1

 Дортмундер открыл дверь - и сработала дистанционная сигнализация «виу-виу-виу».

- Черт,- выругался Дортмундер и захлопнул дверь, но это не помогло, она звучала и звучала и звучала.- Проклятие,- сказал он.

В дали послышался нарастающий звук сирены полицейского автомобиля «воу-воу-воу», который поднимался от одной из улиц Нью-Йорка, вверх по пятиэтажкам через ночной воздух, а было 2 часа ночи, к этой тихой, покрытой черной черепицей, крыше. Сигнализация не унималась «виу-виу-виу». «ВОУ-ВОУ-ВОУ» по звуку машина можно было понять, что она приближается.

- Прощай, - сказал О'Хара.

Дортмундер взглянул на своего товарища по преступлению, ну, по крайней мере, по этому преступлению точно.

- И куда ты тронешь?

- Флорида,- бросил через плечо О'Хара.

Он был уже на полпути к пожарной лестнице на крыше. Понизив свой голос до полушепота, надеясь, что его услышит только О’Хара, а не какой-нибудь сосед, Дортмундер сказал:

- Может не стоит этого делать.

- Я ухожу,- бросил ему О’Хара, взбираясь по пожарной лестнице.- Становиться слишком жарко вокруг, поеду во Флориду прохлаждаться,- и он исчез из поля зрения.

Дортмундер положил обратно свои инструменты для работы с сигнализацией в специальный внутренний кармашек черной спортивной куртки и с сомнением покачал головой. У него было внутреннее предчувствие, что О’Хара совершил ошибку, вот и все, которая была уже второй по счету за эту ночь. Первая случилась, когда он остановился на пожарной лестнице по пути наверх, чтобы «нейтрализовать» сигнализацию. А далее: либо те трясущиеся провода все же сработали, как следует, либо у хозяина этого товарного склада имелась еще одна система сигнализации неизвестная г-ну Чипкофф, оптовому торговцу продуктами питания, который и был заказчиком этой вечерней операции. Так или иначе, было ясно теперь, что последняя партия русской икры, которая находилась тремя этажами ниже крыши, объект вожделения г-на Чипкоффа, после всего произошедшего этим вечером, не изменить свое место дислокации, что было печально.

Очень печально. Ну, во-первых, Дортмундер израсходовал деньги. Во-вторых, он никогда не ел икру и искал возможность стянуть одну или две банки из партии, о чем г-н Чипкофф никогда бы и не узнал, а после распробовать ее в уединении своего дома, запивая большими глотками хорошего светлого пива Old Milwaukee. Его верная спутница Мэй даже принесла какие-то импортные крекеры из супермаркета Bohack, где она работала, специально для этой икры и уже дожидалась возвращения Дортмундера с ножиком для масла наготове.

«ВОУ-ВОУ-ВОУ» теперь остановилось, чего нельзя было сказать о «виу-виу-виу», которое все не унималось. Было хуже некуда. Дортмундер просто ненавидел возвращаться к Мэй с пустыми руками. А с другой стороны, он ненавидел еще больше, когда вообще не возвращался домой. Решение О’Хары уйти во Флориду через пожарную лестницу было поспешным и глупым, но в сложившихся условиях отступление в той или иной форме было явно отличной идеей.

Дортмундер вздохнул. Икра была так близко возле него, что он даже чувствовал ее вкус во рту, хотя и не знал, какой вкус она имеет. И все же он отказался от этой идеи. Он направился через крышу к небольшому «окошку» между краем крыши и лестницей, откуда мог видеть тротуар и О’Хару, занятого неприятной беседой с двумя одетыми в униформу копами. Неприятной для О’Хары, но даже отсюда было заметно, что копы, напротив, были очень довольны. Скоро они найдут украденный грузовик, оставленный ими на погрузочной платформе, на улице, а тогда они заинтересуются, привел ли О’Хара еще каких-либо друзей сюда сегодня ночью.

Так и вышло: больше не доносилось сирен оттуда, с обочины, только свет от мигалок на двух полицейских машинах; один из офицеров начал подниматься вверх по пожарной лестнице. Это был молодой и очень шустрый полицейский, который перепрыгивал через две ступеньки (так нечестно!) с фонариков в одной руке и пистолетом в другой.

Время уходить. Это здание располагалось на углу двух улиц в юго-западном районе Манхэттена, который недавно переименовали в Tribeca, что означало «Треугольник внизу Канал-стрит», другие части Нью-Йорка также переименовывались… СоХо для юга Хьюстон-стрит, Клинтон придет на смену благородного и старого имени Хэлс Китчен и даже НоХо для севера Хьюстон-стрит. Все это означало, что застройщики, люди облагораживающие территорию и кооперативщики расплодились как саранча. Это значит, что кожевенные заводы, заводы листового металла и транспортные компании в настоящий момент вытесняются дорогими домами. И еще это означает, что идет длительный переходный период в несколько лет или даже десятков лет, после которого предприятия поставляющие сантехнику и фирмы осуществляющие консультации по разводу станут конфликтными соседями, не одобряющими друг друга. Дортмундер отвернулся от полицейского, поднимающегося по лестнице, и посмотрел вниз, на длинный ряд верхушек крыш. Дорога на следующую поперечную улицу вела через крыши, которые располагались практически на одном уровне. На каждой из них находились будки наподобие телефонных, просто открыв одну из них, Дортмундер мог попасть на лестницу, но что ждет его там, в ее конце? Какое-нибудь производство выпускающее оборудование, «опоясанное» системой охранной сигнализации? Или адвокат с Уолл-стрит с домашней собачкой Доберманом?

Но, в любом случае не коп с фонариком и оружием. Дортмундер убегал, перепрыгивая с крыши на крышу – высокий, костлявый мужчина средних лет, который бежал неуклюже, как Пиноккио, прежде чем стать настоящим мальчиком, и воровские инструменты которого стучали и лязгали в кармане его пиджака.

Первая дверь – закрыта, ни кнопки, ни замочной скважины, просто пустой металлический лист. Черт!

Вторая дверь – аналогично. Третья. Четвертая. Не было времени, чтобы ее взломать, только не с тем копом позади. Интересно, какие шансы у него, чтобы найти открытую дверь?

Ноль.

Последняя дверь. Дортмундер оглянулся назад и увидел луч фонаря на крыше здания, в котором хранилась икра. Он рисовал белые лини в ночи, вверх и вниз, вперед и назад. Полицейский не видел пока, как Дортмундер спускается вниз, но скоро он сделает это.

Это было не самое последнее здание в ряде. Между ним и углом улицы стояло еще одно, квадратное и более широкое, но, к сожалению, трехэтажное. От этой постройки и до того места, где стоял Дортмундер, было вниз добрых двадцать футов.

Фонарик «бобби» не отставал и двигался в его направлении.

- Ах, мальчик,- вздохнул Дортмундер.

И какой у него есть выбор? А - Тюрьма. И так как теперь он попадет в категорию закоренелых преступников, он получит пожизненное заключение. В - Сломанная лодыжка. С - Если у того копа качественный фонарик и хорошее зрение, то – тюрьма и сломанная лодыжка.

«А может пойти ва-банк», - сказал Дортмундер сам себе. Край крыши был покрыт изогнутыми скользкими плитками черепицы. Дортмундер перелез наружу, держась за черепицу, позволив ногам болтаться в воздухе, руки выпрямлены, его нос и щеки чувствовали сырую прохладу кирпича в стене здания. Он мог ощутить каждую молекулу воздуха в бесконечном пространстве между изношенными подошвами своих ботинок и наклонной поверхностью того здания внизу.

«Наверное, лучше не рисковать»,- сказал он себе, изменив первоначальное решение. Может он найдет укрытие за одной из тех лестничных конструкции или найдет какую-нибудь другую лестницу вниз. «Слишком опасно»,- сказал он снова себе сам и сделал рывок, чтобы подняться на крышу… и его руки соскользнули. 

 

2

«Боже мой», - думала сестра Мэри Сирин, еще только два часа, – «половина моего дежурства, а мои колени ужасно болят. Но, сострадание, только подумать, насколько я лучше тех людей в мире, вынужденных ездить на метро, говорить друг с другом целый день, зарабатывать на жизнь, смотреть телевизор, есть мясо, и отвлекаться от мыслей о Едином. Ибо Он, это Вечность, к которой должны быть постоянно направлены наши мысли. Он поднимает нас вверх над материальным миром через созерцание Его. Он, в конце концов, поднимет нас к вечной радости в Лоне Его Мира и Его Довольства. Тайна Его заключена в Троице, и Он создал этот мир, но отказался от него. Он создал нас по Своему образу, но Сам Он является необъяснимым и непостижимым. Он…

Возвращаться в раздумья о Нем было очень просто. Сестра Мэри Сирин воспринимала только одного Бога, отрекшись от мира, плоти, дьявола и квартиры в Джексон Хитс около тридцати четырех лет тому назад. Она вошла в этот монастырь неспокойной и нерешительной молодой женщиной и тотчас обнаружила внутри себя виденье, ей богу, иного мира, который превосходил понимание. «Если бы только каждый желал стать монахиней»,- думала она так часто,- «то мир стал бы лучше и спокойнее». Тем не менее, этот мир хорош, хотя не идет ни в какое сравнение с Небесами, с загробной жизнью, домом Всевышнего…

И так далее.

Здесь в тихой часовне монастыря Санкт Филумена на Вестри-стрит в центре Манхэттена всегда, на протяжении 24-часов, круглосуточно находилось, по крайней мере, три сестры. Сегодня присутствовали четыре монахини Мэри Сирин, Мэри Аккорд, Мэри Вигор и Мэри Содалити, преклонив колени, они выполняли основную миссию их ордена – созерцание Бога в тишине и почитании. Свет от ризницы и свечей по бокам от Креста очень гармонично дополнял электрический свет от неяркой лампы – пожертвование от брата Мэри Кэйпэбла. Он был поставщиком в Нью-Джерси, поэтому сделал подарок часовне в виде иллюминации, которая освещала полдюжины грубых деревянных скамей, простой алтарь, покрытые штукатуркой стены и высокий потолок собора, испещренный грубыми деревянными балками. В этой тихой и средневековой обстановке, разум вполне естественно и без принуждения обращался мыслями к Воинствующей Церкви, к Триумфальной победе церкви и Высшем Существе над всем, Квинтэссенция, чьи духовные истоки…

Конечно, даже для такого верующего человека как сестра Мэри Сирин созерцание изредка, но утомляло. К счастью, в такие моменты на помощь приходила молитва, литание с насущными просьбами: долгая жизнь для Папы Римского, чтоб как можно меньше людей попадало в Чистилище и возвращение России на путь божий. А в последнее время к ним добавилась еще более срочная просьба, за которую нужно было молиться, а именно возвращение сестры Мэри Грейс:

Господи, если тебе будет угодно вернуть к нам нашу сестру Мэри Грейс из жилища порочности и небоскребов мошенников, то наше маленькое сестричество будет признательно на века. Вечно, Господи. Мы знаем, что сестра Мэри Грей горячо желает своего возвращения сюда, в Твои владения, к этой жизни в созерцании и повиновении. Это наше желание, чтобы она вернулась к нам, и если это Твое желание и решение…

«Клок». Сестра Мэри Сирин повернула свою голову и… рядом с ней на скамью приземлилась отвертка, половину рукоятки которой покрывала черная грубая лента, оставляя на конце только дюйм блестящего метала, отражающего свет свечей. Теперь здесь появился беспорядок!

«Хлоп». Небольшая полотняная сумка упала на скамейку рядом с отверткой. Это была серая и запачканная, но аккуратно завязанная на пару шнурков сумка. Сестра Мэри Сирин подобрала эту находку, развязала и открыла небольшой комплект с множеством кармашков, где хранились хорошо смазанные маслом металлические инструменты: некоторые плоские, некоторые изогнутые или спиралевидные, как штопор. Здесь также были крошечные ножницы, длинный и мягко тянущийся алюминий, здесь был электротестер на два провода, а также пара проводов с «крокодилами» на концах.

