Розалин Уэст

Прикосновение

 

Глава 1

– Две сотни за месяц. – Это требование было подкреплено отрывистым кивком одного из двух мужчин за столом, и его проницательные синие, словно оружейный металл, глаза коротко вспыхнули ярким пламенем, как вспыхивает едкая сера, а затем скрылись за занавеской дыма. Однако эта вспышка была достаточно продолжительной, чтобы убедить владельца ранчо, сидевшего напротив, что названная сумма не была шуткой.

– Две сотни, – недовольно проворчал он, считая плату слишком высокой. – Я же нанимаю вас не убивать их.

Мужчина, расположившийся в темном углу, долгое время ничего не говорил, и его присутствие угадывалось только по огоньку сигареты, а черты лица невозможно было разглядеть в полумраке. Хотя в поведении мужчины не было ничего угрожающего и его тон оставался вежливым, сидевший с ним за столом владелец ранчо вспотел. Не могло возникнуть вопроса, кто управляет ситуацией, – все было в руках этой загадочной фигуры. Наконец мужчина заговорил; его слова были смягчены плавной медлительностью речи выходца из Оклахомы или, быть может, из Техаса, но, какими бы мягкими они ни были, в них чувствовался вес сорок пятого калибра.

– Вы нанимаете меня, чтобы избавиться от неприятных проблем, и я именно этим и занимаюсь. Я тот человек, к которому подобные вам люди обращаются, когда не могут сами найти выход и не хотят пачкать свои руки.

– Послушайте меня, – пролепетал владелец ранчо, возражая, насколько мог осмелиться, энергично. Он собирался рассказать о своих честных намерениях, но мужчина, все еще вырисовывавшийся в дыму мрачным силуэтом, устало прервал его, чтобы высказать собственную неоспоримую точку зрения:

– Мистер Джемисон, вам нет нужды убеждать меня в ваших благородных побуждениях. Правы вы или нет, не мое дело, меня не интересует ваша политика. Вы нанимаете меня выполнить работу, и я позабочусь, чтобы она была сделана. Очевидно, вы хотите иметь все самое лучшее, и поэтому приложили столько трудов, чтобы я приехал сюда. Надеюсь, я не дал вам повода подумать, что отступление от законного решения проблемы заменит мне мою обычную плату. Я не сентиментален, сэр, и для меня это работа. Лучшее не обходится дешевле. Если вас не устраивает моя цена, то в этой комнате найдутся другие, кто будет рад работать за меньшую. Если пожелаете, я мог бы указать вам их. – В том, как он произнес все это, не было ни малейшего намека на хвастовство.

Спокойное, равнодушное заявление убедило Патрика Джемисона больше, чем уже известная ему репутация этого мужчины. Он окончательно уверовал, что не ошибся, употребив свое далеко простирающееся влияние, чтобы стащить Долтона Макензи с виселицы в Нью-Мексико, и что сейчас, выворачивая свой карман, тоже не делает ошибки. Он кое-что слышал о Макензи, слышал ужасные вещи, но вряд ли верил им, пока не узнал все от него самого. Джемисон слышал, что Макензи поступал всегда безжалостно, но никогда не заступал за линию закона так далеко, чтобы привлекать к этому внимание, что он использовал все средства, необходимые для выполнения работы, и всегда выполнял ее. Макензи действовал быстро, аккуратно и успешно, он не прятался за модными названиями «детектив» или «главный инспектор» и предпочитал слово «судья» термину «наемный киллер». Джемисона не заботило, как себя называл Макензи или какую запрашивал цену, пока он делал то, за что ему платили, и не создавал самому Джемисону опасных сложностей, – со своими собственными политическими амбициями владелец ранчо не мог этого допустить. Вот поэтому Джемисон выбрал самое лучшее и платил за него без дальнейших проволочек. Отсчитывая банкноты, он клал их на стол, а Макензи продолжал невозмутимо курить.

– Убийство – это не то, что я имею в виду, мистер Макензи, – пояснил Джемисон. – Я бы предпочел, чтобы вы смогли избежать насилия и просто припугнули их своей репутацией. Возможно, для того, чтобы прогнать их, будет достаточно, если они узнают, что я плачу вам. – С тревогой и надеждой он взглянул вверх, на того, кого нанимал, и казалось, запах исходившего от Джемисона страха был так же силен, как запах виски, которое он принял для храбрости перед тем, как пересечь помещение бара.

– Нам нужно прийти к соглашению, сэр. – Вежливое замечание мужчины предотвратило новое затяжное объяснение. – Если я возьму ваши деньги, я не буду вас ни о чем спрашивать, и вы не будете задавать мне вопросов. Если бы этих людей было легко запугать, вы сами это сделали бы, но вы наняли меня, и я действую по-своему. Я не любитель проливать кровь, но, если дойдет до этого, не стану стесняться, как и вы. Договорились?

– Да. – Джемисон с трудом сглотнул, ощущая горький вкус того, что делал.

Две сотни зелеными купюрами лежали стопкой на столе между мужчинами, но Макензи не пошевелился, чтобы взять их, и Джемисон беспокойно заерзал.

– И еще одно, – прозвучал обманчиво спокойный, протяжный голос. – Раз уж мы затеяли это дело, мы должны его закончить без отступлений с чьей-либо стороны. Я имею репутацию, которую нужно поддерживать, и забочусь о ней гораздо больше, чем о вас и ваших личных делах. Я горжусь тем, что слыву человеком слова, и если однажды дал его, то буду держать до самой смерти. От вас, сэр, я ожидаю того же самого. – Сделав свое, твердое заявление, Макензи накрыл большой рукой пачку банкнот, и Джемисон с облегчением шумно вздохнул.

Не будь взгляд этого мужчины таким пронизывающим, Джемисон, вероятно, посмеялся бы над возможностью того, что наемный киллер может быть честен. Но Макензи не мигая смотрел на него, и владелец ранчо, поступив мудро, удержал при себе свое мнение. Джемисон был скотоводом, человеком, не склонным к насилию, и сделал все, что мог, чтобы избежать его. Но время разговоров прошло, настала пора действовать, и, как вполне справедливо сказал наемник, владелец ранчо не хотел запятнать свои руки кровью – во всяком случае, непосредственно.

– Когда я могу ожидать вас, мистер Макензи? – кивнув, спросил Джемисон, горя желанием уйти, когда, к его удовольствию, с неприятной задачей наконец было покончено.

– Я вскоре буду у вас, но сначала мне нужно закончить кое-какие дела. – Макензи замолчал, глядя на него ничего не выражающим взглядом.

– Что ж, пусть так и будет, – пробурчал Джемисон, не дождавшись, чтобы этот крупный мужчина сказал еще что-нибудь.

– Всего доброго, сэр.

Долтон Макензи наблюдал, как встревоженный хозяин ранчо пробирается сквозь толпу в баре Дедвуда, и только после того, как опустились «крылья летучей мыши» – складные двери, – начал пересчитывать деньги, криво улыбаясь. Он мало заботился о тех, кто, зависел от других, и не проявлял к ним уважения. Да, этот человек спас его от неприятного падения, и Макензи был признателен ему, но это вовсе не означало, что он считал себя чем-то обязанным этому человеку. А даже если и считал, то все равно дело оставалось делом. Он не просил спасать ему жизнь и не собирался из-за этого делать что-то особенное. Самое лучшее, что он мог сделать взамен, это выполнить работу, за которую ему платили, и платили не скупясь. А две сотни были большими деньгами, чтобы человек полагался только лишь на слово; когда-то Макензи позлорадствовал бы над этим и раздулся бы от гордости, но теперь сумма не имела для него значения. Слишком много миль и слишком много кровопролитий притупили былые эмоции. Теперь это была просто еще одна работа, которую нужно выполнить, одна из бесконечного множества за то долгое время, когда одно его присутствие наводило страх, а быстрая рука и холодный рассудок оказывали поддержку. Работа обеспечивала Макензи независимость, сохраняла мышление острым, руку твердой, и она помогала ему спать по ночам после того, как он уезжал, – как будто человек его занятий мог спокойно отдыхать.

Взяв пачку денег, Макензи сложил их и, засовывая в карман куртки, стряхнул с себя дурное настроение, решив, что, быть может, выполнив эту часть работы, устроит себе отдых. Он подумал, что его крупного банковского счета было бы вполне достаточно, чтобы в следующем столетии поддерживать сиротский приют, который когда-то хорошо заботился о нем, если он решит простить его служителям их подневольную благотворительность, или что мог бы поехать в Сан-Франциско и осуществить свою давнюю заветную мечту измениться и вести респектабельную жизнь. Респектабельными называли людей, подобных Джемисону, которые нанимали незнакомцев с оружием для решения своих проблем. То, что имел Макензи, было гораздо лучше. Во всяком случае, он оставался честным и не стремился быть не тем, чем был на самом деле, – это являлось самым последним доводом в любом споре.

Макензи услышал приближение человека задолго до того, как поднял взгляд, чтобы окончательно удостовериться в этом, и в силу привычки одна его рука тотчас исчезла со стола. Это был непроизвольный жест самосохранения, которым встречали как друзей, так и врагов.

– Привет, Мак. Что это занесло тебя так далеко на север, а? – Латиго Джонс остановился рядом с пустым стулом, ожидая, чтобы снова появилась правая рука и дала знать, что все в порядке и можно занять место.

– Я бываю там, где можно сделать деньги. – С радушной улыбкой Долтон указал рукой на стул. – А кроме того, у меня возникло ощущение, что я стал худеть от гостеприимства Нью-Мексико. Человек должен слушаться своих инстинктов, подсказывающих ему, когда пора уезжать, если он не хочет застрять навечно. Ты понимаешь, что я имею в виду.

Латиго ухмыльнулся – он прекрасно понимал. Опустившись на стул, он поставил на стол собственную бутылку и два стакана. Ничего не говоря, он наполнил оба стакана, чистосердечно. Полагая, что давние друзья отлично понимают друг друга. А они действительно были давними друзьями, если только на данный момент их работа не требовала от них иного. Но даже в тех случаях, когда ситуация заставляла их целиться друг в друга, они не воспринимали это как что-то личное. Они слишком долго занимались своей работой и все понимали. Друзья пили и некоторое время предавались воспоминаниям, наслаждаясь настоящим, как наслаждались виски.

– Какой аванс ты теперь запрашиваешь, Мак? – Получив ответ, Джонс тихо присвистнул. – Черт, к этому времени ты, должно быть, стал почти миллионером, если, как всегда, постоянно занят. Вероятно, в один из ближайших дней я услышу, что ты ушел в отставку и ведешь в Калифорнии ту достойную жизнь, о которой всегда говорил.

Долтон не ответил ему улыбкой, потому что в словах его друга было больше, чем простое подшучивание. Латиго был твердо уверен, что отставка для таких, как они, людей означает одно – горизонтальное положение. Но когда-нибудь, и, возможно, скоро, Долтон собирался доказать, что его друг не прав.

– Не забывай о телеграмме с побережья. – Макензи поднял стакан.

– Не забуду. А до тех пор ты не забывай о своей спине. – Они оба выпили за это. Латиго, удовлетворенно вздохнув, поставил стакан и отодвинулся от стола. – Прости, не могу прохлаждаться и болтать с тобой, мне нужно быть в одном месте.

– Работа?

– И работа, и развлечение, – широко улыбнулся Латиго. – Я не могу заняться одним, пока не закончу другое.

– Быть может, вскоре мы снова встретимся, – улыбнулся ему в ответ Долтон.

– Быть может, старина. – Глаза Латиго Джонса тускло светились черным светом, даже когда на его лице была веселая улыбка. – Быть может.

 

* * *

В поездке от Дедвуда до Шайенна в дилижансе «Конкорд» невозможно было найти абсолютно ничего приятного. Громыхающий экипаж наскочил еще на одну колдобину, и Джуд Эймос попыталась ухватиться за ремень над головой и не поморщиться, когда локоть ее соседа больно уперся ей в ребра. Она решила, что в следующий раз, когда придется ехать по делам в форт Ларами, ей следует не забыть одеться поплотнее. «Безусловно, еще несколько недель я буду вся в синяках после этого путешествия по стиральной доске, которую кто-то не лишенный черного юмора назвал дорогой. Это больше похоже на бесконечные перекаты Блэк-Хиллс в миниатюре», – подумала она, когда на очередном ухабе ее подбросило в воздух. И сразу вслед за этим, не успев снова усесться, она от мощного толчка полетела на колени мужчины, сидевшего напротив нее. Чтобы сохранить равновесие, она вытянула вперед руки и, к своей досаде, в нарушение приличий уперлась ими в его бедра, словно высеченные из камня. Инерция была слишком велика, и девушка, не сумев остановиться, наткнулась головой на мужскую грудь, широкую, как стена каньона. На секунду она утонула в густой шерсти отворотов куртки и, охнув от испуга, втянула в себя запах шерсти и мужского тела. Осознав, что пассажир прижат к ней сильнее, чем в начале столкновения, и почти не дышит, она задержалась на мгновение дольше допустимого, опьяненная сильным мужским ароматом.

– С вами все в порядке, мадам?

Услышав хриплый голос, Джуд вздрогнула от изумления и неожиданности. Придя в себя, она стала отодвигаться и попыталась сесть, чтобы перевести дух и снова обрести достоинство. В безуспешных попытках найти причину своего пленения, Джуд ощупывала колени и грудь несчастного мужчины и вертелась, как форель на удочке, но из-за смущения ее движения приносили мало пользы.

– Ну-ка, позвольте мне, – раздалась сверху тихая команда, и Джуд замерла, пока мужчина распутывал вуаль, зацепившуюся за пуговицу его рубашки. Джуд моментально рассыпалась в извинениях, полившихся ручьем, но была остановлена его пристальным взглядом. Сквозь темную щетину бороды мелькнула улыбка, и Джуд почувствовала, что не может пошевелиться, словно была кроликом, загипнотизированным взглядом змеи. – Не вините себя, мадам. Это просто одна из неприятностей сухопутных путешествий. – Взяв ее за плечи большими руками, он усадил Джуд обратно на ее место, а затем, надвинув шляпу, опять погрузился в дремоту, выбросив девушку из своих мыслей.

Окинув быстрым взглядом четырех других пассажиров, деливших с ними места, обращенные друг к другу, и обнаружив, что все попутчики одинаково безразличны к ее краске смущения, Джуд стиснула дрожащие руки и постаралась успокоиться, но ее ладони все еще хранили ощущение от прикосновения к теплой грубой хлопчатобумажной ткани. Конечно, для женщины ее возраста и прагматичных взглядов нелепо было так по-девичьи растревожиться от случайного прикосновения к существу противоположного пола. Однако годы, которые приносят большой жизненный опыт, оказываются практически бесполезными, когда дело касается любви, а Джуд Эймос была нецелованной старой девой двадцати пяти лет. Она напряженно сидела на сиденье, не позволяя себе еще раз взглянуть напротив, и, делая вид, что ее сердце совсем не стучит, смотрела в окно на окрестности, окутанные покрывалом пыли.

Все считали Барта Эймоса глупцом, когда он привез свою семью в далекую безлюдную страну и пытался получать урожай с истощенной ветрами почвы. В отношении фермы они оказались правы: в суровом климате Вайоминга мало что вырастало, кроме густой, сочной травы. Но Эймос не был лодырем, и будущее показало, что он был дальновидным, а вовсе не дураком. Когда «Линия почтовых и пассажирских перевозок Шайенн – Блэк-Хиллс» откликнулась на зов золотой лихорадки и начала прокладывать пятидневный маршрут, имение Эймоса превратилось в путевую станцию. Из идущей ко дну фермы Эймосу удалось сделать прибыльный бизнес – тот, который Джуд решила продолжить после смерти своего отца два года назад. Тяжелая работа, которой требовало это дело, устраивала ее, заполняя иначе пустые дни, а чувство собственной полезности приносило удовлетворение. Вайоминг придерживался прогрессивных взглядов в отношении женщин, выполняющих мужскую работу, и, как только Джуд доказала свои способности, ни у кого не возникло возражений против того, чтобы она управляла станцией. Жизнь на станции была спокойной и безопасной – пока Патрик Джемисон не надумал все изменить. Джемисон не делал секрета из того, что для выпаса своего постоянно растущего стада хочет получить всю до последнего дюйма землю, тянущуюся вдоль реки Чагуотер. Предлагаемая им цена за ее акры земли была для Джуд одновременно проклятием и благословением. Его деньги принесли бы ей средства, чтобы познакомиться кое с чем в жизни, чего она была лишена. Но она не решалась принять его предложение, и ее нежелание происходило не только из ее собственных страхов распрощаться со спокойной жизнью – у нее был брат, о котором нужно было думать. В двадцать лет у Сэмми Эймоса было тело мужчины и мозг маленького мальчика. Сам он не помнил прежних лет, когда они жили в городе и над ним безжалостно насмехались из-за того, что он был не таким, как остальные, но память Джуд была болезненно ясной. На станции у Сэмми была возможность чувствовать себя полезным. А что у него останется, если она лишит его единственного безопасного дома, который он знал, вытолкнет его в мир, где к непохожести относятся с враждебностью? Ничего. Вот поэтому Джуд и не давала ответа Джемисону. Теперь, если верить тому, что говорили другие, предложение повторено не будет. Патрик Джемисон не отличался терпением, сначала он попросит, а не получив желаемого ответа, просто возьмет то, что ему нужно.

Джуд очень нервничала из-за своей поездки в форт Ларами, она не любила, чтобы Сэмми оставался следить за порядком вдвоем с их поваром, престарелым индейцем из племени сиу Джозефом Отактаи. С тех пор как Джемисон начал энергично действовать, чтобы заполучить землю, находиться в их изолированной маленькой долине стало небезопасно. Джуд старалась держаться в стороне, твердо выступала против насилия, которого требовали другие владельцы небольших ранчо, и они пока что прислушивались к ее доводам. Но придет время, когда соседи перестанут соглашаться с ней, и она боялась этого момента. Если бы Джуд могла, она отменила бы свою поездку, но от ее запасов почти ничего не осталось. Четырехдневное отсутствие было необходимо и теперь она с нетерпением ожидала возвращения к родным. Во всяком случае, так было до того, как красивый мужчина с оружием сел напротив, напомнив ей об особых вещах, которые она упустила в своей жизни.

Она увидела его еще в форте Ларами, когда дилижанс только начал загружаться. Он спускался по наружной лестнице одного из салунов, и Джуд обратила внимание на его попытки двигаться вместе с полуодетой женщиной, настойчиво липнувшей к его губам. Он сделал шаг, замер на мгновение, пока их языки ласкали друг друга, потом сделал еще шаг и снова пощупал свою едва одетую спутницу. Джуд смутилась и пришла в ужас, чувствуя, что ей следует отвернуться. Но ее взгляд и воображение следили, как большие мужские руки, погладив длинные, одетые в чулки ноги, легли на холм прикрытых шелком ягодиц, а в ответ женщина обхватила мужчину руками и ногами, но он постарался сбросить ношу, которая могла унести их обоих через разломанные перила вниз на пыльную улицу. Сцена была откровенно развратная, и Джуд было стыдно наблюдать за ней и при ярком дневном свете, прямо там, на глазах у всех, представлять те ощущения, которые вызывали эти блуждающие большие руки и ищущие губы. Представлять… Джуд представляла, потому что ни один мужчина никогда не заключал ее в похотливые объятия, и затаив дыхание думала, на что это может быть похоже. Женщина, несомненно, была проституткой, и ни одна порядочная женщина не стала бы ей завидовать, однако в тот момент Джуд завидовала, потому что ей казалось, что рыжеволосая проститутка наслаждается, целуя сама и получая поцелуи. Постыдно – и восхитительно.

Затем, прежде чем у Джуд хватило ума отвернуться, крупный мужчина освободился от повисшей на нем женщине и небрежно сунул скрученные зеленые купюры ей за край чулка, игриво щелкнув при этом резиновой подвязкой. К смятению Джуд, он повернулся и направился прямо к дилижансу, где сидела она с пылающими щеками, тяжело дыша и не в силах обуздать собственное воображение. Он ни разу не взглянул назад, туда, где на лестнице осталась стоять почти раздетая удовлетворенная проститутка, а не торопясь пошел через улицу размашистой, слегка покачивающейся походкой сильного человека, привыкшего большую часть времени проводить не в седле. По его грубо высеченным чертам можно было догадаться, что его мысли заняты другими делами, а ночь страсти уже забыта.

И тогда Джуд перестала завидовать другой женщине. Иметь такого мужчину, только чтобы позволять ему беспрепятственно уходить, не считаясь ни с совестью, ни с обязательством, быть просто промежуточной путевой станцией между двумя пунктами, всегда короткой остановкой в пути, но никогда не местом назначения, – нет, такое не для Джуд.

Яркий красно-желтый дилижанс быстро заполнился, заднее сиденье заняла семья по фамилии Брокмен – мужчина, женщина и ребенок, и Джуд, единственной из женщин, пришлось расположиться на одной из двух противоположных скамеек. Багаж крепко привязали на крыше к верхней раме, поскольку оба багажника уже были заполнены почтой, маленькими срочными грузовыми посылками и золотом, как предположила Джуд по колючей внешности хорошо вооруженного охранника, который ехал наверху рядом с веселым грубым кучером. К счастью для Джуд, она оказалась прижатой к окну, так как ее попутчик слева, видимо, питал отвращение к ванне и смене белья. А крупный мужчина уселся напротив нее и, чтобы освободить место для ее юбок, согнул и широко расставил длинные ноги, те длинные, крепкие ноги, вокруг которых обвивалась проститутка. И эти бедра с твердыми мускулами Джуд ощутила под своими ладонями.

Джуд подвинулась на сиденье, стараясь выбросить из головы то, что она видела на лестнице, пытаясь не думать о мужчине. Это было трудной задачей, когда Джуд сидела с ним колено к колену и просто некуда было больше смотреть, потому что экипаж поднимал густую пыль, сквозь которую ничего не было видно. Встревоженная и расстроенная своим плохим настроением, она незаметно разглядывала мужчину сквозь ресницы.

Занимая свое место, он бросил на нее вежливый взгляд, быстрый любезный понимающий взгляд; таким взглядом мужчины обычно одаривают женщин, которые либо слишком стары, либо слишком невзрачны, чтобы расточать им свое обаяние. Он пробормотал вежливое приветствие и, закрыв глаза, откинулся назад, чтобы досмотреть весь сон, который он упустил, будучи в комнате наверху. И сейчас, опустив вниз поля шляпы, он, по-видимому, собрался продолжить свое занятие.

Глядя на него, Джуд могла сказать, что он производил неприятное впечатление. Его окутывала атмосфера наглой самоуверенности, подкрепленной великолепным оружием, которое он носил в плотно закрепленной, низко вырезанной кобуре. Он был человеком, прокладывавшим себе дорогу шестизарядными пистолетами, которые носил костяными рукоятками вперед, – ни один ковбой не был так тщательно экипирован и так великолепно одет. Джуд не почувствовала запаха ни лошади, ни седла, когда прижалась к его груди. От мужчины исходил аромат свежего крахмала, дорогой сигары и… женских сладковатых духов. Наемный киллер. Джуд видела таких достаточно часто и знала их отличительные черты: руки никогда не отодвигаются слишком далеко от кобуры, и бдительность не покидает человека, даже когда его глаза закрыты. И вдруг в Джуд пробудилась надежда, что он направляется заниматься своим бизнесом куда-то в другое место. Это не помешало ей фривольно пожелать, чтобы такой мужчина подарил ей больше, чем мимолетный взгляд. В течение одного болезненного мгновения Джуд захотелось обладать милой женской беспомощностью, которая ловила бы мужчин, стремившихся ее защитить, так же как ее вуаль поймала его перламутровую пуговицу.

Джуд не была уродливой, в ее правильных чертах не было ничего, что заставило бы кого-то вздрогнуть и с отвращением отвести взгляд. У нее было округлое лицо, немного большой рот и кожа цвета темного, чистого золота. Каштановые волосы, которые она носила скромно стянутыми в узел на затылке, не имели ни пышных завитушек, ни густых тяжелых волн. Будучи распущенными, они висели прямыми и блестящими, упрямо отказываясь виться и закручиваться. Унаследованные ею от матери, которую она едва помнила, серые глаза с густыми темными ресницами Джуд всегда считала своей самой привлекательной чертой. Но одни только ресницы не могли скрасить того, что она была невзрачной, невзрачной и простой. В ней не было ничего, что могло бы оттолкнуть взгляд, но и ничего, что могло бы привлечь его.

Джуд вспомнила женщину из салуна и представила себе, как бы выглядела, если бы оделась в подобный непристойный наряд. Ее собственная грудь была приятно округлой, хотя едва ли пышной, но без длинных стройных ног и пышной груди такой наряд просто превратился бы в кучу ткани и кружев. Джуд недоставало женской мягкости, Ее отец с гордостью объявлял, что она выносливая, как вьючный мул, считая это комплиментом, но робкая и болезненно ранимая молодая девушка воспринимала такие слова совсем иначе. После многих лет тяжелого физического труда ее тело стало мускулистым, а не мягким и белым, она могла справиться с шестеркой лошадей так же быстро, как любой мужчина, но это вряд ли было тем, что могло зажечь в мужчине страсть. Если бы невзрачная внешность и угловатая фигура не были столь вопиющими, Джуд не жила бы бог знает где, привязанная к унылой работе и заботам о брате. Если мужчина и мог бы вынести первое, то вряд ли терпимо отнесся бы ко второму. Считается, что таких слабоумных, как Сэмми, лучше держать изолированными от общества, но Барт Эймос не соглашался с этим, и Джуд тоже горячо защищала своего младшего брата. Но какой мужчина захочет взять себе дурнушку и в придачу еще обременить себя мальчиком-мужчиной? Поэтому Джуд лучше было забыть о своих желаниях и заниматься повседневными делами.

От этих размышлений Джуд отвлек внезапно изменившийся ритм движения дилижанса. Упряжка скакала галопом позади нее экипаж раскачивался и подпрыгивал, и пассажиров бросало взад-вперед, словно дорога Вайоминга превратилась в бушующее море. Стиснув зубы и сжав мускулы, Джуд крепко ухватилась за раму окна, стараясь удержаться на месте. Она подумала, что их кучер, наверное, сошел с ума, если гонит на такой опасной скорости, или, быть может им всем угрожает опасность, которой он старается избежать. Джуд вспомнила о золоте в багажнике и о вооруженном охраннике наверху, и ее сердце забилось, когда она представила себе возможные последствия.

– Что происходит? – в страхе закричала женщина позади Джуд, и ее напряженный голос заглушил плач напуганного ребенка. – Лошади везут нас неизвестно куда?

– Беспокоиться не о чем, мадам, – растягивая слова, отозвался мужчина с оружием, сидевший напротив Джуд. Он говорил не открывая глаз и даже не выпрямился, чтобы принять безопасное положение. Его замечание прозвучало спокойно и даже немного утомленно. – Мой совет вам: просто сядьте на место, и пусть все идет своим чередом. Нас собираются ограбить.

 

Глава 2

Резкий щелчок пистолета сорок четвертого калибра подтвердил слова мужчины. На выстрел немедленно последовал ответ от сидевшего наверху вооруженного сопровождающего. Визгливые крики женщины с заднего сиденья слились с испуганным плачем ее малыша. Несмотря на собственные страхи, Джуд боролась с желанием повернуться на сиденье и шлепнуть женщину, почти впавшую в истерику и потерявшую способность управлять своим поведением. Но экипаж так раскачивался, что для этого потребовалось бы обладать невероятным чувством равновесия, а Джуд сама сидела, ухватившись за свою скамью, и не смогла последовать этому импульсивному порыву.

– Прекрати, Хэтти, – раздался строгий приказ мужа кричавшей женщины. – Ты царапаешь мальчика. – Затем крики перешли в поток слез, и зазвучал более нежный голос: – Успокойся, дорогая. Все будет хорошо.

В этот момент Джуд захотелось, чтобы ее тоже кто-нибудь обнял и утешил такими же ласковыми словами. Ее губы были сжаты, как складки на перчатках, руки изо всех сил вцепились в сиденье, а колени беззастенчиво нападали на колени наемника, с которыми оказались в вынужденной близости. Дилижанс собирались ограбить всего в нескольких милях от места назначения Джуд, и, если дело дойдет до насилия, она, возможно, никогда больше не увидит Сэмми. Ужас захлестнул ее неуправляемой волной, и, чтобы справиться с ним, Джуд напомнила себе, что Джо Варнесс был одним из лучших кучеров на линии, и если кто-то мог далеко оторваться от бандитов, то это Везучий Джо. Джуд сделала глубокий вдох для успокоения и заставила себя прислушаться к собственным оптимистическим рассуждениям, пока ее и ее попутчиков бросало от стенки к стенке экипажа. Налетчикам не удастся одолеть Джо. Рассказывали, как он однажды несся вокруг горных уступов на двуколке, его кнут хлопал, как пистолетные выстрелы, но он не потерял ни единого почтового отправления. Джуд почувствовала себя немного лучше, ухватившись за эту правдивую историю. У Джо было своего рода пренебрежение к опасности, отточенное до остроты бритвы мастерство, благодаря которому он был нанят, это был его образ жизни. Но пришло время, когда даже у Везучего Джо высох колодец удачи. Для Джуд это стало черным днем, потому что он пришелся именно на время ее поездки. Сверху раздался резко оборвавшийся крик. Через открытое окно Джуд увидела, как упала винтовка охранника, а вслед за ней в поле зрения попала свесившаяся вниз бессильно покачивающаяся рука, по которой текло ужасное количество крови. Крик застрял у Джуд в горле, и она крепко прикусила губу, чтобы обуздать собственную панику, а позади нее снова начался визг. Пассажиров и багаж безжалостно швырнуло сначала назад, а потом вперед, когда Джо натянул поводья, стараясь остановить громыхающий экипаж, пока его напарник не свалился с крыши.

– Почему он останавливается? – раздраженно выкрикнула миссис Брокмен из кольца рук мужа. – Нас всех убьют… или еще хуже! Мужчина, сидевший напротив Джуд, большим пальцем сдвинул назад шляпу и наконец проявил интерес, если не участие, к их отчаянному положению. Его доводы были произнесены мягко, но в них чувствовалась твердая уверенность, которая могла успокоить возбужденную лошадь или капризную женщину.

– О, мадам, не нужно волноваться. Скорее всего их больше интересуют ваши ценности, а не ваша добродетель.

Было ли это случайным замечанием или специальной провокацией, на которую женщина попалась, но она не стала молчать.

– Я не собираюсь отдавать все, ради чего мы работали, – возмущенным тоном объявила она, не понимая всю неразумность своих слов, когда дилижанс уже остановился и приближалась неизбежная встреча с грабителями. – Джон, ты должен что-то сделать! Если ты хоть немного мужчина… – Она намеренно не закончила фразу, но это было непростительное подстрекательство, вызов храбрости, который нельзя игнорировать.

– Я позабочусь об этом, Хэтти, – последовал ожидаемый ответ глупого храбреца.

– Мистер, вам следует позаботиться, чтобы из-за языка вашей жены нас всех не убили, – недовольно проворчал вооруженный мужчина.

Это было отданное вежливо приказание, с которым Джуд всей душой была согласна: сейчас, когда жизни пассажиров висели на волоске, было не время для неосмотрительных высказываний. Когда до Джуд дошло, что она тоже смертна, вдруг оказалось, что существует так много всего, ради чего нужно жить, что осталась масса неосуществленных мечтаний.

Миссис Брокмен, очевидно, была иного мнения. Она смотрела на щеголеватого наемника с тем же плохо скрываемым презрением, с которым разглядывала всех пассажиров при посадке в дилижанс. Тогда она надменно вздернула нос и потребовала, чтобы первые двое пассажиров освободили заднее сиденье, так как она не может тесниться на передних местах, когда перед ней сидят другие. Ее муж выглядел смущенным, но ничего не сказал, чтобы воспрепятствовать ее вздорному требованию, и облегченно улыбнулся пристыженной улыбкой, когда оба мужчины отказались от своих мест, чтобы угодить его жене. И сейчас Джуд боялась, что он из лучших побуждений подчинится ее язвительным распоряжениям.

– Джон, ты позволишь ему так разговаривать со мной?

– Вам лучше извиниться перед моей женой, – пробормотал бедолага, загнанный в угол яростью жены и ожидающим взглядом сына.

– Быть может, вам следует извиняться за нее. – Мужчина слегка улыбнулся, но за любезной улыбкой промелькнула угроза.

– Джон, – нетерпеливо заговорила женщина, видя, что муж колеблется, – ты собираешься терпеть это от человека, который настолько труслив, что просто сидит и ждет, когда его ограбят?

«Достаточно», – решила Джуд. У нее лопнуло терпение, и она вывернулась так, что смогла взглянуть на женщину ледяным предупреждающим взглядом, и сказала:

– Замолчите! Что касается меня, то я не везу с собой ничего более ценного, чем моя жизнь. Если только вы не считаете своего мужа и сына менее ценными, чем свои побрякушки, вы без единого слова отдадите эти пустяки. Здравый смысл – это не трусость. Один человек уже убит. Разве вы не понимаете, что эти люди готовы серьезно, а не на словах взяться за дело?

Женщина побледнела и запыхтела, а Джуд обнаружила, что сидящий напротив мужчина с кривой улыбкой рассматривает ее. В его взгляде был намек на восхищение, если не на благодарность за защиту, которую он не считал такой уж необходимой.

– Вы говорите как человек, повидавший много ограблений.

– Просто человек, повидавший много в своей жизни, мистер… – дрожащей улыбкой улыбнулась в ответ Джуд.

– Макензи, мадам. Долтон Макензи.

На несколько мгновений их взгляды встретились. Его голубые глаза были яркими, как небо Вайоминга, когда порыв ветра очищает его от облаков. У него хватило времени приподнять перед Джуд шляпу, прежде чем приблизившийся стук копыт отвлек всех от того, что происходило внутри Дилижанса.

Выглянув в окно, Джуд глубоко вздохнула, желая подкрепить свои смелые слова гордо выпрямленной спиной, но в стянутой корсетом груди ее сердце бешено стучало… как от оценивающего взгляда мистера Долтона Макензи, так и от надвигавшейся опасности.

– Эй вы, наверху! Бросайте вниз свое оружие!

Их было пятеро верхом на тощих клячах, которые, того и гляди, могли испустить дух от погони. Джуд восприняла как хороший знак то, что лица мужчин были закрыты масками, и узел дурных предчувствий немного ослаб у нее внутри. Если нападавшие не хотели показывать свои лица, значит, они не хотели, чтобы оставшиеся в живых в дальнейшем узнали их, а это означало, что они не собирались лишать пассажиров жизни.

Один из мужчин легко перепрыгнул с седла на крышу экипажа, который при этом немного покачнулся. Бандит приступил к своему делу, освобождая верхнее багажное место от его поклажи, а другой делал то же самое сзади. Держа пассажиров под прицелом внушительного старинного пистолета, который показался Джуд огромным и зловещим, еще один, уже спешившийся, грабитель решил заняться тем, что было внутри дилижанса.

– Выходите все! Побыстрее и с пустыми руками во избежание неприятностей.

Долтон Макензи был первым, кто покинул «Конкорд». Он вышел с разведенными пустыми руками, но взгляды мужчин немедленно остановились на паре чудесных пистолетов, выглядывавших из-под полы распахнутой куртки, и, так как бандиты были специалистами своего дела, они моментально насторожились.

– Симпатичные штучки, мистер. Но не думайте о том, чтобы пустить их в дело.

– У вас своя работа, у меня – своя. Не вижу причин для того, чтобы эта пара заговорила.

Нарочитая медлительность речи Макензи мало смягчила обстановку. Держа старинный пистолет нацеленным в среднюю пуговицу рубашки Долтона, бандит прикрикнул на остальных:

– А вы чего ждете? Специального приглашения? Быстро выходите!

Следующей вышла Джуд. Ее встревоженный взгляд метнулся к сиденью кучера, где Джо Варнесс перевязывал руку своего раненого напарника. Рана, очевидно, была несерьезная, а Джо, по-видимому, хотел сохранить свой груз, и Джуд была не из тех, кто стал бы возражать. Единственными вещами, которые она везла, были мятные леденцы для Сэмми и немного лакрицы для их повара. Но если бандиты оказались бы сладкоежками, она без колебаний отдала бы сладости. Следуя указующему кивку спешившегося главаря, Джуд прошла вперед и встала рядом с Долтоном, стараясь подражать его манере держать себя безразлично. Не разжимая губ, он быстро улыбнулся ей, добавив уверенности ее позе, а затем снова перенес свое внимание на грабителей.

Затем из экипажа выбрались четверо мужчин, которые вместе с ними теснились на передних местах, и торопливо выстроились в ряд слева от Джуд. Они были такими же усталыми, как лошади бандитов, и, судя по их виду, у мужчин, покидавших холмы, было одинаково пусто и в душах, и в карманах. Никто из них, видимо, не собирался протестовать против задержания, потому что им нечего было терять, кроме времени, затраченного на поездку.

Потом пришла очередь молодой семьи, занимавшей заднее сиденье дилижанса, и предчувствие несчастья пронзило Джуд. Возможно, это возникло из-за явного выражения досады, написанного на лице мужа, когда он помогал выходить сыну, а потом своей хорошенькой жене. Но холод ужаса затопил Джуд с головой, когда появилась жеманная Хэтти Брокмен. Прежде чем принять руку мужа, она недовольно скривилась и остановила на нем раздраженный взгляд. В это несчастливое мгновение грабитель, который закончил опустошать задний багажник, предупредительно поспешил предложить собственную помощь, и его мясистые пальцы сомкнулись вокруг женского локтя.

– Осторожно, мадам, здесь ступенька. Я помогу вам спуститься, а потом разберусь с этой маленькой дамской сумкой, которую вы несете.

– Отпустите меня, грубиян! Джон! – Ее крик накликал несчастье, и затем все мгновенно превратилось в ад.

– Отпустите ее!

Молодой муж схватил бандита за плечо и оттолкнул от своей жены, а преступник ответил ему оглушительным ударом слева. Разгневанный и побуждаемый к действию глупостью своей жены, Джон Брокмен сделал непростительное – схватился за оружие грабителя. Уголком глаза Джуд увидела, как поднимается массивный ствол старинного пистолета, и тихо выругалась, уверенная, что сейчас увидит смерть неблагоразумного джентльмена. Она инстинктивно предупреждающе вскрикнула, хотя была уверена, что уже слишком поздно и ничто не сохранит жизнь невезучему человеку.

Но спасение пришло оттуда, откуда его нельзя было ожидать. Рядом с собой Джуд скорее почувствовала, чем на самом деле увидела движение Макензи. Воспользовавшись всеобщим замешательством, он бросился на преступника, державшего пистолет, со скоростью, которой Джуд не ожидала от такого крупного человека. Схватив бандита за руку, он успел дернуть ее вверх до того, как пистолет разрядился. Выстрел оказался не безвредным, но совершенно не попал в цель. Черное пороховое облако, вырвавшееся с задней стороны пистолета после выстрела, воспламенилось, и языки пламени попали в лицо Макензи. Дым и огонь лишили его зрения, и, вскрикнув от удивления и боли, Макензи крепко вцепился в руку налетчика и не отпускал ее, пока не получил грубый удар в лоб рукояткой большого пистолета. Упав на землю, он лежал, не шевелясь и не издавая ни звука.

В тревоге глядя на большое тело, распростертое у самых ее ног, Джуд позабыла обо всем на свете. Лицо Макензи было покрыто пылью, и, так как ни одна пылинка не двигалась, можно было предположить, что он не дышит. Под замявшимися полями его стетсона показалась кровь, тонкая струйка, которая начала вытекать ручейком, окрашивая сухую землю и образуя на ней яркую лужицу. Джуд быстро шагнула к нему, но столкнулась с направленным на нее ружьем одного из грабителей.

– Не вмешивайтесь в это дело, мадам, – грубо предупредил он и, переведя взгляд с нее на пару красивых пистолетов, которые были на лежавшем мужчине, наклонился, с усилием приподнял Макензи настолько, чтобы дотянуться до пряжки, и расстегнул ремень. – Полагаю, это ему будет не очень нужно, – самодовольно высказал он свою точку зрения.

После того как Долтон упал лицом в пыль, Джуд, дрожа и не в силах сдвинуться с места от страха, смотрела на все увеличивающееся озерцо крови.

Остальные грабители продолжили действовать с исключительной обходительностью, и в наступившей оглушительной тишине драгоценности были сняты даже с дрожащих рук. Затем из-под сиденья кучера были извлечены мешки с золотом, и, отметив эту находку громкими, ликующими, алчными выкриками, нападающие быстро снова уселись на лошадей и исчезли, твердо уверенные, что раненые охранник и пассажир исключают любую попытку преследования.

Едва освободившись от контроля вооруженных преступников, Джуд в измятых юбках тотчас склонилась над Макензи. Положив дрожащие руки ему на широкие плечи, она осторожно перевернула мужчину на спину и пробормотала прощальную молитву.

Жуткая глубокая рана у него на виске соседствовала с повреждением, нанесенным разрядом пистолета. Даже черная сажа, покрывавшая его кожу, не могла скрыть ожог от вспышки пороха, тянущийся по переносице и векам. Но Джуд беспокоили внутренние повреждения, которые могли вызвать постоянную слепоту.

– Мне нужна вода и чистые тряпки, – попросила она удивительно спокойным голосом; необходимость немедленных действий притупила ее собственные переживания.

Ей дали флягу и сомнительной чистоты шейный платок одного из пассажиров. Взяв и то и другое, она улыбкой поблагодарила и, повернувшись, оторвала полоску от своей нижней юбки, чтобы использовать ее вместо предложенного платка. Сделав из нее толстый тампон, она щедро намочила его и осторожно приложила к обожженной коже.

– Как он?

– Не знаю, Джо. – Джуд взглянула на Джо Варнесса, безуспешно стараясь не выдать свою тревогу напряженным выражением лица. – Он без сознания. У него ожог глаз, так что если он и выживет после удара по голове, то я не могу гарантировать, что он когда-нибудь снова будет видеть.

– Возможно, так покалечившись, он не захочет выжить.

– Это не нам решать. – Поняв значение его слов, Джуд почувствовала, что ее охватывает тихое отчаяние. – Как ваш спутник?

– Ворчит и жалуется на боль, но к концу пути он с ней справится. А как быть с ним? Похоже, он не выдержит остаток поездки.

Она приняла решение, не имея какого-либо по-настоящему осознанного плана; оно пришло мгновенно, и Джуд высказала его, не задумываясь о последствиях.

– Моя станция всего в нескольких милях отсюда. Если вы поедете медленно, то такое расстояние он, во всяком случае, выдержит. Я не врач, но могу позаботиться о нем до тех пор, пока вы не пришлете кого-нибудь.

– Не знаю, мисс Эймос. – Джо поскреб щеку с бакенбардами. – Вы берете на себя такую большую ответственность, хотя взамен можете мало что получить.

– Это человеческая жизнь, Джо. Думаю, она стоит не больших неудобств. Кроме того, он не оказался бы в таком положении, если бы не пытался спасти одного из ваших пассажиров.

– Полагаю, вы меня не поняли. – Кучер тяжело вздохнул. – Возможно, вам за это будет даже какая-нибудь компенсация от компании.

Вряд ли за предложением Джуд стояла мысль о получении денег. И оно не было обычной благотворительностью или импульсивным проявлением, милосердия. Она поступила так потому, что этот большой мужчина вызвал в ней внутреннюю дрожь и тепло женской страсти.

Дилижанс двигался еле-еле, с величайшей осторожностью. Четверо здоровых мужчин заняли места на крыше, а двоих раненых уложили внутри экипажа. Джуд заняла свое прежнее место, но, вместо того чтобы украдкой бросать взгляды на красавца мужчину на противоположном сиденье, она сидела неподвижно, ощущая у себя на коленях тяжесть его головы. Она держала его голову, надеясь таким образом уберечь его от возможных дальнейших повреждений. Его неподвижность вызывала у Джуд тревогу, он неприятно напоминал труп с повязкой из тряпки на глазах. Кровотечение из раны на голове в конце концов прекратилось, а область виска вспухла и приобрела яркие цвета заката в пустыне – пурпурный, синий, красный и желтый. Джуд осторожно прижала дрожащие пальцы сбоку к его теплой шее, просто чтобы убедиться, что его храброе сердце еще бьется.

Храброе – о да, Макензи был храбр. Заметив отполированные рукоятки пистолетов, она сделала вывод, что насилие было религией этого человека. Его щеголеватость и хорошо сшитая одежда свидетельствовали о гордой натуре, и она отнеслась к этому с определенной степенью интереса, который не хотела демонстрировать всему миру. А потом она увидела, с каким безразличием и пренебрежением он обошелся с проституткой на лестнице, и это не говорило ничего хорошего о его отношении к женщинам вообще.

Однако он рассеял всю ее предубежденность одним самоотверженным, мужественным поступком, бросившись на линию огня, чтобы спасти незнакомца, который мог погибнуть от собственной неосмотрительности.

И Джуд молилась, чтобы Макензи не умер раньше, чем у нее будет возможность спросить у него, почему он это сделал.

 

Глава 3

Они добрались до станции «Эймос» в середине дня, на четыре часа позже обычного времени прибытия дилижанса. Этот станционный дом не был таким большим, как другие, но он был для Джуд родным домом. – После того как открылось движение дилижансов, вдоль дороги для обслуживания путешественников быстро появились промежуточные остановки, но они предлагали мало удобств или гостеприимства. Это были одновременно склады и гостиницы с длинным дощатым баром для утоления жажды и праздного общения. Сооруженные из того, что было под рукой, будь это бревна, дерн, камень или необожженный кирпич, они усеивали пустынные обочины дороги.

Так как расстояние, которое без отдыха проходила упряжка, составляло около двенадцати миль, путевые станции располагались в среднем на таком расстоянии друг от друга. Станционные дома отмечали начало и конец каждого дневного перегона и располагались через каждые сорок – пятьдесят миль, они обеспечивали путешественникам возможность отдохнуть и поесть и имели телеграф, билетные и почтовые конторы, склад, конюшню со стойлами и всем необходимым для экипажей, а также самых лучших лошадей. Некоторые из этих станций были домами на ранчо, и тогда их обитатели выполняли двойную работу, будучи служащими компании и скотоводами. Станция «Эймос» попадала в эту последнюю категорию, так как была больше домом, чем просто укрытием. И хотя здание не было построено как гостиница, ночным гостям, которые желали отдохнуть у очага, никогда не отказывали.

Расположенные в долине Чагуотер, где отвесные скалы образовывали непрерывную линию вдоль всего горизонта, владения Эймосов могли похвастаться не только довольно большим деревянным домом, но и хорошими конюшнями и коровниками, расположенными неподалеку от него внутри отдельного собственного ограждения. А перед рощей бузины, возле холмистого пастбища, аккуратными рядами был засажен огромный огород – последнее, что осталось в наследство от фермы Барта Эймоса. Эта безмятежная картина всегда приводила в волнение чувства Джуд, когда она думала о том, что этот вид прежде означал для ее отца, а теперь для нее самой и ее брата: свободу, средства к существованию – и одиночество.

Когда раскачивающийся экипаж въехал во двор, на крыльце появился мужчина, при виде которого сердце Джуд наполнилось любовью искренней и чистой.

Сэмми Эймос был высоким, крепким молодым человеком с мягкими волнистыми каштановыми волосами, с добрыми, сияющими глазами и бицепсами, которые натягивали его плотную хлопчатобумажную рубашку. В свои двадцать лет с такой внешностью он должен был бы разбивать нежные женские сердца, но прихоть природы помешала развитию мозга в нормальном соответствии с развитием тела, поэтому Сэмми так и не превратится из младшего брата в соблазнительного красавца. Он остался в невинном вечном детстве с ласковым характером и готовностью угождать, что делало его во всем таким же преданным, как большая лохматая собака, стоявшая сейчас у его ног.

– Джозеф! Джозеф! – И юноша, и пес засуетились от возбуждения, когда увидели дилижанс. – Дилижанс прибывает! Джуд будет дома!

Из полумрака на крыльцо вышел высохший, морщинистый индеец с тонкими белыми косами, свисающими почти до испачканного мукой фартука. Судя по его чертам, хранившим в морщинах отпечатки всех лишений, которым подвергался его народ, можно было сказать, что ему больше пятидесяти или больше ста. Прошло уже много времени с тех пор, как он отказался от боевой жизни, чтобы греть свои старые кости у кухонного огня Эймосов, где еще мог приносить пользу. Он не был их слугой, он был членом семьи, который любил образно рассуждать о смысле жизни и не допускал большего наказания, чем удар по косточкам пальцев своей деревянной ложкой, когда считал это оправданным. В последние два года они трое объединили свои усилия, чтобы на уединенной прерии Вайоминга не дать умереть мечте Барта Эймоса, сделав эту мечту теперь и своей собственной.

Джуд очень старалась, и ей даже удавалось убедить себя, что она добилась успехов, пока бурное море эмоций не захлестнуло ее сердце и разум. Держа на коленях голову раненого наемника, она с полной отчетливостью осознала, насколько пустыми стали эти заимствованные мечты.

Джозеф пристально посмотрел на раненого охранника и мгновенно понял, почему пассажиры сидят наверху. Согнувшись, он побежал навстречу дилижансу в неотступном „сопровождении озадаченного Сэмми и лающего пса.

– Джозеф, – крикнула Джуд, открыв дверцу, как только экипаж полностью остановился, – один из пассажиров ранен! Приготовьте для него кровать Сэмми.

На короткую секунду на обветренном лице старика промелькнуло облегчение, когда он понял, что с Джуд ничего не случилось, и затем он быстрым легким шагом пошел обратно к дому, чтобы заняться приготовлениями.

– Боже мой, что случилось? – Сэмми стал на переднее колесо, чтобы ближе взглянуть на раненого. – Это были бандиты или индейцы?

– Бандиты, Сэмми, – ответил Джо Варнесс. Он был одним из таких кучеров дилижансов, которые, несмотря на всю их грубость и богохульство, всегда с теплотой относились к молодым людям, уединенно живущим на продуваемой ветрами дороге. Как и многие из них, Джо возил в карманах пакетики с фейерверками и сладостями, чтобы заработать довольные улыбки от этих одиноких детей. И все кучера с особой нежностью относились к бесхитростному обаянию Сэмми – они не знали никого другого, кто умел так, как он, обращаться с животными. Лошади для упряжек, подготовленные на станции «Эймос», всегда были ухоженными и блестящими, как и все прочее снаряжение, над которым Сэмми часами без устали трудился. Он починил выношенные участки сбруи и снова приладил на нее звенящие колокольчики, звук которых он, казалось, всегда способен был услышать задолго до приезда экипажа. Сэмми знал кличку каждой лошади и склонности каждого кучера и соединял их вместе, как искусная сваха находит подходящую друг другу пару. Благодаря ловким рукам Сэмми и замечательным бисквитам Джозефа, станция «Эймос» стала ожидаемым всеми местом остановки.

– Сэмми, не поможешь ли спуститься старине Харви? Он получил пулю в руку и не очень хорошо себя чувствует.

– Д-да, Джо. – Со своей геркулесовой силой он легко снял охранника с верхнего сиденья, словно это был мешок с почтой, и когда раненый покачнулся, Сэмми взвалил его себе на широкое плечо. – Джуд, куда ты хочешь, чтобы я отнес его?

– Уложи его на скамейку в общей комнате, Сэмми, – ответила ему Джуд и попросила нескольких пассажиров помочь своему раненому герою. – Осторожно, – напомнила она, когда они вытаскивали его из экипажа, – не забывайте о его голове. – Она спрыгнула вниз и пошла к дому, указывая дорогу, а нераскаявшаяся женщина, ее сын и муж с пристыженным лицом плелись в хвосте процессии.

Раненый охранник стонал, постепенно приходя в себя под присмотром Джозефа, когда в дом внесли обмякшее тело Долтона Макензи. Сэмми с любопытством обернулся, а затем внезапно замер, его большое тело застыло, нежные черты исказились, и он с невероятным ужасом посмотрел на сестру.

– В чем дело, Сэмми? – в тревоге спросила она, жестом указав носильщикам на заднюю комнату. – Сэмми? – Джуд перенесла на него все свое внимание, заметив, что темные глаза юноши заблестели от выступившей в них влаги. Он издал тихий горловой звук, перешедший в завывание раненого зверя и настолько наполненный болью и тревогой, что Джуд, обняв его, крепко прижала к себе. – Сэмми? Сэмми, милый, что случилось? – Она ощущала, как под ее ладонями дрожат его широкие плечи.

– Эти бандиты застрелили тебя? Ты умрешь, как папа и мама?

– Что? Я не ранена, Сэмми. Почему ты так решил, Сэмми?

– Это красное на твоем платье… – Он вытер нос о ее пыльный воротник. – Это кровь. Сэмми знает, как выглядит кровь. Ты не умрешь и не оставишь Сэмми одного. Обещай, что не умрешь.

– Как могла бережно Джуд отодвинула брата от себя, чтобы взглянуть на свою одежду – лиф и юбка были испачканы пятнами крови Долтона Макензи.

– Это не моя кровь, Сэмми. – Улыбнувшись, она похлопала юношу по влажной щеке. – Она того человека, который лежит в твоей кровати. Он был ранен при ограблении. Понимаешь?

– Не твоя.

– Не моя.

– Его тревоги унеслись прочь, как уносится гроза в Вайоминге, и были забыты так же быстро, как забывается непогода. Он помчался в свою спальню взглянуть на человека, занявшего его постель.

Сдерживая желание все бросить и сделать то же самое, Джуд сначала остановилась посмотреть, как дела у Харви, и была очень обрадована заключением Джозефа, что тот будет жить. И только когда почтенный сиу пошел в заднюю комнату, где на кровати ее брата лежал Макензи, она поддалась своим желаниям и последовала за ним.

Сэмми не был маленького роста, но наемник с длинными, крепкими ногами и в своей толстой, подбитой овечьим мехом куртке занимал всю грубую деревянную кровать. От размеров и самого присутствия этого человека Джуд стало немного не по себе, хотя нельзя сказать, что он в каком-то смысле представлял угрозу, потому что находился без сознания – в действительности был ближе к смерти, чем к жизни. Под короткой темной щетиной его лицо было белым, как постельное белье, кроме того места на виске, куда грабитель нанес ему удар. Это яркое, контрастное пятно выглядело столь пугающим, что Джуд зажмурилась. Джозеф накладывал ему на глаза чистую влажную повязку, поэтому она смогла увидеть, какие там повреждения.

– Он потеряет зрение? – набравшись храбрости, тихо спросила Джуд.

– Еще слишком рано говорить. – Старый сиу взглянул на нее, удивленный дрожанием ее голоса.

– Но он будет жить?

– Еще слишком рано говорить. – Неуверенная надеж да, прозвучавшая в словах девушки, заставила старика слегка нахмуриться.

– Как он? – из-за плеча Джуд спросил Джо Варнесс, и его неожиданный вопрос, напугав ее, отвлек от раненого.

– Плохо, – с полной откровенностью ответил Джозеф. – Если он переживет сегодняшнюю ночь, то это будет знак свыше. Если он придет в себя, это даст ему еще шанс. Если он снова будет видеть… – Он выразительно пожал узкими плечами.

– Но его нельзя сейчас перевозить, не так ли? – поспешно заговорила Джуд. – Я хочу сказать, это уменьшит его шанс поправиться, правда?

В течение минуты старик непроницаемым взглядом пристально смотрел на Джуд, пока выражение ее лица не сказало ему достаточно много, а потом успокоил ее, проворчав:

– Его не следует перевозить.

Джуд натянуто улыбнулась кучеру, подтверждая заключение сиу, рассудив, что не лишится своего стрелка, пока не получит ответа на заинтересовавшие ее вопросы.

– Мы будем делать для него все, что в наших силах. Если в Шайенне есть врач, пришлите его со следующим дилижансом. А если нет и если раненый будет готов к поездке, я посажу его в следующий направляющийся на юг дилижанс, который должен быть здесь завтра поздним утром.

«Если он тогда еще будет жив» – это окончание фразы осталось не произнесенным вслух.

– Вы уверены, что он не доставит вам лишних хлопот, мисс Эймос?

– Конечно. – Джуд выпрямилась, придавая себе более уверенный вид. – Джозеф столь же искусен в лечении, как и в выпечке бисквитов.

– Когда речь зашла о бисквитах, кучер перевел взгляд на соседнюю комнату, и его мысли снова вернулись к делам.

– Мы не будем надолго задерживаться, нужно только подготовить к поездке Харви. Шериф захочет узнать об ограблении, чтобы они могли разыскать этих негодяев. Хотя вряд ли у полиции есть надежда схватить их.

– Джо, я дам вам на дорогу еды, – предложила Джуд.

– Благодарю вас за доброту, мисс Эймос. Я принесу багаж этого парня.

Готовя для пассажиров блюдо горячих бисквитов и черный кофе, Джуд старалась не думать о прикованном к постели мужчине. Харви вполне пришел в себя и мог держать собственную чашку, хотя был довольно бледен и его рука дрожала от потери крови. Пассажиры-мужчины поблагодарили Джуд за завтрак, и только от семейной троицы не последовало ни слова, и все члены этой семьи избегали ее взгляда, когда она наполняла стаканы мальчика и женщины подслащенным молоком.

– Пора грузиться, – в конце концов объявил Джо, стряхивая крошки со своих усов. – Нам нужно добраться в Шайенн до наступления ночи. Похоже, поднимается ветер и погода портится, а я хотел бы быть где-нибудь в сухом месте, когда начнется дождь.

Последовало благодарственное бормотание, и усталые путешественники один за другим направились к дилижансу. Сэмми запрягал лошадей, проверяя, чтобы сбруя лежала правильно на спинах свежих лошадей. Затем он подождал, пока не получил от Джо сигнала, что тот занял свое место, и пристегнул левую тягу левой лошади, давая знак животному, что все готово и можно трогаться.

Джуд стояла на крыльце, глядя на своих бывших попутчиков, занявших места в экипаже. Она подумала, что скоро они снова будут жить своей жизнью, а ей останется ее собственная, и внезапная грусть коснулась ее души. Джуд была очень удивлена, когда мистер Брокмен, усадив свою жену, задержался, а потом повернулся и, держа шляпу в руке, подошел к ней.

 

– Мадам, я буду вам очень признателен, если вы скажете этому парню, как я благодарен ему за то, что он сделал. Возможно, для него это не так уж важно… учитывая…

– Я уверена, что важно, – улыбнулась Джуд. – Спасибо вам.

– Благодарю, мадам. – Он надел шляпу с низкой тульей и под неодобрительным взглядом жены, наблюдавшей за ним из окна экипажа, медленно пошел обратно к дилижансу, который с открытой дверью дожидался его.

– Джуд не завидовала судьбе бедняги и, когда упряжка поехала со двора, со вздохом вернулась в дом.

– С раненым был Джозеф. Джуд привыкла, что сиу надолго погружался в задумчивые размышления. Иногда он мог несколько дней обдумывать что-нибудь, прежде чем решал, как перейти к делу. Это напоминало процесс брожения – просто его нельзя было торопить. Но набраться терпения было совсем не так просто.

– Где Сэм? – спросил старик.

– Чистит лошадей. Им тяжело пришлось, когда Джо старался удрать от преступников. – Джуд вздрогнула, вспомнив все, что случилось.

– Ты не пострадала? – Ее движение не ускользнуло от Джозефа.

– Нет. Я… я просто испугалась. Я сотни раз видела приезжавшие сюда ограбленные экипажи, но, все совсем подругому, когда смотришь в дуло винтовки и понимаешь, что можешь умереть. Я всегда думала, что буду храбрее, но я ничего не сделала, чтобы спасти себя.

– Быть храбрым – это знать, когда нужно действовать, а когда выжидать, – со вздохом сказал старик. – Думаю, на этот раз было время выжидать.

– Но он не стал выжидать. – Джуд кивнула в сторону раненого. – И он спас людей… возможно, ценой собственной жизни.

Джозеф ничего не возразил, и лишь его задумчивый, затуманенный взгляд снова коснулся ее. – Помоги мне раздеть его, – распорядился он, а когда Джуд внезапно покраснела, нетерпеливо поторопил ее: – Ему будет легче, и не думаю, что он собирается куда-нибудь, где нужны куртка и жилет.

– Да, конечно. – Джуд еще гуще покраснела.

Нагнувшись, Джуд возилась с рукавами куртки, чтобы снять ее с впечатляюще широких плеч, пока Джозеф поддерживал безжизненное тело мужчины в сидячем положении. Голова Макензи склонилась, и одинокий завиток темных волос упал ему на лоб. Джуд в восхищении смотрела, охваченная желанием убрать волосы нежным движением пальцев. Она так и сделала бы, если бы Джозеф не смотрел на нее с такой пристальностью. Вместо этого она дрожащими пальцами принялась расстегивать пуговицы на рубашке стрелка. Она рассматривала перламутровые пуговицы и тонкую ткань одежды, сшитой на заказ для такого крупного человека, и ее чувства оживали от его запаха: запаха мужского тела, накрахмаленного белья, интимных запахов, так же незнакомых ей, как соленый запах далеких морей. Ей удалось стянуть через голову его рубашку, оставив его только в обтягивающем мускулистое тело нижнем белье, и Джозеф бережно опустил его на матрац.

– Остальным я могу заняться сам, – пробурчал он.

Джуд выпрямилась, с волнением сжав дрожащие руки, не желая уходить, не зная, следует ли ей остаться, и страшась выводов, которые, видимо, делал для себя Джозеф.

– Что он за человек, этот парень, с белыми руками и в такой изысканной одежде? – Старик пальцем указал на снятый с мужчины жилет. – Что ты знаешь о том, кого мы приютили под нашей крышей?

– Боюсь, он наемный убийца. – Джуд не могла быть нечестной. – У него была низко вырезанная кобура, но бандиты забрали ее у него.

– И ты собираешься оставить такого человека с нами? – Джозеф укоризненно смотрел на нее, и Джуд знала почему. Он ненавидел насилие, даже его угрозу, потому что потерял свое наследство из-за солдатского оружия и жадности.

– Я не могу поручиться за его характер, Джозеф, но он вежливо разговаривал, и его мужественный поступок спас жизнь. За это я не могу осуждать его.

– Но тебе не следовало предлагать позаботиться о нем. – Джозеф подошел слишком близко к правде, которую Джуд пыталась скрыть даже от себя самой.

– Предложить свою заботу было моим христианским долгом.

– Хм-м. – Не будучи христианином и мало интересуясь их порядками, Джозеф удержался от комментариев.

– Вы хотите сказать, что уверены, будто у меня есть какая-то другая причина? – Просто чтобы доказать, что у него нет основания для подозрений, Джуд высказалась напрямик. – Что бы это могло быть?

– Разве я что-то говорил? – Джозеф внимательно посмотрел на нее черными глазами, блестевшими, как отполированный камень.

– Джозеф, вам не нужно ничего говорить, я читаю по выражению вашего лица.

– И что ты читаешь? – высокомерно спросил он, очевидно, расстроенный ее заявлением, потому что индейцы гордятся умением скрывать свои истинные переживания.

На этом он поймал Джуд. Сказать что-нибудь на самом деле означало вынести себе приговор. Разве могла она сказать ему, что стремилась заботиться о раненом мужчине, чтобы скрасить собственное одиночество? Нет. Поэтому Джуд нахмурилась и, поступив мудро, не стала ничего говорить о скрытом смысле и безмолвных обвинениях, а вместо этого спросила:

– Что можно сделать с его глазами? Может быть, мне достать мазь Фразера?

Джозеф помрачнел. Он не разделял убежденности, что колесная смазка была панацеей при лечении болячек и ран у людей и животных, и не мог понять, почему белые люди считают индейцев варварами, если сами так хотели намазывать на себя толстый слой отвратительного варева.

– Думаю, чистый спирт больше помог бы ему для ускорения выздоровления. Принеси мне марлю, она будет пропускать воздух и предохранит от попадания грязи. А остальное в руках времени и судьбы.

Гроза, которую предсказывал Джо Варнесс, начала собираться в час ужина. Набухшие облака громоздились друг на друга, превращаясь в огромные грозовые тучи, яркие вспышки зловеще играли вдоль всего края отвесных скал. Сэмми предусмотрительно загнал животных в стойла и проверил надежность запоров, прежде чем, ерзая, как беспокойный ребенок, усесться за стол. Дворовый пес, жалобно скуля, свернулся у ног Сэмми. Хотя до наступления вечера было еще несколько часов, пришлось зажечь лампы.

– Кажется, нам предстоит подышать свежим воздухом? – спросил Сэмми, глядя на вспышки молнии сквозь неплотно задвинутые шторы.

– Просто, прежде чем уйти, зима дает весне последнее сражение, – с успокаивающей улыбкой заверила его Джуд. – Сегодня ты можешь лечь спать прямо здесь у очага вместе с Джозефом.

– И Бисквит? – просияв, спросил Сэмми.

– И Бисквит тоже.

При звуке своего имени лохматый пес застучал хвостом.

– Это похоже на большой праздник. Джозеф, вы расскажете мне что-нибудь из ваших историй?

Джозеф пообещал, в глубине души обрадованный просьбой юноши. Сэмми никогда не терял своего детского восторженного интереса к легендам и небылицам, и в отличие от взрослых ему никогда не надоедали их повторения. Джозеф, не имевший собственных внуков, которым он, как его предки, мог бы пересказывать мифы, получал удовольствие, развлекая рассказами мальчика… даже если тот и был не из его племени, а белый.

– А на сколько времени этот парень останется в моей постели?

– Пока ему не станет лучше, – ответила Джуд. – С тобой все в порядке, Сэмми?

– Полагаю, да, – пожал он широкими плечами. – Как его зовут?

– Долтон Макензи.

– Куда он направлялся?

– Не могу сказать, что мне это известно.

– А чем он занимается? Он фермер? Скотовод? Банкир? Джуд почувствовала на себе взгляд Джозефа, поняла его и, улыбнувшись мальчишескому любопытству брата, согласилась с невысказанным предложением Джозефа, что им следует держать в тайне от впечатлительного молодого человека профессию их постояльца, – что хорошего, если он узнает, что они приютили возможного киллера?

– Прибереги свои вопросы до того времени, когда он сам сможет ответить на них.

– У-у-у, Джуд, – заворчал Сэмми, – не знаю, смогу ли я ждать так долго.

– Что ж, в этом тебе никто не сможет помочь. А ты до сна можешь убрать со стола и помочь Джозефу навести порядок на кухне. Конечно, если хочешь послушать его истории.

– Д-да, конечно, хочу. – И Сэмми бросился составлять тарелки.

Наблюдая за ним, Джуд улыбнулась про себя и подумала, как много счастья можно найти в том, что в большинстве случаев считалось бы проклятием.

Истории в конце концов истощились, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня, вспышки которого казались приглушенным повторением мощных всполохов, рассекавших небеса. С того места, где Джуд сидела в кресле, придвинутом к кровати раненого, гонимый ветром дождь казался отражением ее собственных взбудораженных чувств. Джуд старалась не поддаваться возникшим унылым мыслям, они были слишком сложны для позднего часа, а она слишком неподготовлена к ним.

«О, как было бы приятно, если бы в моей собственной постели был мужчина, которого можно рассматривать не со стыдливой нерешительностью, а с дерзкой откровенностью. Как было бы хорошо, если бы Джозеф развлекал своими невероятными историями моих собственных детей, пока их веки не начинали тяжелеть и слабость не брала верх над любопытством», – эта мысль, прокравшаяся в сердце Джуд, была не столь смелой. Джуд вздохнула и улыбнулась собственным фантазиям – обычно она не потакала им. Возможно, причиной ее мечтательного настроения была эта грозовая ночь или, быть может, мужчина, вытянувшийся на простынях, которые она выстирала своими руками. Но вероятнее всего, в этом была виновата усталость после трудного дня, затмившая ее здравомыслящее восприятие пеленой романтических мечтаний. Но в чем бы ни была причина, Джуд стало грустно и тоскливо.

Ей уже давно пора было уйти, но время шло, а Джуд все искала повод остаться там, где она была. Их гость удобно отдыхал – или по крайней мере так казалось; под крахмальной простыней его грудь поднималась и опускалась с равномерной ритмичностью, и на лице не было заметно никаких признаков лихорадки или страдания, а Джуд ожидала собственная кровать в комнате наверху, где она по ночам спала и слышала звук только собственного дыхания. Сегодня ночью что-то абсолютно непреодолимое манило ее остаться в почти полной темноте, прислушиваясь к тихому дыханию другого человека.

С такими мыслями было опасно находиться в темноте наедине с мужчиной, которого Джуд совсем не знала. Несбыточные мечты могли заманить мысли старой девы в неведомое царство страсти, а зарождающиеся желания убедить невзрачную женщину в осуществимости невозможного.

И, будучи чувствительной старой девой, Джуд, оторвавшись от мечтательного созерцания, отправилась в свою девичью спальню наверху, чтобы оставшиеся ночные часы метаться от безумного возбуждения.

 

Глава 4

Раздался раскат грома. Начавшись злобным ворчанием, он постепенно набрал такую силу, что в окнах задребезжали стекла, а стены затряслись от его гнева.

Для Долтона Макензи, постепенно приходившего в себя на узкой кровати, шум исходил главным образом из источника, находившегося у него между висками, и многократно усиливался там до тех пор, пока звук и боль не стали неразделимыми. Очень долго Макензи не решался пошевелиться, боясь, что эти прожорливые твари причинят ему еще большее страдание, и постепенно у него в голове сложилось знакомое покаянное заклинание: «Больше никогда. Покуда я жив, я никогда больше не прикоснусь к спиртному». И пока он лежал, стараясь спрятаться от мучительной боли, пульсирующей у него в голове, его мысли стали медленно проясняться, и с этим прояснением пришло смятение.

Где он пил? Обычно вместе с расплатой приходило воспоминание о полученном перед тем удовольствии. Но сейчас Макензи не мог вспомнить ни салун, ни хороший обед с вином или хотя бы бутылку у себя в номере отеля. Последнее, что он помнил, было… было… Он слегка наморщил лоб, и от этого усилия снова почувствовал, как возвращается боль. Он уже почти отказался от попытки вытащить воспоминания из трясины боли, когда они большой волной сами накатились на него. Дилижанс. Нападение грабителей. Вспышка не попавшего в цель выстрела, которая, очевидно, обожгла ему кожу на лице и ослепила глаза ярким светом, сначала белого, затем красного цвета, после чего наступила чернота – та самая чернота, которая окружала его и сейчас.

