Следующие несколько дней Олив не выходила из дома. Даже из комнаты не показывалась, если была такая возможность. По утрам она устраивалась в постели с книгой заклинаний и ждала, пока родители не уедут в университет, едва отвечая, когда мама и папа прощались с ней через дверь спальни. Потом сбегала вниз, зажав книгу под мышкой, хватала столько фруктов или печенья, сколько могла унести, и летела обратно к себе в комнату.

Однажды утром мистер Данвуди шутки ради просунул под дверь Олив официальное приглашение на завтрак. Карточка гласила:

«Мистер Алек и миссис Алиса Данвуди (они же «папа» и «мама») хотели бы иметь удовольствие созерцать мисс Олив Данвуди за завтраком в семь тридцать утра. К столу будут поданы яйца, тосты, фрукты и большой выбор напитков. Б.Д.О.Я. (Будьте Добры Ответить, Явившись.)»

Но Олив спала в тот день так долго, что проснулась ближе к обеду, чем к завтраку. Родители давно уехали на работу. На столе ее ждала тарелка с очень засохшим тостом и очень холодной яичницей. Она взяла ее с собой и снова убежала наверх – читать книгу заклинаний.

Пока солнце плыло с одной стороны неба на другую, Олив лежала на кровати, листая страницы, и размышляла о том, чтобы попробовать другое заклинание. Там было несколько интересных и на первый взгляд не слишком сложных. Некоторые казались безобидными – например, как поменять цвет лепестков цветка с розового на синий, а вот некоторые другие кончились бы тем, что Резерфорд побежал бы в туалет, издавая неприличные звуки. Но каждый раз, когда она уже готова была попробовать, в голове эхом отзывались слова Горацио: «Разве ты не видишь, что происходит? Ты становишься одной из них».

И Олив медленно закрывала гримуар.

Но никогда не выпускала его из виду.

Он всегда лежал на столике в ванной, пока она мылась и чистила зубы, когда вообще об этом вспоминала (что случалось нечасто). Если родители звали ее к ужину и Олив не могла отказаться, не вызвав подозрений, она клала книгу в рюкзак, который ставила на пустой стул рядом со своим, чтобы гримуар всегда был в пределах досягаемости. Когда родители заметили эту новую привычку и задали вопрос – причем заметили только с третьего раза, – девочка объяснила, что тренируется следить за своим рюкзаком перед началом учебного семестра. Родители на это радостно закивали (с самого детского сада Олив неизменно теряла как минимум по одной сумке с книгами в год). Ее мысли были слишком заняты заклинаниями, и она даже не заметила, что родители уже давно не кивали так радостно. Вот и сегодня они задумчиво и слегка тревожно переглянулись, когда дочь вскочила из-за стола, схватила рюкзак и опять бросилась вверх по лестнице в свою комнату.

– Наверное, это естественно, что она хочет больше личного пространства, – сказала миссис Данвуди. – Она ведь почти подросток…

– Да, – вздохнул мистер Данвуди. – Осталось всего четыреста тридцать восемь дней.

Мистер и миссис Данвуди крепко взялись за руки и молча предались воспоминаниям о четырех тысячах двухстах тридцати четырех днях, которые почти подросток Олив уже была частью их жизни.

А между тем сама она за закрытой дверью спальни крепко прижимала книгу заклинаний к груди, вдыхая ее кожистый, пыльный запах, и удивлялась, как же раньше жила без нее.

Перед сном девочка клала гримуар себе на грудь и привязывала шарфом, обмотав его вокруг себя. Потом засовывала очки, которые тоже привязала плотной лентой – за воротник пижамы или футболки, и закрывала глаза, одной рукой сжимая их, а другой придерживая обложку книги. Как Олив быстро обнаружила, это был не самый удобный способ спать. Каждое утро она просыпалась с таким чувством, будто не спала вообще – или будто ее пропустили через автомобильную мойку (только без автомобиля).

Иногда, поправляя очки на шее, она думала о том, чтобы навестить Мортона, но всегда начинала сомневаться, так и не дойдя до пейзажа с Линден-стрит. У нее по-прежнему не было ответов, которые он хотел услышать. Чего было в избытке, так это злости. К тому же ей пришлось бы взять книгу с собой в Иные места, чтобы с ней ничего не случилось, и тогда Мортон увидел бы его, и Олив пришлось бы рассказывать обо всем, что случилось…

А у нее сейчас и так достаточно было хлопот.

Она не могла позволить себе расслабиться даже на секунду. Странные вещи творились вокруг старого каменного дома, и Олив уверилась, что кто-то – может быть, даже не один «кто-то» – по-прежнему пытается украсть гримуар. Часто она просыпалась и замечала, что дверь спальни распахнута, хотя была почти уверена, что плотно закрывала ее, ложась спать. А однажды, забежав на кухню, чтобы перехватить пакет печенья на завтрак, обнаружила, что задняя дверь приоткрыта.

