Спустя пару дней Лирин стояла на широкой стене шаграна и рассеянно наблюдала за тренировкой танов. Хмурые мужчины нехотя размахивали мечами, то и дело бросая в ее сторону недовольные взгляды. Старший аскар Харзун что-то объяснял одному из них. Он разложил на песке несколько разнообразных кинжалов: от левантийского, похожего на короткий меч с широким обоюдоострым лезвием, до антийского стилета, больше напоминающего четырехгранное остро заточенное шило.

Два дня она мучилась желанием увидеть непокорного тана. Два дня запрещала себе думать о нем – и не смогла. За то короткое время, что они провели в ее покоях, стоя по разные стороны баррикад, играя разные роли, стали для нее переломным моментом. И все эти два дня она не могла прогнать из памяти ту безобразную сцену, когда она, пытаясь сломать его, сломалась сама.

Как она, наследница Высшего Дома, разревелась, точно девчонка, прямо на глазах у собственного невольника?!

Сразу вспомнилось и то, что последовало за этим. Она устроила настоящую истерику с завываниями и всхлипами, а слова Эйхарда до сих пор звучали в ее голове, отравляя сознание сладким ядом. И каждое его движение, каждый жест отпечатались в ее памяти, точно выбитые на камне умелым резцом. Особенно тот насмешливо-презрительный взгляд, которым он окинул ее, когда она протянула ему платок.

Нужно было признать горькую правду. Она лишь играла роль госпожи. Играла довольно умело, ведь от этого зависела ее жизнь, но в душе все еще оставалась сама собой – женщиной, рожденной служить мужчине.

Лирин хотела бы забыть об этом и не испытывать того смятения, которое за эти дни поселилось в ее душе. Эйхард должен в нее влюбиться – это она знала точно. А это значит, ей придется его соблазнить.

Соблазнить мужчину, при виде которого у нее начинают дрожать ноги? От звука его голоса ее сердце беспомощно трепыхается, словно птица в силке. Даже сейчас, глядя на него, она чувствовала, как от волнения все внутри сворачивается в тугой узел, и воздух застревает в груди. Он словно один из тех демонов-искусителей, что приходят по ночам к одиноким вдовам и жрицам Арнеш. Как она его соблазнит?!

Прошлой ночью Лирин не стала звать к себе Урхана. И этой тоже. Наверное, впервые за все время пребывания в Амарре она осталась в своей спальне и в своей кровати одна. А сегодня ей почему-то приснился Эйхард, только не такой, как сейчас, замученный, худой и покрытый шрамами. Нет, он был одет в блестящие доспехи центуриона, на его шлеме развевался роскошный плюмаж из конского волоса, а тело было здоровым и крепким.

Ей снилось, будто он входит в шёлковый шатер, где она его ждёт, нетерпеливо сбрасывает с себя доспехи, оставляя лишь короткую пурпурную тунику, и вот уже его горячее мускулистое тело прижимает ее к ложу, а твердые мужские губы пускаются в восхитительное путешествие по ее коже…

Лирин проснулась посреди ночи, задыхаясь от вожделения. Ее кожа блестела капельками испарины, между ног все пульсировало и горело. Она со стоном опустила руку, чувствуя, насколько влажной стала там. Пальцы разгладили чувствительную розовую плоть, скользнули внутрь. Она выгнулась и тихо застонала.

Мало, этого слишком мало…

Осторожными движениями она подводила себя к оргазму, прислушиваясь к желаниям своего тела, но одних пальцев было недостаточно. Чего-то не хватало. Перед закрытыми глазами стояло мощное мужское тело. Кажется, это тело принадлежало Урхану, но сейчас у него было напряженное лицо Эйхарда с побелевшими от страсти губами. Такое, как она видела на мужской половине, когда он на ее глазах бесстыдно удовлетворял себя…

Она вспомнила тяжелый член в его руках, перевитый кружевом вен, и ее лоно сжалось, отдаваясь томной пульсацией во всем теле. Взгляд уперся в небольшой стеллаж, на котором бывшая хозяйка дворца хранила свои игрушки. Третья полка сверху. Дилдо. Деревянные, кожаные, из слоновой кости. Всевозможных форм и размеров. Лирин так и не осмелилась их убрать, хотя была уверена, что никогда не воспользуется ни одним. А теперь ей вдруг до безумия захотелось схватить один из них и использовать по назначению.

