Во тьму вела шаткая деревянная лестница. Рядом с ней была полка, где раньше покоился прах Олдоса МакМартина. Теперь она пустовала, покрытая лишь толстым слоем песка и пыльным кружевом паутины. Ниже Олив разглядела плотные земляные стены с деревянными скобами, которые убегали к потолку туннеля, как стропила в шахте. Единственная шахта, в которой ей довелось побывать, находилась в парке аттракционов – там маленькие шахтерские тележки катались вверх и вниз через по подземным горкам среди сталактитов из блестящего пенопласта. Это туннель выглядел совершенно иначе. Даже просто наклонившись к входу, девочка уже ощутила: под старым каменным домом что-то таится, что-то реальное, едва ли не осязаемое – и такое огромное, что девочку притягивало туда, как магнитом.

Одна Олив хотела захлопнуть люк и сбежать наверх. Другая – спуститься в туннель и исследовать его, пока ей не помешали. Но обе Олив понимали, что если она сейчас повернет назад, то пожалеет об этом. Желание знать, что ее внизу, измучило как когда зудит спина в том месте, куда рукой не получается дотянуться. После долгих колебаний Олив сунула руку в пустоту и поставила фонарь на место урны Олдоса. А потом осторожно шагнула на первую ступеньку лестницы.

Дерево скрипнуло под ней. Она перебралась на следующую ступеньку, чувствуя, как прогибается старое дерево. Она преодолела еще половину пролета, пока до фонаря еще можно было дотянуться. Потом Олив сняла его с полки, пробежала последние несколько ступеней и спрыгнула на пол. До земли оказалось дальше, чем ей казалось. Олив неудачно приземлилась на ноги, качнулась вперед, но сумела удержать равновесие как раз вовремя, чтобы не упасть ничком, впечатавшись лицом прямо в пол – или в фонарь, что было бы куда хуже.

Если уж в подвале было холодно, то в туннеле под ним стоял настоящий мороз. Шорты и футболка Олив вдруг показались ей совсем тонюсенькими. Босые ноги на замерзшей земле уже потихоньку начали неметь. Она поежилась и крепко обхватила себя руками. Воздух в туннеле был влажным и отдавал тошнотворно-сладковатым запахом разложения. Стоя меж двух земляных стен в неподвижном холоде, Олив вдруг подумала, что вот так, должно быть, чувствуешь себя в могиле. Но могилы роют только шесть футов глубиной. А тут гораздо глубже. И темнее. И холоднее.

Фонарь бросал бледное пятно света на стены и пол вокруг. За границей пятна была тьма. Олив сделала шаг вперед. Пятно света двинулось вместе с ней, и мрак разошелся в стороны, заливаясь в углы, до которых лучи фонаря не доставали.

Она оглянулась на люк. В рассказе про Шерлока Холмса люк бы тотчас захлопнулся, и она бы застряла здесь, внизу, и никто бы не услышал ее криков. От этой мысли по коже побежали мурашки. Но люк был все так же широко открыт и закрываться не собирался. Олив прижалась спиной к стене, чтобы ничто не смогло подкрасться сзади, и двинулась вперед уже быстрее, следуя за волной света.

Фонаря не хватало на то, чтобы осветить туннель до самого конца. Олив устремилась во всепоглощающую темноту, удивляясь, зачем вообще Олдос МакМартин построил этот туннель. Чтобы залезать во дворы к соседям, похищать детей, выманивать людей из постели? Чтобы прятать какие-нибудь ужасы, как в катакомбах под большими каменными церквями в Европе, о которых она как-то читала? Может, это гробница для останков семьи МакМартин – для всего, что раньше скрывалось под могильными камнями, встроенными в стены подвала? И где-нибудь здесь грудами сложены кости, готовые вот-вот рассыпаться, скелеты лежат на полках, огромные пирамиды из черепов пялятся во мрак и ждут, когда к ним забредет Олив. Зная себя, она была уверена, что споткнется о кучу костей, разобьет фонарь и застрянет здесь в полной темноте на долгие недели, пока…

«Не думай об этом, – сказал рассудительный голос у нее в голове. – Просто иди дальше».

