X

Пэми!

Вот где собака зарыта! Вот он, клоповник, вот они, Его жалкие прислужники! Ну и шайка!

Мы продолжаем наблюдать за ним, этим орудием в белоснежных одеяниях, этим раболепствующим лизоблюдом. Мои помощники, духи воздушной стихии, незримо следят за его подхалимской суетой. Зачем ему понадобилось устраивать происшествие на второстепенной дороге в штате Нью-Йорк? Лопнувшая шина — грубая работа, но этот жалкий неумеха никогда не отличался изощренностью. Ну да, как же: «Истина не нуждается в изысках» — вот неизменный девиз любого тупицы.

Тем временем я держался неподалеку от Сьюзан Кэрриган, и это навеяло на меня смертельную скуку. Но, как только мне сообщили, что небесный прихвостень взял за правило ежедневно посещать эту женщину, я с облегчением покинул пост и отправился взглянуть на пассажиров машины, брошенных им на произвол судьбы. Эти двое сами по себе способны доставить глубокое эстетическое удовольствие — подумать только, какие мрачные судьбы! Какая сила духа! Но зачем они ему понадобились?

В этот миг появилась вторая машина, и в ней сидела Пэми!

ХА-ХА-ХА! Теперь они у меня в руках! Я могу уничтожить их, когда захочу. Как только я выясню, какая роль в Армагеддоне отводится Сьюзан Кэрриган, я немедленно покончу с ними. Боюсь, мне не удастся надолго растянуть сладостный миг мщения, однако я сделаю все, что в моих силах.

Но только не сейчас. Сьюзан Кэрриган — центральный персонаж, но ее до сих пор держат отдельно от горстки несчастных страдальцев. В чем дело? Какова ее роль? До тех пор, пока я не разберусь в этом, мне нипочем не понять всего замысла целиком. Я намерен затоптать и залить разгорающееся пламя заговора столь же тщательно, как путник гасит костер в сухом лесу. Для этого мне придется поглубже вникнуть в замысел неприятеля.

Вы можете положиться на меня. Я вас непременно спасу.

 

31

Фрэнк ввел Григория в дом и усадил в мягкое удобное кресло, поставив его так, чтобы в поле зрения больного попали стоявший слева телевизор и окно с видом на Уилтон-роуд справа. Кван вошел в дом самостоятельно и сразу улегся на диван, дыша открытым ртом.

Мария-Елена повела Пэми на кухню, чтобы та помогла ей с обедом. К их обоюдному смущению, выяснилось, что девушка не имеет ни малейшего понятия о стряпне, поэтому вскоре она покинула кухню и вернулась в гостиную.

Фрэнк отправился в маленькую ванную на первом этаже, чтобы вымыть испачканные руки. Вернувшись в комнату, он увидел, что Пэми и Григорий поглощены беседой на медицинские темы, а Кван, по-видимому, спит. Фрэнк вышел на кухню, отыскал в холодильнике банку пива и уселся за кухонным столом, наблюдая за возней Марии-Елены.

У него оставалось около сорока тысяч; почти треть денег, добытых в Сент-Луисе, разошлась неведомо куда, однако Фрэнку нравилась беззаботная жизнь, когда не нужно постоянно суетиться, едва сводя концы с концами. Уже почти месяц прошел с тех пор, как Фрэнк оставил в покое квартиры и лавки, но он ни капельки не скучал по брошенной работе.

Он вновь и вновь вспоминал совет Мэри-Энн Келлини: прервать нескончаемую череду мелких краж, чреватых постоянным риском, и взять разом крупный куш, пять миллионов долларов. Что ж, пятьдесят семь кусков — это не пять миллионов, но сам принцип вполне оправдался.

Сидя за столом и наблюдая, как Мария-Елена хлопочет по хозяйству, Фрэнк почувствовал, что приближается решающий миг всей его жизни. Ему подумалось, что сейчас самое удобное время отделаться от попутчиков. Мария-Елена с удовольствием взвалит на себя заботу о Пэми и Кване; в ней с первого взгляда угадывался человек, которому нравится печься о страждущих и больных. А Фрэнк мог бы уехать в Бостон и, затаившись там на некоторое время, составить план кражи пяти миллионов.

В кино такие вещи делаются запросто. Но как провернуть это в жизни? Вломиться в Форт-Нокс? Угнать яхту и потребовать выкуп? В кино такие дела проворачивают целые роты здоровенных парней, натасканных почище «зеленых беретов».

Неужели ему придется собирать шайку громил? Нет, это невозможно, и об этом следует забыть. Пятимиллионное ограбление возможно только в том случае, если деньги лежат в комнате, в которую сумеет пробраться один человек, да еще при условии, что он сможет выйти оттуда и унести добычу. Таких комнат не существует.

Взглянем на вещи трезво. Как поступить человеку, которому надоело по сто раз в год подвергать себя опасности ради жалких крох? Удастся ли хотя бы трижды в год брать по пятьдесят семь тысяч, и чтобы под ногами не путались всякие старички-сердечники? В наши дни деньги перестали быть деньгами, они превратились в электрические импульсы, пластиковые карточки, ценные бумаги и телефонные звонки.

Пускай этим занимаются следующие поколения грабителей; Фрэнку нужны осязаемые, вещественные ценности — деньги, или, на худой конец, ювелирные изделия. А чем больше скапливается в одном месте денег и драгоценностей, тем строже охрана.

Мария-Елена прервала размышления Фрэнка, поставив на стол миску моркови.

— Извините, — произнесла она, — вы не поможете мне с морковкой?

Фрэнк посмотрел на толстые длинные волосатые корнеплоды с зелеными хвостиками ботвы. Он понятия не имел, что от него требуется.

— А что с ними делать?

Мария-Елена положила перед Фрэнком маленький острый нож и скребок.

— Отрежьте кончики и соскоблите кожицу, — сказала она.

— Что ж, попробую, — отозвался Фрэнк.

Мария-Елена удивилась, но как бы походя, словно сама не знала, стоит ли удивляться чему-нибудь.

— Неужели ваша супруга никогда не просила вас почистить овощи? — спросила она, вернувшись к раковине.

— Никогда, — ответил Фрэнк. — А в кафе и ресторанах повара сами отлично управляются со стряпней.

— Этому нетрудно научиться, — заверила его Мария-Елена.

— Я буду стараться изо всех сил, — ответил Фрэнк и принялся за дело, отрезав ботву у одной из морковок. Нож оказался удобным и острым. Фрэнк отсек тонкий кончик плода, сочтя чистку моркови пустячным делом, но, когда пришла пора пустить в ход скребок, изрядно помучился: инструмент постоянно выворачивался режущими кромками кверху и скользил по морковке, не оказывая на нее требуемого воздействия. — Кролик Банни ест морковку с кожурой, — заметил Фрэнк, но Мария-Елена пропустила его слова мимо ушей.

В конце концов Фрэнк освоил скребок, без особых приключений управился с морковкой, и Мария-Елена поставила перед ним кастрюлю с картофелем, дабы он продолжал оттачивать свое мастерство.

— Если так пойдет и дальше, мне придется глотнуть еще пивка, — пожаловался Фрэнк. Мария-Елена принесла ему вторую банку.

Пэми и Григорий включили телевизор, и из гостиной донеслись музыка и голоса. В теплой кухне вкусно запахло. Фрэнк сидел у стола, прихлебывал пиво и чистил картошку. «Пять миллионов, — думал он. — Где раздобыть пять миллионов?»

Обеденный стол на двенадцать персон; места было предостаточно. Мария-Елена подала к обеду жареную баранину, два сорта колбасы, овощи и салат.

Компания принялась за обед, один лишь Кван остался не у дел. Поскольку он был не в состоянии глотать твердую пищу, Мария-Елена приготовила ему несколько напитков, и любимую певцами теплую воду с медом, которая должна была смягчать горло Квана в промежутках между глотками прочих жидкостей.

По настоянию компании Кван сел за стол вместе с остальными, и, поскольку есть он все равно не мог, Мария-Елена дала ему ручку с блокнотом и заставила написать, кто он и как его зовут. Ум Квана был занят решением вопроса о том, как покончить с собой, не позволив этим не вызывавшим особого доверия людям помешать ему. Он так не хотел общаться с ними, что Марии-Елене пришлось потратить немало времени на увещевания, прежде чем юноша сдался и вкратце набросал на бумаге свою историю.

Только теперь Фрэнк узнал, что спасенного им китайца (не японца) зовут Ли Кван, а Григорий, читавший записи Квана вслух, при упоминании событий на площади Тяньаньмэнь внезапно узнал его в лицо.

— Я видел вашу фотографию с э-ээ… — Григорий сложил ладони воронкой и поднес к губам.

«Мегафон», — написал Кван и вышел в гостиную, не желая подвергаться дальнейшим расспросам.

Вскоре остальные присоединились к нему, но докучать не стали. По единодушному решению все стали смотреть одиннадцатичасовой выпуск новостей. Мария-Елена задернула шторы на окнах гостиной, прячась от любопытных глаз соседей; гости расселись по местам и уставились на экран. Замелькали кадры: репортаж из России, репортаж из Вашингтона, события на Аляске, в Берлине…

После рекламного ролика пошли сообщения о забастовке на атомной электростанции Грин-Медоу-III. На экране мельтешили полицейские и пикетчики, сквозь толпу к воротам не без труда продирался желтый школьный автобус. За его стеклами виднелись встревоженные пожилые люди обоего пола. Бесстрастный невыразительный голос за кадром сообщил зрителям, что рабочее состояние этой современной, до предела автоматизированной станции круглые сутки поддерживается усилиями работников руководящего звена. Сомнительные научные исследования, из-за которых началась забастовка, благополучно продолжаются. Жителей округов Колумбия и Датчесс заверили, что перебоев с электроэнергией не предвидится.

— Перебои, — усмехнулся Григорий. — Что за словечко такое!

— Чиновники, как правило, очень изобретательны в подборе выражений, усыпляющих бдительность населения, — заметила Мария-Елена.

— Население само предпочитает оставаться в неведении, — отозвался Григорий, и Кван выразительно кивнул.

— Плевать мне на эти беспорядки, — заявил Фрэнк, подтверждая тем самым слова Григория. — Для меня главное — чтобы меня не трогали.

— И для меня тоже, — добавила Пэми.

Григорий кивком указал на экран, где в этот миг начали показывать репортаж об антирасистских выступлениях в Бруклине, после которых были арестованы четверо демонстрантов, и повторил то, что говорил накануне Марии-Елене:

— Хотел бы я оказаться там, на станции. Хоть на денек.

Фрэнк посмотрел на него и спросил:

— Зачем?

— Я бы отмочил там знатную шуточку, — ответил Григорий с холодной улыбкой, подобной той, которая играла у него на губах во время разговора с Марией-Еленой.

— Вот это класс, — отозвался Фрэнк, не вполне понимая смысл высказывания Григория. Он тоже кивнул на телевизор и добавил: — Пробраться на станцию проще пареной репы.

Григорий покачал головой.

— Это не так-то просто. Как вы сами видите, там сигнализация, заборы, полиция, телекамеры. А теперь они приняли еще и дополнительные меры предосторожности.

Фрэнк ухмыльнулся. Это был его конек.

— Григорий, — сказал он, — моя работа в том и заключается, чтобы проникать куда угодно. Охрана электростанции — сущая чепуха.

— Я бы так не сказала, — заметила Мария-Елена.

— Я могу предложить целую кучу способов проникновения. Вы видели школьный автобус?

Школьный автобус видели все.

— Операция занимает два дня, — продолжал Фрэнк. — В первый день вы изучаете маршрут автобуса. Он едет по городу, подбирая по пути работников станции. Вы выбираете какую-нибудь из смен, не важно, дневную или ночную, и следите за ней. На второй день вы подъезжаете к последнему пункту маршрута, входите в автобус, показываете пассажирам пушку и…

— Какую пушку, простите? — спросила Мария-Елена.

— Оружие, — ответил Фрэнк. — Сам-то я им не пользуюсь и рассуждаю чисто отвлеченно. Итак, вы входите в автобус, показываете людям оружие и велите сидеть тихо и не дергаться. Автобус подкатывает к станции, охранник машет рукой, и вы въезжаете в ворота. Охрана обеспечивает вам безопасный проезд на территорию. — Фрэнк улыбнулся, покачал головой и спросил Григория: — Но зачем это нужно? Допустим, вы попали внутрь. Вы отмачиваете свою шуточку, а нам-то что с этого? Там нет ничего ценного.

— Там плутоний, — заметил Григорий.

— Вот как? И что прикажете с ним делать?

— Боюсь, ничего. — Григорий улыбнулся и добавил. — Даже если я влезу в автобус с пистолетом в руках, вряд ли пассажиры воспримут меня достаточно серьезно.

— Ну вот, видите? — сказал Фрэнк. — Согласитесь провернуть вашу шуточку где-нибудь в ювелирном магазине, и я иду с вами.

После выпуска новостей Григория, Пэми и Квана сморит усталость. Григорий ляжет на диване в гостиной, Квана устроят на полу на импровизированном матрасе из кресельных подушек, Пэми уложат на втором этаже. Мария-Елена отправится спать в свою комнату, а Фрэнк — в соседнюю спальню, прежде принадлежавшую Джеку.

Но это позже, не сейчас. Мария-Елена и Фрэнк еще не хотели спать. Оба они, каждый по своей причине, испытывали возбуждение и нуждались в успокоении. Они ушли на кухню и, закрыв за собой дверь, принялись наводить порядок. Мария-Елена рассказала Фрэнку о своей прошлой жизни в Бразилии, а тот немногословно поведал ей о бесконечных перипетиях своей бесцельной жизни и подробно рассказал о происшествии в Сент-Луисе, ставшем поворотным пунктом в его судьбе.

— Теперь я не могу допустить, чтобы меня поймали. Никаких больше мелких краж, никакого риска. На сей раз тремя-пятью годами не отделаться. Если меня схватят, мне конец.

— Значит, вам придется перестроиться, — шутливо заметила Мария-Елена. Она не могла понять, отчего излияния Фрэнка не вызвали у нее неприятия. Ей почему-то казалось, что Фрэнк — скорее хороший человек, вынужденный творить зло, нежели законченный мерзавец. Во всяком случае, он за всю свою жизнь не отравил ни одного ребенка.

Казалось, Фрэнк и сам удивлялся тому, что он столь откровенен с незнакомой женщиной.

— Я никогда еще не болтал так много, — признался он наконец. — Что со мной случилось? Я вверяю вам свою жизнь, хотя вовсе вас не знаю. Стоит вам позвонить в полицию, и меня как не бывало.

— Зачем мне это делать?

— Не знаю. Зачем люди делают гадости?

Уборка уже была закончена. Мария-Елена стояла спиной к раковине, скрестив руки. Фрэнк прислонился к холодильнику.

— Я не намерена устраивать вам неприятности, Фрэнк, — сказала она.

Фрэнк пожал плечами и натянуто улыбнулся.

— Остается только надеяться.

Мария-Елена развела руками.

— Вы первый человек, который разговаривает со мной за последние пять лет, — сказала она.

Его улыбка стала еще шире.

— Мне пришлось ждать меньше. Может, потанцуем?

— Здесь нет ни радио, ни магнитофона, — растерянно произнесла женщина.

— Неужели вы не слышите музыку?

Мария-Елена подняла голову и печально улыбнулась в ответ.

— Теперь слышу, — ответила она.

Фрэнк шагнул вперед, и Мария-Елена оказалась в его объятиях. Фрэнк не умел танцевать и знал об этом, а посему он повел женщину простым медленным шагом вокруг кухонного стола. Мария-Елена оказалась полнее и крепче, чем он думал, но это ему понравилось. В конце концов перед ним была не девчонка, а зрелая женщина. От ее волос пахло чистотой, а мягкая шея едва ощутимо благоухала духами. Ведя ее медленными шагами, напоминавшими тюремное шарканье, Фрэнк откашлялся и, набравшись храбрости, после двух неудачных попыток сумел наконец пробормотать:

— Можно мне… э-э-э…

— Да, Фрэнк. — Мария-Елена погладила его по плечу и поцеловала в шею.

 

32

Утром Кван проснулся, еще более слабый, чем накануне. Он отказался вставать с матраса на полу и лишь дважды приподнялся, чтобы проглотить немножко приготовленной Марией-Еленой смеси. На сей раз ему было больно глотать даже воду с медом, и большую часть дня он провел в дреме.

В недолгие периоды бодрствования Квана обуревало новое, доселе неведомое ему желание. Он сумел побороть отчаяние и окреп духом. Он по-прежнему мечтал умереть, покончить со своим бессмысленным существованием, но пропадать зря больше не хотел, а хотел он, чтобы о нем узнал мир — правительства, чиновники, все те бесчувственные люди, которые довели его до нынешнего состояния.

Григорий тоже не покидал гостиную. Как только Мария-Елена отдернула занавески, он уселся на диван, на котором спал, и принялся разглядывать пустое пригородное шоссе за окном. Мария-Елена должна была увезти Григория в половине одиннадцатого, чтобы успеть в клинику к обеду, но когда она сказала ему, что пора собираться, он после недолгого колебания признался, что не хочет уезжать.

— Возвращаться в клинику бессмысленно, — шепотом сказал он, не желая будить заснувшего Квана. — Теперь там делать нечего. Я хотел бы провести оставшееся время в… Мария-Елена, можно мне остаться?

— Боюсь, врач будет против, — осторожно заметила Мария-Елена, усевшись рядом с ним на диван.

— Конечно, если я вам мешаю…

— Вы мне не мешаете, Григорий.

— Хотя бы на несколько дней.

Не желая терять достоинство, Григорий старался избегать просительного тона. Заметив это, Мария-Елена ответила:

— Надо позвонить врачу, спросить разрешения…

— Нет, — отозвался Григорий. На его лице появилось несвойственное ему лукавое выражение. — Они не знают вашего адреса, не знают даже, в каком штате вы живете.

— Но если вы исчезнете, они поднимут на ноги полицию, будут беспокоиться…

— Тогда я позвоню сам.

— Что ж, неплохая мысль, — отозвалась Мария-Елена, подумав, что врачу будет проще уговорить пациента. Она ничуть не возражала против присутствия Григория в своем доме, но как же лекарства? Как же больничный режим? Сможет ли Григорий выжить без медицинской помощи, сколько он протянет, предоставленный самому себе?

— Позвольте мне поговорить с врачом наедине, — попросил Григорий. — У вас на кухне есть телефон?

— Да.

Григорий вышел на кухню, поддерживаемый Марией-Еленой, которая усадила его на табурет у аппарата и, убедившись в том, что здесь с ним ничего не случится, покинула кухню, плотно притворив за собой дверь.

В прихожей стояли Фрэнк и Пэми, готовые выйти на улицу. У Марии-Елены мелькнула мысль, что они собираются уехать навсегда. Женщину обуял страх, от которого затряслись руки, а в голосе послышалась дрожь.

— Уже уезжаете? — спросила она.

— От меня не так-то легко отделаться, — ответил, улыбаясь, Фрэнк. — Мы с Пэми решили прокатиться по магазинам. Похоже, после вчерашней пирушки ваши запасы изрядно оскудели.

Он был прав. После неожиданного появления еще троих гостей, кроме Григория, в доме почти не осталось съестного.

— Да-да, поезжайте, — ответила Мария-Елена, ощутив внезапный прилив облегчения и понимая, что после всего, что было вчера, Фрэнк не смог бы уехать — по крайней мере сразу, сейчас. — Я запишу, что нужно купить, — предложила она. — Я бы отправилась с вами, но Григорий…

— Ничего, мы сами справимся, — сказал Фрэнк. — Давайте список и рассказывайте, как проехать к магазину.

Мария-Елена сделала все, что нужно, и Фрэнк на прощание чмокнул ее в щеку, нимало не стесняясь Пэми. Мария-Елена вышла в гостиную и, остановившись подле спящего Квана, выглянула в окно, наблюдая за Фрэнком и Пэми, которые сели в «тойоту» и отъехали.

«Какое странное ощущение — оказаться под одной крышей с тремя незнакомыми людьми», — думала она. Безрадостная жизнь с Джеком (точнее, без Джека), потом — полное одиночество, и вдруг — такое. Место отчужденно-благопристойного Джека заняли отверженные — больная негритянка, белокожий преступник и умирающий китаец. И все-таки здесь, в окружении обреченных людей, Мария-Елена гораздо острее ощущала полноту жизни, чем во время своего сосуществования с Джеком.

«Я не хочу с ними расставаться», — подумала Мария-Елена, понимая, что кое-кому из этих людей суждена скорая смерть, в каком бы обличье она ни явилась.

Услышав еле различимый призыв Григория, она ринулась в кухню, испугавшись, что он упал, разбился и попал в беду, с которой ей самой не справиться. Но нет, Григорий по-прежнему сидел на табурете, облокотясь о стойку.

— Врач хочет поговорить с вами, — сказал он, протягивая Марии-Елене трубку. — Я отказался возвращаться в клинику по крайней мере неделю.

Мария-Елена поднесла трубку к уху, и Григорий прошептал, приложив ладонь к губам:

— Не называйте своего адреса, не давайте номера телефона, ничего, что могло бы выдать мое местонахождение!

— Ладно, — отозвалась Мария-Елена и сказала в трубку: — Алло?

Это был доктор Фитч, один из знакомых Марии-Елене сотрудников клиники, спокойный, уверенный в себе мужчина с рыжей бородкой, в которой серебрилась седина.

— Миссис Остон?

— Да, это я. Здравствуйте, доктор Фитч.

— Я полагаю, тут не обошлось без вашего влияния.

— Боюсь, вы правы.

— Григории рядом с вами?

