Глава 1

Это была сенсация — самая большая сенсация в его журналистской карьере. Расслабившись, он сидел в гостиной отеля «Каравино», наслаждаясь каждой страницей, предвкушая сладость грядущего триумфа. Осталось добавить несколько документов, которые должны попасть к нему в течение часа. Он ждал Энцо Гарофано, чтобы за ранее обговоренную мзду получить фотокопии деловых писем Орнаньи.

А потом он покинет Сорренто и этот яркий туристский рай с его стеклянной стеной, останавливающими взгляд фресками, залитой солнцем террасой, широким пляжем и бронзовыми телами, распростертыми под разноцветными зонтиками. Он соберет вещи и уедет обратно в Рим, в корпункт, откуда девушки-телетайпистки пошлют его текст в Париж, Лондон, Нью-Йорк, где с аршинными заголовками он появится на первых страницах утренних газет.

А под заголовками будет напечатано его имя: «Наш специальный корреспондент Ричард Эшли». Он был высок ростом, широкоплеч, без признаков живота, с короткой стрижкой и загорелым лицом. Его синие брюки и цветастая рубашка свободного покроя соответствовали последней моде.

Он закрыл папку с материалами и положил ее на стол. Взглянул на часы. Три тридцать. В половине пятого придет Гарофано. За оставшийся час Рим должен подтвердить предварительную договоренность и сообщить, что две тысячи долларов предназначенные Гарофано, переданы в «Америкэн экспресс» в Сорренто. Эшли нахмурился. Слишком уж осторожничает Хансен.

Бармен Роберто тихонько кашлянул. Эшли поднял голову Роберто широко улыбнулся и указал на террасу. Эшли проследил взглядом за его пальцем и увидел пару великолепных загорелых ног. Портьеры, висящие справа от двери, скрывали их обладательницу.

Эшли улыбнулся и покачал головой.

— Займись-ка лучше делом, Роберто. Принеси мне «мартини».

Эшли вновь взглянул на часы.

— Когда открывается почта?

— В три часа, синьор.

— Я жду телеграмму. Ее давно пора принести. Роберто пожал плечами:

— Терпение, друг мой! Терпение! Телеграмма должна поступить на почту. Затем с нее необходимо снять копию. И, наконец, найти посыльного… — Он замолчал, вытаращив глаза. Обладательница загорелых ног встала с шезлонга и показалась в проеме двери, блондинка в купальном костюме. Она улыбнулась и, вильнув бедрами, исчезла из виду…

— Я хочу пить, — напомнил Эшли.

— Сию минуту, синьор. — Мудрый Роберто понимал, когда кончаются шутки.

Он вышел из-за стойки с маленьким серебряным подносом, на котором стоял один бокал. Он протер стол, поставил картонную тарелочку, на нее — бокал и застыл.

— Сколько? — спросил Эшли.

— Шестьсот лир, синьор. Эшли резко поднял голову.

— Шестьсот? За ланчем было четыреста пятьдесят.

— Я ошибся, синьор, — невозмутимо ответил Роберто. — Я имел в виду четыреста пятьдесят.

— Ты лжец, Роберто.

— Вы заставляете меня признаться, синьор. — Роберто радостно улыбнулся. — Я большой лжец.

— Почему ты мне лжешь? Ты же получаешь от меня хорошие чаевые, не так ли?

— Очень хорошие, синьор.

— Так почему ты мне лжешь?

— Привычка, синьор.

— Плохая привычка, Роберто.

— Давайте назовем это профессиональной болезнью. — В глазах Роберто заиграли веселые искорки. — Вы никогда не лжете, синьор?

Эшли ответил осторожно.

— Иногда мне приходится лгать. Но только не из-за денег.

— Потому что вам нет нужды волноваться о деньгах. Я, наоборот, должен постоянно думать о них. Каждый из нас лжет о том, что для него более важно.

От Эшли не ускользнул тайный смысл слов Роберто. Бармен мог ему что-то сообщить, но непременно за плату. Именно ему предстояло сделать следующий ход.

— А что для меня важно, Роберто? Бармен склонил голову набок.

— Телеграмма, которую вы ждете. Сведения, содержащиеся в этой папке… — Он указал на картонный переплет. — И человек, который должен прийти к вам в половине пятого.

Эшли вздрогнул, словно ему в лицо плеснули холодной водой. Он начал подниматься, задел стол, бокал опасно закачался. Тут же журналист взял себя в руки и вновь опустился в кресло. Посмотрел на Роберто. Черные, чистые, как у младенца, глаза бармена не дали ему никакого ответа.

— С рукописью мне все ясно, ты видел, как я с ней работаю. Телеграмма — я сам упоминал о ней при тебе. Но человек, которого я жду… Как ты узнал о нем?

— Коктейль, — сухо ответил бармен. — Синьор не заплатил за коктейль.

Эшли достал бумажник, вытзщил купюру в пять тысяч лир и положил ее на серебряный поднос. Глаза Роберто радостно сверкнули. Он взял купюру, аккуратно сложил ее и убрал в карман.

— Вам просили передать, синьор, — тихо сказал он, — что человек, который придет сюда, врун и обманщик. Вы можете взять то, что он принесет, но должны знать, что доверять ему нельзя.

— Что-нибудь еще?

— Больше ничего.

Роберто поднял поднос и двинулся к бару. Откинувшись в кресле, Эшли наблюдал за ним. Он не остановил бармена, не задал ему ни одного вопроса. Он понимал, что тот мог говорить до судного дня, но ни единого слова правды не слетело бы с этих улыбающихся губ.

Он повторил про себя слова Роберто. «Человек который придет сюда, врун и обманщик». Ничего нового. Гарофано — жалкий посредник, торгующий украденными документами. Он не может быть ни кем иным, как вруном и обманщиком. Но документы-то подлинные! Он видел их и внимательно изучил. Они укладывались в схему имеющихся у него доказательств.

«Возьмите то, что он принесет, но не доверяйте ему». Гарофано предлагал реальный товар — фотокопии документов, уже побывавших у него в руках. Он мог не опасаться подделки. Так о каком доверии могла идти речь?

Оставалось ответить еще на два вопроса. Кто именно обратился к Роберто и чем вызвано полученное им предупреждение? Но и тут напрашивался очевидный ответ — прибыль! Пять тысяч лир без труда делятся на два. Половина — бармену, вторая — жучку, подхватившему сплетню, услышанную в баре.

Эшли улыбнулся. Настроение у него улучшилось. И тут же посыльный принес телеграмму. Эшли заплатил ему и нетерпеливо разорвал желтый конверт. «Разрешается выплата две тысячи долларов точка деньги высланы америкэн экспресс Сорренто точка советую закругляться Хансен». Отлично! Эшли смял бланк телеграммы и сунул его в карман. Рим не возражает. Деньги получены. Дело лишь за Гарофано. Он допил «мартини» и вышел на залитую солнцем террасу. Роберто не спускал с него холодного взгляда. Наблюдала за ним и блондинка. Она видела его худое, будто высеченное из камня лицо, широкие плечи, сильные руки, легкую походку. Вот он оперся локтями о балюстраду и посмотрел вниз, на яркие кабинки и бронзовые тела на песке, голубую гладь воды. Он производил впечатление человека, довольного собой и всем миром, человека, у которого масса свободного времени.

Блондинка отклонилась назад, втянула живот и выпятила грудь, словно манекенщица перед объективом фотоаппарата. Затем сдернула с себя яркий пляжный халатик, резонно полагая, что Эшли это заметит. Когда он обернулся, блондинка улыбнулась.

— Хороший выдался денек, — сказал Эшли.

— Добрый день, — ответила она по-итальянски.

Эшли удивило итальянское приветствие. Из-за светлых волос и загара медового оттенка он принял девушку за иностранку. Его соотечественницу или шведку, возможно, немку с Рейна.

Она вновь улыбнулась и знаком предложила ему подойти поближе.

— Вы недавно приехали? Я не видел вас раньше. — Вчера вечером. А вы?

— О, я тут уже неделю, даже десять дней.

— И отпуске?

— Нет. Работа.

— Приятное место для работы. А что вы делаете?

— Я журналист. Корреспондент газеты.

— Как интересно. Значит, вы путешествуете, пишете статьи, встречаетесь с разными людьми. Веселая жизнь.

— Иногда. — Например, сейчас, в день его сорокалетия, за один час до завершения его шедевра, с красавицей блондинкой, улыбающейся ему в ярких солнечных лучах, и легкой тревогой, загнанной глубоко в подсознание.

— Между прочим, меня зовут Эшли… Ричард Эшли.

— Елена Карризи.

Ему понравилось, как она произнесла свое имя, просто и спокойно, без ужимок и сюсюканья, свойственных неаполитанкам.

— Вы тоже отдыхаете?

— Только сегодня. Завтра приезжает мой босс.

— О!

Он-то знал, каким девушкам боссы снимают номера в «Каравино».

— Зимой мы работаем в Риме, летом приезжаем сюда, — без тени раздражения продолжала она.

— Счастливые люди, — холодно заметил Эшли. — А что вы делаете… вернее, чем занимается ваш босс?

— Чем он занимается? Всем понемногу, политика, инвестиции, банковское дело… Он много путешествует. Я, разумеется, путешествую вместе с ним.

— Разумеется. Я начинаю подозревать, что знаю его.

— Вероятно. — В ее голосе не слышалось ни угрозы, ни иронии. — Если вы корреспондент, то наверняка встречались с ним. В Италии он знаменит.

— Как его зовут?

— Витторио, герцог Орнанья.

Ни единый мускул не дрогнул на лице Эшли. Ему даже удалось разыграть маленькую комедию:

— Орнанья? Ну конечно! Я неоднократно брал у него интервью.

Он мог бы сказать: «Я знаю этого Орнанью лучше, чем ты когда либо узнаешь его, милашка. Ты на него работаешь. Возможно, даже делишь с ним постель. Но я прожил его прошлое и настоящее. Я — судья его сомнительного будущего. Мне известно, сколько у него денег и какими путями он их добыл. Я знаю, в чем он силен и где кончается его власть. Кого он купил и кто, в свою очередь, продал его. Я знаю женщину, на которой он женился, и других, которых он любил. Всех, кроме тебя, милашка, поэтому ты и удивила меня. Я вел счет его победам, но сегодня засвидетельствую его окончательное поражение. Завтра, после публикации моей статьи, его освищет весь мир».

Но вместо столь длинного монолога он лишь улыбнулся и поправил халатик на холеных плечах Елены Карризи.

— Завтра вы будете принадлежать Орнаньи. Сегодня вы моя. У меня день рождения, и я получил хорошие новости. Я хотел бы это отпраздновать. Вы выпьете со мной?

— Конечно! — ответила Елена Карризи, и бок о бок они вошли в гостиную отеля.

Тихо играла музыка, Роберто протирал бокалы и расставлял их на черном стекле полок. При виде Эшли и Елены его лицо расплылось в одобрительной улыбке.

Они сели на высокие стулья у стойки бара и заказали по «мартини». Они обменялись пышными тостами. Эшли рассыпался в комплиментах, она мило надула губки и на мгновение коснулась его руки. Все было так просто, мило, естественно — случайная встреча отдыхающих на острове Сирен.

Или каждая фраза — тщательно выверенная ложь? Более шести месяцев он процеживал мутную воду итальянской политики и финансов. Его действия не могли остаться в тайне. Орнанья не мог не подозревать журналиста, интересующегося его делами…

— Вы сказали, что получили хорошие новости?

— Новости? — Вопрос прервал его размышления. — О… да, конечно.

— Что же это за новости?

«Вот мы и добрались до сути, — подумал он. — Мягко, по-итальянски, но добрались. Скажите мне, что это за новости, чтобы я могла передать содержание нашего разговора моему господину, Витторио, герцогу Орнанье».

Эшли осуждающе покачал головой.

— Ничего особенного. Я предложил напечатать один материал, моя газета согласилась и разрешила мне купить некие документы. С ними моя статья будет более достоверной.

— Что это за статья? — В ее глазах он увидел лишь искреннее любопытство.

— О политике.

— О! — Восклицание Елены Карризи повисло в воздухе, словно незаконченная нота.

— Когда мы получше узнаем друг друга, я расскажу вам о ней.

— Удивительная неосторожность.

Эшли резко обернулся, задетый локтем бокал покатился по гладкому пластику. Повернулась и девушка. Они увидели перед собой стройного невысокого мужчину с моложавым лицом и кроткими глазами, одетого по английской моде: синий пиджак, серые брюки, шелковая рубашка, красиво завязанный шарф. Не обращая внимание на очевидное неудовольствие Эшли, он прошествовал к бару. Елена Карризи не сводила с него глаз. Он протянул руку.

— Эшли, дорогой друг, я так рад вас видеть.

— Да, да… и я тоже, — Эшли вяло пожал руку англичанина. — Елена Карризи… Джордж Арлекин.

Арлекин удостоил девушку легкого кивка и вновь повернулся к Эшли.

— Похоже, мы постоянно сталкиваемся друг с другом, не так ли?

— Похоже, что да.

— Пресс-клуб в Венеции, весенний фестиваль во Флоренции, гриль-бар «У Джо» в Риме. И, наконец, здесь. Странно, не правда ли?

— Весьма.

И тут же Джордж перешел на итальянский.

— Вы отлично выглядите, Лена, — сказал он, шутливо поклонившись девушке.

— Благодарю, — без всякого энтузиазма ответила та.

— Вы знакомы? — изумился Эшли, одновременно насторожившись.

— Мы встречались, — сухо ответила Елена. Она соскользнула с высокого стула. — Извините, мне надо идти.

— Подождите, вы же только что… — начал Эшли.

— Пожалуйста, извините меня. — Она была уже на полпути к двери.

— Вы пообедаете со мной вечером?

— Мне очень жаль, но это невозможно.

— Тогда кофе, после обеда?

Она подошла к двери. Еще мгновение, и она исчезнет. Но внезапно Елена остановилась и посмотрела на Эшли.

— Хорошо. Кофе, после обеда.

Она ушла, а Джордж Арлекин, хохотнув, занял ее стул. Эшли кипел от ярости.

— Нам пора выяснить, что к чему, Арлекин. Не один месяц вы следуете за мной по пятам. Теперь дорога кончилась. Что вам нужно?

— Первым делом я хотел бы выпить, — невозмутимо ответил Арлекин.

— Что именно?

— Шотландское с содовой.

— Да, синьор, — вставил Роберто.

— Мы выпьем за столиком.

Эшли прошел к кофейному столику, на котором лежала его рукопись, Арлекин проследовал за ним. Англичанин закурил. Они молчали, пока Роберто не принес напитки, поставил бокалы на стол и занял привычное место за стойкой. Только тогда Арлекин поднял бокал.

— Удачи вам, Эшли! — улыбнулся он.

— Идите вы к черту. — Эшли залпом выпил «мартини» — Итак, Арлекин, выкладывайте. Коротко и ясно. Кто вы? Чего вы добиваетесь? И почему?

— Я думал, что ответы вам уже известны.

— Я бы хотел услышать их от вас.

Англичанин пожал плечами и положил сигарету на ободок пепельницы.

— Ну, хорошо. — Он сложил руки перед собой палец к пальцу. — Уже шесть месяцев вы готовите обвинительный акт.

— Я пишу для газеты статью.

— В которой некие итальянские политики обвиняются в мошенничестве, предвыборных махинациях и присвоении средств.

— Совершенно верно.

— Блестящее сочинение, Эшли.

— Вы, разумеется, его прочли, — иронически заметил тот.

— Конечно, — ответил Джордж Арлекин. — От корки до корки, даже пометки на полях.

Эшли изумленно уставился на него.

— Черта с два!

— Для профессионала вы чересчур беззаботно обращаетесь со своими бумагами.

Эшли наклонился вперед. Его глаза сузились.

— Кто вы?

Арлекин неопределенно махнул рукой.

— Посредник, курьер, представитель на переговорах.

— Тайный агент?

— Если это вам больше нравится.

— И кого же вы представляете?.

— Государство его британского величества. Э… неофициально естественно.

— Тогда мне все ясно.

Эшли откинулся в кресле и захохотал. Внутреннюю напряженность сняло как рукой. Он вновь ощутил сладкий вкус победы. Оказывается, раскопанная им сенсация даже больше, чем он ожидал. В тихой голубятне Уайт-холла[1 - Уайтхолл (Whitehall) — улица в центре Лондона, название которой стало нарицательным обозначением британского правительства.] начался переполох. Завтра, при виде заголовков, он перейдет в панику. Сомнения и неуверенность покинули Эшли. Он приготовился насладиться комедией.

— От ваших слов я чувствую себя таким важным, Арлекин. Почему мной интересуется британское государство?

— Вы покупаете фотокопии документов Орнаньи, не так ли?

Скулы Эшли затвердели. У него засосало под ложечкой.

— Значит вы знаете и об этом?

— Несомненно.

— Ну, что ж! Я их покупаю. Я покупаю их через двадцать минут, в этой самой комнате, за этим столом.

— С ними обвинительный акт приобретет завершенность?

— Да. Большие люди и их пособники помельче будут выставлены на суд общественности. Фотокопии — прямые доказательства одной из крупнейших политико-финансовых афер двадцатого века, подготовленной и организованной его свет лестью герцогом Орнаньей.

— Жаль, — не скрывая неприязни, заметил Арлекин. — Очень жаль. Когда вы намерены опубликовать этот материал?

— Полагаю, что послезавтра. Он придется ко времени. Через десять дней в Италии выборы.

— Американцы везде устраивают театр. — Арлекин показал головой. Он поднялся, прошел к двери, ведущей на террасу, оглядел залитую солнцем морскую гладь. Затем повернулся к Эшли, — Вы не будете возражать, если мы поговорим там? Я не хочу, чтобы нас слышали.

— Как вам угодно.

Эшли подхватил папку и прошел на террасу. Арлекин прохаживался взад-вперед. Журналист присоединился к нему.

Англичанин уже не улыбался. Голос его звучал спокойно и рассудительно.

— Эшли, я думаю, вам известна политическая ситуация в этой стране. Сильные, хорошо организованные левые. Небольшое, но обладающее значительными материальными ресурсами реакционное правое крыло. И слабая коалиция центра, вобравшая умеренных представителей обеих сторон, правящая государством в настоящий момент.

— Совершенно справедливо.

— В интересах Европы, в интересах Британии и Соединенных штатов поддерживать и укреплять центр.

— Полностью с вами согласен.

— Именно Орнанья связывал их воедино.

— Тут вы не правы, — отрезал Эшли.

Арлекин не полез напролом. Он вообще пытался избежать прямого конфликта.

— Скажем так: по мнению некоторых представителей моего государства. Орнанья — ключ к единству. У него контакты как среди левых, так и правых. Он знает, как договориться и с теми, и с другими. Его любит публика. Это личность, Уберите его, и останутся одни посредственности. Понимаете?

Щеки Эшли полыхнули багрянцем.

— Еще как понимаю! Вы хотите, чтобы я похоронил эту статью, и тогда великий комбинатор без помех возглавит правительство Италии. — Он невесело рассмеялся. — Хорошенькое предложение одного профессионала другому.

Моложавое лицо Арлекина осветила обезоруживающая улыбка.

— Это единственное, что я могу предложить, Эшли. Я бы подкупил вас, если б смог. Будь такая возможность, я бы пошел на шантаж. Но при сложившихся обстоятельствах у меня нет других аргументов, кроме правды. И я пытаюсь использовать ее наилучшим образом.

Эшли резко обернулся к англичанину.

— Прекрасно! Я верю в вашу искренность. А теперь я скажу, чего вы действительно добиваетесь. Вы хотите, чтобы ради политической выгоды я утаил преступление, даже цепь преступлений.

— Да, мое предложение можно изложить и так. Но необходимо маленькое дополнение. Под политической выгодой понимается стабильность европейской обороны.

Тут Эшли не выдержал.

— О боже, как я люблю англичан! В мире нет более поучающей нации — королевская семья, господствующая церковь, священные ритуалы крикета! И при этом их история — сплошной экономический авантюризм да политические сделки, их герои — пираты и разбойники, их святые — чудаки и анархисты. Они проповедуют мораль в парламенте и готовят войны в клубе консерваторов. Они поносят Уолл-стрит и американский экспансионизм, но их бизнесмены — грабители в полосатых брюках. Однако стоит им споткнуться, тут же вспоминаются наши общие обязательства перед западной цивилизацией. Ради бога, Арлекин, давайте обойдемся без этого.

Вспышка Эшли осталась без ответа.

— Это крайняя точка зрения, — спокойно продолжил Арлекин, — и сейчас я не буду ее оспаривать. Мне кажется, мы говорим о разных вещах, дорогой друг.

— А я так не думаю.

— Вы говорите о моральных устоях. Я — о политике. Одно полностью исключает другое.

— Это — заблуждение.

— Отнюдь. Политика есть искусство и наука управления несовершенными людьми посредством несовершенных методов.

— Плоха та политика, благодаря которой на ответственные посты попадают лживые и продажные личности.

— Не всегда. Лжеца можно направлять. Продажного — купить. Задача дипломата как раз заключается в том, чтобы с выгодой воспользоваться страхом лжеца и жадностью казнокрада.

— А как же правда?

— Правда? — Джордж Арлекин пожал плечами. — Правда — это роскошь, доступная лишь тем, кому не важен результат ее воздействия.

— То есть?

— Вот вас, например, не интересует, чем обернется все это для Италии, да и для Европы. Ваша статья может сбросить с пьедестала правительство, и так нетвердо стоящее на ногах, вызвать в стране экономический и политический хаос. Могут пойти насмарку многолетние усилия, направленные на обеспечение европейской безопасности. А вы через неделю улетите в Индию, на Яву или в Канаду и ни душой, ни телом не испытаете последствий вашей публикации.

— А вам, естественно, не безразличны эти последствия? — саркастически ухмыльнулся Эшли.

Арлекин ответил не сразу, тщательно подбирал слова.

— Они небезразличны для моей страны и, следовательно, для меня. Я живу в тридцати милях от берегов Европы, и политическая ситуация на континенте определяет, буду ли я есть на завтрак корку хлеба или жареную печень. Вы — журналист, бродячий торговец правдой. Я — человек, который вынужден жить среди лжи, идти на компромисс с коррупцией, мириться с несправедливостью, потому что и первое, и второе, и третье неотделимы от человеческого общества.

— Мирясь с несправедливостью, вы и такие, как вы, увековечиваете ее!

— А такие, как вы?

— Нам тоже важен результат, — ответил Эшли. — Потому что нам чаще приходится сталкиваться с последствиями лжи и несправедливости. Мы видим голод на улицах в то время, как вы читаете о нем в газете. Мы видим убийства и посылаем вам фотографии в доказательство того, что они действительно имели место. Мы видим убитых детей и изнасилованных женщин, вы же читаете заметку в десять строк о пограничном инциденте. И мы верим, что занимаемся благородным делом, неся людям правду. Еще Сократ завоевал этим уважение своих сограждан.

— За что его и отравили.

— Профессиональный риск. — Эшли облокотился на балюстраду. — Этот разговор ни к чему не приведет. Наши позиции определены. Вы и ваше государство хотите ввести Орнаньи в правительство. Я хочу отправить его в тюрьму. Ваш мотив — политическая выгода. Мой — правда.

— Это единственный ваш мотив, Эшли?

— Назовите мне другой.

— Вы любите или любили жену Орнаньи, — ледяным тоном ответил Джордж Арлекин.

 

Глава 2

Слова ударили, как пощечина. Эшли едва не схватил маленького англичанина и не швырнул его в пустоту между голубым небом и синей водой. Но вместо этого он отклонился назад, закрыл глаза, обеими руками вцепился в металлический поручень балюстрады. Его трясло от злости.

Медленно, с трудом Эшли овладел собой. Когда он открыл глаза, Арлекин все так же стоял перед ним. Тут к Эшли вернулся голос.

— Мерзавец! Подонок! Ты докопался и до этого! Я не видел Козиму больше десяти лет. Да, я любил ее. Я люблю ее и теперь. Она была моей любовницей, но я женился бы на ней! Однако она предпочла Орнанью. Я пожелал ей счастья и попытался забыть ее. К моему расследованию она не имеет никакого отношения.

— Она — его жена, и ваша публикация неминуемо отразится на ее будущем.

— Она его жена, а не моя!

— Я хотел бы, — печально вздохнул Арлекин, — быть таким же твердым в своих убеждениях, как и вы. Вы счастливый человек, Эшли. Я… я сожалею о том, что упомянул о ней. Извините.