Наконец, когда тревога за книгу стала настолько сильна, что Олив почти перестала слезать с кровати, она решила принять меры. Должно было существовать безопасное место, где ее можно хранить… место, где никто ее не найдет, даже не подумает искать. На самом деле, она знала, что такое место есть. Не так давно она стояла в том самом месте и думала, как странно было бы прятать там очень важную и тайную книгу.

Как-то вечером, пока родители работали в библиотеке внизу, девочка надела рюкзак, надежно упрятав туда книгу заклинаний и застегнув молнию, и отправилась по коридору к синей спальне. Она открыла шкаф и отодвинула заплесневелые шерстяные пальто. Там, точно там, где они с Мортоном его оставили, лежал пейзаж с полуразрушенным замком. Память о Мортоне ударила ее, словно пощечина, но Олив спешно отмахнулась от боли. Потом, зажав картину под мышкой, девочка поспешила обратно в свою спальню.

Когда она положила холст на кровать, Гершель опрокинулся вперед, с любопытством глядя на него. Олив отбросила плюшевого мишку, поправила очки на носу, похлопала по рюкзаку, чтобы убедиться, что гримуар по-прежнему внутри, а потом залезла на матрас и прыгнула в картину, будто нырнула сквозь саму кровать.

Она с глухим звуком приземлилась на покрытый мхом склон рядом со рвом. Над головой ширилось темно-синее небо, увенчанное серебряным серпом месяца. Его свет отражался от влажных камней замка и превращал воду во рву в тусклое зеркало. Олив поднялась на ноги и по мшистой земле отправилась к подъемному мосту.

Свет звезд падал сквозь отсутствующий потолок прямо на древние плиты замкового двора. Олив оглядела пустой двор и двинулась на ощупь вдоль холодной стены, выискивая неплотно сидящий камень, подталкивала и постукивала, тянула и дергала, пока наконец один из камней не заскрежетал под ее пальцами. В ту же самую секунду послышался еще какой-то звук – словно камешек покатился по булыжным плитам.

Она замерла и оглянулась через плечо. Тишина. Ни шороха, ни звука. Должно быть, это было просто эхо. Снова повернувшись к стене, Олив потянула за камень, чувствуя, как он поддается. В кладке открылась ниша как раз правильного размера, чтобы спрятать там книгу. Углубление снова закрылось прямо на глазах. Сердце девочки подпрыгнуло в груди. Это было идеальное место. Олив уже собиралась открыть рюкзак, как вдруг у нее за плечом замерцал свет.

Она резко обернулась, прижавшись к стене.

Кто-то приближался.

Свет мешал разглядеть больше, чем просто силуэт, возникший в одной из каменных арок, но даже с такого расстояния она видела, что это был довольно крупный, коренастый человек со старомодным фонарем в руках. Свет от фонаря лился бледной рябью и скользил по камням замка.

– Кто идет? – крикнул незнакомец, подходя ближе.

– Гм… я… Олив, – пискнула девочка, распластавшись на стене, будто прибитая муха.

Вблизи силуэт превратился в мужчину – косматого, неухоженного мужчину с широким, доброжелательным лицом, укутанного в несколько серых плащей. Он поднял фонарь и посмотрел на Олив.

– О, – сказал он с удивлением. – Да это же малышка. А я думал, та леди, что приходила раньше.

Олив слегка задело, что ее назвали малышкой, но решила, что сейчас не время устраивать сцены.

– Нет, – сказала она, снова закидывая рюкзак на плечо. – Леди, которая тут жила, умерла. Теперь в доме только я и мои мама с папой.

Косматый уставился на нее с интересом. Заметил он книгу? Непонятно. Одно было ясно: теперь она уже ничего не смоет здесь спрятать – не под носом же у этого любопытного незнакомца!

– Я просто… кое-что искала, – пробормотала Олив потерянно и попятилась назад. – Но, кажется, этого тут нет. Наверное, мне лучше поискать в другом месте.

– Быть может, я смогу помочь тебе найти то, что ты ищешь, – предложил незнакомец, прежде чем она успела убежать. – Я – привратник. Моя обязанность – проводить людей в замок и из замка, отвечать на вопросы, показывать дорогу и все такое прочее. Но конечно, тут некому показывать дорогу. Чаще всего. Ну… – он замялся. – …то есть как-то раз было кому, но я не стал. Я просто присматривал за ними.

– За ними? – повторила Олив, бочком отходя к двери.

– За вами то есть. За тобой и мальчиком в ночной рубашке.

Она перестала отступать и посмотрела на привратника, ожидая продолжения.

Тот стер пятно сажи с носа.

– Я спрятался и следил за вами, – смущенно признался он. Сажа снова появилась на том же месте. – Сначала думал, что вы – та леди, или, может, ее шпионы. Она сказала, что, если я еще хоть с кем-нибудь заговорю, она вернется и… – Привратник тяжело сглотнул, – и избавится от меня навсегда.

– Да, это очень похоже на женщину, которая тут жила, – сказала Олив, снова пятясь к выходу. Книга в рюкзаке словно налилась тяжестью.