— Да, он здесь.

— Ну что ж, — в голосе врача зазвучали профессиональные нотки. — Вам ничего не придется говорить, держать речь буду я. Григорий совершенно прав, утверждая, что отныне клиника ничем не может ему помочь. Разумеется, в клинике ему обеспечены удобства, недоступные в домашних условиях, но, должен признаться, я и сам не понимаю, почему он до сих пор жив. Он может умереть через неделю, а может — через месяц. Если Григорий останется у вас, он может умереть в вашем доме. Вы готовы к такому повороту событий?

— Думаю, да, — сказала Мария-Елена, плотнее прижимая трубку к уху.

— Запишите несколько номеров. Если вам потребуется помощь, звоните. В любое время, по любому поводу.

— Вы очень добры.

Мария-Елена записала телефонные номера и названия лекарств, способных в самых разных обстоятельствах гасить симптомы болезни; в конце разговора врач попросил женщину попытаться переубедить больного.

— Григорий будет чувствовать себя относительно сносно два дня, не более, — сказал он. — Потом для вас обоих наступят тяжелые времена.

— Я понимаю.

Когда разговор был окончен, Григорий улыбнулся, не разжимая губ, и сказал:

— Давайте сделаем вид, будто вы пересказали мне все, что просил передать врач.

— Хорошо.

— Сегодня после обеда мы поедем на разведку, — сказал Григорий. — Вы покажете мне окрестности.

— С удовольствием, — отозвалась Мария-Елена.

— А если у меня будет еще и завтрашний день, — добавил Григорий, продолжая улыбаться, — то мы займемся кое-чем другим.

Вернувшись из поездки по магазинам, Фрэнк ворвался в дом, охваченный возбуждением. Григорий уже опять сидел в гостиной на диване и наблюдал за Марией-Еленой, пытавшейся напоить Квана питательной смесью. В дверях появился Фрэнк с сумками в обеих руках.

— Сейчас я отнесу жратву на кухню и приду побеседовать с вами, Григорий, — заявил он.

— Я подожду вас здесь, — отозвался Григорий.

Фрэнк и Пэми отнесли покупки и вернулись в гостиную. Кван по-прежнему сидел на матрасе со стаканом в руке. Фрэнк уселся на диван рядом с Григорием и заговорил, бессознательно суча и пощелкивая пальцами:

— Мы с Пэми разговорились в машине, и… Я рассказывал вам о своем пятимиллионном замысле, Григорий?

Григорий ответил отрицательно, и Фрэнк поведал ему, Марии-Елене и Квану о совете женщины-адвоката.

— Она и сама не понимала, до какой степени права, — говорил Фрэнк. — Единственный способ покончить с моей прежней жизнью — это провернуть одно крупное дело. Я чуть не свихнулся, пытаясь что-нибудь придумать, но в конце концов у меня появилась одна идея.

Судя по всему, Григорий не понимал, о чем идет речь, и лишь из вежливости спросил:

— И вы решили поговорить об этом со мной?

— Угадали. Вчера вечером вы сказали, что хотите проникнуть на атомную станцию. Это серьезно?

— Вполне, — ответил Григорий, слегка насторожившись.

— Вы изучали это оборудование и умеете управлять им, — продолжал Фрэнк.

— Я читал специальную литературу, — ответил Григорий. — Один человек не в силах управлять такой сложной техникой, но я по крайней мере знаю, как она работает. Высшая математика оказалась мне не под силу, но общие принципы я усвоил.

Кван замахал руками, желая привлечь всеобщее внимание. Когда присутствующие обратили на него взоры, Кван тускло улыбнулся и ткнул себя в грудь.

— Вы математик? — спросил Фрэнк.

Кван кивнул.

— Хотите принять участие?

Кван кивнул и взмахнул воображаемым флагом.

— С целью пропаганды, — перевел его жесты Григорий. — Он преследует те же цели, что и я.

— Ваши цели меня не интересуют, — заявил Фрэнк и спросил у Квана: — Вы уверены, что сможете помочь Григорию, если понадобится?

Кван в очередной раз кивнул.

— К чему этот разговор? — спросил Григорий у Фрэнка. — Неужели вы хотите проникнуть на станцию?

— Угадали, — сказал Фрэнк. — Я придумал, как мне раздобыть деньги.

— Какие деньги, Фрэнк?

— Деньги, которые нам заплатят за то, что мы вернем атомную станцию хозяевам в целости и сохранности. Вы отмочите свою шуточку, а я займусь собственными делами.

— Мы с Фрэнком решили захватить электростанцию, — хрипло произнесла Пэми, кривя губы и гневно сверкая глазами.

— Возьмем персонал в заложники и потребуем выкуп в пять миллионов долларов.

До сих пор Мария-Елена сидела подле Квана, но теперь встала и испуганно спросила:

— Вы серьезно? Фрэнк, это очень опасная затея, ведь захватывать станцию придется на глазах у множества людей. А если вас поймают?

— Если даже меня поймают на краже зубочистки, мне все равно конец, — ответил Фрэнк. — Какая разница? В моем положении любые незаконные действия одинаково опасны.

Охваченная паникой, Мария-Елена несколько секунд лихорадочно размышляла, но ей на ум пришло лишь одно возражение:

— А если вам не заплатят?

— Заплатят, — спокойно и уверенно отозвался Фрэнк. — Заплатят, только бы мы ненароком не нажали не ту кнопку. Или намеренно. Это единственный способ получить пять…

Раздался звонок в дверь. Григорий стиснул подлокотник дивана.

— Они отпустили меня! Они сказали, что я могу остаться!

Мария-Елена вышла из гостиной, остальные примолкли и обратились в слух. Послышался скрип открываемой двери, Мария-Елена что-то спросила, и низкий зычный мужской голос произнес:

— Я ищу Пэми Ньороге. Я заметил Пэми в магазине, хотел было подойти, но потерял ее в толпе. Потом увидел напротив вашего дома ее автомобиль и решил, что было бы нехорошо уезжать из города, не встретившись со старой подружкой.

Во время этой речи голос звучал все ближе, и наконец в дверях появился его обладатель — огромный мрачного вида негр с холодной улыбкой и красными глазами. Он обвел присутствующих безучастным взглядом и растянул губы в зловещей ухмылке.

— Привет, Пэми.

На лице Пэми мелькнуло испуганное выражение.

— Привет, Раш, — ответила она голосом, исполненным покорности судьбе.

Аннаниил

Итак, брат Раш вернулся.

Впрочем, не беда. События уже развиваются, и он не в силах им помешать. Моя странная группа из пяти человек непременно проникнет на станцию Грин-Медоу-III. В этом я всецело полагаюсь на Фрэнка. У каждого из пятерых свои цели, и цели эти объединяют наших героев в сплоченный коллектив, который просуществует достаточно долго, чтобы успеть воплотить мой замысел.

Проникнув в помещение станции, пять человек предъявят свои требования, которые не найдут должного понимания. Причиной тому послужат отнюдь не смелость или несгибаемая воля властей, а скорее неразбериха, эгоизм и отсутствие профессионализма. Ответственность за происходящее будет возложена на многочисленные частные корпорации, общественные организации и даже комиссии конгресса. Участники событий разделятся на тех, кто побоится что-то предпринять, и тех, кто испугается упустить свой шанс в случае успеха. Раскол в обществе, столкновения мнений и прочие прелести общественной жизни помешают Фрэнку получить свои деньги, а безразличие и равнодушие населения в зародыше подавят все потуги донести пропагандистские призывы до сознания масс.

Рано или поздно — скорее рано — Фрэнк и его товарищи начнут осознавать чудовищность совершенного ими преступления и безнадежность своего положения.

И выполнят поставленную перед ними задачу.

 

33

Появление «приятеля» Пэми вызвало всеобщее замешательство. Было совершенно ясно, что дружбой здесь и не пахнет, но Пэми явно тушевалась перед ним, не могла дать решительный отпор. В пришельце угадывались холодность, коварство и наглость, но он держал их под спудом, и угроза, читавшаяся в его облике, не обретала четких форм.

Фрэнк первым почувствовал опасность и отвел Пэми в сторону, чтобы та объяснила, что здесь происходит.

— Кто этот парень? — спросил он. — Твой сутенер? На кой черт он нам сдался?

— Глаза б мои его не видели, — ответила Пэми. — Но Раш, он… всегда получает то, что хочет. Впрочем, вам он не помешает.

— Он уже мешает мне, — сказал Фрэнк.

В этот миг Раш торопливо вошел в комнату и спросил:

— Эй! В чем дело?

С самого начала было ясно, что он останется обедать, хотя сам он не напрашивался и никто его не приглашал и не собирался приглашать. Тем не менее на столе оказались шесть приборов, Раш занял место подальше от Пэми и в продолжение трапезы непрестанно отпускал горячие похвалы кулинарному искусству Марии-Елены и задавал вопросы, изрядно смущавшие присутствующих.

В сущности, это был самый настоящий допрос, хотя никто не понимал, в чем его цель. На вопросы Раша было трудно отвечать, потому что его высказывания изобиловали предположениями, для которых не было ни малейших оснований.

— Вы кого-то ждете? Кто-то должен прийти? — спросил он.

— Кто, например? — уточнил Фрэнк.

— Не знаю, — ответил Раш, пожимая плечами, придавая своему хищному лицу беззаботное невинное выражение и делая вид, будто ответ нимало его не интересует. — Кто-то, кто должен сказать вам, куда ехать дальше и что делать, — добавил он.

Григорий улыбнулся Рашу, не разжимая губ, и сказал:

— Нам никто не указывает, куда ехать. Мы сами знаем, куда нам идти, а кое-кто из нас — и что делать. Мы совершенно свободны.

— Значит, вам известна ваша цель? И где же это, Грегор? — с любопытством спросил Раш. Создавалось впечатление, будто он не в силах сложить губы таким образом, чтобы правильно и полностью произнести имя «Григорий».

На сей раз Григорий улыбнулся, чуть-чуть разомкнув губы.

— Мы движемся навстречу своей гибели, браток, — сказал он.

— Вы больны тем же, чем и Пэми? — спросил Раш, теряя интерес к затронутой теме.

— О таких вещах не говорят за столом, — резким тоном заявила Мария-Елена.

— Вы правы, Мария-Елена, — согласился Раш. — Ах, какой соус! Наверное, вы кладете в него какую-нибудь особенную приправу?

Однако вскоре он вновь принялся за свое.

— Может быть, вы собрались посетить врача?

— Послушайте, Раш, — сказал Фрэнк, откладывая вилку и начиная выказывать нетерпение, — неужели я похож на человека, которому нужен врач?

— Нет. Вы — нет… — Раш вновь замолчал и, казалось, над чем-то задумался.

Вскоре он выдал нечто новенькое, что нельзя было назвать ни возмутительным вопросом, ни комплиментом в адрес Марии-Елены. Он поднял голову, повел носом, словно кот, и заявил:

— Вокруг дома кто-то шастает, ребята. Может быть, тот самый человек, которого вы ждете?

— Черт побери, Раш! — воскликнул Фрэнк. — Я понятия не имею, что вы втемяшили себе в голову и чего вам наболтала Пэми…

— Ничего я ему не болтала! — крикнула девушка. — Он сам выдумал всю эту чепуху!

— Не знаю, какая муха вас укусила, братец Раш, — продолжал Фрэнк, — но зарубите себе на носу: мы никого не ждем. И вас не ждали…

— Это уж точно, — вставил Григорий.

— …и никого другого не ждем.

Раш слушал, кивая. Он мягко улыбнулся и, как только Фрэнк умолк, сказал:

— Надеюсь, вы не станете возражать, если я выйду на улицу и посмотрю, кто там шляется.

— Ни в коем случае, — отозвался Фрэнк. — Если вам кажется, что кто-то бродит вокруг дома, идите и проверьте.

— Там кто-то есть, я уверен, — сказал Раш.

Мария-Елена бросила взгляд на занавешенные окна и спросила:

— Но кто?

— Именно это я и собираюсь выяснить, — сказал Раш, вставая из-за стола. — Давайте удовлетворим наше любопытство, — добавил он и, положив салфетку рядом с тарелкой, вышел из столовой. Для такого крупного человека он двигался на удивление бесшумно.

Аннаниил

Они носятся в воздухе подобно летучим мышам, эти ночные создания, ничтожнейшие из слуг Люцифера. Он оказался первым раскольником, Люцифер, бывший ангел, старшина ангелов и мой бывший брат. Он впал в грех гордыни и был наказан мраком. Он был почти столь же бессмертен, как сам Господь, и остался таковым. Наказанием ему послужило не укорочение жизни, не лишение чувств и самосознания, а необъятная бесконечная Тьма, вечное отлучение от Света. Да, именно так: от Света.

На первый взгляд это может показаться странным: в качестве кары Люцифер получил собственное царство, слуг, угодья и право устанавливать свои законы; и все это — воздаяние за грех гордыни. Гордыни. Итак, ангел способен на гордыню. Он способен грешить и обладает свободой воли.

Мы, ангелы, подчиняемся потому, что согласны подчиняться. То же самое верно и в отношении его слуг. Они любят своего повелителя, князя Энергии и Воздуха, и с удовольствием выполняют его поручения. Они вьются вокруг меня, словно мотыльки, докладывая о каждом моем поступке своему хозяину, безымянному демону, который потратил столько сил, пытаясь помешать мне воплотить замысел Господа. Я полагаю, что против меня выставили одного из захудалых вассалов князя Тьмы, какого-нибудь надутого, кичливого сатрапа из низов, сильного бойца, но, конечно же, не столь могущественного, как я.

Против самого Люцифера мне не выстоять, но об этом знают все — я, он и Он. Даже до своего падения князь Тьмы стоял на втором месте после Господа, и в этом заключается главная причина его гордыни и его крушения. Стоит ему поднять на меня руку, и я тотчас покину поле брани, а мое место займет Господь. Всякое столкновение двух гигантов неминуемо заканчивается поражением Люцифера, и он удаляется на подгибающихся копытах, поджав свой раздвоенный хвост, опозоренный, разбитый и униженный. Подобно локальным войнам на Земле второй половины последнего века непродолжительной истории человечества, в которых так называемые великие державы выступают лишь подстрекателями, уклоняясь от непосредственного участия, всякое противостояние моего Господа и Его противника осуществляется исключительно через посредство доверенных лиц. Разумеется, в погоне за преимуществом Люцифер попытается смошенничать, однако обрушиться на меня лично не посмеет, поскольку это означало бы пустить в ход действительно великую мощь.

Но нет, сейчас передо мной один противник — тот самый безвестный демон, с которым я уже скрещивал шпаги. Повелитель демона верит (или по крайней мере надеется), что его помощнику достанет сил помешать мне выполнить Его задание. Ну а я, в свою очередь, нимало не сомневаюсь, что поддержка Господа и мощь Его сияния позволят мне преуспеть в порученном деле, придадут мне сил, чтобы подчиниться приказам свыше и выполнить все Его пожелания. Аминь.

Наступило время избавить пятерку моих бойцов от присутствия брата Раша, одного из воплощений демона. Оставив Энди Харбинджера и Сьюзан Кэрриган в кинотеатре «Квод» на Западной Тринадцатой улице, где шел весьма популярный фильм ужасов «Ночной кошмар», я прибыл в Стокбридж и, укрывшись в темноте стоянки напротив дома Марии-Елены Остон, принял приличествующее случаю обличье.

На сей раз я обратился тем самым мужчиной, который помог Квану скрыться от гонконгской полиции, а потом летел на самолете вместе с Пэми; в сущности, этот человек представлял собой итог первых попыток создания Энди. Двое из моей пятерки уже знали его и вполне могли ему доверять, что давало мне определенные преимущества в борьбе с Рашем. В моем бумажнике лежали документы на имя Брэда Уилсона из военно-морской разведки США, и я очень рассчитывал, что, облеченный такими атрибутами власти, сумею удалить нежданного гостя, не прибегая к дешевым трюкам.

Я прошел два с половиной квартала по плавно изгибающейся пригородной улочке (один из немногих замеченных мною признаков развития вкуса у людей, уставших от прямых линий) и, подходя к дому Марии-Елены, увидел в окне с распахнутыми занавесками большую столовую, в которой мирно обедали пятеро моих героев, ни дать ни взять крепкая дружная семья.

Где же Раш? Пять человек обедали, обмениваясь репликами и взглядами. Кван, болезненно морщась, прихлебывал из стакана темно-оранжевую жидкость. Напротив шестого кресла стояла тарелка с недоеденной пищей, но Раша не было видно.

Я попытался нащупать его, пользуясь своим внутренним зрением, но безрезультатно; он должен был находиться где-то рядом, на это указывали шестая тарелка и пустое кресло. Может быть, суетливая толпа, носящаяся в воздухе вокруг моей головы, уже предупредила своего господина о моем прибытии?

Я не хотел показываться на глаза своим людям, пока не отыщу Раша. Я пересек лужайку, спрятался в самом темном месте, подальше от света, лившегося из окна гостиной, подальше от уличных фонарей, и замер, оглядываясь в ожидании дальнейших событий.

Чему они так радуются? Беды и несчастья должны были превратить этих пятерых в молчаливых, погруженных в себя меланхоликов. Видимо, они нашли утешение в обществе себе подобных, но, к сожалению, я не в силах лишить моих героев мужества, изолировав их друг от друга. Они должны действовать сообща. Но сделают ли они все как надо, когда наступит решительный момент? Да, сделают, я в этом ни капли не сомневаюсь. Я буду направлять их действия до тех пор, пока они не выполнят все мои пожелания, а им будет казаться, что они действуют самостоятельно.

Я должен признать, что был чересчур беспечен. Я слишком увлекся мыслями о моих людях и позабыл о нынешнем своем воплощении, о Брэде Уилсоне из морской разведки, упустил из виду близость Раша, а он тем временем не сидел сложа руки.

Будь он проклят! Я попытался сделать шаг, чтобы заглянуть в дальний угол столовой, но мои ноги утратили способность двигаться. Башмаки Брэда Уилсона превратились в корни, которые все глубже и глубже зарывались в землю, цепляясь за камни, добираясь до подземных вод, переплетаясь с корнями других деревьев…

Других деревьев! Мои ступни и голени уже одеревенели, непреодолимая сила потянула мои руки кверху, мои суставы начали твердеть. Я попытался покинуть это тело, однако тысячи витавших в моей кроне антихерувимов не дремали. Конечно, сами по себе эти создания не удержали бы меня, но с помощью Раша они сделали бегство невозможным.

Какое уж там бегство! Брэд Уилсон представлял собой одно из воплощений, но он состоял из моих атомов. В отличие от демонов, которые предпочитают вселяться в человеческие тела (как Раш, например), мы, ангелы, творим свои ипостаси из собственной субстанции. И если Рашу и его приспешникам удастся удерживать на месте мою сущность до тех пор, пока они не закончат трансформацию и не превратят меня в дуб с дубовыми мозгами, я уже никогда не смогу освободиться, не смогу вновь стать Аннаниилом и останусь тем, во что они задумали меня превратить, — деревом, неведомо откуда появившимся на лужайке у пригородного дома.

Что, если это им удастся? Я ничуть не сомневался, что в таком случае мне останется лишь пожинать горькие плоды поражения. Скованный по рукам и ногам безмозглой древесиной, я останусь здесь до тех пор, пока Он не пришлет на смену более ловкого помощника, который сумеет совершить то, что не удалось мне, — погубить этот мир.

А что потом? Потом всему этому придет конец.

А что сейчас? Через несколько минут в нью-йоркском кинотеатре завершится «Ночной кошмар» (главную героиню, конечно же, оправдают), и Сьюзан соберется уходить. А Энди Харбинджер? Я оставил ему слишком мало жизненных сил, чтобы он мог хотя бы встать со стула, не говоря уж о достойном завершении вечера. Сначала будет удивление, потом потрясение, а кончится все больничной койкой. Живой труп Энди доставят в клинику, но я создал его наспех, не позаботившись оснастить всем, что полагается человеческому телу. Итак, я дал маху и там, и здесь, предпочел пойти по легкому пути. Что теперь? Отдать труп Энди на растерзание «скорой помощи»? Смириться с перспективой стремительно приближающегося небытия? Провалить Его замысел?

У меня все еще были зубы, и я крепко стиснул их, с трудом поворачивая голову на одеревеневшей шее. Где же Раш?

У обочины стояла «тойота» Фрэнка. Зеркальце на левом крыле машины было повернуто так, что я еще мог в него заглянуть. Раш в нем не отражался, зато я увидел «бьюик», припаркованный в квартале отсюда на другой стороне дороги. Я сузил луч зрения и заглянул через зеркальце «тойоты» в зеркальце «бьюика», находившееся в его салоне. Мой взгляд уперся в зеркальное стекло окна гостиной соседей Марии-Елены. В гостиной было темно; зеркальное стекло оказалось полупрозрачным, но его отражающей способности хватило, чтобы увидеть в нем «тойоту». Под этим углом в стекле водительской дверцы за стеной дома Марии-Елены виднелась едва различимая темная ссутулившаяся фигура торжествующе хохочущего Раша.

Мои руки были уже почти задраны кверху, ноги слились в единый ствол, начинавший твердеть. Мои глаза стремительно зарастали корой, но я сосредоточился и поднял веки. Зеркала обоих автомобилей, стекла соседского дома и водительской дверцы «тойоты» взорвались с хлопком, похожим на пистолетный выстрел. Но, пока они лопались, луч моей ярости настиг Раша, укрывшегося за стеной, и, вонзившись в него гарпуном, поднял в воздух и швырнул его тело к моим ногам.

