погибла. А полицейские в здании школы тоже ждали… его крови.

Народу в зале было мало — не прошло и месяца, как начали брать кровь. Полицейские сидели в ряд. Все в гражданском. Ян дрожал как осиновый лист. Его знобило. Он сел. Ожидание было невыносимым.

Он с трудом сообразил, когда назвали имя Колина Питчфорка.

— Это я, — сказал он.

Сев за стол напротив полицейского, Ян написал имя Колина и заполнил бланк. Сержант открыл паспорт и водительское удостоверение.

— Хорошо, — сказал он, — фотография имеется, новую делать не будем.

Ян подписал бланк. Потом его проводили к врачу. Взяли образцы крови и слюны, на которые полицейский прикрепил бирки.

Таким образом, в документах следствия появилась запись о том, что Колин Питчфорк, личность которого подтверждалась британским паспортом за номером Р413736В и действующим водительским удостоверением, добровольно сдал кровь и слюну.

Когда Ян наконец вышел из школы, Колин некоторое время наблюдал за ним, заставляя приятеля дрожать на холоде: надо было убедиться, что все в порядке. Тогда Колин вышел из темноты и позвал его. Они сели в машину, и Ян вернул Колину паспорт и бумажник с правами.

— Все в порядке? — поинтересовался Колин.

— Да. Пустяки, раз плюнуть.

Колин отвез Яна домой в Лестер и, высаживая, сказал:

— Спасибо, друг. И никому ни слова.

К приходу Кэрол Колин несколько раз уколол руку с внутренней стороны иголкой штангенциркуля и заклеил ранку пластырем. Кэрол удивилась:

— Я думала, они возьмут кровь из большого пальца.

— Нет, они сделали мне укол в руку! — ответил он. — И вообще меня взбесило их отношение. Они обращались со мной, как с преступником.

Колин сморщился, как всегда, когда сдирал пластырь с раны. Нет, это невыносимо! Подрезав пластырь по краям, он осторожно стащил его и показал ей рану.

— Вот, посмотри! И еще меня заставили жевать тампон. Эта чертова рука доконает меня!

— Успокойся, — ответила она. — Здесь только крошечный след от укола.

— Кстати, они сфотографировали меня, потому что я предъявил только водительское удостоверение. И теперь будут показывать снимок нашим соседям, чтобы убедиться, что это я.

Когда в маленький домик в Сеновальном тупике пришло сообщение о том, что результат анализа отрицательный и, следовательно, Колин Питчфорк исключается из списка подозреваемых, Кэрол испытала самое большое в жизни облегчение. Такое огромное, что трудно было выразить.

Однако это состояние Кэрол длилось недолго, потому что Колин снова стал впадать в депрессию.

— Что опять не так? — спросила Кэрол.

Анализ сдан, все нормально. Но он сидел в задумчивости и вздыхал. В такие минуты Кэрол обычно срывалась и закатывала скандал. Так получилось и в этот раз.

— Что теперь с тобой, хотела бы я знать?

Он взглянул на нее полными слез глазами и признался во всем, что у него было с булочницей «карие глазки».

— Она родила ребенка, — всхлипывал он. — Но девочка появилась на свет мертвой! Моя доченька!

Кэрол была сражена. Она вылетела из дому, хлопнув дверью, и до вечера просидела у Мэнди. Поскольку дверь в спальню была заперта, Колин провел ночь на диване в гостиной.

На следующий день Кэрол решила поговорить с ним для очистки совести.

— Я не могу в это поверить! Она неприятная властная женщина. Вовсе не в твоем вкусе. Ей уже под тридцать лет. По твоим понятиям, она просто уродливая старуха!

— Ты не подозревала? — спросил он с любопытством.

— Иногда приходило в голову. Но я не могла поверить. Только не с ней!

— Послушай, — сказал он как можно рассудительней, — это длится уже больше года, а ты и не знала. Значит, тебе уже не так обидно, да?

— Только один вопрос, ублюдок. Она хоть слышала о противозачаточных таблетках?

— Да, но несколько раз забывала принять их.

— Это за год-то? Не каждый ли раз она забывала об этом?

— Может, она хотела захомутать меня, — предположил он.

Кэрол в очередной раз пыталась понять мужа, взглянуть на вещи его глазами.

— Я действительно верю, что он видел все в розовом свете, — поделилась она с подругой. — Похоже, он собирался подать на эту женщину в суд, чтобы забрать у нее девочку. Он мечтал взять ребенка к нам в дом, чтобы мы жили одной счастливой семьей. А я была бы мамой для всех.

Но Колину она крикнула в сердцах:

— Убирайся из моей жизни!

И он ушел.

Сразу после этого начались телефонные звонки. «Карие глазки» звонила Кэрол и писала ей записки. Бедной женщине при звуке телефона становилось не по себе и не хотелось поднимать трубку.

— А вы уверены, что знаете, где сейчас Колин? — вопрошал наглый голос. — Он у меня! И всегда будет со мной, когда я захочу.

Первое время «карие глазки» жила у родителей, оправляясь от родов, и Колин ежедневно навещал ее. Он приходил на полчаса и с тоской вспоминал о ребенке. Младенца похоронили на кладбище в Вигстоне. Колин стоял над могилой и плакал. Погребение оплатил он.

Однажды, спустя три месяца, мать неожиданно застала «карие глазки» наедине с Колином Питчфорком: парочка занималась сексом на ковре в гостиной. Оскорбленная женщина забрала внука и потребовала, чтобы дочь прекратила связь с Колином Питчфорком.

Все кончилось. Колин еще надеялся на продолжение романа, но начальник в пекарне строго предупредил его. Теперь «карие глазки» и Колин Питчфорк виделись только на работе. Впрочем, она отзывалась о нем как об очень добром человеке.

* * *

Живя раздельно, Колин и Кэрол регулярно виделись: он навещал детей и даже оставался с ними, когда она уходила на занятия. Дети очень скучали по отцу, и Колин захотел вернуться.

— Я не могу допустить и мысли о том, что ты встретишь другого мужчину, — сказал он Кэрол. — Пожалуйста, прости меня. Я и так наказан.

Что было делать? У них дети. И в который уже раз она простила.

В марте он вернулся в дом, но спать они продолжали порознь. К тому же она начала следить за одометром его мотоцикла, регулярно записывая показания. Правда, если пробег оказывался слишком большим, у него всегда находилось оправдание.

Она не знала, что он готов был ехать куда угодно в поисках девочек, если хотел показать им свои прелести. Неужели он способен взяться за прежнее? Наивная женщина! Разве нельзя на время отключить счетчик одометра? И, конечно, ей не понять, что где-то там есть другой — насыщенный — мир, принадлежащий только ему. А призрачные дни, проведенные с Кэрол в Сеновальном тупике, были для него лишь тенью жизни.

 

23. Доноры

К работе на донорских пунктах было привлечено около дюжины терапевтов. Некоторые из них имели хирургическую практику, лечили заключенных, проводили медосмотры и проверки на алкоголь. Труд их обходился полиции не очень дорого: семьдесят два фунта за два часа, а хороший врач мог обслужить за это время человек сорок.

Полицейские из следственной группы старались любым путем уговорить человека явиться на приемный пункт. Зайдя в отдел оперативной информации, в любое время можно было услышать:

— Какая у вас машина?

Или:

— А вы не хотели бы заодно навестить свою знакомую девушку, которая живет здесь?

Или:

— Разве мама не будет рада видеть вас?

Выезды за город Дерек Пирс называл скоростными гонками. Дело в том, что полицейским, колесившим по стране в поисках донорской крови, приходилось проезжать до пятисот миль в день. Денег на ночлег не давали, поэтому приходилось мчаться на бешеной скорости, чтобы вернуться домой не слишком поздно.

Поскольку сверхурочныые часы, работа по выходным и питание оперативникам не оплачивались, расследование обходилось налогоплательщикам Лестершира сравнительно недорого, тем более при таком размахе. Пирс только подхлестывал подчиненных:

— Наша цель не зарабатывать деньги, а раскрыть убийство. Или убийства.

Задерживаясь допоздна для выполнения какой-нибудь скучной административной работы, Пирс часто замечал, что после ужина некоторые члены группы возвращаются в следственный отдел.

— Разобраться кое в чем, — объясняли они Пирсу.

Очевидно, одна из женщин, работавших в группе, полагала, что ее отношения с сотрудником являются тайной для окружающих. Стоило всем уткнуться в бумажки, как она минут на двадцать выходила из комнаты. Всякий раз после ее ухода на столе одного из детективов звонил телефон, и разговор был очень продолжительным.

Однако присутствие пятнадцати сотрудников, казалось, стесняло его, и он не столько говорил, сколько едва заметно улыбался и словно подмигивал. Все отлично понимали, что происходит; не помогали конспиратору и фразы типа «Да, думаю, смогу удовлетворить вашу просьбу», «Всегда рад помочь. Всего хорошего!»

Спустя некоторое время детективы решили дать понять этой парочке, что прямо под носом у ветеранов сыска такие вещи не проходят незамеченными. Как-то вечером, когда все отправились в паб, полицейские вручили сотруднице подарок: две пустые консервные банки, соединенные пятидесятифутовым проводом. На одной банке был написан номер телефона ее возлюбленного, а на другой — номер того телефона, с которого она ему всегда звонила.

— Чтобы не ходить далеко и не стирать подошвы, — сказали они ей.

* * *

Многие из тех, кто не хотел сдавать кровь, были вычеркнуты из списков после подтверждения их алиби. Другие отказывались пройти тест не только по причине ущемления прав личности, но из-за панического страха перед иглой. Анализ слюны был хорошим запасным вариантом, но не обеспечивал тех данных, которые требовались для анализа ДНК по методу Джефриса.

Один донор позвонил и заявил, что не против сдать кровь, но не хочет, чтобы его кололи иглой:

— Поймите, — говорил он. — Я хочу помочь! Можно, вместо укола я приду и расквашу себе нос?

Другой просил:

— Не надо никакой иглы, пусть врач режет меня ножом. Я не против ножа. Я и сам могу себя дорезать!

Без всякого Фрейда полицейским становилось ясно, что у этих людей явная иглофобия, поэтому Пирс дал добро на эксперимент с одним из доноров.

Когда тот появился, Пирс ахнул: вот так детина! Настоящая громадина!

Здоровенный детина тем не менее страдал иглофобией.

— Мы сделаем надрез и выдавим всего несколько капель, — объяснил ему врач. — Потом проверим их на определенный фактор крови; если результат будет отрицательным, то этого достаточно, если положительным — вам придется прийти повторно для полноценного анализа, хорошо?

— Все что угодно, только не игла, — последовал ответ.

— Ладно, отвернитесь, я надрежу ваш палец.

Человек-гора отвернулся и сжал зубы. Врач надрезал палец и выдавил кровь.

— Готово.

Правда, у врача не оказалось под рукой скальпеля и он сделал надрез иглой, но зачем знать об этом пациенту?

* * *

Сложнее было с теми, кто наотрез отказывался от анализов. В частности, знакомый кухонного рабочего, открыто выражавший недовольство тем, что того в свое время упрятали за решетку, категорически отказался приходить. Один из сержантов доложил Пирсу:

— Он не желает!

— Что значит не желает?

— Заявил, что это нарушение прав личности.

Пирс вместе с сотрудником поехал к этому молодому человеку.

Пирс с самого начала возненавидел этого парня — грязного, мерзкого и противного. Из тех, кого хочется вывезти в поле и пристрелить. Но он даже не накричал на парня, а стал убеждать его. Как говорили подчиненные инспектора, Пирс мог уговорить даже монахиню раздеться. Однако прошло больше часа, прежде чем молодой человек соизволил пообещать, что сдаст кровь на следующий день. Сотрудники Пирса бились об заклад, что обманет, но парень пришел.

Он появился днем, такой же грязный, мерзкий и противный, как и накануне. Он был к тому же глуп, и весь его словарный запас составлял семьдесят пять слов. Он с трудом ответил на вопросы, заполнил бланк и с отвращением наблюдал, как врач выкачивал кровь из его руки. Потом неожиданно рухнул на пол без чувств. Вызвали «скорую», и один из сотрудников вынужден был сидеть возле него до тех пор, пока тот не пришел в себя.

— Подумаешь, неженка! — съязвил Пирс. — Ни с кем больше такого не было!

Среди доноров оказались больные СПИДом и гепатитом. Если они сообщали об этом заранее, слюну брали с особой осторожностью. Марлевый тампон лежал на карточке, сложенной вдвое, и удобно соскальзывал в рот. Но многие делали не то, что надо. Одни сосали тампон, другие — картон. Некоторые разжевывали карточку, жевали тампон и даже чуть ли не проглатывали его, давясь при этом. Занятие было не из приятных.

Явилась гневная дама со своим приятелем:

— Проверьте его!

Проверили.

— Так давайте заодно и на сифилис, раз уж он здесь!

Полицейские, разносившие уведомления по домам, по-своему забавлялись:

— Хорошая новость, — говорили они донору.

— Вы не причастны к убийствам. — Парень облегченно вздыхал. Тогда полицейские, выдержав паузу, говорили: — Но есть и плохая новость — у вас СПИД.

Молодые полицейские из всех трех деревень тоже подлежали тесту. Здание нового управления было переполнено полицейскими дорожно-транспортной службы. Дерек Пирс, которого вечно задерживали за рулем, с нетерпением ждал этого момента.

— Лично займусь ими и буду колоть самой тупой иглой, — говорил он.

Где-то в середине массового тестирования произошел такой случай. Дерек Пирс отправился за город к одному молодому человеку, который согласился сдать кровь на анализ в местном приемном пункте. Найдя парня, Пирс привез его к врачу.

Внешний вид врача не отличался стерильностью, никаких помощников в накрахмаленных халатах в этом алтаре Гиппократа Пирс также не заметил. В лучшем случае такому врачу можно было доверить заболевшую корову, если бы настоящий ветеринар вдруг напился.

Пирс вручил помятому эскулапу шприц, тампон и пластырь. Тот никогда в глаза не видел самозакупоривающийся шприц, и ему долго не удавалось приладить иглу, а потом попасть в вену.

Он колол три или четыре раза, но все мимо. Можно было подивиться терпению парня, который только потел и чертыхался.

Пытаясь заменить иглу, горе-врач уронил ее на пол. Туда же последовала и другая. Он никак не мог понять, как вытащить поршень, чтобы набрать кровь. Он попытался воткнуть иглу еще несколько раз, но только выдирал кусочки кожи. Парень чертыхался. В конце концов врачом стал Пирс. Вдвоем они вонзили иглу во что-то похожее на вену. Пирс держал шприц, врач тянул за поршень, а парень все повторял:

— Черт!

— Мы вышлем вам тридцать фунтов за работу, — бросил Пирс врачу и положил пробирку с кровью в карман.

Донор выглядел так, точно над ним поработал сам Джек Потрошитель.

— Тридцать фунтов ему? — изумился он. — Тогда мне шестьдесят!

— А вам спасибо, — ответил Пирс. — Разве этого мало?

— Черт! — буркнул парень.

Бедняга, подумал Пирс. Ему теперь придется покупать протез.

Кто только не приходил сдавать кровь! Пришел один бывший пациент психиатрической больницы «Карлтон-Хейес». Его имя попало в компьютерный список потому, что он зашел в больницу за костылями как раз в то время, когда была убита Дон Эшуорт. Взяли кровь и у него. Явился трансвестит в парчовом платье. И у него взяли кровь.

Репортажи о «кровавой» кампании показывало телевидение Австралии, Бразилии, США, Швеции, Франции, Голландии и Италии. Однажды под вечер приехала группа журналистов из Западной Германии, чтобы снять процедуру забора крови и взять интервью у следователей.

— Есть ли возмущения или протесты? — спросил телеведущий.

— Абсолютно нет, — ответил один из следователей.

— Неужели никто из молодых людей не противился сдаче крови?

— Абсолютно нет.

Далее в кадр попал донор, который, глядя на то, как откачивают его кровь, вдруг стал терять сознание и упал прямо на полицейского, повторявшего свое «абсолютно нет».

Донора подхватили двое и понесли. Камера работала, а кровь все текла. Она текла теперь постоянно, независимо от телекамер.

Лаборатория в Хантингдоне замораживала и хранила почти всю поступившую кровь, но на анализ ДНК в Олдермастон ее не отправляли.

Сотрудники лаборатории просили следствие не присылать больше крови, кроме исключительных случаев. За несколько месяцев был выполнен годовой объем работ, и персоналу не хватало сил. Лаборатория буквально утонула в крови. Все полки были сплошь заставлены пробирками, а холодильные емкости полностью забиты. В Лестершире выкачали столько молодой британской крови, сколько не было пролито в битве на берегах реки Соммы.

Но ничто уже не могло остановить их. Кровь выкачивали без устали. Это была самая верная и последняя надежда. Страх разоблачения должен был вынудить убийцу бежать.

Кровь брали у всех: трансвеститов, полицейских, калек на костылях, у каждого, кто относился к заданной возрастной группе. Но, пожалуй, не было более странного случая, чем взятие анализов у «самого упрямого донора», который категорически, однозначно и определенно заявил, что ни при каких обстоятельствах не уступит ни капли своей крови, хотели бы они ее взять иглой, скальпелем или чем-то еще.

Дерек Пирс собирался прибегнуть к помощи кентерберийского архиепископа, но, подумав, решил сначала поговорить с «самым упрямым донором».

— А вы не согласитесь сдать семя? — поинтересовался Пирс.

— Я не против! — с готовностью заявил тот.

На следующее утро полицейские явились в его грязную берлогу и привезли парня в полицейское отделение Вигстона, где в тот день народу собралось не меньше, чем на вокзале.

В медицинском кабинете его раздели, бросили в угол засаленные шмотки, облачили в спортивный костюм, чтобы он не смог пронести с собой какие-либо посторонние предметы, и оставили в комнате одного.

Довольно долго за дверью было тихо. Наконец раздался стук. Полицейские открыли.

— Я не могу, — чуть не плача сказал «самый упрямый донор». — Я пытаюсь изо всех сил, но ничего не получается!

Полицейские столпились, но кроме всяких глупостей ничего предложить не могли. И тут один из них — Джон Рейд — сказал:

— Может, книжка поможет?

— Давай! — согласился донор.

Один из полицейских отправился в дежурное отделение спросить, нет ли там какой-нибудь книги, желательно с картинками. Такой книги не оказалось, но ему обещали спросить у других сотрудников, а те, в свою очередь, обещали спросить у третьих… В результате содержание просьбы, по всей вероятности, несколько видоизменилось, потому что вместо книжки с картинками появился журнал «Локомотивы и расписание движения поездов», и то старый.