Он протянул руку. Но Эшли не пошел на мировую.

— Оставьте! — бросил он. Арлекин вновь вздохнул.

— Как я понимаю, вы намерены опубликовать ваши материалы.

— Намерен, — кивнул Эшли. — Я опубликую их полностью, включая фотокопии документов Орнаньи. Я докажу, что дети умирают от голода на улицах Неаполя, потому что деньги используются не по назначению, но оседают в карманах Витторио Орнаньи. Я докажу, что двести тысяч человек от Неаполя до Эболи остались без работы лишь потому, что Орнанья и его коллеги направили средства, предназначенные на развитие юга страны, своим предприятиям на севере Италии. Я опубликую цифры доходов его предприятий и размеры его секретных кредитов в американских банках. А вы и те, кто послал вас, могут катиться ко всем чертям!

— Вы играете с огнем.

— Я не играю.

Арлекин сокрушенно пожал плечами. Его моложавое лицо как-то постарело и осунулось. Он повернулся, чтобы уйти, но внезапно передумал и вновь взглянул на Эшли.

— Позвольте мне дать вам один совет. Это старая, старая страна с бурной историей. Она привыкла к насилию, коррупции, интригам, политическим убийствам. Род Орнаньи — плоть от плоти этой истории на протяжении многих веков. Будьте осторожны, мой друг! Будьте осторожны! И если вы передумаете, приходите ко мне.

— Скорее я увижу вас в аду.

— Это вполне вероятно, — мягко заметил Арлекин. Затем он ушел, и Эшли остался один, на каменной террасе, высоко над летним морем.

С пляжа до него доносились крики загорелых юношей, пронзительный смех девушек, неаполитанские песни, льющиеся из радиоприемников, шум мотора прогулочного катера. Сезон отдыха был в разгаре, сезон песен сирен и плясок фавнов. И только такой дурак, как он, мог растрачивать драгоценное время, роясь в грехах другого человека.

Кто из этих людей, дремлющих внизу на песке, спрашивал он себя, прочтет статью, которую он для них написал? Кто из тех, что прочтет, поблагодарит его?

Зачем тогда писать? Стоит ли во имя новостей подвергать жизнь опасности, а душу — вечному проклятию? Не лучше ли провести время с милой девушкой, чем лететь в страну, охваченную революцией?

Правда? Святое дело, но неблагодарная работа. Справедливость? Слепая богиня, чьи весы никак не могут качнуться в нужную сторону. Гордость? Честолюбие? Тщеславие? Все они движут человеком, но не объясняют его поведение…

Зазвонил телефон. Роберто говорил с портье.

— Синьор Эшли, вас хочет видеть какой-то мужчина. Его фамилия Гарофано.

— Попроси пропустить его.

Роберто положил трубку на рычаг и повернулся к Эшли:

— Он уже идет, синьор. Что вы будете пить? Я должен обслужить туристов в другом зале и…

— Два кофе.

— Кофе? Его надо сварить.

— Мы подождем. Поклонившись, Роберто вышел, а мгновением позже появился Гарофано, тощий, чернявый тип с узким лицом и бегающими глазками, сидящими у самой переносицы. Одет он был по неаполитанской моде — короткий облегающий пиджак, брюки-дудочки, начищенные остроносые туфли. Под мышкой он нес потрепанный портфель.

— Рад тебя видеть, Гарофано, — улыбнулся Эшли, протягивая руку.

Гарофано вяло пожал ее, но ничего не ответил. Затем сел, прислонив портфель к ножке стола, и начал вытирать лицо грязным носовым платком. Убрав, наконец, платок в карман, он достал мятую пачку сигарет. Эшли предложил ему свои и щелкнул зажигалкой, Гарофано несколько раз жадно затянулся. Руки его дрожали.

— Успокойся, успокойся, — подбодрил его Эшли. — Все уже позади. Мы выпьем кофе и в пять минут закончим наши дела. Фотокопии у тебя?

— Нет.

Эшли чуть не выпрыгнул из кресла.

— Что?

— Пожалуйста, пожалуйста! — Гарофано всплеснул руками. — Поймите меня правильно. Я хочу сказать, что не принес их сюда. Я могу взять их в любой момент. Поймите, это обычная предосторожность.

— Боишься попасть впросак, да?

— В таком деле нельзя иначе. Вы… вы говорили со своим начальством?

— Да. У меня хорошие вести. Они согласны заплатить. В гостиной повисла тишина. Гарофано разглядывал свои ладони. От сигареты спиралью поднимался дымок. Эшли не сводил глаз с итальянца. Наконец Гарофано поднял голову. Руки его уже не дрожали, глаза не бегали, на губах играла улыбка, самодовольная улыбка барышника, диктующего условия.

— Мне очень жаль, мой друг, — сказал он, — но цена поднялась.

Лицо Эшли потемнело.

— Сколько?

— Десять тысяч.

— Почему?

— Я получил другое предложение.

— От кого?

Взгляд Гарофано вновь упал на его руки. Глаза затуманились, в голосе послышалось ироническое сожаление.

— В таких делах не принято называть имен, синьор.

— Делах! — взорвался Эшли. Он поднялся на ноги, схватил Гарофано за лацканы пиджака и шарахнул его об стену. — Ты говоришь, делах! Делах! А затем принимаешься за шантаж. Мы договорились — две тысячи долларов. Деньги получены. И, клянусь богом, я вышибу из тебя эти документы, даже если мне придется тебя убить…

Раздался грохот разбивающейся фаянсовой посуды. Вошедший Роберто выронил поднос, увидев, как Эшли, прижав Гарофано одной рукой к стене, отделывает его второй.

— Сеньор! Ради бога! Хватит! Хватит!

Но Эшли, казалось, ослеп и оглох и продолжал избивать скулящего шантажиста, пока его не остановил громкий женский крик: «Перестань, Ричард! Перестань!»

Пока Эшли поворачивался, Гарофано удалось вырваться. Он подхватил портфель и бросился к выходу.

А Эшли видел только ее, высокую, черноволосую, ослепительно красивую, застывшую в проеме террасной двери, — Козиму Орнанья. Тяжело дыша, с растрепанными волосами, Эшли не отрывал глаз от своей давней любви, вынырнувшей из далекого прошлого.

— Козима!

Роберто по-прежнему стоял в окружении разбитых кофейных чашечек. Козима заговорила первой:

— Ты! Убери мусор и оставь нас.

Повинуясь властному голосу, Роберто присел, собрал осколки на поднос и исчез. А Эшли как зачарованный не мог отвести взгляда от Козимы. Затем она подошла к нему, поцеловала в уголок рта, вытерла пот с лица, поправила рубашку.

— Ричард! Ричард! Все тот же драчливый неугомонный Ричард Эшли. Кто этот ужасный человек? О чем ты пишешь на этот раз? Иди сюда, присядь и возьми себя в руки. Матерь божья! Но ты совсем не изменился.

Она усадила его в кресло, достала из сумочки сигареты, зажгла одну и сунула ему в рот. Постепенно его глаза прояснились, руки успокоились, безумная ярость угасла.

— А теперь рассказывай, Ричард.

Эшли провел рукой по лбу и уныло улыбнулся.

— Это… это уже не имеет значения. Я покупал у него кое-какие документы. Мы заранее договорились о цене, но в последний момент он ее поднял. Я просто озверел.

Она рассмеялась и погладила его по руке.

— Все тот же Ричард! Все тот же упрямец, выискивающий глупости и пороки мира. Ты так и не познал, что такое терпение, не правда ли?

— Это точно.

— О чем ты пишешь?

— Готовлю материал о…

Тут он вспомнил, что его статья касается и ее, потому что она не любовница Ричарда Эшли, но жена Витторио, герцога Орнанья. Он вспомнил, что без фотокопий его материал никуда не пойдет. Он вспомнил короткое предупреждение Роберто и встречу с Еленой Карризи. И понял, что приход Козимы далеко не случаен, а часть детально продуманного плана, направленного на то, чтобы воспрепятствовать публикации обвинительного приговора ее мужу. Он не знал, какова ее роль в реализации этого плана, но понимал, что должен выяснить это как можно скорее. Иначе победа могла ускользнуть от него в самый последний момент.

— О чем пишу? Так ли это важно, когда ты здесь? Как ты попала сюда? Когда приехала? Почему?

— Я здесь живу, Ричард, — ответила она. У моего мужа тут вилла.

— О! Твой муж тоже в Сорренто?

— Он приедет вечером из Рима. Мы пообедаем, переночуем в отеле, а утром поедем на виллу.

Через стол они смотрели друг на друга. Ее губы чуть раскрылись, в глазах горело желание. От воспоминаний у Эшли учащенно забилось сердце. Но ему стукнуло сорок, и время научило его осторожности.

— Тогда мы можем провести вместе час или два? — спросил он.

Она улыбнулась.

— Если ты этого хочешь, да.

Только не здесь, подумал он, не в отеле, рядом с Роберто, Джорджем Арлекином, Еленой Карризи, после скандальной драки с Гарофано, перед самым приездом Орнаньи. Да и вообще тут слишком много любопытных глаз и ушей.

— Ты на машине, Козима? — Да.

— Давай куда-нибудь поедем.

— В горы. Там так красиво и тихо. Мы сможем поговорить… и вспомнить. Роберто, возвращаясь из холла отеля, увидел, как они вместе вышли из гостиной. Эшли задержался у конторки, сунул папку в большой конверт, запечатал его и положил в сейф. Они вышли, держась за руки, словно влюбленные. Роберто поспешил в бар и поднял телефонную трубку.

Узкие, вымощенные брусчаткой улочки Сорренто остались позади, и большая голубая «изотта» рванулась навстречу холмам и оливковым рощам.

— Как в старые времена, Ричард, — прервала молчание Козима.

— Да, как в старые времена.

Старые времена — это десять лет назад. Ричард Эшли считался тогда еще новичком, а большеглазая Козима Бенедетто гордилась своей первой работой. Старые времена означали небольшую, прохладную квартиру на Пириоли, вечера в садах Тиволи, обеды в уличных ресторанчиках, воскресные поездки во Фраскати и Остию, редкие уикэнды во Флоренции и Венеции. Старые времена подразумевали страсть, когда им хватало одной любви и официальная регистрация брака казалась излишней формальностью. Но потом его послали в Берлин и продержали там больше года. В Берлине он получил письмо от Козимы, в котором говорилось, что старые времена кончились, она должна думать о будущем и намерена выйти замуж за человека с состоянием и древним дворянским титулом. Тогда он ее не винил. Как, впрочем, и теперь. Италия кишела безработными и такими, как он, перелетающими с места на место, готовыми насладиться итальянской страстью, но не спешащими под венец.

Старые времена… Призраки прошлого. Но призраки так и не растворились бесследно в настоящем, и прежняя любовь сидела рядом с ним, прекрасная, с развевающимися на ветру волосами.

— Ты ненавидел меня, Ричард?

— Тебя? Нет. Мне кажется, я все еще немного влюблен в тебя. — Вопрос, который, произнесенный вслух, мог погубить все, даже короткое счастье последнего часа.

— Я отвечу на него, дорогой.

— Ответишь на что?

— На твой вопрос. Почему появилась я?

— Ну…

— Я приехала, потому что этого хотел мой муж. Скоро выборы. Надо сохранять внешние приличия. Я приехала раньше, потому что знала, что ты здесь, и хотела провести с тобой хотя бы пару часов.

— И это все?

— Разве этого недостаточно, Ричард?

— И еще. Что, по-твоему, мне делать со статьей?

— А что ты хотел бы с ней сделать?

— Напечатать ее.

— Вот и печатай. Меня это ничуть не беспокоит. Цикады смолкли, легкий ветерок лениво шевелил серые листья. Эшли вывел машину на шоссе и повернул вниз, на узкий извилистый серпантин, ведущий в Сорренто. Машин не было. Туристы давно закончили осмотр достопримечательностей. Ехал он быстро, даже безрассудно, потому что они припозднились, да и охватившее Эшли возбуждение гнало его вперед. На поворотах большую машину часто выносило на встречную полосу движения, подальше от высокого ограждения дороги.

Перед последним поворотом он чуть притормозил, и они выехали на прямой, в милю длиной отрезок шоссе, огражденный каменной стеной с одной стороны и пропастью, скатывающейся к морю, — с другой. Над стеной нависали ветви оливковых деревьев. Эшли вдавил в пол педаль газа, и «изотта» рванулась вперед.

И тут Козима испуганно вскрикнула. Прямо перед ними на барьере, покачиваясь, стоял человек. Эшли нажал на тормоз и вывернул руль. В ту же секунду человек взлетел в воздух, чтобы опуститься на землю перед машиной, Взвизгнули шины, но скорость была слишком велика, раздался глухой удар, передние, затем задние колеса перекатились через тело.

Чудом Эшли удалось удержать машину и не свалиться в пропасть. Оставив в кабине рыдающую Козиму, он побежал назад, где метрах в пятидесяти от «изотты» посреди дороги лежал окровавленный труп. Перевернув тело, Эшли увидел, что это Энцо Гарофано.

 

Глава 3

Застыл воздух. Остановилось время. Молчали птицы. Город в долине казался нарисованным. Море стало размалеванным задником театральной сцены. Распростертое тело и наклонившийся над ним мужчина превратились в марионеток, ждущих, когда дернутся ниточки, приводящие их в движение.

Затем вновь подул ветерок, зашелестели листья. Эшли встал и оторвал взгляд от тела. В двадцати метрах вверх по дороге у каменного барьера лежали шляпа и портфель Гарофано. Стена…

Эшли поднял голову. Она возвышалась на три с лишним метра, и сливы росли прямо за ней, так, что их ветви закрывали небо. Минуту назад Гарофано, качаясь, стоял на самом краю. Он не видел никакой тропинки. Эта земля принадлежала частному лицу. Место, мало подходящее для прогулок. Вряд ли кто мог вскарабкаться по этой гладкой отвесной стене.

Но Гарофано не гулял и не карабкался по стенам. Пошатываясь, он стоял на самом верху, а потом… словно кто-то толкнул его, сбросив под колеса мчащегося автомобиля. Эшли прошел несколько шагов, наклонился, взял шляпу и портфель.

Грязную шляпу и пустой портфель. Он поднял голову, механически отмечая место, где они лежали. Над барьером росли молодые сливы и одно старое дерево с толстым стволом и причудливо переплетенными ветвями. Полиции понадобятся эти сведения. Полиция приедет сюда и будет искать следы людей, убивших этого жалкого шантажиста с узким лицом и бегающими глазками.

И тут его словно ударило обухом по голове. Энцо Гарофано убил не кто иной, как он, Ричард Эшли. Он угрожал Гарофано, это могут подтвердить свидетели. И вот три часа спустя убил его. Хуже того, лишь один свидетель мог показать, как это произошло. И этим свидетелем была расположенная к нему бывшая любовница и неверная жена.

Или заговорщица, принимавшая участие в подготовке убийства! Малоприятная мысль, но не лишенная логики. Кто еще знал, куда они поедут? Кто, как не она, выбрала маршрут: «В горы, там так тихо»? Только через нее настоящие убийцы могли узнать, куда привести Гарофано, чтобы затем толкнуть его под колеса. Но она в ужасе вскрикнула. А теперь рыдает в кабине. Она не ожидала этого. Но она и не могла ожидать. Она делала лишь то, что ей велели. Подойди к нему, увези в горы, задержи на два-три часа. Об остальном позаботятся другие.

Мотив? Защитить мужа, сохранить его состояние и положение в обществе, ради которых она и выходила за него. К горлу подкатила тошнота. Закружилась голова. Эшли вырвало. Когда головокружение прошло, а спазмы в желудке прекратились, он вытер пот со лба, поднял шляпу и портфель и пошел к машине. Поравнявшись с телом, журналист остановился. Пришло время решать, что же делать дальше. Он мог перенести тело в машину, машину Козимы, поехать в полицейский участок. Там их допросят. Что они скажут?

«…Видите ли, мы давние любовники. Решили провести часок в уединении. Я обезумел, как и все влюбленные. Я ехал быстро. Этого типа бросили под колеса нашего автомобиля подручные мужа этой дамы… Действительно, я угрожал убить его. Даже избил в общественном месте… Но это совсем другое, западня, знаете ли, ловушка для неосмотрительного торговца правдой…»

Он мог себе представить, как будет воспринята такая история. Нет, они должны говорить нечто иное. Разумеется, правду, потому что во время допроса можно легко запутаться во лжи. Но не всю правду. И из-за того, что они должны говорить одно и то же, ему придется скрыть свои подозрения относительно Козимы и играть роль преданного друга. Даже, если возможно, использовать, как другие использовали ее против него.

У него был один сильный козырь. Приближались выборы. Соблюдение внешних приличий имело немаловажное значение для Орнаньи. Скандал вокруг его жены и ее прежнего любовника мог повредить ему. Если он мог убить человека, чтобы избежать разоблачения, он без сомнения, сможет и солгать. В этой стране Орнанья пользовался влиянием, а влияние ценилось здесь куда выше честности.

Он вернулся к машине, отогнал ее назад, втащил тело на заднее сиденье. Затем объяснил бледной и дрожащей Козиме что от нее потребуется. Она слушала внимательно не пропуская ни единого слова.

— …Мы приедем в город, я высажу тебя в отеле, а сам поеду в полицейский участок. Оставлю там машину и тело и расскажу о происшествии.

— Но… полиция захочет поговорить с нами обоими.

— Конечно. Но полицейские — джентльмены. Они поймут, что герцогиня Орнанья — утонченная дама и глубоко потрясена случившимся. Они встретятся с ней позже, когда ее сиятельство отдохнет и успокоится.

— Что ты скажешь?

— Правду. Мы ехали быстро. Нет смысла этого отрицать. Следы на асфальте и состояние тела — прямые улики. Я объясню превышение скорости тем, что мы опаздывали к обеду, что не противоречит действительности. Я расскажу, как мы увидели Гарофано на вершине стены, как он упал перед автомобилем как мы подобрали тело и привезли его в город. И все, больше они ничего не услышат.

— Как ты объяснишь нашу поездку вдвоем?

— Мы — давние друзья. Твой муж и я знакомы. Ты хотела показать мне красоты горной дороги. Все правда, хотя бы и частично, и никакой лжи. Понимаешь? Мы не должны лгать. Говорить то, чего не было. Иначе мы окажемся в трудном положении, и ты, и я.

— Я… я понимаю.

— Поймет ли твой муж? Поддержит ли он нашу версию? Признает ли он меня за хорошего знакомого, имеющего право сопровождать тебя, не вызывая подозрения?

По ее лицу промелькнула вымученная улыбка.

— У него нет иного выхода, не так ли?

— Нет, — жестко ответил Эшли и повернул ключ зажигания. Заурчал мощный мотор. Козима положила руку на плечо Эшли.

— Ричард…

— Да?

— Как ты объяснишь это полиции?

— Что это?

Она махнула рукой в сторону высокой стены.

— Как он оказался там… как он упал. Все получается так глупо и нереально. В этой истории мы будем выглядеть нелепо словно мы выдумали ее для того, чтобы оправдать превышение скорости.

Капитан Эдуардо Гранфорте, толстяк с миниатюрными ручками и ножками, круглым добродушным лицом, бархатным голосом, любил свою работу, потому что она не доставляла ему особых хлопот. Не стремился он к ним и в будущем. К иностранцам, особенно к представителям иностранной прессы, он относился с должным почтением. В мгновение ока «изотту» отогнали в гараж, чтобы помыть и почистить, тело Гарофано в ожидании вскрытия отправили в пустую тюремную камеру, а Эшли принесли чистые рубашку и брюки. На столе в кабинете капитана появились чашечки кофе и американские сигареты, а допрос скорее напоминал дружескую беседу.

— …Машина, вы говорите, принадлежит ее сиятельству герцогине Орнанья?

— Совершенно верно.

— Она попросила вас сесть за руль? — Да.

— У вас есть международные права?

— Да. Я не взял их с собой, но…

Капитан Гранфорте мило улыбнулся и махнул рукой.

— Достаточно того, что они у вас есть, синьор. Итак, вы поехали покататься. Возвращались вы в спешке, так как ее сиятельство опаздывали к обеду.

— Да.

— С какой скоростью вы ехали в момент столкновения? Эшли пожал плечами.

— Не могу сказать. Я не смотрел на спидометр. Но достаточно быстро.

— На дороге много поворотов, там трудно развить большую скорость.

От Эшли не ускользнул намек Гранфорте. Капитан вел тонкую игру. Орнанья — большой человек. И его поддержка могла прийтись весьма кстати для провинциального капитана полиции.

— Да, это правда, повороты не давали разогнаться.

— Значит, ваша скорость не превышала пределов разумного для данного участка дороги. Что потом?

— Ее сиятельство вскрикнули. Я удивился, потому что дорога была пуста. Взглянув вверх, я увидел человека на краю ограждающей шоссе стены. Он покачивался. Я вывернул руль. В следующий момент он… он взлетел в воздух и упал перед автомобилем. Я затормозил, но бампер ударил его, и он попал под колеса. Я остановил машину, подбежал к нему, убедился, что он мертв. Затем подъехал, затащил тело на заднее сиденье и привез к вам. Вот и все.

Капитан нахмурился. Глаза его затуманились. Маленькие пальчики забарабанили по столу, он задумчиво посмотрел в потолок, затем его взгляд вновь вернулся к Эшли.

— Обстоятельства происшествия, как вы их описываете, довольно необычны.

— Да.

Капитан пристально смотрел на журналиста.

— Вы и тогда так подумали?

— Нет. Тогда я пытался избежать столкновения. Я не мог думать ни о чем другом.

— А потом?

— Потом, вернувшись к телу, я оглядел стену. Я понял, что она — граница частного поместья. Тропинки я не увидел. Влезть на стену с шоссе не представлялось возможным. Я задумался над тем, как он попал туда, что делал на самом краю и почему упал.

— И какие же ответы пришли вам в голову?

Эшли пожал плечами.

— Никаких. Кроме того, меня занимали другие мысли. Гарофано умер. Мои догадки не могли ему помочь.

— Гарофано? — капитан, как кошка, вцепился в фамилию. — Значит, вы знали убитого?

Эшли едва удалось унять дрожь в руках. Он допустил ошибку и уже не мог исправить ее.

— Да, знал. Он продавал мне кое-какую информацию, необходимую для моих статей.

— Когда вы виделись с ним в последний раз? До несчастного случая.

— Сегодня, в половине пятого в отеле «Каравино».

— Непосредственно перед тем, как вы поехали на прогулку ее сиятельством?

— Именно так.

Капитан Гранфорте взглянул на часы. Без четверти восемь. На носу обед. Для работы уже поздновато. И Гранфорте сердечно улыбнулся сидящему напротив журналисту.

— Вы, наверное, очень устали, мой друг.

— Это точно, — вздохнул Эшли.

— Вы, разумеется, проведете в Сорренто еще несколько дней?

— Конечно.

— Вы не уедете, не поставив нас в известность?

— Нет.

— Тогда позвольте мне предложить вам коньяку и пойдемте обедать.

— Благодарю. Коньяк будет весьма кстати.

И Эшли выпил коньяк с человеком, который в недалеком будущем мог затянуть петлю на его шее. Гранфорте улыбался и говорил о женщинах. На эту тему он мог рассуждать до бесконечности.

Двадцать минут спустя Эшли вошел в отель «Каравино». Он взял у портье ключ, достал из сейфа конверт с рукописью, попросил прислать в номер бутылку виски. Заглянув по пути в бар, он увидел Елену Карризи, увлеченно беседующую с каким-то юношей в кожаном пиджаке.

День этот прошел крайне неудачно. Сенсация не состоялась, потому что Гарофано не принес фотокопий. Любимая женщина предала его и улыбкой заманила в ловушку. Он убил человека, ведя машину, как пьяный идиот. По итальянским законам в любое время его могли задержать по обвинению в непредумышленном, а то и в преднамеренном убийстве.

По городу поползут слухи о случившемся. Его драка с Гарофано уже стала предметом обсуждения среди обслуживающего персонала отеля. Очень скоро о ней узнает и круглолицый капитан полиции. Тогда дело примет серьезный оборот.