Но сил не было даже подняться.

Закусив губу и не отрывая взгляда от большого дилдо, выточенного из нефрита, она ласкала себя резкими, порывистыми движениями, все больше и больше погружая пальцы во влажную плоть. А перед глазами, словно наяву, стоял Эйхард, застигнутый в тот момент, когда он удовлетворял себя в рабской комнате.

Пальцы лихорадочно теребили клитор, с губ срывались рваные стоны и вскрики… Оргазм накрыл яркой вспышкой, ослепив на мгновение, и отхлынул, оставив ее мокрое от пота тело на скрученных простынях.

Лирин провалилась в тревожный сон, а утром, едва проснувшись, приказала Лирту собираться в шагран. Все-таки в одиночестве идти туда она опасалась.

И вот теперь она наблюдала за Эйхардом, стоя на вершине каменной стены, и пыталась понять, что же в нем такого, что она потеряла покой.

Эйхард чувствовал ее назойливый взгляд, от которого покалывало в затылке. Его сбивало с толку ее поведение. То, что она устроила вчера вечером, было мало похоже на наказание, скорее, на обычную женскую истерику. Хотя она и отходила его от души, но он видел, что ее целью было вовсе не причинить ему боль. Наоборот, она словно пыталась избавиться от того, что гложет ее саму.

Развернувшись лицом к девушке, левантиец открыто и нагло взглянул ей в глаза. Теперь у него была одна привилегия: в шагране держали только особых, не подверженных «привязке» рабов, а потому Эйхарду больше незачем было скрывать свои истинные чувства. Да никто и не ждал от тана особого раболепия. Наоборот, в них старались разжечь особую злобу и ненависть, чтобы битва на Арене была долгой и зрелищной.

Но странное дело. Если бывшую супругу Эйхард люто ненавидел и не упустил бы шанса сломать ее шею, то к своей новой хозяйке он не испытывал ничего, кроме, разве что, легкого интереса. Ее хрупкость, ее пугливость, ее врожденная покорность, так несвойственные амарркам, заставили его почувствовать себя мужчиной, пусть и на краткий срок. Возможно – именно она ключ к спасению. Юная, глупая наследница, в нежных ручках которой ключи от его свободы. И от всех дверей во дворце.

– Пришли полюбоваться на будущих победителей? – поинтересовался Эйхард, рассчитывая завязать диалог.

– Ты так уверен, что станешь одним из них? – в тон ему ответила Лирин.

– Маленькая госпожа сомневается? – он широко улыбнулся, сверкнув белоснежным оскалом. Под черными прядями насмешливо блестели глаза. – Разве не вы предлагали любое желание в обмен на победу?

– Хочешь доказать обратное? – Лирин нахмурилась.

Этот мужчина смущал ее и волновал. Он смотрел так, словно знал о ней какую-то постыдную тайну. Например, то, что сегодня ночью она ласкала себя, шепча его имя…

Разговаривать с ним было очень опасно. Лирин испугалась, что не сможет сдержаться и выдаст себя. К тому же, мало ли кто может услышать их разговор и задуматься, а чего это наследница высшего Дома любезничает с будущим смертником?

Она отступила, собираясь спуститься по ту сторону стены.

– Уже убегаете? – усмехнулся мужчина. – Неужели я такой страшный?

– Эйхард! – окликнул его Харзун. – Отдых закончен. Иди, я выбью из тебя пыль.

Бывший центурион сплюнул сквозь зубы с нарочитой вальяжностью развернулся в сторону говорившего. Лирин увидела, как он повел могучими плечами, словно сбрасывая прилипшую паутину и, игнорируя нетерпение аскара, снова взглянул на девушку.