«Мои глаза».

Подняв непослушную руку, Долтон пальцами ощупал незабинтованную опухоль, где бурлящим вулканом сосредоточилась боль. Он не мог вспомнить, чтобы его били по голове, но доказательство было неоспоримо. Правда, оно не шло ни в какое сравнение с тем, что его прикосновения сообщили ему при дальнейшем исследовании – его глаза покрывала сложенная в несколько слоев марля.

Макензи мысленно вернулся к пистолетному выстрелу и последовавшей за ним яркой огненной вспышке, после которой не осталось ничего. Его кончики пальцев двинулись поверх марлевой повязки. Он шумно, прерывисто дышал, пока поднявшаяся из внутренних глубин паника не поглотила все остальные чувства. Свирепый удар грома, казалось, потряс сам воздух вокруг него. «Где я?» Макензи просунул пальцы под сложенную материю и, потянув, сдвинул ее вверх. Он почти не ощутил боли, когда прилипшая к ожогу ткань потянула за собой большие участки поврежденной кожи, потому что старался разжать веки, которые слиплись и образовали болезненные, почти без ресниц рубцы. Страх неведения и ужас подозрения лишили его осторожности, заглушили внутренний голос, который убеждал, что сейчас нужно оставить все как есть. Но в эту грозу, в непривычной полнейшей темноте доводы не подействовали, Долтон решил, что должен все узнать.

Он должен был узнать, осталась ли у него способность видеть.

Затрудненное дыхание заглушало доносившийся снаружи шум ветра и дождя, наполняя незнакомое пространство комнаты тревожными звуками каждого отдельного вдоха и выдоха. Макензи не мог совладать с волнением, его сердце быстро и тяжело стучало, и с каждым его биением он все больше осознавал опасную неопределенность своего положения. Годы выживания в самых рискованных условиях вынудили его научиться управлять ситуацией – и самим собой. Поэтому он заставил себя открыть глаза, не обращая внимания на боль, которую вызвало разъединение слипшихся тканей, потому что боль от незнания была гораздо сильнее.

Глядя вверх широко раскрытыми глазами, он ждал, что что-нибудь произойдет. Он не был уверен, чего именно он ожидал – возможно, много ярких вспышек, безусловно, неясных очертаний каких-нибудь предметов в темной комнате. Так как вокруг него ничего не происходило, Макензи сделал вывод, что была ночь, поэтому в течение нескольких секунд он терпеливо ждал, когда станут видимыми детали – углы потолка, случайные вспышки света от грозы снаружи, – чтобы обрести чувство ориентации в огромном колодце темноты. Но не было ничего, вообще ничего.

– Нет, – простонал он, отвергая то, что говорила ему логика, даже когда столкнулся с не вызывающей сомнений очевидностью, потому что отказывался считать ее правдой.

Он отказывался признать тот факт, что был слеп.

Джуд казалось, что она только что закрыла глаза в поисках ускользающего сна. Усталость начала наплывать на границы ее сознания, обещая немного так необходимого спокойствия, и Джуд расслабилась, принимая его. Но едва только умиротворяющий бальзам пролился на ее душу, раздавшийся внизу шаркающий звук вывел ее из блаженного состояния. «Сэмми», – сначала подумала она и решительно закрыла глаза. Но звука открывающейся двери, который означал бы, что ее брат искал себе укромный уголок, не последовало. Вместо этого послышался звук царапанья по дереву, как будто кто-то вслепую натыкался в темноте на мебель. Вслепую…

Джуд бросилась к ведущей вниз лестнице, даже не задержавшись, чтобы взять халат, и спустилась так быстро, как позволила ей ночная сорочка, обвивавшаяся вокруг голых ног. Сэмми и Джозеф спокойно спали у камина, не потревоженные шумом, который прозвучал под ее спальней, и даже старый пес, подергивавший во сне лапами, не обратил на нее внимания, когда она босиком тихо прошла в заднюю комнату.

Понадобилось всего мгновение, чтобы ее встревоженный взгляд привык к глубокой темноте спальни. Кровать была пуста, а смятые простыни валялись на полу. Взглянув в дальний темный угол, откуда раздавалось царапанье ножек кресла по дощатому полу, она разглядела массивные плечи мужчины. Джуд зажгла лампу, подняла ее и задержала дыхание, когда при свете отчетливо увидела его. Она уже забыла, каким он был огромным – видимо, сейчас он показался ей еще больше, потому что был в одном только обтягивающем хлопчатобумажном нижнем белье, весь окутанный плотной темнотой. Он снова споткнулся, одетые во фланель колени наткнулись на сиденье кресла, в котором она недавно сидела, бодрствуя у его постели, и вытянутые руки в раздражении похлопали пустой воздух, в надежде найти какую-нибудь незнакомую точку опоры.

– Мистер Макензи? – Джуд окликнула его очень тихо, чтобы не напугать.

Макензи резко повернул голову в ее сторону, и Джуд увидела, что он сорвал почти все свои повязки. Его обожженные глаза были красными, с расширенными от боли зрачками, но они явно ничего не видели.

– Кто здесь? – спросил он громовым голосом, в котором одновременно прозвучали облегчение и угроза.

– Меня зовут Джуд Эймос. Вы на моей путевой станции. Вы ранены, мистер Макензи, и должны вернуться в постель.

– Я не вижу. – Эта правда вырвалась из него словно под пыткой.

Осторожными шагами Джуд направилась к нему, продолжая говорить тем же тихим, спокойным тоном:

– Это от вспышки пороха. Вы предотвратили убийство во время ограбления дилижанса. Помните?

Часто и тяжело дыша, он старался руками разыскать что-нибудь реально существующее и раскачивался, как величественный дуб под вонзившейся в него пилой. Его лицо было покрыто испариной, капельки пота блестели на напряженно застывших скулах и на груди. «У него лихорадка», – со страхом подумала Джуд и испугалась, что не сможет справиться с ним, если его беспокойство станет еще сильнее. Несомненно, он ослаб от ранения, но он все еще был достаточно силен и мог представлять собой опасность – и для себя, и для нее.

– Я возьму вас за руку, – предупредила она, собираясь коснуться пальцами тыльной стороны его руки.

У Джуд от удивления перехватило дыхание, когда он, повернув руку, с отчаянием тонущего человека сомкнул пальцы вокруг ее запястья. Он больно сжимал ей руку, но внезапно тепло его кожи и сила хватки заставили ее пульс быстрее забиться под плотным кольцом его пальцев.

Теперь, когда Джуд держала его – вернее, он держал Джуд, – Макензи поднял свободную руку и провел ею по бедру Джуд, скользнул по талии, слегка коснулся наружной выпуклости одной груди, и от охватившего Джуд возбуждения ее тело бросило в жар под тонкой льняной ночной сорочкой. Безусловно, в этом неуклюжем ощупывании не было абсолютно ничего интимного, но до этого она никогда не ощущала на своем теле мужские руки, так подробно изучавшие его, и это чувство совершенно ошеломило ее девственно чистое существо, хотя другие, менее головокружительные чувства подсказывали ей, что нужно отвести несчастного мужчину обратно в кровать, прежде чем он потеряет сознание. Джуд поймала эту блуждающую руку и положила ее на менее чувствительную часть своего тела – на плечо.

– Обопритесь на меня, мистер Макензи. Вам необходимо лечь.

– Нет. – На мгновение он восстал против этой идеи и, оттолкнув Джуд, закачался на слабых ногах.

– Да. – Ее тон не допускал возражений; таким тоном Джуд частенько разговаривала с братом, когда на него находило одно из его упрямых настроений.

Серьезность ее тона, видимо, оказала свое действие и на огрубевшего взрослого мужчину, так как он, пошатнувшись и едва не упав, позволил Джуд медленно отвести его обратно к кровати. Даже когда он стал покладистым и не сопротивлялся, Джуд испытывала благоговение перед его силой. Когда ей удалось уговорить его снова лечь, она испугалась, что он потащит ее вниз за собой, и, действительно потеряв равновесие, растянулась на нем, а ее едва прикрытые рубашкой груди прижались к его массивному торсу. Ее сердце устремилось к его сердцу, поддавшись восхитительным чувствам, которые он пробудил внутри ее девственного тела. Джуд позволила себе немного насладиться ощущением его больших рук, державших ее за плечи и вынуждавших придвинуться еще ближе, а потом тепло его тела обожгло ее, сломило ее волю, и ее мысли закружились, освобожденные натиском страсти. Джуд потребовалось несколько минут, чтобы вспомнить, что мужчина, который держал ее, был раненным и что он не пытался соблазнить ее, а просто боролся за жизнь.

Радуясь, что Макензи не мог видеть, как краска смущения заливает ее лицо, Джуд отодвинулась от него, но он немедленно снова потянулся к ней:

– Не уходите!

Дрожащий звук этого полного страха требования удержал ее, хотя скромность повелевала ей уйти. Очень бережно она взяла одну из его вытянутых рук и осторожно сжала.

– Я не оставлю вас, мистер Макензи, если вы пообещаете, что постараетесь заснуть.

Он продолжал метаться на смятых простынях, его взгляд безостановочно двигался по комнате, и от беспокойного состояния Макензи лихорадка быстро набирала силу. Мольба, написанная в его невидящих глазах, завязала в ее груди тугой узел сочувствия, и, твердо решив бороться и с лихорадкой, и с отчаянием, Джуд прижалась к нему, чтобы он мог чувствовать ее присутствие. Она потянулась, чтобы поправить повязки, и ее запястье снова оказалось крепко сжатым.

– Нет! Не делайте этого!

– У вас обожжены глаза, мистер Макензи, – с тихой укоризной сказала Джуд. – Их нужно предохранять от загрязнения, если вы хотите вернуть себе зрение.

– Вернуть… – Он хрипло с надеждой вздохнул. – Значит, я снова буду видеть?

– Это вполне возможно. Но вы должны позволить мне делать то, что я могу, чтобы вы успешно поправлялись.

– Он разжал пальцы, и его рука опустилась обратно на простыни, так что Джуд смогла продолжить забинтовывать его глаза. Она чувствовала, что Макензи напрягся, но он не сопротивлялся, и она была этому рада.

– Ну вот, а теперь вы дадите обещание, что будете отдыхать.

– Вы не уйдете?

– Я не уйду. Договорились?

– Договорились.

Устроившись рядом с ним, Джуд почувствовала, что он медленно расслабляется, и постепенно его рука, которую она держала в своей, обмякла и отяжелела. И тогда Джуд позволила себе вздохнуть. Она сказала ему, что у него есть шанс, что зрение вернется к нему. «Ведь такая возможность существует, – постаралась оправдаться она перед самой собой. – Это не просто обман для успокоения человека, напуганного угрозой остаться слепым». Это было бы правдой, если бы что-нибудь зависело от нее. А если не зависело?..

Джуд посмотрела на большое тело, не менее внушительное во сне, и вспомнила заявление Джо Варнесса: «Возможно, он не захочет выжить».

Проснувшись, Долтон был готов к боли, и в какой-то степени к темноте тоже. Но это не спасло его от потока беспомощности, накрывшего его с головой, и не помогло его мозгу проясниться и немного охладиться. Он не стал повторять ту глупость, которую совершил накануне ночью, и не пытался встать. Какой был в этом смысл, если все вокруг него было опасным черным пространством с невидимыми предметами и неопределенными расстояниями? Он рассудил, что ему лучше оставаться там, где он мог контролировать свое окружение.

Он слышал стук дождя по стеклам окна, расположенного за спинкой кровати, и протяжные завывания ветра, сдувавшего дождевые капли. Хотя гроза утратила свою ярость, ливень продолжал лить с прежним постоянством. Лихорадка высосала из Долтона почти всю влагу, и ему ужасно хотелось пить. Потом он на мгновение постарался напрячь все остальные чувства, и с каждым маленьким открытием чувствовал себя не таким оторванным от жизни. Он ощутил женский запах, запах теплой кожи, от которой исходил легкий цветочный аромат. «Сирень», – подумал Макензи. Он помнил эту женщину, но забыл ее имя; после того, как она сдержала свое обещание остаться, его это не интересовало. Теперь единственное, что он знал о ней в своем темном мире, был ее запах.

Широким дугообразным движением он с любопытством провел рукой по холодному постельному белью, где она должна была сидеть рядом с ним, но ее там не оказалось. Однако аромат был слишком силен, чтобы быть только воспоминанием. Она должна была быть где-то рядом. Решив непременно найти ее, Макензи расширял радиус своих поисков, пока кончики его пальцев не коснулись ткани.

Под его ладонью оказалось согнутое женское колено замечательной формы, которое требовало дальнейшего исследования. Не будучи начинающим студентом в изучении женской анатомии, он легким прикосновением не спеша скользнул вверх, чуть ли не позабыв о своих невзгодах, окунувшись в родную стихию. Под тонким покровом ткани, сдвинувшимся вверх над изгибом женского бедра, тело было крепким и упругим, но не пухлым. Заинтригованный, Макензи снова двинулся вверх, на этот раз вдоль внутренней стороны бедра. Джуд сидела в кресле у его кровати и крепко спала в весьма неприличной позе, широко раздвинув колени. Его рука двинулась дальше, и Джуд издала тихий горловой звук, мурлыкающий звук удовольствия, который издает кошка, когда ее ласково поглаживают, и ее ноги раздвинулись еще шире.

Долтон был уже на расстоянии всего нескольких дюймов от нежного тайника, когда почувствовал, что она просыпается. Полностью и окончательно проснувшись, Джуд выскользнула из-под его руки и вскочила с кресла, как будто он опрокинул ей на колени кипящий чайник. Но она не убежала. Он слышал, как она тяжело дышала, стоя там, у кровати, но не понимал, была ли она оскорблена или просто ошеломлена, потому что она ничего не говорила, а он не мог видеть выражения ее лица. «Возможно, она даже возбуждена», – подумал Долтон, зная, что женщин приводили в восторг его прикосновения. Но так как он не мог позволить себе злоупотреблять ее гостеприимством, он притворился смущенным.

– Простите, что напугал вас. Я не мог вспомнить ваше имя, а мне хотелось попросить у вас воды. – Его голос был хриплым и скрипучим, и это помогло убедить ее, что Макензи не опасен. Он чувствовал, что она колеблется, как будто еще не решила, что ей делать – закричать или дать ему пощечину. В конечном счете милосердие одержало победу над возмущением вольностями, которые позволил себе Долтон.

– Конечно. Позвольте, я помогу вам напиться.

Он прислушивался к ее движению по комнате, к шелесту ее ночной рубашки и почти ощущал, как учащенно бьется ее сердце. Макензи сам себе улыбнулся, почувствовав себя не таким уж беспомощным, если смог вызвать такое возбуждение в ком-то, по-видимому, очень восприимчивом.

Джуд просунула руку ему под голову, и Макензи позволил ей приподнять его. Изменение положению снова разбудило стучащую боль между висками, и у него с губ сорвался стон протеста, который он не сумел удержать. Джуд замерла, давая ему время приспособиться к новому положению и ожидая, чтобы он для начала облизнул губы, прежде чем она поднесет ему ко рту кружку. При соблазнительном запахе воды у Долтона затрепетали ноздри, как у лошади, которую в пустыне подвели к прохладному ручью. Кружка коснулась его зубов, и затем полился поток долгожданной влаги, которую он с жадностью глотал.

– Не так быстро и не так много, – последовало предупреждение, но Макензи предпочел не обращать на него внимания и осушил кружку, но, когда холодная жидкость хлынула в его абсолютно пустой желудок, у него начался приступ кашля. Пока приступ не кончился, Джуд уверенными и сильными, но в то же время нежными руками поддерживала его в сидячем положении, а когда его дыхание снова пришло в норму, осторожно опустила на слегка влажную подушку, намокшую от пота, вызванного лихорадкой и беспокойством. Устав даже от такого небольшого усилия, Макензи несколько секунд отдыхал, пока по звуку шагов по деревянному полу не понял, что она уходит от него.

– Простите… как вас зовут? – спросил он, заставив Джуд задержаться.

– Джуд Эймос.

– Я благодарю вас, Джуд Эймос, за то, что вот так приняли меня – меня, незнакомца… ну и все прочее.

– Любой человек, имеющий сострадание, сделал бы то же самое, мистер Макензи.

– Было ли это лишь в его воображении или действительно в ее словах существовала некоторая доля укоризны?

– Должно быть, вам известен другой тип людей, чем мне, мадам.

– Подозреваю, что так, мистер Макензи. – И опять промелькнул неуловимый налет осуждения, как будто она знала, кто он и чем занимается. – А теперь, как я сказала раньше, вы должны отдохнуть, если хотите поправиться.

– О, я хочу поправиться. Меня ждет работа. Что сказал доктор, я надолго вышел из строя?

– Доктор еще не смотрел вас. Джозеф, мой повар, перевязал вам раны. Я послала за медиком в Шайенн, но он может задержаться, если из-за этой погоды река начнет выходить из берегов. Знаете, когда идет такой сильный дождь, дороги на несколько дней становятся непроезжими.

– Снова в ее голосе было что-то необычное, какой-то не высказанный вслух намек, но на этот раз не порицание, а что-то более мягкое, что-то похожее на тоску, но он был слишком встревожен ее предыдущими словами, чтобы задуматься об этом.

– Ваш повар? Меня лечил ваш повар? Но вы сказали, что зрение вернется ко мне.

– Я сказала, что такая возможность существует, – поправила его Джуд, но это было совсем не то заверение, которое хотел услышать Макензи.

– Значит, ваш повар считает, что это возможно, – презрительно усмехнулся он. – Честное слово, я всей душой буду верить в это предсказание. – Его рука потянулась к толстой повязке, и слабое дрожание пальцев выдало его чувства.

– Это вера, которой вы должны держаться… – начала Джуд, но он грубо оборвал ее:

– Я надеюсь на веру так же, как всегда надеюсь на удачу. Удача человека зависит только от него самого, и нельзя надеяться ни на что и ни на кого, кроме самого себя.

– Жестокая философия, мистер Макензи, – после долгого молчания подытожила Джуд.

– Я живу в жестоком мире, мисс Эймос, и она хорошо служит мне. – А в каком мире жила она, этот ангел, который без всяких вопросов принял его? Из-за того, что он был слеп – и, возможно, навсегда – и не мог узнать ответа, его тон стал излишне грубым. – А теперь, если не возражаете, я хотел бы получить немного отдыха, о котором вы все время так настойчиво твердите. – И Макензи повернул голову в противоположную от Джуд сторону.

Джуд медлила, не желая оставлять его в таком расстроенном состоянии, она была уверена, что это не правда, а просто демонстративное заявление. В нем говорил страх, и у Макензи были все основания бояться. У него не было гарантии, что зрение вернется к нему, и Джуд ничего не могла сделать для того, чтобы успокоить его. Так как она больше ничем не могла ему помочь, она поступила так, как он просил, и тихо вышла, оставив его наедине с его грустными размышлениями.

 

Умывшись над раковиной у себя в спальне и сняв ночную рубашку, чтобы переодеться в удобное ситцевое платье, Джуд на мгновение задержала в руках нагретое кожей белье, и ее бросило в жар при воспоминании о том, как тепло мужской руки проникало сквозь него. У нее внутри все начало дрожать той же самой дрожью, которая охватила ее раньше… когда она поняла, что это мужское прикосновение… что это его рука касается ее ноги. Тогда у нее сначала закружилась голова, а потом ей показалось, что она дрожит с головы до ног. Пока Джуд дремала, он ощупывал ее, и, какими бы невинными мотивами он ни пытался объяснить свои действия, того, что случилось, нельзя изменить. Это было позорно, унизительно… и так возбуждало Джуд, что ей больно было дышать.

Размышляя, что она чувствовала бы, если бы сдала незнакомцу свою девственную территорию, Джуд одевалась в рассветном свете, проникавшем в ее комнату, и эмоции в ней сияли и расцветали, как новый день.

Сколько ни старалась Джуд начать этот день так же, как все остальные дни, и брат, и ее старый друг заметили изменения в ней, как только они все вместе сели завтракать.

– Ты хороша, как роса на цветке, Джуд, – неожиданно объявил Сэмми. – У тебя новое платье?

– Нет. – Джуд разгладила рукой материю. Она уже не помнила, когда покупала новое платье или что-нибудь еще из женской одежды.

– И твои волосы – ты по-другому причесала их.

– Все как всегда, Сэмми. – Она потрогала яркую ленту, которой стянула волосы на затылке. – Кушай оладьи и оставь свою лесть. Это не спасет тебя от необходимости пойти в это море грязи и заняться стадом.

– О, я нисколько против этого не возражаю, – набив пирожными рот, весело объявил Сэмми. – Мне нравится шлепать по грязи. Я просто отметил, как привлекательно ты выглядишь сегодня утром, вот и все.

«Привлекательно» – это слово Джуд никогда не связывала со своей внешностью. Но возможно, в новом платье, с волосами, обрамляющими лицо… Она не закончила свою мысль, поймав невозмутимый взгляд Джозефа, сидевшего за столом напротив нее. На короткое мгновение он дал ей возможность увидеть в своих непроницаемых глазах то, что он думает. Он думал, что этими изменениями она обязана их гостю, расположившемуся в задней комнате. И он не ошибался.

Джуд взяла кофе, чувствуя себя совершенно глупо оттого, что мечтала о мужчине, который был слеп, о мужчине, на которого она произвела столь малое впечатление, что он даже не мог вспомнить, что ехал с ней в дилижансе, не мог вспомнить ее имени, о мужчине, который без всякого намерения дотронулся до нее рукой и заставил ее дрожать, как романтичную дурочку, отчаянно ждущую похвалы. Он был ее пациентом, а не любовником, и единственное, что его интересовало, это выздоровление, чтобы можно было скорее уехать и продолжить опасное занятие, которое влекло подобных ему людей. Людей, живущих жестокостью, не привлекают одинокие некрасивые женщины, и, видя доброту их характера, эти люди не дают воли своим фантазиям, которые могут привести к таким вещам, как постоянство или женитьба. Мужчинам, подобным Долтону Макензи, лучше оставаться одиноким. И Джуд об этом позаботится.

– Думаю, нужно проверить, появился ли у нашего гостя аппетит. – Джуд встала и, спокойно выдержав взгляд Джозефа, принялась накладывать на тарелку оставшуюся от завтрака еду. – Не годится морить его голодом. Помимо всего прочего, как служащие транспортной линии, мы обязаны заботиться о нем.

Джозеф буркнул что-то нечленораздельное, как бы говоря, что она может обмануть его не больше, чем обманывает себя. Джуд не стала притворяться и, только хмуро посмотрев на сморщенного старика, с тарелкой в руке пересекла комнату, твердо намеренная исполнить свой христианский долг, словно это была неприятная повинность, а не предвкушаемое удовольствие.

Войдя в комнату, она остановилась у порога. Долтон, видимо, вняв ее совету, крепко спал. Хотя большое тело занимало всю кровать, доказывая силу и мощь его обладателя, полоски белых бинтов вокруг его головы каким-то образом в глазах Джуд превращали Макензи в беспомощного ребенка, так же нуждающегося в ее заботе, как Сэмми.

– Этот мужчина не для тебя. – В спокойном голосе древнего сиу, который получил большую, чем ему положено, долю горя, не было жестокости.

– Я это знаю, Джозеф, – кивнула Джуд на эти тихо произнесенные мудрые слова.

– Но знание ни в малейшей степени ничего не меняло.

 

Глава 5

– Ты, сукин сын, покажись, чтобы я мог отправить тебя в ад!

Услышав от своего пациента эту злобную эпитафию, Джуд замерла, а затем осторожно наложила ему на лоб свежий холодный компресс. Голова Макензи судорожно дернулась, уклоняясь от ее заботы, а последовавшие сбивчивые слова отвергли ее утешение.

К середине утра стало очевидно, что помочь Долтону Макензи в его выздоровлении будет нелегкой задачкой. Его лихорадка набирала силу, усугубляясь приступами беспокойного бреда. Его нельзя было оставлять одного, потому что даже в таком немощном состоянии он все время делал попытки встать, а его слепота только ухудшала положение – он сопротивлялся рукам, которые удерживали его, не в состоянии понять, что это делалось для его же собственной пользы Он не помнил Джуд и не понимал ни где он, ни что было причиной его болезни. И, как подозревала Джуд, впав в прострацию, он стал тем, кем был на самом деле – опасным человеком.

Были периоды, когда он мог говорить достаточно и ясно, и тогда Джуд выпроваживала Сэмми, так как в эти моменты с его уст лился беспрерывный поток непристойно украшенных угроз, обращенных к фантомам его прошлого. Стоя у его постели, Джуд бледнела и содрогалась, когда он говорил о своих делах и подробно описывал жестокости, которые она с трудом могла себе представить. Некоторые из его тирад были обращены к братьям и сестрам, и сначала Джуд полагала, что он говорит о семье, но затем ей стало совершенно ясно, что он обращается к церковниками и называет по именам своих родственников. Такая ненависть ошеломила ее, и, вытирая его покрытый испариной лоб, она начала задумываться, не приютила ли под своей крышей дьявола, принявшего облик красавца чародея.

– Твоя еда остывает, – произнес рядом с ней Джозеф. – Я посижу с ним.

Она взглянула на него внимательным утомленным взглядом, а потом, кивнув, уступила ему свое место и таз с водой.

– Не хороните их, – злобно выкрикнул Долтон, – повесьте их, чтобы это послужило уроком другим. Я хочу, что бы они знали, что здесь ад и Долтон Макензи!

Джуд в испуге застыла при этом жутком выкрике.

– Он не знает, что говорит. Это лихорадка.

Джозеф ничего не сказал в ответ на ее слабую попытку принести извинение.

Джуд с облегчением покинула комнату. У нее в голове начался полный хаос, и, сев за стол, она обеими трясущимися руками обхватила чашку кофе. Джуд представила себе, куда должна была привести Долтона Макензи его собственная жизнь, и нарисовала картину смерти, на которой он изображал черного ангела. Она не понимала, как ее могло тянуть к такому человеку. Казалось, сердце предало ее и поступало вопреки всему, что знала и уважала Джуд.

«Те, кто живет за счет оружия, погибают от его прихоти, – она явственно услышала, как Барт Эймос высказывает это знакомое мнение вместе с немедленно следующим за ним заключением. – Достоинства человека следует оценивать не его а скорее силой его веры».

Отец воспитал в Джуд дружелюбие и отзывчивость, он сам жил по этим принципам и за них умер. Он никогда не носил оружия и был не готов защищаться от тех, кто польстился на его жалкий капитал, когда он в форте Ларами закупал продовольствие. Его застрелили, ограбили и бросили в зловонном переулке, как ненужный мусор. Мир пошатнулся вокруг Джуд, когда это известие дошло до нее, но бесчеловечное обращение расстроило ее чуть ли не сильнее, чем сама смерть отца. Барт Эймос был человеком, который никогда не отказал бы в деньгах на пищу и кров человеку, от которого отвернулась удача. Он был бы первым, кто отдал бы все, что имел, тому, кому везло меньше.

«Христианское милосердие, Джуд, – это способ победить в любой битве», – всегда торопился сказать он, когда ее нетерпеливое упрямство брало верх над состраданием. Но милосердию не суждено было осуществиться. Внутри Джуд забурлило негодование. Жадные создания, которые украли у ее отца будущее вместе с его тощим кошельком, не дали ему возможности проявить милосердие, и этим варварским поступком они также украли у Джуд безмятежную жизнь, и теперь вся ноша забот легла на нее. Она не торчала бы здесь, если бы не этот жестокий поворот судьбы.

Джуд прижала ко лбу ладонь, слишком утомленная, чтобы бороться с бурлившим в ней вероломным чувством обиды. Смерть не один раз, а дважды украла у нее шанс на счастье, а теперь под этой крышей был один из ее посланцев.

О чем она думала?

Джуд ненавидела вооруженные столкновения. Примириться с ними означало осквернить память отца. Она отказывалась выслушивать недовольный ропот своих соседей, и твердо возражала против их предложения, которое легко могло бы повернуть дело в их пользу. Привлечь людей, подобных Макензи, для решения своих задач означало создать множество других проблем – проблем, которые закончатся кровопролитием, – и пока что Джуд удавалось убедить других владельцев ранчо, что это не то, чего кто-либо хочет. А как они отнесутся к тому, что вопреки своим убеждениям она у себя в задней комнате принимает как дорогого гостя одного из наемных убийц? Неужели ей безразлична опасность, которая может возникнуть из-за того, что этот человек остается в их долине? Быть может, ей следовало защитить свой дом и, оставшись в стороне, позволить дилижансу увезти его в Шайенн, несмотря на угрозу его жизни?

Джуд смотрела в чашку с остывшим кофе, но ответы на эти вопросы не приходили. Она могла бы до следующего года спорить о своем решении, выступая одновременно от обеих сторон, но так и не приблизилась бы к правде – к правде, которая, как подозревала Джуд, больше касалась ее одиночества, чем благотворительных побуждений.

– Ему не лучше. – Мрачное заключение Джозефа напугало Джуд и отвлекло от собственных мыслей. – У него темная душа из-за той дороги, которой он шел. Возможно, мы поступим умнее, если не станем пытаться спасти его.

Джуд не удивилась этому жестокому предложению, потому что сама задумывались над теми же самыми сложностями судьбы, а только тяжело вздохнула.

– Не думаю, что мы вправе принять такое решение, Джозеф. Он одно из Божьих созданий, это Его право забирать или даровать жизнь. Единственное, что мы можем сделать, чтобы наша совесть была чиста, это приложить все усилия, чтобы он поправился и продолжил свой путь.

– А что, если путь, которым он следует, предназначен принести смерть и страдание тем, кто этого не заслужил?

– Кто мы такие, чтобы судить, кто что заслужил? – Решение принято, Джуд твердо стояла на своем выборе вопреки плану, который когда-то выбрала бы без колебаний. – Где он был и куда направляется – не наше дело. Он человек, которого судьба отдала в наши руки – не могу сказать, с какой целью. Мне, так же как и вам, не нравится то, что он собой представляет, но не нам судить его за прошлые грехи. Давайте просто делать то, что мы можем, чтобы дать ему возможность стать чьей-то чужой проблемой.

Хотя Джозеф сожалел, что Джуд не прислушалась к его совету, он не мог возражать против здравого смысла, потому что в этом было много общего с тем, во что он сам верил.

– Я приготовлю для него чай с хиной, чтобы сбить жар, а остальное в руках богов, управляющих его судьбой.

Долгое время Долтон Макензи молча лежал в своей жаркой постели. Оставаясь на своем посту и время от времени наклоняясь к больному, чтобы положить ему на лоб холодное полотенце, Джуд размышляла над новостями, которые Сэмми только что сообщил ей. Он ездил верхом, чтобы оценить ущерб, который причинил дождь, и, вернувшись, рассказал, что Чагуотер вышла из берегов, снесла мост и отрезала их от форта Ларами, а в другом направлении грязевой поток, заблокировав дорогу, изолировал их также и от Шайенна. Теперь потребуется по меньшей мере несколько дней, чтобы рабочие все исправили, при условии, что погода снова не испортится. Это означало, что движение дилижансов не восстановится, что врач из Шайенна не приедет и что у Джуд не будет способа выпутаться из этой, возможно, со смертельным концом, истории, в которой она оказалась по собственной воле. Это осознание растревожило сердце Джуд, коснувшись его нежных струн, дразня обещанием запретного, как порыв весеннего ветра приносит предупреждения о холоде и советует не оставлять их без внимания. Долтон Макензи был в плохом состоянии, она не могла этого не замечать, но и не могла ничего сделать.

– Где я? – Его неожиданно громкий грубый голос напугал Джуд.

– На станции «Эймос». Вы были ранены бандитом, покушавшимся на убийство.

– Кто вы?

– Джуд еще раз терпеливо повторила свое имя.

– Сколько времени я здесь?

– Уже сутки. У вас была сильная лихорадка.

– Очевидно, лихорадка еще не прошла, потому что Макензи начал беспокойно метаться, безуспешно стараясь осмыслить свое положение.

– Мне нужно ехать. Меня ждет работа. Почему вы держите меня здесь?

– Никто не держит вас здесь против вашей воли, мистер Макензи. Для вашей же пользы лучше остаться здесь, пока вы окончательно не восстановите силы и к вам не вернется зрение.

– Хрипло дыша, он снова опустился на влажную подушку и в беспомощном отчаянии ощупал повязку на глазах.

– Почему я не вижу? Снимите это.

– Нет. – С неожиданной силой Джуд схватила его закисти рук. – Этого нельзя делать.

– Снимите ее! Я не желаю, чтобы меня держали в темноте!

– С ней или без нее – нет никакой разницы. – Она специально говорила таким тоном, который мог бы пробить его раздражение ударом ледяной правды. – Вы понимаете?

– Я слепой. Это то, что вы говорите мне. Вы это говорите мне? – Резко повернувшись, он схватил ее за руки и, отнюдь не нежно сжав их, требовательно спросил: – Где мои пистолеты?

– Это мой дом, и в его стенах мы не разрешаем держать, оружие, – спокойно ответила Джуд, не поддаваясь своим страхам и терпя его железную хватку.

– Где мои пистолеты? – Он приподнялся на локтях и одновременно потянул Джуд к себе, так что они оказались всего в нескольких дюймах друг от друга.

– Джуд почувствовала у себя на лице его тяжелое горячее Дыхание, и страх, страх перед этим грубым незнакомцем волной накатился на нее, лишив сил.

– Я не брала их. Один из преступников забрал их у вас, когда вы были без сознания, – с дрожью в голосе, которая была противна ей самой, объяснила Джуд и, сделав для уверенности глубокий вдох, потребовала: – А теперь отпустите меня. У вас нет оснований причинять мне вред. Я вам не враг.

– Как мне известно, враги являются в различных обличиях. – Однако Макензи отпустил Джуд и снова рухнул на кровать, истощив свою сумасшедшую энергию. – Я бы сказал, именно враг помогает человеку остаться в живых, когда он больше не может быть полезен никому, даже самому себе.

– Эти слова и его оборонительная позиция напугали Джуд больше, чем агрессивность, и она в негодовании резко заявила:

– Полезны или нет, но вы, мистер Макензи, не умрете здесь. Вам ясно? Я намерена увидеть вас достаточно окрепшим для того, чтобы вы смогли уехать со следующим дилижансом, даже если мне придется привязать вас и кормить с ложки. Я пообещала заботиться о вас и буду заботиться. Когда вы уедете, можете делать, что вам вздумается, но под моей крышей вы поправитесь и будете благодарны. Это понятно?

– Он довольно долго молчал, и та половина лица, которую видела Джуд, была застывшей и ничего не выражающей.

– И я полагаю, – заговорил он затем без всякого выражения, – вы из тех женщин, кто серьезно относится к своим обещаниям.

– Да, сэр, я такая.

– Тогда вы будете первой из вашего женского рода, кто так поступит.

– Сомневаюсь, мистер Макензи, но буду счастлива до казать, что вы ошибаетесь в своем мнении. А теперь не хотите ли немного супа?

– И если я скажу «нет», вы силой вольете его мне в глотку?

– Вы еще не пробовали стряпню Джозефа. – Сарказм Макензи вызвал у Джуд улыбку и ослабил возникшую между ними напряженность. – Я никогда не видела человека, которого нужно было бы силой принуждать к этому.

– Что ж, отлично. Кормите меня, заставляйте меня поправиться, но я не могу обещать, что буду благодарен за ваши усилия, – язвительно пробормотал он.

– Достаточно откровенно. Вы поправитесь, а я не стану строить каких-либо непомерных надежд.

«Проклятая колючая женщина», – подумал Долтон, откинувшись на неприятно влажную подушку. Он ненавидел женщин, имеющих собственное мнение, особенно когда они старались запихнуть свои идеи в глотку мужчине, как эта высокомерная Джуд Эймос собиралась влить в него свой суп. Он не мог представить себе, почему ее должно волновать, жив он или мертв, если она не получает вознаграждения за заботу о том, чтобы он не протянул ноги до того, как прибудет следующий дилижанс. «Умирающие пассажиры вредят бизнесу, и моя сиделка, видимо, больше обеспокоена этим, чем моими желаниями, – подумал он. – Разумеется, она предпочла бы послушного пациента, который мало докучал бы ей и не беспокоил ее, пока не придет время, когда она сможет получить плату. Корыстная маленькая ведьма, извлекающая выгоду из моей боли».

У Макензи не было желания облегчать Джуд задачу, и он решил не делать исключения даже для супа. Но при первом же глотке приготовленного Джозефом крепкого наваристого бульона его план плотно сжать челюсти протерпел крах. Аппетитный запах дразнил обоняние, возбуждая вкусовые рецепторы, а желудок предательски отреагировал на него громким продолжительным урчанием. «Что ж, пожалуй, только суп, и лишь для того, чтобы набраться сил отказаться от обеда», – сказал себе Макензи.

Он хотел возмутиться тем, что его невидимая сиделка подперла его валиком из подушек, будто он был инвалидом, но сделать так означало бы отложить наслаждение тем, что, как подсказывали его другие чувства, обещало быть кулинарным деликатесом. Против собственной воли он с предвкушением ожидал трапезы, и наконец возле него решительно поставили большую кружку.

– Без ложки? Вас ждут трудности, когда вы попытаетесь влить это мне в горло.

– Пейте, мистер Макензи. – Тихий смех Джуд показался ему таким же соблазнительным, как аромат, поднимавшийся вместе с колечками пара от его кружки. – Если только вы не хотите, чтобы я держала ее для вас.

– Уверяю вас, мадам, я справлюсь сам. – Он наклонился и громко причмокнул в доказательство этого. Суп был горячим и обжег ему язык. Его руки, совсем не такие крепкие, как он старался изобразить, лишили его нескольких ценных капель душистого бульона. Но он решительно осушил кружку, наслаждаясь теплом, вкусом и даже своей способностью самому успешно справляться с едой. Он не мог видеть Джуд, но внезапно у него возникло ощущение, что она самодовольно улыбается, словно злорадствуя: «Видите, вы вовсе не такой уж никуда не годный». И то, что она была права, во всяком случае на данный момент, заставило его рассердиться, как барсука, попавшего лапой в капкан.

– Как суп, мистер Макензи?

– Она улыбалась, он понял это по ее отвратительной насмешливой интонации.

– Я пробовал и получше, мисс Эймос. – Хотя он не мог припомнить, когда это было.

– Джуд забрала у него кружку, и Долгой подавил желание попросить добавки. Он собирался проверить, заслуживает ли Джуд каждого вдоха, который он делал. Такое обещание он дал сам себе, когда опустился на простыни, хотя его желудок просил второго наперекор гордости, которая не желала сдаваться. Макензи был твердо намерен отказаться от ужина, пока не почувствовал запах жарящегося мяса и пекущихся бисквитов. К тому времени, когда его платная сиделка вошла в комнату, он уже ждал ее в сидячем положении, проклиная свою уступчивость, но не в силах побороть волчий аппетит. «Еще одно мгновение слабости не означает капитуляции», – сказал себе Долтон, позволив Джуд пристроить поднос у него на коленях. Неуклюже, вслепую с нетерпением ощупывая благоухающую еду, он умудрился испачкать пальцы в картофельном пюре и подливке. Непроизвольным жестом отвращения отдернув руку, он опрокинул свою чашку с кофе, и на него хлынул поток обжигающей жидкости. Проклятие Макензи слилось с испуганным возгласом Джуд, они оба одновременно потянулись к подносу, залитому кофе, и больно столкнулись головами.

– Позвольте мне. – Джуд постаралась убрать поднос подальше от его неуклюже движущихся рук.

– Черт бы побрал вас! Вы самое неуклюжее создание. И если вы ухитрились что-то поджарить, я буду рад… – Слава Богу, он не закончил свою грубость и, к счастью, не мог видеть, как загорелись щеки Джуд.

– Это не у меня, сэр, нескладные руки, – смутившись, резко огрызнулась она, – поэтому, если вы захотите, чтобы я помогла вам убрать то безобразие, которое вы сотворили, я полагаю, вы проявите большую вежливость.

– Вежливость, черт возьми! Я не собираюсь извиняться перед вами за то, что вы едва не сварили меня живьем.

– Не ругайтесь, мистер Макензи.

– Уберите от меня эту чертову простыню.

– Я просила вас не сквернословить.

– Сперва вам не понравились пистолеты, а теперь на стоящие мужские слова. Вы самая сварливая из женщин, мисс Эймос. Неужели существует мистер Эймос, который мирится с таким дерзким поведением своей жены? Если таковой существует, я сочувствую этому человеку.

Джуд перестала делать то, что делала, и глубоко вздохнула, чтобы успокоить внезапную боль в груди.

– Нет, сэр, мистера Эймоса не существует. А если бы он существовал, я не стала бы терпеть его ругань.

В своем беспокойном, раздраженном состоянии Долтон не обратил внимания, как страдальчески прозвучал ее голос; он был слишком занят, стараясь избавиться от горячей простыни.

– Я не очень удивлен, что вы не смогли найти никого, кто оценил бы ваш острый язычок, мисс Эймос. Мужчина не станет считать достоинством такой ядовитый юмор.

– Значит, вы хорошо разбираетесь как в наличии добродетелей у мужчин, так и в отсутствии таких добродетелей у женщин.

Она взялась за угол влажной, испачканной простыни и, резко потянув, выдернула ее из-под Долтона, едва не стащив его с кровати. Когда он снова улегся, бормоча ругательства, которых Джуд не могла разобрать, ее взгляд против ее воли остановился на области его паха. Намокшая ткань панталон прилипла к нижней части тела, четко обрисовывая ее контуры, так что перед широко раскрытыми глазами Джуд предстали изрядная длина и выпуклость, которыми мог гордиться любой мужчина. Но затем ее восхищению пришел конец, когда она увидела, что пальцы Макензи решительно расстегнули пуговицы и обнажили большой участок мускулистого тела и завитки темных волос.

– Если вас легко смутить, мисс Эймос, полагаю, вам лучше отвернуться, – угрюмо заметил он, услышав ее прерывистый вздох. – Вы сказали, что в доме нет мистера Эймоса, но, быть может, есть какой-нибудь мужчина, который помог бы мне без того, чтобы пыхтеть?

Помочь никто не мог – Джозеф и Сэмми ухаживали за животными. У Джуд голова пошла кругом, и она застыла как парализованная, когда под раздвинутой в стороны тканью открылось крепкое тело и завитки густых волос, которые наводили на мысль о том, что собирался обнажить Макензи.

Недовольный ее молчанием и чувствуя, что больше ни секунды не выдержит в мокрой фланели, Долтон спустил с плеч и снял с рук сорочку, а потом встал, приготовившись закончить раздевание. Но он недооценил свои силы, и Джуд в страхе вынуждена была сделать шаг к нему, чтобы его поддержать, мучаясь от ощущения близости обнаженного мужчины. От слабости дрожь охватила его крупное, мускулистое тело, и он, теряя сознание и побледнев от головокружения, вцепился в Джуд и стал опускаться вниз.

– Мистер Макензи, вам нужно сесть. – Внезапно Джуд почувствовала, что ее ноги стали такими же ватными и угрожают отказаться служить ей.

– Только не на кровать. Она вся мокрая. – Его слова теплым соблазнительным ветерком коснулись впадинки на шее Джуд, когда Макензи, стараясь сохранить равновесие, повис на девушке, накрыв своей массивной фигурой почти все ее хрупкое тело, и, польстив ее чувствам, уткнулся темной головой ей в плечо.

– Здесь кресло, – произнесла Джуд, прижав дрожащие ладони к его горячей голой спине.

– Сначала избавьте меня от этого. – Его комбинезон сполз с талии и держался на единственной передней пуговице – пуговице, к которой сейчас тянулся Макензи. – Я не хочу окончательно свариться.

Так как напряженность его голоса говорила о неподдельном раздражении, Джуд не могла позволить своей невинности перевесить чувство сострадания. Но, какими бы ни были ее благие намерения, когда последняя пуговица поддалась, ее мужество тоже не выдержало. Крепко зажмурившись и придерживая накидку на верхней части его тела, она спускала мокрое нижнее белье через выпуклость твердых как камень ягодиц. Когда грубые волосы на его бедрах невыносимо интимно защекотали ей запястья, Джуд подумала, что у нее сейчас сердце выскочит из груди.

– Ну вот, теперь давайте я усажу вас в кресло, чтобы мы могли покончить с остальным, – пробормотала она и, что бы сориентироваться, вынуждена была приоткрыть глаза – всего на секунду. Кресло стояло слева. Тщательно отводя взгляд, она подвинула Макензи к этому сиденью, и он, до вольно заворчав, опустился в него, а Джуд наклонилась, чтобы стянуть комбинезон с его мускулистых ног. Не глядя, она на ощупь нашла одеяло и испустила вздох облегчения, когда Долтон завернулся в него. – У вас в багаже есть еще пара белья? – спросила Джуд, не веря, что это она говорит таким тихим, спокойным голосом.

После утвердительного кивка Макензи она сначала убрала испачканную нижнюю простыню, а затем поставила его сумку на сухой край кровати, радуясь, что у нее есть чем заняться.

Было что-то чрезвычайно интимное в перебирании личных вещей мужчины, почти такое же, как рассматривание сакраментальных частей его тела, не допустимое ни с кем другим, кроме спутника жизни. Во всяком случае, так представлялось Джуд, когда она рылась в его несессере, набитом щетками и расческами, бритвенными принадлежностями и флаконами. Касаясь шелковистой ткани мужских рубашек и ворсистой поверхности его курток, она словно ласково гладила мужчину, который будет их надевать. И даже его носки обладали для нее неповторимой привлекательностью. Никогда в своих самых необузданных фантазиях Джуд не могла представить себе, что восхищение одеждой мужчины вызовет у нее прилив краски к щекам и испарину на лбу. И в этот момент она полностью осознала, в каком отчаянном положении оказалась: она стояла над парой носков, а голый мужчина, прикрытый всего лишь одеялом, съежившись, сидел в кресле в трех шагах от нее.

– Вот. – Раздосадованная неожиданным поворотом собственных мыслей, Джуд вытащила пару белого нижнего белья и засунула все остальное обратно в сумку.

Придерживая одной рукой одеяло, Макензи слепо протянул другую руку, чтобы взять одежду, и храбро решил одеться сам, но в тот момент, когда он наклонился, чтобы засунуть ногу в левую штанину, его большое тело опасно покачнулось. Схватив Долтона за плечо, Джуд прижала его к высокой спинке кресла и мрачно взглянула в лицо тому факту, что одевать его придется ей.

– Я вам помогу.

Ее решительный тон нисколько не ослабил той паники, которая царила внутри ее, и не придал уверенности ее намерению отнестись к этому как к подковыванию лошади или одеванию Сэмми; на самом деле он не уменьшил ее волнения, а только увеличил вес мужской ноги. Джуд обхватила рукой икру, а потом просунула ладонь под пятку, чтобы направить пальцы Долтона в отверстие белья, и эти простые действия вызвали массу возбуждающих ощущений. Джуд не сомневалась, что, когда ее грудь коснулась покрывавшей ногу ткани, Макензи услышал, как ее сердце бьется, словно пойманный на крючок лосось. У Макензи была чудесная нога, а Джуд никогда не считала ноги простыми опорами, опоры были чем-то неодушевленным, все слышали поговорку: «Ему не на что опереться».

Запутавшись в своих метафорах и в приведенных в смятение чувствах, Джуд в растерянности разглядывала фланелевое одеяние, которое она подтягивала к левому колену Макензи. Что-то было не так, но она не могла сказать, что именно… Затем она снова закраснелась, как восходящее солнце, потому что, если бы продолжила, ей пришлось бы застегнуть сзади, а клапан на двух пуговицах оказался бы по центру спереди.

– Есть какая-то причина тому, что это занимает столько времени? Неужели вы никогда раньше не одевались?

– Разумеется, одевалась, – огрызнулась Джуд, почувствовав, как у нее испортилось настроение. – Только я, кажется, я неправильно выбрала опору… э-э… то есть натянула штанину не на ту ногу и… – Она беспомощно замолчала. – О, черт! – не удержалась она от грубого выражения и полностью заслужила его злорадную насмешку.

– Мисс Эймос! Такое выражение – и от леди!

– Замолчите и поднимите свою вторую ногу. То, что вы больны, не означает, что вы беспомощны.

– Он издевательски посмеивался над ней, пока она вытаскивала его правую ногу из, левой штанины и запихивала на ее место другую. Сейчас Джуд была слишком раздражена, и ей было не до смущения; она успела натянуть нижнее белье на его упругие бедра и только затем, когда наткнулась на свободно свисавшие края одеяла и заметила тень, тянувшуюся туда, где сходились его бедра, надумала снова покраснеть.

– Встаньте, пожалуйста, – с трудом выдавила она из себя, пока Макензи усиленно старался сдержать тихий смех.

Чтобы встать, ему пришлось опереться на плечи Джуд, и, оказавшись на ногах, он неуверенно покачивался и не отпускал Джуд, а она одним злобным рывком подтянула комбинезон ему до талии. Долтон задержал дыхание от такого излишне поспешного и резкого движения, и Джуд, к своему стыду, обрадовалась, что доставила ему неприятное мгновение.

– Вот так. Теперь садитесь. Полагаю, вы сами сможете найти на себе пуговицы, а я приготовлю вам чистую постель.

– Что, наблюдать, как я с этим справляюсь, не так приятно, как вам казалось?

– Все равно что лечить больную собаку, мистер Макензи, только, я боюсь, ваш лай хуже, чем ваш укус.

– Ей была видна только одна половина его лица, и эта половина перестала улыбаться.

– Я уверен, что вы как раз на это рассчитываете, мисс Эймос, – сказал он и замолчал, а Джуд замерла в дверях; тишина затягивалась, и напряженность в комнате нарастала, пока он наконец с мрачным удовольствием не подытожил свои слова: – Но вы ошибаетесь.

 

Глава 6

Макензи прислушивался к шагам Джуд. Он объяснял себе это тем, что скучал и был голоден, а быстрая, уверенная походка Джуд Эймос означала, что его страдания близятся к концу. За те четыре дня, что Долтон находился на ее попечении, были две вещи, на которые, как он уже понял, ему можно было рассчитывать в пустоте его темных часов. Джуд не появлялась, если не нужно было принести ему всегда желанную тарелку аппетитной еды, и, пока она оставалась с ним в комнате, он испытывал непреодолимое желание чем-нибудь поддразнить ее, чтобы с помощью такой уловки заставить задержаться дольше, чем она собиралась.

Он знал, что останется в живых, и больше не имел против этого никаких возражений, хотя качество этой жизни вызывало у него сомнения по мере того, как к нему возвращались силы и воля. Всю свою жизнь он провел в борьбе, постоянно попадая и выпутываясь из всяких неприятных ситуаций, и нельзя сказать, что он привык, чтобы судьба относилась к нему благосклонно. Это действительно всегда создавало ему огромные трудности, зато сейчас ему легче было делать вид, что он не боится, слыша те приближающиеся легкие шаги, – взволнованное ожидание не оставляло места даже для малейшей тревоги. Одно дело быть напуганным, и совершенно другое – позволить кому-либо об этом Догадаться: каждое утро, когда он просыпался для продолжения непрерывной ночи, его сердце трепетало от страха, глубокого и неподдельного. И хуже всего была неопределенность, так как Долтон не знал, изменится ли его состояние.

Он придумал себе довольно жестокую забаву – ловить на приманку вспыльчивую мисс Эймос. Макензи давал ей понять, что его душа готова поддаться приступу меланхолии, и Джуд начинала самозабвенно, аргументированно убеждать его, даже умоляла обратиться к вере. Вера – теперь это слово он находил таким же бессмысленным, как участливое отношение Джуд. И то и другое несло в себе что-то личное, какую-то силу, в то время как на самом деле оба были слабыми от ладности и лживости. Однако по какой-то неизвестной причине Долтон не мог понять себя; ему нравилось притворяться, что он доверяет искренности и того и другого, хотя хорошо знал, что все это ложь. Если бы вера была настоящей, он уже много лет назад получил бы ответ на свой ропот, обращенный к небесам. Если бы заботы Джуд Эймос были основаны на истинных чувствах…

Долтон никогда не получал нежных ласк от женских рук. Страстные – да, но это было нечто честно оплаченное, поэтому он мог уходить, не чувствуя за собой никаких обязательств. Прошло много-много времени с тех пор, как он проводил время с приличной женщиной, которая смотрела на его постель; только чтобы узнать, не нужно ли сменить белье. Он постоянно повторял себе, как один из тех катехизисов, выученных в детстве под ударами линейки, что его влечение к ней, должно быть, вызвано ее непохожестью на всех остальных женщин, которые мелькали в его прошлом, ярко вспыхивая на короткое мгновение и затем исчезая. Джуд не поддавалась его обаянию, хотя приходила от него в волнение, и предпочитала пользоваться своим язычком, чтобы поставить Долтона на место, а не для других, более приятных, занятой.

Однако несмотря на язвительные замечания Джуд и на то, что ей платили за ее доброе отношение к Долтону, в ее прикосновениях была какая-то исключительная нежность. Первым, что он вспоминал, просыпаясь и погружаясь в свои непрогляднее кошмары, было нежное поглаживание кончиков ее пальцев; это мягкое, скользящее прикосновение к его лбу было так похоже на ласковое материнское утешение, о котором он всегда мечтал и которое часто представлял себе. Ее руки, огрубевшие от тяжелой жизни, не были ни гладкими, ни душистыми, но, сотворяя некое волшебство с его паникой и болью, они, казалось, превращались в бархат.

Беззащитность была не тем состоянием, к которому привык Макензи, она шла вразрез с самой сущностью его натуры. Вынужденно оказавшись в беспомощном положении слепого, Долтон утратил всю свою уверенность и умение владеть собой, он не мог сделать даже такой простой вещи, как разрезать мясо. И остроумная женщина, которая приходила и уходила на протяжении его темных дней, была всем, за что он мог уцепиться для сохранения равновесия, как физического, так и душевного. Бывали периоды, когда однообразная чернота распухала до такой степени, что ему приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не закричать от ужаса. А затем он слышал звук ее шагов, и волны страха откатывались. Он слышал ее хриплый смех, и унижение от того, что кто-то кормит его, оказывалось совсем не таким уж невыносимым, Долтон чувствовал, что она необходима ему, чтобы не потерять рассудок.

Но его интерес к Джуд являлся результатом не просто скуки.

Будучи беспомощным, Долтон многое узнал о своем окружении с тех пор, как в первый раз взглянул в черное ничто. Комната, которая приютила его, была маленькой и почти без мебели – она явно принадлежала не женщине, в ней ощущался запах кожи, лошадей и деревянной стружки, сохранявшийся, как и запах бисквитов Джозефа. Он кое-что узнал о Джозефе, немногословном древнем поваре, который старался спасти его зрение целебными компрессами, но никогда не отвечал ни на один из его многочисленных настойчивых вопросов о том, когда он мог рассчитывать на результат этого волшебного лечения. Владельцем комнаты, в которой сейчас обитал Макензи, был Сэмми, брат Джуд, который оставался для него головоломкой. То, что он узнал о нем, совершенно сбивало Долтона с толку. Большую часть времени Джуд не пускала к нему брата, но, когда дверь оставалась открытой, Макензи схватывал обрывки разговоров, которых хватало, чтобы привести его в недоумение. Возбужденные, беззаботные, сбивчивые слова принадлежали мальчику, но голос, который их произносил, был низким, соответствующим достаточно взрослому мужчине. За те разы, когда Сэмми удавалось незаметно пробраться в комнату, у Долтона сложилось впечатление о силе, а не о кротости этого человека, но когда бы он ни пытался уговорить брата Джуд подойти ближе, тот отказывался, ворча: «Джуд говорит, Сэмми не должен беспокоить вас», – и исчезал, оставляя Долтону разожженное любопытство.

Джуд была еще одной загадкой, загадкой, над которой Макензи, гордившийся своим пониманием женщин, ночами подолгу ломал голову. То, что он не мог понять ее, интриговало Долтона так же сильно, как и расстраивало. Она была не молоденькой девушкой, а женщиной с натруженными руками и хриплым от виски смехом, и в этом скрывался намек на тяжелую жизнь и душевную боль. «Мисс Эймос», – при знакомстве представилась она с дерзким вызовом. И теперь ему оставалось только удивляться, почему она не замужем, когда именно волевых женщин ищут мужчины в таких суровых краях, как эти. Ну а ядовитый язычок вполне можно укоротить, хотя Долтон признавал, что остроумие Джуд было одной из тех черт, которыми он больше всего восхищался в ней. Он терпеть не мог изнеженных женщин, которые полагали, что очень эффектно во время разговора упасть в обморок. Ему нравилось, когда женщины походили на шелковый кокон, округлый, однако упругий и способный выглядеть элегантно даже после изрядной трепки. Ему нравились женщины, полные дерзости и страсти. Первого в Джуд было предостаточно, а размышления над последним лишали Макензи сна чаще, чем он позволял себе признаться.

Долтон прислушался к стуку сапог на низком каблуке. Шаги направлялись к двери его спальни и по мере приближения замедлялись, как будто Джуд собиралась с силами. Затем следовала пауза, словно она приказывала себе переступить через порог. «Неужели я делаю ее работу такой неприятной? Или дело в чем-то другом? – спрашивал себя Макензи. – Она меня боится». Он это чувствовал по ее неохотному приближению, но не мог согласиться, что представляет такую уж большую угрозу, сидя в кровати в нижнем белье, с голыми ногами и невидящими глазами. Джуд не могла знать, кем он был или чем зарабатывал себе на жизнь, однако Долтон чувствовал, что она относится к нему с опаской. Если не его репутация, то неужели его мужской пол пугал дерзкую мисс Эймос? Не один раз Макензи чувствовал ее наивное удивление и девичье смущение в тех случаях, когда опытная женщина и не подумала бы краснеть. Воспоминание о нежных прикосновениях Джуд и представление о том, как она краснеет, еще усилили трепет в усталом сердце Долтона.

– Доброе утро, мистер Макензи. – Джуд пересекла комнату, принеся с собой вызывающие мучения ароматы завтрака и сиреневой воды, каждый из которых в отдельности пробуждал особый, но равный по силе голод. – Как вы сегодня? – Она спросила это мимоходом, просто так, не придавая своим словам никакого значения, поэтому он не чувствовал за собой вины, решив немного помучить ее.

– Я устал и слеп так же, как вчера. А как поживаете вы?

– И немного больше раздражены, я бы сказала, – сделала она вывод, кислый, как то варенье из лесных ягод, которое она толстым слоем намазывала ему на бисквиты.

– Трудно не быть таким, когда отсиживаешься в этой жалкой комнатушке, ничего не делая, а только считая падающие с крыши капли и размышляя о том, что я потерял не только зрение, но и возможность зарабатывать себе на жизнь.

– Я прошу прощения, если эта комната не соответствует тому, к чему вы привыкли, но что касается остального, оно не в моей власти.

«Боже, она обжигает, как крепкий уксус», – подумал Долгом и, спрятав улыбку, постарался нахмуриться и придать себе мрачный вид.

– Надеюсь, вы не собираетесь сегодня утром вылить на меня кофе, нет?

– Соблазнительно, мистер Макензи, но это только добавило бы мне работы, а ее у меня и так хватает, так что благодарю вас.

– Долтон, – неожиданно сказал он, просто чтобы проверить, как она отреагирует, – меня зовут Долтон. Вы можете называть меня так или Маком. «Мистер» подразумевает уважение, а у меня такое ощущение, что вы вряд ли испытываете ко мне это чувство. Я буду называть вас Джуд. Думаю, мы достаточно хорошо знаем друг друга, чтобы обращаться просто по именам.

– Я вообще ничего о вас не знаю, мистер Макензи, – последовало колючее заявление. – Я знаю лишь то, что вижу.

– Что ж, – спокойно протянул он, – значит, вы обладаете преимуществом, верно?

– Испугавшись неудачно подобранных слов, Джуд мгновенно замолчала и занялась подносом с едой, стараясь пристроить его на коленях Макензи. Но неожиданно пальцы Макензи железной хваткой сжались вокруг ее кисти, и она чуть не выпрыгнула из своих толстых носков. Несомненно, он должен был почувствовать, как у нее забился пульс, потому что от ее нервозности задребезжал столовый прибор.

– Мистер Макензи, если вы не желаете принять еще одну горячую ванну, лучше отпустите меня. – Голос у нее дрожал так же сильно, как фарфоровая посуда.

– Это совсем не то, чего мне хотелось бы, – последовало гортанное мурлыканье. – Мне хотелось бы знать, как вы выглядите. – Его рука скользнула вверх, знакомясь с ее рукой.

Как ей удалось спасти его от вторичного ошпаривания, Джуд не знала, так же как не осознавала, что именно подтолкнуло ее уклониться от его любопытствующих прикосновений. Она отскочила назад, чтобы он не мог дотянуться до нее, а так как на коленях у Макензи покачивался поднос с едой, он не мог последовать за ней.

– Я не что-то особенное, чтобы на меня смотреть, мистер Макензи. Кушайте свой завтрак, пока он не остыл. – И она с достоинством быстро покинула комнату.

Остаток утра пролетел в бешеном вихре деятельности. Джуд боялась остаться наедине со своими мыслями даже на мгновение, отлично понимая, чем они будут заняты – ее больным квартирантом. Она неоднократно повторяла себе, что у нее нет причин переживать, что Долтон Макензи даже не помнил, что она ехала с ним в дилижансе. Да и что запоминающееся было в ее непримечательной внешности и сдержанном поведении? Сейчас в ней вспыхнуло женское возбуждение, потому что его пустые заигрывания заставили ее впервые в жизни почувствовать себя женщиной, которая может кого-то заинтересовать. Но правда состояла в том, что этот красивый мужчина больше не посмотрел бы в ее сторону, если бы к нему вернулось зрение. Это Джуд уже поняла. Зачем бросаться в пучину чувств, на которые никогда не будет ответа, за мужчиной, который оружием зарабатывает себе на жизнь? Она была не той, которая нужна была этому человеку, и он был не тем, что нужно было ей, так зачем предаваться пустым мечтаниям о том, что совершенно невозможно?

Джуд уже почти убедила себя, что нужно строже обращаться с квартирантом, когда вскоре после ленча случайно оказалась у открытой двери в спальню и подслушала обрывок разговора между Долтоном и своим братом.

Время от времени она строго напоминала Сэмми, что не хочет, чтобы он докучал Долтону. Частично это было вызвано желанием оградить раненого от восторженной болтовни брата, а частично тем, что она не была уверена, не услышит ли ее невинный брат что-нибудь из того, что мог сказать грубый наемник, – этого ей совсем не хотелось. Ей не хотелось, чтобы Сэмми познакомился с образом жизни, который вел Долтон: этот человек шел дорогой убийства и зла, не считаясь с моральными принципами, если они вообще у него были. Сэмми не обладал способностью постигать такие сложные понятия, и Джуд не хотела, чтобы он смущался. И кроме всего прочего, она не хотела, чтобы он слишком увлекся их случайным гостем, а потом, когда Долтон уедет, не оглянувшись, его нежное сердце оказалось разбитым. Джуд подозревала, что люди, подобные Макензи, знали только один-единственный способ уходить.

Сейчас она немного задержалась у приоткрытой двери, пытаясь решить, как лучше оградить брата от злого влияния Долтона, и, размышляя над этим, прислушивалась к разговору.

– Родословная берет свои корни в основном на рынках Сент-Луиса. – Сэмми перешел к своей излюбленной теме – к лошадям. – Вы когда-нибудь были там, в Сент-Луисе? – Не изменяя своей привычке, он торопился и не ожидал ответа. Это происходило потому, что он в основном разговаривал с Бисквитом, старым охотничьим псом, который никогда не отвечал на его замечания. – Чтобы составить упряжку, сэр, нельзя собрать вместе шесть каких попало лошадей. Их нужно попарно подобрать по размеру и по цвету. Головная пара – это ведущие, они самые маленькие и самые быстрые в упряжке. Поворотная пара бежит в середине, они на ладонь или две выше. Затем идут коренные, которые тащат груз, они весят около двенадцати сотен фунтов каждая. Представляете? Таким образом, каждая пара имеет свое собственное место в упряжке, и моя работа – держать их всех безупречно чистыми. И еще я их подковываю раз в месяц. Думаете, я когда-нибудь мог бы стать кузнецом, Мак? Не нужно быть слишком умным, нужно просто знать лошадей, а никто не знает лошадей так, как Сэмми.

Джуд уже готова была ворваться в комнату, чтобы спасти Сэмми от любого обидного мнения, которое мог высказать Долтон, но его ответ удержал ее, завязав на ее сердце узел горькой радости.

– Почему же нет, Сэмми? Я думаю, из тебя получится великолепный кузнец. Люди всегда стремятся доверить своих лошадей тем, кто понимает животных.

– Вы думаете, я… как это вы сказали?., понимаю лошадей?

– Безусловно. Это самое лучшее качество, которое дополняет обычное понимание. Ведь существует масса людей, которые вообще ничего не понимают.

Звук счастливого смеха Сэмми еще туже стянул узел на сердце Джуд.

– Но больше всего на свете мне бы хотелось быть кучером. – Его тихий радостный смех замер, и Сэмми вздохнул. – Мне дали бы пару отделанных бахромой перчаток из оленьей кожи, и у меня был бы чудесный ореховый кнут с двадцатифутовым ремнем. – Он издал звук, подражая свисту кнута, рассекающего воздух. – Но хороший кучер, он никогда не вырвет ни волоска ни с одной своей лошади. Он управляет лошадьми, просто щелкая кнутом у них над головами. Мне говорили, этот звук похож на выстрел. Но потом им просто так нравится.

– Но почему?

– Джуд не могла поверить, что этот мягкий наводящий вопрос исходил от Долтона Макензи.

– Кучер, он должен быть ловким парнем. Он должен держать три пары поводьев в левой руке и, пользуясь только пальцами, говорить упряжке, что делать, пока его правая рука подтягивает провисшую упряжь и щелкает кнутом. Он должен вовремя повернуть каждую пару, иначе все лошади запутаются и даже могут покалечиться. Я ни за что не хотел бы, чтобы мои лошади покалечились. Но для Сэмми слишком трудно помнить обо всем сразу. – Знаешь, как я смотрю на это, Сэм? У каждого есть талант, который дал ему Господь. Не все должны быть хорошими кучерами – иначе кто заботился бы о лошадях? Бог дал тебе способность понимать лошадей, поэтому ты можешь быть лучшим в том деле, которым занимаешься сейчас.

– В этой логике была чудесная простота, именно с таким объяснением Сэмми согласился, утвердительно кивнув лохматой головой:

– Пожалуй, в этом вы правы, Мак. Действительно правы.

– Сэмми, ты не утомляешь нашего гостя?

– Мы просто разговаривали, Джуд. Я не надоедал, честное слово. – Взгляд больших виноватых глаз не отрывался от Джуд, пока она пересекала комнату.

– У нас был просто небольшой мужской разговор, – Сэмми нашел неожиданную поддержку у Долтона. – Парням время от времени нужно что-то в этом роде. Верно, Сэм?

– Верно, Мак. – Широкая улыбка, сияющая, как полуденное солнце, преобразила лицо юноши.

– Я очень рада, – откликнулась Джуд, – но, Сэмми, мне кажется, Джозеф ждет, чтобы ты помог ему справиться с неотложными делами.

– Я не забыл, Джуд. Я не хочу, чтобы Джозеф заболел.

– Я знаю это, Сэмми. – Джуд не смогла придерживаться взятого строгого тона, просто она не стала улыбаться, – Нет более ответственного человека, чем ты. А теперь иди.

– Д-да. Пока, Мак. – И Сэмми вприпрыжку выбежал из комнаты.

– Что с ним? – спросил Долтон, не дав установиться неловкой тишине.

– С ним все нормально, – моментально ощетинившись, сердито заявила Джуд, но тотчас же поняла, как это глупо, потому что Долтон только что разговаривал с ее братом, он должен был догадаться, даже если и не мог видеть. Она села в кресло у кровати, устало опустив плечи. Долтон сад, опираясь на спинку кровати и согнув ноги в коленях, о н был прикрыт простыней и вовсе не казался страшным. И внезапно из Джуд хлынул поток слов, полилась правда, которой она редко с кем-нибудь делилась: – Я точно не знаю. Мама тяжело рожала его. Доктора говорили, это произошло потому, что его мозг недостаточно снабжался кислородом. Сэмми рос, но не взрослел.

– С тех пор его смотрели доктора?

– Когда мы жили в Олбани, множество докторов – так много, как мы могли себе позволить. Но все они говорили одно и то же: он никогда не станет другим, он никогда не сможет быть годным на что-либо. Они говорили, что нам лучше всего поместить его в какое-нибудь лечебное заведение, – закончила Джуд более жестким тоном.

Долтон сидел лицом к ней, и она почти могла поклясться, что за марлевой повязкой он не отрываясь пристально смотрел прямо на нее.

– Но они оказались не правы, так?

– Да, они оказались не правы. – В ее голосе не было злорадной гордости. – Они говорили, что он никогда не сможет сам есть или одеваться. Они говорили, он никогда не сможет составить связное предложение. Они говорили, он будет представлять опасность и для себя, и для окружающих. Мы, папа и я, этому никогда не верили и помогли Сэмми доказать, что они ошибались.

– А ваша мама, чему она верила? – За его словами последовала неожиданная пауза, как будто ответ Джуд имел какое-то особое значение.

– Она была уверена, что это ее вина. Когда врачи сделали все, что могли, папа принял решение, что Сэмми будет Жить дома вместе с нами, и я не думаю, что она когда-нибудь простила ему, что он пошел против ее воли. Она не смогла смотреть на Сэмми без того, чтобы снова не почувствовать своей вины. Я бы не думала, что можно умереть от разбитого сердца, если бы не видела, как это происходило с ней в течение последующих нескольких лет. Она просто отказалась от жизни, и в конце концов жизнь отказалась от нее. Вот так мы трое остались здесь, чтобы начать свою собственную жизнь. – От переполнивших Джуд сложных чувств ее голос замер, но она, казалось, стряхнула их с себя и добавила: – Сэмми сделал невероятно много, чтобы наша семья существовала.

