Но я к ней так и не съездил. Когда звонок будильника поднял меня с постели после четырех с половиной часов неспокойного сна, мир был белым, словно закутанным в вату, и казался каким-то отрешенным. Снег по-прежнему лениво падал, кружился в воздухе, но теперь это были миллионы и миллионы снежных хлопьев, и земля уже была покрыта ими на три или четыре дюйма. Первый большой снегопад этой зимы.

Я ничего не сказал отцу о том, что случилось прошлой ночью, потому что он бы только разволновался и потребовал позвонить в полицию, но я думал, что если сделаю это, то всерьез рискую опять встретить вчерашних парней. А меня не очень-то радовала подобная возможность. Мне казалось, что я — маленькая рыбка, плавающая себе в воде, живущая своей собственной маленькой жизнью, и вот я попадаюсь на крючок, и неведомая сила, слишком могучая, чтобы с ней бороться, и слишком таинственная, чтобы ее понять, выдергивает меня из воды. Сама смерть заглядывает мне в лицо, но тут вдруг меня бросают обратно в воду, так как я оказался уж слишком маленькой рыбкой. После всего этого мне совсем не хотелось поднимать шум; единственное, чего я хотел,— это убраться куда-нибудь подальше и поскорее все забыть.

Мы завтракали, а я то и дело поглядывал в окно кухни на снег — он все шел. Я встал рано, чтобы выйти в дневную смену, потому что сегодня вечером, как всегда по средам, я собирался отправиться играть в покер, но выходить на работу в такой снегопад было бессмысленно. После завтрака я позвонил в гараж и сказал, что не вижу никакого толку присоединяться к затору, который, несомненно, создался на Манхэттене, диспетчер ответил, что не возражает, и таким образом я получил целый день в свое распоряжение.

Отец вернулся к своим процентам, устроившись за столом в комнате, но по существу оставив меня одного. Я стал звонить ребятам, чтобы выяснить, соберется ли вечером достаточно народу для игры, но кто-то из них ушел на работу, а кто-то вообще отказывался выходить из дому:

— Если хочешь, играйте у меня, Чет, я не возражаю.

Сиду Фалько я не позвонил. У меня возникло какое-то странное отношение к нему после того, что я узнал о нем минувшей ночью. Я позвонил в магазин канцтоваров, поставил на номер двести четырнадцать и пообещал завтра занести четвертак, а потом мне было уже совершенно нечего делать, кроме как читать спортивные страницы в «Ньюс» и ждать наступления завтрашнего дня.

И когда, вскоре после одиннадцати, в дверь позвонили, это показалось мне подарком судьбы. Я дошел уже до того, что начал смотреть старый фильм о скачках с Маргарет О'Брайен по одиннадцатому каналу, а я терпеть не могу такие фильмы. Я и без них знаю, что на скачках и результаты подтасовывают, и не дают всей информации об участниках, но все равно снова и снова влезаю в это проклятое дело.

Я тут же выключил телевизор, пошел и открыл дверь. В дом ворвался вихрь снега, а затем вошел детектив, который допрашивал меня после убийства Томми. Детектив Голдерман. Количество уже выпавшего снега, насколько я разглядел через открытую дверь, казалось просто невероятным, но по мостовой только что прошли снегоочистители, так что, возможно, по ней и можно было проехать. Перед домом я увидел припаркованный черный «форд».

Я захлопнул за ним дверь, а он снял шляпу и спросил:

— Помнишь меня. Честер?

Почему полицейские всех зовут на «ты»?

— Конечно,— ответил я.— Вы детектив Голдерман.

Отец крикнул из столовой:

— Кто это?

Детектив Голдерман заметил:

— Ты не пошел сегодня на работу.

— А кто пошел? — спросил я.

— Я пошел,— ответил он.

Из столовой снова закричал отец:

— Я жду человека из страховой компании!

Детектив спросил:

— У тебя найдется несколько минут?

— Конечно. Проходите в гостиную.

— Чет! — завопил отец.— Это человек из страховой компании?

Я проводил детектива Голдермана в гостиную и извинился, что должен ненадолго оставить его.

— Конечно, конечно.

Я прошел в столовую и объяснил:

— Это полицейский.— Я сказал «полицейский», а не

«легавый», потому что детектив Голдерман мог слышать меня.

— Почему ты сразу не сказал? — пробурчал отец.

Он был раздражен. Скорее всего, это означало, что цифры ему не давались. Рано или поздно он всегда разделывал эти полисы, но над некоторыми ему приходилось изрядно помучиться, и когда это случалось, его выводил из себя любой пустяк.