Это, фактически, был довольно неплохой набор инструментов взломщика.

Сестра Мэри Сирин, может быть, и была, как говорят «не от мира сего», но точно уж неглупой. Не потребовалось много времени, чтобы понять для чего эти инструменты служат. Она подняла глаза и увидела вверху вора собственной персоной, висящего высоко, цепляющегося за балки на потолке. Спасибо тебе, Господи, подумала она. Ты ответил на наши молитвы.

 

3

Дортмундер посмотрел вниз на монахинь. Очередной приступ боли в его лодыжке ослабил на мгновение его хватку за эти неровные деревянные стропила, но более всего его беспокоили монахини. У него было много причин для беспокойства, когда он смотрел на них, снующих туда-сюда там, двадцать или тридцать футов ниже. Время от времени они поглядывали в его направлении, указывали друг на друга, выбегали и вбегали в эту церковь, часовню или как это называлось. Так что, у него было много причин для волнения и одной из них были…

Например, монахини. И, чтобы расставить все по своим местам, это были не, например, а точно монахини. Возможно ли, чтобы эта толпа не позвонила в полицию, когда какой-то клоун с экипировкой вора болтается на крыше? Без вариантов. И то, что он упал, почти упал среди монахинь, означало, что из всех тех вариантов, которые он перечислял на крыше, сработают, увы, все сразу: и сломанная лодыжка, и решетка до конца жизни.

Кроме этого, еще одной причиной для беспокойства были… монахини. Джон Дортмундер родился в «мертвом индейце», в Иллинойсе. Сразу после рождения был отдан на воспитание в детский дом, которым заведовал орден «Bleeding Heart Sisters of Eternal Misery». И когда кто-либо упоминал монахинь, то у него в мыслях не возникал сладкий образ добрых «пингвинов», кормящих бездомных и ютивших голодных людей. Нет, то, что Дортмундер видел, когда слышал слово «монахиня» - это крупная, злая, с массивными плечами женщина с грубой, мозолистой рукой, которая, как правило, била изо всей силы. Или орудовала линейкой: «Ты был плохим мальчиком, Джон. Протяни-ка свою руку». Ооо; прикосновение деревянной линейки по всей ладони может создать действительно сильное впечатление. Продолжая смотреть вниз на тех одетых в традиционную, черно-белую униформу монахинь, он понял, что, несмотря на то, что прошло уже много лет, один только взгляд на них вызывает в его ладони чувство жжения.

Так же и в лодыжке. Когда он принял решение не прыгать на ту низкую крышу, то начал взбираться обратно, но его тело приняло неправильную позицию и руки соскользнули, и он начал падать. Сначала приземлился на навесную крышу, подпрыгнул и с многочисленными ушибами по всему телу скатился вниз по желобу. И теперь его голова болталась над краем и глядела широко открытыми глазами с высоты 25 футов вниз на очень твердый тротуар.

Интересно, он кричал, когда падал или когда ударился? Он не знал это. Он знает только, что всего его тело болело и покрылось новыми синяками, появилась ломота и жжение, но он также был уверен, что они не идут ни в какое сравнение с острыми приступами жгучей боли в его лодыжке.

-Как я и предполагал,- пробормотал он

Он перевернулся, пытаясь не соскользнуть с края крыши, и посмотрел на темное здание, которое он только что покинул. Коп пока еще не пришел, не было видно фонарика, но точно сделает это. Он карабкался вверх по крутому откосу, а боль от лодыжки теперь отдавались и в бедре. Он добрался до небольшого мансардного окна с квадратными деревянными ставнями. Эти ставни крепились на четырех небольших металлических петлях, и их можно было повернуть в сторону. Что и сделал Дортмундер, проскользнул в небольшую пыльную черную комнатку и закрыл ставни за собой. Ни за какие коврижки он больше не хотел выпасть из окна, так что, он протянул узкую отвертку через жалюзи и подтолкнул два металлических кольца обратно.

Место, в котором он оказался, было абсолютно темным и, по-видимому, небольшого размера. Оно напоминало нечто среднее между чердаком и жилой комнатой. Поворачиваясь из стороны в сторону, стараясь не удариться лодыжкой о какой-нибудь твердый предмет, он на ощупь пробрался к опускной двери, открыл ее и обнаружил чуть ниже широкие балки часовни. Другого выбора у него не было, и он пошел.

Сначала он подумал, что сможет проползти по этой балке к столбу на противоположной стороне, затем быстро спуститься вниз по этому столбу – план побега готов. Однако эта чертова неотесанная древесина была ужасно обработана, и каждое прикосновение к ней оставляло занозы. Пытаясь защитить свои руки, ноги, лодыжку и все остальное, он дополз до середины бревна, где его руки ослабили хватку, и он чуть было не упал. Это был как раз тот момент, когда его пальто распахнулось, и попадали инструменты. И вот теперь он торчал здесь, над бессчетным количеством монахинь.

Монашки молчали. Даже в своем нынешнем затруднительном положении Дортмундер заметил, что это было, по крайней мере, странно. Первая небольшая группа сестер, которая и заметила его, побежала, чтобы позвать на помощь других монахинь. Все они выглядели довольно возбужденными, показывали пальцами на него, жестикулировали, махали, бегали взад и вперед, но никто не произнес ни единого слова, ни к друг к другу, ни к нему. Подол ряс вздымался вверх, мягкие подошвы ботинок постукивали, четки и распятия позвякивали, но не прозвучало ни одного слова.

Глухонемые монахини? Поэтому не могут воспользоваться телефоном и позвонить копам? В его душе забрезжил лучик надежды.

И пришло еще больше монашек, с лестницей. Судя по всему, живой мужчина на стропилах был довольно возбуждающим событием для этой компании, поэтому все они хотели поучаствовать в нем. Было столько много женщин несущих лестницу, что, возможно, каждая из них держала по ступеньке. Этот трудоемкий метод вызвал много задержек в перемещении лестницы из горизонтального положения в вертикальное. Тридцать или сорок монахинь не хотели выпускать стремянку, что вызвало сильную бурю махов руками и покачиваний головами, поисков виновных. В конце концов, стремянку подняли, раскрыли и приставили ее верхушку почти непосредственно к свисающему колену Дортмундера.

- Хорош,- крикнул Дортмундер.- Окей, спасибо, я дотянусь.

Сотни монахинь придерживали ножки стремянки и глазели на него.

- Я дотянусь до нее,- кричал он им.

Да, правда? Он был теперь на балке, а там, рядом с ним высилась лестница. Постепенно пришло осознание того, что физическое перемещение с балки на последнюю ступеньку лестницы будет крайне затруднительным. Прежде чем схватиться за стремянку он должен полностью отпустить балку, а это у него не получится. Дортмундер колебался и не двигался. И время истекло.

Стремянка завибрировала. Дортмундер посмотрел вниз. К нему с левой стороны стремительно поднималась монахиня. Она была маленькой и тощей. В этой одежде трудно было определить ее возраст, ее остроносое лицо как у хорька выглядывало через овал апостольника словно человек, смотрящий через иллюминатор проходящего корабля.

То, что она увидела, ей не понравилось. Она бросила короткий неприятный взгляд на Дортмундера, и указала сначала на его левую ногу, а после на первую ступеньку верхушки стремянки. И никаких детских «гули-гули». Она напомнила ему детский приют.

Дортмундер сказал:

- Мне очень жаль, сестра, но я не могу сделать это. Я думаю, что сломал лодыжку или растянул связки или еще что-то. Или что-то.

Она подняла свои глаза с мольбой к небу и потрясла головой, что означало: «Ты ребенок». И это произвело больший эффект, чем просто разговор.

- Правда, сестра, я сломал ее.

Прежние страхи умирают медленно. Увидев старую привычку в стоящей перед ним сестре, Дортмундер сразу же начал оправдываться.

- Она уже напухла,- сказал он и немного придвинулся, чтобы она могла лучше рассмотреть.- Видите?

Она нахмурилась. Продолжая стоять на четвертой ступеньке лестницы, она подняла свисающий с пояса конец деревянных четок и показала распятие и приподняла брови, что должно было означать: «Ты Католик?».

- Ну, э-э, сестра,- сказал он,- частично. Я, как бы, падающий вниз,- и он опустил взгляд, смутился и продолжил смотреть на каменный пол внизу.- В некотором смысле.

Она снова потрясла головой и опустила распятие. Поднявшись на две ступеньки ближе, она протянула руку и схватила его за запястье правой руки – Боже, какой костлявой была ее рука!- и дернула.

- Черт возьми!- вскрикнул Дортмундер, а она смотрела на него неодобрительно, широко раскрыв глаза.- Я имею в виду,- оправдывался он,- я имею в виду, ну… что я имею в виду?…

Прищурив глаза, она снова качнула головой: «Ах, забудем это». И другой рывок ее рукой: «Давай-ка двигайся, парень».

- Ну, ладно,- согласился Дортмундер.- Надеюсь, вы знаете, что делаете.

Она сделала. Она была как колли, возвращающая домой глупую овечку в конце дня. Она помогла всем его конечностям переместиться с балки на лестницу, в которую он, было, на момент вцепился, испытывая нечто среднее между спокойствием и ужасом, покрылся испариной. Вибрирующая стремянка означала, что его вспыльчивая благодетельница спешно спускалась вниз, и пришло его время следовать за ней, что он и сделал.

Дурацкое положение. Левая нога не выдерживала вес его тела, поэтому Дортмундер прихрамывал всю дорогу вниз, держась за бока лестницы такими напряженными пальцами, что остались отметины метала.

Приподнятая левая нога торчала неуклюже и делала его похожим на неизвестную болотную птицу из Эверглейдс. Он проскакал на правой ноге до самого низа, где напирающая толпа монахинь толкнула его в специально подготовленное для такого случая инвалидное кресло.

Энергичный друг Дортмундера по лестнице стоял напротив него, серьезно смотрел на него сверху вниз, а остальные сестры столпились вокруг и с любопытством его рассматривали. Вот эта, напротив, должна быть у них Главной Сестрой или Матерью-настоятельницей или как там у них заведено. Она указало рукой на Дортмундера, затем на себя и после на свой рот. Дортмундер кивнул:

- Я понял. Вы, э-э, что вы не можете разговаривать.

Кивок головой. Она помахала рукой вперед-назад, что означало отрицательный ответ. Неодобрительный сердитый взгляд. Дортмундер спросил:

- Вы можете говорить?

Положительный кивок, много кивков, много кивков вокруг него. Дортмундер также наклонил голову, но в знак того, что он не понял ничего:

- Вы может говорить, но вы не желаете этого. Ну, если так надо…

Крепкая маленькая монахиня-босс схватила себя за мочку уха, затем быстро сделала правой рукой ужасный удар в воздух, настоящий крепкий хук правой. Она посмотрела на Дортмундера, а он смотрел на нее. Она раздраженно вздохнула, покачала головой и повторила предыдущие движения: оттянула правое ухо и ударила воздух, но на этот раз посильнее. Дортмундеру показалось, что он даже почувствовал легкий бриз от этого взмаха на своем лице. Он сидел в металлическом инвалидной кресле, хмурился, наблюдал: «какого черта, этот старый стервятник хочет». Она же сердито смотрела на него и так сильно дергала мочку, что, как будто, вообще хотела оторвать ее.

Голова Дортмундера сразу же приподнялась, когда он вспомнил кое-что. На вечеринках часто играют в игры. Он видел людей, которые делали… Он спросил:

- Шарады?

Большой кивок облегчения «заполнил» комнату. Все монахини улыбнулись ему. Сестра-настоятельница сделала в последний раз удар по воздуху, затем уперла руки в бедра и выжидающе смотрела на него.

- Звуки,- предположил Дортмундер, поскольку смутно помнил правила игры.- Звучит как… Похоже на удар? Вы имеете в виду «обед»?

Все отрицательно покачали головами.

- Не «обед»? Тогда, может, «жевать» (Потерянная икра напоминала о себе).

Снова неверный ответ. Главная монахиня повторяла и повторяла шараду, все более раздраженно и энергично. На этот раз кулак просвистел возле ее уха со всего размаху. Она стояла, качала левой рукой и ждала.