Как они взвыли, эти жалкие мошки! Едва слышный вопль понесся к ночному небу; он напоминал потрескивание электрических разрядов на поверхности облака. Обратившись в струйки дыма, они ринулись прочь, оставив своего повелителя корчиться в позаимствованной им оболочке и барахтался, пытаясь покинуть сотрясаемое судорогой тело Раша.

Нет, не сейчас. Сейчас я не могу его убить, поскольку для этого пришлось бы превратить огромную массу в энергию, но я проучу его так, чтобы он никогда впредь не пытался встать на моем пути. Я причиню ему такую страшную боль, чтобы от одного воспоминания обо мне он начинал извиваться, словно уж на сковородке. Сейчас он находится в теле Раша, и он переживет все, что почувствует это тело, он останется в нем до тех пор, пока я буду преподавать ему наглядный урок.

Я вскипятил кровь, текущую в его жилах; я превратил его веки в иглы и вонзил их ему в глаза; я связал узлом его внутренности и сунул в желудок живого хорька, превратил язык в пиранью, хвост которой угнездился в его глотке.

Дьявол корчился, хрипел и завывал, но эти звуки не услышало бы ни одно ухо на Земле. Он бешено сопротивлялся, пытался нападать, стараясь прекратить мучения, которые я на него насылал. Он задушил хорька собственными кишками, изжарил и проглотил пиранью, но все равно продолжал страдать от боли и новых казней, которыми я усердно пичкал его тело. Человек избавился бы от пытки, потеряв сознание или умерев, но ему эти пути были заказаны. У него хватило ума не просить пощады. Пощады? Этому смердящему демону?

Он обернулся червем и попытался выскользнуть через ухо Раша, но я превратил червя в пепел и разобрал его на молекулы. Он едва успел вернуться в тело, пока я окончательно его не доконал. Помни мой гнев, демон!

Он вновь и вновь предпринимал отчаянные попытки умертвить Раша и прекратить борьбу, лишив меня противника, но каждый раз я насылал на него новые и новые беды, нанося очередные удары, раны, укусы.

Наконец я остановился. Демон сжался от страха, притаившись в охваченном страданием теле Раша и не решаясь возобновить схватку, а я тем временем восстанавливал причиненный им ущерб, отсекая корни, обращаясь в плоть, превращая живицу в кровь, а древесину — в мышцы.

Обретя способность двигаться, я немедленно покинул бьющееся в судорогах создание и заглянул в гостиную. Все пятеро по-прежнему сидели за столом, так и не заметив вспыхнувшей на лужайке битвы. Что ж, отлично.

Потом я вновь обратил внимание на бывшего Раша. Ему не суждено вернуться в старую оболочку. Он уже никогда не сможет мне помешать.

— Наконец-то я разделался с тобой, — сказал я ему. — Теперь ты можешь убираться восвояси.

Его тело тотчас перестало трястись и замерло; через несколько секунд из мертвой ноздри опасливо выполз таракан. Я оторвал ему лапку — так, чтобы помнил, — и отпустил на все четыре стороны. Таракан заковылял прочь и скрылся в траве.

Теперь мне не было нужды оставаться Брэдом Уилсоном, морским разведчиком, и продолжать наблюдение за своими людьми. Раш был раздавлен и уничтожен. Я позволил себе расслабиться и унесся в Нью-Йорк, прихватив с собой бездыханное тело. Я бросил его в районе, где на труп не обратят особого внимания, и перед самым окончанием фильма превратился в Энди Харбинджера.

— Это было что-то особенное, — сказала Сьюзан, когда мы вместе с толпой зрителей пробирались к выходу.

— Да уж, — согласился Энди.

X

Нет, нет, нет…

Хватит, довольно, достаточно…

Я ненавижу, ненавижу, ненавижу…

Хватит!

Мозг отказывается повиноваться, я не в силах мыслить, не могу остановиться, все бегу, бегу…

С меня хватит!

Но я не имею права отступать.

Я должен, должен, должен…

Я не могу, но…

Должен.

 

34

К половине двенадцатого, когда кончился выпуск новостей, стало совершенно ясно, что Раш уже не вернется, но никто не пожелал отправляться в постель, все ждали, не случится ли чего нового. Что, если за Рашем следит полиция, а он заметил «хвост» и вынужден скрываться? В таком случае Раш мог вернуться, как только оторвется от преследователей. Обитатели дома были возбуждены и даже не помышляли о сне.

К тому же в скором времени должна была начаться передача, заинтересовавшая по крайней мере двоих из пяти этих людей. Григорий и Мария-Елена хотели посмотреть «Ночную линию» с Тедом Коппелом, ожидавшим прибытия доктора Марлона Филпотта, руководителя экспериментов на Грин-Медоу-III, ставших причиной демонстраций и приведших в конечном счете к забастовке, в которой приняли участие почти три четверти всех сотрудников станции. В качестве оппонента должен был выступить еще один физик — доктор Роберт Делантеро.

— Сегодня вечером у нас состоится несколько необычный разговор, — сообщил Тед Коппел, посылая аудитории вкрадчивую улыбку. — Дело в том, что речь пойдет о необычных свойствах материи. Предметом обсуждения будет особое состояние вещества, известное под названием антиматерия. Ряд физиков, к числу которых принадлежит наш гость, сотрудник лаборатории «Юнитроник» доктор Филпотт, полагают, что при соблюдении должных мер предосторожности антиматерия станет самым дешевым, безопасным и чистым источником энергии во всей истории человечества. Другие, не менее именитые исследователи, такие, как доктор Делантеро из Гарварда, считают, что в случае небрежного обращения антиматерия может принести неисчислимые беды и разрушения, которых мы даже не в силах себе представить. Третье мнение сводится к тому, что антиматерии вообще не существует. Скажите, доктор Филпотт, у вас есть доказательства в пользу существования антиматерии? Вы можете рассказать, как она выглядит?

Доктор Филпотт, грузный мужчина в темных очках и с бородкой клинышком, выглядел скорее как завсегдатай ресторана, нежели ученый. Создавалось впечатление, что рецепт какого-нибудь майонеза заинтересует его больше, чем содержимое лейденской банки. Доктор Филпотт держался неуклюже покровительственно.

— Если бы мы располагали куском антиматерии, который можно видеть невооруженным глазом, мы уже приступили бы к производству энергии, — начал он. — И тем не менее, Тед, я могу рассказать о ней, ведь мы совершенно уверены в том, что антиматерия действительно существует. Об этом свидетельствуют математические расчеты.

— И как же математики описывают антиматерию?

— Структура антиматерии представляет собой альтернативный способ сочленения первоэлементов материи, — ответил Филпотт, забыв назвать ведущего по имени. — Как известно, основными кирпичиками, из которых построена материя, служат кварки.

— А разве не атомы?

— Нет, Тед. Атом состоит из протонов и нейтронов. Их можно представить в виде маленьких коробочек, в которых лежат кварки: два а-кварка и один д-кварк в каждом протоне, два д-кварка и один а-кварк в каждом нейтроне. Коробочки окружены электронным облаком, и вся эта конструкция представляет собой атом.

— Чем же отличается антиматерия? Существуют ли антиатомы?

— Именно это мы сейчас и выясняем, — сказал Филпотт. — А различие состоит в том, что в антиматерии уже не будет коробочек, а будут электронные облака, окружающие смесь а-кварков, д-кварков и третьего сорта кварков, обладающих так называемой «странностью».

— Что ж, пока все совершенно ясно и понятно. Доктор Делантеро, вы не отрицаете возможности существования «странных» кварков, антиатомов, антиматерии?

— Я не отрицаю такой возможности. Я боюсь ее, — отрывисто произнес доктор Делантеро, худощавый лысоватый мужчина с ярко-красным галстуком. — Главный вопрос заключается в том, какое из состояний материи более устойчиво, — продолжал он, глядя прямо в объектив камеры. — У нас есть основания полагать, что привычная нам материя в большей степени заслуживает приставки «анти», чем так называемая антиматерия, и что вещество, содержащее «странные» кварки, гораздо стабильнее, чем «обычное» вещество. Если это действительно так и если доктору Филпотту удастся выделить антиматерию, то… нам остается уповать только на Господа.

— Простите меня, доктор Делантеро, но я не вполне понимаю смысл ваших слов. Доктор Филпотт видит в антиматерии совершенный источник энергии, более чистый, безопасный и дешевый, нежели атомные станции. Вы не считаете антиматерию безопасной, но я не могу понять почему.

— Вы не понимаете, и это правомерно, Тед, — вмешался Филпотт. — Мой коллега ставит вопрос с ног на голову. Он берет наихудший случай и рассуждает так, словно других не бывает.

— И все же позволим вашему оппоненту пояснить свою точку зрения, — сказал Коппел. — Доктор Делантеро, давайте предположим, что и вы, и доктор Филпотт правы в том, что антиматерия действительно существует. Он полагает, что она безвредна, а вы считаете ее опасной. Почему?

Доктор Делантеро все более и более походил на судью, готового вынести смертный приговор.

— Я могу только предполагать, что мой коллега не замечает грозящей опасности лишь оттого, что «Юнитроник» надеется извлечь определенную выгоду…

— Выгоду для всего человечества!

— Может быть, может быть, доктор Филпотт, но все же дадим вашему оппоненту возможность высказаться.

— Его вышвырнули из университета Грейлинга! — Доктор Делантеро внезапно повысил голос. — И все потому, что он постоянно устраивает взрывы! И вот какой-то дурак решил, что на атомной электростанции ему будет лучше!

— Ну это уж слишком… какая наглость… — в этот миг доктор Филпотт смахивал на ресторанного завсегдатая, которому подали тухлые креветки; он был до такой степени возмущен, что едва не утратил дар речи.

Делантеро воспользовался слабостью противника и заявил:

— Об этом-то я и хотел поговорить! Доктор Филпотт, не соблаговолите ли прокомментировать слухи о взрывах в вашей лаборатории?

— Что ж, извольте! — Доктор Филпотт трясущейся рукой огладил манишку и, совладав с бурным дыханием, сказал: — О взрывах антиматерии не может быть и речи, ведь она до сих пор не открыта! И, кстати, переезд лаборатории в Грин-Медоу объясняется вовсе не тем, что меня, как выразился уважаемый оппонент, «вышвырнули» из Грейлинга! Я по-прежнему числюсь сотрудником университета, но станция Грин-Медоу гораздо лучше оснащена для моих исследований, и там не произошло ни единого взрыва, не будет их и впредь! Да, действительно, на ранних этапах эксперимента случались незначительные возгорания, не причинившие ровным счетом никакого вреда. Тогда мы испытывали различные емкости для хранения газов, но с тех пор взрывов не было, и я попросил бы доктора Делантеро не заострять внимание на наших прошлых неудачах!

Доктор Делантеро тоже успел немного успокоиться.

— Я утверждаю, — ответил он, — что при таких обстоятельствах мы оказываемся детьми с заряженной винтовкой в руках. Доктор Филпотт не имеет права подвергать нас опасности, которой чреваты его опыты на Грин-Медоу! Забастовщики очень хорошо это понимают!

— Теперь совершенно ясно, и я готов это признать, что я никак не уразумею сущности вашего спора, — сказал Коппел. — Но, насколько я понимаю, существует два взгляда на то, каким образом антиматерия будет взаимодействовать с обычным веществом. Доктор Филпотт, что случится, если я уроню каплю антиматерии на пол?

— Ничего особенного. Капля начнет испаряться, излучая безвредные альфа-частицы. Но если каплю поместить в реактор и обеспечить подпитку, то… видите ли, речь идет об особой модификации антиматерии, которая намного плотнее обычного вещества, в сущности, о модели «черной дыры»; кусочек ее величиной с булавочную головку будет весить около пяти миллионов тонн… Так вот, в такой массе содержится энергия…

— Благодарю вас, доктор Филпотт, но наше время ограничено, и я хотел бы задать тот же вопрос вашему оппоненту. Доктор Делантеро, вы привержены иной теории. Сейчас мы не можем определить, какая из точек зрения верна, но обе теории выглядят одинаково правдоподобно. Это так?

— Да.

— И обе точки зрения имеют сторонников, одинаково широко известных в научном мире?

— Верно.

— Иными словами, доктор Филпотт вполне может оказаться прав.

— Да, может. Но подвергать человечество риску нельзя.

— Что, по вашему мнению, случится, если капля антиматерии упадет на пол?

Доктор Делантеро приподнял худощавые плечи и сказал:

— Доктор Филпотт уже говорил, что сверхплотная антиматерия намного тяжелее обычного вещества. К тому же есть шанс, что она окажется более стабильной. Это значит, что капля антиматерии проест пол, прогрызет почву…

— Нет! Это совершенно невероятно!

— Доктор Филпотт, у вас будет возможность высказаться… Послушаем вашего коллегу.

— Невероятно тяжелая, чрезвычайно плотная капля проникнет к расплавленному ядру Земли и разогреется; тогда-то и начнется самое страшное.

— Взрыв?

— Хуже. Я полагаю, что эта капля за самое короткое время превратит планету, деревья, людей и окружающую нас атмосферу в антиматерию.

— Каковы же будут последствия?

— Земля превратится в однородный гладкий шар невероятной плотности, весом с нынешнюю планету, диаметром менее одной мили.

Коппел тонко улыбнулся и заметил:

— Итак, мы с вами превратимся в однородное вещество шара.

— Да.

— Теперь мы вполне отчетливо видим различия двух теорий, — сказал Коппел, обращаясь к аудитории. — Ставки в научном споре весьма высоки. На одной чаше весов лежит дешевое безопасное топливо; на другой — полное небытие. По окончании рекламной паузы мы узнаем о том, насколько близок доктор Филпотт к разрешению этого противоречия и какие меры приняты для предотвращения опасностей, столь красочно описанных его оппонентом. Мы узнаем также о том, как, по мнению доктора Делантеро, следует поступить с антиматерией, если она все же будет открыта.

Пока шел рекламный ролик, Фрэнк посмотрел на Григория и спросил:

— Это и есть та самая шуточка, которую вы хотели отмочить? Уронить каплю?

— На меня ее уже уронили, — отозвался Григорий. Казалось, его нимало не удивили сведения, сообщенные в передаче.

Аннаниил

Я усовершенствовал Энди Харбинджера. Памятуя о катастрофе, едва не приключившейся в зале кинотеатра «Квод», я не пожалел времени и сделал все как следует. Теперь Энди — настоящий человек со всеми необходимыми органами, правда, гораздо лучшего качества, чем у большинства людей.

Работая над телом Энди, я присовокупил кое-что еще, а именно — профессию и прошлое. Должность ассистента профессора социологии в Колумбийском университете подошла ему как нельзя лучше. Коллеги Энди по кафедре обрели воспоминания о нем, как правило, самые добрые, простирающиеся на несколько лет назад. В бюро записей гражданского состояния в Оук-Парк, штат Иллинойс, появилось его свидетельство о рождении. В школе, на прежних местах работы, в клиниках завелись соответствующие документы, включая больничную и даже зубоврачебную карточки. Остаток своей жизни на Земле Энди проведет вполне самостоятельной, ответственной, полноценной личностью, и обличье которой я нахожу отдохновение от своих усердных трудов.

Кстати сказать, доктор Делантеро очень точно описал процесс гибели планеты. Вскоре выяснится, что он был прав, предсказывая поведение капли антиматерии на полу лаборатории в Грин-Медоу, хотя вряд ли ему удастся в полной мере насладиться своим триумфом.

В конце концов Вселенная — Его детище, и Он вправе забавляться ею, сколько заблагорассудится, внося изменения и уточнения, пока ему не покажется, что «это есть хорошо весьма». (В сущности, он так и делает, но столь редко, что подобные случаи люди относят к разряду «чудес». На этот раз ради чистоты эксперимента всякие чудеса запрещены.)

Как бы то ни было, громадная часть мироздания еще не познана людьми, и в пределах этой terra incognita Господь волен творить все, что захочет, не прибегая к чудесам. Человеческая наука вплотную приблизилась к созданию антиматерии и выдвинула две более или менее равновероятные теории. Капля антиматерии на полу вполне могла бы повести себя в полном соответствии с предсказаниями доктора Филпотта и бесследно исчезнуть. И, с той же степенью вероятности, погубить планету, целиком обратив ее в антиматерию.

По земным понятиям, подтверждение той или иной теории не может считаться чудом. Обе точки зрения вполне могли бы лечь в пласт человеческого знания, не нарушив при этом строение наблюдаемой действительности. И хотя я не имею ни малейшего понятия, какая из двух теории была верна до сих пор, я тем не менее твердо знаю, какая из них подтвердится в решающий момент.

А как же иначе? Ведь я затем и прибыл на Землю, чтобы превратить этот мир и всех его обитателей в маленький безжизненный шарик.

 

35

В конце концов выяснилось, что школьный автобус проще угнать, чем захватить во время доставки работников на станцию. Оказалось, что автобусы подбирают сотрудников не у домов, а на специально оборудованной стоянке в четырех милях от города. К тому же каждый автобус должен был везти вооруженного охранника. Автобусы принадлежали огромной транспортной компании, обслуживавшей значительную часть общественных организаций и учебных заведений этого района штата Нью-Йорк, а на собственной, почти не охраняемой стоянке компании, как правило, торчало не менее половины ее автобусов, которым не нашлось применения.

Демонстрации продолжались уже несколько месяцев, а забастовка — несколько недель, и жизнь участников событий вошла в новую, ставшую привычной колею; каждому, кто появлялся у ворот Грин-Медоу, отводилась своя хорошо выученная роль: демонстрантам и забастовщикам, руководящему персоналу и полиции, охране, журналистам и, конечно же, желтым школьным автобусам с самыми разнообразными надписями на бортах и неизменным названием владельца, «Келли транзит», начертанным на дверях зелеными буквами, а также его эмблемой в виде трилистника. За рулем автобусов чаще всего сидели женщины, а охранники носили темно-синие мундиры частной сыскной компании. Порой автобусы въезжали на территорию станции почти пустыми и, уж во всяком случае, никогда не бывали забиты до отказа.

— Вы действительно хотите захватить электростанцию? — спросил Григорий.

— Еще бы, ведь это моя идея, — ответил Фрэнк.

— Мне терять нечего, — заметил Григорий. — Но если поймают вас…

— Черта с два, — отрезал Фрэнк. — Победив или проиграв, я нипочем не дамся им в руки. Я это твердо себе пообещал.

— Зачем? На что вы рассчитываете?

— Деньги. — Фрэнк ухмыльнулся. — Я парень простой, с меня хватит и зелененьких. Вы можете болтать сколько угодно, пугать мир, привлекать всеобщее внимание, меня это не волнует. Они не получат станцию, пока я не возьму свое. Иначе им придется крепко пожалеть.

Фрэнк был профессионалом и приступил к операции с полным знанием дела. Он съездил в Нью-Йорк к театральному костюмеру и взял напрокат полицейскую форму. Потом он отправился в Нью-Гэмпшир и приобрел в трех ломбардах три пистолета, два из которых оторвали бы руки всякому, кто рискнул бы ими воспользоваться, но это не имело значения. Эти пистолеты были нужны только для маскарада. Третий был в рабочем состоянии, но не годился для прицельной стрельбы, этот пистолет предполагалось использовать как пугач.

Вернувшись в Стокбридж, Фрэнк порылся в груде брошенной Джеком Остоном старой одежды и отыскал в ней дряхлые застиранные темно-синие рабочие брюки и рубашку из красной шотландки. Потом он сходил в магазин канцтоваров, приобрел блокнот на дощечке и стопку чистых бланков, один день не побрился и в таком виде отправился в «Келли транзит». Побродив по огромной стоянке, он торопливо подошел к окошку диспетчера, заглянул в блокнот и заявил:

— Мне нужен автобус номер 271.

Было полпятого вечера, рабочий день диспетчера подходил к концу, и, что более важно, через полчаса на Грин-Медоу должна была заступать очередная смена. Если все пойдет по плану, автобус номер 271 прибудет к воротам станции первым.

Диспетчер оторвался от кроссворда, поднял глаза и спросил:

— Чей заказ?

— Гараж Хайятта, — отозвался Фрэнк, делая вид, будто ему совершенно наплевать, дадут автобус или нет.

— Кажется, двести семьдесят первый в рейсе, — сказал диспетчер.

Нужный автобус был на месте; Фрэнк заметил номер, пока расхаживал по площадке. И тем не менее он пожал плечами и ответил:

— Мне это до лампочки, приятель. Поеду назад в гараж, — и пошел прочь.

— Эй! Эй! Постойте! Я должен проверить!

Фрэнк остановился, оглянулся и процедил:

— Так пошевеливайтесь, дружище. Мне еще домой ехать.

— Сейчас поглядим. — Диспетчер просмотрел ведомости и сказал: — Да, он здесь. Стоит где-то поблизости. Подождите минутку, — с этими словами он повернулся к Фрэнку спиной и принялся изучать ряды ключей, висевших на стене. Потом он оторвал задницу от стула и, тяжело ступая, пошел к двери. — Сейчас посмотрим, — добавил диспетчер, перебирая бирки ключей. В конце концов он прищурился и обвел взглядом площадку, забитую автобусами. — Двести семьдесят первый должен быть где-то поблизости, — пробормотал он.

Фрэнк безучастно ждал, и диспетчеру потребовалось целых три минуты, чтобы найти автобус, стоявший у него перед носом. Номер 271 был нанесен на заднюю аварийную дверцу и на левую сторону лобового стекла, словно нарисованная бровь. На обоих бортах под окнами красовались большие черные буквы: «Церковная школа „Посланник Господен“».

— Похоже, это он, — заметил диспетчер.

— Вам лучше знать, приятель.

Диспетчер заставил Фрэнка расписаться (тот нацарапал в углу бланка «Джордж Вашингтон»), протянул ему ключ, и автобус отправился в путь.