– Так что насчет нашей договоренности? – он улыбался, но его глаза оставались серьезными.

– Ты сомневаешься в моих словах? – Лирин высокомерно заломила правую бровь. Этому жесту ей пришлось учиться три дня, стоя у зеркала. Но результат того стоил.

– О, нет, маленькая госпожа, разве я смею? – один уголок его рта резко дернулся вверх. – Но вот к вашей императрице я не питаю особого доверия. Так что нам придется скрепить нашу сделку особым способом.

Лирин прищурилась.

– И каким?

– Приходи сегодня после заката – узнаешь, – он сделал характерное движение бедрами, от которого лицо девушки вспыхнуло, будто маков цвет. Не столько от смущения, сколько от гнева. – Обещаю, тебе понравится.

Рука взметнулась раньше, чем Лирин осознала, что она делает. Одно мгновение – и голос Эйхарда оборвал звук пощечины. На скуластой щеке заалел след от женской ладони.

Над шаграном повисла гнетущая тишина.

Первым отмер Харзун. Бросился вперед, делая подсечку и вынуждая Эйхарда упасть на колени в песок. Тот не сопротивлялся. С легкой усмешкой позволил аскару скрутить себе руки. Но все это время его взгляд не отрывался от побелевшего лица девушки. Пристальный, жадный, горячий. Взгляд, от которого сердце Лирин стало биться в два раза быстрее.

– Прикажете выдать ему плетей? – голос Харзуна раздавался словно издалека, как сквозь вату.

Медленно, с трудом осознавая, что она только что сделала, Лирин перевела взгляд на аскара.

– Плетей? – повторила, не в силах понять, о чем речь.

– Этот раб посмел оскорбить вас, госпожа. Позвольте, я проучу его со всей строгостью.

– Да… хорошо…

Харзун обернулся к стражникам, стоявшим у входа в шагран:

– Тащите его к столбу.

– Моя госпожа так добра, – Эйхард отвесил шутовской поклон. – Так что насчет моего предложения?

Кажется, он решил довести ее до истерики.

– Заткнись! – Харзун ударил его по затылку.

Голова левантийца безвольно качнулась, но он с непонятным упрямством снова уставился на Лирин. В его потемневших глазах, блестевших на покрытом пылью и потом лице, она увидела нечто такое, что ее сердце невольно сжалось, а ноги ослабли. Это был взгляд зверя, загнанного в ловушку. Полный скрытой, глухой угрозы. Сделав невольный шаг назад, она покачнулась, и только каменная стена, оказавшаяся за спиной, не дала ей упасть.

Подоспевшие аскары ухватили Эйхарда под мышки и грубым рывком заставили его встать. Он не сопротивлялся. Молча позволил одеть на себя железный ошейник и пристегнуть тяжелую цепь. Так же молча пошел, когда один из стражей ткнул его под ребра древком копья, а второй потянул за ту цепь. Так его и вели, как собаку на поводке. До самых ворот, выходивших на площадь перед дворцовой конюшней и бараками для рабов.

Только там, уже проходя под каменной аркой, он обернулся. Уголки его губ растянулись в холодной усмешке. Лирин вздрогнула и с трудом сдержала желание отвести взгляд. Это был бы признак слабости, признак того, что он имеет над ней какую-то власть.

А она не хотела, чтобы он догадался об этом.

Не сейчас.

– Куда его повели? – спросила она, сдерживая волнение.

– Прикуют к позорному столбу да выдадут с полсотни плетей. Не беспокойтесь, – Харзун по-своему понял ее тревогу, – я намажу его хамши – и он будет, как новенький. Наказание не повлияет на его способность махать мечом.

– Сто, – вымолвила девушка, не разжимая губ. – Сто плетей. Дерзость надо наказывать, – вспомнила она любимую поговорку нхира Марха.