– Должно быть, это было не легко, – тихо заключил Долтон.

По его тону чувствовалось, что он был где-то далеко и думал о другом, но Джуд была слишком поглощена своей долго сдерживаемой личной болью, чтобы заметить его отрешенность. Она никогда ни с кем не говорила об этом и сама редко думала о той давней утрате. Отрицать ее означало отрицать те чувства, которые волновали ее: чувства обиды и вины за то, что она не была любящей дочерью.

– Это было не легко, – нарушила Джуд тяжелую тишину, – но это того стоило. Каждый день, просыпаясь, слышать смех Сэмми – это того стоит. И каждый раз, когда я вижу, как он улыбается чему-то, чего большинство людей даже не заметило бы, я удивляюсь, почему она не могла любить его таким, каким он был.

– Полагаю, некоторые люди просто не обладают способностью мириться с чем-либо или прощать.

И теперь она услышала ее, эту хватающую за душу печаль, но прежде, чем Джуд задумалась, откуда она у Долтона, громкий топот возвестил о приближении Сэмми.

– Джуд, вся моя текущая работа выполнена. Джозеф сказал, было бы хорошо, если бы я вывел Мака погулять.

– Сэмми, мистер Макензи не собака!

– Ладно, Джуд, я это знаю. – Сэмми покраснел, не совсем понимая, чем он заслужил порицание сестры. – Я всего лишь хотел сказать, что раз Мак не видит, то, возможно, я мог бы быть его глазами и водить его. Понимаешь, как тебе иногда приходится за меня думать, когда мой мозг не хочет работать так, как ему следует.

– О-о. – Внезапно Джуд почувствовала себя так, словно это именно ей следует просить извинения за свою бестактность. – Думаю, если Джозеф считает, что мистер Макензи на это способен, то решать самому мистеру Макензи.

– Способен и просто мечтает снова быть на своих двоих, заверил ее Долтон. – Сэм, разыщи в моей сумке какие-нибудь брюки, она где-то там, на полу. Мисс Эймос, вероятно, вам лучше оставить нас, так как вид моего нижнего белья, кажется, заставляет вас нервничать.

– Ничего подобного, – без запинки солгала она, но вопреки своим словам поторопилась встать. – У меня просто есть другие дела, которыми нужно заняться. – Она нахмурилась при виде порочной ухмылки Долтона, как в зеркале отразившейся на лице ее брата.

У Джуд было достаточно дел, но ничто, видимо, не было для нее важнее, чем, стоя у окна, из-за занавески наблюдать, как ее брат вместе с наемником, которого считал лучшим другом, гуляет по двору. Они были почти одного роста, оба высокие и крепко сложенные. Из-за работы с животными у Сэмми была развитая верхняя часть туловища, и он без труда одной рукой обнимал Долтона за широкие плечи, пока слепой не привыкнет передвигаться в своем темном мире и ему не будет достаточно всего лишь держать Сэмми под руку. Даже ничего не видя, Макензи шагал с королевской уверенностью, как будто все, будь то люди или звери, должны были склониться и освободить ему дорогу. Он был человеком, с которым следовало считаться, и слово «опасный» все так же было применимо к нему.

Совершенно забыв, что Джуд за ним присматривает, Сэмми, радостно, оживленно болтая, торопливо тащил своего слушателя от конюшен к сараям. Наблюдая за ним, Джуд поняла, что ее брат так же изголодался по мужскому вниманию, как и она. Сердце у нее болезненно сжалось, и она снова вынуждена была усомниться, правильно ли поступает, держа его в изоляции, когда он общался только с ней, Джозефом и кучерами перекладных лошадей. Джуд была так озабочена тем, чтобы оградить его от любой враждебности что забыла, как много простые человеческие отношения означают для того, кто так общителен, как ее младший брат. Беседа доставляла Сэмми истинное счастье, и он с неподдельным ликованием воспринимал одобрительные кивки Долтона. Кучера дилижансов и проезжающие пассажиры не могли по-настоящему заменить друзей, и Джуд виновато подумала, что была не права, лишая Сэмми возможности дружеского общения. Но она чувствовала себя еще больше виноватой, позволяя ему слишком привязаться к Долтону, который никогда не станет тем постоянным другом, которого хочет иметь Сэмми, или постоянным спутником, о котором мечтает она сама.

Ее размышления об этих двух мужчинах прервал возбужденный возглас Сэмми:

– Джуд, к нам скачет всадник!

Выйдя на крыльцо, она проследила за его пристальным взглядом и на дороге действительно разглядела фигуры лошади и наездника.

– Это Тенди Баррет. Я узнаю его кобылу. Джуд, иди возьми Мака, чтобы я мог приготовить стойло. Похоже, у него была тяжелая скачка.

Джуд неохотно пошла через двор, чтобы сменить брата, который, не дождавшись ее, бросился к конюшням. Некоторое время Долтон стоял в растерянности, неподвижный, как телеграфный столб, и ожидал, когда она придет ему на помощь. Взяв его за рукав рубашки, Джуд услышала вздох облегчения и с неожиданной нежностью поняла, как ему, должно быть, ужасно пребывать в этой темной неизвестности. Одно то, что он был человеком высокого роста, с представительной внешностью, еще не означало, что он не должен испытывать обычных страхов и чувства незащищенности.

– Кто такой Тенди Баррет? – спросил Макензи, крепко ухватившись за ее надежное плечо. Затем он обхватил Джуд рукой за плечи и, дав ей почувствовать свою силу, притянул ближе к себе.

– Наш сосед.

– Близкий сосед?

– Не следовало придавать большого значения этому ядовито заданному вопросу. По всей вероятности, он был вызван любопытством, а не какими-то подозрениями.

– Он владеет землями к югу отсюда – он и его брат Уэйд, – Так как вопрос был довольно общим, Джуд не стала сообщать никаких подробностей и рассказывать о своем отношении к Тенди.

– Сэм, кажется, особо расположен к нему, значит, он что-то из себя представляет.

– Сэмми расположен ко всем, – возразила Джуд, негодуя на то, как Долтон интимно сдавливает ей шею. – Но, к сожалению, Тенди видит в нем только источник беспокойства.

Долтон мысленно улыбнулся себе, совершенно четко уяснив, кем был Тенди Баррет для Джуд Эймос, – не нужно быть особо проницательным, чтобы понять, что путь к сердцу сестры лежит через брата.

– Тогда он не должен быть большим другом.

– Я и не говорила, что он друг. Он наш сосед.

– И ему не нравится Сэм.

– Я не говорила, что ему не нравится Сэм. Просто у него не хватает терпения разговаривать с ним, в отличие от вас… – Джуд замолчала, не желая продолжать путь по этой дорожке.

– Нужно быть последним сукиным сыном, чтобы не любить вашего брата, Джуд… прошу простить мне подбор слов. – Макензи притянул ее немного ближе – не настолько близко, чтобы она запротестовала, но настолько, чтобы; лучше познакомиться с ее фигурой. Джуд как раз доставала ему до подмышки, упругая, женственная, мягкая в нужных местах и в то же время необыкновенно сильная.

– В этом мире, мистер Макензи, много жалких сукиных сынов, и, если бы это было в моих силах, я держала бы их подальше от Сэмми. Он не заслуживает их оскорблений. Они видят только то, что он не идеален, и от этого им становится не по себе. Я думаю, гораздо труднее заглянуть глубже и понять, что он намного совершеннее, чем остальные. Он не обижает других, не лжет, у него нет ненависти и зависти. Все, чего ему хочется, это чтобы его любили таким, какой он есть, и не осуждали за то, что он не может быть другим.

Внезапно голос Джуд дрогнул от эмоций, теснившихся в ее сердце, и от возмущения всеми этими несправедливостями у нее на глаза навернулись непрошеные слезы. Пытаясь утаить их от Долтона, она тяжело сглотнула и протянула руку, чтобы стереть со щек влагу, но его рука потянулась следом, и кончики пальцев скользнули по следам, оставленным слезами.

И прежде чем Джуд успела свыкнуться с пугающим ощущением от его прикосновения, Долтон поцеловал ее.

 

Глава 7

Джуд казалось, что прошло бесконечно много времени, прежде чем что-то смогло вывести ее из ошеломленного состояния.

К тому времени Долтон уже успел полностью завладеть ее расслабленными, приоткрытыми губами и скользил языком вдоль нежной выпуклой складки, а затем втянул в себя вырвавшийся у Джуд тихий, низкий стон. Джуд не отвечала на его поцелуй, но по тому, как от кончиков пальцев по ее телу поднималась дрожь, Долтон заключил, что причина этого – отсутствие опыта, а не какое-то настоящее возражение. Поэтому, притянув ее вплотную к себе, он изучал все, что можно, в этом прижавшемся к нему теле, и то, что он узнавал, ему нравилось. Затем губы Джуд робко шевельнулись, и Долтон ощутил вкус, напомнивший ему первый теплый весенний дождь, такой свежий и чистый, смывавший все, что было до него, а потом оказалось, что он сам дрожит с головы до пят.

Осознание окружающего мира грубым ударом вторглось в мечтание Джуд. Прижавшись друг к другу и слившись губами, она и Долтон стояли прямо посреди ее переднего двора, и ни время, ни место не соответствовали той картине, которую она рисовала себе для своего первого урока любви. Макензи был опасным незнакомцем, совершенно не тем учителем, которого она представляла во всех своих девичьих фантазиях, но в его объятиях она безвольно расслабилась, и ненадолго, всего на короткую восхитительную долю мгновения, представила, что он мужчина ее мечты. Но ее ожидала реальность, и по возвращении из рая она осталась незащищенной перед эмоциями, проносившимися сквозь нее, как порывы летнего ветра. Ощущение было головокружительным, но, придя в себя, Джуд внезапно испугалась того, чего желала, и вырвалась из рук Долтона, словно собиралась спастись бегством от всего, что угрожало ее миру.

Долтон слышал ее удаляющиеся шаги, когда она в панике торопилась уйти, как будто сам дьявол мчался за ней по пятам. Что ж, он помнил, как раз или два с ним тоже было нечто подобное, но что по-настоящему поразило Макензи, так это то, что ему было бы неприятно повести себя так на глазах у Джуд. Поступить так означало стать незащищенным как от собственных внутренних переживаний, так и от неожиданностей внешней темной пустоты.

Долтон в растерянности стоял посреди огромного двора, пока наконец Джозеф не сжалился над ним. Взяв его скрюченной рукой под локоть, старик указал ему направление, а заодно дал небольшую порцию советов.

– Слепота поразила не только ваши глаза. Позаботьтесь, чтобы вы не столкнулись с большими неприятностями, чем ожидаете. – Угроза была скрытой, но вполне определенной.

– Джуд взрослая женщина. И не в моих планах обижать ее.

– Не важно, какие у вас планы, но это то, во что она верит, и во многом она более доверчива, чем даже Сэмюель. Вы скоро уедете, так что не нужно увозить с собой частицу их обоих.

Еще одной неожиданностью для Долтона было то, что он мысленно все сильнее упирался, пока Джозеф старался вытолкнуть его из жизни этих двоих живших здесь людей. Было ли это из-за страха того, что скрывалось в темноте за станцией «Эймос», или из-за настоящей тяги к этим людям? Макензи не был уверен, что хотел бы получить ответ на этот вопрос.

– А если я собираюсь ненадолго остаться? – буркнул он.

– Тогда, вероятно, именно вам следует проявить осторожность. Иногда сердце может видеть красоту, которую глаза не замечают.

С этим загадочным заявлением Джозеф положил руку Долтона на спинку кровати и оставил его там обдумывать только что услышанное.

– Привет, Тенди. Чем мы обязаны вашему визиту? – таким холодным приветствием вместе с чашкой кофе встретила Джуд соседа. У нее было время прийти в себя, пока Сэмми своей бесконечной болтовней занимал его в конюшне. Сейчас, принимая гостя в парадной комнате, она встревожилась – вид у него был неприветливый. Если не считать глубоких хмурых морщин на его лице, этого мужчину с обветренной кожей и телом как длинный вайомингский кнут нельзя было назвать неприятным. Он был тружеником, но обладал глубоко спрятанными амбициями и необузданно вспыльчивым характером, который привлекает в мальчике, но не столь приятен в почти тридцатилетнем мужчине.

– К сожалению, должен сказать, что это не визит вежливости. Надвигаются неприятности, Джуд, и я приехал предупредить, что вы должны принять какое-то решение.

– Вы прекрасно знаете меня, Тенди Баррет. – Несмотря на то что Джуд терзала тревога, она постаралась сохранить невозмутимое спокойствие. – Я не стану поддерживать насилие, с чьей бы стороны оно ни исходило. Я не считаю, что это такая ситуация, которая не может быть решена, если два человека сядут и поговорят.

– Время разговоров почти прошло. Как я слышал, отдано строгое распоряжение об изгородях, и в ту минуту, когда их столбы вроют в землю, вы, возможно, поднесете фитиль к пороховой бочке. Вся эта долина погибнет.

– Нет, если вы будете держать свой порох сухим, а головы холодными. В этой долине для всех хватит места.

– Кое-кто так не думает, особенно тот, кто не остановится, пока не получит все.

– Тенди Баррет, если вы что-то хотите сказать, выкладывайте. – Джуд вздохнула, в последнее время она очень часто слышала такие разговоры и прекрасно понимала, куда они ведут.

– Единственный способ выстоять и сохранить то, что по праву принадлежит нам, – это быть всем заодно. Земли вашего отца – это лакомый кусок, лежащий в середине долины, и через них протекает ручей. Я слышал, вы подумываете продать их.

Эта новость удивила Джуд, потому что она тщательно воздерживалась от каких-либо переговоров о продаже, но сейчас было не время подтверждать или опровергать слухи.

– И где именно вы слышали такую вещь? – вместо этого набросилась она на Баррета.

– Это не имеет значения. Единственное, что я хочу знать, – это правда?

– Я не пользуюсь землями, во многом это верно. – Пойманная в ловушку, Джуд вынуждена была немного отступить. – Я не в состоянии обрабатывать их, а они слишком плодородны, чтобы лежать неиспользованными. Мне предложили приличную цену, и я обдумываю это предложение. – Заметив, как побагровело лицо Тенди Баррета, Джуд поспешила добавить: – Но я еще не приняла окончательного решения.

– Я не делаю секрета из того, что хочу приобрести эти земли, Джуд, но вы знаете, что у меня в кармане. Я предложил вам все, что мог. Могу я надеяться, что вы обдумаете и мое предложение тоже?

Джуд внимательно слушала и очень многое черпала из интонаций речи Тенди Баррета. Она услышала нотки алчности и честолюбия, услышала голос безрассудства. Она понимала прямую выгоду делового предложения, но у нее никогда не было ни малейшего намека на чувство, и вот поэтому ее ответ сейчас был тем же, какой он получил, когда впервые задал вопрос.

– Мне жаль, Тенди, но ответ остается «нет», и вы хорошо знаете мои доводы. Я не считаю ебя такой глупой, что бы требовать любовную связь взамен деловых отношений. Я не хочу быть служанкой вашего честолюбия.

– Вы упрямая женщина, Джуд, – объявил Тенди и, поставив на стол чашку, схватил шляпу. – Подумайте, или ваше своеволие доведет до того, что вы останетесь здесь наедине со своим одиночеством, иссохнете и превратитесь в пыль.

«Старая дева». Он не произнес вслух эти слова, он не имел на это права.

– Я рискну, Тенди, – Джуд гордо выпрямилась при его грозном пророчестве, – и не стану участвовать в вашем побоище.

К этому времени все остатки дружелюбия покинули Тенди Баррета, он мрачно смотрел на Джуд пронизывающим взглядом, но вся его напористость скисла от проявленной ею независимости.

– Ну что ж, тогда мне больше нечего вам сказать. Я не приду снова просить вас. Не похоже, чтобы в ближайшее время ваше отношение изменилось к лучшему.

В его словах была обидная правда, потому что Джуд не собиралась относиться с большей теплотой к такому человеку, как Тенди Баррет, которому нужны были ее акры, а не ее чувства. То, что он предлагал, было для нее недостаточно, и если это было лучшим предложением, которое ей делали, то она будет богаче, продолжая упорно трудиться, как предопределила ей судьба.

И кроме всего, она больше не была нецелованной простушкой, которая будет довольствоваться холодным вторым. Она узнала неповторимый вкус страсти, и соглашаться на меньшее, когда ее пульс еще продолжал мощно и быстро стучать, казалось безумием.

Из темной комнаты и мрака своих мыслей Долтон прислушивался к их разговору сначала из скуки, а потом с острым любопытством. «Сосед, – сказала ему Джуд. – Даже не близкий друг». Однако то, что он тщательно выудил из своего целенаправленного подслушивания, сказало Макензи, что здесь было гораздо больше, чем простые отношения между дальними соседями. «Почему Джуд солгала о том, кем был для нее этот человек? Отвергнутый кавалер? Перспективный жених?» – строил догадки Долтон.

Но что задевало его больше, чем ее обман, так это то, что это вообще задевало его. Но почему для него должно иметь значение, есть у Джуд Эймос один жених или двадцать? За свою заботу о нем она получит компенсацию. В ее отношении нет ничего личного, и Долтон ни на что такое не претендовал, ему не нравилось быть привязанным к кому-нибудь. Долги нужно оплачивать, но он сомневался, что ему понравилось бы делать добро, как выразилась бы женщина, подобная Джуд. Женщины не признавали обмена практичными вещами вроде денег или компенсации за услуги, им нужно было нечто нематериальное: преданность и обещания верности. Но это были не те вещи, которые Макензи мог свободно раздавать. Он не мог позволить себе быть втянутым в проблемы Эймосов. У него были свои планы: его ждала работа, звал Сан-Франциско. Неожиданное злоключение было единственным, что его удерживало, и Долтон надеялся, что всего лишь временно. Он решил, что с первым же прибывшим дилижансом отправится в Шайенн к настоящему врачу, а если зрение вернется раньше, он скажет «большое спасибо» и уедет. Здесь не было места глупым сантиментам, затягивающим его в болото, таким, как привязанность к глуповатому юноше и уважение к его гордячке-сестре.

То, что произошло во дворе, было одной из ошибок, которые Макензи редко делал, – он позволил сиюминутным эмоциям руководить его действиями. В его будущем не было места одинокой женщине, ее несчастному брату и старому повару с их оторванной от мира путевой станцией. И чем быстрее он сделает это ясным для всех, кого это касается, тем лучше. Но сначала он должен был заставить себя поверить в это.

Прошло некоторое время, и Долтон услышал быстрые шаги Джуд, приближавшейся с ужином к его двери. Он не знал, было в комнате темно или светло, и удивился, когда она остановилась, чтобы зажечь лампу. Но сколько ни выкручивай фитиль, в его мире свет не появится, и горечь от осознания этого еще усилила страдания Долтона.

– Ваш приятель ушел? – были первые слова, слетевшие с его губ после всех самопредостережений, и эти три слова были отделаны достаточным количеством наждака, чтобы оцарапать кожу.

– Да, – было все, что ответила Джуд, и это ничего ему не сказало.

Долтона возмутила ее уловка – сначала ложь, а теперь стремление уклониться от ответа, и в нем начало медленно вскипать негодование: если у нее под крылышком есть любовник, почему она позволила Долтону поцеловать ее? И почему ему хотелось еще раз поцеловать ее?

– Неприятности в раю?

– Ничего такого, с чем я не могу справиться сама. Это заявление навело его на мысль, что, вероятно, было не много такого, с чем она не могла справиться сама. Не следовало ли ему быть благодарным за это, вместо того чтобы без всяких оснований так возмущаться ее самоуверенностью?

Дразня Макензи запахом сирени, Джуд наклонилась ниже и поставила поднос ему на колени. Затем она взяла его руку и прикоснулась ею к тарелке на подносе, описывая еду, чтобы он знал, где что находится. Теплая рука касалась теплой руки, и Долтону показалось, что Джуд слишком долго не отпускает его. Из-за этого он грубо отказался от ее предложения помочь ему, проворчав, что предпочитает есть без ее надзора. Уязвленная его необоснованной враждебностью, Джуд с надменным видом прошествовала к выходу из комнаты, вся ощетинившаяся и взбешенная, – во всяком случае, он так рисовал себе ее уход. Единственное, что безумно раздражало Долтона, было отсутствие у него представления о ее внешности, и размышление над этим едва не доводило его до сумасшествия.

Были ее волосы длинными или короткими, кудрявыми или гладкими, как шелк? Его короткое прикосновение к ее залитой слезами щеке оставило у него впечатление, что у нее очень высокие скулы и привлекательные ямочки на щеках. А ее губы были пухлыми, нежными и восхитительно сочными, как созревшие летние ягоды, которые пришла пора собирать. Он провел много времени в тщетных попытках представить себе цвет ее глаз. Они должны быть выразительными, полными блеска и огня, и в то же время ласковыми, полными нежности и влажными, как роса. Долтон был из тех людей, кого восхищают красота и сила воли, и, по его представлению, в Джуд Эймос было лучшее из того и из другого – соблазнительность Венеры и темперамент Валькирии. Если бы ему позволили прозреть на долю секунды, а потом оставаться слепым всю оставшуюся жизнь, он хотел бы увидеть черты своей сиделки и Немезиды, чтобы потом ее образ сохранился у него навечно. Честно говоря, Долтон не знал, как долго сможет выносить неизвестность.

Оставшись наедине со своими неприятными размышлениями, Долтон неловко, но без всяких крупных неприятностей очистил свою тарелку и лежал в ожидании, когда вернется Джуд, чтобы забрать поднос.

Джуд старательно искала какой-либо повод освободить Сэмми от его повседневной работы, чтобы он мог присмотреть за их постояльцем, но не могла найти ни одного, а правда не годилась. Правда же состояла в том, что Долтон Макензи, даже такой беспомощный, каким он оказался после своего ранения, был больше мужчиной, чем кто-либо из встречавшихся на пути Джуд. Просто, находясь с ним в одном помещении, она чувствовала, как ее тело наполнялось неведомыми вибрациями, а голова начинала кружиться от ощущения желания, которое – она это понимала – было неосуществимым. Макензи был опасным человеком, угрозой для ее дома и для ее сердца, но вместо того, чтобы защищаться, она открыла ему и то и другое в наивной надежде, что он не будет слишком грубо пользоваться своим преимуществом. Он был человеком одного круга с ворами, которые ограбили дилижанс, и зарабатывал себе на жизнь убийством, принимая запятнанные кровью деньги без отвращения и не моргнув глазом. Хотя он был изысканно одет, культурно разговаривал и пользовался дорогим одеколоном, он был не лучше большинства подлых убийц, которые болтаются по темным дорогам, и Джуд следовало презирать даже саму мысль о нем. Его прикосновение должно было заставить ее в ужасе и отвращении отскочить прочь. Ей следовало придумать, как безопасно отделаться от него, а не лежать всю ночь без сна, размышляя о том, как бы заставить его остаться.

Джуд медленно вошла в спальню, и Макензи, услышав ее шаги, повернул к ней голову, удивив ее тем, как быстро развил в себе другие чувства взамен утраченного. Он не мог видеть Джуд, но был абсолютно уверен в ее присутствии, она чувствовала это всем своим существом. Забирая у него поднос, она обратила внимание, как мало еды он уронил и пролил на себя или на постельное белье. Он быстро учился – как сообразительный хищник.

Макензи зарос щетиной, у него отросли темные усы, и от этого он еще больше стал похож на отчаянного головореза, а заживающая глубокая рана у него на виске придавала ему зловещий вид. Неужели она ошибалась, неужели ей просто показалось, что она увидела что-то хорошее, что-то благородное в обманчиво покладистом характере наемника?

– Почему вы подвергли себя риску, чтобы спасти того мужчину из дилижанса? – Этот вопрос не давал Джуд покоя с тех пор, как она стала свидетелем поразительного героизма Макензи – именно поразительного, потому что она не могла поверить в такое самопожертвование человека, который не отличался добросердечием и не придерживался строгих моральных правил. Так почему наемный киллер впутался в эту историю? Джуд нужно было это знать.

Долтон ответил не сразу. Он задумался над ее вопросом, обратившись внутрь себя за ответом, вместо того чтобы выдать какую-нибудь расхожую банальность.

– Он не заслужил, чтобы его застрелили из-за того, что он защищал свою семью. Если бы я этого не сделал, он сейчас был бы мертв. А где, по-вашему, был бы его маленький мальчик? Вы думаете, его мать, это самовлюбленное, ничтожное создание, смогла бы сама обеспечить ему достойную жизнь? Не похоже. Чтобы мальчик рос сильным и честным, ему нужно, чтобы у него была семья. Так молодое деревцо в лесу нуждается в крепких деревьях, защищающих его от ветра, пока оно не сможет само стоять прямо. Я не мог допустить, чтобы эти жадные бандиты украли у мальчика право на счастливое будущее.

Из всего, что Макензи мог представить в объяснение того, что сделал, истинная причина, которую он привел, никогда не пришла бы в голову Джуд. «Но почему это должно меня удивлять?» – спросила она себя, вспоминая, как по-доброму и терпеливо обращался он с Сэмми.

– Я не считала вас домашним человеком, мистер Макензи.

– Я и не такой. – К удивлению Джуд, ее замечание разозлило Долтона, и он замер с окаменевшим выражением лица.

– Вам не о чем беспокоиться, мистер Макензи, – ответила она тихим напряженным голосом и отвернулась, держа в руках поднос с задребезжавшей посудой. Его сердитое предупреждение быстро рассеяло сладкие надежды, которые уже начали поселяться в сердце Джуд. Как и говорил Джозеф, предметом ее глупых мечтаний стал не тот мужчина.

– Не уходите.

Его тихое приказание испугало Джуд и заставило задержаться. Какая-то нотка в этом тихом «не уходите» тронула ее, она прозвучала отголоском отчаянного одиночества и страдания и проникла в самую глубину души Джуд – один камушек неуверенности упал в огромный темный колодец неизвестности. Не задумавшись о последствиях, она отставила в сторону поднос и, придвинув кресло, повернула его углом к кровати.

– Вы, должно быть, устали, – высказала она предположение, стараясь найти место в его темном мире и не в силах ничего поделать с этой постоянной темнотой. – Если хотите, я могу почитать вам. У меня небогатый выбор, немного Байрона, Теннисона и Шекспира, если вам нравятся такие вещи. – Она не упомянула еще об одной книге, которая была у них, – о большой потрепанной семейной Библии. – Или я могу написать для вас письмо. Иногда я делаю это для кучеров. Наверное, есть кто-то, кого беспокоит ваше отсутствие?

– Нет. – Ответ прозвучал как удар кнута, а затем Макензи вздохнул и расслабился. – Просто поговорите со мной немного… если можете потратить на это время. Я не хочу быть вам в тягость.

– Его уязвленная гордость вызвала у Джуд улыбку – разумеется, он не хотел чувствовать себя обязанным ей за какую-то дополнительную заботу с ее стороны.

– У меня есть немного времени. Так о чем вы хотели бы поговорить, мистер Макензи?

– Когда, вы думаете, будет проезжать дилижанс? – спросил он.

От выбранной им темы у Джуд оборвалось сердце, она поняла, что его интересовало, как скоро он сможет уехать.

– Думаю, завтра. В том или ином направлении. – Некоторое время они оба молчали, обдумывая значение сказанного. – Уверена, в Шайенне есть врачи, которые могут лучше разобраться в повреждении ваших глаз. – Джуд сказала это, чтобы поддержать его, и ей хотелось верить, что это правда.

Долтон молчал, в раздумье крепко сжав губы, а его пальцы безостановочно рисовали узоры на чистой хлопчатобумажной ткани, покрывавшей его бедра, притягивая туда внимание Джуд. Не успев с восхищением оценить его фигуру, она продолжила разговор трудным вопросом и высказала вслух то, чем были заняты мысли у них обоих:

– А если зрение к вам не вернется, что вы будете делать?

– Я могу заплатить кому-нибудь, чтобы меня пристрелили.

Джуд в ужасе отпрянула, но затем заметила слегка растянутые в насмешливой улыбке губы и дрожащие уголки рта. Она облегченно вздохнула и нахмурилась, а ее сердце забило в грудной клетке барабанную дробь.

– С вашим необыкновенным чувством юмора вы, вероятно, можете найти кого-нибудь, кто сделает это бесплатно.

– Уверен, многие встали бы в очередь ради такой возможности, – усмехнулся он, но затем стал серьезным, и Джуд догадалась, что его мучает этот вопрос. – Я скопил денег. Я планировал использовать их, чтобы поехать в Сан-Франциско и начать новую жизнь. Но это не овсем то изменение жизни, о котором я думал. Полагаю, я сниму комнату и найму кого-нибудь, кто будет следить, чтобы моя рубашка не была облита подливой, и читать мне газету или, быть может, Теннисона. – Он коротко улыбнулся в ее сторону и закончил мрачную картину своего будущего: – Я буду целый день сидеть на балконе в центре какого-нибудь города, слушая жизнь, текущую вокруг меня, и предоставляя другим делать то, чего не могу делать сам.

«Или вы можете остаться здесь». Слова всплыли так быстро, что Джуд чуть не произнесла их вслух, но здравый смысл сказал «стоп» и не дал им слететь с ее губ. Изолированный от мира слепотой, разве захочет он дальнейшей изоляции на этой одинокой путевой станции? Но если он останется, сама Джуд уже больше не будет одинокой.

– У вас нет семьи, к которой можно вернуться? – тихо спросила она, устыдившись собственных эгоистичных же ланий.

– Нет, – после недолгого молчания ответил он.

Одинокий и лишенный возможности нормально существовать, – сердце Джуд сжалось от боли за него, когда она сравнила его жизнь с жизнью своего брата. Хотя Сэмми был абсолютно доволен своей судьбой, были периоды, когда он по-настоящему осознавал разницу между собой и остальным миром. И ох как боль искажала те дорогие черты, и как он плакал огромными страдальческими слезами, спрашивая, что он сделал, чтобы заслужить такое наказание. Никто не хочет быть обузой для тех, кого любит. «Но еще хуже, – подумала Джуд, – быть зависимым от чужих, от тех, кто берет деньги, чтобы обеспечивать самое необходимое». Но следующее заявление Долтона просто ошеломило ее.

– Я уверен, что «Линия перевозок» хорошо компенсирует вам все расходы, но если вы считаете, что этого недостаточно, я покрою разницу.

– Что? – Она была так поражена, что долго не могла найти никаких слов.

– Я ценю все, что вы для меня сделали, и если «Линия» не оплатит вам ваш список расходов, представьте его мне.

– С-список? – Ее охватило замешательство, а вслед за ним горячей волной поднялось возмущение. – Вы думаете, что я делала все это ради денег?

– А ради чего же еще?

– Р-ради чего еще? – Она сдавленно усмехнулась и посмотрела на него, не скрывая своего одиночества и жажды его общества. Никаким количеством денег нельзя было купить того, что он внес в ее жизнь, хотя бы на короткое время и не по собственному желанию. Он дал ей мимолетное представление о том, как может быть, как бывает, когда у женщины есть мужчина, которого она любит, о котором заботится. Но он не был ее мужчиной. Как могла Джуд позволить себе забыть об этом после одного ничего не значащего поцелуя? – Ради чего? Нет, мистер Макензи, я уверена, что вы не понимаете других причин, кроме личных интересов.

– Вероятно, вам даже в голову не приходит, что существуют такие понятия, как обыкновенная порядочность и христианское сострадание.

– О, я уверен, что они существуют – за плату.

– За плату. – Джуд рассердило его высокомерное заявление, она обиделась, что он так низко оценивал ее честность. – Да, мне следовало назначить свою цену. Что ж, посчитаем. Трехразовое питание, плюс комната, смена белья, затраты на лечение, марля, услуги служанки, уборка пролитого кофе, круглосуточные услуги сиделки, не говоря уже о том, что я вынуждена терпеть ваши запугивания и отвратительное обращение. Ну как, мистер Макензи, вы уверены, что можете оплатить все это? – Она в ярости вскочила на ноги, но не успела выбежать из комнаты, потому что Макензи поймал ее за локоть и сильным рывком притянул на матрац рядом с собой, так что они оказались лицом к лицу. – Отпустите меня! – выкрикнула она. – Вы не заплатили за разрешение хватать меня руками. Это обойдется дорого для скудного бюджета такого человека, как вы.

– Простите, – серьезно сказал он. – Я не хотел оскорбить вас. – Она была готова освободиться от его руки с новым потоком негодующих слов, но он строго сказал: – Тш-ш.

– Затем его любопытствующая рука потянулась к ней, и пальцы легко побежали вдоль выпуклостей женского лица. Двигаясь легкими, осторожными прикосновениями, как в его представлении двигалась бы рука скульптора, он погладил ладонью ее выступающую скулу и с удовольствием улыбнулся, одобряя резкую, свидетельствующую о волевом характере форму. Кончик его пальца запрыгал по мягким выпуклостям и впадинам ее губ и немного задержался, ощутив их неожиданный трепет. Его указательный палец провел прямую линию вверх по ее носу, обвел дуги бровей, а потом свернул, чтобы познакомиться с нежными дрожащими веками, и ресницы коснулись его руки, словно крылышки колибри.

o Какого цвета у вас глаза?

– Серые.

– Как сталь или как рассвет?

– Это зависит от моего настроения.

– Он улыбнулся ответу Джуд, погладил ее лоб и, погрузив пальцы в волосы, нежно растрепал их и осторожно закрутил.

– А ваши волосы?

– Каштановые.

– Как темный мед или как соболь?

– Просто каштановые.

– Каштановые. – И то, как он это произнес, превратило его слова в райские звуки. – Гладкие, как шелк.

Холодок пробежал по телу Джуд, а вслед за ним ее обдало нестерпимым жаром, когда Долтон продолжил пальцами подробно обследовать ее лицо, как бы запоминая его своеобразие и форму, чтобы иметь возможность мысленно нарисовать себе ее портрет.

– Великолепно. Точно так, как я представлял себе, – хрипло произнес он.

В этот момент Джуд судорожно сглотнула, чувствуя, что он разбил ее мечту, выскользнула от него и выбежала за дверь, пока слезы на ее невзрачном лице не выдали ее.

Долтону понадобилось несколько минут, чтобы его взбудораженные чувства немного успокоились и он смог задуматься над тем, что было сказано. Джуд заботилась о нем не с целью получения вознаграждения. Тогда почему? В силу порядочности? Из милосердия? Она была для него загадкой. Женщины, которых он знал, были эгоистичными, алчными созданиями, которые ожидали вознаграждения за малейшую улыбку. И Макензи платил им, чтобы осуществлять свои желания и не портить удовольствия. Но что он знал о честной нежной женщине, которую нужно было учить получать собственное удовольствие, которая добровольно жертвовала своими удобствами, чтобы заботиться о незнакомом человеке?

Оглядываясь назад, он увидел, как ее колкие слова и провокационное добродушное подшучивание спасали его от нависшего над ним несчастья. Никогда своими заботами она не давала ему почувствовать себя беспомощным. Она не выражала ни сожаления, ни недовольства, когда он проливал кофе или неуклюже пользовался вилкой. Должно быть, она так же растила брата, поэтому Сэмми всегда будет чувствовать, что достиг успеха, а не потерпел поражение, поэтому он всегда будет чувствовать, что окружен любовью, а не раздражением.

Именно такие ощущения Джуд внушила и самому Долтону. И он, вечный странник, под ее крышей почувствовал себя дома; он, у которого никогда не было своего угла, почувствовал семейное тепло; он, никогда не знавший доброго отношения, сдался перед ласковым прикосновением. И тайная страсть Джуд Эймос разожгла внутри Долтона совсем не столь невинное пламя, пламя, которое вспыхнуло бы, если бы он не уследил, пламя, которое разгорелось бы и выжгло бы все дотла, если бы он позволил ему вырваться из-под контроля. Но этого Макензи не мог допустить.

Он протянул руку к повязке на глазах, и у него внутри возник холодный, противный страх. Остаться слепым на все оставшиеся ему годы – жестокое наказание за жизнь, которую он вел, но одновременно в какой-то степени и справедливое. Макензи зарабатывал на жизнь острым зрением, а теперь его потеря положила конец предосудительным занятиям.

Он не рассказал Джуд ни о своем прошлом, ни о своих нынешних делах, и нежелание, чтобы она узнала о них, удивляло Долтона, ибо он был не из тех, кто стесняется своей профессии. Могла ли женщина, так поглощенная заботами о своем неполноценном брате, найти в своем полном сострадания сердце место для такой темной души, как у Макензи? И, размышляя над этим, Долтон начал чувствовать, что ему не хочется покидать этот дом, где он нашел покой и, как ни странно, некое удовлетворение.

«Джуд приняла меня не ради оплаты. – Макензи все не переставал удивляться этому неожиданному открытию. – Тогда почему? И если ей не нужны деньги, то как я могу отплатить ей?».

 

Глава 8

Звук ружейного выстрела перенес Долтона из ночного кошмара в ужасающую реальность, он сел и, погруженный в темноту, прислушивался к выстрелам, прорезавшим снаружи ночной мрак. Первым инстинктивным побуждением Долтона было потянуться к спинке кровати, но он тут же с досадой понял, что у него пустые руки – пистолетов не было. Он никогда не закрывал на ночь глаз, пока не положит пистолеты так, чтобы их можно было мгновенно использовать для обороны. А затем он все вспомнил и осознал свое истинное положение. Он не только не был вооружен, он был абсолютно беспомощен.

Стук копыт и хриплые крики смешивались с пистолетными выстрелами, когда ночные всадники окружали станцию «Эймос». Из общей комнаты до Макензи донесся лай Бисквита, испуганные возгласы Сэмми и тихий успокаивающий голос Джозефа, а потом послышалось движение наверху, где спала Джуд. Она одевалась, и Долтон взмолился, чтобы она не наделала глупостей – благоразумная Джуд, которая не признавала насилия как решения проблем. Безусловно, она не откажется от своих принципов, чтобы противостоять возникшей опасности, это не в духе Джуд.

«Черт побери, Джуд, оставайтесь на месте!»

На фоне резкого звука собственного дыхания Долтон услышал, как она спускается по лестнице, что-то спокойно приговаривая. «Джуд благоразумная женщина». На мгновение он почувствовал облегчение, поверив, что она поступит рассудительно и спрячется, чтобы избежать опасности, но затем он узнал характерный щелчок затвора заряжаемого «винчестера», и его проклятие сотрясло ночной воздух. Эта глупая женщина собиралась выйти и встретиться лицом к лицу с мародерами, не имея ничего, кроме старой винтовки, заряженной дробью. Она обрекала себя на смерть, а он, профессиональный киллер и исключительно меткий стрелок, сидел в собственной темноте, не способный сделать абсолютно ничего, чтобы защитить тех, о ком он должен был позаботиться.

А должен ли?

Джуд вышла под свет фонаря, сжимая в руках винтовку, которую она никогда не направляла ни на одно человеческое существо. Ее распущенные волосы развевались вокруг головы, ночная сорочка плотно обтягивала бедра. Мистические темные фигуры наездников в масках кружили перед ней по двору. Стараясь преодолеть ужас, Джуд вскинула голову, расправила плечи и заставила свой голос звучать бесстрашно.

– Что вам нужно здесь? Предупреждаю, эти владения находятся под защитой «Линии почтовых и пассажирских перевозок Шайенн – Блэк-Хиллс».

На мгновение воцарилась оглушающая тишина. Фонари покачивались и мерцали на прохладном ночном ветру. Джуд стояла на крыльце, всадники выстроились перед ней в линию, их лошади мотали головами и безжалостно топтали копытами ее двор. Шеренга замаскированных незнакомцев стояла напротив нее, пугая одним своим присутствием, и Джуд стало страшно.

– Вам предлагали защиту, – прогремела в ответ одна из замаскированных фигур. – Вы поступили глупо, отказавшись от нее.

– Кто вы? Трусы, прячущиеся под масками! Вы исполнили свою черную работу, а теперь убирайтесь из моих владений!

– Наша работа еще не выполнена, – последовало зловещее предупреждение.

– Вы явились, чтобы застрелить меня на моем парадном крыльце? – выкрикнула она полным страха голосом. И хотя Джуд понимала, что могло означать их предупреждение, волосы у нее встали дыбом, она не могла отступить, когда у нее за спиной в доме находилась ее семья.

– Мы явились, чтобы дать вам еще один шанс подумать над ошибкой, которую вы совершаете.

– Над какой ошибкой? – Джуд угрожающим жестом подняла винтовку. – Вы уже получили мой ответ. Здесь больше не над чем думать.

Жуткий смех разнесся в ночном воздухе, и холод пробрал Джуд до самых костей, когда мужчина произнес, растягивая слова:

– Женщина здесь одна – так что может произойти что-нибудь страшное.

Джуд вздрогнула, ее потные руки скользнули к курку винтовки. «Они не посмеют, не посмеют!» – убеждала себя Джуд, но за этим дерзким стремлением успокоить себя дрожала неуверенность. Никогда еще она так остро не ощущала своей изоляции. Почему не посмеют? Что удержит их от того, чтобы под покровом темной ночи забрать все, что им захочется? Кто их остановит? Только она. Пришло время продемонстрировать силу, но что ей делать, чтобы не получилось обратного результата, если они разгадают ее обман? Сможет ли она на самом деле нажать на спусковой крючок, чтобы напустить смерть на своих незваных гостей? И существовала ли хоть малейшая возможность того, что она попадет в кого-нибудь из них, если найдет в себе мужество? Она была одна с братом и стариком, и только она одна несла ответственность за разрушительные последствия. Доведенная до отчаяния, она неистово молилась в надежде найти средство для спасения.

– Вы ошибаетесь, ребята, – неожиданно раздалось за явление из темноты крыльца позади Джуд. – Леди не одна.

Никто из мужчин не был удивлен больше, чем Джуд, увидев крупную фигуру, выступившую вперед в неровном мерцании света. Долтон потянулся вперед, безошибочно взял винтовку из ее ослабевших рук и со знанием дела щелкнул затвором, чтобы привести оружие в готовность. Он стоял рядом с ней как символ непоколебимой уверенности и силы, и его незабинтованные глаза смотрели на всадников, словно он для будущей кары запоминал каждую деталь, начиная от складок на брюках и до последней пылинки.

– Я предложил бы вам, ребята, выбрать для визита более подходящее время. Сегодня уже немного поздновато для приема гостей, – винтовка выразительно пробежалась по налетчикам, – если вы, конечно, на этом не настаиваете.

И ни одному из нападавших и в голову не пришло, что этот мужчина не может ничего видеть из своей внутренней тьмы.

– Мы не собираемся ссориться с вами, мистер. Мы просто пришли передать леди сообщение. Давайте, парни, пора ехать. – И так же быстро, как появились, они ускакали в ночь.

– Они уехали? – наконец спросил Долтон.

– Да. – Джуд дрожащими пальцами коснулась руки, державшей наготове винтовку, и направила дуло вниз. – Благодарю вас.

– Ну и ну, это нужно было видеть! – бурно ликовал Сэмми.

– Оставайся в доме, – приказала Джуд надтреснутым от страха голосом. – Они могут вернуться.

– О, я сомневаюсь, – протянул Долтон. – Они, как койоты, незаметно подкрадываются, чтобы вынюхать легкую добычу. Они не вернутся за тем, что требует от них приложения силы.

– Вы уверены?

– Я хорошо знаю таких типов, так что можете возвращаться и спать спокойно. Им недостаточно заплатили, что бы они искали себе лишнюю работу, с которой не смогут справиться. – Долтон Макензи снова оказался дерзким самоотверженным героем.

Трепет благодарности, начавшийся внутри у Джуд, постепенно изгонял страх, который был там всего несколько мгновений назад.

– Слава Богу, – вздохнула Джуд. Она забрала у Долтона винтовку и позволила ему взять себя под руку. – Вы выглядели очень впечатляюще. Я почти поверила тому, что видела.

– Так же, как и они. Джозеф сказал мне, чтобы я сделал четыре шага и стоял как вкопанный. К счастью для нас, они ничего не поняли. И мне повезло, что свет был плохим, потому что я, кажется, надел рубашку наизнанку.

Теперь, когда напряженность момента осталась позади, так приятно было посмеяться. Но пока Джуд вела обратно в дом их храброго спасителя, она почувствовала, как возникает другая напряженность: что-то тлело и готово было вспыхнуть, как сухая-трава от малейшей искры. Джуд осознавала опасность, понимала, что должна защититься, отойти, обрести твердую почву под ногами и укрыться, прежде чем будет уничтожена надвигающейся бурей страсти. Однако как мощные всполохи, которые раскалывают небо, так и эта не находившая выхода потребность в мужчине, шедшем рядом с ней, притягивала и одновременно пугала своей темной и беспощадной магией.

– Джозеф, уложите Сэмми, пока я провожу мистера Макензи.

– У-у-у, Джуд…

Джуд выразительно посмотрела на брата, и он, сделав кислую мину, опустился на свою постель. В длинной ночной рубашке он был похож на обидевшегося маленького мальчика – на очень большого маленького мальчика. Но Джуд была уверена, что он не станет возражать, и, когда она повела Долтона к спальне, Сэмми отодвинул Бисквита с середины соломенного тюфяка, чтобы свернуться калачиком рядом со старым псом.

Печальный взгляд Джозефа последовал за Джуд, но сам он остался на месте.

Когда она повела Долтона к кровати, он снова оперся на ее руку.

– Вы не зажгли лампу.

– Мне не нужна лампа, в этой комнате мне знаком каждый дюйм, – отозвалась она. – После смерти отца Сэмми часто снились страшные сны, и я спускалась сюда, чтобы посидеть с ним. Он быстрее успокаивался без яркого света.

– Мне он не помешает, – слегка улыбнулся Макензи.

Джуд зажгла лампу, и мягкий свет осветил комнату. Честно говоря, она предпочла бы остаться в темноте, чтобы не видеть лица Долтона и не напоминать себе, что он считает ее красивой, потому что не может ее увидеть.

Без повязки на глазах он, казалось, следил за Джуд, его взгляд не отрывался от нее и провожал каждое ее движение, хотя она понимала, что это только иллюзия, что он просто следует за звуком. И все же его поведение лишало Джуд присутствия духа, она забыла, какими яркими и жгуче-синими были его глаза. У Долтона вокруг глаз еще оставались незажившие места, а участки новой розовой кожи резко контрастировали с прежней загорелой кожей щек. Его ресницы и брови местами отсутствовали, и это придавало ему несчастный, измученный вид, который только усиливал его демоническую привлекательность. «Как он красив», – подумала Джуд.

– Эти люди, кто они? – настойчиво спросил Долтон.

– Местные хулиганы, – ответила она, расправляя простыни, еще хранившие тепло его тела. Его простыни, его постель, такая близкая, такая соблазнительная. «Боже, помоги мне». Джуд хотела в эту постель – к нему.

– И вы сдались бы, если бы меня здесь не оказалось?

– Нет, мистер Макензи. Меня можно убедить разумными доводами, но я не поддамся грубой силе.

– Это я запомню, – пробурчал он, а затем его тон стал резким, с оттенком настоящего негодования. – У вас опять «мистер Макензи». Мне кажется, я просил вас не называть меня так.

– Почему? Это имя принадлежит только вашему отцу? – Она хотела немного подразнить его, но неожиданно лицо у него застыло, и теплота, бывшая там несколько секунд назад, превратилась в лед.

– Я не знаю, какое имя подходит этому типу, но имя, которое я унаследовал от него, не годится для приличного общества. – Он резко отвернулся, и Джуд, видя его напряженно сдерживаемые душевные страдания, пожалела о своей попытке пошутить. Долтон снял с себя рубашку и швырнул ее по направлению к стоящему рядом стулу. – Вам незачем оставаться, мисс Эймос. Я привык раздеваться в темноте, и у меня никогда не бывает плохих снов.

Даже после того, как ее так грубо отправили прочь, Джуд задержалась, так как чувствовала, что, сама того не желая, ранила его своими беззаботными словами. Пока он снимал брюки, она сказала очень тихо:

– Долтон, спасибо вам. Не знаю, что я делала бы… – Ее голос сорвался от сдерживаемых переживаний.

– Вы все сделали бы замечательно, Джуд. – Он обернулся и улыбнулся широкой, раскаивающейся улыбкой, яркой, как восходящее солнце. – Я никогда не видел такой храброй, как вы, женщины. Вы бесстрашно прошли бы через все и заставили бы их убежать, поджав хвосты.

– Возможно. – Джуд ответила трогательной дрожащей улыбкой, но Долтон, конечно, не мог этого видеть, а затем он выпрямился и в небольшой комнате ее брата показался Джуд ужасно высоким.

– Иногда вы сами себя обманываете, Джуд, и я не уверен, что понимаю почему.

«Почему?» – горячо повторила она. Потому что она позволила ему поверить в ложь, в ложь, которая говорила ему, что она красавица. Она не была храброй. Если бы это было так, она сказала бы ему правду. Когда она стояла перед лицом ночных всадников, под покровом ночной рубашки ее колени стучали друг о дружку, как вибрирующие крылья цикады, а ее разум был парализован страхом. Джуд не была уверена, что снова сможет противостоять бандитам, если они вернутся обратно, когда Долтон уедет.

– Быть может, вам стоит подумать о продаже, – мягко предложил Долтон, словно прочел ее смятенные мысли. – Эта изолированная жизнь здесь для женщины… Вы могли бы создать новую жизнь для себя…

– Где? – с горечью перебила она. – В городе? Где люди будут встречать Джозефа враждебностью и недоверием? Где дети и взрослые на улицах будут насмехаться над Сэмми? Я не хочу, чтобы их так обижали, и я не оставлю их, Долтон. Они моя семья, я за них отвечаю. Поэтому я буду благодарна, если вы будете заниматься своими делами.

– Я думал, вы хотите поблагодарить меня за то, что я сегодня ночью прогнал отсюда этих хулиганов.

Она прервала свою возмущенную речь и тяжело вздохнула, выпустив вместе с воздухом свое раздражение.

– Да, конечно. Простите. У меня нет причин набрасываться на вас. Я хочу поблагодарить вас за то, что вы так рисковали ради нас.

– Тогда поблагодарите меня. – Он протянул руку, слегка согнув пальцы.

Не зная, чего он ожидал, а зная только, на что надеялась она сама, Джуд подошла к нему и осторожно вложила пальцы в его широкую ладонь, с удовольствием ощутив его крепкую руку, сладостно сомкнувшуюся вокруг ее руки, как мягкие тиски, чтобы накрепко удержать Джуд возле кровати. Но у Джуд даже в мыслях не было куда-то уйти. Его вторая рука нашла ее щеку, и большой палец, расположившись под подбородком, приподнял лицо Джуд. Ее глаза закрылись, и на мгновение у нее остановилось дыхание.

А затем Долтон поцеловал ее – так нежно, как она всегда мечтала, так горячо, как ей всегда хотелось. И она, обхватив его руками, всем своим существом отвечала каждому наклону, каждому изменению давления, каждому чувственному скольжению его языка. Она прижалась к Долтону так, что под белой ночной рубашкой и грубым халатом стало больно груди. В этот момент ей хотелось, чтобы она была одета в шелк и носила модные подвязки и чулки, как та проститутка на лестнице, – ей хотелось чего-нибудь, что сделало бы ее не такой невзрачной, а невзрачная Джуд Эймос страдала от потребности в этом опасном мужчине.

Потом его свободная рука, погладив изгиб ее талии, заскользила вверх, пересчитывая ребро за ребром, пока большой и указательный палец не оказались у нее под грудью. Так просто, никаких торопливых ощупываний, никакого собственнического стискивания, как будто Долтон понимал, что такие агрессивные притязания могут отпугнуть ее. Когда сердце Джуд забилось у него в ладони, она забыла о том, что была некрасива, ибо то, что он заставлял ее чувствовать, было ни с чем не сравнимо. Но, приведя ее на грань блаженства, он чего-то ждал, и Джуд потеряла терпение. Она прервала поцелуй, и ее дыхание превратилось в отрывистые вздохи; она пыталась обрести самообладание, но ничего не могла найти в этом огненном мире желания, который он создал для нее.

– О, Долтон, – шепнула она, напуганная тем, что происходило с ней, и боясь, что если остановит его, то у нее больше никогда не будет шанса испытать… блаженство. То нестерпимый жар, то холод нахлынувшей страсти обжигали ее, а в следующий момент у нее душа уходила в пятки.

Целуя ее в лоб, Долтон оцарапал ей щеку жесткими усами, но даже это ощущение было возбуждающим, как никакое другое. Затем он большим пальцем провел по ее пышной округлой груди томительно медленным движением, полным удовлетворения и восхищения, и к тому времени, как Долтон добрался до трепещущего бутона, ее сосок превратился в болезненный узел необузданного желания. Долтон делал медленные круговые движения, и Джуд едва не теряла сознание от удовольствия. Она спрятала лицо у него на груди, ища той же темноты, на которую он был обречен, и поразилась, насколько от этого обострились все ее остальные чувства. Ее кожа стала горячей и влажной, и под ней мощно и быстро пульсировала кровь. С каждым поверхностным вдохом Джуд втягивала в себя запах Долтона, пока, опьяненная горячим мужским жаром, не почувствовала, как у нее кружится голова.

Пока Джуд предавалась своим чувствам, Долтон продолжал ласкать ее, поглаживая кончиками пальцев. Джуд никогда не представляла себе, что такая примитивная ласка может вызвать такую бесконечную массу ответных реакций. Она чувствовала Долтона всем своим существом, до самых кончиков пальцев, и неожиданно ей стало мучительно оставаться пассивной в его объятиях.

Протянув обе руки, Джуд сжала его небритые щеки и удерживала неподвижно, чтобы жадно напасть губами на его губы. Познакомившись с их теплой кожей и даже нежно прикусив в пылу страсти, она забралась глубже в рот, чтобы исследовать внутреннюю пещеру, дав волю темпераменту, сдерживаемому в течение многих лет вынужденного целомудрия. Она с жадностью изучала Долтона, стремясь узнать все, что упустила.

Долтон беспрекословно позволил Джуд делать все, что она желала; он просто держал ее руками за талию и послушно поворачивался, чтобы она могла дотянуться до всего, что ей хотелось. Потом постепенно он снова все взял в свои руки, ошеломив ее своим богатым опытом учителя, обучающего нетерпеливого ученика. Он утихомирил ее и медленно, все настойчивее раскрывал ей губы, пока она не почувствовала, что не в силах противиться ему. Но вместо грубого, прямого натиска он затеял с ней нежную страстную игру, которая мгновенно вызвала дрожь во всех ее нервах, и в конце концов Джуд почти без сознания лежала на нем, открыто демонстрируя свои желания.

– Вас нужно целовать так каждую ночь, – промурлыкал Долтон.

Джуд вздрогнула, слишком переполненная чувствами, чтобы спорить, и слишком расслабленная от удовольствия, чтобы спросить: «Это будете вы?»

А затем в дверном проеме раздался неприятный звук, когда Джозеф прочистил горло, и установившаяся между ними интимность была нарушена. Поднявшись с Долтона, Джуд обнаружила, что ее ноги стали удивительно ненадежными, и ради собственной безопасности ей пришлось схватиться за его плечи.

– Еще раз благодарю вас, мистер Макензи, за то, что вы сделали сегодня ночью, – довольно хриплым голосом сказала она, представив себе, как все должно выглядеть для Джозефа.

– Всегда к вашим услугам, мисс Эймос, – Долтон неторопливо убрал руки, и его губы тронула насмешливая улыбка, – и во всем.

Вспыхнув от его хрипло произнесенного намека, Джуд сделала шаг назад и обратилась к старому сиу, не глядя в его сторону:

– Джозеф, посмотрите глаза мистера Макензи. Ему нужна свежая повязка.

Джуд торопливо направилась из комнаты, обеими руками прижимая к груди халат, словно старалась унять бешеное сердцебиение, которое сопровождало приход страсти. Она проскользнула мимо Джозефа, чувствуя, как его пристальный взгляд заставляет ее краснеть до глубины души из-за того, что он увидел. «Куда бы все это могло привести, если бы он не вошел, чтобы вернуть нас обоих к действительности?» – блуждала у нее в голове мысль, и Джуд наполовину благодарила, наполовину проклинала старика за то, что он появился именно в этот момент. Все могло кончиться катастрофически, но того, что Джуд успела испробовать, хотя и мимолетно, было достаточно, чтобы занимать ее мечты вечно.

Джозеф смотрел на Макензи, понимая, что тот мог быть недоволен, хотя и не высказал этого вслух.

– Садитесь. Я наложу чистую повязку.

– Не беспокойтесь, Джозеф, – отказался Долтон. – Приятно немного побыть без нее. Ожоги почти зажили, а я задыхаюсь под всей этой марлей.

– Джозеф буркнул что-то нечленораздельное.

– Я не собираюсь обижать ее, Джозеф, если вас это беспокоит. Я уеду, как только будет проезжать первый дилижанс, и она будет полностью с вами. Она забудет, что я был здесь.

– Если вы так думаете, вам лучше быстрее уехать. Джозеф потянулся к лампе, которая ярко вспыхнула, перед тем как комната погрузилась в темноту, а затем зашаркал обратно к своему желанному тюфяку.

Но Долтон не отправился искать свою постель. Он очень долго стоял не сходя с места, у него во рту пересохло, а пульс стучал в слабой надежде, потому что на мгновение, всего на короткую долю секунды, он увидел смутный проблеск света, мелькнувший во мраке его мира.

Но он ужасно боялся надеяться, что увидел первые намеки на возвращение зрения.

 

Глава 9

Джуд ожидала, что всю ночь будет ворочаться и метаться, вновь переживая возбуждение от объятий Долтона, и почувствовала чуть ли не сожаление, когда, открыв глаза, обнаружила, что вокруг яркий утренний свет, а у нее никаких воспоминаний ни об одном сне. Хотя Джуд отлично отдохнула, на душе у нее было неспокойно. Быть может, сегодня или завтра Долтон уйдет из ее жизни, и она больше никогда снова не испытает тех острых приливов чувства, которое он пробудил своими прикосновениями. И никогда больше мужчина не заставит ее почувствовать себя красивой.

В это утро Джуд одевалась с особой тщательностью. Она надела свое лучшее платье из мягкой серой шерсти. Лиф плотно обтягивал ее грудь и выразительно подчеркивал талию. Но в тот момент, когда она взглянула на свое отражение в маленьком зеркале, которое принадлежало еще ее матери, она с грустью поняла, насколько оно удручающе просто. О, хотя бы был кокетливый кружевной воротник или женственное жабо у застежки спереди! И всю жизнь все ее наряды были подобны этому. Джуд никогда особенно не задумывалась о бесполезных деталях и выбирала одежду из соображений практичности, а не для пустой привлекательности. Она никогда не выбирала броский цвет или яркий набивной рисунок и никогда не увлекалась дурацкими шляпками. Ее гардероб был прочным и незатейливым, ее интересовала чистота, а не привлекательность. Она считала неестественность в высшей степени нелепой и не понимала, зачем изображать из себя не то, что ты есть.

Джуд медленно убрала блестящие прямые волосы с шеи и, скрутив их, аккуратно натянула на них черную сетку. Пристально разглядывая себя в зеркале, она подумала, что выглядит старой и усталой – типичной старой девой, как назначил ей печальный жребий судьбы. А она хотела быть совсем не такой.

Стараясь двигаться тихо, чтобы не разбудить Сэмми и Джозефа, которые еще спали у холодного очага, Джуд спустилась по лестнице, и даже Бисквит не пошевелился. Остановившись посреди комнаты, она размышляла, следует ли пойти прямо к Долтону и воспримет ли он это как заботу или как навязчивость, и пришла к выводу, что ее нерешительность глупа. Ведь каждое утро Джуд ненадолго заглядывала к нему, чтобы проверить, как он провел ночь, и поступить иначе в это утро означало бы совершить вопиющую ошибку. Сделав глубокий вдох, она решительно направилась к спальне, дверь в которую оказалась распахнутой – комната была пуста.

Возникшая на мгновение паника сменилась уверенностью, что Долтон никуда не мог уйти, во всяком случае, он не мог уйти далеко в одиночку и без причудливо расшитых сапог, которые остались стоять в углу.

Джуд нашла Макензи на парадном крыльце. Он сидел, вытянувшись в кресле-качалке, и словно бы наблюдал за неповторимой игрой восходящего солнца. На глазах у него не было повязки. Но это было совершенно невозможно – вероятно, он наслаждался теплом, начинавшим пригревать его лицо, или просто свободой и мимолетным ощущением первого свежего дыхания воздуха, смягченного росой. Затем он повернул к ней голову, и взгляд его жгуче-синих глаз остановился на лице Джуд. Увидев удивление у него на лице, она поняла, что он действительно наблюдал восход солнца – точно так же, как сейчас всматривался в ее черты.

– Вы видите.

Ее слова были излишними, так как он, можно сказать, одним всепоглощающим взглядом окинул ее, начиная от грубых полусапог и незатейливого платья, до лица, оставшегося открытым и простым из-за собранных назад и убранных в сетку волос. Никогда еще Джуд не чувствовала себя такой обнаженной и незащищенной, и, ожидая от Долтона проявления разочарования, заметила, как потрясение молнией промелькнуло по его лицу и исчезло. Макензи был слишком джентльменом, чтобы откровенно выдать свои мысли – или свое разочарование, и спрятал эмоции за вежливой улыбкой и исключительной сдержанностью.

– Мне потребуется время, чтобы привыкнуть к вашему лицу, после того как я целую неделю представлял его иным. – Затем он наморщил лоб и спросил: – Почему вы не сказали, что ехали в том дилижансе?

Значит, он вспомнил.

– Я… – Джуд была так напугана, что ей понадобилось время, чтобы найти ответ. – Я не думала, что у вас осталось обо мне какое-либо воспоминание.

А если говорить честно, ей не хотелось, чтобы он представлял ее себе как непримечательную путешественницу с невзрачными чертами, которая не давала повода бросить на нее второй взгляд. Она позволила себе воспользоваться его слепотой, а ему – нарисовать образ красивой женщины, чтобы таким образом хотя бы ненадолго почувствовать себя такой и быть желанной для красивого мужчины. Но теперь ее преступление предстало перед его немигающим взором, и она не могла не чувствовать стыда, ожидая осуждения и пожиная плоды своего безрассудства.

Ничего не получалось так, как планировал Долтон, абсолютно ничего. Когда он обнаружил, что зрение вернулось к нему, он был взволнован, как мальчик, которому доверили хранить смертельную тайну. Он хотел поделиться своей радостью, своей победой с одним человеком – с Джуд. Он хотел увести ее на праздничную прогулку и целовать прямо там, под этими великолепными рассветными лучами. Он не находил себе места от нетерпения, ожидая, когда она проснется и найдет его, и ожидание было похоже на зуд, когда нельзя почесаться. Единственное, что занимало его мысли, это не возвращение к своей работе, не ощущение свободы, а освобождение от неизвестности, от незнания, как выглядит Джуд на самом деле.

Макензи был не в силах поверить тому, что говорили ему его глаза. Это была совсем не та женщина, которая преследовала его в снах.

Какую злую шутку сыграли с ним?

Ее лицо, ее фигура были до боли непривлекательны, невероятно невзрачны. Все вскипевшее желание, которое он чувствовал к ней, мгновенно превратилось в мучительный холод.

Нет!

Затем он увидел, как ее глаза наполняются обидой, которая заливала их, словно поток, и успел остановить себя, прежде чем обрушить свой гнев на богинь судьбы за их извращенный юмор. Он влюбился в неподходящую женщину, над ним подшутили, но он слишком многим был обязан ей, этой женщине с непривлекательными чертами, чтобы доставлять ей лишние страдания. Поэтому Макензи как мог скрыл свою антипатию и надеялся, что Джуд никогда не заподозрит, что в этот момент он хотел бы оставаться слепым до того момента, пока не уедет из этого дома, чтобы тот образ, который он себе создал, остался в первозданной чистоте.

– Теперь вы уедете, – твердо сказала она, и это было скорее утверждение, чем вопрос.

– Видимо, да. – Потрясенный своим открытием, Долтон не сразу нашел что ответить. – У меня есть работа, ко торая ждет меня, и теперь, когда я поправился, мне следует взяться за нее.

– Пойду приготовлю завтрак, если не возражаете. – Джуд сделала шаг назад, ненавидя жгучие слезы обиды, которую старалась спрятать под мрачной улыбкой.

– Да, мадам.

Мадам! После страстных поцелуев, которыми они обменивались, она снова стала «мадам». С трудом проглотив комок в горле, она повернулась и прошла в дом.

Ее небрежное обращение с чайниками и сковородками всех разбудило, и Бисквит засуетился у нее под ногами, ударяя ее тяжелым хвостом по икрам ног. Когда медленно вошел Долтон, она отрезала бекон от большого куска, а у Сэм ми от удивления зевок чуть не застрял в горле. Макензи окинул взглядом растрепанного молодого человека и, узнав его, широко улыбнулся:

– Доброе утро, Сэм.

– Мак, вы видите!

В отличие от своей сестры Сэмми Эймос был в точности таким, каким Долтон нарисовал его в своем воображении: большим, но откровенно ребенком, начиная от взъерошенных волос и до щенячьих глаз. В нем не было ни капли расслабленного тупоумия, которое Долтон помнил в тех, кого недоброжелательно называли «идиотами» недалекие люди из его детского окружения. Сэмми был веселым и сияющим, как новая монета.

– Хм-м! – раздалось самодовольное восклицание. – А кое-кто сомневался в моей способности помочь душевному здоровью.

Долтон бросил быстрый взгляд на Джозефа – это был день сюрпризов.

– Вы индеец.

– Я знаю. А вы, белый человек, обязаны мне. – Вытащив свои старые кости из одеял, Джозеф неторопливо прошел к стулу с высокой спинкой; стоявшему перед плитой.

Первый раз Долтон завтракал с ними за столом. Сэмми едва находил время жевать еду, так как забрасывал Долтона вопросами о вновь вернувшемся зрении. А Долтон не мог удержаться и не перевести взгляд на молчаливую Джуд Эймос, подававшую им завтрак.

Когда-то он наблюдал, как деревянная кукла говорила голосом чревовещателя, и в восхищении смеялся, когда слова, казалось, выходили из подвешенной на петлях челюсти.

Глядя, как Джуд спрашивает, не хочет ли кто-нибудь еще кофе, он вспомнил то давнее представление: голос был знакомым, но он исходил не из тех губ, которые двигались. Во всяком случае, так казалось Долтону. Будучи узником тьмы, он создал лицо, соответствующее этому серьезному голосу и хрипловатому смеху. Он, как скульптор, пользуясь осязательной способностью пальцев, изучил каждую черту и искусно, почти любовно создал то, что, как подсказывало ему сердце, должно было быть там: красивые черты, соответствующие тому, что он знал о женщине. Столкнуться с таким невыразительным лицом оказалось болезненным ударом: Макензи увидел незнакомку, говорившую словами любимого человека, и оплакивал потерю женщины, которой поклонялся в своем воображении.

– Мистер Макензи после завтрака уезжает, – объявила Джуд строгим тоном. – Сэмми, ты выберешь для него хорошую лошадь? Он может оставить ее в платной конюшне в Шайенне.

– Уезжает? – простонал Сэмми. – Мак, вам еще нельзя ехать.

– Боюсь, я должен ехать. Меня ждет работа, за которую мне уже заплатили. Они, должно быть, не могут понять, что со мной случилось.

– Некоторое время Сэмми с печальным, расстроенным видом переваривал это известие.

– Но вы еще вернетесь, чтобы снова навестить нас, правда?

– Я постараюсь. – При этом обещании он встретился со взглядом Джуд и отвел глаза. Она стояла со страдальческим видом, думая, как ему невыносимо смотреть на нее, а он с горечью думал о правде, которую не рассказал ей, о том, что сделало бы его менее чем желанным под этой крышей. Пришло время по-мужски понести заслуженное наказание. – Честно говоря, я не собираюсь в Шайенн. Я направляюсь на здешнее ранчо, в местечко, которое называется Свитграсс. Вы укажете мне дорогу туда?

– Вы работаете на Патрика Джемисона? – Джуд окаменела.

– Да, мадам, он тот, кто нанял меня. – Не донеся чашку кофе до рта, Долтон замер, почувствовав, как внезапно изменилось все, что он узнал и полюбил на станции «Эймос». Он вдруг стал чужаком, непрошеным гостем.

 

– О, вам не составит труда разыскать его, – затараторил Сэмми, совершенно не замечая мрачной атмосферы, возникшей при этом за столом. – Его ранчо самое огромное и богатое в здешних местах. Поезжайте прямо по дороге, и вы не пропустите его. Вы собираетесь пасти коров для мистера Джемисона?

– Нет, Сэмми, – мягко объяснила Джуд, – у мистера Макензи другая профессия, он не собирается работать в седле. Он делает свою работу под прицелом оружия.

Сэмми нахмурился, явно ничего не понимая, но, прежде чем он успел еще что-нибудь спросить, Джуд поторопила его:

– Иди приготовь лошадь для мистера Макензи.

– Д-да, – проворчал он, встав из-за стола и бросив Долтону взгляд, подобный тому, который был у Бисквита, когда пес просил остатки еды. Когда он, волоча ноги, вышел, старый пес жалобно заскулил, разрываясь между столом, полным так-требующих-чистоты-тарелок, и любимым хозяином. В конце концов победила преданность, и он бросился вслед за Сэмми.

– Вы ни разу не упомянули, что вам платит Джемисон, – полным осуждения тоном обронила Джуд и начала собирать посуду, не дождавшись, пока Долтон доест то, что лежало перед ним на тарелке.

– А если бы я сказал об этом, разве меня не вышвырнули бы на крыльцо под дождь в первую же ночь?

– Нет, разумеется, нет, – пробормотала Джуд, хотя посмотрела на него так, словно ответ был «да». – Те, кто приезжал прошедшей ночью, были людьми Джемисона. Если бы я знала, что вы собираетесь работать с ними – или я должна сказать, руководить ими? – я бы представила вас. Надеюсь, вы не подвели вашего работодателя тем, что прогнали их отсюда, взяв на мушку.

