Когда в следующий четверг я пришла на работу, лицо Линды озаряла предвосхищающая улыбка.

– Что случилось? – спросила я.

– Иди переодевайся, а после я все тебе расскажу.

Скорее всего, она считала странным, что ее модную одежду я носила только в магазине. Но меня больше волновало мнение братьев, нежели ее. И я не жила своим разумом… или как там она говорила. Я жила с кучей парней, которые любили надо мной подшучивать. Переодевшись, я вышла и в ожидании посмотрела на нее.

– Ладно, закрой глаза, – скомандовала она.

Подыгрывая ей, я закрыла глаза.

– Готова? Теперь можешь открывать.

Я открыла и увидела в ее руке чек на сто пятнадцать долларов. Чек, выписанный на мое имя.

– Что это?

– Твоя доля за занятие по макияжу.

Взяв чек, я уставилась на число. А я ведь собиралась сказать ей, что больше не хочу этим заниматься. Однако сотня баксов за несколько часов сидения на стуле в корне меняла дело. Так я быстрее погашу свой долг.

– Все прошло на ура, поэтому мы проведем еще как минимум два занятия, а там посмотрим, как пойдет. – Она вытащила из-под стойки флаер и протянула мне. В правом верхнем углу была моя фотография с накрашенным лицом.

– Ого. Что это?

– Твоя фотография с прошлой субботы. Мне показалось, ты не будешь против.

– Я думала, вы распечатывали снимки для моей… семьи… – Мне не хотелось снова упоминать маму. Это действительно съедало меня изнутри. – Чтобы оценить…

– Они ей понравились?

– Да. Они замечательные. – Это ведь не ложь, верно?

– Прости. Надо было тебя спросить. Просто получилась такая хорошая фотография, вот я и предложила ее Эмбер.

Я еще раз взглянула на снимок. Это просто глупый флаер. Надеюсь, меня никто не узнает. Во всяком случае, мои друзья и братья точно не интересуются косметикой.

* * *

Ночью я снова не могла уснуть. Мой мозг неустанно прокручивал недавний сон. Была лишь полночь – не так уж поздно, – поэтому, когда я выглянула в окно и увидела, что в комнате Брейдена горит свет, то сразу написала ему сообщение:

«Выйдешь?»

Он ответил практически сразу:

«Да, увидимся через минуту».

Я услышала, как вслед за моей дверью закрылась его, и мы синхронно подошли к забору. Он прислонился плечом к доске, и я уловила запах его дезодоранта. Такой знакомый тонкий запах свежести.

– Как дела? – спросил он.

– Так себе.

Я села, прислонившись спиной к забору, и он сделал то же самое.

– Сегодня опять не бегала?

– Да.

– Ты приходишь сюда каждую ночь, когда не бегаешь?

– Нет. Не считая тех двух ночей с тобой, я приходила сюда лишь однажды.

– Нужно было мне написать.

– Было два часа ночи.

– Ну и что?

– Может, я и эгоистка, но даже я испытываю иногда угрызения совести.

Он засмеялся.

Я не знала, почему позвала его. Мне хотелось обсудить с ним что-то важное. Но что? Было приятно разделить с кем-то свой беспокойный ночной мир. Мои братья спали как убитые. Почему мой мозг не может так легко отключаться? Мне было неловко расспрашивать братьев о маме. Я не хотела их расстраивать, ведь они двигались дальше. Может, они двигались дальше благодаря реальным воспоминаниям о ней, в то время как я располагала лишь своим воображением. Почему мое подсознание так болезненно на это реагирует?

– Почему ты так много бегаешь?

– Нужно поддерживать форму для баскетбола, иначе в первые недели занятий все будет жутко болеть.

– Значит, ты пробегаешь… сколько, шесть-семь миль в день, чтобы спастись от двух недель боли? Ты как будто тренируешься для марафона, а не для баскетбола.

– Еще пробежки помогают мне заснуть.

– Большинству людей не требуется изнурять себя, чтобы заснуть.

– Верно. Многие просто принимают снотворное.

У него вырвался короткий смешок – как всегда, когда сказанное его удивляло.

– Да. Твой метод более естественный. – Долгое молчание. – Ты ловко уходишь от вопросов, но меня интересовало, почему ты не можешь заснуть.

Я сказала себе, что он – просто голос. Я могу разговаривать с бестелесным голосом. Или с луной. Я всегда могла откровенно поговорить с луной. Я нашла на небе яркую половинку луны, освещавшую все вокруг.