- Попробуем пробиться,- решил Дортмундер.- Носок?- нет, это уже было.- Hit? Ваng? Crash? Dow? Fow?

Нет, нет – все они семафорили, размахивая руками, что могло означать «вернись назад».

- Fow?

Много, много кивков. Несколько монахинь начали делать шарады друг с другом и молча смеялись – говорили о нем.

- Звучит как «бах»,- Дортмундер все обдумал и решил, что есть только один выход из ситуации. Он начал перечислять:- Вow? Cow? Dow? Fow?

Взглядом они дали ему понять, что не нужно перечислять «gow», а остановиться на «fow».

- Как?

Некоторые монахинь начали показывать на пол, а некоторые наклоняться. Дортмундер предположил:

- Начать с другого конца алфавита?- и они облегченно заулыбались в знак согласия, а он спросил:- Zow? Yow? Wow? Vow?

Наконец-то! Тысячи монахинь в знак одобрения подняли большой палец.

- Vow (обет молчания),- повторил Дортмундер.

Игуменья улыбнулась и развела руки в сторону, что значило: «Вот и все. Вот и вся история».

- Я не понимаю,- произнес Дортмундер.

Раздался общий вздох. И это был первый звук, который он услышал от этой толпы. Сестры посмотрели друг на друга, приподняв в изумлении брови, а монахиня-настоятельница коснулась пальцем своих губ, затем приложила руку к своему уху и наклонилась вперед, чтобы показать пантомиму под названием «слушать».

- Конечно,- согласился Дортмундер.- Действительно, тихо. Если здесь никто не разговаривает, то по-другому и не может быть.

Монахиня затрясла головой, снова повторила для него пантомиму и развела руками: «Ты идиот?».

- А-а, это «ключ»,- Дортмундер подался вперед, придерживаясь за коляску.- Что это такое, звучит, как, кажется «quiet» (тишина)? Riot (бунт). Diet (еда). Нет? А-а, вы имеете в виду «quiet». Что-то похожее на «quiet». Другое слово наподобие «quiet». Ну, я имею в виду, когда тихо, ну вы знаете, о чем это я, тогда ты не можешь услышать ни звука. Нам нравиться, когда становится тихо ночью, тогда все вещи становятся очень тихими, мы желаем другие слова наподобие «тишина», когда тихо, когда нет звуков и т.д., это очень тихо и я думаю! Я делаю все возможное!

Они продолжали сердито смотреть, уперев руки в бедра.

- Ну вот! Ф-ф-ф… (звук свиста),- расстроился Дортмундер. – Я ведь новичок в этой игре, а вы это делаете постоянно. Я неудачно упал и… ладно, ладно, я думаю.

Сгорбившись в инвалидной коляске, он молчал и думал и думал:

- Ну, если здесь все время тихо,- начал он,- но помимо этого я не могу… О! Это ведь тишина!

Да! Они отреагировали на его слова притворно-восхищенными аплодисментами. Затем начало появляться все больше и больше поднятых пальцев в знак одобрения.

Дортмундер только теперь понял, что происходит, получив подтверждение своим словам со стороны монахинь:

- Я догадался,- произнес он.- Если сложить два слова вместе. Vow. Silence. Vow. Silence, - он кивнул и снова кивнул, а затем громко выкрикнул. - Обет молчания! У вас одна из тех религиозных штуковин, обет молчания!

Да! Они были счастливы, что миссия завершилась успехом. Если бы он был Майским деревом, они танцевали бы вокруг него. Обет молчания!

Дортмундер повел руками:

- Почему вы просто не написали об этом на листке бумаги?

Они резко прекратили молчаливые поздравления. Вопрос поставил их в тупик. Некоторые из них начали подергивать свои юбки и рукава, чтобы привлечь внимание к своим рясам, намекая на что-то. Настоятельница взглянула на Дортмундера, протянула руку под одеяния и вынула блокнот и шариковую ручку. Она что-то энергично написала на листке, оторвала его и протянула Дортмундеру: «Вы можете прочитать?».

- Ну, а теперь,- попросил Дортмундер.- Только не нужно меня оскорблять.

 

4 

Мать Мэри Форсибл и сестра Сирин писали записки быстро, что указывало на долгую практику. Здесь, в немного загроможденном кабинете монастыря с зарешеченными окнами с видом на Вестри-Стрит, он сидел на противоположной стороне широкого стола от Матери Форсибл и обменивался с ней записками с нарастающим возбуждением.

Мы желаем, чтобы сестра Мэри Грейс вернулась обратно!

Бог укажет нам путь.

Он показал нам это прошлой ночью в часовне!

Мы не будем общаться с грабителями и ворами.

Наш Господь и Спаситель!

Уйди прочь, Сатана!

Оторванных листков из блокнота становилось все больше и больше по обеим сторонам стола, пока сестра Мэри не просунула голову в дверь кабинет. Она положила лицо на сложенные ладони и закрыла глаза, что означало: «Нашему гостю пора спать».

Мать Мэри Форсибл взглянула на настенные часы-регулятор, было почти семь. Солнце уже давно поднялось, завтрак закончился, месса состоялась, полы вымыты. Он качнула головой, посмотрела на сестру Мэри Кейпэбл, щелкнула гневно пальцами: «Отведи этого ленивого хама наверх». Сестра Мэри улыбнулась, кивнула и вышла.

Тем временем сестра Мэри Сирин решил изменить тактику поведения. Она разгладила одну из самых первых записок, написала на ней что-то корявым почерком и толкнула к сестре Мэри Форсибл:

Мы хотим, чтобы сестра Мэри Грейс вернулась!

Мать Мэри Форсибл написала: Конечно, мы хотим. Молитва и созерцание покажут нам правильный путь.

Сестра Мэри Грейс ничего не написала в ответ. Она просто протянула листок обратно:

Мы хотим, чтобы сестра Мэри Грейс вернулась!

Мы никогда не отступимся!

Мы хотим, чтобы сестра Мэри Грейс вернулась назад!

Пожалуйста, не будьте скучно, сестра Мэри Сирин.

Мы хотим, чтобы сестра Мэри Грейс вернулась назад!

Вы содействуете преступлению?

Мы хотим, чтобы сестра Мэри Грейс вернулась назад!

Вам так же плохо, как и нам!      

Сестра Мэри Сирин выглядела так ангельски с этими ямочками на щеках, когда улыбалась. Кивнув, она снова указала на это безжалостное сообщение. Мать Мэри Форсибл откинулась на спинку стула, начала барабанить кончиками пальцев по столу и размышлять.

Это правда, что весь монастырь, каждый член «The Silent Sisterhood of St. Filumena» умолял день и ночь и просил помощи у руководства монастыря, чтобы разрешить проблему с сестрой Мэри Грейс. Также правдой было то, что на протяжении всей своей истории существования в женском монастыре никогда не был замечен вор на стропилах часовни. Связаны ли как-то между собой эти два инцидента? Сестра Мэри Сирин была первой, кто обнаружил того парня и поэтому имела вполне оправданное чувство собственности на него. Она утверждала, что он является орудием Божьим, но Мать Мэри Форсибл была скептично настроена. Конечно, на протяжении веков многие орудия и посланники Бога не получали признания, но все же большинство мошенников оставались просто мошенниками без добродетели и Бога в душе.

С другой стороны, привычкам в жизни трудно сопротивляться. На протяжении почти всей своей сознательной жизни Мать Мэри Форсибл сдерживала свое желание вернуться к материальному миру. Она ограничила свою мирскую жизнь до этого здания, этой группы женщин и этого правила обета молчания, который сестры могли нарушать не более двух часов в каждый четверг. Ее бдительность и просьбы были направлены к Нему, доверившись молитве и милости Творца можно получить все необходимое. Но, возможно, на мирскую проблему с сестрой Мэри существовал такой же мирской ответ?

Какое-то движение в дверях отвлекло внимание монахини Форсибл от ее мыслей. Дьявол легок на помине. Вот и он собственной персоной. Левая нога перевязана белым бинтом, трость сестры Мэри Чэйн в левой руку, а чашка с кофе сестры Мэри Лусид в его правой. Он производил впечатление подлеца, а появившаяся небритость лишь усугубила выражение ненадежности на его лице.

- Я предполагаю, что попал в офис,- пробормотал он словно «плохой мальчик Пека», которого застали курившим в туалете.

Если бы Мэри Форсибл преподавала в средней школе, то она ввела бы множество предписаний. Она сердито посмотрела на сестру Мэри Сирин, которая в свою очередь сияла от гордости, как будто именно она была причастна к созданию этого парня. Она быстрым жестом указал на стул с левой стороны стола, тем самым предложив присесть. Так он и сделал, положив одну руку с грязными ногтями на стол и изобразив улыбку Хамфри Богарта, произнес:

- Я хочу объясниться, ну, по поводу прошлой ночи.

В ответ на это Мать Мэри Форсибл быстро написала первую записку и толкнула в его направлении: Вы – грабитель.

Он посмотрел обиженно:

- Ах, теперь…- начал он, но второй листок был уже в пути.

Он осторожно улыбнулся сестре Мэри Сирин, затем прочитал записку номер два:

Мы не сдали Вас вчера вечером в отделение полиции, которое находиться на другом конце квартала, но мы могли сделать это.

- О,- только и смог сказать он.- Полиция в конце квартала. Вы полагаете, я, э-э…

Мать Мэри Форсибл посмотрела на него.

- Хорошо,- сказал он, пожал плечами, вздохнул и продолжил.- Э-э, спасибо.

Настоятельница уже нарисовала следующую записку, которая скользнула по столу.

Возможно, вы можете отблагодарить нас.

Нахмурившись, он изучал записку, повернул ее, но обнаружил, что с обратной стороны она пустая, покачал головой. Затем обвел взглядом офис, как будто в поисках чего-то и произнес:

- Что? У вас есть сейф, который не можете открыть или?

Жаль, что сегодня не четверг. Потребуется много времени, чтобы выяснить ситуацию.

 

5

Энди Келп взломал дверь в квартиру с помощью пластика кредитной карты, заглянул в гостиную, где находились Дортмундер и Мэй и сказал:

- Это только я. Не вставайте.

Затем он пошел в кухню, чтобы угоститься пивом. Крепкий, с блестящими глазами, остроносый мужчина окинул обстановку кухни быстрым взглядом. Со стороны он был похож на птицу, которая высматривает для своего приземления ягодный куст. На столе лежало несколько видов крекера. Келп взял один с кунжутом, запил пивом и вернулся в гостиную, где Мэй поджигала новую сигарету от крошечного окурка предыдущей. Дортмундер сидел с забинтованной ногой за журнальным столиком.

- Как дела,- спросил Келп.

- Потрясающе,- ответил Дортмундер, но это прозвучало иронически.

Мэй затушила окурок в пепельнице и сквозь новое облако дыма произнесла:

- Я хочу, чтобы ты звонил в дверной звонок, как и все остальные, Энди. Что если бы мы «кое-чем» занимались в тот момент?

- Аха,- ответил Келп,- мне это даже в голову не пришло.

- Большое спасибо,- сказал Дортмундер.

Казалось, что он был далеко не в самом лучшем настроении. Келп объяснил Мэй:

-По телефону, Джон рассказал мне, что повредил ногу, и я не знал дома ли ты, поэтому я решил поберечь его силы, чтобы он не вставал,- и повернувшись к Дортмундеру спросил:- Так что случилось с твоей ногой?

- Он свалился с крыши,- ответила вместо него Мэй.

- Спрыгнул,- поправил Дортмундер.

- Извини, но у меня не получилось прийти прошлой ночью,- оправдывался Келп.- Работал тогда О’Хара?

- До определенного момента.

- До какого именно?

- Пока его не арестовали.

- Упс,- произнес Келп.- Но он только недавно вышел из тюряги.

- Возможно, ему перепадет обратно его прежний карцер.

Келп пил пиво и на момент задумался об изменчивости судьбы, которая могла выбрать его прошлой ночью вместо Джима О’Хары. Слава Богу, так не произошло. Он произнес:

- А где ты был, когда О’Хару арестовали?