Арест, возможно, заключение в тюремную камеру. В итальянском законодательстве принята презумпция виновности водителя. Неторопливая, вкрадчивая поступь итальянского правосудия… Разбирательство затянется, пройдут выборы, и лишь после их завершения его освободят с вердиктом, имеющим двоякий смысл. К тому времени Орнанья войдет в правительство, а корпункт редакции получит вежливое послание американского посольства с просьбой перевести его из Рима как персону нон грата.

Просто, быстро, эффектно. И постановщиком этого спектакля будет наш дорогой Витторио, герцог Орнанья. Думая об Орнанье, Эшли поневоле проникался уважением, даже восхищением к этому человеку. Требовалось особое мужество, чтобы месяц за месяцем наблюдать, как досужий журналист подбирает компрометирующие материалы, и ни в чем не мешать ему. Требовалась интуиция игрока, чтобы маленькими порциями скармливать обвинителю порочащую себя информацию, а в конце концов помахать перед ним последним, самым сочным куском, чтобы тот, потянувшись за ним, споткнулся и упал, обратив в прах плоды своих трудов.

Именно так и поступил Орнанья. Но в его действиях просматривались не только мужество и железные нервы. Не обошлось тут без ловкости и коварства — сказывались многие века изощренной дипломатии и интриг. Стратегия Орнаньи увенчалась успехом, и Эшли неожиданно для самого себя получил мат, окруженный фигурами черного короля — Козимой, Еленой Карризи, Джорджем Арлекином, капитаном Гранфорте.

Но даже побежденный не мог не признать мастерства соперника…

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Эшли.

Официант принес бутылку виски, бокалы, серебряное ведерко со льдом. Эшли подписал счет, дал официанту сто лир на чай, налил в бокал виски, добавил льда, воды и сел в кресло. Зазвонил телефон.

— Эшли слушает, — сказал он, подняв трубку.

— Ричард? — раздался спокойный голос Козимы. — Это Козима. Как прошла беседа с полицией?

— Вроде бы неплохо. Я все рассказал. Капитан, возможно, еще раз захочет увидеть меня. На этом мы и расстались.

— Хорошо. — В ее голосе слышалась холодная вежливость. — Я так рада. Ричард?

— Да?

— Мой муж очень благодарен тебе за то, что ты избавил меня от поездки в полицию. Он хотел бы, чтобы ты пообедал с нами в нашем номере.

— Неужели он этого хочет? — изумился Эшли.

— Вот и отлично. — Козима вроде бы и не услышала его ответ. — Ты сможешь прийти через двадцать минут?

— Конечно… конечно, приду.

— Тогда мы оба поблагодарим тебя.

Раздались гудки, Эшли положил трубку на рычаг, встал, вышел на балкон, вгляделся в мерцающее под луной море. В теплой, без единого дуновения ветерка ночи лениво плескались волны, но он дрожал, будто на него повеяло холодом собственной могилы. Нет, он еще не умер, но могильщики уже взялись за лопаты.

Думая о смерти, Эшли не мог не вспомнить умершего сегодня Гарофано. Завтра его похоронят и забудут, жалкого, испуганного человечишку, жаждавшего быстрого обогащения. И в то же время он мог свалить правительство Италии и посеять панику в некоторых европейских столицах, потому что к нему попали фотокопии шести личных писем Орнаньи его деловым партнерам.

Как он их достал? Этот вопрос Эшли задал при первой встрече, но Гарофано ушел от прямого ответа, намекнув, что у него есть связи в ближайшем окружении великого человека. Благодаря этим связям ему удалось получить оригиналы писем, показать их Эшли, сфотографировать и вернуть на место. Эшли не стал вдаваться в подробности. Его интересовало не то, каким образом попали письма к Гарофано, а сами документы, неопровержимо доказывающие, что девяносто процентов от двух миллионов долларов, выделенных государством для развития текстильной промышленности юга, Орнанья незаконно использовал для модернизации своих предприятий на севере страны. Смерть Гарофано изменила многое. Теперь Эшли пришлось задуматься: а кто же был сообщником убитого? Гарофано связался с ним в Неаполе и договорился о встрече в Сорренто. Там ли они попали к нему из Рима? Скорее всего письма хранились в архиве на летней вилле. Таким образом, получалось, что сообщник Гарофано или сам жил на вилле, или мог прийти туда, не вызывая ничьих подозрений.

Что же послужило основой союза Гарофано и его неизвестного сообщника? Если это мужчина, речь могла идти только о взаимной прибыли. Если женщина, деньги также играли немаловажную роль, но наравне с ними веское слово могли сказать любовь, ревность, месть. Теперь Гарофано мертв, но его сообщник-то жив!

Стоит найти его, думал Эшли, и я снова окажусь на коне. Две тысячи долларов получены. Хорошая приманка, даже для крупной рыбы, знать бы только, куда забросить удочку. Он смотрел на спокойное море и огни рыбацких лодок, ища ответа на новый для себя вопрос. Почему он этим занимается? Почему в сорок лет он по-прежнему готов во имя сенсации поставить на карту все, что у него есть? Романтики прославляли журналистику как честную профессию. Циники клеймили ее как грязную спекуляцию на несчастьях мира. Идеалисты видели себя апостолами. Торгаши наживались на искреннем любопытстве миллионов. Да, наставник или любитель сенсационных разоблачений, журналист имел в своем распоряжении канал связи, через который, чистая или оскверненная, к людям всей Земли каждый день сочилась правда.

Не вся правда. Надеяться на такое не приходилось. Но даже часть правды была лучше заговора молчания, под сенью которого процветало бы моральное разложение. Но могло ли хватить одной правды, чтобы заставить человека двадцать лет заниматься одним и тем же делом, сохраняя юношеские пытливость и увлеченность, честолюбие, зовущее к новым победам?

Его тщеславие утолялось заголовками и статусом специального корреспондента. Гордость — величайшей из иллюзий, заключающейся в том, что сообщающий новости будто бы их и создает. Плотские желания — возможностью находиться среди людей, чьи жизни наблюдаешь. И, что наиболее важно, У него была цель — сенсация! Будто падение правительства или перестановки в кабинете министров имели большее значение для человечества в целом, чем первый крик младенца или предсмертная молитва старика. Но Эшли отогнал прочь эти мысли. Он слишком стар, чтобы поворачивать назад. И должен пройти весь путь до конца.

Эшли взглянул на часы. До обеда десять минут. Есть время, чтобы выпить.

 

Глава 4

Эшли постучал, и дворецкий в белоснежном костюме ввел его в просторный зал с сияющей люстрой и огромным окном, нависающим над Неаполитанским заливом. За гладью воды виднелись огни Неаполя и яркие факелы нефтеперерабатывающих заводов.

Длинный стол стоял у окна, и метрдотель и два официанта расставляли обеденные приборы. Кроме Орнаньи, Эшли увидел блондинку-секретаршу по имени Елена, молодого человека, сидевшего с ней в баре, и, разумеется, Козиму. Та сразу направилась к нему, не полуденная красавица с развевающимися на ветру волосами, участница дневной авантюры, но хозяйка герцогского приема, с телом, закованным в золото, лицом — застывшей улыбающейся маской, с насмешкой в глазах.

— Мой дорогой Ричард! Как хорошо, что вы пришли.

— Для меня это большая честь, Козима.

Он взял ее руку и, наклонившись над ней, едва коснулся губами. Подошел Орнанья, высокий, стройный, с ироническим взглядом, поседевшими волосами, лучащийся обаянием.

— Господин Эшли! Кажется, мы уже встречались… на деловом поприще. Я рад, что вы смогли прийти, Я у вас в долгу.

— Ваше сиятельство преувеличивает, — холодно ответил Эшли. Если они хотели сыграть комедию старых нравов, то он постарается не испортить ансамбля.

Орнанья взял его под руку и начал ритуальный обход гостей.

— С Арлекином вы уже встречались.

— Не единожды.

Светлые глаза Джорджа Арлекина оценивающе оглядывали журналиста.

— Случившееся огорчило меня, Эшли.

— От судьбы не уйдешь. — Эшли безучастно пожал плечами, и хозяин дома увлек его к Елене Карризи и высокому гибкому юноше.

Взглянув на Елену, Эшли поразился происшедшим в ней переменам. Очарование исчезло. Глаза смотрели враждебно. Косметика не могла скрыть недавних слез. Рука, держащая бокал, дрожала, и шампанское едва не перехлестывало через край.

— Моя секретарша, Елена Карризи.

— Таллио Рацциоли — один из наиболее многообещающих художников Рима.

Он пожал мягкую руку молодого человека, и Орнанья увел его обратно, к Козиме и Арлекину. Официант принес ему бокал шампанского, и они остались одни, намечая путь, ведущий сквозь лабиринт вежливой беседы к интересующей всех теме.

— Я привез вашу машину, — начал Эшли. — В полиции ее вымыли и почистили. Ключи у портье.

— Спасибо вам за заботу, — тепло улыбнулся Орнанья. — Избавить мою жену от встречи с полицией! Такую услугу трудно переоценить. Она приехала в ужасном состоянии, но теперь ей лучше.

— Гораздо лучше, — добавила Козима, — У… у вас возникли какие-нибудь затруднения, Ричард?

— Нет. Капитан вел себя очень тактично.

— Он принял вашу версию? — ненавязчиво спросил Орнанья.

— Да, принял. Но я не уверен, что он поверил в нее.

— Почему у вас создалось такое впечатление? Козима пристально наблюдала за ними. Джордж Арлекин делал вид, что разговор не имеет к нему никакого отношения. Эшли ответил прямо. Запасы его терпения таяли на глазах.

— Ему показалось странным, что тот человек прыгнул под наш автомобиль с ограждения дороги. Полагаю, он начнет расследование. По существу, он запретил мне покидать Сорренто.

— Он… он захочет поговорить сонной, Ричард?

— Возможно.

Орнанья попытался успокоить жену.

— Какое это имеет значение, дорогая? Разумеется, он захочет поговорить с тобой. Таков порядок. Ты расскажешь, что произошло. Он разошлет двадцать копий протоколов допроса вышестоящим бюрократам. Это его работа, она ни в малой степени не должна отражаться на твоем пищеварении.

— Действительно, чего я волнуюсь. — Козима чуть улыбнулась и отпила из бокала.

Орнанья предложил Эшли сигарету. Арлекин щелкнул зажигалкой. Его светлые глаза роились вопросами, но он задал лишь один, наиболее практичный:

— Вы тоже думаете, что этот человек не случайно оказался на стене?

Вопрос застал Эшли врасплох, но он быстро пришел в себя, криво усмехнулся и пожал плечами.

— Мне достаточно фактов. А догадки оставим специалистам.

— Мудрая мысль, — кивнул Арлекин.

— Для человека, попавшего в чужую страну, — вмешался Орнанья, — многое кажется странным, а иногда и зловещим. Когда я впервые приехал в Лондон, бой Биг-Бена действовал на меня угнетающе. Мне казалось, что кого-то хоронят. Прошло немало времени, прежде чем я примирился с тем, что это добрый друг, любимый народом. Нечто подобное происходит и с господином Эшли. Столкновение лишило его спокойствия. Он не может отнестись к нему, как к обычному несчастному случаю. Образ убитого стоит у него перед глазами, как в кошмарном сне.

— Мы обсуждаем не мое мнение, но капитана полиции. — Эшли утомили эти дипломатические увертки. Его возмущал расчетливый эгоизм собеседников. Погиб человек, жалкий, ничтожный, но человек, с телом и душой, рожденный женщиной, быть может, отец детей. Один из стоящих рядом подготовил убийство, другие молчаливо одобрили его. А теперь они улыбались и жестикулировали, как актеры на сцене, выуживая у него сведения, которые могли бы успокоить их тревогу. Он хотел бы послать их к черту и уйти. Но ему тоже требовалась информация, поэтому он остался, подыгрывая им в мрачной комедии, изучая их холеные лица в поисках условного сигнала или предостережения. И Козима дала ему первый прозрачный намек.

— Я предупреждала тебя, Ричард, не так ли? Человек идет по дороге. Ты давишь на гудок и пытаешься отвернуть. Он мечется и попадает под колеса. Просто и ясно.

— Слишком просто, Козима.

— Почему, Ричард?

Почему? Правда едва не сорвалась с языка Эшли: «Потому что мне на шею тут же вешают обвинение в убийстве, а твой драгоценный муж выходит сухим из воды. Потому что у меня остается надежда, хотя и довольно шаткая, что капитан Гранфорте прикажет осмотреть вершину ограждения и там обнаружит следы борьбы. Потому что…» Но сказал он другое.

— В любой стране гибель человека на прямом и пустынном участке дороги указывает на неосторожное вождение автомобиля. Это серьезное нарушение. В Италии оно может стать еще серьезнее, меня могут признать виновным в убийстве. Для нас обоих будет лучше… — он помолчал, — избежать такого исхода.

Искорка интереса сверкнула в глазах Арлекина. Орнанья задумчиво кивнул.

— Господин Эшли абсолютно прав, Козима. Не следует искажать правду, даже ради удобства.

— Это точно, — мрачно согласился Ричард Эшли.

И в комнате словно потянуло ледяным ветерком, покрывшим рябью поверхность разговора. Но и тут Орнанья не потерял контроля над ситуацией. Он дал знак метрдотелю, и гостей позвали обедать. Орнанья сел во главе длинного стола, Козима — напротив него. Эшли и Арлекин оказались рядом, лицом к лицу с Еленой и ее кавалером, сидящим спиною к окну.

Налили вина, принесли еду. Арлекин, Таллио и Орнанья заговорили о римских выставках и направлениях современной итальянской живописи. Эшли пришлось развлекать прежнюю любовницу и женщину, заменявшую ее в постели мужа.

Елена едва отвечала на его реплики. Козима пыталась как-то поддержать усилия Эшли, но, когда подали рыбу, сдалась и она. Во главе же стола шла оживленная дискуссия. Эшли обрадовался передышке. Она давала ему возможность подумать, подумать о сидящей перед ним блондинке с напряженным, несчастным лицом.

Как она могла так измениться? Очарование манекенщицы слетело, как карнавальная маска. Лицо стало отчужденным, недавно смеющиеся глаза источали ненависть. Почему? Из-за того, что он ездил на прогулку с женой ее любовника? Эта поездка могла послужить причиной смеха, но не слез. Потому что он убил человека? Но какая может быть связь между жалким шантажистом вроде Гарофано и утонченной любовницей — секретаршей римского богача?

— …Как, по-вашему, господин Эшли? — ворвался в его раздумья голос Орнаньи.

— Извините, я не расслышал вопроса.

— Мы говорили о нравственности в искусстве и нравственности в политике.

Эшли пожал плечами.

— Я газетчик, а не философ.

— Оставьте, оставьте, мой дорогой друг, — добродушно подзуживал его Орнанья. — Это же обязанность прессы, не так ли? Чего мы ждем от нее, как не поддержания норм общественной морали.

От охватившего его гнева даже вино показалось прокисшим. Вновь они насели на него, подкалывая, раздражая, наблюдая за его реакцией на каждую новую шпильку. Его явно провоцировали. Но пока он не собирался идти у них на поводу. Эшли отпил вина, тщательно подбирая слова для ответа.

— Сегодняшний вечер — из ряда вон выходящее событие, ваше сиятельство. И было бы невежливо обсуждать нравственность прессы… или политиков.

Джордж Арлекин неожиданно засмеялся и поперхнулся вином.

— «Из ряда…»! Как это ни странно, Орнанья, но мы никогда не считали американцев фразерами. Эшли доказывает обратное.

— Я всегда высоко ценил достоинства господина Эшли, — галантно ответил Орнанья. — Я рад, что он наш друг, а не враг.

«Наконец-то, — подумал Эшли, — мы добрались до сути. Он хочет мира. Он знает, что может усложнить мне жизнь, но не уверен, сможет ли заткнуть рот. Он готов пойти на сделку. Немного терпения, и он изложит ее условия».

Менялись тарелки, открывались новые бутылки вина. Официанты предугадывали любое желание кушающих господ, попутно обсуждавших фасоны одежды и финансы, светские скандалы и церковные интриги. Как и полагалось вышколенным слугам, ни их лица, ни глаза не давали ни малейшего намека на то, что они впитывают каждое слово. На юге вовремя проданная информация означала лишнюю буханку хлеба на семейном столе, а то и теплое пальто выздоравливающему ребенку.

Подали жаркое, затем пирожные. Принесли фрукты и сыры. Разлили по чашечкам крепкий, ароматный кофе. Метрдотель согревал большие шарообразные бокалы для бренди, когда раздалась резкая трель телефонного звонка.

Трубку поднял метрдотель, что-то сказал, послушал, положил ее рядом с аппаратом, подошел к Орнанье и наклонился над его ухом. Тот внимательно выслушал шепот метрдотеля, встал, извинился и ушел в спальню, чтобы поговорить с параллельного телефона.

Козима проводила мужа тревожным взглядом. Через три минуты Орнанья вернулся и с ходу включился в общий разговор, словно и не было никакого звонка. Когда подали кофе и бренди, он повернулся к метрдотелю.

— Можете идти. Если вы нам понадобитесь, я позвоню.

— Да, ваше сиятельство.

Он поклонился и вышел в сопровождении обоих официантов. Орнанья разглядывал бокал бренди.

— Таллио, проводи Елену в бар, — приказал он, не поднимая головы, — Кофе и бренди выпьете там. Из отеля не уходить. Я могу вас позвать.

Молодые люди молча встали и направились к двери. Орнанья подождал, пока они уйдут, затем поднял голову. Остальные не сводили с него глаз.

— Звонил капитан Гранфорте. Он хочет допросить вас, господин Эшли.

— Он не теряет времени даром.

— Я сказал капитану, — продолжил Орнанья, — что из-за моей жены я тоже причастен к этому делу. И предложил ему, в виде исключения, приехать в отель, чтобы без помех обсудить возникшие проблемы. Он согласился.

— Как он любезен, — сухо заметил Эшли.

— Любезнее, чем вам кажется, господин Эшли. И я нахожу целесообразным использовать оставшиеся в нашем распоряжении минуты для подготовки к предстоящей беседе.

— Я готов вас выслушать.

— Отлично. Я осведомлен, Эшли, о ваших прежних взаимоотношениях с моей женой. Лично я предпочел бы их игнорировать. Но вынужден принять все меры, чтобы о них не узнала широкая публика. По этой причине я готов подписаться под выдумкой — признать, что вы — мой друг, а ваша дневная поездка не более чем оказанная мне услуга и развлечение для Козимы.

— Верное решение, — холодно кивнул Эшли. Орнанья отпил бренди.

— Гранфорте, вероятно, знает о ваших делах с убитым. И этот несчастный случай вызывает у него определенные подозрения. Я полагаю… — он выдержал паузу, — это, конечно, только догадка, что он намерен предъявить вам обвинение, достаточно весомое для того, чтобы задержать вас и продолжить расследование.

— А вам этого не хочется?

— Нет, из-за моей жены.

— Так измените его решение. Орнанья неторопливо продолжал:

— Таким образом, наши интересы совпадают. То есть налицо основа для сотрудничества.

— Какова цена?

— О цене мы поговорим позже, если вы переживете допрос капитана Гранфорте.

— Если мы оба переживем его. Орнанья отодвинул кресло и встал.

— Мы, возможно, успеем поговорить и об этом. Подумайте, Эшли. Времени в обрез. Пошли, Козима.

Он обошел стол, помог Козиме подняться, и они удалились в спальню. Закрылась дверь, и Эшли остался наедине с Джорджем Арлекином. Как всегда невозмутимый, англичанин маленькими глоточками пил бренди. Эшли закурил.

— Я вас предупреждал, не так ли? Во взгляде Эшли сквозило презрение.

— Мне приходилось видеть малопристойные дела, творимые во имя государства ее величества, Арлекин. Но убийства я не ожидал.

— Убийства? — В светлых глазах Арлекина мелькнуло удивление.

— Его организовал Орнанья, жена выступила в роли сообщницы, а я — палача.

— Я в это не верю.

— Как вам угодно, — ответил Эшли, пожав плечами. Его терпение иссякало на глазах. Как они ему надоели с уклончивыми, обтекаемыми фразами, хитростями! Но он угодил в их сети, и деваться ему некуда. Сенсация лопнула у него в руках, а обломки, рухнув на него, не дают даже пошевелиться.

Джордж Арлекин наблюдал за американцем. Сейчас он был профессионалом, обязанным любой ценой выполнить порученное ему дело.

— Орнанья знает, что фотокопии у вас, — как бы невзначай обронил он.

— Что? — Эшли подпрыгнул, будто его укололи иголкой. — Повторите, что вы сказали!

— Орнанья знает, что фотокопии у вас.

Эшли уставился на англичанина, открыв рот, а затем внезапно расхохотался. Еще через пару минут пришел капитан Гранфорте.

 

Глава 5

Капитан Гранфорте мог считать себя удивительно счастливым человеком. Он непринужденно сидел в покоях его сиятельства с бокалом выдержанного бренди и массой интересных фактов, упрятанных в его памяти.

Факты эти придавали ему уверенности, но за долгие годы службы он научился не выказывать высокомерия. Он не сомневался, что извлечет из предстоящей беседы хоть малую выгоду, но понимал, что благодаря тактичности и благоразумию может увеличить ее.

Он не продавался, он служил продажной администрации. Он был честен перед собой и знал, что, хотя все люди имеют свою цену, капитан Гранфорте стоит подороже многих. Он никогда не извращал истины, хотя и частенько потворствовал несправедливости, если ее творили силы, которых не могла переломить скрипучая правоохранительная система Италии. Он не брал взяток, но и не отказывался от подношений благодарных граждан.

И вот, сидя лицом к лицу с Орнаньей, Козимой, Джорджем Арлекином и Эшли, он светился благополучием и задавал обманчиво бесхитростные вопросы.

— У нас не вызывает сомнений, господин Эшли, ваша давняя дружба с их сиятельствами. Тем самым объясняется ваше присутствие в тот час на горной дороге, использование не принадлежащего вам автомобиля, даже, возможно, некоторая вольность в управлении им. Однако ваши отношения с убитым доставили нам меньше радости.

— В каком смысле?

— Во-первых, как мы понимаем, у вас были общие дела.

— Я уже говорил вам об этом.

— Какие?

— Я говорил вам. Я покупал у него информацию.

— Не могли бы вы, господин Эшли, выразиться более конкретно? Что именно вы покупали?

— Нет.

— Отчего же?

— Это вопрос профессиональной этики, капитан.

Гранфорте улыбнулся. Он и так знал все, что ему требовалось. Но ему нравилось дразнить большого, уверенного в себе американца. Ему хотелось произвести впечатление на смуглолицего герцога и его неверную красавицу жену. Чем большим они проникнутся к нему уважением, тем больше он добьется от них, когда придет время ударить по рукам.

— То есть, — вновь обратился он к Эшли, — вы покупали у него информацию конфиденциального характера?

— Да.

— Что вы знаете о Гарофано, господин Эшли?

— Ничего. Он предложил продать определенную информацию. Я проверял товар, но не продавца. Товар мне подошел. Я согласился заплатить. Больше меня ничего не интересовало.

— Тогда позвольте сообщить вам, господин Эшли, что Энцо Гарофано работал в муниципалитете Неаполя.

— Интересно.

— Более чем интересно, это имеет прямое отношение к нашему делу. Теперь вас можно обвинить в подкупе муниципального служащего с целью получения доступа к государственным документам.

Эшли покачал головой и усмехнулся.

— Это у вас не пройдет, господин капитан. Покупаемая мною информация не имела никакого отношения к государственным документам. А если бы и имела, вы бы ничего не смогли доказать.

— Вы отрицаете, господин Эшли, — Гранфорте наставил на журналиста толстый пальчик, — вы отрицаете, что информация была в форме документов?

— Нет, не отрицаю.

— Будьте добры показать их мне.

— У меня их нет.

— Как это нет?

— Гарофано запросил за них слишком много. Я отказался от покупки.

— И тогда, господин Эшли, — шелковым голосом продолжил Гранфорте, — тогда вы учинили драку в баре отеля. Вы несколько раз ударили Гарофано. Вы даже грозились его убить.

— Кто может это подтвердить?

— Бармен Роберто. Вы это отрицаете?

— Нет. Это чистая правда.

— Видите, к чему мы приплыли. Вы затеваете драку в общественном месте. Вы публично угрожаете Гарофано. Есть и мотив убийства — отказ продать некие документы. А час спустя вы убиваете этого человека на прямом, как стрела, отрезке дороги. Тело вы привозите мне. Как и пустой портфель. Какой тут напрашивается вывод?

