Уолтер Стоддард на негнущихся ногах подошел к нашему столу и оперся руками о спинку стула:

— Так вот они какие.

— Мы не должны делать поспешных выводов, — предостерег я, но в моем голосе не хватало уверенности.

То, что мы сейчас видели, было из разряда низкопробных полицейских штучек, о которых мне доводилось слышать и раньше. О'Хара и Мерривейл не нанесли друг другу никаких увечий. Это сделала полиция, одним этим настроив против себя всех потенциальных свидетелей и затруднив расследование убийства.

Это предубеждение распространилось и на меня тоже. Я не хотел быть эмиссаром человека в коричневом костюме и приводить сюда Дорис Брейди и Николаса Файка, но стал им в их глазах, теперь все знали, что я и сам был почти что полицейским, и я сразу превратился для них в человека из вражеского лагеря.

Но на самом деле я не принадлежал ни к одному лагерю. Для человека в коричневом костюме уже никогда не буду полицейским, а для этих людей я перестал быть постояльцем «Мидуэя». Я был восковым яблоком и в той и в другой корзине.

Боб Гейл оторвал меня от моих мыслей:

— Мы должны идти, Митч. — У него по-прежнему не хватало ума соблюдать между нами четко определенную дистанцию, а это могло ему дорого обойтись.

Я кивнул ему и сказал Стоддарду:

— Будем надеяться на лучшее.

Он холодно посмотрел на меня и ничего не ответил. Я неохотно отвернулся, и мы с Бобом пошли к выходу. Я чувствовал, что на нас смотрят. Страх, царивший в столовой, ощущался почти что кожей. Прежде чем закончится день, случится не одна истерика.

За дверью стоял полицейский. Это был здоровенный парень с рыжими волосами, выбивающимися из-под форменной фуражки, с добродушным деревенским лицом, дружелюбный и, судя по всему, доверчивый. Именно он охранял тело Дьюи, пока не подъехали его начальники и «скорая помощь». Он посмотрел на нас. У него были странные глаза: вокруг зрачка — белый ободок. Мне понадобилась секунда, чтобы понять, что он тоже напуган, и глаза выдают его страх, как это бывает у лошадей.

Ну, конечно. Это «Мидуэй», а мы — его постояльцы, а для местных все постояльцы «Мидуэя» — чокнутые. Целый дом, полный сумасшедших, — вот что они о нем думают. И этот парень, которому не больше двадцати пяти, охраняет дверь, за которой находятся двадцать сумасшедших.

Я обратился к нему, чтобы как-то подбодрить его:

— Я Тобин, меня попросили привести сюда остальных постояльцев.

— Да, сэр, — сказал он с явным облегчением, — капитан Йонкер мне говорил.

Он не смотрел на Боба Гейла, предпочитая сосредоточить все свое внимание на мне, по его предположению достаточно здравомыслящем человеке.

Мы пошли дальше, и я пропустил Боба вперед, чтобы он показывал дорогу. Мы направились к черной лестнице, и когда мы миновали первый поворот. Боб взволнованно прошептал:

— Что нам делать, Митч?

— Привести Дорис Брейди и Николаса Файка.

— Я не это имею в виду. Нам надо что-то предпринять! Копам не найти убийцу, и вы это знаете. Они только доставят всем кучу неприятностей.

— Нам не следует вмешиваться в действия полиции. Представляю, какие неприятности мы себе наживем, если попробуем что-то предпринять. Я поговорю с доктором Камероном о том, что случилось с О'Харой и Мерривейлом, но остальное пусть решает он сам. Поверь мне. Боб, мы с тобой можем только все испортить.

— А если мы сами найдем убийцу? — Он был взвинчен до предела и сам не понимал, что говорил, хотя и думал, что ведет себя совершенно разумно. — Передадим убийцу этому капитану, как там его…

— Йонкер, — напомнил я, — капитан Йонкер.

— Если мы передадим убийцу капитану Йонкеру, — решительно продолжал Боб, — ему незачем будет здесь болтаться.

— Мы не знаем, кто убийца, — возразил я. — К тому же, Боб, мы не можем заниматься поиском, когда в доме полно людей Йонкера.

Мой ответ ему не понравился.

— Мы могли бы попытаться!

— Нет.

— Вы хотите сказать, что даже не попытаетесь? Не понимаю, как вы можете? Разве вы не видели, что они сделали с…

— Я видел. У меня больше опыта, чем у тебя. Боб, поэтому позволь мне кое-что тебе сказать. Единственная разумная вещь, которую можно сделать, когда поблизости крутятся такие люди, — это стать тише воды и ниже травы. И надеяться, что тебя не заметят. А если все же заметят, то следует вести себя еще тише, не раздражать их, потому что у них власть и сила. Ты с ними не можешь ничего сделать, а они с тобой могут сделать очень многое, и тебе лучше поскорее понять это.

Мы дошли до черной лестницы и начали подниматься. У Боба был обиженный и разочарованный вид.

— Я думал, вы другой, — сказал он.

— Сожалею.