Ворота закрылись, отрезая непокорного раба от его госпожи. И только теперь Лирин позволила себе выдохнуть. Она уже спускалась со стены, когда ее остановил голос Харзуна:

– Желаете присутствовать при наказании?

Девушка остановилась.

Стоит ли это делать?

Она была зла на него. Она его практически ненавидела в этот момент за то, что он ее взволновал. За то, что посмел поселить смятение в ее душе. За то, что посмел насмехаться, будто это не он, а она стоит перед ним в рабском ошейнике. Он заставил ее почувствовать себя слабой, беспомощной, напомнил ей, кто она есть. И за это она хотела его наказать.

Но смотреть на наказание совсем не то, что отдать приказ.

В глубине души Лирин не хотела видеть, как этого гордого и независимого мужчину унижают. Не хотела видеть его сломленным и поставленным на колени. Это было единственное, что отличало его от других – дерзость и непокорство. Но надолго ли хватит ему этой бравады?

Она должна это выяснить.

– Да. Подготовьте мне место в первом ряду.

Лирин слегка усмехнулась. Но от ее усмешки повеяло такой горечью, что у закаленного в боях аскара дрогнуло сердце.

***

Эйхард уже знал, что последует дальше. Молча стерпел тычки в спину и оскорбления, которые за его спиной шипели аскары. Пряча усмешку, позволил ударить себя и упал, успев вовремя сгруппироваться. Из горла бывшего центуриона не вырвалось ни единого звука, пока стражники тащили его к столбу позора.

Он молчал, когда кожа на его груди и ногах рвалась о раскаленный солнцем песок, точно пергамент. Молчал, когда жесткая рука дворцового палача ухватила его за волосы и рванула вверх, буквально вздергивая на ноги. Молчал, когда ему его руки приковывали к столбу, вывернув их так, что заныли плечевые суставы. Только когда аскары отступили, оставив его стоять прикованным на солнцепеке, Эйхард поднял голову и огляделся.

Площадь перед бараками начала заполняться рабами и слугами, которых сгоняли сюда ради будущего представления. В воздухе раздавались пронзительные трели флейты и ритмичная барабанная дробь. Под эту музыку мужчины всех возрастов, но, в основном, еще не переступившие порог старости, усаживались на колени прямо в песок. Лишь наложники, имевшие золотой ошейник, посмели подстелить себе кусок ткани, чтобы уберечь холеную кожу бедер от раздражения.

Эйхард наблюдал за их действиями, не скрывая презрения. Потом перевел взгляд туда, где два бритоголовых антийца устанавливали роскошный балдахин из пурпурного бархата, отороченного золотой бахромой с пышными кистями. Третий – мощный широкоплечий мернеец с кожей, блестевшей на солнце, точно агат – притащил на спине кресло под стать балдахину и поставил его под сооруженный навес. Не нужно было быть слишком умным, чтобы догадаться, для кого они так стараются.

Девчонка.

Маленькая, капризная стерва, волею богов получившая в свои руки огромную власть и право казнить и миловать.

Эйхард вспомнил, как изменилось ее лицо, когда он предложил посетить его после заката. Он не смог отказать себе в такой малости, как немного ее подразнить. Но, по всей видимости, она приняла эту невинную шутку за оскорбление? Что ж, чувство юмора ей не знакомо. Впрочем, как и всем остальным амарркам.

– Молись Бенгет Всеблагой, ублюдок, – раскатистый голос дворцового палача раздался над самым ухом. – А то сдохнешь без покаяния.

Эйхард сумел сдержаться. Даже не вздрогнул от неожиданности. Придав лицу скучающее выражение, бросил на палача пренебрежительный взгляд:

– Этой кровожадной сучке? С чего ты взял, что мне нужно ее прощение?

Издав свирепый рык, палач ухватил пленника за волосы на затылке и резким движением ударил того лбом об столб.

С губ левантийца сорвалось ругательство. По лицу заструилась кровь. По спине, уже горевшей на солнце, потекли вниз струйки соленого пота.