— Одну минуту, капитан! — попытался вмешаться Орнанья, но Гранфорте взмахом руки остановил его.

— Пожалуйста, ваше сиятельство, позвольте мне закончить. Я знаю, что вы хотите сказать. Обвинение такого рода делает вашу жену соучастницей преднамеренного убийства. Мы, разумеется, этого не допустим.

— Благодарю, капитан.

— Таким образом, необходимо более детально изучить события этого дня, передвижения господина Эшли и вашей жены, а также Гарофано после того, как он покинул отель, чтобы доказать случайность его смерти. С другой стороны…

Эшли внутренне напрягся. Круглолицый капитан далеко не дурак. Пусть собственным путем, но он движется к истине.

— …вполне вероятно, что господин Эшли сообщил нам далеко не все из того, что ему известно.

— Мне нечего добавить, капитан. Гранфорте поджал губы.

— Быть может, у вас есть предположения, которые помогут следствию?

— Есть.

— Какие же?

— Прикажите вашим людям осмотреть стену, с которой упал Гарофано. Тогда, возможно, мы и узнаем, как он туда попал и почему угодил под автомобиль.

Гранфорте кивнул.

— Мы уже подумали об этом. К сожалению, до наступления дня нам ничего не найти. Лично мне кажется, что эти поиски — напрасная трата времени, но я не хочу, чтобы меня обвинили в необъективности.

Он мог бы кое-что добавить. Он мог бы сказать, что двое полицейских спрятались в оливах с приказом арестовать каждого, кто подойдет к месту происшествия. Он мог бы сказать, что внимательно изучил карту и выяснил, что стена, откуда свалился Гарофано, ограждала поместье Орнаньи.

Но Гранфорте предпочитал держать в рукаве один-два туза. И спокойно сидел, ожидая вопросов. К его удивлению, первый задал Джордж Арлекин.

— Где жил этот человек… Гарофано?

— В Санта-Агата, на вершине холма.

— Значит, можно предположить, что, покинув отель он пошел домой?

— Не исключено.

Мог он пойти пешком? Путь неблизкий.

— Туда, разумеется, ходят автобусы. Принимая во внимание время его ухода из отеля, можно утверждать, что на один он опоздал, а следующий отправлялся через два часа. Он мог пойти пешком.

— И выбрать ту же дорогу, что господин Эшли и ее сиятельство?

— Дорога только одна, синьор.

— Таким образом, вполне вероятно, что и другие люди, интересующиеся передвижениями Гарофано, могли без труда следовать за ним.

— Что за другие люди? Арлекин пожал плечами.

— Откуда мне знать. Но мне представляется логичным предположить, что Гарофано мог отказаться продать информацию или документы господину Эшли лишь потому, что нашел еще одного покупателя.

— Нам будет легче оценить весомость вашего предположения, если господин Эшли пояснит, что же это за документы.

Эшли задумался. На первый взгляд, предложение Арлекина казалось весьма соблазнительным. Оно позволяло перевалить вину на плечи Орнаньи. Он же вновь обретал свободу и мог вести поиск фотокопий. А при удаче даже спасти и статью. В то же время возрастал и риск: открытое противоборство с Орнаньей, неопределенность позиций Козимы, еще не давшей показания, слишком уж очевидное желание Арлекина, несомненно, опытнейшего дипломата, вложить ему в руки столь мощное оружие. Внезапно он почувствовал себя маленьким и одиноким, беззащитным перед кинжалами интриг в древней и враждебной стране. Он покачал головой.

— Извините, но мне нечего добавить.

Он услышал долгий выдох герцога. Он увидел, как разжались пальцы Козимы. А Гранфорте неторопливо достал портсигар и закурил.

— В таком случае, господин Эшли, — наконец сказал он, мне не остается ничего другого, как арестовать вас по обвинению в подкупе государственного служащего и непреднамеренном убийстве. По окончании расследования вам могут быть предъявлены и более серьезные обвинения.

Эшли встал.

— Вы должны выполнять свой долг, капитан. Я, однако, прошу вас немедленно позвонить американскому консулу в Неаполе и договориться о его скорейшем приезде ко мне.

В залитой светом комнате повисла гнетущая тишина. Гранфорте разглядывал свои руки. Остальные смотрели на Эшли. Первым заговорил Орнанья.

— Капитан!

— Да, ваше сиятельство?

— Вы уважаемый человек, занимающий высокое положение. И я не намерен оспаривать мудрости вашего решения.

Гранфорте кивнул, но промолчал.

— Однако, — продолжил Орнанья, — доказательства вины господина Эшли довольно зыбкие и возникают, вы знаете об этом лучше меня, определенные проблемы, как юридические, так и… э… дипломатические, когда дело касается гражданина другой страны. Господин Эшли — корреспондент с мировым именем. Более того, он мой друг и друг моей жены. Я требую, чтобы до окончания расследования его освободили под мою ответственность.

Лицо Гранфорте ничем не выдало охватившего его ликования. Сделка состоялась. Позже они договорятся и о цене. Позже, много позже, когда у него будет больше улик. Для вида он поломался.

— Э… э… хотел бы выполнить просьбу вашего сиятельства, но существуют некоторые трудности.

— Быть может, совместными усилиями нам удастся их преодолеть.

— Нас не поймут, если человек, убивший Гарофано, останется в этом отеле. Возможны… инциденты.

— Я уже подумал об этом. И как раз хотел предложить господину Эшли пожить на моей вилле. Как вам известно, я тоже пробуду там до окончания выборов. На вилле ему не буду докучать посторонние, а он в любой момент будет в вашем распоряжении.

— Ваше сиятельство возлагает на себя большую ответственность.

— Я иду на это во имя дружбы.

Капитан Гранфорте поклонился и взглянул на Эшли.

— Вы согласны переехать на виллу? — Да.

— Вы понимаете, что, по существу, я отпускаю вас на поруки?

— Понимаю.

— Благодарю. — Сверкнула белозубая улыбка, и Гранфорте вновь повернулся к Орнанье. — А теперь, если ваше сиятельство не возражает и может уделить мне пару минут, я хотел бы взять показания у вашей жены. Без сомнения, в вашем присутствии она будет чувствовать себя более уверенно.

— Давайте перейдем в другую комнату. Арлекин… Эшли, выпейте еще бренди.

Он встал и направился к спальне. Козима и Гранфорте последовали за ним.

— На чьей вы стороне, Арлекин?

— Стороне? Мой дорогой друг, — глаза Арлекина светились невинностью, — при чем здесь я? Для моего государства небезразличны итоги выборов.

— И победа Орнаньи.

— Вы абсолютно правы. Но наши взгляды могут и измениться. Кстати…

— Да?

— Фотокопии у вас?

— Идите вы к черту! — Эшли отвернулся к окну.

— Если у вас их нет, — продолжал Арлекин, — постарайтесь, чтобы Орнанья не узнал об этом. Фотокопии — ваша единственная защита.

Эшли молчал. Послышались мягкие шаги, открылась и закрылась дверь. Когда Эшли обернулся, в комнате никого не было. Он вышел на балкон.

В таких делах не бывает ни союзников, ни друзей. Есть только интересы. Издателям газеты нужна не правда, но увеличение тиража. Редактору — не досье, но заголовки. Коллеги не любят зачинателей крестовых походов, а те, кто поставляет информацию, быстро понимают, на чьей стороне сила. И ты остаешься один, чтобы доказать себе, что ты не такой плут, как остальные, чтобы увенчать свою карьеру нимбом апостола. И предпочитаешь забыть, что обычно апостолы заканчивали жизнь на кресте, а сребреники Иуды могли купить веселую ночь в таверне. Чтобы стать мучеником, надо посвятить жизнь богу или сотворить чудо, а двадцать лет, отданные газете, делали из него никудышного послушника.

Эшли криво усмехнулся и потянулся за сигаретой. Закурил, но после двух-трех затяжек бросил ее с балкона вниз. И тут он услышал плач, тихие, приглушенные рыдания страждущей женщины, казавшиеся столь неуместными в этом царстве радости и веселья, что для Эшли они заглушили и музыку, и плеск моря.

Он огляделся. На балкон выходило не меньше дюжины дверей. В четырех горел свет. Из одной он только что вышел, вторая вела в спальню, где совещались капитан Гранфорте и их сиятельства, третья находилась за первыми двумя, а четвертая — по другую руку.

Еще не осознав, зачем он это делает, возможно, ради того, чтобы перестать оплакивать свою судьбу, Эшли направился к ней. Створка была приоткрыта, но ему пришлось чуть отдернуть портьеру, чтобы заглянуть внутрь. На кровати рыдала девушка. Ее тело подрагивало, лицо уткнулось в подушку, белокурые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Но он узнал Елену Карризи. Эшли раздвинул портьеры, подошел к кровати, сел и положил руку ей на плечо. Елена подняла голову и уставилась на него огромными, полными ужаса глазами.

— Убирайтесь! Убирайтесь, или я закричу!

Эшли встал и подошел к балконной двери. Казалось, она не ожидала столь легкой победы. Она наблюдала за журналистом со страхом и удивлением. У двери Эшли обернулся.

— Вы обещали выпить со мной кофе. Вроде бы днем я вам понравился. За обедом же вы смотрели на меня, как на заклятого врага. Отчего? И почему вы плачете?

— Ты убил его! Ты и твоя шлюха! Ты убил его, прежде, чем он успел попросить у бога снисхождения к его проклятой душе. Ты убил его за клочок бумаги, который…

Голос ее звучал все громче. Эшли одним прыжком подскочил к кровати. Ударил девушку по щеке, затем по другой.

Елена сжалась в комок и вновь зарыдала. Тогда он заговорил истово, настойчиво, смутно надеясь, что хоть одно слово прорвется сквозь барьер отвращения и животного страха.

— Вам сказал об этом Орнанья, не так ли? Он хочет, чтобы вы ненавидели меня, хочет использовать вас против меня. Но он солгал. Я вел машину. Я ехал с его женой. Но не я убил Гарофано. Убийца — Орнанья. Он сбросил Гарофано с ограждения прямо под колеса. Я пытался его спасти. Наша машина едва не слетела в пропасть. Но я ехал слишком быстро. Вы должны мне верить. Я не убивал Гарофано. Убийца — Орнанья, потому что именно его изобличали документы, которые хотел продать мне этот человек. Дайте мне время, и я все объясню. Ради бога дайте мне время.

Ее глаза сверкали ледяной ненавистью. А затем…

— Чтоб тебе умереть за твои грехи и вечно гореть в аду, потому что ты убил моего брата!

— Вашего брата! — Эшли остолбенел. — Вашего брата! Он вышел на балкон и вернулся в залитую светом комнату, где его уже ждали Козима и Орнанья.

 

Глава 6

Капитан Гранфорте ушел. Он записал показания Козимы и любезно разрешил отложить отъезд на виллу до утра. Хороший человек, соблюдающий приличия и не кичащийся данной ему властью. Они должны радоваться, что именно он ведет расследование. Впереди еще немало препятствий, но по всему видно, что им удалось избежать открытого скандала. А благоразумие и сотрудничество позволят…

Витторио Орнанья говорил и говорил, но его слова едва долетали, будто пробивались сквозь толстый слой ваты.

— …Разногласия между нами еще сохраняются, господин Эшли, но наше взаимодействие сегодняшним вечером позволяет надеяться, что со временем, лучше узнав друг друга, мы сможем выработать соглашение, приемлемое…

Эшли механически кивнул. Разногласия — взаимодействие — соглашение! Обычные слова, которыми обставляется ложь.

— …На вилле нам никто не помешает, и мы поговорим… «Поговорим — поговорим — поговорим!» От разговоров у него гудела голова. Хотелось тишины и покоя. И времени подумать, времени восстановить силы.

— На сегодня достаточно, — грубо прервал он плавную речь Орнаньи. — Я иду спать. Доброй ночи, Козима.

— Доброй ночи, Ричард, — тихо ответила она. Медленно пошел он по коридору, поднялся по широкой мраморной лестнице, ведущей на его этаж. Вынул ключ, открыл дверь, вошел. И обмер.

В кресле сидел капитан Гранфорте, пил его виски и читал рукопись, лежащую у него на коленях. Эшли едва стоял на ногах от усталости. Без единого слова он подошел к столу, налил себе виски и залпом выпил. Налил еще, разбавил водой, поставил бокал на ночной столик и плюхнулся на кровать, заложив руки под голову и глядя в потолок.

Гранфорте с улыбкой наблюдал за ним.

— Устали, мой друг?

— Да.

— В учебниках пишут, что подозреваемого надо допрашивать именно в этот момент, когда он устал и его нервы на пределе.

Эшли закрыл глаза. От выпитого виски по телу растекалось приятное тепло. Ему не хотелось спорить с Гранфорте. Он может задавать вопросы до посинения, но едва ли получит хоть один ответ.

— Однако, имея дело с умным человеком, прожившим немало лет и многое повидавшим, лучше отложить учебник в сторону, а отнестись к нему с тактом и уважением. Я отлично понимаю, что могу докучать вам хоть до утра, но ни на шаг не приближусь к истине.

— Мудрые слова, капитан. — Эшли приподнялся на локте, отпил из бокала и вновь лег на подушки.

— Пока мы беседовали, один из моих людей обыскал вашу комнату. Но не нашел ничего занимательного, кроме вот этого. — Гранфорте постучал пальцем по рукописи. — Я достаточно хорошо читаю по-английски, чтобы понять, о чем идет речь.

— Но вы-то искали совсем другое, — заметил Эшли.

— Да. Но теперь мне понятно, что искали вы. В рукописи есть пропуски с краткими примечаниями: «Вставить фотокопию 1», «Вставить фотокопию 2», — и так далее. Я бы хотел оставить этот документ у себя.

— Вы возьмете его, что бы я ни сказал. Но учтите, что в римском корпункте моей газеты есть два экземпляра.

— Которые ждут только фотокопий, чтобы пойти в печать. Так?

— Так. А теперь, пожалуйста, потрудитесь уйти и дайте мне отдохнуть.

— Шантаж — весьма нелицеприятное занятие.

— Шантаж! — Эшли сел. — Вы решили, что я собрался шантажировать Орнанью?

— Это логичное умозаключение, господин Эшли. — Он поднял руку, останавливая поток горячих возражений. — Посудите сами. С какой стати итальянский аристократ, богатый и влиятельный, будет притворяться другом американского журналиста, который, судя по этому документу, намерен втоптать его в грязь? Почему он предлагает защиту и гостеприимство любовнику своей жены?

— Вы не имеете права так говорить!

— Неужели? — иронически улыбнулся Гранфорте. — Вы сами сказали, что ездили в «Уединение», место встреч влюбленных, и провели там, по вашим собственным словам, два часа. Мои люди с помощью фонаря обнаружили отпечатки протектора вашей машины, ведущие к храму. Нашли они и примятую траву. О чем я, по-вашему, должен подумать?

Эшли упрямо покачал головой.

— Я не шантажист. И не убийца.

— У вас есть мотивы и для того, и для другого. Убийство давало вам возможность получить документы, позволяющие отнять у Орнаньи его состояние и жену.

— Вы понимаете, что это значит? Вы обвиняете Козиму в соучастии в преступлении.

— Я не исключаю и этого.

Эшли наклонился вперед и закрыл лицо руками. Он понял, что проиграл. Куда бы он ни повернулся, везде стояли сети, а вырытые в земле ловушки поджидали его неверного шага. Он едва не рассказал капитану всю правду, но вовремя одумался. Что могли изменить слова? Все сказанное им переиначат и обратят против него. Оставалось только идти по кривой дорожке и надеяться, что где-то впереди забрезжит свет. Эшли поднял голову и взглянул на капитана Гранфорте.

— Вы намерены арестовать меня, капитан?

Странное выражение мелькнуло в глазах полицейского.

— Вы этого хотите?

— Я слишком устал, чтобы чего-то хотеть. Гранфорте покачал головой.

— Если вы понадобитесь мне, дорогой друг, я знаю, где вас найти. Покойной ночи и золотых грез!

Гранфорте встал, допил виски, надел фуражку, сунул рукопись под мышку и вышел из номера.

Ричард Эшли, не раздеваясь, так и лежал на кровати, разглядывая потолок. Наконец-то он один, недостижимый для злобы и голосов инквизиторов. Теперь он может подумать и попытаться сложить воедино кусочки картинки-головоломки.

Первым и наиважнейшим куском, вокруг которого должны выстраиваться все остальные, являлось родство Энцо Гарофано и Елены Карризи, секретарши и любовницы Орнаньи. Разница в фамилиях ничего не значила. Любой человек мог изменить как имя, так и фамилию, хотя было бы небезынтересно узнать, зачем это сделал Гарофано.

Не тот ли это источник, откуда появились письма и их фотокопии? Секретарша, к тому же и любовница, имеет доступ к личным бумагам своего босса. Но почему женщина хочет погубить мужчину, который содержит ее? Ревность? Действительно, Орнанья показал себя непостоянным и безжалостным любовником. В преддверии выборов он мог разорвать компрометирующую его связь. Все-таки перед ним маячила перспектива министерского портфеля. А Италия — страна, где не одобряют внебрачных связей. Этим, возможно, и объясняется появление Таллио Рацциоли. Аристократ устраивает семейную жизнь брошенной любовнице.

Вроде бы разумное предположение, но оно никак не объясняло истерическую ненависть Елены к нему и ее упорное нежелание признать вину Орнаньи. Если только Орнанье не удалось выдать ложь за правду. Он-то мог внушить женщине любую чушь. Быть может, на вилле он найдет к ней подход и сможет превратить из врага в союзника? Затем он подумал о Козиме, дорогой возлюбленной давних дней. Ему не позволили присутствовать при ее допросе. Она не знала, как он описывал столкновение. Ее показания слышали лишь Гранфорте и Орнанья. Быть может, она вновь предала его, назвав лжецом, чтобы выгородить себя и мужа. Эшли решил, что это очень и очень возможно. Он вспомнил Арлекина. Его ровный голос и холодные светлые глаза. Профессионал, оберегающий интересы своего государства. Безразличный к драме, равнодушный к страстям. Истина для него определялась лишь практической целесообразностью. По крайней мере он не делал из этого тайны.

Гранфорте? Гранфорте совсем другое дело. Гранфорте — частица системы привилегий и продвижений по службе, учрежденной Орнаньей. Глаза Эшли закрылись, и сон увлек его в мир кошмаров, где Козима звала его с высокого обрыва, а волны перекатывались через мертвеца с лицом Витторио, герцога Орнаньи.

Проснулся он в ярких лучах солнца, полностью одетый, замерзший, с горечью во рту от вчерашней выпивки. Из коридора доносились приглушенные голоса слуг и жужжание пылесоса. Он сел, протер глаза, посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. У него есть два или три часа, прежде чем их сиятельства поднимутся и они поедут на виллу.

Эшли одевался, когда зазвонил телефон.

— Слушаю, — сказал он, подняв трубку.

— Эшли? — раздался голос Арлекина. — Извините за ранний звонок.

— Я уже встал. И одеваюсь.

— Вы уезжаете сегодня утром. Я бы хотел поговорить с вами до отъезда. Если можно, наедине.

— Отлично. Приходите и позавтракайте со мной.

— Где?

— Приходите в мой номер. Мы позавтракаем на балконе.

— С удовольствием, дорогой друг. Как вы себя чувствуете?

— Как побитая собака.

Арлекин хохотнул и повесил трубку. Положил ее и Эшли, окончательно оделся, заказал по телефону завтрак на двоих, вышел на балкон и закурил в ожидании кофе и Джорджа Арлекина. Во время завтрака маленький жизнерадостный англичанин предпочитал говорить на отвлеченные темы и лишь после первой чашки кофе перешел к делу.

— Я решил быть с вами откровенным, Эшли.

— Это шаг вперед, — буркнул тот. Он едва притронулся к еде. — Почему?

— Я думаю, это выгодно нам обоим.

— Что ж, давайте послушаем ваши откровения.

— Я так же, как и вы, уверен в том, что Гарофано убили. Правда, еще не решил, кто это устроил, вы или Орнанья.

Эшли ничего не ответил, и Арлекин продолжал:

— Положение у меня любопытное. Я бы только радовался, окажись вы виновным. Тогда я без помех мог бы довести до конца важную политическую интригу, выгодную моему государству. Не будет ни скандала, ни разоблачений. Вы понимаете меня, не так ли? — И на его губах заиграла невинная, как у младенца, улыбка.

Эшли не улыбнулся в ответ. Англичанин говорил правду.

— Да, понимаю.

— С другой стороны, если убийство организовал Орнанья, чтобы утаить документы, я должен рекомендовать моему правительству пересмотреть свою позицию и прервать переговоры, ведущиеся с итальянскими политиками. Теперь вы видите, как мне нелегко?

— Только вам? — Впервые за все утро Эшли улыбнулся с истинным наслаждением.

— Нам обоим, — признал Арлекин. — Капитан Гранфорте, а это серьезный противник, обвинил вас чуть ли не в половине преступлений, перечисленных в уголовном кодексе, и тем не менее оставил на свободе под личную ответственность человека, который вас ненавидит. Если вы виновны, не ищите у меня сочувствия. Если нет… — Его пальцы забарабанили по столу. — Если нет, вас убьют так же, как Гарофано.

— Какая удачная мысль!

— Поэтому я вновь возвращаюсь к моему вчерашнему вопросу. Есть у вас фотокопии или нет? Вы можете не отвечать. Я лишь поясню вам суть вопроса. Если фотокопий у вас нет, вы ни в чем не виноваты, но они нужны вам, чтобы остаться в живых. Попав на виллу, вы будете связаны по рукам и ногам. И вам необходим союзник, чтобы как можно быстрее добыть фотокопии. Я предлагаю свои услуги. Предполагая, разумеется, что вы не взяли их у Гарофано, когда убили его. — Он пристально посмотрел на журналиста, разглядывающего голубую гладь моря. — Вы все еще не доверяете мне Эшли?

— Нет!

Прямота ответа не оскорбила маленького англичанина. Он улыбнулся и налил себе еще чашечку кофе.

— Прямо беда с этими американцами. Они не понимают.

— Если вы имеете в виду дипломатическую лживость, когда говорят одно, а подразумевают другое, тут я с вами согласен. Мы предпочитаем факты, и чем они яснее, тем лучше.

— Все и так ясно, как божий день. Но учтите, как бы я ни говорил, мне вряд ли удастся убедить вас, что я не подразумеваю нечто другое.

Эшли задумался, а затем кивнул, признавая правоту англичанина.

— Хорошо, Арлекин. Вы меня уговорили. Фотокопий у меня нет. И я понятия не имею, где они могут быть.

— Благодарю, Эшли, — ответил Арлекин. — Я ценю ваше доверие. Но и волнуюсь за вас.

— Я сам волнуюсь.

— Орнанья весьма ловко подготовил убийство Гарофано. Он может оказать вам ту же услугу. В Неаполе наемные убийцы очень дешевы.

— Мне кажется, он больше склоняется к тому, чтобы договориться по-хорошему.

— Причина тут одна. Он уверен, что фотокопии у вас. Эшли наклонился к англичанину.

— Вы это уже говорили. Потому-то я и не доверял вам. Он должен знать, что у меня их нет.

Джордж Арлекин удивленно взглянул на журналиста.

— Но откуда?

— Все очень просто. Козима была со мной, начиная с той минуты, как я подрался с Гарофано в баре, и кончая возвращением в Сорренто с его телом. Вы хотите сказать, что она не дала Орнанье подробного отчета?

— И вы в это верите? — искренне изумился Арлекин.

— А почему же нет?

— Бедный, несчастный глупец, — печально вздохнул Арлекин. — Разве вы не знаете, что она вас любит? Эшли упрямо покачал головой.

— Она продала меня, Арлекин. Она дважды продала меня одному человеку. Теперь я уже не могу доверять ей.

Арлекин пожал плечами.

— Это ваше личное дело. Я не вхож в круг друзей этой дамы. Жаль, конечно. В доме Орнаньи вам необходим близкий человек.

 

Глава 7

Когда Арлекин ушел, Эшли собрал чемоданы, спустился вниз, оплатив счет и прошелся до «Америкэн экспресс», чтобы получить две тысячи долларов. Он предъявил паспорт, подписал квитанцию, и клерк выдал ему двадцать новеньких, будто только что вышедших из-под печатного станка стодолларовых банкнот. Эшли пересчитал их и положил в бумажник. Затем клерк протянул ему конверт с римским штемпелем. Разорвав его, Эшли вытащил две вырезки из европейского издания «Нью-Йорк таймс». Первая содержала шутливую фразу из колонки светской хроники: «Кто из газетных баронов внесен в список кандидатов на некий дипломатический пост и почему?» Вторая относилась к официальной информации: «Господин Чарльз Ленгдон, глава лондонского отделения „Монитора“, награжден орденом Британской империи 4-й степени за выдающиеся успехи в использовании средств массовой информации для укрепления взаимопонимания между народами».