— Ладно, завтра придешь, — разочарованно сказал Рейд.

— Нет, нет! Дайте мне попробовать еще раз! — заупрямился донор и опять надолго исчез за дверью.

Через некоторое время снова раздался стук, он вышел и гордо протянул ладонь. На испачканных пальцах лежала пластинка, а на ней образец — какая-то вязкая мутная масса, при виде которой Рейда чуть не вырвало. «Самому упрямому донору» потребовалось на всю процедуру целых тридцать две минуты. Он чувствовал себя униженным, что так долго возился из-за нескольких капель. Однако виду не подал и, уходя, сказал:

— Дома я приготовил для вас гораздо лучший образец, но забыл захватить его!

Среди тех, кто отказывался сдавать кровь, было немало людей с абсолютным алиби. Один молодой человек предложил привести друзей, с которыми якобы проводил время, когда была убита Дон Эшуорт. Этот случай попал на страницы местной газеты, и главный суперинтендент Бейкер вынужден был заявить:

— Мы подозреваем этого молодого человека не больше, чем других.

Мидлендское телевидение организовало теледебаты на тему: «Представляет ли массовая проверка на причастность к убийству угрозу для гражданских прав невиновных людей?»

Один из членов национального совета по гражданским правам, приглашенный для участия в дебатах, заявил, что, бесспорно, представляет.

— Письма, рассылаемые полицией, призывают к добровольной сдаче крови, однако если вы не пойдете, представители власти сами придут в ваш дом, — сообщил он.

Телерепортеры провели массовый опрос молодых людей на улицах. Большинство считало, что кампания того стоила. Лишь последний из опрошенных выразил разочарование:

— Тот, кто убил, ведь не придет сдавать кровь…

Сторонники гражданских прав выражали беспокойство по поводу того, что полиция намерена делать с результатами анализов ДНК. Официальные лица, ответственные за проведение кампании, заверили, что в соответствии с законом о порядке сбора улик все образцы в случае отрицательного результата будут уничтожены.

— Вы уничтожите сами образцы крови, но не информацию, полученную в результате их исследования, — возразил один из защитников гражданских свобод.

Суперинтендент Тони Пейнтер заявил в интервью, что ни о каком давлении на молодежь нет и речи, кровь сдают добровольно. Он пообещал «не выходить за рамки установок».

Один из наиболее яростных защитников гражданских прав не без основания доказывал, что полиция не имеет инструкций по проведению генетического анализа, что процедура эта — довольно новая и неизвестно, какой резонанс она вызовет.

Затем он коснулся вопроса о национальном банке ДНК и, в частности, сказал:

— Если и дальше одобрять такие мероприятия, то дело закончится тем, что генетическую карту начнут снимать у каждого новорожденного! А от этого всего один шаг до политики Большого Брата. Нужен соответствующий закон, который бы защитил невиновных людей.

Некоторые молодые люди — участники теледебатов — поддержали выступавшего и заявили, что они отказывались отвечать на вопросы полиции при сдаче крови. Один участник заявил, что полицейские не имели никакого права спрашивать его об убийстве Линды Манн, поскольку он тогда не жил в Нарборо, — в общем, привел те же аргументы, что и Колин Питчфорк в разговоре с рабочими пекарни «Гемпшире».

Среди врачей, бравших кровь на анализ, был один уже немолодой мужчина, который плохо видел и любил выпить, отчего порой у него тряслись руки. Бывало, что он только с четвертого или пятого раза попадал в вену. А когда это ему вовсе не удавалось, полицейские вызывали «скорую». Однако пожилой эскулап не сидел без дела.

Если донор оказывался вежлив и говорил:

— У меня есть вот эта старая армейская фотография, я могу вам ее оставить;

или:

— Пожалуйста, фотографируйте, если надо, — то его направляли к молодому врачу.

Если же пациент с порога заявлял:

— Не понимаю, при чем тут я? — его тут же отправляли к старому пьянчужке.

Однажды Джону Дейману, тому самому, который блестяще изображал Джона Уэйна, поручили привезти одного азиата, согласившегося сдать кровь. Полицейские знали, что если азиат едет куда-либо, то обязательно тащит за собой все многочисленное семейство. Поэтому Дейман выехал на самом большом авто в мире.

И весьма кстати. Когда он подъехал к дому азиата, тот сразу сказал:

— И жена ехать.

— Разумеется, в машине много места.

— Если ехать жена, то и дети тоже…

— Ладно, ладно, берите и детей.

— Двоюродный брат тоже, да?

— Погоди-ка…

— Мама ехать и мамин брат.

— А как насчет дедушки?

— Дедушки нет. Тетя, тетя ехать…

Очень скоро все оказались в машине друг у друга на коленях. Бедная машина напоминала моторную лодку.

Всю дорогу азиат твердил:

— Полицейская машина нехорошо. Нет автомат. Моя — автомат.

— Мне очень жаль, что вам не нравится эта машина, — говорил Дейман.

— Радио плохо, — продолжал азиат. — Нет музыка. У меня «датцун». Хорошая машина. Автомат. Радио хорошо. Сигарета есть?

Дейман протянул.

— Двоюродный брат тоже хотеть и жена тоже.

— Все хотят курить, — с пониманием говорил Дейман. — Вот, возьмите всю пачку.

Уже у самого пункта сидевший рядом с Дейманом грязный мальчуган высморкался на сиденье и несколько капель попало на пальто полицейскому. Доставив всю семью — все дымили его сигаретами, просили сфотографировать их детей, сетовали на несвежий чай, — Дейман стер сопли с пальто и подошел к регистратору:

— Этого, — Дейман ткнул пальцем в сторону азиата, — к нему! — он указал на пожилого врача. — И сделайте ему больно!

В другой раз Дейману, которому и раньше приходилось иметь дело с буйными, поручили доставить троих бывших пациентов «Карлтон-Хейес»: двое проживали в Коалвилле и один в Ибстоке. По мере приближения к пункту сбора крови, неподалеку от которого находилась и больница, бывшие пациенты заметно оживились.

Чтобы как-то отвлечь их, детектив, который всегда возил в машине несколько кассет, предложил:

— Может, послушаем музыку?

Не дожидаясь ответа, он взял первую попавшуюся кассету и вставил в магнитофон. Это была композиция из цикла Монти Пайтона «Песнь идиота». Через тридцать секунд голос запел: «Пом па пи пом! Пахнет кровушкой дурдом!»

Пассажиры притихли. Рука Деймана потянулась к кнопке выключателя.

Поскольку у многих доноров не оказывалось нужной фотографии, у полицейских всегда были под рукой кассеты с пленкой для «Полароида». Они часто снимали детей, чтобы как-то занять их, пока взрослые сдавали кровь. Одну из таких фотографий повесили в кабинете Пирса: инспектор пытается развеселить ребенка, а тот смотрит на него с недоверием, всем видом показывая, что ему вовсе не нравится такая бородатая няня.

Доноры относились к съемкам не лучше, чем к иглам. Однажды вечером пришла женщина — жена одного тюремного надзирателя — вместе с сыном. Она была вне себя от возмущения, узнав, что полицейские будут фотографировать ее сына, чтобы проверить, действительно ли он им является.

С этой фотографией полицейский отправился в Литтлторп: соседи должны были опознать молодого человека. Полицейский поблагодарил одного из соседей за содействие.

— Рад помочь, — ответил Колин Питчфорк. — Всего хорошего!

 

24. Годовщина

К маю следственной бригаде удалось взять кровь у 3653 мужчин и юношей, но, несмотря на самоотверженный труд работников лаборатории, только 2000 человек были вычеркнуты из списков на основании полученных результатов. В ответ на призыв полиции девяносто восемь процентов доноров явились добровольно, один приводил за собой другого.

Теперь анализ брали у каждого, независимо от наличия алиби. По оценкам полиции, предстояло взять кровь еще почти у тысячи доноров, а численность следственной группы сократили до двадцати четырех человек.

Кроме работы у Дерека Пирса была еще одна страсть — кулинария. Мик Томас, Фил Бикен и еще некоторые ценители кулинарных способностей Пирса любили отведать у него золотистую форель или цыпленка в винном соусе, фаршированного луком и сыром, креветки в сметане с чесноком и бренди или салаты с порезанным зубчиками редисом, украшенные перьями молодого весеннего лука. Пирс стремился к совершенству во всем: внешний вид блюд имел для него такое же большое значение, как и вкус.

Кухня Пирса была просторной, с множеством шкафов, которые он смастерил сам. Полки заставлены всякими специями: Пирс любил готовить индийские блюда, и у него всегда хранилось около двадцати видов карри. Еще ему нравилось мариновать цыпленка в йогурте с добавлением соуса тандури. Несколько вкусных и красивых блюд Пирс мог приготовить в мгновение ока, если вдруг к нему заезжали друзья.

Иногда после сытного обеда с вином или чем-нибудь покрепче Пирс расслаблялся и его начинали посещать мысли, которые в обычное время были задавлены, загнаны вглубь его неукротимой энергией. В такие минуты Пирс с сочувствием вспоминал о бывшей жене и вообще становился откровенным. Странно было слышать, как этот обычно язвительный человек вдруг застенчиво говорил:

— У меня не слишком приятная наружность и слишком тяжелый характер, чтобы женщина могла ужиться со мной.

Выглядело это очень трогательно, и Пирс действительно так думал, возможно, поэтому он и отпустил бороду. Впрочем, он был несправедлив к себе. Если бы Пирс не носил бороду, то его можно было бы назвать привлекательным: правильные и мужественные черты лица, густые темные волосы и выразительные глаза, аккуратный нос с горбинкой, детская улыбка. Бойкий на язык, заводной, он был желанным гостем в пабах, куда часто приходил один.

Неутомимый Пирс никогда не жаловался на усталость.

— Дайте мне задачу, и вы дадите мне жизнь!

— говорил он. — Я должен здорово вымотаться, чтобы заснуть ночью. Четыре партии в сквош не помогают, а вот трудные задачи — другое дело.

Ахиллесовой пятой Пирса была акрофобия: его охватывал страх не только на стремянке, но даже в открытом автобусе. Он не стеснялся говорить об этом. Мир вообще казался Пирсу слишком ненадежным, зыбким, и этим, очевидно, объяснялась неуемность поведения инспектора, вызывающая столь разные оценки окружающих.

Разумеется, Пирс не умел расположить к себе женщин.

— Как бы я ни любил женщину, работу я люблю больше, — заявлял он.

Стараясь быть неуязвимым, внутренне он всегда был готов к бою, прибегая порой к предупредительным и необоснованным выпадам по отношению к окружающим. Этот человек, с которым практически невозможно было ужиться, тем не менее терпеть не мог одиночества.

Сотрудники, обожавшие Пирса, понимали, что в основе его поведения лежит это самое ощущение ненадежности. Среди тех, кто не любил и не понимал Пирса, многие занимали довольно высокое положение в полицейских инстанциях.

Один из близких приятелей Пирса по следственной группе говорил:

— Если у Дерека мало работы, он делается занудой. Надо, чтобы кто-то постоянно давил на него, иначе он начинает скучать и попадает в какую-нибудь историю.

И в этот раз вышло так же.

Во время расследования убийства Линды Манн его внимание привлекла одна девушка, проходившая стажировку в полиции. Было ей тогда лет семнадцать. Через два года ее приписали к полицейскому участку Браунстоуна, находившемуся под юрисдикцией Южного управления отдела уголовного розыска, и она оказалась в подчинении инспектора Пирса. Пятнадцатилетняя разница в возрасте и разница в служебном положении делали их романтические отношения маловероятными.

Однажды вечером, в мае 1987 года, суперинтендент Пейнтер пригласил инспекторов Пирса и Томаса к себе домой для обсуждения штатного расписания. После совещания Пирс вдруг решил навестить свою молодую подчиненную на ее квартире в Браунстоуне. Это решение стало одним из самых неудачных в жизни Пирса.

Одна тридцатипятилетняя знакомая инспектора пыталась отговорить его:

— Не думай, что будешь играть с чувствами этой девчонки так же, как с моими.

Но Пирс, который и без того был сильно похож на Петруччо — неизменного персонажа театральных постановок, — решил всерьез сыграть эту роль. Что из этого вышло, стало ясно, когда в местной газете появилась публикация под заглавием «Полиция расследует внутренний скандал»: «Полиция Лестершира приступила к дисциплинарному расследованию инцидента, в результате которого офицер полиции пострадала от действий полицейского инспектора у дверей своего дома во время ссоры.

Возмущенные соседи вызвали полицию. Прибывшие на место происшествия в Браун-стоун оперативники застали инспектора Дерека Пирса и полицейского Элисон МакДоннелл в момент ожесточенной перепалки.

Элисон МакДоннелл подала жалобу на инспектора Пирса. Известно, что она получила незначительную травму лица и дверь ее дома была разбита. Жалобу поддержала Элизабет Пелл — владелица дома, тоже сотрудник полиции.

Официальный представитель полиции Лестершира подтвердил, что начато расследование данного дисциплинарного проступка. На время расследования никто из участников инцидента не отстраняется от служебных обязанностей.

Представитель полиции сообщил также, что происшествие имело место более трех недель назад, что инспектору Пирсу тридцать шесть лет и он является одним из ведущих специалистов, расследующих убийства школьниц — Дон Эшуорт и Линды Манн. Напомним, что тело Дон обнаружили в Эндерби в августе прошлого года недалеко от того места, где в ноябре 1983 года была убита Линда Манн.

Полицейскому МакДоннелл двадцать один год, она служит в участковом отделении полиции Браунстоуна. Два года назад «Лестер Мёркьюри» уже писала о ней: она оказала помощь роженице.

Никто из полицейских не может прокомментировать случившееся».

— Он мог схватить охапку нарциссов и заставить слушать себя, — говорил об умении Пирса очаровывать людей один из его подчиненных. На этот раз нарциссов под рукой не оказалось. Расследование началось. Разумеется, Пирс ничего не собирался говорить о случившемся, сказал только, что невиновен.

Конечно, работать теперь приходилось в подавленном настроении, зная, что пока он расследует убийство, одновременно занимаются и его делом. На данном этапе расследования убийства Дон Эшуорт Пирс был просто незаменим.

Однажды в начале июля семнадцатилетняя девушка из Одби прогуливалась с друзьями по центру Вигстона. В тот день она поссорилась со своим дружком и, оставив его, решила пойти домой одна. Примерно в полночь около нее остановилась машина синего цвета.

— Куда держим путь, милашка? — спросил водитель.

Она заглянула внутрь салона и поинтересовалась:

— Вы в Одби?

Прошлой ночью он спал всего три часа, и в этот вечер ему обязательно нужно было выехать. Когда на него находило, он забывал, спал или нет, забывал обо всем, кроме одного: надо ехать, чтобы опять почувствовать себя суперменом.

Выехал он в полночь. В центре Вигстона увидел девушку. Она только что попрощалась с другой девушкой и парнем и пошла. Обогнув квартал, он окольным путем выехал на дорогу, по которой шла она. Черт, мелькнуло у него в голове, похоже, ночь будет удачной!

— Я еду по дороге А6, — сказал он. — Могу подбросить!

— Прекрасно, — ответила она и села в машину.

— Как тебя звать, милашка?

— Лиз…

Он сразу прикинул, что ей не больше восемнадцати; крепенькая блондинка. Живет с мамой и папой. Гуляет по ночам с друзьями. То, что надо!

Она пристегнула ремень безопасности, и они поехали. Через несколько минут Лиз забеспокоилась. Он не сказал больше ни одного слова, и на лице его появилась угрожающая ухмылка.

— А где ты живешь? — вдруг спросила она.

— А что?

— Ты сказал, что Одби по пути туда, куда ты едешь.

— Нет, вообще-то не по пути.

Они ехали по направлению к центру Одби, к пересечению с главной магистралью А6.

— Поворот вот здесь, — показала она.

Он молча проехал мимо.

— Ты проехал поворот! — заволновалась она.

— Поверни назад!

Он не реагировал.

— Я хочу выйти! — закричала она. Он притормозил, но только для того, чтобы переключить скорость, а потом опять нажал на газ, явно собираясь выехать за город.

Они проехали паб.

— Вон там! Поверни туда! — кричала она.

Но он свернул на темную проселочную дорогу. Она вскочила и схватилась за руль. Он едва успел нажать на тормоза. Машина с визгом остановилась.

— Мы же разобьемся! — заорал он.

Она продолжала кричать.

— Мне показалось, что ты сама хочешь, — сказал он, — хочешь именно этого…

— Я хочу домой! — вопила она.

Он, не торопясь, завел машину и сделал круг по полю.

— Я немного выпил, понимаешь, — спокойно произнес он.

— Я могу сесть за руль, если ты пьян.

Он положил руку к ней на колено и сказал:

— Я же тебя не обидел.

Когда они подъезжали к магистрали А6, он, перегнувшись через девушку, открыл дверь с ее стороны, но ручку не отпускал.

— Поцелуй меня, — попросил он.

Но девушка резко дернула ручку, вскочила и бросилась бежать.

— Эй! Уверен, ты никогда не согласишься больше, чтобы тебя подвозили! — закричал он вслед.

Рассказывая о случившемся в полиции, она отметила, что у него были неподвижные глаза. Как мертвые.

Следственную бригаду сократили до шестнадцати человек. Оба инспектора — Дерек Пирс, с присущей ему горячностью, и Мик Томас, в спокойно-рассудительной манере, — доказывали высшему начальству, что нельзя расформировывать группу. Пирс даже предупредил, что, если управление отнимет у них помещение и закроет дело, он обратится к прессе.

К тому времени проверку прошли 4000 человек, что заметно истощило бюджет. «Мёркьюри» напечатала статью под заголовком «Напасть на след убийцы Линды Манн не удалось», а 31 июля — в годовщину смерти Дон Эшуорт — вышла огромная статья «Убийца Дон до сих пор на свободе». В первой статье сообщалось, что семью Линды Манн навестили журналисты, в беседе с которыми мать Линды, Кэт Иствуд, сказала: «Идет процесс фильтрации. Не думаю, что сейчас можно сделать что-то большее. Но не теряю надежды, что рано или поздно они найдут его».