На языке было сухо и липко, будто на обороте наклейки-ценника. Дышать удавалось лишь коротко и неглубоко.

Кое-где с потолка свисали бледные корни, тонкие, будто человеческий волос. Один раз они скользнули по голове Олив, и на мгновение ей показалось, что у нее сердце остановилось. «Все, – буквально услышала девочка его голос. – Хватит с меня. Дальше сама разбирайся». Но в туннеле царили тишина и неподвижность. Через секунду она снова почувствовала в груди знакомый стук и продолжила путь.

Лампа дрожала в руке, и от нее бросались врассыпную по земляным стенам изломанные, черные силуэты Олив. Почему-то эти двойники совершенно не избавляли от одиночества. Но она продолжала медленно продвигаться вперед, следуя за светом, пока количество корней над головой не уменьшилось. Потолок становился все выше – или это пол становился ниже. Так или иначе, туннель расширился до того, что свет фонаря перестал охватывать его целиком. Воздух казался еще более холодным и неподвижным, Олив уже не чувствовала легких ветерков, которые рождались от ее движений и возвращались к ней, отталкиваясь от стен. И вдруг дальняя граница света фонаря коснулась чего-то, что блеснуло в ответ.

Олив помедлила, размышляя, точно ли ей хочется знать, что там впереди. Она еще могла повернуть назад. Могла извиниться перед Леопольдом и сказать: то, что он охранял, по-прежнему надежно скрыто. Могла сделать вид, что ничего этого вообще не случилось.

И тут, застыв в коконе белого света фонаря, Олив почувствовала нечто необъяснимое. Ее заполнило странное чувство, словно струящееся из самого туннеля. Сердце успокоилось. Дыхание парило в воздухе длинным белым шлейфом. Она больше не чувствовала себя одинокой. Наоборот, ей показалось, будто ее окружило что-то знакомое и заботливое. Она стояла под самым фундаментом дома. Над ней возвышался подвал, сверкающий паркет холла, широкие лестницы, спальни и темный чердак – и все тянулось вверх, как ствол гигантского, недвижимого дерева. Теперь она стала частью этого дерева. А как только становишься частью чего-то, оно уже не может тебя напугать.

Подняв фонарь повыше, Олив шагнула в сторону мерцания. Блеск стал ослепительным – свет отразился от тысячи поверхностей сразу, преломляясь, как изображение в сетчатом глазе мухи, если его увеличить. Полосы и круги света разрисовали темноту причудливыми узорами.

Туннель закончился комнатой с тремя стенами. Все три были покрыты полками, а каждая полка уставлена банками… сотнями и сотнями банок.

Олив осторожно осмотрелась. Стены здесь были каменные, как в подвале, однако надгробий, насколько можно было заметить, не было. С пола поднимались толстые деревянные столбы, подпирая потолок в нескольких футах у нее над головой. В центре комнаты стоял длинный, высокий стол. Ясное дело, смысл комнаты был в банках. Но что это – какая-то суперспециальная, сверхсекретная кладовая?

Скользя босыми ногами по камням, она дошла до дальней стены. Некоторые банки оказались пусты, но на стенках остались засохшие следы, словно из них вылили все содержимое, а потом сунули на обратно. Некоторые были разбиты. Края полок усыпали кусочки грязного стекла. Олив шла очень осторожно, чтобы не наступить на осколки, покрывавшие пол. Кое-где на камнях остались еле заметные грязные пятна.

Встав на цыпочки, она сняла банку с самой верхней полки. Толстое голубоватое стекло от времени стало мутным, и девочка протерла его тыльной стороной ладони. Содержимое оказалось иссохшим и отставало от стенок хлопьями, будто старое молоко на ободке кружки. Олив тряхнула банку. Белые хлопья рассыпались и снова замерли.