Вырезки были пришпилены к бланку корпункта, на котором Хансен нацарапал пару строк: «Да здравствует пресса? И мы не теряем надежды!» Эшли усмехнулся этой милой журналистской шутке. К нему, правда, она имела весьма отдаленное отношение. Награды и дипломатические посты предназначались здравомыслящим гражданам, не превышающим установленной на дороге скорости и избегающим публичных скандалов. Он сунул письмо в карман и вышел на площадь.

Шустрый уличный торговец попытался всучить ему соломенную шляпу. Девочка, по виду школьница, предложила купить букетик цветов, сказав, что деньги пойдут на нужды местного монастыря. Затем он увидел бармена Роберто.

Опустив голову, тот торопливо пересекал площадь с озабоченным видом опаздывающего человека.

— Добрый день, Роберто!

Вздрогнув, бармен поднял голову, нервно улыбнулся и пробормотал ответное приветствие. Он было ускорил шаг, но Эшли схватил его за запястье и увлек под пальмы. Там, не видимая с дороги, притаилась маленькая беседка, где курортники могли укрыться от палящего полуденного солнца, отдохнуть и выпить ледяного лимонада.

Роберто пытался вырваться; но Эшли крепко держал его. В глазах бармена застыл испуг.

— Синьор, умоляю вас… Ради бога! Я опаздываю на работу. Пожалуйста, отпустите. Чего вы от меня хотите?

В беседке Эшли завернул ему руку за спину, а кулак второй, свободной руки вогнал под подбородок. Роберто дернулся, Эшли еще сильнее вывернул руку, бармен сдался и обмяк.

— Если ты еще раз дернешься, — вкрадчиво проворковал Эшли, — тебе еще долго придется обходиться одной рукой. Понятно?

— Конечно, конечно! — в ужасе пролепетал бармен.

— Вчера ты передал мне несколько слов, Роберто. Предупредил меня, что я могу взять то, что мне принесут, но не доверять посыльному. Я заплатил тебе пять тысяч лир. Теперь меня интересует: кто просил тебя поговорить со мной?

Роберто дрожал от страха. Эшли чувствовал, как часто стучит его сердце.

— Кто тебя просил?

— Я… я не знаю этого человека, синьор.

— Ты лжешь. — Эшли чуть дернул вывернутую руку а кулаком задрал подбородок Роберто, пережимая его гортань. Раньше он никогда не прибегал к подобным методам, но сейчас на карте стояла его жизнь. И другого способа заставить заговорить Роберто не было. — Кто этот человек? Как его зовут?

— Он… он не назвался, синьор. Я никогда его не видел. Должно быть, он из Неаполя. Он сказал, что я должен передать, и дал мне конверт с десятью тысячами лир.

— Что еще?

— Он… он дал мне телефонный номер.

— Какой номер? — В возбуждении Эшли вновь дернул вывернутую руку, и Роберто взвизгнул от боли. — Говори!

По этому номеру я должен был позвонить, если вы уйдете из отеля сообщить время ухода и имя вашей спутницы.

— И ты это сделал?

— Да, синьор.

— Когда?

— Как только вы ушли с ее сиятельством.

— Какой номер?

— Я я забыл его синьор.

— Вспомни!

— Э, Сорренто 673.

— Что-нибудь еще?

— Нет, синьор, ничего! Больше ничего, клянусь матерью и могилой отца!

— Зачем он просил передать мне ничего не значащие слова?

— Я… я не знаю, синьор!

— Подумай.

— Чтобы, чтобы посеять между вами недоверие.

— Спровоцировать ссору?

— Он на это рассчитывал.

— Ты должен был доложить об этом?

— Да, синьор.

— Если ты лжешь Роберто.

— Синьор пожалейте меня! Я клянусь, что рассказал всю правду.

Тогда Эшли отпустил его, и бармен поплелся прочь, массируя плечо. Журналист не винил его во всех смертных грехах. В эти тяжелые для Италии времена человек редко задумывался над этикой поступка, приносящего десять тысяч лир, необходимых для того, чтобы накормить жену и детей.

Эшли одернул пиджак, поправил галстук и задумчиво зашагал к бару, притулившемуся за бензоколонкой на другой стороне площади. Купив жетон, он прошел к телефону-автомату. Набрал 6-7-3. Раздались гудки, сменившиеся мужским голосом: «Слушаю! Вилла Орнаньи».

Эшли повесил трубку и вышел из бара. От асфальта мостовой и стен домов тянуло жаром, но он дрожал от холода, как человек, только что заглянувший в собственную могилу.

Вернувшись в отель, Эшли увидел у парадного подъезда голубую «изотту» и пикап, в который носильщики под наблюдением шофера в темно-синей униформе укладывали чемоданы. Управляющий отеля почтительно прощался с Козимой и Орнаньей. Таллио Рацциоли и Елена Карризи о чем-то переговаривались, держась чуть в стороне. Эшли приветствовали кивками и вежливыми улыбками. Его приход ускорил церемонию расставания, и две минуты спустя они сидели в «изотте», Козима и Орнанья — на переднем сиденье, Таллио и Эшли позади, Елена между ними.

Орнанья осторожно вырулил на площадь, замелькали дома, переулки, и скоро большая машина вырвалась на шоссе, ведущее на запад, к оконечности полуострова. Они откинули верх «изотты», ветер ерошил волосы и приятно обдувал лица; листья обрамляющих дорогу олив безжизненно повисли, стрекотанье цикад перекрывало урчание мощного мотора. Небо сияло голубизной, а за серыми холмами с укрывшимися меж них рыбацкими деревушками синело море.

Орнанья пребывал в отличном расположении духа. Машину он вел быстро и уверенно. С его лица, отражающегося в зеркале заднего обзора, не сходила улыбка, и он то и дело указывал на остающиеся позади достопримечательности. Постепенно разошлись и остальные, за исключением Елены Карризи, застывшей, как статуя, между Эшли и Таллио.

Наконец они свернули на узкую, мощенную булыжником дорогу и подъехали к высоким железным воротам, встроенным в каменный забор и украшенным гербами дома Орнаньи. Герцог нажал на гудок, и сгорбленный седенький старичок с морщинистым лицом затрусил к воротам, открыл их и подошел, чтобы поцеловать руку своего господина. Орнанья улыбнулся и дружески потрепал его волосы. Затем отпустил сцепление, и «изотта» поползла вверх, к вилле.

Здание поразило Эшли. Почему-то он ожидал увидеть одну из белых квадратных коробок со слепыми стенами и мавританскими нишами, часто встречающихся на Капри. Вместо этого он оказался перед тремя этажами великолепного барокко, с причудливыми балконами и резными дверьми, широкой террасой и мраморной балюстрадой, зеленой лужайкой, уходящей к апельсиновым садам и оливковым рощам. Вековые сосны поднимались над крышей. Клумбы радовали глаз разноцветьем.

Орнанья выключил двигатель, двери раскрылись, им навстречу вышел высокий седовласый мужчина, по виду мажордом. Еще полдюжины слуг, мужчин и женщин, выстроились в холле. Мажордом помог им выйти из машины, Орнанье, Козиме, затем и остальным. Когда очередь дошла до Елены, мажордом обнял ее и расцеловал в обе щеки. Девушка приникла к его груди, и Эшли показалось, что она вот-вот расплачется.

Герцог поймал удивленный взгляд журналиста и улыбнулся.

— Управляющий моим домом — Карло Карризи. Елена — его дочь.

— О!

А что еще мог сказать Эшли? Где уж ему разобраться в хитросплетениях клана Орнаньи! После завершения ритуала встречи почтительный слуга проводил Эшли в отведенную ему просторную квадратную комнату с большой кроватью и пологом, лепным потолком и окнами, выходящими на круглую бухту у подножия крутого обрыва.

 

Глава 8

Солнце слепило глаза. Жара усиливалась. На тонком полотне рубашки проступили пятна пота. Эшли подумал, что пора искупаться, подошел к обрыву и посмотрел вниз. Узкая тропинка круто спускалась к полоске песка. Редкие, выступающие из него скалы отбрасывали желанную тень. Эшли отошел от края и направился к тропинке. Ему осталось пройти по ней лишь дюжину ярдов, когда из-под его ноги выскользнул камень и последнюю часть пути он проехал на пятой точке, чертыхаясь и кляня все на свете.

Затем он услышал серебристый смех Козимы. Она лежала на большом полотенце, загорелая и прекрасная. Эшли встал, отряхнулся, а затем сел с ней рядом. Смех стих, Козима приподнялась и прижалась к его груди.

— О! Ричард! Дорогой! Я так надеялась, что ты придешь. Со вчерашнего дня мы ни минуты не были вдвоем. Мне надо так много сказать тебе… объяснить…

— Я решил выкупаться.

— Отличная мысль. Мы можем поплавать вместе.

— Давай сначала поговорим.

Эшли снял рубашку и бросил ее на песок. Козима села, обхватив колени руками.

— Мы должны поговорить, без этого не обойтись, да? — Да.

— Какой я пережила ужасный день, Ричард. Вопросы, бесконечные разговоры, ложь, комедия, которую мне пришлось играть, прикидываясь, что я больше не люблю тебя, что ты для меня пустое место.

— Ты сыграла ее очень убедительно. — Эшли набрал горсть песка, и сквозь пальцы он просыпался на ее золотистую кожу. — Что думает твой муж… о нас?

— Ничего, Ричард. Между нами давно нет любви. Как жена я важна для него. Политику необходимо соблюдать внешние приличия. И ты важен для него, Ричард, потому что можешь погубить его.

— Зачем тогда комедия?

— Для капитана Гранфорте, Джорджа Арлекина… мне кажется, даже для Таллио и Елены.

— А при чем тут они? Елена — его любовница, не так ли? Козима печально улыбнулась.

— Была любовницей. Теперь она ему мешает. Ей не место в министерских кругах. Перед нашим отъездом из Рима он сказал Елене, что намерен вернуться ко мне. После нашей поездки эта выдумка лопнула, как мыльный пузырь, но мой муж настаивает, чтобы мы вели себя так, будто ничего не изменилось. Поэтому он пригласил Таллио. Он хочет женить его на Елене. Рацциоли не важно, на ком жениться. Главное заключается в том, чтоб хорошо заплатили.

— А что говорит Елена?

Козима пренебрежительно повела плечами.

— А что она может сказать, Ричард? Таких, как она, полным-полно, и редкий мужчина может позволить себе жениться на них. Перед ней два пути: найти нового покровителя или выйти за Таллио и спокойно тратить деньги, которые мой муж положит в банк на ее имя. Полагаю, она выберет второй путь.

— Она все еще любит твоего мужа?

— Похоже, что да, — вздохнула Козима. — И мне очень, очень ее жаль.

Эшли довольно улыбнулся. Он получил ценную информацию. Пока Козима не лгала. Следующий вопрос он задал, тщательно подбирая слова.

— Козима, ты знаешь, в каком я положении?

— Слишком хорошо, Ричард. Поэтому я и боюсь за тебя.

— Ты понимаешь, что каждый твой ответ очень важен для меня, даже если он кажется тебе тривиальным и не имеющим отношения к делу?

— Да.

— Отлично. А теперь скажи, что я пытался купить у Гарофано?

— Фотокопии личных писем моего мужа.

— Откуда тебе это известно?

— Ты говорил, что собирался купить у него какие-то документы. Мой муж сказал, что это его письма.

— Когда?

— После моего возвращения в отель.

— Как он узнал об этом?

— Понятия не имею. Но мне известно, что с самого начала его держали в курсе твоих действий и встреч. Это… это не составляло большого труда, не правда ли?

— Ты знаешь, кем был Гарофано?

— Капитан сказал, что он клерк из Неаполя. Это все, что мне известно.

— А твоему мужу?

— Возможно, он знает что-то еще, но не говорит.

— Почему ты хотела, чтобы я солгал насчет столкновения? От неожиданного вопроса ее глаза удивленно раскрылись, но она ответила без малейшего промедления:

— Я предупреждала тебя, что здешняя полиция обожает мелодрамы. Разве я ошиблась?

— Отнюдь, ты была права. А теперь скажи мне, почему твой муж привез меня сюда, хотя мог отправить в тюремную камеру?

Козима помрачнела.

— Потому что я думаю… я боюсь… он, возможно, причастен к этому убийству.

Эшли не ожидал такой прямоты, но промолчал.

— Даже если он ни при чем, — продолжала Козима, — он хотел бы избежать скандала, бросающего тень на меня и, следовательно, на него. Сейчас всякий шум особенно неуместен и даже опасен для его карьеры. Кроме того… — Она запнулась. — Кроме того, он уверен, что фотокопии у тебя. Он надеется уговорить или заставить тебя вернуть их ему.

От столь явной лжи Эшли потерял осторожность.

— Черт побери, Козима, ты же в это не веришь! Так же, как и я. Он обязан знать, что фотокопий у меня нет. Гарофано отказался их продать. А потом, ты была со мной до возвращения в отель. Ты же рассказала мужу обо всем, что произошло.

— Конечно. Но я сказала, что видела, как ты подрался с Гарофано и отнял у него какой-то конверт. Витторио мне поверил.

— Почему ты сказала ему об этом?

— Иначе ты сидел бы в тюрьме… Или ждал смерти, как Гарофано.

Боль, отразившаяся на лице Козимы, подсказала Эшли, каким же он был дураком. Он прижал Козиму к груди и попытался извиниться за свою глупость.

— Козима, ты… ты не представляешь, какой я болван. Мне следовало знать, что ты не солжешь мне. А я боялся, что ты предала меня…

Она вырвалась из его объятий, ударила по лицу раз, другой. Она наклонилась, набрала горсть песка и швырнула ему в глаза, а затем понеслась по тропинке к растущим на обрыве оливковым деревьям.

Полуослепший, Эшли заковылял к воде, чтобы промыть глаза. Таллио рисовал на террасе, когда Эшли наткнулся на него, вернувшись к дому с воспаленными глазами. Без лишних слов Таллио отвел журналиста в его комнату, усадил в кресло, принес оливкового масла и теперь осторожно промывал ему глаза, выбирая последние песчинки.

— Вы поссорились с ней? — спросил он.

— Наоборот, извинился.

— Непростительная глупость, — покачал головой Таллио. — В вашем возрасте пора знать об этом.

Он бросил ватку в миску с маслом, и Эшли облегченно вздохнул, и опустил веки, не испытав острой боли.

— Спасибо, Таллио. Я вам так благодарен.

Таллио вытер руки шелковым носовым платком.

— Рад вам помочь. Нам всем нужны союзники в борьбе с женщинами. Мне становится дурно, когда я думаю о том, через какие мучения должен пройти мужчина, чтобы заиметь детей, от которых в дальнейшем он будет получать одни зуботычины.

— Вроде бы и вы вступили на тот же путь.

— О, это! — Рацциоли пожал плечами и сморщил нос. — Это деловое соглашение, утомительное, но необходимое. Как только все закончится… Наши пути разойдутся.

— Но как вам удалось договориться с Орнаньей? Для вас это выгодное дело.

Таллио сел.

— Все началось с Карлы Манфреди. У нее полно денег, и она финансировала мою первую выставку, а потом потеряла интерес к живописи и увлеклась музыкой. Вернее, одним музыкантом. Но на прощание посоветовала мне обратиться к герцогу. Мы встретились, поговорили. Он с радостью выложил деньги на организацию второй выставки, естественно, на своих условиях. Должен признать, он не поскупился. Правда, я подозреваю, что Елена получит гораздо больше. Как по-вашему?

— Вполне возможно, — участливо кивнул Эшли.

— Ваша-то прибыль не так уж велика? — спросил Таллио.

— Кое-что есть, но хотелось бы получить побольше. Ради этого я даже готов пойти на некоторые расходы.

— Сколько вы можете потратить? — Детство Таллио прошло в трущобах, и он твердо решил не возвращаться туда.

— Тысячу долларов, — ответил Эшли. — Больше или меньше, в зависимости от службы.

— Какой, синьор?

— Мы еще успеем поговорить об этом, Таллио, — улыбнулся Эшли. — Я лишь хотел узнать, заинтересует ли вас мое предложение.

— Деньги всегда интересовали меня. Деньги и живопись. Прозвучал гонг, зовущий на ленч. Они вышли из комнаты, посмеиваясь, словно заговорщики. Несмотря на покрасневшие глаза и уязвленную гордость Козимы, Эшли подумал, что сегодня ему не придется жаловаться на аппетит. Он узнал немало интересного и полагал, что в ближайшем будущем узнает еще больше. Кроме того, он заполучил союзника, которого связывала с ним самая крепкая цепь на свете, — деньги.

Ленч подали на террасе, под виноградными лозами. Они сидели в шезлонгах, служанки разносили тарелки с едой, а Карло Карризи стоял у ведерка со льдом, в котором охлаждались бутылки белого вина.

Всех разморила жара, разговор не клеился, и Эшли, надевший темные очки, мог спокойно разглядывать присутствующих. Больше всего его занимал старый мажордом. Прямая спина, крепкие руки, легкая юношеская походка, отмечал про себя Эшли. А ведь ему около семидесяти. Большим крючковатым носом и черными сверкающими глазами он чем-то напоминал самого Орнанью. Похоже, старик занимал в доме особое положение. Резкий с остальными слугами, Орнанья всегда улыбался и смягчал голос, обращаясь к Карло.

Еще одна загадка? Убитый был братом Елены и соответственно сыном старика. Как объяснить узы дружбы, связывающие отца и человека, убившего его сына? Если только отец сам не принимал участия в убийстве.

Невероятно? Но в Италии такое случалось сплошь и рядом. После ленча все, кроме Эшли, разошлись по комнатам. Журналист же, чувствуя прилив сил, спустился с террасы в апельсиновый сад, где листья отражали прямые лучи солнца, а цветы наполняли воздух сладостным ароматом.

Тропинка привела его к маленькой, увитой зеленью беседке с каменными скамьями и статуей мадонны на пьедестале под деревянным навесом. Перед статуей стояли лампадка и вазочка с цветами, но масло давно кончилось, а цветы увяли.

Эшли сел и долго смотрел на статую. Имея дело с этими людьми, думал он, следует помнить, что они верят как в бога, так и в дьявола. Они верят в богоматерь и многочисленных святых и ангелов. Они не сомневаются в существовании бессмертной души. Пусть их символы напыщенны, а суеверия коробят пуританские вкусы, но они искренни в вере и знают, что им суждено увидеть рай или понюхать серу весьма причудливого ада…

Сон сморил Эшли, и он задремал, откинувшись на каменную спинку садовой скамьи. Разбудил его женский плач. Открыв глаза, он увидел Елену Карризи. Она стояла на коленях, приникнув лбом к потемневшему пьедесталу, плечи ее сотрясались от рыданий. Вновь и вновь она поднимала голову, всматривалась в слепые глаза мадонны и страстно молилась.

— Матерь божья! Пожалей меня… Пожалей! Пожалей! Я любила его, а он отослал меня прочь. Я его содержанка, и душе моей путь только в ад. А теперь он хочет, чтобы я вышла замуж… Я не нужна ему как женщина, и от него у меня никогда не будет детей… Пожалей меня, пресвятая дева! Ты женщина и можешь меня понять. Пожалей меня и верни его мне!

Слова лились и лились, пока наконец горе не сломило ее и она не затихла, сжавшись в комочек.

Наблюдая за Еленой, Эшли решил, что именно теперь он должен попытаться превратить ее из врага в союзника. В то же время он понимал, что одного неверного шага достаточно для того, чтобы потерять ее навсегда. Он не решился подойти к ней. Не решился коснуться ее плеча. Он заговорил, сидя на скамье, мягко, печально, неторопливо:

— Мадонна понимает тебя, малышка. Так же, как и я. Если ты мне позволишь, я помогу тебе. У ног мадонны клянусь тебе, что не убивал твоего брата.

Елена подняла голову и осторожно повернулась к нему. По ее лицу катились слезы. Исчезла холеная красавица, встретившаяся ему в отеле «Каравино». Круг замкнулся, и она вновь стала крестьянской девушкой с разбитым сердцем, одинокой и затерянной в огромном безразличном мире. Она не нашла в себе сил, чтобы убежать, И лишь смотрела на него, как загнанный в угол зверек. А Эшли ободряюще улыбнулся.

— Я знаю, что случилось с тобой Елена, и жалею тебя. Я знаю, какую он уготовил тебе участь, и еще больше жалею тебя. Я знаю, что тебе лгали, и знаю почему. Тебе сказали, что я убил твоего брата. Не я, но другие схватили его и бросили под колеса моего автомобиля. Тебе сказали, что я лгун и обманщик. Но лгали-то те, кто говорил с тобой. Дай мне пару минут здесь, сейчас, и я скажу тебе правду, чтобы ты рассудила нас. Я пытаюсь тебе помочь. Не надо бояться. Если ты хочешь уйти, я не стану тебя задерживать. Если ты сядешь и поговоришь со мной, я не трону тебя и даже не подойду к тебе. Клянусь у ног мадонны.

Он наблюдал, как напряглась Елена, когда до нее дошел смысл слов. Пустые до того глаза зажглись враждебностью, уступившей место страху, любопытству, слабой, слабой надежде. И вот она встала, отряхнула колени, полезла в карман за носовым платком.

Эшли улыбнулся и бросил ей свой.

— Возьмите! Он больше.

Платок не долетел до ее рук и упал на землю. Если она подберет его, я победил, подумал Эшли. Если нет… Елена взглянула на платок. На журналиста. Затем наклонилась, подняла платок и начала вытирать слезы. Потом подошла и села рядом с Эшли.

— А теперь расскажите мне все. — Ее лицо напоминало деревянную маску.

И Эшли рассказал. О давней любви к Козиме, о расследовании махинаций Орнаньи, поездке в горы, фатальном для Гарофано несчастном случае, разговорах с Орнаньей и капитаном Гранфорте. Умолчал он лишь о договоренности с Таллио.

— Теперь вы мне верите? — закончив, спросил он.

— Да, — безжизненным голосом ответила Елена.

— Вы понимаете, что мы должны помогать друг другу?

— Да.

— Я готов вам помочь. А вы?

Елена взглянула на него, и он увидел, что в ее глазах вспыхнул мрачный огонь. Она стала другой женщиной, снедаемой ревностью, а ее любовь обратилась жгучей ненавистью к человеку, который сначала соблазнил ее, а затем выставил на всеобщее посмешище.

— Я вам помогу. Я помогу вам уничтожить его.

Затем без всякого перехода она закрыла лицо руками и вновь зарыдала. Эшли беспомощно гладил ее по плечу, пытаясь успокоить. А она прижалась к нему, как жмется ребенок к родительской груди.

Когда Карло Карризи зашел в беседку, он застал свою дочь в объятиях Эшли. Глаза старика горели холодным гневом. В одной руке он держал нож с коротким лезвием, в другой — букетик цветов, которые он только что резал, чтобы поставить перед мадонной. Елена вырвалась из рук Эшли и в ужасе смотрела на отца.

Пристально наблюдал за ним и журналист, чтобы предотвратить внезапный удар ножом.

— Ты, дитя, возвращайся домой, — прервал молчание Карло.

Елена поднялась, бочком обошла отца и вихрем умчалась по тропинке, вьющейся меж апельсиновых деревьев. А Карло Карризи повернулся на каблуках и подошел к статуе. Неторопливо вынул он из вазы засохшие цветы, наполнил ее водой, поставил свежие. Из-за статуи он достал бутылку масла, залил лампадку, зажег ее, перекрестился и долго стоял, сложив руки, в молчаливой молитве.

Эшли, как зачарованный наблюдал за ним. Когда старик помолился, он подошел и спросил: «О чем вы молились, Карло?» Вопрос удивил мажордома. Он заговорил не сразу.

— Когда старый герцог умер, синьор, — взгляд его черных глаз уперся в лицо Эшли, — он поручил мне сына. Он заставил поклясться, что я буду заботиться о нем, как о собственном ребенке. Я делал все, что в моих силах. Но теперь я стар, и силы эти на исходе. Поэтому… я молился за него… за честь его дома.