– Для меня не было бы никакой разницы, даже если бы я знал, кто они.

Ее колючий взгляд сказал Долтону, что она в этом сомневается, а затем Джуд, зашуршав юбками, отвернулась к плите. Глядя на ее порывистое движение, Долтон подумал, что именно такой представлял ее себе: прямая осанка и гордо поднятая голова, и его губы растянулись в едва заметной улыбке – но лишь до того момента, пока следующие резкие слова Джуд не заставили их плотно сжаться.

– Вам пора собирать вещи, мистер Макензи. Все в вашей комнате, все, кроме ваших пистолетов, естественно. И я не могу сказать, что особенно грущу из-за того, что вы их лишились.

– Я очень признателен за вашу заботу о моих вещах и обо мне. – Он встал и не мог не заметить, как она отпрянула назад, как будто с возвращением зрения он стал представлять угрозу ей и всему, что ее окружало, – хотя, возможно, она и была права. – Сколько я вам должен?

– Мне помнится, мы уже обсуждали это, – был ее язвительный ответ. – Гостеприимство не имеет цены, как и христианское милосердие.

– С этим я мог бы поспорить, мисс Эймос. Но возможно, в другой раз.

– Я сомневаюсь, что, когда мы встретимся снова, будет много времени для приятных разговоров. – Она перевела взгляд на Сэмми: – Лошадь готова?

– Я привязал Фэнси у крыльца, – ответил юноша. – Можно, я помогу вам укладывать вещи, Мак?

– Ты будешь только мешать, Сэмми, – остановила его Джуд и была удивлена холодным взглядом Долтона.

– Нет, не будет. Пойдем, Сэм.

Долтон перекладывал свое имущество, грустно размышляя, почему же все-таки он чувствует себя так, словно покидает родной дом. За короткое время, возможно, из-за своей беспомощности он превратился в неотъемлемую часть дома Эймосов. И это ему нравилось. Когда он уходил, у него было чувство, что Джуд права, он не вернется их навестить, во всяком случае, по-добрососедски, даже если Джуд пригласит его, в чем он очень сомневался. Он больше не был для нее просто мужчиной, он прочел это в ее глазах, когда объявил, куда направляется, и она ясно высказала свое мнение о той жизни, которую он вел. Нет, он не мог отступить от своего обязательства ради дружеского «как поживаете?». Ему оставалось только надеяться, что его не заставят нанести визит совершенно иного рода, который доведет до конца то, что начали ночные всадники.

– Пожалуй, это все.

Все, кроме неуловимых чувств, наполнявших эту комнату, уз желания, которых он не должен был себе позволять. Мужчины его, профессии не связывают себя узами, у них нет дома, они не заводят друзей, никто с тревогой не ждет их возвращения и грустно не машет вслед – так лучше. Но как объяснить это Сэмми, который смотрит на него своими огромными, полными слез глазами?

– Но вы вернетесь, Мак, правда же?

– Посмотрим, Сэм. Я буду очень стараться. Но я хочу, чтобы ты пообещал, что будешь присматривать за порядком здесь, если мне не удастся вернуться, ведь ты мужчина в этом доме.

Сэмми удивленно моргнул, словно ему никогда это не приходило в голову, а затем расправил плечи и гордо выпятил грудь.

– Конечно, Мак. Ни о чем не беспокойтесь. – А затем он жалобно вздохнул. – Но я все-таки надеюсь, что вы вернетесь.

«О, черт, – простонал Долтон в глубине души, – пора все кончать и бежать, пока дело не стало еще хуже».

Забросив на плечо сумку с вещами, он широкими шагами вышел в общую комнату и тотчас безошибочно понял что дела обстоят гораздо хуже, чем он полагал. Джуд стояла у стола, ее незнакомое лицо было мрачно нахмурено, а чудесные серые глаза влажны. Джозеф стоял рядом с ней, и его пронизывающий взгляд призывал Долтона как можно скорее дать клятву не обижать ее. Но было уже слишком поздно. Долтон вовсе не давал ей каких-либо обещаний, так что у нее не было никаких оснований ругать себя за нарушение священной клятвы. Он целовал ее, ей это нравилось; она целовала его, и это нравилось ему даже еще больше. Его руки немного попутешествовали, это правда, но она не была какой-то очаровательной девушкой, берегущей свою невинность. Или она была именно такой? Не важно, какой была она, речь шла о том, каким был он и чего он не должен был делать. Ни одна приличная женщина не имела бы дела с таким, как он, мужчиной. А Джуд Эймос была единственной порядочной и достойной женщиной из всех, кого он когда-либо знал.

– Еще раз благодарю за то, что ухаживали за мной. Я всегда готов вернуть вам долг, вы только скажите.

– Мы не станем ничего просить у вас, мистер Макензи. Доброту предлагают не ради этого.

Было ли невысказанное осуждение в этих холодно произнесенных словах? «Вероятно», – пришел к выводу Макензи, зная Джуд; она была не из тех, кто держит при себе неодобрение.

– Что ж, тем не менее я чувствую себя в долгу перед вами. И я благодарен вам, несмотря на то, что, возможно, сказал вначале. – Он улыбнулся, чтобы напомнить ей, и она коротко улыбнулась в ответ.

У этого обмена улыбками был горько-сладкий вкус, принадлежавший общему куску их прошлого. Что еще можно было сказать? Макензи направился к двери, Сэмми и Бисквит побежали следом за ним, а Джозеф и потом Джуд вышли позже, когда он уже сидел на большой темно-гнедой кобыле, которую выбрал для него Сэмми.

– Прекрасное животное, – с пониманием похлопал он лошадь по шее.

– Вы можете попросить кого-нибудь из людей Джемисона привести ее обратно. Не сомневаюсь, ваш новый хозяин захочет перекроить вас по собственному образцу.

– Никто не перекроит меня по собственному желанию, мисс Эймос, – ухмыльнулся Долтон в ответ на этот преднамеренный укус. – Вам следует помнить об этом. – Он приподнял свой стетсон, обращаясь к двоим, стоявшим на крыльце, а потом потрепал по волосам Сэмми, который стоял рядом, держа поводья.

Проглотив слезы, Сэмми выпустил поводья и отступил назад, чтобы Долтон мог развернуть животное. Макензи пустил Фэнси легким галопом, и ему пришлось собрать всю силу воли, чтобы хоть один раз не оглянуться.

 

Глава 10

Долтон уже проскакал много миль по холмистым прериям и поросшим травой возвышенностям, но не появилось и признаков жизни. Только когда он уже начал думать, что ему еще не доводилось видеть такой унылой местности, его большая лошадь взлетела на гребень горы и перед ним открылся скотоводческий Эдем.

Стадо в несколько тысяч голов паслось под присмотром видневшихся там и тут ковбоев в широкополых шляпах, кованых гетрах и сапогах, украшенных большими мексиканскими шпорами с колесиками. Он проскакал прямо через середину стада, заработав несколько любопытных взглядов от мужчин, погонявших безмятежный скот медленными, красивыми вращениями манильской веревки. Долтон не удостоил их вниманием и, только добравшись до Свитграсса, остановился, чтобы обозреть внушительную картину.

Главное здание было кирпичным и приятно смотрелось среди аллеи из деревьев бузины, с их крепкими, искривленными стволами и сучковатыми ветвями, выстроившихся, как бригада древних рабочих, несущих последние из причудливых украшений к широкому крыльцу. Косые лучи солнца, поблескивавшие в окнах двух этажей, напомнили Макензи предупредительные вспышки оружейных выстрелов, и чем ближе он подъезжал, тем сильнее становилось это ощущение тревоги. Действительно, все здесь было огромных размеров; дома и конюшни располагались на большой территории, обнесенной высоким забором, кричавшим о богатстве и процветании. Но здесь не чувствовалось признаков теплоты или доброжелательности, а во всем сквозило только высокомерное превосходство над окружающей долиной. Не услышал он и радушного приветствия от трех мужчин, которые, ощетинившись оружием, поскакали ему навстречу.

– Куда, черт побери, вас несет? – заорал один из охранников, но Долтон, не обращая на него никакого внимания, продолжал свой путь к дому. Двое других в ожидании смотрели на своего командира, намекая тонкогубому охраннику ранчо, что лучше пропустить приезжего, а не задерживать, как он намеревался. – Эй, я к вам обращаюсь. Что за дело у вас здесь?

– Мое дело, – было все, что соизволил произнести Долтон, не глядя на них, как будто не считал, что они представляют какую-то угрозу.

Оскорбленный неуважением незнакомца, начальник пустил лошадь в галоп и резко осадил ее, так что животное остановилось перед кобылой Макензи. У Долтона не оставалось другого выбора, кроме как остановиться либо скакать прямо на них.

– Я спросил, что за дело у вас здесь?

Долтон опустил холодный взгляд синих глаз, раздраженный тем, что ему помешали.

– Мое дело куплено и хорошо оплачено вашим боссом и я полагаю, он не настолько ценит вас, чтобы обсуждать это с вами, иначе вы знали бы ответ. А теперь будьте добры освободить мне дорогу. – И он пустил кобылу вперед, заставив другую лошадь сделать крутой разворот.

Три охранника ранчо обменялись сердитыми тревожными взглядами, и один из них проворчал:

– Кем считает себя этот сукин сын?

«Тем, с кем мы не хотим иметь ничего общего», – был не произнесенный вслух ответ.

Выстроившись позади высокого незнакомца, они сопровождали его, как дворняги, до самого крыльца, и появившийся там Патрик Джемисон подтвердил их умозаключение своими первыми же укоризненными словами:

– Вы опаздываете, мистер Макензи.

– Не припомню, чтобы я точно назначил вам время, когда ожидать меня. – Остановившись, Долтон смотрел на хозяина ранчо с высоты своего седла немигающим и непримиримым взглядом, требующим ответа, который Джемисон, начав заметно нервничать, в конце концов дал.

– Хорошо, признаю, этого не было. Спускайтесь, Макензи.

– Я предпочел бы, чтобы вы впредь сохраняли слово» мистер», – с холодной медлительностью протянул он, продолжая сидеть верхом на высокой лошади, пока Джемисон не покраснел и не стал беспокойно дергаться.

– Прошу вас, спускайтесь, мистер Макензи. Мои люди проводят вас к вашему жилью.

– Прекрасное животное, – спрыгнув вниз, Долтон похлопал кобылу, – но не мое. Пусть один из этих ребят вернет его обратно на станцию «Эймос» вместе с достойной платой за прокат.

Охранники ранчо не собирались подчиняться приказам какого-то невооруженного чужака, но их хозяин бросил разговорчивому начальнику золотую монету:

– Проследи за этим, Монти.

Начальник охраны возмущенно посмотрел на высокомерного незваного гостя, который мог заставить их хозяина так грубо отправить его на лакейскую работу, а потом остановил взгляд на одном из своих подчиненных и сердито буркнул:

– Нед, проследи за этим.

Посторонившись, Джемисон жестом пригласил Долтона в дом.

– Мистер Макензи, у меня в кабинете есть бренди, который превосходно помогает смыть дорожную пыль. Монти, занеси его вещи.

– В главный дом? – недоверчиво переспросил Монти.

– Именно так я сказал. – И Джемисон подождал, пока Макензи прошед впереди него в дом.

«Что это за тип, у которого на рубахе дырка размером с Небраску, а он требует, чтобы босс называл его «мистер», и занимает комнату в главном доме, как важный гость? Черт побери, меня, начальника охраны, никогда не приглашали дальше пахнущего кожей кабинета, и то это случалось очень редко», – ворчал про себя Монти и, прищурившись, пристально всматривался в спину Макензи, удивляясь, почему это вдруг мужчина кажется ему таким знакомым. Он не мог отвлечься от своих мыслей, пока не вспомнил обстоятельства, уже сталкивавшие их.

И он надеялся, что эти обстоятельства не принесут ни чего хорошего гостю Джемисона.

Долтон бывал в достаточно шикарных домах и, войдя в кабинет Джемисона, не проявил благоговейного трепета перед богатой обстановкой. Он лениво окидывал взглядом переплеты книг на полках и головы буйволов – охотничьи трофеи, – пока хозяин дома у огромного буфета красного дерева наливал спиртное в два коньячных бокала.

– Мистер Макензи, позвольте, я немного введу вас в курс моих дел здесь. – Джемисон был необычайно взволнован присутствием известного человека у себя в доме. – Итак, для стада почти в семь с половиной тысяч голов я планирую огородить двадцать две тысячи акров на одной из территорий Вайоминга, где густая, сочная и питательная трава. Мои животные самые породистые в здешних краях, я получил их, скрещивая привезенных херефордов с прежним стадом, чтобы улучшить породу. У меня есть четыре короткорогих быка с тремя четвертями чистой крови, которые стоят около семисот долларов каждый. Все это мое, как вы могли понять. И не я выгонял буйволов и индейцев с этих равнин, чтобы освободить место для вторжения фермеров с претензиями сделать все всеобщим достоянием и лишить меня того, ради чего я трудился.

– И какая часть этого королевства действительно ваша? – спросил Долтон после того, как, подняв бокал, сделал на пробу глоток.

– Записанная за мной? И близко не достаточная. В этих краях каждой корове нужно двадцать акров самых питательных пастбищ, чтобы она приносила выгоду. Это означает, что мне нужно приблизительно сто пятьдесят тысяч акров, чтобы прокормить стадо, которое я имею. Но правительство дает мне право на владение только тысячью ста двадцатью акрами, которых достаточно лишь для тридцати или сорока голов, при том, что я здесь не развожу молочных коров, мистер Макензи. У меня нет иного выбора, кроме как взять то, что мне нужно.

– Даже если оно принадлежит кому-то другому.

– Человек вашей профессии – и с совестью? – раздался спиной Долтона мягкий горловой смех. – Уж не конфликт ли интересов здесь, мистер Макензи?

Долтон обернулся и был удивлен, увидев одну из очаровательных женщин, которых когда-либо встречал. Классическая красавица была увенчана копной золотисто-рыжих волос, она носила накрахмаленную кружевную английскую блузку, женственную в каждой детали, и мужские брюки так обтягивающие фигуру, что вид ее женского местечка действовал подобно быстрому удару в пах. Она не смутилась от его восхищенного внимания, а ответила таким же дерзким, оценивающим осмотром. Ее пухлые губки, манящие как клубника со сливками, улыбались, а горящий взгляд темных глаз целенаправленно двигался вверх вдоль внутреннего шва грубых хлопчатобумажных брюк Долтона от манжеты до гульфика. Это было не то внимание, которое мог игнорировать мужчина, даже если оценивающая его женщина едва ли была женщиной – вероятно, ей было не больше семнадцати лет.

– Мистер Макензи, моя дочь Кэтлин. Она тешится заблуждением, что управляет этим хозяйством. – И Джемисон с любовью улыбнулся, подтверждая, что это правда.

– Придет день, когда так и будет, папа. И вы воспитывали меня так, чтобы у меня голова была больше занята серьезными делами, а не легкомысленными женскими пустяками. – Ни на мгновение не отрывая взгляда от Долтона, она вошла в комнату; ее бедра раскачивались, как вывеска на сильном ветру, а ее улыбка становилась все более хищной.

– Мадам, – улыбнулся ей в ответ Долтон, – умная, честолюбивая женщина с вашей внешностью не нуждается в том, чтобы прибегать к чему-то еще.

– О, благодарю вас за порцию банальности, мистер Макензи. Если бы я была женщиной, которая поддается на сладкие разговоры, я определенно была бы у ваших ног.

– Думаю, вы женщина, которая привыкла к совершенно противоположному, – усмехнулся он.

– А по тому, что я слышу, я могу сказать, что вы мужчина, который привык все делать по-своему. – Она встала рядом с отцом, взглядом дав понять, что по достоинству оценила его ответ. – И так во всем?

o Во всем, что того стоит, мадам. Она на мгновение задумалась, надув вполне созревшие а потом заметила:

o У вас что-то случилось с бровями, мистер Макензи. Неосторожность во время курения?

– Я никогда не бываю неосторожным, мисс Джемисон. Просто несчастный случай.

– А где ваши знаменитые пистолеты с костяными ручками? Еще один несчастный случай?

Джемисону становилось все больше не по себе от их двусмысленной перепалки, и он решил, что настало время вмешаться.

– Кэтлин, у нас с мистером Макензи есть дела, и, я полагаю, у тебя тоже найдется чем заняться.

– Зачем мне нужно знать, как спрягаются латинские глаголы? – недовольно скривилась Кэтлин. – Я принесу больше пользы вам, если буду изучать рыночные цены в Чикаго.

– О рыночных ценах я позабочусь сам, а ты позаботься о своем образовании. Придется приложить самые серьезные усилия, чтобы соединить вместе одно и другое. Тебе нужен ум, чтобы жить с такой красотой. А теперь больше никаких споров в присутствии нашего гостя.

– Мистер Макензи не гость, папа. К тому же, я уверена, он не пользуется латынью.

– «Animis opibusque parati. Audentes fortuna juvat».

– «Будьте готовы телом и духом. Фортуна благосклонна сильным», – медленно перевела она, в изумлении глядя на наемника, и улыбнулась обворожительной улыбкой. – Хороший ход, сэр. Вы и в самом деле сюрприз. Возможно, Вы сможете помочь мне в занятиях.

– Мистер Макензи здесь не для того, чтобы работать учителем, – перебил ее отец, отвергая такую идею. – Его время будет занято другими делами, и теперь, если не возражаешь, дорогая, мы займемся ими.

Надменно тряхнув огненной гривой, Кэтлин вышла из комнаты, задержавшись на пороге, чтобы бросить на Долтона выразительный взгляд, который ему не стоило труда расшифровать – он понимал красивых женщин. Они не составляли для него ни тайны, ни проблемы в отличие от знакомой ему владелицы путевой станции, о которой он мог бы думать, но старался не делать этого. Джуд нельзя было сравнивать с этой дочерью хозяина ранчо. Мужчины переступили бы через Джуд с ее серьезными манерами и менее чем эффектной внешностью, чтобы быть рядом с великолепным созданием вроде Кэтлин. А разве сам он был другим? Мужчину привлекает женщина, уверенная в своей женственности, которая станет в его руках завидным трофеем. Кэтлин Джемисон была именно такой женщиной, и добивалась всего, чего хотела. А тем, что она хотела, по крайней мере на данный момент, был новый наемник ее отца. Так зачем ему сопротивляться?

Когда она ушла, Джемисон недовольно вздохнул, оторвав Долтона от чисто мужских раздумий.

– Не обращайте внимания на Кэтлин. Я постоянно позволяю ей слишком много свободы для ребенка ее возраста.

Долтон мог бы возразить против употребленного им слова «ребенок»: ни в ее внешности, ни в манере поведения не было абсолютно ничего детского. Но он промолчал, ибо кто он такой, чтобы открывать любящие отцовские глаза?

– Если не возражаете, мистер Макензи, давайте вернемся к делам. Теперь, когда вы здесь, я не хочу тянуть время, чтобы об этом узнали животноводы из долины.

Вместо того чтобы отправиться к себе в комнату, где надоедливый наставник снова собирался мучить ее спряжениями, Кэтлин вышла на крыльцо сделать глубокий очистительный вдох. Делая выдох, она вспомнила Макензи, и легкая улыбка заиграла на ее губах. Помимо того, что он был дьявольски привлекателен, он умел этим пользоваться. Кэтлин ждала сложная задача, но она чувствовала, что созрела для ее решения. В свои восемнадцать лет Кэтлин могла быть просто скромной и послушной, но у нее не было намерения покорно подчиняться диктату своего отца. Если бы не ее настойчивость, он не поехал бы в Дедвуд, чтобы нанять Макензи. Он, кажется, думал, что проблема паразитов, кишащих на их земле, решится сама собой, но он ошибался. И кроме того, он был слишком мягким и никогда не отдал бы приказа своим людям скакать под покровом темноты, чтобы кого-либо запугать. Да, настанет день, когда она будет править этим королевством трав, и будь она проклята, если из-за отцовской нерешительности потеряет хотя бы один акр.

– Мисс Джемисон?

Кэтлин с едва сдерживаемой досадой взглянула туда, где, комкая в руках шляпу, стоял Монти, их долговязый охранник. Он, как всегда в ее присутствии, нервничал и потел от вожделения. Несмотря на личное отвращение к нему, она полностью использовала его жгучие желания, но таким образом, чтобы всегда можно было пресечь их.

– Да, Монти? В чем дело?

Он поежился в нежданном луче ее улыбки, чуть не забыв, что собирался сказать.

– Э-этот парень… с вашим отцом…

– Вы имеете в виду мистера Макензи?

– Да, Макензи. Я видел его раньше, мисс Джемисон.

– Вот как? Переходите к делу, если вам есть что сказать. – Она начинала терять терпение с этим тугодумом.

– Понимаете, я видел его на станции «Эймос» в ту ночь.

– Что вы подразумеваете под «той ночью»? – Ее внимание заострилось до остроты бритвенного лезвия.

– Когда мы отправились проведать мисс Эймос.

– Он был там?

– Д-да. Он был в доме, а потом вышел с винтовкой и прогнал нас.

– Он? – Кэтлин в задумчивости наполовину опустила веки, скрыв блеск глаз.

– Д-да. Думаю, вам лучше знать это и то, что сегодня утром он приехал на одной из лошадей Эймосов, самоуверенный донельзя.

– Спасибо, Монти. Это любопытные новости. – Она, облизнула губы, размышляя, что бы это могло означать, и уже забыв об охраннике, который с восторженной преданностью смотрел на нее. – Будет очень интересно услышать, как это объяснит мистер Макензи.

Приняв обжигающе горячую ванну, побрившись и сменив одежду, Долтон выкроил время обдумать свою судьбу, прежде чем спуститься к обеду и встретиться с Джемисонами.

Его комната была полна изнеживающей роскоши, начиная от гигантских размеров кровати под полуопущенным балдахином и огромного шкафа, уже заполненного его вещами, и до ценных произведений искусства, развешанных по стенам. В этой оклеенной обоями и отделанной панелями комнате могла легко разместиться большая часть мебели дома Эймосов. Здесь никто не спал на комковатом матраце, брошенном на доски, никто не подавал еду прямо со сковороды из печи. Но здесь и не было божественного запаха бисквитов Джозефа и не звучал смех Сэмми. И вместо сдержанного юмора и пугливой страсти Джуд Долтон столкнулся с многообещающими обольщениями хорошенькой Кэтлин. На поверхностный взгляд все складывалось в пользу Долтона. Тогда почему ему было так грустно в этой роскоши? Ведь это была жизнь, к которой он стремился. Он мечтал, что его будут с почтением обслуживать, а он будет пить из и наслаждаться красивыми вещами. И одной из таких была дочь его хозяина. И ему платили чрезвычайно хорошо, чтобы он мог себе это позволить.

Долтон посмотрел в маленькое зеркало для бритья, чтобы проверить, гладко ли выбриты щеки; еще день назад это было просто неосуществимо. День назад он размышлял над участью слепого, в которой зависел бы от других, а сейчас все было опять как прежде. Но было ли? Или пребывание у Эймосов каким-то образом изменило его? Или это результат резкого потрясения, когда он сначала потерял, а потом снова обрел планируемое им будущее и расчувствовался над тем, чего никогда не могло быть? Он криво улыбнулся, чтобы избавиться от собственного грустного отражения. Ничто не изменилось. Он тот, кем был всегда, и это был человек, от которого Джуд Эймос не удастся так быстро отделаться. Она практически выставила его за дверь, как только узнала, что он снова обрел способность жить той жизнью, которую она не признавала. Нежные поцелуи, которыми они обменивались в темной комнате, были легко забыты, когда он перестал нуждаться в ее заботах. Долтон отказывался верить, что в этом следовало винить его тщательно скрываемую реакцию на ее внешность. Почему же он так крепко держится за воспоминания? Совсем не потому, что он никогда прежде не целовал женщин! И если все пойдет так, как предполагалось, он будет спать с Кэтлин Джемисон, даже если Джуд пересмотрит свое отношение к предложению этого фермера Тенди. Но почему это превосходное разрешение всех проблем оставляло у него чувство неудовлетворения?

Легкий стук в дверь прервал его грустные размышления, и распахнув дверь, он обнаружил Кэтлин Джемисон, и реакция его тела прогнала прочь все мысли.

О такой женщине, как Кэтлин Джемисон, мечтал каждый мужчина: она была богата, образованна, молода и невероятно красива. Она стояла перед Долтоном в открытом платье из гранатового шелка, и его складки и сборки выгодно подчеркивали ее стройную, изящную фигуру, ее блестящие волосы, зачесанные наверх, не отвлекали внимания от черт лица, и каждая малейшая деталь подчеркивала совершенство целого. В ней не было ничего похожего на Джуд, когда она улыбнулась в знак приветствия, ее улыбка стала многообещающим приглашением, гарантировавшим Долтону, что он сможет восхищаться всем, что видит, с более близкого расстояния. Долтон привык к таким женщинам, как Кэтлин, женщинам, которые пользовались своей внешностью, чтобы подчинить себе чувства мужчины. И так как он не был невосприимчив к такого рода воздействию, он не мог против него устоять.

– Мисс Джемисон, вы пришли, чтобы проводить меня кобеду? Я уверен, что и сам бы нашел дорогу к столу.

Так как в его откровенных словах не содержалось ни капли лести, сияющая улыбка Кэтлин несколько померкла, и девушка лукаво прищурилась.

– Нет, мистер Макензи, я пришла совсем не для этого. Я нисколько не сомневаюсь в ваших способностях. Мне хотелось бы больше узнать о том времени, которое вы провели с Джуд Эймос.

– Что именно вы хотели бы услышать? – Охватившие Долтона сладострастные мечтания были резко прерваны неожиданным требованием, и он бросил на девушку холодный взгляд, не желая обсуждать с ней ни Джуд, ни вообще семейство Эймосов – почему-то это казалось ему кощунством.

– Я хотела бы услышать, почему вы после того, как взяли деньги у моего отца, выступили против его посыльных? – Когда Кэтлин выступила с этим обвинением, в ней не было ничего нежного или мягкого, она была острой, как только что заточенный клинок.

– По дороге сюда я был ранен при ограблении дилижанса. Мисс Эймос оказалась в том же экипаже и приютила меня, чтобы я смог восстановить силы. Я не знал, что это за толпа ночных всадников, а мисс Эймос не знала, кто я. Когда мы обменялись тем, что знали, она что мне лучше всего продолжить мои путь, и я полностью согласился с ней.

Это была наспех состряпанная версия правды, и, не бучи дурочкой, Кэтлин почувствовала пробелы в его истории. Ее прищуренные глаза отметили зажившие рубцы у него на лице, подтверждавшие, что он действительно был ранен. Но на самом деле ее интересовало совсем другое.

– Значит, вы говорите, что мисс Эймос была вашей сиделкой… и здесь нет ничего личного.

– Нет, абсолютно ничего личного. – Долтон не старался скрыть, что ее любопытство ему неприятно.

– Какая я глупая. – Услышав ответ, который хотела получить, Кэтлин снова стала сладкой как мед. – Что же еще могло там быть? Ведь вы взяли деньги отца, и к тому же я видела Джуд Эймос.

Что-то в самодовольных заключительных словах девушки страшно разозлило Долтона. Ему хотелось видеть причину в том, что Кэтлин считала себя его хозяйкой, а не в том, что она оскорбила женщину, которая заботилась о нем. Что бы там ни было, он решил, что не будет этого терпеть.

– Мисс Эймос очень великодушная женщина, и то, что произошло или не произошло между нами, не имеет никакого отношения к тому, за что ваш отец заплатил мне. Он покупал мои услуги, мисс Джемисон, а не мою душу. Возможно, вам следует помнить это, когда в следующий раз захочется сунуть нос в мои дела. А теперь, я думаю, не стоит заставлять вашего отца ждать.

Кэтлин побелела, черты ее лица заострились, она смотрела на Долтона, сначала не веря себе, а затем с нескрываемой яростью, и постепенно ее вишневые губки скривились сладкую язвительную улыбку.

– О, мистер Макензи, я абсолютно уверена, что вы просто наняты моим отцом. За исключением этого, вы меня нисколько не интересуете. – Она повернулась и быстро побежала вниз по лестнице, оставив Долтона тихо посмеиваться над ее приступом гнева.

Кэтлин была очень юной и очень избалованной. Она привыкла получать все, не прикладывая никаких усилий и была немногим лучше жадного ребенка, принявшего соблазнительный женский облик. Но Долтон был не настолько глуп, чтобы не понимать, какую опасность она может представлять.

 

Глава 11

Скрипки визжали, как свиньи на бойне, но никто из собравшихся на празднике не обращал внимания на их пронзительные вопли. После сбора урожая в прошлом году у соседей не было повода собраться вместе, и после одиночества длинных зимних месяцев люди были рады поболтать и повеселиться. Сарай Барретов был дочиста выметен, и его двери широко распахнуты для всех желающих поздравить Уэйда Баррета и его молодую жену Лусинду. Они боялись, что погода помешает ожидаемому всеми празднику, но нынешнее утро выдалось свежим и ясным, как только что отчеканенная золотая монета, и уже с полудня по ухабистой дороге начали подъезжать экипажи.

Везя два лимонных торта, испеченных Джозефом, и лоскутное одеяло, которое сама стегала длинными холодными вечерами, Джуд со смешанными чувствами подъезжала к шумевшему сараю. Она не любила людных праздников, но волновалась за младшего из братьев Баррет и боялась, что Тенди использует собрание для проповедования насилия среди жителей долины. И кроме этого, она боялась, что он будет разыскивать ее, чтобы в радостной атмосфере праздника по случаю женитьбы брата снова настаивать на своем предложении.

– Джуд, ну разве это не великолепно?

Она улыбнулась брату, из-за которого, собственно, и приехала сюда, оставив Джозефа присматривать за станцией Дилижанс из Дедвуда уже проехал, а направлявшийся на юг не ожидался до следующего дня, поэтому она без колебаний оставила Джозефа одного. Церемонии белых людей не были для него священными, как он всегда заявлял, но Джуд подозревала, что он избегал таких событий, потому что они остро напоминали ему обо всем, что он потерял. Как бы то ни было, она очень уважала его, чтобы принуждать к чему-либо. Она понимала, что такое потеря, и не чувствовала этот праздник своим. Однако Джозеф, можно сказать, вытолкал ее за дверь, приказав наслаждаться молодостью и не торопиться домой, и, стиснув зубы, Джуд пообещала, что именно это и будет делать. Но сейчас, оказавшись здесь, где свет фонарей приветливо освещал большой сарай, она снова почувствовала, что ей не хочется туда идти.

– Почему ты еле волочишь ноги? – допытывался Сэмми. Держа Джуд под руку, он настойчиво тянул ее вперед. Статный, с кудрями, аккуратно зачесанными назад с помощью масла, одетый в праздничную белую рубашку, хлопчатобумажные брюки и кожаный жилет, он выглядел как любой сельский парень, стремящийся присоединиться к остальным. И только одна Джуд знала, что это не так. Ему гораздо интереснее было там, где играли дети, чем там, где стояли молодые девушки, глядя на взволнованных поклонников.

– Смотри, здесь Тенди. Привет, Тенди!

Было слишком поздно что-либо предпринимать, и Джуд ничего не оставалось, как приветливо улыбнуться. Широко улыбаясь, Тенди встретил их на полпути к сараю и, взяв у Джуд торты, отдал их Сэмми.

– Вот, дружище, отнеси-ка их на стол, а сам чем-нибудь займись, – распорядился он, не спуская с Джуд пристального взгляда. – Я очень рад, что вы приехали, Джуд, учитывая, как мы расстались в последний раз.

– Я ничего не имею против вас, Тенди. А кроме того, я не могла упустить возможность пожелать молодым всего наилучшего.

– Да, свадьбы помогают сводить людей вместе. Джуд была вынуждена отвернуться, заметив жадный блеск у него в глазах.

– Вы сами сделали это одеяло? Чудесная работа. Лусинда будет очень довольна.

– Они будут жить здесь? – спросила Джуд, радуясь, что разговор ушел от бесплодных надежд Тенди.

– Конечно. В доме достаточно места, по крайней мере пока у них не начнут появляться малыши или пока я не приведу собственную жену.

Смутившись от столь прозрачного намека, она крепко сжала зубы.

В противоположном конце вычищенного и вымытого сарая, в котором позже устроят танцы, Джуд увидела Уэйда с молодой женой, стоявших рука об руку и с улыбками кивавших в ответ на поздравления. Он выглядел несколько скованным в своем парадном костюме, а она, хрупкая и нежная, была очаровательна в белом платье, из парчи и атласа, окутанная густым облаком белой вуали, и они оба светились счастьем. Острая боль зависти ножом резанула сердце Джуд и так же быстро исчезла. Она не могла позволить себе завидовать счастью молодоженов в этот первый день их супружеской жизни.

Тем не менее она не могла справиться со сладостной горечью своих собственных грез. Ей виделось, как она сам стоит здесь в белом наряде под руку с мужчиной, которого любит, заливаясь румянцем, когда другие говорят ей о детях, не потому, что сконфужена, а потому, что сама мечтает об этом – о любимом мужчине, о собственном доме, о веселых детских голосах. Джуд представлялось, что ее мечта осуществилась, но мечта была далекой и несбыточной, потому что мужчина, стоявший рядом с ней в этой заветной мечте, был не Тенди Баррет или какой-то другой мужчина из долины. Это был мужчина, который уже поклялся не связывать себя даже мыслями о семье.

– А им, черт побери, что здесь нужно? – Недовольный тон Тенди заставил Джуд повернуться и проследить за его взглядом, и от того, что она увидела, у нее остановилось дыхание.

Патрик Джемисон помогал своей дочери Кэтлин выйти из двуколки, которую сопровождали несколько охранников из Свитграсса. И среди них был Долтон Макензи, словно возникший по заклинанию Джуд. Одетый в черное, он выделялся среди остальных, носивших праздничные ковбойские наряды – белые рубашки и мягкие красные шейные платки. На нем была длинная черная куртка, прикрывавшая шерстяной пиджак такого же темного цвета, но и то и другое было расстегнуто, и под ними был виден черный атласный жилет, прошитый серебряными нитками, а его вычищенный стетсон был надвинут на глаза. Хотя на бедрах у Макензи ничего не было, Джуд представила себе опоясывающий их пояс с пистолетами, словно они были неотъемлемой частью этого мужчины. Спрыгнув с высокого кожаного седла, Долтон на мгновение замер, встретившись с ней взглядом, и быстро отвернулся, а у Джуд сжалось сердце – ему было противно даже смотреть на нее.

– Вижу, Джемисон, не тратя зря времени, выпускает своего нового злобного пса, – фыркнул Тенди и от изумления вздрогнул, когда Джуд больно ущипнула его.

– Тенди, не порть своему брату и его жене этот день и затевай никаких ссор. Мы все соседи, и эти люди тоже имеют право быть здесь. Ни у кого из них нет оружия, так что, пожалуйста, успокойся и не устраивай скандала.

– Пожалуй, тогда нам стоит пойти и по-соседски дружелюбно поприветствовать их, – хмуро отозвался Тенди на предупреждение Джуд, но она почувствовала, что его рука расслабилась.

Джуд предпочла бы сделать все, что угодно, кроме этого но продолжала держать Тенди под руку, понимая, что ее присутствие успокаивающе действует на него. Никто не должен догадаться, какие эмоции бурлили под ее голубым ситцевым платьем простого фасона, когда она и Тенди провожали Джемисонов и их наемника поздравить молодоженов.

– Это серебряный чайный сервиз. – Кэтлин вручила аккуратно завернутый подарок молодой женщине, у которой округлились глаза. – К сожалению, должна сказать, просто посеребренный. Но он проделал путь из самого Нью-Йорка. Надеюсь, у вас нет еще одного такого же.

Ошеломленная Лусинда покачала головой, даже не веря, что будет обладать чем-то столь красивым. И хотя ее муж выглядел таким же растерянным, ему удалось сердечно произнести:

– Большое спасибо вам, мисс Джемисон. Я уверен, мы найдем ему хорошее применение. – Он уже прикидывал в уме, сколько зерна они смогут приобрести в обмен на каждую нелепую безделушку. – Я очень рад, что вы смогли заехать, вы и ваши… – его взгляд задержался на Долтоне, определяя род его занятий, и стоящая рядом с ним молодая жена стала совершенно белой, – люди.

– Это мистер Долтон Макензи. – Патрик Джемисон улыбнулся. Он не мог получить более щедрой награды, чем этот быстрый понимающий взгляд. – Я пригласил его не много побыть у нас в качестве гостя. Надеюсь, вы радушно примете его.

– Да, конечно. – Лусинда испуганно взглянула на щеголеватого джентльмена, который не мигая встретил его, потом посмотрела на устланную соломой землю. – Прошу вас, развлекайтесь. – Она подняла голову и с облегчением увидела стоящую рядом Джуд. – О, Уэйд, здесь Джуд, и посмотри, что она принесла нам. – Она взяла подарок из рук Джуд. – Вы ведь сами его сделали, правда? – Она погладила мягкую ткань, и у нее на пальце блеснуло золотое обручальное кольцо. – Я всегда буду беречь его.

– Да, очень симпатичное, – заметила Кэтлин, оскорбленная тем, что ее подарок отложили, даже не открыв и не высказав должного восхищения. – Какой хитроумный и расчетливый способ избавиться от старой одежды.

От унижения и стыда Джуд захотелось повернуться и убежать, но она взяла себя в руки и гордо вскинула голову, хотя внутри со страхом представляла себе, как выглядит рядом с богатыми Джемисонами и как на все это смотрят остальные. Джемисонам ее подарок казался простыми тряпками, явно предназначенными для других целей, они не понимали, что серебряный сервиз является беспричинным оскорблением всех простых и бедных соседей. Одно только упоминание Кэтлин о том, что он всего лишь посеребренный, ясно сказало, что в их глазах это была простая безделушка. Эти люди принадлежали к другому обществу.

На фоне остальных гостей Кэтлин бросалась в глаза, как великолепный павлин среди воробьев. Она была одета в изумрудно-зеленый шелковый наряд с турнюром, отделанный черной атласной лентой, которая сзади завязывалась огромным бантом. Платье девушки, вероятно, привезенное из Парижа, было покроено так, чтобы подчеркнуть ее упругую кремовую грудь, просвечивавшую через отверстия в кружевах между высоким воротником и квадратным вырезом лифа и соответствующим образом приподнято и сжатую лучшим из существующих в каталоге корсетом. В сравнении с ней Джуд чувствовала себя неуклюжей, как пень, в своем непритязательном платье из набивного ситца, которое скромно застегивалось по переду до единенного яруса оборок на подоле. Ее тело, просто покрытое тканью, не было ни затянуто, ни сковано по моде и Джуд очень пожалела, что не отказалась от удобства ради капельки женственности в стиле.

«Стиль» было слово, как нельзя лучше подходившее для Кэтлин Джемисон. Он проявлялся в каждой детали одежды, украшавшей ее юную фигуру, Кэтлин великолепно демонстрировала его каждым заученным движением изящной руки в перчатке и дополняла сияющей белозубой улыбкой и безупречно причесанными пламенеющими локонами. Если бы хорошие манеры можно было купить, Джемисон, без сомнения, щедро оплатил бы достойное поведение дочери, но такое чувство, как стыд, он не вложил в ее характер.

– Что ж, теперь, когда вы засвидетельствовали свое почтение, вы, вероятно, уедете, – это ворчанье исходило от Тенди.

– Глупости, – к удивлению, только Лусинда нашлась что сказать, – они только что приехали. Сегодня праздничный день, и не время раздувать прежние недоразумения. Тенди, по-моему, Джуд хочет пить. Быть может, ты проводишь ее к столу с пуншем?

Бросив последний высокомерный взгляд на незваных гостей, Тенди развернул Джуд и потащил ее к столу с напитками. Первый раунд несчастий благополучно завершился, но даже при этом присутствие Патрика Джемисона оказывало на собравшихся гнетущее действие, и чем дальше, тем напряженность становилась все сильнее. В кувшин с пуншем отправилась пинта бурбона, и захмелевшие музыканты начали играть для пар, закружившихся под свисающими фонарями.

Долтон стоял в стороне от веселья, в котором для него не было ничего нового. Всю свою жизнь он провел, стоя вне круга веселящихся, сначала в силу обстоятельств, а потом по собственному выбору. Он со стороны бесстрастным взором наблюдал за праздником, не поддаваясь воздействию случайного веселья. Он был здесь не для того, чтобы принимать участие в празднике, он был здесь для того, чтобы наводить страх и, стоя уединенной темной, мрачной тенью предзнаменования судьбы, служить ненавязчивым, однако постоянно присутствующим напоминанием о грядущих неприятностях.

Так как его единственной целью на этот вечер было просто испортить всем настроение, он мог позволить себе расслабиться. Долтон заметил Кэтлин, которая была окружена группой восхищенных молодых людей. С упрямой настойчивостью ее темные глаза старались поймать его взгляд, но она не привлекла внимания Макензи, и он равнодушно посмотрел на нее, даже не заметив, как застыло ее лицо от такого пренебрежения с его стороны.

Сам того не понимая, он методически просматривал толпу и дал себе в этом отчет только в тот момент, когда увидел Джуд – именно ее он искал среди множества гостей. И при виде ее непримечательного лица он снова почувствовал то моментальное отвращение, тот приступ болезненного разочарования, который был похож на предательский удар ниже пояса. Он ожидал много большего и с грустью размышлял о несбывшемся ожидании, как ребенок, который на Рождество предвкушает получить яркие полосатые шелковые чулки, но должен довольствоваться простыми шерстяными носками. Полученные в подарок носки не вызывали восторга, они были практичны, необходимы, однако ожидались совсем не они. Итак, Долтон смотрел на этот не производящий впечатления подарок, который преподнесло ему вернувшееся зрение, и эгоистично оплакивал потерю своих иллюзий как раз тогда, когда стал привыкать к реальности.

Стоя в кругу друзей и соседей, Джуд обменивалась с ними пустыми сплетнями и непринужденно смеялась; воодушевление очень шло ей, ее щеки раскраснелись, и их розовый цвет подчеркивал удлиненные черты ее лица и живые искорки, вспыхивавшие в глазах. Но это непосредственное веселье почти покинуло Джуд в тот момент, когда она заметила, что Долтон внимательно наблюдает за ней. Хотя он быстро отвернулась, по ее застывшей фигуре Макензи мог определить, что она еще ощущает его испытующий взгляд.

Долтон не собирался портить ей настроение, он только хотел больше узнать о ней, наблюдая за ее общением с такими же людьми, как она сама.

Хотя вокруг Джуд было много народу, она оставалась одна.

Уважение, с которым окружающие относились к ней безошибочно чувствовалось в том, как они обращались к ней и выслушивали ее. В ее обществе и мужчины, и женщины чувствовали себя непринужденно, их привлекала сила ее характера. Такая сила и врожденное благородство вообще были редкими качествами и еще более необычными для женщины. К Джуд Эймос все относились с неизменной добротой, это было глубоко укоренившееся чувство, которое нелегко было ни изменить, ни сломить. Мужчины обращались к ней за деловым советом, женщины за решением личных проблем. «А к кому обратиться ей? Почему она так упорно держится в стороне от всех? – наблюдал и размышлял Долтон. – Пойдет ли она к этому самовлюбленному дураку Баррету? – Он думал, что нет. – Этот парень слишком занят собой и слишком слаб для женщины с таким характером, как у Джуд, – решил Долтон с каким-то злорадным удовольствием, глядя, как она стоит отдельно от всех, изолированная той самой силой, которой другие восхищались в ней. – Или она питает какие-то безответные надежды?»

– Какая серьезность, – раздалось рядом с ним тихое мурлыканье.

Долтон испуганно вздрогнул – редко кому удавалось незамеченным приблизиться к нему, но во время его грустных размышлений о Джуд Эймос Кэтлин Джемисон подкралась совсем близко. Увидев, что она отвлекла его внимание от другой женщины, Кэтлин мило улыбнулась и решительно взяла его под руку.

– Ваш отец не платит мне за то, чтобы я веселился.

– Но он и не приказывал вам довести меня до смерти от скуки.

– Не похоже, чтобы вы скучали здесь с этими отбившимися от стада телятами.

– Вы заметили, – проворковала она с распутным удовольствием. – Они мальчики, а мальчики ограничены в своих потребностях, они удовлетворяются улыбкой или взглядом или одним-двумя вальсами. Мне нравится мужчина, который не соглашается на меньшее, чем то, чего он хочет. – Ее немигающий взгляд говорил, что Долтон был именно таким мужчиной.

– Какое всесветское презрение для женщины вашего возраста.

– Я не собираюсь состариться, дожидаясь, пока отец скажет мне, чего я хочу от жизни. Если есть что-то, чего я хочу, я без раскаяния это хватаю. Раскаяние происходит из желания взять, не имея на то мужества. Я не желаю, чтобы в моей жизни было из-за чего раскаиваться. – Упрямый блеск темных глаз Кэтлин скрылся под внезапно опустившимися ресницами. Жест изображал скромность и был абсолютно предсказуемым. – Вы танцуете, мистер Макензи?

– Да.

– Не хотите потанцевать со мной? – Она подняла взор и, трепеща от чувственного возбуждения, придвинулась к Долтону, чтобы дать ему почувствовать, что будет, если он привлечет ее ближе. Оба движения были до предела провокационными.

– А что, если я решу, что мне нужно больше, чем просто танец?

– Тогда, я думаю, вы просто возьмете то, что хотите. – она вздрогнула, одновременно напуганная и завороженная, и положила ему руки на плечи, увлекая его на вальс.

Джуд смотрела на них обоих с противоположной стороны импровизированного зала для танцев, и ее сердце наливалось свинцовой болью. Они согласованно двигались и выглядели привлекательной, исключительно утонченной парой. Джуд плохо знала Кэтлин Джемисон, они вряд ли вращались в одних и тех же социальных кругах, но она знала, что девушка получала все, что желала, от отца, не чаявшего в ней души, – а сейчас Кэтлин желала нового нанятого отцом мужчину, и их интерес казался взаимным. «А почему бы и нет?» – угрюмо подумала Джуд, наливая пунш и стараясь, чтобы ее досада не была слишком очевидна, у Кэтлин было все, чего не было у нее: девушка была молода с великолепной женственной фигурой, эффектна, обаятельна, богата, образованна и не обременена ответственностью. Но во время их нескольких встреч лицом к лицу у Джуд все время было неприятное ощущение, что, несмотря на всю ее внешнюю, привлекательность, под этой красивой облицовкой нет ничего действительно прекрасного. Кэтлин была сияющим драгоценным камнем, привлекающим взгляды, но светящимся холодным внутренним светом. Однако мужчины жаждали обладать им просто из гордости, что могут похвастаться таким сокровищем.

Никто даже по ошибке не принял бы Джуд за драгоценный камень. Она была проста, как земля. «Но во всяком случае, – с некоторой долей удовлетворения подумала она, – все растет на простой земле. Она кормит и щедро одаривает тех, кто ухаживает за ней. А разбросанные по ней драгоценные камни можно отбросить в сторону, чтобы ощутить под ногами твердую земную почву. Глупые мужчины», – заключила Джуд. Отвернувшись от красивой пары, танцевавшей под ужасную музыку, она отправилась подышать прохладным вечерним воздухом и нечаянно наткнулась на компанию недовольных мужчин: они собрались как раз за дверью, чтобы дать выход своему негодованию.

– Какую же надо иметь наглость вот так явиться сюда. – Это был Тенди, и его голос звучал довольно невнятно под действием выпитого.

– А этот чужак, – пробурчал другой, – он киллер, если я не ошибаюсь.

– Значит, он нанимает киллеров. – Тенди ухватился за это со злобным удовольствием. – А ты знаешь, куда они нападут: на твой дом и на мой. Если только…

– Если только что, Тенди?

– Если только мы не выступим первыми.

– Как? Мы же фермеры и животноводы, а не военные.

– Вот поэтому нам нужно собрать деньги, сколько сможем, и нанять собственного стрелка.

– И что потом?

Мужчины, которых было, вероятно, около дюжины, обернулись на сердитый голос и, к величайшему неудовольствию Тенди, беспрекословно расступились, пропуская Джуд в центр.

Выслушав все более и более ядовитые и озлобленные заявления старшего Баррета, Джуд поняла, что не может промолчать. Тенди не был великим лидером, но обладач достаточным красноречием и, будучи одним из жителей долины, отлично знал, как достичь цели, коснувшись их величайших страхов. Люди последуют за ним, а этого Джуд не могла допустить.

– Что потом? – повторила она свой вопрос, окинув всех по очереди пронизывающим вопросительным взглядом, и все, кроме Тенди, отвернулись. – Вы пошлете этого киллера против людей Джемисона? Против самого Джемисона? И вы действительно думаете, что, когда будет сделан этот первый выстрел, можно будет вернуться назад? Вы считаете, что мир в этой долине можно завоевать с помощью оружия?

Кто здесь хочет полить свой будущий урожай кровью тех, кто погибнет? Этому не будет конца; если мы наймем киллера, все закончится, когда в долине останутся одни руины, многие из вас будут мертвы.

Мужчины стояли понурив головы, и никто ничего не Рил. Справедливое заявление Джуд охладило их энтузиазм, они понимали, что она права, и ни один из них не настолько пьян, чтобы отрицать это, – даже Тенди. Поняв это, Джуд с облегчением вздохнула.

– Возвращайтесь к своим семьям, – посоветовала она – и веселитесь оставшееся время, а потом поезжайте домой и занимайтесь своими делами. Джемисон ничего не сделает. Он может только предложить купить у нас землю. А если он пойдет на большее, то существуют другие методы, законные методы, остановить его. И тогда никто не пострадает. Идите танцуйте с женами, пейте за молодых и возвращайтесь по домам.

Мужчины разошлись, что-то ворча себе под нос, и последним ушел Тенди Баррет, предупреждая сердитым взглядом, что он далек от беспечного наслаждения выпивкой. Глядя, как он гордо зашагал прочь, Джуд совершенно точно поняла, что однажды – возможно, скоро – его идея пустит корни.

Быть может, для Джуд пришло время серьезно подумать над предложением Джемисона, чтобы обеспечить безопасность своей семьи. Но сначала она должна была найти Сэмми, чтобы можно было уехать домой. Джуд сделала все, что должна была сделать, для организации вечера, больше ничто не удерживало ее здесь, под крышей сарая Барретов, и не было даже повода на что-то надеяться.

Со все возрастающим беспокойством она осматривала помещение, но Сэмми нигде не было. Когда она видела его последний раз, он вырезал из дерева фигурки животных для группы благодарных малышей. Но сейчас большинство детей уже сладко спали, свернувшись на тюках с соломой под материнскими шалями, а Сэмми не было.

Предположив, что Сэмми мог пойти полюбоваться животными Барретов, она быстро пошла вдоль сарая и сначала не обратила внимания на тихое мужское хихиканье. Но затем она уловила жестокие нотки в смехе и очень встревожилась, подумав о том, зачем могли хулиганы собраться в темноте. Страхи Джуд оправдались, и, подойдя туда, где они стояли плотной группой, она узнала людей Джемисона. Ее тревожные предчувствия окончательно подтвердились, когда, подойдя достаточно близко, она увидела среди них взлохмаченную голову Сэмми и услышала насмешливые подстрекательства:

– Давай, это же всего лишь виски. Неужели ты никогда раньше не пил виски?

– Конечно, не пил. Его благонравная сестрица разрешает ему пить только молоко.

– Виски – это мужской напиток. А разве ты не мужчина, малыш Сэмми?

– Он был вполне мужчиной, когда смотрел на Сью Эллен Пэрриш, как будто хотел от нее чего-то. Что ты хочешь от Сью Эллен, Сэм? Ты даже побоялся пригласить ее на танец.

– Сделай глоток, малыш. Ты найдешь необходимое мужество прямо здесь, в этой бутылке.

Снова раздался пьяный смех, непристойный, подлый и грязный, как выплюнутая на землю табачная жвачка.

– Сэмми?

Мужчины расступались перед Джуд, прокладывавшей себе дорогу через внешнее кольцо собравшихся, и в центре она увидела брата, которого они прижали спиной к изгороди. На его рубашке были темные пятна от виски, но по его бледным, крепко стиснутым губам она поняла, что он еще не сделал ни глотка. Когда он увидел Джуд, у него в глазах промелькнуло облегчение.

– Пойдем, Сэмми. Нам пора ехать.

– Зачем торопиться, маленькая леди? – Один из мужчин схватил ее за локоть и потянул назад. – Мы только начали веселиться. Хотите повеселиться вместе с нами?

– Мне не нравится ваш способ веселиться, – отрезала она, выдергивая у него свою руку.

– Не похоже, чтобы вы знали, что такое веселье. Неудивительно, что вы старая дева с кислой физиономией. Вы даже не знаете, как распустить волосы. Позвольте же, я помогу вам.

Он выдернул шпильки из ее прически вместе с изрядным пучком волос, но Джуд не стала кричать, чтобы не доставлять им удовольствия. Она отскочила от грубияна, но ее кольнуло дурное предчувствие, когда другой крепко схватил ее за оба локтя.

– Понимаете, Монти хочет посмотреть на вас с распущенными волосами, – объявил пахнущий виски голос у самого ее уха. – А как вы, ребята? Хотите взглянуть, что под всеми этими жеманными пуговицами?

Раздался хриплый гул одобрения, и тогда Сэмми осознал всю опасность их положения.

– Эй, ребята, отпустите мою сестру, слышите?

Он шагнул вперед, но один из ковбоев с силой оттолкнул его обратно к перекладине.

– Или что ты сделаешь, дурень?

– Отпустите ее, или пожалеете! – выкрикнул он сердитым тоном и оттолкнулся от изгороди, чтобы принять угрожающую стойку.

– Нет, Сэмми! – выкрикнула Джуд, понимая, что это было именно то, чего ждали хулиганы. Они искали возможности выпустить сдерживаемую ярость, и ничтожное сопротивление Сэмми было поводом, который им был нужен.

– Или пожалеем о чем? – презрительно фыркнул тот, кого называли Монти и кто все еще держал в руке шпильки Джуд, словно это были кинжалы.

– Или пожалеете о том дне, когда ваша мать произвела вас на свет, – последовало тихое, протяжно произнесенное заверение из темноты позади них.

Долтон!

 

Глава 12

Стремительно обернувшись, Джуд огромными благодарными глазами искала в темноте фигуру Долтона. В течение нескольких тревожных секунд ей был виден только светящийся кончик его сигары, а когда Макензи затянулся, в свете вспышки она поймала его обжигающий взгляд. В тот момент, когда Долтон отделился от темноты, руки, сжимавшие Джуд, разжались и она смогла подойти к Сэмми. После стычки Джуд дрожала с головы до ног, но она не собиралась показывать этим бандитам, насколько их запугивание достигло своей цели.

– Сэмми, нам пора уезжать, с меня вполне достаточно этой компании, – держа голову высоко поднятой, с непоколебимым достоинством сказала Джуд и обняла брата за плечи.

Люди Джемисона даже не посторонились, чтобы пропустить их, и Джуд пришлось буквально локтями прокладывать себе дорогу, и она делала это, не особенно церемонясь, пока не добралась туда, где стоял Долтон – большой грозный страж. Она прошла бы и мимо него, если бы его тихие слова не заставили ее в изумлении остановиться.

– Я провожу вас домой, мисс Эймос.

– В этом нет необходимости, мистер Макензи, я знаю Дорогу домой. – Категорическим отказом ее заставила ответить гордость – гордость, которая не склонилась бы перед хулиганами, гордость, которая еще ощущала острую боль от того, как он держал в объятиях Кэтлин Джемисон.

– Я настаиваю, – последовало твердое как сталь возражение.

Джуд оглянулась на кучку грубиянов, и ее воля дрогнула.

– Вон там наша двуколка, Мак, – решил все за нее Сэмми.

– Я только возьму свою лошадь.

Джуд ненадолго вернулась внутрь сарая, только чтоб попрощаться и пожелать всего наилучшего молодоженам во всяком случае, на это время ей удалось сохранить на лиц спокойствие. Она не стала разыскивать в толпе Тенди Баррета, на этот вечер было достаточно и одного неприятного разговора, и Джуд определенно не хотелось, чтобы неуравновешенный владелец ранчо увидел, как она уезжает в сопровождении наемника Джемисона.

Но Долтон не собирался быть просто сопровождающим.

Подойдя к двуколке, Джуд обнаружила, что Долтон сидит на месте кучера, его большая кобыла привязана сзади, а довольный Сэмми втиснулся в багажное отделение. У нее не оставалось выбора, и она схватила протянутую руку Долтона. Одним сильным движением он помог ей подняться, и она как на иголках сидела рядом с ним на деревянном сиденье, сразу ставшем слишком узким. Сквозь несколько слоев хлопка и накрахмаленного муслина Джуд чувствовала тепло, которое совсем не оказывало успокаивающего действия даже в такой прохладный вечер. Его близость заставляла каждый ее нерв трепетать от предвкушения, от ожидания… она сама не знала чего.

Что она могла ожидать от Долтона после того, как он так самозабвенно вальсировал с очаровательной мисс Джеми-сон, улыбаясь своей колдовской улыбкой и проникновенно глядя на девушку? Очевидно, он вступился за Джуд из какого-то еще сохранившегося у него чувства долга перед ней. «Именно так нужно относиться к этому», – строго сказала сама себе Джуд, сидя в напряженной прямой позе, чтобы при толчках не наталкиваться на его крепкое тело – о, она помнила, каким твердым оно было…

– Вы решили выбрать для себя весьма неприятную компанию, мистер Макензи, – язвительно сказала Джуд, когда молчание слишком затянулось, а она не могла найти спокойствия в своих греховных мыслях.

– Я их не выбирал. – Он не взглянул на Джуд, но она, несмотря на почти полную темноту, заметила у него кривую улыбку – Такие люди появляются вместе с работой.

– А что именино за работа у вас? – дерзко спросила она, предоставляя ему сейчас ответить, что его работа состоит не том, чтобы выгнать из долины ее и ее соседей.

– Говоря весьма туманно, мисс Эймос, это нечто, что я делаю очень хорошо.

– В этом я не сомневаюсь.

Язвительность ее тона заставила Долтона быстро искоса взглянуть на нее, и то, что должно было быть мимолетным взглядом, затянулось довольно надолго, пока предательские ухабы на дороге снова не потребовали его внимания.

– Вы жалеете, что вмешались в мою судьбу? – Он ожидал резкого и дерзкого ответа, а не тихого согласительного «да».

– Нет, мистер Макензи. – Джуд еще понизила голос, как будто боялась, что одно слово выдаст слишком много. – Просто есть разница между мной и теми, на кого вы работаете.

Когда вечерняя тишина заключила их в свои холодные объятия, Долтон задумался над тем, что сказала Джуд. Да, между ней и Джемисонами была разяща, и, несомненно, была разница между ней и им самим. Она действовала из добрых побуждений, не задумываясь о последствиях, даже если за ее доброту ей платили предательством. Одно не имело отношения к другому, и это делало Джуд Эймос недоступной для его понимания. Он привык в первую очередь защищать собственные интересы и смотреть на все с точки зрения того, как извлечь для себя выгоду. Доброжелательность была незнакомым ему качеством, особенно в женщинах, которые, как он знал, были самыми вероломными существами из всех ходивших по земле. Но Джуд поломала это представление, и Долтон понятия не имел, как восстановить свой мир после пребывания в ее доме.

С радостью и одновременно с разочарованием Джуд смотрела на появившиеся вдали огни станции «Эймос». Как бы неловко она ни чувствовала себя в обществе Долтона, ей на самом деле не хотелось, чтобы поездка закончилась.

Когда двуколка остановилась, Сэмми, очнувшись от своего дремотного состояния, выбрался из экипажа и, сонно пробормотав: «Спокойной ночи, Мак», спотыкаясь побрел к крыльцу, оставив их вдвоем на переднем сиденье в патовой ситуации.

Джуд немного замешкалась, и это дало Долтону время спрыгнуть вниз и обойти коляску, чтобы помочь ей спуститься. Мгновение она с паническим восторгом смотрела на широко протянутые к ней руки, а потом наклонилась вперед в предвкушении удовольствия ощутить их, теплые и крепкие, на своей талии. Долтон снял ее с сиденья, как будто она ничего не весила, и повернулся, чтобы поставить на землю. Но вместо того, чтобы отпустить Джуд, когда ее ноги коснулись твердой земли, он откровенно удержал ее в своих необъятных объятиях, и у нее не было большого желания вырываться.

В вечернем сумраке черты Джуд преобразились и приобрели неземную красоту, которую не позволяло видеть безжалостное дневное освещение. Мягкий серебряный свет ласкал ее щеки и дрожал на похожих на шелковые ленты прядях густых распущенных волос. Ее глаза, окаймленные невероятно длинными, абсолютно черными ресницами, показались Долтону глубокими волшебными колодцами, наполненными лунным светом и обещающими утолить жажду чистой росой, и, почувствовав, что погибает, он бросился головой вниз в их холодные таинственные глубины. И когда он окунулся, ее маняще приоткрытые губы против его воли притянули его и удерживали своими нежными, пронзительными ласками, хотя он прекрасно понимал, что должен постараться снова взять себя в руки.

Это был не долгий или требовательный поцелуй, а просто неторопливое повторное знакомство с чем-то, чем они оба прежде наслаждались. Когда Долгой оторвался от ее губ, Джуд мгновенно вспомнила обо всем, что ожидало ее, и о том, с чем связан Долтон. Она первая сделала движение, чтобы отстраниться от него, но он еще на секунду задержал ее, проведя кончиками пальцев по выпуклости скулы.

– Спокойной ночи, Джуд. Сегодня вы были единственной компанией, которую я сам выбрал.

– Спокойной ночи, мистер… – Прижатые к ее губам пальцы не дали ей закончить это официальное обращение, и она хрипло прошептала: – Долтон.

Довольный этой уступкой, он коротко улыбнулся ей, не разжимая губ, и пошел туда, где была привязана его лошадь. Одним легким движением он взлетел в седло и так же быстро умчался со двора Джуд, проглоченный окружающей темнотой. А Джуд долго стояла не двигаясь и смотрела в том направлении, касаясь пальцами влаги, еще оставшейся у нее на губах.

Приближаясь к своей комнате, Долтон меньше всего ожидал или хотел, чтобы Кэтлин Джемисон устроила ему любовную засаду. Но когда он потянулся к дверной ручке, ее руки поймали его сзади в ловушку, шелковой петлей обвившись вокруг талии. Девушка, должно быть, притаилась в темном уголке под лестницей, потому что он не видел, чтобы она поднималась по ее плавной дуге или откуда-нибудь выходила.

– Куда это вы пропали? – проворковала Кэтлин. – Я думала, у вас были планы попросить у меня больше, чем танец.

Внезапно раздосадованный ее назойливым преследованием, Долтон разжал ее руки и, открыв дверь, быстро повернулся, чтобы преградить ей путь внутрь.

– Планы изменились, – был его холодный ответ, который любая другая, менее настырная женщина поняла бы как «спокойной ночи».

Но руки Кэтлин снова набросились на него, и ладони, скользнув под атлас жилета, добрались до спины. Долтон не делал ни малейшего движения, стараясь не показать, как подействовало на него ее прикосновение, хотя вряд ли он вообще мог пошевелиться, а Кэтлин, слегка нахмурившись продолжила свой штурм.

– Они не должны меняться, – промурлыкала она, придвигаясь ближе, пока выпуклость под лифом платья не коснулась его груди. Кэтлин была сама нежность, под которой таились колючки, и Долтону очень не понравилась такая комбинация. Он ничего не имел против женщин, которые активно наслаждались его вниманием, но он любил сам быть нападающим. Ему не доставляло удовольствия занимать оборонительную позицию, когда Кэтлин осаждала его. – Мой отец уже ушел спать, и никому нет дела до того, чем мы решим заниматься вместе.

– Вероятно, мне следует внести некоторую ясность, мисс Джемисон. Я решил больше ничем не заниматься сегодня вечером.

При этих словах она отскочила назад, словно они ударили ее по лицу. Остановив на Долтоне пристальный взгляд своих черных глаз, Кэтлин пыталась понять то, что, очевидно, было выше ее понимания. Она не могла поверить, что он отказывается от возможности уложить ее в свою постель, и была сбита с толку проявлявшимися у него раньше признаками желания.

– Не беспокойтесь, что я расскажу отцу, – натянуто улыбнулась девушка. – Он не знает, что я делаю, когда он не следит за мной, и меня это устраивает.

Долтон поймал ее блуждающие руки и, словно с отвращением убрав их от себя, опустил. Кэтлин, с ее многоопытным видом, с ее безудержной сексуальностью, надменным повелительным тоном требовавшая, чтобы он обеспечил ей то, чего ей хотелось, была ему отвратительна, и он восстал против всего этого, убеждая себя, что это никак не связано с тем, что он еще чувствовал на губах сладость поцелуя Джуд.

– Если я завожу любовную связь с женщиной, то не делаю это у кого-либо за спиной. Если вы вынуждены скрывать от отца то, что делаете, вам не следует этого делать. Пора взрослеть, мисс Джемисон, и отвечать за свои желания.

Потеряв дар речи, она смотрела на Долтона, и ее щеки начинали постепенно краснеть от злости.

– Как вы смеете подобным образом разговаривать со мной?! Вы работаете на моего отца…

– Вот именно, – резко перебил он, – на вашего отца, а не на вас.

– Вам следовало бы понимать, что это одно и то же, – предостерегающе прошипела она.

– Я так не думаю. Не думаю, что ваш отец привез меня сюда как оплаченного жеребца для своей дочери. Если вы думаете иначе, мы можем прямо сейчас пойти и спросить у него самого. – Он крепко, почти до боли сжал ей локоть и подтолкнул в сторону двустворчатых дверей в дальнем конце коридора, которые вели в апартаменты ее отца. – Я следую за вами.

– Вы глупец, мистер Макензи. – Кэтлин освободилась от него и непроизвольно потерла руку, а ее темные глаза загорелись огнем, который мог прожечь сталь. – Это может стоить вам вашей работы.

– И что вы собираетесь сделать, дитя? – От его издевательского смеха Кэтлин побагровела, а Долтон неожиданно наклонился совсем близко к ней и пригвоздил ее пронизывающим взглядом. – Побежать к папе и пожаловаться ему, что я вопреки вашему требованию отказался уложить вас в свою постель?

– Я скажу ему, что вы пытались приставать ко мне, – объявила она со злорадной победоносной ухмылкой.

– Скажите. – Он опять только усмехнулся, как будто она была глупым ребенком, грозящим наябедничать. – Вы лишь унизите себя. Я в такие игры не играю, и у меня есть собственные правила игры. Здесь я ради работы, а я по своему опыту знаю, что работу и удовольствие нельзя смешивать, даже если удовольствие предстает в заманчивой упаковке. – Свою оценку он подтвердил, медленно проведя большим пальцем по ее крепко сжатым губам.

Этот жест вывел Кэтлин из рассерженного состояния она моргнула, смущенная взрывом собственных страстей, и, получив некоторое удовлетворение от выраженного признания ее достоинств, снова приняла заносчивый вид.

– Придет день, когда вы пожалеете, что сегодня ночью прогнали меня.

– Возможно, пожалею. И быть может, еще до наступления утра. – Но когда она с надеждой потянулась к нему, Долтон добавил: – Однако сейчас я останусь со своим сожалением. Спокойной ночи, мисс Джемисон. – И он оставил ее в растерянности стоять у закрывшейся двери.

Оказавшись в комнате, Долтон не стал сожалеть о своем одиночестве. Не в его привычках было пользоваться одной женщиной, чтобы унять тоску по другой. Он начал раздеваться, но вдруг, оставив жилет болтаться на одном локте, замер, осознав то, в чем только что признался сам себе. Он был просто поражен мыслью, что, когда такая эффектная, ничем не обремененная женщина, как Кэтлин, рвалась к нему в постель, он мог думать только о непримечательной женщине с непоколебимой добродетелью, о женщине, которая презирала то, что он делал, и боялась подобных ему людей. «Удар по голове, должно быть, лишил меня здравого смысла», – сделал вывод Долтон.

Итак, он беспокоился о Джуд Эймос, но это не означало, что он должен был поступать под воздействием этого чувства. Честно говоря, это была бы самая большая глупость, которую он мог сделать. И не просто потому, что Джуд была не из тех женщин, с которыми мужчина мог вести себя легкомысленно ради собственного удовольствия. Джуд была женщиной, предназначенной для семейной жизни. И в дополнение ко всему этому они оба непроизвольно оказались в сложной ситуации – Джуд была одной из тех, кого он должен был заставить замолчать.

Долтону заплатили за то, чтобы он расчистил для Джемисона путь к обладанию всей долиной. Это означало, что нужно выгнать тех, кто уже владел этими землями, и среди них была Джуд. И в самом худшем случае простого давления могло оказаться недостаточно.

Как мог Долтон запугивать женщину, которая заботилась о нем, когда он был беспомощным, и, делая это, умудрилась вместе со своей семьей поселиться в его огрубевшем сердце? Если бы она получила деньги в обмен на свое милосердие, его совесть была бы чиста. И одно то, что у него еще сохранилась совесть, было для Долтона весьма удивительно. Он полагал, что утратил угрызения совести давным-давно, еще в детстве, когда его заставили понять жестокую правду жизни. Жизнь была работой за деньги, ничего не давалось бесплатно, и все нужно было заработать.

У него была работа – работа на Джемисона. Долтон дал свое твердое слово и взял деньги. Его не касались мотивы поведения Джемисона, его права или даже моральная сторона дела. Услуги должны оплачиваться, долги нужно платить. Это был принцип, на котором основывалась его честность, один из тех принципов, от которых Долтон не мог отступить – даже под воздействием эмоций, а он поклялся, что чувства никогда не будут вмешиваться в его профессиональные дела.