- Прыгал с крыши.

- Падал,- исправила Мэй.

Дортмундер проигнорировал замечание и продолжил:

- Я провел всю ночь в женском монастыре.

Келп не совсем понял его шутку, но все равно улыбнулся:

- Хорошо,- только и сказал он.

- Монахини перевязали ему ногу,- продолжала Мэй,- и одолжили трость.

- И они хранят обет молчания,- сказал Дортмундер и начал пояснять,- поэтому там не было телефона, с которого я бы мог позвонить Мэй, чтобы она не волновалась.

- Конечно же, я волновалась,- заметила Мэй.

- Подождите. Ты провел ночь в женском монастыре?- переспросил Келп.

- Я ведь сказал тебе об этом.

- Да, но… ты имеешь в виду «был»? Ты пробыл в монастыре всю ночь?

- Он потянул свою лодыжку на крыше монастыря,- объяснила Мэй,- куда свалился с другой крыши.

- Спрыгнул.

- Так… я имею в виду…- Келп не знал, что сказать, взмахнул банкой пива, но это все равно не помогло выразить его мысли.- Я имею в виду,- снова начал он,- что именно ты сказал им? Причина, по которой ты находился на их крыше.

- Ну, они догадались обо все,- ответил Дортмундер ему.- На другой конец квартала приехали полицейские машины, сработала охранная сигнализация и так далее. Так что они сложили два плюс два и ...

- Эти монашки.

- Монашки, да.

- Хорошо,- у Келпа все еще были проблемы с формулировкой фраз.- Что они сказали?

- Ничего. Я говорю тебе, у них сейчас обет молчания. Правда, они пишут много записок.

- Записок,- повторил Келп, кивнул согласно, пытаясь уловить мысль.- Отлично. Что они писали?

Дортмундер почему-то выглядел смущенным. А губы Мэй почему-то сжались в жестокую и решительную линию, возможно по той же причине. Дортмундер произнес:

- Они предложили мне сделку.

Келп косо посмотрел на старого приятеля:

- Сделка? С монахинями? Что ты имеешь в виду под словом «сделка»?

- Им нужна его помощь,- пояснила за него Мэй.- У них была проблема, они молили о помощи, и тут снизошел Джон, упав на их крышу…

- Прыгнул.

-… и они решили, что он посланник божий.

Келп перестал коситься. Вместо этого он сделал очень круглые глаза:

- Ты? Послан Богом?

- Это была не моя идея,- защищался угрюмый Дортмундер.- Они это выдумали сами.

- Объясни все ему,- предложила Мэй.- Возможно, у него появится несколько хороших соображений по этому поводу.

- У меня уже есть хорошая идея,- сказал Дортмундер, но потом он пожал плечами и продолжил.- Верно. История такова. Есть куча монахинь, заточенных в центре города с их обетом молчания. В прошлом году к ним пришла новая сестра за последние пять или шесть лет.

- В это я могу поверить,- согласился Келп.

- Итак, эта девушка, которая новая, у нее был очень богатый отец, он выследил ее, узнал, что она пребывает в этом женском монастыре и похитил ее.

Келп был поражен таким поворотом истории:

- Прямо из монастыря?

- Прямо из монастыря.

- Сколько ей было лет?

- Двадцать три.

Келп пожал плечами:

- Значит, она вполне взрослая и может делать то, что ей вздумается.

- За исключение того, что ее папа обращается с ней как один из тех почитателей культа, ну ты знаешь, эти муниты и как там их зовут. Он запер ее и провел депрограммирование.

Келп спросил:

- Депрограммирование из Католической Церкви?

- Да. Во всех ее письмах в монастырь, которые они мне показали, сказано, что этот парень просто давит на ее подсознание, день за днем. И все, что она хочет, все, что она говорит – вернуться в монастырь.

- И старик держит ее взаперти? Он не может, не с 23-летней.

- Но он делает это,- повторил Дортмундер.- Поэтому монахини пошли к адвокату узнать, что можно сделать. Адвокат вернулся и сказал, что тот мужчина очень и очень богат, у него настолько «глубокие карманы», что ты даже не поверишь. И если сестры попытаются что-либо предпринять, то он будет таскать их по судам, пока девушке не исполнится семьдесят три.

- Значит, она застряла,- сделал вывод Келп.

- Вот поэтому они решили, что я посланник Бога, хотя на самом деле я вор,- пояснил Дортмундер.

- Они верят, что я могу прокрасться в дом богатого парня и помочь ей сбежать.

- Что это за место?- спросил Келп.

- Пентхаус на верхушке здания в центре города. Вооруженные охранники повсюду. Подняться можно только на лифте, вход в который возможен при наличии специального ключа. Парень владеет целым домом.

- И как ты собираешься попасть в тот пентхаус,- задал логичный вопрос Келп.

- Этого я и не знаю,- ответил Дортмундер.

- И даже, если ты попадешь туда,- добавил Келп,- нет шансов, что ты вынесешь оттуда 23-летнюю девушку.

- Когда ты прав – ты прав,- признал Дортмундер и вздохнул.

- Итак, что же ты сделал далее? Подписал какие-либо документы?

- Нет. Мы просто пожали руки.

Келп не сдавался:

- И какую гарантию они получили от тебя? Исповедь?

-Нет.

- Твое имя? Домашний адрес?

- Ничего. Они спросили готов ли я заключить сделку, и я согласился.

- Ну, ты можешь отказаться от нее,- предложил Келп и, улыбаясь, добавил.- И это нормально, ты можешь не выполнять уговор. Ты же дома и свободен.

- Это не совсем так,- сказал Дортмундер.

- Я не вижу проблемы,- настаивал Келп.- Ты далеко и «чист», и они не смогут разыскать тебя.

- Хм,- хмыкнула Мэй.

Келп бросил взгляд на Мэй. И прямо сейчас она выглядела точь-в-точь как статуя на Вашингтон-сквер… немигающая, непоколебимая и создана из камня.

- Ах ,- вырвалось у Келпа.

- Теперь ты понимаешь в чём проблема,- сказал Дортмундер.

 

6

Хендриксон открыл дверь, затем быстро сделал шаг назад и захлопнул ее. В его сторону полетела тарелка и разбилась на кусочки об стену. Снова открыв дверь и войдя в большую, аккуратную и просто меблированную гостиную-столовую, переступив через буритто и фарфоровые осколки, Хендриксон произнес:

- Ну, Элейн. Все продолжаешь, а?

Разъяренная девушка по другой стороне обеденного стола подняла в знак трехдневного протеста картонку, взятую от упаковки рубашки, где красными чернилами было написано: «Сестра Мэри Грейс».

Хендриксон забавно кивнул:

- Да, Элейн, я знаю. Но твой отец предпочитает, если я зову тебя по имени, которое он дал тебе при твоем рождении.

Она изобразила рвоту, намекая, что простое упоминание отца, заставляет ее чувствовать себя плохо. Хендриксон же подошел к высокому деревянному стулу возле окна и заметил, что сегодня к Библии никто не притронулся. Хорошо. Он должен, наверное, и вовсе убрать ее отсюда, но это будет слишком явным признанием неудачи.

В первые несколько недель после своего назначения, Хендриксон усердно работал с Элейн Риттер над выбранными из библии цитатами, что было стандартной практикой для такого профессионального депрограммиста как он, но оказалось, что девушка знает Святое Слово лучше, чем он. На каждый его отрывок из Библии она приводила свой. Он оставил Библию для того, чтобы она читала ее, поскольку в этой квартире не было других книг, не было телевидения и радио. Но вскоре у нее вошло в привычку оставлять книгу открытой, где она писала красными чернилами некоторые едкие замечания для него перед началом каждого сеанса. По этой причине в течение последних нескольких недель он игнорировал Библию, открытую или закрытую, воздерживался от цитирования и постепенно ее оборонительная тактика ослабевала.

Это была небольшая победа Хендриксона, до настоящего момента только одна, но возможно долгая. Лично он не ожидал выиграть эту специфическую войну. Когда-нибудь в будущем, естественно, спустя много времени после того, как Фрэнк Риттер уволит Хендриксона за проваленную работу, Элейн Риттер, скорее всего, просто сойдет сума от ярости и скуки. И тогда станет никому не нужной, в том числе ее отцу и себе самой. Однако теперь его устраивала отличная зарплата с дополнительными льготами в виде прекрасной квартиры в этом же здании, шофера с машиной всегда наготове и постоянно растущего счета в банке, не говоря уже об периодических премиях. Эта работа была достаточно приятным занятием. Элейн Риттер была симпатичной девушкой, особенно теперь, когда ее волосы отросли, и за исключением четверга - она молчала как могила; в общем, неплохой компаньон на долгие и вялые рабочие дни.

Это было почти три месяца тому назад.

- Говорят, что вы лучший в этом деле,- произнес Фрэнк Риттер на первой встрече, когда Хендриксона наняли, чтобы он спас его младшую дочь из западни религиозной организации.

- Они и мне сказали, что я лучший,- любезно ответил Хендриксон.

Уолтер Хендриксон был большим полным мужчиной, который одевался в стиле кэжуал, но аккуратно. Ему было сорок два года, и он был профессиональным депрограммистом в течение одиннадцати лет и никакие неожиданности и преграды не могли застать его врасплох; но это, конечно, было, до того, как он встретил Элейн Риттер.

- Я нанимаю только лучших,- предупредил Фрэнк Риттер,- потому что я могу позволить себя это и на меньшее я не согласен. Влейте свое чистящее средство Drano в голову моей девочки. Я хочу ее прочистить и заставить нормально функционировать.

- Считайте, что уже сделано,- заверил его Хендриксон, которому та «воздушная» гарантия казалась сейчас легкомысленной.

«Считайте, что уже выполнено. Господи, Господи… Были моменты, когда Хендриксон чувствовал, что почти начинает молиться».

Дело в том, что Элейн Риттер не была похожа на других, с которыми он прежде работал. Его клиенты были люди практически всегда рассеянные и смущенные, с очень низкой самооценкой и низким уровнем образования. Обычно они оставляли свои дома и следовали за Этим Учителем или Тем Гуру по большей части потому, что искали другого родителя, иного, чем те родители, которых они покидали. Они чувствовали потребность в более строгом или менее требовательном, более заботливом или менее скучном родителе.

Несхожесть - вот в чем смысл. Другая семья, другой клан, развитие другой личности, которая будет более успешной, чем несчастный оригинал. Религия и философия имели мало или почти ничего общего с того рода действиями и решениями. Задачей Хендриксона было просто разбудить их для окружающего мира и показать им их собственный потенциал. Все просто.

Элейн Риттер была чем-то другим. Нет проблем с самооценкой, религия и философия повлияли на ее решение уйти от материального мира и вступить в тот монастырь возле Tribeca.

С точки зрения религии, она сильно верила в Бога и Католическую Церковь. С философской – она стойко отвергала тот мир, который создали люди наподобие его отца. Все самое лучшее было в этой девушке. Она знает свою душу, и эта чушь от Вальтера Хендриксона не сможет оказать на нее ни малейшего воздействия.

Жаль. Чушь - это все что он мог предложить для нее.

Он приостановился на секунду возле деревянного с высокой спинкой стула и посмотрел через окно на башни в центре Манхэттена. Семьюдесятью шестью этажами ниже находилась оживленная улица. Здесь же, наверху серые башни были единственной реальной вещью. Хендриксон уже более не различал слабые царапины на небьющемся стекле окна, которые оставила Элейн с помощью стульев и лампы в первые дни своего заточения здесь. Она также приспособилась к существующей безвыходной ситуации; она не может повлиять на решение отца, и в обозримом будущем не покинет эту квартиру на верхушке «the Avalon State Bank Tower» на Пятой авеню.

Хендриксон присел на стул. Он поместил деревянный стул с высокой спинкой напротив окна неспроста. Так было сложнее рассмотреть черты его лица, лишало его индивидуальности и делало его высказывания более авторитетными. Это был трюк, используемый в парламенте, не приносящий желаемого эффекта сейчас, но тем не менее:

- Я так понимаю, что твой отец приедет в конце недели домой,- вежливо заметил он.