Суперинтендент Тони Пейнтер выступил с заявлением: «31 июля была убита Дон Эшуорт. В годовщину ее смерти мы хотим повернуть расследование в новом направлении. Конечно, злодей опять попытается улизнуть, но теперь у нас есть информация, которая наверняка поможет выйти на него».

Старая история. Полиция в очередной раз обращается за помощью, но ничего существенного добиться не может.

Почти год на могиле Дон Эшуорт не было надгробного камня, и друзья девушки, точно не зная, где она похоронена, по ошибке оставляли цветы на других могилах. Наконец, родственники взяли ссуду и заказали плиту из черного мрамора, на которой была выгравирована извилистая позолоченная дорога, устремленная к солнцу. Надпись гласила:

Светлая память нашей дорогой дочери Дон Аманде Эшуорт, родившейся 23 июня 1971 года, трагически ушедшей 31 июля 1986 года.

Ее живой образ навечно останется в наших сердцах.

— Это все, что мы смогли сделать в канун ее дня рождения. Ей исполнилось бы шестнадцать, — сказала Барбара Эшуорт.

Семью Дон попросили сняться для газеты. Но эта семейная фотография совсем не была похожа на тот снимок на фоне окна, где стояла Дон, живая и веселая, и все они, обнявшись, с улыбкой смотрели в объектив. На этом снимке три усталых человека с потухшими глазами грустно смотрели на фотографа. Даже Султан, английский сеттер, казалось, чувствовал настроение хозяев. Покорно сидя на коленях Барбары, он слегка отвел глаза в сторону — глаза, в которых спряталось горе.

Накануне годовщины смерти Дон Эшуорт полиция вывесила плакаты в магазинах и на всех досках объявлений в Нарборо, Литтлторпе и Эндерби. Однако Кэрол Питчфорк больше не слышала разговоров об убийстве и панке с торчащими пиками волос. Подруги и соседи Кэрол говорили, что убийца Дон, должно быть, сильно испугался и затаился. Как и все жители, они перестали гадать, кто из родственников убийцы — жена, отец или мать — нашел окровавленную футболку и закопал ее во дворе.

— Интересно, плакаты будут висеть весь год?

— сказал Колин жене. — Ты веришь, что полиция приложит больше усилий?

По мере приближения годовщины убийства следственная группа планировала организовать наблюдение за могилой Дон Эшуорт во дворе церкви Иоанна Крестителя.

С этой целью Дерек Пирс и следователь Фил Бикен, высокий, статный молодой человек, с которым Пирс крепко сдружился, однажды после полудня пришли к викарию Эндерби.

Пирс хотел выбрать Филу удобное место для наблюдения за теми, кто посетит могилу, однако это оказалось непросто. Высоченный Фил посреди церковного двора все равно что единственный зуб во рту: всякий заметит.

Но когда Пирс увидел запущенный, поросший травой и сорняками двор, его осенило, и он предложил викарию нечто такое, от чего тот не мог отказаться.

— Как вы смотрите на то, чтобы один из наших сотрудников за неделю навел порядок во дворе и скосил траву. И все это совершенно бесплатно!

— Я сделаю это, шеф, — с готовностью сказал Фил Пирсу. — Если, конечно, викарий согласится.

Викарий, конечно, согласился, но пожелал сначала научить новичка обращаться с газонокосилкой. Демонстрируя работу агрегата, викарий нечаянно захватил брючину Фила и слегка поранил ему ногу. На извинения Фил ответил, что не стоит беспокоиться, что рана совсем пустяковая и кровь не так уж и течет.

В следственном отделе шутили, что Фил оказался первым и единственным полицейским, которого ранил при исполнении служебных обязанностей сам викарий Эндерби.

Фил начал убирать двор в теплый солнеч: ный день. Вскоре пошел дождь и лил всю неделю. Но Фил и под дождем продолжал работать. Посетители часто предлагали ему деньги за то, что он ухаживает за могилами их близких. Денег Фил не брал, но подружился со многими.

На могилу Дон Эшуорт была направлена видеокамера, которая снимала всех приходящих так же, как это делалось каждый год на могиле Линды Манн. Видеозаписи получались хорошие, но, сколько бы их ни просматривали, не видели никого, кто бы мог оказаться убийцей.

Правда, один из пришедших на могилу Дон все-таки привлек их внимание. Этот человек оказался торговцем с берегов Темзы: чтобы убить лишние полчаса, он решил пройтись по церковному двору. У могилы Дон он остановился по чистой случайности, и тут на него набросились полицейские.

Его тут же допросили и отпустили, но на всякий случай связались с отделением полиции по месту жительства подозрительного субъекта и попросили навести о нем справки. К несчастью для него, в том отделении тоже занимались расследованием убийства одной школьницы, поэтому парню пришлось пережить достаточно неприятных минут, прежде чем полиция убедилась в его невиновности. Бедняга поклялся, что, пока жив, ноги его на кладбище не будет.

Местные блюстители порядка сказали, что ему еще повезло: «вампиры» из Лестершира не взяли у него кровь.

Почти год назад, когда со дня убийства Дон Эшуорт прошло всего девять дней, полицейские допросили одного из пациентов больницы «Карлтон-Хейес». Он был лет на двадцать пять старше всех, кто числился в списках подозреваемых, и имел судимость за разные непристойности. Еще в 1983 году у него взяли кровь: белковая фракция оказалась 1+, как у преступника.

Алиби на час убийства девушки у него не было, но спустя несколько часов после допроса мужчина умер. Его поставили во главу списка и в течение нескольких месяцев добивались судебного разрешения на эксгумацию тела. Никто не чувствовал себя в безопасности от лестерширских «вампиров»: ни живые, ни мертвые.

Летом 1987 года семья Эшуорт решила навестить сестру Робина, которая семь лет назад эмигрировала в Австралию вместе с сыном. Робин и Барбара вылетали в четверг, 30 июля, а прилетали в Сидней утром 1 августа. Они сделали так, чтобы благодаря пересечению часовых поясов день страшной годовщины смерти их дочери — 31 июля — не настал.

 

25. Долгожданный момент

К концу лета 1987 года специальные автобусы следственной группы разъезжали по жилым районам и фабрикам с одной целью — найти доноров и взять кровь на анализ. Выезжая в густонаселенные районы, полицейские обязательно брали с собой врача. Получалась настоящая мобильная команда по сбору крови. Но силы были на исходе.

Они выбрали новую тактику. Устроили облаву на передвижной ярмарке в Блейби и обыскали вагончики работников. Задержали одного эксгибициониста, как оказалось, профессионального теннисиста, состоявшего на учете в психиатрической больнице «Карлтон-Хейес». Но кроме плоских шуток о теннисных мячах и показе половых органов от него ничего не добились. Разумеется, у парня тут же взяли кровь.

Следователям Пирсу и Томасу часто приходилось выезжать за кровью. Это были бесконечные ночи. Врачи угощали полицейских ужином и всячески поддерживали их, потому что те всем своим видом должны были внушать доверие взволнованным донорам и поднимать настроение уставшим сотрудникам. Однажды устроили лотерею. Каждый желающий должен был поставить на кон пятьдесят пенсов и назвать число доноров, которые придут до конца рабочего дня. Многие доноры, которые никогда раньше не сталкивались с полицией, держались настороженно, но тоже хотели принять участие в игре.

Один из них с явным сомнением поинтересовался:

— А если я выиграю, то как узнаю об этом?

— Мы опустим деньги в ваш почтовый ящик, — пообещал Пирс, — Если вы не доверяете нам, полицейским, кому тогда доверять?

— О'кей! — согласился донор.

Была и такая шутка. Один из местных полицейских, которому тоже предстояло сдать кровь на анализ, выдавая себя за постороннего человека, являлся в пункт и выражал возмущение по поводу массового выкачивания крови. В этот момент несколько полицейских набрасывались на него, надевали наручники и тащили к самому напуганному на вид врачу. Но суперинтендент Тони Пейнтер каким-то образом узнал обо всем и запретил делать что-либо подобное.

Полицейским очень хотелось пустить кровь одному строителю из Ноттингемшира, но из-за участия в ограблении тот находился в бегах. После многочисленных безрезультатных попыток было решено оставить ему записку с просьбой позвонить оперативному дежурному. Рабочий позвонил и сказал, что будет говорить только со старшим офицером. Пирс долго беседовал с ним, и не зря: беглец согласился сдать кровь, если Пирс пообещает не арестовывать его за прежние грешки.

Строитель явился не один, а с другим рабочим, которого, кстати, тоже разыскивала полиция. У обоих взяли кровь. Когда все было кончено и беглецы направились к выходу, неожиданно выскочил Пирс и закричал:

— Ни с места!

Двое напряглись, приготовившись бежать или драться, — они ведь не знали, что инспектор был большим шутником.

Пирс засмеялся и спросил:

— Как насчет кружки пива или двух?

Втроем они отправились в паб — Пирс угощал. А когда выяснилось, что у бедолаг нет ни гроша даже на автобус, Пирс дал им пять фунтов на дорогу до дома.

Примерно так и работали: пытались заинтересовать человека, развлечь его. Уверенность Пирса в успехе дела получила неожиданную поддержку накануне отъезда супругов Эшуорт в Австралию. Инспектор зашел на церковное кладбище с банкой содовой для Фила Бикена и встретил Барбару Эшуорт — она приводила в порядок могилу дочери. Пирс прежде видел ее только один раз, но в этот день проговорил с ней в церковном дворе минут тридцать.

— Об усопших всегда говорят только хорошее, но Линда и Дон действительно были славными, жизнерадостными, приятными и отзывчивыми девочками, которых все любили, — говорил Пирс сотрудникам.

К тому времени следственная группа сильно поредела. Охота за убийцей находилась под угрозой срыва. Полицейские начинали побаиваться, что группу расформируют.

На собрании группы было решено обратиться к главному суперинтенденту Дейвиду Бейкеру или еще выше и напомнить начальству, что дело «Дон Эшуорт II» велось с ограниченным бюджетом, поскольку значительную часть выделенных средств потратили в ходе первого расследования убийства. Члены группы настаивали на том, чтобы дело «Дон Эшуорт II» рассматривалось как самостоятельное, с новым бюджетом.

Приняли решение быть более избирательными в отношении доноров, хотя в долгосрочной перспективе сбор крови обходился дешевле, чем трудоемкая и длительная процедура проверки алиби подозреваемых. В конце концов, они не виноваты в том, что лаборатория не справляется с большим объемом работы; они передали образцы крови несколько месяцев назад, и там вполне могла оказаться кровь убийцы.

К этому времени им начали частично оплачивать сверхурочную работу и выдавать по пять фунтов и пятьдесят четыре пенса на питание. На собрании решили отказаться от этих доплат, лишь бы расследование продолжалось.

На основе компьютерных данных составили список всех лиц, попавших в тюрьму в период между убийствами Линды Манн и Дон Эшуорт. Казалось, что это был большой промежуток времени, и оба убийства вряд ли совершил один и тот же сексуальный извращенец, если подходить к делу с точки зрения психиатрии.

Оставались в силе предположения о том, что подсобный рабочий в какой-то степени причастен к убийству Дон Эшуорт. Некоторые полицейские продолжали верить, что именно его мотоцикл был замечен под мостом. Девушка оказалась изнасилована не только во влагалище, где, по заключению патологоанатома, имелись остатки спермы, но и в анус, где следов спермы обнаружено не было. Таким образом, Дон могли изнасиловать двое мужчин; не исключено также, что какой-то извращенец надругался уже над трупом, когда первый насильник ушел — были и такие зловещие предположения: поработав в полиции, додумаешься до чего угодно.

Каждый из шестнадцати полицейских, оставшихся к этому времени в составе группы, не сомневался, что рано или поздно они выйдут на след убийцы. Они анализировали все возможные действия, которые мог предпринять преступник, чтобы не попасть к ним в руки. Многие говорили, что он пошлет брата или другого близкого родственника пройти тест вместо себя. И лишь некоторые склонялись к мысли, что убийца сам рискнет сдать кровь, надеясь на то, что система Джефриса окажется неэффективной. Никакой гарантии стопроцентной эффективности этой системы не было.

Сержант Мик Мейсон и инспектор Мик Томас, которые участвовали в расследовании убийства Линды Манн и в деле «Дон Эшуорт I», работали теперь и по делу «Дон Эшуорт II». Только два Мика, следователь Джон Рейд и следователь Трейси Хичкоке принимали участие во всех трех расследованиях. Трейси работала в паре со следователем Роджером Леттимором, который сам жил в Эндерби и очень беспокоился за свою несовершеннолетнюю дочь. Он никогда не забывал позвонить супругам Эшуорт или зайти к ним с каким-нибудь обнадеживающим сообщением. Но время шло, а результата все не было.

Мик Мейсон был полной противоположностью Дереку Пирсу. Если пылкий Пирс принадлежал к тем, кто стреляет от бедра и иногда попадает себе в ногу, то Мейсон отличался осторожностью, методичностью, обязательностью и умением расставлять все точки над «i». Он мог долго изучать меню в какой-нибудь закусочной, думая, с каким же все-таки сыром выбрать бутерброд: «Швейцарский сыр или чеддер? Швейцарский или чеддер? Швейцарский или все же этот чертов чеддер?». Но когда он принимал решение, ничто уже не могло его остановить.

Мик Мейсон обычно приходил на работу на пятнадцать минут раньше, чем положено, и подолгу задерживался по служебным делам. Он был одним из первых, кого Пирс и Мик Томас рекомендовали Тони Пейнтеру, когда тот формировал следственную группу, чтобы покончить с делом Дон Эшуорт раз и навсегда.

Этот крупный и уже немолодой человек, выпив несколько кружек пива, тут же, в пабе, затягивал свою любимую песню Тома Джонса «Дилайла», прихлопывая и притопывая. «Певец бара» — так называли Мика.

Он преданно опекал Кэт Иствуд со дня гибели ее дочери и уверял, что никогда не забудет Линду и они обязательно найдут убийцу. «Певец бара», по его собственному признанию, был просто одержим желанием поймать убийцу.

У него имелась своя версия: убийца — тот самый мужчина, которого он, Мик, видел бегущим по дороге в направлении Уэтстоуна. Сначала он не придавал большого значения этой своей догадке, но постепенно она превратилась в навязчивую идею, и Мик постоянно выискивал разные предлоги, чтобы съездить в Уэтстоун. Обычно он просил разрешения у Пирса, который был более сговорчивым в таких случаях.

— Я прогуливался вдоль автотрассы и заметил там пешеходную дорогу, ведущую в Уэтстоун, — заявил он однажды после обеда Пирсу.

В другой раз он сказал:

— Я остановил парня, который шел в Нарборо из Уэтстоуна. Это был вылитый панк из дела Линды Манн.

После нескольких таких высказываний Пирс, услышав от Мика об очередном подозреваемом, спросил:

— А этот откуда? Из твоего личного расследования в Уэтстоуне?

Члены группы подсчитали, что взятие крови и слюны у одного человека обходится примерно в тридцать фунтов стерлингов. Тогда Пирс спросил Мика:

— Как ты думаешь, твой парень из Уэтстоуна стоит тридцати фунтов?

Мейсон в ответ только улыбался, намереваясь и дальше по собственной инициативе брать кровь в Уэтстоуне.

Но даже Пирс с его принципом «Сомневаешься — бери кровь» решил, что Мейсон зашел слишком далеко, когда тот начал сопоставлять материалы из компьютерной базы данных с описаниями панков, фигурировавших в деле, и делать распечатки сведений о всех подозрительных элементах из Уэтстоуна.

Дело шло к расформированию группы, и в служебном помещении постоянно раздавались возбужденные голоса, особенно голос Пирса, — к этому все уже привыкли. Но когда начал возмущаться Мик Мейсон, кто-то из сотрудников заметил:

— Надо подумать, черт подери! Может, действительно что не так?!

Теперь оперативный план составлялся не на три месяца, а на один. Но это уже никого не интересовало, потому что высшее начальство все-таки решило закрыть дело. Оба ведущих инспектора уже знали об этом. Тони Пейнтер провел совещание с оставшимися членами группы и сообщил, что на главного суперинтендента Дейвида Бейкера оказывает давление вышестоящий начальник, который, в свою очередь, подотчетен Главному управлению, не заинтересованному в продолжении дела, и что расследование не может длиться бесконечно.

Участники следствия отчетливо представляли, как данная капитуляция, после четырех лет охоты за преступником, будет представлена прессой. Мик Мейсон заявил, что пора набраться храбрости и начать брать кровь в других районах, в Уэтстоуне, к примеру.

— Даже не упоминайте Уэтстоун! Мы не будем брать там кровь! — ответил Пейнтер.

Он, конечно, не знал, что Мик Мейсон уже давно делает это.

Дерек Пирс вскочил с места и крикнул:

— Ну и пусть все летит к черту, пошли по домам!

Пейнтер посоветовал Пирсу сдерживать свои эмоции, но шум не стихал. Кто-то пригрозил, что, если расследование прекратят, комиссия по внутренним делам должна будет сама подать жалобу на вышестоящее начальство.

Бейкер, Пейнтер и высшее руководство столкнулись с одержимостью камикадзе. Похоже, оставшиеся шестнадцать членов группы впали в кровавое безумие и готовы были брать кровь у каждого млекопитающего в Лестершире!

* * *

Главный суперинтендент Дейвид Бейкер, суперинтендент Тони Пейнтер и инспекторы Дерек Пирс и Мик Томас были сняты телевизионной группой во время сеанса взятия крови. Бейкер выступил с обращением, в котором, в частности, заметил, что пока у полиции нет самого важного элемента, который позволил бы сложить воедино всю картину.

Телекомментатор открыто высказал сомнение в том, что у них имеется хотя бы один элемент этой картины, и назвал признание Бейкера весьма прискорбным. Однако еще более прискорбным для следственной группы стал визит комиссии из офиса главного констебля и главного шерифа Лестера, который, после того как ему доложили о проделанной работе, только и сказал:

— Ценник для гражданских лиц, где указано, что чашка кофе стоит десять пенсов, а чая — пять, выполнен непрофессионально.

Такова уж доля полицейского, как давно заметили Гильберт и Салливан.

Были, впрочем, и оптимистические прогнозы: «Чем больше людей проходят тест, тем туже стягивается сеть вокруг убийцы. Если полицейских не обманывает интуиция и преступник действительно из местных, он не рискнет сдать кровь».

В этот же день Дейвид Бейкер сделал заявление для прессы, в ходе которого произнес одну фразу, оказавшуюся пророческой:

— Кто-то обязательно проговорится, забывшись на минуту. Именно этого мы и ждем!