– Мне снятся кошмары, – наконец произнесла я. Брейден, должно быть, почувствовал, что мне необходимо выговориться, и просто молча ждал, когда я продолжу. – О моей маме и ночи, когда она умерла. Похоже, мое подсознание веселится, подкидывая мне разные сценарии ее смерти, даже самые нереальные. Та ночь… пожалуй, та ночь – единственное воспоминание, которое у меня о ней осталось. А я даже не знаю, не является ли оно всего лишь игрой моего воображения.

Я никогда никому не рассказывала о своих кошмарах, даже Гейджу, который больше всех знал о том, что творится у меня в голове. Я ощутила странное освобождение, будто просто открылась луне.

– И что ты в них видишь?

– Разное. Дождь, разбивающиеся окна, машины. И конечно же маму.

– Сочувствую.

– Ненавижу это, а пробежки исключают бессонные ночи.

– Это куда правдоподобнее отмазки с баскетболом.

– Они также помогают и для баскетбола.

– Не сомневаюсь. – Несколько минут молчания. – Ты научилась кататься на велосипеде, когда тебе было четыре. Я так завидовал, ведь сам все еще ездил с учебными колесами.

Я обрадовалась тому, что он переключился на нашу игру в факты.

– О, я помню твои учебные колеса.

– Серьезно? Потому что, как только ты научилась кататься на велосипеде, я решил, что тоже должен, и убил всю субботу на обучение ездить без них. Ты заставила меня от них отказаться.

Я улыбнулась, вспоминая его детство, чтобы противопоставить соответствующий факт.

– Как насчет того, что в первом классе ты сказал учительнице, что мой папа – это твой, а когда твой папа пытался забрать тебя домой, ты закричал: «Этот мужчина хочет меня похитить»? Твой отец так смутился.

– Да, я тогда завидовал, что вы есть друг у друга, у меня же не было ни братьев, ни сестер.

– Теперь ты в ловушке безумия. Ты один из нас, малыш, хочешь ты этого или… – Я замолчала, поскольку до меня дошел истинный смысл его намерения обсудить мою езду на велосипеде. Он не вернулся к игре. – Подожди. Мне было четыре?

– Да.

– Значит, мама была жива, когда я училась кататься…

Я стала сканировать воспоминания, пытаясь представить ее там, перед нашим домом, наблюдающую за моим обучением. Вот папа, он бежит рядом, поддерживая сзади мой велосипед, чтобы я не упала. Я постоянно прошу его отпустить. Но он не отпускает. Мама за нами наблюдала?

Я крепко закрыла глаза. «Разреши мне объехать вокруг квартала», – попросила я. «Я поеду с ней», – предложил Джером. Он нарезал круги вокруг меня. Ему, должно быть, было почти девять. Мы доехали до угла, и только тогда я поняла, что еще не тренировалась поворачивать без учебных колес. Поддавшись страху, я даже не попыталась повернуть и въехала прямо в дорожный знак. Джером поднял меня, посадил обратно на велосипед и показал, как надо. Я падала на каждом углу, но доехала до дома, оцарапав лишь одну коленку.

Мама позаботилась о ране?

Нет. Папа. Это точно. Я вспомнила, как сидела на столешнице, пока он дул на колено и говорил, что я сильная. Как такое возможно? Как возможно, что я помню такие мелочи, но ничего не помню о маме?

– Ты сейчас на нее очень похожа.

Мое горло слегка сдавило.

– Угу.

Я уже это знала. Помимо свадебного снимка в гостиной, у нас была целая коробка с ее фотографиями. Именно так я ее и помнила, как на снимках: стоящую рядом со мной, пока я задуваю три свечки на торте; удивленно смотрящую с кресла, в котором она читает книгу; в бейсболке, подбадривающую Джерома на игре между классами. Я помнила фотографии, но не события.

– Что еще ты о ней помнишь?

– Она была тихой… – Он замешкался. – Она часто приходила к моей маме. Однажды я вошел в кухню, где они разговаривали… и она плакала.

– Что?

– Я хорошо это помню, поскольку испугался, что мама на меня разозлится за то, что я их прервал.

– Из-за чего моя мама могла расстроиться?

– Не знаю. Моя мама гладила ее по спине, и она…

– Сколько тебе было? – Я прижалась спиной к забору.

– Не знаю. Около семи.

– Как ты смог это запомнить?

– Это просто одно из ярких воспоминаний.

По неведомой мне причине в груди вскипел иррациональный гнев.

– Ну, может, она переживала за твою маму. Может быть, она умоляла ее бросить твоего придурка-отца.

– Мой отец запил только после травмы спины, пять лет назад. – Его голос был таким напряженным, полным боли.

Я встала.

– Ну, у моей мамы была идеальная жизнь, поэтому я даже не знаю, что ее могло расстроить.

– Чарли.

– Я устала.

Я вернулась домой и громко хлопнула дверью.