Она поджала губы и изобразила плевок. Естественно она не будет делать это на самом деле, она слишком хорошо воспитана для такого.

Хендриксон продолжил:

- О чем мы поговорим сегодня?

Элейн одарила его ледяной улыбкой и указала пальцем на потолок тюремной камеры.

Ответная улыбка Хендриксона была гораздо теплее:

- Бог?- спросил он.- Нет, тему, которую я хотел бы сегодня затронуть это почтительность к родителям и что каждый из нас в долгу перед родителями. И в качестве примера я хотел бы подробно остановиться…- сказал он, когда она начала ходить по комнате из угла в угол, сердито смотреть в никуда, что было ее обычной реакцией на его проповеди, и что оставило отчетливую протоптанную дорожку на ковре,- примером который может быть понятен для тебя это твои шесть старших братьев и сестер. Их роль и функции в Templar International, компании твоего отца и их отношение к собственным привилегиям и обязанностям.

Хендриксон говорил спокойным и уверенным голосом, а Элейн продолжала ходить и сердиться. Без сомнений, она подготавливала разнообразные доводы, чтобы с удвоенной силой ударить по нему в следующий четверг, когда в очередной раз монолог перейдет на недолгое время в диалог.

Ну, черт побери, это была его работа.

 

7

Дортмундер ковылял со своей тростью и в плохом настроении вдоль Пятой авеню. Рядом с ним медленно двигался Келп:

- А проблема в том, что нет выгоды от этой сделки. Ты собираешься собрать банду вместе, тех, кто будет вести машину, кто поднимется наверх и заберет ее, кто будет угрожать охранником пистолетом, но все те люди захотят узнать, что они получат в конце. Я говорю, конечно же, о профи, а не о тех, кто приедет, поднимется, разобьет головы и откроет двери (или бесплатно. Я имею в виду, что ты должен сделать это за счет Мэй, и я присоединюсь к тебе, потому что мы давно знакомы, потому что мне это интересно, но другие… Я не знаю, откуда ты возьмешь для себя помощников. Вот в чем проблема.

- В этом проблема, да?- спросил Дортмундер.

- Одна из.

А вот и еще одна из проблем: Государственный банк Аволона на Пятой авеню, который размещаетсяся всего в нескольких кварталах от собора Святого Патрика. Люди, которые создали такое место как Трибека никогда не идут в такое место как Трибека, они приходят сюда.

Государственный банк Аволона поднимался из цементного тротуара как нечто среднее между массивным старым дубом и квадратной формы космическим кораблем. Первые четыре этажа были обшиты чередующимися прямоугольниками из стекла и черного мрамора с зелеными вкраплениями в виде полосок и точек, окаймленные медью. Начиная с пятого этажа и вверх, поверхность здания была покрыта серым камнем без каких-либо элементов декора. Ни карнизы, ни окна, ни арки, ни фронтоны, ни горгульи не прерывали сплошной каменный поток. На четвертом этаже над тротуаром висело три больших флага: Соединенные штаты, Нью-Йорк штат и Темплар Интернешнл. На желтом фоне последнего размещалась стилизованная фигура в виде дерева или буквы «Т».

Дортмундер стоял у обочины, опирался на трость и, открыв рот, смотрел так высоко, как только мог. Синее весеннее небо наполовину скрывали набежавшие небольшие пушистые облака, и где-то там в них заканчивалось здание.

- Она должна будет спустить с преисподней вниз свои волосы?- сказал Дортмундер.

- Что?- спросил Келп.

- Ничего. Пошли.

Нижний этаж небоскреба представлял собой гармоничное сочетание банка и сада общей площадью сорок футов. В сад был более-менее открытый вход для посторонних с небольшим кафе среди берез, буков и бамбука. Банк был современным, из мрамора и с последними разработками в системе безопасности. Между банком и садом располагался вход в фойе и ряд лифтов. Дортмундер с Келпом вошли в здание, стояли и смотрели на столбцы и столбцы информации вдоль длинной стены, напоминающей военный мемориал.

- Много людей занимается бизнесом,- прокомментировал Келп, глянув на все корпоративные имена.

- Гм,- ответил ему Дортмундер.

- Интересно, сколько из них легальных.

- Стоматологи,- произнес Дортмундер.- Пойдет на прогулку.

Итак, были лифты отмеченные цифрами «5-21», лифты помеченные цифрами «22-35», лифты обозначенные цифрами «36-58» и лифты маркированные цифрами «59-74».

- Мне казалось, что она находится на семьдесят шестом, так ты говорил мне.

- Так они мне сказали.

Поэтому они вошли в «59-74» и Дортмундер нажал на «74». Два мальчика курьера, блондинка в красном платье и пара юристов обсуждающих налоги: «Они возьмут семь миллионов и уйдут, но придут ли они обратно?» звучало в долгой поездке в этом металлическом шкафу. Посыльной вышел на шестидесятом. Блондинка брызнула в горло освежителем дыхания и исчезла на шестьдесят третьем. Другой мальчишка курьер вышел на шестьдесят восьмом, а юристы с фразой «Просто так они не начнут говорить о преступлении, мы, по существу, в одной и той же "связке"» - на семьдесят первом. Дортмундер и Келп поднимались на самый верх.

Но это не был самый последний этаж. Полезная карта «вы находитесь здесь» возле соседнего лифта показала им, что лестница располагалась на углу. Когда они добрались туда и открыли дверь, то увидели ведущую наверх простую металлическую лестницу, окрашенную в цвет линкора. Тем не менее, она была заперта на цепь, спуск же вниз был свободен.

- Я предполагал такое,- сказал Дортмундер.

Келп оперся щекой в цепь на воротах и подтянулся, чтобы увидеть верх лестницы:

- Там два пролета,- отчитался он.- По крайней мере, еще два.

- Нам нужно туда. Или на специальном лифте, для которого необходим ключ, а я даже не знаю где он или мы будем вынуждены пройти наверх сквозь потолок.

- Через два потолка.

- Давай осмотримся.

Они блуждали по коридорам и обнаружили, что те образовывали букву «Н» с лифтами поперек. Четыре компании расположились здесь, заняв большую площадь. Здесь была архитектурная фирма с золотой табличкой на центральной двери. Коллегия адвокатов имела на входе простой список членов, а инжиниринговая компания – черно-золотистую пчелу внутри огромной заглавной буквы «В» в их названии. Четвертая компания, которая занимала одну четвертую часть от «Н», имела простую белую дверь с крохотными выпуклыми буквами: МАРКГРАФ.

В течение пяти или более минут они бродили по залам, осматривали двери, на большинстве из которых были нарисованы стрелки, указывающие направление входа в эти фирмы. В какой-то момент они увидели озабоченную молодую женщину, которая несла множество документов. Она вышла из кабинета, пересекла холл и вошла в другой кабинет. Кроме нее они никого больше не встретили по пути. Нигде не было окон и через некоторое время возникало чувство, что ты находишься под землей, а не тысячу футов в воздухе.

- Вот что нужно сделать,- наконец произнес Келп,- привести сюда Мэй, показать ей ее же план и пускай она заставит свой мозг поработать.

- Она уже это сделала. Давай заглянем в один из лифтов.

Они вернулись в середину «Н» и вызвали лифт, который приехал пустым. Дортмундер подпер дверь лифта спиной, а Келп подтянул огромную бочку с песком, стал на нее и открыл люк внутри кабинки, оттолкнул его в сторону и заглянул.

- Ну,- выдавил из себя Дортмундер.

Дверь лифта давила ему на плечи, пытаясь закрыться. Его лодыжка болела и хотела, чтобы ее положили в горизонтальное положение на что-нибудь мягкое, возможно на месяц.

- Что ты видишь?

- Машинное оборудование.

- Близко?

- Прямо передо мной.

- Ствол не идет разве до самого верха?

- Нет,- ответил Келп, все вглядываясь и вглядываясь.- Там должна быть дверь, чтобы можно было добраться до мотора, но через нее можно попасть только на семьдесят пятый. Лифт не пойдет на семьдесят шестой.

- Давай еще раз взглянем на лестницу,- сказал Дортмундер.

Келп отставил бочку, освободил жужжащий лифт, и они пошли еще раз к лестнице. Дортмундер исследовал стену, а Келп изучал замок на воротах, когда вдруг позади их появился в дверях холла мужчина и осторожно спросил:

- Вам нужна помощь, джентльмены?

Дортмундер сильнее оперся о свою трость для того, чтобы выглядеть более безобидно:

- Пытаюсь найти мужской туалет.

- О, прошу прощения,- извинился мужчина, улыбаясь ему.

Ему было около тридцати, крупный, сложен как футболист с массивной шеей и накаченными руками. Он был одет в аккуратный темного цвета костюм и белую рубашку с узким желтым галстуком, но с левой стороны его пиджака можно было различить какой-то предмет.

- Здесь вверху нет общественных туалетов,- заметил он.- Вы должны спуститься вниз в лобби, повернуть налево и пройти в сад.

- Хорошо, - ответил Дортмундер.

- Это сразу же за фикусом,- любезно подсказал мужчина, когда они, «поджав хвосты», направились к лифтам,- невозможно не заметить.

- Вы очень нам помогли,- поблагодарил Келп.- Большое спасибо.

- Не перестарайся,- сказал ему Дортмундер.

 

8

В этом мире столько много разных бед! Сильные охотятся на слабых, несправедливость свирепствует, зло преуспевает везде, а добро лежит растоптанное в пыли. Ай, caramba, от всего этого хочется просто писать!

Энрикета Томайо, конечно же, не сделала ничего такого грубого или вульгарного, лишь ограничилась тем, что яростно застучала сковородками в мыльной воде, которые отбрасывали блики на эту стерильную кухню, отделанную странным светлым хромом, где она работала больше года. Богатые ладино, возвратившись домой в Гватемалу, прибегли к помощи государственной и частной армий для притеснения индейцев. Здесь же в Нью-Йорке богатые до сих давят каждого, кто попадается им в руки, даже если это их плоть и кровь. Святая Барбара, этот Фрэнк Риттер мучает даже свою собственную дочь. Он бросает даже вызов самому Господу Богу!

Энрикета ударила сковородой о край раковины, подняла голову и увидела бедную маленькую Сестру с красными глазами, которая вошла в кухню, вздыхая, изнуренная горем. Маленькая Сестра слабо улыбнулась Энрикете и подошла к холодильнику за стаканом обезжиренного молока. Служанка вытерла руки о передник и заставила себя из нескольких десятков слов на испанском языке, промелькнувших на максимальной скорости в ее голове, выбрать наиболее существенные:

- Ты бедный ребенок!

Маленькая Сестра улыбнулась благодарно и продолжила пить молоко. Энрикета подошла к ней поближе, понизила голос и перешла на английский:

- Еще одно письмо от хороших Сестер.

Как же засверкали глаза бедного ребенка! Только эти письма от монахинь помогали ей не упасть духом. Энрикета точно знала, что ее уволят и, вероятно, арестуют и, конечно же, изобьют, и, без сомнений, депортируют, если Фрэнк Риттер и его миллионы когда-нибудь узнают о том, что она была посредником в переписке между монастырем и маленькой Сестрой. И она также знала, что этот обмен сообщениями был самой прекрасной вещью и реальной вещью, которую она еще могла сделать в своей жизни. Ее собственные дети уже выросли, уже мертвы или исчезли. Несчастья Гватемалы были позади нее, пожалуйста, Диос, навсегда. Она постарела и располнела, жила в этой странной и холодной стране, работала поваром в странной кухне для злого чудовища и его несчастной лишенной свободы дочери, которую заперли в башне, словно в сказке! Она была замужем за ленивым мужчиной, который валялся в их хорошей квартире, принадлежавшей государству на Коламбус-авеню. Чем еще она могла помочь этому бедному ребенку, над которым издевались?