Словно в ответ на мольбу Бейкера, 1 августа, ровно год спустя после смерти Дон Эшуорт, это случилось в пабе.

Паб «Кларендон» в Лестере любили местные студенты, преподаватели, журналисты. Он был немного богемным, потому что находился в модном районе: рядом с фирменным магазином пекарни «Гемпширс» недалеко от Квинс-роуд. Оранжево-розовые портьеры, подобранные им в тон обои и мягкие кресла делали местечко очень уютным.

В субботу, во время обеденного перерыва, в «Кларендон» зашел Ян Келли. С ним была женщина лет двадцати шести, заведующая одним из магазинов пекарни. Следом появились еще двое — женщина и молодой человек, тоже работники пекарни.

Они зашли в паб перекусить. Самая распространенная еда в Лестере — это рулет с мясом, сыром или другой начинкой, в зависимости от вкуса посетителя. Разговор зашел о сплетнях на работе и, в частности, о Колине Питчфорке. Заведующая магазином и раньше слышала о Колине и знала, как он выглядит. Говорили о булочнице «карие глазки», у которой умерла новорожденная дочь, и о том, что Колин Питчфорк не оставляет женщин в покое.

Ян Келли сидел, потягивая пиво; на его лице блуждала загадочная улыбка, и вдруг он ляпнул:

— Колин уговорил меня пройти тест вместо него.

— Какой тест? — спросила заведующая.

— Тот, что проводит следственная группа? — поинтересовался рабочий пекарни. — Да, Ян?

Ян встал и пошел к стойке взять еще одну кружку пива. Когда он отошел, заведующая повернулась к рабочему и спросила:

— О чем вы все говорите?

— Странно, — сказал тот. — Меня Колин тоже просил. Предложил заплатить двести фунтов, чтобы я прошел тест за него. Говорил, что до ужаса боится полицейских. Чудной какой-то этот Колин.

Заведующая была потрясена. Она еще что-то спросила, но все вдруг почувствовали, что ситуация становится слишком серьезной, и перевели разговор на другую тему.

Но женщина никак не могла забыть то, что услышала в пабе. Через неделю она подошла к тому рабочему, которому Колин предлагал деньги, и спросила:

— Как мы поступим с Колином Питчфорком?

— Забудь, — ответил пекарь, — Он мой друг. А ты даже толком не знаешь его.

Она, конечно, не забыла, но в то же время опасалась навлечь на человека, быть может, совсем невиновного, подозрение в совершении двух убийств.

Через три дня, когда заведующую магазином все еще одолевали сомнения, в Лондоне, в Центральном уголовном суде, произошло историческое событие. Впервые при рассмотрении уголовного дела суд привлек данные генетического анализа в отношении обвиняемого в незаконных половых сношениях с четырнадцатилетней умственно отсталой девочкой, которые закончились рождением ребенка.

Доктор Алек Джефрис подчеркнул в своем выступлении, что использование результатов генетического анализа в суде можно считать историческим событием.

Заведующая магазином знала, что сын владельца паба «Кларендон» служит в полиции. Она навела справки и выяснила, что он находится в отпуске. Только через шесть недель она позвонила ему.

Для Кэрол Питчфорк это лето оказалось очень удачным. С тех пор как она позволила Колину вернуться в семью в марте, он заметно изменился в лучшую сторону. Она чувствовала, что он изо всех сил старается наладить их семейную жизнь. Он, казалось, стал серьезнее и раскаялся в своих прошлых поступках. Ей больше не приходилось ворчать, напоминая ему, что пора сменить одежду. Теперь он одевался лучше, чем подающий надежды предприниматель.

Его идея открыть студию по дизайну кондитерских изделий, похоже, начала воплощаться. Колин ходил в банк обсудить с бухгалтером вопросы, связанные с движением денежных средств. Он также получил заказ на изготовление торта ко дню рождения одного полицейского, которому исполнился двадцать один год. Молодому человеку торт понравился. Колин сделал его в виде полицейского шлема, рядом с которым лежали наручники.

Пятница, 18 сентября, началась для следственной группы как обычно. Дерек Пирс и Гвинн Чемберс отправились в Лондон взять образцы крови у четырех человек и, если получится, уговорить еще одного мужчину. Находясь в дальней поездке, они должны были звонить в оперативный отдел семь раз в день. Однако на обратном пути автотрасса оказалась перегружена, и они долго не могли добраться до телефонной будки, а когда, наконец, подъехали, будка оказалась занята. Какая-то девушка разменяла фунта три и, разложив монеты по десять пенсов перед собой на полке, трещала по телефону.

Она пару раз взглянула на нервничающих полисменов, но покидать будку не собиралась. Тем ничего не оставалось, как сесть в машину и ехать дальше.

Они прибыли в отделение часов в девять вечера. На всех дверях висели записки: «Не уходите домой! Есть работа!»

Подойдя к своему столу, Пирс увидел на нем огромный лист, на котором было написано: «Не уходи домой!»

Дело было вот в чем. Филу Бикену после полудня позвонил полицейский, сын владельца паба на Квинс-роуд, возле фирменного магазина пекарни «Гемпшире». Бикен передал информацию инспектору Мику Томасу. Немедленно были подняты старые адресные списки, уточнявшиеся в ходе расследования убийства Линды Манн. Сравнили подпись лица, проживавшего в полуобособленном доме в Литтлторпе, с подписью на бланке во время сдачи крови в январе. Две подписи Колина Питчфорка не совпадали.

Мик Томас и Фил Бикен убеждали друг друга не волноваться. В конце концов, подпись могла измениться за три года, особенно у юноши. Но Колин Питчфорк не был так уж юн. Они переглянулись и решили: «Будь что будетГ Они чувствовали себя на седьмом небе от счастья!

Мику Мейсону позвонили домой и поручили срочно выяснить, кто из работников пекарни был в пабе в тот момент, когда Ян Келли проговорился. Томас и Бикен съездили к заведующей и взяли у нее письменные показания.

— Может, это простая трата времени, — сказала она, — но совесть заставила меня позвонить в полицию.

Она все извинялась, а полицейские успокаивали ее.

К тому времени Мик Томас и Фил Бикен встретились наконец с Дереком Пирсом и Гвинном Чемберсом. Все были до крайности взволнованы.

Томас сказал Пирсу:

— Роджер и Трейси до сих пор в Йоркшире, пытаются взять кровь у одного парня, вы с Гвинном уехали в Лондон, все остальные разошлись по домам! Я чуть с ума не сошел оттого, что не с кем было поделиться новостью!

Кто-то из сотрудников заметил невероятное совпадение: разговор в пабе «Кларендон», этот долгожданный момент, случился ровно год спустя после того дня, когда тело Дон Эшуорт лежало на Тен-Паунд-лейн и его еще не нашли. Прямо какое-то знамение!

Тут же все решили отправиться в паб. Что и было сделано.

После второй кружки пива Пирс сказал, что идти домой спать в такой день никуда не годится. Он хотел, чтобы быстрее наступило утро. Мик Томас сказал, что им не стоит напиваться, потому что завтра важный день. Но они напрасно тревожились — алкоголь не мог справиться с приливом адреналина.

Каждый из них потом говорил, что почти не спал в эту ночь. Каждый заявил, что этот день был самым знаменательным за все время службы в полиции и самым важным в жизни.

С тех пор как Ян Келли сдал кровь вместо Колина Питчфорка, на работе с ним творилось что-то неладное, и Колин в эти моменты всегда оказывался рядом и предлагал «помощь».

Однажды у Яна сильно подгорели сдобные булочки. Колин это видел и сказал Яну, чтобы тот не беспокоился, мол, он сам все уладит. Колин действительно «все уладил» — он просто сообщил о случившемся начальнику смены.

В другой раз Ян выпекал сдобу с напарником. Огромная стальная крышка формовочной машины стояла прислоненная к стене. Ян должен был подать формовочную тележку и, будучи абсолютно уверенным, что расстояние позволяет, толкнул тележку, но она зацепила прислоненную крышку, и та упала прямо на ногу напарнику.

Парень взвыл от боли и обвинил Яна в том, что он покалечил его. На поднявшийся шум и гам прибежал начальник смены.

— Прекратите вести себя как дети, вы оба! — кричал он.

Пострадавший был вне себя от гнева. Он послал начальника подальше и в тот же день бросил работу, заявив старшему смены, что Яна надо уволить.

Ян продолжил работу и все думал, как могло случиться, что крышка упала. Потом он узнал, что в тот момент, когда все это происходило, поблизости крутился Колин. Создавалось впечатление, что кто-то очень хочет, чтобы Ян уволился из пекарни «Гемпширс».

* * *

Утром в субботу, 19 сентября, решено было, что Пирс и Чемберс арестуют Яна Келли. Не исключалась возможность задержания и молодого пекаря, которому Колин Питчфорк предлагал двести фунтов. Мик Томас и Мик Мейсон получили задание выехать к этому рабочему на дом. Следователи Брайан Фентум и Фил Бикен тоже собрались ехать, несмотря на то что этот день у них был выходной. Они не могли и не хотели оставаться в стороне в такой ответственный момент.

Ян Келли открыл двери и увидел двоих мужчин, сразу поняв, что это не продавцы газет. Дерек Пирс показал свое служебное удостоверение.

— Мы из следственной группы отдела уголовного розыска Нарборо, занимаемся расследованием убийств Линды Манн и Дон Эшуорт. Вы сдавали кровь для следственного анализа?

— Нет, не сдавал, — ответил Ян.

— А вот у меня, — продолжил Пирс, — есть все основания думать, что вы сдавали кровь.

— Нет, я не сдавал, — повторил Ян.

— Мы разговаривали с работниками пекарни, — пояснил Пирс. — И уверены, что вы сдавали.

— Да, вы правы, — согласился Ян. — Я сделал это за другого парня. Мы вместе работаем.

— Кто он? — спросил Гвинн Чемберс.

— Колин Питчфорк, — ответил Ян.

— Я вынужден арестовать вас за умышленное введение следствия в заблуждение и доставить в полицейский участок Вигстона, — заявил Пирс.

— Да, — ответил Ян. — Я только надену туфли.

Они доставили Яна Келли в участок, который уже гудел как улей, и взяли у него показания.

Пирс сделал арестованному обычное предупреждение, что он вправе молчать, но все сказанное им может быть использовано против него.

Потом Ян сказал:

— Значит так. Парень, о котором идет речь, — Колин Питчфорк. Однажды он подошел ко мне и попросил об одной услуге. Я не знал, что это связано с убийствами. И вообще я не знал, зачем все это: он мне ничего не объяснил. Он очень волновался по поводу письма, присланного вами.

Затем Ян передал Пирсу историю о том, что Колин Питчфорк якобы уже сдал кровь за какого-то парня. Ян также рассказал, как они подменили фотографию в паспорте. И в очередной раз повторил, что понятия не имел, будто все это связано с убийствами.

Дерек Пирс с видом не менее грозным, чем у шиита с автоматом Калашникова, сказал:

— Ну да, вы совсем наивный человек. Просто так согласились и сдали кровь. А он добился того, чего хотел, — получил полную гарантию. Вы отняли у следствия восемь месяцев!

Ян, кажется, начал понимать, чем ему все это грозит, и добавил:

— Ну, когда я был у него дома, где-то за день до анализа, он обмолвился, что это связано с расследованием убийства. Но я не знал, о каком убийстве шла речь. То есть я не знал, с убийством кого это было связано. К тому же, в день сдачи крови я сильно простудился. У меня была очень высокая температура. Я чувствовал себя ужасно. Когда я расписывался, то весь дрожал как лист!

Суперинтенденту Тони Пейнтеру после полудня позвонил Пирс, сгоравший от нетерпения.

— Давайте брать его!

— Нет уж, подожди, сначала бумаги, а потом он, — ответил Пейнтер.

— Он нужен нам немедленно! — настаивал Пирс.

— Я начальник и говорю: сначала бумаги, — последовал ответ.

Им пришлось ждать еще пару часов, пока все показания будут должным образом оформлены и приведены в порядок. Когда они наконец подъехали к дому в Сеновальном тупике, голубого «фиата» нигде не было. Дом Питчфорков тоже был пуст. Одного из полицейских оставили возле дома. Остальные, стараясь сохранять спокойствие, вернулись в участок. Ждать теперь осталось совсем немного.

 

26. Смертельный ужас

Слежка за подозреваемым и его арест в Британии и США происходят по-разному. В Британии ему часто позволяется зайти домой, где его и арестовывают. В помешанных на оружии Соединенных Штатах полиция наоборот старается ни в коем случае не отпускать подозреваемого домой, где у него может оказаться достаточно огнестрельного оружия, чтобы захватить весь Персидский залив.

В этот же день, ближе к вечеру, наблюдатели следственной группы пропустили голубой «фиат» и дали ему проехать до конца тупика. Затем они подождали, пока Колин Питчфорк припаркует машину и вся семья войдет в дом.

Дерек Пирс сказал, что возьмет под наблюдение заднюю дверь дома, и вместе с Гвинном Чемберсом побежал за дом. Два Мика, Томас и Мейсон, направились к входной двери. За ними следовали Фил Бикен и Брайан Фетум. В 17.45 Мик Томас постучал в дверь.

Открыла Кэрол.

— Вы, наверное, из страховой компании? По поводу происшествия с машиной на Нарборо-роуд?

Мик ответил, что они полицейские и хотели бы поговорить с Колином Питчфорком наедине.

Томас и Мейсон проводили Колина Питчфорка на кухню, остальные полицейские остались в гостиной. Фил Бикен позднее так описал свое первое впечатление: «Я посмотрел на него и сказал про себя: да, это он! Он выглядел так, как и должен был выглядеть! Это он!»

Мик Томас заявил Питчфорку:

— Согласно проведенному расследованию мы подозреваем вас в совершении убийства Дон Эшуорт 31 июля 1986 года. Нам известно, что за вас сдал кровь другой мужчина. Я должен арестовать вас по подозрению в убийстве. Вы вправе хранить молчание, но все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Понятно?

Колин Питчфорк спокойно ответил:

— Сначала дайте мне несколько минут поговорить с женой.

Мик Томас заметил смирение на лице Колина Питчфорка. То же самое ощущение было у Мика Мейсона, который тут же спросил;

— Почему Дон Эшуорт?

— Представилась возможность, — ответил Колин Питчфорк.

— О чем вы намерены говорить с женой? — спросил Томас.

— Я долго ее не увижу. Поэтому позвольте мне попрощаться с ней.

В этот момент появился четырехлетний сын Колина Питчфорка:

— Папа, телек не работает.

Мик Томас согласно кивнул головой, и Колин Питчфорк пошел в гостиную настроить звук телевизора. Мик Мейсон на всякий случай собрал все ножи с кухонного стола и направился к задней двери. Выйдя во двор, «певец бара» исполнил небольшой «танец с саблями», точнее, с ножами. Дерек Пирс понял, что все кончено.

Спустя несколько минут Пирс и Мик Томас сидели на кухне с Колином Питчфорком. Перепуганной Кэрол велели отвести детей наверх.

Питчфорк спросил:

— Что за нужда оцеплять дом?

— Нам нужно кое-что найти, — пояснил Томас.

— Что именно?

— Ваш паспорт.

— Его здесь нет, — ответил Колин. — Честно. Он на работе. Позвольте мне поговорить с женой.

— Вы можете сделать это, но только в моем присутствии, — ответил Томас. Затем он позвал Кэрол.

Войдя в кухню, она смотрела то на одного, то на другого. Затем, облокотившись на сушильный шкаф, остановила взгляд на Колине.

Он сделал движение обнять ее, но она отшатнулась.

— Они пришли арестовать меня, — сказал он.

— За что?

— За те убийства.

— Но ты же прошел тест! — закричала она. — И у тебя есть ответ, что результат отрицательный.

— Я не ходил, — ответил он. — Ходил Ян.

— Это правда? — спросила Кэрол.

Ответа не последовало.

— Это ты? — спросила она снова.

Он продолжал молчать.

— Это ты? — настаивала она.

— Да, — ответил он.

И тут она набросилась на него. Даже полицейские не ожидали такой стремительной атаки и тут же вмешались. Мик Томас схватил ее и потащил из кухни. Она пыталась ударить Колина, но промахнулась и ударила по лицу Дерека Пирса, а ногой попала ему же в пах.

По пути в полицейский участок, сидя на заднем сиденье, Колин сказал Томасу и Мейсону:

— Я должен сообщить кое-кому о том, что со мной случилось, прежде чем они узнают это из газет. Потом я вам все расскажу. — После небольшой паузы он добавил: — Но я хочу рассказать все с самого начала, потому что это касается всей моей жизни, а не пары месяцев.

Мик Томас поручил одному из сотрудников обзвонить всех членов группы, и звонить до тех пор, пока не найдет каждого. Он не хотел, чтобы они получили информацию из вторых рук, по крайней мере не после четырех долгих лет поисков. Завершить работу придется ему и Мику Мейсону, несмотря на то что прежде допросы такой важности всегда проводил суперинтендент. Но сейчас никого из начальников не было.

Все члены группы были чрезвычайно удивлены тем, что суперинтендент Пейнтер уехал домой до того, как был произведен арест, завершивший самое важное расследование за всю историю существования полиции Лестершира. Но Тони Пейнтер был человеком гордым. Он слишком долго цеплялся за версию о виновности подсобного рабочего, и сейчас ему нужно было как-то свыкнуться с мыслью, что он оказался неправ.

После того как Колин Питчфорк сделал необходимые звонки и выпил чашку чая, Мик Мейсон включил магнитофон. Питчфорк сказал:

— Понимаете, прежде чем мы приступим к существу дела и начнем говорить о деталях, давайте попробуем разобраться кое в чем другом.

Он начал с самых ранних воспоминаний. Рассказал о мальчишке, с которым дружил, когда ему самому было всего одиннадцать лет. Вообще-то ему всегда не хватало друзей. Потом он был скаутом и все его уважали. Когда он закончил рассказ о первых четырнадцати годах своей жизни, его попросили перейти к убийствам. Колин рассердился и заявил, что вообще перестанет говорить, если они не позволят ему рассказать все так, как он хочет, то есть с самых ранних воспоминаний и до сегодняшнего дня. Каждый драгоценный момент его замечательной жизни. В итоге это заняло не один час. Все просто изнывали от скуки. Но парадом командовал он.

После того как Кэрол Питчфорк попыталась ударить мужа, она потеряла нить событий.

