Увидев Джулию Пайпер, собака бросилась к ней, словно узнала давно пропавшего друга. Джулия, которая никогда раньше не видела эту собаку, встала как вкопанная, вспомнив короткий период своей жизни с Жилем, наполненный чистой, неподдельной радостью.

Собака какой-то смешанной породы сунулась головой ей под руку и стала настойчиво толкать костистым лбом, требуя ласки. При этом она ворчала и повизгивала, как будто рассказывала что-то. У нее была жестковатая коричневая шерсть — темная на спине и более светлая, рыжеватая на животе.

Собака, которая была у них в Париже, выглядела почти так же. У нее тоже были понятливые глаза, глядевшие из-под пучков волос, но она была старше и не такая непосредственная и доверчивая, как та, чью голову Джулия сейчас ласкала.

Парижскую собаку они увидели, когда сидели, держась за руки, в кафе на улице. Высоко подняв хвост и прижимаясь то одним, то другим боком к ногам сидевших, она не спеша бродила между столиками. Направившись вдруг прямиком к Жилю, она положила голову ему на колено и уставилась в лицо. Жиль отпустил руку Джулии и, погладив собаку по спине, почесал ей ребра. Джулия с интересом наблюдала, как собака зажмуривала от удовольствия глаза, когда Жиль ласково поглаживал ей бока. Когда ей предложили кусочек сахара, она спокойно, с достоинством приняла его из рук Жиля.

Цвели каштаны, ярко, как и все предыдущие дни, сияло солнце. Бесконечные гряды ириса в парках и садах ласкали взор; воздух был напоен ароматом черемухи. Они бродили по Люксембургскому саду. Под ногами скрипел гравий, от фонтанов веяло прохладой. Увязавшийся за ними пес лакал в фонтане воду, и капли ее стенали по его мохнатой бороде. Жиль положил ей на плечи руку, и, когда она откидывала голову назад, ее шея отдыхала на его руке. На нем была рубашка с короткими рукавами; пиджак он снял и нес в руке. Джулия наслаждалась, подставив лицо под теплые, ласковые лучи заходящего солнца.

— Как насчет ужина? — спросил Жиль. — Может быть, поужинаем пораньше? Я чувствую, что проголодался.

Они поужинали в тихом, уютном ресторане, где уже были накануне и днем раньше и где занимали всегда один и тот же столик. Они поели спаржи, запеченной в сметане телятины с грибным соусом и клубники в сахарной пудре. Жиль пил „Шардонне“, а она воду. Они заказали потом кофе, для Жиля — с бренди. Она разговаривала с Жилем, смотрела на окружающих, слушала их болтовню, и всю ее охватывало ощущение счастья.

Собака куда-то ушла. Расплатившись, они пошли к Сене, чтобы посмотреть на плывущие по ней баржи и прогулочные лодки, а также взглянуть на шпиль Сент-Шапелль, как они уже делали и вчера, и днем раньше. По дороге в гостиницу они снова зашли в кафе, и Жиль заказал себе рюмочку бренди. Они сидели за столиком на тротуаре и лениво разглядывали прохожих. Неожиданно поднявшийся ветер тряхнул каштановые деревья, и с них под ноги гуляющим посыпались цветы.

Они поднялись в свой номер на седьмом этаже. Джулия разделась, распахнула окно, бросила взгляд через узкую улицу и увидела, как видела уже несколько ночей подряд, женщину, работавшую за столом в ярко освещенной комнате.

— Уже так поздно, а она все еще работает, — сказала она Жилю, раздевавшемуся за ее спиной.

— Совсем даже не поздно, — грубо отозвался он и, снова надев брюки и взяв свой бумажник с ночного столика, куда он его перед тем положил, направился к двери.

— Куда ты? — спросила она, удивившись. Возможно, впрочем, что она была так удивлена, что не могла вымолвить ни слова, и потому ни о чем его не спросила. „Во всяком случае, — вспомнила Джулия, стоя на лондонской улице и лаская незнакомую собаку, — он вышел, ничего не объяснив“.

— Ушел, — сказала Джулия собаке и вздрогнула, вспомнив ту долгую, тревожную ночь.

Она была слишком горда, чтобы бежать следом за ним и искать его в тех кафе и барах, куда они частенько заглядывали. Она ждала его, стоя у окна и глядя, как работает женщина за столом в комнате на другой стороне улицы. Когда наконец женщина кончила работать, выключила свет и ушла, Джулия легла в постель и лежала, широко раскрыв глаза и напряженно вслушиваясь.