— Это добрая молитва, старик, — кивнул Эшли.

— Кроме того, — продолжал Карло, — я молился за синьору, жену моего господина. Я молился, чтобы мадонна дала ей здоровья… и мудрости. Я молился, чтобы вы поскорее уехали отсюда и оставили нас с миром. Я молился за свою дочь, чтобы она сохраняла невинность души для бога, а тела — для мужчины, который женится на ней.

— Не следовало ли вам обратиться к мадонне с другой молитвой?

— Какой?

— За упокой души вашего сына, убитого вашим господином?

— У меня нет сына, синьор.

Эшли вовремя заметил поднимающийся нож, острие которого смотрело ему в живот. Он успел перехватить запястье руки старика, вывернуть руку, оттолкнуть его от себя. Нож отлетел в сторону. Карло, падая, задел пьедестал, цветы рассыпались, масло пролилось на миниатюрные ножки мадонны.

— Ты дурак, старик, — покачал головой Эшли. — Твой господин прохвост, а твоей дочери уже нечего терять. И никто не поблагодарил бы тебя за то, что ты хотел сделать.

Он повернулся и не спеша вышел из апельсинового сада. Маленькая мадонна смотрела на них обоих. Но ее деревянные глаза ничего не видели.

 

Глава 9

Вечером того же дня, после обеда, Орнанья пригласил Эшли в свой кабинет — огромную, с обшитыми деревом стенами и окнами, выходящими на море, комнату. Большую часть обстановки составляли полки с книгами в кожаных переплетах.

Орнанья открыл стенной бар, достал бренди и сигареты. Они расположились в удобных креслах у окна, и герцог сразу перешел к делу.

— Я пришел к выводу, что нам обоим выгодна взаимная откровенность.

— Я бы только приветствовал честный обмен мнениями, — ответил Эшли.

— Возможно вы удивитесь, но, несмотря на имеющиеся между нами разногласия, я, сам того не желая, проникаюсь к вам все большим уважением. У вас прекрасная голова, вы смелы, вам присуща исключительная целенаправленность. При других обстоятельствах мы могли бы стать друзьями. Теперь это невозможно. Именно уважение к вам дает мне право попытаться объяснить свои поступки.

— Я готов вас выслушать.

— Во-первых, вы должны понимать, что я знал о вашем расследовании как моей личной жизни, так и политических и деловых связей. С самого начала я следил за вами. Должен признать, вы поработали на совесть.

— Благодарю.

Орнанья предпочел не заметить иронии и продолжал:

— Я знаю, что краеугольный камень ваших обвинений — письма, которые вы хотели купить у ныне усопшего Гарофано, для чего и приехали в Сорренто. Не буду отрицать, что публикация ваших материалов может привести к моему поражению на выборах и уж наверняка закроет мне путь в правительство. Таким образом, мне выгодно, чтобы они не увидели света. Я достаточно откровенен, не так ли?

— Да, конечно.

— Определенные помехи создает ваша давняя связь с моей женой и ее теперешний интерес к вам. Вопрос этот не столько личный, сколько государственный.

Эшли предпочел уткнуться носом в бокал с бренди. В темных глазах Орнаньи мелькнула усмешка.

— А теперь, господин Эшли, мы подошли к самому главному. Я полагаю, что в вашем распоряжении находятся фотокопии моих писем. Мне кажется, что лишь следствие, начатое полицией после несчастного случая с Гарофано, и ваше полузаключение в моем доме препятствуют их немедленной публикации. Я прав?

Эшли пожал плечами.

— Это логичное умозаключение. У меня вопрос.

— Задайте его.

— Почему вы убили Гарофано?

— Я его не убивал, — мрачно ответил Орнанья. И Эшли почти поверил, что тот сказал правду.

Потом они долго смотрели друг на друга, прежде чем журналист прервал тяжелое молчание, полное подозрительности и сомнений.

— Я выслушал ваши аргументы с интересом и даже с сочувствием. Я еще не пришел к окончательному решению. Но первым делом я должен узнать: кто убил Гарофано? Кто следил за мной и Козимой? Кто бросил его под колеса нашего автомобиля?

— Я не могу сказать вам этого. — Лицо Орнаньи по-прежнему находилось в тени, и у Эшли создалось впечатление, что голос герцога отделился от тела и уже не мог иметь никакого отношения к человеку, сидевшему напротив.

— Вернее, не хотите сказать?

— Как вам больше нравится.

— Тогда я скажу сам! Это Карло Карризи, управляющий вашего дома!

— Почему вы так решили, господин Эшли? — спросил Орнанья после короткой паузы.

— Потому что он пытался убить меня после ленча.

— О! — изумленно выдохнул Орнанья. Затем встал, вновь подошел к окну. — Как это произошло и где?

Когда Эшли закончил, герцог повернулся к нему, и на его губах заиграла улыбка.

— Давайте-ка выпьем бренди.

— С удовольствием!

Они выпили. Орнанья поставил бокал, вытер лицо и руки шелковым носовым платком.

— Я думаю, мне надо рассказать вам о Карло Карризи. — Да?

— Он был управляющим еще при моем отце. У нас шутили, что в его жилах тоже течет кровь Орнаньи. Помня об истории нашего рода… — герцог улыбнулся, — это вполне возможно. Но так или иначе нас всегда тянуло друг к другу. Он был хорошим и верным управляющим, и, когда отец умер, он отдал мне всю любовь, предназначенную для собственного сына, которого у него не было.

— У него был сын, — возразил Эшли. — Энцо Гарофано.

— Нет. Гарофано — не его сын. Гарофано — сын его жены от другого мужчины. Если б вы лучше знали Италию, то догадались бы об этом только по фамилии. Это не семейная фамилия, а название цветка, который в Англии зовется гвоздикой. Он родился весной, когда цветут гвоздики, а так как его отец к тому времени давно удрал, мать дала ему такую фамилию.

— А где был в это время Карло?

— В Милане, помогал отцу строить нашу первую фабрику.

— О!

— Когда Карло вернулся домой, он поступил по обычаю нашего народа. Крепко отлупил жену и простил ее, а потом частенько поколачивал ее, чтобы помнила о своем проступке. Ребенка отдали в приют в Санта-Агата, затем другая семья усыновила его. Родилась Елена, и со временем мать познакомила ее со сводным братом. Дети привязались друг к другу, и, несмотря на недовольство Карло, мальчик почти каждый день приходил и играл здесь. Их мать умерла рано. Я… я заплатил за его образование. Я не любил его, но ради Елены позволял ему бывать на вилле. Карло, разумеется, его ненавидел. Но… — Орнанья пожал плечами, — будучи хорошим слугой, подчинялся желанию своего господина.

— Поэтому он убил Гарофано?

Орнанья ответил коротким взглядом и покачал головой.

— Я не говорил, что Карло убил его. Это сказали вы. Я же рассказал вам о Карло по очень простой причине.

— Какой же?

— Чтобы вы поняли, что Карло — член нашей семьи. То, что касается его, небезразлично и для меня. Он — старик, Эшли. Груз прожитых лет давит на него, а род Орнаньи все еще у него в долгу. И оплатить этот долг я могу, лишь обеспечив ему спокойную старость, оберегая его от любых опасностей. Я пойду на это, даже если… — он осекся, и невысказанная угроза повисла в воздухе.

— Договаривайте, — потребовал Эшли. Но герцог покачал головой.

— Нет, мой друг, нет. Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я угрожаю вам. Я — обвиняемый. Я защищаюсь. Эта… Эта история о Карло Карризи, его жене и сыне не имеет никакого отношения к нашему разговору, и мы обсудим ее позже.

Так тонко и ненавязчиво провел Орнанья свою партию, что Эшли едва не упустил подтекста его слов. Орнанья увлек его разговорами о возможной договоренности, обласкал сочувствием, соблазнил пьянящей риторикой. А теперь он показывал истинный баланс сил: у тебя фотокопии, и ты можешь их опубликовать; я же могу обвинить тебя в убийстве, мною подготовленном и осуществленном преданным мне стариком. Я думаю, мы оба хотели бы положить конец этой истории. Так давай посмотрим, удастся ли нам выработать соглашение, которое успокоит твою совесть и не оставит внакладе…

Эшли вспомнил последнее предупреждение Джорджа Арлекина и с тревогой ждал дальнейших пояснений его сиятельства.

— Главная задача правительства — создание надежной структуры, внутри которой человек может спокойно жить и пусть медленно, но улучшать условия жизни. Добродетели руководителя никак с этим не связаны. Важны его сила, его мудрость, умение обратить продажность и слабости коллег на благо народа. Прогресс требует безопасности. Безопасность зиждется на силе. — Меня трудно назвать ангелом, скорее, наоборот, но я — сильный человек. Политика — моя профессия.

Я пользуюсь влиянием в финансовых кругах. Если мне дадут такую возможность, у меня будет пять лет, чтобы связать страну в единое целое. А это достаточный срок, чтобы заложить основы правопорядка и сдвинуть с места колесницу прогресса. Без меня распадется и без того слабый союз левых и правых, и мы вновь вернемся к разногласиям, недовольству, экономическому хаосу. Странно, очень странно, что в такой момент право карать или миловать принадлежит вам, стороннему наблюдателю, материальный доход которого состоит лишь из месячного заработка, а связь с Италией заключается в любви к чужой жене.

От гнева щеки Эшли полыхнули багрянцем. Орнанья перешел в наступление по всему фронту. И тут же, как по мановению волшебной палочки, тон герцога резко переменился. В голосе его послышалась симпатия.

— Чего вы хотите, Эшли? Что вами движет? Почему вы идете на любой риск ради публикации статьи, которую через день-другой потеснят с первых полос сообщения о бракосочетании кинозвезды или об авиакатастрофе в Америке? В чем видите выгоду? Сравнится ли она со страданиями, которые принесет ваша статья? В деньгах? Я в этом сомневаюсь. Или статья необходима, чтобы утолить ваше тщеславие, вашу жажду власти? А может, тут слепой фанатизм? Поверьте мне, я хочу вас понять.

Эшли поднял голову.

— Вы хотите, чтобы я дал показания?

Орнанья кивнул:

— Защита также имеет право на перекрестный допрос.

Эшли достал сигарету, размял ее, закурил, долго смотрел на спирали дыма, поднимающиеся к потолку. Он тоже был под судом. Более того, суд шел над его профессией. И он понимал, что никогда больше не заснет спокойно, если не сможет оправдаться перед собой. Тогда ему не останется ничего другого, как присоединиться к циникам, которые работают ради куска хлеба с маслом и плюют на все остальное. Он заговорил сначала нерешительно, затем все более уверенно:

— Вас интересуют мои мотивы? Я бы солгал, если бы не сказал, что они менее запутанные или более достойные, чем у любого другого человека. Деньги? Да. За эту статью я получу сумму, достаточную для того, чтобы безбедно прожить год или два. А завоеванная мной репутация забросит меня на вершину моей профессии и позволит получать еще большие гонорары. Тщеславие? Да, и это тоже. Профессионал обязан имен, гордость. Гордость же кормится успехами. Жажда власти? В этом я сомневаюсь. Ревность к вам и Козиме? Нет. Я потерял Козиму много лет назад. И не озлобился до такой степени, чтобы мстить за нее.

— Но вы и сейчас влюблены в нее, и она в вас?

— Вопрос неуместен, — насупился Эшли.

— Я его сниму, продолжайте, пожалуйста.

— В любой профессии есть свои циники и барышники. Есть врачи, которые используют свое мастерство не для того, чтобы лечить людей, но убивать неродившихся младенцев и делать пластические операции богатым старящимся вдовушкам. Есть судьи, извращающие справедливость, и священники, поступающие точно так же со священным писанием. Есть и газетчики, крупные и помельче, продающие себя двум чудовищам — Политике и Тиражу. Но большинство все еще верит, что их призвание — нести людям правду. Им приходится идти на компромиссы, чтобы напечатать правду. Зачастую им не удается сказать всю правду, но они не сомневаются в том, что люди должны знать все. Они верят, что правда добродетельна сама по себе, несет немалую пользу, и попытка замять или извратить ее равнозначна убийству источника жизни и уничтожению самой возможности совершенствования. Тирания расцветает в темных подвалах. Коррупция вскармливается на тайных советах. И если ребенок умирает от туберкулеза в трущобах Неаполя, причина — сокрытие правды. Вот почему я опубликую эти материалы. Люди имеют право знать о вас правду, потому что в ваши руки они вверяют свое будущее.

Длинный столбик пепла упал с сигареты на ковер. Эшли извиняюще развел руками и вдавил окурок в пепельницу.

— Таков мой основной мотив. Я допускаю, что есть и другие, но этот самый главный. И, если бы я не верил в него, то ударил бы с вами по рукам, получил бы от вас круглую сумму, забрал Козиму и первым самолетом из Рима улетел бы в Калифорнию выращивать апельсины.

— Я не постою за ценой. Сколько вы хотите?

— Мы не договоримся, — покачал головой Эшли.

— Вы можете продать мне фотокопии и напечатать статью без них?

— Нет!

— Подумайте о моем предложении день или два.

— Мое решение неизменно.

— Не спешите, мой друг. Подумайте. Утро вечера мудренее. — Он протянул руку. — Спокойной ночи, Эшли. И золотых грез.

 

Глава 10

Лунный свет серебряными квадратами ложился на полированный паркет. Грузная мебель отбрасывала замысловатые тени. Херувимы лепного потолка прятались в глубокой тьме. Ричард Эшли лежал без сна на широкой кровати, обдумывая события первого дня, проведенного на вилле Орнаньи.

Что-то он приобрел, что-то потерял. Приобрел ценную информацию: узнал о связи убитого с семьей Орнаньи, о ревности и отчаянии Елены Карризи, отвергнутой герцогом, о продажности Таллио, о верности Козимы, солгавшей, чтобы защитить его, о том, что Орнанья боится его и готов пойти с ним на сделку.

Потери казались менее очевидными, но их не следовало недооценивать. Между ним и Орнаньей наметился открытый разрыв. Пока сохранялось равновесие, но каждый понимал, что в конце концов оно будет нарушено и одному из них придется признать себя побежденным. Его безопасность покоилась на лжи, Орнанья уверовал, что фотокопии у него. Но он не мог вести борьбу на столь зыбкой основе. Он должен найти фотокопии или признаться герцогу, что у него их нет.

Эшли смотрел на тени и думал об Елене Карризи. Оскорбленная женщина с горячей южной кровью первым делом бросается мстить. Тем более что у нее есть такая возможность. Секретарь Орнаньи, она в курсе всех его дел. Она знает, как побольнее ударить герцога. Ей известно о расследовании, которое ведет американский журналист. Кроме того, у нее может возникнуть желание заработать себе на приданное, чтобы избежать союза с Таллио Рицциоли и самой выбрать мужа.

Она могла взять письма, передать их сводному брату для копирования и продажи, а потом сидеть сложа руки и ждать падения Орнаньи. И все это время ее маленькая крестьянская душа разрывалась между любовью и ненавистью к герцогу, между отчаяньем и робкой надеждой.

Но надежда медленно угасала по мере того, как осведомители Орнаньи стягивали кольцо вокруг Гарофано. Она знала о телефонных звонках в Рим из Неаполя, Сорренто, с виллы герцога. Осведомители докладывали о каждом шаге Гарофано. Она знала о новом предложении, толкающем того в руки герцога. Она предупреждала брата, но тот не слушал, ослепленный жадностью.

Когда же наконец Гарофано убили, она не знала наверняка, кто это сделал. Она не хотела знать, потому что чувствовала, что вина могла пасть на ее возлюбленного, и возможно, даже на отца. Поэтому для собственного спокойствия она решила, что Гарофано убил Эшли, совершенно посторонний ей человек.

Чем больше он думал об этом, тем крепче становилась уверенность в правомерности его рассуждений. Даже капитан Гранфорте мог бы согласиться с ним, получив фотокопии писем. Фотокопии…

В баре Гарофано сказал, что может принести их в любой момент, если они договорятся о цене. Вероятно, он говорил правду. Иначе зачем ему приходить в отель. Значит, фотокопия в Сорренто, в сейфе банка или у верного человека… Но кому мог довериться такой мошенник, как Гарофано?

Прежде чем Эшли успел подумать об этом, мягко открылась дверь, и вошла Козима в халате до пят. Она принесла полотенце, миску с водой, флакон масла. Эшли тут же сел, изумленно уставившись на нее.

— Козима! Ты сошла с ума!

— Твои глаза, Ричард. Я видела их за обедом. Они такие воспаленные. Я… подумала, что смогу хоть чем-то помочь.

Она задернула тяжелые портьеры, зажгла свет, поставила на ночной столик миску и флакон. Затем начала протирать его глаза ваткой, смоченной в масле.

— В тот момент, Ричард, я едва не возненавидела тебя. Нет, нет! Молчи. Лежи и не мешай мне. У тебя ужасные глаза. Но потом я поняла, что ты думал, что я с мужем заодно. Я… теперь я не виню тебя. Мне следовало сразу объяснить…

— Ни в чем ты не виновата. На пляже я пытался извиниться, но… — Он тяжело вздохнул. — Только ты мне не дала. Поцелуй меня.

Козима коснулась губами его губ, последний раз смазала ему глаза, вытерла полотенцем лоб и щеки, села на край кровати.

— Ричард… Что с нами будет?

— О чем ты?

— После того, что произошло, я не смогу жить с моим мужем. Да и он вряд ли захочет, чтобы я осталась. После выборов я ему уже не нужна.

— Развод?

— Итальянские законы этого не разрешают.

— Мы можем уехать. Ты получишь развод в другой стране.

— Да. — В ее голосе не слышалось убежденности.

— Ты католичка? Церковь осуждает разводы и повторную женитьбу разведенных.

— Я… я так давно не была в церкви, что мне это без различно.

— Я-то вообще неверующий, Козима. И мне все равно, кто распишет нас и где. Но будешь ли ты счастлива, если святой отец не благословит наш брак?

— Счастлива? — Козима отвернулась. — Я не знаю, что это такое, Ричард. Раньше я думала, что счастлива с тобой. Потом нашла, что этого недостаточно. Мне казалось, что стану счастливее получив то, что мог дать мне Орнанья. Но потом выяснилось, что и тут чего-то не хватает теперь я не знаю. Возможно, полного счастья и нет.

Эшли недоуменно смотрел на нее.

— Что ты хочешь этим сказать Козима? Ты меня не любишь? — как ты можешь так говорить!

— Я не говорю, я спрашиваю. Ты хочешь, чтобы я увез тебя отсюда и женился на тебе? Я готов пойти на это, если ты будешь счастлива. Ты хочешь оставить мужа и жить со мной без одобрения нашего союза церковью?

Козима внимательно разглядывала свои руки.

— Ричард, я хочу тебе что-то сказать.

— Говори.

— Я думаю, мы будем счастливы вместе. А церковь скорее-всего не заметит одной заблудшей души, которая и так сбилась с пути. Для меня невозможно другое. Я не могу строить свое счастье на горе человека, который в конце концов мой муж, и, несмотря на всю его безжалостность, был добр ко мне.

— В «Уединении» тебе было безразлично, опубликую я статью или нет.

— Я знаю, знаю, — тихо ответила она. — Тогда я опьянела от радости нашей встречи. Теперь я поняла, что не могу переступить через себя. Я выйду за тебя замуж, Ричард. Я буду жить с тобой, где ты пожелаешь. Но я хочу, чтобы ты отказался от публикации этой статьи. Сейчас у тебя есть на то веские причины. Тогда, мне кажется, у нас будет шанс вновь обрести друг друга.

Как и герцог час назад, она предлагала ему сделку. Что за люди, они продадут все, что угодно, души, тела, любимых, лишь бы сохранить видимость и без того потрепанной чести. И столько презрения было во взгляде Эшли, что Козима отпрянула, как от удара.

— Уходи! Возвращайся к своему мужу! Скажи ему, что я предпочел бы услышать подобное предложение от него самого. Скажи ему, что оно меня не заинтересовало. Я могу купить то же самое на улицах Неаполя, причем девушки там по меньшей мере честны.

Козима в ужасе смотрела на него. Затем лицо ее побледнело, как полотно, она поднесла к губам дрожащую руку.

— Ты… ты говоришь…

— Ради бога, уходи!

Медленно, словно в трансе, она взяла с ночного столика полотенце, миску с водой, флакон. На полпути к двери она обернулась.

— Мне жаль тебя, Ричард. Даже больше, чем себя. Ты так одержим гордыней, что не способен отличить правду от лжи. Ты сметаешь все, что стоит у тебя на пути. Тебя не останавливает ни любовь, ни жалость, ни даже сама смерть. Твои высокие слова — насмешка над истиной. Твоя статья — позор журналистики, потому что правда, которую ты ищешь, лишь разжигает твое честолюбие, а призывы к справедливости утоляют ненависть, скопившуюся в твоем сердце. Помоги тебе бог, Ричард. Остальные уже бессильны. Она повернулась и вышла из комнаты. Эшли погасил свет. Он твердо решил, что опубликует статью. Несмотря ни на что. И вскоре забылся тяжелым сном.

Проснулся Эшли после полуночи весь в поту. В комнате было темно и тихо, как в могиле, но волосы его стали дыбом. Затем он услышал шуршание.

— Кто здесь? — прошептал Эшли.

Шуршание прекратилось. Эшли дотянулся до выключателя. Вспыхнул свет. На полу лежал конверт из плотной бумаги. Его просунули в щель под дверью. Эшли вскочил с кровати и поднял конверт. Из него выпали шесть фотокопий писем Орнаньи.

Он долго смотрел на них, не веря своей удаче. Сенсация состоялась! С уликами, собранными на вилле Орнаньи, он мог убедить капитана Гранфорте в собственной невиновности и причастности герцога и его слуг к смерти Гарофано. Если капитан заупрямится, он потребует встречи с американским консулом. Завтра он с триумфом взойдет на вершину. Завтра! Он вспомнил, что должна пройти ночь и большая часть дня, прежде чем он сможет связаться с Сорренто. А пока он должен найти безопасное место и спрятать фотокопии. Слишком рискованно носить их при себе.

Эшли задвинул дверной засов, закрыл окна, оглядел комнату. Куда можно положить конверт, чтобы до него не добрались любопытные слуги? Взгляд его упал на массивный резной сервант. Судя по всему, его много лет не сдвигали с места. С трудом Эшли удалось приподнять один угол. Паркет под ним покрывала пыль. Эшли засунул конверт под сервант и отпустил угол. Из-под него вырвалось облачко пыли. Эшли тщательно протер пол носовым платком.

Спрятав фотокопии, он мог подумать над тем, как они попали к нему. Ответ лежал на поверхности — Елена Карризи. Она обещала помогать ему и в подтверждение своих слов передала ему фотокопии. Более того, после случившегося в беседке у статуи мадонны она боялась держать их у себя. Отец Елены мог заподозрить ее в симпатиях к иностранцу. А Орнанья — принять соответствующие меры. Поэтому имело смысл как можно быстрее избавиться от фотокопий. Но как они оказались у Елены? И тут ему не пришлось долго искать ответа. Гарофано пришел в отель раньше условленного часа, передал фотокопии сестре, а затем пошел к нему.

Они не договорились, и Гарофано ушел. О фотокопиях он не беспокоился, они находились в надежных руках. Он мог забрать их в любой удобный момент. Но не успел. Почему? Эшли понимал, что ответом на этот вопрос замкнется цепь улик против Орнаньи и Карло Карризи. Что произошло с Гарофано после ухода из отеля и до того момента, как его сбросили под колеса мчащегося автомобиля?

Потом Эшли заснул и очутился в залитой солнцем пустыне. Козима звала его, он поворачивался во все стороны, но так и не увидел ее, потому что потерял навсегда.

Проснулся он рано. Сон не освежил его. Все тело болело. Побрившись, Эшли натянул плавки, надел халат и пошел на пляж. Выйдя на полоску травы перед обрывом, Эшли увидел крестьянина с двуствольным дробовиком, стоящего у обломка скалы. Эшли приветственно помахал ему рукой.

— Доброе утро! Что вы тут делаете?

— Перепелки! — прокричал тот в ответ.

Эшли остановился. Перепелки прилетали ранней весной. Тогда же их и отстреливали. Но весна давно перешла в лето.

— Не поздно ли для перепелок? — спросил он. Крестьянин пожал плечами и отвернулся. Он сказал все, что хотел. Эшли не осталось ничего другого, как спуститься к морю.