— Кажется, я оказалась во дворе вместе с этими полицейскими, — вспоминала она. — Потом он исчез из нашего дома.

Придя в себя, она попросила одного из полицейских позвонить соседям, чтобы те присмотрели за детьми. Когда соседи пришли забрать детей к себе на ночь, старший сынишка заплакал. Он хотел посмотреть сериал «Команда «А» и порисовать новыми красками, которые ему недавно купили.

Кэрол помнила, что кричала на полицейских, когда те обыскивали дом. Но они ответили, что она сама разрешила им это.

— Давайте, ищите! — плача, кричала она. — Давайте, ищите!

Затем подняла с пола игрушечную пожарную машину и швырнула ее.

Когда она нарочно опрокинула книжный шкаф, Пирс попросил ее успокоиться. Они обыскивали дом до часу ночи, но никаких улик не обнаружили.

Пришли соседи, супружеская пара, чтобы поддержать Кэрол. Все вместе они выпили полторы бутылки бренди, пока полиция производила обыск. Потом подъехал брат Колина со своей подружкой и предложил Кэрол побыть с ней всю ночь. Она позвонила своему отцу, который прервал отпуск и срочно поехал к дочери.

Всю ночь у Кэрол сильно болела голова.

Пирс предложил вызвать полицейского врача, но Кэрол отказалась. Тогда он позвонил своему врачу, который быстро приехал, осмотрел ее и сказал:

— У вас мигрень.

— У меня никогда не было ничего подобного, — возразила она.

— Теперь будет, — ответил врач.

Утром явились журналисты. Целой толпой. Она заперлась в доме и задвинула занавески. Репортеры снимали все подряд — дом, машину, улицу, окна, — ожидая, когда колыхнутся или раскроются занавески. Камеры были направлены на каждую щелку.

Одна из самых решительных соседок Кэрол, окончательно потеряв надежду прогнать репортеров, подошла к окну, раздвинула занавески и задрала футболку, оголив груди.

— Печатайте это в ваших ублюдочных газетах! — крикнула она.

Но этот момент никто снимать не стал.

Когда Колин Питчфорк наконец позволил Томасу и Мейсону задавать вопросы относительно убийства Линды Манн, он вновь почувствовал себя королем сцены. Сначала он рассказал, как они с Кэрол собирались переехать в декабре 1983 года в Литтлторп и как он записывал в день убийства музыку для вечеринки. Рассказал, что подвез Кэрол в колледж и поехал искать какую-нибудь девочку, чтобы показать ей свои прелести; потом отправился в Нарборо, свернул на проселочную дорогу, где и увидел молодую девушку.

— Куда она шла? — спросил Мик Томас.

Колин Питчфорк торжествующе улыбнулся и сказал:

— Вас это так интересует? Она шла из Нарборо в Эндерби. В то время там еще не было жилого района, как вы помните.

— И что было дальше?

— Дальше я развернулся на своем «форде» и остановил машину напротив психлечебницы. Потом я вышел, ребенок в кроватке остался на заднем сиденье. Я всегда относился с уважением к мерам безопасности и всегда следовал им.

Дав всем возможность оценить, какой он заботливый родитель, Колин Питчфорк продолжал:

— Я направился с такой скоростью, чтобы пересечь ей дорогу у фонаря. Было темно и холодно. На мне были только джинсы и джемпер. Я подошел к фонарю. Демонстрировать в темноте мало толку, так ведь? Когда она подошла к тому месту, где я стоял, я показал ей член. Она была шокирована, сразу развернулась и бросилась назад, свернула с главной дороги и побежала по проселочной.

— Вас это удивило?

— Видите ли, она побежала к тому месту, где я оставил «форд», я не мог просто показать ей член и вернуться к машине — она бы ее увидела и запомнила. Если бы она прошла мимо меня, как это делали другие, я бы подождал, пока она скроется из виду, и пошел к машине. Но случилось не так.

— И что было после того, как она в шоке побежала по проселочной дороге? — спросил Мик Томас.

— Тут меня охватил азарт. Я был весь возбужден… именно в тот момент. Она вдруг неожиданно свернула на темную проселочную дорогу, Сама. Рядом с дорогой было открытое поле. Но она побежала в темноту.

— Худший для нее вариант, — заметил Томас.

— Да. Она сама побежала по темной проселочной дороге. Потом замерла.

7 И что сделали вы?

— Я подошел к ней и схватил. Она даже не сопротивлялась, когда я обхватил ее. Затем я стащил ее с дороги и заговорил с ней.

— Что сказала Линда? — спросил Мик Мейсон.

— Она сказала: «Зачем вы это делаете? Что я вам сделала? А как же ваша жена? Откуда вы?»

Тут Колин Питчфорк пояснил следователям:

— Именно эта реакция мне непонятна. Только один человек из ста начинает кричать, и тогда приходится быстро убираться. А все остальные спокойно идут своей дорогой. Проходят мимо, не обращая никакого внимания. А она побежала, причем в темноту. Сама загнала себя в тупик.

— Да, это была ее ошибка.

— Конечно! Если бы она просто прошла, то ситуация разрешилась бы сама собой. Но она бросилась бежать, а потом остановилась. Она сделала две большие ошибки — побежала на проселочную дорогу и спросила: «А как же ваша жена?» Она увидела у меня обручальное кольцо.

— Что было дальше?

— Желание не исчезло, а наоборот, усилилось. И не только потому, что она сама поставила себя в такое положение, но и потому, что она не кричала и не сопротивлялась. Если бы она закричала, это могло бы испугать меня. Вы скажете, что я изнасиловал ее?! Вы наверняка так скажете.

— Рассказывайте нам, как все было, — попросил Мик Томас.

— Я ее вроде как изнасиловал там, — продолжал Колин Питчфорк. — Но я не брал ее силой, то есть не срывал с нее одежду, не набрасывался на нее и не избивал. Я просто сказал, что хочу сделать с ней это.

— Но хоть что-то вы с нее сняли?

— Нет, она все сделала сама. Вы, наверное, думаете, что я чокнутый, если рассказываю вам все это. Но я помню каждую деталь, потому что это преследует меня. На ней был темный жакет. Джинсы на молнии. Она не могла снять джинсы, потому что заело молнию, и начала нервничать. Я сказал: давай я. «Нет, я сама, — ответила она. — Ты порвешь мои новые брюки». Я спросил, где она живет. «Там», — показала она. «А где ты была?» — «Заходила к друзьям взять музыку». Она пыталась заговорить меня, успокоить.

— Она была в ужасе? — спросил Мейсон.

Колин Питчфорк пожал плечами:

— Да. Но она не кричала, не сопротивлялась, не боролась. Она просто решила позволить мне сделать это. Именно в тот момент я почувствовал удовлетворение. Но тут же неожиданно понял, что могу так влипнуть, как никогда раньше. До сих пор я числился в полиции как эксгибиционист. Это, конечно, было неприятно, но никаких особых последствий не влекло. Но теперь…

— Это было совсем другое?

— Меня терзала одна мысль — ее вопрос о жене. Она знала, что я женат. Может, я что сказал? Нет! Она заметила кольцо.

— Ваше обручальное кольцо, — уточнил Мик Томас.

— Да. Я сразу вспомнил, что у меня была еще серьга и я начинал лысеть. Она могла запомнить меня и описать. К тому времени она совсем размякла. Она думала, что все уже позади.

— И что дальше?

— Я почувствовал, что кончаю. И тут я понял, что через месяц буду жить в той же деревне, где и она. Наверняка она увидит меня там. Серьга, залысины, обручальное кольцо. У меня не было никакого выхода. Я оказался в ловушке.

После того как они заменили ленту на магнитофоне, Мик Томас попытался точно установить место, где была убита Линда Манн. Сначала Колин Питчфорк сказал, что на дороге, потом вспомнил, что там были какие-то кусты, значит, все произошло рядом с дорогой. Он чувствовал себя как-то неспокойно, соглашаясь с тем, что утащил Линду от дороги, через ворота к кустам. Это, очевидно, свидетельствовало о применении силы, борьбе или сильном ударе, от которого мог остаться след на ее подбородке. Колин Питчфорк сказал, что ворота были раскрыты, когда она бросилась бежать в сторону леса, недалеко от Блэк-Пэд.

Когда его спросили о семени, обнаруженном на лобке, он сразу же отбросил какие-либо предположения о преждевременном семяизвержении.

Мик Томас спросил:

— У вас была эрекция?

— Да, — последовал ответ.

— Вы целиком ввели пенис ей во влагалище?

— Да.

— Вы кончили в нее?

— Да.

— Полностью?

— Я не знаю, — ответил он с раздражением. — Я спросил ее: «Тебе больно?» — «Немножко», — ответила она. — «Попробуй расслабиться, я постараюсь не делать тебе больно».

— Что же произошло вслед за семяизвержением?

— Я подумал: ты не должен оставлять ее. Потому что если ты ее оставишь, тебя будут судить. И я задушил ее.

— Как вы это сделали?

— Руками. Я был еще в ней, когда подумал: черт! Придется довести дело до конца. И обхватил кистями ее шею. Она начала бороться, поэтому я выскочил из нее и встал на колени. Она вся извивалась и даже почти села. Она боролась из последних сил.

— Вы думаете, она поняла, что вы ее задушите, когда почувствовала ваши руки у себя на шее? — спросил Мейсон.

Возможно, взгляд следователя, а может, тон его голоса, во всяком случае, что-то выбило Колина Питчфорка из колеи, и он ответил:

— Я не знаю. Мне трудно сказать, что чувствует человек в состоянии смертельного ужаса.

Мик Томас попытался снять напряжение:

— Так. А что она делала?

— Она извивалась во все стороны, — ответил Питчфорк. — Она била о землю ногами и руками, пыталась подняться, казалось, она сошла с ума. Затем она села, я всем весом навалился на нее и повалил на спину, чтобы не дать ей возможности бороться.

— Когда она приподнялась и начала паниковать, это как-то повлияло на ваше отношение к ней? — спросил Томас.

— Повлияло. Потому что это стало для меня опасно. Когда она была спокойна, я контролировал ситуацию.

— А когда вы перестали контролировать, то ударили ее?

— Ударил ли я ее? Не думаю. Возможно, я ее толкнул, чтобы повалить и затем задушить. Но я не бил ее. Силы не применял.

Колин Питчфорк не только говорил о контроле. Он пытался контролировать ход допроса, из-за чего даже Мик Томас временами терял контроль, и в эти моменты Питчфорк чувствовал себя неловко. Не в пример другим умным социопатам, он не старался изображать адекватную реакцию на эмоции, которых не испытывал, и поэтому хмурил брови и улыбался совершенно не к месту.

Указывая на мощный торс Питчфорка, Мик Мейсон сказал:

— Вы своим видом способны напугать даже крупного мужчину, скажу вам откровенно. Я просто не могу представить, какой ужас испытывала девушка!

Колин посмотрел в голубые, как глициния, глаза следователя и заметил не без опаски:

— Похоже, вы поражены.

Затем он повернулся к Мику Томасу и сказал:

— Я не испытываю чувства гордости по этому поводу. Я только хочу не волноваться, потому что вам нужен мой рассказ. И если мы все вместе постараемся, то так будет лучше, о’кей?

При всем желании следователям не удалось бы увидеть в нем безумца. В документах будет отмечено, что Колин Питчфорк делал свои признания так же хладнокровно, как хладнокровно должно быть само зло. Любой сторонний наблюдатель, прослушав записанные на магнитофон признания Колина Питчфорка, назвал бы их беспристрастным повествованием эгоцентричного, беспощадного социопата. Того, кто, по определению специалистов, не в состоянии внести в признания эмоции, которых он никогда не испытывал. Колин Питчфорк и Мик Мейсон говорили друг с другом на разных языках.

— Ладно, она начала сопротивляться, и что было дальше? — спросил Мик.

— Я надавил на сонную артерию, и в считанные секунды она потеряла сознание. Наверное, это произошло в течение двадцати или тридцати секунд, потому что я давил на артерию изо всех сил. Кислород практически сразу перестал поступать в ее мозг. У нее оставалось несколько секунд, и она еще немного боролась. Я подержал ее с минуту, а потом с телом произошла естественная реакция, выдох; я полагаю, вам не приходилось видеть, как умирает тело в таких случаях.

— Что дальше?

— Я ухватился за ее пальто и оттащил тело футов на восемь к кустам. Затем за лацканы поддернул его. Там не было подходящего места, чтобы спрятать труп. Тут я обратил внимание на ее шарф. И затянул его.

— Чтобы быть уверенным?

— Да. Я увидел шарф, обмотал вокруг ее шеи и затянул. Для страховки.

— А затем?

— Вернулся к машине. Ребенок спал. Мне нужно было спешить домой и закончить запись музыки. Я знал, что Кэрол спросит: «Чем ты был занят?» И я работал быстро и четко: искал нужные мелодии и переписывал их на кассеты. Прежде чем поехать за Кэрол, я принял душ и побрился.

— После Линды Манн у вас были случаи эксгибиционизма?

— После нее я не делал этого месяцев шесть или восемь.

Кто-то из полицейских зашел в комнату, где проводился допрос, принес чай и передал сообщение для Мика Томаса. Колин Питчфорк повернулся к вошедшему и стал рассказывать ему о своей жизни. А когда этот полицейский вышел, Колин очень расстроился. Ему требовалось внимание всех.

 

27. Торт

Следующий допрос Колина Питчфорка был посвящен Дон Эшуорт. Свой рассказ он начал так:

— Я ехал на мотоцикле «Хонда-70» за пищевыми красителями для тортов и увидел, как девушка свернула на тропинку. Я остановился, снял шлем, повесил его на руль и пошел по Тен-Паунд-лейн.

— Был ли кто поблизости?

— Никого. Меня никто не видел, хотя дело было днем. На мне были джинсы, джемпер и нейлоновая куртка темно-зеленого цвета.

— Продолжайте.

— Когда я шел за ней, что-то во мне говорило: нет, нет, нет! Но другой внутренний голос советовал: ты только покажи ей. Смотри, безлюдная тропа. Времени полно, торопиться некуда. Даже если она закричит и бросится бежать, никто тебя не увидит. Никто не узнает, да и кто может узнать?

— Вы шли за ней?

— Да. Но догнать ее было трудно. Она шла быстро. Я побежал вперед, обогнал ее, повернулся к ней и улыбнулся, как бы говоря «привет!» Я стал готовиться, но она снова прошла мимо. Я даже не успел расстегнуть джинсы. В таких случаях я придерживаюсь своих правил игры. Я предпочитаю делать так, чтобы все меня устраивало. Затем я все же обогнал ее. В мотоциклетной куртке я здорово запыхался. У нее было достаточно места пройти мимо. Я остановился на дороге около ворот. Надо решить для себя, собираешься ты сделать это или нет. Я повернулся, шагнул ей навстречу и показал член. Она ничего не сказала.

— У вас была эрекция? — спросил Мик Мейсон.

— Я не помню, — ответил Питчфорк. — Не могу вспомнить.

— А насколько отчетливо вы вообще все помните? Все, что связано с этим убийством? — поинтересовался Мейсон.

— Кристально четко, — ответил Колин Питчфорк.

— Что же было дальше?

— У них всегда было достаточно места, — объяснил Колин Питчфорк. — Не важно, где я им показывал. У них всегда было достаточно места пройти мимо. Это самый лучший вариант. Они в шоке. И просто проходят мимо. Тогда мой путь к отступлению свободен, а они уходят туда, откуда пришли. Если бы она бросилась назад по тропе, то перекрыла бы мне путь к отступлению. Если бы она побежала по Нарборо-роуд, мне было бы трудно вернуться к мотоциклу. Ничего не оставалось, как встать на одной стороне дороги, чтобы дать ей пройти, и таким образом освободить себе путь к отступлению.

— И что вы сделали дальше?

— Это прозвучит уже знакомо, — сказал он. — Но она бросилась к воротам.

— Как Линда?

— Да! Мне осталось только пройти вперед и подтолкнуть ее к воротам. Получилось точно так же, как с Линдой, даже хуже. Но про себя я подумал: нет, нет, не трогай eel Оставь! Но если я уже сгреб ее в охапку, она ведь сразу же заявила бы в полицию, как любая девушка.

— Продолжайте.

— Так вот, на мне опять было обручальное кольцо. Вот черт, подумал я. Та же ситуация, как и в прошлый раз. Все повторилось. Я обхватил ей плечи и зажал рот, чтобы она не кричала. Я держал ее сзади, потому что она так развернулась, когда бросилась в сторону ворот. И я чуть было не выпустил ее, но успел обхватить другой рукой. Понимаете, я был в мотоциклетной куртке и уже не мог ее снять. Она бы обязательно запомнила ее и рассказала об этом. Не мог же я ездить потом без этой куртки.

— Что вы сделали с девушкой?

— Я слегка навалился на нее, и она закричала. Громко. Я зажал ей рот ладонью, снова навалился, и в этот момент ворота распахнулись сами собой. Я втолкнул ее в ворота, и мы очутились в открытом поле. Она не произнесла ни слова. Покорилась, как и Линда, даже больше.

— Значит, ворота раскрылись сами?

— Да. Они не были закрыты. Мы прошли через них и оказались в поле.

— В этот момент она говорила что-нибудь?

— Да, она просила не трогать ее, но не сопротивлялась. Прежде чем повалить и изнасиловать ее, я уже знал, что у меня нет пути назад. Только вперед. Мной овладели те же чувства, что и в прошлый раз. Я опять оказался в безвыходном положении.

— Что вы говорили ей?

— «Заткнись и не визжи!» — сказал я. — Оттолкнул ее от ворот, и она упала. Тут я впервые подумал о том, что именно собираюсь сделать с ней.

— Как, только в этот момент, не раньше?

— Ты в открытом поле. Никто не может прийти ей на помощь, или что-то в этом роде. Там даже не было того типа, который прогуливался с собакой. Когда она упала, то сразу затихла и смотрела на меня. Я взглянул на ворота, чтобы убедиться, не идет ли кто. И тогда со мной началось… Как будто пронзительные голоса звучали у меня в голове. Такое ощущение, что это длилось бесконечно, но на самом деле, наверное, несколько секунд. Один голос говорил: «Ты не должен дать ей уйти. Сделай, как в прошлый раз. Она здесь, рядом, совсем молодая». Другой голос возражал: «Нет, нет, нет!» Но первый голос настаивал: «Она здесь, в открытом поле. Нет ничего проще!»

— Что было дальше?