Закончив раздеваться, Долтон вытянулся на огромной мягкой кровати. Его чувства к Джуд Эймос не должны были иметь отношения к его действиям. В мире, где мало что требовало чести, он пообещал не идти на компромисс со своей собственной. Честь была тем, чему он оставался верным в самые худшие времена, и сейчас он не мог поступиться ею – Даже ради женщины, которая никогда не приняла бы то, что он делал в прошлом и что готов был делать снова. Достойного отступления не было, и Долтону лучше всего было заниматься тем, для чего его наняли. А если Джуд упрямо вклинивалась в середину, это ее собственный выбор, неподвластный Долтону. Не он создал проблему, беспокоившую эту долину, но ему заплатили за то, чтобы он ее разрешил, и если Джуд не пошевелится, он проедет прямо по ней. Здесь не было места ничему личному.

– Ты видела, как они отступили перед ним? А у него не было вообще никакого оружия!

– Да, видела. – Натягивая через голову ночную рубашку на Сэмми, Джуд старалась сохранять спокойствие. Ей меньше всего хотелось выслушивать, как Сэмми обожествлял Долтона Макензи. – Сэмми, сиди спокойно и дай мне твою руку.

Облегчив ей задачу, его рука проскользнула в рукав, Джуд потянула рубашку вниз и увидела сияющие мечтательные глаза брата.

– Он молодчина, правда?

– Кто?

– Мак.

– Да, он молодчина, все правильно. А теперь иди спать. – Она подтолкнула Сэмми в спину, но он уперся.

– Он ведь пришел как раз вовремя.

Джуд и сама думала точно так же. Правда, она не спросила Долтона, как это получилось, что он появился там именно в тот самый момент. Возможно, он вышел, просто чтобы покурить, и услышал шум. Возможно. Возможно, он вышел вслед за ней и оставался позади, чтобы посмотреть, как она сама справится с грубиянами. Она совсем плохо справилась. Джуд не знала, что ее больше огорчило: что она не смогла противостоять им или что Долтон видел, как это ее расстроило. Джуд всегда боролась со своими обидчиками, без страха встречая их лицом к лицу, но этим вечером она испугалась, и, если бы Долтон не появился в тот момент, она убежала бы далеко и быстро, чтобы спастись от того ужаса, который охватил ее, когда она почувствовала, что беззащитна и бессильна против них. И тогда могло бы произойти что-нибудь ужасное: они могли бы побить Сэмми – или еще хуже; они могли бы отколошматить ее своими грязными грубыми руками – или еще хуже, и никто ничего не услышал бы и не пришел бы на помощь. Она была парализована их наглыми угрозами, и этого чувства она никогда не забудет и никогда им не простит.

Можно было спастись от ощущения этой леденящей, откровенной паники, уступив запугиваниям Джемисона, а можно было сопротивляться им, твердо стоя заодно со всеми соседями. Но в любом случае дорогие ей люди пострадают от ее решения, будь оно правильным или нет. Справедливо ли постоянно подвергать их опасности, просачивающейся в долину, как всепроникающая зараза – зараза, которой был страх? Имела ли Джуд право требовать, чтобы они покинули единственный дом, который у них был, потому что какой-то богатый наглец сказал, что они должны уехать? Почему-то это казалось несправедливым. Но если они останутся, без борьбы не обойдется. А это означало согласиться с Тенди Барретом и его идеями, если только нельзя будет достичь мирного компромисса.

Но сейчас был уже поздний час, и у Джуд не было никаких идей.

В этот момент ее отвлек от размышлений Сэмми, ворочавшийся на кровати, где когда-то спал Долтон Макензи. Ей немного странно было видеть брата снова в его собственной постели. В комнате еще витал образ Долтона, не давая ей покоя тем, чего она не способна была объяснить. Это был призрак, с исчезновением которого все становилось еще более пустым, и в этой пустоте эхом отдавался стук ее сердца.

– Я и-испугался этих парней, Джуд, – тихо признался Сэмми, когда она погасила лампу.

– Я тоже, Сэмми. Это нехорошие люди.

– Я не знал, что делать. Мне не нравилось, как они обращались с тобой, но я просто не знал, что делать. – Он произнес это виноватым тоном, и у Джуд сжалось сердце, в ней снова вспыхнул гнев на негодяев, которые терроризировали их. – Но Мак, он знал, что делать. Да, он точно знал, что делать. – Удовлетворенно улыбнувшись, Сэмми закрыл глаза, готовый погрузиться в сон.

А Джуд на много долгих, тоскливых часов осталась без сна.

Но в бессонные предутренние часы ее тревожили совсем не издевательства, которым она и Сэмми едва не подверглись в руках приспешников Джемисона. Ее непрестанно будоражило воспоминание о неожиданной силе мужского поцелуя, опустившего ее на уровень бессознательных ощущений, туда, где ничто – ни кем был Долтон, ни на кого он работал, ни его разочарование, когда он увидел, что она вовсе не красавица – не могло достучаться до ее разума.

Почему он поцеловал ее? Это не была необходимая благодарность. Он дважды вступился за нее, чтобы предотвратить опасность, и это было больше, чем просто расквитаться с долгом, который он, вероятно, чувствовал за собой. И нельзя сказать, что он испытывал недостаток в женском обществе,! Кэтлин Джемисон без всякого стыда ясно дала понять, что готова и хочет обеспечить отцовского наемника всем, чего он пожелает. Так почему Макензи отказался от горячей молодой красавицы, чтобы проводить домой Джуд и ее брата? И зачем был нужен поцелуй, когда ему гораздо проще было бы попрощаться и уехать?

В конце концов Джуд погрузилась в беспокойную дрему. Ей снилось, только снилось, что она танцевала, что играли скрипки и это она кружилась в объятиях Долтона. Во сне она была воистину прекрасна, с мягко завитыми волосами и в шуршащем вечернем платье, и Долтон с восторженным преклонением смотрел на ее лицо – такое тоже возможно в снах, – а реальную силу его объятий могла восстановить ее память. Он держал ее близко, так близко, как это было во дворе, так что ее платье и ее тело впечатались в него, повторяя каждый изгиб его мускулистой фигуры. И в ее сне она и Долтон, двигаясь в полной гармонии, медленно кружились, пока все вокруг них не стало расплываться от движения и пока в ее вселенной не осталось ничего, кроме негасимого света любви в его глазах.

Ей не хотелось расставаться с этим сном ради дневного света. Накануне Джуд поздно вернулась домой, и сейчас ни ее мысли, ни тело не торопили ее просыпаться. Она слышала отдаленные голоса Джозефа и Сэмми, занимавшихся своей повседневной работой, и запах подходившего теста щекотал ей ноздри. Наконец, когда стало ясно, что сны больше не вернутся к ней, Джуд со вздохами и ворчаньем поднялась к набросила на себя толстый халат, который вполне годился для короткого путешествия в укромное место.

Она уже возвращалась с необходимой прогулки по прохладному утреннему воздуху, когда случайно заметила привязанную у крыльца большую лошадь. Джуд смотрела на нее, и ее рассеянные мысли начинали выстраиваться в логическую цепочку: лошадь принадлежала Долтону Макензи, а это означало…

Она бросилась в заднюю дверь и взбежала по лестнице прежде, чем Джозеф успел сказать ей два коротких слова: «доброе утро». Сбросив свой скромный наряд, Джуд торопливо умылась и надела накрахмаленное платье из набивного батиста поверх единственной нижней юбки. В спешке она забыла про подходящие чулки и сунула босые ноги в грубые сапоги. Времени привести в порядок густую занавесь волос не было. Даже просто для того, чтобы собрать и стянуть их, понадобились бы лента и гребень, поэтому она решила оставить их ниспадающими с макушки на плечи. Не обращая внимания на сведенные брови Джозефа, Джуд подбежала к двери, а потом остановилась и сделала глубокий вдох, чтобы остудить огнем горящие от предчувствия щеки.

Они стояли в стороне от крыльца, склонив друг к другу головы, как маленькие мальчики, замышляющие какое-то озорство. Долтон стоял к ней спиной; ради теплого утреннего солнца он сменил свою плотную куртку на более легкую, которая превращала его плечи в широкую горную гряду. Джуд долго стояла, восхищаясь их формой и шириной, пока не задохнулась от возбуждения. Примерно в это время ее заметил Сэмми, он вскинул голову и ликующе улыбнулся широкой улыбкой.

– Доброе утро, Джуд. Смотри, чем Мак учит меня пользоваться.

Когда Долтон обернулся к ней, она с интересом взглянула и пришла в ярость.

В руках у Сэмми был «кольт» сорок пятого калибра.

 

Глава 13

– Боже мой, вы соображаете, что делаете? – Быстрыми шагами Джуд пересекла двор и выхватила из руки брата опасное оружие.

– Н-но, Джуд, Мак просто старался…

– Я понимаю, что он старался сделать. Иди в дом, Сэмми. Немедленно!

Никогда прежде Джуд не повышала на него голоса в гневе, и сейчас Сэмми прирос к месту, а от обиды его глаза стали наполняться слезами. Он взглянул на Долтона, но его друг, очевидно, был также поражен негодованием Джуд. Не найдя поддержки ни в растерянном взгляде Долтона, ни в недовольном виде сестры, он уныло поплелся к дому. В первый раз Джуд не сочувствовала брату и не пошла вслед за ним, чтобы смягчить обиду. Она повернулась к Долтону Макензи, и ее лицо пылало жаром, как раскаленные металлические оружейные гильзы.

__ Как вы посмели воспользоваться нашей доверчивостью и гостеприимством, чтобы вернуться и сделать… что-то вроде того, что вы делали сейчас? Я сказала вам, как отношусь к оружию и насилию, которое оно порождает, однако вы явились сюда за моей спиной и дали презренное орудие своего ремесла в руки такому мальчику, как Сэмми.

Долтон застыл. «Понятно, – с мрачным смирением подумал он, – то, чем я зарабатываю себе на жизнь, неизбежно вызывает осуждение. Нужно быть сумасшедшим, чтобы подумать, что можно найти каплю понимания мотивов моего поведения даже в таком сострадательном сердце, как у Джуд. Все сводится к одному: я зарабатываю на жизнь оружием, и она никогда-никогда не будет видеть во мне человека, способного делать что-либо иное».

– Я вовсе не собирался учить его заработать на жизнь оружейным стволом, Джуд. И он не мальчик, он вполне взрослый мужчина, мужчина, который расстроился, что вчера вечером не смог защитить свою сестру.

Об этом Джуд не подумала и на мгновение опешила, но только на мгновение. Ее тревога была слишком велика, а страх совершенно непреодолим, Джуд не могла остановиться и с яростью набросилась на Макензи:

– Причина не имеет значения. Дело в том, что Сэмми не способен постичь такое понятие, как насилие. Он видит в вас героя, способного появиться и отпугнуть негодяев. Вы дадите ему пистолет, и он будет думать, что может сделать то же самое. Только он не понимает, что они боялись вас из-за вашей репутации. Они заставят Сэмми выстрелить или убьют его. Он не оценивает последствий и не осознает, что если он прицелится и выстрелит, то может кого-нибудь ранить или убить. Неужели вы не понимаете, что делаете? Вы заставляете его отправиться в мир, порядков которого он не знает.

И тогда Долтон понял, понял все. Не он сам и не темные стороны его профессии так рассердили Джуд, она думала только о вреде, который может быть причинен ее брату, она только защищала, а не обвиняла. И что-то в глубине его души отозвалось на такую преданность.

– Сэмми – это все, что у меня есть, – закончила Джуд сердясь на себя за то, что ее голос слегка дрожал от переживаний. Она была потрясена, увидев Долтона у себя во дворе но еще большим ударом для нее было увидеть Сэмми с оружием с руке. Разве можно было ожидать, что она будет разумно мыслить? Разве могла она промолчать и не объяснить, чем вызвана ее паника? – Я не позволю вам снова принести в мой дом эту боль, – хрипло подытожила она.

Долтон не уклонился от пристального сверлящего взгляда Джуд, а лишь в полной растерянности смотрел на нее. Придя в ярость, Джуд Эймос просто преобразилась, С раскрасневшимися щеками, с глазами, потемневшими, как грозовые тучи, и волосами, шелковым водопадом ниспадавшими ей на плечи, она была невероятно волнующей. Как летний гром, она гремела от возмущения и наводила страх, разбрасывая вокруг себя электрические искры и электризуя воздух вокруг. Устоять против такого магнетического притяжения было совершенно невозможно, так что Долтон не стал и пытаться.

Обняв Джуд рукой за талию, он притянул ее и крепко прижал к себе. Она успела только коротко удивленно вскрикнуть, а затем, когда Долтон поцеловал ее, все связные мысли разлетелись. Дрожь пробежала по ней с головы до пят и обратно, добираясь до самых укромных мест, до мест, которые кричали, требуя его внимания. Кровь пульсировала у нее в груди, прижатой к его куртке, и Джуд, ощущая все его медные пуговицы, глупо подумала, не оставят ли они отметины у нее на теле, подобно тому как – она это чувствовала – его пальцы, нежно погружавшиеся ей в волосы, оставляют на ее сердце глубокие борозды.

– Я показал ему пистолет не для того, чтобы рассердить вас, – говорил Долтон, и Джуд чувствовала, как его губы шевелятся, произнося слова у самого ее рта, и изумлялась, что акт речи может быть таким же волнующим, как вкус поцелуя. – Я подумал, что вы здесь одна, а подобные люди рыщут повсюду. Сэмми попросил меня показать ему пистолет, и, я полагаю, дальше этого дело не зашло бы.

Безусловно, в этом был определенный смысл. Макензи проявил заботу о них единственным способом, который был ему известен. Джуд высказывала свои возражения словами – он знал, как положить конец угрозам с помощью ствола сорок пятого калибра. И постепенно из всех этих рассуждений на поверхность всплыла одна мысль – Долтон заботился о них.

Он приехал навестить их, потому что беспокоился. Он познакомил Сэмми с оружием, чтобы обеспечить им безопасность, несмотря на то, что самая большая угроза исходила от людей, вместе с которыми он работал. И точно так же самая большая угроза для Джуд исходила из ее слабости к Долтону. Джуд почувствовала, как остатки здравого смысла постепенно возвращаются к ней, давая время с неохотой принять все, что пришло. Заботился о них Долтон или нет, но быстро приближалось время, когда то, что он делал для заработка, вступит в конфликт с человеком, которым, как она поняла, он был на самом деле, и ее глупо раскрывшееся сердце и простодушная доверчивость ее брата окажутся как раз посередине. Как Джуд могла быть столь наивной, чтобы думать, что ни то ни другое не пострадает? Нагнув голову, Джуд спрятала ее под подбородком Долтона, все еще чувствуя, как он касается поцелуями ее волос, и в горько-сладостном удовольствии прикрыла глаза, потому что те желания, которые он пробуждал в ней, были неосуществимы и вели к безрассудству.

– Думаю, я должна извиниться за то, что накричала на вас, – пробормотала Джуд.

– Нет, не должны. – Он руками и губами поглаживал ее по волосам. – Это только я один виноват.

– Чтобы нам не пришлось еще больше сожалеть, вам вероятно, лучше уйти. – К удивлению их обоих, Джуд освободилась от того, чего хотела больше всего: от его объятий его прикосновений, его нежной заботы, и когда Долтон не пошевелился, чтобы уйти, она, которая взяла в привычку никогда ни от чего не убегать, убежала от него, пока еще могла собрать силу воли.

Пока Джуд торопливо шла к дому, Долтон оставался стоять во дворе, не получив приглашения остаться, но и не желая уезжать. Растущее влечение к Джуд заставляло его бороться с собой, ему становилось все труднее и труднее предъявлять какие-либо настоящие претензии к ее внешности. Она была порядочной, достойной уважения женщиной, сильной духом, с твердыми убеждениями. В ней не было ни следа искусственности, и, возможно, именно это не могло оставить его в стороне – чистота этой честной женщины. В эти качества у женщины он никогда не поверил бы, если бы сам не был тому свидетелем.

– То, о чем вы думаете, это хорошо. Оглянувшись, Долтон увидел старого сиу, стоявшего рядом с ним, а он даже не слышал, как тот подошел.

– Но то, что вы делаете, это неправильно, – добавил повар так же мягко.

– Так мне и сказали. – Догадываясь, что старик вышел, чтобы выставить его, Долтон направился к лошади, но следующие слова Джозефа остановили его.

– Его, их отца, застрелил в форте Ларами плохой человек, которому нужны были его деньги. Вот поэтому она ненавидит оружие. Оно принесло много горя в ее жизнь. Она боится, что вы принесете еще больше его к ее порогу.

Макензи замер, пораженный услышанным, но оно многое ему объяснило. Отца Джуд убили, и неудивительно, что она ненавидела профессию Макензи, удивительно только, что она не возненавидела его самого. Однако он не мог не высказаться в свою защиту, потому что был непричастен к той давней трагедии, во всяком случае, причастен не больше, чем к возникшим здесь неприятностям.

– Я не могу остановить то, что надвигается. Все началось еще до того, как я появился здесь.

– Если вы говорите об этом деле с владельцем ранчо, то да. Но ее беспокоит совсем не это. Она беспокоится за вас, потому что ей хочется заботиться о вас, но она не позволяет себе этого.

– Эти слова подтвердили то, на что Долтон надеялся и чего боялся в душе.

– Я уже раньше сказал, что не собираюсь обижать их.

– Да, так вы мне говорите. – И теперь, после того, что он видел, Джозеф еще меньше верил этому. – Эти двое, брат и сестра, они моя семья. Я потерял своих родных под солдатскими пулями, когда белые люди с их лихорадочной жаждой к желтым скалам выгоняли их из нашего дома. Меня не было с ними, когда они падали в снег, истекая кровью, как убитые животные, из-за этой жажды к тому, что не может принадлежать человеку. Они были мне родными, но в час их смерти меня не было среди них. Я, как вы, отказался от своего народа ради того выбора, который сам сделал.

– Какого выбора? – спросил Долтон, не представляя, что может быть общего между ним и этим древним индейцем.

– Еще когда мой народ был самым гордым племенем рерий, я допустил, чтобы белые люди соблазнили меня своими обещаниями. Я ходил в их миссионерские школы, стремясь узнать этих людей, чтобы жить с ними в мире. Дорога к моему уму стала дорогой к моему сердцу, когда я познакомился со своей учительницей, Люси Эймос, сестрой отца Джуд. Когда я женился на ней, во мне стали жить два человека: один из прежнего, а другой из нового, белого мира. Некоторое время это не имело значения, и мы были счастливы. – Старик вздохнул, его темные глаза потеплели от приятных воспоминаний о любимой жене и детях, которых им даровал Господь. Но счастливые времена быстро пролетели, и на горизонте собрались темные тучи. – Когда белые солдаты принесли несчастья моему народу, я думал только о своей новой семье. Они были белыми, но те, кто сначала был с нами в дружеских отношениях, с ненавистью и подозрительностью повернулись к нам спиной. Я боялся за безопасность родных и, вместо того, чтобы остаться и быть стойким, как мой отец, а до него его отец, я забрал семью и уехал с холмов, которые были нашим домом. А потом начались болезни, которые унесли мою жену и детей. Возвращаться назад было слишком поздно. Я, такой же наемник, как и вы, остался один, без людей, которым был бы нужен. Сюда, в эту долину, я пришел совершенно опустошенный, без всякой жизни в душе, надеясь, что скоро умру, и здесь познакомился с этим безрассудным, упрямым человеком и его семьей. Они приехали на Запад, потому что картины, нарисованные в письмах Люси Отактаи, соответствовали их мечтам о свободе в стране изобилия. И хотя я все прекрасно понимал, я позволил себе поверить, что их мечта осуществится. Мы обнаружили, что нужны друг другу. Я помогал им выжить на этой земле, а они дали мне повод снова вернуть жизнь в душу. Они стали моей новой семьей. Мы не сироты, когда нужны друг другу.

Долтон очень долго молчал, пораженный до глубины души, не понимая, зачем Джозеф рассказал ему о своем прошлом, не понимая, почему старик связывает себя с ним, как будто старается удержать его, когда он пытается отстраниться от него. И он задумался, какой особой силой обладает старый индеец, что может заглянуть в его беспокойную душу и увидеть на ней старые раны, а потом предложить еще одно из своих мудрых лекарств, которое снова сделает его целым и поможет обрести место в жизни.

– Пойдемте, – неожиданно сказал Джозеф, окончательно удивив Долтона, – завтрак готов, а я никого не отпускаю голодным.

Долтон колебался. Бисквиты Джозефа были совсем не тем, по чему он изголодался. В нем нарастала тяга к жизни, которую он увидел здесь, и к необычной семье, которая содержала станцию «Эймос». Было бы так просто стать частью этой жизни, если бы только его прошлое позволило ему.

Но это означало отказаться от обязательств, от обязательств, которые он не мог нарушить. Эти обязательства связывали его тем, что было для него превыше всего. Честь – за нее Долтон держался с тех пор, как открыл для себя, что означает быть мужчиной, и не соглашался ни на какие компромиссы. Здесь он в первый раз задумался над тем, что будет, если он сдастся. «Что ж, – подумал он, – вероятно, разумнее сесть на лошадь, пока я не поддался желанию уклониться от того, что требует долг».

Но в итоге он все-таки последовал за Джозефом, на каждом шагу называя себя дураком.

Джуд не знала, что делать с Сэмми. Когда она вошла в дом, он замкнулся, отказался разговаривать с ней и не желал слушать никаких объяснений и извинений. Ему было несвойственно сердиться или наказывать ее молчанием. Безусловно, это Долтон вбил между ними клин – Долтон, который выступал в роли отца; Долтон, который разжег воображение мальчика своим бесшабашным образом жизни и героическими поступками; Долтон, который не был связан ежедневными обязанностями на станции. Разве она может бороться с этим блистательным образом, убеждая Сэмми, что все, что она делает, это для его же пользы? Как она может заделать трещину между ними, если Сэмми не говорит ей, что скрывается за его хмурым, обиженным видом?

Наконец Сэмми обронил короткое замечание, ранившее Джуд в самое сердце:

– Мак единственный, кто всегда обращался со мной как с мужчиной. А ты не позволяешь ему сделать из меня настоящего мужчину.

Лишившись дара речи, Джуд в изумлении смотрела на брата. Ее первым побуждением было все отрицать, но она не могла найти подходящих слов. Она не знала, как ответить на его обвинение, потому что оно было справедливым.

Джуд никогда не смотрела на Сэмми как на мужчину и не способствовала его взрослению. Для нее он всегда будет ребенком, нуждающимся в ухаживании и защите. Убедив себя в этом, она давала ему ограниченную свободу, разрешая ухаживать за животными. Джуд считала, что воспитывает в нем чувство независимости, но на самом деле это было совсем не так, она проводила политику мягкого сдерживания, которая ее вполне устраивала. Она и на полшага не отпускала его от себя, а Долтон подтолкнул его сделать гигантский шаг. Джуд всего боялась и хотела крепче держать его, потому что без Сэмми что у нее останется? И сейчас, когда она поняла, что лишает своего брата права на взрослую жизнь из собственного эгоизма, у нее стало тяжело на сердце.

– Быть мужчиной не значит носить оружие, чтобы все вокруг боялись тебя, – прозвучало с порога их дома рассудительное заявление Долтона, и Джуд и Сэмми разом обернулись. – Быть мужчиной – это значит заботиться о тех, кто зависит от тебя, и защищать их; это значит не делать ничего по глупости и не гордиться тем, что обидел людей, которых любишь. Не требуется ничего особенного, чтобы прятаться за оружием и убегать в критической ситуации. Что трудно, так это пустить глубокие корни и следить, чтобы они принялись. Трудно всегда быть на месте, когда ты нужен, и понимать, когда уклониться от стычки, вместо того чтобы навлекать на себя неприятности. Не имеет значения, насколько ты взрослый, сильный или быстрый. Любой дурак может вытащить пистолет и отнять жизнь, но нужно быть мужчиной, чтобы посвятить свою жизнь семье. Ты понимаешь это, Сэм?

Взъерошенная голова медленно один раз кивнула.

– Я был не прав в том, что пытался сделать, потому что это противоречит желаниям твоей сестры. А именно она, а не я, каждый день рядом с тобой, и ты должен уважать ее за постоянную заботу. А сейчас ты делаешь мою ошибку еще более неприятной, потому что заставляешь сестру плохо думать о том, что она делает.

– Я… я не хотел. – У Сэмми задрожали губы, и он замотал головой, как делал его пес Бисквит, когда его стыдили за плохое поведение.

– Сэм, ты должен быть мужчиной и поддерживать в сестре надежды, должен защищать ее, потому что ей нужно, чтобы ты был рядом, так же как тебе нужно, чтобы она была тобой. Вот что такое семья. Во всяком случае, так мне говорили. Сам я плохой знаток таких вещей.

Но в его совете прозвучала подлинная правда, которая произвела впечатление даже на упрощенно мыслящего Сэмми и глубоко вонзилась в сердце Джуд. И когда они все сели за приготовленный Джозефом завтрак, Джуд была убеждена – ошибочно или нет, – что она никогда не полюбит другого мужчину так, как любила этого идеалиста-наемника Долтона Макензи.

За столом шел легкий разговор, а Сэмми быстро глотал еду, чтобы быть готовым встретить утренний дилижанс из форта Ларами. Когда он ушел, над тарелками с едой повисла тишина, разделяя странную пару, у которой сердца были заполнены друг другом. В маленькой комнате не было места, куда Джозеф мог бы тактично удалиться, поэтому он остался сидеть во главе стола – вынужденный неподвижный компаньон, и его присутствие делало невозможным личный разговор, в то время как головы молодых людей были переполнены интимными мыслями.

Каждый раз, беря в руку кружку с кофе или один из пышных бисквитов Джозефа, Долтон украдкой бросал взгляды на женщину напротив. Всегда ли у нее такие пухлые чувственные губы, заставляющие мужской рот тянуться к ним?

Или они все еще сохраняют форму его собственного рта? Вишневый джем на бисквите был бледным по сравнению с их теплым розовым цветом. Долтону невероятно хотелось наклониться над простым деревянным столом и отведать вкус этих сочных фруктов. «Ей нужно почаще улыбаться», – подумал он.

А ее глаза: то как гроза, а в следующее мгновение нежные, как пух на груди голубя. Если бы мужчина умел читать ее чувства по изменяющимся цветам, то не было бы секретов, которые она могла утаить от него. Джуд была женщиной, любившей свои секреты; ей нравилось быть плотно окутанной своими эмоциями. «Что она скрывает?» – задал себе вопрос Долтон. Для него было бы удовольствием заглянуть в ее тайны, раскрывшиеся перед ним – или под ним. Случайно встретившись с взглядом Долтона, Джуд слегка вздрогнула, ее зрачки потемнели и расширились. Он не извинился и не отвел взгляда, а, наоборот, настойчиво удерживал ее робкий взгляд, который постепенно затуманился смущением, когда Джуд осознала, что смотрит на Макензи как на мужчину, как на возможного любовника. И в ее ответном взгляде не было ни отвращения, ни сопротивления; в нем было лишь мечтательное сожаление.

– Если вы закончили, мистер Макензи, вам пора собираться, чтобы не опоздать.

– Мисс Эймос, я не собака, и меня не держат на поводке. Слегка покраснев, Джуд встала, и при этом движении он, как джентльмен, тоже поднялся. Кем бы он ни был, но в прошлом его научили хорошим манерам и проследили за его образованием. Если не семья, то кто?

Пока Джозеф возился с остатками завтрака, Джуд пошла проводить Долтона. Она остановилась на верхней ступеньке крыльца, не оставив Долтону никаких сомнений в том, что ему пора уезжать.

– Мне хотелось бы снова увидеться с вами, Джуд. В тот вечер я собирался пригласить вас на танец.

– Вы были поглощены другим, мистер Макензи.

– Занят – возможно, но не поглощен. – Горечь ее тона вызвала у него улыбку. – Если вас интересует, у меня нет никаких обязательств в этих краях.

– Из чего вы сделали заключение, что меня это интересует?

– Из того, как вы сердито смотрите на меня, а из ваших глаз сыплются искры, как при заточке стали.

– Вы ошибаетесь, мистер Макензи. – Джуд быстро зажмурилась, напуганная его проницательностью, но одновременно и довольная ею. Однако это не облегчило ей то, что она должна была сделать. – Как я уже говорила, нужно быть дурочкой, чтобы проявлять к вам какой-то интерес. Вы опасный человек, я это поняла с самого начала. Мы по разные стороны – вы и я, и, думаю, для вас будет неосмотрительно нанести нам еще один визит. Сэмми, Джозеф и я можем сами постоять за себя, как мы всегда это делали. Нам не нужна ваша помощь.

– Правда? – Его сухой и нарочито растянуто произнесенный вопрос напомнил ей те случаи, когда его помощь воспринималась скорее как провидение, чем как вмешательство. Она отвергала его, и Долтон инстинктивно собрался и яростно стал на свою защиту.

– Возможно, вы и не ходите на поводке у Джемисона, но вас наняли и платят именно за это. Вы будете выступать против моих друзей, против моих соседей и, если он прикажет, против меня, так что вас ждет холодный прием под моей крышей. Вы более чем щедро оплатили свой долг нам за то, что мы приняли вас и ухаживали за вами. Думаю, теперь для вас пришло время заняться своим делом.

«Прощайте» явно звучало в ее категорическом заявлении, и Долтон вдруг почувствовал, что ни сердцем, ни умом не может смириться с мыслью уехать отсюда и больше никогда не видеть эту волевую женщину.

– А что, если я решу вас, мисс Эймос, сделать своим делом?

Джуд охватила дрожь, словно то, что он сказал, было опаснее угроз.

– Нет, я не та женщина, которая нужна вам, Долтон, и вы не можете предложить ничего из того, что мне нужно.

– Перед завтраком у меня сложилось совсем иное впечатление. – Он прищурился, возражая против этой холодной правды – правды, в которую он верил всего несколько минут назад.

– Прощайте, мистер Макензи. Я пожелала бы вам успеха, но вы должны понимать, что конфликт наших интересов удерживает меня от этого. Прошу вас, не возвращайтесь сюда снова. Я не хочу, чтобы вы сбивали с толку Сэмми своими рассуждениями. – И Джуд не хотела, чтобы заодно разбилось ее сердце.

И, сколько бы она ни отрицала, ей много чего хотелось получить от Долтона Макензи, и чем больше она его узнавала, тем больше нуждалась в нем. Но он был из тех, кто привык одерживать легкие победы, и, что бы она ни сказала и ни сделала, этого не изменить.

– В этой долине вы злой ветер, нагоняющий грозу, готовую разразиться над всеми нами. И я предпочитаю укрыться от него.

Макензи ничем не выдал, как больно ранил его этот словесный выстрел. Джуд была права, от него не было ничего хорошего ни ей, ни кому-либо другому, но прежде это никогда не мешало ему. «Ни о чем не задумываться», – сделал он своим девизом. Но в данном случае его защита почему-то подвела его. А как еще он мог объяснить внезапную острую боль от правдивых слов Джуд, добравшуюся до самой глубины его души? Но позволить Джуд заметить его незащищенность было все равно что попросить ее увеличить трещину в его внешней обороне и превратить ее в пещеру – в пещеру, из которой он уже никогда не сможет выбраться. Долтон по опыту знал, как быстро можно обратить против него его нежные чувства, и решил ответить таким же образным замечанием:

– Боитесь, что вас сдует с ног, мисс Эймос?

– Да, мистер Макензи, боюсь. – Твердо посмотрев ему прямо в глаза, она застигла его врасплох, так что он даже не успел отвести взгляд. – Но я не могу этого позволить себе. Даже если это будете вы.

Ее грубая откровенность вырвала у него из груди сердце, превратив его в скромный трофей, а Джуд повернулась и гордо вошла в дом, который никогда не станет его домом.

 

Глава 14

– Время уходит, папа. Когда вы собираетесь прекратить это топтание на месте и сделать решительный шаг?

– Не спеши, Кэтлин… – Патрик Джемисон улыбнулся одной из своих робких, нерешительных улыбок, стараясь утихомирить свою беспокойную дочь.

– Вы таким же тоном разговариваете и с ними, словно любящий отец, бранящий своих детей. Неужели вы ожидаете, что люди станут слушаться того, кого не уважают?

Долтон следил за разговором между отцом и дочерью, глядя поверх бокала с вином. Это было хорошее вино, лучшее, которое можно купить за деньги, точно так же как лучшим было и все остальное в Свитграссе, включая самого Долтона. И после всего, что он видел и слышал, он задумался, имела ли в виду Кэтлин себя лично или владельцев ранчо, когда говорила об уважении и об отсутствии такового.

– Кэтлин, – Джемисон устало вздохнул, – ты молода, горяча и хочешь действовать, не задумываясь о последствиях. Ты забываешь, что эти люди, от которых ты мечтаешь поскорее избавиться, как от вредителей, когда-то были моими друзьями. Мы вместе осваивали эту долину, помогая друг другу подняться.

– Значит, вы хотите позволить им остаться, позволить пропадать ценным акрам земли, которые нужны нам для нашего собственного стада? Времена изменились, отец. Мы выросли, а они нет. Но разве это наша вина? Разве мы должны тормозить свой прогресс из какого-то ложного чувства верности людям, которые презирают то, чего вы можете достичь? Неужели вы будете добросердечны к кучке завистливых скваттеров, которые ненавидят вас за то, что вы обладаете тем, чего у них нет? А будь они на нашем месте, они бы поступили так? Не думаю. А как по-вашему, мистер Макензи?

– Из того, что мне известно о человеческой натуре, могу сказать, что те, кто что-то имеет, не хотят делиться, – спокойно отозвался Долтон, не соглашаясь с ней и подчеркивая этим личное отвращение к ее персоне, но на это последнее Кэтлин решила не обращать внимания.

– Видите, папа, ваша щедрость не ценится. Все, что вы делаете, только дает им время организовать сопротивление. Если вы нанесете удар сейчас, до того, как они успеют подготовиться…

– Удар? Ты имеешь в виду – напасть на тех людей, которых я знаю много лет?

– А разве вы не для этого наняли мистера Макензи?

Джемисон густо покраснел, потому что в ее острых словах была правда. Разве нет? Для чего же еще он хотел нанять платного киллера, если не для того, чтобы он делал то, что делал лучше всего? Чувствуя отвращение к самому себе и ко всей ситуации, которая толкнула его к таким ужасным действиям, он проворчал:

– А как, по-твоему, я должен руководить мистером Макензи, дорогая дочь? Я должен приказать ему перестрелять мужчин, женщин и детей в этой долине, как они перебили буйволов, чтобы расчистить для нас дорогу?

Это предложение возбуждающе подействовало на Кэтлин, ее нежные ноздри затрепетали, почуяв запах крови, но она была достаточно умна, чтобы не показать отцу упоение жестокостью, которую он совсем не желал воспитывать в собственном ребенке, и, прикрываясь нежной, женственной улыбкой, промурлыкала:

– Конечно, нет, папа. – Взмахнув ресницами, она кротко потупилась, чтобы скрыть горящий взгляд. – Вы делаете из меня какое-то чудовище, когда я думаю только о вас и о том, чего вы добились своим тяжелым трудом. Если вы хотите быть влиятельным человеком, когда в один прекрасный день Вайоминг станет штатом, вы должны завоевать уважение и преклонение тех, кто окружает вас. Я просто стараюсь помочь.

Джемисон легко попался на ее деланное сочувствие и раскаяние, потому что любил дочь. У Долтона не было таких шор, и он совершенно ясно видел все черные закоулки души очаровательной мисс Джемисон.

– Я не хотел поступать так подло, дорогая, – Джемисон похлопал дочь по изящной руке, – все это дело очень не приятно для меня. Если бы был другой способ, без того, чтобы причинять кому-либо зло… – Он замолчал, не закончив фразу.

– Возможно, я знаю такой способ. – Кэтлин просияла, получив возможность манипулировать отцом. – Эта женщина, Джуд Эймос… это благодаря ей они все держатся вместе. Без ее влияния остальные сдались бы.

Долтон замер, стараясь ни малейшим движением не выдать себя под острым, проницательным взглядом Кэтлин.

– Джуд Эймос? – Джемисон ненадолго задумался. – Из всех из них она больше всего склоняется продать свою землю.

– Да. И если она это сделает, другие, возможно, последуют ее примеру. Они смотрят на нее и прислушиваются к ее мнению. – Эта правда была приправлена гримасой отвращения, но Кэтлин сразу же улыбнулась. – Если это сможет помочь, папа, то я поеду и поговорю с мисс Эймос как женщина с женщиной. Быть может, я заручусь ее поддержкой, чтобы убедить остальных фермеров, или хотя бы уговорю ее не становиться на их сторону.

– Ты сможешь, Кэтлин? – с облегчением и надеждой спросил Джемисон, увидев возможность обойтись без применения силы.

– Утром я первым же делом отправлюсь туда. Быть может, мистер Макензи проводит меня? Мне кажется, он имеет некоторое влияние на мисс Эймос. – Ее мрачный взгляд пронзил Долтона, призывая его возразить.

– Не думаю, чтобы кто-либо мог оказывать влияние на мисс Эймос, – осторожно отозвался он. – И уж определенно не я. Она не испытывает ничего, кроме отвращения, к людям, живущим насилием.

– По-моему, вы дешево цените свои чары, мистер Макензи.

Долтон только пожал плечами, отказываясь признаться в каком-либо интересе.

– Мне будет спокойнее, если вы поедете вместе с Кэтлин, мистер Макензи, – вмешался в разговор Джемисон. – В наши времена такой молодой девушке, как Кэтлин, опасно ездить без сопровождения даже по собственным владениям.

Долтон проглотил усмешку сомнения. Кэтлин была так же беззащитна, как свернувшаяся гремучая змея, и что касается его, то он не горел желанием почувствовать укус ее ядовитого жала.

– Я поеду вместе с ней, если вы считаете, что вашей дочери нужна защита, но не могу поручиться, что окажусь очень полезен, когда придет время давить на убеждения Джуд. Она обладает силой воли, и меня восхищает это качество в женщине. – Он искоса взглянул на Кэтлин, забавляясь кипящей злостью, спрятанной под ласковой маской, надетой ради отца.

– Тогда все решено. – Кэтлин вскочила со стула и в возмущении сжала льняную салфетку так, что у нее побелели косточки пальцев. Потом она резким движением бросила ее на сиденье освободившегося стула, улыбнулась сухой, натянутой улыбкой и с вызовом холодно посмотрела на Долтона, сидевшего в непринужденной позе. – Если джентльмены не будут возражать, мне нужно уйти. – Шурша платьем из тафты, она обошла вокруг стола и нежно поцеловала отца в лоб.

– Спокойной ночи, детка, – ласково сказал он. – Ты облегчила груз на моем сердце.

– Это самое малое, что я могла сделать. Приятных снов, папа. И вам тоже, мистер Макензи, – промурлыкала она, взглянув на него с тщательно замаскированным приглашением, а наткнувшись на категорический отказ, снова нахмурилась и стремительно вышла из комнаты.

– Простите ей ее порывистый характер, мистер Макензи, – вздохнул Джемисон после ухода Кэтлин. – Она получила его по наследству. Ее мать – аристократка из высшего бостонского общества, привыкшая командовать всеми подчиненными одним только взмахом руки. До сих пор не могу понять, как мне удалось завоевать ее сердце. Она облагораживающе воздействует на Кэтлин. Даже после того, как мы уехали на Запад, она продолжала воспитывать в Кэтлин утонченность, настаивая, чтобы дочь никогда не забывала, что она бостонская Бредшоу.

– А где теперь миссис Джемисон?

Хотя вопрос был вполне логичным, Джемисон встретил его, сжав зубы.

– Она предпочитает оставаться в Бостоне. Западные Порядки не по ней. Кэтлин часто навещает ее, но, я думаю, бедная дорогая Глинис так и не понимает, как Кэтлин могла предпочесть просторы Вайоминга ее великосветским салонам. – У Джемисона был вполне довольный вид, как будто трудная битва окончилась в его пользу.

Долтон задумался, представлял ли Джемисон, что он завоевал: хорошенькую послушную дочь или беспощадную интриганку, способную так же быстро наброситься на своего отца, как и на врага. И еще его удивляло, что человек мог быть так слеп к недостаткам своего единственного ребенка. Джемисона нельзя было назвать настоящим злодеем, он был высокомерным, жадным грубияном, но не человеком, потерявшим совесть. Он не отважится на невольное кровопролитие, если кто-нибудь… кто-нибудь, подобный Кэтлин, не подтолкнет его к этому. И хотя всю жизнь Долтон придерживался строгого принципа не вмешиваться в чужие дела, он против воли оказался в центре вражды в долине: в одну сторону его тянули оплаченные обязательства, а в другую – возможность иметь дом, которого у него никогда не было. И такое положение ему не нравилось, он ненавидел сложные и запутанные ситуации, они отвлекали его от того, что он делал, и превращали работу во что-то… личное. А для профессионала, каким был Долтон, хуже этого ничего не могло быть. Эмоции заставляли человека изменять инстинктам, а инстинкт часто был единственным, благодаря чему Макензи оставался в живых. Он не мог позволить себе колебаться, когда для того, чтобы выжить, на раздумья оставалась лишь доля секунды. Его интерес к Джуд Эймос и ее семье притупил остроту его реакции, а человека без такой остроты сопровождают несчастья.

Долтон снова лежал в объятиях огромной кровати, и его одолевали беспокойные мысли. Поддавшись фантазии, что сможет где-то найти приют, он позволил себе забыть, кем он был и чего на самом деле хотел. Беззащитный и напуганный, он поддался соблазну того спокойного существования и скромному обаянию невзрачной женщины, которая обычно удостоилась бы его второго взгляда, женщины, чей образ жизни был совершенно не похож на его собственный оказался необыкновенно притягательным благодаря этой самой непохожести. Долтон так долго шел по одинокой дорожке, поглощенный только самим собой, что эта незнакомая обстановка, в которую он неожиданно попал, пробила его привычную отчужденность и ввела в искушение подумать о том, о чем он никогда не задумывался: о семье, стабильности, доме и доброй женщине.

Но все это было не тем, чего он хотел на самом деле. Заниматься унылым и грязным повседневным трудом, довольствоваться скудной пищей – это не для него. Ему нравилось нежиться в роскоши, пить хорошее вино, одеваться у портного и курить дорогие сигары. Жалкие лачуги и кровати с комковатыми матрацами выглядели совсем непривлекательно рядом с полными комфорта дорогими отелями.

Какое может быть удовольствие в том, чтобы на протяжении многих лет каждое утро просыпаться с одной и той же женщиной? С той, у которой огрубевшие руки, а на ногах простые сапоги, когда он избалован мягким, пахнущим парижскими духами телом, одетым в скользкие шелка и кружева; с той, которая вспыхивает, получая поцелуй, и, вероятно, никогда не видела нагого мужчину. Что хорошего получит от такой женщины мужчина с таким изысканным, как у него, вкусом и откровенными желаниями?

Перед ним возникло соблазнительное видение влажных губ Джуд Эймос, нежно приоткрытых и налившихся, как только что зацветшая роза. Картина явилась так неожиданно, что его тело откликнулось прежде, чем мозг смог осознать ее. Долтон почти явственно услышал частое, возбужденное дыхание Джуд, легко касающееся его рта. Будучи неопытной в любви, она тем не менее знала, как заставить его мучиться от неутоленного желания.

«Думай о Сан-Франциско», – приказал себе Долтон и крепко закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на этой далекой цели. Сколько он себя помнил, она всегда маячила перед ним, как дрожащий мираж: мечты об успехе, о признании – все было связано с этим далеким манящим местом, и он не мог позволить, чтобы его отвлекли от этой цели. Макензи решил, что хладнокровно закончит свою работу в этой долине Вайоминга и отправится к своему следующему вознаграждению, и в один прекрасный день этим вознаграждением будет Калифорния. Он мечтал об улицах с высокими домами и о женщине, у которой руки в перчатках будут пахнуть фиалками.

Джуд шла через освещенный солнцем двор от конюшни к дому, когда увидела двух приближающихся всадников. К своему ужасу, в одном из них она моментально узнала Долтона. «Надо же мне было выбрать именно это утро для того, чтобы почистить конюшни», – с досадой подумала Джуд.

Уже не оставалось времени, чтобы убежать в дом и достойно предстать перед приближающимися гостями. Ей оставалось только гордо стоять и пытаться не обращать внимания на то, что от нее воняло навозом и одежда была далеко не чистой. Для грязной работы она надела грубые брюки Сэмми и одну из его старых, выношенных рубашек; то и другое болталось на ней, стянутое с помощью широкого кожаного ремня. Хотя она зачесала волосы назад и повязала их хлопчатобумажным платком, отдельные пряди выбивались, и, постоянно отбрасывая их в сторону, она оставила на лбу и на щеках полосы неприличного происхождения. Джуд не осмеливалась взглянуть вниз, на следы, оставляемые ее сапогами после того, как она возилась в них по лодыжку в грязной соломе, но у нее хватило ума стянуть с себя заскорузлые перчатки и забросить их как можно дальше от себя.

Плохо, что Долтон застал ее в таком неприглядном виде. Но еще хуже было обнаружить, что его верховым спутником была Кэтлин Джемисон.

Где же хорошая скала, когда она необходима? Джуд заползла бы под нее, чтобы избавить себя от стыда, охватившего ее под пристальными оценивающими взглядами. Однако, набравшись храбрости, Джуд постаралась скрыть чувство унижения и, изобразив радушную улыбку, приветствовала гостей бодрым «Доброе утро!».

Кэтлин остановила лошадь и с отвращением скривилась, а потом заставила лошадь отступить на несколько шагов. Вытащив из рукава подогнанного по фигуре голубовато-серого жакета для верховой езды обшитый кружевом носовой платок, она закрыла им рот и нос.

Если бы можно было умереть от унижения, Джуд скончалась бы, не сходя с места.

– Доброе утро, мисс Эймос, – произнесла Кэтлин сквозь тканевый барьер. – Боюсь, мы пожаловали к вам в неподходящее время.

– Что вы, мисс Джемисон, вовсе нет. – В ответ на нескрываемое презрение в голосе девушки Джуд распрямила спину, и ее широкая улыбка превратилась в оскал. – Я как раз закончила часть своей работы. Прошу вас, спускайтесь. Вы как раз вовремя, чтобы выпить со мной кофе. Я собиралась побаловаться чашечкой перед тем, как снова взяться за работу.

Предположение, что, забыв о собственном зловонии, Джуд намеревалась сидеть и угощать гостей, напугало чисто одетую рыжеволосую девушку, но она заставила себя вежливо с сожалением слегка покачать головой.

– Сердечно благодарю вас за предложение, но мы не можем остаться.

Интимное, проникновенное «мы» не ускользнуло от внимания Джуд. Ее взгляд невольно обратился к Долтону, с непринужденной элегантностью восседавшему на своей большой лошади. Никакие эмоции не коснулись его сурового лица, и спокойный взгляд голубых глаз рассматривал Джуд с Равнодушием незнакомца, как будто они никогда не обменивались жгучим поцелуем в этом самом дворе, как будто он никогда не говорил, что ее сдует ветром из-за ее чувств к нему.

И сейчас, когда она связала его безразличный взгляд с тем, что он и Кэтлин вместе отправились на утреннюю верховую прогулку, эти же самые чувства подвели ее, и душа у Джуд упала прямо в ее грязные сапоги. Долтону потребовалось совсем не много времени, чтобы оправиться после ее отказа, и, очевидно, самодовольная Кэтлин была рада ткнуть ее в это носом. Точно так же как Джуд была бы рада ткнуть носик этого очаровательного молодого создания во что-нибудь гораздо менее приятное.

– Понимаю, вам обоим не терпится продолжить прогулку. С вашей стороны было очень любезно заглянуть к нам, – с пересохшим горлом выдала Джуд чистую ложь, потому что злобная ухмылка Кэтлин Джемисон отнюдь не любезно говорила, что некрасивые женщины, пахнущие лошадиным навозом, не имеют права рассчитывать на сопровождение красивых мужчин вроде Долтона Макензи, что бедным женщинам назначено проводить время в стойлах конюшни, возясь с грязными подстилками, в то время как богатые красавицы резвятся на утренней свежести. Это было вполне понятное послание от одной женщины другой: «Я получила то, что хотели иметь вы». Но Джуд отказала прекрасной ведьме в удовольствии узнать, как больно ее это задело.

– На самом деле есть другая причина нашего визита, – сладко заговорила Кэтлин. – Я хотела поговорить по-дружески и убедить вас принять предложение моего отца относительно ваших земель. Я прекрасно понимаю, как вам, должно быть, тоскливо здесь без всякой надежды на… на счастье. Зачем нагружать себя лишним имуществом? Вы можете использовать деньги, которые оно принесет, чтобы купить себе новое платье, что-нибудь изящное и практичное, которое сделает вас более привлекательной для предполагаемого мужа. Я уверена, что такой трудолюбивой и изобретательной женщине, как вы, даже с вашими очевидными… м-м-м… недостатками, не нужно жить здесь в одиночестве.

– То есть? – с горечью спросила Джуд.

– Ну, во-первых, ваше положение – пожилой возраст и менее чем заурядная внешность, – последовало притворно смущенное объяснение. – И разумеется, необычные обитатели дома, которых вы содержите: полоумный мужчина и вдобавок еще индеец.

Джуд сжала губы, чтобы сдержать первый возмущенный ответ на такую явную низость. Ее взгляд обратился к Долтону в надежде… она и сама не знала, чего ожидала – возможно, опровержения всего сказанного Кэтлин. Но он ничего не стал отрицать, его молчание было знаком согласия.

– Мисс Джемисон, благодарю вас за вашу заботу о моем положении, – начала Джуд с холодной любезностью. – Я представляю, что вам не понять, как кто-то может находить в этом удовольствие, но, уверяю вас, я не чувствую тоски и безысходного одиночества. Это мой дом, законно унаследованный от отца, и я буду держаться за него, пока буду в состоянии или пока не захочу иного. И для этого мне не нужно ни новое платье, ни мужчина, который будет давать советы. Можете передать своему отцу, что я уважаю его, но отказываюсь от его предложения. Моя земля не продается.

– Это не очень мудрое решение, мисс Эймос, – лаконично вставил Долтон в своей протяжной манере.

– Возможно, и так, мистер Макензи, – ее упрямый взгляд уперся в него, – но я его не изменю. – И тогда гордость подтолкнула ее сделать выбор, не оставив времени на обдумывание, выбор, которого она будет твердо держаться, будь то в ее интересах или нет, потому что богатая недоброжелательная женщина вынудила ее к этому своей самодовольно предложенной милостью и потому что щеголеватый наемник, в которого Джуд была влюблена, отказался встать на защиту. – А теперь меня ждет работа, к которой я должна вернуться, так что если вам больше нечего сказать, то желаю вам всего хорошего.

В этот момент из конюшни появился Сэмми и, увидев Долтона, широко улыбнулся и неуклюже побежал.

– Привет, Мак! Мы не знали, что вы собираетесь заглянуть к нам. Вы приехали за пирогами Джозефа?

Затем он заметил Кэтлин, сидевшую верхом на изящной белой кобыле. Увидев лошадь, раньше скрытую от его глаз Долтоном, Сэмми резко остановился, его глаза заблестели и округлились, а челюсть отвисла от восхищения картиной, прекраснее которой он не видел за всю свою жизнь.

Пока он стоял, в безмолвном восторге открыв рот, раздражение Кэтлин достигло предела. Она дернула поводья и, направив испуганно фыркнувшую лошадь к Сэмми, раздраженно крикнула:

– Убирайся с дороги, ты, безмозглый идиот!

Сэмми моргнул, как собака, получившая неожиданный удар по носу.

– Мак, вы не останетесь? – единственное, что он смог придумать спросить.

– Конечно, не останется, – фыркнула Кэтлин. – Неужели ему захочется проводить время в этой лачуге со старухой и ее безумным братом? Поедемте, мистер Макензи. Это была глупая затея – стараться помочь этим людям. Они сами не хотят помочь себе. – Развернув великолепную кобылу и натянув удила, она грубо пришпорила лошадь, и животное, пронзительно заржав от удивления и боли, устремилось вперед.

Долтон не задерживаясь последовал за Кэтлин. Ему было невыносимо смотреть на лица тех, кого он должен был защитить. Было отвратительно молча сидеть и слушать, как Кэтлин грубо издевалась над Джуд. Ему потребовалось собрать всю силу воли, чтобы не откликнуться на безмолвную просьбу о поддержке, а ему так хотелось поддержать Джуд. Даже стоя там покрытая грязью и провонявшая навозом, она волновала его сердце, как никто до нее, и то, что он наблюдал, как она подвергается оскорблениям презиравшей ее Кэтлин, принижало в нем мужчину. Он говорил себе, что делает свою работу, выполняет обязательства перед своим работодателем, осуществляет свои планы на будущее, но все это нисколько не уменьшило силы удара в пах, когда Джуд отвернулась от него, ошеломленная его предательством. Но Джуд была сильной женщиной. Она знала таких людей, как он, и понимала, что ей нечего ожидать от него в смысле каких-то обязательств или его поведения. Было к лучшему, что сейчас она удостоверилась в самом плохом. Так ему было легче уехать, зная, что он не вернется, и понимая, что на станции «Эймос» больше не встретит радушного приема. Джуд справится со своим разочарованием, потому что она никогда не ожидала ничего хорошего от мужчины его профессии. Но Сэмми… Сэмми – это совсем другое дело. Сэмми открыл свое доверчивое сердце и принял Долтона как друга. Смотреть, как подлая, капризная Кэтлин Джемисон обижала юношу, было сверх того, чем он был готов пожертвовать. Но он ничего не мог сделать, чтобы изменить то, что было сказано, и не было способа облегчить ужасную боль в тех больших глазах, похожих на глаза спаниеля. Долтон никогда не бил собак, потому что жестокость в любой форме была ему противна. И, скача вслед за Кэтлин, он чувствовал, что сам противен себе: нанятый киллер без совести и сострадания. И никогда еще он не ненавидел женщину так сильно, как холодную, расчетливую мисс Джемисон за то, что она сделала из него бездушного человека.

Хуже собственной сердечной боли была попытка оправдать перед растерянным Сэмми бесчувственное поведение Долтона. С несчастным выражением на детском лице Сэмми стоял, глядя на пыль, поднятую ускакавшим другом.

– Мак сердится на меня, Джуд? Я сделал что-то не так? Он поэтому не захотел остаться? Он поэтому не разговаривал со мной?

Джуд крепко обнята его, стараясь осмыслить то, что произошло, и упростить все сложности до уровня понимания брата.

– Это не из-за тебя, Сэмми, а из-за леди, с которой он был.

– Из-за красивой леди?

– Да. Это Кэтлин Джемисон, дочь хозяина ранчо.

– Да, она красивая, – Сэмми в задумчивости прикусил губу, – но я не думаю, что она очень приятная.

– Мистер Макензи работает на ее отца, – не став возражать, пояснила Джуд.

– Значит, он тоже должен относиться к нам плохо?

– Да, что-то вроде этого, – вздохнула она.

– Тогда он нам больше не друг? Он больше не придет навестить нас?

– Я на это не рассчитывала бы. – Как ни ненавистно было ей причинять боль разочарования его нежному сердцу, было бы еще более жестоко вселять ложную надежду, понимая, что надеяться не на что. – У мистера Макензи есть работа, которую он обязан выполнить для Джемисонов, и она не оставляет ему времени для друзей.

– Знаешь, я буду скучать по нему, – немного подумав, сказал Сэмми и обнял в ответ сестру.

– Я тоже, Сэмми. – Джуд болезненно втянула в себя воздух и с трудом выдохнула его. – Я тоже.

 

Глава 15

– Я против. Я говорила это раньше и буду повторять; пока некоторые из вас не одумаются. Насилие не может быть ответом. – Взгляд Джуд перебегал с лица на лицо сидевших за ее столом мужчин. Она надеялась увидеть, что ее резкие слова возымели хоть какое-то действие, но их мрачные лица ни на мгновение не прояснились. – И что вы собираетесь делать? – всплеснула руками Джуд, – Открыто выступить против Джемисона? Но это самоубийство, и вы все это понимаете. На его стороне охрана и деньги, а что у вас?

– Правильно, – заговорил Уэйд Баррет, – но это наша долина, и мы не хотим, чтобы нас отсюда выгнали.

– Уэйд, ты же не можешь согласиться с этим безумием, – взмолилась Джуд. – У тебя молодая жена…

– Верно. Жена и дом. И если я буду держаться вместе со всеми, мы сможем противостоять угрозам Джемисона.

Джуд беспомощно взглянула на Джозефа, безмолвно доливавшего кофе в чашки, но он бесстрастно встретил ее молящий взгляд. Он один по опыту знал бесплодность сопротивления таким людям, как Джемисон. Его народ боролся против мощной силы, и теперь от него не осталось ничего, кроме воспоминаний. Джозеф мог бы сказать им, что сопротивляться такой силе благородное, но безрассудное дело, но эти люди здесь, скотоводы и фермеры, были белыми, они не станут прислушиваться к советам старого сиу.

На заходе солнца к дому Джуд пришли восемь человек, представлявшие около двух дюжин маленьких хозяйств в долине, сгибавшихся под силой давления Джемисона. Они пришли потому, что те, кто не присутствовал, спрашивали: «Что думает обо всем этом Джуд Эймос?» Они хотели услышать ее ответ и не были им обрадованы.

Джуд называла их глупцами, напоминала им о семьях и об их будущем, но они упрямо стояли на своем. Недавно на Джейка Палмера, с грузом семян возвращавшегося из форта Ларами, напала банда всадников из Свитграсса. Они избили беднягу Джейка прямо на глазах у жены и дочерей и бросили драгоценные зерна надежды жадным вайомингским ветрам. Очевидно, Джемисона больше не устраивали разговоры, наступило время переходить к действиям.

Джуд, сочувствовавшая Джейку и его напуганной семье, потому что прекрасно помнила собственный ужас, охвативший ее, когда она оказалась в руках молодчиков Джемисона, быстро исчерпала доводы, пытаясь предотвратить неизбежное. Теперь, когда она заявила о намерении сохранить за собой земли, ей приходилось считаться с тем, что решат эти люди, будь это переговоры или агрессия. Если Джеми-сон решится на тактику выжженной земли, чтобы избавить себя от их присутствия, он не будет разборчивым в средствах достижения своей цели, как не церемонился Шерман во время своего марша через Джорджию. И независимо от ее личного поведения Джуд так же подвергалась опасности, как и все остальные.

– У вас есть план? Вы не можете выступать против такого человека, как Джемисон, не имея четкого представления о своих действиях.

– Мы собрали деньги, – Тенди Баррет улыбнулся, почувствовав, что Джуд сдается, – семьдесят пять долларов, и мы поедем в форт Ларами, чтобы самим нанять искусного стрелка.

– Что? – Джуд не верилось, что она правильно его поняла. – Это сумасшествие!

– Джемисон сделал то же самое, поэтому мы только последуем его примеру. Джемисон сам решил взяться за оружие, и теперь, я скажу, мы делаем то же. Пусть Джемисон знает, что мы не собираемся уступать ему.

Искусный стрелок мог означать только одно – столкновение нос к носу с Долтоном. Внутри у Джуд все болезненно сжалось, но ей все же удалось произнести:

– Кто здесь знает что-нибудь о том, как нанимать стрелков?

– Полагаю, мы просто будем ходить из бара в бар, пока не найдем его. – Откинувшись на спинку стула, Тенди Баррет самоуверенно и дерзко улыбнулся.

– По-вашему, у них есть определенные часы приема для бесплатных интервью?

– Любой бармен, стоящий своей зарплаты, знает, кто в городе самый искусный стрелок, – продолжал Тенди, не обратив внимания на язвительное замечание Джуд. – Мы просто бросим ему пару-другую монет, и он прямо направит нас.

– Прямо по дорожке к вашему собственному дурацкому концу!

Но мужчины закивали друг другу, желая привести в исполнение план Тенди – и принести смерть в свою долину.

– И вы все настроены поддержать это опасное сумасбродство? – Дождавшись единодушного подтверждения, Джуд покорно вздохнула. – Тогда, видимо, у меня нет выбора. Я поеду с вами, чтобы быть уверенной, что среди всего этого безумия есть хотя бы одна разумная голова.

Джуд никогда не бывала в баре отеля и теперь с дрожью приближалась к нему. Правда, сейчас была середина дня, и там не было ни металлического звука пианино, ни хриплого смеха, который у нее ассоциировался с мужчинами, занятыми выпивкой и картами, однако она чувствовала себя неловко, как будто ступала по нечестивой земле.

Утомленная ранней утренней поездкой в дилижансе, Джуд решила немного отдохнуть в залитой солнцем закусочной напротив ряда непристойно выглядевших питейных заведений. Она собиралась оставаться там, пока их озабоченная разведывательная группа не отыщет подходящего кандидата. Однако ее спутникам понадобилось на это всего десять минут, что не свидетельствовало о высоких моральных устоях жителей форта Ларами.

Войдя вслед за Уэйдом Барретом в питейную комнату отеля, Джуд с беспокойством отметила, что среди присутствующих была единственной прилично одетой женщиной. Грудастые создания вполне определенной профессии, виснувшие на плечах играющих в карты партнеров, производили такое же шокирующее впечатление, как и бесстыдно обнаженные фигуры, изображенные на стенах повсюду. Краска горячей волной залила Джуд до корней волос, и девушка уставилась в середину широкой спины Уэйда, решив, что так по крайней мере, несмотря на ее угловатую фигуру и немодное платье, ни один из клиентов бара по ошибке не примет ее за одну из работающих здесь женщин.

Уэйд остановился так неожиданно, что Джуд уткнулась носом в его атласный жилет, не успев вовремя отреагировать. – Он вон там. Хозяин бара сказал, что он один из лучших, работающих по найму.

Поправив шляпу, Джуд выглянула из-за массивной фигуры Баррета и увидела остальных мужчин из долины, сгрудившихся вокруг небольшого стола и уговаривавших стрелка.

На первый взгляд там не на что было смотреть: долговязый тощий парень неопределенного возраста, с довольно длинными волосами, свисающими из-под опущенных полей стетсона, с заботливо ухоженными усами… и с глубоко вырезанной кобурой на бедре. Он с мягким, почти добродушным выражением прислушивался к тому, что говорили остальные, но когда он поднял голову при приближении Джуд, девушка вздрогнула, почувствовав пронизывающий взгляд его черных глаз, похожих на кусочки угля, бездонных и бездушных. И этого человека они хотели нанять, чтобы убить Долтона Макензи.

– Это та леди, о которой я вам говорил, мисс Джуд Эймос, – нервничая, представил ее Тенди.

– Что ж, приветствую вас, мадам. Не могу сказать, что привык, чтобы женщина занималась наймом и увольнением вооруженных людей.

– Что касается меня, то я вообще никого не нанимала бы, мистер…

– Латиго Джонс, мадам, – могу я сказать, к вашим услугам?

Джуд хотела нахмуриться, но он был столь искренне непосредственным, что она невольно улыбнулась. Однако она не могла полностью расслабиться, что-то в Латиго Джонсе говорило, что он тоже ходит по острой грани риска, как и Долтон. Скрытая жестокость искал а дорогу к выходу, и именно эту дорогу они пришли предложить ему.

– Садитесь, мисс Эймос. Быть может, вы дадите мне прямой ответ. Эти ребята танцуют вокруг да около какой-то, возможно, замечательный, тустеп. Они размахивают огромной пачкой денег, предлагая ее за какую-то, в общем, обычную работу. Что я хочу знать, так что это за работа, которую я должен сделать. Наверное, это должно быть что-то более серьезное, чем просто припугнуть кучку крикунов, получающих по двадцать пять долларов в месяц.

– Вы должны припугнуть одного такого же, как вы, – ответила ему Джуд, стараясь сохранить спокойный тон. – Хозяин ранчо, против которого мы выступаем, нанял своего стрелка.

– Полагаю, кого-то из профессионалов.

– Долтона Макензи.

– Я слышал о нем, – пробурчал Джонс после задумчивого молчания, – и вы, ребята, ищете себе неприятностей.

Среди жителей долины, возмущенных такой оценкой их положения, поднялся недовольный ропот.

– Поэтому вы и нужны нам, мистер Джонс, – наконец высказался Тенди.

– Да, я вам нужен, но если речь идет о Долтоне Макензи, то того, что вы предлагаете, недостаточно.

Перекрывая недовольный гул, Тенди громко и четко заявил:

– Вы просто боитесь выступить против него.

– Вы называете меня трусом, мистер? – Черные глаза Джонса угрожающе вспыхнули внутренним огнем, но в остальном его лицо осталось неподвижной маской.

– Нет, он, безусловно, не хотел этого сказать, – вмешалась Джуд, скрывая тревогу и мечтая дать Тенди пощечину за его глупость, наглость и опасное высокомерие. – Никто здесь не сомневается в вашей храбрости, мистер Джонс, и в том, что вы специалист своего дела.

Весь блеск слетел с Тенди, он осторожно перевел дыхание и, заглянув в комнату, тихо выругался:

– Какого черта им здесь нужно?

Его ворчанье заставило все головы повернуться к приближавшимся Долтону и трем другим охранникам из Свитграсса. Они подошли к бару, Долтон удостоил фермеров коротким взглядом, а остальные посмотрели, как заряженные шестизарядные пистолеты.

– Я должен полагать, это и есть противники? – протянул Джонс.

– Макензи и пара приспешников Джемисона, – презрительно усмехнулся Тенди в их сторону.

– Быть может, стоит пригласить их для небольшой дружеской беседы… Хозяин, – крикнул Латиго, прежде чем кто-либо из остальных успел возразить, – принесите сюда вон ту бутылку и раздобудьте еще несколько стульев для моих коллег.

Когда Долтон подошел к столу, фермеры разбежались, как куры – все, кроме Тенди, который остался сидеть.

С деланной вежливостью оба наемника рассматривали друг друга, как пара волков, которые осторожно обнюхиваются и ощетиниваются, готовясь к стычке. Как принято у профессионалов, они открыто обменялись рукопожатием, и Долтон опустился на один из опустевших стульев, а остальные не дыша следили за разговором двух мужчин.

– Джонс.

– Мак.

– Ты принимаешь участие в этом деле на их стороне?

– Мы ведем переговоры.

– Слышал, они приезжают сюда, чтобы делать здесь покупки. Ты собираешься поддержать не ту сторону.

– Возможно, но та или другая сторона – какое это имеет значение для нас? Ты ведь знаешь, что я всегда выходил победителем из честной драки?

– В этой можешь и не победить.

– Думаю, это тоже не имеет большого значения. – Джонс выразительно пожал плечами.

Зрители заметно занервничали, когда двое мужчин подняли стаканы с виски и на мгновение воцарилась дружеская тишина – пока Тенди Баррет не нарушил ее, схватив Долтона за плечо:

– Отлично, вы получили свою порцию виски, и теперь идите. Нам нужно закончить здесь дело.

– Вы не закончите ничего, кроме ваших молитв, если не уберете свою руку – и немедленно.

Тенди разжал пальцы и убрал руку, как будто выпустил какое-то дикое животное, которое могло тотчас наброситься на него, а затем нервно вытер ладонь о брюки на бедре и угрожающе посмотрел на тех, кто мог заметить, как дрожит его рука.

– Мы ждем, мистер, – предпринял он еще один агрессивный выпад, чтобы отыграться за свой позор.

– Что ж, можете подождать, пока я не закончу свое дело. – Долтон медленно вертел в руках стакан, как зачарованный наблюдая за игрой света в его содержимом.

– Что у вас здесь за дело? – недовольно буркнул Тенди.

Долтон поднялся со стула, и фермеры все как один отступили назад. По всей видимости, у Долтона не было орудия, но это не уменьшило исходившей от него угрозы, когда он, повернувшись к ним лицом, объявил в форме предупреждения:

– Мое дело отправить вас всех в ад, если вы вздумаете решать эту проблему с помощью оружия. Как сказал здесь мой друг, меня не касается, кто прав, а кто нет. Или вы уберетесь отсюда, или я отправлю вас к праотцам.

Фермеры, побледнев, смотрели на мужчину, и среди них стояла Джуд, в равной степени напуганная этим ни к кому конкретно не обращенным заявлением. В первый раз все они до конца осознали смысл услышанного – до сих пор это были туманные угрозы и искусное запугивание. Долтон Макензи просто определенно назвал ставки, ради которых шла игра: жизнь или смерть.

– Или сам туда отправишься, – поправил его Латиго, с улыбкой потянувшись к своему стакану. Но это была не добродушная улыбка, а злобный оскал, в котором читалась угроза от человека, изрядно раздраженного тем, что ему, как профессионалу, предлагали намного меньше, чем получал такой же, как он, за выступление на той же арене. Но, возможно, взяться за эту работу будет для него делом чести.

Дружба закончилась в тот момент, когда на кон была поставлена репутация. Скрестив взгляды, два джентльмена в течение нескольких секунд не отрываясь оценивающе смотрели друг на друга, а остальные разделились на две стороны, став позади выбранного ими бойца, и затаили дыхание в предвкушении предстоящей стычки, которая, как они надеялись, вот-вот вспыхнет за этим самым столом. Только Джуд с отчаянно стучащим сердцем в тревоге не сводила глаз с Долтона.

Но когда взгляд Долтона переместился к дальнему столу и остановился там с холодной непреклонностью, обстановка разрядилась. Видимо, считая спор не таким уж важным, Макензи, не оглянувшись, решительно устремился через комнату. Он двигался между столами, как раздразненный бык, нацелившийся на маячившую перед ним красную тряпку. Те, кто замечал его приближение, шарахались от него в сторону, чувствуя, что он несет с собой смерть. Сидевшие за картами мужчины раздраженно оглянулись, когда на их стол упала его большая тень, а взгляд Долтона опустился к ковбою с сальными волосами, державшему в руке выигрышные тузы и восьмерки.

– На вас мои пистолеты, мистер.

В ответ на эти прогремевшие слова стулья зацарапали вытертые доски пола и карты легли на стол, оставив Долтона один на один с объектом его пристального внимания. Заметив отсутствие оружия на бедре Долтона, ковбой оказался слишком глупым, чтобы испугаться.

– И кто же вы? – нагло спросил он, с заносчивой беспечностью указав пальцем на костяные рукоятки.

– Долтон Макензи. Мое имя хорошо известно там, куда вы отправитесь. Там, в аду, передайте им всем от меня привет.