Она часто размышляла, как можно освободить маленькую Сестру из ее башни, но это было невозможно. Энрикета не могла воспользоваться золотым лифтом самостоятельно. Каждый день в одиннадцать часов утра вверх и в девять вечера обратно вниз ее всегда «сопровождал» один или несколько притворно улыбающихся охранников Фрэнка Риттера. Эти мужчины в штатском очень напоминали ей солдат из Гватемалы. Все, что она могла это переправлять письма Сестры и использовать свой собственный адрес на Коламбус-авеню для корреспонденции из монастыря. Но даже это совсем немного, но помогало. Оно того стоило, чтобы увидеть как блестели глаза ребенка.

И как же они загорелись на этот раз! С широкой радостной улыбкой на лице маленькая Сестра протянула письмо Энрикете, указав на него другой рукой, что означало: «Вот, прочитай это сама!».

Время от времени случалось, что маленькая Сестра делилась новостями из монастыря. И хотя это было тяжелым испытанием для Энрикеты, она всегда соглашалась и старалась сделать все от нее зависящее. Она могла читать, хотя английский язык и был более сложным, чем испанский. Она поднесла бумагу так близко к лицу, что письмо почти касалось ее носа. Прошло некоторое время, прежде чем она, наконец, смогла понять следующее:

Дорогая сестра Мэри Грейс, у нас прекрасная новость!

Бог указал нам путь, и мы помогли мужчине, который как раз обладает знаниями необходимыми для твоего спасения. По профессии он вор, это значит, что он изучал науку как входить или выходить из сложных или запертых мест (Он пришел к нам через нашу крышу!).

Прежде чем бросить «первый камень», моя дорогая, мы должны не забывать о Святом Дисмасе, распятом с нашим Иисусом, обычном разбойнике, который после раскаялся во всех грехах. «Истинно говорю тебе сегодня: ты будешь со мной в Раю»,- так пообещал ему наш Владыка. Это был Святой Дисмас, вор, который был выбран Иисусом своим спутником в его путь к Своему Небесному Отцу после всех земных страданий, а не один из Апостолов или Учеников. Этот факт мы не должны забывать.

В любом случае, он наша надежда. Мы постоянно молимся к Всевышнему, чтобы этот союз с нами и твое освобождение могли стать началом пути исправления этого новоявленного Дисмаса, имя которого Джон. Даже в сию секунду он занимается изучением того, как лучше всего добраться и вызволить тебя из заключения. Если у тебя появятся вдруг советы или предложения, касательно физических деталей твоего пребывания в тюрьме, то ты пиши и мы передадим их Джону. Я уверена, он будет очень рад.

Молимся за твое скорейшее освобождение, долгую жизнь для Папы, за прощение душ в Чистилище и возвращение на путь истинный России.

Всегда твоя

Мать Мария Форсибл

Молчащие Сестры из St. Filumena

Энрикета инстинктивно не доверяла мужчинам по имени Джон и, если уж на то пошло, вообще не доверяла мужчинам, но это она оставила при себе. Самое главное, что письмо сделало маленькую Сестру счастливой, и какая разница, если через некоторое время Джон окажется фальшивым и неспособным? Энрикета заперла в сердце свой скептицизм, где он не сможет сделать ничего плохого. Возвращая письмо маленькой Сестре с ее воодушевленной улыбкой, она произнесла:

- Это звучит довольно обнадеживающе!

 

9

Когда Мэй вернулась из библиотеки домой, Дортмундер сидел на диване в гостиной и нажимал кончиком своей трости на снимки Polaroid, лежащие на кофейном столике. Он не выглядел радостным.

- Как дела?- спросила она.

- Могло быть и хуже,- ответил он.

Ну, это прозвучало обнадеживающе.

- Как?- спросила Мэй.

- Я мог бы спуститься тогда с О’Харой вниз по пожарной лестнице.

- Нет, я имею в виду девушку.

- Я тоже.

- Ну,- Мэй бросила свой кошелек и сумку с ксерокопиями на кресло.- Хочешь кофе?

- Нет, спасибо. Когда зайдет Энди, я попью с ним пива.

- Ну, а мне просто необходимо кофе,- сказала она.- В библиотеке оказывается люди еще более странные, чем в метро.

Качая головой, она направилась в кухню. Сегодня был пятый день, как Дортмундер искал способ спасти девушку. Сегодня у Мэй был выходной в ее Bohack, и она провела его в публичной библиотеке Мид-Манхэттена. В отделе периодических изданий она читала о Фрэнке Риттере, и Темплар Интернешнл, и Маркграф Корпорэйшн, и Государственном банке Аволона. Ей также пришлось бросить десять центов в машину Xerox. К счастью, Келп показал ей однажды как можно тихо забрать обратно свои десять центов из такой машины, поэтому день выдался не таким затратным, каким он мог быть. Но это, как ни странно, еще более утомило ее, чем нормальный рабочий день за кассовым аппаратом.

Вернувшись обратно в гостиную, Мэй присела в самое удобное кресло, положила ноги на пуфик, сделала глоток кофе и наблюдала, как Дортмундер тыкает тростью в снимки.

- Ты не выглядишь счастливым,- сказал она ему.

- Если бы я выглядел довольным, то это было бы плохим знаком. Тот парень Чипкофф звонил сегодня.

- Кто это?

- Тот, который послала меня на икру. Он заплатил три сотни в кредит, ты знаешь об этом.

- В кредит?

- В кредит за ту работу, которую мы не выполнили. Таким образом, он звонил сказать, что хочет обратно свои триста. Я ответил ему: «Мы все очень рисковали. Тебя это стоило три сотни, мне – сломанной лодыжки, О’Харе будет стоить, возможно, около восьми лет». Он спорил со мной, поэтому я повесил трубку. Тот парень явно сумасшедший.

Мэй ответила:

- Джон, ты хочешь послушать о Фрэнке Риттере?- и, не дожидаясь ответа, она продолжила.- Я провела целый день в библиотеке с множеством людей, которые одеты в пальто и апатичны, почесывают свои руки и смотрят картинки обнаженных статуй. Я изучила всю информацию о Фрэнке Риттере. Так ты хочешь послушать о нем?

Дортмундер взглянул на нее с некоторым удивлением:

- Мне очень жаль, Мэй,- начал он.- Ты права, да. Я хочу послушать о Фрэнке Риттере.

Мэй не любила заводиться с пол-оборота, поэтому она взяла глубокий вздох и сказала:

- Хорошо.

Дортмундер заметил:

- Ты не куришь.

- Я бросила.

- Ты что…?

Я подумывала об этом периодически, - отвечала она.- Помнишь, когда New York Times печатал на своих страницах статью кого-нибудь представителя Института Табака, то я всегда ее вырезала и хранила некоторое время?

- Иногда, приклеив скотчем на зеркало,- согласился Дортмундер.- О свободе выбора и других глупостях.

- Конечно. А ты заметил, что уже какое-то время я не собираю эти артикли.

- Нет, не заметил,- признался Дортмундер.- Трудно заметить что-то, если это не происходит.

- Это правда. В любом случае, мне пришла в голову мысль, что ни ты, ни я не пишем писем в New York Times.

- Ну,- начала Дортмундер, - мы не занимаемся такого рода делами, как люди, сторонники производителей табачных изделий.

- Любители кетчупа не строчат постоянно в Таймс,- отметила Мэй.- А также любители пива или колготок. Все те люди, которые пишут в New York Times это либо представители Южной Африки, либо Института Табака.

- А люди из сельской местности, которые потеряли бумажник в такси,- напомнил ей Дортмундер,- и таксист вернулся в отель и отдал его обратно. Они даже и не подозревали, что в Нью-Йорке есть хорошие люди.

- Те письма...- произнесла Мэй.- Больше всего меня беспокоит в тех письмах то, что большинство таксистов не жители Нью-Йорка, они из Пакистана. Мне не нравиться в Институте Табака то, что они слишком много говорят, значит, им есть что скрывать.

- В твоих словах есть смысл,- согласился Дортмундер.

- Таким образом, я все время размышляла, может быть бросить курить на некоторое время, но все не хватало решимости. Но совсем недавно я вернулась из библиотеки, а там запрещено курить. Я была так поглощена Фрэнком Риттером, Xerox машиной, людьми с берушами в ушах, которые читали энциклопедию от корки до корки, что и не заметила, как прошло шесть часов. Я вышла на Пятой авеню и потянулась за сигаретами, но потом сказала сама себе: «Подожди. Я ведь выдержала без них шесть часов». Вот так я и бросила курить.

-Это очень хорошо,- похвалил ее Дортмундер.- Наверное, это разумная мысль. Теперь я понимаю, почему ты огрызалась на меня раньше.

- Я не срывалась на тебя!

- Ах, ладно,- согласился Дортмундер.- Расскажи мне о Фрэнке Риттере.

Мэй сделала еще один глубокий вздох.- Ну, он богат, ты и так об этом догадывался.

- Да.

Его дед был богат, а отец стал еще богаче и в настоящее время Фрэнк Риттер состоятельнее их. Он владеет… - и она указала на сумку с ксерокопиями,-…я собрала достаточно материала о его имуществе, в частности банках. А также много другой информации, как, например, если кто-то где-то открывает новое месторождение, то Фрэнк Риттер непременно становиться партнером этой компании. Один из его банков дает им кредит, затем они нанимают его строительную фирму, чтобы провести бурение скважины и другие работы, они пользуются услугами его лаборатории для проведения тестов, они нанимают его охранную компанию, они арендуют несколько его самолетов у его лизинговой компании…

- У меня уже вырисовывается общая картина,- прервал Дортмундер.

- И еще несколько стран в Южной Америке,- продолжала Мэй,- пара совсем небольших по площади.

- А что с ними?

- Ну, я, конечно, не совсем уверена, как такое может быть, но я предполагаю, что Фрэнк Риттер владеет ими.

- Владеет государствами? Ведь это невозможно.

Мэй покачала головой и потянулась за сигаретой, но они закончились, поэтому она сделала вид, что у нее просто начался зуд.

- Но это произошло. Один из его банков одолжил этим странам много денег. Впоследствии они обанкротились и не могли выплатить всю сумму обратно. Таким образом, люди из банка и инжиниринговой компании, охранная фирма направились туда…

- На самолете, принадлежащем лизинговой компании, я полагаю,- добавил Дортмундер.

- Почти не сомневаюсь. Во всяком случае, они все улетели туда с целью оказания помощи в реорганизации приоритетов этих стран. Они пребывают там длительное время, поэтому я думаю, что Фрэнк Риттер является собственником этих государств.

Дортмундер покачал головой:

- Теперь и я против парня, который хозяйничает в тех странах.

- Кто-то даже продвигал его на пост министра финансов в Вашингтоне несколько лет назад,- поделилась информацией Мэй,- но конгресс отказал ему. Один политик, которого цитировали в Newsweek, сказал: «Конфликт интересов заключен в отчестве Фрэнка Риттера».

Дортмундер вздохнул:

- Этот человек, он богат, обладает властью, владеет странами, у него есть собственная армия и военно-воздушные силы. И если этот человек захочет наказать свою дочь, то, я полагаю, он просто возьмет и сделает это.

- Эта девочка самая младшая из его семи детей,- сказала Мэй.- Ее настоящее имя Элейн Гвен Риттер. Все ее трое братьев и две сестры работают на отца. Ее старший брат управляет Государственным банком Аволона в городе, а одна из сестер и ее муж ответственны за издательскую компанию.

- У него есть даже издательская компания?

- У него есть все виды компаний, Джон,- ответила ему Мэй.- Я думаю, что его дочь Элейн должна была вырасти и выйти за парня, который приспособился бы ко всем остальным членам семьи, а затем идти работать на своего отца. Фрэнк Риттер владеет массой вещей, все так хорошо налажено, что он хочет иметь родственные связи во всевозможных сферах. Так что, я думаю, с его точки зрения, его дочь обязана выполнить свою часть работы.

Дортмундер покачал головой:

- Я даже не знаю, Мэй…- сказал он.- Чем больше я слушаю… Я знаю, что немного в долгу перед теми монахинями…

- Каждый день, не проведенный в тюрьме до конца жизни – вот, что ты им должен.