— Все в порядке. Годится, — сказала Мария-Елена.

Что «в порядке»? Что и для чего «годится»? Марии-Елене было все равно. Она даже не задумывалась над этими вопросами. Ответ был готов заранее: «Все в порядке. Годится».

Ей вполне хватало того, что она знала. Мария-Елена знала, что движение — жизнь, неподвижность — смерть. Она знала, что группа людей, объединенных целью, — это жизнь, а одинокий человек, лишенный цели, — смерть. Мария-Елена знала, что поющий человек — это жизнь, а человек, у которого отняли песню (и даже записи и память о песнях, которые он пел когда-то), — смерть. Она знала и то, что слишком долго пребывала в состоянии смерти. Она знала, что смерть все равно придет, настигнет всех без исключения — кого-то раньше, кого-то позже, — но была уверена в том, что умирать до наступления физической смерти недостойно человека.

Фрэнк вернул ее к жизни и собирался что-то сделать, а делать что-то, не важно что, неизмеримо лучше, чем пребывать в летаргическом сне, в котором Мария-Елена провела долгие годы.

Мария-Елена вела автобус, нахлобучив шоферскую фуражку и нацепив очки с дымчатыми стеклами, из опасения ненароком попасться на глаза кому-нибудь из знакомых демонстрантов, толпившихся по своему обыкновению у ворот станции (как будто такая встреча могла иметь сколь-нибудь значимые последствия). Фрэнк в синей форме охранника стоял на нижней ступеньке, невозмутимо поглядывая в лобовое стекло. В двух рядах позади справа от Фрэнка, сидел Кван в костюме, белой сорочке и при галстуке; добрую четверть персонала Грин-Медоу составляли азиаты, и присутствие Квана лишь добавляло облику заговорщиков достоверности. Еще через два ряда сидел Григорий в клетчатой рубашке с распахнутым воротом — эдакий высоколобый, витающий в облаках и презирающий всякие условности вроде галстуков. Пэми сидела по другую сторону прохода. На ней были черный джемпер, скромная нитка жемчуга и очки в роговой оправе; прежде растрепанные волосы собраны в безупречный пучок. Неясно, кого должна была изображать Пэми, но выглядела она вполне прилично.

Впрочем, ломать комедию пришлось недолго. Автобусы сворачивали и въезжали в заблаговременно открытые ворота станции, не останавливаясь, чтобы не стать легкой добычей забастовщиков и демонстрантов. Полицейские и охранники увидели то, что ожидали увидеть, — желтый автобус «Келли транзит» с женщиной за рулем, охранником в синей форме и высоколобыми пассажирами в салоне; к тому же автобус прибыл по расписанию, так что его пропустили беспрепятственно.

Территория внутри периметра была тщательно ухожена, являя постороннему взгляду опрятный склон с фруктовыми деревьями и подстриженными кустами на фоне густой купы более высоких пихт различных пород. Двухрядная асфальтовая дорога убегала вверх по склону, и, лишь достигнув вершины холма и перевалив за нее, лишь оказавшись под сенью деревьев, пятеро лазутчиков в полной мере почувствовали, что первый этап операции благополучно завершен.

Впереди возвышался усеченный конус станции, унылая бетонная бочка без окон. Под бетоном скрывался стальной колпак, а под ним, в свою очередь, находились реактор в защитной оболочке, стержни замедлителя, парогенератор, теплообменник, фильтры, клапаны и отстойник. Все это вкупе составляло сердце станции, ее живую сущность, с которой пятерым людям в автобусе придется совладать, если они хотят чего-то добиться; разумеется, при условии, что их не выведут отсюда в наручниках.

Слева от главного конуса торчала его уменьшенная копия — здание вспомогательного оборудования. Под его крышей располагались аварийная система охлаждения, емкость с насыщенной бором водой и хранилище радиоактивных отходов. Чуть поодаль виднелся административный корпус, трехэтажное кирпичное здание, являвшее собой полный контраст образчикам ядерной архитектуры и более всего напоминавшее факультетское помещение какого-нибудь колледжа на Среднем Западе.

Справа от главного колпака располагался турбинный ангар, удивительно похожий на здания сходного назначения на обычных электростанцях. Там были установлены турбина, генератор, конденсатор, трансформатор и все прочие устройства, при помощи которых излучаемая реактором энергия превращалась в электричество. Бок о бок с турбинным ангаром стоял еще один маленький колпак, в котором размещалась ставшая притчей во языцех лаборатория доктора Филпотта. На заднем плане виднелись две охладительные башни, сводчатые сооружения из серого бетона, напоминавшие Ваала, высеченного резцом скульптора-минималиста.

Напротив колпака станции стояло приземистое здание пульта управления, соединенное с колпаком длинным коридором. Там сидели слуги ядерного чудовища, которые кормили и ублажали своего повелителя, удерживая в узде его неистовую мощь. Именно это здание предстояло захватить пятерке смельчаков; победить, или оказаться побежденными.

Мария-Елена остановила автобус у входа в здание пульта управления, включила ручной тормоз и открыла дверь. Фрэнк оглянулся на своих сподвижников и кивнул.

— Нам нечего терять, ребята. — сказал он и выпрыгнул из автобуса.

Такой боевой клич был ничем не хуже любого другого.

 

36

— Господи, профессор! Вы только посмотрите!

Доктор Марлон Филпотт, менее опрятный и холеный, но более внушительный в своей лаборатории, нежели на экране «Ночной линии», неохотно оторвал взгляд от магнитной ловушки и висевшего в ней медленно клубящегося сгустка дейтерия, в котором происходило нечто. Или вот-вот должно было произойти. Он вопросительно посмотрел на Чанга, робко топтавшегося в дверях комнаты отдыха, и пробурчал:

— Что случилось?

— Там по телевизору такое показывают!

Доктор Филпотт был совершенно уверен, что свалял дурака на «Ночной линии» или его выставили дураком, что было ничуть не лучше. Поэтому упоминание о телевидении вызвало у него приступ раздражения. Черт бы подрал этих руководителей «Юнитроник» с их рабским преклонением перед общественным мнением!

— В дейтерии происходит нечто более важное, намного более важное, чем на экране телевизора! — наставительно заметил он.

— Нет, нет! — Чанг был взвинчен до предела и переминался с ноги на ногу, словно ему хотелось в туалет. — Это здесь, у нас на станции!

Демонстранты, забастовщики… Доктор Филпотт старался обращать на этих новоявленных луддитов как можно меньше внимания и уже хотел было дать юноше суровую отповедь, когда Синди, обеспокоенная волнением Чанга, выскочила из-за вспомогательного пульта и бросилась к дверям, привычным движением откидывая светлые волосы, упавшие ей на глаза.

— Что случилось, Чанг?

— Может быть, я ошибаюсь… — забормотал Чанг, плоское лицо которого, полускрытое круглыми зеркальными очками округлилось заметнее обычного; это был единственный признак беспокойства. — …Но, кажется, нашу станцию захватили.

Синди тряхнула головой. Ее светлые волосы опять упали на глаза.

— Кого захватили?

— Нас! Электростанцию!

Филпотт, которому хотелось лишь одного — немедленно вернуться к созерцанию происходящего в дейтерии, развел руками и сказал:

— Захватили? И где же они? Что-то я никого не вижу!

— Не здесь, профессор! В зале управления!

— Боже мой! — воскликнула Синди и бросилась к телевизору.

Доктор Филпотт отлично понимал, что при выполнении любой серьезной научной работы не обойтись без студентов и аспирантов, представлявших собой единственный источник рабского труда в этом мире, во всех остальных отношениях вполне цивилизованном. Он осознавал также необходимость давать студентам определенную свободу, поощрять их любознательность и прощать юношескую горячность.

Он снисходительно улыбнулся, размеренной поступью вошел в комнату отдыха, повернулся к телевизору и увидел привычную, разве что несколько более бурную демонстрацию у ворот Грин-Медоу. Где-то на заднем плане копошились толпы народа, похожие на массовку в батальных сценах фильмов, поставленных по произведениям Шекспира; перед объективом камеры стояла девушка с микрофоном в руках, очень похожая одеждой и лицом на повзрослевшую Синди.

— Ага, — сказал Филпотт, — похоже, там накопилась критическая масса.

— Нет, профессор, — отозвалась Синди. — Давайте послушаем.

Филпотту вовсе не хотелось слушать, но он умолк; по мере осознания происходящего его нежелание слушать стремительно нарастало.

«До сих пор никто не знает, кто эти террористы и в чем заключаются их требования, — вещала журналистка. — Ясно лишь, что среди них есть по меньшей мере один специалист по управлению станциями такого типа. По настоянию террористов произведена эвакуация всего персонала станции за исключением тех людей, которые остаются заложниками. Интенсивность процессов в реакторе сведена к минимуму. Станция Грин-Медоу продолжает вырабатывать электричество в дежурном режиме, а недостаток энергии покрывается за счет электросетей северных штатов и Канады. Потребителей просят не беспокоиться…»

— Черт побери! — воскликнул Филпотт, осознав наконец невозможное. — Они уже здесь!

— Да, профессор.

Филпотт быстро огляделся.

— Судя по всему, о нас они не знают. По крайней мере не должны. Немедленно заприте и задрайте двери. Переключитесь на аварийный генератор: террористы не должны заметить утечки энергии.

Чанг и Синди переглянулись.

— Неужели вы намерены продолжать работу, профессор? — отважилась спросить Синди.

— Еще бы! Сейчас, когда мы уже на полпути… И в такой миг остановить эксперимент? Сдаться на милость безмозглых бандитов?

— Но как же… — Миндалевидные глаза Чанга за сверкающими стеклами очков испуганно забегали. — …Эксперимент, риск…

— Никакого риска! — Доктор негодующе фыркнул. — О нас никто не знает, лаборатория вполне автономна. Уж не собираетесь ли вы стать заложниками террористов, превратиться в предмет торга между этими мерзавцами и властями? Лично меня вовсе не привлекает перспектива оказаться в плену и быть обмененным на какого-нибудь политического заключенного из Северной Ирландии или Ливии!

До сих пор молодые люди не думали о возможности такого поворота событий. Они потрясенно и растерянно посмотрели на Филпотта, который, к счастью, ничуть не растерялся и не испугался, хотя и был встревожен.

— Здесь мы находимся в большей безопасности, чем в любом другом месте, — объяснил Филпотт. — Мы постараемся не привлекать внимания террористов, останемся в здании и запремся до тех пор, пока руководство не наведет порядок. И, покуда мы здесь, нет никаких причин прерывать исследования. Согласны?

Чанг и Синди колебались, а Филпотт ждал ответа. Он вперил суровый взгляд в лицо Чанга, который легче поддавался влиянию. Юноша был не в силах спорить.

— Да, профессор. Я согласен, — робко пробормотал он.

— Синди?

Вновь повисла неловкая тишина, однако деваться было некуда, и девушка ответила:

— Я полагаю… да. Я полагаю, это единственный выход.

— И вы правы. — Филпотт бросил взгляд на телеэкран, где журналистка все распиналась о «дерзости замысла террористов», и проворчал, словно обращаясь к ней и обвиняя ее в происходящем: — Меня ничто не остановит! — Он оглянулся на дверь, за которой продолжался эксперимент, и добавил: — Особенно теперь!

 

37

Пуля, выпущенная из пистолета Фрэнка и угодившая в деревянную доску, вызвала настоящий переполох среди восьми сотрудников главного пульта станции, однако Григорий сумел унять панику и превратить испуганных людей в послушную работоспособную команду.

— Я был в Чернобыле, — заявил он, как только Фрэнк согнал растерянных трепещущих сотрудников в маленькую кучку в центре зала. — Я работал пожарным.

Григорий поведал работникам станции о том, что с ним произошло, растолковал, пользуясь техническими терминами, причины катастрофы в Чернобыле и в заключение сказал:

— Поверьте, я не хочу, чтобы с кем-нибудь случилось то же, что и со мной; я не намерен устраивать взрыв. Если вы нам поможете, станции не будет причинено ни малейшего ущерба. Нам нужно одно — привлечь внимание общественности.

— И деньги, — напомнил Фрэнк. — Деньги для нашего движения.

После долгих споров Фрэнк согласился увязать свои корыстные требования с возвышенными целями прочих участников предприятия. Пять миллионов долларов — Фрэнк отказался скорректировать цифру — должны были пойти в фонд организации под названием «Комитет защиты окружающей среды». (Организация была, конечно же, липовая, но деньги, как известно, не пахнут.)

— Да, деньги, — подхватил Григорий. — Но к этому мы еще вернемся, — и вновь принялся излагать план действий тонким мягким голосом, сидя за столом лицом к пленникам и скрывая от них свою невероятную слабость, едва позволившую ему дойти пешком от автобуса до пульта управления. Кван и Пэми, тоже изрядно выдохшиеся, уселись слева и справа от группы заложников, наблюдая за ними с флангов. Фрэнк и Мария-Елена оставались на ногах, поводя пистолетами.

Как только между Григорием и заложниками завязался разговор, Фрэнк понял, что дело идет на лад. Противник был не ахти — пять женщин и трое мужчин, все без исключения люди умственного труда, не желавшие рисковать жизнью. Все они принадлежали к руководящему составу и оказались намного старше сотрудников, работавших здесь обычно. Они были готовы сделать все, что прикажут.

Приказ был простой: реактор не гасить, но понизить энергоотдачу до минимально возможного уровня. Потом позвонить по телефону.

Первые телефонные переговоры доверили старшему технику, женщине лет шестидесяти, которая, судя по всему, в молодые годы очень напоминала Марию-Елену. Она позвонила в один из кабинетов административного здания и передала текст сообщения, продиктованный Фрэнком:

«Пульт управления захвачен решительными вооруженными людьми.

В случае безусловного подчинения приказам группы захвата никто не пострадает.

Реактор по-прежнему управляется штатным персоналом, руководство которым принял на себя один из членов группы захвата, квалифицированный специалист по ядерной энергетике.

Группа захвата требует немедленной эвакуации всех сотрудников, находящихся на территории станции.

Переговоры с руководством станции начнутся только после окончания эвакуации.

Для паники нет никаких оснований; более того, группа захвата настаивает на том, чтобы население близлежащих районов оставалось на месте.

При попытке нападения на станцию с целью ее освобождения группа захвата немедленно устроит взрыв, не дав возможности эвакуировать людей, подвергающихся опасности; все члены группы безусловно готовы к гибели.

Первое требование состоит в немедленной эвакуации персонала и установлении прямой телефонной связи с внешним миром.

Переговоры могут начаться только после выполнения этих требований и признания группы, захватившей станцию, полноправным их участником».

X

Что дальше? Ядерная электростанция? Пятеро неудачников заперлись на станции, но зачем? Неужели они рассчитывают причинить ей сколь-нибудь значительный ущерб? Я прибыл в этот мир, чтобы спасти его, но вижу, что мой противник, этот мерзкий подхалим, готов удовлетвориться уничтожением штата Нью-Йорк. Разумеется, существует немало дураков, полагающих, что штат Нью-Йорк (или даже одноименный город) — это и есть весь мир, но Он к их числу не принадлежит.

А как же Сьюзан Кэрриган? Какова ее роль, каковы ее обязанности? Эта блудливая кошка, эта жалкая потаскуха начинает действовать мне на нервы. Злосчастная пятерка терроризирует население Грин-Медоу, а она тем временем прохлаждается в объятиях призрака, играющего в любовь. В любовь, которая всегда считалась моей епархией! Бесстыжий ублюдок!

Может, убить ее и посмотреть, что из этого выйдет? Убить медленно, по капле выдавливая жизнь сквозь поры ее тела? Или поразить ударом молнии?

Я призываю вас, соглядатаи срединных просторов воздуха, мои северные союзники, обитатели бескрайних сумерек, щупальца моего разума, источники моей силы и моих знаний. Что они задумали? Что нам известно? В чем заключается игра этого убийцы, бездарного, тупого инструмента в Его руках?

Стабильная форма материи? Антиматерия? Какой ужасный замысел! Так, значит, пресловутые эксперименты на станции имеют целью создание антиматерии?

Ты слышишь, о Нечестивый? Они собираются превратить Землю в черную дыру!

Нет, только не это. Я должен проникнуть туда немедленно. Я должен его остановить, остановить одним ударом.

Какая ирония судьбы, ведь я вынужден спасать чужую планету!

Аннаниил

Итак, он уже знает.

Впрочем, этого следовало ожидать. Судя по всему, маленький урок, который я преподал в Коннектикуте, не пошел ему впрок, и я должен был это предвидеть; угрозы и истязания — палка о двух концах, они способны как сломить дух противника, так и укрепить его. Как ни странно, насилие — не лучший образ действия. Как правило, все, чего ты добиваешься насилием, впоследствии приходится переделывать.

Что он может, этот падший ангел, бесстыдный и безымянный раб Люцифера? Уговорить? Подкупить? Оказать моральное давление? Он — лишь продолжение своего низменного повелителя, обладающего такой же свободой воли, как, скажем, Луна.

Ну что ж, мы опять его остановим.

Чтобы получить возможность действовать, нашему смердящему приятелю, изрыгающему запах серы, придется принять сколь-нибудь приемлемую форму, то есть, в отличие от нас, создающих свои обличья из собственных атомов, вселиться в человеческое тело. И первое, что придет на ум этому примитивному, во всем предсказуемому орудию Сатаны, — войти в тело одного из работников станции, запертых в зале главного пульта и обеспечивающих сохранность оборудования. Справиться с этим нетрудно. По моему призыву на помощь явятся херувимы, быстрые, как мысль, пронзающие пространство и время с невероятной точностью. Как заблуждаются люди-художники, изображающие херувимов пухлыми неповоротливыми созданиями!

И я призвал их, верных слуг Господа. Теперь они витают вокруг работников станции, охраняя и защищая их, готовые немедленно предупредить меня о любой попытке вторжения. Каждый работник вплоть до последнего мгновения своей жизни будет под опекой… давайте назовем их ангелами-хранителями.

Итак, он не сможет внезапно объявиться на станции. Ему придется начинать снаружи, из-за забора. Ему придется войти в тело какого-нибудь бедолаги из внешнего мира и попытаться проникнуть сквозь плотное кольцо охраны. Полагаете, это невозможно? Сомневаюсь; этот шелудивый пес на деле доказал свое коварство.

Разумеется, за пределами станции к его услугам широчайший выбор. Я не могу приставить к каждому ангела-хранителя. Нам остается лишь внимательно наблюдать.

 

38

Происшествие на электростанции потребовало от Джошуа Хардвика напряжения всех его душевных сил. Жизненный путь руководителя отдела по связям с общественностью атомной станции, расположенной в сотне миль от крупнейшего населенного пункта, города Нью-Йорка, даже в более спокойные времена отнюдь не устлан розами. А уж когда станцию захватывают террористы, особенно когда ввиду полного отсутствия сведений о них информационная служба лишена возможности наводить тень на плетень и вешать лапшу на уши, жизнь начальника ОСО превращается в настоящий ад.

В эти дни Джошуа Хардвику приходилось так туго, что его порой охватывала тоска по рекламному делу. Тогда он мог позволить себе пропустить стаканчик-другой за обедом, а когда наступали тяжелые времена, он был по крайней мере избавлен от непрерывной слежки со стороны Си-эн-эн. К тому же… Впрочем, всех преимуществ все равно не перечислить.

В последнее время Джошуа с трудом вставал с постели и уже начинал ненавидеть утренний рапорт охраны Грин-Медоу: «Все по-прежнему. Террористы все еще на станции».

Он начинал ненавидеть свою «хонду», безмятежную двадцатиминутную поездку на работу, начинал ненавидеть свою должность, репортеров, полицейских, игру в вопросы и ответы, в которой хуже всего было то, что ответов, по сути, не существовало.

Вероятно, больше всех (после террористов, разумеется) Джошуа ненавидел своих хозяев, которых — видит Бог! — оказалось так много, что Джошуа был готов возненавидеть весь белый свет. Акции Грин-Медоу были поделены между правительством и некоей частной корпорацией, а руководство станцией осуществляли три агентства федерального значения и два учреждения штата Нью-Йорк, да еще частный консорциум, подчинявшийся «Юнитроник», которой, в свою очередь, владела Англо-голландская нефтяная компания. Едва грянула беда, все вышеперечисленные учреждения прислали своих представителей, задачей которых, как выяснилось в самые первые дни, было в случае неблагоприятного развития событий свалить вину на других.

Уже того, что все ожидали именно неблагоприятного исхода событий, было достаточно, чтобы впасть в уныние. Вместо того чтобы попытаться помешать осуществлению мрачных прогнозов, хозяева пеклись лишь об одном — как бы выбраться невредимыми из-под обломков катастрофы, которой они ждали и к которой готовились.

Для этого им был нужен начальник отдела по связям с общественностью с его ушами, голосом, головой, душой и потрохами. Каждый желал удостовериться в его преданности и требовал подавать свои трусливые козни в наилучшем свете. Дело в том, что и правительственным чиновникам, и дельцам одинаково важно не только выгородить свою службу, но и потопить все остальные.

Этим утром, как всегда, Джошуа предъявил на полицейской заставе в полумиле от ворот станции целых два удостоверения личности — охрана выказывала серьезность намерений, одного документа уже не хватало, — и, как всегда, на посту оказался патрульный, которого Джошуа никогда прежде не встречал и который, в свою очередь, также видел его впервые. Полицейский неторопливо сличал лицо Джошуа с фотографиями, а тот с деланно-невозмутимой миной сидел в машине, когда его желудок внезапно изъявил желание немедленно исторгнуть свое содержимое вон.