— Мы будем в гостиной,— сообщил я и вернулся к детективу Голдерману. Я предложил ему сесть, и сам сел тоже.

— Ты ведь неплохо знал Томми Маккея, верно? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Пожалуй. Конечно, мы не были особо близки, но мы были друзьями.

— Тебе известно, чем он зарабатывал на жизнь?

— Я не уверен…— нерешительно протянул я.

Глядя на меня, он ухмыльнулся, словно хотел сказать: мы ведь просто так сидим, болтаем, так что брось, чего уж там. А вслух произнес:

— Но ты, возможно, догадываешься, да?

— Думаю, что да.

— Хочешь, чтобы я сам сказал?

— Лучше бы.

— Томми Маккей был букмекером.

Я кивнул:

— Думаю, что так оно и есть.

— Гм… И как же ты с ним общался: как друг или как клиент?

На этот раз настала моя очередь ухмыльнуться, нервно и сконфуженно, так что все становилось ясно без объяснений.

— Думаю, и того и другого понемногу,— сказал я.

— Не волнуйся, Честер,— успокоил меня Голдерман.— Я не интересуюсь игроками.

— Это хорошо.

— Мы расследуем убийство, и только.

Я сказал, что это тоже хорошо.

— У тебя есть какие-нибудь идеи?

Думаю, в эту минуту у меня был озадаченный вид. Во всяком случае, чувствовал я себя озадаченным.

— Идеи?

— Кто мог бы его убить.

Я покачал головой."

— Нет. Мы были знакомы не настолько хорошо.

— В тот день ты никого больше не видел в квартире или в подъезде?

— Нет, не видел.

— Маккей никогда не высказывал тебе обеспокоенность, опасение, что кто-то может за ним охотиться?

— Нет.

— Он когда-нибудь задерживался с выплатой выигрышей?

— Никогда. Тут Томми всегда был точен.

Он кивнул, задумался на секунду, а потом спросил:

— Ты знаешь еще кого-нибудь из жильцов этого дома?

— Дома, где жил Томми? Нет.

— Тебе о чем-нибудь говорит имя Соломон Наполи?

До вчерашней ночи я мог без колебаний ответить на этот вопрос. Теперь, стараясь представить, как бы я сделал это, а затем изобразить полную искренность, я приподнял бровь, почесал голову, уставился в окно и наконец сказал:

— Соломон Наполи? Нет, не думаю.

— Ты не уверен.

— Разве? Нет, я действительно не знаю этого имени, просто я постарался вспомнить, чтобы ответить наверняка. А кто это?

— Кое-кто, кем мы интересуемся,— сказал он, ясно давая понять, что уж мне-то интересоваться им не следует.

— Он живет в том же доме, что и Томми?

Он нахмурился и как будто смутился.

— Конечно нет. А что?

— Ну, вы спросили, знаю ли я кого-нибудь в этом доме, и тут же спросили…

— А,— перебил он,— понимаю. Нет, это два разных вопроса.

— А…— сказал я.

— Ты когда-нибудь слышал о Фрэнке Тарбоке? — спросил он.— Он не живет в доме Томми.

— О Фрэнке Тарбоке? Нет.

— Теперь ты не хочешь сначала подумать?

— Ну…— пробормотал я.— Это… Я просто сразу понял, что он…

— О'кей, Честер. А Багса Бендера ты не знаешь?

— Это его так зовут? Нет, если бы я когда-либо слышал такое имя, я бы запомнил.

— А Уолтера Дробла?

Я уже собирался снова сказать «нет», но вдруг это имя вызвало в моей памяти что-то вроде отдаленного отзвука.

— Уолтер Дробл,— повторил я.— Я не мог о нем читать в газетах или слышать где-нибудь?

— Ты только случайно о нем слышал?

— Да, пожалуй. Как будто я встречал это имя где-то, но очень давно.

— Хорошо.— Казалось, целую минуту он все это обдумывал, а затем спросил: — Насколько хорошо ты знаешь миссис Маккей?

И он туда же!

— Не очень хорошо,— ответил я.— Я имел дело только с Томми.

— Может быть, ты слышал какие-нибудь сплетни о ней? Например, что она путается с другим мужчиной?

Я покачал головой.

— Ничего такого.

— А с тобой она никогда не заигрывала?

— Миссис Маккей? Вы ее видели? Ну да, конечно, видели, в тот день.

— В тот день она выглядела не лучшим образом,— согласился он.— Так ты думаешь, что она не настолько хороша собой, чтобы флиртовать?