— Она спросила: «Ты не сделаешь мне больно, да?», затем что-то пробормотала про себя и снова спросила: «Ты ведь не станешь насиловать меня? Я хорошая! Я хожу в церковь!»

— Как вы отреагировали на это? — спросил Мейсон.

— «Заткнись!» — сказал я. Потом просунул руку ей за спину и стащил с нее трусы. Она потянула их назад. И я завалился на нее.

— Вы изнасиловали ее?

— Да, я сделал это и встал. Она была очень тихой. Села и спросила: «У тебя все? Можно, я пойду? Я никому не скажу! Пожалуйста, я никому не скажу! Честно! Уходи и оставь меня в покое!»

— Она была в ужасе? — снова спросил Мейсон.

— Да, — ответил Колин Питчфорк. — Но в состоянии спокойного ужаса, и все повторяла: «Я никому не скажу! Оставь меня в покое! Уходи и оставь меня!»

— О чем же вы думали?

— Черт! — мелькнуло у меня в голове. — Ты опять влип! Проблема не только в том, что ты ее изнасиловал. На тебе уже есть одно убийство. Если ты убьешь ее, то будет уже два убийства и поймать тебя будет легче, однако…

Здесь Колин Питчфорк ухмыльнулся Мику Мейсону и уже как бы по-приятельски сказал:

— Вы же знаете, Мик, у нас не как в Америке. Два убийства, ну и что? За два убийства — один срок.

Мейсон, едва сдерживая себя, спросил:

— А голоса в вашей голове не вопили о тюремном заключении? Ваши мысли откуда-то из глубины не говорили вам, что можно делать, а что нельзя? Совесть ничего не подсказывала?

Колин Питчфорк, который годами говорил инспекторам по надзору и психиатрам то, что они хотели слышать, ответил:

— Да, совесть говорила мне это. Но в то же время я понимал, что жертва может опознать меня!

— Что же вы стали делать, после того как услышали голос совести?

В действительности Колин Питчфорк никогда не употреблял слово «совесть» и сейчас вспомнил о нем исключительно под влиянием Мика Мейсона.

— Я отпустил ее на секунду, — продолжил Питчфорк. — Она приподнялась и села.

— Что дальше делала она и вы?

— Она села, и я решил действовать. Ты можешь замести следы, тебе все сойдет с рук, если ты убьешь ее, — во время допроса Колин Питчфорк то и дело сбивался с первого лица на второе. — Она оказалась ко мне спиной, когда села. Это давало идеальную возможность задушить ее, подойдя сзади.

— Руками?

— Нет, приемом дзюдо, а не просто нажатием большого пальца на сонную артерию.

Колин Питчфорк использовал любую возможность, чтобы показать следователям свою власть, и всячески подчеркивал, что допрос в его руках. Еще бы, ведь он рассказывал о своей жизни! Для демонстрации приема дзюдо он выбрал не «хорошего» следователя, а «плохого», того, который относился к нему, Колину Питчфорку, недоброжелательно. Подойдя к Мику Мейсону сзади, Колин обхватил рукой плечи следователя так, что его предплечье оказалось напротив горла Мика. Затем захватил правой кистью локоть левой руки и согнул ее.

Теперь он мог сдавить горло Мейсона с двух сторон — бицепсами и предплечьем.

— Вам ясно? — спросил Колин Питчфорк. — Одно мгновение, и все!

Он сел на свое место, с трудом скрывая переполнявшее его чувство гордости, и пояснил:

— Я занимался дзюдо в Картерпиллар-Клаб, в Десфорде.

Мик Томас спросил:

— После изнасилования вы совершали еще какие-нибудь сексуальные действия по отношению к ней?

— Нет.

— Вы не прибегали к анальному сексу?

— Нет.

— Вы говорите правду? — спросил Мик Мейсон.

— Да!

— Продолжайте.

— Когда я применил удушающий захват, с нее упал жакет. Я заметил сумочку и вынул из нее купюру в десять фунтов, чтобы имитировать ограбление. Но тут же передумал. Мне нельзя было этого делать. С деньгами возникли бы проблемы дома. Кэрол могла обнаружить их и спросить, откуда они у меня. Наличные у нас были только на хлеб и бензин.

— Значит, вы деньги не взяли?

— Нет. Затем я подумал, что многие выгуливают собак на этой дороге, и решил спрятать тело. Я наполовину затащил его в крапиву и забросал ветками и травой. Куртку швырнул в заросли крапивы. Но тут я запаниковал.

— Почему?

— Я потерял часы. Вы, наверное, нашли их.

Часов они не находили, но Мик Мейсон поспешил вернуться к теме допроса и спросил:

— Опишите, что было после того, как вы применили удушающий захват? В деталях.

Колин Питчфорк взглянул на пожилого следователя и сказал:

— Все произошло очень быстро, вы же видели, насколько эффективен прием. Я могу показать еще раз на вас.

— Нет, не надо! Какие были последствия, то есть я хочу спросить: это длилось недолго?

— Секунды, — ответил Колин Питчфорк. Мейсон начинал раздражать его.

— Она сказала что-либо? — спросил Мик Томас.

— Нет, она просто умерла.

Вслед за этим Колин Питчфорк, считавший, как и любой другой способный социопат, чувственные восприятия других проявлением слабости, счел нужным пояснить:

— Вас удивляет, что я говорю об этом без эмоций. Но я не чувствую их. Она умерла быстрее, чем Линда Манн. Потому что Линде я не сразу надавил на сонную артерию, чтобы перекрыть доступ крови в мозг. Кстати, это известный японский прием убить человека. Меня этому научили в школе дзюдо.

Разумеется, сержанта Мика Мейсона вовсе не интересовало мастерство Колина Питчфорка как дзюдоиста, скаута или булочника. Поэтому он поспешил задать следующий вопрос:

— Изнасилование было очень болезненным. Влагалище и анус девочки оказались разодраны в клочья. Как вы можете объяснить то, что она вся была истерзана?

— Никак не могу, — ответил Колин Питчфорк.

— Вы почувствовали, что девочка была невинной? — спросил Мик Томас.

— Она говорила что-то такое в середине акта, — последовал ответ.

— На вас осталась кровь?

— Нет.

— Вы контролировали свои действия в момент изнасилования или были в состоянии невменяемости? Что вы сделали с девочкой на самом деле? — спросил Мейсон.

— Я не могу сказать, что контролировал все свои действия, — ответил Питчфорк. — Но могу все воспроизвести секунда за секундой.

— Заключение медэкспертизы свидетельствует о вторжении в область ануса девушки, — сказал Томас.

— Вы понимаете, что это значит? — добавил Мейсон.

— Да. Я понимаю, что это значит, — с явным раздражением ответил Питчфорк.

— Вы изнасиловали ее в анус, — сказал Мейсон. — Это подтверждается повреждением внутренних тканей. Мы до сих пор подробно не говорили об этом. Возможно, вы знаете, что случилось, просто не хотите обсуждать этот неприятный факт. Тем не менее именно это нам придется прояснить вместе с вами. И прежде всего нас интересует состояние вашего ума в тот момент. Действительно ли вы контролировали свои действия, то есть понимали, что вы делаете?

— Я бы не сказал, что понимал. Я контролировал себя, но не настолько, чтобы мог остановиться.

— Итак, вы знали, что делали, но не могли остановиться, — повторил Томас. — Теперь, если я вас правильно понял, вы должны помнить, насиловали вы девушку в анус или нет. Как это получилось: она сопротивлялась, повернулась к вам спиной, или вы просто были возбуждены, или что-то в этом роде?

И чтобы слегка разрядить обстановку, Мик Томас добавил:

— В наше время анальный секс не редкость, не то что двадцать лет назад. Иногда по взаимному согласию партнеры занимаются этим.

Колин Питчфорк не купился на фразу «по взаимному согласию» и ответил:

— Что касается меня, я лег на нее и изнасиловал именно так, как я сказал!

Мик Мейсон не мог уловить в нем ни малейшего намека на раскаяние. Более жестокого и бесчувственного человека он не встречал в жизни. Пытаясь сделать невозможное — обнаружить хотя бы крупицу искреннего сочувствия, Мейсов спросил:

— Ей, наверное, было очень больно, когда вы делали с ней это?

Но ничего, кроме раздражения, вопрос у Колина Питчфорка не вызвал.

— О чем это вы? — спросил он.

— О том, — пояснил Мейсон, — что девушка, как вы могли заметить, была невинной. И вы могли бы сдерживать себя, чтобы не причинить ей чрезмерной боли.

— Каким образом, к примеру?

— Ну, с какой силой вы входили в нее и как крепко прижимали к земле?

— Я вообще не держал ее! Она уже лежала. И не делала никаких попыток встать!

Опасаясь, что арестованный откажется отвечать на вопросы, Томас вынужден был вмешаться и в очередной раз сбить напряжение. Он сказал:

— Мик задал этот вопрос лишь потому, что ваши действия причиняли девушке сильную боль. Но мы вовсе не хотим заострять на этом внимание; мы понимаем, что когда человек причиняет кому-то боль и осознает это, он чувствует себя дискомфортно и пытается уйти от расспросов. Вы же понимаете, первый половой контакт — не самый приятный момент в жизни женщины.

Кажется, Колин Питчфорк понял, чего от него хотят, и добавил неохотно:

— Я спросил ее: тебе больно? «Да, больно!» — ответила она. Тогда я сказал: ты лежи смирно, я быстро.

Следователи еще раз попытались вернуться к разговору о вторжении в анус, что подтвердилось после вскрытия трупа и было описано в судебном заключении как ужасное надругательство.

Мик Томас сказал:

— После того как было обнаружено тело, его осмотрел патологоанатом. Он подтвердил, что девушке были причинены телесные повреждения, не характерные для обычного изнасилования. Иначе говоря, она подверглась еще и другим издевательствам. Вы можете это объяснить?

— Нет. А что именно сказал патологоанатом?

— Сейчас у меня нет при себе медицинского заключения, но я могу сказать вам, что на теле были обнаружены следы побоев, нанесенные до наступления смерти. Таким образом, помимо изнасилования девушка подверглась избиению.

— Я не избивал ее. Правда, когда я обхватил ее шею, она пыталась освободиться от моей руки, и какой-то синяк или царапина могли остаться у нее на лице. Но это единственное. Я не помню, чтобы я наносил ей несколько ударов или что-то в этом роде.

Колин Питчфорк отрицал, что тщательно спрятал тело. Сказал, что бросил на него охапку крапивы и еще какой-то травы, а сверху положил бревно. Так как на фотографии, снятой с расстояния всего около метра, тело не просматривалось, некоторые следователи придерживались невероятной теории, согласно которой тело мог обнаружить подсобный рабочий, надругаться над ним, а потом тщательно замаскировать. В отличие от книг детективного жанра, в реальной жизни преступники редко сознаются во всем.

Колин Питчфорк заявил, что, спрятав тело Дон Эшуорт, он не решился возвращаться по Тен-Паунд-лейн, а перешел по пешеходному мосту через автостраду. Он отправился по той дороге, по которой Робин Эшуорт всегда просил ходить свою дочь. Прежде чем перейти на другую сторону автострады, Питчфорк снял мотоциклетную куртку: прогуливающегося мотоциклиста легко могли запомнить случайные свидетели.

Допросы очень занимали Колина Питчфорка. Особенно позабавил его рассказ о мотоцикле подсобного рабочего. Колин Питчфорк тоже ездил на мотоцикле в тот день, когда убил Дон Эшуорт. Произошло забавное совпадение. Все газеты писали совсем не о том мотоцикле. Мотоцикл преступника никто не видел. Разумеется, Колин Питчфорк не карабкался по крутому склону дорожной насыпи и не перебегал автостраду где попало. Факт есть факт: за четыре года не было опубликовано или сказано ничего, что указывало бы на него.

Никто не видел его. Вот как просто было изнасиловать, убить и уйти. Невероятно просто.

Возвратившись домой после убийства Дон Эшуорт, Колин Питчфорк заметил на левом плече своего нейлонового жакета маленькое пятно крови. Он подробно рассказал следователям, как вырезал его. Пятно было размером со спичечную головку. Потом он вдруг обнаружил, что потерял часы. Сначала он сказал Кэрол, что забыл их на работе в шкафу. Но на следующий день вынужден был признаться, что часов нет на работе, видимо, он потерял их, когда ездил на мотоцикле. Он боялся, что полиция найдет их и поместит фотографию в газетах, но этого не случилось.

А пищевые красители в тот день он все-таки привез. После того как он задушил Дон Эшуорт, он сделал торт.

 

28. Апофеоз

У Колина Питчфорка поднималось настроение, когда его допрашивали Дерек Пирс и Гвинн Чемберс. От Пирса, даже когда он молчал, исходила какая-то энергия, располагавшая к разговору. А Чемберс вселял спокойствие. С этими следователями Колин Питчфорк чувствовал себя так легко и уверенно, что без труда входил в образ супермена и не считал нужным избегать нецензурных выражений.

Прежде всего, он заявил, что за свою жизнь тысячу раз показывал себя девушкам. Как только он касался этой темы, его обычно монотонная речь сразу оживлялась. Пирс сперва даже не поверил ему и попросил рассказать несколько случаев, которые можно было бы проверить. Колин Питчфорк тут же привел три случая: все были проверены и оказались чистой правдой. Он похвастался, что может заметить девицу за три квартала и с первого взгляда определить ее возможную реакцию.

Ему нравилось показывать член одной парикмахерше в Госби. Он незаметно проследил за ней и узнал, в каком салоне красоты она работала. Но удачнее всего это выходило у него с девушками — продавцами газет, О таких победах он рассказывал с удовольствием.

Уже в первые дни заключения Колин Питчфорк сумел утаить шнурок от ботинка и вывернуть болт из медной таблички в своей камере. Может, он готовился к побегу? Но какую пользу могли принести при этом шнурок и болт? На очередном допросе он вынул эти вещи из своего носка и положил на стол перед следователями, явно намереваясь произвести фурор.

— Должно быть, наша тюрьма мало приспособлена для столь великой личности, — язвили следователи.

Колин Питчфорк рассказал и о других своих подвигах, в частности о девочке, которую он встретил на деревенской дороге, о другой девочке — той, что он затащил в гараж, и еще об одной: он подвозил ее на машине, а она схватилась за руль.

Он подробно описал множество случаев, но всегда скрывал какие-то детали. Например, он утаил, что угрожал парикмахерше, приставив ей к горлу отвертку. Она сама рассказала об этом полиции. Он не признался, что когда-либо мастурбировал перед девушками, которым демонстрировал себя. Все случаи преждевременного семяизвержения он отрицал.

Он никогда не менял своих показаний относительно Линды Манн и Дон Эшуорт: обе, по его мнению, сами подвергли себя опасности, бросившись искать спасение за воротами. Не случись этого, он бы дал девушкам возможность пройти мимо. Он отрицал свою причастность к изнасилованию Дон в извращенной форме, хотя вполне мог это сделать уже после того, как убил ее. Он никогда не признавался в том, что считал недостойным супермена.

Пирс все время подозревал, что при нападении на Линду Манн и Дон Эшуорт Питчфорк был вооружен. Инспектор не верил, что девушки спокойно говорили с преступником во время изнасилования и после него. Заверения Питчфорка в том, что Дон Эшуорт даже шутила после всего, что он с ней сделал, звучали просто кощунственно.

Насильники, как правило, утверждают, что жертва не оказывала сопротивления, даже вопреки уликам. Но Кэрол Питчфорк тоже усомнилась в сильном сопротивлении каждой из девушек.

— Вы всегда говорили, что ищете мужчину, у которого на теле могли быть раны. Но у него ничего такого не было. Ни единой царапины! — заявила она Пирсу.

В своих показаниях Колин Питчфорк объяснил, почему он не пытался изнасиловать и убить Лиз, блондинку, которую он подвозил.

— Я даже не притронулся к ней, — сказал он.

— Почему, вы думаете? В тот день я оставался один: Кэрол уехала с детьми отдыхать на выходные. В таких случаях она всегда проверяла, где я был, и, случись еще одно убийство, могла бы догадаться. К тому же я чувствовал себя в безопасности, когда позволил этой блондинке выпрыгнуть из машины, потому что голубой «фиат» при уличном освещении казался ей другого цвета.

Однако такое объяснение абсолютно противоречило тому, что он говорил раньше: «Колин, твою мать! — мелькнуло у меня в голове. — У тебя, похоже, будет удачная ночь!»

Видимо, Колин Питчфорк не тронул Лиз лишь потому, что никогда не убивал тех людей, от которых зависел. Яна Келли, к примеру. Как это должно быть невыносимо для социопата — зависеть от кого-то.

Линда Манн и Дон Эшуорт, столкнувшись с насильником, повели себя умно и даже храбрю. Они пытались уговорить его в надежде, что их пощадят. А девушка, которую он посадил в машину, даже не пыталась. Когда она схватилась за руль, Колину Питчфорку стало ясно, что без смертельной схватки не обойтись. В этом случае следы остались бы и он потерял бы контроль над ситуацией. И это после двух убийств, когда над ним и так нависла угроза разоблачения.

Колин Питчфорк признался, что много раз думал убить Яна Келли, но если бы тело Яна нашли в канале возле пекарни, то неизбежно вышли бы на самого Колина. Конечно, есть много других способов и других мест, где можно было убить Яна Келли. Но чтобы противостоять взрослому мужчине, требуется достаточно смелости и решительности. А сексуальные извращенцы и эксгибиционисты страшно боятся боли и насилия, если таковые угрожают им самим.

На вечерних допросах он с удовольствием рассказывал Пирсу и Чемберсу разные случаи из своей богатой практики. С каждым разом он вел себя все развязнее. Как-то в середине допроса ему вдруг захотелось чего-нибудь из китайской кухни. Пирс и Чемберс заказали ужин и заплатили двадцать пять фунтов. Питчфорк не скрывал своего удовлетворения — как же, полицейские исполняют его желания!

Он рассказал о движении скаутов и о том, что был в одном отряде с парнем, который теперь стал полицейским в Коалвилле. Именно поэтому Колин Питчфорк никогда не демонстрировал себя в Коалвилле, боясь встретиться с этим полицейским.

Его спросили о друзьях, и он тепло отозвался о своем старом приятеле из Борнемауса, как будто они дружны до сих пор. Но когда Мик Мейсон разыскал этого человека и позвонил ему, то услышал в ответ:

— Колин Питчфорк? Да, имя знакомое, но я не видел его с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать.

Неудивительно, что Питчфорка не привлекали мужские компании. У эксгибициониста нет с ними ничего общего.