— Господи… — пробормотал Джошуа. — Я не могу… Прошу вас…

Он выскочил из машины, зажимая рот правой рукой. Полицейский испуганно отпрянул, хватаясь за кобуру. Джошуа шагнул к обочине, и в этот миг его мышцы и суставы пронзила невыносимая боль. Он повалился на колени, извергая завтрак на асфальт и собственные брюки.

— Что с вами, приятель? — воскликнул полицейский, забыв о своей подозрительности, поскольку симулировать такой ужасный приступ рвоты было невозможно. — Что случилось?

— Я не… не знаю… — стоя на коленях и понурив голову, Джошуа хватал ртом воздух, ощущая при каждом вдохе острую боль. Он приподнялся и сел на пятки, бессильно свесив руки вдоль тела, которое мучительно ныло, словно ему довелось испытать на себе когти целой стаи взбешенных кошек.

— Я позову на помощь, — сказал полицейский.

— Подо… — Джошуа слабо взмахнул рукой. — Подождите.

Боль, столь внезапно охватившая его тело, пошла на убыль и мало-помалу утихла. Джошуа дышал все глубже. Ощутив прилив сил, он приподнял трясущуюся руку и вытер залитый холодным потом лоб.

— Ну и дела, — пробормотал он дрожащим голосом. Теперь, когда первый приступ прошел, Джошуа чувствовал только страх. Что это было? Рак? Белокровие? Первые симптомы?

«Господи, неужели я подцепил это на проклятой станции?»

— Оставайтесь на месте, — велел полицейский.

Джошуа с готовностью подчинился приказу и продолжал стоять на коленях перед своим завтраком, словно верша какой-то извращенный обряд. Полицейский подошел к внушительному на вид «плимуту», стоявшему на противоположной обочине, и минуту спустя вернулся с пачкой бумажных полотенец.

— Вот, возьмите, — сказал он. — Попробуйте почиститься.

Джошуа с благодарностью взял полотенца, вытер лицо и глотнул пепси-колы, чтобы прополоскать рот. Желудок принял влагу без возражений, и Джошуа с помощью охранника поднялся на ноги.

— Спасибо, — сказал он. — Честно говоря, со мной такое впервые.

— Сходите ко врачу, — посоветовал полицейский.

— Обязательно.

— У вас глаза красные.

Только этого не хватало — предстать пред очи Си-эн-эн в обличье вампира!

— Ничего не понимаю, — признался Джошуа, положив руку на крышу «хонды». — Наверное, мне лучше поехать домой и позвонить на станцию. Или, может быть, вы сами позвоните в отдел прессы?

— Да, пожалуйста, — отозвался охранник.

Внезапно Джошуа почувствовал, как напрягся его позвоночный столб, а тело налилось силой. Он выпрямился, убрал руку с крыши машины и сказал:

— Впрочем, не надо. Со мной все в порядке.

— Вы уверены?

— На все сто.

Джошуа уселся за руль и посмотрел в зеркальце. И правда: его глаза сияли красным огнем, словно он всю ночь провел в безумном разгуле. Надо будет попросить у секретарши визин, марин или какие-нибудь другие глазные капли. Не появляться же перед камерами с красными зенками; в таком виде Джошуа не рискнул бы встретиться даже с газетчиками.

«Стоит ли ехать домой?» — спрашивал он себя, в то время как его тело независимо от сознания завело мотор, включило передачу и помахало рукой полицейскому, который крикнул вслед:

— Вам бы лучше поберечься!

Оставшиеся до ворот полмили пути Джошуа пролетел, словно на крыльях. Вдоль дороги не было ни домов, ни ферм, и лишь остатки каменных стен среди деревьев рукотворного леса напоминали о старых поселениях. Время от времени мелькали заросшие сорняками поля, еще не захваченные лесом. Дорога была достаточно гладкая и прямая, и одинокая «хонда» мчалась по ней, словно ковер-самолет по просторам безмятежного сказочного мира. Эх, кабы всегда так ездить!

Местная пресса, освещавшая события на Грин-Медоу, яростно обрушивалась на власти, запретившие движение по прилегавшей к станции дороге. Страницы газет заполнили плоды безудержной редакционной фантазии, пестрящие леденящими душу историями о школьных автобусах, вынужденных передвигаться по заполоненным нахальными грузовиками автострадам, о мучениях престарелых людей, вынужденных тратить лишние полчаса, чтобы добраться до своих спасительных пилюль, и тому подобными вещами. Уже были наготове репортажи о молоке, скисавшем в бидонах фермеров, вынужденных подолгу колесить в поисках объездных путей к рынку, и только страх перед разгневанными крестьянами, которые вполне могли сровнять здание редакции с землей, сдерживал буйное воображение газетчиков, впрочем, лишь отчасти.

К счастью, взаимодействие с местной прессой шло у Джошуа без особых осложнений. При встречах с пухлощекой девчушкой из местного еженедельника Джошуа напускал на лицо отстраненно-любезную мину и скармливал журналистке ту же бурду, которой потчевал остальных.

Сейчас он с наслаждением катил по закрытой дороге — в конце концов езда была одним из немногих удовольствий, которые он мог позволить себе в эти дни. Когда Джошуа добрался до штаба, представлявшего собой горстку трейлеров, разбросанных тут и там по дороге, словно в канадском шахтерском городке, его недомогания и след простыл, если не считать покрасневших глаз. Джошуа поставил «хонду» на отведенное для нее место и отправился в фургон пресс-секретариата. Стенографистка оставила на время долгие хлопоты у копировального аппарата и, порывшись в своей объемистой суме, отыскала нужное лекарство. Джошуа взял пузырек, вышел в туалет и закапал оба глаза, но безрезультатно. Глаза продолжали полыхать огнем, словно таившийся за ними мозг был раскален докрасна.

Войдя в фургон и вернув стенографистке капли, Джошуа собрался просмотреть толстую пачку сообщений, образовавшую на его столе опасно накренившуюся башню, когда в помещение вошла новая пресс-секретарь Англо-голландской компании, худощавая женщина лет тридцати с пепельно-серыми волосами, ясным спокойным взором и жестким рукопожатием.

— Здравствуйте, меня зовут Карэн Ливайн, — представилась она. — Давайте договоримся заранее: вы были и остаетесь старшим, а я, со своей стороны, обещаю любую помощь в вопросах, затрагивающих мою компанию.

— Спасибо, Карэн, — отозвался Джошуа, сияя насквозь фальшивой улыбкой, ибо он понимал, что эта девица продержится здесь не больше двух недель. — Я буду рад любой помощи, — сказал он, как говорил и всем прочим. — Добро пожаловать в нашу команду.

Дело в том, что Англо-голландская компания неукоснительно придерживалась принципов Экссона и его издательства «Валдеж»: как можно меньше держать своих пресс-секретарей на одном месте, дабы воспрепятствовать установлению личных, дружеских отношений с противником, способствующих утечке важных сведений. Каждые две недели взору публики являлся очередной энергичный работник лет тридцати с хвостиком, сдержанный и вежливый, женщина или мужчина (это не играло никакой роли), придававший своему учреждению почти человеческий облик; однако прежде, чем это лицо приобретало все присущие человеку черты, пресс-секретарь исчезал, уступая место следующему.

Этот принцип не раз выручал Экссона на Аляске, так почему бы Англо-голландской компании не применить его в Грин-Медоу? Разговор с любезным собеседником сам по себе доставляет удовольствие. Какая разница, говорит он что-нибудь или молчит?

Появление очередного представителя Англо-голландской компании окончательно отбило у Джошуа охоту приступать к разбору накопившихся бумаг.

— Обойду-ка я территорию, — сказал он своей секретарше по имени Грейс, пожилой особе, в душе которой уже давно завял последний росток человеколюбия.

— А что я скажу, если будут звонить? — спросила она, бросая на начальника неодобрительный взгляд.

— Передайте им привет, — посоветовал Джошуа и выскочил на улицу.

Главный штаб теснился на пятачке, который в прежние времена свободного проезда по территории Грин-Медоу назывался воротами электростанции; здесь толпились полицейские и бойцы Национальной гвардии, упорно именовавшие станцию «объектом», как будто название могло что-то изменить.

Добровольцы Национальной гвардии из числа гражданских лиц — среди них редко встречались бухгалтеры и сотрудники руководящего звена, одни лишь чернорабочие, которые были рады подхалтурить, облачившись в военную форму (без всякого риска быть привлеченными к боевым действиям), — были оттянуты в леса и бродили парами и тройками вдоль периметра, внимательно разглядывая каждый дюйм забора. Многочисленные тупицы всех мастей по-прежнему не оставляли попыток пробраться на территорию — молодые репортеры, любители острых ощущений, отчаянные храбрецы, алкаши (в темное время суток), а то и просто шутники, — и за ними был нужен глаз да глаз. Хозяевам станции вовсе не хотелось, чтобы террористы, встревоженные выходкой расшалившейся детворы, покончили с собой, прихватив на тот свет сотни тысяч живых душ.

«И все же было бы очень любопытно попасть внутрь», — размышлял Джошуа, обходя штаб и направляясь к забору. В конце концов знать, что там происходит, — это его работа. Не то чтобы он хотел рискнуть жизнью, кого-нибудь спасти или остановить террористов, ничего подобного. Ему попросту было любопытно.

Неподалеку от штаба в лес убегала тропинка, и Джошуа пошел по ней. Вдоль забора, примыкая к нему вплотную, проходила мощеная дорога, оставшаяся со времен строительно-монтажных работ на станции. Впрочем, сейчас дорога малость заросла, и ее поверхность через каждые двадцать — тридцать футов была вздыблена корнями деревьев.

Джошуа неторопливо шагал по дороге, отводя от лица зеленые ветви. Всякий раз, когда он оглядывался, в его поле зрения попадали по меньшей мере двое охранников в оливковой форме, с винтовками за плечами. Они не обращали на Джошуа особого внимания, лишь отмечали его появление. Пока Джошуа не делал глупостей и не лез через забор, охранники вполне удовлетворялись созерцанием большой ламинированной карточки удостоверения личности, приколотой к его пиджаку.

Слева от дорожки на земле лежал камень; забор проходил справа. Джошуа поднял камень, и тот удобно улегся в ладони. Пальцы сомкнулись на его холодной гладкой округлой поверхности; камень пришелся впору и приятно оттягивал руку, когда Джошуа помахивал ею во время ходьбы. «Очень удобная вещь; теперь это будет мой ручной камень», — подумал Джошуа.

Он шагал уже около двадцати минут и обошел примерно треть участка, когда ему на глаза попался одинокий охранник, сидевший на небольшом открытом возвышении на стволе упавшего дерева. Это был молодой парень лет двадцати двух, с бледной прыщавой физиономией и жалкими белесыми усиками, торчавшими из-под шлема. Джошуа отвернулся от забора и направился к юнцу, который продолжал сидеть, наблюдая за приближением незнакомца. Джошуа заметил, что охранник не отрывает взгляда от его блестящей карточки.

Подойдя поближе, Джошуа улыбнулся и сказал:

— Привет. Как дела?

— В порядке, — ответил охранник.

— А мне казалось, что вы, ребята, ходите по двое. Где твой напарник? — спросил Джошуа.

Охранник указал пальцем через плечо.

— Ушел к речке справлять большую нужду, — ответил он. — Одна из этих ваших надутых горилл.

— Отлично, — заметил Джошуа и ударил юнца камнем по лицу.

Охранник упал навзничь и сполз со ствола. Джошуа занес камень и ударил еще дважды, только тогда молодой человек замер в неподвижности. Джошуа перевернул тело, снял с него куртку и забрал винтовку.

Бросив камень на землю, Джошуа быстро, но без излишней суеты вернулся к забору. Перебросив через него винтовку, он полез по сетке, ловко и уверенно переставляя ноги и цепляясь руками. Забор был увенчан тремя рядами колючей проволоки. Джошуа накинул на них куртку охранника и подтянулся. Острые шипы проткнули толстую шерстяную ткань и впились в предплечья и колени, но Джошуа ничего не замечал. Он взвился в воздух и, перемахнув через забор, приземлился на четвереньки, немного ошалевший, но невредимый.

Ограда была оборудована электронными датчиками, и сотрудники охраны, как, впрочем, и любой другой человек, посмотревший в нужный момент на соответствующий прибор, уже знали о нарушении границ участка, но Джошуа было наплевать. Он сумел преодолеть забор и попасть внутрь.

Заныли ушибленные при падении руки и ноги, заболели колени и локти, исцарапанные колючками, но Джошуа не обращал на боль ни малейшего внимания. Он легко поднялся с земли, подхватил винтовку, повесил ее на шею, положил на нее руки и пустился в путь.

Территория электростанции была хорошо ухожена и похожа на девственную лесную лужайку. Чтобы как можно быстрее удалиться от забора, Джошуа быстро побежал по парку, поднимаясь в гору.

Где-то в глубине души Джошуа незаметно для него зрел самый настоящий ужас. Что я делаю? Что я натворил? Что со мной случилось? Однако судорожные всплески страха тут же утихли, словно заглушенные могучим передатчиком сигналы радиолюбителя, подавленные обуявшим Джошуа торжественным чувством гордости и наслаждения своими умелыми, ловкими действиями, молниеносным развитием событий и быстротой уверенного продвижения вперед. И все же: что я делаю? Зачем? Впрочем, не важно; главное — быстрота и натиск.

Его красные глаза любовались пейзажем. Какая красивая планета. Где еще во Вселенной найдешь такую пышную зелень? Джошуа взбегал по склону, ощущая в теле юношескую силу и наслаждаясь ею, но, прежде чем он достиг верхушки холма, откуда были видны строения станции, из-за пышных зарослей айвы выступил мужчина.

— Ни шагу дальше! — скомандовал он.

— Вот как? — Джошуа молниеносно вскинул винтовку и без малейших колебаний спустил курок, словно всю жизнь держал в руках оружие. Но вместо выстрела послышался сухой щелчок.

Проклятие! Патрули ходят с незаряженными винтовками! Какая глупость! Бойскауты — и те подготовлены лучше!

Кто этот человек? Отчего я так его ненавижу? Отчего я так испуган и вместе с тем храбр? Как совладать со своими руками, ногами, головой? О Господи! Помоги мне остановиться!

Перед ним стоял крепкий, высокий, широкоплечий и узкобедрый мужчина. На нем были тяжелые башмаки, плотные вельветовые брюки и темная байковая рубашка. Оружия у него, судя по всему, не было.

Как он пробрался на станцию? Как преодолел ограду? Может быть, это один из террористов? Что здесь происходит? Почему я так его ненавижу? Господи, дай мне силы упасть на колени и просить пощады! Спаси меня, Господи, и исцели!

Джошуа быстро шагнул вперед, развернул винтовку, схватил ее обеими руками за ствол, поднял и нанес яростный удар прикладом, метя в голову противника. Тот легко уклонился, вскинул левую руку, и его пальцы сомкнулись на прикладе винтовки подобно медвежьему капкану. Он нырнул вниз, опустился на колено и развернулся по крутой дуге, словно фигурист, заканчивающий выступление на ледовой арене.

Винтовка выскользнула из рук Джошуа, срывая кожу с его ладоней, а мужчина, завладев оружием, вскочил на ноги, выпятил челюсть и устремил на противника свинцовый взгляд. Не колеблясь ни секунды, Джошуа повернул направо и побежал, перепрыгивая через корни и камни, словно олень, уклоняясь от веток и лавируя среди кустов с легкостью, которой позавидовал бы лучший в мире регбист.

Бежит ли за ним мужчина? Джошуа не оглядывался, сберегая время. Он продолжал бежать, забирая влево и поднимаясь вверх, к станции.

Деревья расступились, обнажая участок с нестриженой травой. Впереди виднелась вершина холма. Джошуа ринулся к ней, и в тот же миг ощутил тяжелый удар, словно ему в поясницу угодило мощное стенобитное ядро. Удар подбросил Джошуа и швырнул его на землю. Оглушенный, он повалился на траву и замер на мгновение. У него перехватило дух.

Боль расползалась по телу, мешая сосредоточиться, но Джошуа не мог терять времени. Не обращая внимания на хрипы в легких, на горящие огнем порезы и ссадины, на мучительную, словно после перелома, боль в пояснице, на слезы, лившиеся рекой из воспаленных глаз, он перекатился на спину, пытаясь встать, и в этот миг увидел своего противника, который поднимался по склону.

«Чем это он меня огрел? Что он делает? Что я делаю? О, избавьте же меня от этого!»

— Тебе меня не остановить! — проскрежетал Джошуа, с трудом проталкивая звуки сквозь стиснутое судорогой горло. — Ты можешь уничтожить это тело, но меня ты не остановишь!

— Я готов останавливать тебя снова и снова, — сказал мужчина, с ненавистью и торжеством глядя на Джошуа сверху вниз. — И всякий раз ты будешь получать очередной урок.

Тело Джошуа охватила боль, какой он не испытывал ни разу в жизни: она сжигала его внутренности, выгибала дугой его хребет и превращала пальцы в подобие скрюченных когтей. Он попытался крикнуть, но едва не захлебнулся чем-то скользким, медленно ползшим по его пищеводу, дрожащему языку и судорожно искривленным губам. Это что-то полезло из его ушей, трепещущих ноздрей, выпученных глаз.

Джошуа снова упал на землю, словно тряпичная кукла, брошенная в разгар игры. Очнувшись от кошмара, он тут же угодил в еще худший кошмар; его голова бессильно свесилась на правое плечо, а затуманенные глаза увидели кролика, который мчался по траве и вдруг, высоко подпрыгнув, вспыхнул и упал на землю бесформенным обгорелым комом, дымящейся головешкой.

Джошуа напряг мышцы шеи, повернул голову и посмотрел вверх. Мужчина по-прежнему стоял рядом — огромный, чернеющий на фоне утреннего неба силуэт. Он пытливо озирался по сторонам, что-то выискивая.

— Помогите, — прохрипел Джошуа; издаваемые им звуки едва ли можно было назвать человеческим голосом. — Помогите мне.

Мужчина посмотрел вниз, словно удивляясь тому, что Джошуа еще здесь.

— Да, конечно, — мягко проговорил он и опустился на колено. Подавшись вперед, он протянул руку, с невыразимым состраданием глядя на лежащего перед ним человека. Его огромная теплая ладонь умиротворяюще коснулась лица Джошуа, ласково скользнула вниз, и Джошуа Хардвик испустил дух.

 

39

Этим утром Сьюзан вновь проснулась в объятиях Энди Харбинджера и уже в который раз подумала, что лучшего пробуждения и желать нельзя. Особенно нынче утром.

Вчера ее допрашивали сотрудники ФБР. Были установлены личности только двух сумасшедших, захвативших атомную электростанцию Грин-Медоу на севере штата, но одним из них оказался Григорий! Поначалу Сьюзан отказывалась верить в то, что этот серьезный, спокойный и совершенно безобидный человек мог стать террористом, но, даже когда ей пришлось признать это, она так и не поняла, чем чревато случившееся для нее самой. Сьюзан даже не вспомнила, что именно она привезла Григория в Штаты.

Вчера утром они с Энди поглощали свой скромный завтрак — кофе, апельсиновый сок и английские булочки — и смотрели по телевизору специальный выпуск программы «Сегодня», посвященный осаде ядерной станции, когда раздался звонок в дверь. Впрочем, не совсем так; Энди смотрел передачу с огромным интересом, который иногда выказывал к событиям, чем производил на Сьюзан очень глубокое впечатление, а она, не обращая внимания на телеэкран, смотрела по сторонам, с тихой радостью оглядывая пожитки Энди, так удачно вписавшиеся в убранство ее квартиры. Они прожили вместе не более недели, и Сьюзан еще не свыклась с новыми ощущениями.

И вот раздался звонок в дверь. Сьюзан и Энди удивленно переглянулись. Прежде никто не звонил в дверь в такую рань.

— Кто бы это мог быть? — полушепотом произнесла Сьюзан.

— Готов поспорить, это как-то связано с Григорием, — ответил Энди, кивая на телевизор.

Сьюзан подошла к домофону, спросила, кто пришел, и услышала то, что ожидала услышать.

— ФБР, мисс Кэрриган, — произнес искаженный гнусавый голос.

В квартиру вошли двое мужчин, белый и чернокожий, оба лет тридцати пяти, с бесстрастными волевыми лицами, напоминавшими фэбээровцев из приключенческих телесериалов. Предъявив документы, они потребовали того же от Сьюзан и Энди. Чернокожий тщательно списал номера их водительских удостоверений в маленький блокнот, а белый тем временем подтвердил догадку Энди о том, что они пришли из-за Григория Басманова.

Сьюзан вкратце изложила историю своего знакомства с Григорием и рассказала о том, как он попал в лабораторию ее кузена. Гости, казалось, вполне удовлетворились объяснениями, но все же сказали, что ей придется приехать в отделение ФБР и сделать соответствующее заявление.

— Мне пора на службу, — возразила Сьюзан, ощутив прилив страха. — Я должна выйти сию же минуту, иначе опоздаю.

— Ничего страшного, — успокоил ее негр. — Это можно сделать сегодня в любое время. В четыре часа устроит?

Сьюзан согласилась; фэбээровцы объяснили, в какой именно кабинет ей следует явиться, и дали адрес: Федерал-Плаза, 26. Это название не говорило Сьюзан ровным счетом ничего, впрочем, как и всякому другому жителю Нью-Йорка. Выяснилось, что это конспиративный адрес, а само здание находится на Бродвее, в центре города, между Томас-стрит и Уорт-стрит.

Фэбээровцы ушли, и Сьюзан сказала:

— Ты, наверное, подумал, будто меня подозревают в связи с террористами.