- Да, я знаю это, знаю. Но посмотри на это место,- он ткнул резиновым кончиком трости на снимки так агрессивно, что они рассыпались вокруг журнального столика.- Я даже не могу отыскать лифт.

- Ты не можешь?

- Это выглядит как что-то другое, правда? Специальный лифт идет как раз на самый верхний этаж,- Дортмундер косо взглянув, протянул ей фотографии.- Там есть лобби, самое что ни на есть настоящее, а также сад с невысокими деревьями. Я не видел никого, кто поднимался бы на самый верх, поэтому не было никого, за кем бы я мог последовать и подняться на чем-то, что не выглядело как лифт, но было им. Но даже если я найду эту чертову штуковину, Мэй, что тогда?

- Просто подняться на самый верх будет недостаточно.

- Конечно. И это буду только я, возможно с Энди Келпом. Я не смогу собрать вместе всю банду, что я смогу предложить им?

Мэй внимательно разглядывала фотографии лобби, сада, внешнего вида здания и некоторых верхних этажей, которое были сделаны из соседнего небоскреба.

- Это очень сложно, да, Джон?

- Потрясающее определение,- согласился он и подбросил ей еще пару снимков.- Вот еще одна вещь, в этом каталоге. Ты ведь знаешь, фирмы, занимающиеся одним и тем же родом деятельности, как правило, располагаются в городе неподалеку друг от друга? Все производители одежды в одном месте, все торговцы алмазами в одном месте и так далее. Так вот, в этом здании расположено много импортеров и оптовиков из Азии на протяжении всего здания. Эти люди занимаются драгоценностями, слоновой костью и нефритом, а все это очень ценный материал и все на законных основаниях. Таких арендаторов может быть почти десять процентов, а еще врачи, юристы и бухгалтера. Так что, помимо частной армии Фрэнка Риттера на верхнем этаже, мы имеем здание полное систем безопасности и других фирм.

Мэй сделала вздох:

- Джон, я знаю, что ты очень добросовестно подходишь к этому делу.

- Ну, я ведь сказал тебе, что хочу помочь.

- Ты сказал мне, что сделаешь,- напомнила Мэй ему.- Я знаю, что это единственная причина, по который ты стараешься, и я знаю также, что ты уделяешь этому делу все свое внимание, но я готова согласиться с тобой, если ты скажешь, что эта идея не осуществима.

Вместо того чтобы облегченно улыбнуться, как она ожидала, он еще больше нахмурился, продолжая гипнотизировать фотографии.

- Я не знаю, Мэй. Я ненавижу признавать свое поражение, ты знаешь, о чем я?

- Прошло пять дней, Джон, а ты так и не сдвинулся с мертвой точки.

- Не могу поверить,- произнес Дортмундер,- должно же быть слабое место у этого здания, куда я могу войти и выйти обратно.

- Джон, - снова попробовала Мэй,- если ты решил, что не сможешь, то все, чего я прошу это вернуться к тем монахиням и сказать им об этом. Они не должны напрасно питать надежды.

Дортмундер тяжело вздохнул:

- В любом случае я должен вернуться туда, чтобы отдать их трость. Она действительно не нужна мне больше. Но все равно я не успокоюсь, пока абсолютно не удостоверюсь, что оно невыполнимо.

- Это твое решение,- заверила его Мэй.- Я не хочу давить на тебя.

- Вот, что я тебе скажу. Там вверху теперь находится Энди, осматривает охранные сигнализации, голосовые сообщения и все такое. Если найдется способ отрезать здание от городских служб на некоторое время, то, может быть, я не знаю, возможно, тогда я смогу придумать что-нибудь.

Мэй восхищенно улыбнулась ему:

- Ты имеешь в виду, как проникнуть в здание,- сказала она.

- Да, на какое-то время. Поздно ночью.

- Мне нравиться, когда ты думаешь масштабно, Джон,- заявила она.

- Ну, давай просто посмотрим…- начал Дортмундер, и прозвенел дверной звонок.

- Я открою,- сказала Мэй, но как только она поднялась на ноги, в дверях появился Энди Келп:

- Это всего лишь я, не вставайте.

Он был одет в синий рабочий комбинезон Consolidated Edison и белую каску с надписью WILLIS, ENG DEFT, а на левом нагрудном кармане красовалась очень реалистичное ламинированное фото ID-карты.

- Пиво кому-нибудь?- спросил он.

- Да,- попросил Дортмундер.

- У меня кофе,- ответила Мэй, и Келп вышел и вернулся уже с двумя пивами, а Мэй продолжила. - Энди? Ты снова напрашиваешься на неприятности, ты звонил в дверь?

- Конечно,- ответил Келп.- В виду, ты знаешь, того деликатного момента, о котором вы тогда говорили.

Мэй сделал глубокий вздох, и потянулась за сигаретой, зачесалась и произнесла:

- Спасибо, Энди.

- Как там дела наверху?- спросил Дортмундер.

Келп снял каску:

- Я снимаю шляпу перед теми людьми,- сказал он, сел и отпил пиво.

Дортмундер посмотрел на него:

- Какими людьми?

- Люди, которые занимались установкой системы безопасности в том здании, некая организация под названием «Global Security Systems».

- Это компания Фрэнка Риттера,- добавила Мэй.

- Ну, они хорошо знают свое дело,- признал Келп.- В здании установлено все, что можно только установить: простая охранная сигнализация, система видеонаблюдения, бесшумные сигнализации, которые срабатывают в здании охраны офисов и в полицейском участке в четырех кварталах от небоскреба; автоматические замки, тепловые датчики, механизмы, срабатывающие на звук. Ты только подумаешь о чем-то, а у них уже есть это.

Дортмундер пристально глядел на него с сердитым недоверием.

- В рекламных агентствах есть эти средства? У турагентов?

- Нет, нет,- ответил Келп.- Здание связано лестничной шахтой с каждым этажом. Каждый владелец и арендатор использует столько средств защиты, сколько желает.

- О, отлично,- произнес Дортмундер.- Тогда возможно, что какой-то этаж будет полностью укомплектован устройствами, а какой-то пуст.

- Хорошая идея,- заметил Келп.

- Но мы не знаем, на какой именно этаж.

- Совершенно верно. Кроме этого у каждого из них есть свой собственный генератор, поэтому лучше даже и не тратить время на раздумья о том, как отключить энергию.

- Хорошо, я не буду,- согласился Дортмундер.

- Центр всей этой системы находиться в цоколе и подвале,- сказал Келп,- и поверь мне, он очень хорошо охраняется.

- Я верю тебе.

- Хорошо. Ты должен верить мне,- и Келп повернулся к Мэй.- Я не хочу показаться пессимистом, Мэй, но если бы я был на твоем месте, то не отправил бы своего парня в то место, если бы он у меня был, если бы я хотел увидеть его снова.

Мэй приложила два пальца ко рту, как будто курила несуществующую сигарету. Она почувствовала запах никотина на своих пальцах.

- Джон,- начала она.- Энди прав.

- У меня нет достаточного количества информации о том небоскребе,- пожаловался Дортмундер.- Вот в чем проблема. Каждое зданием в мире имеет свои небольшие бреши, маленькие уголки, не такие сильные, как везде, но я не знаю, где они находятся в этом месте, и пока нет возможности выяснить это.

- Ты сделал все от тебя зависящее,- заверила его Мэй.- Завтра четверг, это случайно не тот день, когда монахиням разрешено разговаривать.

- Да.

- Я пойду с тобой,- предложила Мэй.- И я объясню, что ты сделал все что смог.

- Все что смог,- повторил Дортмундер.

Он продолжил пить пиво и стучать кончиком трости по снимкам Polaroid.

 

10

Ее можно было услышать уже из лифта. Добро пожаловать домой, думал Фрэнк Риттер. Приблизившись к бронзовой двери, он стиснул зубы, подождал, пока она откроется и нападение началось.

Бронза не лучшим образом отображает свет. Одинокая фигура отсвечивалась на четырех стенах в его небольшом частном лифте, казалась мягкой, округлой и нелепой, но ни одно из этих определений не подходило реальному Фрэнку Риттеру. Ему было шестьдесят четыре года и рост шесть футов два дюйма. Риттер держал свое тело в прекрасной форме благодаря комбинации тщательной диеты, физическим упражнениям под присмотром профессионалов и редким пластическим операциям. При определенном освещении он даже мог выглядеть моложе своего старшего сына Чарльза, которому было сорок.

«Для того чтобы быть здоровым, ты должен выглядеть здоровым»

«Никто не хочет пожимать дрожащую руку»

«Думай о завтрашнем дне, а сегодня позаботься о себе»

«Работа в ХХ веке, а отдых в двадцать первом веке»

Это были выдуманные им самим афоризмы, вписанные в специальный блокнот, который Фрэнк Риттер всегда носил с собой в левом внутреннем кармане пиджака, над сердцем.

Ручной работы книга состояла из тонкой изготовленной из стали обложки, обтянутой натуральной кожей, что также служило защитой от пули меткого убийцы. С неумело выпущенными пулями Фрэнк Риттер успешно справлялся в прошлом, и справиться в будущем. Многие неудавшиеся покушения были основаны на эмоциях, а не на разуме, поэтому и не сработали, но всегда нужно быть готовым к любой неожиданности.

«В жестоком мире, нужно быть жестоким».

Примером жестокости Фрэнка Риттера является такой наглядный пример: в одной из записных книжек на столе Фрэнка Риттера, для привлечения внимания посетителей и повергнуть их в трепет, было просто написано «Ты никогда не будешь работать в этом городе снова, не будет адресата и адреса, если только этого пожелает Фрэнк Риттер. Фрэнк Риттер (A) не раздает пустых угроз и (B) он занимает такую позицию в обществе, которую ты никогда не сможешь достичь.

В мире полно одушевленных и неодушевленных предметов, но единственным объектом, который он не мог ни купить, ни уничтожить была его собственная младшая дочь Элейн. «Самые острые шипы на ваших собственных розах» прочитал он еще один афоризм из своей книги, что относилось, безусловно, к Элейн.

Когда лифт плавно остановился, и дверь готовилась открыться, лицо Риттера стало еще более жестоким и каменным чем прежде и более неумолимым, чем обычно, а мышцы еще более напряглись. Створки двери открылись – вот он и на месте.

Она была в бешенстве, шагая взад и вперед перед упитанным депрограммистом Хендриксоном, который стоял со сложенными руками и дружелюбной улыбкой на лице, словно терпеливый отец, наблюдающий как его чадо поет "On the Good Ship Lollipop." Глаза Риттера были полузакрыты, как будто он не слышал пронзительных криков, которые издавала его дочь.

Конечно, было бы проще не встречаться с этой чертовой девочкой в течение двух часов каждого четверга, когда ее, так называемый обет молчания, позволял говорить. И в такие его минуты слабости, когда он на самом деле не был слабым, Риттер склонялся к простому пути. Но если он будет избегать этих коротких промежутков времени, когда она могла говорить, то это будет означать, что она пленница, что ее просто заперли здесь, а это не было правдой. Риттер сказал себе в миллионный раз, что она здесь, она в безопасности, избавлена от детской глупости и ложный чувств. Она находиться здесь, потому что он любит ее, черт, возьми ее в ад и обратно, и именно поэтому по четвергам он всегда был поблизости Нью-Йорка. Он приходил сюда специально, чтобы слушать упрямую, глупую, неблагодарную, раздраженную любимую девочку. Если бы она не была его дочерью, и он не любил ее как собственную плоть и кровь, какой она и была, конечно, если бы его чувства к ней не были такими по-отечески нежными, то эта чертова девушка оказалась бы в самом черно списке.

Она была на половине своей речи к Хендриксону о жизни грешников, до того как Бог протянул им Свою Руку, а затем, (когда она почувствовала новую цель для своей злобы и раздражительности, не очень праведные вещи, э?) она развернулась и закричала:

- Ты сейчас бросил вызов! В средневековье магнаты думали, что они могут бросить вызов Богу, они полагали, что их ничтожная светская власть сделала их равными Богу, выше Бога, что они могут бить, оскорблять и пытать эмиссаров Бога. И где теперь они?

