Утро понедельника свалилось на Олив, как сковорода на ногу.

К этому Олив готова не была. Половина ее мозга упорно крутилась вокруг странной, похожей на сон сцены в темном коридоре, когда на какое-то время Олив показалось, что она стала свидетельницей чего-то важного и требующего осмысления. Остальная часть путалась весь учебный день, слишком погрузившись в оцепенение, чтобы замечать, как идет время.

На уроках математики и английского языка Олив не слышала ничего, кроме звонка. На обеденной перемене она поспешно проскочила мимо столовой, где, насколько она знала, ее должен был ждать Резерфорд, и нырнула в медпункт, сказав, что у нее ужасно болит голова и ей надо полежать (что было не так уж далеко от правды). Естественные науки запомнились мутным вязким пятном. Наконец, после урока истории, нагнавшего на Олив крепкий сон, она позволила потоку школьников пронести себя по коридорам в кабинет рисования.

Мисс Тидлбаум стояла перед классом от шеи до щиколоток закутанная в нечто вроде забрызганного красками медицинского халата. При условии, что врач, который носил его, был гигантом, к тому же еще и надел его задом наперед. Ученики понемногу заполняли комнату, но мисс Тидлбаум продолжала расставлять банки с красками, переливая яркие смеси из одной в другую. После звонка и еще пары секунд выжидания она, наконец, подняла глаза.

– Ну хорошо. К этому моменту вы уже перевели наброски на холсты, – объявила мисс Тидлбаум, отбрасывая с щеки вьющуюся рыжую прядь и оставив вместо нее размашистый синий мазок. – Сегодня мы начнем работать с красками. Первым делом достаньте наброски и подрамники… Нет – не так. Сперва возьмите с учительского стола свои краски. Но прежде чем вы возьмете краски, вам понадобятся палитры, – здесь мисс Тидлбаум продемонстрировала нечто, напоминающее картонку для яиц, только для очень плоских яиц. – Так что первым делом возьмите палитру. Но запомните, прежде чем вы доберетесь до палитры, вам надо застелить рабочую поверхность. Так что сперва клеенка, потом палитра, потом… Погодите, – оборвала себя мисс Тидлбаум, – я разве не сказала – первым делом надеть халат? Нет? Тогда, во-первых, наденьте халаты. Во-вторых, застелите парты. В-третьих, возьмите палитры. В-четвертых… – Глаза мисс Тидлбаум затуманились. Она перевела взгляд на стоявшие прямо перед ней здоровенные банки с темперой. – Краски. Точно. Возьмите краски. Потом подрамники. А про кисти я сказала? – заморгав, вопросила она у моря сбитых с толку лиц. – Ладно, не обращайте внимания. Я сама раздам кисти, пока вы… – Мисс Тидлбаум сделала паузу, а потом, видимо, сдалась. – Пока вы делаете все остальное, что я велела. Приступайте.

Олив, чьи мысли за это время давно покинули школу и блуждали теперь в другом конце города, огляделась, чтобы понять, чем заняты все остальные. Собрав все художественные принадлежности, она вернулась за парту и уставилась на набросок с портретом родителей Мортона, стоящий на подрамнике.

– Мэри и Гарольд, – прошептала она.

– Это тебе, – объявила мисс Тидлбаум у нее над плечом и высыпала на парту горсть кисточек.

Она задержалась, изучая работу Олив.

– Неплохо, в самом деле неплохо, – кивнула мисс Тидлбаум. Ключи у нее на шее задребезжали. – У тебя отличный глазомер. Но будь осторожнее с укороченной рукой в этом ракурсе. – Она снова кивнула и зазвенела. – Ты это не в первый раз делаешь, так?

Олив вскинула голову и дрогнувшей рукой оставила на юбке Мэри Нивенс размашистый мазок белил.

– Что вы имеете в виду?

Возбужденные глаза мисс Тидлбаум уставились на нее с расстояния нескольких сантиметров. Вблизи они походили на мозаику из коричневого и зеленого стекла.

– Ты не в первый раз рисуешь портреты, вот что, – с улыбкой сказала она.

– А. Да, – осторожно ответила Олив. – Но… на самом деле, они не очень-то получались.

Мисс Тидлбаум наклонила голову набок. Мгновение спустя упругий куст ее рыжей шевелюры склонился следом.

– Ну, – сказала она, – ты сама знаешь, что говорят о совершенстве и практике, и как одно вытекает из другого. – Мисс Тидлбаум бросила еще один взгляд на набросок. – На твоем месте я бы не опускала руки.