Колин признался, что во время допросов он волновался значительно меньше, чем в тот январский вечер, когда Ян Келли сдавал за него кровь. Что касается тюрьмы, то это, в конце концов, не так уж плохо! Однажды, когда Колина Питчфорка привели в кабинет к Пирсу и Чемберсу на очередной допрос, он столкнулся в дверях с одним совсем молодым полицейским. Тот отошел в сторону, чтобы пропустить арестованного. Уже в кабинете Колин гордо сказал:

— Вы это видели? Он знает, кто я! Теперь вы понимаете, какое впечатление я произвожу на людей?

В понедельник Колина Питчфорка доставили на первое слушание в Кастл-Корт, в Лестере. Это было типичное старое здание с каменными стенами, отделанными дубом опорами и арочными высокими окнами, разделенными потемневшими потолочными балками. Некоторые балки считались оригинальными и старейшими в Европе и датировались 1105 годом, когда здание служило арсеналом. На стенах висели потрескавшиеся и местами покоробившиеся полотна, написанные маслом. Судьи восседали на своих командных высотах под резным навесом. Кастл-Корт казался весьма подходящим местом для слушания самого громкого дела в истории графства.

Каменный вход во двор был частью укрепленных ворот, которые в свое время преграждали доступ в арсенал. Защитные сооружения относились к XIV веку. Дорога к воротам была вымощена булыжником и освещалась уличными фонарями. Там находились репортеры, телеоператоры, а также небольшая группа людей, преимущественно женщин. Когда показался полицейский эскорт, в толпе зашумели, раздался свист, угрозы. Нечесаного и небритого Колина Питчфорка вывели, набросив ему на голову одеяло. Толпа неистовствовала: «Трусливый ублюдок!», «Верните казнь через повешение!»

Двадцатисемилетний преступник, одетый в джинсы и рубашку, реагировал на происходящее надменно и пренебрежительно. В суде его представлял Вальтер Берри, знакомый Тони Пейнтера, тот самый, который «защищал» подсобного рабочего. Питчфорка обвиняли в двух убийствах и двух нападениях: на девушку, которую он встретил на сельской дороге в 1979 году, и на ту парикмахершу, что он затащил в гараж в 1985 году. Его также обвиняли в попытке похищения Лиз.

В суде он пробыл всего несколько минут. Как только он подтвердил, что понимает суть предъявленных обвинений, его тут же увезли обратно в тюрьму. Когда его вывозили через двор, люди кричали: «Проклятый убийца!» Накрытый одеялом и прикованный наручниками к руке Мика Мейсона, арестованный сказал: «Это уж точно!»

* * *

23 октября Дерека Пирса поджидала неприятность. Он собрал и подшил в досье все показания Колина Питчфорка и в 12.10 сдал дело на окончательную проверку, официально завершив таким образом дело об убийствах школьниц. А в 14.10 его отстранили от служебных обязанностей в органах полиции с удержанием заработной платы.

Несмотря на прежние заверения, он все же должен был предстать перед судом за нанесение телесных повреждений полицейскому Элисон МакДоннелл.

Когда Пирс сдал свое удостоверение и ключи, главный суперинтендент Дейвид Бейкер пригласил его в свой кабинет.

Он налил Пирсу большой бокал виски, и они долго говорили, но Пирс был настолько расстроен, что многое не слышал. Бейкер сказал, что ему ничего не известно о предстоящем суде над Пирсом и что он очень беспокоится за своего подчиненного. Это действительно было так, хотя, глядя на Пирса, Бейкер не мог поручиться, что инспектор не выкинет какой-нибудь очередной номер.

— Вы хотите знать, что я собираюсь делать, шеф? — спросил Пирс и сам же ответил: — Соберу вещи и уберусь!

— Посиди, давай еще поговорим, — просил Бейкер.

— В этом нет необходимости. Я пойду.

— Пожалуйста, посиди.

Но Пирс поблагодарил шефа за виски и вышел.

Бейкер решил, что Пирс нуждается в опеке.

— Побудь с ним, пока он не ляжет спать, — поручил он Мику Томасу. — Если надо будет, сам уложи его в постель!

Но Пирс оказался непослушным ребенком. Он быстро сел в свой черный «форд» и выехал с полицейской стоянки. Бейкер велел Томасу найти его, но Пирс спокойно просидел целый вечер в пабе с Гвинном Чемберсом и Филом Бикеном, который собрал и привез личные вещи Пирса, оставшиеся в служебном кабинете.

Внутреннее расследование дела Пирса с самого начала приобрело скверный характер. Его недоброжелатели пытались доказать, что Пирс порочил звание полицейского, да и всю полицию, начиная с 1983 года. Однако сделать это было не так просто, потому что именно с тех пор инспектор Пирс принимал самое активное участие в расследовании убийств. Тем не менее на основании записей в его личном деле была составлена справка, где с протокольной точностью фиксировались все проступки Пирса, вплоть до того, что однажды он порвал служебную форму с целью привести ее в негодность.

Пока пытались доказать, что инспектор Пирс позорит полицию и собирали соответствующий компромат, в участок его пускали не иначе как в сопровождении полицейского. Но вскоре выяснилось, что он опять им нужен: Мик Томас не очень хорошо изложил результаты допросов Питчфорка, и возникли проблемы с оформлением записей по делу нарборского убийцы.

Томаса послали к Пирсу, чтобы тот помог расположить показания Колина Питчфорка в соответствующей последовательности. Пирс по своей натуре был настоящим полицейским и, несмотря на все обиды, не смог отказаться.

В то же время защитнику Пирса не позволяли беседовать ни с кем из полицейских, проходивших по делу в качестве свидетелей, без специального представителя высшего руководства. Пирса лишили возможности предварительного ознакомления с документами, на что имеет право любой обвиняемый. Наконец, его сослуживец, бывший свидетелем стычки Пирса с Элисон МакДоннелл однажды в пабе, публично отказался свидетельствовать в его пользу. Короче говоря, Пирс оказался в окружении сплошного предательства. Даже Кембридж в 30-е годы породил меньше провокаторов и шпионов.

Но Пирс и сам невольно помогал тем, кто решил разделаться с ним. Двадцать шестого декабря, после матча по регби, он вызвался подвезти домой своего изрядно выпившего приятеля. По дороге, как утверждал сам Пирс, его приятель показал неприличный жест другому водителю, и инспектор, пытаясь угомонить его, чуть не врезался во встречную машину. Возмущенный водитель записал номер машины Пирса, и через четыре месяца против него было возбуждено еще одно дело: за неосторожное управление автомобилем. Это означало, что Пирс должен был явиться в Королевский суд и суд графства в один и тот же день в июне 1988 года. Не многим такое удавалось.

Бедный Пирс нашел себе надежного адвоката, весьма опытного в уголовных делах. Все-та-ки инспектор с трудом представлял себя в роли подсудимого.

Несмотря на незначительность проступков Пирса, слушание его дела было поручено высшей судебной инстанции. Такая строгость объяснялась тем, что Дерек Пирс был полицейским инспектором, и к тому же очень скандальным. Суд над таким человеком должен был стать в высшей степени показательным.

В беседе с друзьями Пирс неоднократно говорил, что он невиновен. Он не допускал и мысли о том, что его могут обвинить и посадить. Но когда Пирс узнал, кто будет судьей по его делу, он понял, что теперь у них с Колином Питчфорком есть нечто общее. Оба они предстанут перед судьей в красной мантии.

 

29. Гнев

Двадцать второго января 1988 года выпал первый снег. В этот день в тюремной машине с затемненными стеклами в здание Королевского суда доставили Колина Питчфорка. Из машины вышел бородатый заключенный. Выпавший снег слепил ему глаза, он прищуривал их и часто моргал.

Здание Королевского суда не являлось частью истории, как Кастл-Корт. Напротив, это было современное здание из красного кирпича, с темными окнами, казенное и унылое. Перед входом уже собралась толпа. Здесь же находились представители прессы.

В просторном зале, вмещавшем до ста человек, кроме герба на стене, за судейской скамьей, не было никаких украшений. Однако красная мантия судьи, черные одеяния и белые, из конского волоса парики адвокатов оживляли обстановку главного зала.

Английская пресса жаждала услышать, что будут говорить родственники убитых.

Варабара Эшуорт сказала:

— Я должна была прийти, Я хочу увидеть его и убедиться, что призрак с безумными глазами, который все это время преследовал меня, наконец исчезнет.

Эдди Иствуд от своего имени и от имени Кэт заявил:

— Мы не могли не прийти. Мне необходимо увидеть лицо этого человека. Я хочу знать, что это за человек, который способен на такое!»

Слушание прошло очень обыденно. Судья, занятый рассмотрением нескольких серьезных дел, нисколько не стремился подчеркнуть особую важность этого процесса.

Ян Келли был представлен полицией как «чрезмерно доверчивая личность», и судья, обращаясь к нему, сказал:

— Я не сомневаюсь, что вы совершили этот поступок лишь потому, что поверили в искренность Колина Питчфорка.

Ян был приговорен к тюремному заключению на восемнадцать месяцев с двухлетней отсрочкой исполнения приговора. Это означало, что ему не придется отбывать наказание в тюрьме. Выйдя из зала суда, Ян не мог сдержать дрожь и плакал. Его поддерживала под руку его молодая жена. Стоя перед телекамерами, он сказал:

— Я был неправ, согласившись на это. Я прошу прощения у всех, кому причинил боль своим поступком. Я потрясен!

Обвинитель Брайан Эскотт-Кокс огласил список преступлений, совершенных Колином Питчфорком. Он добавил, что подсудимый продемонстрировал полное отсутствие угрызений совести и проявил такую удивительную способность самоконтроля, что даже собственная жена не подозревала его в убийствах.

Колин Питчфорк был одет по-летнему: в джинсы и рубашку с коротким рукавом. Он признал себя виновным в совершении двух убийств и изнасилованиях — Линды Манн и Дон Эшуорт, а также в двух нападениях. Он признал, что, уговорив Яна Келли сдать кровь вместо себя, тем самым умышленно ввел следствие в заблуждение. Он не признал себя виновным в попытке похитить девушку, которую он подвозил на машине и которой удалось спастись.

Ходатайствуя о смягчении приговора, Дейвид Феррер, адвокат подсудимого, сказал:

— Он признает, что не может облегчить страдания и горе, причиненные родственникам убитых своими злодейскими поступками; это его слова, а не мои. Его вечно будут преследовать картины прошлого и сознание того, что он сделал.

Судебный психиатр вне всякого сомнения мог бы объяснить, что, в понимании Колина Питчфорка, преследование — это совсем не то, что представлял себе его защитник. Когда Колин Питчфорк говорил Мику Мейсону о том, что его «преследует» образ Линды Манн, он имел в виду совершенно иное: «преследования» не ввергают психополового социопата в состояние ужаса; они служат стимулом к действию, источником вдохновения. Адвокат вряд ли понимал, что преследования могут вызывать экстаз.

Колин Питчфорк получил двойное пожизненное заключение за два убийства, по десять лет за каждое изнасилование и по три года за нападения в 1979 и 1985 годах, а также три года за обман следствия. Все эти приговоры отбываются одновременно. Но каково было удивление следственной группы, когда судья не дал рекомендации относительно минимального срока приговора. Вез такой рекомендации пожизненное заключение в Британии становилось равносильно соответствующему наказанию в Соединенных Штатах. На практике это означало, что Колина Питчфорка вполне могли освободить спустя десять или двенадцать лет. Полиция была в гневе.

После оглашения приговора верховный судья, мистер Джастис Оттон, заявил:

— Изнасилования и убийства были совершены с особой жестокостью. И если бы не ДНК, Колин Питчфорк до сих пор находился бы на свободе, подвергая опасности жизнь других женщин.

Далее судья отметил, что согласно заключению психиатра Колин Питчфорк после тщательного обследования признан психопатом психополового типа. Принимая во внимание состояние осужденного, решено подвергнуть его лечению в тюрьме и не освобождать до тех пор, пока он не пройдет полный курс лечения, который может растянуться на многие годы.

Кое-кто из обозревателей заметил по этому поводу, что если тюремные врачи изобрели метод лечения серийных убийц-социопатов, то им следует оформить соответствующий патент и затмить тем самым Алека Джефриса, открывшего пептидную карту ДНК. Лечение социопата должно, очевидно, преследовать цель вернуть ему способность к искреннему раскаянию. Это могло бы стать настоящим переворотом в науке, потому что совесть для социопата — лишь вредная эмоция, а отсутствие угрызений совести — благо, а не наказание.

— Питчфорк смотрел мне прямо в глаза, — делился Эдди Иствуд впечатлениями после суда.

— Он уставился на меня, как бы говоря: «Ну, а с тобой-то что?» Странно, что его считают психопатом. Выглядит он как обыкновенный человек.

А Кэт сказала:

— Я была в шоке, когда увидела его. В шоке! Когда адвокат передавал судье папку, она случайно открылась. Там были фотографии тела Линды, после того как его обнаружили. Публика ахнула. Мой брат, увидев эти фотографии, расплакался. Я заставила себя опустить глаза и не смотреть.

Барбара Эшуорт надеялась увидеть настоящий суд, с перерывами и заключительной частью. Но ничего подобного не было.

— Колина Питчфорка не судили. Это был не суд, а слушание, — сказала она. — На настоящем суде преступника разоблачают окончательно. А здесь признание себя виновным выглядело умным тактическим ходом, чтобы избежать настоящего разоблачения.

Барбара с изумлением слушала обвинителя, когда он зачитывал перечень преступлений Колина Питчфорка, Ее поразило, что, когда Питчфорк убивал Линду, его собственный ребенок лежал в кроватке на заднем сиденье автомобиля.

Но наиболее ужасающим моментом был рассказ убийцы о том, как Дон разговаривала и даже шутила с ним после всего, что он с ней сделал. Ей предстояло умереть, а она думала, что ей удалось спастись. Робин и Барбара были полностью подавлены. Полицейские утешали их тем, что насильники часто выдумывают такие истории для облегчения своей участи. Единственным утешением для родителей Дон стало заключение патологоанатома, согласно которому Дон была почти мертва, когда убийца зверски надругался над ней.

Кэрол Питчфорк, сидевшая рядом с полицейским, наклонилась вперед, чтобы рассмотреть Барбару Эшуорт, которую сопровождали муж и суперинтендент Тони Пейнтер.

Барбара спросила Пейнтера, не эта ли пышная молодая женщина жена Колина Питчфорка? Тот подтвердил.

Барбара чувствовала, что нервы на пределе. Она не верила, что Колин Питчфорк пришел домой после убийства Дон без единой царапины или капли крови. У Дон были длинные красивые ногти. Жена Питчфорка должна была знать, могла по крайней мере заподозрить что-то. А может, и не могла. Барбара просто не знала. И не хотела знать. Переполнявший ее гнев был сильнее разума. Пережить своего ребенка, погибшего насильственной смертью, — это бесконечный гнев.

Наручные часы Дон стали для матери священными. Она отказалась забирать одежду Дон, которую брали для медицинской экспертизы, но часы взяла. Барбара ездила в них в Австралию, но они всегда показывали английское время.

— Они поразительно точные и ни разу не остановились, — говорила Барбара. — Это те самые часы, которые лежали те два дня рядом с телом Дон.

Сидя в зале суда и глядя на убийцу, Барбара то и дело трогала часы.

Поймав на себе взгляд этой женщины, Питчфорк оглянулся и посмотрел на нее в упор: в его взгляде не было ни малейшего намека на раскаяние. Барбара заплакала. Как и другие, она не находила в нем ничего особенного. Он вовсе не походил на панка с торчащими пиками волос, который преследовал ее в кошмарных снах. У него были обыкновенные, желтоватого цвета волосы и борода, пухлое и невыразительное лицо. Несмотря на всю его напускную саркастичность, он казался очень обыкновенным. Даже банальным.

Суд над Колином Питчфорком пришелся на напряженный день и не занял много времени. Подсудимого ввели в зал в 11.50. В 13.00 объявили перерыв. В 14.15 заседание возобновилось, а в 15.00 все было кончено. Более обыденную картину трудно было себе представить.

В своем заключении психиатр назвал Колина Питчфорка не социопатом, а психопатом, чем окончательно сбил с толку публику; все люди, далекие от психиатрии, полагали, что «психопат» означает то же, что и «психотип», — психически больной человек. Именно таким представляли Колина Питчфорка и журналисты. Одна из газет писала: «В тот момент, когда Лиз схватилась за руль, чтобы автомобиль свернул с дороги, Питчфорк вышел из психопатического транса и согласился отвезти ее домой.»

Телевидение, газеты и журналы тиражировали свадебную фотографию Колина Питчфорка в цилиндре, с приподнятыми бровями и улыбкой, обнажившей его пилообразные зубы, — чем не современный мистер Хайд? «Отвратительная улыбка», «мертвые глаза» и «порочность» убийцы вызвали много комментариев. Но почти все видели в нем лишь естественный порок и не интересовались мнением психиатров. В противном случае никого не удивило бы равнодушие Питчфорка, ведь для социопата, в отличие от нормального человека, вполне естественно не реагировать на неприятные обстоятельства.

Применение к социопатам детектора лжи совершенно бесполезно, потому что у них нет физических индикаторов стресса и страха.

Услышав от защитника, что его будут преследовать кошмары, а от судьи — что его будут лечить, Колин Питчфорк инстинктивно понял, что ему никогда не удастся изменить свою сущность, как и генетический код. Питчфорк сообщил Дереку Пирсу и Гвинну Чемберсу, что надеется изучить в тюрьме бухгалтерский учет. Срок заключения его не пугал:

— Я просто поменяю большой мир на несколько меньший, — говорил он.

Судья и адвокат ждали третьего акта этой пьесы. Но для социопата его не существовало.

 

30. Запоздалая критика

После суда Колин Питчфорк еще долго не сходил со страниц британских газет с их жареными фактами и банальными сравнениями: «За его нездоровой улыбкой скрывался мозг безжалостного убийцы», «Его извращенность была бездонна, как бездна».

Пресса раздражала Кэрол. В одной статье говорилось, будто Лиз, которую Колин подвозил на машине, удалось спастись только потому, что он неожиданно вспомнил об ужине и тут же поехал домой к жене — женщине предельно пунктуальной. И это несмотря на то, что преступление было совершено в час ночи, а Кэрол в тот момент вообще не было дома — она отдыхала с детьми в лагере.