Лицо сидящего мужчины застыло, а его пальцы лихорадочно сжались на рукоятке пистолета, когда он узнал – но слишком поздно – ограбленного им пассажира дилижанса. Он дернул пистолет, но не успел даже вытащить его из кобуры. Молниеносно отреагировав, Долтон, не делая лишних движений, наклонился вбок и выхватил пистолет сорок пятого калибра из кобуры игрока, сидевшего без куртки справа от него. Пистолет был наведен и дымился после смертоносного выстрела, а на лице бандита даже не успело отразиться удивление. На груди преступника расплылось темно-красное пятно, и он упал лицом прямо в кучу фишек, которые купил на украденные деньги.

Джуд, как и все остальные ее спутники, застыла в состоянии шока. Она никогда прежде не видела убийства и не думала, что кто-то может быть наказан с такой быстротой и холодным расчетом. Сердце неистово забилось у нее в горле, заглушая звук дыхания, почти не давая возможности Дышать, и ледяной ужас сковал ее бессильное тело. Джуд, словно загипнотизированная, не могла отвести взгляда от Долтона, когда тот, подойдя к убитому, невозмутимо снял с него ремень и привычным движением застегнул его на собственных бедрах, где пара «кольтов» с костяными рукоятками легла как пара близнецов – предвестников смерти.

– Они проводят его в землю, – грубо пошутил Долтон, жестом указав на кучу выцветших фишек для покера под обмякшим телом, и, обернувшись, поймал стеклянный взгляд Джуд.

Ее лицо было воплощением застывшего ужаса от того, что он сделал и кем был. Теперь она знала все, и Долтону не было необходимости беспокоиться об осложнениях со стороны мисс Джуд Эймос. Он видел, как всякая надежда исчезла из ее обычно сияющего взгляда, и, отвернувшись, решительным шагом быстро вышел из бара на горячий, сухой дневной воздух, неся с собой металлический привкус смерти.

– Вы это видели? Сукин… – Тенди Баррет стоял, раскрыв рот от восхищения и не в силах отвести взгляд от мертвого картежника.

Люди Джемисона разделяли его благоговение. Они были простыми ковбоями, нанятыми, чтобы скакать верхом, отлавливать и клеймить животных. Они носили оружие, чтобы защищаться от бандитов, а не нападать на таких же, как они сами. Один за другим они медленно вышли вслед за мужчиной, которого теперь боялись и перед которым в то же время преклонялись.

Только Латиго Джонс остался равнодушен к стрельбе. Откинувшись на спинку, стула, он с насмешливой улыбкой потягивал виски.

– Это то, во что вы, ребята, вляпаетесь, если пойдете против Долтона Макензи. Вы уверены, что вам это нравится?

– Но вы так же искусны, верно? – Тенди с долей отчаяния посмотрел на него.

– Скажем, вы предлагаете недостаточно, чтобы иметь право нанять меня. – Бросив это язвительное замечание, Латиго потянулся, обхватил за талию грудастую официантку, притянул ее к себе и зажал между коленями. Сделав вид, что сопротивляется, она, стараясь сохранить равновесие, подняла вверх покачивающийся поднос, но пролила пиво на стол и на тех, кто сидел вокруг него, а когда Латиго засунул ей между пышных грудей золотую монету, мгновенно стала покладистой. – Извините меня, ребята, кажется, меня тут собственные неотложные дела. – Обернувшись к покрасневшей Джуд, он слегка приподнял шляпу, а затем, взяв в охапку услужливую девицу, не оглядываясь направился к лестнице.

– Он был самым лучшим. – Тенди выругался. – Что теперь будем делать?

– То, что следовало делать с самого начала. – Джуд хотелось скорее положить конец их ворчанью, чтобы можно было спастись от все увеличивающегося красного пятна и едких запахов табачного» дыма и пролитого пива. – Мы боремся с Джемисоном его же собственными методами. – Мужчины молча слушали Джуд. – Стрельбой ничего не решить. Нам нужно, чтобы на нашей стороне был закон. Нужно, чтобы кто-нибудь поехал в Шайенн и поговорил там с юристами. У нас законные права на нашу собственность, а у Джемисона ничего подобного нет. Он мечтает о месте государственного чиновника, когда эта территория добьется статуса штата, и не пойдет против закона, во всяком случае, он не станет действовать в открытую, чтобы не попасть под пристальное внимание будущих избирателей. Если как следует надавить на него, его можно склонить к разумному решению. И не принесет вреда сначала обратиться в Ассоциацию животноводов с нашими жалобами. В эти дни у них хватает собственных проблем и, возможно, возникнет желание использовать немного своего влияния, если для них это будет означать одним бельмом на глазу меньше.

– В том, что она говорит, есть смысл, парни. Ударить его по больному месту.

– Кто поедет?

– Кто, если не ты, Уэйд? Ты хорошо говоришь.

– У меня молодая жена, и мне еще нужно засеять много акров, – покачал головой Уэйд, которого предложила Джуд.

– Я поеду, – предложил Тенди и помрачнел, почувствовав немедленное сопротивление со стороны остальных.

– У тебя слишком горячий характер, Тенди.

– Твой лучший разговор – это кулаки, Баррет.

– Ладно, – угрюмо проворчал Тенди, признав поражение. – Так кого же мы пошлем?

– У меня есть идея, – осторожно заговорил Уэйд. Он подождал, пока не затихли возбужденные возгласы, и серьезно посмотрел на Джуд. – Что скажете, мисс Эймос?

– Что? Я?

От изумления у Джуд сорвался голос. Ей совсем не приходило в голову добровольно предлагать свои услуги, когда она завела речь о делегате. Ее сердце учащенно забилось, когда мужчины закивали, соглашаясь с разумным выбором Уэйда, но ей самой этот выбор вовсе не казался разумным. Это было безумие, глупость – просто ужас!

– Так что вы скажете, Джуд? – добивался ответа Уэйд с улыбкой до ушей. – Вы единственный человек, выступающий за мирное решение проблемы. У вас есть шанс воплотить свою идею в жизнь.

– Я? – дрожащим голосом повторила она. – Но почему они станут выслушивать меня, женщину? – Это было единственное возражение, которое она смогла найти в своем оцепеневшем мозгу.

– Потому же, почему мы все это делаем. Потому что у вас до черта здравого смысла.

– Н-но я просто не могу уехать и оставить все…

– Сэмми и индеец прекрасно справятся на станции в течение нескольких дней, а мы по очереди будем наведываться к ним. Мы все вместе оплатим вам проезд в Шайенн, комнату и питание там. Что скажете, Джуд? Соглашайтесь.

Все с одобрением поддержали его – все, кроме Тенди, который был обижен отсутствием доверия к нему. На секунду Джуд подумала, что он превосходно справится, и уже была готова попросить еще раз подумать над его кандидатурой, но затем ее паника уступила место здравому смыслу. Они были правы, Джуд понимала это.

У нее не осталось выбора, кроме как шагнуть вперед или отказаться.

– Хорошо…

– Я знал, что вы согласитесь, – сделал заключение Уэйд. Джуд только слабо улыбалась, пока остальные шумно благодарили ее за то, что она приняла их предложение. А Тенди смотрел на нее с угрюмым видом.

«Джуд Эймос, во что ты позволила себя втянуть?» – ужаснулась Джуд.

 

Глава 16

Получив наказание за свою неосмотрительность, Джуд не видела необходимости оставаться в баре отеля, где остальные скотоводы перешли к выпивке за успех своего плана. До отправления дилижанса оставался еще час, и Джуд не хотела проводить это время в подвыпившей компании, когда столько всего обрушилось на нее.

Выйдя на тротуар, Джуд зажмурилась от предвечернего солнца. О чем она думала, как она позволила им уговорить ее согласиться стать эмиссаром в Шайенне? Теперь, когда решение было принято, ее одолевали сожаления и сомнения, и не было никого, кто мог бы их выслушать. Она не могла уехать, бросив все. Кто будет присматривать за Сэмми? Кто будет всем руководить, если Джемисон организует еще одно нападение?

Что она должна надеть?

По телу Джуд пробежал трепет нервного возбуждения. Шайенн – растущий, полный энергии город. Так много нужно посмотреть, так много нужно сделать. Как она мечтала о нем, мечтала взглянуть на подобное место. Когда ее семья уехала с востока, она была ребенком, слишком маленькой, чтобы оценить то, что она покидала. Она была лишена возможности посетить модный магазин. Ее одежда была всегда прочная, всегда практичная, укороченная, перешитая и всегда полезная. У нее не было никого, кто научил бы ее получать удовольствие от покупки элегантных вещей. Возможно, так сложилось потому, что никто из окружающих не видел в ней ничего заслуживающего восхищения. Оглядываясь назад, Джуд поняла, что она никогда не знала прелестей юности.

Из ребенка она сразу превратилась в старую деву, без возможности изведать легкомыслие тех промежуточных лет, которые, помимо всего прочего, превращают девушку в хорошую жену и мать. Единственный опыт, который она приобрела, это как стать главой семьи, владелицей станции, независимой, немного пугающей фигурой для мужчин того возраста, когда еще можно жениться, – за исключением тех, кто, подобно Тенди, домогался ее земель, а не ее любви. Сейчас Джуд думала обо всем, что прошло мимо нее: о магазинах, о зрелищах, о вечеринках, где собирается народ. И негодование на свою судьбу закипало в ней, оно не бурлило ключом, а постоянно булькало, как будто очень долго подогревалось на слабом огне. Эгоистично она хотела поехать в Шайенн, просто чтобы посмотреть на то, что упустила, хотела этого так сильно, что у нее начало болеть внутри. А как же ее обязанности здесь?

Это всегда было последним аргументом. Ее обязанности были якорем, который удерживал ее в знакомых водах, когда у нее являлось желание поплыть по воле волн. Сэмми, Джозеф, мечты ее отца тянули ее в завтрашний день, отказываясь предоставить ей свободу. И это булькающее негодование – негодование на обстоятельства и тех, кто привязал ее к ним, – томило ее душу.

Джуд не хотела быть пойманной в ловушку одинокой жизнью, защищая дом, похитивший ее у всех ее надежд и мечтаний, или однообразным существованием, которое никогда не изменится, никогда не позволит ей испробовать вкус счастья или получить шанс узнать любовь. Она умирала на станции «Эймос», увядая на стебле, как сочная трава в суровые зимние месяцы. Только для нее не наступит воскрешающая весна, пробуждающая новые соки и порождающая свежую поросль. И там, на заполненном народом тротуаре, Джуд восстала против всего этого и рассердилась на всех, кто держал ее заложницей во имя долга.

Глубоко вздохнув, Джуд сказала себе «довольно» и заставила положить конец этой жалости к себе. Как она смела оплакивать собственное существование, когда были более нуждающиеся, более обойденные судьбой? Как могла она скупиться на время и внимание, требовавшиеся ее брату, или отказывать Джозефу в доме и семье, которые были ему так необходимы? Как она могла повернуться спиной к друзьям и соседям, которым были отчаянно нужны ее холодный рассудок и спокойное здравомыслие, чтобы крепко удержать то, что принадлежало им? Как она позволила себе считать эти обязанности бременем, если она сама охотно взяла их на себя? Сказав себе, что довольно оплакивать судьбу, когда многое в ней было ее собственным выбором, Джуд решила, что поедет в Шайенн не ради собственного желания уехать, а чтобы защитить тех, кто видел в ней свою веру и надежду. И она вернется к своей тихой, умиротворенной жизни, где удовольствия складываются из удовлетворения надежд других. А на что еще надеяться женщине ее возраста и неказистой внешности? На великую страсть? Нет, это не Для женщины, которая носит рабочие сапоги и сгребает лопатой лошадиный навоз.

И у нее никогда не было ощущения, что ловушка захлопнулась, хотя она постоянно удерживала Джуд в рамках чувства долга.

Примирив свои мятущиеся желания со сдерживающими основами жизни, Джуд направилась к дилижансу.

– Джуд.

– Мистер Макензи.

Он перегородил тротуар и заслонил собой солнце. Джуд всегда поражалась его внушительным размерам и силе, но они никогда не пугали ее, и сейчас у нее не было страха, а чтобы поддержать себя, она вспомнила обидные слова их последнего разговора.

– Я думала, что теперь, когда больше не предвидится кровопролития, вы уехали со своими новыми друзьями. – Она не могла совладать с непроизвольной дрожью при воспоминании о той жизни, которую он мимоходом отнял за такую безделицу, как пара пистолетов.

Заметив эту дрожь отвращения, Долтон вернул себе холодную сдержанность, напомнив, что не имеет права проявлять какой-либо личный интерес. Джуд Эймос его больше не интересовала, а была просто частью работы, и эту работу он должен закончить.

– Я хотел поговорить с вами. Вы единственный среди всех человек, который может смотреть на вещи, отбросив самолюбие и вспыльчивость.

– Если это комплимент, то не уверена, что мне хотелось бы принимать его. У меня столько же поставлено на карту, как и у любого другого жителя нашей долины, и вы с вашим метким пистолетом и продажной совестью враг всем нам.

– Нет, Джуд. – Он не отреагировал, как будто она не нанесла укол рапирой ему прямо в сердце, а просто прислонился мускулистым плечом к одной из опорных колонн крыльца и наградил Джуд мягкой насмешливой улыбкой. – Ваш единственный враг – это отказ смотреть фактам в лицо, а не я.

Джуд искала, как бы обойти его, и, не найдя прохода, бесстрашно, с презрением взглянула на него.

– И что это за факты, можете сказать мне?

– Законы жизни, Джуд. Сила получает все, ну и тому подобное. Вы не можете бороться против Джемисона. Не смотря на то что имеете все права, на его стороне сила. Он раздавит вас.

– И вы поможете ему в этом, – съязвила она, желая, чтобы именно это не было самым обидным.

– Для меня это работа, и ничего больше, но речь идет о жизни ваших людей. Существуют другие долины.

– И существуют другие Джемисоны. Если мы не защитимся против этого, нам придется бежать от них от всех. Никто не имеет права указывать мне, где я могу и где не могу жить. Это свободная земля, или вас такому никогда не учили в вашей стрелковой школе, мистер Макензи?

У Джуд в груди еще быстрее забилось сердце, когда он коротко улыбнулся, сверкнув зубами, но затем он равнодушно продолжил свои угрозы:

– И еще это страна возможностей. И возможность улыбается тому, кто в состоянии купить все, что пожелает. Здесь победителем будет только Джемисон, а не вы и не я. Остальные слушают вас, Джуд, так заставьте их понять это до того, как кого-нибудь убьют.

– О, ясно. – Трепет влечения превратился в ревнивую боль. – Вы здесь для того, чтобы закончить за Кэтлин Джемисон начатые ею уговоры. Что ж, можете просто вернуться и доложить мисс Прекрасной Мордашке, что ее отец не запугал нас и мы не подавлены ее высокомерными манерами. Мы, возможно, не имеем чего-то такого, как богатство и сила, что Джемисоны считают ценным, но то, что мы имеем, это все наше, и им у нас этого не отнять. – Хотя Долтон не сделал ни малейшего движения, ощущение скопившегося внутри его бешенства ошеломило и напугало Джуд, не смотря на то что она была уверена в себе.

– Значит, вы наймете стрелка вроде Латиго Джонса, чтобы вести свою борьбу, но в конце концов не останется ни кого из тех, кого вы наняли, чтобы проливать кровь за ваше дело, и вы все равно проиграете, потому что люди типа Джемисона – это будущее, и их не остановить.

– Мы остановим его, – возразила Джуд, чтобы Макензи не подумал, что она дрожит от его бесстрастных слов и содержавшейся в них горькой правды. – Я еду в Шайенн, чтобы положить конец его угрозам. – Затем, осознав, кому она раскрывает свои планы, Джуд стиснула зубы, продолжая с безмолвным вызовом смотреть на него.

– Своим сопротивлением вы можете притормозить его действия, – заговорил Долтон более мягким тоном, – однако вы не остановите его, Джуд. Я знаю, я видел это много раз прежде. Это все равно что пытаться остановить поезд или запретить солнцу завтра утром появиться на небе. Индейцы так же цеплялись за свои священные земли. Не важно, что вы будете делать, это все равно произойдет. Я только хочу, чтобы вы сами при этом не пострадали. – На долю секунды он был так близок к тому, чтобы признаться в остальном – что ему невыносимо думать об угрожавшей ей опасности, – но Джуд удержала его от совершения этой величайшей глупости, непреклонно отодвинувшись подальше от него.

– Я уже пострадала, мистер Макензи. И я не должна разбираться, почему и как вы к этому относитесь.

– Нет, не должны. – Долтон понимал, что обидел ее. Джуд приютила его под своей крышей, приняла в свою семью, вылечила его тело и старалась сотворить то же чудо с его душой – правда, первое удалось ей гораздо успешнее, чем второе. И как он отплатил за ее доброту? Стал самым страшным ее врагом, который должен лишить ее всего, что она ценила и любила, способом, который она ненавидела – оплаченной жестокостью, верностью тому, что куплено, а не заслужено. У него не было возражения, которое устояло бы против ее ненависти. – Я просто предупреждаю вас, чтобы вы были осторожны, вот и все, – подытожил он, слегка приподняв шляпу, и взглянул на нее равнодушным взглядом, ранившим сильнее, чем могли ранить какие-либо действия.

– Я уже предупреждена, мистер Макензи, вами, вашим боссом, сладкой притворщицей мисс Джемисон. А теперь позвольте мне предупредить вас. Борьба здесь не кончится, и конец ей не положит никто вроде вас, кому нечего терять и кого интересуют только деньги. Можете увезти это с собой в Свитграсс. Прощайте, мистер Макензи.

Долтон смотрел, как она уходит, в юбках, развевающихся, как раздуваемый ветром парус, с высоко поднятой головой, и грустно улыбался, восторгаясь ее упрямством, ее отказом капитулировать перед грубой силой. Но эта улыбка исчезла, когда он задумался о бесполезности всего этого огромного мужества: Джуд погибнет, они все погибнут. И когда это случится, он тоже погибнет.

Потому что допустил, чтобы в работу вмешалось личное.

– Итак, что она хочет получить от поездки в Шайенн? – вслух размышлял Джемисон, разливая бренди в два бокала.

– Она не сказала. – Долтон вежливо кивнул, когда хозяин ранчо подал ему великолепный хрустальный бокал, и подумал, что если будет пить достаточно долго и много, то, возможно, в эту ночь будет спать без тревожных сновидений. Он одним глотком осушил бокал, наслаждаясь легким жжением и распространяющимся теплом, которое изгоняло из души холод.

– Она меня беспокоит, – задумчиво продолжал размышлять Джемисон. – Остальные предсказуемы, но эта женщина, Эймос… она сообразительна.

Кэтлин тихо протестующе фыркнула. Горящими темными глазами, в которых не было ни мягкости, ни спокойствия, она изучала Долтона и пыталась заглянуть за его тщательно разыгрываемое безразличие.

– А что с этим стрелком? – увела она разговор от отвратительно умной мисс Эймос. – Они его наняли?

– Я не знаю.

– Вы слишком многого не знаете, мистер Макензи, – последовало ее колкое замечание. – Профессионал ли вы?

– Кэтлин.

– Мило надув губки, она замолчала после предупреждения отца, но ее глаза пылали, как раскаленные кусочки угля.

– Если они наняли Джонса, эта долина будет залита кровью, – со знанием дела произнес Долтон.

– Вы сможете одолеть его? – Джемисон помрачнел и напряженно наморщил лоб.

– Возможно, – пожал плечами Долтон. – В нашем деле нельзя дать гарантии.

– Если они его наняли, я хочу, чтобы вы разыскали этого человека и убили его… любым способом, каким сможете. Я не желаю, чтобы народ в этой долине думал, что можно отвечать стрельбой.

– Вы хотите, чтобы я напал на него из кустов? – Долтон криво усмехнулся противоречию, содержавшемуся в словах Джемисона, – бороться насилием против насилия.

– Разве для вас имеет значение, честная это борьба или нет? – недовольно проворчал он в ответ.

– Да. Да, имеет, – подумав, буркнул Долтон.

– Меня не интересует, как вы будете это делать, просто сделайте, и все. – Еще больше помрачнев, Джемисон вздохнул, и отвращение ко всему делу в целом явно отразилось у него на лице. – Хотите – стреляйте в спину или открыто в лицо. Я не хочу, чтобы фермеры лелеяли какие-либо несбыточные надежды.

– Тогда сделайте что-нибудь с Джуд Эймос.

– Оба мужчины посмотрели на Кэтлин, которая вроде бы отвлеченно полировала ногти.

– Вы просите меня застрелить мисс Эймос? – с легким недоверием уточнил Долтон.

– Неужели это идет вразрез с вашей совестью, мистер Макензи? – ядовито усмехнулась девушка, намекая, что ее либо вообще у Долтона не было, либо он не мог себе позволить ее иметь.

Это возмутило его и навело на мысль, не была ли она права… если бы речь шла о ком-то другом, а не о Джуд.

– Я не стану потворствовать убийству женщины, – объявил Джемисон с такой неестественной для него твердостью, что даже Кэтлин заморгала, застигнутая врасплох.

– Конечно, нет, папа, – промурлыкала она. – Просто мне было интересно, как далеко может зайти мистер Макензи, отрабатывая свои деньги. – И ее прощупывающий взгляд сказал, что ее все еще это интересует. – Но вы должны признать, что я права. Джуд Эймос – это смола, удерживающая вместе все их слабые противодействия. Без нее остальных можно легко уговорить продать землю. Она – проблема, которую мы должны решить, и как можно скорее.

Джемисон кивнул в знак согласия и, пригладив преждевременно поседевшие волосы, надолго закрыл глаза совсем не в безмятежном сне.

– Пришла пора заняться мисс Эймос. Мистер Макензи, я убежден, что именно для этого мы вас наняли.

– Что, по-вашему, я должен с ней сделать? – с полным непониманием спросил Долтон. За этим прямым вопросом стоял страх, что в конечном счете он окажется в безвыходном положении и его неразумная привязанность к Эймосам погубит его вне зависимости от того, какой выбор он сделает. Он не мог и не будет убивать Джуд и ее семью. Это был шаг, который он отказывался делать, невзирая ни на последствия, ни на законы своей профессии, ни на его прежние обязательства перед Джемисоном. Им придется доказать ему, что убийство входило в их соглашение, и если это будет доказано, он сделает то, что поклялся никогда не делать: вернет деньги и уедет. Но не к Джуд. Разве мог он посмотреть ей в лицо после того, как отказался от единственного благородного качества, которое сохранял в себе? Спасение Джуд было его концом как профессионала и как человека чести, и Долтон ждал, не наступит ли этот конец прямо сейчас.

– Не знаю, мистер Макензи. Откупитесь от нее, запугайте ее, обманом заставьте отказаться от этой безумной затеи, но проследите, чтобы она не вернулась из Шайенна с какими-нибудь более опасными идеями помощи этим проклятым скваттерам. Я хочу, – продолжил Джемисон, – чтобы все это закончилось, пока никто не погиб. Это моя долина, и я получу ее. Никакая старая дева, никакая кучка упирающихся фермеров не встанет у меня на пути. Позаботьтесь об этом. Вот так!

– Тебе обязательно нужно ехать, Джуд?

Джуд понадобилось огромное терпение, чтобы не огрызнуться на бесконечно повторяемый братом вопрос.

– Да, обязательно, – улыбнулась она Сэмми, засовывая свою самую новую нижнюю юбку в дорожную сумку. – Это очень важно для всех наших друзей здесь, в долине. Это ненадолго, и с тобой будет Джозеф, он поможет тебе справиться со всеми делами.

– Мне хотелось бы поехать с тобой.

В это мгновение она прочла в его бесхитростном взгляде то же самое жгучее желание, которое было в ее сердце: вырваться на волю, узнать волнение жизни вне пределов их обособленного мира. И снова чувство вины сжало ей душу, когда она осознала, как ее лучшие намерения подавляли его… Она готова была привести знакомые доводы, которые никогда не подводили и напоминали Сэмми об ответственности: а как же лошади? кто о них будет заботиться, если он уедет? И конечно, Сэмми перестанет настаивать, ведь она сама всегда делала так же. Джуд чуть не застонала от несправедливости того, до чего могли довести эти узы, и в первый раз поняла, что это также относится и к Сэмми.

– В следующий раз, Сэмми, я обещаю. В этой поездке мне придется много заниматься делами, а в следующий раз и просто поедем с тобой вместе. Мы поедем вдвоем, ты и я, посмотрим там все, что следует посмотреть. Он улыбнулся широкой улыбкой, но следующая мысль обеспокоила его.

– Но кто будет заботиться о Джозефе, о животных и о Бисквите?

– Они прекрасно обойдутся без нас в течение нескольких дней. – Положив руки ему на плечи, Джуд нежно стиснула их. – Компания может прислать дополнительного помощника на пару дней, пока мы с тобой будем обследовать город.

– Ты обещаешь, Джуд?

– Конечно. А сейчас, пока меня не будет, ты подумай, что хотел бы увидеть в первую очередь.

– Поезд! Нет, платную конюшню. Может быть, магазины. Спорю, в них уйма твердых леденцов! И лакрица для Джозефа. – С мечтательным выражением в глазах он задумался об удовольствиях, которые можно найти только в Шайенне, и вздрогнул от испуга, когда сестра крепко обняла его.

– Я люблю тебя, Сэмми.

Он обнял ее в ответ, а потом прикрикнул на нее:

– Поторапливайся, Джуд! Я знаю, чем быстрее ты уедешь, тем скорее вернешься.

Подняв тяжелую сумку, Джуд дала себе обещание, что вернется. Здесь ее обязанности, здесь все, что она любит, и основа ее жизни, городская роскошь ничто по сравнению с этим.

Когда она вынесла свой багаж в общую комнату, Джозеф только хмуро посмотрел на нее. После того как она объявила о своем решении, он мало говорил с ней, и, хотя это было вполне обычно для него, Джуд хотелось получить его поддержку.

– Вы уверены, что справитесь со всем здесь, Джозеф?

– Почему сейчас ты усомнилась в этом? Все эти годы у тебя не было сомнений, а теперь ты беспокоишься? Думаешь, Джозеф слишком стар? Думаешь, он готов отправится на высокую гору, чтобы встретиться со своими предками? Думаешь, после всего, что он пережил, приготовление бисквитов и вытирание следов от грязных сапог утомит его? у тебя мало доверия.

Рассмеявшись, Джуд обняла его, и Джозеф тоже нежно обнял ее.

– Я не беспокоюсь о вас, Джозеф. Многие годы вы объединяли эту семью, как настоящий дедушка.

– Ну и семья, – презрительно фыркнул он, отодвинувшись от нее. – Мальчик позволяет собаке спать по ночам вместе с ним, а девочка убегает в большой город и оставляет всю работу несчастному индейцу, – снова вернулся он к своему ворчанью и отвернулся к плите, но Джуд успела заметить влажный блеск в его глазах.

– Дилижанс подъезжает! – закричал Сэмми, и Бисквит с лаем бросился вместе с ним встречать экипаж, а Джуд мед ленно последовала за ними с сумкой в руках, такой же тяжелой, как тяжесть на сердце из-за того, что она покидала.

И частью этой тяжести была ее собственная вина за то, что она с нетерпением ждала отъезда.

С появлением в 1867 году железной дороги «Юнион Пасифик» Шайенн в Вайоминге стал кипящим котлом Запада. Всего за несколько лет он превратился из городишка с лачугами на колесах в центр цивилизации с брюссельскими коврами, зеркалами в позолоченных рамах и резной мебелью в новом отеле «Два океана» и других богатых заведениях. После разрушительного пожара в 1875 году он был быстро отстроен заново и похвалялся новыми кирпичными постройками, тринадцатью двухэтажными домами и несколькими особняками каменной кладки, разбросанными среди домов, которые имели старые фасады. Электрические фонари освещал улицы, и магазины рекламировали не штаны из оленьей кожи, а смокинги, шикарные бархатные пледы и элегантные мужские галстуки. Волшебный город прерий гордился своими шестью милями водопровода и водоразборными кранами, установленными в новом здании оперы, под фанфары открывшемся представлением «Нью-Йоркской оперной компании», на котором раздавали программы. Из шумного придорожного лагеря он вырос в огромный центр, где только спиртным торговало двадцать семь заведений и восемь церквей собирали все больше прихожан. Вместо бесшабашных ковбоев, на скаку стреляющих со спин лошадей, по деловым улицам на высоких велосипедах, привезенных из Англии и Шотландии, разъезжали молодые лихие парни.

И Джуд, никогда не представлявшая, что такие чудеса существуют так близко от ее уединенной станции, в восхищении смотрела на все.

Снимая номер в отеле на деньги, которыми остальные фермеры снабдили ее, Джуд старалась не глазеть на хрустальную люстру, подвешенную на потолке двумя этажами выше. Через вестибюль прошли пары в богатых европейских одеждах, заставивших Джуд мрачно осознать собственную убогость. Пока клерк за стойкой искал ключ от ее комнаты, она рассматривала модные шелка и атласы, парадом проходившие перед ее неискушенными глазами. Никогда в жизни Джуд не видела такого множества оборок, бахромы, кружев, буфов, жабо и перьев, и все это сопровождало массу присобранной материи, тянущейся почти на ярд позади владелиц нарядов. Такой пышно разряженной представлялась Джуд элегантная Кэтлин Джемисон.

– Вот, мисс Эймос. Номер семь, вверх по лестнице и налево.

Джуд взяла ключ с золотой кисточкой и нагнулась, чтобы поднять свою выгоревшую продолговатую сумку, которая стыдливо стояла у ее ног, но замерла от испуга, увидев большую мужскую руку, державшуюся за потрескавшиеся кожаные ручки.

– Позвольте мне.

Тело Джуд затрепетало, ее бросило сначала в жар, потом в холод, прежде чем мозг узнал низкий глухой голос. Джуд скользнула взглядом по мятым брюкам, расстегнутой куртке и модному жилету – и паре внушительных пистолетов с костяными рукоятками.

 

Глава 17

– Долтон! – От изумления Джуд забыла все формальности. – Что вы здесь делаете?

– Я пробуду здесь несколько дней. – Он поднял ее сумку и улыбнулся улыбкой, от которой могло растаять сердце. – У меня, как и у вас, здесь есть кое-какие дела.

Джуд была так напугана его появлением, что у нее даже не возникло ни малейших подозрений. Он забрал у нее ключ, который она нервно вертела в пальцах, посмотрел на номер и пошел к широкой лестничной площадке, а Джуд двинулась вслед за ним, как Бисквит, собака Сэмми. Долтон вставил ключ в замок седьмого номера и широким жестом распахнул перед Джуд дверь.

– Раз уж мы оба оказались здесь по делам, то почему бы нам не совместить полезное с приятным? Скажем, пообедать вместе сегодня вечером? Конечно, – добавил он не много натянуто, – если только вас никто не сопровождает.

– Нет, я здесь одна. – Покраснев от его вопроса и явно прозвучавшей в нем ревности, Джуд покачала головой со смесью радости и удивления.

– Тогда, – с довольной самоуверенной улыбкой объявил он, – я зайду за вами в семь.

– Обед, с Долтоном, в Шайенне – это было чересчур для одного раза.

– Я… я не знаю. Мне нечего надеть… – В следующее мгновение холодный здравый смысл взял верх над стыдливой скромностью, ведь, учитывая цель ее поездки, Долтон Макензи был совсем неподходящим компаньоном для обеда. – Я не думаю, что нам разумно поддерживать отношения.

– Почему нет? Я задолжал вам несколько обедов, и обещаю, что не буду при всех кормить вас с ложки.

Его улыбка была заразительной, а логика сделала ее протест просто глупым. Эффектный мужчина предлагал под руку проводить ее на обед в столовую лучшего отеля. Какие возражения могли быть у Джуд против этого, кроме того, что она и Макензи были врагами, вероятно, прибывшими в город с совершенно противоположными целями? Что могло быть плохого от одного обеда в общественном месте? Джуд убеждала себя, что в этом нет ничего страшного, поскольку ей безумно этого хотелось.

– Хорошо, в семь часов. Но только при одном условии.

– Каком?

– Мы не будем упоминать о долине. На один вечер сделаем вид, что ее не существует.

– Где?

– Я буду ждать вас в семь, – ответила она улыбкой на его притворно простодушную улыбку. Взяв у него сумку, она ускользнула от дальнейших искушений и, только когда дверь между ними закрылась, дала волю дрожи, лишившей ее сил. На секунду Джуд предалась безудержной фантазии, а затем резко вернула себя к реальности. Она не для того приехала в Шайенн, чтобы наслаждаться обществом Долтона Макензи.

Однако она уже ни о чем другом не могла думать, когда, Развесив несколько своих самых лучших платьев, не имевших никаких украшений, погладила рукой их выцветшие ткани. Платья были красивыми и практичными, когда на путевой станции нужно было быстро подать еду голодным пассажирам, которые никогда не удостаивали ее вторым взглядом. Но здесь, среди роскошных шелков и шелеста атласа, они выглядели до боли убого, а ей хотелось, чтобы Долтон и во второй раз взглянул на нее, ей хотелось, чтобы он никогда не отводил от нее взгляда. Как она могла добиться такого чуда в своих выношенных деревенских платьях? Джуд представила себе, как входит в изысканную обеденную комнату и все богато одетые гости оборачиваются к ней и морщат носы от устойчивых запахов лошадей и навоза. Они все поймут, что ей не место там и с таким мужчиной, и Долтон тоже это поймет.

Если только она не приложит усилий придать себе подобающий вид.

Для Джуд это был единственный шанс осуществить свою мечту, стать кем-то другим, а не невзрачной, с огрубевшими руками и понуро опущенными плечами Джуд Эймос, владелицей придорожной станции. Сегодня в семь часов вечера она может быть просто женщиной свободной от обязанностей, обедающей с самым красивым в городе мужчиной.

Это потребует определенных усилий с ее стороны. Но Джуд не боялась работы, и, взявшись за нее в погоне за мечтой, позабыла о своей главной задаче.

В семь часов Долтон зашел за ней. Открыв дверь, Джуд услышала, как он быстро втянул в себя воздух, и ощутила ожог от его взгляда, пробежавшего по ней от подола платья до прически. В конце концов его оценивающий взгляд, полный мужского признания, остановился и встретился с ее взглядом, – это был именно тот момент, которого Джуд ожидала.

Платье было выбрано правильно. Джуд почти целую милю прошагала, переживая за свой выбор, беспокоясь о длинном шлейфе и ужасаясь тому, сколько потратила, чтобы заработать этот огонь в глазах мужчины. Она побывала в каждом магазине на широких улицах Шайенна, ее искололи булавками, запихнули в тугой корсет, она согласилась, чтобы ей подстригли и завили волосы, окружавшие лицо.

Но именно платье сделало ее другой. Она поняла это в тот момент, когда увидела его, в ту минуту, когда его застегнули на ее затянутом в корсет теле и она увидела в зеркале примерочной, как изменилась. Удобный лиф из ярко-голубого бархата великолепно облегал изгибы ее фигуры, подчеркивая контуры груди и приглашая мужские руки отдохнуть на искусственно суженной талии. Длинные узкие рукава заканчивались легкомысленными кружевными бантами, грациозно ниспадавшими на тыльные стороны рук, и блестящие подвески из черного янтаря маняще покачивались при каждом ее движении. Высокий воротник с кружевной вставкой был одновременно скромным и смелым и придавал Джуд храбрости легкомысленно пококетничать.

Долтон галантно поднес к губам ее руку и запечатлел на ней долгий поцелуй.

В этот момент Джуд почувствовала себя красавицей.

Это ощущение оглушило ее, ее сердце раздулось от гордости и бешено застучало, а за быстро замигавшими ресницами слезы защипали глаза. И что бы ни случилось, теперь ничто никогда не могло отнять у нее этого чувства.

Обеденная комната отеля была освещена электричеством и наполнена фантастическим блеском хрусталя и серебра. С высоко поднятой головой Джуд в сопровождении самого красивого в зале мужчины шла к указанному им столику и чувствовала, как женщины провожали ее завистливыми взглядами. Она старалась сдерживать беспокойный благоговейный трепет перед окружавшей ее обстановкой и глубокий внутренний страх, что кто-нибудь откроет ее притворство и выставит ее тем, кем она была на самом деле: некрасивой старой девой, спрятавшейся в элегантное платье. Джуд пыталась подражать непринужденности Долтона, восхищаясь тем, как он все принимал со скучающим видом, но для нее все было слишком новым, слишком незнакомым, от серебряных приборов, разложенных вокруг тарелок китайского фарфора, и несчетного количества бокалов, завладевших ее вниманием, и до щеголеватых официантов, стоявших поблизости и ожидавших, чтобы броситься наполнять ее бокал после каждого сделанного ею глотка.

– Вам не нравится стол или компания? – спросил Долтон, заметив ее замешательство.

– Н-нет, все чудесно. Все замечательно. Честно. – Но его легкая улыбка заставила ее признаться в правде. – я никогда не бывала в подобных местах. Мне кажется, я никогда не смогла бы к ним привыкнуть.

– О, вы будете удивлены тем, к чему сможете привыкнуть. Макензи коснулся указательным пальцем края одного из своих бокалов, и мгновенно появившийся официант наполнил его темно-красным выдержанным вином. Долтон дегустировал его, не спеша перекатывая во рту, а потом кивнул, и официант наполнил бокал Джуд.

– Похоже, вы родились для такой жизни в роскоши.

– Уверяю вас, вы очень далеки от истины, – усмехнулся он ее наблюдению, но это был не мягкий звук, а скорее хриплая ироническая насмешка. – Когда я рос, для меня было счастьем иметь стол, и я даже не думал о том, чтобы его чем-нибудь накрыть.

– И где это было, мистер Макензи? – вызвала его на разговор Джуд, обнаружив, что мало что о нем знает.

– Это было целую жизнь назад, мисс Эймос, там, куда я не вернусь никогда.

Что-то в его тоне остановило Джуд от дальнейших расспросов на эту тему, напомнив ей, что Макензи был не изысканным джентльменом, а человеком опасной профессии и, как теперь выяснялось, имевшим хорошо скрываемые тайны. Он не был воспитанным франтом, пригласившим ее на великолепный обед, он был человеком с оружием, который зарабатывал, отнимая у других жизнь, – ее врагом. Она старалась сосредоточиться на этом, старалась так упорно, что креп сжала губы, а ее лоб прорезали морщины.

– Вино такое кислое? – поинтересовался Долтон, заметив выражение ее лица. – Или вы намекаете на поцелуй?

Джуд обдало горячей волной, ее сердце застучало, кровь забурлила, и губы заболели от предвкушения, потому что Долтон был желанным и олицетворял все, чего она хотела и в то же время боялась. Он не был воплощением покоя и стабильности, она даже не была уверена, что он был порядочным человеком. Он определенно не собирался оставаться рядом и лелеять чувства, бурно расцветавшие в ее душе. Он был мужчиной, не предназначенным для брака, а Джуд понимала, что не должна довольствоваться меньшим, но не знала, сможет ли остаться верной себе. Это испугало ее и напомнило о том, когда она в первый раз увидела его на лестнице с проституткой. В ней вспыхнуло раздражение, но она спокойно парировала его непристойный намек:

– Это то, чего вы от меня ожидаете, мистер Макензи? Я должна мечтать о ваших поцелуях?

– О нет, мисс Эймос, – иронически засмеялся он низким раскатистым смехом, который, как ласки, взволновал ее чувства. – С вами я никогда не знаю, чего ожидать. Но, уверяю вас, если вы мечтаете о моих поцелуях, то я вовсе не хочу вас разочаровывать.

Подошедший официант избавил Джуд от необходимости отвечать. Чтобы скрыть свое негодование, она схватила меню в кожаной обложке и, как барьером, отгородилась им от Долтона. Слепо пробегая взглядом по бесконечному списку блюд, она глубоко вздохнула, чтобы спастись от потока бесстыжих ожиданий, пробужденных его словами.

Долтон наблюдал за неуловимо изменившимся выражением ее лица и ожидал, когда Джуд справится с замешательством и поймет, что все меню написано на французском. И неожиданно для него, который так легко уставал от предсказуемого женского поведения, это ожидание оказалось приятным. Долтон смотрел, как Джуд моргала и щурилась глядя на загадочные строчки перед собой, и наслаждался розовым цветом, который медленно заливал ее щеки, когда она старалась найти способ признать свое невежество.

– Не возражаете, если я закажу для нас обоих? – великодушно протянул он.

– Нет, благодарю вас, – колючим тоном отозвалась Джуд, и ее смущенные серые глаза тревожно вспыхнули, а затем вызывающе прищурились. – У меня совершенно, особые вкусы и пристрастия.

– М-м-м. Мне следовало заметить это. – Сделав знак официанту, он выразил свои желания на безукоризненном французском языке и с улыбкой Чеширского кота переключил свое внимание на Джуд.

– Что вы посоветуете? – без малейшего колебания обратилась она к официанту, и он одним духом выпалил на звания фирменных блюд; Джуд с восхищенным интересом выслушала иностранную тарабарщину, а когда он сделал паузу, заметила: – Звучит превосходно.

Когда официант торопливо отошел, Долтон оперся на локти и улыбнулся, прикрыв руками рот.

– Как вы относитесь к улиткам, мисс Эймос?

– К улиткам? Они мне отвратительны. А в чем дело?

– Это то, что вы заказали.

– Но ведь они очень вкусные. – К собственной чести, Джуд быстро оправилась, и только легкая краска выдала ее. – Разве вы не согласны?

– Вы храбрее меня. Я до сих пор чувствую, что есть вещи, которые человек не может заставить себя съесть. Но у вас собственные неповторимые вкусы. – Он открыто улыбнулся, когда Джуд отхлебнула вина, словно старалась смыть что-то в высшей степени неприятное. – Что ж, мы обсудили ваши гастрономические предпочтения. А на разговоры о своей долине вы наложили запрет. Полагаю, нам осталась только одна тема разговора.

– И что же это за тема? – Джуд попалась прямо в эту ловушку.

– Будучи женщиной определенных пристрастий, какие вы предпочитаете поцелуи?

– Джуд не была возмущена так, как могла бы, потому что все еще думала об улитках, и, прямо встретив его взгляд, критически заметила:

– Я не привыкла к такому изысканному окружению, но не могу поверить, что оно столь необычно, чтобы допустить эту тему в качестве благовоспитанного разговора за столом.

– Вы, безусловно, правы, – пробормотал Долтон, казалось, на мгновение смутившись. – Конечно, эту тему следует обсуждать после обеда, и я на это надеюсь. – Он дал ей некоторое время с волнением поразмышлять над этими словами, восхищаясь ее самообладанием и понимая, как оно не соответствует нервному биению ее пульса под высоким воротником, и позволил ее гордости утешаться иллюзией, а потом протяжно объявил: – Ах, вот и наша еда.

С затаенным восторгом он наблюдал, как официант поставил перед Джуд ее тарелку и быстро снял куполообразную крышку. При виде нежных кусочков баранины, красиво уложенных на тарелке, у Джуд слегка дрогнули ресницы, секунду она рассматривала блюдо, а затем пристально взглянула на Долтона.

– О, моя ошибка, – беспечно откликнулся он, – я, должно быть, неправильно перевел.

– Вас все устраивает, мадемуазель? – спросил официант, с беспокойством наблюдая за их добродушной перепалкой.

– Да, благодарю вас, – улыбнулась ему Джуд. – Как раз то, что я люблю.

И она без дальнейших комментариев занялась своей едой. Долтон, быть может, поверил бы в ее раздражение, если бы не трепетная улыбка, которую она старательно прятала за приложенной к губам салфеткой.

Боже, какое удовольствие получал он сам! Его спутница была полна сюрпризов: ее платье, прическа, соблазнительный румянец. Но самой большой неожиданностью было то, что женщина, сидевшая напротив него, была не так уж непохожа на того ангела, которого он рисовал в своем воображении, пребывая в незрячем мире. Возможно, она не обладала классической красотой с совершенными чертами, как Кэтлин Джемисон, но в Джуд Эймос было глубокое очарование, которое светилось внутри ее и теперь, в этот вечер, в первый раз засияло открыто. В ней была необыкновенная женственность, которую она боялась показать, – крепкие, привлекательные формы были спрятаны в бархат, резкие, угловатые черты лица смягчены воздушно уложенной прической и мечтательными глазами. Джуд не была мягкой, изнеженной женщиной, но в женщине, которую нелегко сломать, было что-то возбуждающее. Она, видимо, не осознавала, что остальные мужчины с интересом поглядывают в ее сторону, но, пока они обедали, Долтон убедился, что она почувствовала интерес в его взгляде. Какие бы ни произносились слова, тайные взгляды выдавали желание сладостно-горькое, как вино. И медленно кипевшее в нем влечение превращаюсь в бурлящую страсть, готовую выплеснуться через край.

Когда посуду убрали, Долтон больше не мог терпеть неопределенности: или у Джуд были такие же, как у него, мысли, или ее поразительная скромность заставит ее убежать. Он должен был все выяснить.

– Благодарю вас за обед, мистер Макензи. Он был замечательным.

Ложь – Джуд едва попробовала один кусочек. Все ее мысли были устремлены к этому моменту – моменту, когда Долтон отодвинет ее стул и встанет рядом с ней. Она знала, что окончить вечер и уйти в свое одинокое жилище будет так же просто, как кивнуть, от нее потребуется только короткое слово, чтобы отвергнуть все другие варианты. Однако Джуд медлила, окутанная манящим ароматом его одеколона, соблазненная его возбуждающей и многообещающей теплотой, и ждала, боясь того, чего хотела, и не имея достаточно смелости уйти, не получив желаемого.

Долтон взял ее под руку, и нежное прикосновение открыло им обоим терзавший их голод. Долтон придвинулся достаточно близко, чтобы его дыхание коснулось ее пылающей щеки, а слова подлили масла в огонь ее воображения.

– У меня в номере есть охлажденная бутылка великолепного шампанского. Я не люблю пить в одиночестве. Разделите ее со мной, Джуд. Мы можем поговорить о тех поцелуях.

Если бы он не стоял так близко, у Джуд хватило бы духу отругать его за самонадеянность. Охлажденное шампанское, вероятно, было обычным стандартом, где бы он ни останавливался, и она сомневалась, что Долтон много ночей провел в одиночестве, но мысль, что он положил шампанское на лед в предвкушении возможности пригласить ее к себе в номер, вызвала дрожь удовольствия, лишившую ее сознание всех разумных доводов.

Не доверяя своему голосу, Джуд просто кивнула в знак согласия. Она была рада, что Долтон вел ее под руку, потому что без этого ей понадобилась бы масса времени, чтобы заставить свои ноги двигаться в каком-то определенном направлении. Она покидала обеденную комнату под руку с Долтоном, не осмеливаясь взглянуть ни вправо, ни влево из боязни прочесть на лицах остальных, что все понимают, куда они оба направляются. А она направлялась прямо в постель Долтона.

К тому времени, когда они достигли комнаты Долтона в Дальнем конце коридора на третьем этаже – Джуд была удивлена, узнав, что он остановился в том же самом отеле, – она была почти парализована своим бесстыдством. Ее кровь текла горячими толчками и напоминала готовое воспламениться масло. Она вся дрожала от распутного желания, которое едва ли понимала. Затем Долтон открыл дверь, и ее здравый смысл закричал: «Что ты делаешь? Ты не можешь войти туда с ним, ты понимаешь, кем станешь?»

Да, Джуд понимала – она станет женщиной.

Внутри у нее установилось глубокое спокойствие, которое и удивляло, и подталкивало ее вперед, в затемненную спальню.

Шторы в комнате были открыты, и за окном виднелись городские огни, такие многочисленные и яркие, что затмевали звезды над ними. В углу стояла кровать; проглотив комок безумной паники, Джуд отвернулась от нее и слет: вздрогнула при звуке закрывшейся двери, отрезавшей ей путь к отступлению.

Долтон не стал включать яркий электрический свет, а вместо этого уверенными шагами пересек темную комнату; чиркнула спичка, Джуд почувствовала запах серы, и комнату осветила вспышка света. Затем Долтон зажег свечи в подсвечнике, стоявшем на том же небольшом столике, что и серебряное ведерко с шампанским.

– Я, должно быть, старомоден, но предпочитаю свет свечей этому новомодному свету ламп, – тихо сказал Долтон и резким движением погасил спичку, когда фитиль разгорелся и наполнил комнату мягким теплым светом.

Хлопок пробки, похожий на взрыв, напугал Джуд, и она застывшей улыбкой встретила Долтона, повернувшегося к ней с тонкими бокалами в руках. Она взяла свой бокал двумя руками, молясь, чтобы они дрожанием не выдали ее чувств.

– За что мы будем пить? – Тихий проникновенный голос коснулся ее души, привел в смятение все чувства и опьянил еще до того, как она сделала первый глоток.

– Как насчет общественного достояния? – ответила она с долей колкого юмора.

– Стыдитесь, мисс Эймос, вы нарушаете собственные правила.

– Возможно, это то правило, которое мне совсем не следовало устанавливать. – Здравый смысл старался пробиться поверхность: что она делает здесь, с этим мужчиной, ее врагом? Глупо было думать, что можно избавиться от всех обязательств, просто сказав, что так оно и есть. Сделав глубокий вдох, чтобы очистить мысли от беспорядочных эмоций, Джуд поставила бокал. – Я должна идти.

Долтон поспешил выпить содержимое своего бокала и, положив большие руки на ее бархатные манжеты, решительно взял в плен ее руки, не причиняя боли, но и не давая возможности уйти. Его лицо было близко, так близко, что тепло его дыхания ласкало ее кожу, как теплый летний ветерок. Джуд отказывалась посмотреть в его глаза, боясь их пристального взгляда, боясь, что сдастся тому, что увидит в них.

– Вы не должны ничего делать, Джуд. Сегодняшний вечер не для них, он ваш. Разве не пора сделать что-то для себя просто потому, что вам этого хочется? Или вы считаете, что должны отдавать окружающему миру все свое время до последней секунды? Неужели вы не дадите себе шанса быть по-настоящему свободной, жить как вам хочется?

Его слова так соблазнительно опутывали возражения Джуд и заставляли ее верить, что она имеет право на эти мгновения отречения от тех, кто зависел от нее, пробуждали в ней желание выбросить всех из своего сердца и мыслей, чтобы здесь остался только Долтон. Но она понимала, что это неправильно, и не в ее характере было действовать, не подумав о последствиях. Джуд хотела покачать головой, но ее лицо сразу же оказалось в плену у этих огромных рук; взгляд ее наполненных страхом глаз метнулся вверх и разбился о непреклонный взгляд Долтона.

– Если вы сами не можете понять, что заслужили этот вечер, полагаю, мне просто нужно доказать вам это.

Его поцелуй убедил Джуд, как не мог убедить ни один другой аргумент. Ее губы жадно потянулись к его настойчивым, ищущим губам, и сопротивление Джуд растаяло от внезапной необузданной потребности, вспыхнувшей, как новое солнце, в сокровенной части ее тела. Смущенная, испуганная, а потом полностью раскрепощенная этим неведомых, прежде ощущением, Джуд больше не стала притворяться что Долтон Макензи нужен ей меньше, чем следующий вдох потому что теперь одно стало невозможно без другого. Когда ее руки потянулись вверх и провокационно обвились вокруг его шеи, Джуд почувствовала, как Долтон улыбнулся у ее рта.

– Значит, – хрипло шепнул он у самых ее губ, – вам понравилось. Видимо, теперь мы пришли к согласию.

Затем поцелуи изменились, стали мягкими и сладкими, но она вряд ли сознавала это, пока почти не лишилась сил от нежной атаки. Джуд почувствовала, как у нее закружилась голова. Волосы, прежде собранные в валик, а теперь освобожденные его пальцами, шелестящим каскадом свободно хлынули ей на плечи. Долтон продолжал целовать ее все горячее и горячее, пока разумные мысли не утонули в бездонном колодце желания. И Джуд уже не могла произнести слово «нет», или «остановитесь», или «я должна идти», а могла только отчаянно молить: «Еще, пожалуйста, еще».

И Долтон был намерен откликнуться на ее мольбу так, как Джуд никогда даже не могла себе представить.

 

Глава 18

Медленно, так, чтобы дать Джуд возможность воспротивиться, Долтон двинулся вниз по застежке ее платья, но Джуд, отдавшейся чувственному наслаждению, даже в голову не пришло протестовать. Долтон не просто расстегивал платье, он заявлял права на каждый дюйм, который преодолевал, его ладони поглаживали скрытые под бархатом изгибы тела. Его уверенное поведение не позволяло Джуд еще раз задуматься над своим решением остаться. Если бы Долтон действовал менее решительно, у нее, возможно, было бы время найти какой-либо довод, чтобы осудить то, что должно было произойти между ними. Но Долтон не колебался, и Джуд ничего не предпринимала.

Платье было расстегнуто, и вздох Джуд эхом повторил шелест дорогого бархата, соскользнувшего на пол и оставшегося лежать там позабытым. Проведя языком вдоль выступающей ключицы, Долтон погрузил его в углубление у шеи и почувствовал сумасшедший ритм биения ее пульса. Его ласки отвлекали Джуд, и она не заметила, что он снял с нее жесткий корсет и между ними осталось лишь тонкое белье.

– Восхитительно, – промурлыкал он.

– М-м-м, уверена, вы любите наслаждаться.

– Только самыми лучшими вещами, милая Джуд. Только самыми лучшими, – был его резкий от эмоций ответ.

Его ладони обожгли Джуд сквозь тонкую ткань сорочки и, обрисовывая контуры ее бедер, медленно двинулись вверх, чтобы добраться до ничем не стесненной груди, заставляя Джуд задыхаться и изгибаться в его руках. Когда горячий рот Долтона прижался сперва к одной, потом к другой груди, увлажнив ткань так, что она стала прозрачной, у Джуд вырвался еще один вздох от желания голой кожей ощутить эти жгучие ласки.

– Нежная, – выдохнул он, ласково покусывая Джуд.

Поражаясь собственному бесстыдству, никогда прежде не проявлявшемуся, она спустила сорочку с плеч и до талии обнажилась перед ним. Но когда Долтон отодвинулся довольно далеко, чтобы окинуть ее взглядом, Джуд охватила короткая паника, ее дыхание замерло в тревожном ожидании, пока его горящие голубые глаза придирчиво рассматривали каждый выставленный напоказ дюйм. Мускулы у него щеках сжались, он медленно с напряжением сглотнул, а затем она услышала, как он выдохнул; прерывистый, дрожащий звук сказал ей больше, чем целая сотня слов, и в первый раз внутри ее расцвело чувство гордости.

Джуд так и стояла с закрытыми глазами, пока Долтон заканчивал раздевать ее, и то, как он провел большими руками вниз по ее ногам, снимая с нее чулки, вызвало в ней какое-то необъяснимое возбуждение.

– Пожалуй, нам обоим лучше сесть, – срывающимся шепотом предложил Долтон, заметив, как дрожат у нее колени.

Джуд была ему благодарна и, позволив отвести себя к кровати, без малейшего колебания присела на край рядом с Долтоном. Дрожащими пальцами она потянулась к перламутровым пуговицам его рубашки, этим безмолвным жестом давая понять, что с ее стороны не будет ни сопротивления, ни отступления назад. Под расстегнутой атласной тканью ее руки исследовали мускулистый торс, освобождая его от прекрасно сшитой рубашки. Джуд все делала медленно, не желая что-либо пропустить в спешке, и была удивлена тем, как громко и часто стучит его сердце.

Поцелуй Долтона был неожиданным и стремительным, от его требовательности у Джуд перехватило дыхание, а когда его язык проник глубоко к ней в рот, все ее чувства воспарили ввысь. И так же быстро он осыпал нежными поцелуями ее щеки до подбородка, постепенно прокладывая дорожку вниз. Он взял в рот один розовый цветок, своим настойчивым вниманием снова превратив его в плотный бутон, а потом, оставив этот влажным и дрожащим, обратился к его близнецу.

Чувствуя, что теряет сознание и в то же время полна жизни, Джуд обхватила голову любимого, и ее пальцы непроизвольно сжимались, отражая ощущения, одновременно возникшие в глубине ее существа. Она не осознавала, что существует такое место, но охраняла эту тайную женскую цитадель, когда желание разлилось там и начало ритмично пульсировать.

Когда пальцы Долтона, осторожно коснувшись висков, с невероятной нежностью откинули назад влажные пряди волос, Джуд широко раскрыла глаза, но по выражению его лица совершенно невозможно было узнать его мысли, и к Джуд вернулась неуверенность. Ей была невыносима мысль, что эта интимность закончится сейчас, когда они уже зашли так далеко, но все же впереди их ждала еще длинная дорога. С каждой секундой его молчаливого изучения в Джуд росло замешательство, пока она уже была не в силах терпеть неопределенность.

– Долтон, вы ведь собираетесь заняться со мной любовью, верно?

Ее болезненная просьба вонзилась прямо в его черную душу, отполировав потемневшую от времени поверхность до теплого блеска. И то, что отразилось в ней, было любовью.

– Пока я не удовлетворю каждую вашу мечту или не взойдет солнце, – улыбнулся он ее обеспокоенности.

– Значит, это будет рассвет, потому что нужно удовлетворить мечты, накопленные за много лет.

– Тогда, вероятно, следует начать. Между нами не будет секретов. Сначала я узнаю все о вас, – его голос превратился в хриплый шепот, – а потом вы можете изучить меня.

Просунув руку ей под колени, он подвинул ее на покрывало, а затем уложил на спину. Ее обнаженное тело лихорадочно горело от прикосновения холодной ткани, и этот жар достигал предела под неспешными ласками мужского взгляда. Искрящимся блеском глаз, соблазнительной грудью, невинно раздвинутыми коленями Джуд умоляла Долтона войти в нее. Она не представляла, как трудно ему устоять против предложенного ею искушения, но Долтон помнил о тех годах одиноких мечтаний, о которых она упомянула, и знал, что независимо от того, насколько сильно каждый из них хочет этого, быстрое решение не годится. В прошлом он слишком много раз убегал от выполнения обязательств, чтобы теперь оставить Джуд без ответов на вопросы.

Опустившись на одно колено у кровати, он начал с поцелуя, наполненного обещаниями. Трепет неведомого восторга сотрясал Джуд до самых пят, пока она ожидала, чтобы он обучил ее искусству любви, а его томительная медлительность заставляла ее терзаться от беспокойства.

Она была великолепна. Долтон искренне восхищался роскошью ее невостребованных богатств, возбуждавших своей нетронутостью и тем, что он был первым, кто коснулся их. Она была сочной, как дальние холмы Дакоты, полной открытий, о которых никто до него никогда не догадывался. Ее поцелуи были сладкими и ароматными, как лесные ягоды, кожа упругой и эластичной, как оленья, на крепком, но женственном теле. Долтон не ожидал, что найдет это таким возбуждающим, но ничего не мог с собой поделать. Ее ответ полностью удовлетворил мужскую гордость завоевателя, и все же он чувствовал какое-то унижение от такой ее уступчивости. Джуд стонала в забытьи, когда он отдавал дань нежным фруктам ее груди, и, вся дрожа, выгибалась вверх, балансируя на пятках и плечах, когда его рука блуждала по ее бедрам.

Долтон знал, что она была девственницей, и ожидал от нее сопротивления из скромности или из страха, но, когда он коснулся ее женского бастиона, она раскрылась в полной капитуляции, вместо того чтобы сомкнуть колени вокруг его руки. Это был жест доверия, а не бездумной потребности, хотя было бы проще, если бы он ошибся и в том и в другом. Джуд не была человеком, которым управляют плотские желания, она была женщиной, которую направляла ее нежная душа, и вместе со своим телом она предлагала Долтону свое сердце. Первый подарок воспламенил его, а мысль о втором до смерти напугала, но было уже слишком поздно отступать.

Джуд была не готова к потрясению от прикосновения к своему самому сокровенному месту, ее тело вздрогнуло от удивления под дерзкой ищущей рукой. Снова у нее в подсознании мелькнула мысль, что нужно воспротивиться, но звуки, вырвавшиеся у нее, были низкими, отчаянными просьбами, чтобы он не останавливался. Она знала о спаривании, но никогда, никогда, никогда не представляла себе ничего подобного. При настойчивых, требовательных мужских прикосновениях в ней возникло острое желание, и ее тело инстинктивно ответило, пока мозг был не способен реагировать ни на что, кроме нахлынувшего наслаждения. И когда она уже была уверена, что Долтон ничем больше не сможет ошеломить ее, он согнул ей колени так, что ее ноги обвились вокруг его шеи, и продемонстрировал еще один поцелуй – поцелуй, от которого мощная волна примитивного чувства докатилась до самой глубины ее души. Когда же его рот и язык – о, его язык! – вывели ее за границы реальности, восторг молнией поразил ее, прокатился сквозь нее словно гром, и, не имея сил больше сдерживаться, Джуд закричала. Когда Долтон снова отодвинулся, в буре установилось временное затишье, и Джуд лежала в блаженном изнеможении, чувствуя сладостную слабость.

– Вам все пришлось так по вкусу? – улыбнулся Долтон.

– Вы чрезвычайно искусны.

– Во всем.

От прикосновения его рта к ее губам в Джуд вспыхнула еще более сильная, почти непреодолимая страсть, возникло интуитивное стремление к тому, что осталось неосуществленным. Долтон встал, только чтобы сбросить с себя оставшуюся одежду, и Джуд, все еще ошеломленная своими открытиями, осторожно взглянула на него – и больше уже не могла отвести глаз. Одного вида его мускулистого тела, такого крепкого и полного желания, было достаточно, чтобы вызвать у нее учащенное сердцебиение. Он был сильным, самоуверенным и красивым, и Джуд безумно хотела его. Она призывно подняла руки, и Долтон опустился в их ждущие объятия.

Наступил момент нестерпимого давления и обжигающей боли, от которой Джуд задохнулась и сжалась, пока Долтон не преодолел последний барьер ее невинности и не облегчил ей мучения, покрыв волной поцелуев ее влажные У нее не было времени почувствовать стыд за свои наивные слезы, потому что Долтон начал двигаться медленными скользящими движениями, подводя ее к настоящему раю. Ее пронзительные крики и его внезапный хрип затмили все мечты оставив лишь одну – ту, где мужчина обращается к ней со сладостными словами любви.

 

* * *

Джуд, должно быть, спала, потому что следующим, что она осознала, было темное звездное небо, просвечивающее сквозь кружевные гардины, и неописуемо удобная подушка, которой служило плечо Долтона. Ее голые ноги были бесстыдно закинуты на его ноги, а ее рука покоилась на густой поросли его живота. Джуд сморщила нос, уловив ароматный запах табака, и, откинув голову, в слабом свете сигары различила мужской профиль. Долго она с удовольствием просто смотрела на Долтона, охваченная внезапной робостью, которая лишила ее слов. Ни малейшая тень сожаления не омрачала великолепия того, что произошло. Долтон дал воплотиться самым захватывающим ее мечтам – пусть только на одну ночь. Долтон Макензи был странником, она всегда знала это. Ему не нужно было ничего большего, чем страстная остановка в пути, а взамен он подарил ей впечатления на всю оставшуюся жизнь. Джуд не собиралась ни на что жаловаться и все же не могла подавить жгучих слез, когда представила неминуемую разлуку.

Сделав последнюю затяжку сигарой, Долтон повернулся и погасил ее на ночном столике, а потом снова лег и, посмотрев на Джуд, увидел неимоверное страдание в наблюдающих за ним глазах, наполненных слезами. Несмотря на все предосторожности, он все же чем-то обидел ее, причинил ей боль.

– Я не хотел заставить вас плакать, – хриплым шепотом извинился он и нежно провел косточками пальцев по ее щеке.

– Вы и не заставили. – Ее взгляд просветлел, как новый рассвет. – Вы сделали меня женщиной.

«Своей женщиной» – эти невысказанные слова читались в ее глазах. Его первой реакцией была жуткая паника, потому что связывать себя постоянными узами никогда не входило в его планы.

Но Джуд, словно догадавшись о его тревогах, уткнулась ему в плечо и, к его облегчению, тихо пробормотала:

– Я никогда не забуду вас. Вы единственный мужчина, который дал мне возможность почувствовать себя по-настоящему… – Она замолчала, и Долтон почти ощутил, как вспыхнули ее щеки. – Простите, я слишком много говорю.

– Можете говорить все, что вам хочется. – С легкой снисходительной улыбкой он прижался к ее волосам. – Никаких секретов – помните?

– Я люблю вас, Долтон, – призналась она, пока страх осуждения с его стороны не сковал ее.

Хотя он постарался ничем себя не выдать, Джуд увидела, как он застыл от охватившего его ужаса. Ничто не могло выразить его нежелания более коротко и жестоко. Она заставила себя улыбнуться и дотронулась пальцами до его сжатых губ.

– Пожалуйста, не думайте, что должны что-либо сказать. Я не настолько глупа, чтобы думать, что для вас это имеет какое-то значение. Я просто хочу хотя бы раз услышать, как говорю это. Не нужно волноваться, что я повторю это. – Он ничего не отвечал и оставался в напряжении, поэтому Джуд натянуто усмехнулась. – Прошу вас, не смотрите так, словно получили удар ниже пояса. Видимо, этот секрет мне нужно было оставить при себе.

– Нет, – Долтон медленно покачал головой, как будто был пьян в стельку, а теперь приходил в себя, – не говорите, что сожалеете, Джуд. Было замечательно хотя бы раз услышать, как кто-то говорит мне это. – Не дав ей времени удивиться его странному заявлению, он нагнулся и поцеловал ее, нежно коснувшись губами, чтобы передать, как много значили ее слова для души, изголодавшейся по ласке. Разумеется, он никогда открыто не скажет ей этого.

Желая спасти то, что еще можно было спасти от их вечера, Джуд провела любопытствующей рукой вверх и вниз по его груди, направив его мысли к другому, к развлечению, которое заставило его повернуться на бок, так что она почувствовала его твердую плоть, прижавшуюся к ее мягкому животу. Рука Джуд протиснулась между их телами и приглашающе сжала ее, а когда Долтон с нескрываемым изумлением вскрикнул, она спокойно взглянула на него и улыбнулась.

– Вы сказали, что у нас не должно быть секретов, не так ли? – напомнила она медовым тоном, приправленным изрядной долей теплого бурбона. – Пришло время мне изучить вас.

Он снова лег на спину, не способный ни на что другое, и предоставил Джуд действовать самостоятельно, потому что находился в состоянии шока после ее признания, которое только затягивало его глубже в трясину эмоций, которой он старался избежать.

К тому времени, когда дразнящие женские прикосновения закончились следующим раундом пылкого занятия любовью, свечи медленно погасли в собственном расплавленном воске, и комната погрузилась в интимную темноту. Темнота расслабляла, напоминая о прежнем времени, когда Долтон зависел от забот Джуд и его мысленный взор видел в ней ангела. Видимо, снова почувствовав себя беззащитным, Долтон с необычной откровенностью отвечал на ее вопросы.

– Почему вы сказали, что прежде никто никогда не говорил вам о любви?

Его рука, поглаживавшая ее по волосам, замерла, а затем продолжила свои ритмичные движения.

– Потому что это правда. Нельзя сказать, что я вырос в любящей семье.

Джуд помнила, с каким раздражением он говорил о сестрах и братьях, но любопытство к этому мужчине, который пообещал не иметь от нее секретов, подтолкнуло ее переступить грань благоразумной осторожности.

– Вы выросли в сиротском приюте. – Почувствовав его удивление, Джуд мягко добавила: – Вы говорили об этом в лихорадке.

– Я так и полагал. Жар заставил меня думать об аде и тому подобном. «Святой орден Христа» из «Священной розы» – счастье моей юности. – Он произнес название с такой непочтительностью, что Джуд поежилась.

Она была весьма религиозна и выучилась любви, которую проповедует Священное Писание, у своих богобоязненных родителей, хотя то, что она только что сделала, и противоречило этому. Полное презрения богохульство Долтона напомнило ей давно заученные истины о неминуемых последствиях. Если он не обращался к высшим небесным силам, то кто сделал его таким, каким она всегда знала его, – угрюмым, бездушным, не знающим раскаяния? Но глубоко внутри Джуд чувствовала, что Долтон не такой, и старалась доказать это себе и ему, потому что жизнь без внутреннего спокойствия была самым одиноким существованием, которое только можно себе представить.

– Не может быть, чтобы жизнь с теми, кто верит в милосердие и любовь Господа, была так ужасна, – с надеждой решилась сказать она.

– Милосердие. – Смех Долтона прозвучал мрачно и грубо. – Да, я понял, что они были милосердными душами, принимающими тех, кто никому не нужен, из-за денег, которые могут заработать на них. Как только мы, на кого распространялось их милосердие, достаточно подрастали, нас отправляли на жалкие работы и требовали, чтобы мы приносили весь заработок обратно в церковь – разумеется, чтобы отблагодарить братьев и сестер за их бесконечную борьбу за спасение наших никчемных душ. – Долтон замолчал, почувствовав изумление Джуд, а потом продолжил с почти извращенным желанием еще больше поразить ее: – Так как моей душе требовалось больше всего молитв, меня определили на три работы. Я начинал с чистки улиц до восхода солнца и заканчивал в доках, разгружая в темноте баржи. Единственной отрадой среди всего этого были дневные часы, когда я работал на старого судью, который давал мне переписывать свои судебные заметки, потому что у меня был красивый почерк. Он был безнравственным старым негодяем – прошу прощения за выражение, но там я научился уважать закон. Он позволял мне читать, когда я не был занят тем, что помогал ему найти какую-нибудь судейскую лазейку, оправдывающую его воровство, и за это, полагаю, я должен быть ему благодарен. Он всегда говорил о том, как много мог бы заработать и что имел бы, если бы был назначен на более высокую должность. Он измерял свою жизнь материальными благами, а не удовлетворением от торжества справедливости. На самом деле это он подтолкнул меня к моей профессии.

Долтон погрузился в молчание, мысленно вернувшись в ту ночь, когда он с одним из помощников судьи отводил лошадь в конюшню какого-то бедного фермера, где ее должны были найти на следующий день. Судья немедленно предложил повесить вора, и в тот день, когда Долтон услышал тяжелый стук люка и скрип пеньки, у него сформировалось отвращение к правосудию. Все это произвело неизгладимое впечатление на мозг тринадцатилетнего мальчика, и горький гнев состарил его душу. Он пережил все – вину, ужас, страх, что раскроется его участие в этой фальсификации, но стоило пятидолларовой золотой монете коснуться его ладони, как совесть сразу же успокоилась. Долтон получил порку, когда, вернувшись домой, отказался отдать деньги братьям, которые заявили, что это цена за его душу. Пять долларов – он не понимал, как дешево продал себя, вплоть до последних лет, когда его репутация позволила ему требовать наивысшую плату за покупку его вечных адских мучений.