Упругие, пружинистые рыжие волосы касались шеи Олив, отвлекая и щекоча – так же, как занимавшие Олив вопросы. А если мисс Тидлбаум, как Люсинда Нивенс, втайне работает на Аннабель? А если это мисс Тидлбаум впустила Аннабель в класс или вообще сама и подложила записку от Аннабель на полку Олив? А если она заходила в старый особняк вовсе не ради экскурсии по картинной галерее, а чтобы собрать сведения для Аннабель?

– М-м… мисс Тидлбаум, – начала Олив, заставляя себя выговорить эти слова, прежде чем они протрубят отступление, – что вам известно о моем доме?

– Твоем доме? – переспросила мисс Тидлбаум.

– Да. Вы заглядывали к нам в пятницу, чтобы…

– А, дом МакМартина! – прокаркала мисс Тидлбаум. – Ну конечно. Да, все в городе – по крайней мере, все, кто интересуется искусством, – наслышаны об Олдосе МакМартине, художнике, который его построил. Думаю, он был несколько эксцентричен, – заметила учительница, остановившись, чтобы выпутать из гигантской связки ключей на бисерном ожерелье клочок туалетной бумаги. – Никогда не продавал свои работы, никогда не позволял их выставлять… а потом умер и оставил дом своей внучке, а потом она умерла, и теперь он весь твой. Вот и все, насколько я знаю.

Олив выдохнула.

– Вы когда-нибудь встречались с… Аннабель?

– С кем? – Мисс Тидлбаум, казалось, была в замешательстве. Олив уже не в первый раз замечала это выражение на лице учительницы. Насколько она могла судить, оно было неподдельным.

– Его внучкой.

– А, с мисс МакМартин? Да, однажды мы встречались, но тогда она была уже очень старой леди и не слишком походила на Аннабель – скорее, на Миллисенту или на какую-нибудь Прунеллу. Или, может, Гертруду. Никто же больше не называет младенцев Гертрудами? – Мисс Тидлбаум с задумчивым видом отвернулась. И затем резко обернулась обратно – так неожиданно, что Олив выронила карандаш. – О! И, Алиса…

– Меня зовут Олив.

– Ну да, Олив. – Мисс Тидлбаум оперлась о край парты. – Ты не будешь против, если я когда-нибудь к вам еще загляну? Мне бы хотелось сделать наброски, глубже изучить работы МакМартина.

– Не знаю, – быстро сказала Олив. – Не уверена, что мои родители смогут – в смысле, у нас у всех очень много дел, и…

– Ну конечно. – Мисс Тидлбаум помахала руками. Ряды серебряных браслетов нежно зазвенели. – Я совершенно уверена, что у тебя и без того хватает о чем беспокоиться, уж после переезда-то в такой большой и старый дом. – Она улыбнулась. – Может, как-нибудь в другой раз, Алиса.

Олив смотрела вслед удаляющейся мисс Тидлбаум. Хватает о чем беспокоиться? Да не то слово. Мисс Тидлбаум даже не представляет насколько.

Как минимум, Олив приходилось постоянно быть начеку, чтобы избегать и Резерфорда, и Аннабель: любой из них мог в любой момент появиться из-за угла школьного коридора. К счастью для Олив, в большом кирпичном здании имелось много укромных уголков, чтобы спрятаться.

Там были лестничные колодцы, ведущие в подвал, где ворчали и завывали огромные трубы и вентиляционные отверстия, представлявшие удобное (разве что слегка действующее на нервы) местечко, чтобы в одиночку съесть ланч. Был коридор третьего этажа, которым почти никто не пользовался, и маленькая шестиклассница могла быстро проскользнуть мимо хозяйственных и административных комнат, дыша въевшимися в воздух глиной и меловой пылью. И еще в самом конце актового зала практически позабытая душевая, кабинки которой перекрашивали столько раз, что щербины в металлических дверях выглядели, как разноцветные леденцы.

Но пока Олив металась от класса к классу, держась как можно незаметней, какая-то ее часть мечтала, чтобы можно было перестать прятаться, чтобы Резерфорд взял и уехал бы, и хотя бы на один пункт сократил список тех, от кого надо прятаться. Она поймала себя даже на том, что надеется, что Аннабель просто возьмет и покончит со всем этим, соткавшись из теней, чтобы положить конец этому кошмарному ожиданию. Это было похоже на игру в прятки, которая слишком затянулась. Как бы то ни было, чего Аннабель вообще ждет?

А потом – в пятницу – снаряд наконец нашел ее.