Подпрыгивая, чтобы согреться, она взяла с полки другую банку. В ней было насыпано что-то красноватое, слегка напоминающее корицу. Следующая содержала крошечные иссиня-черные завитки похожие на цветочные лепестки. Еще одна банка была наполнена густой желтой жидкостью. Когда Олив повернула ее, протирая ладонью, между растопыренными пальцами всплыл маленький череп. От удивления Олив чуть ее не выронила. Потом с трудом сглотнула и, поднеся к фонарю, повертела, чтобы разглядеть, что там внутри. В желтой жидкости плавал птичий скелет. Голые, без перьев, крылья были тонкими, словно бумажное кружево. Девочка запихнула банку на место.

Холод начал пробирать ее до костей. Руки на ощупь стали похожи на кусочки сырой курицы прямо из холодильника. Решительно настроенная провести здесь столько времени, сколько сможет выдержать, девочка прошлась вдоль нижней полки. Содержимое неразбитых банок походило то на сухие листья, то на плесень, то вообще ни на что хоть отдаленно знакомое – скорее всего, оно было извлечено из чего-то или из кого-то. Подойдя к банке, в которой, без всяких сомнений, было полно дохлых пауков, Олив прикусила язык, чтобы не заорать вслух.

Она попятилась к высокому деревянному столу, дрожа и не спуская глаз с банок на случай, если что-то в них начнет шевелиться. Поверхность стола была завалена пустыми банками и крышками, листами плотной пожелтевшей бумаги и старыми, высохшими перьевыми ручками. Еще там стояло несколько больших мисок с необычными округлыми молотками. Олив осторожно опустила кончик пальца в одну из мисок, а когда вынула, он был покрыт ярко-оранжевым порошком.

Вытерев палец о шорты, девочка принялась изучать страницы. На одном из листов было написано «Кармин». И все. Олив нахмурилась. Кармин? Это имя такое, что ли? Она просмотрела другие листы. Все были чистыми – но под ними она обнаружила обрывки других, изорванных в клочки. Кто-то разорвал кучу бумаг, а потом спрятал их, как Олив иногда делала с контрольными, которые вышли особенно неудачными. Что же это было? Рецепты?

Олив подняла взгляд на бесконечные ряды банок, каждая из которых тонкой полоской отражала свет фонаря. Потом снова посмотрела на стол. И только тут впервые заметила еще один мерцающий предмет. Куда более близкий, чем банки, маленький и очень знакомый.

Девочка замерла. Все остальное тоже замерло – дыхание, веки, поток крови, медленно струящейся в заледеневшем теле. Потому что там, на столе, наполовину скрытые большой пустой банкой, лежали очки.

Они были больше, чем очки миссис МакМартин, которые Олив нашла в ящике комода много недель назад и которые раздавила в коридоре верхнего этажа, вывалившись из картины с лесом. Они выглядели тяжелее и массивнее, словно были сделаны из более жесткого металла. Очки Аннабелль МакМартин, с их тонкой оправой и длинной, изящной цепочкой, были женскими. А это были мужские очки.

Очки Олдоса МакМартина.

Мысли Олив взметнулись огромным фейерверком, взрывной волной откинув всякое беспокойство. Восторг, волнение и свобода захлестнули ее напополам с каким-то еще более восхитительным чувством – когда услышишь стук лопаты о крышку сундука с сокровищами, которые ты сам где-то зарыл и уже отчаялся снова найти. Она потянулась к очкам.

– Олив!

Девочка резко обернулась. Какой-то рефлекторный порыв заставил ее спрятать очки за спиной.

У входа в каменную комнату стояли все три кота. В бледном свете фонаря они казались серебристыми и призрачными, и только зеленые глаза ясно мерцали во тьме. Говорил Горацио. Сзади Харви испепелял ее взглядом. Леопольд стоял поодаль, на самой границе света, опустив плечи и повесив голову. Если бы Олив не знала, что это невозможно, то могла бы поклясться, что черный кот плакал настоящими слезами.