– Но это же обязанность привратника! – воскликнул косматый, словно она пыталась возражать. – Хочешь, я тебе покажу окрестности? – спросил он с энтузиазмом. – Можешь выйти и опять перейти через мост, но на этот раз я буду стоять на другом конце и держать фонарь, чтобы тебе было видно, куда идти.

– Спасибо, но мне правда пора. – Олив повернулась и поспешила в арку.

– Извини, что я подумал, будто ты – та леди, – продолжал привратник, который увязался следом за ней, будто большой грязный щенок. – На самом деле, ты совсем на нее не похожа.

Олив охнула, согнувшись. Гримуар стал уже таким тяжелым, что лямки рюкзака врезались в плечи. Нужно было выбираться и искать для него безопасное место.

– Во-первых, она была много старше. Лет на тридцать-сорок, я б сказал. И платье носила. И очень уж была аккуратная – ни один волосок из прически не выбивался. А еще она вовсе не спешила уходить, – добавил он с неприязнью, припуская рысцой, чтобы не отставать от девочки. – Прямо села и осталась сидеть. Сказала, что нашла этот замок, пока его еще не повесили, и спрятала туда, откуда его не заберут. Она носила очки – золотые, на цепочке, вроде как те, что у тебя. Сказала, что взяла их у подруги, но собиралась вернуть, так что, считай, просто одолжила. И еще сказала, что будет сидеть столько, сколько надо, чтоб превратиться, потому что подруга никак не согласится ее превратить.

Олив, которая как раз осторожно переходила через ров, стремительно обернулась и едва не потеряла равновесие. Привратник стоял на дальнем конце подъемного моста, подняв фонарь. Она уставилась в его покрытое щетиной лицо, освещенное тусклым светом. Он не мог говорить об Аннабелль МакМартин; ей незачем было красть очки…

– Что она сказала? – выдохнула Олив.

– Сказала, будет сидеть, сколько надо, чтоб превратиться, – повторил привратник. – Что ее подруга не соглашается ее превратить, хотя обещала, что они всегда будут вместе, как семья.

– Чтобы превратиться… в нарисованную?

Привратник пожал плечами. Фонарь качнулся в его руке, разливая тусклые лучи света по поверхности рва. Потом его брови поползли вверх и на лице появилось выражение удивления, словно у него в памяти вдруг всплыло давно забытое воспоминание.

– Она сказала… – Тут он помедлил, размышляя. – Сказала, что подруга передумала делать ее наследницей… Не знаю, что это значило. Но теперь, говорит, однажды подруга умрет, а она – нет. – Привратник снова пожал плечами. – Она долго тут оставалась. Приятно побеседовали. В смысле, пока она не начала угрожать. – Он посмотрел на серебристую воду. – Хорошо когда есть, с кем поговорить. Тоскливо быть привратником, если на пороге никогда никого нет.

У конца подъемного моста Олив покачнулась. Тяжесть книги заклинаний оттягивала плечи. К тому же она чувствовала, как дом тянет ее обратно, туда, где в холодном синем воздухе висел яркий прямоугольник света.

– А эта леди… сказала, как ее зовут? – спросила девочка, медленно пятясь в сторону рамы.

Привратник сжал губы и наклонил голову.

– Миссис… что-то там. Вроде бы на «н» или с «м» начинается. Что «миссис» – я помню, потому что сказал ей: «Вы, значит, замужем?», ну, из вежливости, а она мне так, знаешь, кисло: «Нет. Не была и теперь уже никогда не буду. Но люди перестали называть меня мисс давным-давно».

Ноша в рюкзаке, казалось, стала еще тяжелее. Оцепенело чувствуя, словно ее силой тащит назад, Олив побрела к рамке картины.

– Ну что ж, до свидания, – крикнул привратник немного недовольно.

– До свидания, – ответила она и надела очки.

– Можешь заходить в любое время, если что…

Но девочка уже наполовину вылезла из полотна на свой упругий матрас. Выбравшись полностью, она спихнула пейзаж на пол, вытянулась на одеялах и принялась думать. Но каждый раз, как пыталась собрать кусочки пазла воедино, перед мысленным взором возникала книга заклинаний, стряхивая все остальные мысли, словно невесомые частички пыли.

С раздраженным вздохом Олив расстегнула рюкзак и достала гримуар. Но он весил как обычно, и его легко было поднять, несмотря на плотность и толщину, – поднять и прижать к груди обеими руками. Ясно было, что книга не хочет отдаляться от нее, не желает оставаться одна в картине. И разве можно было ее винить? Вон, Мортон вечно жаловался на это…

Мортон. Олив высвободилась из порочного круга виноватых мыслей. С чего она вообще должна беспокоиться о мальчишке? В конце концов, он нарисованный. Он там, где ему место. А у нее и без того есть о чем подумать – вот, например, о гримуаре. Он-то уж точно не нарисованный, он должен оставаться в реальном мире, с ней.

Она перевернулась на спину и крепко обняла книгу заклинаний. Ей представилось, что она тоже ее обнимает… что из кожаной обложки тянутся тонкие серебряные нити или корни, оплетают ей ребра, оплетают сердце, и они с книгой превращаются в единое целое.