– После той ночи я больше не вернулся в «Священную розу». Я предпочел болтаться рядом с наемными охранниками судьи, учась приемам их ремесла, так сказать. Я был смышленым учеником, и у меня в мозгу постоянно звучало заявление судьи, что честь и уважение приходят с деньгами и властью, а я хотел именно этого. Я хотел достаточно заработать, чтобы выкупить обратно свою душу. – Он тихо хмыкнул, и Джуд подумала, что это самый берущий за душу звук, который ей доводилось слышать. – Конечно, теперь недостаточно и всех запасов федерального резерва, чтобы выкупить ее обратно. Полагаю, я должен просто довольствоваться уважением, но не тем, когда люди отступают в сторону на тротуаре, когда вы проходите, а тем, когда они поднимают перед вами шляпы. Это то, чего я хочу добиться в Сан-Франциско.

Сан-Франциско – это так далеко. У Джуд сжалось сердце. Она всегда знала, что Долтон не собирался оставаться в долине, но никогда по-настоящему не задумывалась, как далеко от нее он будет. Честно говоря, она считала не важным, будет ли это одна миля или тысяча.

– Почему в Сан-Франциско? Почему не здесь?

– Там меня никто не будет знать, – не сразу ответил он, и у Джуд создалось впечатление, что он говорит ей не все. – Я могу начать все сначала и стать кем пожелаю. Я видел картины, на которых изображены красивые дома, расположенные на холме, и хочу иметь один из них. И люди, мимо которых я буду проходить, будут приподнимать передо, мной шляпы.

«Сан-Франциско. А что, если вытащить корни из земли Вайоминга и отправиться на Запад вместе с Долтоном? Или мои мечты совершенно не похожи на его? – Поразмыслив над этим, Джуд с неохотой призналась: – Да, наши мечты совершенно разные». Долтон мечтал о чем-то только для себя лично, а Джуд мечтала о ком-то, кто был бы рядом. Их стремления были диаметрально противоположными, и Долтон не давал ни малейшего повода думать, что в его планы входит любовь к женщине и готовность создать семью.

Размышления Джуд были прерваны его неожиданным страстным поцелуем. Он снова занялся с ней любовью, но на этот раз с неистовством, которое она пробудила своими наивно заданными вопросами. Она не могла пожаловаться на то, что не была удовлетворена – она получила удовлетворения в избытке, но в Долтоне произошло неуловимое изменение, которое добавило горечи к ее первоначально сладкому удовольствию. Джуд чувствовала, что Долтон сосредоточился на себе, а не на том, что они могли делать вместе: он брал, отдавал, но не делился. И когда наконец он скатился с нее, Джуд почувствовала себя брошенной проституткой, которая, прислонившись к перилам, смотрит, как он уходит. И в ее глазах стояли слезы, когда она закрыла их, понимая, что он никогда не станет для нее ничем большим, чем партнером на одну ночь.

 

Глава 19

Джуд проснулась с самыми приятными ощущениями: прохладные шелковистые простыни касались ее нежно, как любовник, аромат кофе щекотал ноздри, а горячие воспоминания о Долтоне Макензи вернули восхитительную боль телу, теперь имевшему опыт в любви. Она мечтала подольше оставаться в этом блаженном спокойствии на грани сна и, реальности, но постепенно осознание того, что она в этой огромной кровати одна, вывело ее из летаргии.

Комната была наполнена солнечным светом, и Джуд протерла глаза и села, стыдливо прижав к груди простыню, потому что уже наступил день, а она была голая. Ей пришлось пережить ужасный момент, когда она в реальности нового дня вспомнила то, что происходило здесь ночью. Джуд ожидала увидеть одежду, разбросанную в доказательство их необузданной страсти, остатки шампанского и свечного воска как холодные напоминания о романтическом настроении, теперь ушедшем вместе с ночными тенями, а вместо этого обнаружила столик для завтрака с изысканной пищей и несколько свертков в тонкой бумаге, лежащих в изножье кровати. Не увидев своей одежды и сначала не увидев и Долтона, Джуд с легким испугом подумала, не придется ли ей пробираться в свою комнату, завернувшись в простыни.

Затем из смежной комнаты вышел хозяин номера в черных брюках и белой рубашке, накрахмаленной так сильно, что ею можно было резать тосты. При виде его Джуд представила, как она сама, должно быть, выглядит, и непроизвольно нырнула в смятое постельное белье. Увидев, что она не спит, Долтон остановился, и на секунду блеск его глаз воскресил в памяти Джуд каждую непристойную подробность их совместно проведенной ночи, но затем Долтон улыбнулся вежливой, ничего не выражающей улыбкой, старательно погасив желание во взгляде.

– Доброе утро. В соседней комнате для вас приготовлена ванна, а здесь на кровати чистая одежда, хотя я не возражаю позавтракать с женщиной, завернутой в мои простыни.

Никогда еще Джуд не чувствовала себя такой обнаженной. Его слова, лишенные всякого юмора, были произнесены с вежливой, отсутствующей улыбкой – с той, которую он, должно быть, использовал для бесчисленных женщин, просыпавшихся в его постели при подобных обстоятельствах. Он отнесся ко всему легкомысленно, не придавая их отношениям особого значения, на которое она надеялась. «Конечно, – рассудила она со всем практицизмом, – он сделал это специально, не желая, чтобы я цеплялась за что-либо из того, что произошло. Вот почему он лишил меня удовольствия проснуться в кольце его рук, вот почему он надел безукоризненную и безликую одежду вместе с этой вежливой улыбкой». И никогда еще Джуд не впадала в такое безысходное отчаяние и не испытывала такого стыда. Отдавшись страсти, она вела себя как обычная проститутка, и теперь он обращается с ней соответственно этому.

– Пожалуй, мне нужно помыться и одеться, – пробормотала она таким же безразличным тоном.

Завернувшись в простыню, как в тогу, она взяла свертки и, словно греческая королева, прошествовала в смежную комнату. Когда Джуд скрылась от взгляда Долтона, ее железная воля ослабла, и слезы подсолили воду в ванне.

Долтон в застывшей позе остался стоять там, где был, и прислушивался к плеску воды в соседней комнате. Его охватило болезненное напряжение, когда он представил, как Джуд, скользкая от ароматического масла, сидит в ванне и вода ласкает ее нагое тело, как ему хотелось ласкать его. Долтону пришлось собрать всю силу воли, чтобы не ворваться к ней в ванную с губкой в руке и не превратить акт омовения в акт страсти. Но ему слишком тяжело дался его сегодняшний тон, чтобы беспечно отказаться от него, поддавшись эмоциям.

Долтон понимал, что его холодное обращение обидело Джуд, что в это утро она ожидала от него большего, что ей хотелось какого-то признания, что их ночь тронула его так же, как ее. Если бы только она знала правду! Почти целый час он лежал без сна, наблюдая, как она спит, и боясь дотронуться до нее, чтобы не нарушить свое главное правило и не сознаться в бурных чувствах, бешено кипевших в его груди. Он не мог позволить Джуд иметь над ним власть – не из-за работы, которую он должен здесь выполнить, а потому, что воспоминание о ее признании в любви все еще заставляло лихорадочно трепетать каждый его нерв в несбыточной надежде. Джуд получила власть над ним, но Долтон был слишком профессионалом, чтобы это пришлось ему по душе. Ее торжественное заявление привело его в полное замешательство, но именно собственная реакция на него вызвала у Долтона тревожную дрожь, и на одно безумное мгновение ему захотелось ответить Джуд тем же.

Поскольку Долтон никогда серьезно не относился к любви, ему не хотелось признавать ее и сейчас, но не из страха, что эта нежная женщина воспользуется его признанием, чтобы сломить его волю и разрушить честолюбивые планы. Он не желал жить на пыльной путевой станции, этом изолированном острове, потеть, работая на других, ходить с грязью под ногтями и весь остаток жизни вдыхать запах лошадей. Он хотел для себя большего, и он хотел большего для Джуд и ее семьи. Долтон вкусил добра, которое жизнь смогла предложить ему, и после того как столь долго довольствовался столь малым, уже не мог вернуться к пустоте – и не хотел.

Если человек не управляет своей собственной судьбой, он ничто и всегда будет марионеткой в руках других – этому Долтона научил судья. Усвоив это, он самостоятельно вел дела, диктовал собственные правила и был свободен уйти, отработав свою плату, – за исключением этого раза. Он утратил бдительность, и Джуд присосалась к нему, как сосунок к вымени, лишив Долтона спокойствия, уравновешенности и способности к рациональному мышлению. Джуд была камнем преткновения в интригах, и он должен был обезвредить ее, чтобы все прошло гладко, но она оказалась слишком глубоко втянутой в гущу событий. Он не мог двигаться вперед без того, чтобы не раздавить ее, и не мог отступить без того, чтобы не поступиться своей честью. Он попал в тупик, и пришло время как-то изменить ситуацию.

Засунув руку в карман брюк, Долтон провел пальцем по стершейся от времени поверхности пятидолларовой золотой монеты, которую носил как свой тяжкий крест. Она была напоминанием о том, какую дорожку он выбрал, о том, каким человеком стал и каким всегда будет.

«Сан-Франциско». Долтон решил, что будет думать о Сан-Франциско. Эта цель уже маячила перед ним, ему только нужно было разобраться с текущими неприятностями. И они превратились в Неприятности с большой буквы, когда их источник – Джуд Эймос – появился из туалетной комнаты.

Он выбирал для Джуд платье, мысленно видя ее перед собой. Это должно было быть нечто элегантное, однако чрезвычайно женственное, нечто раскрывавшее ее характер, но не подчеркивавшее какие-либо далекие от совершенства черты, нечто мягкое, однако дерзкое, нечто похожее на саму Джуд. И Долтон выбрал правильно.

Элегантное платье из бледного оранжево-розового шелка соответствовало фигуре Джуд; красная бенгальская роза, приколотая у основания высокого стоячего воротника, и кружевная накидка подчеркивали ее грудь; оборки из тех же кружев делали руки Джуд более длинными и тонкими; подол верхней юбки, надетой поверх узкой нижней бледно-зеленой юбки с вышитыми рубиновыми завитками, был приподнят и закреплен на бедрах темно-красными розетками, и это придавало фигуре Джуд классическую форму песочных часов. В результате платье получилось модным и неподдельно очаровательным.

– Оно прекрасно, – с благоговением в голосе прошептала Джуд, расправляя пальцами складки шелка.

– Да. – Разве мог Долтон не согласиться? – Увидев его, я не мог устоять. Я не мог представить, что его будет носить кто-нибудь, кроме вас.

– Сколько…

– Это подарок, – остановил он Джуд, подняв руку. – А другой сверток на кровати – для Сэма. Не хочу, чтобы он думал, что я его забыл. – Долтон отвернулся прежде, чем она успела что-либо возразить, тем самым упустив возможность заметить, как повлажнели у нее глаза. – Я проявил самостоятельность и отправил отутюжить ваше вечернее платье. Его принесут вам в номер вовремя.

– Вовремя для чего?

– Чтобы сегодня вечером пойти со мной в оперу.

– Я никогда не была в опере, – задумчиво сказала Джуд тихим, охрипшим от волнения голосом, резанувшим его прямо по сердцу: сколь многих вещей она не испробовала, сколь многое он мечтал показать ей.

– Тогда вы должны пойти. К этим спектаклям нужно приобрести вкус, не все ими наслаждаются, но каждый хотя бы раз должен попробовать. Но сначала мы пообедаем.

Обед. Опера. В сопровождении Долтона. Мечтательные мысли Джуд закружились и умчались дальше, к возможности вернуться в эту комнату и насладиться изысканным удовольствием, с которым он познакомил ее прошедшей ночью. Оказалось так легко поддаться этой засасывающей фантазии, что она чуть не позабыла о цели своего приезда, но, тряхнув головой, Джуд призвала себя вернуться к ней.

– Мне очень хотелось бы пойти с вами в оперу, но я, возможно, буду занята. Я здесь по делу, как уже говорила вам, и слишком долго откладывала его.

– Отложите его навсегда, Джуд, – тоном приказания произнес Долтон, обернувшись и пристально взглянув на нее.

– Что? Боюсь, вы не понимаете.

– Я понимаю, что вы здесь, в Шайенне, чтобы разворошить осиное гнездо неприятностей. Оставьте его в покое, Джуд. Это дело не должно принести вам несчастий.

– Оно уже принесло их, Долтон, – спокойно поправила она, не желая вбивать между ними клин.

– Почему? Потому что так сказала вам кучка глупых фермеров? Вам нет нужды участвовать в их крестовом походе. Долина вас не удерживает. Вы можете жить здесь, в Шайенне, можете ходить в оперу, носить красивую одежду, обсуждать Теннисона, Байрона и Шекспира с другими литературными умами. Здесь есть школа для таких, как Сэмми, гдеон может получить помощь, для него найдется работа в платной конюшне. Даже Джозеф спустя некоторое время перестанет чувствовать себя ненужным; я знаю несколько закусочных, которые будут драться за его бисквиты. Больше не будет ни борьбы, ни изнурительной работы, ни угроз. Подумайте об этом, Джуд.

И Джуд задумалась. Ее мысли завертелись в водовороте Раскрытых перед ней перспектив, которые казались таким заманчивым, таким многообещающим воплощением всех ее мечтаний, пока Долтон не подытожил свою убедительную речь:

– Джуд, вы сможете иметь все это, если примете предложение Джемисона.

Упоминание имени Джемисона пробудило Джуд от сна наяву, туман фантазий рассеялся, и она увидела Долтона, по-настоящему увидела его, стоявшего перед ней в элегантной одежде, с отсутствующим видом, старательно прячущего взгляд. Внезапно до Джуд дошло, что он даже не упомянул о своем месте в этих блистательных планах. Конечно, он не собирался принимать в них участие, а, видимо, должен был только уговорить ее согласиться, чтобы она оказалась прямо в руках Джемисона.

До чего же она была глупа!

Теперь Джуд все стало совершенно ясно. Долтона послали вслед за ней, чтобы он отвлек ее от цели и склонил отказаться от дел долины. И до чего убедительно было все организовано – ночь страсти, призванная склонить одинокую старую деву поверить в то, что с крупными средствами она сможет спастись от тягот жизни. Как хорошо им были известны ее слабости!

Что ж, Долтон узнал всю убогость ее существования и, воспользовавшись ее отчаянием, заставил поверить, что старается от чистого сердца. И Джуд чуть не уступила его убедительным доводам.

– Вы рисуете соблазнительную картину, мистер Макензи, и все на холсте Джемисона. А я, очевидно, не должна была заметить этого, пока не было бы слишком поздно, верно? – Джуд, к своему крайнему огорчению, полностью уверилась в своей правоте, когда Долтон даже не моргнул и не сделал попытки возразить. – Вам, должно быть, невероятно хорошо платят за то, что вы делаете, – вьмученно улыбнулась она. – Иначе как бы вы еще могли сделать все таким убедительным? – Джуд сделала быстрый вдох, прозвучавший хрипло и прерывисто, но слова, последовавшие за ним, были твердыми как сталь. – Скажите Джемисону спасибо, но не только спасибо. Ему придется прийти с более убедительными аргументами. – Вскинув голову жестом оскорбленной гордости, Джуд прошла мимо Долтона и вышла за дверь.

Долтон позволил ей уйти, хотя мог удержать Джуд, сказав ей правду. А правда заключалась в том, что его поступком руководили не деньги Джемисона, а скорее собственная забота о Джуд. Меньше всего он хотел, чтобы Джуд и ее семья попали в перестрелку в долине. Но он промолчал и позволил ей своим уходом разбить ему сердце. Ибо для того, чтобы убедить ее, что он не марионетка Джемисона, ему пришлось бы сказать ей всю правду – он так безумно, слепо влюблен в нее, что деньги не имеют для него никакого значения и даже стены его репутации начали давать трещины под такой нагрузкой.

Однако не деньги и не профессиональная честь удерживали Долтона от признания в том, что угнетало его душу. Это был страх. Глубокий инстинктивный страх, что Джуд, как прежде все другие, обманет его. Поэтому вместо того, чтобы пойти за ней и исправить допущенную ошибку, Долтон сел завтракать, механически жуя пищу, как научили его монахини, пока не исчез последний кусок. А затем, прежде чем уложить вещи, он долго смотрел на выцветшую почтовую открытку с величественными домами, выстроившимися вдоль крутой улицы, и с почтовым штемпелем Сан-Франциско.

Когда Джуд вошла в свою комнату, ее первым побуждением было сбросить с себя чудесное шелковое платье и вернуть его Долго ну разорванным на куски. Но пока она мяла в руках гладкую ткань, спокойная логика удержала ее от уничтожения изысканного наряда. Нет, она не уничтожит его, а использует его в дальнейшем. Ей нужно выбросить из головы глупости и сосредоточиться на важных делах… как она должна была сделать с самого начала. Сейчас не время оплакивать свою слабость к неподходящему человеку, позже она может наказывать себя воспоминанием о том, каким замечательным все казалось – пусть это было всего лишь на мгновение и пусть это было только притворство. А сейчас она забудет о Долтоне, который и так надолго отвлек ее от цели, и будет стремиться к осуществлению своих планов. Это будет лучшей местью бессердечному красавцу обманщику и его хитроумному хозяину.

Умывшись, Джуд погасила огонь унижения, обжигавший ей щеки, и пожалела о том, что нет способа залечить в сердце ожог от предательства. Джуд сделала глубокий вдох, и ее воля дрогнула, боль от разочарования была безмерна, утраченные грезы оставили огромную пустоту у нее в душе. Джуд не понимала, как мог Долтон так поступить, и считала, что с его стороны было бы милосерднее просто застрелить ее и разом покончить со всем. Крепко зажмурившись, Джуд изо всех сил старалась справиться с ужасной болью. Впереди у нее будет много одиноких ночей, когда она сможет предаться своим горестям, а сейчас ей нужно собрать разум и волю и заняться делом, ради которого она приехала в Шайенн.

Ее цель вернула Джуд к жизни, она загнала свое несчастье глубоко внутрь, где оно горело непрекращающейся болью сожаления, постоянно напоминая о том, как вредно мечтать.

Сидя в обеденной комнате клуба «Шайенн», Джуд нервничала, чувствуя неприязненные взгляды барменов в белых пиджаках и официантов, приехавших из Чикаго. Она не была уверена, вызвано ли это тем, что она была без сопровождающего мужчины, или тем, что им известно о причинах, побудивших ее добиваться разговора с Томом Стерджисом, полубогом Вайоминга.

У нее ушло все утро на то, чтобы выведать путь следования Стерджиса у одного из его малооплачиваемых чиновников, пожелавших обменять информацию на весомые монеты. Она не захотела обращаться к закону, чтобы ходатайствовать по своему делу. Ассоциация животноводов Вайоминга не только контролировала законы, как выяснила Джуд после коротких и бесплодных переговоров в юридической конторе, но сама была законом. И политику ассоциации определял, формулировал и проводил в жизнь ее секретарь Стерджис. Изнеженный и надменный молодой выходец из Нью-Йорка, основатель Ассоциации животноводов Вайоминга, кроме этого, был президентом финансируемой Бостоном Объединенной компании животноводов и первым президентом Национального банка животноводов. Разговор с ним имел больше значения, чем расположение президента, во всяком случае, в Вайоминге.

Джуд ждала, мысленно повторяя свою речь, но в тот момент, когда она увидела Стерджиса, входящего в зал в окружении своей свиты, тщательно подготовленные фразы обращения вылетели у нее из головы. При приближении группы Джуд встала и, чтобы не упустить своего шанса, быстро сказала:

– Мистер Стерджис, не могли бы вы уделить мне минуту вашего времени?

– Мадам? – Он остановился.

– Мое имя Джуд Эймос, и я представляю небольшую группу скотоводов из долины Чагуотер.

– Прошу извинить меня, мисс Эймос, – вежливое выражение исчезло с лица Стерджиса, когда он понял, какой оборот принимает разговор, – но сегодня мое время занято Другими вопросами. Если вас устроит встреча, скажем, в начале следующей недели…

– Простите, сэр, – Джуд скрыла свое возмущение под самой сладкой своей улыбкой, – но я сегодня вечером уезжаю из Шайенна, и мне жизненно необходимо поговорить с вами.

– Килгор – мой личный представитель, – жестом указал он на одного из своих прихлебателей, почувствовав ее настойчивость и не желая устраивать неприятную сцену в наполненном людьми зале, – он выслушает ваши жалобы и, можете не сомневаться, передаст их мне. – И прежде чем Джуд, оказавшись поставленной на ступень ниже, смогла что-либо возразить, он повернулся и, пожимая руки сидевшим за ближайшими столиками, решительно направился мимо нее.

Джуд рассматривала маленького человека с бледным лицом, который остался рядом с ней и, прищурившись, смотрел на нее сквозь толстые стекла очков. «Все же лучше, чем ничего», – философски вздохнула Джуд.

– Мистер Килгор, не хотите ли присоединиться ко мне? В течение следующего часа Джуд изложила все, что беспокоило владельцев земель в долине. Она высказала свою тревогу по поводу возможного кровопролития, спросила о законности угроз Джемисона и обрисовала в общих чертах возможные последствия, стараясь убедить собеседника в необходимости приложить силу, чтобы избежать их. Уполномоченный Стерджиса сидел и слушал, не прерывая ее, а в должное время кивая в знак согласия. Когда же Джуд упомянула об освещении их ситуации в «Лидере Шайенна», самой главной здешней газете, он просто передернулся, и тогда Джуд стала бояться, что все ее усилия напрасны. Выслушав ее жалобы, Килгор некоторое время собирался с мыслями, а затем отчетливо, отрывисто заговорил, разбивая вдребезги все ее доводы:

– Мисс Эймос, спор за землю и воду приводит к необходимости совместных действий владельцев ранчо. Наша Ассоциация животноводов работает в пяти штатах, контролирует почти два миллиона голов скота, регистрирует законные торговые марки, следит за отчетами, решает возникающие конфликтные вопросы, добивается железнодорожных скидок и действует в Вашингтоне в пользу многих.

– Все это я знаю, мистер Килгор…

Жестом изящной белой руки он попросил не перебивать его, пока он не закончит.

– Наша работа – укреплять мясную индустрию путем предотвращения застоя на рынке и борьбы против хаоса, угрожающего нашей стабильности. Мистер Стерджис в данный момент очень обеспокоен положением ваших фермеров, он уже не в первый раз слышит жалобы из вашей долины. Его особенно интересует, как вашим друзьям удается получать собственную породу, не имея явного дохода, обеспечивающего такие покупки. Вы ведь знакомы с нашими «Законами о нечестных сделках»? Это прежде всего должно заботить ваших фермеров, а не право мистера Джемисона работать в своей долине, как он считает нужным.

– Вы нам угрожаете, мистер Килгор? – Джуд пронзил жуткий холод.

– О нет, мисс Эймос. В угрозах нет никакой необходимости. Еще одно преимущество принадлежности к нашей организации – это наша поддержка, когда ее члены вынуждены нанимать помощь на стороне, чтобы провести в жизнь наши указы. Мы никогда не действуем непосредственно.

– То есть вы нанимаете киллеров, – выпалила Джуд.

– Называйте их как хотите, но они делают свою работу. А что касается заявлений в «Лидере», то, уверяю вас, у мистера Стерджиса такое же мнение, как у «Лидера». Вы не найдете сочувствия своему делу ни здесь, ни в другом месте. Мое предложение вам, мисс Эймос, – возвращайтесь в свою долину и посоветуйте своим друзьям переехать в другое место, пока ассоциация не проявила к ним персональный интерес. Благодарю вас за кофе, мадам, и всего вам хорошего.

Маленький гаденыш, повернувшись, встал со стула и направился туда, где Том Стерджис держал свою свиту. Острое разочарование Джуд еще усилилось, когда она увидела одного из мужчин, сидевших за тем важным столом. Нельзя было не узнать широкие плечи, элегантный покрой пиджака или пистолеты с костяными рукоятками – Долтону Макензи не понадобилось много времени, чтобы найти общий язык с властью Шайенна.

Джуд медленно встала, все еще сохраняя гордую, дерзкую осанку, несмотря на болезненный удар, который только что получила. Она смотрела, как Килгор что-то шепчет на ухо своему хозяину, и поймала на себе пристальный, жесткий взгляд этого человека, оценивающего ее как будущую угрозу, но не уклонилась от него. Пульс Джуд слегка скакнул, когда Долтон повернулся, чтобы проследить, куда направлено их внимание, но черты его красивого лица даже не дрогнули, когда он узнал ее. Все было так, словно их не связывали интимные мгновения, словно он никогда не слышал ее признания в любви.

Прежде Джуд думала, что безразличие на лице этого человека было просто маской, скрывавшей его внутренние переживания, а теперь поняла, что это предположение было ошибкой. Твердая, пустая оболочка – это и был Долтон Макензи: холодный, недосягаемый и совершенно бесчувственный. Кто мог знать это лучше Джуд? Даже не моргнув в знак того, что узнала его, Джуд вышла из обеденного зала, теперь ей незачем было оставаться и выкрикивать протесты в глухие уши.

У себя в номере Джуд нашла свое бархатное платье, вычищенное и тщательно отутюженное, а рядом с ним лежал сверток для Сэмми. Она взяла с собой и то и другое, даже не задавшись вопросом «зачем?». И, покидая Шайенн с вечерним дилижансом, она оставляла позади больше, чем свою невинность. Ее наивные мечты о том, какой чудесной могла быть любовь, тоже оставались там, как и плотно свернутое оранжево-розовое шелковое платье, положенное у двери номера Долтона.

 

Глава 20

– Они затягивают петлю, Джуд, это очевидно, – громко ворчал Тенди Баррет, расхаживая по общей комнате станции «Эймос».

Его брат Уэйд оставался сидеть за столом, но выражение его лица было не менее мрачным после того, как он услыбезрадостный отчет Джуд о том, с чем она столкнулась Щайенне. Они стояли на своем, и вся долина была напугана, особенно теперь, когда Джемисон сделал свой первый по-настоящему агрессивный выпад.

– Итак, – продолжал Тенди, – они придираются к незаявленным общественным землям, но мы должны приготовиться к тому, что и границы собственности не остановят их. Они доберутся до воды и проложат проезжую дорогу через мою землю прямо к вашему заднему двору. Как нам быть с этим, Джуд? Вы собираетесь просто позволить им войти, постучавшись? А я нет, чтоб им провалиться! Нет!

Джуд вполуха слушала тираду Тенди, понимая, что ему нужно выпустить пар, прежде чем он будет способен воспринимать какие-то доводы, а до этого было еще очень далеко. Она не обращала особого внимания на то, как Тенди нелепо бил себя в грудь; после возвращения ее занимали более личные проблемы, которые она старалась выбросить из сердца и из головы. Джуд интересовало, как отнесся Долтон к возвращению платья и не счел ли, что это по-детски. Она мучилась, представляя его снова вместе с Кэтлин, и корчилась от стыда, думая о том, что он мог сказать другой женщине. Будет ли хвастаться тем, с какой охотой она бросилась к нему в постель? Будет ли смеяться, рассказывая, как легко она поверила его лжи? Будет ли лежать сегодня ночью с Кэтлин и потешаться, сравнивая это очаровательное создание с глупой неуклюжей старой девой? И у нее внутри все застывало каждый раз, когда она рисовала себе картину того, как рыжеволосая красавица принимает поцелуи Долтона. О, как она сама упивалась ими! Как она наслаждалась всем, что он предлагал! Горькие слезы негодования, которые она сдерживала с момента возвращения из Шайенна, грозили нахлынуть и задушить Джуд, когда она думала о Долтоне, о Кэтлин вместе с ним, о них обоих, вместе смеющихся над ней. Ревность терзала ее душу, но хуже была правда, от которой она старалась спрятаться, – даже сейчас, зная то, что она знала, она все равно хотела его. Однако еще хуже было то, что, если бы он искренне попросил ее, она повернулась бы ко всему здесь спиной, чтобы получить его только для себя, и никакой стыд не мог бы ее удержать.

– Что вы думаете, Джуд?

Растерянно вскинув голову, она увидела, что Тенди пристально смотрит на нее, с нетерпением ожидая, чтобы она высказалась по поводу того, чего не слышала.

– Что думает ваш брат? – спросила Джуд, стараясь не показать, что отвлеклась, и не желая выдавать причину своей рассеянности. – Уэйд, вы до сих пор почти ничего не сказали.

Уэйд в отличие от своего горячего брата был не склонен к мгновенным решениям. Он всегда тщательно взвешивал последствия и был человеком, чье мнение уважали другие. На него, как на последнюю поддержку, рассчитывала Джуд, когда придется выступать против кровопролития, и сейчас, она прислушалась к тому, что он говорил.

– Я не вижу никакого выхода. Если они будут устанавливать изгороди на нашей земле, мы должны будем остановить их. Если закон не будет защищать нас, нам придется самим делать то, что в наших силах. Человек не может отказываться от того, что принадлежит ему, просто потому, что кто-то более большой и сильный приказывает убираться с его дороги. Наступает время, когда человек вынужден сопротивляться. Простите, Джуд, это время пришло.

Джуд слушала с тяжелым сердцем и, пока он произносил эти пророческие слова, представляла себе долину, залитую кровью невинных. Теперь, когда Уэйд высказал свою точку зрения, не важно, что скажет она, остальные все равно пойдут за ним. Все пропало, ничто не сможет остановить неминуемого столкновения, и теперь ей предстоит принять собственное решение. Остаться ли ей вместе с остальными, рискуя потерять все? Или принять то, что предлагал Джемисон, и вместе с семьей покинуть долину, унося с собой позорную вину за предательство друзей?

Но Джуд так и не получила возможности обдумать эти варианты, потому что в эту минуту с крыльца сбежал Сэмми с расширенными, безумными глазами и невнятно залопотал:

– Джуд… Джуд, небо, оно все сразу потемнело. Что это значит, Джуд? Сэмми боится всех этих темных облаков. Иди посмотри. Иди же!

– У нас нет времени идти смотреть на облака, не предвещающие грозу, дурачок, – проворчал Тенди, но Джуд встревожилась, когда Джозеф, повинуясь испуганным жестам Сэмми, поднялся и поспешил к двери.

– Боже мой!

Испуганный возглас Джуд заставил Тенди и Уэйда последовать за ней. Наступила жуткая тишина, когда они поняли, что означает тьма, закрывшая горизонт. Дым, черный и плотный, поднимался до самого неба. Ранчо Барретов.

– О Боже, – простонал Уэйд. – Лусинда!

Джуд побежала к конюшне, на ходу крича:

– Джозеф, поезжайте на юг. Сэмми, ты поедешь на север. Останавливайтесь у каждого дома и просите хозяев поскорее ехать к Барретам. Там пожар.

Джуд и Барреты неслись по покатым холмам, на которых сочная зеленая трава отливала серебром и колыхалась в лунном свете, как волнующееся море. Все трое скакали молча, глубоко погрузившись в собственные мысли и страхи и не спуская встревоженных глаз со все разраставшегося губительного облака. Все пришли в ужас от увиденного, когда поднялись на вершину последнего холма.

«Удар молнии или неосторожное обращение с фонарем, – сказала себе Джуд, – от этого мог начаться пожар». Но она понимала, что причина не в этом. Это Джемисон нанес свой первый жестокий удар по тем, кто вторгся в его владения. Ужас тяжело бился у нее в груди, тревожное предчувствие колотилось, стараясь вырваться наружу. Сейчас Барреты, а кто следующий? Неужели она, Сэмми и Джозеф проснутся однажды ночью и обнаружат, что у них над головами пылает деревянная крыша? Паника овладела Джуд с такой же стремительностью, с какой ее лошадь переставляла копыта. О чем они думали? О чем они все думали? Они не могли противостоять такому человеку, как Джемисон, человеку, который выжжет целую семью просто ради травы, растущей на ее земле. Это будет постепенное неизбежное самоубийство.

Когда всадники перевалили через последний холм, им показалось, что они попали в ад. Наткнувшись на невидимую стену жара как раз позади зловонного дыма, они были вынуждены остановиться, чтобы успокоить напуганных лошадей, и получили возможность в течение долгого, жуткого мгновения рассмотреть, какой нанесен ущерб.

Сарай Барретов, тот, в котором Джуд мечтала танцевать в кольце рук Долтона, был объят пламенем. Его распахнутые двери выглядели разверзшимися вратами в преисподнюю. Внутри никто не мог остаться в живых, и Джуд вознесла молитвы, чтобы оттуда успели вывести скот. Огонь уже перекинулся на дом, ненасытные языки в злобном веселье плясали на крыше крыльца и извивались, как живые, вокруг опорных столбов. Клубы дыма вырывались из разбитых окон, не оставляя надежды на то, что огонь не пробрался внутрь. Не считая прожорливого хруста и треска огня и стонов сдающихся балок, все было тихо – зловеще тихо, не было никаких признаков живых существ.

Выкрикивая имя молодой жены, Уэйд спрыгнул с седла, но Тенди удержал брата, не позволив ему безрассудно броситься в бушующее пламя, уже лизавшее запертую парадную дверь.

– Остановись, Уэйд, слишком поздно. – Тенди старался перекричать рычание огня и рыдания брата. – Слишком поздно, ты уже ничего не сможешь сделать, чтобы спасти ее.

Эта правда окончательно сломила Уэйда, и он рухнул на колени. Все его мечты превратились в руины.

Джуд сидела верхом, глаза ей застилали дым и боль потери, она смутно видела фигуру Тенди, который бросился к колодезному колесу, чтобы вытащить ведро воды, и понимала, что нужно спуститься с лошади и помочь ему, но логика шепнула ей: «Какой смысл?» Ни дом, ни сарай нельзя спасти, так же как нельзя спасти счастье молодой женщины, которая всего несколько дней назад радостно прижималась к руке мужа, выслушивая добрые пожелания друзей. Теперь в следующий раз они соберутся у ее могилы, и Джуд охватило отчаяние от собственной беспомощности.

Пока Тенди метался между колесом и пожираемым пламенем крыльцом, в черном дыму позади него слезящиеся глаза Джуд уловили какое-то движение. «Всадники, помощь, прибывшая слишком поздно», – решила Джуд, но, когда они пробились сквозь завесу дыма, она оцепенела от изумления, узнав их – это были Нед Фаррел, один из охранников Джемисона, и Долтон. Но она еще больше удивилась, когда они оба спрыгнули на землю и вместе с братьями Баррет образовали цепочку с ведрами. В конце концов Джуд спустилась с седла и заполнила пустое место между наемником и ковбоем.

Джуд передавала ведра, полные и пустые, чувствуя, что ее руки вытянулись и готовы вырваться из суставов, на ее ладонях образовались ссадины от тонких ручек, а влажные юбки только усугубляли ее страдания, и все же она продолжала работать; их малочисленная бригада постепенно пополнялась по мере прибытия соседей. Джуд с трудом дышала, ощущая, как дым обжигает ей горло, и неистово кашляла при каждом вдохе, ее глаза ничего не видели из-за копоти, жара и слез, но она готова была продолжать до последнего вздоха, до последней унции силы, ее выносливость никогда не подвергалась подобному испытанию.

В конце концов Уэйд остановил всех их, тихо крикнув: – Пошли, ребята, нет смысла продолжать. Больше нечего спасать.

Последнее наполненное ведро упало на землю и перевернулось, когда все в цепочке неохотно признали свое поражение. С победоносным треском и громом крыша обрушилась внутрь, предоставив огню быстро уничтожить то, что еще осталось от Барретов.

Хрипло дыша, подавленные жители долины начали осознавать, что среди них двое чужаков, и враждебные, негодующие взгляды обратились к охраннику и наемнику Джемисона. Оба мужчины стояли в рубашках с длинными рукавами, черные от сажи и забрызганные водой, такие же уставшие, как и все вокруг них.

– Как вы осмелились явиться сюда? – хрипло заорал Тенди. – Или вам нужно было вернуться и посмотреть на дело своих рук? Хотите убедиться, что уничтожили все? Негодяи! Кто-нибудь, дайте веревку!

– Это не мы! – выкрикнул Нед в неподдельной тревоге, и его покрасневшие глаза против его воли остановились на пеньковой веревке, которую один из мужчин отвязывал от своего седла. – Я просто ездил встречать мистера Макензи на ранчо «Медвежий ручей», а дилижанс запоздал. Мы услышали колокол и увидели дым. Мы не имеем к этому никакого отношения.

– Почему, черт побери, мы должны верить вам обоим, подлым убийцам? – Тенди схватил веревку.

– Это не мы. – Долтон старательно держал руки подальше от пистолетов и не спускал пронизывающего взгляда с Джуд.

Джуд не хотела участвовать ни в какой противозаконной расправе, хотя болезненно переживала утраты Уэйда. Она стояла за правосудие даже для тех, кто не заслуживал его, даже для Патрика Джемисона, который – она не сомневалась – был виновен во всех грехах. И когда Долтон выдержал не мигая ее взгляд, какая-то часть ее, глупая часть, которая отказывалась выучить полученный урок, поверила ему.

Но среди собравшихся у дымящихся остатков ранчо Барретов уже поднялся шум. Страх прогнал прочь здравый смысл, страх, что любой из них мог сейчас подсчитывать потери и хоронить жену. Страх делал людей жестокими.

– Повесить их, – раздался хриплый возглас, который тотчас вызвал ответное эхо среди мужчин с закопченными лицами, собравшихся в выгоревшем дворе.

– Нет! – Джуд выступила вперед в платье с обгоревшим подолом и с полосками сажи на щеках. – Этого нельзя делать! Доказательств нет, нужно обратиться к закону.

– К закону? – хмыкнул Тенди. – К какому закону, Джуд? К закону, который говорит, что у таких людей, как Джемисон, есть право отобрать у нас то, ради чего мы трудились? К закону, который скажет, что он имел право зажечь спичку, которая убила мою невестку, и зажарить наш скот в сарае? Это тот закон, на который вы рассчитываете, чтобы добиться справедливости? Это суд, – он поднял вверх веревку, – и сегодня мы проследим, чтобы он был справедливым.

Джуд быстро взглянула на Долтона. Его руки начали медленно приближаться к костяным рукояткам пистолетов, а по мрачному, напряженному лицу было понятно, что он не намерен болтаться на виселице за то, чего не делал. Сердце Джуд отчаянно стучало, не желая мириться с тем, что должно было произойти, и каждый болезненный удар требовал, чтобы она каким-то образом все это остановила. Несмотря на все его грязные уловки в пользу Джемисона, она все еще любила этого мужчину, который когда-то сидел на ее крыльце, восхищаясь восходом солнца.

– Вы не можете позволить им это сделать, – с мольбой обратилась она к Уэйду, – это неправильно.

– Так же неправильно, как то, что моя Лусинда умерла одна, – глядя на Джуд пустыми глазами человека, у которого полностью сломлен дух, безжизненно ответил Уэйд и по тянулся за веревкой.

– Вы не сделаете этого! – снова крикнул Нед, переводя взгляд с одного соседа на другого. – Мистер Джемисон не приказывал этого делать!

Но никто не стал его слушать. Малорослую кобылу Неда и большую лошадь Долтона подвели к обгоревшему дереву бузины и поставили под кривыми ветками, которые казались достаточно сильными, чтобы забрать человеческие души.

– Нет! – снова выкрикнула Джуд.

Но когда она шагнула вперед, чтобы вмешаться, один из мужчин схватил ее за локти. Она вертелась в его руках, как дикая кошка, и, чтобы успокоить ее, он, все время бормоча извинения, дернул ее локти вверх.

– Ну вот, перестаньте вертеться, мисс Джуд, я не хочу причинять вам боль. Вы не можете остановить то, что произойдет. Если хотите, просто отвернитесь, пока все не закончится.

«Закончится! – пришла в ужас Джуд. – Они собираются повесить Долтона!»

Завизжав как сумасшедшая, она стала вырываться с удвоенной силой, мучительные рыдания раздражали ее воспаленное горло и обжигали глаза, но совсем не ее протест остановил исполнение жестокого приговора, а неожиданный щелчок оружейного затвора и громкий, решительный мужской голос, потребовавший:

– Немедленно прекратите. Я не хочу никому причинить вреда, но вы не повесите моего друга. Если Мак говорит, что не делал этого, значит, он этого не делал.

Джуд от изумления перестала сопротивляться, когда увидела, что Сэмми, отделившись от разъяренной толпы, решительно встал перед Долтоном и направил револьвер прямо на своих соседей. Его поведение вдруг стало соответствовать его внушительной фигуре, а обычно жизнерадостное лицо покрылось мрачными морщинами. И не менее удивительным для Джуд было увидеть, что Джозеф с допотопным мушкетом в руке встал рядом с ее братом – Джозеф, который ненавидел насилие, стоял непоколебимо, как его воинственные предки; его тонкие седые косы и высохшее лицо придавали ему необыкновенно благородный и решительный вид.

Никто не знал, что делать с затягивающейся напряженной безвыходной ситуацией, пока новое неожиданное появление не привлекло всеобщее внимание: из-за дальнего конца дымящегося сарая, пошатываясь, вышла тонкая фигура.

– Уэйд?

Веревка выпала из рук Уэйда, и он с хриплым криком заключил в нежные объятия закопченную до черноты фигуру.

– Лусинда! Мой Бог, я думал, ты погибла. Я думал, ты осталась в доме. – Он рыдал, прижимая к себе хрупкое тело. – Что случилось, дорогая? Где ты была?

Соседи, друзья, а также и враги подошли ближе, чтобы послушать ее объяснение.

– Я была в… укромном месте и, услышав, как прискакали всадники, осталась там. Я почувствовала запах дыма и подождала, пока не убедилась, что они уехали. Я хотела войти внутрь, чтобы спасти лошадей, но дым был слишком густым и горячим. – Она виновато замолчала, а потом опять заговорила: – Я снова услышала топот лошадей и решила что они, возможно, вернулись, чтобы прикончить меня, поэтому я побежала в погреб. Мои глаза были полны дыма, я оступилась, упала с лестницы и, должно быть, ударилась головой. Следующее, что я услышала, были крики.

– Все хорошо, Лусинда. – Уэйд крепко обнял ее.

– О, Уэйд, мы все потеряли.

– Не то, что по-настоящему ценно, дорогая, не то, что по-настоящему ценно.

– Теперь можешь убрать эту штуку, Сэм. – Долтон спокойно положил руку на напряженное плечо Сэмми, отведя взгляд от молодой пары.

– С удовольствием, Мак. – Сэмми прерывисто выдохнул воздух, и вся его удивительная храбрость улетела с этим резким выдохом. – Вы в порядке?

– Да, Сэм, в порядке, – непроизвольная улыбка коснулась губ Долтона, когда он посмотрел на этого мальчика-мужчину, – благодаря тебе.

– Я просто сделал так, как вы говорили мне. – Смущенная гордая улыбка осветила лицо Сэмми. – Встал напротив них и прицелился. Я ведь все сделал правильно, да, Мак?

– Все правильно, Сэм. – Долтон крепко стиснул широкое плечо Сэмми и отвернулся от этого сияющего, обожающего взгляда. – А вы что здесь делаете, вождь?

– Я присматриваю за ним, – высокопарно объявил Джозеф, кивнув в сторону Сэмми. – Вы здесь совсем ни при чем. – Он, видимо, был возмущен вопросом Долтона.

Улыбка Долтона явно сказала, что он считает Джозефа лжецом, но затем он уже серьезно посмотрел на Джуд – на Джуд, которая сражалась как дьяволица, чтобы спасти ему жизнь. Она рассматривала его с тем откровенным чувством, которого Долтон не желал признавать и которое было очевидно для любого, имеющего глаза. Долтон отвел взгляд, не понимая, что делать с этими людьми и их неразумной любовью.

С появлением Лусинды Баррет толпа – даже Тенди – потеряла охоту к убийству. Хотя никто всерьез не верил заявлению чужаков о своей невиновности, они решили оставить все как есть.

– Убирайтесь к черту с нашей земли, – прорычал Тенди. – Вы ничего здесь не добьетесь, мы отсюда не уйдем. Мы будем жить в погребе, пока не отстроим все заново, но вы не выгоните нас. Слышите? Вы не выгоните нас отсюда!

Невнятный гул одобрения прокатился среди остальных владельцев ранчо, и суровые взгляды предложили людям Патрика Джемисона убраться, воспользовавшись благоприятным случаем. Долтон был не из тех, кто мог упустить такую возможность, тем более после того, как его шея чуть было не познакомилась с пеньковой веревкой. Подобрав поводья своего жеребца, он вскочил в седло, не видя смысла еще раз заявлять о своей непричастности тем, кто уже осудил его.

Теперь, когда непосредственная опасность больше не угрожала Долтону, страх Джуд за его жизнь превратился в противоречившие друг другу смятение и возмущение. Она была напугана тем, как Сэмми и даже Джозеф бросились в драку на его стороне, и была смущена своим выступлением в его защиту, потому что теперь Долтон и его новая подруга будут, вероятно, насмехаться и над этим тоже. К тому времени, как он направил свою лошадь в сторону от остальных, ее мысли были такими же мрачными, как и весь ее вид.

– Джуд, я не принимал участия в этом.

– В этот раз, возможно, нет. – Она верила ему, но в то же время понимала, что это не имеет значения. – Но вы были бы здесь с факелом в руке, если бы приказал Джемисон. Одно то, что он платит вам, будет разжигать такое количество пожаров, с которым мы не сможем справиться.

Его взгляд потемнел от непритворного смущения, и на мгновение она осмелилась подумать, что его на самом деле это волнует, но когда он заговорил, его тон был жестким.

– Что, по-вашему, мне делать, Джуд? У меня есть обязательство, и я не могу так просто повернуться и уйти. Вы знаете, что такое обязательство, иначе вас здесь не было бы.

– Это не обязательство, Долтон. Это забота одного соседа о другом, одного человека о другом. Но вам ничего подобного не известно, так ведь?

– Это моя работа, Джуд, – выдвинул он свой единственный довод вместо того, чтобы ответить на эту атаку или уклониться от нее.

– Тогда идите и занимайтесь ею.

Она отступила в сторону и, хлопнув ладонью по крупу его лошадь, которая от испуга бросилась вперед, вернулась в круг друзей, прежде чем он смог успокоить животное, чтобы продолжить разговор. Джуд не оглянулась, чтобы проводить Долтона взглядом, – она никогда не оглядывалась назад.

Скача в Свитграсс вслед за спасавшимся бегством Недом, Долтон упорно старался выбросить из головы все мысли о Джуд, ее семье и делах в долине, но это было трудно осуществить, когда его легкие были полны дыма, а сердце болело от раны, нанесенной обвиняющим взглядом Джуд.

Не было никакой причины к тому, чтобы события этой ночи так сильно подействовали на него. Все это Долтон уже видел прежде: сгоревшие дотла дома на ранчо, рыдающие женщины, крики бессилия мужчин, разозленных тем, что они не способны противостоять более мощной силе. И даже не в первый раз ему грозила петля, умереть повешенным – это был обычный риск его профессии. Однако образ убитого горем молодого мужа неотступно преследовал его. На душе Долтона было немало черных дел, так почему же это, за которое он даже не отвечал, так мучило его? У него не было повода сочувствовать этим несчастным людям, но он совсем не ожидал, что их боль тронет Джуд и что жестокость, проявленная к ним, так близко коснется семьи Эймосов.

У Долтона и сейчас сжималось горло при воспоминании о Сэмми, выступившем на его защиту, и о Джозефе, и о Джуд, даже несмотря на их неприятное расставание. Он ожидал, что она будет тем, кто накинет веревку ему на шею, и не винил бы ее, если бы она это сделала, – он признавал месть, но откровенная демонстрация заботы лишила его спокойствия. Они добровольно выступили против своих друзей ради наемного убийцы, своего врага. Этого Долтон не понимал, и эта неразбериха была чумой на его голову. Он не просил их становиться на его сторону, в этом не было никакого смысла, и был уверен, что они не станут вмешиваться, предоставив ему почувствовать себя виноватым и ускакать прочь. Люди, подобные Эймосам, никогда не занимались вымогательством. Тогда зачем? Зачем так рисковать, не надеясь ничего получить взамен? Долтон не подставил бы свою шею ради них.

Или подставил бы?

Отсутствие уверенности и в том и в другом превратило его в угрюмого человека.

В одном Долтон был совершенно уверен – за нападением на Барретов стоит Джемисон, возможно, не напрямую, потому что хозяина ранчо, казалось, искренне расстраивала мысль оказаться причастным к кровопролитию. Может быть, за поджогом стоял Монти, бесхарактерный начальник охраны? Но почему-то Долтон не ожидал проявления такого рода инициативы от этого человека, который был скорее послушным исполнителем, а не энергичным вдохновителем. И хотя Долтон знал, на что способна Кэтлин Джемисон, он совершенно не мог представить ее в маске и с факелом в руке – она отдавала приказы, а не исполняла их.

Но вскоре, когда они подъехали к большому, стоявшему на лужайке особняку, Макензи получил ответы на все свои вопросы. Заботливые руки приняли их тяжело дышащих лошадей, но никто не поинтересовался, почему они покрыты сажей. Нед отправился к своим встревоженным товарищам, а Долтон тихо вошел внутрь особняка, неся с собой едкий запах разорения.

В холле его встретила Кэтлин.

– Боже мой, – сморщив очаровательный носик от не приятного запаха дыма, она со вполне правдоподобным удивлением посмотрела на Долтона, – что с вами произошло, мистер Макензи?

– На ранчо Барретов был пожар. Та молодая женщина, на свадьбе которой мы недавно были, чуть не погибла в огне.

– Ужасно прискорбно, – протянула Кэтлин, но в ее глазах засветилось злорадное удовольствие.

– Вижу, вы искренне сожалеете, – саркастически заметил он. – Я почти ожидал увидеть, что вы покрыты сажей.

– Честно говоря, мистер Макензи, я не связываюсь с грязными делами. Кроме того, я была занята приемом нашего нового гостя. – Она с улыбкой обернулась к долговязой фигуре, появившейся на пороге позади нее. – Мистер Макензи, думаю, вы уже знакомы с мистером Джонсом.

 

Глава 21

– Привет, Мак, – усмехнулся Латиго в лицо ошеломленно молчавшему Долтону. – Ну вот, я же говорил, что скоро снова увижусь с тобой.

– Я встретила мистера Джонса вчера во время поездки в форт Ларами. – Глядя на застывшее лицо Долтона, Кэтлин помахивала перед носом кружевным носовым платком. – Похоже, вы оба занимаетесь одной и той же работой. Он был уже прекрасно осведомлен о нашем деле и предложил свои услуги для решения небольшой проблемы с фермерами.

– Вы наняли его? – удивился Долтон. – Не посоветовавшись с отцом?

– Сегодня утром произошла ужасная вещь, – сообщила по секрету Кэтлин, повернувшись к нему спиной, так что Долтон не мог прочесть правду по выражению ее милого, пусть и коварного, личика. – Когда мы с отцом совершали верховую прогулку, один из этих проклятых фермеров выстрелил в нас. К счастью, он промахнулся, но лошадь испугалась и сбросила отца.

– Как сильно он пострадал? – Внутри у Долтона возникло ледяное предчувствие.

– О, ничего по-настоящему серьезного. Благодарю вас за участие. Просто при падении он сильно ушибся и теперь некоторое время вынужден оставаться в постели. Пока ему не станет лучше, я остаюсь за хозяйку. – Она медленно повернулась, и ее вызывающе пылающие черные глаза, не обещавшие ничего хорошего, остановились на Долтоне. – Я знаю, отец ожидает, что вы будете мне так же верны, как обещали быть верным ему. Вы не произвели на меня впечатление человека, который отказывается платить свои долги, мистер Макензи, особенно когда долговое обязательство – ваша жизнь.

– Произошедшее сегодня вечером ваших рук дело, не так ли? – спокойно заметил Долтон.

– Конечно. – Кэтлин наградила его холодной, надменной улыбкой. – Неужели вы полагаете, что дорогой папочка согласился бы с таким нападением на своих бывших друзей? Друзья, пытающиеся напасть на него из засады, – я не могла оставить такое без внимания. Признаюсь, я удовлетворена тем, как проявил себя мистер Джонс, чего не могу сказать о вас, мистер Макензи. Мистер Джонс здесь для того, чтобы проследить, не отвлекаетесь ли вы от того, для чего вас наняли. Как мне стало известно, в Шайенне вы не добились успеха.

– Она не получила поддержки ни от властей, ни от ассоциации.

– А вы, очевидно, не сумели уговорить ее.

– Я уже говорил, что она волевая женщина. Я думал, вам должна импонировать эта общая для вас с ней черта.

– Только не в противнике. – Кэтлин с королевским презрением вскинула голову, а затем сладко улыбнулась своему новому наемнику. – Во всяком случае, мистер Джонс будет гораздо менее деликатен в своих отношениях с ней. Когда она сдастся, остальные быстро последуют за ней.

– А что, если ваш отец не согласится? – Долтон похолодел от предчувствия.

– Некоторое время он не будет принимать решений. Это моя долина, и он не потеряет ее из-за своей глупой нежности к кучке дураков. – Она ударила одним изящным кулачком о другой, как будто мощная сила крушила в порошок мелких землевладельцев. – Я здесь хозяйка, а свобода приходит с абсолютной властью – этому научила меня моя дорогая матушка. В отличие от меня она никогда не умела управлять моим отцом. Мать допустила, чтобы он манипулировал ее жизнью и сделал ее несчастной. В конце концов они расстались. Ну что ж, со мной у него это не получится, я всегда беру то, что хочу. Ни один человек не будет управлять моей судьбой. И ни один человек не будет работать здесь, если не желает выполнять мои приказания.

– У меня с этим нет проблем, – широко улыбнулся Латиго. – А у тебя, Мак?

Долтон ничего не ответил. Его отказ покориться и поразил, и раздосадовал Кэтлин. Она была воинственной женщиной, и оттого, что он отказывался подчиниться ей еще больше хотелось добиться от него повиновения. Кэтлин любила борьбу, а Долтон Макензи обещал, что борьба будет захватывающей, – хотя она не сомневалась в своей конечной победе. Мгновение девушка смотрела на Долтона, надув губы, а затем одарила его обворожительной улыбкой.

– Я знаю, что вы не подведете меня, мистер Макензи, люди вашей профессии нелегко мирятся с поражением. Не сомневаюсь, что вы и мистер Джонс будете работать вместе, чтобы дать мне именно то, чего я хочу. Не правда ли? – Она соблазняюще придвинулась к нему и положила ладони на его мускулистые бедра, но Долтон даже не моргнул.

– Это то, за что ваш отец платит мне, мисс Джемисон. От его холодного ответа Кэтлин замерла, а затем рассмеялась и отошла в сторону.

– Да, верно. А теперь проверим, заслуживаете ли вы этой платы. Мистер Джонс, надеюсь, вы удобно устроились?

– О да, мадам. – Он весело усмехнулся, озорно блеснув глазами. – Удобно, как вошь в парике. Вы просто угадали все мои потребности.

– Тогда желаю вам обоим доброй ночи. – Она повернулась, надменно тряхнув локонами, и направилась вверх по лестнице.

Оба мужчины смотрели на обольстительное покачивание ее юбок, нисколько не сомневаясь, что Кэтлин чувствует их взгляды.

– Интересная женщина, – протянул Латиго. – Вызывает желание лечь ночью спать, не снимая сапог.

– Настоящий скорпион, – согласился Долтон.

– Похоже, тебе необходимо выпить. – Латиго хлопнул его по спине. – Пойдем, опрокинем по маленькой. – Он подтолкнул друга к двери кабинета их босса, и Долтон подчинился, так как устал и плохо соображал. Наполнив бокалы, они оба уютно расположились в больших красных кожаных креслах Джемисона, и Латиго, сделав большой глоток, вздохнул: – А-ах, хорошая штука.

– Однако ты быстро изменил позицию, да? – Держа бокал в руке, Долтон смотрел на Джонса.

– Ты же знаешь меня, Мак, – пожал плечами Латиго. – Я верен только ожидающей меня оплате, а мисс Джемисон была более чем щедра. – И опять мелькнула та же лукавая улыбка, говорившая, что ее предложение заключало в себе не только деньги. – Должен сказать, я предпочитаю быть на побеждающей стороне, так больше шансов уйти живым.

Долтон посмотрел на него совершенно другими глазами, увидев в Латиго не давнего друга, а опасного и безжалостного киллера, который не задумываясь сожжет крышу над головой у семьи – или застрелит женщину, ее брата и их старого повара, если того потребует работа. Но всего несколько месяцев назад и сам Долтон поступил бы точно так же.

– Ты неправильно ведешь себя с Кэтлин. Я хочу сказать, что нужно дождаться распоряжений от ее отца.

– Что? – Латиго уставился на своего компаньона, как будто тот внезапно сошел с ума.

– Джемисон не хочет, чтобы люди здесь пострадали, а если мы сделаем то, что требует от нас его дочь, мы заварим грязную семейную вражду.

– Ну и что? Какое нам до этого дело? Нам заплатили вперед, и какая разница, кто отдает приказы? Что, черт побери, с тобой случилось, Мак?

– Сегодня вечером меня чуть не линчевали после того, как я боролся с огнем, который вы разожгли. Я знаю, что Джемисон никогда не приказал бы это сделать. Я не хочу оказаться по колено в крови, а потом вытаскивать его оттуда, когда он скажет, что все это было ошибкой. Если бы не его дочь, которая подталкивает его, и не мы, он был бы сейчас здесь и пришел бы к какому-нибудь соглашению со своими соседями.

– Мирные решения не оплачивают наши счета, дружище. Мы не занимаемся переговорами. – Склонив набок голову, Латиго с недоумением разглядывал давнего друга. – Никогда не знал, что ты щепетилен в драке, и я определенно не могу поверить, что слышу от тебя разговоры о том, чтобы уносить ноги. – Он с любопытством быстро взглянул на Долтона и насмешливо поднял бровь. – Хо-хо! У тебя виды на прекрасную Кэтлин Джемисон?

– Абсолютно никаких, – недовольно буркнул Долтон.

– Как я думаю, здесь должна быть замешана женщина. Только женщина может заставить мужчину забыть о его долге. – Догадавшись о большем, чем он увидел, Латиго невероятно изумился. – Не хочешь же ты сказать, что это та дурнушка с путевой станции? Не могу поверить этому! – удивленно засмеялся он, поймав взгляд Долтона. – Мак, я видел, что у тебя были самые роскошные женщины и на севере, и на юге, но ни одна из них не превращала твои мозги в кашу. Что особенного ты нашел в этой?

Долтон не мог объяснить это такому человеку, как Латиго, – человеку, который судит обо всем только по наружной привлекательности и толстому кошельку. Проклятие, он не мог объяснить этого даже самому себе и не пытался тратить на это силы.

– Боже правый, неужели ты не понимаешь? – Осушив свой бокал, Латиго, посмеиваясь, откинулся в кресле. – Значит, ты собираешься забросить оружие и завести с этой женщиной кучу уродливых детишек? Собираешься стать фермером? Собираешься отказаться от прекрасного виски и бойких женщин вроде нашей мисс Джемисон, чтобы завязывать на себе тесемки фартука этой старой девы? А как же Сан-Франциско? От него ты тоже откажешься? – Заметив, как внезапно застыл Долтон, Латиго прекратил насмешки. Прежде он видел в глазах людей смерть и сейчас, глядя на своего друга, почувствовал, как у него по телу побежали холодные мурашки. – Ладно, Мак, допивай свое виски и забудь об идее стать домашним. Это не для тебя. Таких людей, как мы с тобой, нельзя привязать к монотонной работе. Черт, через месяц или два она заставит тебя выбирать материал для занавесок. Это никогда не поздно, так зачем соблазняться? Мы не оседлый народ. Если бы мы были такими, мы бы выбрали для себя другую работу. Вот так. Пей, и давай поговорим о прошедших приятных временах и о хорошеньких девочках, с которыми мы спали.

– Я должен снять с себя это и вымыться. – Долтон указал на грязную одежду и отставил в сторону нетронутый бокал. – От меня пахнет дымом и потом, а ни то ни другое не входит в число моих любимых ароматов.

– Конечно, Мак. – Латиго улыбнулся, когда к его другу вернулся обычный юмор. – А я, пожалуй, налью себе еще немного этого чудесного напитка. А потом, когда наступит утро, у тебя, у меня и у мисс Джемисон будет чем заняться. Долтон смотрел, как его друг легкой походкой подошел к буфету и налил себе изрядную порцию бурбона, и ему показалось, что он видит собственное отражение: огрубевший, одинокий, высокомерный человек, интересующийся только Деньгами и насмехающийся над такими вещами, как семья, привязанность к другому человеку и обязанности перед ним. Это его собственная философия: жизнь ценилась так же дешево, как крупинка пороха; будущее было таким далеким каким представлялось в данный момент; домом был отель, где вешали шляпу и спали, не отстегивая кобуры; счастье было так же неведомо, как и надежда. В их профессии ничто не имело ценности, и такой она им нравилась.

Такой она нравилась и Долтону – пока не появилась Джуд.

Сейчас, глядя на Латиго Джонса, он видел человека, повернувшегося спиной ко всему человечеству, человека, у которого не было никаких привязанностей, никакой морали, никаких стремлений, за исключением желания внушать другим почтительный страх, человека, который смеялся над тем, чего не мог понять, ненавидел всех, у кого было то, чего у него никогда не будет, и разрушал то, о чем сам втайне мечтал, человека, который скакал к мрачному одинокому концу в безымянной могиле, на которую никто не придет плакать. И самого Долтона ждало такое же будущее. В его жизни не было ничего важного, она была просто эгоистичной, бессмысленной скачкой к жалкой смерти, и на этой дорожке он мимоходом жестоко погубил много невинных душ. Он понял, почему люди, подобные Латиго Джонсу, придавали такое значение репутации – потому что за этими колючками самолюбия у них ничего не было.

И внезапно Долтон возненавидел эту жизнь.

Эта ночь показалась Джуд самой длинной за всю ее жизнь. Вернувшись домой и смыв с себя копоть и пот, она проводила Сэмми спать. Бисквит свернулся клубочком у его кровати, а Джозеф в общей комнате улегся на свой матрац, утомленный событиями вечера… или, возможно, просто решив дать Джуд время поразмыслить обо всем.

Она устала перебирать всевозможные ответы и, гася лампы в их убогом доме, грубо ругала отца, который взвалил на нее такую ношу, и с обидой вспоминала мать, которая умерла, не научив, как быть женщиной. Джуд потерла сухие, покрасневшие от дыма глаза, не имея сил мириться с жестокой правдой.

Если бы ее мать была сильнее, в этот вечер она, возможно, была бы здесь, возможно, посоветовала бы, как Джуд вести себя с Долтоном Макензи. Она могла бы ответить на вопрос, почему сердце Джуд так болит, так тянется к мужчине, которого ей не следует любить. Она же мать! Она должна была быть здесь, с дочерью! Джуд сердилась на отца за его покорное смирение, за то, что он не был готов к встрече с судьбой, подкараулившей его в темном переулке, за то, что он оставил ее одну, приговорив быть старой девой. Теперь она никогда не побывает в опере, у нее никогда не будет повода одеться в бархат, и, когда она будет умирать посреди этого продуваемого всеми ветрами ада, с ней рядом будет только Сэмми и лишь воспоминание о той единственной ночи.

На одно ужасное мгновение Джуд рассердилась и на Сэмми тоже, потому что, не будь его, она была бы свободной. Это он сломил душевные силы матери, он привязал Джуд к этому изолированному от всего мира месту, где нет ничего, кроме одиночества и тоскливых завываний непрекращающихся ветров. Если бы ее не обременяла постоянная забота о брате, Джуд могла бы путешествовать, узнать жизнь, она могла бы…

«Что я выдумываю?» Джуд закрыла руками рот, словно старалась заглушить гневные, недовольные слова, которые никогда не произносила вслух, страшные, отвратительные слова, от которых она едва не расплакалась, жалея саму себя. И когда Джуд добрела до середины темной комнаты, ненавидя слабохарактерность, от которой внутри ее была такая же темнота, тихий стук в дверь отвлек ее от самобичевания.

Придерживая на себе халат той же рукой, в которой она сжимала старый револьвер, Джуд открыла дверь – и не могла бы удивиться сильнее. Перед ней на крыльце стоял Дол-тон Макензи в своей теплой куртке на овечьем меху и надвинутом до самых глаз стетсоне. На его поросшем темной щетиной лице не было и следа улыбки, и Джуд охватила дрожь. Осмотрительное недоверие быстро погасило вспыхнувшую радость, и Джуд не опустила оружия.

– Что вы здесь делаете, Долтон? Уже середина ночи, – прошипела Джуд, бросив взгляд назад, туда, где спал Джозеф. – Не думаю, что у нас с вами еще остались какие-то дела.

– Я здесь не по делам.

Джуд не успела даже глазом моргнуть, как оказалась прижатой к его груди и получила лишающий сил поцелуй.

 

Глава 22

К тому моменту, когда Долтон оторвался от ее губ, Джуд просто висела в его объятиях; ее голова откинулась назад, а волосы рассыпались по плечам. Она открыла глаза, блестящие, как влажный серый сланец, и Долтон, заглянув в них, прочел там боль и надежду, он увидел слезы у нее на щеках и совершенно растерялся. Наклонившись, он потерся губами о ее рот, губы Джуд затрепетали от этого нежного прикосновения, и рыдания стеснили ей горло. Долтон назвал ее по имени, и этот звук был полон желания.

– Нет, – отворачиваясь, пробормотала Джуд, – не делайте этого, Долтон, прошу вас. – Но в то же время ее ладони прижались к его груди и пальцы вцепились в его рубашку; эти противоречивые жесты полностью отражали ее чувства. Зная, что ее воля растает, как смазка на горячей оси, она отчаянно пыталась защищаться. – Джемисон послал вас предпринять еще одну попытку?

В ее тоне звучала обида, Долтон ясно почувствовал это душой. Он погладил Джуд по волосам, стараясь остановить дрожь еле сдерживаемых рыданий, которая сотрясала ее тело. Он привлек ее ближе, так что она уткнулась ему под подбородок, и целовал в лоб и в висок, зарываясь в мягкие волосы.

– Вы прекрасно знаете, что это не так, Джуд, – нежно возразил Долтон.

И Джуд ему поверила. Она прекрасно знала, она поняла еще в его номере отеля, что он не использует ее в интересах своей работы на Джемисона. Но легче было поверить самому плохому в нем, чем думать, что человек, подобный Долтону Макензи, человек, который, стоило ему только захотеть, мог получить любую женщину, на самом деле беспокоился о ней, а тем более, что он хотел такую женщину, как Джуд. Она заставила себя усомниться в нем, потому что сомневалась в себе и в своей способности пробудить в мужчине любовь. Она пыталась отгородиться барьером недоверия, так как боялась – нет, испытывала жуткий страх, – что все произошедшее с ними было просто колдовством. Любить такого человека, как Долтон, было опасно, и если он снова проявит хотя бы долю тех чувств, предлагая массу неизведанного, Джуд будет вынуждена отвечать, так что ей лучше убежать, не дожидаясь этого. Она хотела убежать прямо сейчас, только Долтон не позволял ей.

Его руки больше не лежали спокойно; погладив ее по спине и скользнув по талии, они спустились к выпуклостям бедер, и тело Джуд предало ее, выгнувшись навстречу Долтону и прижавшись к его телу, как простыня к матрацу. Долтон продолжал неторопливо ласкать ее, и там, где он прижимался к ее животу, Джуд ощущала, как в нем пульсирует бешеная, рвущаяся наружу потребность, такая же, как та, что неуправляемо владела ею.

– Мы не можем… – едва слышно воспротивилась Джуд. – Джозеф… Сэмми…

– Выйдите ко мне, Джуд, – упрашивал ее Долтон горячим, как летний вечер, шепотом, но ночь была не летней, а холодной, и Джуд отступила назад, вспомнив о своем неподходящем одеянии. Не говоря ни слова, Долтон сбросил с себя теплую куртку и завернул в нее Джуд. Она оказалась тяжелой для ее плеч, которые без жалоб несли на себе так много, но мех, обнявший их, как детская пеленка, еще хранил тепло мужского тела, еще был полон его запаха, и Джуд глубоко вздохнула, наслаждаясь и тем и другим. – Выйдите ко мне, Джуд, – снова попросил он, – выслушайте меня, а потом, если захотите, чтобы я ушел, я уйду.

Джуд никогда не принимала необдуманных решений, и когда Долтон сделал шаг назад, она шагнула вперед в неосознанном желании не отделяться от него. Он медленно пошел через освещенный луной двор, и она зашагала рядом с ним, чувствуя себя безопасно внутри кокона его куртки, хотя в ее чувствах царил полнейший беспорядок. После всех ее резких слов, после всего, что встало между ними, Долтон пришел, чтобы увидеться с ней, и поцеловал ее так, как в представлении Джуд влюбленный мужчина должен целовать женщину. Был ли он влюбленным мужчиной – влюбленным в Джуд? Невероятность этого была затяжной болью в колодце пустоты, возможность была веревкой, свисающей в эту пустоту. Но выбираться по ней было рискованно, потому что веревка была потертая, и Джуд не знала, выдержит ли она ее вес и не глупо ли довериться ей. Но не будет ли еще глупее не сделать попытки?