– Я надеялся, что это неправда, – тихо произнес Горацио. Они стояли у самой черты камней, словно не хотели подходить ближе к Олив. – Но снова ошибся, понадеявшись на тебя.

Сердце Олив, где лишь минуту назад все радостно пело в предвкушении новых открытий, налилось свинцом и начало сползать в сторону правой коленной чашечки.

– Только ты избежишь одной опасности, как сразу начинаешь искать другую, а? И не только себя ставишь под угрозу, но и всех вокруг – тех, кто больше всего о тебе заботится. Но ты, кажется, с легкостью об этом забываешь. Или, возможно, тебе просто плевать.

Олив открыла рот, чтобы возразить, но Харви зашипел, словно гремучая змея, сверкая клыками в свете фонаря. Девочка невольно отступила на шаг назад.

– Тебе обязательно надо было вынюхивать дальше, – продолжал Горацио все тем же тихим голосом. – Теперь ты пытаешься управлять нами – после того как мы снова и снова рисковали собой, чтобы защитить тебя?

Леопольд издал звук, почти похожий на всхлип. Харви успокаивающе прислонился к нему и бросил на Олив огненный взгляд.

Сердце ее доползло уже до большого пальца ноги.

– Я не понимаю, зачем вам надо было защищать меня от этого, – сказала она, указывая на ряды банок и пытаясь улыбнуться. – Подумаешь, огромная кладовка – что в этом такого страшного?

Коты широко распахнули глаза и обменялись быстрыми взглядами, но не сказали ни слова.

– И вообще, – добавила Олив, постепенно загораясь возмущением, – Книга заклинаний теперь моя. Почему мне нельзя ее использовать?

– Это она тебя использует, – сказал Горацио.

Олив разинула рот.

– Неправда.

Рыжий кот моргнул:

– Ты знаешь, что такое ведьмы и ведьмаки, Олив?

Перед мысленным взглядом девочки пронеслось несколько картинок: остроконечные черные шляпы, метлы, молодая Аннабелль МакМартин, сладко улыбающаяся с портрета. Ничто из этого не подсказывало подходящего ответа.

К счастью, Харви не стал ждать.

– Это люди, которые занимаются колдовством, – резко произнес он. Олив никогда не предполагала, что он может звучать так зло.

– Разве ты не видишь, что происходит? – спросил Горацио. – Ты становишься одной из них.

Олив замотала головой, сначала медленно, потом все быстрее, пока комната не начала расплываться перед глазами.

– Нет, – сказала она. – Я не такая… как они.

– Неужели? – Горацио поднял длинные, похожие на усы брови. – А как это назвать, если ты пользуешься вещами МакМартинов? Собираешь их травы, творишь их заклинания? Заставляешь Леопольда повиноваться против его воли? – Леопольд снова издал тихий задушенный звук. – Заставляешь Харви добыть эту дурацкую книгу и суешь в нее свой нос, несмотря на предостережения?

– Я его не заставляла, – возразила Олив. – Он мог сказать «нет».

Харви снова глухо зашипел.

– Ты попросила, и я уже не мог отказаться, – выдохнул он. – Дом хотел его тебе отдать.

– Мы старались защитить тебя. – Рыжий кот прищурился, и глаза его превратились в яркие щели отраженного света. – Но похоже, ты уже не на нашей стороне, Олив. Если так пойдет дальше, мы выступим против тебя. Так или иначе, с этого мгновения ты – сама за себя.

Горацио отвернулся, и его пушистый хвост утонул во тьме, будто листья подводного растения. Леопольд последовал за ним, низко опустив голову. Харви ушел последним, наградив ее долгим, тяжелым взглядом, от которого девочка похолодела и еще долго не могла шевельнуться, хотя котов уже не было рядом.

И она в самом деле осталась одна.