- Как бы то ни было, Элейн, они уже мертвы.

- Они в Аду! Пылают и горят бесконечно в Аду! Их глаза закипают в глазницах их черепа, обугленное мясо будет отторгаться век за веком от их плавящихся костей, пламя будет цепляться и зажимать их кричащие языки, дыхание огня охватить их загнившие легкие…

Ах, всякий раз, когда девчонка начинало такое злорадное описание Ада, желудок Риттера подвергался жесткому спазму. Но он умел хорошо абсорбироваться от действительности. Мысленно отключив резкий голос девушки, он прекратил ее обличительную речь словами:

- Хендриксон, Хендриксон, когда же все это закончится?

- Да Бог его знает, г-н Риттер.

Тот «огонь» ее переключился на Хендриксона:

- Как смеешь ты упоминать имя Господа Бога всуе…

И так далее. Риттер вздохнул и сказал Хендриксону:

- Как ты думаешь, насколько мы продвинулись вперед?

- Честно говоря, абсолютно нет прогресса,- ответил Хендриксона без смущения.

- Ты заверил меня, что являешься лучшим.

- Поскольку никто не делает это лучше меня, значит я лучший. Если вы желаете нанять других людей, то, г-н Риттер, они могут взять у вас деньги, незаметно притаиться за вашей спиной, изнасиловать вашу дочь и заявить, что это была просто секс терапия…

- Нет, нет, нет, нет и еще раз нет,- заволновался Риттер, тряся головой и руками.- Я просто хочу увидеть некоторые признаки прогресса.

- Как я уже говорил,- начал Хендриксона,- на сегодняшний день это самый трудный случай в моей практике.

Элейн стояла напротив отца, уперев руки в бедра, слегка наклонившись, вытянув свое разгоряченное лицо к его лицу, и громко произнесла:

- Когда же ты откажешься от этой затеи?

- Никогда!

- Когда ты позволишь мне жить своей собственной жизнью?

Риттер очень удивился:

- Именно это я и пытаюсь сделать,- ответил он абсолютно искренне.- Это ведь не твоя жизнь, там с теми неряшливыми монахинями! Твоя жизнь – это мех летом! Твоя жизнь – это Гштаад и Палм-Бич! Твоя жизнь – это быть женой сильного, хорошо образованного мужчины и матерью для его детей!

- Как моя мама?- спросила она.- И так должна выглядеть моя жизнь?

- Берегись,- пригрозил Риттер, поднимая палец кверху.- Никогда не говори ничего плохого о матери.

- Ты уничтожил ее!

- Она живет полноценной жизнью. Она активный и деятельный член общества, чего мы не можем сказать о тебе. Если бы ты проявила немного интереса к окружающему тебя миру, то увидела бы фотографию своей матери в New York Times с прошлого понедельника, где говориться об одной из ее бесчисленных благотворительных пожертвований. Пожертвования, которые я могу назвать куда более реальными и полезными действиями, чем этот эгоцентричный и эгоистичный уход и изолирование от мира, которые ты утверждаешь…

- Моя мать алкоголичка!

Риттер снова поднял палец, но он был спокоен, и в его голосе почти слышалось раскаяние:

- И это было грехом, нарушением четвертой заповеди, а также против идеалов милосердия. Недуг твоей матери не должен обсуждаться нами, несмотря на все, она заслуживает нашего понимания.

Дело в том, что мать Элейн Гвен имела проблемы с алкоголем. Вторая жена Риттера была похожа на первую. Такая же высокая, стройная и пепельная блондинка. Их двоих он выбрал из одной «чистокровной» породы, из которой получаются отличные домохозяйки и спутники жизни для наших лучших политиков и финансовых магнатов.

«Если бы это был только один недостаток, то можно было бы что-то предпринять….»,- так думал Риттер.- «Но с двумя инбридингами… Это была уже тенденция, ведущая к алкоголизму». Как правило, они остаются внешне привлекательными и полезными в течение двадцати лет прежде чем возникает потребность их замены, но даже после этого большинство из них продолжают быть послушными. Не нужно винить этих бедных созданий, каким оказалась Элейн. Это было связано с чем-то в крови, как правило, алкоголь. Теперь же, пристыженная словами отца о грехе, Элейн выглядела жалко и это подсказало ему, что его слова достигли цели. Однако Риттер решил добить ее, произнеся грустно:

- Самые острые шипы на ваших собственных розах.

Она бросила на него взгляд полный презрения:

- Роза растет из навозной кучи.

Если этот беспокойный ребенок и унаследовал хоть что-то от своего отца, то это талант к афоризмам. Но, несмотря на это, так или иначе, она никогда не поддерживала ни один из его афоризмов, которые он счел достойными увековечивания в своей книге.

- Элейн,- начал он.

- СЕСТРА МЭРИ ГРЕЙС!

- ЭЛЕЙН! Когда ты, наконец, откажешься от этой глупости?

- Никогда!

- Тогда ты никогда не выйдешь из этой квартиры,- заверил он ее, уже спокойнее.

Она тоже немного остыла:

- О, да, я выйду.

Ее твердая уверенность лишь вызвала у него улыбку, и он произнес:

- Ждешь, что Сам Бог спуститься с Небес и будет сопровождать тебя в тот жалкий устарелый монастырь?

- В некотором смысле,- ответила она.

- И он потратит на это свое драгоценное время, не так ли?

Она сложила руки. Ее взгляд был дерзкий, самодовольный и неистовый. Фрэнк Риттер назвал бы его далеко не святым.

- Посмотрим,- произнесла она.

 

11

- А ты не говорил мне, что они разводят птиц,- вспомнила Мэй.

Дортмундер прислушался к щебетанию, доносящемуся внутри низкой каменной постройки женского монастыря.

- В тот раз я не заметил их.

- Ну, это должно быть неплохое занятие для них,- размышляла Мэй.- Птицы становятся хорошими домашними животными.

Дортмундер потянул толстую старую веревку, висящую рядом с тяжелой деревянной дверью, и вдалеке раздался глубокий звук «бинг-бонг». Щебетанье сразу же прекратилось, а затем с удвоенной силой началось снова. Мгновение спустя дверь раскрылась и перед ними предстала полногрудая улыбающаяся монахиня во всей своей униформе, но не одна из тех, которых Дортмундеру довелось встретить ранее.

- Э-э,- сказал он,- я…

- О!- воскликнула с восторгом монахиня и захлопала в ладоши.- Вы Джон! Да, конечно, я помню, вы были в часовне, вы должны помнить меня, я помогала держать лестницу, я сестра Мэри Амити, я была почти второй, кто увидел вас, сразу же после сестры Мэри Сирин, мы обе были заняты созерцанием тогда в часовне, она взглянула вверх, а затем я взглянула вверх, и о, я предполагаю, что это ваша жена, вы пришли вдвоем, мы очень рада гостям, это случается не очень часто, это ли не счастье, просто, когда нам позволено говорить, будьте осторожны на каменном полу, он неровный, я должна найти Мать Мэри Форсибл, а что я хотела сказать? Неважно, я вспомню по дороге. А теперь не уходите.

- Мы не уйдем,- пообещал Дортмундер и сестра Мэри Амити суетливо пошла вдоль длинной колоннады.

-Ну!- только и сказала Мэй.

- Сегодня разрешено говорить,- пояснил Дортмундер.

- Я так и поняла.

Щебетание, которое теперь доносилось рядом с ними, было вовсе не птичьим. Стоял гул от разговоров, множества разговоров, который преимущественно доносился с открытого дворика слева от них. Само здание имело L-образную форму, располагалось вдалеке от перекрестка. Монастырь был наполовину покрыт шифером, а также имел открытую секцию. Часть здания примыкала к цветочным клумбам, на которых теперь цвели весенние цветы. Высокие каменные стены отделяли этот двор от двух примыкающих к ним улицам. Арочная аллея или колоннада (или крытая аркада, на самом деле) размещалась вдоль двух фасадов здания. Дортмундер и Мэй стояли на этой дорожке, прямо перед центральным входом и наблюдали через каменную арку на болтающих монахинь, многие из которых бросали взгляд украдкой, продолжая разговор друг с другом, делая вид, что не умирают от любопытства.

- А вот и она,- сказал Дортмундер, когда послышался звук шагов Матери Мэри Форсибл. Локти ее ходили ходуном, так как она очень спешила. Сестра Мэри Амити, которая впустила их, бежала с ней рядом пока они не приблизились к Дортмундеру и Мэй. Затем Мать Мэри Форсибл повернулась и сказала:

- Спасибо, сестра. Я займусь теперь ими.

- О, да, конечно, Настоятельница,- ответила она и махнула рукой так, как будто нехотя согласилась.- Была рада видеть вас. Приходите к нам иногда.

- Конечно,- поблагодарил Дортмундер.

Затем он представил Мэй и Настоятельницу Мэри Форсибл друг другу и, протянув трость, произнес:

- Возвращаю обратно. Спасибо, что одолжили ее мне.

- О, сестра Мэри Чэйст будет очень счастлива,- воскликнула настоятельница, взяв у него трость.- Сейчас она пользуется мотыгой, что не совсем удобно.

- И я хотел бы кое-что сказать…- начал Дортмундер стесняясь.

- Да, конечно. Пройдемте в кабинет, там будет гораздо комфортнее,- предложила она и пошла пыхтя, а когда они двинулись за ней по аллее, она произнесла: - Не хотите ли кофе? Чай?

- Спасибо, но я не буду,- отозвалась Мэй.

- Не беспокойтесь, сестра,- заверил ее Дортмундер.

- Мы делаем хороший кофе, как вы знаете.

- О, да, я знаю, сестра,- согласился Дортмундер.

Что бы он ни сказал, все равно он будет чувствовать себя ужасно, если угоститься их кофе, ведь он пришел сюда просто сказать им, что не сможет помочь. Они шли через комнаты с побеленными стенами и выдраенными деревянными полами, низкими потолками к крохотному тесному кабинету Матери Мэри Форсибл, где она усадила их, закрыла дверь, поставила трость в угол и произнесла:

- Ну что ж.

- Значит, проблема в том…- начал Дортмундер, в то время как настоятельница быстро обошла их и направилась к своему столу. Затем она подняла два толстых блокнота с отрывными листами в черных обложках и повернулась к гостям.

- Джон, действительно старался,- начала Мэй.

- Прежде, чем мы продолжим разговор,- сказал Мэри Форсибл,- я хочу дать вам это,- и она протянула ему блокноты. Дортмундеру ничего не оставалось другого, как принять подарки и держать их, прижав к груди. Блокноты были большие, объемные и довольно тяжелые. Дортмундер спросил:

- Что это?

- Мне кажется, я говорила вам,- ответила настоятельница,- что сестра Мэри Грейс имеет возможность высылать нам письма, время от времени, а мы ей отвечаем. Мы сообщили ей, что вы придете и спасете ее…

- Ну, что же, это…

- Джон сделал все, что было в его силах,- продолжала оправдывать его Мэй.

- И так,- продолжала Мэри Форсибл, как будто и не слышала их,- она предлагает два способа тайного побега.

Дортмундер посмотрел на блокноты в их руках:

- Побега? Оттуда?

Мэй взяла один блокнот из его рук и открыла:

- Джон, здесь список всех арендаторов и средства защиты, которые они используют. А еще есть схема электропроводки. Джон? Здесь есть даже код доступа к компьютеру, запускающему защиту здания!

Дортмундер пролистывал другую книгу. Проект здания. Распределение служебного персонала. Имена поставщиков и график поставки товаров. Масса информации.

- Сестра Мэри Грейс детально описала мелочи,- сказала настоятельница.- Она не была уверена, захотите ли вы ее воспользоваться, будет ли она полезна для вас, но на всякий случай она выслала все это. Я думаю, что она весьма предприимчива. Они полезны для вас?

Дортмундер поднял глаза вверх. Его глаза сияли:

- Давайте поохотимся,- произнес он.