– Вы спрашивали о моей семье, – неожиданно заговорил Долтон, но не остановился и не взглянул на Джуд, чтобы убедиться, что она слушает его. – Я не знаю, кто мой отец. Моя мать была певицей и всегда мечтала о сцене. Она была красива и имела ангельский голос, если можно верить впечатлениям маленького мальчика, который безумно любил ее. – Берущая за душу улыбка тронула его губы редко проявляемой и почти забытой нежностью. – У нас была беспокойная жизнь, бесконечные отели и дешевые комнаты, постоянные переезды в поисках работы. И масса разных мужчин. – Он произнес это язвительно, но Джуд почувствовала в нем легкое напряжение, как будто под быстро зажившей поверхностью все еще гноились давние раны. Ее мягкое сердце сжалось от боли за мальчика, вынужденного так судить о своей матери. – Через маленький городок, где мы жили, проезжала труппа актеров. Их менеджер услышал, как поет мама, и делал все, чтобы уговорить ее присоединиться к ним. Его уговоры продолжились под простынями, он стал ее любовником. Он ей нравился, и она убедила себя, что в свое время он поступит справедливо с нами и женится на ней, хотя я никогда не слышал, чтобы он упоминал об этом. Он и я не питали особых чувств друг к другу, – нет, это неправда. У нас были чувства, и в первую очередь ревность. Ему не нравилось, что она уделяет мне так много времени. Когда труппе пришло время ехать дальше, он снова попросил маму поехать с ними. Единственная загвоздка была в том, что для меня там не нашлось места.

Воспоминание все еще обжигало Долтона, когда он представлял, как мать, склонившись над его кроватью, просит его понять сделанный ею выбор. Она сказала сыну, что это их шанс и нужно воспользоваться им, чтобы стать кем-то. Она мечтала, что благодаря ее голосу ее будут добиваться, мечтала о деньгах, которые дождем польются на нее. Она сказала, что любовник сделает из нее честную женщину, даст ей свое имя и настоящий дом, где они будут семьей. Мальчик сквозь слезы сердито возразил, что они и так семья, но его мольба не возымела действия. Последний раз он видел мать через железную калитку сиротского приюта, запертую воспитателями, чтобы он не бросился вслед за матерью. Она была одета во все белое, как ангел, и ее глаза были полны печали, когда она, обернувшись, пообещала, что пришлет за ним… скоро.

– Я получил от нее почтовую открытку. Она была отправлена из Сан-Франциско. Это был единственный раз, когда от нее пришло какое-то известие. Я ждал, я много лет ждал, что она выполнит свое обещание. Я ждал в том ужасном заведении, видя, как других детей забирали хорошие люди. Но я ждал, потому что у меня была мать, которая обещала прислать за мной. Месяц или два она посылала деньги на мое содержание, а потом и это прекратилось. Добрые сестры говорили мне, что с ней, должно быть, случилось что-то страшное, возможно, она умерла. Не очень добрые сестры сказали, что она устроила себе хорошую жизнь и совершенно забыла обо мне. Спустя некоторое время уже не имело значения, что произошло на самом деле. Все, что я знал, это что она не сдержала обещания, и я никогда не прощу ей этого.

Долтон прекратил свое бесцельное хождение и просто стоял и смотрел в темноту. Он выглядел далеким и неприступным, его черты застыли, а в глазах поблескивала синева, как будто лунный свет играл в холодном горном ручье. И Джуд не могла не посочувствовать его безмолвному страданию. Он чуть вздрогнул, вернувшись в настоящее, когда ее ладонь коснулась его поясницы, но не захотел взглянуть на Джуд.

– Она бы послала за вами, если бы могла. – Внутреннее чутье подсказало Джуд нужные слова.

– На протяжении многих лет я старался верить в это, – усмехнулся Долтон, – но больше не верю.

– Поэтому вы хотите поехать в Сан-Франциско? Чтобы найти ее?

– Нет, – слишком поспешно для абсолютно честного ответа возразил он. – Я хочу поехать туда, чтобы понять, что там такого особенного, что она не захотела вернуться ко мне.

Глубокая печаль задела чувствительную струну в душе Джуд. Ей захотелось обнять Долтона, погладить его наморщенный лоб, как она гладила Сэмми, поклясться, что она не будет похожа на его вероломную мать, что она всегда будет с ним. Но в это хрупкое мгновение откровенности – первое в его жизни, как могла догадаться Джуд – она не осмелилась этого сделать.

– Вы не должны ненавидеть ее за то, что от нее не зависело, – ласково сказала Джуд. Если его сердце смягчится по отношению к женщине, которая предала его, тогда, возможно, у Джуд будет какая-то надежда.

Но большая половина жизни Долтона Макензи была пропитана горечью, и он не мог так быстро и легко прийти к прощению матери или самого себя.

– Да, – сухо усмехнулся Долтон, – пожалуй, я не должен ненавидеть ее. Она преподала мне ценный жизненный урок – научила меня, как важно сдерживать данное однажды обещание. Я жил с этим простым правилом, потому что не мог допустить мысли поступить с кем-то так, как поступили со мной. – Он наконец взглянул на Джуд, и его взгляд был бушующим морем страдания и гнева. – Вы ведь знаете, что такое честность? Именно поэтому вы держитесь за эту землю, которая вам не нужна, и стараетесь осуществить чужие мечты. Не глупо ли поступаем мы оба, Джуд, когда я бегу от своей ответственности, а вы прячетесь за своей? Быть может, те, кого мы любили, сыграли с нами злую шутку?

– Иногда я сама задаю себе те же вопросы. – Джуд неожиданно рассмеялась, потому что смеяться было проще, чем горевать из-за того, что сказанное им было правдой.

Их руки тесно сплелись, сердцебиения слились воедино, а языки искали вкуса утешающей боль страсти. Мгновенно они утратили контроль над происходящим, и сухой трут вспыхнул, едва его коснулось жадное пламя. В этом пожаре вздохов и бессильных стонов капитуляции все разочарования, вся боль и тяжесть прошлых грехов были забыты.

Необходимость нежности исчезла, и Долтон, схватив большую прядь волос Джуд, чтобы удержать неподвижно ее голову, устремился к ее рту. Джуд услышала низкий, жалобный звук и была поражена, осознав, что он исходит от нее. В ней возникло и болезненно разрасталось желание, горячее и все еще незнакомое.

– Люби меня, Долтон, – простонала она между его безумными поцелуями и прижалась к Долтону, стараясь унять внутреннюю боль, когда уже больше не могла вытерпеть эту муку. Он замер, чуть не признавшись, что любит ее, и оглянулся на дом, понимая, что там для них не найдется места.

– Где? – с нетерпением спросил он.

Не говоря ни слова, Джуд взяла в свои руки его большую руку и повела Долтона к конюшне. Хорошо навешенная дверь беззвучно отворилась, и их окутали крепкие запахи сена и теплых животных. Войдя внутрь, Джуд отпустила его руку, чтобы зажечь фонарь, а потом, широко раскрыв глаза, взглянула на него. И Долгой улыбнулся, воодушевленный этим последним выражением. Решительно сняв с него стетсон и бросив его на кучу сена, Джуд пробежала пальцами по волосам Долтона, аккуратно, коротко подстриженным по последней моде, и, заметив, что они слегка поредели, подумала о том, как его тщеславие воспримет неизбежность, приходящую с возрастом. Она хотела узнать это, будучи рядом с ним, она хотела стареть вместе с ним, не упуская ни единого момента его жизни. Немного ошеломленный, Долтон стоял неподвижно, позволяя ей скользящими прикосновениями изучать его лицо. Джуд погладила ему виски и провела пальцами вдоль бровей, уже отросших и ставших шире – от ожогов осталось лишь слабое воспоминание в виде незагорелых складок кожи вокруг глаз. Джуд задержалась на твердом квадратном подбородке с выросшей к вечеру щетиной и провела большими пальцами по улыбающимся губам.

– Что-нибудь нравится?

– Все, что я вижу, – был ее хриплый ответ.

– Не все из этого хорошее, – предупредил Долтон и подкрепил свои слова, поцеловав ее в ладонь.

– Я не боюсь вместе с хорошим взять плохое, Долтон. Тебе следовало бы уже понять это.

Его глаза потемнели от невысказанной радости, обещая ей в обмен райское наслаждение.

Не тратя времени, Джуд сбросила с себя тяжелую куртку Долтона и расстелила ее на чистой соломенной подстилке.

Долтон начал раздевать ее, когда она еще стояла к нему спиной, сначала на пол упал халат, а за ним последовало нижнее белье. Долтон как голодный впился в Джуд поцелуем, а его руки блуждали по ее телу. Джуд стонала от его прикосновений, от его поцелуя, от любви к нему, а ее руки торопливо расстегивали его пуговицы и застежки, тянули, отталкивали и отбрасывали в сторону все, что оказывалось между горячими, возбужденными телами. Прижавшись к Долтону и впитывая его тепло, Джуд восхищалась мощью его тела, такого прекрасного, мускулистого и сейчас напряженного от ожидания. Ощутив его гордое, налившееся и жаждущее мужское достоинство, Джуд затрепетала и, готовая принять его, почувствовала выделение влаги.

Увлекая ее на мягкую меховую подкладку своей куртки, Долтон крепко прижимался к губам Джуд, знакомился с ними, терся о них, а затем энергично втянул в себя сосок. Раскаленные добела стрелы желания пронзили жаждущее тело Джуд, она обхватила его широкую спину, вонзившись в нее ногтями, с полной уверенностью ощущая, что он хочет ее так же, как она его, что он тосковал по ней так же, как она по нему.

Не было времени на обходительные, нежные ухаживания, Джуд не нуждалась в них… и не хотела их, все ее чувства были возбуждены и вибрировали от предвкушения. Когда Долтон коленями раздвинул ей ноги, Джуд была полностью готова и уже тянулась вверх, чтобы встретить его первую стремительную атаку. Это было безумное, всепоглощающее слияние. Решив, что все происходит быстро, слишком быстро, Долтон замедлил ритм, желая насладиться ощущениями, насладиться женщиной. Он дрожал от усилий сдержаться, но тихие стоны наслаждения Джуд были наградой, которую нельзя было упустить.

– Я сожалею о Шайенне, – сказал он, прерывая свои слова поцелуями, грубыми от усилия сохранить контроль над собой. – Все должно было быть не так – закончиться не так, дела не должны были встать между нами.

– Не говори мне, просто докажи.

Как она могла не поверить ему, когда он так наглядно демонстрировал это? Отдаваясь его искусным ласкам, Джуд с каждым возвращенным поцелуем клялась заставить Долтона поверить в то, что он мог оставить позади свое прошлое и снова поверить в любовь – в ее любовь. Она хотела заставить его поверить, что здесь, с ней, в ее руках, обнимающих его, в ее сердце, барабанным боем стучавшем у его груди, он мог найти нечто особенное. Она хотела пообещать, что никогда не оставит его, никогда не обидит, но жгучее желание поглощало мысли, топило их все в приливной волне страсти. Заверения остались невысказанными, они воплотились в мощном потоке удовлетворения, когда в одно и то же бурное мгновение оба любовника получили облегчение.

Они лежали сплетясь, обессиленные, ошеломленные и безумно довольные собой и друг другом. На какое-то время внешний мир для них сузился до непосредственного окружения: стука копыт и случайного ржания, но постепенно биение пульса у них замедлилось, дыхание превратилось в неторопливые вздохи, и блаженство снизошло на две одинокие страдающие души, соединив их в одну.

Сухая трава щекотала икры Джуд и заставила ее в конце концов с неохотой пошевелиться; отодвинувшись в сторону. Долтон приподнялся на локте и смотрел на Джуд. При свете фонаря его глаза блестели, как жидкое серебро, и она лежала, не шевелясь, не пытаясь спрятаться от его внимания и не возражая, потому что в его взгляде было что-то почти благоговейное. Джуд ничего не сказала, и он жестом собственника провел рукой от безмятежной груди до слегка согнутого колена и обратно. Тепло и трепет побежали по коже Джуд к тем точкам, где их тела соприкасались друг с другом, где его бедро давило на ее бедра, где одна ее грудь была прижата твердой мужской грудью и где его искусные пальцы выпрашивали желаемого ответа.

– О, Долтон, я могла бы вечно лежать здесь с тобой, – хрипло призналась Джуд.

– Правда?

Его вопрос прозвучал обманчиво равнодушно на фоне настроения, владевшего ими обоими за секунду до этого, и она взглянула на его лицо.

 

– Да.

Ее искренний ответ вызвал недоверчивый блеск в светлых бесстрастных глазах.

– Ты будешь счастлива с наемником, у которого дурные наклонности?

– Я боюсь того, что ты делаешь, Долтон, – Джуд слегка поморщилась от того, чем обернулись ее собственные слова, – и я боюсь за тебя.

Неуверенно замолчав, она погладила его по щеке, и от нежности этого жеста у Долтона в груди перевернулось сердце. Он поймал ее руку и поцеловал с такой же горячностью, с какой старался изложить Джуд свои доводы.

– Я уже говорил о своем отношении к этому.

– И ты говорил, что думаешь покончить со своей работой. Так почему не сейчас? – И, собрав все свое мужество, Джуд добавила: – Почему не со мной?

Он долго лежал неподвижно, и Джуд, нервничая, ждала, не зная, как он отнесется к ее последнему вопросу, и сомневаясь, не зашла ли слишком далеко за ограду, которой он окружил свое сердце. Она видела, что Долтон заботится о ней и ее семье, но просто не понимала, на каком месте в списке его приоритетов стоит это чувство.

– Нам нужно поговорить, Джуд.

В том, как он произнес это, было что-то зловещее, и Джуд, с трудом проглотив комок, приготовилась услышать «прощай» и поклялась себе не плакать, когда это слово будет сказано, потому что всегда знала, что так и будет.

– Я помню, что обещал не говорить о делах, но теперь без этого не обойтись.

– О делах? – Она растерянно моргнула, осознав, что речь пойдет не о них и их будущем или отсутствии такового.

– Кэтлин Джемисон самостоятельно наняла еще одного стрелка, Латиго Джонса. Помнишь его?

– Но… Я не понимаю…

– Он здесь ради денег, Джуд, а деньги – это преимущество Джемисонов перед всеми вами. Старик слег в постель, и всем распоряжается его дочь. Она скверный человек, Джуд, а Джонс работает на нее. Джуд, я знаю этого человека, он профессионал и законченный негодяй. Если мисс Джемисон захочет выгнать вас из долины, Джонс не отступит, пока не сделает этого – или не умрет.

– И ты собираешься быть вместе с ним? – Джуд побелела как полотно, и как ни старалась придать своим словам иной смысл, они прозвучали обвинением.

– Я надеюсь, мне удастся удержать его от настоящего кровопролития. Мы очень давно знаем друг друга, так что, возможно, он прислушается ко мне.

– А если мисс Джемисон прикажет убить всех нас? Долтон только сжал зубы – у него не было ответа.

– О Боже, – в отчаянии прошептала Джуд.

– Джуд, – заметив, как она дрожит, Долтон привлек ее к себе, крепко обнял и поцеловал в волосы, – я хочу, чтобы ты вместе с Сэмми и Джозефом уехала в Шайенн. – Его голос дрожал от волнения. – Я хочу, чтобы вы оставались там, пока я не присоединюсь к вам. Когда я закончу здесь, мы сможем уехать, куда ты захочешь. Не беспокойся о деньгах, у меня их достаточно. Если ты не хочешь продавать землю Джемисону, можешь подождать лучшего предложения – быть может, от железнодорожной компании. Я слышал, они собираются дотянуть дорогу до Дедвуда, и тогда твоя земля может стать в два, а то и в три раза дороже. Делай что хочешь, Джуд, только, прошу тебя, сейчас уезжай отсюда.

Джуд слушала его, но из всего сказанного ее мозг уловил только одно слово – «мы».

– Ты останешься с нами?

– Навсегда. – Его напряженное выражение не изменилось. – Разве ты не так сказала?

– Навсегда. – Ее мозг был настолько притуплен, что не воспринимал остальные слова его речи. Долтон Макензи собирался стать членом ее семьи, которого она будет любить и вместе с которым будет стареть. Навсегда – это было похоже на мечту, и Джуд не смогла удержаться и не спросить: – Ты уверен, что хочешь этого? Сэмми, Джозефа… и меня?

– Именно этого я всегда хотел, Джуд. Именно тебя я всегда хотел.

Ее охватил лихорадочный жар, сопровождаемый приступом легкомыслия, а сердце бешено забилось – и все это не очень помогало сосредоточиться. Джуд мечтала услышать, как мужчина говорит ей эти слова, она молилась, чтобы их сказал именно этот мужчина, и сейчас они с трудом укладывались у нее в голове. Будущее с Долтоном. Сильный мужчина, который станет образцом для подражания для Сэмми, Молодой воин, которого Джозеф может обучать мудрости. Любовник, который всю оставшуюся жизнь будет занимать ее сердце и постель. Все было просто великолепно, за исключением одного – Долтон не сказал того, что ей необходимо было услышать.

Он не сказал, почему так поступает. Он не сказал Джуд, что любит ее.

Это заставило мозг Джуд снова заработать и задуматься над остальными словами. И ее радость превратилась в лед в жилах.

– Закончишь здесь? – переспросила она. – Ты хочешь сказать, убьешь моих друзей? Это ты подразумеваешь под словом «закончу»?

– Джуд…

Она села и, стараясь унять дрожь, обхватила себя руками, а когда он попытался снова привлечь ее к себе, отпрянула в сторону.

– Нет! – Джуд в полном отчаянии посмотрела на Долтона. – Мы уедем сейчас. Мы можем собрать вещи и уехать еще до рассвета. – И, не дав ему возможности выразить свое облегчение, закончила: – Но ты тоже поедешь с нами, Долтон. Мы поедем, если ты тоже сейчас уедешь.

– Я не могу, – отказался Долтон.

– Не можешь или не хочешь?

– Это не имеет значения. Я говорил тебе, какие у меня дела. Меня наняли на эту работу, и я должен ее выполнить, я обязан оплатить долг Джемисону. Я связан честью…

– Честь здесь ни при чем! То, что ты делаешь, несправедливо, ты обижаешь невиновных людей. А несправедливость остается несправедливостью независимо от того, какими красивыми словами ты ее маскируешь.

Его лицо превратилось в гранит, а глаза – в сталь.

– Долтон, прошу тебя. Ты хочешь начать все заново, иметь дом, иметь семью. Поедем с нами, и у тебя будет все это. Прошу тебя! – Она искала в его глазах хоть малейший признак колебания, но, ничего не увидев, еще больше встревожилась и попыталась заставить его, предъявив весьма шаткий ультиматум: – Если ты сейчас не поедешь с нами, больше вообще сюда не возвращайся.

– Ты так не думаешь.

– Не приходи ко мне с руками, испачканными кровью моих соседей.

– Тогда просто уезжайте сами. Забудь обо мне. Просто уезжайте и оставайтесь в безопасности. – Встретив взгляд Джуд, он прочел в нем непритворную обиду, горечь и страх и знал ее ответ еще до того, как она грустно высказала его вслух.

– Нет. Эта долина – единственный дом, который я знала, и я из нее не уеду. У меня есть ответственность… – Она беспомощно замолчала.

Глубокая, отчаянная паника охватила Долтона. Его первой безумной мыслью было схватить Джуд и, крепко связав, если понадобится, отвезти в Шайенн. Неужели Джуд не видит, что он едва не сходит с ума от беспокойства о ней и о тех, кого она любит? Неужели она не понимает, что он больше не чувствует себя в стороне от судьбы других? Он спас бы всех, если бы мог, но он не занимался спасением, его профессией было разрушение, и он никогда ее не стыдился до этой самой минуты. Его ужасно возмущало, что Джуд просила слишком многого, отлично это понимая.

– Я откровенно рассказал тебе о мотивах своего поведения, не пора ли и тебе признаться в своих?

– Я… я не понимаю…

– Очень печально, Джуд, но ты действительно не понимаешь. Ты не понимаешь, что единственная вещь, удерживающая тебя здесь, – это твой собственный страх. Чего ты боишься? Жизни? Или ты чувствуешь, что люди будут заботиться о тебе, только если ты будешь играть роль мученицы? Те, кто тебя любит, не перестанут любить тебя из-за того, что ты будешь отстаивать себя и то, чего ты хочешь. Ты не можешь быть совершенством, Джуд, и никто не может.

– Нет необходимости говорить мне, насколько я несовершенна, – возразила Джуд, обиженная и удивленная его словами. – Я прекрасно знаю все свои недостатки.

– Тогда перестань прятаться за ними, черт возьми! Неужели так трудно поверить, что я беспокоюсь о тебе?

– Да! – вырвался у нее возглас унижения и стыда.

– Что ж, отлично. – Его собственный стыд и тяжелое чувство вины заставили его спрятаться за завесу оскорбленной гордости. – Тогда храни свою святость ради всей пользы, которую она тебе приносит. Наслаждайся своим одиночеством, оплакивай саму себя. Единственный, кто сочувствует тебе, – это ты сама, Джуд.

Долтон поднялся на ноги и стал одеваться, а Джуд, не двигаясь и не осмеливаясь даже попытаться что-либо сказать в свою защиту из-за раздиравшего ее смятения, наблюдала за ним, пока он не надел на себя все, кроме куртки.

Тогда она тоже встала, гордая и несгибаемая, надела ночную сорочку и, нагнувшись, подняла теплую овечью куртку с приставшей к ней сухой травой. Ничего не говоря, она протянула ее Долтону, но ее скованный жест сказал ему все. Он взял куртку, так же ничего не говоря, так же чувствуя растерянность, но не имея сил свернуть на дорожку, ведущую к Джуд.

Вероятно, все было так, как и должно было быть.

– Джуд…

– Просто уходи, – твердо сказала она, борясь с влагой, наполнявшей ее глаза; ей хотелось, чтобы он ушел до того, как она даст волю слезам.

Но Долтон не мог так просто оставить ее. Джуд не сопротивлялась его неожиданному крепкому объятию, не противилась его поцелую, а вернула его с ненасытностью, с неутолимой жаждой, вцепившись пальцами ему в волосы и втянув в себя его губы. А затем с той же лихорадочной поспешностью она резко оторвалась от него и зашагала через двор к темному дому. Мгновение Долтон смотрел на нее, восхищаясь ее решительной походкой и в то же время проклиная ее упрямство, а потом, задув лампу, вышел к своей лошади, грубым рывком развернул ее и направился прочь еще до того, как Джуд поднялась по ступенькам к дому. Он так и не увидел, как она без сил ухватилась за опорный столб и ее тело тряслось от беззвучных рыданий, когда она прислушивалась к стуку копыт, уносивших прочь его и все ее надежды.

 

* * *

– Ты позволила ему уехать. – Тихий голос неожиданно вторгся в страдания Джуд, и сквозь пелену слез она смутно увидела фигуру Джозефа. – Должно быть, я стал стар. Я думал, ты так же хотела, чтобы он остался, как он не хотел уезжать.

– Такие люди, как он, не остаются рядом, когда в них нуждаются, если только им не заплатят хорошие деньги, – с горечью сказала она.

– Что хорошего в таких людях? – видимо, соглашаясь, спросил Джозеф.

– Ничего хорошего, – презрительно фыркнула Джуд, заставив себя выпрямиться в попытке вернуть себе чувство собственного достоинства.

– Кому нужен мужчина, думающий больше о своей работе, чем о своей женщине? Лучше, что он уехал.

Она кивнула, пытаясь убедить себя, что так и есть, и Джозеф тоже кивнул, очевидно, одобряя ее решение.

– Наемник, не подходящий для меня мужчина – все так, как вы сказали.

– Человек, который убивает ради удовольствия, человек без чести.

– Нет, – возразила Джуд, встав на сторону Долтона. – Это неправда. Долтон не такой. Он честный. Именно гордость не позволяет ему бросить дело, которое он считает несправедливым.

– Необоснованная гордость, – провокационно заметил Джозеф.

– У него есть основание, есть причина. – Она запнулась. Взглянув на вещи с его точки зрения, она значительно изменила свое отношение ко всему. Если бы не это непоколебимое чувство чести, Долтон был бы похож на своего друга Джонса, и сейчас она не плакала бы по нему. Присев на верхнюю ступеньку, Джуд обхватила руками согнутые колени. – О, Джозеф, я попросила его бросить все, что имеет для него смысл в жизни, а он сказал обо мне ужасные вещи… и, я думаю, он был прав в том, что сказал. Я настаивала, чтобы он сделал выбор, а потом прогнала его, когда он выбрал не то, что я хотела. Я рассердилась, потому что он не отступился от данного им слова. Но разве я намного лучше, если заявила, что кусок земли стоит дороже, чем человек, которого я люблю? – Она взглянула на старика и доверительно сказала: – Да, я люблю его, – как будто ей нужно было отстаивать свои права.

Джозеф только кивнул, его взгляд был полон понимания и печали.

– Люди моего племени ценили землю дороже своих жизней, и теперь никого из них больше нет. Но они умерли, не поступившись своей честью.

Джуд вытерла глаза и грустно сказала:

– Он просил меня уехать, отвезти вас и Сэмми в безопасное место, но я не уеду. И не хочу умереть здесь, Джозеф. Он был для меня всем, а я позволила ему уехать. Что мне теперь делать? Я никогда не увижу его снова, он никогда больше не вернется.

Джозеф ничего не ответил. Он был старым и мудрым человеком, который знал, что влюбленные молодые люди подчас обижают друг друга, идут наперекор своим сердцам. Он и сам делал много такого ради любви женщины, которая не собиралась принадлежать ему, и знал, что такое сердечная боль. И он понимал Долтона гораздо лучше, чем Джуд, которая полагала, что никогда больше не увидит своего любимого – в этом она сильно ошибалась.

 

Глава 23

Самым трудным из всего, что когда-либо приходилось делать Джуд, оказалось встать на следующее утро, не приняв никакого решения.

Она крутилась и вертелась весь остаток ночи, пытаясь здраво обдумать будущее, невзирая на то что запах Долтона, впитавшийся в ее кожу, не переставая терзал ее чувства. Его слова, одновременно жестокие и добрые, все время эхом звучали у нее в мозгу. Она никак не могла найти выход из создавшегося противоречивого положения. Ей нужен был Долтон, и она хотела согласиться со всем, что он предлагал, но она не могла принять предложение, за которое нужно было заплатить жизнью друзей. Долтон был прав: ни земля, ни станция никогда не были ее мечтой. Если бы не ее верность отцу, она не задумываясь продала бы и то и другое. Но если она сейчас продаст их, это будет измена соседям, ради собственной выгоды она подорвет силу их сопротивления. Всю свою жизнь Джуд действовала во имя интересов других, и теперь этой привычке трудно было изменить. И что ее ждет после того, как она пожертвует всем ради идей, которых не разделяет, пожертвует мужчиной, которого любит, ради чьих-то чужих принципов? Одинокая жизнь там, где ей никогда не нравилось жить. Пусть Джуд была глупой, но у нее тоже было чувство чести, которого она придерживалась. Пойманная в ловушку гордости, она ничем не отличалась от Долтона. И он был прав, когда говорил о ее страхе. Насколько легче было решать за других, чем принять решение, касающееся собственных интересов.

Неужели так плохо хотя бы однажды подумать о себе и нуждах своей семьи? Не на Джуд лежит ответственность за ситуацию, сложившуюся в долине, она не опекун своим соседям, у них есть такой же выбор, как и у нее. Или предполагается, что она должна чувствовать за собой вину, если они решат остаться и умереть, а она выберет жизнь? Только что за жизнь будет у нее, если она будет знать, что эта жизнь построена на крови друзей? И как она может быть счастлива с Долтоном, зная, что он тот, кто пролил эту кровь?

Одеваясь, Джуд размышляла, почему ни одна из ее проблем не решалась легко, а спускаясь по лестнице из мансарды к аромату выпечки Джозефа и крепкому запаху смазки и кожи упряжи, которую ремонтировал Сэмми, удивлялась, что все может быть таким знакомым и неизменным, когда на самом деле теперь стало совершенно другим. Бисквит, подняв лохматую голову, застучал хвостом, сообщая двум мужчинам о ее прибытии.

– Доброе утро, Джуд, – радостно приветствовал ее Сэмми. – Я как раз закончил чинить этот подбрюшный ремень. Теперь он больше не будет натирать шкуру Генералу Шеридану. – Он поднял свою работу, чтобы сестра одобрила ее, но она, даже не взглянув, подошла и обняла его. Немного растерявшись, он тоже обнял ее, а потом начал выворачиваться из ее крепких объятий. – Ты раздавишь мне внутренности, Джуд, – недовольно пожаловался он.

– Прости. – Она отпустила его и вытерла слезы, пока Сэмми не заметил и не задал кучу неловких вопросов, и, изобразив улыбку, положила ему на колени бумажный сверток. – Вот, это тебе.

– Мне? – У него округлились глаза. – У меня день рождения?

– Нет, – Джуд пригладила ему взъерошенные волосы, – это от Дол… от мистера Макензи. Он дал его мне, когда мы встретились в Шайенне, но я вспомнила о нем только сейчас.

– Я думал, ты сердишься на Мака. – Нахмурившись, Сэмми перевел взгляд со свертка на спокойное лицо сестры.

– Нет, – усмехнулась она, – я не сержусь на него. Просто у нас с ним разные взгляды на вещи, но это не означает, что я сержусь на него.

– Хорошо, – просиял Сэмми. Тема была слишком сложной для его понимания, и он был счастлив снова вернуться к подарку. – Могу я развернуть его сейчас, или нужно подождать особого дня?

– Сегодня и есть особый день. – У нее внезапно сдавило горло. – Открой его сейчас.

Он быстро разорвал коричневую бумагу и откинулся назад в безмолвном благоговейном восхищении. Достав из свертка пару перчаток из оленьей кожи, Сэмми вертел их в руках. Перчатки были точно такими же, какие носили кучера дилижансов.

– Вот это да! – было единственное, что он нашелся сказать, но его глаза сияли от восторга.

– Примерь их, – мягко подсказала Джуд, обменявшись улыбкой с Джозефом, который подошел взглянуть на подарок.

– Вот это да! – снова прошептал Сэмми, натянув плотные перчатки, и, согнув пальцы, покрутил руками, чтобы полюбоваться покачивающейся бахромой.

Джуд была вынуждена отвернуться, чтобы не лишиться сознания от нежности, теснившей ей грудь.

– Ну и как они? – поинтересовался Джозеф.

– Просто великолепны, – улыбнулся ему Сэмми. – Не могу дождаться сказать Маку, как они мне нравятся. Как ты думаешь, Джуд, когда он снова заедет к нам? Джуд?

– Не знаю, Сэмми. – Она слегка вздрогнула, но тотчас взяла себя в руки и привычным жестом подняла голову, вздернув подбородок. – Я не знаю, вернется ли он вообще.

– Ты хочешь сказать, что он больше не приедет? – Радость исчезла с лица юноши.

– Но Джуд не успела найти подходящий ответ, потому что со двора в комнату ворвался страшный шум, поднятый всадниками и испуганными лошадьми. Поклявшись не показывать собственного страха, она схватила старинное ружье и бросилась к двери – похоже, Долтон вернулся раньше, чем она ожидала.

 

* * *

Долтон Макензи был всецело поглощен бутылкой бурбона, принадлежавшего Патрику Джемисону. Свою первую рюмку он выпил сразу по возвращении из объятий Джуд Эймос. Это было несколько часов назад, когда тяжелая темнота окутывала изысканный кабинет, наполняя его углы, как она наполняла закоулки души Долтона. Он не стал зажигать лампу, предпочтя туманные тени, как нельзя лучше соответствовавшие его настроению, и, чтобы никто не мешал его раздумьям, запер дверь, не желая делиться такими личными переживаниями ни с насмешливым Латиго, ни с жестокой Кэтлин. Не торопясь, он пил рюмку за рюмкой, но не получал настоящего удовольствия от мягкого и приятного тепла напитка. Он действовал механически и не искал наслаждения в чудесных вещах, которые предлагал Джемисон, а пытался заблокировать мозг от всего окружающего, пока темнота постепенно отступала перед рассветом.

Долтон не хотел думать, ему хотелось толстой подушкой отгородиться от видений, вспыхивавших в его мозгу, – некоторые были из его мрачного прошлого, некоторые – безошибочным предчувствием того, что должно случиться. Он мог закрыть глаза, но все равно видел яркое пламя, превратившее дом Барретов в погребальный костер из-за жадности одного человека. Правда, к этому Долтон не приложил руку, но разве он был меньше виноват, чем тот, кто бросил первый факел? Виноват в соучастии, и Джуд была права, обвиняя его, потому что он не был наивным младенцем. Это подтверждали его деньги, испачканные кровью, деньги, которые еще могли купить ему его мечты, но уже не могли купить его желания.

Когда утренний свет заглянул сквозь кружевные гардины, Долтон сделал еще глоток. Он услышал, как ранчо пробуждается к жизни, но в себе не ощущал ни единой ее искры.

Ситуация в долине была мрачной. Долтон понимал, что фермеры не выживут, как бы храбро они ни сражались. Смерть ожидала только первого выстрела, и когда он прозвучит, она не остановится, пока все не будут мертвы и похоронены под сгоревшими домами, которые они надеялись отстоять. События не могли пойти другим путем, когда Кэтлин Джемисон заняла место своего отца, и Долтон ничего не мог сделать, чтобы остановить неизбежное.

Его воображение терзала финальная картина: Джуд стоит посреди пепелища, ее гордый дух сломлен в битве, выиграть которую у нее не было ни малейшего шанса. Долтону все еще не давала покоя та отчаянная надежда, которую он увидел в глазах Джуд, когда она попросила его уехать вместе с ними, когда она искала в нем признаки заботливости, чего-то… хоть чего-то, а он холодно отказал ей. Долтон не мог оправдать себя, говоря, что старался спасти ее, он не искал компромисса, а требовал, чтобы Джуд уступила. Его поступки не были достойными, они ничего ему не стоили и ни к чему его не обязывали, Джуд подтолкнула его к ним и превратила их в пустой жест. Тогда он уехал, как всегда уезжал, с одной лишь разницей – на этот раз он совершил непростительное, он оставил связи, тянувшие его обратно.

Долтон высокопарно заявлял о чести, а где была эта честь, когда разрушали дома, запугиванием заставляли людей отказаться от своих мечтаний, как овец, убивали ни в чем не повинных? Какое он имел право отбирать то, о чем сам мечтал всю жизнь? Ради денег? Из гордости? Во имя долга, который обязан заплатить за свою жизнь? Что за жизнь может быть у него, если все пойдет так, как оно должно пойти? Чего она будет стоить – без Джуд?

Он прислушался к цокоту копыт, когда ранняя смена работников приступила к своим делам – к изнурительной, неблагодарной работе за весьма скромную плату. Но, во всяком случае, они честно зарабатывали свои деньги. А мог ли он сказать то же самое о себе?

Долтон уже приготовился выпить следующую рюмку, когда неожиданно в нем вспыхнул лютый гнев: на Джуд за ее упрямство, которое довело до того, чего можно было бы избежать, на Латиго и его людей за их стремление заниматься своей варварской работой, на Джемисона за его жадность и на владельцев ранчо за их тупоумие, а больше всего на себя за собственное малодушие, не позволившее ему остаться с Джуд, когда она попросила его об этом. Он был не лучше, чем стадо бессловесных, диких животных, управляемых экзальтированной Кэтлин. На самом деле он был еще хуже, потому что все понимал. Он прекрасно понимал несправедливость того, что они делали, это было несовместимо с честью. Не находя ответов, не находя утешения, Долтон выругался и отставил рюмку в сторону.

– Мистер Макензи? Вижу, вы наслаждаетесь моим самым лучшим виски.

– Лучшим, которое можно купить за деньги. – С кривой ухмылкой Долтон взглянул на своего работодателя. – Как меня.

Джемисон медленно входил в комнату. Он выглядел нездоровым и, прихрамывая, неуверенно шел по ковру, опираясь на трость с позолоченной ручкой. Однако было неприятно видеть, что он ухожен и безукоризненно одет, это воспринималось как доказательство того, что человек со средствами может стать выше всего, даже выше убийства.

– Налейте себе еще. – Хозяин ранчо жестом указал на почти пустую бутылку. – Такого вы, вероятно, не найдете ни в одном трактире. У вас, очевидно, хороший вкус, мистер Макензи.

– Забавная штука с хорошим вкусом, Джемисон, – снова криво улыбнулся Долтон. – Любой человек может его приобрести, но не все могут по-настоящему его оценить.

Джемисон слегка нахмурился, не уверенный, что слова нанятого им киллера не являются оскорблением, но решил не возражать и направился к буфету, оставив без внимания количество выпитого напитка и абсолютно спокойную внешность своего наемника, а только удивившись, что тот не рассказал какую-нибудь правдоподобную историю.

– Разве у вас нет никаких дел, мистер Макензи?

Долтон долго смотрел на Джемисона пристальным немигающим взглядом, от которого хозяину ранчо стало не по себе, и наконец, тяжело поднявшись из кресла, заметил с обманчивым спокойствием:

– Да, сэр, я уверен, что есть. Кое-что, о чем мне следовало позаботиться немного раньше.

– И что же это такое?

– Ваши банкноты наверху, у меня в комнате. Я верну их вам после того, как уложу свои вещи.

– Что? – Джемисон моргнул и в замешательстве дернул головой, словно усомнившись, что это произнес Долтон, а не выпитое им виски.

– Я не нужен вам для победы в этой вашей войне. Ваша победа будет подписана кровью, но я не хочу, чтобы мое имя стояло там. Я видел достаточно пролитой крови – и своей, и многих ни в чем не повинных. Можете считать, что я потерял вкус к этому.

Джемисон стоял, раскрыв рот от изумления, а Долтон направился к двери, повернувшись спиной ко всему, что можно было купить за обагренные кровью деньги, ибо открыл для себя, что на них нельзя приобрести ничего по-настоящему ценного.

– Задержитесь на минуту! – воскликнул Джемисон, когда он наконец смог осмыслить решение Долтона. – Вы не можете просто так уйти.

– Почему? – Долтон остановился и оглянулся на него.

– Потому что вы получили от меня деньги, а я получил ваше слово.

– Простая бумага и такая же болтовня. Это не имеет никакого значения.

– Вы обязаны, мистер Макензи! – Тускло-красная злость начала заливать бледные щеки пришедшего в неистовство Джемисона. – Я вытащил вашу шею из петли!

– Если я забыл поблагодарить вас, то спасибо. Но я не просил вас об этом. Я не распродавал себя по частям, когда вы купили мне избавление от той виселицы. Кроме того, если бы не Джуд Эймос, я бы снова по вашей милости болтался на ней… – Пока Джемисон, наморщив лоб, размышлял над сказанным, Долтон продолжал тем же напряженным тоном: – Я не ваша собственность, Джемисон. Я – это не дорогой бурбон и не чистопородные коровы, и с вашей стороны слишком самонадеянно так расценивать меня или любого другого человека. Именно поэтому жители долины будут сопротивляться вам до последней капли крови. Они не покорятся вам, и вы не получите их земли, а это ужасно раздражает вас, не так ли?

– Кем вы себя возомнили, чтобы так разговаривать со мной? – возмутился Джемисон.

– Я просто такой же порядочный человек, как и вы, Джемисон. Полагаю, я просто понял это. Теперь мы с вами в расчете. Честно говоря, я кое-чем обязан вам за разрыв нашего соглашения. – Долтон полез в карман куртки, достал оттуда монету и бросил ее Джемисону.

– Что это значит? – Поймав ее, Джемисон с любопытством посмотрел на истертый пятидолларовый золотой.

– Цена моей души, – сказал ему Долтон. – Я просто выкупил обратно свою душу.

– Тогда убирайтесь. – Хозяин ранчо прищурился и перевел взгляд с монеты на застывшее лицо своего наемника. – Уезжайте. Мне не нужны такие, как вы, чтобы получить то, что я хочу.

– Нет, не нужны, когда ваша дочь может все сделать вместо вас, спалив крыши над головами ваших соседей. Но, я полагаю, это не помешает вам спокойно спать по ночам. – Долтон натянул на голову стетсон и насмешливо коснулся полей. – Успехов, мистер Джемисон.

– Подождите, мистер Макензи. Что вы хотите этим сказать? Я не выжигаю их.

– Нет? Скажите это Барретам, когда они переворачивают пепел от своего дома, чтобы найти тот чудесный чайный сервиз, который вы преподнесли им в качестве свадебного подарка. Но, я думаю, это недостаточная цена, чтобы искупить вашу вину.

– Я не отдавал такого распоряжения. – Джемисон зaмep.

– Ваша дочь отдала после того, как ловко убрала вас со своей дороги.

– Это все они, эти скваттеры, – возразил Джемисон. – Это они выстрелили в меня…

– Вы уверены? Вы видели, кто нажал на курок? Или кто тайком организовал все это? Ваша малышка очень быстро влезла в ваши ботинки. У любого может возникнуть подозрение, что она только и ждет, чтобы теперь подогнать их на себя по размеру.

– Что вы выдумываете? Чтобы моя дочь… чтобы Кэтлин… – Он замолчал с искаженным от переживаний лицом.

– Я ничего не выдумываю, я только хочу, чтобы вы задумались, если ботинки придутся впору… – Долтон скупо, холодно улыбнулся. – Но тогда вы, возможно, не сможете об этом думать. Дайте ей пару дней управлять своими людьми, и вы больше не станете удивляться.

Долтон уже повернулся к лестнице, когда в парадную дверь ураганом влетел Нед Фаррел.

– Мистер Макензи. – Тяжело дыша от возбуждения, он бросил быстрый взгляд на своего работодателя, а затем снова обратился к Долтону: – Я следил за ними, как вы сказали, и у меня хороший слух. Станции «Эймос» грозят неприятности. Я слышал, что они обсуждали, как поджечь там дом.

– Кто? – требовательно спросил Патрик Джемисон и, прихрамывая, направился к двери. – Кто отдал такой приказ?

Нед с трудом перевел дыхание, но четко ответил:

– Мисс Кэтлин. Она и этот парень, Джонс, поскакали туда примерно с дюжиной людей. У всех у них оружие, мистер Джемисон. Не думаю, что они собираются просто зажечь несколько фейерверков, вы понимаете, что я имею в виду.

Долтон понимал.

Они собирались убрать единственное препятствие, которое не могли обойти, – этим препятствием была Джуд.

 

Глава 24

Двор был полон верховых ковбоев; крича, как будто это был субботний вечер в городе, они набросили лассо на столбы загона и начали тянуть изгородь. Другие вытаптывали аккуратные грядки и выдергивали нежные ростки, которые должны были превратиться в зимние запасы Эймосов. Пока Джуд в ужасе беспомощно наблюдала за происходящим, один из мужчин привязал копну сена сзади к своей лошади и, потащив ее, упирающуюся, в открытый сарай, стал быстро разбрасывать сено по пустым стойлам. К счастью, Сэмми уже выпустил скот в загон, и животные бегали там с выпученными от страха глазами.

Джуд неподвижно стояла на крыльце – одна женщина со старым ружьем не защита против столь многих, столь хорошо вооруженных мужчин.

В стороне расположилась пара неподвижных всадников, внимательно наблюдавших за побоищем. Одним из них был Латиго Джонс, делавший то, за что ему платили, другим – Кэтлин Джемисон, наслаждавшаяся плодами своих трудов.

Яростно лая и не считая себя лишним, Бисквит бросился с крыльца в гущу всадников, он хватал их за пятки и рычал в защиту своей собственности, пока один из ковбоев, размахнувшись, не ударил прикладом ружья по ребрам старого пса. Тот с визгом полетел вверх тормашками.

– Нет! – Не думая о собственной безопасности, Джуд бросилась к корчившемуся животному и забрала его снова на крыльцо.

Она села на нижнюю ступеньку, прижимая к себе дрожащую собаку. Бисквит быстро оправился и, стараясь вырваться из ее рук, рычал и пронзительно лаял на незваных гостей. Джуд боялась отпустить его, чтобы мародеры не растоптали или не застрелили его. Она как раз пригнулась к приглаженной шерсти на спине собаки, когда позади нее разбилось стекло, и ощутила, как бешено забилось сердце Бисквита рядом с ее собственным сердцем от охватившей их обоих паники. Затем пришла очередь других окон, в которые летели пули и картофель с огорода, пока не осталось ни одного целого стекла.

Когда Джуд осмелилась взглянуть поверх трясущейся головы старого пса, она была поражена разрухой, которую бандитам удалось сотворить за такое короткое время. Сарай горел, хранилище продуктов было полностью разрушено и его содержимое разбросано, разрезанная на куски упряжь валялась по всему двору. Сквозь сдерживаемые слезы Джуд взглянула в сторону Кэтлин и нанятого ею киллера и прокляла их за организацию такого разгрома. Долтона с ними не было, это удивило и обрадовало Джуд – и огорчило, что он предпочел отложить этот особый визит. Вероятно, он решил, что своим отсутствием мог бы заслужить ее прощение. Она не знала, сможет ли когда-нибудь простить его, во всяком случае, только не сейчас, когда лошади мародеров топтали могилу ее отца, опрокинув надгробие на землю, которую Барт Эймос любовно обрабатывал.

Она в тревоге вскинула голову, когда один из всадников с факелом в руке направился прямо к ней, намереваясь заставить лошадь подняться на крыльцо, чтобы он мог бросить в дом горящую ветку.

Прижав к себе Бисквита, Джуд закричала и постаралась встать на ноги, но в это время Джозеф спустился с лестницы на дорожку перед разгоряченным животным, изо всех сил размахивая руками, чтобы отпугнуть его. Лошадь шарахнулась в сторону, своим боком нанеся древнему старику сильный скользящий удар, от которого он упал к ногам Джуд. Держа одной рукой пса за ошейник, Джуд склонилась над старым воином племени сиу, не позволяя ему подняться и встать на ее защиту.

– Нет, Джозеф, не нужно. Прошу вас!

Он перестал сопротивляться, и старыми, усталыми, полными слез глазами смотрел, как его второй дом гибнет в огне, разожженном злобными завоевателями.

– Сэмми. Где Сэмми? – Встревоженным взглядом Джуд окинула двор, ища среди мешанины лошадей и всадников знакомую фигуру брата.

Он был в загоне и пытался поймать пронзительно кричавших лошадей. Джуд с ужасом смотрела, как огромные животные, спасаясь от пистолетного огня, перепрыгивали через сломанную изгородь и мчались к свободе, на скаку сворачивая в сторону, чтобы не затоптать Сэмми. Поняв, что ему не остановить лошадей, Сэмми повернулся к причине их паники. Совершенно ошеломив Джуд, он потянулся к одному из седел и достал кобуру, а затем, взяв в руку ковбойский револьвер, начал угрожающим жестом обводить им круг ковбоев.

– Нет, Сэмми! – закричала Джуд, но она была за тридевять земель от того места, где время, казалось, остановилось.

Краем глаза она увидела, как Монти, злобный начальник охраны Джемисона, неторопливо протянул руку. От страха у Джуд сжалось горло, и она не смогла издать ни звука, чтобы предупредить брата. Она просто смотрела, как вороная сталь пистолета появляется из кожаной кобуры и тонкие губы Монти медленно кривятся в презрительной улыбке.

Не раздумывая Джуд вскочила со ступеньки и бросилась к брату. Сквозь пелену слез отчаяния она видела, как подлый охранник тщательно прицеливается.

– Стойте! – вырвался у нее крик, дрожащий от страха и безумной мольбы. Но, даже крича это, Джуд глубоко внутри знала, что пощады не будет ни от наемного киллера, ни от самодовольно улыбающейся Кэтлин Джемисон, которая глазами, горящими злорадным удовольствием, наблюдала за развертывающейся трагедией. Быстрая насильственная смерть от рук бездушных убийц была ответом на непреклонную позицию Джуд. Бессмысленная жертва человеческим амбициям ради земли, ради бесполезных акров, которые никогда не были ей нужны, о которых она никогда не заботилась. И сейчас, стремительно приближаясь к событию, которого не надеялась остановить, Джуд ясно поняла, что Долтон был прав: все это того не стоило, когда ценой была жизнь ее брата.

Почему она не послушалась Долтона?

– Сэмми! – Крик вырвался из самого сердца, которое будет безвозвратно разбито в тот момент, когда роковая пуля найдет свою цель.

Звук выстрела, громкий и раскатистый, как карающий гром, прогремел в ушах Джуд и потряс ее страдающую душу. На мгновение она крепко зажмурилась, не желая, не в силах смотреть, как жестоко отняли жизнь у ее любимого брата – его добрую, нежную жизнь.

Она остановилась где-то посередине двора, легкая цель для следующего смертоносного выстрела, но других выстрелов не последовало. Горестные рыдания поднялись из глубин ее души, и Джуд осмелилась открыть глаза, приготовившись к тому, что увидит.

И первым, кого она увидела, был Сэмми. Он стоял возле загона в перчатках из оленьей кожи, его взгляд был совершенно растерянным, а губы растягивались в едва заметной улыбке.

Джуд, тоже растерявшись, повернулась к Монти. Он все еще держал в руке оружие, но пистолет не был разряжен и не дымился. Начальник охраны со странной мягкотелой грацией сполз с седла, и злобное выражение на его лице сменилось бесконечным удивлением.

Неожиданно люди из его команды замерли, и Джуд, проследив за их испуганными взглядами, увидела Долтона Макензи, который на полной скорости несся на них на своей большой лошади. Низко надвинутый стетсон бросал тень на его сосредоточенное лицо.

– Прекратите стрельбу! – властно приказал он. – Уберите свое оружие, ребята. Здесь больше не будет убийств. – Он остановил свою взмыленную лошадь между Сэмми Эймосом и растерявшимися ковбоями, которые все еще не могли прийти в себя после молниеносной гибели своего начальника и с благоговейным трепетом смотрели на человека, вызвавшего этот разящий гром. – Положите оружие на землю, – прогремел Долтон, воспользовавшись их замешательством, – или сами ляжете рядом со своим приятелем. – И, чтобы подтвердить свое намерение, выхватил два пистолета и взвел оба курка.

Мужчины, за исключением охранников, подняли вверх пустые руки. Они привыкли исполнять приказания, пасти коров и ремонтировать изгороди, а убийство не было для них привычным делом, и многие были рады уклониться от того, к чему принуждала их своенравная Кэтлин Джемисон. Большинство из них инстинктивно подчинились командному мужскому голосу, а не женскому, и они начали отстегивать оружие, несмотря на ругань дочери их хозяина.

– Чего вы ждете? Убейте их! Убейте их всех! – кричала она.

Но мужчины нерешительно топтались, запуганные пистолетами Долтона и его репутацией и тем, что он был одним из тех, кого нанял их босс, чтобы руководить ими. И раз Монти лежал мертвый на земле, жестокое развлечение закончилось. А какое удовольствие в том, чтобы застрелить женщину и ее полоумного брата, да еще и старика в придачу? Рассудив, что это работа Макензи и Джонса, они просто стояли и смотрели на два пистолета, чтобы увидеть, кто сделает первое движение.

– Мак, ты зря вмешиваешься, – спокойно заметил Латиго. – Дело примет нехороший оборот, если ты не отойдешь в сторону.

Со своего незащищенного места в центре двора Джуд, почти забыв, что нужно дышать, следила за разговором двух мужчин.

– Не сейчас и не здесь, – медленно покачал головой Долтон. – Здесь все кончено. Это она вмешивается, и ее папочка направляется сюда, чтобы все поставить на место.

– Он лжет! – Кэтлин с испугом втянула в себя воздух, ее визгливый тон выдал ее неуверенность в себе. – Вы работаете на меня. Все вы работаете на меня! – Но никто не пошевелился, и, обратив свою злость на Джонса, она потребовала: – Застрелите его! Убейте его! Проклятый трус, делайте то, за что вам платят!

Впервые за всю свою прославленную карьеру Латиго Джонс, считавший себя выше всех личных обстоятельств, тоже поколебался.

– Знаете, мадам, мне кажется, это не самая лучшая идея. Думаю, нам следует дождаться вашего отца.

– Он здесь не командует, командую я!

– Мисс Джемисон, – Латиго не мигая смотрел в ее перекошенное злостью лицо, – не вы платите мне, и того, что я получаю, недостаточно, чтобы выполнить то, что вы требуете. Люди моей профессии не заводят друзей, но этот человек мой друг. Я выступлю против него в открытой борьбе, если того потребует работа, но будь я проклят, если выпущу в него пулю, когда мы оба на одной стороне.

Джуд догадалась, что сейчас произойдет, на мгновение раньше остальных. Возможно, это произошло потому, что она была женщиной и понимала побуждения женского сердца независимо от того, насколько черными они были от честолюбия и ненависти. Она сразу поняла, что Кэтлин не позволит так просто всему закончиться, и, когда Кэтлин дала волю своей ярости, бросилась к Долтону, готовая подставить себя под огонь.

– Долтон, сзади! – Возглас слетел с губ Джуд, когда Кэтлин выхватила свой карабин и, не дрогнув, прицелилась.

Однако Латиго оказался тоже не таким уж незнакомым с коварными уловками мщения. Краем глаза уловив движение Кэтлин, он быстро ударил по стволу, направив его вверх, и выстрел прогремел в небеса, никому не причинив вреда. Прежде чем Кэтлин пришла в себя, Латиго выхватил карабин у нее из рук и свободно положил его себе на колени, выразительно направив дуло в ее сторону.

– Мадам, не заблуждайтесь, полагая, что мне слабо послать пулю в женщину, если возникнет такая необходимость, – протянул он, но в блеске его темных обсидиановых глаз не было и намека на мягкость. Он кивком указал на Патрика Джемисона, приближавшегося к ним верхом на лошади в сопровождении скакавшего рядом Неда Фаррела, и, отдавая пародийный салют, поднял карабин и прикоснулся концом ствола к полям шляпы.

– Распустите своих людей, – приказал Джемисон, остановившись на линии возможного огня. – Что, черт возьми здесь происходит?

– Папочка, мне очень жаль, что все это встревожило вас. – Прикинувшись заботливой дочерью, Кэтлин постаралась скрыть свое почти маниакальное поведение. – Я не хотела, чтобы вы беспокоились. – И она метнула в сторону Неда злобный взгляд.

– «Встревожило»? «Беспокоился»? – с недоверием по вторил Джемисон. – Единственное, что меня тревожит, так это то, что ты руководишь всем этим у меня за спиной.

– Папочка, – поняв его настроение, Кэтлин разволновалась, – просто я обо всем позаботилась. Вы, конечно же, не ожидали, что я проявлю снисхождение после их покушения на вас.

– Чьего покушения? – перебил ее Долтон. – Мистер Джемисон полагает, что в него стрелял один из фермеров, чтобы свести с ним счеты, но ведь это не так, правильно, Кэтлин?

– Не понимаю, о чем вы говорите. – Она посмотрела на Долтона, стараясь принять озадаченный вид. – Я как раз была там вместе с папой, если вы забыли.

– Нет, я не забыл, – страдальчески наморщив лоб, проворчал ее отец, начиная кое-что понимать. – Теперь я вспоминаю, что именно ты настаивала, чтобы во время нашей неожиданной прогулки мы поехали как раз в то место. И именно ты захотела остановиться на том самом склоне. Для чего, Кэтлин?

– Думаю, для того, чтобы мистер Джонс мог сделать меткий выстрел, – высказал предположение Долтон.

– Это правда, мистер Джонс? Моя дочь отдала приказ убить меня? Вам лучше сказать правду, если не хотите говорить перед судом!

Латиго был из тех людей, кто знает, когда повернуться по ветру. Он бросил немного виноватый взгляд в сторону кипевшей от злости Кэтлин, а потом, пожав плечами, посмотрел на своего работодателя.

– Нет, не убить вас, а просто разыграть попытку покушения на вашу жизнь. Я не из тех, кто разделывается с теми, кто мне платит.

Кэтлин вызывающе сжала челюсти, не видя смысла отрицать очевидное. Она пошла на риск и проиграла – на данный момент. Она перевела взгляд с одного наемника на другого, обещая еще взять реванш.

К этому времени Джуд добралась туда, где стоял Сэмми; они крепко и счастливо обнялись; семейная ссора между отцом и дочерью их не касалась. Они только знали, что в их судьбу вмешалось провидение в образе Долтона Макензи. В этот день жестокий конец их не ожидал.

– Я был глуп, – тихо пробормотал Джемисон. – Я позволил своему высокомерию и жадности вытолкнуть меня за границы порядочности. Больше такого не будет. Люди этой долины когда-то были моими друзьями, и я гордился дружбой с ними. Мы вместе осваивали эту землю, а я забыл об этом. Больше такого не будет. Сосед не убивает соседа.

– Вы дурак, – выкрикнула Кэтлин со всей до этого момента скрываемой ненавистью. – Вы слабохарактерный и чувствительный человек, и я не собираюсь позволить вам разбазарить мое наследство. Это моя долина! Никто у меня не отберет ее! Я управляю здесь…

– Нет, Кэтлин, – резко оборвал ее отец. – Ты никогда не будешь управлять ни моим будущим, ни моими землями, ни моей доверчивостью. Больше никогда. Мне следовало помнить урок, полученный от твоей матери. Так как тебе, видимо, нравятся ее инструкции в отношении меня, ты поедешь обратно на восток и будешь жить с ней.

– Н-но, папочка, вы не можете…

– Могу. Поезжай домой, девочка, и собирай свои вещи. Нед, возьмите несколько ребят и пригласите – вежливо – наших соседей собраться в моем доме. Нам нужно многое обсудить, если мы хотим, чтобы в нашей долине снова был мир. Кто-нибудь из вас пусть позаботится о Монти.

Кэтлин долго не могла прийти в себя и переводила сердитый, надменный взгляд с одного лица на другое, ища хоть какой-либо поддержки, но находила лишь отвращение и, хуже того, жалость. Со слезами злости она развернула лошадь и поехала в Свитграсс.

Люди Джемисона отправились выполнять его распоряжения, а он сам обозревал разоренную станцию со смесью стыда и печали. На мгновение его плечи опустились под тяжестью предательства собственной дочери, но затем, виновато вздохнув, он выпрямился.

– Мисс Эймос, я надеюсь, никто не пострадал.

– Не успели благодаря мистеру Макензи. – Обнимая Сэмми за талию, Джуд вышла из-за большой лошади Долтона и вскинув подбородок, постаралась удержаться от обвинений.

– Я возмещу ваши потери. Вы просто сообщите мне сумму, и я…

Но Джуд прошла мимо него, с беспокойством глядя на усыпанное стеклом крыльцо, где ждали Джозеф и размахивающий хвостом Бисквит – ее семья. Долтон смотрел ей вслед и внезапно усомнился, будет ли он принят в этот круг.

– Ну что, мистер Макензи? – отвлек его от этих размышлений Джемисон. – Теперь, когда наш долг полностью выполнен, я был бы рад использовать хорошего человека с холодной головой для управления этим хозяйством.

– Мы рассчитались, Джемисон. Я больше не нанимаюсь на работу. Я изменил род своей деятельности. – И взгляд Долтона остановился на пустом проеме, через который прошли другие.

– Мистер Джонс? Что скажете вы?

– У меня ничего не изменилось, сэр. Поэтому, если для меня здесь больше нет работы, я отправлюсь дальше, как только уложу вещи. Всего наилучшего. – Он приподнял шляпу, прощаясь с Джемисоном.

Когда его бывший босс взялся за поводья и направил лошадь в Свитграсс, Латиго подъехал к все еще сидевшему верхом Долтону и взглянул поверх дымящихся остатков сарая на негостеприимно стоящий в стороне дом.

– Мак, ты уверен, что хочешь остаться здесь?

– Я устал участвовать в маленьких войнах других людей. Я наконец нашел то, за что стоит держаться. – Его рот скривился в усмешке. – Почему ты сейчас не смеешься надо мной?

– Почему-то мне это не кажется смешным. – Они очень долго были друзьями. В прошлом, когда Долтон говорил о том, что все бросит, Латиго слушал его и смеялся, зная, что его друг говорит не всерьез. Но теперь, в этот раз, в Долтоне чувствовалась глубокая уверенность, что-то отрешенное было в его глазах, что-то скрывалось за слабой улыбкой. Это было «прощай», и Латиго с грустью смотрел на своего друга, хотя он понял, что это неизбежно, в ту минуту, когда увидел его вместе с женщиной с путевой станции. – Ты будешь никудышным фермером, Мак, – усмехнулся он, – и сразу же вернешься обратно.

– Нет.

– Посмотрим, – хмыкнул Латиго. – У нас не та жизнь, от которой так легко отказаться.

– Легко, если есть лучшее место, куда можно отправиться.

– Пришли мне открытку из Сан-Франциско.

– Это не то место, куда я направляюсь, – улыбнулся Долтон. – Мне больше незачем ехать туда, – был его загадочный ответ.

– Освобождение и кандалы в один прыжок. Мак, ты уверен, что понимаешь, во что ввязываешься?

– Уверен. – Потеплевшими от нежности глазами он взглянул в сторону дома.

– Я бы сказал, что из нас двоих ты берешься за более опасную работу, – снова хмыкнул Латиго, натягивая поводья. – Пока, Мак.

– Не забывай о своей спине.

– А ты о своей. – Беспечно помахав другу, Латиго отправился на поиски следующей проблемы, для решения которой требовалось его высшее мастерство.

 

* * *

Опустившись на колени у порога, Джуд подбирала осколки стекла, ее затуманенные слезами глаза находили их по игре света, преломлявшегося в стекляшках. Кусочек за кусочком она собирала остатки того, что, будучи когда-то целым, обеспечивало защиту от стихий. Но, занимаясь этой кропотливой работой, она понимала, что стекло нельзя восстановить, что куски никогда не составят целое, что это место уже никогда снова не будет ее домом.

Джуд вздрогнула, когда кусок стекла вонзился ей в большой палец, отдернув руку, выпустила его и тупо смотрела на сочащуюся темно-красную жидкость, не реагируя ни на вид крови, ни на боль. Ее грудь была так сжата, что Джуд едва могла дышать, с опозданием вырывавшееся наружу потрясение усиливалось воспоминанием о скрипе оружейной кобуры Монти, но Джуд постаралась прогнать от себя подобные мысли. Она не могла позволить себе расслабиться, ей нужно было думать о том, куда им всем идти и что делать.

В отрешенном состоянии Джуд подошла к полке в кухне, и начала подбирать осколки сахарницы, которую вдребезги разбила одна из пуль налетчиков, разбросав по плите красивые белые крупинки. Если бы Джозеф еще месил свое утреннее тесто, когда прогремели эти выстрелы… У Джуд на секунду остановилось дыхание, прежде чем ей удалось избавиться от этой картины. Она закрыла глаза, с ужасом представив, как много непоправимого могло произойти из-за ее упрямства и беспечности. Все могло быть гораздо хуже, чем сгоревшие деревяшки и разбросанный сахар, и, ошеломленная возможными гибельными последствиями, Джуд покачнулась и ухватилась за край плиты с такой силой, что у нее побелели пальцы, – она могла потерять все… абсолютно все из-за своего тщеславия.

Мысленно увидев Сэмми и Джозефа, распростертых мертвыми посреди двора, Джуд почувствовала головокружение, и у нее начался новый приступ паники. Она поняла, что больше никогда не будет чувствовать себя в безопасности под этой крышей, что не может оставаться здесь. Ее борьба окончена, она окончилась в тот момент, когда Джуд ясно осознала смертельную цену, которую ей чуть не пришлось заплатить. Джуд чувствовала, что устала, устала загонять обратно свой страх, устала сохранять бравый вид, устала быть совершенно одинокой. Она тихо, жалостливо, отрывисто дышала, как старый Бисквит, когда ему снились его молодые дни и преследование зайца, и у нее на ресницах снова задрожали слезы. Ее мозг был в полном смятении, и, услышав голос Долтона, Джуд решила, что это ей померещилось.

– Джуд?

Она услышала звук его шагов по траве, а затем пришло сладостное ощущение его нежного прикосновения, когда Долтон, взяв ее широкой ладонью под подбородок, повернул лицом к себе.

До этого он долго смотрел на нее через открытую дверь, боясь войти, боясь, что не встретит радушного приема. Однажды он покинул Джуд, и с его стороны было самонадеянно верить, что она ему это простила. Джуд призналась, что любит его, а он, впав в панику, отказался от ее любви, так почему она должна поверить, что теперь он питает к ней то же самое чувство? Он долго колебался, мучительно ломая голову над тем, как лучше снова навести мосты, а потом увидел, как задрожали ее мужественные плечи, и больше не мог сдерживаться.

От слез, застилавших ее взор и дрожавших на ресницах, глаза Джуд казались прозрачными, как стекло, разбросанное по полу. В них не было ни намека на обвинение, ни вспышки гнева, а была только одна бесконечная радость, которая кольнула Долтона в самое сердце. – О, Долтон.

Он сгреб ее в охапку и настойчиво притягивал к себе, пока не почувствовал ее дыхание у своей груди. Джуд казалась хрупкой, маленькой и беззащитной, и Долтон с гордостью почувствовал себя защитником.

– Все в порядке, Джуд. Поплачь. – Одной рукой обняв ее за шею, он другой поглаживал Джуд по спине, а потом поцеловал ее в волосы и стал медленно покачивать. – Ты со мной, и я больше никуда не собираюсь.

Потребовалось много времени, чтобы рыдания прорвались наружу, но Долтон был терпелив и не отпускал ее. Сэмми и Джозеф тактично вышли, чтобы собрать скот, который смогут найти, и только Бисквит оставался свидетелем их объятия. Долтон ничего не сказал, когда Джуд, усталая и опустошенная, мягкая, как кусок сырой кожи, прильнула к нему. Он готов был стоять так много дней, столько, сколько потребуется, чтобы Джуд победила свой страх и к ней снова вернулось ее необыкновенное мужество.

– Что ты здесь делаешь, Долтон? – спросила она хриплым, прерывающимся голосом.

– Забочусь о тебе для разнообразия. Ты в порядке?

– Зачем ты вернулся? – Она не поддалась на его нежную уловку.

– Я вернулся, чтобы сказать тебе, что был не прав, Джуд. Не прав в том, что я делал, и не прав в том, что не сказал тебе.

– Что ты не сказал мне? – Она тихо вздохнула.

Взяв ее за подбородок, он слегка приподнял ей голову, и его взгляд вспыхнул синим огнем.

– Я не сказал, как меня влечет к тебе. Я не мог ясно мыслить с тех пор, как ты сняла ту петлю с моей шеи. Я не мог закрыть глаз без того, чтобы не видеть тебя в том платье, которое, я купил тебе в Шайенне. Знаешь, я сохранил его.

– Почему ты это сделал? – Она с трудом сглотнула.

– Потому что мне была невыносима мысль, что я больше не увижу тебя в нем или не сниму его с тебя в одну прекрасную ночь, такую, как, например, брачная ночь.

Джуд смотрела на него, изумляясь, что он не запнулся на этой последней части фразы, но не успела ничего ответить, так как хихиканье Сэмми сказало ей, что они не одни.

Однако Долтону это, по-видимому, нисколько не помешало продолжить свою речь.

– Я люблю тебя, Джуд. Я сопротивлялся этому, потому что, если говорить совершенно честно, такая мысль до смерти напугала меня, но не так, как мысль о том, что ты будешь стоять против тех наглецов с оружием. Прости. Мне следовало прислушаться к тому, что ты говорила, к тому, о чем ты просила, вместо того, чтобы тешить свое самолюбие.

– Когда я думаю о том, что могло случиться… – Голос Джуд стал совсем хриплым, а потом и вовсе затих. – Но теперь это не имеет значения, – громко откашлявшись, сказала она. – Увези нас отсюда, Долтон.

– Увезу. – Погладив ее по щеке, он стер серебристые следы влаги и, наклонившись к Джуд, коснулся губами ее губ, а она, тихо вздохнув, прикрыла глаза.

– Мы куда-то собираемся? – вмешался Сэмми. Неохотно оторвавшись от Джуд, Долтон выпрямился и улыбнулся, чтобы успокоить его.

– В какое-нибудь хорошее место, туда, где ты сможешь работать с лошадьми. Согласен?

– Пожалуй, – кивнул Сэмми после минутного размышления. – А как же Джозеф и Бисквит?

– Они тоже поедут.

– И вы останетесь с нами? Это великолепно, – просиял Сэмми, – мы будем как братья.

– Как братья, – снова улыбнулся Долтон.

– Джуд, Мак собирается стать нашим новым братом. Правда, это здорово?

– Сэм, я не буду братом Джуд, – поправил его Долтон, заглянув в глубину спокойных глаз Джуд.

– А кем же вы тогда будете? – наивно спросил Сэмми, озадаченный его словами.

«А кем же буду я?» – прочел Долтон вопрос во взгляде Джуд.

– Я женюсь на твоей сестре, – ответил Долтон, одновременно отвечая на оба вопроса. – Это сделает нас братьями, а Джуд – моей женой, если она согласится.

– Конечно, согласится! – выкрикнул Сэмми, не дав возможности произнести ни слова. – Брат! Ну и ну, вот здорово!

Но Долтон еще не получил ответа от Джуд, он в ожидании смотрел на нее, и незнакомое беспокойство скребло душу при мысли о возможном отказе. Чувствуя, как земля уходит у него из-под ног, он старался заглянуть ей в глаза. Когда Джуд улыбнулась, ее полный теплоты взгляд проник ему в самую душу.

– Мы будем одной семьей, – сказала она. – Сэмми, почему бы вам с Джозефом не посмотреть, что осталось от нашего имущества? Мне хотелось бы как можно скорее уехать в Шайенн. Здесь нам больше нечего делать.

Когда они остались одни, Долтон снова наклонился, чтобы испробовать небесный вкус ее поцелуя. Он целовал медленно, как бы моля о мягком уступающем вздохе, а потом, обняв Джуд рукой за талию, притянул ее так близко себе, что стеснявшие их одежды только раздразнили желание. Наконец Долтон поднял голову, и они оба на мгновение затаили дыхание, почувствовав, что теряют контроль и собой, но, взглянув в глаза друг другу и увидев, что впереди их ожидает вечность, в конечном счете совладали с собой.

– Я никогда не говорил ни одной женщине, что люблю ее, а если и говорил, это не было правдой – до этого момента. Выходив меня и переделав, ты уверена, что хочешь остаться со мной?

– Да, мистер Макензи, – неожиданная беззащитность, прозвучавшая в его тоне, заставила Джуд с нежностью улыбнуться, – абсолютно уверена. И никогда не беспокойтесь, что я нарушу данные вам обещания. – Она ласково коснулась большим пальцем его полураскрытых губ. – Куда, Долтон? В Сан-Франциско?

– Нет, все, что мне было нужно, я получил здесь – он, склонившись, поцеловал ее, надолго прижавшись к губам, чтобы подтвердить, что это правда.

Разве Джуд могла усомниться, получив такое доказательство?