Мы поднялись по ступенькам, и он жестом показал, что надо свернуть направо, в сторону, противоположную от моей комнаты. Эту часть дома я знал хуже всего. Мы молчали, понимая, что нам больше нечего друг другу сказать. Потом Боб остановился и показал на дверь справа:

— Это комната Файка.

Я тихонько постучал и позвал Файка по имени — ничего. Я снова постучал — по-прежнему ничего. Тогда я повернул ручку, толкнул дверь и вошел.

Комната была пуста. Она была меньше моей, но очень похоже обставлена и выглядела точно так же. Два ящика металлического комода были выдвинуты, и, подойдя поближе, я увидел в них личные вещи Файка. Их было немного. Оба ящика были наполовину пусты.

— Может, он в ванной? — сказал Боб.

— Сходи посмотри.

Он вышел, а я подошел к шкафу и открыл дверцу. По краям перекладины кое-какая одежда: пальто, костюм, пара рубашек, две пары брюк, но проволочные и деревянные вешалки в центре были пусты. На полке не было ничего, кроме серой шляпы, задвинутой в угол.

Я подошел к окну, оно выходило на ту же сторону, что и мое. Перед ним высилась зеленая стена из густых деревьев. Окно было открыто. Я высунулся и посмотрел вниз. Примерно десятью — двенадцатью футами ниже была площадка — мягкий темный суглинок, затененный деревьями.

Я услышал за спиной какие-то звуки и обернулся. В дверном проеме стоял Боб. Он сказал:

— Его там нет.

— Он сбежал, — отозвался я. — Собрал вещи и вылез из окна.

Боб с удивлением огляделся по сторонам:

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Вы думаете, это он?

— Сомневаюсь. Его заставило сбежать душевное напряжение, а не вина. У нашего злоумышленника было много времени, чтобы привыкнуть к такому напряжению: он шесть раз увечил людей, прежде чем убить Дьюи.

Боб подошел к окну и выглянул наружу, но там ничего интересного не было — только ветки и листья.

— Куда он пойдет? Ему ведь идти некуда.

— Думаю, его задержат в каком-нибудь баре, в Кендрике.

Он посмотрел на меня:

— Дело дрянь. Он приехал сюда, потому что нуждался в покое. Все мы в этом нуждались. Это отвратительно, мистер Тобин, отвратительно, отвратительно, отвратительно!

Он был на грани срыва, и я поневоле вспомнил некоторые факты из его досье. Вьетнам тоже был отвратительным, и он вынес оттуда столько боли, что ему потребовалось провести три года в госпитале для ветеранов, чтобы стереть из памяти один год Вьетнама. Я не хотел, чтобы он сломался — ведь этот надлом снова бросит его в пучину страданий. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что капитан Йонкер и его люди были готовы живьем сожрать всех этих страдальцев, которые были у них в руках.

— С Файком все будет в порядке, — заверил я Боба. — Настолько, насколько это вообще возможно. Пойдем, давай проведаем Дорис Брейди.

Ему не хотелось уходить из этой комнаты, хотя там больше нечего было делать. Мне пришлось подождать его у двери.

Комната Дорис Брейди находилась за поворотом. Я постучал и снова не получил никакого ответа. Боб вопросительно посмотрел на меня и спросил:

— Она тоже?

— Не думаю. Она совсем другая.

Я снова постучал, окликнул Дорис по имени и, наконец, толкнул дверь.

Пусто. Я вошел в комнату, которая казалась такой же безликой, как моя или Файка. На то, что тут живет женщина, указывали только туфли под кроватью. Ящики комода были задвинуты, а окно, выходившее на дорогу перед домом, закрыто.

— Она пользовалась той же ванной, что и Файк?

— Конечно. Ванная в конце коридора. Там было пусто, когда я заглядывал.

Я подошел к шкафу и открыл его. На полке лежал чемодан. Одежды было немного, но висела она равномерно по всей длине перекладины.

Я уже хотел закрыть шкаф, но вдруг почувствовал на себе взгляд. Посмотрев вниз, я вздрогнул от неожиданности.

Дорис сидела на полу, уперев подбородок в колени, обхватив их руками и прислонившись к боковой стенке шкафа. Она смотрела на меня серьезно и не мигая. А я смотрел на нее, но почему-то у меня было такое чувство, что на самом деле она меня не видит, хотя, когда я повернул голову, ее глаза переместились следом за моими.

Но это были совсем неживые глаза, как на портрете, который смотрит на вас, где бы вы ни стояли.

Я позвал:

— Дорис!

Выражение ее лица не изменилось, совсем никакой реакции. Я услышал, как Боб шагнул к шкафу, и сделал ему знак рукой, чтобы он не подходил ближе.

— Дорис, — снова позвал я ее, но в ее глазах не мелькнуло ни малейшего отклика. Я понял, что бесполезно пытаться достучаться до нее, но все же произнес:

— Вы не выйдете, Дорис?

Ответа не было.

Я отошел от шкафа, оставив дверь открытой, и когда оказался вне поля ее зрения, повернулся и сказал Бобу:

— Приведите сюда доктора Камерона.

— Что, она?.. Она?..

— Приведите доктора Камерона.

Он вышел.