Когда тем же днем Олив забралась через раму и шагнула в пейзаж Линден-стрит, девочка сразу поняла: что-то произошло.

Повсюду в доме все было, как и должно. Пустые, пыльные комнаты приветствовали ее одна за другой, словно страницы сто раз перечитанной книги. Из окна второго этажа она заметила Агента 1-800, следившего за двором из ветвей высокого клена (мех выкрашен в желтый, чтобы сливаться с осенними листьями), и Олив почувствовала себя чуточку безопаснее. Но здесь, в мире Мортона, что-то изменилось.

Сперва она не могла понять, что же это. Все выглядело, как прежде. Дома стояли там, где им и полагалось стоять, деревья и трава были на месте, опавшие листья и желуди все до единого лежали так, как им было предписано. И все же в воздухе чувствовалось нечто странное, что-то более осязаемое, чем туман, который кое-где был плотным, как зефир.

Олив осторожно зашагала вверх по улице. Одна за другой ее приветствовали пустые лужайки. Дома высились сонные и молчаливые, как всегда. Но откуда-то издали доносился непривычный звук.

Олив нахмурилась и зашагала быстрее.

По мере того как она взбиралась на холм, звук становился все более отчетливым, громким, настоящим – пока, наконец, Олив не поняла, что же это было.

Звук голосов. Множества голосов. Больше, чем когда-либо разом звучало в присутствии Олив в приглушенном мире Линден-стрит.

Олив перешла с рыси на галоп. Пока она бежала к дому Мортона, гул голосов становился все громче. На краю лужайки Олив замерла как вкопанная.

Крыльцо большого серого дома Мортона было забито людьми. Все его соседи: женщина в кружевной ночной рубашке, мужчина в полосатой пижаме, старичок с бородой, молодая женщина, которую Олив лишь мельком видела в окне второго этажа, – все разлеглись на досках пола или, сбившись в группки, стояли на коленях и негромко беседовали, кивая головами в ночных колпаках. Несколько пар обутых в шлепанцы ног торчали между столбиками перил. Если бы к этой сцене прибавились подушки, спальные мешки и несколько мисок попкорна, то было бы полное впечатление, что Мортон закатил очень скромную пижамную вечеринку.

– Олив! – Над толпой высунулась голова Мортона. – Иди посмотри, что мы сделали!

Повинуясь нетерпеливо машущей руке Мортона, Олив осторожно поднялась по ступеням и протискивалась через крыльцо, улыбаясь, бормоча «привет» и стараясь ни на кого не наступить.

Мортон пробился сквозь толпу и схватил ее за руку.

– Смотри! – прошептал он, чуть ли не кипя от восторга. – Смотри! Смотри! СМОТРИ!

И он указал на середину крыльца.

Куча обрывков бумаги, выкраденных Олив из подвала, превратилась в горстку, похожую на крошки, оставшиеся от очень уж вкусного торта. Сгрудившись вокруг, соседи Мортона медленно, словно во сне, передавали друг другу мотки скотча.

Перед каждым из них лежал воссозданный листок бумаги. Листки были неровные и мятые и почти сплошь заклеенные скотчем, но они были. Их пересекали написанные неровным угловатым почерком слова, темные, целые и четкие даже в слабом сумеречном свете. У Олив было чувство, словно она смотрит финал невероятно сложного фокуса, не застав перед этим непременных взмахов волшебной палочкой и магических пассов.

Она пробежала взглядом первую строчку ближайшей страницы. «Алый», – гласили шипастые буквы. Со страниц неподалеку, казалось, так и взывали другие заголовки: «Охра», «Умбра» и «Изумрудно-зеленый».

– Ух ты, – выдохнула Олив со смесью восторга, ужаса и правильности, бурливших в ней, как пузырьки в газировке. – Я так и думала. – Она посмотрела на встрепанную макушку Мортона. – Ты знаешь, что это, Мортон? Это рецепты волшебных красок Олдоса МакМартина.

При звуке имени Олдоса МакМартина Мортон слегка вздрогнул. Потом он расправил плечи.