В интервью теленовостям Эдди Иствуд заявил, что, увидев Колина Питчфорка и Яна Келли, вспомнил обоих. Он видел их в рождественскую ночь в пабе в Уэтстоуне, где вместе с ними метал дротики. Однако полиция сочла данный факт маловероятным, потому что оба — Питчфорк и Келли — утверждали, что никогда не встречались вне работы, за исключением одного раза, когда ездили сдавать кровь на анализ.

Свое отношение к Питчфорку Эдди Иствуд выразил так:

— Попадись он мне в руки, я бы вытянул из него все жилы. Виселица — единственное средство для такого чудовища.

— Его нельзя больше выпускать на улицу, — заявила Кэт. — Его надо повесить. Благодаря генетическому анализу удалось полностью доказать его виновность, и ошибки быть уже не может.

Телерепортеры хотели взять интервью у родителей Дон Эшуорт, но те отказались. Было показано их прежнее интервью, записанное еще до того, как был схвачен убийца. Фрагменты этой записи перемежались с кадрами из зала суда.

В одном из фрагментов интервью родители Дон вместе с полицией пытались повлиять на родственников убийцы. Репортер спрашивал:

— Можно ли представить, что вы в глубине души простите этого человека?

После долгой паузы Барбара Эшуорт отвечала:

— Наверное, придется. Иначе я сама всю оставшуюся жизнь буду мучиться и не находить себе места. Я не смогу так жить дальше.

В том же старом интервью Робин говорил:

— Я не испытываю чувства ненависти или жажды мести за убийство Дон, потому что ни к чему хорошему это не приведет.

В феврале 1988 года в очередной передаче, посвященной этим событиям, диктор сказал, что родители Дон Эшуорт не испытывают чувства ненависти к человеку, который отнял у них часть жизни, и простили его.

Теперь, после всего, что Робину и Барбаре пришлось пережить, их еще и унизили.

О том, что они чувствовали на самом деле, Робин сказал так:

— Если генетический анализ дает возможность безошибочно установить виновность человека, то почему бы не вернуть смертную казнь?

Спустя месяц после вынесения приговора Колину Питчфорку газета «Лестер Мёркьюри» провела среди своих читателей опрос, на который откликнулся каждый десятый. Его участники считали необходимой высшую меру наказания, причем девяносто шесть процентов опрошенных ратовали за смертную казнь через повешение.

В адрес полиции раздавалось много упреков и запоздалой критики. Журналисты спрашивали, почему полиция, несмотря на то что ранее Колин Питчфорк уже задерживался за непристойную демонстрацию половых органов, не занялась им серьезно, и как могла остаться незамеченной подделка паспорта. Главный суперинтендент Дейвид Бейкер объяснил представителям прессы, что когда Колин Питчфорк убил Линду Манн, он еще не жил в этой деревне, к тому же в то время тысячи людей сдавали кровь на анализ и многие из них вели себя подозрительно. Нет никаких гарантий, когда имеешь дело с лживыми преступниками, утверждал Бейкер.

Критически настроенные журналисты интересовались, почему Колина Питчфорка ни разу не сфотографировали и не сняли отпечатки пальцев еще в те годы, когда он только начал оскорблять девушек своими эксгибиционистскими выходками. Бейкер ответил, что прежде полиция не фотографировала несовершеннолетних нарушителей и тем более не снимала их отпечатков пальцев. Закон предписывал рассматривать случаи эксгибиционизма только как нарушение общественного порядка.

В конце концов даже если бы они сфотографировали тогда Колина Питчфорка и сняли его отпечатки пальцев, это не могло помочь следствию. На месте убийств Линды Манн и Дон Эшуорт не было обнаружено соответствующих следов. Да и маловероятно, чтобы кто-то извлек прежнюю фотографию Питчфорка из дела и стал дожидаться его появления на пункте приема крови.

Девушки, которые подверглись нападениям со стороны Питчфорка в 1979, 1985 и 1987 годах, вряд ли опознали бы его по фотографии среди сотен сексуальных извращенцев Лестершира. К тому же Колин Питчфорк изменял свою внешность, то отпуская, то сбривая бороду, а нападения, как правило, совершал ночью. Наконец, нет никаких гарантий, что арест Питчфорка за эксгибиционизм предостерег бы его от будущих насилий. Колин Питчфорк — социопат с явными сексуальными отклонениями. Его движущей силой являлась возможность, а не порыв.

Бейкер выразил удовлетворение тем, как самоотверженно и не зная усталости расследовали два убийства его подчиненные. Несмотря на требования общественности вернуть смертную казнь через повешение, Бейкер сомневался в необходимости высшей меры наказания. И не только для Питчфорка. Главный суперинтендент не был уверен в том, что убийцей во всех случаях движет уголовное намерение.

Что касается других офицеров полиции, суперинтендент Ян Куттс, возглавлявший расследование убийства Линды Манн, на одном из вечерних совещаний заявил:

— Я не слишком религиозный человек, но верю, что вся эта история с ДНК — дело рук Господа.

Суперинтендент Тони Пейнтер, возглавлявший расследование убийства Дон Эшуорт, прослужив в полиции тридцать лет, в феврале 1988 года ушел в отставку.

Заведующая магазином получила благодарность со стороны руководства полиции и половину из двадцати тысяч фунтов стерлингов обещанного вознаграждения за информацию, которая помогла выйти на след убийцы. Вторая половина вознаграждения не досталась никому.

Больше подобных расследований не было, но использование генетики в практике уголовного розыска разрабатывается сейчас юристами всего мира. В ходе небывалой охоты за убийцей с деревенской дороги пришлось взять кровь у 4583 человек. Последним из них был Колин Питчфорк из Литтлторпа, диаграмма ДНК которого точно совпала с генетическим автографом, оставленным убийцей Линды Манн и Дон Эшуорт.

* * *

Старший сын Колина Питчфорка скучал по отцу.

— Папе пришлось уехать, — объясняла Кэрол ребенку. — Он не может вернуться, но любит тебя.

Когда ребенок спросил ее, почему папе нужно было уехать, она ответила:

— Потому что он сделал что-то очень плохое.

— Он разбил окно, да? — не унимался сын.

— Нет, — ответила она. — Гораздо хуже. Он обидел кого-то.

Ребенок любил рисовать и, складывая свои рисунки, часто говорил: «Это для папы».

Кэрол отправляла в тюрьму письма за сына, посылала его рисунки, но никогда не писала мужу от своего имени. Колин Питчфорк присылал в ответ истории в картинках, которые Кэрол никому, кроме детей, не показывала. Колин рисовал географические карты и животных, обитающих в разных местах, и сопровождал рисунки небольшими рассказами о каждой стране. В одном из них он писал об эскимосах и китах, огромных, как двухэтажный автобус. В конце были вопросы: какого размера кит? Что он кушает? Кэрол читала эти рассказы детям.

Из-за нежелания Кэрол писать Колину у нее возникли проблемы со свекровью, которая уговаривала ее поехать навестить мужа.

— Если бы он был моим сыном, я бы съездила, — ответила Кэрол. — Я уважаю вас, и вы должны относиться ко мне так же.

С тех пор отношения Кэрол со свекровью стали очень натянутыми.

Кэрол работала неполный день, занимаясь делами молодежи в приходском совете. Это занятие не только давало заработок и помогало растить детей, но было для нее эмоциональной отдушиной. Однако несмотря на занятость, у Кэрол иногда оставалось слишком много времени для раздумий.

— Такое впечатление, что общаешься с кем-то умершим, — говорила она. — Или с кем-то, кто является в спиритическом сеансе, потому что кажется, будто письма приходят из другого мира. Лучше бы он умер. Погорюешь, а потом все пройдет. Но родители хотят, чтобы Колина освободили еще до их смерти. А меня охватывает ужас, как только я представлю, что однажды, через много лет, он постучит в дверь. Порой я забываю, что его нет дома, и когда слышу треск мотоцикла, мне кажется, что вот сейчас Колин Питчфорк войдет.

Жизнь постепенно возвращалась на круги своя, и однажды шестнадцать сотрудников следственной группы решили сходить вечерком в местный паб. Дерек Пирс сделал каждому персональный подарок в память о наиболее примечательных моментах их длительной работы. Как-то один из следователей, изрядно выпив, принялся ловить рыбу в аквариуме ресторана, где подавали блюда из морепродуктов. Пирс подарил ему круглый аквариум с живой золотой рыбкой, чтобы напоминала о том случае. Другому сотруднику на одной из шумных вечеринок врезали в глаз. Пирс подарил бедняге бычий глаз.

В старый паспорт Гвинна Чемберса вставили фотографию Джона Деймана, снятого с затылка, с подписью «Колин Питчфорк». Этот документ решили подарить полицейскому, которого обманул Ян Келли.

Они понимали, что такого дела в их практике больше не будет. Многие уже сетовали на скуку и обыденность службы. Действительно, прежнего напряжения уже не было. Но многие из сотрудников за время следствия стали степеннее и серьезнее.

А золотая рыбка в конце концов осталась у Джона Деймана, и он назвал ее Колин.

В середине 1988 года в юриспруденции Соединенных Штатов произошла сенсация, связанная с применением метода генной дактилоскопии. При расследовании ряда уголовных дел этот метод использовали во Флориде, Оклахоме, Нью-Йорке, Пенсильвании, Вирджинии и Вашингтоне. Поскольку результат неизменно оказывался положительным, крупные компании Мэриленда, Калифорнии и Нью-Йорка начали применять генетические анализы для получения подтверждающей информации. В телерепортажах и печати часто появлялись сообщения о все новых уголовных преступлениях, раскрытых благодаря методу генной дактилоскопии.

Союз гражданских свобод США начал ряд исследований с целью выяснить, не нарушает ли использование компьютерных баз данных и добровольное тестирование ДНК соответствующих конституционных статей, а также допустимо ли использование информации, полученной при исследовании ДНК, для выявления носителей вируса СПИДа и получения инкриминирующей или подтверждающей информации.

Несмотря на придирчивость со стороны американских граждан и осторожность законодателей, было очевидно, что технология, разработанная доктором Алеком Джефрисом, способна выдержать самую тщательную проверку. Открытый им метод генной дактилоскопии породил новую отрасль, возможности и перспективы которой неограниченны. Эксперты предсказывали, что когда-нибудь генетические отпечатки американских граждан будут так же доступны, как их номера социального страхования.

В течение восьми месяцев отстранения от служебных обязанностей Дерек Пирс не готовил любимых блюд для своих сослуживцев, потому что ему возбранялось встречаться с ними. Большую часть времени он проводил в одном пабе, в семнадцати милях от своего дома, куда другие полицейские не ходили.

У Пирса была женщина, которую, впрочем, его друзья никогда не видели. Ходили слухи, что она получила какую-то травму, что Пирс заботился о ней и даже предложил ей лечение за свой счет. Никто из бывших сотрудников инспектора по следственной группе и не надеялся когда-нибудь увидеть ее. Пирс редко бывал откровенен даже с друзьями, тем более теперь, когда жалость и сочувствие могли только усилить его страдания. Даже если бы Дерек Пирс внезапно улетел на Восток, никто не узнал бы истинной причины этого решения.

Теперь, когда его отстранили от дел и лишили звания, Пирс больше не мог скрывать свою неуверенность за агрессивными выпадами и язвительностью. Поэтому он избегал общения, не подходил к телефону и вскоре стал более недоступен, чем Марлон Брандо. Знакомые удивлялись, как он обеспечивает себя продуктами, все время сидя дома. Но у Пирса всегда находились какие-то дела, обычно не связанные с его прежней работой, и он отдавался им с большой охотой, чтобы не чувствовать себя совсем отверженным.

Инспектор Пирс был не только плохим пациентом, но и таким же плохим подзащитным. Он не признавал скидок на смягчающие обстоятельства. В день так называемого нападения на полицейского Элисон МакДоннелл он возвращался с совещания у Тони Пейнтера, где говорилось о том, что их группу могут расформировать, а следствие прекратить. Любой из сотрудников следственной группы сослался бы на то, что был тогда в расстроенных чувствах, испытывал досаду, возмущался, злился, короче, находился в состоянии стресса.

Но Пирс не соглашался с этим и повторял:

— Стресс мне нужен.

На вопрос о возможном плохом самочувствии в тот день он ответил:

— Меня называют бесцеремонным, потому что я терпеть не могу дураков.

Судья и обвинитель Пирса, видимо, поняли, что им предстоит вести процесс против человек ка, настроенного по отношению к ним весьма враждебно. Перед началом разбирательства адвокат предупредил Пирса о недопустимости неуважительного отношения к суду. Но беспокойства оказались напрасными: обвиняемый вел себя сдержанно, даже галантно, и это отметил в конце процесса сам судья. 5 июля 1988 года, после пятидневного слушания дела суд удалился на совещание и через сорок восемь минут огласил свое решение, признав Дерека Пирса невиновным по всем статьям обвинения.

Дерека Пирса восстановили на службе в полиции. Заместитель главного констебля сказал, что вопрос о выдаче ему компенсации за все время отстранения от служебных обязанностей подлежит обсуждению. Пирса отправили в краткосрочный отпуск, а потом должны были перевести из следственного отдела на обыкновенную полицейскую работу. Секретарь главного суперинтендента Бейкера сообщила Пирсу, что, узнав о вынесении оправдательного приговора, Бейкер танцевал вокруг стола, а затем сразу бросился искать своего своенравного молодого подчиненного, чтобы поздравить его. Пирс поклялся, что вернется в отдел уголовного розыска сразу же по истечении срока своего наказания.

Конечно же, Пирс никому не признался, что испытывал страх и беспокойство по поводу выдвинутых против него обвинений. Он утверждал, что стрессы ему на пользу, но на самом деле в течение этих нескольких месяцев, будучи отстраненным от работы и не имея возможности общаться с сослуживцами, мучился сомнениями и чувствовал себя уязвимым.

Кроме работы, по которой он так сильно скучал, ему еще больше недоставало общения с сослуживцами, совместных походов в паб в первый понедельник каждого месяца. Пирс специально купил себе хороший костюм для этих случаев. Ему нравились шутки, застольные разговоры, а главное — дух товарищества, без которого он просто не мог жить.

— Это так здорово, — говорил он, — поднять бокал портвейна и выпить за королеву.

 

31. Кладбище

На окраине Нарборо, где заканчивается Блэк-Пэд, находится старая церковь Всех святых и кладбище. На шиферной крыше церкви красуются гранитные башенки, розово-янтарные в лучах заходящего солнца. Воскресными вечерами колокольный звон возвещает о вечерне. Когда в светлые летние сумерки закат окрашивает небосвод центральных графств Британии в бронзово-медные тона, сквозь витражи окон под своды церкви проникают рубиновоизумрудные лучи. Старые надгробные камни местами покрыты мхом, а вымощенные булыжником дорожки церковного двора и кладбища под ногами многих поколений жителей, приходивших сюда на протяжении веков, стали совершенно гладкими.

Кэт Иствуд редко посещала кладбище.

— Я не очень верю в эту традицию, — говорила она.

В конце концов Кэт и Эдди поняли, что не могут жить вдали от Лестершира. Когда убийцу Линды нашли, они решили вернуться. Однако до сих пор побаиваются отпускать свою дочь Ребекку одну на прогулки. И все же деревня для них — родной дом.

Старый верный друг семьи Мик Мейсон пришел с бутылкой хереса, чтобы поздравить их с возвращением.

Недалеко от автострады, на восточной окраине Эндерби, по Тен-Паунд-лейн находится еще одна церковь, с потемневшими за многие века стенами, такая же вечная, как само время. За церковью начинается кладбище. Коричневые воробьи прилетают стайками, скачут по дорожкам, садятся на могильные камни, самые древние из которых сплошь покрыты лишайником, как бы напоминая, что плоть — это трава.

Интерьер церкви заставляет вспомнить творения Рембрандта, здесь пахнет старыми священными книгами, под серебряным куполом звучит высокая музыка и все говорит о непрерывной связи времен. Согласно канонам церкви святого Иоанна Крестителя, Робину и Барбаре Эшуорт было выделено место на кладбище рядом с могилой дочери, хотя они и не являлись постоянными прихожанами.

Робин и Барбара заметили друг в друге некоторые изменения. Робин уже не спал так долго, как раньше, и больше не расстраивался из-за проблем на работе. Он стал терпимее к мелким неурядицам, которые раньше выводили его из себя. А Барбара сказала, что научилась проводить целые дни в режиме автопилота.

Комната Дон осталась в прежнем виде, словно Дон только что докинула ее, но иногда Барбара заходила туда и брала вещи Дочери.

— Однажды мне понадобился джемпер, который бы сочетался с серым цветом, — рассказывала она. — И Эндрю посоветовал мне надеть джемпер Дон. Это была ее любимая вещь, и мне не хотелось носить ее. Я вспомнила, что однажды, когда она надела что-то из моей одежды, Робин, войдя на кухню, сказал: «Ох, это ты, а я подумал, что здесь твоя мама!» Поэтому я не хотела носить вещи Дон, чтобы не вызывать у него горьких воспоминаний.

И добавила:

— Хотя тайком я все же пользуюсь ее вещами.

 

От издательства

Питчфорк осужден, но в деле рано ставить точку. К осени 1999 года в Нарборо распространился слух о том, что Питчфорка видели в одном из пабов деревни. Имя убийцы вновь появилось на страницах «Лестер Меркури».

Полиция Лестершира опровершла слухи, заверив жителей, что Колин Питчфорк проведет в тюрьме 25 лет — до 2013 года. Однако система правосудия такова, что Питчфорк, как и любой другой убийца, может быть освобожден досрочно.

Ссылки

[1] Джозеф Меррик, «человек-слон» — человек, пользовавшийся своими физическими недостатками в личных интересах. Родился в Лестере 5 августа 1862 года. Здесь и далее прим. пер.

[2] Энгельберт Хампердинк — псевдоним популярного английского певца Арнольда Джорджа Дорси.

[3] Майкл Кейн — популярный английский актер.

[4] Мэри-ле-Боу — лондонская церковь.

[5] Универмаг, известный своей надежной охраной.

[6] Один из центральных лондонских вокзалов, станция метро.

[7] Джонни Роттен — солист панк-рок-группы «Секс пистолс».

[8] Джон Уэйн — популярный американский киноактер, много снимался в вестернах.

[9] Цит. по: Библиотека великих писателей. Под ред. С. А. Венгерова. Шекспир. Изд. Брокгауза — Ефрона. Спб, 1903.

[10] Авторы популярных английских водевилей.

Содержание