Как раз перед обедом Олив пошла к своему шкафчику взять сэндвич, который собиралась съесть под лестницей в подвале. Но стоило ей потянуть на себя дверцу, как маленькая, сложенная в несколько раз бумажка, помеченная витиевато выписанным «ОЛИВ», спорхнула к ее ногам.

Паника ударила Олив, словно грузовик на полном ходу. Она закружилась на месте, высматривая в людном коридоре следы Аннабель – шелестящий подол длинной юбки, проблеск темных волос за углом… Присутствия Аннабель ничего не выдавало.

Дрожа всем телом, Олив нагнулась и подняла записку. Враг вновь был в стенах школы. Он проследил, как Олив подходит к шкафчику, запомнил номер и вернулся, чтобы просунуть свое послание под запертую дверцу. Но когда Олив стала разворачивать записку, она поняла, что написал ее вовсе не тот враг, от которого она этого ожидала.

«Олив, – было напечатано мелким квадратным шрифтом, – Изначально я намеревался доставить это сообщение в твой дом, обернув им древко стрелы в стиле средневековых посланников, неспособных преодолеть замковые укрепления, но в конце концов бабушка убедила меня, что данный способ будет мудрее. В любом случае, чтобы показать, что ты получила это послание, прикрепи, пожалуйста, на рукав приложенный геральдический флаг».

Олив вздохнула, вынула из записки синий бумажный флажок и приклеила его к руке.

«Нам необходимо обсудить вопросы чрезвычайной важности, – было написано дальше. – У меня имеются сведения, которые, я уверен, тебя заинтересуют. Если ты согласна принять участие в этом конклаве (конклав – это тайная встреча; слово происходит из средневековой латыни; «клав» значит «ключ», а встречи такого рода нередко проводились в запертых на ключ комнатах), присоединись ко мне во время обеда за нашим обычным столом.

Резерфорд».

Твой союзник,

Сведения, которые ее заинтересуют? Олив скомкала записку в маленький белый шарик. Тут уж Резерфорд ошибался. Ни единого слова больше об этой потрясающей шведской школе она слышать не желала. Запихав смятую записку в карман, она схватила свой сэндвич и потопала в направлении столовой.

Как только Олив вошла, Резерфорд вскинул голову. Он вытянулся за пустым столом, принюхиваясь, как собака, только что уловившая звук, слишком тихий для человеческого уха.

Олив притворилась, что не замечает его. Она повернулась боком, чтобы Резерфорд мог хорошо рассмотреть синий бумажный флаг у нее на рукаве. А потом, чувствуя, что Резерфорд не сводит с нее глаз, вышла прочь из столовой и направилась вниз по коридору, в пустой лестничный колодец, где ее дожидались обертки вчерашнего обеда.

По дороге домой Олив заняла место рядом с незнакомым парнем, чтобы Резерфорд точно не мог к ней подсесть. Стоило дверям автобуса с шипением распахнуться на углу Линден-стрит, как она спрыгнула со ступеней и бросилась бежать, стуча ботинками по усыпанному листьями тротуару. Но стук получался не настолько громкий, чтобы не слышать, как Резерфорд кричит ей вслед.

– Олив! – взывал он. – Олив! Стой!

Олив не обернулась. Долю секунды спустя у нее за спиной раздался топот еще одной пары бегущих ног.

– Олив! – заорал Резерфорд. – Я всю неделю пытался привлечь твое внимание! Я должен сказать тебе что-то важное!

Олив побежала быстрее. Рваные тени высоких деревьев покрывали все вокруг рябью и расчерчивали ее кожу воздушными черными полосами.

– Олив! Во имя нашей дружбы, прошу тебя ОСТАНОВИТЬСЯ!

Теперь-то Олив обернулась. Она встала как вкопанная так резко, а Резерфорд бежал так быстро, что он врезался прямо в нее, и оба свалились в соседские тюльпаны клубком из перепутавшихся ног и рюкзаков.

– Во имя нашей дружбы?! – переспросила Олив, вскакивая на ноги. – Вот уж дружба так дружба, когда один друг скрывает от другого огромную тайну!

– Почему тебя это так бесит? – выдохнул Резерфорд, тщательно отряхивая свою футболку с зеленым драконом, прежде чем выбраться обратно на тротуар.

– Почему ты мне не сказал, что собираешься уезжать? – парировала Олив. – Планировал просто исчезнуть и оставить меня гадать, что с тобой стряслось? Почему это Аннабель должна была мне сказать, что ты от меня что-то скрываешь? Мне что, Аннабель надо верить больше, чем тебе?