– Я уже и сам понял, – сказал он. – Я в курсе, что значит «алый».

– Поверить не могу, что ты так быстро с этим справился, – призналась Олив.

Мортон с гордостью кивнул.

– Мистер Фитцрой спросил, чем это я занят, и я разрешил ему помочь, – объяснил он, указывая на старичка с бородой. – Просто чтобы побыстрее пошло, а не потому, что мне нужна была помощь. Он привел кого-то еще, а потом она привела кого-то еще, и вскорости все были здесь. И теперь мы почти закончили. Но я сделал больше всех, – шепотом прибавил он.

– Спасибо вам всем, – сказала Олив. Дюжина пар нарисованных глаз воззрилась на нее. Вдруг Олив почувствовала, как голос ее начинает дрожать. – Так… так мило с вашей стороны нам помогать.

– Приятно найти себе занятие, – сказала седовласая женщина. Ее лицо выглядело немного нечетко, черты были мягкими и смазанными. Олив не могла понять, то ли дело было в сумраке, то ли в тумане, то ли в том, что Олдос такой ее и сделал.

– Мы с братьями и сестрами в детстве играли в пазлы, – добавила дама в кружевной ночной сорочке. – Помогало убить время. Особенно долгими зимними вечерами, когда нельзя было пойти гулять и казалось, что весна никогда не настанет… – Она затихла, уставившись на свои руки.

– Но что вы намерены делать с этими записями, юная леди? – спросил старичок, которого Мортон назвал мистером Фитцроем, и бросил на Олив пронзительный взгляд.

Олив оглядела нарисованные лица.

– Я просто… я… я позабочусь, чтобы с ними ничего не случилось, – сказала она. – Потому что я уверена, что Аннабель МакМартин была бы рада до них добраться. Я думаю, она один раз уже попыталась их добыть, но, может, не понимала тогда, насколько они важны. Я имею в виду, я сама этого не знала наверняка, пока не… – Олив опустила глаза на листок у ног Мортона: «Алый. Две чайные ложки порошка из сушеной крови…» Олив сглотнула. – Но я намерена позаботиться, чтобы они никогда к ней не попали, – продолжила она, стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно. – И я сделаю все, что в моих силах, чтобы она не смогла ими воспользоваться.

– Тогда не безопасней ли будет уничтожить их на всякий случай? – удивился старичок. – Сжечь, чтобы никто их больше не собрал?

Олив охватила паника.

– Нет! – вскрикнула она. Нарисованные люди таращились на нее с непроницаемыми лицами. – Я… я не думаю, что мы должны это делать. Пока что нет, – поспешно продолжила она, согнувшись над бумагами и наугад сгребая их в кучу. – Не исключено, что я в них вычитаю что-нибудь полезное, например, как вам всем помочь. – Она прижала рецепты к груди.

Человек в полосатой пижаме, повернувшись к Олив, нахмурился.

– Главное, не дай этим котам до них добраться. – Он предостерегающе наклонил голову.

– Коты не такие, как вы думаете, – возразила Олив. – Они хорошие.

– Ты пытаешься убедить нас, что коты не фамильяры ведьмы? – осведомился лысый господин с ушами, торчавшими по сторонам его головы, как ручки наградного кубка.

– Нет, – ответила Олив. – Они фамильяры. Во всяком случае, они ими были. Но они больше не хотят ни служить МакМартинам, ни причинять кому-либо зло, никогда и ни за что. Вообще-то коты, скорее всего, и разорвали бумаги.

На некоторое время воцарилось молчание. Мортон стоял в толпе, неотрывно глядя на Олив и медленно переминаясь с ноги на ногу.

– Я бы не был насчет них так уверен, – проговорил, наконец, мистер Фитцрой. – В мое время они казались довольно преданными.

– Они изменились, – не сдавалась девочка. – Правда.

Женщина в кружевной сорочке снова посмотрела на свои руки.

– Как бы то ни было, я полагаю, нам они уже никак не могут повредить, – сказала она.