— Ничего подобного, — ответил Энди. — ФБР стремится собрать как можно больше сведений о Григории, только и всего. Возможно, ты сумеешь сообщить им нечто способное помочь при переговорах с захватчиками.

— Бедный Григорий, — промолвила Сьюзан, вспомнив, что совсем забросила его после знакомства с Энди. — И бедная я.

— Все будет хорошо, — сказал Энди, успокаивающе гладя ее по руке. — Расскажи им правду, и на этом все закончится.

— Я не задержусь там ни одной лишней минуты.

— А я мысленно буду с тобой, — пообещал Энди, улыбаясь. — Конечно, если это поможет.

— Да, поможет.

И это действительно помогло.

Явившись на службу, Сьюзан рассказала, в какой переплет она угодила (сотрудники уже знали о дружбе Сьюзан с умирающим русским пожарным, но то, что он участвовал в террористическом нападении на станцию, было для них новостью), и к четырем часам явилась по указанному адресу.

Два часа в обществе агентов ФБР — утренних гостей среди них не было; Сьюзан разговаривала с тремя незнакомыми людьми (одним мужчиной и двумя женщинами), такими же безликими, как и двое первых, — прошли в страхе; Сьюзан отвечала на утомительные и возмутительные вопросы и пережила подлинное потрясение. С первых же минут беседы стало ясно, что фэбээровцы ни в чем ее не обвиняют и не считают ее действия частью грандиозного замысла, призванного протащить Григория Басманова в Америку, чтобы тот захватил атомную станцию. Но разговор они вели в своей привычной манере, и Сьюзан испытывала ощущение вины, чувствовала, что она у них в руках. Ей оставалось лишь рассказать обо всем и надеяться на их снисходительность, которой, впрочем, и не пахло.

Фэбээровцы задавали ей бесчисленные вопросы, порой повторяясь, и к концу беседы Сьюзан была выжата досуха, словно апельсин, угодивший в кухонный комбайн. Она вышла из здания на Федерал-Плаза, 26, чувствуя себя как после контузии, и тут же столкнулась с Энди! Он ждал ее, стоя на осязаемом, реальном бродвейском тротуаре.

Увидев любимого, Сьюзан испытала громадное облегчение. Удивленная и обрадованная его присутствием, она спросила:

— Ты давно здесь?

Энди пожал плечами.

— Не очень, — ответил он, хотя нетрудно было догадаться, что ему пришлось долго торчать на улице, чтобы уж наверняка не разминуться со Сьюзан.

Сьюзан предпочла оставить эту тему, решив, что Энди преуменьшает свои заслуги просто из вежливости, и позволила ему угостить себя прекрасным обедом в ресторане, после чего они сходили в кино — на сей раз это была комедия «Неисповедимые пути» — и завершили вечер в постели Сьюзан.

До сих пор они не употребляли в разговорах слово «любовь». Сьюзан боялась произносить его, чтобы не отпугнуть Энди, а тот, вероятно, тоже не знал, как сделать их отношения еще теснее. Но это не имело значения: спешить было некуда.

Радиобудильник разразился старой доброй мелодией «Все пройдет, дай только срок», Сьюзан проснулась в объятиях Энди, улыбнулась и прижалась к его груди, впитывая тепло его тела и запах родного гнездышка; славный, милый дом. Ее веки сомкнулись, и Сьюзан вновь охватила убаюкивающая истома.

Энди вздрогнул и сонным голосом пробормотал:

— Пора вставать.

Ах, да. Сьюзан откинула одеяло, приподнялась на локте и, улыбаясь, вгляделась в лицо Энди, заросшее щетиной, в его полузакрытые глаза.

— Как я понимаю, ты все еще здесь.

Энди лениво улыбнулся.

— Я так запросто не исчезну, — сказал он и взъерошил ей волосы.

Аннаниил

— Я так запросто не исчезну, — сказал я и взъерошил волосы Сьюзан.

Кто из нас исчезнет? Я? Или, может быть, она? Да, так и будет; я опять стану витать в пространстве, а о Сьюзан придется забыть.

Как у нас было заведено, Сьюзан встала первой, поскольку ее туалет занимал больше времени, а я мог еще несколько минут понежиться в постели. Просто удивительно, как быстро мы налаживаем свой быт и приспосабливаемся друг к другу. Как мне быть со Сьюзан, зачем я к ней привязался? Теперь вот создалось совершенно несуразное положение, я отлично это понимаю, и все же меня не покидает желание доставлять Сьюзан удовольствие и улавливать ее отклик. Никогда еще моя работа не была столь приятной.

Честно говоря, я до сих пор наслаждаюсь пребыванием в этом теле, служащем мне верой и правдой. В сущности, человеческие тела не так уж плохо приспособлены к условиям созданной людьми цивилизации. Кресла, автомобили, рестораны — все эти чудесные изобретения прекрасно возмещают изъяны строения их тел.

И все же: как поступить со Сьюзан? Я долго обдумывал этот вопрос и пришел к выводу, что взять ее с собой, вывезти с Земли до начала катастрофы невозможно. Как это сделать? Где она будет жить? В воздушном пузыре с клочком земли, взятой с уничтоженной планеты? Нет никаких сомнений в том, что она сразу же лишится разума, а потом зачахнет и умрет.

Место Сьюзан — на Земле. Более того, ее место здесь, причем в нынешнем времени. Она не сможет жить в безбрежных пространствах, довольствуясь обществом призрака, которого привыкла называть Энди. Если я действительно озабочен ее будущим, я должен по крайней мере рассматривать этот вопрос с точки зрения здравого смысла.

Короче говоря, я не хочу ее терять, не хочу забывать о ней. Я не хочу расставаться с Энди и освобождаться от любви к Сьюзан. (Мы до сих пор и не сказали друг другу слово, которого так боятся люди, но мы любим, любим взаимно и знаем об этом.)

Я обладаю свободой воли, у меня есть возможность выбирать, но как использовать эту возможность? Если Сьюзан останется на Земле, то исчезнет одновременно со всеми прочими созданиями, живущими на этой планете, вместе с растениями и молекулами воздуха. Куда ей деваться? Некуда. Итак, к чему сводится мой выбор?

 

40

— Простите, конгрессмен, но я не могу с вами согласиться, — сказал Рид Стоктон.

Конгрессмен Стивен Шлэрн подался вперед, и его налитые кровью глаза впились в лицо Рида.

— Молодой человек! — загремел он. — Вы соображаете, с кем говорите?

Рид Стоктон отлично знал, с кем он имеет дело, но от этого было не легче. Нечего сказать, прекрасное начало карьеры! И часа не прошло, как Рид вступил в должность, а уже вынужден спорить с известным политическим деятелем, фактическим хозяином района, на теле которого набухал гнойный нарыв — атомная электростанция Грин-Медоу, — с конгрессменом, внезапно возжелавшим стать… кем? Героем дня? Телезвездой?..

«Болваном и придурком», — подумал Рид Стоктон.

— Я знаю, кто вы такой, сэр, — почтительно, но твердо ответил он. — Но, будь вы самим президентом, я сказал бы то же самое.

Конгрессмен покачал головой, как бы удивляясь тупости Рида.

— Я не настолько глуп, чтобы сунуться туда в одиночку, — сказал он. — И предлагаю вам пойти со мной, вот и все.

— Послушайте, конгрессмен, — заметил Рид. — Сегодня мой первый день в должности начальника отдела по связям с общественностью, и я не хочу жертвовать своей работой ради чужого честолюбия. Мой предшественник, некто Хардвик…

— Я слышал о нем, — перебил Шлэрн. Подробности бесславной кончины Джошуа Хардвика всячески замалчивались, но у конгрессмена, судя по всему, были свои источники сведений. — Как я понимаю, у него поехала крыша. Это правда?

— Да, сэр. Хардвик убил камнем бойца Национальной гвардии, взял его винтовку, проник на территорию станции и покончил с собой. Его труп опознали с вертолета.

— Не понимаю, какое отношение этот прискорбный случай имеет к нам с вами, — сказал Шлэрн. — Я хочу, чтобы мы с вами — народный избранник и представитель средств массовой информации — смело, ни от кого не прячась, прошли через ворота станции и встретились с террористами лицом к лицу. Все эти телефонные переговоры ни черта не дают. Мне плевать, что вы вступили в должность десять минут назад, я лишь хочу, чтобы вы признали мою правоту.

«Укрепи мои силы, Господи», — взмолился Рид Стоктон, и это не были пустые слова. Его родители, принадлежавшие к методистской общине, воспитали сына глубоко верующим человеком, он женился на столь же набожной девушке и воспитывал своего единственного отпрыска (даст Бог — будут и еще) в том же благочестивом духе. Попадая в затруднительное положение, Рид непременно возносил пылкие молитвы, прося направить его по верному пути и придать сил, и, как ему казалось, его просьбы никогда не оставались без ответа.

И теперь случилось то же самое. Почувствовав прилив вдохновения, Рид сказал:

— Все, что вы говорите, сэр, вполне может оказаться чистой правдой; вы — человек разумный, умеющий убеждать, и я не позволил бы себе ни на миг усомниться в том, что, окажись вы на станции, где сейчас идет сидячая забастовка, вы, с вашим красноречием, не упустили бы возможность…

— Сидячая забастовка? — настроение Шлэрна внезапно изменилось. — Кто сказал, что там забастовка?

— Это сказал я. — Рид отважился растянуть губы в тонкой улыбке. — И, честно говоря, очень горжусь своей находкой.

— Находкой?

— Да, сэр. Я внес это предложение сегодня утром, на встрече с представителями «Дженерал бладмор» и прочих организаций. Мое предложение было встречено с воодушевлением и благодарностью.

— Сидячая забастовка… — повторил Шлэрн.

— Это самое безобидное выражение, которым можно описать нынешнюю ситуацию, — объяснил Рид. — Разговоры о заложниках, террористах и захватчиках только усиливают напряженность. Во время учебы в Калифорнийском технологическом институте я был старостой дискуссионного клуба, специализировался по истории дипломатических переговоров и, смею надеяться, неплохо разбираюсь в терминологии. Использование словосочетания «сидячая забастовка» оставляет надежду на получение доступа к обеим противоборствующим сторонам и их готовность к плодотворному диалогу. Создается впечатление, будто положение вовсе на так уж опасно.

— Но оно действительно опасно!

— Нам незачем подчеркивать это при встречах с населением. Особенно с жителями районов, расположенных в радиусе сотни миль от станции. Город Нью-Йорк, между прочим, тоже представляет собой такой район.

Шлэрн задумался. Они с Ридом стояли по разные стороны стола, ранее принадлежавшего несчастному Хардвику. В трейлере пресс-секретариата кипела бурная деятельность — трещали пишущие машинки, звонили телефоны, жужжали ксероксы, но Шлэрн и Рид не замечали ничего вокруг. Глаза Шлэрна горели как после долгой бессонницы; он обмозговал безумный замысел Рида, огляделся по сторонам, еще раз посмотрел на молодого человека и спросил, понизив голос:

— Уговаривать вас бесполезно, не так ли?

— Пропустить вас к месту происшествия и пойти туда самому? Бесполезно, сэр.

— Значит, слава и известность вас не прельщают?

Рид вновь позволил себе тускло улыбнуться. Он манипулировал прессой, но становиться объектом ее внимания не желал.

— Нет, сэр.

— Впрочем, я и сам вижу. У вас есть туалет?

— Разумеется, сэр.

Упиваясь победой, Рид великодушно показал Шлэрну дорогу и, когда конгрессмен отвернулся, торжествующе посмотрел ему вслед.

Хорошо подвешенный язык никогда не помешает. Красноречие и спокойствие — вот ключ к успеху. Чувствуя облегчение и радость от столь удачного разрешения первого в своей карьере затруднения, Рид уселся за стол и принялся разбирать бумаги, которые оставил несчастный Хардвик, так и не сумевший справиться с последним затруднением в своей жизни, в чем бы оно ни состояло.

Пять минут спустя вернулся конгрессмен. Он выглядел гораздо лучше, сумел взять себя в руки, и даже его глаза немного просветлели.

— Я хотел бы поблагодарить вас, Рид, — сказал он.

Рид вскочил из-за стола, рассыпая бумаги.

— Да, сэр!

— Это была дурацкая мысль, — продолжал Шлэрн. — Я проснулся с ней нынче утром, и весь день она казалась мне превосходной. Мне нужен был человек с холодной головой, который доказал бы мне, что идея безумна, и вы отлично справились с этой ролью. Спасибо вам!

— Ну что вы, конгрессмен… — пробормотал Рид. — Я вовсе не хотел…

— Пусть вас это не беспокоит, мистер Рид. Вы были правы, — сказал Шлэрн и дружески улыбнулся. — Я и сам не понимаю, что за бес в меня вселился, — добавил он.

X

Как попасть на станцию?

Все ополчились против меня — время и небесные силы, охранники и ангелы, кордоны и войска; они собрались в единый кулак, не давая мне разделаться с горсткой этих убогих болванов, которым не на что надеяться.

Как попасть на станцию?

Сколько времени осталось у меня, чтобы проникнуть туда?

 

41

Фрэнк неодобрительно наблюдал, как между Григорием и восемью заложниками устанавливается некое подобие дружеских отношений, но помешать этому он был не в силах. Люди — существа общительные, им намного проще быть любезными или по крайней мере вежливыми, чем вести себя грубо и отстраненно.

Вот почему уже вскоре после захвата станции с уст Григория начали срываться фразы вроде: «Рози, передайте мне распечатку, пожалуйста», «Марк, пора проверить датчики давления», а то и «Фрэн, мне хочется пить. Будьте так добры, принесите стакан воды».

Поначалу Фрэнк возражал против такого панибратства, но в конце концов понял, что зря сотрясает воздух. По правде говоря, ему тоже было гораздо удобнее обращаться к заложникам по имени, говорить «спасибо» и «пожалуйста», как будто здесь собрались единомышленники, а не террористы и их пленники.

Со временем они запомнили имена сотрудников станции и мало-помалу познакомились с ними поближе. Григория и Квана заложники знали, потому что их знал весь мир. Уже на первых этапах переговоров Григорий назвался, представил китайца и рассказал о том, что с ними случилось, желая продемонстрировать серьезность намерений, свои возможности и доказать, что они с Кваном утратили всякую надежду и им нечего терять.

По настоянию Фрэнка, твердо уверенного в том, что ему удастся выйти сухим из воды, его имя и имя Марии-Елены остались в тайне. Имя Пэми тоже, но лишь потому, что им никто не интересовался. Как только террористы овладели станцией, силы оставили девушку, и она почти все время проводила в кровати или дремала в кресле, изредка безучастно озираясь по сторонам. Ни заложники, ни даже ее товарищи не обращали на Пэми ни малейшего внимания.

Фрэнк думал, что Григорий вот-вот совсем ослабнет и его присутствие на станции приобретет скорее символическое значение, однако, попав в зал управления, этот измученный человек, казалось, обрел второе дыхание и ощутил прилив сил. Григорий продолжал руководить персоналом станции и вести переговоры с собравшимися за забором тупоголовыми чиновниками с неистощимой энергией, словно в его теле тоже был реактор.

Кван понемногу сдавал, особенно после того, как по телевизору сообщили, будто он — обычный уголовник, а не повстанец с площади Тяньаньмэнь. Это произошло через два дня после того, как Григорий сообщил прессе имена. Оклеветать пожарного, героя Чернобыля, было, разумеется невозможно; что до Ли Квана, то китайское правительство с радостью объявило его мелким воришкой, рассказывавшим о себе небылицы, чтобы получить политическое убежище. Американский госдеп по каким-то своим причинам — конечно же, вполне веским и серьезным, — немедленно подтвердил подлинность документов, представленных китайской стороной в качестве «доказательств».

— Все правильно, Кван, — сказал Фрэнк, пытаясь подбодрить юношу. — Лжи всегда сопутствует еще большая ложь, так что не беспокойся. Типографской краски на твой век хватит. На этом свете немало журналистов, которые знают, кто ты на самом деле.

Кван равнодушно пожал плечами. На его маленьком лице застыла горькая мина.

— Ты еще поведаешь миру о своем прошлом, — продолжал Фрэнк. — У тебя будет уйма времени, когда мы выберемся из этой передряги.

Это было ошибкой. Кван бросил на Фрэнка красноречивый взгляд, тот смущенно откашлялся, похлопал глазами, потрепал молодого человека по плечу и торопливо удалился.

Фрэнку добавляло волнений еще и то обстоятельство, что, невзирая на весь ужас положения, жизнь на станции постепенно входила в спокойное русло. Фрэнк хотел непрерывно продвигаться вперед, вести переговоры и, спланировав эндшпиль, успешно завершить борьбу и вырваться на свободу. Затишье было смерти подобно. Патовая ситуация на руку хозяевам станции, которые никуда не торопятся.

Между тем выполнение требований террористов откладывалось на неопределенное время. Они продолжали удерживать станцию, но добились своими действиями результата, прямо противоположного желаемому. Призывы Григория и Квана потонули в потоке статей о террористах, экологические требования Марии-Елены вовсе не достигли ушей публики, а Фрэнк так и не получил своих денег.

В соответствии с первоначальным замыслом, в самое последнее мгновение Фрэнк должен был покинуть своих товарищей, собиравшихся сдаться властям и продолжать агитацию. При этом подразумевалось, что, как только скрипучая бюрократическая машина выдаст решение о выплате пяти миллионов долларов, Григорий потребует положить их в чемоданы, погрузить в стоящий у ворот автомобиль и позволить одному из членов группы сесть в него и уехать.

План сводился к тому, что водитель, если его не задержат и не станут преследовать, спустя шесть часов позвонит сообщникам и сообщит, что все в порядке. Если звонка не будет, станцию уничтожат. (На самом же деле предполагалось, что, как только Фрэнк отъедет от ворот, остальные немедленно сдадутся. Фрэнк хотел взять с собой Марию-Елену, если та согласится уехать, но она, судя по всему, намеревалась остаться.)

Стало быть, власти должны были наконец осознать, что им придется расстаться либо с пятью миллионами, либо со своей ненаглядной электростанцией.

Ждать оставалось недолго.

Пэми спала больше всех, но, даже бодрствуя, была вялой и безучастной ко всему, словно захворавший ребенок. Благодаря неисчерпаемому запасу психической энергии Фрэнк отдыхал меньше всех, но и захватчики, и заложники по очереди спали на диванах в комнате отдыха, укрываясь тонкими одеялами, которые хранились в чулане на случай каких-либо осложнений, требовавших постоянного присутствия персонала на станции. (Террористы рассчитывали создать такие «осложнения», подняв шумиху вокруг электростанции, но не предвидели, что в действительности причиной осложнений станет тупиковое положение, в котором они оказались.)

Единственный на станции телевизор находился там же, в комнате отдыха. Его держали включенным круглые сутки, чтобы следить за реакцией внешнего мира на создавшуюся обстановку. Дабы не мешать спящим, громкость убавили до минимума. Вечером пятого дня после захвата станции в телепередаче впервые упомянули имя доктора Филпотта.

В этот миг у телевизора сидел и Фрэнк и две сотрудницы станции. Чтобы уловить тихий звук, им пришлось приблизиться к экрану вплотную. Мария-Елена, Пэми и два работника станции спали, а Григорий и Кван с четырьмя другими заложниками сидели у главного пульта.

«До сих пор неизвестна судьба лаборатории доктора Филпотта, именитого ученого, чьи сомнительные эксперименты в области антигравитации вызвали забастовку на электростанции Грин-Медоу, которая, в свою очередь…»

Фрэнк оглянулся. На лицах женщин, смотревших вместе с ним программу, застыл ужас. Было видно, что они молят Бога избавить их от расспросов Фрэнка. Господь не внял их молитвам.

Доктор Филпотт смотрел телевизор, сидя в комнате отдыха.

— Какая еще антигравитация? Что там болтают об антигравитации? — возмутился он.

— Профессор, они проговорились, — испуганно промолвила Синди. — Проговорились, хотя должны были молчать, — добавила она, глядя на экран округлившимися глазами и отбрасывая волосы на затылок.

Так оно и было. Непроходимая тупость журналистов, из-за которой они спутали антигравитацию с антиматерией, отвлекла внимание Филпотта от главного, куда более серьезного промаха телевизионщиков: они должны были молчать о лаборатории доктора. Разумеется, пресса знала, что лаборатория размещена на станции. Беспорядки на Грин-Медоу напрямую связывались с именем доктора Филпотта, и журналисты, естественно, с самого начала пытались встретиться с ним, чтобы взять интервью и потребовать объяснений, а власти, в свою очередь, мечтали вытащить его за пределы территории. Лишь после долгих заочных переговоров — к счастью, телефонная связь в лаборатории не зависела от коммутатора, оказавшегося в руках террористов, — доктору удалось убедить хозяев, что ради его личной безопасности и сохранности станции ему лучше оставаться в лаборатории. Он не упоминал о намерении продолжать эксперимент и сказал лишь, что будет «оберегать» свои владения, впав при этом в простительный грех «белой лжи», умолчания.

Пресса тоже должна была молчать. Как сказал по телефону один из чиновников, сведения об известном ученом, докторе Марлоне Филпотте, останутся закрытыми вплоть до окончания конфликта (и почему это всякого ученого именуют «известным»?)

Но, как нередко случается, нашелся какой-нибудь второй помощник младшего редактора, не знавший о запрете и в самый неподходящий момент оказавшийся там, где не следовало.

— Остается лишь надеяться, что террористы слишком заняты, чтобы смотреть телевизор, — сказал Филпотт и вернулся в лабораторию, чтобы возобновить наблюдения за работой Чанга и поведением неведомой крохотной частицы, плавающей в сгустке дейтерия.