Вдоволь наплававшись, он вытерся полотенцем и посмотрел на обрыв. На фоне голубого неба чернел силуэт крестьянина с ружьем, лежащим на сгибе левой руки. Эшли набросил халат и медленно пошел к дому.

Одевшись, он спустился на террасу. Служанка принесла ему кофе, свежие рогалики, вазу с фруктами. Остальные, сказала она, завтракают в своих комнатах. Допив кофе, Эшли выкурил сигарету и решил прогуляться по территории виллы, так как другой возможности могло и не представиться. Он пересек лужок и выбрал тропинку, уводящую от моря.

Апельсиновые и оливковые деревья сменились виноградными террасами. За ними возвышалась каменная стена, граница владений Орнаньи, у которой притулились сеновалы и сараи. Скользнув взглядом вдоль стены, Эшли увидел, что она обрывается у крутой насыпи. Тут до него дошло, что за насыпью проходит дорога, на которой они сбили Гарофано.

Эшли ускорил шаг. Если он сможет доказать, что Гарофано сбросили вниз с насыпи… Вздрогнув, он остановился, как вкопанный. Средь виноградных лоз поднялся человек. В крестьянской одежде, с двустволкой. Эшли попытался улыбнуться.

— Доброе утро. Вы меня испугали. Что вы тут делаете?

— Перепелки, синьор, — ответил крестьянин. Эшли покачал головой.

— Вы напрасно теряете время. Перепелок уже нет. Весна давно прошла, и их перестреляли другие охотники.

Крестьянин ответил холодным, враждебным взглядом.

— Тут есть птицы.

Эшли пожал плечами и двинулся по тропинке к насыпи. Крестьянин загородил ему путь.

— Туда нельзя, синьор.

— Почему?

— Вы вспугнете птиц.

— Какого черта…

Он недоговорил. Оба ствола смотрели ему в грудь. Крестьянин усмехнулся и облизал губы. Его палец застыл на спусковых крючках. Эшли повернулся и пошел обратно. Пусть Гранфорте сам ищет доказательства. Да, его статья еще далеко от телетайпов. И он ничего не добьется, получив в грудь заряд дроби. Дойдя до олив, Эшли обернулся. Крестьянин сошел с тропинки и вышагивал вдоль стены. В двух сотнях метров от него журналист увидел другого, далее третьего, также вооруженных. Их не волновало отсутствие перепелок. Все они смотрели на высокого американца, стоящего у серого узловатого ствола старой оливы.

— Как подсадная утка, — пробормотал он. — Глупая утка, не понимающая, что творится вокруг.

Эшли взглянул на часы. Четверть десятого. Капитан Гранфорте уже у себя в кабинете. Надо позвонить ему и положить конец этой грустной комедии, прежде чем кого-нибудь убьют или ранят. На террасе по-прежнему никого не было. Он прошел в гостиную, снял трубку. Телефон молчал. Эшли постучал по рычагу. Никаких изменений. Вероятно, подумал Эшли, телефон не работал уже давно. Что ж, пора прибегнуть к услугам Таллио Рицциоли.

 

Глава 11

Таллио появился на террасе лишь в начале одиннадцатого. Эшли приветственно помахал ему рукой и подождал, пока тот установит мольберт и продолжит работу над незаконченным пейзажем. Затем поднялся с шезлонга и не спеша подошел к художнику.

— Продолжайте рисовать, Таллио, — тихо сказал он. — Если кто увидит нас, я обсуждаю с вами достоинства картины.

— О чем вы хотите поговорить со мной?

— Я хочу, чтобы вы поработали для меня сегодня.

— Мне заплатят?

— Естественно.

— Сколько?

— Пятьсот долларов аванс и столько же после выполнения работы.

— Важное дело?

— Для меня — да.

— Что от меня требуется?

— Я хочу, чтобы вы съездили в Сорренто и передали несколько слов одному англичанину, Джорджу Арлекину.

— Что я должен передать?

— Скажите, у меня есть то, что ему нужно, и я хочу как можно быстрее встретиться с ним.

Таллио отступил от мольберта, критически оглядывая картину.

— Что нибудь еще?

— Нет. Только это. Вы сможете уехать?

— А почему бы и нет? Мне тут порядком надоело. Это не вилла, а какой-то музей.

— Когда вы поедете?

— Перед ленчем. Придется просить Орнанью о машине. Не тащиться же мне пешком. Э! Когда я получу задаток?

— Загляните в мою комнату, когда пойдете в дом, Я передам вам деньги.

— Очень хорошо.

Таллио вернулся к мольберту, а Эшли вновь уселся в шезлонг. Разумеется, Таллио Рицциоли тоже не подарок. Капризный, эгоистичный, самолюбивый, короче, опасный союзник. Он и ему подобные наводняли международные курорты, паразитируя на глупых вдовушках и богатых меценатах. Они знали все тонкости своей профессии — шантаж, бессердечие, воровство у тех, кому не хватало смелости осадить их. Для таких людей существовала только одна приманка — легкие деньги, хруст новеньких банкнот в их потных ладонях. Эшли надеялся, что пятисот долларов хватит, что бы сохранять верность Таллио на коротком пути до Сорренто и обратно. Но отдавал себе отчет, что надежды эти могли рассеяться, как дым.

Следующей на террасе появилась Елена Карризи. Несмотря на жару, она вышла в длинной крестьянской юбке, расшитой жилетке и блузке под горло, с длинными рукавами, Таллио коротко кивнул ей, не отрываясь от мольберта. Эшли весело поздоровался, приглашая девушку сесть рядом. Поколебавшись, она подошла и опустилась в соседний шезлонг.

Эшли заметил, что она успокоилась. Руки уже не дрожали, на лице не отражались бушующие в ее душе страсти, Эшли предложил ей сигарету, щелкнул зажигалкой. Она несколько раз затянулась, затем спросила:

— Вы получили то, что я вам послала?

— Да, благодарю. Вы хотите поговорить об этом?

— Нет. Хорошенько спрячьте их. Так будет лучше и для вас, и для меня.

Он пристально взглянул на Елену, но та оглядывала сад.

— О чем вы? Вы чего-то боитесь?

— Боюсь? — Она безрадостно усмехнулась. — Уже нет. Теперь меня не испугать.

— Что… что произошло вчера… после вашего ухода?

— Отец избил меня, — ровным, бесчувственным голосом ответила Елена. — Он избил меня, словно я босоногая девчонка из горной деревни. Я так оделась, чтобы скрыть синяки. Ом назвал меня шлюхой, потому что застал в ваших объятиях. Он сказал, что убьет меня, если я еще раз подойду к вам. Но я рассмеялась ему в лицо, и он снова побил меня, как, бывало, колотил мою мать. И отпустил лишь, когда устал. Интересно… — Она нервно затянулась. — Интересно, что бы он сделал, узнав обо мне и Витторио?

— Разве он ничего не знает? — изумился Эшли. Елена вновь усмехнулась.

— Откуда? На вилле мы сторонимся друг друга. Для него Витторио — щедрый господин, который по доброте души взял в город крестьянскую дочку и сделал из нее настоящую синьору. А теперь облагодетельствовал ее, найдя подходящего мужа.

— О господи! — ахнул Эшли.

— Мой отец — простой человек, — с горечью продолжала Елена. — Он верит, что есть три категории женщин: девственницы, жены и остальные. Он побил меня, чтобы мне не пришло в голову переступить границу категории, в которую определили меня господь бог и его сиятельство.

— А что будет, если он узнает правду?

— Не знаю, — мрачно ответила Елена. — Думаю, для него это будет конец света.

— Вы любите его?

— Нет. В определенном смысле я уважаю его. Но не люблю так, как любила мать. Он никогда не принадлежал нам. Он принадлежал дому Орнаньи.

— Вы знаете, что вчера в саду он пытался меня убить? Она медленно кивнула.

— Да. Он сказал об этом, когда бил меня. Он сказал, что сегодня его попытка не удалась, но в следующий раз вы не уйдете безнаказанным. Мне кажется, он теряет разум, когда сердится.

— Вам известно, что он убил вашего брата?

Елена круто обернулась к нему. Раскрылся рот. Округлились глаза. Не сразу она обрела дар речи.

— Вы… вы это серьезно?

Эшли понял, что еще чуть-чуть, и начнется истерика.

— Постарайтесь взять себя в руки, — мягко сказал он. — Не показывайте посторонним, что вы волнуетесь.

Ее тело напряглось.

— Не беспокойтесь за меня. Рассказывайте.

— Поймите, я не могу этого доказать, но знаю, что прав. Орнанья предупредил вашего отца, что фотокопии у Гарофано. Кто-то из обитателей виллы заплатил бармену Роберто, чтобы тот позвонил сюда, если я уйду из отеля с Козимой. Я уверен, что, едва ваш брат появился на улице после нашей ссоры, его усадили в машину и привезли на виллу. Потом обыскали, фотокопии не нашли, отвели на насыпь у шоссе и стали ждать нашего возвращения. Машину нашу они увидели издалека. Они знали, что на этом участке все водители увеличивают скорость. И сбросили Гарофано под колеса. Скажите мне, мог кто-нибудь проделать все это без ведома вашего отца? Без его содействия?

— Нет. — выдохнула Елена.

— Так я и думал.

Елена долго смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Эшли не мог не жалеть ее, такую юную и беззащитную, запутавшуюся в переплетениях страстей и интриг. Ее брат мертв. Его убили ее отец и любовник. Любовник еще и бросил ее, продав Таллио Рацциоли.

— А теперь мне кажется, что они хотят убить меня, — без обиняков сказал Эшли.

— Я знаю, — кивнула Елена. Я слышала разговор отца с вооруженными крестьянами. Если вы попытаетесь покинуть виллу, они застрелят вас и представят все как несчастный случай. Держитесь возле дома. Не ходите в сад или к морю.

— Я хотел, чтобы вы были неподалеку.

— Почему?

— Возможно, вы мне понадобитесь. Мы оба можем понадобиться друг другу.

Он дал Елене еще одну сигарету, и, полулежа на шезлонгах, они наблюдали, как на полотне Таллио Рицциоли появляются голубое небо, серые оливы и яркие цветочные клумбы. Полчаса спустя появился Орнанья, в одних планках, с полотенцем через плечо. Он кивнул Эшли и Елене, задержался у картины Таллио. Эшли не слышал, о чем они говорили, но в один момент ему показалось, что Таллио задал герцогу какой то вопрос. Тот бросил короткий взгляд на журналиста и Елену, затем вновь повернулся к Таллио. Похлопал его по плечу и быстро пошел к морю. Едва он скрылся за деревьями, художник посмотрел на Эшли и победно поднял руку.

Эшли довольно улыбнулся. Первый раунд остался за ним. Джордж Арлекин узнает, что фотокопии у него. Перед самым полуднем Таллио закрыл ящик с красками, взял картину и ушел в дом. Эшли выждал пару минут и последовал за ним, оставив спящую Елену на шезлонге под большим зонтиком.

Таллио уже ждал журналиста в его комнате.

— Все в порядке, мой друг. Я сказал ему, что хочу поехать в Сорренто, и попросил дать мне машину. Он согласился. Мне показалось, что его обрадовал мой отъезд. Он даже разрешил мне остаться в Сорренто на ночь, если я этого захочу.

— Как вы объяснили желание уехать? Таллио усмехнулся и пожал плечами.

— Что я мог сказать ему, кроме правды? Мне скучно с этими мрачными людьми. Я хочу проветриться.

Эшли подошел к шкафу, раскрыл дверцы, достал из пиджака бумажник, отсчитал пять стодолларовых банкнот и протянул их Рицциоли. Тот поцеловал деньги, помахал ими в воздухе и засунул в карман брюк.

— А остальные пять сотен я получу, когда вернусь? Так?

— Да. Теперь повторите, что вы должны передать Джорджу Арлекину.

— У вас есть то, что ему нужно, и вы хотите как можно скорее увидеться с ним. Что-нибудь еще?

— Нет. Это все. Таллио хмыкнул.

— А вы ничего не хотите передать капитану Гранфорте?

— Нет-нет. Джордж Арлекин обо всем… — Слова вырвались у него прежде, чем он оценил их важность. Эшли заметил, как сузились глаза Таллио, как на мгновение художник нахмурился, чтобы затем спрятать свои мысли за лучезарной улыбкой. Оставалось лишь надеяться, что пятьсот долларов, обещанные по приезде, убедят Таллио не заметить допущенной оплошности.

— Счастливого пути, — сказал Эшли.

Теперь он действительно испугался. На вилле Орнаньи зажатой между морем и холмами, он оказался в заточении, словно в тюремной камере. Телефон не работал. На железных воротах висел замок. В саду или в виноградниках его могли подстрелить, приняв за перепелку. А предательство Рацциоли забило бы последний гвоздь в гроб.

Эшли подошел к окну. Елена все так же лежала в шезлонге. Он увидел Орнанью, возвращающегося с купания Таллио уедет, подумал он, и они останутся вчетвером, под бдительным оком старого управляющего, верящего лишь в бога и в благополучие рода герцога. Малоприятная перспектива, но он пройдет и через это. А потом, уже сегодня, Орнанья должен сделать следующий ход. Отпущенное ему время иссякло. Капитан Гранфорте мог в любой момент затребовать узника, чтобы обвинить его в убийстве или освободить, а уж тогда ничто и никто не сможет помешать публикации сенсационной статьи.

Немилосердно палило солнце. Раз он не может искупаться в море, решил Эшли, придется воспользоваться благами цивилизации. Он разделся и долго стоял под душем, что-то напевая себе под нос.

Одеваясь, он услышал звук отъезжающей машины. У него сразу прибавилось уверенности. Даже появился аппетит. На ленч их пригласили к большому круглому столу под грибообразным зонтиком. Разнообразные закуски сменила рыба, кусочки филе, поджаренные на спиртовке и пропитанные красным соусом из горчицы, томатов и дюжины специй. Затем подали пиццу по-римски, маленькие пирожные, сыры, фрукты, густой черный кофе с выдержанным французским коньяком.

После ленча женщины, разморенные жарой, удалились к себе, а Эшли и Орнанья остались на террасе. Их шезлонги стояли рядом. Сейчас он перейдет к делу, подумал Эшли. Но герцог не торопился. Вместо слов он сунул руку в карман, вытащил пять стодолларовых банкнот, небрежно бросил их на колени журналиста. И самодовольно улыбнулся.

— Вот ваши деньги, господин Эшли. Таллио — умный человек. Он решил, что с меня можно получить больше. Скажите спасибо, что я сберег вам эти деньги.

— Благодарю, — пробурчал Эшли. Орнанья добродушно хохотнул.

— Для человека с вашим жизненным опытом, Эшли, вы иногда удивительно наивны. Как вы могли подумать, что такой тип, как Таллио Рицциоли, продаст богатого патрона за жалкие пятьсот долларов? Да он без труда получит столько же, проведя уик-энд с какой-нибудь вдовушкой. Но что случится, если уедет вдовушка и уедете вы? Ему придется вернуться ко мне. Он это понимает, можете мне поверить. Он заработал в два, три раза больше, сообщив мне, что вы хотите связаться с Джорджем Арлекином.

Эшли не ответил. От духоты кружилась голова.

— Вы подумали о моем предложении? — спросил Орнанья.

— Ответ прежний. Мы не договоримся.

— Фотокопии у вас, не так ли?

— Да. — Теперь он мог с уверенностью ответить на этот вопрос.

— Это ваш последний шанс, Эшли.

— Идите к черту! — раздраженно ответил журналист. Орнанья пожал плечами и откинулся на шезлонг, его глаза прятались за черными стеклами солнцезащитных очков. У Эшли внезапно схватило живот, онемели руки, на верхней губе и на лбу выступил пот. Мгновение спустя он вскочил и подбежал к балюстраде. Его вырвало.

— Мой бедный друг! — раздался над ухом участливый голос Орнаньи. — Вы заболели. Позвольте мне отвести вас наверх…

— Благодарю… мне… что-то нехорошо.

Орнанья взял его под руку, и они поднялись в комнату журналиста, где тот лег на кровать, весь в поту. Орнанья, спокойный и невозмутимый, помогал Эшли подняться, когда у того начинались спазмы в желудке, и вел в ванную. Как только заканчивался приступ рвоты, герцог вновь укладывал своего гостя в постель. С каждым разом рвота становилась все сильнее, нарастала боль. От пота рубашка промокла насквозь, перед глазами все шло кругом.

— Как вы себя чувствуете, Эшли?

Журналист просто мотнул головой, вращение комнаты прекратилось, он увидел улыбающегося герцога, стоящего у кровати.

— Ужасно. Не понимаю, что со мной случилось.

— Вас отравили, Эшли, — объяснил Орнанья.

— Отравили? Я… я… — Но его вновь скрутило, и он поплелся в ванную. На этот раз герцог не пришел ему на помощь.

Когда Эшли вернулся и без сил упал на кровать, герцог присел рядом.

— Вас отравили. Вам дали яд за едой. Очень простой и весьма эффективный. Спазмы будут учащаться. Через час, максимум через два, вас ждет мучительная смерть. Естественно, у меня есть противоядие. Также весьма простое средство. Я готов излечить вас в обмен на фотокопии, но лишь после того, как получу их в руки. Я подозреваю, что вы оставили их в Сорренто. Ехать туда двадцать минут, столько же обратно. У нас останется время дать вам противоядие, если вы не будете слишком упрямиться.

Эшли лежал в кровати и смотрел на герцога. На лице Орнаньи не отражались ни жалость, ни угрызения совести. Журналист понимал, что Орнанья так и будет сидеть, спокойный и уверенный в себе, наблюдая, как он умирает. Накатил новый спазм, и он вновь поплелся в ванную.

— Я буду смотреть, как вы умираете, Эшли, — сказал Орнанья, когда журналист добрался до постели. — Мы зашли слишком далеко, и пути назад уже нет. Один человек умер, никто не заметит и смерти второго. И мне, будьте уверены, ничто не грозит. Вы чувствуете слабость, не так ли? С каждой минутой она будет усиливаться, а мучения нарастать. Я могу дать вам противоядие в любой момент, но советую не тянуть, На людей яд действует по-разному.

Эшли молчал. У него не было сил даже на разговоры, Еще четыре раза проделывал он мучительный путь до ванной и возвращался к кровати, И тогда Орнанья нанес последний удар:

— Газета заплатит за ваши похороны, Эшли. Друзья поместят некролог в две строчки и, возможно, расскажут о вашем славной жизни в субботнем приложении. А потом будут целовать девушек, которых вы уже никогда не поцелуете, пить вино, которое вам уже не пригубить, и наслаждаться жизнью до глубокой старости. Вы болван, Эшли, глупый, упрямый болван. Где фотокопии?

— Под… под сервантом, — прошептал журналист. — В дальнем углу.

Орнанья облегченно вздохнул, подошел к серванту, приподнял угол, достал конверт с фотокопиями, быстро просмотрел их и рассмеялся.

— Противоядие, — взмолился Эшли. — Ради бога…

Все еще смеясь, Орнанья вернулся к кровати. Затем смех прекратился, глаза герцога потемнели.

— Знаете что я сейчас сделаю, Эшли?

— Вы… ваше обещание…

— Я его сдержу. А затем позвоню капитану Гранфорте и скажу, что вы доставляете мне массу хлопот, я больше не хочу нести за вас ответственность и прошу забрать вас в тюрьму, как того требует закон.

— Ради бога, вы получили то, что хотели. Почему…

Орнанья дернул за шнур звонка.

Через несколько секунд в комнату влетела служанка и застыла уставившись на скрюченного на кровати Эшли.

— Люсия, — обратился к ней герцог, — принеси синьору три столовых ложки касторового масла. После ленча у него разболелся живот.

Затем он по-мальчишечьи улыбнулся и перешел на английский.

— Это рыба, Эшли. Вам попался несвежий кусок. Старая шутка, которую припасают для незваного гостя. Пойду поздравлю Карло с успехом.

Смеясь, он вышел из комнаты, а Эшли зарылся лицом в подушку, кляня все на свете и плача от бессильной ярости, унижения и боли в животе.

 

Глава 12

Улыбающаяся служанка напоила его касторкой и оставила наедине с бутылкой минеральной воды и невеселыми мыслями. Сенсация разлетелась вдребезги. Удачным маневром Орнанья обратил поражение в блестящую победу и выставил своего противника на всеобщее осмеяние. Теперь он хотел окончательно растоптать его, отдав капитану Гранфорте, чтобы тот поступил с ним, как с обычным преступником.

Что же делать? Как продолжать борьбу? Пусть статьи не будет, но он должен доказать, что герцог — убийца. Но как? Единственным реальным доказательством вины Орнаньи был телефонный звонок Роберто на виллу и деньги, полученные барменом за слежку за ним и Козимой. Остальное лишь догадки и предположения. Впрочем, он сомневался, что в суде Роберто повторит то, что сказал ему у ворот отеля. А что тогда оставалось? Попытка Карло убить его? Во-первых, этого никто не видел. А если и объявится свидетель, старик скажет, что защищал честь дочери. Охотники за перепелками?. Смешная выдумка, сравнимая со сказочкой о том, как Орнанья подсыпал ему яду, хотя и дураку ясно, что он отравился рыбой. Козима? Она не поможет. Тут надеяться не на что. Елена. Карризи? Ока тоже не станет рисковать. Да, она дала ему фотокопии. Но он их не сохранил. Он не оправдал ее надежд. И теперь ей оставался только один путь — замуж за Таллио.

Джордж Арлекин? Он тоже слуга двух господ. Что ему нравственные принципы? Куда больше его заботит баланс сил на европейском континенте. Для него Орнанья гораздо важнее, чем назойливый корреспондент. Куда бы он ни повернулся, всюду сверкали мечи, направленные ему в сердце.

Касторка подействовала, спазмы постепенно прекратились. Веки сомкнулись, и ослабевший, обессилевший, Эшли заснул. Проснулся он поздно. Солнце ушло, воздух стал прохладнее. Эшли взглянул на часы. Десять минут девятого. Он сел, затем поднялся на ноги. Его тут же качнуло, от слабости закружилась голова, к горлу подкатила тошнота. С трудом добрался он до ванны, улегся в теплую воду. Ванна немного освежила его, придала сил. Одевался он долго, особенно много хлопот доставил ему галстук, никак не хотевший слушаться ставших неуклюжими пальцев.

Прежде чем выйти из комнаты, Эшли подошел к зеркалу. На него глянуло серое лицо с синими кругами под глазами, с глубокими морщинами у рта и на лбу. «Я старею, — подумал Эшли. — Я уже слишком стар для этой крысиной возни. Поговорю-ка я с Хансеном и попрошу спокойную работу за большим столом, где можно посасывать трубку и вещать молодым о сенсациях минувших дней, как напечатанных, так и не попавших на газетные полосы».

Он услышал, как к дому подъехала машина и выглянул в окно, забыв, что его комната выходит на море. Впрочем, какая разница, кто там приехал. В любом случае спешить ему некуда. Пусть они устроятся поудобнее, а уж потом он спустится вниз.

Впереди его ждали унижение и позор, но он слишком устал, чтобы думать о будущем. Эшли спустился в гостиную. Они уже ждали его, Орнанья, Козима, Елена Карризи, капитан Гранфорте, Джордж Арлекин и старый Карло, разносивший коктейли. При его появлении они подняли головы, и Эшли отметил изумление, мелькнувшее в глазах большинства при виде его осунувшегося лица.

— Мы рады вас видеть, Эшли, — холодно приветствовал его герцог. — Как вы себя чувствуете?

— Благодарю. Уже лучше.

— Присядьте, пожалуйста. Карло! Коктейль синьору.

— Спасибо, мне ничего не надо.

Эшли добрался до кресла, осторожно сел, кивнул остальным. Никто не заговорил с ним, Карло раздал бокалы и встал у стены, чтобы не мешать гостям, но в любой момент выполнить указания своего господина.

Все, кроме Эшли, выпили. Орнанья поставил бокал, промокнул губы носовым платком. Взглянул на Эшли, на капитана Гранфорте.

— Я думаю, — заговорил он, — все знают, по какому поводу мы собрались. Так или иначе мы все оказались втянутыми в это дело. Поэтому я решил, что будет лучше, если я приглашу вас сюда. Мне кажется, что сегодня необходимо честно ответить на все возникшие вопросы, чтобы потом мы могли смотреть друг другу в глаза. Капитан Гранфорте согласился со мной. Этим объясняется его присутствие среди нас. Если кому-то что-то неясно, пусть он спросит об этом. Если кто-то хочет обвинить в чем-то кого-то из нас, пусть не откладывает это назавтра. Если кто-то может дать важные показания, пусть выскажется немедленно. Надеюсь, вы меня понимаете?