И вновь все замолчали. Олив крепко держала бумаги, поеживаясь под взглядами соседей Мортона. Тишина, казалось, становилась все более мертвой. Когда бы она ни заглянула в мир Мортона, царившее там молчание казалось просто невероятным. Ни потрескивания очагов, ни жужжащих холодильников, ни шума машин в отдалении. Не чирикали птицы, не шептал ветерок. Даже теперь, в толпе народу, не раздалось ни единого шороха или вздоха. Конечно же, содрогнувшись, припомнила Олив, так было потому, что только она одна тут дышала.

Олив боком пробралась к ступеням крыльца.

– Ну… – начала она. – Мне пора. Но еще раз спасибо за помощь. Я буду с ними осторожна, я обещаю. – Олив помедлила, уже стоя на первой ступеньке. – А, Мортон, – добавила она, стараясь говорить как можно небрежней и беззаботней, – чуть не забыла. Можно одолжить у тебя ту фотографию твоей семьи? Которую мы нашли в пустом портрете Аннабель?

Мортон беспокойно насупился:

– А тебе зачем?

– Для школы, – почти не соврала Олив. – Нам велели принести старые семейные фотографии.

– А, – сказал Мортон. Но хмуриться не перестал.

– Я ее сберегу как надо, честное слово, – пообещала Олив. – И верну, как только закончу.

Мортон отвернулся, не сказав больше ни слова. Минуя соседей, он прошел по крыльцу и скрылся в доме; длинный подол его белой ночной рубашки подметал половицы, как шлейф. Олив войти он не пригласил.

Девочка топталась на крыльце, вцепившись в пачку бумаг. Жители следили за ней нарисованными глазами.

– Я буду осторожна, – вновь пообещала она, хотя никто ее не спрашивал. После этого девочка тоже замолчала и стала ждать Мортона.

Тот появился секунду спустя и сунул фотографию в руку Олив.

– Спасибо, – поблагодарила она его. – Я сохраню ее. Я все это сохраню.

И затем, чувствуя себя так, будто решила пойти короткой дорогой в полночь через кладбище, перепрыгивая через ступеньку, Олив сбежала вниз и помчалась по лужайке к темной, безлюдной улице. Напоследок оглянувшись, она почувствовала, что Мортон все еще глядит ей вслед, хоть завеса тумана между ними и становилась все плотнее.

Олив вывалилась из рамы обратно в коридор, одной рукой прижимая к себе драгоценные листы, а другой пытаясь сохранить равновесие, но, не удержавшись, плюхнулась на живот с громким «уф!». Она даже не успела перекатиться набок, как кто-то зашипел:

– Не двигаться! Предъявить идентификацию!

Олив повернула голову и заглянула в безумные зеленые глаза. Она упала прямо на восстановленные бумаги и фотографию и была уверена, что Харви их не видит, но сердце у нее все равно застучало, как басовый барабан.

– Это… это всего лишь я, – с запинкой пробормотала она.

– А. Агент Олив. – Харви уселся рядом с ее головой и заговорил в воображаемые часы-передатчик. – Подозрение снято. Она одна из наших.

Его взгляд вновь переметнулся на лицо Олив.

– Во дворе все чисто, под землей и над. Однако, – продолжил он уже тише, – мой долг довести до твоего сведения, что Агент 411 удостоверился: часть банок и в самом деле утрачена.

– Агент 411? Ты имеешь в виду Леопольда?

Харви оглянулся через оба выкрашенных в желтый плеча, затем коротко кивнул.

– Наша текущая задача – предотвратить новые потери материалов.

– Хорошо, – сказала Олив. – Но разве ты не должен… м-м… патрулировать параметры? – Олив не была уверена, что употребила правильное слово, но, судя по всему, для Харви и это сошло.

– Совершенно верно, Агент Олив. Я совершу очередной осмотр территории. Сверху и снизу. Снаружи и изнутри.

Кивнув напоследок, Харви помчался вниз по лестнице.