Она спала, когда дверь распахнулась и в комнату вошел, шатаясь, Жиль. Он был пьян. С ним была собака.

— Она выглядела несколько удивленной, — сказала Джулия. — И я не знаю, где они шатались, но от обоих ужасно пахло и оба так промокли, как будто купались в фонтане, — в эту ночь была гроза, но я проспала ее. И у них обоих было отличное настроение — я это точно помню.

На ходу Джулия порылась в сумочке и выудила из нее ключ. Подойдя к своему дому, Джулия сказала собаке: „А теперь тебе лучше пойти домой“, открыла дверь, вошла и закрыла ее прямо перед собачьей мордой.

Поднимаясь по лестнице, она подумала, что было бы лучше, если бы она не встретила сегодня эту собаку — так больно напомнила она ей о Париже и о нескольких проведенных там с Жилем днях.

Когда Жиль вернулся, вначале все было хорошо. Она рассмеялась, когда собака отряхнулась и, прыгнув к ней на кровать, попыталась вытереть свою мокрую морду о пододеяльник. Оба они весело смеялись, когда он, полураздетый, с брюками, которые он успел снять с одной ноги и не успел — с другой, принялся гоняться за собакой по комнате. Пес, находившийся в том игривом настроении, в котором обычно пребывают собаки после купания, носился как бешеный, прыгал на кровать и обратно, выгибал спину дугой, поджимал хвост и громко лаял.

От поднятого ими шума и гама начали просыпаться люди, кто-то позвал консьержа, который поднялся на лифте наверх и постучал в дверь. „Послушайте, месье, — обратился он шепотом к Жилю, — что вы делаете? Где вы взяли это животное? Прекратите сейчас же. Вы не даете спать постояльцам. Вы производите невыносимый шум“. Жиль ответил ему: „Это мой друг и приятель“, надел вторую штанину, споткнулся о свои же ботинки, прошлепал с собакой на рунах к лифту в сопровождении сердито ворчавшего консьержа и спустился вниз, хохоча во все горло, так что эхо от его хохота было слышно в лифтовой шахте и после того, как он уже вышел из кабины. Она тогда тоже смеялась от души. Собака была такая дружелюбная и смешная! И она не была виновата в том, что потом случилось.

„Было бы лучше, если бы ничто больше не напоминало мне об этом“, — подумала Джулия, входя в свою квартиру на последнем этаже. Она весь день работала, ее не было дома, и в квартире стояла невыносимая духота. Сняв туфли, она подошла к окну, чтобы открыть его, а заодно и взглянуть на сады за домами. В одном из них рос платан. Листья его опали, и шелушащиеся ветви и пятнистый ствол были теперь хорошо видны.

В Париже тоже были платаны. Утром Жиль вернулся в гостиницу без приятеля-пса, но зато с бутылкой виски. Где он достал ее в такой ранний час? Позже она все время спрашивала себя: почему она раньше не задавала себе подобные вопросы? Но какое это имело значение тогда, в то утро?

— Господи! — воскликнула она в отчаянии, страстно желая, чтобы та ночь и многие подобные ночи никогда не всплывали в ее памяти.

Потом наступило похмелье, и с этого все и началось. Вначале он даже подсмеивался над своим самочувствием, но когда, почувствовав позывы на рвоту, он схватил стакан, которым пользовался, чистя зубы, и наклонился над раковиной, то больно ударился зубами о край стакана. От боли и с досады он вдруг начал выкрикивать оскорбления, назвал ее дурой, коровой, потом цинично поинтересовался, почему мать не научила ее, как надо трахаться, и наконец, размахивая руками, выронил стакан и разбил его.

Опасаясь, что, шатаясь по комнате в одних носках, он может поранить ноги, она попыталась быстро собрать осколки. Опередив ее, он схватил с пола разбитый стакан и швырнул ей в лицо. Он разбил ей бровь, кровь обрызгала стену.

Когда они улетали, в Париже шел дождь. Когда они прилетели в Лондон, там тоже шел дождь. Они больше не встречали ту собаку, но не собака была в этом виновата. И сегодня, когда ей вспомнились несколько быстро промелькнувших счастливых дней в Париже, Джулия Пайпер порадовалась, что последующие годы страха и отвращения не смогли стереть эти дни из ее памяти.