— Итак, ставки растут, — заметил Фрэнк. — Я схожу в лабораторию, вытащу оттуда доктора, приведу его сюда и заставлю поговорить по телефону с властями. Может быть, тогда дело сдвинется с мертвой точки.

— Я пойду с вами, — сказал Григорий. — Кто знает, что творится в его лаборатории.

— Я тоже пойду, — вызвалась Мария-Елена. — Я хочу узнать, чем занимается этот человек.

— И оставите меня наедине с заложниками? — осведомилась Пэми, которая, как на беду, в этот самый миг проснулась в более раздраженном настроении, чем обычно.

— Придется оставить кого-нибудь присматривать за лавочкой, — решил Фрэнк.

— Производственные процессы полностью автоматизированы, — сказал Григорий. — Задача персонала сводится к наблюдению за датчиками. Во время нашего отсутствия заложники могут пять-десять минут посидеть в комнате отдыха. Выпустим их, когда приведем сюда Филпотта.

— А кто будет следить за приборами?

— Кван.

Фрэнк посмотрел на Квана, который обмяк в кресле, охваченный безысходным отчаянием.

— Надо подумать, — сказал Фрэнк и подошел к юноше. — Кван, ты понял, о чем идет речь?

Кван взглянул на Фрэнка, но промолчал.

— Мы запрем заложников в комнате, пойдем в лабораторию, возьмем сумасшедшего профессора и приведем его сюда, а ты тем временем будешь наблюдать за датчиками. Если возникнет опасность взрыва, устранишь неполадку. Согласен?

Кван чуть приподнял лицо, и его лишенные жизни глаза сверкнули.

Фрэнк прикоснулся к плечу юноши, костлявому, жесткому и напряженному, словно трос подвесного моста.

— Только не взрывай. Еще рано. Давай договоримся: когда придет время уничтожить станцию, ты сделаешь это собственноручно. Хорошо?

На серых губах Квана появилась едва заметная улыбка.

Фрэнк ухмыльнулся.

— Что, не терпится взорвать? Взорвать Китай и весь мир?

Обтянутое кожей лицо, остановившийся взгляд и мрачный оскал делали Квана похожим на живого мертвеца.

Три минуты спустя, когда в комнате отдыха уже не осталось желающих смотреть телевизор, на экране появилось испуганное лицо телекомментатора, который предпринял попытку захлопнуть приоткрывшийся ящик Пандоры.

«Сегодня утром всемирно известный ученый Марлон Филпотт, отдыхающий в своем летнем домике в Ист-Хэмптоне, Лонг-Айленд, прервал затянувшееся молчание и сообщил, что…»

Доктор Филпотт, сидевший в своей лаборатории на Грин-Медоу, прервал затянувшееся молчание.

— Чанг! Синди! Получилось! — с трепетом прошептал он, словно узрев Господа.

На сей раз он оказался прав. Датчик радиации уловил слабый, но совершенно отчетливый сигнал гамма-лучей, исходящих из магнитной ловушки. Где-то внутри сгустка дейтерия возникло нечто доселе неведомое. Оно готовилось к появлению на свет много недель, все это время в магнитном поле сталкивались быстрые потоки тяжелых ионов. Получение искомого результата было столь же маловероятно, как возникновение «кадиллака» в итоге столкновения двух «хонд». Как будто колода карт, подброшенная в воздух, сама по себе улеглась на землю аккуратной стопкой, рубашками вниз, рассортированная по мастям и достоинствам.

Итак, эксперимент был завершен. Оставалось лишь обеспечить долговечность его результата. Затаив дыхание, Филпотт и Синди наблюдали за дейтерием, а Чанг тем временем подготовил трубопровод для перемещения новорожденной из магнитной ловушки в контейнер.

— Гамма-излучение в ловушке прекратилось, — объявил Чанг.

— Значит, источник уже в контейнере.

— Контейнер не излучает гамма-частиц! — испуганно воскликнул он.

— Антиматерия излучает, только когда ее подпитывают дейтерием, — напомнил Филпотт. — И это один из факторов, обеспечивающих ее безопасность. Направьте в центр контейнера пучок дейтерия.

— Реакция возобновилась! — круглое лицо Чанга озарилось радостью.

— Итак, мы ее создали, — пробормотал Филпотт пересохшими губами, словно еще минуту назад не верил в удачу. Верить во что-то и наблюдать это «что-то» воочию — не одно и то же. Как зимняя пурга и заснеженный пейзаж на рождественской открытке.

В контейнере висела частица антиматерии, так называемая А-капля. Контейнер представлял собой стеклянный вакуумный сосуд с двумя полусферическими электродами, между которыми покоилась А-капля, удерживаемая потоком электронов, идущим от отрицательного к положительному полюсу. Справа и слева от контейнера стояли видеокамера и осветительный прибор, а капля находилась посреди соединявшего их отрезка прямой. Сигнал видеокамеры поступал в компьютер, управлявший зарядом электродов и удерживавший каплю в заданной точке. Для того чтобы уронить каплю (чего так боялись доктор Делантеро и ему подобные), было достаточно взмахнуть рукой перед объективом камеры. Доктор Филпотт с удовольствием сделал бы это, чтобы посрамить всех паникеров в глазах двух студентов, но в таком случае результат эксперимента был бы уничтожен, и кто знает, как долго придется ждать второго столь маловероятного события.

Чанг нарушил ход самодовольных размышлений доктора Филпотта, сказав:

— Профессор, капля увеличивается в размерах и тяжелеет.

— Что? Вы до сих пор подаете газ?

— Да, сэр.

— Выключайте, — велел Филпотт. — Перекрывайте дейтерий. Если капля станет слишком большой, мы не сможем ее использовать. Попросту говоря, не сможем ее удержать.

Подавшись к контейнеру, доктор впился взглядом в центр замкнутого безвоздушного пространства. Еле заметная искорка… Он ее действительно видит или ему только кажется?

В конце концов Фрэнк убедил работников станции, что он, нимало не колеблясь, взломает замки лаборатории, хотя это может испугать профессора и сорвать эксперимент. И лишь тогда пленники признались, что у них есть запасные ключи от нужного помещения.

— Я скажу, что вы сопротивлялись всеми силами, — успокоил Фрэнк заложников, запирая их в комнате отдыха.

Выяснилось, что Григорий не в состоянии пройти пешком даже десяток шагов.

— Извините, Фрэнк, — сказал он. — Мне казалось, что я сумел скрыть свою слабость от персонала…

— И от нас тоже!

— Похоже, я не смогу пройти в другое здание.

— Ничего страшного. Я отнесу вас на руках, — сказал Фрэнк.

Он понес Григория, а Марии-Елене пришлось нести Пэми, которая, к удивлению остальных, ослабела до такой степени, что не держалась на ногах и шаталась, словно пьяная. Мария-Елена взяла ее под руку, не позволяя девушке идти зигзагами.

Сегодня они впервые после захвата станции оказались под открытым небом и увидели расстилавшийся вокруг пейзаж. Стоял светлый, хотя и не солнечный день — небо заволокло высокими белоснежными облаками, — воздух был сух и прозрачен, и окружающий мир казался пронзительно ясным. Было свежо, но не холодно, и тем не менее в воздухе уже пахло приближающейся осенью, витал ее легкий, едва уловимый аромат. Поодаль виднелись деревья и кусты, готовые сбросить свое летнее убранство, отчего их зелень казалась еще более густой.

Петлявшие среди зданий бетонные дорожки были чисто выметены и безлюдны, как будто четверо заговорщиков оказались последними обитателями Земли — мужчина, несущий на покатых плечах легкое, словно перышко, тело второго мужчины, и крепко сбитая женщина, ведущая под руку невысокую худощавую девушку, ноги которой заплетались; казалось, она вот-вот упадет. Четверка людей медленно и нетвердо двигалась по дорожкам, словно в такт дребезжанию игрушечного пианино, которого никто, кроме них, не слышал.

Лаборатория, стоявшая за турбинным ангаром, была самым маленьким зданием на территории станции — двухэтажный бетонный куб без окон, с дверьми в трех стенах. Главный подъезд — двойные металлические двери, к которым вела плавно изгибающаяся бетонная дорожка, обсаженная кустами, был заперт на замок и задраен изнутри болтами. Казалось, проникнуть внутрь почти невозможно.

— Подождите, — велел Фрэнк остальным и приблизился к боковой одностворчатой и тоже металлической двери, у которой заканчивалась дорожка, ведущая прямиком в турбинный зал. Эта дверь была заперта так же крепко, как и главная.

— Это начинает действовать мне на нервы, — сказал Фрэнк компаньонам, проходя мимо них и направляясь к правому подъезду — двойным металлическим дверям, расположенным чуть выше других и выходящим на погрузочную платформу, возвышавшуюся над асфальтом. На платформе вдоль стены стояло с десяток пластиковых мусорных ящиков. Через эти двери в лабораторию вносили необходимые материалы и выносили отходы. Запирать их болтами было бы неразумно. Фрэнк открыл два замка и распахнул створку ворот.

— Так-то лучше, — проворчал он и вернулся к остальным.

Филпотт сидел на вращающемся табурете, облокотившись о лабораторный стол, а Синди записывала под его диктовку:

— А-капля стабильна. Страхи, надежды и теоретические построения моих коллег-оппонентов не оправдались. Антиматерия не является квазистабильным веществом и не переходит в другую форму. Детектор излучения зафиксировал поток гамма-частиц из точки, в которой находится А-капля. Излучение прекращается, как только прерывается подача дейтерия, и возобновляется в момент начала подпитки. В настоящее время размеры А-капли таковы, что ее невозможно увидеть невооруженным глазом, но, как только закончатся беспорядки на электростанции, я приступлю к выращиванию капли до размеров, доступных человеческому взгляду. Во всяком случае, мы ее увеличим, и…

— Профессор!

Что-то в голосе Чанга заставило Филпотта поднять голову; доктор даже забыл отчитать студента за то, что он помешал работе. Филпотт посмотрел на юношу. Тот с ужасом таращился на дверь, ведущую в коридор. Профессор развернулся на табурете, старательно скрывая страх под маской раздражения.

 

42

Четыре человека, вошедшие в лабораторию, никак не отвечали сложившемуся у Филпотта представлению о внешнем облике захвативших станцию террористов. По его мнению, лишь один из них, мужчина, ловко игравший пистолетом, и впрямь мог оказаться террористом. И только женщина с экзотической внешностью производила впечатление помешанной. Второй мужчина и вторая женщина явно были больны и едва держались на ногах.

Ну да, конечно. Наверняка это русский, который вел переговоры от лица группы, участник ликвидации последствий чернобыльской аварии. Неужели негритянка тоже побывала в Чернобыле? Это не укладывалось в голове, но совершенно ясно, что она при смерти, как и русский пожарный. Захватчики выглядели такими унылыми и безнадежно отчаявшимися, что первым чувством, которое Филпотт испытал при их появлении, была искренняя жалость.

Впрочем, она тотчас уступила место гневу и раздражению.

— Я полагаю, что отныне нам придется подчиняться вашим приказам, — сказал Филпотт, обращаясь к мужчине с пистолетом, в котором безошибочно угадал главаря. — И все же я просил бы вас не прикасаться к оборудованию. Вы ничего этим не добьетесь и лишь изрядно усложните мне жизнь.

— Я видел вас по ящику, — отозвался мужчина с пистолетом.

«Все ясно. Если это и есть так называемая слава, я предпочел бы оставаться безвестным», — подумал Филпотт.

— Да, я выступал по телевизору, — сказал он.

— И получите возможность выступить еще раз, поведав миру о том, как вы без посторонней помощи сумели найти выход из положения и вернуть жизнь в нормальное русло, — заявил мужчина, слегка скривив губы в угрожающей ухмылке, которая не произвела на Филпотта ни малейшего впечатления.

Он ответил печальной задумчивой улыбкой, не лишенной, впрочем, изрядной доли язвительности.

— Так вот на что вы рассчитываете, — сказал он. — Думаете, я смогу что-то изменить?

— Еще бы. — Мужчина взмахнул пистолетом. — Кое-кто из собравшихся за забором жаждет получить станцию обратно целой и невредимой, но в серьезность наших намерений никто не верит. Еще больше эти люди жаждут заполучить вас. Вы поговорите с властями и объясните им, что мы не намерены отступать.

Филпотту предстояло за несколько секунд решить, как вести себя дальше. Согласиться на требования террористов, не спорить, поощрить их безумные фантазии? Или попытаться убедить горе-захватчиков в том, что их детский замысел при любых обстоятельствах обречен на провал?

Марлон Филпотт был прежде всего человеком научного склада ума и в любом случае предпочел бы доводы разума беспочвенному фантазерству. Была и иная, более веская причина с самого начала вести переговоры с террористами с практических позиций, поскольку ставкой в игре оказались жизни множества людей, в том числе и его собственная.

По мнению Филпотта, преодолеть этот кризис без кровопролития можно было лишь при условии, что террористы осознают безнадежность своего положения. Поэтому он сказал:

— Мне очень жаль, но из этого ничего не выйдет. Разумеется, я сделаю все, что вы скажете, — у вас в руках оружие, — но в случае провала прошу меня не винить.

В его голосе прозвучали такие спокойствие и убежденность, что террористам не оставалось ничего иного, кроме как выслушать доктора и (по меньшей мере) обдумать сказанное. Пока Филпотт говорил, русский прошелся по комнате, сел рядом с профессором на табурет и устало прислонился спиной к стене.

— Почему вы думаете, что мы проиграем? — спросил он.

«Он рассуждает вполне разумно», — удивленно подумал Филпотт. И вдруг, словно проследив невидимую траекторию движения молекулы, ясно представил себе цепочку обстоятельств, превративших заурядного пожарного из маленького городка не просто в сломленного бедолагу, думающего лишь о приближающейся смерти, но в человека, который решился на отчаянный шаг, чтобы придать своей жизни смысл и значимость.

С головой уйдя в научные изыскания, доктор Филпотт держался с людьми холодно и отчужденно, но он был умным человеком, способным на чуткость и сочувствие к ближним, если видел в них людей достойных. Русский пожарный был именно таким.

«Басманов», — внезапно вспомнил Филпотт, довольный тем, что не забыл фамилию русского, упоминавшуюся в телерепортаже.

— Видите ли, мистер Басманов, — сказал он, с трудом воспроизводя непривычное сочетание звуков с ударением на предпоследнем слоге. — Наш мир — это весьма тонко организованная материя. Ущерб, который вы можете ему нанести, несравним с масштабами планеты, на которой существуют сотни ядерных и тысячи обычных электростанций. Если уж на то пошло, за одну только минувшую секунду зачато больше людей, чем вы сумеете уничтожить, взорвав реактор. Не подумайте, что я отношусь к вашему замыслу легкомысленно, но ваши действия — не более чем легкий всплеск на поверхности бушующего моря. Время на стороне властей. Переговоры, затяжки и проволочки приведут лишь к тому, что у вас кончится пища. Здесь, в лаборатории, уже почти ничего не осталось.

Тощая негритянка медленно сползла по стене и опустилась на пол, свесив голову на грудь, словно кукла, брошенная после переезда в пустом доме. Вторая женщина наклонилась, словно желая чем-то помочь, но ничего не смогла сделать, и снова выпрямилась. Глаза негритянки остекленели, челюсть отвисла. Похоже, она напрочь утратила интерес к происходящему.

— Неужели это проще, чем вступить в переговоры? — спросил русский.

Женщина оторвала взгляд от сидящей на полу негритянки и ответила, не дав Филпотту и слова сказать:

— Власти, правительства… — произнесла она с таким омерзением, будто выплевывала дохлую мышь. — Власти ни за что не отвечают, позволяют себе все, что ни заблагорассудится, они считают мир своей собственностью. В Бразилии травят целые долины и водоемы, губят людей, деревья и почву, и никто не смеет спросить, кто дал им такое право.

«Так вот в чем ваш пунктик, мадам», — подумал Филпотт и ответил:

— Я предпочел бы выразиться иначе, но суть дела вы изложили верно. Такое положение установилось в коридорах власти не год и не два назад. Я сам заседал в комитетах, знаю, какие принимались решения и кто за ними стоял. Ни одно государство не имеет права поддаваться ядерному шантажу и даже для вида соглашаться на переговоры, иначе подобные случаи начнут множиться, и разразится такая атомная бойня, что не приведи Господь.

— Значит, нам позволят взорвать станцию? — в тревоге спросил мужчина с пистолетом.

— Да, позволят, если уж вы такие безумцы. На Земле около пяти миллиардов человек. Как вы думаете, сколько людей вы сумеете погубить, взорвав станцию? Разумеется, если вам удастся наилучшим образом воплотить свой замысел. Тысяч тридцать? Вы, мадам, упомянули об отравленных долинах Бразилии. Как вы считаете, сколько еще долин может уничтожить человечество без риска для своего собственного существования? — Филпотт повернулся к русскому и продолжал: — Ваша страна умудрилась погубить целое море, Арал. Огромное внутреннее море превращено в зловонную лужу размером с эту комнату. Воздух насыщен солью. Новорожденные умирают от голода, потому что соль проникла в молоко их матерей и они не могут есть. В вашей стране уничтожены огромные пространства, загублено все живое на них, но Советский Союз продолжает существовать. Планета продолжает существовать. Человечество продолжает жить.

— Иными словами, мы ничего не значим, — заметил русский.

— Вы, я, хозяева станции — никто ничего не значит, — согласился Филпотт.

— А если мы начнем отстреливать заложников? — спросил мужчина с пистолетом.

Филпотт нахмурился.

— Не думаю, что вы станете убивать людей, — сказал он. — Но черт вас знает. В таком случае переговоры прекратятся. Власти махнут на нас рукой и займут выжидательную позицию.

— Станут ждать, когда мы взорвем станцию, — в голосе мужчины прозвучало наигранное презрение: он явно пытался вновь обрести почву под ногами, но тщетно.

— Я хочу поделиться с вами своими мыслями о том, что сейчас происходит за забором, — предложил Филпотт. — Я уверен, что к воротам уже подтянуто множество пожарных машин и прочего оборудования, необходимого в чрезвычайных ситуациях. Сотни, а может быть, и тысячи людей в радиационных костюмах расставлены по местам и ждут приказа. При первой вашей попытке взорвать станцию они ринутся сюда и сделают все, что в их силах, чтобы свести ущерб к минимуму. Если верить прогнозам погоды, человечеству пока везет, а вам — нет…

— Человечество… — проговорила женщина. Отвращение, прозвучавшее в ее голосе, было отнюдь не наигранным.

Филпотт посмотрел на нее и сказал:

— Судя по всему, общество причинило вам немало горя. Я понимаю, что вы страдаете, и сочувствую вам, но тем не менее считаю, что за существование человеческой цивилизации можно заплатить любую цену.

— А кто будет платить? Вы или я?

Филпотт развел руками.

— Каждый из нас принимает решения самостоятельно, — ответил он и, повернувшись к вооруженному мужчине, добавил: — Так вот, насчет погоды. Судя по прогнозу, в ближайшее время не будет ни сильных ветров, ни дождей, а ведь именно эти факторы способствуют распространению радиации и заражению обширных площадей. Принимая во внимание погодные условия, а также мощь спецподразделений, которые, несомненно, уже заняли позиции вдоль периметра, ваши противники имеют все шансы ограничить пределы зараженной местности районами, непосредственно прилегающими к станции.

— Но вы погибнете, — заметил мужчина с пистолетом. — Умрете вместе с нами.

Филпотт вздохнул.

— Я знаю, — сказал он. — Что поделаешь? Смерть удручает и пугает меня, особенно когда я… — Филпотт бросил взгляд на контейнер с А-каплей. Победа была так близка; неужели он опоздал?

Внезапно Филпотт сообразил, что привлекать внимание террористов к эксперименту опасно.

— Я надеюсь, — сказал он, повышая голос и глядя на мужчину с пистолетом, — что мне удастся отговорить вас от выполнения вашего плана. Если я не ошибаюсь, заложники живы, а двоим из вас требуется неотложная врачебная помощь, и…

Тощая негритянка, неподвижно лежавшая на полу, словно под наркозом, внезапно очнулась и заявила:

— Мне никакая больница не поможет. Я уже труп.

Филпотт продолжал наступать, обращаясь к мужчине с пистолетом:

— Если вы согласитесь, я попробую договориться об условиях сдачи, найти вам адвокатов…

Мужчина наставил на Филпотта пистолет, но в этом жесте не было угрозы. Он просто указывал стволом, будто пальцем.

— Я не пойду на попятный, — сказал он. — Я уже давно поклялся себе в этом.

Женщина скрестила руки на груди. В ее холодных глазах застыло отчаяние.

— Бесполезно, — сказала она. — Нам ничто не поможет. Они всегда побеждают. Весь мир принадлежит им.

— Мне нет пути назад, — повторил мужчина с пистолетом.

Филпотт так и не понял, что значит «назад» — в психушку, что ли? — но видел, что этот человек не рисуется, а настроен очень серьезно.

— Я полагаю, в качестве одного из условий сдачи можно потребовать созыва пресс-конференции, на которой вы могли бы рассказать о себе. Уж это я вам обещаю, — заявил он.

— Ли Квану обещали то же самое, — ответила женщина.

— Как же, припоминаю, — добавил мужчина с пистолетом. Теперь он казался более спокойным и уверенным в себе.

«Он принял решение, — понял Филпотт. — И, кажется, я проиграл».

— Это и есть тот самый эксперимент, о котором вы рассказывали по телевизору? — внезапно спросил русский.

«Он заметил, что я поглядываю в ту сторону», — подумал Филпотт. Русский указывал на контейнер, стоявший на столе в дальнем углу помещения. У Филпотта вспотели ладони и пересохли губы.