Он оглядел маленькую компанию, но никто не встретился с ним взглядом.

— Все вы знаете, что привело господина Эшли в Сорренто, — продолжал Орнанья. — Несколько месяцев он расследовал мою политическую и финансовую деятельность, чтобы найти компрометирующие материалы и использовать их против меня накануне предстоящих выборов. Он приехал сюда, чтобы купить у некоего Энцо Гарофано фотокопии писем из моего личного архива. Ожидая Гарофано, он встретил мою жену которую знал в Риме до ее замужества. Они вместе уехали в горы. На обратном пути их машина сбила Гарофано, и он умер. За рулем сидел господин Эшли. Капитан Гранфорте хотел арестовать его, но, идя навстречу моим желаниям, разрешил гос подину Эшли приехать сюда в качестве моего гостя. Вы согласны со мной, господин Эшли?

Журналист криво усмехнулся.

— Я воздержусь от комментариев.

Орнанья взглянул на капитана Гранфорте и многозначительно пожал плечами.

— Я думал, что оказываю господину Эшли любезность приглашая его в свой дом, но, приехав на виллу, он повел себя крайне вызывающе. Он пытался подкупить моих гостей, как ранее подкупил Энцо Гарофано. Он соблазнил мою секретаршу и обвинил ее отца в покушении на его жизнь. Увидев моих крестьян, охотившихся на птиц, предназначавшихся, кстати для его же обеда, он заявил, что они угрожали застрелить его если он подойдет к стене, окружающей виллу. Сегодня он утверждал, что я отравил его, хотя и ребенку ясно, что он отравился недоброкачественной пищей, и простая касторка тут же излечила его. При сложившихся обстоятельствах я считаю, что долготерпению гостеприимного хозяина может прийти конец и прошу капитана Гранфорте освободить меня от… весьма неприятного гостя.

Орнанья сел. Джордж Арлекин закурил. Капитан Гранфорте долго разглядывал свои пухлые ручки, затем повернулся к Эшли.

— Господин Эшли, вы не обязаны отвечать ни на какие вопросы, кроме тех, что я задам вам в своем кабинете в ходе официального следствия. Однако, мне представляется, что для общей пользы вам следует отказаться от этой привилегии и ответить на несколько вопросов прямо сейчас, Вы не возражаете?

— Нет, — подумав, ответил Эшли. — Но я оставляю за собой право отказаться от ответа.

— Логично, — кивнул Гранфорте. — Почему вы занялись делами его сиятельства?

— Я — корреспондент. Моя работа заключается в том, чтобы рассказывать широкой публике о том, что ее интересует.

— Отразились ли на ваших действиях ваши прежние отношения с женой его сиятельства или ваши теперешние чувства к ней?

— Нет.

— Что за документы вы хотели купить у Энцо Гарофано?

— Фотокопии шести писем, касающихся финансовых операций с долларовыми фондами, распределения американского зерна на юге Италии и вкладов в банки Америки.

— Вы взяли их у Гарофано, не заплатив обещанных денег?

— Нет.

— Его сиятельство показали, что во время… э… инцидента в отеле его жена видела, как вы вытащили документы или конверт с документами из кармана пиджака Энцо Гарофано. Это правда?

— Нет.

Гранфорте повернулся к Козиме.

— Вы сказали об этом вашему мужу, синьора?

— Да.

Эшли догадался, что за этим последует, но слишком устал, чтобы вмешиваться. Рано или поздно они доберутся до правды, но правда эта будет такой же грязной, как и ложь, которой они стремятся ее прикрыть.

— Как вы можете объяснить это несоответствие, господин Эшли?! — обратился к нему Гранфорте.

— Очень просто. Козима солгала, чтобы защитить меня.

— Благодарю. Я рад, что вы не прибегли к очередной уловке. Теперь… — Он уже не улыбался. Если эта дама солгала один раз, чтобы защитить вас, вполне возможно, что она солгала и в другом, более важном случае.

— Я вас не понимаю.

— Я думаю, вы поняли. Она солгала так же, как и вы, насчет обстоятельств убийства Энцо Гарофано. Его не сбросили с ограждающей стены, господин Эшли. Он спокойно шел по дороге. Вы увидели его, прибавили скорость и сбили его. Затем взяли документы из портфеля и отдали их на хранение этой даме. Вы привезли их на виллу, чтобы использовать с целью шантажа. А сегодня днем, испугавшись, что вас отравили, вы были вынуждены отдать их его сиятельству, а он передал их мне.

Как фокусник, достающий кролика из черного цилиндра, Гранфорте сунул руку в карман и вытащил конверт, из которого выскользнули шесть фотокопий.

Эшли не сводил с капитана изумленного взгляда. Так вот оно что. Орнанья отделывался не только от него, но и от Козимы. Неплохая мысль — оскорбленный муж мстит за предательство жены. Возможно, этот маневр принесет ему голоса избирательниц. «Журналист и неверная жена пытаются подорвать благополучие Италии!» Это могло сработать. Орнанья точно рассчитал, что риск тут минимален.

Но фотокопии? В сочетаний с рукописью, находящейся у Гранфорте, они доказывали безусловную вину герцога. Если только… Впрочем, судя по всему, в этой стране не было ничего невозможного, а раз так, Орнанья мог с потрохами купить Гранфорте, а Джордж Арлекин — участвовать в этом фарсе.

— Позвольте взглянуть на них, — ровным голосом, стараясь не выдать волнения, попросил Эшли.

К его удивлению, Гранфорте тут же протянул ему фотокопии. Журналист быстро просмотрел их. Они не имели никакого отношения к махинациям Орнаньи. Тот взял из архива шесть ничего не значащих писем и снял с них копии. Эшли вернул их капитану.

— Ну, господин Эшли?

— Это не те письма.

Гранфорте развел руками и улыбнулся.

— Вы хотите сказать, что Гарофано пытался обмануть вас, продавая ничего не стоящие документы? Разумеется, вы этого не знали. Иначе не вступили бы в сговор с этой женщиной, целью которого стали убийство и крушение политической карьеры ее мужа. Выяснив, что вас обманули, вы решили прибегнуть к шантажу, чтобы разбить семью его сиятельства и все равно не остаться в проигрыше.

Эшли взглянул на Козиму. Та закрыла лицо руками. Орнанья смотрел прямо перед собой, вжившись в образ обманутого, убитого горем мужа. Елена Карризи не сводила с герцога сияющих глаз, ее лежащие на коленях руки то сжимались в кулаки, то разжимались.

— Вы хотите что-нибудь сказать, — шелковым голосом спросил Гранфорте.

— Да хочу! — взвился Эшли. — Вы извращаете факты, потому что сокрытие правды служит вашим интересам. Но вам все равно придется ее выслушать. Эти фотокопии — ловкий подлог. Настоящие фотокопии я передал Орнанье сегодня днем. Их дала мне Елена Карризи, когда поняла, что ее сводный брат, Энцо Гарофано, погиб в результате заговора, подготовленного на этой вилле и осуществленного слугами герцога. Он принес фотокопии в отель и на время нашей встречи отдал Елене. Мы поссорились, он выбежал из отеля, а она оставила фотокопии у себя, ожидая возвращения брата. Но Гарофано не вернулся. Я не могу доказать, что с ним произошло, но уверен, что его усадили в машину и привезли сюда. Я знаю наверняка, что бармен Роберто звонил на виллу, чтобы сообщить, что мы с Козимой ушли из отеля. Я утверждаю, что они ждали нашего возвращения по горной дороге, зная, что мы, как и все другие, будем ехать быстро на том прямом участке. Я утверждаю, что они бросили Гарофано под колеса нашего автомобиля. Мы с Козимой стали невинными орудиями убийства.

Страстная речь Эшли не произвела особого впечатления на капитана Гранфорте.

— Кто эти «они»? — холодно бросил он.

— Орнанья, организатор, направляющий и руководящий своими приверженцами. Карло Карризи и любой из двух десятков здешних крестьян, непосредственные исполнители.

Гранфорте иронически улыбнулся.

— Вы рассказали драматическую историю. Как профессионал, я могу отметить, что на словах все выглядит очень гладко. Но меня больше волнуют доказательства.

— Допросите бармена Роберто, и он скажет вам о телефонном звонке на виллу Орнаньи и о человеке, который дал ему конверт с десятью тысячами лир.

— Обязательно допросим, господин Эшли. Что еще?

— Спросите Джорджа Арлекина, и он скажет вам, что в отеле у меня не было фотокопий и я не знал, где они находятся.

— Господин Арлекин?

Джордж Арлекин с сожалением покачал головой.

— Боюсь, тут я вам не помогу, мой дорогой друг. Вы говорили мне, что у вас нет фотокопий. Вы говорили, что не знаете, где они. Но это ничего не доказывает, не так ли?

— Дальше, господин Эшли.

— Спросите Елену Карризи. Она скажет, каким образом фотокопии оказались у нее. Возможно, она скажет и почему, хотя я бы ей этого не советовал, — он бросил на девушку короткий взгляд. — Она скажет, что вчера отец побил ее, и объяснит причины, побудившие ее отдать мне фотокопии. Прошлой ночью она подсунула их под дверь моей комнаты.

— Что вы можете сказать на это, синьорина? Она ответила без секундного колебания:

— Все это ложь. Я не видела брата с тех пор, как уехала в Рим. О документах я знаю лишь со слов его сиятельства. Вчера этот человек пытался обольстить меня перед статуей мадонны, а когда я отказала ему, угрожал втянуть меня в это дело. Я — секретарша его сиятельства. Я имею доступ к его бумагам. Он пытался запугать меня. Но тут пришел отец, и мне удалось вырваться и убежать… — Она замолчала, и Эшли заметил, как от одобрительного взгляда Орнаньи полыхнули румянцем ее щеки. С уходом Козимы у нее появлялась надежда на возвращение герцога.

— Ричард, прошу тебя! — Тихий, но решительный оклик Козимы остановил его. — Ничего не говори. Во всяком случае, здесь, сейчас. Что бы ты не сказал, они извратят смысл каждого слова и найдут в нем то, что им нужно. Я предупреждала тебя, но ты не стал меня слушать. На этот раз…

В ее глазах Эшли увидел боль, страх, любовь. Наконец-то они стали союзниками, и он ненавидел себя за то, что слишком поздно дошел до столь простой истины.

— Что теперь, капитан?

— На основании имеющихся в моем распоряжении улик я вынужден взять вас под стражу по обвинению в заговоре и убийстве.

— Понятно. — Эшли встал. Все взгляды скрестились на нем. — В таком случае я хотел бы позвонить в римский корпункт моей газеты, чтобы они связались с посольством и нашли мне адвоката.

Гранфорте задумчиво кивнул.

— Можете позвонить, господин Эшли.

— Срочно, — попросил он. — Это… дипломатическое дело. Телефонистка обещала соединить его в течение получаса.

Он положил трубку и вернулся к своему креслу.

— Рим дадут не раньше, чем через полчаса.

— Мы подождем, — сказал капитан Гранфорте.

Орнанья щелкнул пальцами, и Карло Карризи начал резать лимон для новых коктейлей. Они сидели, словно незнакомцы в театральном фойе, ожидающие, когда прозвенит звонок и их пригласят в зал. Но звонка все не было, и лишь на каминной доске громко тикали часы в корпусе из золоченой бронзы с гербом герцога.

 

 

Глава 13

— Карло!

Старик выпрямился и взглянул на Козиму.

— Синьора?

— Пожалуйста, позови Кончиту.

Карло подошел к стене и дернул за шнур звонка. Минуту спустя в дверь постучали, и в гостиную вошла Кончита. Она смутилась, увидев столько людей.

— Принеси мою сумочку, Кончита. Большую, коричневую. Ока на второй полке комода.

Кончита выпорхнула из комнаты. Все взгляды устремились на Козиму, требуя объяснения столь банальной просьбы. Она же, словно ничего не замечая, потянулась за сигаретой. Капитан Гранфорте тут же вскочил, щелкнул зажигалкой. Она закурила и капитан вновь сел.

Карло начал смешивать коктейль. Кубики льда бились о стенки шейкера, заглушая тиканье часов. Все молчали. Да и о чем могли они говорить? Какие мысли могли прикрыть лицемерие слов?

…Я обманывал и победил. Ты обманывал и проиграл. Я рисковал также, как и ты, но твои эмоции предали тебя, мои же принесли победу. Ты лгал, и я лгал. Мою ложь признали правдой. Твою обратили в петлю, наброшенную тебе на шею. Мы все продажны. Мы все предатели. Потенциальные убийцы. Некоторые лишь более искусны и более искусны и более безжалостны, чем другие…

Затем внезапно заговорил Орнанья. Резко и раздраженно.

— Не пора ли покончить с этим, капитан? Ситуация весьма неприятна для нас всех.

— В особенности для меня, ваше сиятельство, — успокаивающе сказал Гранфорте. — Прошу вас, ваше сиятельство, потерпите.

Кончита принесла сумочку, торопливо оглядела гостиную и убежала на кухню посудачить о странном поведении синьоры. Козима открыла сумочку, достала золотую пудреницу и начала пудрить нос. Остальные, как завороженные, смотрели на нее. Козима не обращала на них никакого внимания. Покончив с этим важным делом, она захлопнула пудреницу и убрала ее.

Карло уже разливал приготовленный коктейль по бокалам.

— Карло! — вновь позвала его Козима, — Пожалуйста, подойдите ко мне.

После короткого колебания старик поставил на пол шейкер и бокал, тщательно вытер руки салфеткой и, подойдя, встал перед Козимой.

— Карло, со слов капитана ты знаешь, что скоро я покину этот дом. У нас есть обычай, старый добрый обычай — награждать верного слугу. Ты — слуга моего мужа, но ты служил и мне. Я благодарю тебя за это. Вот мой подарок.

Козима достала из сумочки толстый белый конверт. Старик взглянул на Орнанью. Тот коротко кивнул. Тогда Карло взял конверт и поклонился.

— Огромное спасибо, синьора!

— Открой его, Карло, — сказала Козима, когда старик вернулся к столу с шейкером и бокалами.

В напряженной тишине старик достал из конверта пачку газетных вырезок с фотографиями, схваченную скрепкой. Одну за другой Карло переворачивал их, его губы шевелились, безмолвно прочитывая заголовки. Затем он взглянул на Елену, перевел взгляд на Орнанью, Козиму, вновь посмотрел на фотографии.

Они наблюдали за ним, как за актером-мимом, на лице которого отражается вся гамма переживаний — изумление, недоверие, страх, отвращение и, наконец, медленно разгорающаяся ярость. Затем пантомима кончилась, и актер вновь обрел голос.

— Синьора, скажите мне, что это означает? — тихо спросил он.

— Это означает, — холодно и спокойно ответила Козима, — что человек, которого ты воспитывал с детства, отцу которого ты прослужил столько лет, в доме которого ты поддерживал идеальный порядок, этот человек превратил твою родную дочь в проститутку. Он не делал из этого секрета. Ее имя и фотографии печатались в газетах. Люди, написавшие эти заметки, позаботились, чтобы об этом узнал весь мир. Если ты не веришь мне, можешь спросить у нее самой.

Но вопроса не потребовалось. Елена вжалась в спинку кресла, лицо ее смертельно побледнело, одна рука поднялась ко рту. Казалось, Карло сейчас подойдет и ударит ее.

Но старик не тронулся с места. Руки его задрожали, и вырезки выпали из его ослабевших пальцев. Собрав их, Карло, сгорбившись, застыл над столом. Затем плечи его распрямились, и он двинулся к Орнанье, держа в одной руке пачку фотографий, а в другой короткий острый нож, которым он резал лимон.

Орнанья встал. Они могли бы сойти за отца и сына, если б сын не был аристократом, а отец не носил ливрею слуги. Никто не пошевелился. Даже Гранфорте. Они были зрителями. Сцена же принадлежала двум актерам, которые разыгрывали последний акт их личной трагедии.

В шаге от герцога Карло остановился и протянул тому вырезки с фотографиями.

— Ваше сиятельство скажет мне, правда это или ложь, и я вам поверю.

Лицо Орнаньи окаменело.

— Это правда, — ответил он.

Рука старика разжалась, фотографии упали на пол. Затем он заговорил:

— Всегда, с детских лет, я стремился научить тебя, что главное для человека — это дом и честь. Если дом крепкий, никакой ветер не сможет разрушить его. Если честь незапятнана, все собаки мира могут лаять на тебя, пока не лопнут от злости. Мужчина должен грешить вне дома, но хранить ему верность. Я учил тебя этому, как твой отец учил меня. Чтобы сберечь дом и защитить тебя, я пошел на убийство сына моей жены. Я доверил тебе моего единственного ребенка. Но ты погубил ее, как погубил дом и запятнал честь.

Елена вскрикнула, остальные ахнули. Нож вонзился в сердце Орнаньи. Тот даже не пытался отвести удар.

Какое-то мгновение они смотрели на старика, стоящего над телом своего господина, а затем бросились к нему.

— Сесть! — остановил их грозный оклик Гранфорте. — Всем сесть!

Они остались на краешках кресел. Лишь Гранфорте подошел и склонился над телом, да Джордж Арлекин, ослушавшись приказа, направился к двери, запер ее, чтобы не допустить в гостиную слуг, задернул портьеры, зажег люстру. Затем взял под руку старого Карло и отвел его к креслу. Капитан Гранфорте выпрямился и оглядел гостей герцога. Его круглое лицо помрачнело.

— Я ожидал этого… или чего-то похожего. Я не знал, когда это произойдет и что послужит поводом. Я не стал вмешиваться, потому что случившееся — лучший выход для всех нас, даже для него. — Капитан взглянул на тело герцога. — Вы спросите меня, как я узнал об этом? Прочитав вашу рукопись, господин Эшли, я понял, какая информация могла вас интересовать. И пришел к выводу, что ваши поиски могут вызвать насильственные действия. Ваш друг Арлекин, а он действительно ваш друг, сказал мне, что фотокопии пропали. Поездка в Санта-Агату позволила установить связи Энцо Гарофано с семьей Карризи и домом Орнаньи. Изучение семейной жизни его сиятельства подсказало мне дюжину поводов для убийства, равно как и местонахождение фотокопий. На насыпи у стены, откуда сбросили Гарофано, мы обнаружили следы борьбы, хотя кто-то обработал землю граблями и насыпал листьев. Нашел я и клок материи от пиджака Гарофано, а на подошвах его башмаков остались листья и пятно от раздавленного апельсина. Нам удалось убедить бармена ничего не утаивать, и мои коллеги в Неаполе ищут человека, который предложил Гарофано подвезти его и привез на виллу. Все довольно просто и было бы еще проще, если б кто-нибудь из вас честно рассказал все, что знал. А теперь… — Гранфорте вновь оглядел гостиную. — Теперь слушайте меня внимательно, вы все! Никто из вас не имеет ни малейшего отношения ни к гибели Гарофано, ни к смерти его сиятельства. Старик, — он указал на безучастно сидящего Карло, — ответит за все, хотя я думаю, что виноват он меньше остальных. Меньше тебя, Елена Карризи. Ты лгала, обманывала и крала ради того, чтобы удержать мужчину, которому давно надоела. Вас, синьора, — его пухлый палец уткнулся в Козиму. — Вы любили мужчину, который не был вашим мужем, и пара часов, проведенная с ним под оливами, послужила причиной смерти Энцо Гарофано. И вас, господин Эшли, потому, что во имя новостей вы готовы лгать, давать взятки и создавать ситуации, завершающиеся таким финалом. Даже вас, Таллио Рицциоли, потому что вы копаетесь в грехах других людей, пытаясь найти что-нибудь прибыльное для себя. Все вы замешаны в этом деле. Против каждого из вас я могу выдвинуть то или иное обвинение. Поэтому… — Он понизил голос до шепота. — Поэтому, покинув эту комнату, вы забудете обо всем, что здесь произошло, за исключением того, что старик в последнее время заметно сдал. Поведение его стало странным, и он частенько впадал в необъяснимую ярость. Вот и сегодня без всякой на то причины он набросился на своего господина и ударом кожа убил его сиятельство, прежде, чем кто-то из нас понял, что к чему, — Гранфорте поднял руку, предупреждая возможные возражения, и продолжал: — Я объясню вам, зачем это нужно. Через неделю состоятся выборы. От их исхода зависит стабильность страны. Помните: ложь не изменит того, что свершилось, а не к месту сказанная правда может погубить то доброе, что возможно сохранить. Вы согласны?

— Нет! — воскликнул Ричард Эшли.

— Почему? — повернулся к нему Гранфорте.

— Потому что вы никогда не похороните правду так глубоко, чтобы никто не докопался до нее. Потому что вы не сможете прятать ее так долго, чтобы никто о ней не вспомнил. Потому что куда честнее сказать правду, чем дать ей обратиться в ложь, которая будет разлагать многих и многих. В этом-то и беда Италии да и всей Европы. Все знают правду, но никто не пытается высказать ее вслух, за исключением таких дураков, как я, которым за труды не достается ничего, кроме пинков.

— И вы готовы сказать всю правду, Эшли? — Ровный голос Джорджа Арлекина врезался в разгорающийся спор.

— Да!

— О себе и Козиме, Карло Карризи и Таллио, обо мне и капитане Гранфорте, о сложных взаимоотношениях и еще более запутанных мотивах?

— Да, я готов на это.

— Но можете ли вы гарантировать, что вашу правду напечатают?

Эшли удивленно взглянул на англичанина.

— Вы же знаете, что я не могу этого гарантировать. Никто не может. Газета не резиновая, количество полос ограничено, и печатают там лишь то, что сегодня интересует читателя. И, разумеется, невозможно…

— Вам лучше, чем кому-либо, известно, что невозможно сказать всю правду, — прервал его Арлекин. — Даже если вам это удастся, у большинства не хватит ни терпения, ни мужества дочитать ее до конца. Людям нужны заголовки, и они их получают. Заголовки сильно упрощают жизнь, оставляя в ней лишь белое и черное, добро и зло, фарс и трагедию…

Резкая трель телефонного звонка оборвала его на полуслове. Эшли вскочил на ноги. Капитан Гранфорте загородил ему путь.

— Пустите его, капитан, — устало бросил Джордж Арлекин. — Пусть он делает, что хочет.

Гранфорте неохотно отступил в сторону, и Эшли схватил телефонную трубку. Его взгляд невольно упал на лицо Орнаньи и пятна крови на его белой рубашке.

— Хансен слушает, — донеслось сквозь треск помех.

— Это Эшли… из Сорренто.

— Рад слышать тебя, дружище! Какие новости?

— Статья готова. От начала и до конца…

— Она уже не нужна, — перебил его Хансен.

— Что? — Эшли едва не лишился дара речи.

— Не нужна, — повторил Хансен. — Можешь отдохнуть недельку, а затем возвращайся в Рим.

— Но… я не понимаю. Это же сенсация, Хансен. Орнанья убит. Он…

— Самая большая сенсация, дружище, заключается в том, что Гарольд Холстед, президент корпорации, издающей «Монитор», назначен послом Соединенных Штатов в Италии. Поэтому наша газета больше не публикует материалов об итальянских скандалах. Не публикует! Он уже посол, но все так же подписывает чеки, по которым мы получаем зарплату. Разве ты не видел моей записки? Я же отправил ее вместе с деньгами. Или ты не читаешь газет? Чем ты занимался все это время?

— Орнаньей, чем же еще? Писал о нем статью.

— Да. Я вспомнил. Похоже, ты слишком ей увлекся, а?

Хансен хохотнул, и в трубке раздались короткие гудки. Остальные наблюдали, как исказилось лицо Эшли, словно у ребенка, который вот-вот расплачется.

— Они… они не будут публиковать статью, — сказал журналист, не выпуская трубки из руки.

— Я предупреждал вас, — заметил Джордж Арлекин, — но вы меня не выслушали.

— Так ли важна статья, если умер человек? — не обращаясь ни к кому в отдельности, спросил Гранфорте.

Но Эшли не слышал его. Он так и стоял, уставившись в телефонную трубку, пока Козима не подошла к нему, не взяла за руку, не отвела к креслам и не усадила рядом с собой.

Перевод с английского

Виктор Вебер