А вот это было сейчас некстати. Эйхарду не хотелось, чтобы пот попал в раны, а то, что раны будут – это он знал наверняка, не просто так же его приковали к столбу.

– Наследница! Наследница! – над заполненной площадью прошел шепоток. – Ясновельможная госпожа!

Толпа, состоявшая из одних мужчин, издала слаженный выдох, полный скрытого восхищения.

Эйхард обернулся, собираясь презрительной усмешкой встретить ту, что обрекла его на унижение. И застыл, чувствуя, как в груди замерло сердце, пропуская один удар.

Она шла со стороны главного крыльца, ступая так легко, что на песке не оставалось отпечатков ее маленьких ног, обутых в сандалии из тонкой талесской кожи. Голубой шелк туники развевался при каждом движении, то обтягивая стройные бедра, то переливаясь на солнце свободными волнами. Волосы – прямые, иссиня-черные, крашенные бриллиантовой диадемой – свободно лежали на спине и груди, подчеркивая алебастровый оттенок кожи, столь лелеемый амаррскими аристократками. А на тонком, изящном личике двумя темными звездами горели глаза, искусно подведенные сурьмой.

Она была прекрасна. Эта маленькая амаррская сучка. Злобная, капризная дрянь, чьи руки были по локоть в крови тех мужчин, которых она отправила на алтарь своей кровожадной богини. Если бы он только мог, он бы содрал с нее этот шелк, распластал на горячем песке… или нет, приковал бы ее к столбу, точно так же, как она приказала приковать его самого. Вот тогда бы он ей показал, кто здесь настоящий хозяин.

Если бы она была в его власти!..

Взгляд левантийца прикипел к ее груди, обтянутой тонким шелком, сквозь который темнели соски, похожие на две спелые вишни. И рот бывшего центуриона наполнился тягучей слюной от неудержимого желания попробовать на вкус эти крошечные комочки плоти. Он представил, какие они упругие, сладкие, с тонким ароматом дорогих благовоний…

Эйхард тряхнул головой, отгоняя секундное наваждение. Стиснул зубы сильнее. Но это не помешало его члену наполниться кровью и ожить в этот самый неподходящий момент.

Он хотел. Хотел эту амаррскую сучку.

Прищурившись, левантиец тяжелым взглядом следил, как Эсмиль ди Маренкеш усаживается в кресло, подготовленное для нее. Все мужчины на площади ждали ее сигнала, послушно уткнувшись взглядами в землю. Даже палач, замерший у столба рядом с пленником, застыл, глядя в песок. Только Эйхард смотрел в сторону балдахина поверх склоненных голов. Он один остался стоять, не согнув головы, не отведя глаз, не испытывая ни малейшего трепета, если не считать так некстати проснувшегося вожделения.

И в какой-то момент она глянула на него. Глянула прямо в глаза. И весь мир остановился, сузился до одной-единственной точки, в которой эти двое остались наедине.

Это было как удар под дых. Как разряд молнии, ударившей в самое сердце. Как вспышка новорожденной звезды.

Исчезла площадь, исчезли рабы и слуги, исчезли звуки флейт и назойливая барабанная дробь. Даже запахи перестали существовать.

Остались только он и она. Разделенные жалким десятком шагов. Смотрящие друг другу в глаза.

И он ожидал увидеть в ее глазах что угодно. Насмешку. Презрение. Брезгливость. Превосходство и желание унизить его, растоптать.

Только не растерянность. Только не вину, которую невозможно было спутать ни с чем иным.

Она смотрела на него так, словно просила прощения за свои действия, за то, что ему придется сейчас испытать. И на ее лице застыло отчаяние, которое она всеми силами пыталась скрыть от него.

Вот она подняла руку, подавая сигнал. Палач крякнул, отошел на два шага, поигрывая кожаной плеткой, которую все это время держал в руках.

– Сто плетей, парень, – сообщил он со знанием дела. – Если после этого ты будешь не в состоянии самостоятельно доползти до шаграна – тебя отправят прямехонько на алтарь. Так велела наследница.