— Ну, она не то чтобы плоха, не знаю… Я толком и не видел ее и вообще не знаю, как бы она выглядела, если бы оделась как-нибудь по-другому…

— Ну что же…— Он встал.— Пожалуй, это все. Спасибо за содействие.

— Не стоит благодарности,— сказал я.

— Ты не собираешься в ближайшие дни уезжать из города?

— Нет, конечно.

— Тебя известят о дознании.

— Я буду здесь.

Я проводил его до двери. Он застегнул пальто и надел шляпу, я открыл дверь, и он вышел в снежную круговерть. Снег валил по-прежнему густо, к тому же то и дело налетали легкие порывы ветра, так что, когда я выглянул на улицу, мне показалось, что я смотрю на затертую, исцарапанную фотографию.

Дождавшись, пока детектив сойдет с крыльца, я захлопнул дверь и вернулся в гостиную, но телевизор включать не стал. Я просто сидел и размышлял, и мне пришло в голову, что если есть кто-либо в этом мире, на чьем месте я ни за что не хотел бы оказаться, так это, скорее всего, Соломон Наполи. Легавые, по всей видимости, думают, что он имеет какое-то отношение к смерти Томми, и так же считает неведомый босс Томми. Таким образом, Наполи, похоже, оказался между двух огней.

Кто этот Наполи? Может быть, босс какой-то другой банды, и все это связано с противоборством двух группировок? Вражда между группировками все еще существует, только не получает уже такого резонанса, как раньше. В наши дни гангстеры просто исчезают, их больше не взрывают в парикмахерских и не расстреливают автоматными очередями перед каким-нибудь детским садиком. Но все же время от времени кое-что попадает в газеты, обычно в тех случаях, когда что-то не срабатывает. Например, история с тем парнем, года два назад, на которого напали в баре в Бруклине, а двое легавых совершенно случайно туда зашли и увидели, как его душат с помощью проволочной вешалки для одежды. Было известно, что он входил в одну из местных гангстерских шаек, и легавые потом выяснили, что убийцы были связаны с другой шайкой. Нападавшим удалось удрать, а парень, отдышавшись, разумеется, утверждал, что не знает ни кто они, ни почему они на него напали.

Но Томми-то ведь не исчез. Информация об убийстве попала в газеты и все такое прочее. Правда, в сегодняшней газете о нем ничего не было, но только потому, что ничего нового и не произошло.

Что ж, это не моя проблема. Моя проблема заключалась в том, чтобы получить деньги, а потеря целого рабочего дня делала эту проблему еще более острой.

Конечно, если вдруг номер двести четырнадцать сегодня выпадет, то мои двадцать пять центов принесут мне сто пятьдесят долларов, но я не могу спокойно сидеть и ждать, пока это случится. За все годы, что я играю в эти номера, я еще ни разу не выигрывал. Иногда я сам удивляюсь, зачем трачу на них время. Я считаю это скорее добровольным взносом, чем ставкой. Раз или два в неделю я отдаю четвертак в магазин. Но, черт возьми, выигрыш — из расчета шестьсот к одному, а шансы — один к тысяче, так что одолжений никто никому не делает. По четвертаку за раз — риск невелик.

Словом, весь вопрос в том, как получить девятьсот тридцать долларов, и я узнаю это, когда смогу навестить миссис Луизу Маккей.

Если она знает.

Знает ли она? Рассказывал ли Томми жене о своих делах достаточно для того, чтобы она могла объяснить, к кому мне теперь обратиться? Некоторые мужья рассказывают, некоторые — нет, и, вспоминая Томми, я подумал, что он, пожалуй, скорее относится к тому типу мужей, которые предпочитают лишний раз не открывать рта.

Но мне же нужно получить эти деньги. Если миссис Маккей не может сказать, как мне их получить, то кто сможет?

Я вспомнил те, другие имена, которые упомянул детектив Голдерман: Фрэнк Тарбок, Багс Бендер и Уолтер Дробл. Может, кто-то из этих парней работает на тот же синдикат, что и Томми, и у них я смогу узнать, к кому теперь обратиться.

Но я бы предпочел спросить у жены Томми. Мне казалось, что это сделать легче, возможно, это безопаснее, и вообще лучше.

И только для того, чтобы подстраховаться на всякий случай, я прошел в столовую, взял у отца листок бумаги и записал на нем эти три имени. Теперь я их не забуду. Фрэнк Тарбок, Багс Бендер, Уолтер Дробл.