— Мы продолжаем поиски частицы, — сказал он.

— Вот как? — молвил русский, внимательно рассматривая контейнер. — Куда же в таком случае смотрит видеокамера?

— Никуда.

— А зачем горит лампочка?

Филпотт замялся, и это решило исход дела, хотя Чанг и попытался спасти положение, вмешавшись в разговор.

— Когда вы вошли, мы как раз испытывали камеру, — выпалил он.

— Неправда.

— В чем дело, Григорий? — спросил вооруженный мужчина.

Русский взглянул на него и показал костлявым пальцем на контейнер.

— Это и есть та самая штука, о которой они говорили по телевизору. Он и еще один ученый. Дело в том, что, если эта капля упадет, она либо испарится, либо настанет конец света.

На лице мужчины с пистолетом впервые появилась хотя и слабая, но вовсе не вымученная улыбка.

— Вы считаете, что эта капля безопасна? — спросил он, обращаясь к Филпотту.

Тот мгновенно осознал, в какую опасную пучину они погружаются; у него похолодела спина, словно ее обдало ледяным дыханием Вечности.

— Я лишь предполагаю, что она безвредна, — ответил он, тщательно подбирая слова. — Но мы не знаем наверняка, так ли это. Доктор Делантеро и его сторонники вполне могут оказаться правы. Еще ничего не доказано, и я, разумеется, должен обращаться с новым веществом крайне осторожно, пока мы не исследуем его всеми возможными способами. Я привезу сюда доктора Делантеро, и тогда…

— Мы сами проверим вашу теорию, — сказал русский и, повернувшись в вооруженному мужчине, добавил: — Для этого достаточно опрокинуть стол.

У Филпотта перехватило дыхание. Ему и в голову не приходило, что человек способен испытывать такой страх.

— Зачем вам это? — спросил он хриплым надтреснутым голосом.

У русского были запавшие глаза. Казалось, что его мозг выглядывает из черепа и смотрит на окружающий мир.

— Я скоро отправлюсь на тот свет, доктор, и не стану возражать, если все человечество последует за мной, — сказал он. — Честно говоря, мне очень по душе эта идея. Самая лучшая шутка, которая когда-либо приходила мне в голову. — Он обратил свое обтянутое кожей лицо к тощей негритянке. — Пэми! Не прихватить ли нам с собой и всех остальных?

— Да!

Просто не верилось, что голос умирающей может звучать так твердо. Какое неимоверное усилие ей пришлось приложить, чтобы подняться с пола и привстать на одно колено! Она бы наверняка упала опять, если бы не ухватилась за ногу второй женщины.

Русский пожал плечами.

— Квана можно не спрашивать. Его мнение нам уже известно.

Филпотту оставалось лишь надеяться, что остальные настроены иначе, но в этот миг женщина взяла одной рукой запястье девушки, другой — руку мужчины с пистолетом и воскликнула:

— Нам не на что надеяться! Нам не победить, но не оставлять же этот мир в их руках!

— Я знаю одно: мне нет пути назад, — вооруженный мужчина холодно улыбнулся профессору и добавил: — Орел или решка, верно, доктор? Шансы равны. Либо ничего не произойдет, и тогда мы подумаем, что делать дальше, либо разом избавимся от всех наших неприятностей. Деньги — и те больше не понадобятся.

— Прошу вас, — пробормотал Филпотт. — Не надо…

— Пошел ты к такой-то матери! — сказал мужчина с пистолетом и, выдернув руку из пальцев женщины, двинулся к столу с контейнером.

«Прошу вас, — хотел сказать Филпотт, но язык не повиновался ему. — Господи, что я натворил!»

Мужчина подошел к столу, протянул руку, и в этот миг раздался телефонный звонок.

Все замерли. Мужчина с пистолетом оглянулся на русского. Раздался второй звонок.

— Последний телефонный звонок в истории человечества, — заметил мужчина. — Стоит ли отвечать?

— Я отвечу! — Синди торопливо подбежала к столику, на котором стоял аппарат. Все смотрели, как она берет трубку. — Алло, — произнесла Синди и после короткой паузы обернулась к остальным. — Есть ли среди вас Фрэнк? — спросила она.

Мужчина с пистолетом встревоженно нахмурился.

— Откуда они узнали мое имя? В чем дело? Кто меня спрашивает?

Синди протянула ему трубку.

— Эта женщина говорит, что ее зовут Мэри-Энн Келлини.

Аннаниил

Я не смог. Время пришло, решающий миг настал. И я просто не смог. Я представил себе свое будущее. Полный покой, целые эры пустоты, редкие вызовы к Нему, бесконечные воспоминания. Я не смог. Я не подчинился.

Дело не только в Сьюзан. Дело в том, что существует уголок мироздания, где два человеческих существа способны на самоотверженную любовь, где бескорыстное служение друг другу возвышает их до такой степени, что в одной общей мысли умещается вся Вечность.

Я думаю, Ему стоило поручить это дело другому, тому, кто лучше знает людей. Существу, которому этот мир опостылел не меньше, чем Ему самому. Я пытался быть равнодушным, но не смог. Там, где я поначалу видел людское убожество, взору моему явилось человеческое сострадание. Их бренное существование с его тяготами, прежде казавшимися жалкими и смешными, теперь вызывает у меня искреннюю приязнь. Как изобретательно возмещают они свое телесное несовершенство! А их неистовые чувства, некогда вызывавшие во мне отвращение, ныне изливаются на мою поблекшую душу подобно чудодейственному эликсиру.

Впрочем, душа моя уже не бесцветна. Мы обладаем свободой воли, но должны быть готовы к последствиям своих деяний. Я знаю, какие последствия ждут меня. Отлучение. Меня, как прежде Люцифера — правда, за гораздо меньшее прегрешение, — низринут из небесных сфер, но в царство Тьмы я не попаду. Нет, суровость наказания будет соразмерна тяжести моего преступления. Если уж я так возлюбил людей, то быть мне одним из них.

Но сначала я должен спасти человечество.

 

43

Хрупкая светловолосая девушка протянула Фрэнку трубку, и он взял ее с таким видом, словно боялся обжечься.

Еще две секунды назад он был готов рискнуть всем сущим и сорвать эксперимент профессора. Если при этом ему суждено погибнуть, что ж, пускай. Но если Фрэнк останется жив, душа его, вероятно, будет настолько переполнена счастьем, что он сможет выдержать еще один тюремный срок. Так было две секунды назад. Всего две секунды назад. А теперь он испугался, хотя до сих пор не боялся ничего.

Нерешительно, словно опасаясь, что трубка его укусит, Фрэнк спросил:

— Кто это?

— Здравствуйте, Фрэнк. Похоже, ваши дела идут не блестяще.

Да, это был ее голос. Фрэнк отлично помнил его. В сознании тотчас возникла картина первых секунд их встречи — лопнувшая шина, водительница, выскочившая из салона автомобиля и трепещущая от запоздалого испуга. Адвокат из Небраски, женщина лет тридцати пяти, высокая и стройная, с прямыми каштановыми волосами. Та самая, что подала Фрэнку мысль о пятимиллионном ограблении — мысль, явившуюся основной причиной происходящего.

— Откуда вы знаете, что я здесь? — спросил он.

— Я ругаю себя на чем свет стоит, — ответила она. — Говоря о крупном ограблении, я не ожидала, что вы зайдете так далеко.

— Значит, вы меня предали, и люди за забором уже знают мое имя? — спросил Фрэнк. Теперь это не имело никакого значения, но он хотел знать правду.

К его удивлению, женщина ответила:

— Нет. Кроме меня, о вас никому не известно, и я хотела бы…

— Но как вы узнали?

— Бросьте, Фрэнк. Какая разница? Я знаю о том, что вы затеяли, и…

Фрэнк бросил взгляд на контейнер и едва заметно улыбнулся.

— Что ж, вы могли догадаться.

— Не делайте этого, Фрэнк, — продолжала женщина. — Вы мне доверяете?

С чего это он должен ей доверять? А, впрочем, почему бы и нет? Там, в Небраске, после того как он заменил шину, она отнеслась к нему по-человечески и даже норовила всучить триста долларов, чтобы удержать его от преступления. Коли она оказалась единственным человеком, знавшим о том, что среди террористов есть некто Фрэнк Хилфен, то, вполне возможно, стоит принять на веру все, что она говорит.

Но можно ли на нее положиться? Какие цели она преследует?

— Смотря в чем, — отозвался Фрэнк. — Вы хотите, чтобы я вышел и сдался?

— Нет! Это — последнее, чего бы я пожелала. Точнее, предпоследнее.

— Чего же вы хотите?

— Во-первых, чтобы вы удержали Марию-Елену от самоубийства.

Фрэнк был поражен.

— Вы и о ней знаете? Откуда?

— Фрэнк, — торопливо и настойчиво заговорила женщина, — я не стану отвечать на эти вопросы, так что прекратите их задавать. Я хочу, чтобы вы уговорили Марию-Елену продолжать жить. Потом вы оставите станцию на попечение Григория…

— Оставлю?

— Он, Пэми и Кван все равно умрут, — безжалостно отчеканила женщина, — а вам с Марией-Еленой еще жить да жить.

— В тюрьме? — с горечью отозвался Фрэнк.

— Нет. Слушайте внимательно. Если вы выйдете наружу и обогнете правую охладительную башню — только не проходите между ними, — то увидите впереди, в горах, радиомачту. Ступайте прямо к ней, и вы обнаружите под забором дыру, прорытую животными.

— Периметр оборудован сигнализацией. Нас засекут.

— Сигнализацию можно отключить с главного пульта. Григорий выключит ее через двадцать минут после вашего ухода, выждет десять минут и снова включит. У вас будет вполне достаточно времени, чтобы убежать. Потом вы пойдете прямо и упретесь в дорогу. Там будет стоять машина, правда, без ключей, но, я надеюсь, вы сумеете ее завести.

— Ничего не понимаю, — в мыслях Фрэнка царил ералаш, ему казалось, что он стал участником фильма про Джеймса Бонда. Откуда ей знать то, чего никто не знает? Впрочем, Фрэнк был уверен, что она не ответит на этот вопрос.

— А вам и не надо ничего понимать, Фрэнк, — продолжала Мэри-Энн Келлини. — Слушайте внимательно. Если вам удастся уговорить Марию-Елену бежать, то через два дня произойдет одно событие, после которого вам уже не надо будет приниматься за старое. Вы сможете уйти на покой. Вам ведь этого хотелось, Фрэнк?

Фрэнк не удержался от язвительной ухмылки.

— Что, еще одно дельце на пять миллионов?

— О нет, куда вам столько? — сказала женщина таким тоном, словно они с Фрэнком вели шутливую беседу. — Вы ведь хотите удалиться от дел? Вместе с Марией-Еленой?

Фрэнк снова посмотрел на вакуумный сосуд профессора. «Кажется, в этой бутылке и правда содержится что-то страшное, — подумал он. — Что-то действительно ужасное?»

— Вы знаете чертовски много, — еле слышным голосом произнес он. — Вы знаете все, что здесь происходит.

— Кое-что знаю, хотя далеко не все.

— Значит, эта штука опасна? Действительно опасна?

— Когда будете уходить, не наткнитесь на что-нибудь, — после короткого молчания ответила Мэри-Энн Келлини и повесила трубку.

 

44

Григорий слышал только половину этого разговора и ничего не понял. Он лишь чувствовал, что напряжение последнего часа окончательно истощило его силы, а после вынужденной заминки и решимость Григория сошла на нет.

«Устроить конец света; как вам эта шуточка? Впредь я не буду объектом жалости, исследований, сочувствия, снисхождения, — думал Григорий. — Все человечество оказалось в одной лодке, которая идет ко дну». Впрочем, размышлять о своем поступке, как о последнем в истории цивилизации анекдоте, было забавно.

Заминка, телефонный звонок и невразумительные слова Фрэнка настроили Григория на иной лад. Он вспомнил о Петре Пекаре, единственном человеке, который признавал и развивал его скромные способности, помогал отвлечься от мыслей о неминуемой и близкой кончине. Интересно, как он оценил бы последнюю шутку Григория?

«Не смешно, Григорий. Или ты гонишь качественные хохмы, или я спускаю тебя с лестницы».

Врачи московского института костных болезней. Сотрудники клиники, которая находилась в нескольких милях от станции. Неужели так заплатит он по их счетам?

Вот в чем загвоздка. Если избавиться от всех, никого не останется.

«Что за компания собралась, — размышлял Григорий. — Ни у одного из нас нет близких родственников и даже людей, которые любили бы нас по-настоящему (в его сознании пронеслось печальное воспоминание о Сьюзан). Мы встретились с ученым, человеком холодного, расчетливого ума, и он так наглядно показал нам нашу несостоятельность и постыдную неполноценность, что даже мы, глупцы, все поняли.

Мы поддались порыву, были готовы действовать, рискнуть всем сущим только потому, что мы сами уже трупы. Кто стал бы осуждать нас потом? (Еще одна хохма.)

Телефонный звонок остановил наш порыв. Сейчас я уже не тот человек, которым был три минуты назад. Мое отвращение к роду людскому не распространяется на некоторых его представителей: Петра Пекаря, Сьюзан.

Вряд ли я смогу сделать решительный шаг».

А Фрэнк? Григорий наблюдал за ним, пытаясь вникнуть в сущность разговора, и когда беседа закончилась, и Фрэнк повернулся к остальным, Григорий заметил перемену в его лице. Вот только что это за перемена?

Фрэнк смотрел на профессора.

— Оказывается, у нас не пятьдесят шансов из ста, а гораздо меньше, — сказал он.

Лицо Филпотта уже смягчилось и стало гораздо подвижнее, чем в тот миг, когда террористы появились в лаборатории; теперь по его выражению можно было легко определить, что чувствует ученый, и Григорий увидел, что тот сбит с толку и не знает, как быть. Он был готов бороться за свои убеждения, но рисковать ради них целой планетой не хотел. К тому же доктор отчасти утратил былую веру в свои теоретические построения.

Он стушевался под пристальным взглядом Фрэнка и сказал:

— Каковы бы ни были шансы, я умоляю вас не делать то, что вы задумали.

«Значит, в сосуде действительно заключена страшная опасность, — подумал Григорий, рассматривая залитую ярким светом бутыль. — Там находится невидимое глазу нечто, способное превратить нас в ничто».

— Мария-Елена, вы хотели бы остаться в живых? — спросил Фрэнк.

Мария-Елена ответила ему сердитым надменным взглядом и, отодвинувшись от Фрэнка, положила руки на согбенные плечи Пэми.

— Жить в этом мире?

— Другого не будет.

— Это не наш мир!

— Видите ли, Мария, — сказал Фрэнк. — У нас появилась возможность выпутаться из этой передряги.

Григорий прижал ладони к бедрам, собрался с силами и произнес:

— У нас с Пэми такой возможности нет.

Фрэнк повернулся к нему. Его глаза лучились непоколебимой верой.

— Умри я хоть двадцать раз, вам от этого легче не станет, — сказал он.

Полуприкрыв глаза, Григорий обдумывал слова Фрэнка.

— Для достижения моих целей мне лучше остаться на станции — живым или мертвым. Бежать бессмысленно.

— Оставшись здесь, вы поможете бежать нам с Марией-Еленой.

— Фрэнк! Вы что, пойдете на попятный? — спросила Мария-Елена.

Фрэнк протянул женщине руку, но Мария-Елена не спешила ее принять.

— Эта штука в бутылке — не просто самоубийство. Это смерть всего и вся, безжалостная и необратимая. Неужели вы хотите, чтобы наступил конец света?

— Я ХОЧУ!

Это был голос Пэми, напоминавший карканье ворона и прозвучавший с невероятной силой. Девушка ринулась вперед, выскользнув из объятий Марии-Елены. Идти она не могла и, словно искалеченная кошка, на четвереньках поползла к столу с контейнером.

Лаборант-китаец бросился к Пэми, схватил ее за плечо и за руку и потащил назад. Пэми запрокинула голову и ощерила сверкающие зубы.

— У нее СПИД! — крикнул Григорий, вытянув руку, что, впрочем, было совершенно излишне.

Юноша отпрянул прочь от рычащего, клацающего зубами создания, и Пэми опять бросилась к столу, но на сей раз сделала слишком мощный рывок. Ее тело изогнулось дугой, рот широко раскрылся. Пэми издала свой последний вопль, который захлебнулся в потоке хлынувшей горлом крови, и повалилась на пол, словно тряпка. Вокруг ее головы растекалось красное смердящее пятно.

X

ХА! ХА! ХА! Ха-а-а! Ха! Ха! Ха-а-а-а-а-а!

Придите в мои объятия! Придите в мои объятия! Я спас вас от гибели, мои дорогие, придите же в мои объятия, и давайте спляшем!

Ах, как же славно мы спляшем!

 

45

Они шагали по парку. Поначалу оба молчали и делали вид, будто не имеют друг к другу никакого отношения. Так, случайные попутчики. Минут пять они поднимались по пологому склону, мимо заботливо подстриженных кустов, плодовых деревьев и маленьких рощиц. Над головой шелестели колеблемые легким ветерком листья и сосновые ветви. В воздухе звенели птичьи трели.

Они достигли вершины холма и начали спускаться по противоположному склону. Через минуту Мария-Елена оглянулась и сказала:

— Отсюда уже ничего не видно.

Фрэнк обернулся и увидел, что женщина права: станция скрылась за холмом.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Мрачноватое строение.

Мария-Елена медленно обвела взглядом окрестности.

— Кроме радиомачты, отсюда не видно ни одного создания рук человеческих. Никаких построек, вообще ничего.

— Вот и хорошо, — повторил Фрэнк. В воздухе витал сладковатый дух, напоминавший запах свежей кукурузы, принесенной в дом с поля.

— Это похоже на рождение мира, — заметила Мария-Елена.

Фрэнк внезапно очнулся и сказал:

— Если мы не успеем вовремя преодолеть забор, рождение мира превратится для нас с вами в конец света.

— Да, конечно.

Мария-Елена взяла Фрэнка за руку, и они пошли дальше, ускорив шаг. Мария-Елена запела, и ее чистый сильный голос зазвенел в такт их шагам, поднимаясь к кронам деревьев и разносясь далеко вокруг.

— Вот это да! — восхищенно произнес Фрэнк. Мария-Елена улыбнулась, продолжая петь. Фрэнк не разбирал иностранных слов, но смысл песни уловил.

Энди Харбинджер

Выйдя на дорогу, Фрэнк и Мария-Елена не нашли обещанного автомобиля. Я уже утратил свои способности, но все-таки сумел отвлечь внимание охранника и дать беглецам вырваться на свободу.

Пять часов спустя Григорий потерял сознание, и доктор Филпотт вызвал по телефону врача.

Полиция так и не смогла обнаружить отпечатков пальцев Марии-Елены и Фрэнка, а многочисленные описания беглых террористов, данные другими участниками событий, оказались столь противоречивыми и расплывчатыми, что от них не было никакого проку. На следующий день в клинике умер Кван, а когда еще двое суток спустя за ним последовал Григорий, с которого не успели снять показания, оборвалась и последняя ниточка, ведущая к исчезнувшим членам группы.

Войдя в свой дом в Стокбридже, Мария-Елена обнаружила на ленте автоответчика запись, оставленную сотрудником местной полиции. Фрэнк принялся собирать вещи, а Мария-Елена, ожидая самого худшего, позвонила в участок и узнала, что ее супруг Джон два дня назад был застрелен сумасшедшей женщиной по имени Кейт Монро, с которой он некоторое время жил и лишь недавно расстался (я здесь ни при чем; это убийство целиком на совести Кейт). Мария-Елена получила по страховке мужа четыреста тысяч долларов — это, конечно, не пять миллионов, но вполне достаточно, чтобы удержать Фрэнка от глупых поступков.

Фрэнк целый день провел в тщетных поисках визитной карточки Мэри-Энн, пропавшей у него из бумажника (это произошло во время памятного телефонного разговора). Потом он обратился в справочное бюро Омахи с просьбой найти адвоката Келлини, но в конце концов прекратил поиски.

Поймите правильно: у меня не было ни времени, ни желания старательно заметать следы. Я должен был сорвать выполнение задания, и как можно быстрее.

Мы со Сьюзан мчимся по реке времени. Сьюзан даже не догадывается о его стремительном беге, но я чувствую его всем своим естеством.

И тем не менее я от всей души радуюсь этой скоротечной жизни. Какой парадокс — чем больше ты ею наслаждаешься, тем быстрее она проходит.

А как обстоят дела с Его предначертаниями? Я знаю об этом не больше любого другого человека. Я утратил связь с высшими сферами, и лишь хитросплетение разнообразных последствий моих поступков напоминает мне о прошлом.

Мне иногда приходит на ум, что мое отступничество могло привлечь Его внимание, поубавить у Него отвращения к этому миру и Он, глядишь, решит потерпеть людей еще немного. А если нет, то, несомненно, кто-нибудь из моих бывших коллег уже прибыл на Землю, уже собирает команду и вынашивает новый замысел. На сей раз отбор произведен более вдумчиво, и избранник, конечно же, не столь чувствителен и впечатлителен, как я.

Разве на Земле не осталось людей, которых можно убедить в том, что, покончив со всем сущим, они наилучшим образом разрешат свои затруднения? Разве перевелись на Земле недовольные озлобленные люди?

И разве трудно отыскать какой-нибудь другой катализатор, иное средство превратить планету если не в черную дыру, то в сгоревший мертвый шар, вращающийся вокруг Солнца? Разве не найдется других разрушительных сил?

Я не знаю. Я не способен предсказать, что, где и когда может произойти. Знаю я лишь одно: Он так просто не сдастся.