Олив перекатилась на спину и встала. Она стянула очки с носа и осторожно спрятала на грудь под футболку. Потом она засунула фотографию в карман. В доме царила тишина, но она не хотела, чтобы ее вновь застали врасплох с кипой бумаг в охапке. Ей нужно было где-то их спрятать – где-то в безопасном месте, куда Аннабель не доберется, где можно подержать их, пока она не найдет времени поэкспериментировать. На случай, если Агент 1-800 вновь застанет ее врасплох, Олив запихала бумаги под футболку; листки царапали и щекотали ее кожу. Потом она оглядела коридор.

Прятать записи в картине леса под луной она не собиралась. Ни за какие коврижки. От одной мысли об этом месте Олив вздрогнула. Прятать их у серебристого озера она не собиралась тоже. И оставить бумаги в натюрморте со странными фруктами в вазе Олив не могла – это было бы все равно что играть в прятки в комнате, где стоит лишь только один предмет мебели. Олив, трудом передвигая ноги, прошла мимо натюрморта и приблизилась к обрывистому холму с далекой церквушкой.

Но не успела она дойти до края рамы, как что-то в воздухе переменилось. Олив принюхалась. Воздух в этой части дома обычно пах пылью и старым деревом, слегка отдавая саше и шариками от моли из гостевых комнат. Но сейчас Олив почувствовала запах дыма.

Дровяной дым. Запах дров, уютно потрескивающих в старинном камине.

Она повернулась к картине. Кружась и подпрыгивая в воздухе, над холмом плясал одинокий золотой лист, на вид в полнейшем восторге от себя и от мира, в котором находился. А ведь очков на Олив не было.

Девочка подошла к холсту поближе, вдыхая пряный, дымный запах, доносившийся из полотна. По краям картины виднелись кусты утесника; их золотистые цветы казались мягкими, словно птичьи перья. А папоротник-орляк, которым зарос склон, сегодня не выглядел шипастым и бурым – он успел расцвести морем крошечных розовых и белых цветов. И как это она никогда не замечала, до чего прекрасно это место?

Олив надела очки. На сей раз вместо стаи птиц холм пересекло облачко золотистых листьев, кувыркающихся и кружащих в воздухе. Олив почувствовала, что определилась. Это было не просто идеальное место, чтобы спрятать записи, но место, самой судьбой предназначенное для тайника Олив. Она ухватилась за нижнюю планку рамы, и…

– Олив?

Олив, словно защищаясь, обхватила себя руками. Бумаги под футболкой приглушенно хрустнули.

Горацио, не сводя с нее глаз, вышел из розовой спальни. Его хвост метался в воздухе, словно пушистый метроном.

– Что это ты затеяла? – спросил он.

– Просто… просто все проверяю, – с запинкой проговорила Олив. – Удостоверяюсь, что все в безопасности.

Горацио посмотрел на нее пронзительным взглядом.

– Ты выглядишь… Как бы так выразиться? – он коротко улыбнулся. – Сразу приходит на ум выражение: «Как кошка, сожравшая канарейку», но я всегда относился к нему с некоторым предубеждением. Нет, ты похожа на девочку, слопавшую торт, который ей было нельзя, и у которой теперь шоколад на подбородке.

– Я сегодня получила плохую оценку за контрольную по математике, – почти не соврав, выкрутилась Олив, стоя так неподвижно, как только могла, – чтобы бумаги не захрустели снова. – Думала там ее спрятать.

Горацио быстро перевел глаза с Олив на полотно.

– Там? – Казалось, кот заколебался. – Я бы не советовал. Строго говоря, я бы вообще не советовал иметь дело с этой картиной.

И, взмахнув хвостом, Горацио поспешно проскользнул мимо.

– Чего? – переспросила Олив, глядя ему вслед. – Но почему?

Горацио не удостоил ее ответом.

– Почему? Ты можешь мне рассказать, Горацио. Ты можешь мне доверять.

Тут Горацио остановился. Кот обернулся, чтобы посмотреть ей в глаза.

– Олив, почему бы тебе не пойти умыться? – сухо произнес он. – У тебя чувство вины на подбородке.

И, еще раз взмахнув хвостом, Горацио канул в темноту за дверью.