– Ты же понимаешь, она именно этого и пыталась добиться своей запиской, – затараторил Резерфорд, нервно покачиваясь туда-сюда в нескольких дюймах от лица Олив. – Она пыталась встать между нами, убедив тебя не доверять мне, чтобы ты больше не давала нам с бабушкой тебе помогать.

– Ну, у нее бы это так легко не вышло, не предоставь ты ей такую замечательный повод! – завопила Олив.

Резерфорд заморгал сквозь мутные очки.

– Ты сама скрывала от меня ужасно важные вещи, – сказал он.

– Я не… – выпалила Олив. – Я имею в виду, откуда ты…

– Привет вам обоим, – вмешался чей-то приятный голос, и мягкая белая рука опустилась Олив на плечо. – Почему бы нам не перенести этот скандал в дом, где соседи не смогут подслушать каждое слово?

Олив подняла глаза на миссис Дьюи, на лице которой застыла натянутая улыбка.

– У меня в кухне как раз остывает свежая порция шоколадного печенья с двойной шоколадной крошкой, – продолжила та, цепко схватив Олив за запястье прежде, чем девочка успела увернуться. – И на сей раз, – уже тише прибавила она, – я настаиваю, чтобы ты зашла ко мне и попробовала.

Нечто в голосе миссис Дьюи подсказало Олив не спорить. Да и слова «двойная шоколадная крошка» не звучали обидно.

Другой рукой мисс Дьюи крепко взяла внука под локоть.

– Пошли, Резерфорд. И помолчи, пока мы не зайдем внутрь.

Резерфорд повиновался команде «пошли», но вот «помолчи», казалось, полностью пропустил мимо ушей.

– Я сегодня получил «отлично» за контрольную по истории, бабушка, – объявил он, демонстративно не обращая внимания на Олив, пока миссис Дьюи подталкивала их вверх по тротуару. – Только в одном вопросе ошибся. Вернее, один из моих ответов сочли ошибочным, хотя по существу он был верным. Вопрос был: «Как назывался период приблизительно с 500 по 1500 года нашей эры?», и учитель ожидал ответа: «Средние века», но, само собой, жившие тогда люди называли свое время не «Средними веками», а «Шестой эпохой», потому что не знали, что живут посередине чего бы то ни было, так что я и написал, что наиболее подходящим названием для этого временного периода будет «Шестая эпоха» в терминологии Августина. – Резерфорд сделал паузу, чтобы перевести дух.

– Всего одна ошибка – это все равно очень хорошо, – сказала миссис Дьюи, открывая дверь и поторапливая Олив и Резерфорда войти внутрь.

– Но я не ошибся, я…

– А ну, оба, марш на кухню, – велела миссис Дьюи.

Когда Олив впервые посетила дом миссис Дьюи, она слишком боялась саму миссис Дьюи, чтобы хорошенько осмотреться, и у нее осталось туманное впечатление о месте, полном растений. Теперь же Олив смахнула туман с воспоминания и добавила на зеленый фон тысячу живых и ярких деталей.

Первое впечатление, оказалось, не обмануло ее. В доме у миссис Дьюи действительно было полно растений. По правде говоря, он немного смахивал на оклеенную обоями теплицу, в которой кое-где попадалась мягкая мебель с оборками. В прихожей, гостиной и столовой громоздились ряды полок, столов и подставок, и все они были заставлены цветочными горшками. С потолка свисали растения с длинными, извилистыми усиками. На подоконниках тянулись к солнцу другие – с маленькими тугими соцветиями. Даже диванные обивки были с узором из листьев и цветов.

Миссис Дьюи затащила Олив и Резерфорда на кухню, где на окне над раковиной выстроился еще один ряд растений, на сей раз в маленьких белых горшочках, и в воздухе стоял аромат расплавленного шоколада. Сотни чайниц, бутылочек и банок, все полные порошков, семян, приправ и специй, – вроде банок, хранящихся под подвалом Олив, но куда более симпатичные и съедобные – словно вытянулись по стойке «смирно» на столах и полках. На безупречно чистом линолеуме стоял маленький столик, сервированный на троих.

Олив плюхнулась на стул, скрестила руки на груди и мрачно уставилась на скатерть. Резерфорд шлепнулся на стул напротив, сердито покосился на Олив и потом тоже переключился на скатерть. Миссис Дьюи расхаживала туда-сюда, цокая острыми каблучками, разливая молоко и выкладывая на блюдо печенье. Наконец, она уселась между ними, обвела взглядом сердитые лица и с любопытством посмотрела на скатерть, пытаясь понять, что же такого та натворила. Затем миссис Дьюи откинулась на спинку стула и тяжело вздохнула.

– Значит, Резерфорд рассказал тебе про международную школу, – сказала она.

Олив молча таращилась на стол.

– Ему очень трудно далось это решение, Олив, – продолжила миссис Дьюи. – Думаю, он до сих пор не уверен, правильно ли поступает. С одной стороны, он хочет быть вместе с родителями в Европе, но с другой – он чувствует, что нужно остаться здесь, дружить с тобой и помогать тебе. – Миссис Дьюи обернулась к внуку. – Правильно я говорю?

– Приблизительно, – пробормотал Резерфорд.

Взгляды Олив и Резерфорда встретились на долю секунды и тут же вновь разбежались в разные стороны.

– Мы оба хотим помочь тебе, Олив, – проговорила миссис Дьюи. – Твои неприятности слишком велики для того, чтобы справляться с этим одной.

Олив почувствовала, как в горле у нее начинает вставать ком.

– Возьми печеньице, – предложила миссис Дьюи, сунув Олив под нос тарелку. Аромат теплого шоколада заполнил ее легкие, лишь ненамного ослабив комок.

– Как ты знаешь, я приглядывала за твоим домом, девочка, – снова заговорила миссис Дьюи, глядя, как Олив откусывает первый кусочек. – Заклятье, которое я наложила, не давало проникнуть внутрь никаким непрошеным гостям. И насколько я могу судить, заклятье работает. Но… – миссис Дьюи выдохнула через нос, как настоящая леди, – боюсь, что… невзирая на мои самые отчаянные усилия… что-то могло к тебе пробраться.

Олив проглотила печенье.

– Что? – поперхнулась она. – Но как?

Миссис Дьюи передала ей салфетку.

– Видишь ли, в том-то и странность. Чем бы оно ни было, заклятья оно не нарушало. А это значит, что либо оно проникло в дом каким-то неожиданным, магическим образом – либо его пригласили войти.

Олив уставилась в мягкое, круглое лицо миссис Дьюи. Но вместо него перед ее глазами встала мама у парадного входа в старый особняк, открывающая дверь со словами: «Проходите, пожалуйста. Наших гостей за то время, что мы живем в этом доме, можно посчитать на пальцах одной руки…»

Пальцы Олив онемели. Недоеденное печенье выскользнуло из руки и шлепнулось на скатерть в цветочек.

– Вы можете определить, кто это?

Миссис Дьюи вдумчиво откусила кусочек своего печенья.

– Боюсь, что нет. Я не могу сказать, что это или кто это, портрет это или человек, и как оно туда пробралось. Все, что я могу с уверенностью сказать, это о наличии в твоем доме злого присутствия.

– В ее доме всегда такое чувство, – заметил Резерфорд.

Миссис Дьюи поджала маленькие розовые губки.

– И что мы можем поделать? – прошептала Олив.

– Съесть еще печеньице, – предложила миссис Дьюи, хотя Олив и первое-то не доела, и ободрительно улыбнулась. – Мало найдется такого, что не может исправить шоколадное печенье с двойной шоколадной крошкой.

Миссис Дьюи внимательно наблюдала, как Олив откусывает. Печенье было теплым, и мягким, и необыкновенно вкусным… но под знакомыми вкусами пряталось нечто ржавое и пряное, и совсем незнакомое.

– А есть в этих печеньях что-нибудь особенное? – медленно спросила Олив.

Улыбка миссис Дьюи стала понимающей и слегка застенчивой.

– Скажем так: я замечала, что после нескольких таких печений вижу немного яснее, – ответила она. – Возьми еще одно на дорожку, Олив. И нынче ночью держи глаза открытыми.

Миссис Дьюи принялась убирать тарелки и чашки. Резерфорд неподвижно сидел на стуле, избегая смотреть Олив в глаза. Олив нерешительно встала. Она не знала, что ему сказать. В голове у нее теснилось так много слов, подталкивавших друг друга к выходу, что выбраться не могло ни одно. Она смогла лишь прошептать «Прощай», – хотя всякий, кто увидел бы ее сейчас, решил, что она обращается к скатерти.

– Прощай, – пробормотал в ответ Резерфорд.

И, споткнувшись у парадной двери дома миссис Дьюи, Олив вдруг подумала, что Резерфорд, возможно, прощался с ней навсегда.